На следующий день Гримстер сказал Лили, что ему нужно утром уйти одному.

– Я пока не могу объяснить, почему не беру тебя с собой, расскажу, когда вернусь. Все, что тебе нужно знать – ты и сама наверняка понимаешь, – дело связано с чемоданчиком Гарри. Полагаю, у нас есть шансы его найти.

Лили было этого довольно. Он вел себя, как Гарри когда-то. Если ей следует что-то знать, он в свое время сообщит. И правильно. В конце концов – и их личные отношения тут ни при чем, – он государственный служащий, он должен выполнять свою работу, а совать свой нос в мужскую работу ни к чему. Она с удовольствием почитает журнал или книгу в вестибюле гостиницы – до утреннего кофе, а может, поедет займется волосами. Впрочем, Джонни посоветовал из гостиницы не выходить.

С утра лишь редкие машины проезжали мимо больших загонов «Царства диких животных», где на свободе разгуливали африканские антилопы, водяные козлы и белые носороги, мимо обнесенных густым проволочным забором владений гепардов и львов и дальше, мимо обезьяньего леса. Повсюду висели напоминания – не открывать окна машин, но, как и во всех подобных заповедниках, можно было остановиться и наблюдать за животными.

Гримстер дважды проехал по кругу, выехал на ближайшее шоссе М1 и поехал в Лутон – за покупками. Возвращаясь назад, он съехал с общественной дороги в аббатство и выпил чашку кофе в кафе «Летучая герцогиня», названном так в честь матери нынешнего герцога Бедфордского. Потом снова подъехал к воротам «Царства диких животных» и зашел в администрацию, выудив из бумажника карточку «Пресса». Он объяснил, что работает в лондонской газете и хочет получить информацию для серии публикаций. Ему дали всю необходимую информацию, он пообещал предупредить, когда материал будет готов к печати, и снова поколесил по «Царству». Уже трижды он проехал в двадцати ярдах от места, где покоился чемоданчик Диллинга. Откопать его официальным путем не составило бы труда. Достаточно разрешения от сэра Джона и телефонного звонка людям в аббатстве. Но официальных ходов Гримстер хотел меньше всего. Он должен достать чемоданчик сам, тайно.

После обеда он объявил Лили, что чемоданчик Диллинга спрятан в загоне львов в «Царстве диких животных» и что будут предприняты официальные шаги.

Она сказала:

– То есть ты нашел его только потому, что я тебя сюда привезла?

– Главным образом – да. Была и еще кое-какая информация… Как только ты показала, где остановил машину Диллинг, все совпало.

– Озарение? – Лили улыбнулась.

– Скорее, совпадение, – улыбнулся в ответ Гримстер. – Завтра мы достанем чемоданчик, и если внутри действительно такая ценность, как говорил Гарри, останется лишь договориться с Департаментом. Это, конечно, займет какое-то время, потому что они будут все проверять.

Лили подошла и села на ручку кресла Гримстера.

– Я разбогатею?

– Похоже на то. – Гримстер легко сжал ее колено.

– Ты не против, чтобы я была богата?

Совершенно искренне, хотя Лили этого не поняла бы, Гримстер ответил:

– Мне все равно. Хотя сейчас, ради твоего же спокойствия, вряд ли стоит заглядывать далеко вперед.

Лили рассмеялась:

– Осторожный Джонни! Говори что хочешь. Я заглядываю – и сколько вижу, ты там со мной. Что думаешь?

Гримстер притянул Лили себе на колени, обнял и поцеловал в подбородок.

– Если бы не нужно было идти заниматься делами, я бы тебе устроил…

Лили обнимала его и целовала, гладя грудь под пиджаком, и Гримстер не чувствовал к себе отвращения за роль, которую играл. Ее радость была искренней; теперь ему надо добиться, чтобы она получила то, что ей причитается. Когда он оставит Лили, она просто перейдет от роскоши счастья к роскоши крохотного горя. Чувства ее, конечно, всколыхнутся, но не настолько, чтобы вызвать сильный дискомфорт. Какое-то время она будет наслаждаться новой ролью, а потом снова станет обычной Лили. Сейчас она жила воображением, легкомысленно не замечая правды. Настоящее дитя. Однажды, почти наверняка, она полюбит настоящей любовью и познает ее истинные горести и радости… А может, и нет, ведь ее главные радости, похоже, всегда будут рождаться из притворства. Гримстер, хотя и был теперь свободен для любви, не любил Лили, однако порой, когда она отдавалась ему, а он – ей, она была нужна Гримстеру – немного приглушала голод от предвкушения встречи с сэром Джоном. Когда темнота смыкалась над кроватью, Гримстер погружался в предложенные тепло и страсть, и на время все мысли его покидали, и не было никаких чувств, только бурное плавление плоти. Вспыхнуло желание, и, хотя у него были дела, которые следовало сделать до ночи, он поднял Лили и отнес в постель, и они занялись любовью. Лили сначала смеялась и дразнила Гримстера, а потом ее вдруг охватил неутолимый голод. Как и его.

