Три ночи подряд мисс Рейнберд спала без сновидений, на четвертую ночь Хэриет вернулась. Утром следующего дня, подкармливая разноцветную братию диких пернатых, которые облюбовали небольшое озеро на территории Рид-Корта, мисс Рейнберд решила послать за мадам Бланш. В глубине души она все еще скептически относилась к тому, что мадам Бланш могла ей как-то помочь, но убедила себя согласиться на эксперимент. Чего она твердо решила избежать, так это позволить себя оболванить и превратиться в источник легкой наживы для мошенницы.

Мадам Бланш приехала в тот же вечер к шести часам, и Ситон проводил ее в гостиную. Окна уже были зашторены на ночь, на небольшом столике стоял графин с хересом и тарелка с бисквитами. Мисс Рейнберд отметила, что на этот раз мадам Бланш одета менее официально, чем в свой первый визит. На ней было темно-фиолетовое платье, туфли в тон ему и бусы из крупного искусственного жемчуга, закрученные вокруг шеи и спадающие на пышную грудь. Мисс Рейнберд уже сообщила ей по телефону, что сновидения возобновились, но ничего не рассказала об их содержании. Она твердо решила, что ничем не будет помогать этой женщине, во всяком случае не сразу. Сначала она хотела получить реальное подтверждение хотя бы малой толики тех способностей, которые миссис Куксон приписывала мадам Бланш.

Предлагая Бланш бокал хереса, который был с благодарностью принят, она откровенно заявила:

— Сон, о котором идет речь, повторяется очень часто. Добавить могу еще лишь то, что он касается одного близкого мне человека, который умер. С вашего позволения, я не буду рассказывать подробности наших отношений. У меня есть опасение, что под их впечатлением могут возникнуть неправильные предположения и выводы, которые вас только запутают. Полагаю, вы не станете возражать, если я буду придерживаться такой линии, ведь правда?

Бланш пригубила бокал с хересом и улыбнулась. У этой дамы замашки директора школы для девочек. Менторские нотки так и сквозили в ее голосе. Бланш, однако, это ничуть не трогало. Цыганки, гадалки, предсказатели судьбы, а еще раньше артисты не получали домашнего воспитания и, по общему убеждению, не заслуживали доверия. Многочисленные мисс рейнберд окружают себя в этом мире неприступными стенами, которые легко можно взять, если выбрать удачный момент.

— Я должна знать одно, мисс Рейнберд, — заявила Бланш, — только то, что в глубине души вы действительно надеетесь на мою помощь. Абсолютно не обязательно, чтобы вы в меня верили. Я единственно прошу справедливой оценки моих способностей по достигнутому результату. Если быть честной до конца, то я не могу гарантировать, что связь получится.

— Какая связь?

— С тем человеком, о котором вы упомянули.

— Понятно.

— И все-таки вы согласны попробовать?

— Что, прямо здесь и сейчас?

— Разве не за этим вы меня пригласили, мисс Рейнберд?

— Да, конечно.

На какое-то мгновение мисс Рейнберд утратила свою самоуверенность. У нее даже появилось чувство вины по отношению к этой женщине, так добродушно встретившей ее откровенное недоверие, почти враждебность.

— Еще я попрошу вас не переживать и не пугаться на первом сеансе, — продолжила Бланш. — Контакт требует большого напряжения. Если я начну стонать, или вам вдруг покажется, что мне плохо, не волнуйтесь и, что бы я ни делала, ни в коем случае до меня не дотрагивайтесь. Вы, видимо, уже представляете, что я имею в виду, из рассказов миссис Куксон.

— Да, она рассказывала об этом.

— Тогда давайте попробуем?

Посмотрев на мисс Рейнберд, Бланш не смогла удержаться от смеха.

