Во время своего последнего визита в Чолболтон с целью выяснить читательские пристрастия населения Джордж напал на подлинную золотую жилу в человеческом облике. Звали ее миссис Грэдидж, и внешне она напоминала Мафусаила, хотя утверждала, что ей всего-то шестьдесят девять лет от роду. Седовласая, с клоунским красным носом-картошкой, словоохотливая, она была хорошо информирована, выписывая ежедневную газету «Дейли мейл», «Ньюс уорлд» по воскресеньям и еще один еженедельный бульварный журнальчик «Субботние мелочи». И как раз всевозможные мелочи скрашивали одинокую старость миссис Грэдидж. Ни одной задернутой днем шторы, ни единой местной девицы с задержкой месячных, ни намека на скандал или сплетню, склоку или свару, покупку кем-то нового телевизора или автомобиля – ничего подобного не могло произойти, чтобы миссис Грэдидж не узнала, хотя она редко покидала крытый соломой коттедж. Целыми днями она просиживала в покрытом лоскутным одеялом кресле у окна, выглядывая из-за вазы с пластмассовыми розами, стоявшей на подоконнике. Это была старуха с головой, забитой самыми грязными мыслями, отвратительное существо, которое получало истинное наслаждение от несчастий других. Джордж сразу пришелся ей по нраву. Подхихикивая и шамкая ртом с гнилыми зубами, она рассказала ему, каким успехом пользовалась у парней в молодые годы. Уж она взяла от жизни свое, а теперь могла назвать ему имена многих, кто ныне воротил от нее нос, но, видимо, забыли, как в былые дни затаскивали в сарай и уходить не хотели, так соблазняли их ее прелести. Джордж подавлял приступы тошноты, изображал зачарованного принца и в результате был вознагражден сполна.

Ее муж, давно сошедший в могилу (или сведенный, как невольно подумалось Джорджу), когда-то служил егерем у Рейнбердов в Рид-Корте, заодно присматривая за их речной лодкой для рыбалки. Да и сама миссис Грэдидж порой подряжалась туда на работу. То горничной, то помощницей по хозяйству. И если она сама чего не знала, то уж супруг знал все наверняка. Она подслушивала под дверями или просматривала приходившую хозяевам почту, а ее муж украдкой пристраивался к группе джентльменов-охотников во время привала для ленча на свежем воздухе или таился в потертом камуфляжном костюме посреди рощицы или в зарослях кустов, чтобы наблюдать, до чего же походили приемы ухаживания и спаривания у людей на так хорошо знакомые ему повадки зверей, рыб и птиц.

От нее Джордж в подробностях узнал о том, как обходился Шолто с горничными, гостившими в доме дамами и женами окрестных фермеров. Сам Шолто, впрочем, никогда не настаивал на droits de seigneur, но оно частенько добровольно признавалось за ним. А еще он пил с завидным постоянством с десяти часов утра и до тех пор, пока не заваливался мертвецки пьяный спать глубокой ночью.

Джордж подпалил в своей кухне очередной ломтик хлеба, вспоминая о миссис Грэдидж, и был уверен, что рассказал Бланш о том, как старый гуляка свалился в пьяном виде с лестницы. Или не рассказал? Что ж, по крайней мере собирался, но мог забыть об этом факте, такую массу полезных сведений пришлось ему изложить. Боже, до чего же омерзительной ведьмой оказалась старая миссис Грэдидж! Он надеялся, что Бланш не захочет узнать еще больше и не пошлет его к ней снова.

Самым богатым ответвлением золотой жилы оказалась история Гарриэт – младшей сестры мисс Рейнберд. Из уст миссис Грэдидж Джордж узнал необходимые детали, а пробелы помогло восполнить его богатое воображение.