Он сидел в машине в двухстах ярдах от «Приюта Трусселера». Слева тянулась вереница машин к «Царству диких животных». По ту сторону дороги, за полосой травы шириной ярдов пятнадцать, шло высокое проволочное заграждение. Гримстер вынул из кармана карту из перстня и поднес зажигалку, подождал, пока пламя догорело до пальцев, и бросил остаток в пепельницу. Диллинг любил секреты, но обязательно оставлял четкие указания для того, кто понимал их или мог раскрыть с помощью настойчивости. Принглу хватило бы одного взгляда на карту. Для самого Гримстера в карте не было особого смысла, пока он не изгнал Диллинга из разума Лили и она не отвезла его к стоянке позади приюта. Оказавшись здесь, увидев парк, прочитав названия «Аббатство Вуберн» и «Бедфорд», Гримстер все понял. «Que será, será» – фамильный девиз Бедфордов. В Вуберне шагу нельзя ступить, чтобы не уткнуться в герб Бедфордов. «Что будет, то будет». Эти слова немедленно указали бы Принглу место, а точное положение было обозначено головастым изогнутым червяком внизу карты; Гримстер выяснил, что это знак зодиака – Лев. Прингл понял бы без труда; теперь, когда Лили его сюда привезла, понимал и Гримстер. За забором он видел засаженный дубами песчаный склон к извилистой дороге, проложенной через львиный загон, и петлю дороги, проходящей по флангам невысокого холма с песчаным карьером с западной стороны – заштрихованный участок на карте Диллинга. У вершины росли рядом два боярышника, а ниже по склону – еще два. К северу от верхней пары боярышников, обозначавших вершину равностороннего треугольника со стороной в тридцать дюймов, было место, где покоился чемоданчик – в песке, не глубже пары футов. Из расспросов в администрации Гримстер знал, что «Царство диких животных» открылось в мае этого года. В феврале, когда Диллинг приезжал закапывать чемоданчик, сетчатый забор еще не был завершен, а львов в загон привезли только за две недели до майского открытия.

Видимо, фирма Прингла обустраивала тут ограды и дороги, и он иногда привозил Диллинга поглядеть. Они оба очень интересовались животными. Диллинг, видимо, отметил место в загоне для львов, где можно спрятать чемоданчик. Всего-то и нужно было – приехать ночью, когда рабочих нет, ведь охрана еще не приступила к обязанностям. От Диллинга требовалось лишь совершить прогулку – двести ярдов от того места, где сидел сейчас Гримстер, вниз по холму, через пару тропинок и вверх к боярышникам. Теперь совсем иное дело. Внешний забор из проволочной сетки двенадцати футов в высоту, за ним – футах в восьми – другой забор из такой же проволоки высотой примерно четыре фута, с полосой колючей проволоки поверху. А за заборами – львы, лениво растянувшиеся на солнце или шастающие неугомонно по склону и среди деревьев; некоторые бродили среди машин, с безразличием к запертым существам, двигающимся по их владениям. Видимо, Диллинг решил доставить себе удовольствие, схоронив свое сокровище среди львов, – он сам был Лев по знаку зодиака.

Проникнуть внутрь было затруднительно, но не невозможно. Каждую ночь, когда уезжали машины посетителей, всех львов и львиц патрули на «лендроверах» загоняли в ночные вольеры и запирали. После заката загон был свободен от львов – раз в два-три часа снаружи периметра проезжали патрульные с дробовиками и винтовками.

Гримстер собрался идти сегодня ночью. Луны не будет – и хорошо. Он уже в четвертый раз рассматривал местность, и все подробности отпечатались в памяти – склоны и провалы в земле, расположение каждого дерева и куста.

