Вот уже в третий раз они собрались в просторном вестибюле учебного центра ВВС в Миддл-Уоллопе. Было четверть первого ночи. По обочинам дороги, ведущей к главному входу, горели фонари; дул теплый западный ветер. На столе в центре зала стояла широкая низкая ваза с багряно-красными карликовыми тюльпанами. Рядом лежали замшевый мешочек, лупа и ювелирные часы. Алмазы были настоящие, общей стоимостью в полмиллиона фунтов. В своем письме Коммерсант указывал, что камни требуются голубовато-белые, бесцветные и белые, все чистой воды – допускались только самые незначительные включения; оговаривалось также, что среди голубовато-белых – самая ценная разновидность алмазов – должно быть не меньше половины абсолютно безупречных камней. Если на этот раз Коммерсант явится собственной персоной, подумал Буш, то по крайней мере несколько алмазов подвергнет тщательному осмотру. В ходе нынешней, третьей по счету, вылазки ничто не будет приниматься на веру.

Грандисон, расположившись у камина, читал какую-то книжку. Сэнгвилл сидел возле телефона. Все как и в первый, и во второй раз, но положение дел в корне переменилось. Буш нисколько не сомневался, что Эдвард Шубридж и Коммерсант – одно лицо. Никто не будет знать о том, что они одержали победу благодаря чистой случайности. Мучительное чувство отчаяния и бессилия исчезло без следа. Его репутация не пострадает. И продвижение по службе ему обеспечено. В жизни каждого человека бывает полоса везения: видимо, такой период сейчас начался и для него. Разумеется, он предпочел бы добиться успеха собственными усилиями. Но сегодня удача сопутствует ему, а не Шубриджу. Сегодня все против Шубриджа – благодаря доморощенному сыщику Джорджу Ламли, который никогда не узнает, какую важную роль ему довелось сыграть, а также благодаря впечатлительной старой даме, чью совесть по прошествии многих лет разбередила судьба племянника – незаконнорожденного сына покойной сестры.

Зазвонил телефон. Сэнгвилл снял трубку выслушал и коротко ответил.

– Она едет, – сказал он, положив трубку.

– Она? – Буш не сумел скрыть удивления. Грандисон сунул книгу в карман и встал.

– Естественно. Арчер и Пейкфилд оба весили немного. С ними она могла и сама справиться – выгрузить из машины, подтащить к вертолету. Но архиепископ для нее тяжеловат. Тут требуется мужская сила.

– Она в машине. Сама ведет. Грандисон кивнул.

– Все правильно. О тех двух похищениях теперь знает каждый встречный и поперечный: в первый раз женщина, закутанная в шарф до самых глаз, во второй раз мужчина в шутовской маске… Лишний риск им не к чему. Можно нарваться на какого-нибудь чересчур памятливого таксиста, любителя погеройствовать. Эта машина наверняка краденная. Взяли с какой-нибудь стоянки по соседству, например, у больницы. Она ведь сама в прошлом врач. – И он махнул рукой в сторону двери, давая понять, что Бушу пора идти встречать гостью.

Буш вышел наружу, кляня себя за несообразительность. Умозаключения Грандисона, которыми тот не счел нужным с ним поделиться, опять оказались верными. Не бог весть как это важно, но все же он, Буш, должен был сам догадаться. (Четыре часа спустя подтвердилось, что машину угнали от военного госпиталя – в нескольких милях от центра ВВС и в пяти минутах ходьбы от станции.) Он спустился по ступеням в тот момент, когда машина уже подъезжала к крыльцу. Она остановилась, фары погасли. Буш ждал – в лицо ему дул не по сезону теплый ветер. Особенно сильные порывы налетали со стороны футбольного поля, где наготове стоял вертолет.

Женщина была одета так же, как и в прошлый раз: вокруг лица, до самых глаз, обмотан черный шелковый шарф, плащ туго стянут поясом, темный берет низко надвинут на лоб, волос не видно. В первую секунду ее можно было принять за мужчину.

Она прошла от машины к крыльцу, чуть помедлила, взглянула на него – и едва заметно кивнула. Затем поднялась по ступенькам и толкнула дверь рукой в перчатке. Буш вошел следом.