Обе сестры были хорошенькими, даже красивыми, но в то время как Грейс Рейнберд отличалась ладной миниатюрной фигуркой, Гарриэт выглядела чрезмерно рослой и неуклюжей. В разительном контрасте с изящными светскими манерами Грейс сестра страдала от почти патологической застенчивости и неуверенности в себе. Когда Гарриэт перевалило за тридцать (у миссис Грэдидж оказалась фантастическая память на даты – она могла вспомнить день, месяц и год практически любого события), в обществе уже все были твердо уверены, что ни одна из них не выйдет замуж. Грейс с ее утонченным и критическим взглядом на жизнь многих мужчин отпугивала, а если ей кто-нибудь нравился, она убеждала себя, что претендента интересует только ее приданое. А застенчивость и чрезмерная скромность Гарриэт создавали непреодолимый барьер для возникновения любых романтических отношений. В тех же исключительных случаях, когда возникал мужчина – действительно влюбленный или же привлеченный запахом денег, – который проявлял к ней интерес, то на горизонте возникал Шолто. Ценивший комфорт жизни в доме, где хозяйничали две молодые и ловкие девушки, предоставляя ему возможность без помех пьянствовать и волочиться за каждой юбкой, он мгновенно пускал в ход все свое влияние на сестру, чтобы холодным неодобрением уничтожить любое нарождавшееся чувство. Шолто был жестоким и эгоистичным, прятавшим свой истинный характер под маской грубоватого внешнего добродушия.

Но вот года за три до начала Второй мировой войны у Шолто возникли проблемы с почками, его на три недели уложили в больницу. И мать-природа сполна воспользовалась этим временем, чтобы внести свои коррективы в жизнь семьи. Однажды Грейс и Гарриэт отправились на благотворительный танцевальный вечер, проводившийся в соседнем военном гарнизоне, в кои-то веки без привычного надзора Шолто. И если Грейс лишь от души повеселилась, то Гарриэт получила приглашение поужинать от стеснительного молодого ирландского офицера-танкиста, выпила гораздо больше вина, чем следовало бы, решила, что все вокруг прекрасно и удивительно, после чего была соблазнена на заднем сиденье офицерской машины, пока Грейс отплясывала «Пол Джоун». Гарриэт сохранила все в секрете от сестры, испытывая головокружительное наслаждение от прежде неведомых отношений, и три недели встречалась с возлюбленным в лесочке у реки, что осталось тайной для Грейс, но не для старого Грэдиджа. За день до выписки Шолто из больницы офицера вместе с подразделением отправили к новому месту службы на Ближний Восток. Гарриэт никогда больше не виделась с ним и даже весточки не получила. С Грейс она так ничем и не поделилась, но, как только ей самой стало ясно, чем все грозит закончиться, призналась Шолто. Тот, выждав подходящее время, когда Грейс не оказалось дома, поднял настоящую бурю негодования и заставил сестру быстро собрать вещи и отправиться с долгим визитом к своему надежному приятелю в Нортумберленд. Там в положенный срок Гарриэт родила младенца, матерью для которого пробыла ровно двадцать четыре часа, после чего ребенка у нее отняли, чтобы она даже встречаться с ним не смогла и не знала, куда и кому его передали на воспитание.

Только много лет спустя она рассказала Грейс о своей тайне. К тому времени танкист-ирландец уже погиб, получив смертельное ранение в сражении при Тобруке.

Вот какую историю поведала Джорджу миссис Грэдидж, а он слово в слово передал Бланш. Причем миссис Грэдидж находила особое удовлетворение в том, что скелет из семейного шкафа Рейнбердов давно разгуливает на свободе.

И, как намекнула миссис Грэдидж, ей были известны многие другие сальные подробности, если они кому-то интересны. Но, конечно, рассказывает она обо всем неохотно, поскольку сама терпеть не может сплетен и скандалов. А потому только Джорджу выдала она по секрету факт, что любовники частенько встречались в старой рыбацкой хижине, где старик Грэдидж хранил солому для починки кровли. И они были там далеко не первыми прелюбодеями. К этому моменту Джордж почувствовал, что с него довольно, и сбежал в «Митру аббата», где тремя стаканами виски с трудом смыл дурной привкус во рту.

А сейчас, поедая пережаренный тост с джемом и прихлебывая кофе, он раздумывал о Гарриэт и о той грязной работе, какую выполнял для Бланш, чувствуя отвращение к этому делу. Его созвездия явно заняли на небе неверное положение. Подобные гнусные дела предназначались судьбой кому-то другому. Как и вся эта неряшливая беспорядочная жизнь. Кому-то, кто искренне хихикал бы и посмеивался вместе с миссис Грэдидж над чужими бедами и злорадством. Какой-то идиот там, наверху, мог запросто запутаться в своей картотеке и по ошибке уготовить ему чужой удел. Ведь если бы его, Джорджа, тянуло на странный образ жизни, он бы точно выбрал что-нибудь более романтическое и мужественное… Он не возражал бы, например, поменяться местами даже с тем ирландским командиром танка – исключив только печальный конец в африканских песках. Или стал бы секретным агентом: умным, проницательным, вечно окруженным красотками с континента и с утонченным вкусом собирателя старинного фарфора. Джордж видел себя в роли спасителя женщин и детей, которого потом ждали высокие награды и почести, защитника слабых и обездоленных, борца с тиранами и злодеями.