Гримстер выехал из парка, на тихом проселке остановил машину и начал доставать все, что купил утром в Лутоне: сотню ярдов тонкой, крепкой нейлоновой веревки, рулетку, моток толстой, но гибкой проволоки и остро отточенный нож. В машине остались заточенная саперная лопатка и кусачки. Гримстер взял моток веревки и начал резать ее и связывать куски. Он увлеченно работал в уединении – только птицы перекликались и иногда шуршал кролик в зарослях утесника, – припоминая, когда в последний раз ему доводилось этим заниматься. В Веллингтоне, с Гаррисоном, после долгих усилий они наконец навязали петель и узлов, получив длинную веревочную лестницу – мальчишки собирались свесить ее с края местного карьера, чтобы добраться до гнезда пустельги, где появились птенцы. Гаррисон, даже в те дни большой и грузный, с огромным трудом спустился по лестнице… Гримстер и сейчас помнил ругань друга, когда тот обнаружил, что они опоздали и птенцы покинули гнездо. Всю школьную жизнь Гаррисон страстно мечтал поймать молодую пустельгу и дрессировать ее, всю жизнь его тянуло к запретному и опасному… Запутавшийся, самодостаточный Гаррисон, который недавно положил конец их дружбе.

Гримстер потратил два часа; потом забрался на сосну и привязал один конец лестницы к ветке, проверяя каждый узел, каждую ступеньку. Он давно привык ничего не упускать.

…И все же ни один человек не может жить изолированно, оставаться самодостаточным – даже самый осторожный и предусмотрительный. Сколько бы он ни проверял, ни узнавал, всегда остается вероятность ошибки – там, где приходится сталкиваться с другими людьми. Гримстер тщательно готовился к ночному походу, все проиграл в своем воображении, знал заранее каждый шаг. Он наблюдал и выспрашивал. Однако всегда найдется вопрос, на который был дан неполный ответ – без злого умысла, просто отвечающий не видел за вопросом истинного смысла. Правда, что каждый вечер львов загоняют в вольер и запирают. Так и сделали, пока Гримстер и Лили пили кофе после ужина в гостинице. Но у каждого правила бывают исключения. Когда у львицы начинается течка и у самца собственнический инстинкт достигает пика, самца в ночной вольер не запирают, потому что он будет бросаться на любого, кто подойдет близко к его львице. Льва оставляют в одиночестве снаружи. И в эту ночь, окутавшую склоны в львином загоне, один лев остался незапертым. Он лежал под деревом на дальней стороне загона, за песчаным холмом с боярышниками, недалеко от ночных вольеров, протянувшихся вдоль внутренней ограды.

В десять вечера Гримстер вышел из гостиницы, надев под пиджак темный свитер. Он оставил Лили в холле, сказав, что ему нужно ехать на встречу по поводу извлечения чемоданчика. Ждать его не нужно, вернется поздно.

Лили сидела в холле, читала книгу и спорила сама с собой – выпить ли еще, прежде чем ложиться спать. В конце концов она решила себя побаловать. Она проделала такой путь от прилавка в Акфилде! Наивная провинциалка стала искушенной женщиной, поездившей по миру и вовлеченной в такое увлекательное дело, что у остальных посетителей в холле глаза на лоб полезли бы, если бы они проведали. Она выросла и изменилась. Теперь она личность, жизнь добра к ней и, несомненно, будет еще добрее. Это начал Гарри – и она будет всегда ему благодарна. Но и только. Место Гарри занял Джонни – и, безусловно, подумала Лили, перемены к лучшему. Гарри бывал непредсказуемым и неразумным, а Джонни прямолинеен и внимателен. И тело у него другое: у Гарри тело было мягкое, почти женственное, а у Джонни мышцы тугие и крепкие… Лили прикрыла глаза, трогая пальцами рюмку ликера «Гран-Марнье», и вспоминала тело Джонни, вспоминала, как они занимались любовью, пока не осадила себя. Вот еще, кто-нибудь может решить, что ее интересует только это. Нет, Джонни – настоящий мужчина во всем, ее привлекают его характер, доброта и внимательность. И в отличие от Гарри он джентльмен, сразу видно. Как сразу видно, что миссис Хэрроуэй – леди. Несомненно, скоро Джонни расскажет ей о своей семье, школьных годах, университете – обо всем… Времени полно. Торопиться некуда. Не нужно приставать с расспросами. Джонни не такой человек. Все в свое время. Даже ожидание приятно. Лили представила, как он рассказывает ей о Вальде… останавливается, чтобы понять – нет ли в ней ревности. Ни следа. Внимательно слушая, она не будет думать, какое сделать лицо, какие говорить слова. Слова придут сами, потому что она любит Джонни и понимает его. Правда. Не важно, что все началось с дурацкого гипноза; она не знала, когда догадалась, в чем состоит блок, однако благодаря здравому смыслу выбрала правильный момент, пусть даже Джонни и подумал, что она торопится… любовь должна как-то начаться. И теперь, вспоминая, Лили была уверена, что все началось, как только она увидела его, сильного, аккуратного, ухоженного – и будто есть в нем что-то, что отталкивает грязь и пыль. Конечно, когда она получит деньги за бумаги Гарри, нужно быть осторожной. У мужчин собственная гордость. Джонни обеспечен, но у нее будет больше… намного больше. Может, он надумает оставить государственную службу, может, он втайне о чем-то мечтает – у большинства мужчин есть мечта. Она поможет ему обустроить ферму или еще что-нибудь. Лили быстро представила ферму, где солнце сияет все лето, и квартиру в Лондоне – когда им надоест и захочется перемен. Господи, какая она счастливая, далеко-далеко от Акфилда и грязных парней с суетливыми руками. Такая жизнь не для нее, это ясно… У нее явно благородное происхождение.

