Глава I

— Одного не пойму, — рассуждал Джек Фенни, — отчего Джеф Питерс так убежден, что вы необыкновенно сообразительный. Говорил с ним нынче утром, и он опять за свое: мол, мозги у него здорово работают, не сомневайтесь, что бы ни было. Извините, Мак, я ничего плохого не имел в виду.

— Да ладно, — ответил я. — Давайте, выкладывайте все до конца.

— Я вот что вам скажу, Мак, я вас олухом вовсе не считаю. Вы мне нравитесь, и если бы вы сейчас без работы сидели, я бы вам работу непременно подыскал, сами знаете, не так-то просто найти детектива, который хоть свою фамилию без ошибок умеет написать. Но сами подумайте, я вот для вас стараюсь, а все к черту летит. И ведь на этот-то раз не китаец был, на этот раз вы с нормальным человеком дело имели, с Суонсоном.

— Как же, просто принцем каким-то держится.

— Ну привычка у него такая, что с того? У вас тоже есть свои привычки. И у меня. Может быть, если бы мы с детства в приличном обществе вращались, так все бы по-другому было, манеры там и так далее. Я невоспитанность никому в вину не поставлю. Главное, что его фирма — наш давний клиент. И платят мне в общей сложности тысячи три каждый год, а я всегда могу их попросить парочку нужных акций как следует пристроить или забрать, если что не так пойдет, причем все это просто так, благодаря только хорошим отношениям. Смешно ведь с такими клиентами ссориться, согласитесь, Мак.

— Идите вы к черту, — не сдержался я. — У вас всегда международное бюро есть в запасе, вам легко рассуждать.

— Все никак не успокоитесь? Слушайте, ну скажите же, наконец, что у вас за задание. Тогда я правда смогу вам помочь. А то у меня руки связаны.

— Очень простое: надо разыскать одну девушку, работавшую у Молли Бэнтер девять лет назад.

— И все?

— Да в общем-то все, если подумать.

— Ну, такое можно сделать, — заверил меня Джек Фенни. — Тем более что как раз девять лет назад, если не ошибаюсь, заведение Молли закрылось навсегда. Ей пришлось с полгодика в женской колонии провести, а когда вышла, решила — все, кончаю. Ну да, как же, на суде пять или шесть ее девочек показания давали. Деталей не помню, давненько это было, но сходите-ка в Публичную библиотеку, старые газеты полистайте, там, наверное, имена этих девушек приводятся. — Помолчав, он прибавил: — За совет вам ничего платить не надо.

Я поблагодарил.

Остаток дня я провел в библиотеке за микрофильмами газет девятилетней давности. Шумный был процесс, со всеми обязательными и ожидаемыми сенсациями, без которых не могло обойтись дело, когда разбирался случай высокооплачиваемого порока, — все, что положено: тайные счета, два молодых человека из самых престижных кругов общества да еще один видный политический деятель, да еще генералы, сделавшие все, чтобы их фамилии не упоминались, еще бы, ведь безопасность страны под угрозой, если генерала поймают в дорогом борделе, — да несовершеннолетние проститутки с их душераздирающими историями, словом, все там было, за единственным исключением: никто и не обмолвился, что вот эти, во весь голос возмущавшиеся, просто были одарены милостями судьбы, распорядившейся так, что собственные их фамилии не попали в списки постоянных клиентов. Но, как я и предполагал, Сильвия Картер не упоминалась ни разу. Я уже понял, что, начиная новую страницу своей жизни, Сильвия всегда уничтожала все свидетельства о предшествующей главе, и ниточку найти оказывалось почти невозможно.

Поскольку процесс этот занимал внимание больше всего остального, в газетах о нем писали целых три месяца и, посидев над микрофильмами, я постепенно составил полную картину происходившего. Кроме самой Молли, арестовали одиннадцать девушек. Три из них проработали в заведении Молли всего несколько недель. Из оставшихся восьми две оказались иностранками, и их выслали, обвинив в нарушении моральных устоев. Стало быть, еще шесть. Одна из этих шести в ходе процесса умудрилась сбежать, и полиции так и не удалось се найти. Я решил не принимать ее во внимание. Дальше выяснилось, что еще одна после процесса уехала в Хьюстон, другая — в Чикаго. Три последние, вероятно, по сей день находятся в Нью-Йорке, и меня особенно заинтересовала одна — какие-то смутные воспоминания она во мне пробуждала.