Он наблюдал за ее движениями – и его не покидало чувство, что он видит какой-то повторяющийся, навязчивый сон. Но ожидаемого удовлетворения он не испытывал: Буш так надеялся, что приедет не она, а он. Предвкушал, как будет стоять и смотреть на него, зная, что этот человек уже обречен, уже отмечен роковой печатью неудачи. Женщина им ни к чему. Мужчина – вот настоящая добыча. Буш чувствовал себя обманутым. Раз уж боги взялись им помогать, то мог не бы продумать эту сцену более тщательно – сыграть на иронии судьбы.

Женщина вытряхнула из мешочка часть алмазов и начала рассматривать их в лупу. Затем разделила камни на три кучки и каждую взвесила. Никто не проронил ни звука. Она осмотрела их и взвесила еще одну порцию камней, потом осторожно сложила их обратно в мешочек, спрятала его в карман плаща, кивнула Грандисону и направилась к двери.

Буш двинулся за ней следом. В тот, первый раз он шел впереди. Теперь впереди была она. Она прошла еще немного и свернула направо, в узкую аллею, ведущую к полю, где стоял вертолет. В кабине сидел тот же пилот, который вылетал на задание и в прошлый, и в позапрошлый раз.

Через несколько секунд винт начал вращаться, мощная струя воздуха прижала к земле траву и докатилась до Буша. Он смотрел, как машина поднимается в ветреное ночное небо с клочьями туч. Навигационные огни погасли, и вертолет растворился во тьме. Шум мотора какое-то время был еще слышен. Должно быть, сейчас она пишет пилоту на бумажке, куда лететь, и молча торжествует. Ничего, пусть порадуется, подумал он. Пусть наслаждается. Они с мужем чуть не отправили его в преисподнюю, чуть было не запятнали его имя на веки вечные. Но боги распорядились иначе. Они выкатили на сцену мисс Рейнберд, Бланш Тайлер и Джорджа Ламли – и весь ход спектакля изменился в его пользу, в пользу отдела.

Он вернулся в вестибюль и налил себе виски. Остальные уже успели это сделать. Грандисон снова раскрыл свою книгу. Буш понимал, что для Грандисона эта ночь – будничная служебная рутина. Вот завтра он развернется.

Через час с небольшим вертолет вернулся и приземлился на футбольное поле. Они втроем вышли ему на встречу. На месте уже поджидала карета скорой помощи с шофером и врачом. Архиепископ был все еще под сильным воздействием седативного препарата. Его перенесли из вертолета в скорую помощь, доктор тут же осмотрел его, кивнул, и через несколько минут машина уже мчалась в Лондон. Вместе с пациентом и врачом поехал Сэнгвилл.

Буш с Грандисоном повели пилота в вестибюль и налили ему виски. Он рассказал, что летел на юго-восток, по направлению к Борнмуту – местность эту он хорошо знал. Приземлились на территории Нью-Фореста, на поляне, окруженной деревьями, неподалеку от проселочной дороги. Машины он не заметил, но мужчина ждал их и сигналил фонариком. Архиепископ лежал на траве, завернутый в одеяла. Мужчина помог пилоту погрузить его в вертолет, женщина в это время держала летчика под дулом пистолета. На мужчине был плащ, низко надвинутая кепка и перчатки, лицо почти до глаз обмотано шарфом. Пилот не сомневался: это был тот же человек, что и в первый раз – и рост и телосложение совпадали. Как только архиепископ оказался на борту, мужчина и женщина скрылись в лесу.

Попыток обнаружить их с воздуха пилот не предпринимал.

Когда пилот ушел, Буш разложил на столе карту южной части Англии. От места посадки в Нью-Форесте до Блэгдона езда два – два с половиной часа. Или больше – если преступники намеренно выберут окружной путь. А это весьма вероятно, поскольку они могли предположить, что едва архиепископ будет благополучно возвращен, дорожная полиция в районе Нью-Фореста получит приказ проверять все проходящие машины. С учетом всего этого человек, посланный наблюдать за домом Шубриджей, должен сообщить об их прибытии часа через три-четыре.

Звонок раздался на рассвете, без четверти пять. Агент звонил из автомата в Блэгдоне, доложил, что двадцать минут пятого Шубриджи подъехали к дому в небольшом фургоне.

Буш, у которого рассеялись последние сомнения, обернулся к Грандисону.

– Они на месте. Полчаса как вернулись. Грандисон кивнул.