Он посмотрел вниз, где на кухонной подстилке улегся Альберт, и вдруг резко спросил:

– Какого черта ты там делаешь?

Пес со смаком жевал утреннюю «Дейли мейл», которую сам же принес из прихожей. Джордж выхватил газету из собачьей пасти, разгладил влажные от слюны листы и… принял решение. Ему необходимо в корне изменить свою жизнь. Он талантлив, недурен собой, умен и наделен своеобразным чувством собственного достоинства. Хватит уже ходить на коротком поводке. К дьяволу! От таких, как миссис Грэдидж, Джорджа выворачивало наизнанку. А с Бланш и ей подобными он тоже, если честно, чувствовал себя неуютно. Он ведь даже не знал, фальшива она насквозь, только наполовину или действительно полностью помешалась на своем спиритизме и парапсихологии. В общем, Джордж не желал дурачить пожилых леди, чтобы вытряхнуть из них деньги на идиотскую идею возведения «Храма Астроделя», будь он трижды неладен! Кем, черт возьми, Бланш себя возомнила? Дочерью царя Соломона? А этот ее Генри? Где она раскопала его мощи? Откуда он вообще взялся? Наверное, прочитала о нем в альбоме «Детишкам об истории британских железных дорог» или еще где-нибудь. Нет, с него хватит. Он много сделал для нее. Они останутся друзьями, но подстраиваться под Бланш он больше не будет. Поедет в Солсбери, прогуляется там вокруг собора и обдумает свою новую жизнь. Лучше места для медитации не найти. Потом пообедает в «Красном льве» и отправится к Бланш, чтобы поговорить и выложить все начистоту. Может, удастся и ее уговорить начать жизнь заново…

Джордж посмотрел вниз на Альберта и сказал:

– Теперь здесь все станет по-другому, вот увидишь.

Пес вздернул серые брови и вильнул хвостиком.

Пока Джордж завтракал и строил планы реорганизации своей жизни, мисс Рейнберд тоже сидела за утренним столом, глядя на еду без аппетита, чувствуя себя скованной и все еще усталой после очень тревожно проведенной ночи. Гарриэт снова явилась к ней во сне и вела себя настойчиво. Любопытно, что порой она приходила в облике молодой женщины, а потом вдруг в старческом возрасте. И мисс Рейнберд это приводило в замешательство. Но вот в том, чего Гарриэт добивалась, никаких сомнений не было. «Найди моего мальчика. Найди его и прими в семью. Он ведь тоже Рейнберд!» Часто, когда она произносила слова «Он тоже Рейнберд!», ее голос резонировал странным эхом.

Да, это была скверная ночь с Гарриэт, завывавшей и стенавшей с гулким эхом, как плохая актриса в любительском спектакле. Вот уж проблема на ее голову, найти сына Гарриэт! И привезти его в Рид-Корт, чтобы все здесь досталось ему после ее смерти… Десять к одному – если мисс Рейнберд найдет его, он окажется личностью, совершенно непригодной на роль продолжателя рода. А привезти его сюда – значит предать огласке историю. Впрочем, не так уж она глупа, чтобы не понимать – среди соседей были люди, знавшие о случившемся. Какой же идиоткой оказалась Гарриэт! Нет, не потому что влюбилась, если это была действительно любовь, а не простое физическое влечение. Просто повела себя как обычная деревенская простушка. Заниматься любовью в старой рыбацкой хижине! Неслыханная неосторожность с ее стороны! И почему-то она не сделала ничего для предохранения… Впрочем, любой, даже не самый искушенный мужчина, принял бы меры предосторожности. И что выросло из этого сукина сына? Ничего путного, разумеется. Нет, это несправедливо. В конце концов, если его удастся разыскать, не нужно сразу заявлять о себе. За ним можно понаблюдать и, если он окажется никчемным человеком, закрыть вопрос и забыть о нем навсегда. Или внести анонимный взнос в его пользу, сделать нечто полезное для него, что утихомирит Гарриэт и отчасти удовлетворит ее желания.