— Ради бога, не удивляйтесь и не сочтите меня легкомысленной. Я рассматриваю свой дар лишь как одну из своих природных способностей. Он не более удивителен, чем зрение или слух. Жизнь полна такими чудесами. Моя психическая способность — тоже составная часть этой жизни — и более значимой жизни после смерти. От нее никуда не денешься. В принципе, я просто вижу и слышу немного больше других, только и всего. А теперь я хочу вас попросить поудобнее расположиться в своем кресле, расслабиться и забыть о моем присутствии, обратив мысли к тому человеку. Постарайтесь подумать о нем тепло и приветливо. Кстати, я должна предупредить, что иногда после сеанса не помню о том, что происходило. Рассказывать мне об этом или нет — я оставляю на ваше усмотрение. Мне эта информация, естественно, могла бы пригодиться на последующих сеансах, если, конечно, вы посчитаете возможным ею поделиться. Договорились? Вы готовы?

Постепенно лицо мисс Рейнберд осветилось улыбкой, и она рассмеялась. Бланш отметила, что смех заметно ее украсил, осветив увядшие черты некогда миловидного лица. В сущности, она не такая уж противная старушенция. Несмотря на социальное положение и состояние, в жизни она видела не много веселья и житейских радостей. Ей бы следовало выйти замуж, нарожать детей, регулярно наслаждаться мужскими ласками и воспитывать многочисленное потомство. Только по-настоящему увлеченные и преданные своему делу натуры могут, как она, всерьез от этого отказаться.

— Вот так-то лучше, — сказала Бланш. — А теперь сядьте поудобнее и расслабьтесь.

Мисс Рейнберд откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и попыталась сконцентрировать мысли на Хэриет. Внезапно, против воли, ее заполнили воспоминания о Шолто. Все беды из-за него, из-за его представления о семейном родстве и добром имени. Хэриет была игрушкой в его руках. Ее охватила злость при мысли, что она узнала обо всем лишь через два года, когда Хэриет сама ей призналась в порыве откровения. Не открывая глаз, она вдруг услышала голос мадам Бланш.

— Вас одолевает злость. Уберите ее. Злость меня запутывает и не позволяет осуществить контакт.

Открыв глаза, мисс Рейнберд увидела мадам Бланш застывшей в строгой напряженной позе на кресле. Она сжимала слегка поднятыми руками цепочку из жемчуга. Голова устремлена вперед, а глаза закрыты.

— Извините, — сказала мисс Рейнберд.

— Злость — это черная непреодолимая стена без ворот, — улыбнулась Бланш. — Любовь — это ворота. От нас к ним и от них к нам.

Воображение мисс Рейнберд против воли нарисовало широкие кованые железные ворота прекрасной работы, ведущие из внутреннего садика Рид-Корта к живописному озеру, где она гуляла этим утром. Обметая солнечные блики с мягкой травы подолом голубого поплинового платья, к озеру приближалась Хэриет. Хэриет — девятнадцать, в ее руке соломенная шляпа на длинной ленте, и легкий летний ветерок скользит и перебирает непослушные пряди ее светлых волос. Воспоминание было приятным. Взглянув на мадам Бланш, она заметила, что та тоже улыбалась.

Мадам Бланш жадно и глубоко дышала, точно пыталась насытить легкие, ароматами какого-то загадочного сада. Затем она медленно оторвала руки от бус и подняла к вискам, поглаживая пальцами брови, и неожиданно резко выдохнула, опустив руки на подлокотники кресла. Эти перемещения рук привлекли внимание мисс Рейнберд; они не просто покоились на подлокотниках, а крепко сжимали их, настолько крепко, что пальцы побелели. Внезапно дыхание мадам Бланш участилось и напряжение охватило все ее тело. Мисс Рейнберд испугалась. Испугалась она не за мадам Бланш, а за себя, — из-за того, что оказалась в таком положении, позволив состояться этому нелепому спектаклю. Хэриет давно умерла. О ней осталась только память. Шолто тоже умер, и воспоминания о нем еще менее приятны. Жива только она сама, и никто не может заставить ее поверить в подобную чепуху… даже Хэриет в этих навязчивых снах.

Наступившее молчание прервал неестественно громкий голос мадам Бланш.

— Здесь кто-то есть. Держится на расстоянии, в нерешительности. Нет, он не один…

Возникла пауза, которую заполнил длинный нечеловеческий стон. Затем отрывистым, почти чеканным голосом Бланш продолжила:

— Нет, их двое. Они очень далеко… почти у самого горизонта, но я их вижу. Старик и пожилая женщина.