– Тронемся в восемь. Надо хоть пару часов поспать и позавтракать. Одиннадцать утра – вполне пристойное время для воскресного визита.

– Мы вдвоем? Вы и я?

– Да. Теперь это наше частное дело. Никакого шума, никакой полиции, просто небольшое сведение счетов: насилие в ответ на насилие. Другого пути у нас нет, пока люди не поймут, что компромиссами со злом ничего не добьешься. Что иногда надо пожертвовать чьей-то жизнью, чтобы гарантировать безопасность других. Если бы обстоятельства потребовали, Шубридж без колебания убил бы архиепископа. А убить может тот, кто сам готов на смерть в случае провала.

– Так в открытую и поедем?

– А что такого? Дом стоит на отшибе. Пешком к ним никто не ходит. Откуда им знать, чья это машина? Подъедем и войдем – вот и все. Признайтесь, Буш, вы не чаяли дождаться этого момента?

– Да уж. Что верно, то верно. Грандисон улыбнулся.

– Надо знать на что ставить! Молитва и удача всегда вывезут. Я усердно молился, а вам улыбнулась удача. Справедливое разделение труда. Выдержим этот принцип до конца.

Он достал из кармана монетку, подбросил ее в воздух и поймал, прихлопнув ладонью.

– Если орел – вам достанется женщина, если решка – мужчина. Идет?

Буш кивнул, и Грандисон убрал ладонь.

– Решка. Вам по-прежнему везет! Вы ведь хотели, чтобы вам достался именно он? Буш снова кивнул.

***

В воскресное утро – это было первое воскресенье в апреле, шестое воскресение Великого Поста, Вербное воскресенье – по ярко-голубому небу плыли белые клочья облаков, зеленел молодой листвой боярышник, тяжелые головки нарциссов раскачивались на ветру. Джордж, весело насвистывая, подсыпал своим птицам свежий корм и наливал воду в поилки. Альберт сидел и наблюдал за хозяином. Настроение у Джорджа было превосходное. Рано утром к нему пришла одна деревенская мамаша со своим сыном – рослым, сильным, жизнерадостным пареньком лет шестнадцати, который давно нравился Джорджу: мальчик был чистоплотный, аккуратный и теперь вот захотел у него работать. Царапина на фургоне тоже дело поправимое – пара фунтов, и фургон снова будет как новенький. Так что в понедельник, прямо с утра, можно приступать к работе. Все будет хорошо. Он еще покажет, на что способен! «Солнечные сады Ламли. Предприятие с ограниченной ответственностью». Но с неограниченными возможностями. Точнее, с безграничными. Успех не за горами. Он чувствовал это нутром.

***

В воскресное утро солнце ярко светило в окно столовой в Рид-Корте, отражаясь в начищенном серебре приборов и согревая своими лучами снежную белизну накрахмаленной скатерти. Но мисс Рейнберд была не в духе – ночью она плохо спала. Вот уже две ночи подряд она не высыпалась – даже херес не помогал. Ей не давал покоя какой-то сон, но проснувшись, она не могла его вспомнить. Растревоженная, она просыпалась рано и, лежа в кровати, поневоле снова и снова возвращалась мыслями к Эдварду Шубриджу, который с такой бесцеремонностью отрекся от Рейнбердов. Наглеца следовало бы проучить. Что он о себе возомнил? Внебрачный плод сестриной глупости! И кто его воспитывал? Ничтожный шофер, дружок-собутыльник беспутного Уолтона. И подобный субъект преспокойно заявляет, что она может оставить себе все свои титулы, деньги, Рид-Корт – все, чем столетиями гордился род Рейнбердов! Ему, видите ли, ничего не надо. Незаконное отродье ирландского проходимца и ее мямли-сестрицы! Такой удар по самолюбию она снести не сможет. И не станет. Она не из тех женщин, которых так легко сбросить со счета. И последнее слово останется за ней, не за ним. Она поедет к нему и поставит его на место: скажет, что мадам Бланш ввела его в заблуждение, – о ее никто на это не уполномочивал; она сама, мисс Рейнберд, даже и в мыслях не держала что бы то ни было ему предлагать – денежные притязания с его стороны были бы совершенно безосновательными. Она позвонила Сайгону и распорядилась подать ей машину через полчаса. Если мистер Шубридж, вопреки элементарным правилам приличия, мог действовать через посредников, то мисс Рейнберд это не пристало. Бывает, что для восстановления душевного равновесия приходится делать что-то малоприятное, но действовать нужно только самому, не перекладывая на других. Это правило она усвоила давно и следовала ему неотступно.