Мисс Рейнберд удивилась, поняв, что думает о Гарриэт как о живом человеке, как о силе, с которой необходимо считаться. Это уже выходило за рамки нормальности.

Мисс Рейнберд прикурила первую из четырех сигарет, которые позволяла себе за день, снова наполнила чашку кофе и предалась грустным размышлениям о том, насколько она одинокий человек. У нее не было ни одного настоящего друга или подруги. Знакомых полно. Глупышек вроде Иды Куксон или даже вполне разумных мужчин как врач, адвокат, финансовый советник, биржевой маклер. Но не друзей. Не с кем хоть изредка поговорить по душам.

Мисс Рейнберд звонком вызвала Ситона и, когда он явился, сказала:

– Через полчаса мне понадобится машина. Я еду в Солсбери.

Буш завтракал в своей квартире. Стакан натурального грейпфрутового сока, кукурузные хлопья без сахара в миске с молоком и яблоко – явно импортное, потому что он едва смог осилить половину: на вкус оно отдавало слегка ароматизированной ватой. Настроение было омерзительное, и вдалеке от посторонних глаз он мог сполна дать себе волю. Схватив оставшуюся половину яблока, Буш в ярости метнул его через кухню, и оно липкой массой размазалось по двери холодильника. Но облегчения этот порыв не принес. Воспоминания о вчерашнем совещании в Скотленд-Ярде все еще болезненно отзывались в нем. Они поджарили-таки его на медленном огне. Вежливо, но с наслаждением. Заместитель комиссара, два помощника заместителя комиссара и двое начальников отделов. Любимчик Грандисона из департамента – сам чародей и волшебник Буш – от имени всех остальных недоумков, окруживших себя повышенной секретностью и поставленных над полицией, просил их, как сформулировал сладчайшим голосом один из присутствовавших, «найти, из какого матраса в Южной Англии выпало перо, которого к тому же ни у кого не было»! Но звучали фразы и похуже, потому что прямо относились к делу. Впервые за время работы на Грандисона из Буша сделали круглого идиота. Они прекрасно понимали, с чем он столкнулся, и им очень нравилась его беспомощность. Нравилась тем больше, чем сильнее ненавидели они его департамент. Когда Буш произнес, что вопреки скудным уликам, имеющимся по данному делу, сама его серьезность не допускает возможности бросить расследование и умыть руки, один из остроумцев елейным тоном спросил: «Мягкой или жесткой водой?»

Воспоминание об этой реплике заставило Буша поморщиться. И не имело значения, что полицейским ищейкам все равно придется ему подчиняться и делать все от них зависящее. У них не было выбора. Проблема заключалась в ином – они убеждены в провале предстоявшей операции. Именно это радовало их больше всего. И как же он скрасил для них омерзительный, почти по-зимнему холодный и мрачный мартовский день!

Буш прошел в гостиную и сел за стол. Отчаяние ощущалось физически, словно извивавшаяся змея, которая сбрасывала с себя старую кожу. Он написал жене письмо в холодных бесстрастных выражениях, информируя ее, что в его намерения не входит предоставлять ей основания для развода, и еще меньше склонен он принимать основания, которые способна выдвинуть она сама. Если она не собирается к нему возвращаться, то пусть высидит отведенный законом период в пять лет раздельной жизни, после чего сможет легко развестись и снова выйти замуж. Пусть помается, мстительно думал Буш. Он не желал ее возвращения, но существовала вероятность, что не связанный узами брака ее новый возлюбленный к ней охладеет, и придется ей пожить в одиночестве, пока не подыщет замену.

Закончив письмо и заклеив конверт, он сидел и разглядывал его. А между тем Торговец где-то готовился нанести третий удар. Расчетливо, эффективно и с полным основанием надеяться на успех. А он, Буш, скован по рукам и ногам. Когда он сегодня доберется до своего кабинета на работе, отчеты по гольф-клубам будут дожидаться просмотра и анализа. Но, как нетрудно предположить, толка от них не окажется никакого.