Звали ее Шерли Дигби, очень красивая девушка, формы замечательные, к тому же ростом под сто восемьдесят, что делало ее особенно привлекательной для не вышедших ростом мужчин. Кроме того, если верить газетам, большим умом она не отличалась даже в своей профессиональной области.

Я позвонил Джеку Фенни, поймав его перед самым концом рабочего дня.

— Ах, Шерли Дигби? — переспросил он. — Ну, конечно, я ее помню. Сразу бы сказали, можно было бы и без библиотеки обойтись.

— Откуда же мне было знать?

— А занятный был процессик, согласитесь. В газетах нечасто про такие интересные штучки пишут.

— Так как насчет Шерли Дигби?

— Вы такой мюзикл видели — «Разговорчивая»?

— Нет.

— Купите билет и посмотрите. Там Шерли Дигби играет. Причем, с самой премьеры, а премьера была уже два года назад.

Ну что же, посмотрю.

 

Глава II

Мне не понять, почему тысячи людей готовы выложить от семи до двадцати долларов за «Разговорчивую», но, видимо, у них есть для этого свои причины, столь же уважительные, как мои. Если не заблуждаюсь, ходили на это представление ради Шерли Дигби, игравшей чаровницу Полин, и терпеливо высиживали до жути тоскливый первый акт, где она не была занята, — глупее я редко что в жизни видел, и музыка сплошная компиляция, вот разве что юбки короткие, насколько можно их укорачивать, не вступая в перепалку с комитетами по охране нравственности. А во втором акте появлялась сама Шерли в усыпанном жемчугами и очень откровенном бюстгальтере — двадцать минут просто стояла себе на сцене, кажется, не произнося не единой реплики, только поигрывая глазами.

Эффект ее появление, признаюсь, производило ошеломляющий. На своих высоких каблуках она так и парила над остальными, как тут не вообразишь, до чего безумели какие-нибудь коротышки, когда она мимо них шествовала по улице. Фигура у нее, не скрою, тоже была замечательная, сложена изумительно, но и только; если рядом не поставить для контраста какую-нибудь толстуху, так никто на Шерли и внимания не обратит.

Когда спектакль кончился, я пошел к служебному входу с переулка. Боялся, что не пустят, но никому не было до меня дела, и какая-то девица охотно мне указала гримерную, отведенную Шерли Дигби. Я постучал, открыла мне сама Шерли в накинутом легком халатике, спросила, кто я и что мне нужно. Оглядывала меня при этом с ног до головы, словно измеряла.

— Сто восемьдесят три, — сказал я, улыбаясь, — это, если каблуки высокие. Босиком сантиметра на четыре меньше.

— Что еще за шуточки, — буркнула она и пригласила меня войти в крохотную, заваленную всяким тряпьем комнатку, служившую ей уборной. — Напрасно в остроумии упражняетесь, я знаете сколько от низкорослых настрадалась. Одно и то же всю жизнь. Хоть палкой их по головам бей, чтобы от меня отстали. Сегодня еще ничего, то есть они сегодня все с женами своими явились. А вы-то что? Из полиции, наверное?

— Я частный детектив из Лос-Анджелеса.

Она скрылась за крохотной ширмочкой в углу.