Чуть помедлив, Бланш заговорила живее:

— Генри? Ты тоже здесь? Да, конечно здесь. Теперь я тебя ощущаю, — весело рассмеялась она. — Приветствую тебя, родной мой. Скажи, в чем дело? Почему они не подходят ближе?

Очарованная происшедшей переменой в интонациях мадам Бланш, когда она заговорила с Генри, мисс Рейнберд внимательно посмотрела на сидящую перед ней женщину. Прежнее напряжение спало, и тело ее обмякло. Большая развязная вульгарная красавица.

Тем временем мадам Бланш глухо хохотнула и с некоторой хрипотцой в голосе произнесла:

— Ну не молчи, Генри, еще не хватало, чтобы и тебя тоже пришлось уговаривать. Надеюсь, дорогой мой, сегодня не один из твоих плохих дней? Скажи мне, что их беспокоит. Почему они не подойдут поближе?

На какое-то время наступило молчание, затем тело мадам Бланш как-то передернулось, и она заговорила снова, но уже другим голосом. Голос был мужским, не очень сильным, но твердым и нарочито безразличным, с чуть заметным акцентом. Услышав его, мисс Рейнберд почувствовала, как по ее спине поползли мурашки.

— Здесь всех ожидает прощение, — вещал голос. — Иначе и быть не может. Вырубка деревьев в лесу оставляет на холме шрамы опушек. Но деревья продолжают расти, и холм вновь обретает свой первозданный вид.

— Со мной здесь одна особа, которой требуется помощь, — весело произнесла мадам Бланш уже своим голосом. — Ты не будешь возражать, если я попрошу оставить лирику для другого случая? Скажи, почему они держатся на расстоянии?

— Она сама знает, почему они не решаются подойти, — ответил Генри. — Хоть между ними давно воцарились мир и согласие, они не подойдут до тех пор, пока она действительно не захочет их видеть. Пусть не обижается, но их удерживает ее, эгоизм.

— Это верно, мисс Рейнберд? — резко повернув голову, спросила мадам Бланш.

— Все люди эгоистичны, — заявила мисс Рейнберд. — Это типичная форма отказа, к которой прибегает Шолто, когда…

Быстро сообразив, что говорит лишнее, мисс Рейнберд прервала себя на полуслове. Конечно, мадам Бланш невольно произвела на нее сильное впечатление, но помогать ей своими высказываниями она была не намерена. Во всяком случае, сейчас.

— Давай наберемся терпения, милый Генри, — улыбнулась мадам Бланш. — Мисс Рейнберд из породы неверующих. Мы не можем надеяться заслужить ее доверие так быстро.

— Некоторые люди верят слепо, — ровным, не терпящим возражений тоном заявил Генри. — У других вера рождается и растет в борениях, своенравным цветком, распустившимся до срока. Твоей знакомой следует победить свой скептицизм, обогрев душу любовью. Тогда расцветет вера.

— По-моему, ты слишком много общаешься там с поэтами, — несколько раздраженно сказала мадам Бланш. — Не забывай, что ты инженер, хорошо? Постарайся выражаться яснее.

Из уст мадам Бланш раздался мужской смех, а затем голос Генри заявил:

— Что за беспардонность, Бланш? Ладно, спроси, знает ли их твоя знакомая.

— Вы их знаете? — обратилась Бланш к мисс Рейнберд.

— Я догадываюсь, кто эти люди, но не могу утверждать со всей определенностью, — ответила мисс Рейнберд, все более осваиваясь в странной и непривычной для себя обстановке.

— Ответ ты слышал, Генри, — прокомментировала Бланш.

— Именно этого я и ожидал, — сказал Генри. — Тем не менее скажи ей, что эгоизм в человеке слабее, чем чувство справедливости. Собственно говоря, она сама это знает. По этой причине она и пришла к тебе. Передай ей, что эти двое желают торжества справедливости, но ничего не могут сделать, пока она не готова. Скажи ей, что истинная семья — это братство людей.

— Вы понимаете смысл того, что говорит Генри? — спросила Бланш у мисс Рейнберд.