Прежде чем отправиться в Солсбери, мисс Рейнберд позвонила Бланш и убедилась, что та готова принять ее. Дом Бланш находился в тихом и благополучном с виду жилом квартале, раскинувшемся на возвышенности в северо-западной части города. В нем устроили угловой балкон наверху, откуда открывался вид на расположенный по ту сторону игровых полей Олд-Сарум и на долину реки Эйвон. С левой стороны, как остро заточенный карандаш, торчал поверх крыш домов шпиль городского собора. По ночам на его верхушке включали красный маячок как предостережение для самолетов.

Мисс Рейнберд усадили в гостиной. Она ожидала оказаться в комнате, убранство которой будет хотя бы отчасти отражать склонность мадам Бланш к ярким краскам в одежде и макияже. Она и сейчас – в одиннадцать часов утра – надела длинное фиолетовое платье с глубоким вырезом в виде острого угла. Талию прихватывал ярко-красный шарф из натурального шелка. Те же жемчуга сегодня несколькими кольцами плотно обвивали ее шею, а рыжие волосы (красивые волосы, подумала мисс Рейнберд, тщательно расчесанные и ухоженные) были распущены по плечам, придавая ей юный, почти девичий вид. Но сама комната была обставлена со вкусом и вполне достойно. Стены украшали две очень приличного качества акварели с видами старинных кварталов Солсбери.

Бланш сидела и внимательно слушала мисс Рейнберд. Причем манера поведения старушки претерпела перемену. Но для Бланш это не явилось сюрпризом. Ей и прежде доводилось наблюдать подобные перемены настроений у женщин. Теперь уже с полной откровенностью мисс Рейнберд сначала подробно описала сны о Гарриэт, а затем перешла к истории любовной интрижки сестры и тех мер, какие принял Шолто, чтобы разобраться с затруднительной ситуацией. И хотя Гарриэт давно умерла, Бланш прониклась сочувствием к ней. Понимала, как с ней могло произойти такое. Годы одиночества, а потом встреча с молодым офицером, которому достались все накопившиеся эмоции, вся нерастраченная нежность. Шолто рисовался при этом полнейшим мерзавцем.

– Как я теперь поняла, мои сны стали результатом мук совести, – продолжила мисс Рейнберд. – Ребенку, если он жив, сейчас лет за тридцать. Но самое главное – он Рейнберд. А еще важнее, что у меня нет ближе родственника, чем он. Все, чем я владею, должно достаться ему. Но это не радует меня. Не сам по себе факт, что придется сделать его своим наследником, а необходимость разыскать его, а потом в известной степени сделать частью моей жизни в Рид-Корте. Это означает неизбежные расспросы, слухи по всей округе и огласку случившейся с Гарриэт неприятности.

Бланш кивнула:

– Вам прежде не хотелось нарушать налаженное и спокойное течение вашей жизни. Это естественно. Но теперь вы готовы взглянуть правде в глаза, чтобы успокоить муки совести?

– Да, именно так. Вот почему я приехала к вам.

– Хорошо ли вы все продумали? Вам ведь может и не понадобиться моя помощь. Чтобы найти племянника, достаточно нанять частного сыщика, умеющего держать язык за зубами.

– Я все тщательно взвесила. И есть одна или две детали, которые делают такой вариант нежелательным для меня. Каким бы искусным ни оказался частный детектив, ему непременно придется наводить справки. Причем опрашивать людей в соседнем городке. И я не настолько наивна, чтобы думать, будто местное население не имеет понятия о случившемся. Для этого даже не обязательно знать подробности. Все выглядит просто как дважды два, исходя из чего уже можно строить любые предположения и догадки. Мысль, что друзья и окрестные жители узнают о моих поисках, не слишком приятна. Но даже если бы мне удалось справиться с этим чувством, существует более серьезная проблема. Когда Шолто умер, я просмотрела его личные архивы в надежде найти документы, наводящие на след того, как он поступил с ребенком.

– И вы ничего не обнаружили?

– Нет. Если бумаги существовали, то он успел их уничтожить. Мой брат был с большими странностями, однако относился с почтением к доброму имени нашей семьи. И для него стало навязчивой идеей, целью жизни – полностью устранить ребенка из жизни Гарриэт, восстановив в Рид-Корте мир и покой. Гарриэт он, конечно, так никогда и не простил.

Бланш улыбнулась:

– Теперь уже простил, я уверена. Вы когда-нибудь обсуждали с ним данную тему?

– Нет. Однажды я сделала попытку, но Шолто дал мне понять, что от него я ничего не узнаю.

– А его друзья в Нортумберленде? Им что-нибудь известно?