Лили закурила, расслабилась и отпила «Гран-Марнье». Да вот, например, она знает, как что выбирать и заказывать. Названия, которые совсем недавно ничего ей не говорили. «Гран-Марнье», «Куантро», «Драмбюи», белое вино – к рыбе, красное – к мясу, «соле бон фам», «торнедо Россини»… Завтра, решила Лили, нужно пойти и побаловать себя, потратить немного авансом и купить самый большой флакон «Джой» Жана Пату. А почему нет? Она здесь с Джонни. И всегда будет с Джонни. Лили закрыла глаза и почувствовала, как тело сжимается от желания.

Ночное небо затянуло тучами. Решетка в воротах парка коротко громыхнула под колесами машины. Ночью невозможно полностью отгородить земли парка, потому что через него проходит общественная дорога. По пологому склону Гримстер поднялся до перекрестка на вершине холма, миновал поворот налево, ведущий к плато над загоном львов, проехал еще двести ярдов и припарковался в траве под купой деревьев. Выключив огни, Гримстер закурил. То и дело его освещали фары проезжавших мимо машин. Времени было полно. Гримстер ждал, пока движение прекратится. Его машина не привлечет внимания. Любой решит, что там прячется влюбленная парочка. Потребуется не больше часа с момента выхода из машины, все спланировано и проверено. Возбуждения Гримстер не чувствовал. Он вообще больше не чувствовал возбуждения – только в постели с Лили. Возбуждения не приносила даже мысль о том, что он собирается перехитрить сэра Джона, а потом убить его. Все это просто восстановление нарушенного равновесия. Он любил Вальду, а сэр Джон ее убил. Возможно, на месте сэра Джона он поступил бы так же. Но это не важно. Равновесие нужно восстановить. Сэр Джон забрал жизнь Вальды, а ее жизнь – единственное во всем мире, ради чего Гримстер, представься ему выбор, отдал бы собственную жизнь. Прежде он порой ненавидел сэра Джона, и его грело ожидание мести. Но теперь он не чувствовал ничего. Этого человека необходимо убить, чтобы чаши весов снова уравновесились. Никакой этики, никакой морали. Ему и прежде доводилось убивать. Ему приходилось видеть и делать такое, во что обычный человек просто не поверил бы. Так что Диллинг вполне справедливо не доверял сэру Джону и Коппельстоуну. То, что Департамент будет обманывать и убивать, когда сочтут необходимым сэр Джон и его начальники, раньше Гримстера не беспокоило; не беспокоит и теперь. Система возникла давным-давно, он принял ее, однако решил из нее выйти. Раньше он принял бы обман и убийство Лили; она для него никто. Но ей повезло, именно благодаря ей стала известна правда о смерти Вальды. Этот долг он должен вернуть, прежде чем займется сэром Джоном.