— Да, конечно, понимаю. Все эти банальности мне знакомы…

Генри расхохотался устами мадам Бланш, и такое быстрое переключение с женского голоса на мужской наконец вывело мисс Рейнберд из того шаткого состояния душевного равновесия, в котором она до сих пор пребывала. Ее прошиб холодный пот и охватило неудержимое желание прекратить происходящую на ее глазах комедию.

Как бы в ответ на ее реакцию раздался разочарованный голос мадам Бланш:

— Почему они уходят, Генри? Они отворачиваются от нас.

— От них отвернулись, Бланш, — торжественно произнес Генри. — Нам не чужды любовь и взаимопонимание. Наши возможности позволяют обратиться к прежней жизни. Но не в нашей власти влиять на человеческое сердце. Как инженер, я бы мог осушить необъятные болота и развести сады в пустыне, но ни я, ни кто-либо другой не способен зажечь в вас искру веры так же просто, как чиркнуть спичкой или зажечь газовую лампу.

— Ты отстал от времени, Генри, — усмехнулась мадам Бланш. — Теперь мы пользуемся электричеством.

— Трудно избавиться от старых привычек, — ответил Генри. — Не менее трудно, чем от привычных предрассудков.

Мисс Рейнберд заметила, что по плечам мадам Бланш пробежал озноб, будто от порыва ледяного ветра.

— Вот мужчина уже ушел, — проговорила мадам Бланш. — Но, Генри, почему так нерешительно ведет себя женщина?

— Ее удерживает любовь, Бланш. Точнее, две любви, одну из которых она подарила, а другую предала.

— Вы понимаете, о чем он говорит? — обратилась мадам Бланш к мисс Рейнберд.

— Возможно, — сдавленным голосом ответила мисс Рейнберд и, внезапно уронив голову, прерывисто, почти задыхаясь, заговорила: — Попроси, чтобы он ей передал… чтобы он сказал ей… О, нет!.. Нет!..

На лице мисс Рейнберд отразилась внутренняя борьба между желанием поверить в этот невероятный мир и привычной ее существу недоверчивостью, которая упорно, почти озлобленно корила ее за проявленную глупость.

— Пустыня в сердце оживет под слезами, — спокойно и неторопливо сказал Генри. — До свидания, Бланш… До свидания…

— До свидания, Генри, — эхом отозвался голос мадам Бланш.

Мисс Рейнберд медленно пришла в себя и осмотрелась. Мадам Бланш сидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Потом ее руки не спеша поднялись, и, взявшись за бусы, она снова замерла. Так они просидели довольно долго. Мисс Рейнберд, окончательно справившаяся с волнением, начала уже думать, что мисс Тайлер заснула, и осторожно спросила:

— С вами все в порядке, мадам Бланш?

Бланш медленно открыла глаза и улыбнулась.

— Боже мой! — воскликнула она, тяжело выдохнув. — Что здесь произошло? Я чувствую себя как выжатый лимон. Вот это да… Вы не возражаете, если я…

Она многозначительно посмотрела в сторону графина с хересом.

— Пожалуйста, конечно, — тут же ответила мисс Рейнберд и встала.

Налив вина себе и мадам Бланш, она снова устроилась в кресле, и некоторое время они сидели молча, сосредоточившись на напитке.

— Вы что-нибудь помните? — наконец спросила мисс Рейнберд.

— Нет, ничего, — покачала головой Бланш. — Знаю только, что Генри что-то взволновало. Он всегда оставляет меня в таком состоянии, как сейчас, когда его что-нибудь задевает. — Она рассмеялась и продолжила: — Иногда меня даже подмывает посмотреть, нет ли на теле синяков. Вообще-то Генри всегда откровенен и прямолинеен, хоть и любит иногда понапустить мистики.

— Вы действительно не помните ничего из того, что здесь говорилось?

— Нет, мисс Рейнберд, я на самом деле ничего не помню. Бывает, и довольно часто, что я помню происходящее во время сеанса. Но временами Генри начисто убирает все из моей памяти. В этих делах он очень осторожен. Ну а вы узнали что-нибудь для себя полезное?