– Только одна женщина из той семьи до сих пор жива. Недавно я навестила ее и затронула этот вопрос. Но она ничего не знает. Гарриэт поместили в родильное отделение местной больницы под видом замужней женщины. А когда младенец появился на свет, Шолто и акушерка через два дня забрали его и куда-то увезли. Жестоко по отношению к Гарриэт, но Шолто решился на такой шаг. Ни о каком сопротивлении со стороны Гарриэт и речи не возникало. Ей не хватило бы характера – так уж она была устроена. Вот и подумайте, что сделал бы частный детектив, не имея отправной точки для начала поисков… По крайней мере…

– Вы хотели сказать, по крайней мере в материальном, физически существующем мире. Вот почему приехали сюда и все рассказали.

– Да.

– Но вы пока не верите, что подобное возможно осуществить?

После некоторого колебания мисс Рейнберд ответила:

– Трудно преодолевать предрассудки, с которыми прожила жизнь. Но если это можно сделать без огласки, то я готова попробовать. – Она улыбнулась. – Я ведь не получаю удовольствия от того, что Гарриэт постоянно является мне во снах, мадам Бланш. Я хочу спать спокойно. Если ребенок – то есть теперь уже взрослый мужчина – может быть найден, я приму его и отдам ему должное. При том условии, что он не окажется существом нестерпимым.

– Что ж, – Бланш встала, – тогда нам лучше сразу взяться за дело. Давайте послушаем, что думает обо всем этом Генри.

Заметив изумление на лице мисс Рейнберд, Бланш мягко дотронулась до ее плеча:

– Вам пора бы привыкнуть к моему отношению к подобным вещам, мисс Рейнберд. Для меня они – часть жизни. Дар, которым я наделена, кажется вам чудесным, странным, даже пугающим. Но, уверяю вас, в нем нет ничего необычного. Каждый человек обладает способностью выйти за пределы своего тела и проникнуть в иной мир. Но лишь немногие умеют пользоваться им, потому что для этого необходимы убежденность и вера. Генри так же реален, как я и вы, сидящая сейчас в кресле. Мы разговариваем с Генри как обычные люди, шутим, смеемся, спорим. И нам нужно сейчас немного поболтать с ним, узнать его мнение. Он присутствует здесь.

Подавив внезапное желание оглядеть каждый угол комнаты, мисс Рейнберд произнесла:

– Но почему вы в этом уверены?

Бланш улыбнулась и отбросила прядь длинных волос с плеча.

– Я чувствую его запах, мисс Рейнберд. – Она усмехнулась. – Только не надо удивленно смотреть на меня. Если бы вас посадили в комнату с завязанными глазами и с затычками в ушах, а туда вошла сильно надушенная женщина, вы бы сразу поняли, что в помещении есть кто-то еще. Иногда я ощущаю вибрации эфира, создаваемые Генри, своим особым зрением я вижу его ауру, улавливаю исходящий от него аромат. А у него свой, ни на кого не похожий запах – смесь вереска и пряного древесного дыма. Мужественный и явно привнесенный извне. – Бланш подошла к окну, но задернула не штору, а только тюль. – Я сделала это, – объяснила она, – потому что комната просматривается с противоположной стороны улицы. Нам нужно не затемнение, а изоляция от посторонних глаз. Однажды… Когда у меня будет достаточно денег, я возведу подходящее место для отправления культа и помощи людям. Храм свободного общения, где будет происходить постоянный обмен взаимной любовью, пониманием и советами между нашим миром и тем, что остается для большинства невидимым и непостижимым.

Поддавшись порыву, мисс Рейнберд воскликнула:

– Мадам Бланш, вы необыкновенная женщина!

Бланш покачала головой:

– Вовсе нет. Это вы необыкновенная женщина, мисс Рейнберд. А я самая заурядная, которая научилась пользоваться Даром Господним. И вы тоже получили такой подарок, как и все люди, но только они почему-то не заметили его на самом дне своего рождественского носка, отвлеченные и обрадованные тем, что показалось им более ценными и блестящими презентами. А теперь давайте повторим уже проделанное нами прежде. Вы будете спокойно и расслабленно сидеть на своем месте, и мы проверим, есть ли что нам сказать у старины Генри. Остается только надеяться, что у него сегодня не слишком поэтичное настроение.