***

В воскресное утро, за десять минут до начала заутрени, Мартин Шубридж решил пропустить службу, хотя за это ему могло потом здорово попасть. В церкви такая скукотища, а он как раз наметил себе сходить на ферму, куда пристроил своих хорьков. Несколько дней назад он купил у знакомого егеря самочку черного хорька и теперь хотел проверить ее в деле. Вокруг фермы, вдоль живой изгороди, было сейчас полно молоденьких кроликов. Его, конечно, уличат и накажут, но это его не пугало. Если у тебя голова на плечах, от наказания можно увильнуть – и по этой части он был большой мастак; а не удалось выкрутиться – тогда уж получай что причитается. Все равно через два дня начинаются каникулы, и он уедет домой. Там никто не наказывает, там его понимают, там жизнь, которая подходит ему по всем статьям. Он шагал, засунув руки в карманы и насвистывая на ходу, – светловолосый, ладный поджарый, как отец, в свои пятнадцать лет на редкость наблюдательный. По дороге он все примечал: овец на далеких склонах холмов, корольков и синичек, тенькающих в живой изгороди, характерный кроличий след в подсохшей луже у края поля. Пока он будет заниматься своими хорьками, наверняка заявится Мейбл, фермерская дочка, на год старше его, и начнет крутиться рядом в расчете затянуть его на сеновал. Но сегодня ей ничего не светит: не станет он с ней возиться и попусту тратить время. В небе появилась пустельга и зависла над дальним краем поля. Он немного постоял, наблюдая за птицей. Самец; голова опущена – высматривает на земле добычу. Перед глазами у него возникли холмы Медип-Хиллс, убегающие вереницей от самого дома… Свой дом и все, что вокруг, он любил. Но придет время – и он увидит другие места, в тысячу раз лучше, и полюбит их еще сильней. Так обещал отец. И мальчик пошел дальше, тихонько насвистывая. Впереди жизнь, и она полна обещаний – в ней столько интересного! Нужно только знать, чего хочешь – и не упускать своего.

***

В воскресное утро с моря дул теплый западный ветер, и Шубриджи спали дольше обычного. Эдвард Шубридж только что открыл глаза, жена еще дремала. Спальня находилась на северной стороне дома, и они никогда не задергивали шторы на ночь. Сквозь хрустально-прозрачный воздух была отчетливо видна вереница холмов, сбегавших уступами к долине, за которой лежало море. Уже апрель; весна набирает силу. В реки вот-вот начинает заходить на нерест первый лосось. На прибрежные утесы островов Стип-Холм и Флэт-Холм скоро слетятся на гнездовье морские птицы.

Чибисы уже давно разбились на пары, а по утрам, вот как сейчас, можно уже услышать жаворонка. Шубридж лежал, чувствуя приятную опустошенность. В памяти почему-то всплыли записки архиепископа, которые он взял у него на просмотр и позволил забрать с собой. В сущности, это было исследование христианской морали, и тот критический анализ, те аргументы, которые он там обнаружил, заинтересовали его гораздо больше того, что ему доводилось читать по теологии. Правда, это были только заметки и наброски, не предназначенные для публикации. При других обстоятельствах он бы охотно побеседовал с автором. Он был почти со всем согласен, за исключением абсолютно неверной трактовки человеческой природы. Чтобы вновь обрести добродетели, которые архиепископ призывал ценить превыше всего, мир должен был бы шаг за шагом пройти обратный путь к своим истокам. Вплоть до Адама и Евы. Стоило нашим прародителям покинуть рай, как они тут же повернули не туда. Нет, человечество безнадежно. Оно губит себя собственными руками. И это медленное самоуничтожение уже ничем не остановить. Даже тот крохотный рай, который он намерен создать для себя, жены и сына, – даже он неизбежно разрушится. На их жизнь хватит, но когда там будут жить сыновья сыновей его сына…, да, рано или поздно и его рай погибнет. Он считал свой замысел неуязвимым. Он сознавал, что его мечта стоит в одном ряду с узкими, эгоистическими людскими стремлениями – кто-то хочет стать президентом фирмы, кто-то – возглавить колледж или церковный приход. Но тем не менее он должен выполнить задуманное. Иначе жизнь теряет всякий смысл. И алмазы в замшевом мешочке дадут ему возможность это сделать. Мир неминуемо превратится в огромную свалку, где будут копошиться и искать себе пищу среди отбросов те, кто еще уцелел. Он желал только одного – при жизни избежать этой жалкой участи и спасти от нес своих близких.