Мисс Рейнберд допила херес и посмотрела на Бланш. Впечатления остались сильные, но казаться глупой, легковерной старухой вовсе не хотелось. Она готова была принять существование неизвестных ей явлений. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…» Но для того, чтобы поверить во что-то новое, ей нужны неопровержимые доказательства. В данном случае сомнения оставались. После выхода из состояния транса мадам Бланш могла действительно ничего не помнить. Однако в этом состоянии, как и во сне, ее мышление и память работали, хотя и несколько по-другому. К тому же происходящее можно объяснить ее телепатическими способностями. Необходимо все очень тщательно проверить. Некоторые люди обладают поразительным умением читать чужие мысли и чувствовать настроения. Ей также было известно, что кое-кто из таких людей не гнушался приукрасить свой дар в корыстных целях.

Обдумывая каждое слово, она сказала:

— Должно быть, мадам Бланш, вы узнали некоторые вещи обо мне и моей семье от миссис Куксон.

— Ну естественно, — улыбнулась Бланш. — Не всегда удается остановить миссис Куксон, если она начинает что-нибудь говорить. Она рассказала мне о вас, о том, что ваш старший брат и младшая сестра уже умерли. Еще она сказала, что вы очень любили сестру и… ну… не очень-то жаловали брата. Это все, мисс Рейнберд.

Мисс Рейнберд обдумала сказанное. Ида Куксон известна как неисправимая сплетница. Если, однако, все взвесить, то и сплетничать особо не о чем. О репутации Шолто знали все. Что касается истории с Хэриет, то она держалась в строгом секрете. Ида Куксон ничего знать не могла. И уж тем более никому не может быть известно о появлениях Хэриет в ее снах. Они, без сомнения, и есть те двое, что стояли в отдалении… на небесном плато почти у самого горизонта. Они не захотели приблизиться, пойти на контакт и не сделают этого до тех пор, пока она не решится взвалить на себя обузу долга и посвятить жизнь выполнению слезливых заклинаний Хэриет, каких бы волнений и неудобств ей это ни стоило. Если бы Хэриет заявила о своих правах еще много-много лет назад, то не случилось бы подобной глупости, и эта пухлая перезрелая мадам Бланш не сидела бы сейчас перед ней с непристойной улыбкой на лице. Ничего не помнит… Какая ерунда! Разыграла здесь, надо отдать должное, очень и очень правдоподобный спектакль на основе скудных сведений и, чего у нее не отнимешь, глубоких знаний психологии человека. А этот ее Генри — зануда и глупец, каких свет не видел.

Мисс Рейнберд поднялась с кресла, давая тем самым понять, что аудиенция подошла к концу, и сказала:

— Что ж, мадам Бланш, благодарю вас, что не отказались посетить меня. Как вы уже, видимо, поняли, я не из тех, кто боится сказать «да» или «нет». Говорю откровенно: пока я не могу окончательно определиться относительно ваших услуг.

Бланш тоже встала, и мисс Рейнберд направилась к двери, продолжая на ходу:

— Мне нужно еще время, чтобы подумать. Я прошу вас понять, что это вызвано не моими сомнениями в вас или ваших способностях. Решение, которое я должна принять о продолжении наших сеансов, носит личный характер и не имеет никакого отношения к вам. Я сообщу вам о нем позже, и если вдруг наша сегодняшняя встреча окажется последней, то, конечно же, мадам Бланш, я прослежу, чтобы ваши усилия были соответствующим образом оплачены.

Она трижды нажала кнопку звонка, давая знать Ситону, что гостья уходит.

— Ни о чем не беспокойтесь, мисс Рейнберд, — вежливо ответила Бланш. — Если это наша последняя встреча, то никаких денег не нужно. Скажем… мы закончили что-то вроде недельного испытательного срока без взаимных обязательств. Представляю, что вы сейчас чувствуете. Все это нарушает душевное спокойствие, кажется странным и заставляет вас усомниться в себе и во мне. Если от вас не последует никаких известий, то я приму это без обиды. Проблема моя состоит в том, чтобы найти достаточно времени для тех, кто действительно во мне нуждается.