Мисс Рейнберд откинулась в кресле. «На сей раз я полностью расслаблена», – убеждала она себя. Сделан новый важный шаг, принято ответственное решение. Хотя мисс Рейнберд не до конца верила в происходившее. В ее планы не входил полный отказ от здравого смысла, но она не могла не признать, что тайная сила и глубокое понимание сути вещей, исходившие от мадам Бланш, есть нечто, с чем она столкнулась впервые в жизни. Можно было даже ощутить своего рода блаженство, отказавшись от постоянного самоконтроля… Отдавшись под власть воли другого человека.

Она видела, как мадам Бланш тоже откинулась на спинку кресла с закрытыми глазами. На мгновение она кончиками пальцев провела по бусинам у себя на шее, но потом ее руки опустились. Она взялась за концы шарфа и держалась за них. Дышала очень глубоко, грудь и плечи вздымались и опадали при каждом вдохе и выдохе. Вскоре дыхание стало спокойнее и наконец сделалось почти незаметным. Мадам Бланш сидела как восковая фигура, но мышцы на лице так обмякли, что у нее приоткрылся рот, и мисс Рейнберд заметила слюну в уголках ее губ.

Внезапно мадам Бланш громко окликнула:

– Генри?

Наступило молчание, после чего она произнесла раздраженно:

– Генри! Не надо так поступать со мной! Не смей! Здесь присутствует человек, нуждающийся в помощи. Тебе известно, кто он.

Снова воцарилась тишина, а потом она начала говорить, явно поддерживая диалог с кем-то, чьих ответов слышно не было:

– Да-да, понимаю… Изображения? Но слова были бы уместнее… Да, понимаю. Они должны приготовиться… Есть трудности, которые нужно преодолеть… Да, вижу отчетливо. Молодые женщина и мужчина на берегу реки… Женщина – блондинка, держит в руке шляпку… Соломенную шляпку. А мужчина в военном мундире. Да, я вижу мальчика… Боже мой, Генри, какой он растрепанный и неряшливый! – Бланш рассмеялась. – Впрочем, как все мальчишки. Что у него на запястье, Генри? Не могу разглядеть, что это… Ох, Генри, это как рассматривать старый альбом с семейными снимками, когда никто не может тебе ничего объяснить. И эти фото… Некоторые изображения я почти не различаю. А вот это здорово! Мне нравится. Малыш на руках у женщины. Она кажется счастливой, и младенец улыбается. Гарриэт? Нет, на нее не похоже… Вряд ли это она. У Гарриэт были светлые волосы… О нет!

На лице Бланш отразилось разочарование.

– Почему ты так странно себя ведешь сегодня, Генри? Пожалуйста, постарайся. Она очень хочет знать, что случилось с ребенком. Где он сейчас? Тебе нужно подвести их поближе… Спроси у них… Почему? Ладно, если не можешь, то я не собираюсь давить на тебя. Но пусть даже они не идут на контакт, ты все равно должен хоть что-нибудь знать… Он счастлив сейчас? Ах, так все-таки счастлив… Женат?

Внезапно она грустно вздохнула.

– Подобное пережили многие люди. Но ты мог сказать мне сразу, а не листать перед глазами все эти фотографии… Да, разумеется, она тоже поймет… – И голос мадам Бланш постепенно затих на сонной, но мелодичной ноте.

Мисс Рейнберд наблюдала за ней. Мадам Бланш теперь полулежала в кресле и дышала ровно, как во сне. Через несколько секунд глаза открылись, а потом, дернувшись всем телом, она пришла в себя и взглянула на мисс Рейнберд с ослепительной улыбкой.

– Что поделаешь, такое порой случается! – воскликнула она. – Я застала Генри в неудачный для него день. – Мадам Бланш встала и подошла к столику. – Не знаю, как вам, мисс Рейнберд, а мне нужно что-то успокоительное. Налить вам?

Та кивнула и молча смотрела, как Бланш наливает им по бокалу хереса.

– Я ничего не поняла. Что произошло?

Бланш подала ей бокал с напитком.

– Так бывает, когда возникают помехи на телефонной линии. Генри всегда ведет себя по-джентльменски в таких случаях, берет вину на себя. Хотя виновата я.

– Но на сей раз вы помните, что было?

– Да, конечно. Сейчас я все помню.

– Тогда, может, объясните ситуацию?