В дверь позвонили. Он взглянул на часы у кровати: четверть двенадцатого. Он встал, накинул халат. Из окна спальни увидеть подъезд к дому было нельзя. Он вышел на лестницу и через окошко над крыльцом разглядел только переднюю часть машины – старенький «Форд-Капри», весь заляпанный грязью. У него не мелькнуло и тени подозрения. Он был спокоен: знал, что дело сработано чисто. Он спустился вниз и отпер дверь.

Навстречу шагнули двое – он сразу все понял и инстинктивно рванулся, но они мгновенно преградили ему путь. Скрутили его профессионально, и тот, что поплотнее и повыше, рукой зажал ему рот, а другой быстро его обшарил. Убедившись, что он безоружен, толстяк молниеносно перехватил руку и стиснул ему горло мертвой хваткой. Второй выдернул из кармана платок и моментально заткнул ему рот. Все это заняло считанные секунды – техникой нападения они владели в совершенстве.

Они отступили на шаг назад и наставили на него пистолеты. Бородатый толстяк (на груди у него болтался монокль на шнурке) сказал:

– Мы, разумеется, встречались, но официально нас друг другу не представили. Моя фамилия Грандисон, а это мой коллега Буш. А теперь повернитесь и спокойно идите туда, где находится ваша жена. Как только вы нас к ней приведете, кляп мы вынем.

Секунду-другую Шубридж стоял неподвижно. Внутри у него все застыло: он не чувствовал ни страха, ни растерянности, ни даже горечи. Сквозь открытую наружную дверь было видно заднее стекло машины, и он машинально окинул взглядом аляповатые наклейки – гербы и флаги Уэймута, Брайтона, Саутэнда, Блэкпула… Наконец он повернулся и повел их через холл и вверх по лестнице. Где-то что-то сорвалось. Где, как и почему – гадать уже не имело смысла. Он понимал: время его истекает, а от того, что он будет знать, легче ему не станет. За ним идут его палачи. Он был наслышан об особом отделе и его полномочиях. Формальности, судебное разбирательство – это не по их части. Им закон не писан – они сами себе закон. И бояться им нечего. Перед закрытой дверью спальни он остановился. Буш отодвинул его в сторону и вошел. Женщина сидела в кровати – в черной шелковой ночной рубашке без рукавов – и расчесывала волосы, такие же черные. Она была недурна собой, с крепким, упругим телом. На миг ее обнаженная рука с гребенкой застыла в воздухе, и она посмотрела долгим взглядом мимо Буша – туда, где стоял ее муж и, за спиной у него, Грандисон. Затем медленно опустила руку.

Грандисон развязал Шубриджу рот и произнес:

– Ложитесь в кровать. Шубридж подошел к кровати и лег под одеяло рядом с женой.

– Руки не прятать, – скомандовал Буш. Он быстро обвел взглядом комнату, ничего не упуская, фиксируя каждую мелочь. На туалетном столике он заметил замшевый мешочек, подхватил его и передал Грандисону.

Шубридж, сжав правой рукой руку жены, сказал:

– Мне все равно, что вы сделаете со мной, но нельзя ли…

– Оставь, – резко оборвала его жена.

– Нельзя, – сказал Грандисон. – Когда вы все это затевали, вы должны были предвидеть и такой исход. Боги против вас. Они всегда против вас, с момента вашего рождения. Не думайте, что вы допустили ошибку. Ее допустил за вас кто-то другой, когда вас еще не было на свете. Истоки всех наших ошибок скрыты во мраке прошлого. – Он чуть приподнял в руке замшевый мешочек. – На что вы собирались это употребить?

Шубридж пожал плечами.

– Хотели купить себе место, где можно жить по человечески, и время, чтобы успеть пожить.

Грандисон кивнул.