Гримстер взглянул на часы – одиннадцать, – потушил сигарету и вылез из машины, оставив пиджак в салоне. По щеке скользнул ветерок от летучей мыши, пролетевшей низко под деревьями. Он положил рулетку и кусачки в карманы брюк, обмотал веревочную лестницу и проволоку вокруг лопатки и взял сверток под мышку. Затем медленно пошел по пощипанной скотом траве, весь настороже, к дороге в трехстах ярдах впереди. Дорога вела к «Приюту Трусселера» через холм на земле львов. Могучий дуб чернел на фоне светлого ночного неба. Гримстер лег за большим стволом, чтобы видеть дорогу, уходящую вдоль забора к приюту. Через двадцать минут из-за сторожки появился «лендровер» с включенными фарами. Машина шла медленно, луч прожектора метался по ограде. Машина миновала дуб, повернула за угол забора и двинулась вниз по склону. Через несколько минут она вернулась, снова проехала мимо дуба к воротам и исчезла в лесу. Может, она в эту ночь проедет здесь еще раз, может, нет. В любом случае времени у Гримстера предостаточно.

Он поднялся, взял сверток, расслабил плечи, затекшие от лежания; высоко из-за туч донесся шум самолета. Спокойно, но осторожно, ловя любой звук или признак движения, он прошел через дорогу к углу ограды. Пройдя вдоль наружного забора, параллельно дороге, сотню ярдов, Гримстер остановился. За двумя заборами, на вершине холма, стоял еще один дуб – Гримстер уже выбрал это место, чтобы перебраться через ограду.

Он развернул веревочную лестницу и прикрепил один конец к нижней перекладине высокого забора. Привязав к другому концу саперную лопатку, бросил ее через верхнюю перекладину. Лопатка упала на землю в нескольких футах за оградой. Гримстер подтянул проволокой с крючком свободный конец лестницы к себе и за несколько секунд накрепко привязал к ограде – когда он полезет наверх, он не перетянет дальний конец лестницы через забор.

Гримстер вскарабкался по лестнице, перевалил через верх ограды и нащупал веревочные ступени. Спустившись до половины, спрыгнул на землю. Приземлившись, замер. Вдалеке раздался крик то ли зверя, то ли птицы. Фары машины, въезжающей на холм, пальцем ткнулись в темное небо. Гримстер отвязал лопатку от лестницы.

Преодолеть внутренний забор не составило труда. Гримстер срезал часть колючей проволоки поверху, наполовину перелез, наполовину перепрыгнул ограду с лопаткой в руке и быстро юркнул под защиту большого дуба. Звезды отразились в луже слева от него.

Глаза давно привыкли к ночной тьме; дорога, еще недавно загруженная машинами туристов, бледно-серой змеей огибала подножие холма с песчаной ямой. Плотно прижавшись к коре дуба, Гримстер почувствовал кислый животный запах и понял, что львы привыкли точить здесь когти. Несколько месяцев назад Диллинг, видимо, стоял, прижимаясь к этому самому дереву, и проверял, чтобы вокруг не осталось ночных рабочих. Он держал в руках чемоданчик, довольный сам собой и тайной, которой окутывал свои действия, и наверняка предвкушал насыщенный сексом гипноз Лили – может, и кольцо с зарянкой было у него на руке, и он предположить не мог, что жить ему осталось меньше суток. Que será, será.

Далеко справа остались ворота с крытым дранкой домиком охраны – там дорога переходила из загона гепардов в страну львов. Даже если ночью дежурит охранник, его нечего опасаться – домик не виден за гребнем песчаного холма, где стояли два боярышника. Завтра вновь сотни машин с туристами хлынут через украшенные двумя желтыми львами ворота с электроприводом… и завтра – начало свободы от обязательств перед Лили… Каждый шаг к сэру Джону будет опасным, потому что сэр Джон знает и понимает Гримстера, умеет читать малейшие сигналы и так же полон коварной интуиции, как и сам Гримстер.

Гримстер пересек нижнюю дорогу и, держась под защитой песчаного гребня, двинулся к двум боярышникам. Они стояли в тридцати дюймах друг от друга – на этом основании рассудительный Диллинг построил равносторонний треугольник, в вершине которого и покоился чемоданчик.

На песчаной почве местами пробивалась трава. Гримстер достал рулетку и очертил большим пальцем большую дугу вокруг восточного боярышника радиусом тридцать дюймов. Затем повторил процедуру с западным боярышником. Там, где две дуги пересеклись, он воткнул лопатку.