Мисс Рейнберд открыла дверь. На пороге появился Ситон. Бланш вышла из комнаты, и дворецкий помог ей одеться. Затем, одарив мисс Рейнберд улыбкой, она проследовала за ним по холлу. Проходя мимо длинной широкой лестницы с дубовыми перилами, ведущей на верхние этажи, мадам Бланш внезапно остановилась, будто невидимая рука уперлась ей в грудь, преградив дорогу. Мгновение она недвижно стояла, затем медленно развернулась, посмотрела в лицо мисс Рейнберд и сказала:

— На этом месте что-то произошло. — Она пробежала взглядом вверх по ступенькам. — Здесь произошло что-то ужасное. Я это чувствую.

Плечи мадам Бланш нервно передернулись, и она пошла дальше вслед за Ситоном. Когда за ней закрылась дверь, мисс Рейнберд вернулась в гостиную. Она сразу прошла к столику и налила еще бокал хереса. Сейчас она была в полной растерянности. Обычно она не позволяла себе выпивать столько вина в одиночку. Постоянные излишества Шолто укрепили присущее ей от природы чувство меры.

Какая необычная женщина! Как могла она что-то почувствовать?! О том, что, напившись, Шолто свалился с этой лестницы, знали только она и доктор Харвей. Удивительно, что при этом все кости остались целы, и даже синяков было немного, но шок, вызванный падением, оказался чрезмерным для его сердца. Доктор Харвей — более сорока лет он был лечащим врачом их семьи — просто засвидетельствовал смерть от сердечного приступа, чтобы избежать возможных сплетен и кривотолков в деревне и тем самым сохранить доброе имя Рейнбердов. Даже после смерти Шолто одно упоминание его имени приводило мисс Рейнберд в крайнее расстройство. А эта глупышка Хэриет теперь с ним заодно. Как они посмели заявить, что ее эгоизм не дает им приблизиться? Она совсем не эгоистична. Во всяком случае, не настолько, чтобы на это ссылаться. Ей всего-то и хочется, чтобы ее оставили в покое и позволили насладиться оставшимися годами жизни. Само собой разумеется, у нее даже не возникало мысли привести в дом мужчину, да, да, мужчину — сколько разговоров это вызовет в деревне, пересудов и многозначительных кивков в ее сторону… в их сторону. Но самое ужасное — это то, кем может оказаться этот человек, родившийся от такой матери, как Хэриет, и безвестного никчемного папаши, погибшего во время военной операции где-то в пустынях Египта. Нет, пусть все они остаются там, у самого горизонта, на своем длинном небесном плато, все без исключения. Их нет, а она жива и никого не желает пускать в свой дом.

Джордж проснулся среди ночи и сразу ощутил ее присутствие. Он продолжал лежать, стараясь не шевелиться, и про себя ухмылялся от удовольствия. Какая женщина! Он всегда спал так крепко, что мог не услышать строевой песни марширующей мимо изголовья его кровати армии. Верный Альберт ему в этом не уступал. Самый лучший и самый сонливый друг человека. Она конечно же не спит, но и не подумает нарушить его сон, пока он не проснется сам. Ему ясно представилось, почему и как она оказалась рядом. Наверняка, вернувшись в свой дом в Солсбери, она почувствовала острую потребность в обществе. В его обществе. Импульсивная Бланш, в поисках разнообразия после бесед с бесплотными духами. Возможно, Генри посвящен в тайны жизни и знает, как достичь гармонии с вечностью, но… Это он, Джордж, составляет для нее реальный мир, полнокровный и бестолковый, без забот о завтрашнем дне. Для него же самого любой мир не представляет ни малейшего интереса, если не является более или менее точной копией этого, пусть с некоторыми усовершенствованиями. Просто проснуться утром, как он делает уже много лет, и ощутить рядом с собой этот бесконечно теплый и щедрый источник наслаждений — одно это стоит тысячи лет пребывания на дрейфующем облаке под однообразие псалмов и нудные звуки арф.

Собравшись с духом, он дотронулся до нее. Ее ладонь сжала его руку, и послышался вздох. Мгновением позже его рука получила свободу и начала свои блуждания по знакомым контурам, по роскошным холмам и долинам, составлявшим его владения. Когда-нибудь он обязательно должен купить кровать пошире. Он и Бланш созданы для более просторных полигонов — любви. Большие люди, титанические любовники! Идеальные условия можно создать всего за десять тысяч в год без учета налогов. Он неторопливо приподнял ночную сорочку, и, вздохнув еще раз, Бланш нашла его губы своими.