– Постараюсь, но не всегда и не все этому верят. Главное здесь то… Даже не знаю, как лучше выразиться. Понимаете, люди, оказавшиеся там, еще не достигли финальной стадии своего окончательного состояния. В их существовании все подвижно, нет постоянства и статики. Они непрерывно развиваются. И потребуется много времени, прежде чем к ним придет полное понимание великой мистерии. Они обладают властью, но не абсолютной и не всеобъемлющей. Так бывает поначалу со всеми. Вот что дает основание многим людям научного склада ума и откровенным скептикам с иронией вопрошать, почему во время спиритических сеансов сообщения, приходящие с той стороны, не содержат точных ответов на вопросы о жизни и смерти, которые им задают. А объяснение простое. Большинство из тех, кто покинул нас давно, еще не овладели полнотой знания об этом. Согласитесь, многие из живущих в этом мире не в состоянии объяснить с точки зрения техники, как работает радар или обычный телевизор. Так же обстоит дело и в ином мире. Покинувшие нас близкие люди подвержены влиянию окружающей их обстановки и сменам настроений. Поэтому и общение сегодня оставляло желать лучшего. Брат и сестра тесно ассоциируют вас с Рид-Кортом. Увидев вас здесь, они ощутили отчуждение и удалились. Думаю, в будущем мне лучше все-таки приезжать к вам.

– Полагаете, это поможет?

– Да. А сегодня моему милейшему Генри удалось получить лишь своеобразный взгляд на собрание семейных образов. На нечто вроде альбома с фотографиями. Но мы узнали, что ребенок Гарриэт жив и счастлив.

– Тогда почему эта дурочка Гарриэт не может сказать, где он?

Бланш рассмеялась:

– Я же объяснила, что они пока не достигли высшей власти. Что-то они уже знают, но многое им нужно выяснить. А бывают случаи, когда даже если это им удается, Генри не пропускает полученную информацию.

– Почему?

– Удивлена вашим непониманием таких простых вещей. Вы даете ребенку сладости до того, как он выполнил порученное ему задание? Мне бы не хотелось сказать вам ничего обидного, но, если откровенно, я почувствовала в Генри неуверенность в вас. Видимо, он улавливает исходящие от вас вибрации скептицизма. Или не убежден в вашей искренности. Наверное, нечто подобное чувствуют Гарриэт и Шолто. Гарриэт не поможет вам при участии Генри, если между вами будет стоять барьер неверия.

– Слишком сложно и лишено логики.

– Не забывайте, что речь идет об ином мире, мисс Рейнберд.

Мисс Рейнберд пришлось признать весомость последнего аргумента, хотя она не могла избавиться от чувства, что мадам Бланш ведет с ней ловкую торговлю, пытаясь подороже сбыть свой товар.

– Вы сказали, будто видели изображение мальчика, – произнесла она.

– Да. Такой взлохмаченный, в перепачканной одежде. Как любой паренек, проведший целый день в своих забавах.

– И заметили у него что-то на руке или на запястье. Вы разглядели, что именно?

– Нет, картинка оказалась размытой.

– Нечто крупное или мелкое?

– Достаточно большое. Я сначала даже подумала, уж не ракетка ли это для настольного тенниса.

Мисс Рейнберд пообещала Бланш позвонить через пару дней и сообщить, хочет ли она новой встречи с ней в Рид-Корте. Но по дороге домой – маленькая фигурка, почти незаметная на огромном заднем сиденье «роллс-ройса», – она уже не сомневалась, что ей понадобится помощь мадам Бланш. Хотя она ни словом не обмолвилась об этом сегодня, мадам Бланш произвела на нее сильное впечатление своим описанием внешности мальчика. Когда речь шла о Гарриэт и молодом офицере, прогуливавшихся у реки, она живо представила эту сцену. Но вместе с ней в памяти всплыла незначительная на первый взгляд подробность, которой Гарриэт поделилась с ней, рассказывая о своем романе. Ирландский возлюбленный страстно увлекался соколиной охотой и однажды принес с собой пустельгу, которую в то время натаскивал. Они прогуливались по берегу, а птица охотилась на дроздов. Сын мог унаследовать увлечение отца. Мисс Рейнберд была уверена, что серое пятно на руке было одной из разновидностей сокола. И когда мадам Бланш описывала мальчика, он нарисовался в ее воображении. Растрепанный школьник, несущий на руке хищную птицу. Потрясающе!