Он немного постоял – тень среди теней, – прислушиваясь. Потом начал копать, встав на колени, чтобы уменьшить силуэт, и отбрасывая песок вниз по склону. Через два фута лопатка ткнулась в край чемоданчика. Гримстер бросил лопатку и расчистил песок руками.

Когда Гримстер поднялся с чемоданчиком в руках, в ночном вольере на дальнем конце загона кашлянул и рыкнул лев, ему коротко ответил другой. Оставив лопатку у ямы, Гримстер двинулся вниз по склону к дороге, держа чемоданчик под мышкой. Он перешел дорогу, поднялся через папоротник по склону к дубам и дальше – к верхней дороге. До главного забора оставалось ярдов пятьдесят. Высокая тень большого дуба у внутренней ограды чернела на фоне неба с редкими тучами. Завтра найдут лопатку, яму и веревочную лестницу, которую он собирался оставить на месте, и родится легенда. Гримстер улыбнулся, представив, какую рекламу раскрутит благородный герцог… Очереди машин вырастут еще больше, дорогу под песчаным холмом закроют, а величие львов померкнет в глазах публики по сравнению с тайными раскопками.

Гримстер почти достиг большого дуба, когда из-за ствола вышел человек и двинулся навстречу вниз по склону. Человек стоял к нему лицом, большой и тихий; ночной мрак не мешал узнать его, тьма не скрыла отблеск звездного света на пистолете в руке. Разделенные четырьмя ярдами травы и папоротника, двое друзей смотрели друг на друга.

– Джонни, умный Джонни… – тихим и приятным голосом произнес Гаррисон.

Гримстер шевельнулся, чтобы взять из-под мышки чемоданчик в другую руку.

Гаррисон покачал пистолетом.

– Держи под мышкой. Не хочу, чтобы в меня опять что-нибудь бросали.

Гримстер весело сказал:

– Небось решил физкультурой заняться, что за мной пошел.

– Нет. Но если Джонни куда-то входит, он не обязательно выходит. На сей раз шансов нет, могу предложить только один вариант.

– Один?

– Да, во имя прежних дней. Просто брось чемоданчик на землю, спустись по холму и подожди несколько минут, пока я не уйду.

– А если я не соглашусь?

– Будет жалко – ведь тебе вовсе не обязательно умирать. Просто брось чемоданчик и отойди.

– Как ты нашел? Прингл?

– Не меняй тему, Джонни. Время играет не на тебя. Но я не дам тебе умереть, страдая от любопытства. Так нам уходить не пристало. – Гаррисон шевельнулся, большие плечи двинулись под пиджаком. – Да, Прингл. Он тут работал. Диллинг интересовался проектом. Прингл несколько раз его сюда возил. Рассказывать дальше?

– Нет. – Лишние подробности, обычная разыскная рутина. Каждому бармену, горничной и официанту в каждом отеле в радиусе двадцати миль вручили фотографии Гримстера и Лили и номер телефона – позвонить, как только хоть один из них объявится, пообещав сотню фунтов премии. В каждом отеле хоть кто-то из обслуги был подключен. Такая возможность приходила в голову Гримстеру, но выхода не было. А теперь все возможности свелись к одному простому действию: бросить чемоданчик и отойти.

– Хватит размышлений, Джонни. Брось и отойди – или тебе конец. – Гаррисон коротко махнул свободной рукой вниз по холму.

Гримстер опустил чемоданчик на землю.

– Отойди, – сказал Гаррисон.

– Не нужно. – Гримстер ткнул чемоданчик мыском ботинка. – Я все равно нес его тебе. Они убили Вальду. Я просто хотел найти его первым, чтобы иметь возможность торговаться. Поэтому и не особенно прятался. Поэтому и остановился прямо здесь, в Вуберне, а не в пятидесяти милях отсюда. Мне требовалось только время, чтобы выбраться отсюда с чемоданчиком, и…

– Джонни! – Гаррисон произнес это еле слышным шепотом. – Хватит болтать. Ничто тебе не поможет. Ты нам не нужен. Однако ты можешь идти и жить дальше… вдруг успеешь добраться до сэра Джона. Шевелись, Джонни.