Шныряя по запущенному саду в поисках белых мышей и полевок, амбарная сова серым привидением наскочила на стекло зашторенного окна и услышала скрип пружин. Много позже, возвращаясь с удачной охоты на заливных лугах, сова снова пролетала мимо того же окна, и на этот раз в доме было тихо.

— Все в порядке? — удовлетворенно спросил Джордж, пребывая в нахлынувшей на него эйфории.

— Да, любимый, можешь смело это запатентовать, — лениво отозвалась Бланш. — Заработаешь целое состояние. Иногда твое исполнение звучит музыкой, иногда рассыпается цветами — как сегодня. Большой огненный цветок в форме веера, пурпурный и с жемчужными прожилками.

— Встреча с мисс Рейнберд прошла не очень гладко?

— С чего ты взял?

— Ты пришла сюда, к Джорджу, за успокоением. Всегда пожалуйста, и для тебя — особенно. Даже старина Генри не может так успокоить.

— Не приплетай сюда Генри. Трое в одной постели — это слишком много.

— Так как насчет старухи?

— Второй этап прошла как по писаному. Позвонит через день — после того, как поразмыслит и придет к решению, пережив еще один ночной кошмар. Кстати, почему ты не сказал мне, как умер ее брат?

— А, этот старый скряга?

— Да.

— Я рассказывал.

Он поднял ногу и устроился поудобнее, положив ее по диагонали на широкие просторы бедер Бланш.

— Нет. Ты сказал, что он умер от сердечного приступа.

— Правильно.

— Может быть, так оно и было, но причиной приступа стало падение с лестницы. Проходя мимо этой лестницы, я услышала его нечеловеческий вопль и поняла. Разве ты не знал?

— Конечно, знал, и тебе об этом рассказывал. Одна из старых сплетниц поведала мне что-то в этом роде. Но все это только слухи. Я наверняка тебе говорил.

— Теперь это уже не важно, но ты ничего такого не говорил. Джордж, ты должен рассказывать мне все подробности, сколь бы незначительны они ни были. Об этом эпизоде ты мне не рассказал.

— Ну, может, и забыл. Бывает, что некоторые вещи упускаешь из виду.

— Семейный врач, видимо, постарался замять эту историю. Скорее всего, старик был пьян в стельку и, споткнувшись, скатился вниз по лестнице. Подобный скандал недопустим. Вот в чем состоит одна из ее причин личного характера, хоть она ни разу о ней и не упомянула. Семейство Рейнбердов, честь и доброе имя семьи. Нет, наша дама никуда не денется.

Соприкасаясь с ней своим телом, Джордж почувствовал охватившую ее внезапную дрожь.

— В чем дело, любимая?

— Сеанс был одним из тех, особых. Не понимаю, почему Генри со мной это делает. Он ведь знает, что мне это не нравится. Не люблю, когда после сеанса не могу ничего вспомнить.

— Ну, после общения с Генри тебе, может, и нечего вспомнить, — усмехнулся Джордж. — Но после общения со мной все обстоит совсем по-другому.

Он протянул руку и начал медленно поглаживать ее разнеженную левую грудь. Довольно долго она принимала его ласки молча и безмятежно, но потом почувствовала растущее в нем возбуждение и, когда он пододвинулся ближе, игриво спросила:

— Опять ты за свое?

— Почему нет, любовь моя? — проурчал Джордж, прильнув к ее щеке. — На этот раз обещаю жемчужное пламя с пурпурными блестками и надеюсь, что от зависти и бессилия Генри обгрызет себе ногти.

Буш был очень честолюбивым человеком, но при этом отнюдь не отличался оптимизмом. Он не надеялся случайно обнаружить что-то такое, что помогло бы ему продвинуть дело Торговца. Он делал ставку только на тщательное расследование имеющихся в его распоряжении фактов. Однако обстоятельства складывались так, что без известной доли оптимизма можно было впасть в меланхолию и безысходность. Именно в таком состоянии он теперь находился. На основе замеров времени он проштудировал карту местности, но в итоге вынужден был признать, что его выводы вполне могли оказаться ошибочными. По сути дела, он сам бы высмеял своего подчиненного, если бы тот представил ему подобный отчет.