– Ну-ну. Все мечтают о том же, только каждый вкладывает свой смысл. Большинство дальше мечты не идет. Так. У вас есть десять секунд.

Шубридж отпустил руку жены, обнял ее за плечи и прикоснулся щекой к ее щеке. Друг на друга они не глядели. Шубридж перевел глаза с Грандисона на Буша и опять взглянул на Грандисона.

– Не тяните, – произнес он и еще теснее прижал к себе жену.

Грандисон кивнул и вскинул правую руку. Они с Бушем выстрелили одновременно. Стрелять вторично не пришлось. Буш шагнул к кровати и кое-как прикрыл обоих одеялом.

– Я разберусь тут наверху, а вы ступайте в кухню, – распорядился Грандисон.

Буш оставил Грандисона в спальне и спустился вниз. В кухне он отыскал электрический тостер и включил его в сеть. Потом взял со стола воскресную газету и положил на тостер. Когда она начала темнеть и съеживаться, он чиркнул спичкой и бросил ее сверху на газету. Вспыхнул огонь. Он сунул в пламя еще одну газету и поднес ее к кухонной занавеске над раковиной. Огонь вначале робко лизнул край ткани, а потом, осмелев, охватил занавеску и пополз по ней вверх. Буш отступил назад. Возле раковины стоял деревянный поднос для завтрака с низким плетеным бортиком. Буш придвинул его к костру из горящей бумаги, и тонкая сухая соломка мгновенно занялась. Он работал быстро, уверенно, мысленно выстраивая канву для сообщения о воскресной трагедии: растяпа-муж готовил завтрак, оставил рядом с включенным тостером газету, а сам поднялся наверх к жене что-то спросить; дверь в кухню он не прикрыл, сквозняком подуло на газетные страницы, одна из них попала на тостер…

Пятясь, он вышел из кухни. Через незакрытую дверь в коридор стал медленно выползать дым. Изнутри, сквозь дымовую завесу, доносился треск горящего дерева и уханье – огонь набирал силу.

Буш стоял в другом конце холла и смотрел, как длинные языки пламени, добравшись до порога кухни, принялись лизать дверной косяк; извиваясь, они взбирались все выше, пока не перекинулись на потолок – и разлились по нему сплошным волнообразным потоком.

Вниз по лестнице спустился Грандисон. Наверху, над лестничной площадкой взвилась и заметалась струйка дыма, похожая на пляшущее привидение.

Вдвоем они некоторое время стояли спиной к выходу – смотрели и слушали, как яростно бушует пламя. Когда оставаться в доме стало небезопасно, они вышли и плотно закрыли за собой дверь.

– Тут у него где-то собака и еще эти птицы, – сказал Буш.

– Оставьте все как есть, – сказал Грандисон. – Так будет правдоподобнее.

Он влез в машину, Буш уселся за руль, и они тронулись в обратный путь. Итак, задача выполнена. Тела будут неопознаваемы. На официальные вопросы, если таковые возникнут, будут даны официальные ответы…, все как положено.

Свернув на боковое шоссе, они остановились и посмотрели назад. Дом, скрытый высокими вязами, был отсюда уже не виден. Над деревьями повисло едва заметное облачко дыма. Они знали: теперь внутри полыхает гигантская топка – в доме властвует всепожирающий огонь.

***

До поворота на узкую проселочную дорогу мисс Рейнберд добралась к часу дня. Въезд преграждал запрещающий знак, а у обочины стояла полицейская машина. Две пожарные машины работали возле дома, но из-за каких-то неполадок с подачей воды они мало что могли сделать. Над вязами лениво поднимался густой черный столб дыма.

Патрульный полицейский разговаривал с ней вежливо. Он объяснил, в чем дело, и сказал, что дальше ехать нельзя. Мисс Рейнберд, с трудом подавив волнение – она была сильно потрясена случившимся, – как бы со стороны услышала собственный голос:

– Меня вы обязаны пропустить. Эдвард Шубридж – мой племянник.

Полицейский заколебался.

– Минуточку, мэм, я спрошу у главного. Он вернулся к своей машине и стал докладывать по рации. Через несколько минут мисс Рейнберд подъезжала к дому. Она уже окончательно взяла себя в руки. К Эдварду Шубриджу и его жене она не испытывала особой жалости. Но зато ей было совершенно ясно, что она должна предпринять – хотя бы во имя Гарриет.