Последние слова прозвучали громче, и Гримстер понял, что времени не осталось. Он и сам убивал людей после предъявления ультиматума. Ты стоишь с пистолетом и можешь немного поболтать, давая человеку несколько спокойных мгновений, а потом настает момент, когда ясно, что нужно стрелять, и мысленно начинаешь отсчитывать от двадцати, десяти, пяти – столько, сколько подскажет тебе холодное милосердие. Все это промелькнуло в мозгу Гримстера, и тут же он увидел, как за спиной Гаррисона, на папоротниковом склоне, медленно шевельнулась длинная тень, рыжая, ставшая серой под бледным ночным небом, – мускулистые лапы и грива на опущенной голове, большое тело, припавшее к земле; древний ритуал подкрадывания перед убийством, перед коротким страшным прыжком.

Напряженным голосом, молясь, чтобы молчаливый отсчет Гаррисона не прекратился, Гримстер сказал:

– Дики, ради бога, послушай меня. Быстро повернись и готовься выстрелить – за твоей спиной в двадцати шагах лев.

Большое тело Гаррисона дрогнуло, и он тихо рассмеялся.

– Не выйдет, Джонни, не выйдет. Хоть ты и назвал меня Дики – впервые за…

– Обернись, кретин!

– Не выйдет, Джонни.

Рука с пистолетом поднялась, свет блеснул на стали – и тут с тропинки позади Гаррисона взвился длинным прыжком лев, пронесся в воздухе, подняв большую голову и выставив когти. Когда зверь коснулся спины Гаррисона, тот выстрелил; лев и человек слились в движущуюся массу. Короткий, острый крик агонии Гаррисона, в ответ – глубокое рычание льва. Взметнулись песок и листья папоротника.

Гримстер поднял чемоданчик, повернулся и побежал к забору, прочь от кошмара за спиной, перемахнул через внутреннюю ограду, тяжело плюхнувшись на землю. Страх гнал его к веревочной лестнице. Инстинктивно, не соображая, он перекинул чемоданчик над высоким забором и принялся карабкаться по лестнице. Потом благополучно спрыгнул с высокого забора и несколько мгновений лежал, уткнувшись в землю лицом, чувствуя, как вытекает страх… Гримстер встал и обернулся. Место, где они стояли у высокого дуба, было пусто; ни звука, ни шевеления. Потом возникло движение: лев, черный на фоне дороги, шел, высоко подняв голову; мышцы шеи напряглись под ношей, передние лапы растопыривались по бокам добычи, которую он волочил.

Гримстер отвернулся, поискал глазами чемоданчик и, нагнувшись за ним, вдруг вздрогнул.

Через пятнадцать минут его руки на руле еще дрожали, как ни старался он подавить бунт мышц; пришлось остановиться на придорожной площадке через несколько миль. Он выключил весь свет и открыл бардачок. Достав фляжку с бренди, поднес ее ко рту и опустошил. Бренди наполнил тело, унял дрожь и успокоил дыхание; в конце концов мозг Гримстера остыл и освободился от всех чувств, всех образов, только стоял перед глазами поднявший пистолет Гаррисон и летящий на него лев.

Гримстер лежал в постели. В окна с отдернутыми шторами виднелся косой дождь. Лили вышла из ванной в халате, улыбнулась и включила радио – послушать новости. Затем прошла по комнате – халат свободно распахивался, но она теперь чувствовала себя голой перед Гримстером. Пока он смотрел, как она, отставив чашечку кофе, надевает платье, причесывается и начинает макияж, по радио стали передавать короткие новости: «…изуродованный труп неизвестного… Вубернское «Царство диких животных»…»

Нет Гаррисона, подумал Гримстер, Гаррисона, с которым они дрались на берегах Блэкуотера, стреляли уток на озере в колледже. Когда назовут имя покойного, вздохнут многие женщины, работодатели найдут ему замену, и все. Примерно неделю шумиха и тайна продержатся, а потом утихнут. Гаррисон ушел, а мог уйти он сам… Однажды придет его черед, но сейчас он твердо знал, что боги, любящие насилие, берегут его… Ничто не остановит его на пути к сэру Джону.

Лили подошла и налила ему еще чаю.

– Вчера ты вернулся очень поздно, милый.

– Потребовалось больше времени, чем мы думали.

– Все в порядке?

– Да.

– Ты достал?

Гримстер кивнул.

Лили улыбнулась, протянула ему чашку и провела по его носу кончиком пальца.

– И больше не о чем беспокоиться?

– Не о чем.

Она отошла с легким сердцем, и Гримстер улыбнулся ей вслед. Лили лепила мир согласно своим желаниям и фантазиям.