Буш сидел за столом в своем кабинете и наблюдал через окно, как по парку прогуливались люди, наслаждаясь обеденным перерывом, а на озере резвились водоплавающие птицы. Чувство безысходности напрочь лишило его аппетита, который и раньше нельзя было назвать хорошим.

На развернутой перед ним карте Великобритании карандашом был выделен прямоугольник. Левый верхний угол прямоугольника находился к западу от Кардиффа, в Уэльсе, а правый верхний угол — в Вулидже, к востоку от Лондона. Из этих точек опускались перпендикуляры: на запад через Тивертон, а на востоке через Кроуборо. Выделенная площадь охватывала практически всю южную часть Англии, включая Лондон! С раздражением он посмотрел на карту. Где-то в этом месте (хотя он вряд ли мог бы за это поручиться) преступник прятал двоих похищенных, им членов парламента. На склоне этого холма мог стоять тот самый дом — возможно, построенный из известняка (что немного ограничивало поиск такими местами, как Мендип и Котсуолд, впрочем, известняк широко использовался в строительстве и за пределами мест разработок), дом, в котором пользовались мягкой водой. Вода может быть мягкой от природы, но не исключено, что в доме был опреснитель. И в подвал этого дома либо ветром, либо на подошве обуви было занесено перо птицы. Зная основательность и скрупулезность Торговца, можно было допустить, что перо принадлежало домашней птице, но настолько же вероятно было и то, что птица для этих мест не совсем обычна. Да и вообще перо могло вылететь из подушки или матраца. По сути дела, перед Бушем возвышался громадный стог сена, в котором следовало отыскать крохотную иголку. Не далее как через час ему предстоит вести совещание с руководством Скотланд-Ярда, которое даже в нормальной обстановке не жаловало никого из их департамента, хоть и строго придерживалось установки на сотрудничество. Предстояло просить… требовать, чтобы на все полицейские участки был распространен запрос обо всех домах, более или менее подходящих под описание. Сердце сжималось от одной мысли, какими взглядами, скептическими ухмылками и закатыванием глаз будет сопровождаться его речь. Кто-нибудь обязательно с издевкой напомнит о многочисленных барышнях с попугаями, пенсионерах с любимыми канарейками, герцогах, во владениях которых многочисленные пруды кишмя кишат декоративной птицей, о родовых поместьях в девственных заповедных парках и голубятнях на задних двориках городских кварталов. Идиотское положение. Но как ни крути, а этого не избежать. При одной мысли об этом внутри все сжималось от ярости. Дураком он никогда не был, но будет выглядеть именно так. Перед ним глухая стена. Так и подмывало снять трубку телефона и набрать номер Грэндисона, находящегося в Париже на конференции «Интерпола», чтобы просить его отменить совещание в Скотланд-Ярде. Но он знал, что скажет Грэндисон, сразу разгадав истинную причину его просьбы. «Если у тебя нет другой информации, то придется дать им то, что есть. Если при этом будешь выглядеть глупо, то придется с этим смириться. Но только настоящий глупец откажется действовать». Лишь после этого он смягчит тон и, чувствуя явную растерянность собеседника, в качестве утешения скажет что-нибудь вроде: «Маленький желудь вырастает великим дубом».

Две девицы с ногами амазонок, чуть прикрытыми от колючего мартовского ветра мини-юбками, не спеша прогуливались под его окном в сопровождении увязавшегося за ними парня в джинсах и потрепанной кожаной куртке, на которую спадали его длинные прямые волосы. Их вид окончательно вывел Буша из себя. Бесстыжие никчемные людишки… наглые и смехотворные. И тут ему вспомнилась дурацкая маска, в которой приходил Торговец. На этот счет Скотланд-Ярд поиздевался вволю. Проклятый мистер Торговец наверняка знал, что такие маски можно приобрести в десятках магазинов Лондона, не говоря уж о магазинах в других районах юга Англии.

Он встал, подошел к высокому шкафчику в конце комнаты и налил вина. По привычке он налил ровно столько, сколько наливал всегда, но потом почти бессознательно удвоил порцию.