— Мне надо переодеться, а вы говорите, я слушаю. Смешно, просто, как в кино, у нас с вами получается, — посмеиваясь, сказала Шерли, — Не выставлять же вас из-за такой-то чепухи. И вообще мне нравится переодеваться в присутствии мужчин. Выверт какой-то, а? У меня таких вывертов сколько хотите — штук двадцать наберется, если не все тридцать. И все из-за того, что такая каланча вымахала. Причем мне нравится, что я высокая, вот ведь что. Жутко нравится. Ни за что бы не поменялась с другими, которые нормальные. У меня поклонник был, врач, психоанализом занимается, маленький совсем — сантиметров сто шестьдесят, наверное, не больше. Так он говорит, что когда с такой девушкой, как вы, Шерли, в свете показываешься, так в тебе все и играет. Ну, сами понимаете, про что он. А про этих низкорослых я бы целую книгу могла сочинить. Только аналитик мой все мне доказывал, что ужасно мне противно, раз я такая высокая. Ну, не выдержала я и заявила ему: «Слушайте, драгоценный, зачем же вы мне по двадцать раз на день звоните, все пытаетесь меня убедить, чтобы я ноги себе обрубила, что ли? Таких, как вы, — говорю, — везде полно, ясно? Идите, говорю, от меня подальше, лилипутку себе какую-нибудь подберите». Хотя знала ведь, конечно, знала, что ему совсем другое от меня требовалось, не ноги обрубать. Могу сказать, что именно, если не догадались. А еще он мне все про неврозы рассказывал. Не выдержала я, говорю: «У вас так выходит, что все хорошее — сплошь неврозы какие-то. Если тебе что нравится, значит, невроз, лечить надо».

— Вы даже не спросили, как моя фамилия, — прервал я.

— Ах, да. Вообще-то скверно, что вы сыщик, хоть и частный. Я к тому, что вы, раз уж из Лос-Анджелеса, лучше бы в кино работали. Хотя и то сказать, они там все в кино работают. И знаете, что мне говорят, когда хотят познакомиться?

— Какая вы высокая, да?

— А вы как догадались? — Вытащила платье, встряхнула, повесила на крючок за ширмой. — Да вы располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Вам тут ничего, нравится? — Одним махом надела свое платье из ярко-зеленого сатина. Все делала быстро, уверенными, грациозными движениями, словно совсем юная девушка. — Они, знаете, за первое цепляются, что в голову придет. Ну и что, что я высокая, а то я сама не знаю, что выше их всех на голову. Что из того, другим-то рост не мешает. Вон Джеймс Арнес, он вообще под два метра, и что? — в «Ружейном выстреле» у него роль настоящая, не то что у меня — стою, как дура, хоть бы какую реплику дали в мюзикле этом паршивом. Хоть бы одну. Так нет. Дудки, и не жди. И не оттого, что я высокая. Оттого, что на меня зуб имеют.

— Зуб имеют?

— Ну что, не понимаете, что ли?

— Кажется, догадываюсь.

— Да, имеют на меня зуб. Потому что я работала у Молли Бэнтер. И никакой тут нет тайны, всем это известно. Господи, да про тот процесс больше писали, чем про войну в Корее, если хотите знать. И не думайте, пожалуйста, когда ко мне такие, как вы, заявляются, я сразу понимаю: ну, опять про Молли Бэнтер разговор. А что, я не против. Да, так как вас зовут-то?

— Алан Маклин.

— Вы женаты?

— Нет.

— Ну все равно, меня поклонник ждет, надо спешить. Так что вам от меня нужно, Мак? Спорю, вас все так называют.

— Почти все.

— Потому что фамилия у вас такая. Попробуйте-ка мне прозвище подобрать, ничего не выйдет, — Шерли и Шерли. Ну, Мак, давайте-ка побыстрее.

— Вы были в заведении Бэнтер в сентябре 1948 года?

Она нахмурилась, вспоминая, потом кивнула.

— Точно.

— Не припоминаете ли другую девушку, которая тогда там работала? Сильвия Картер ее звали.

— Сильвия Картер?

— Чуть выше среднего роста, изящная такая, грудь у нее была хорошая, ноги длинные, темноглазая, шатенка, ноздри немножко слишком широкие…

— Мак, за десять лет я много кого перевидала.

Я достал фотоснимок, показал ей, потом еще один, и тут она вспомнила, а мне почему-то показалось: все, отныне мне станет легко, само будет распутываться. И это чувство не ушло, хотя то, что она вспомнила, никуда меня не продвигало.

— Ну да, — сказала Шерли, — помню, разумеется. Хорошая была девчонка. Тихая такая, славная. Она у нас недолго работала, недель пять, может, шесть. С другими девочками как-то не подружилась. А потом ушла, и с концами.

— Куда ушла?

— А мне откуда знать, Мак? Просто ушла, и все дела. Больше я ее никогда не видела. Рада бы вам помочь, да нечем. Извините, надо бежать.

— Еще минуточку, пожалуйста, — взмолился я. — Ведь были же у нее там какие-то подруги, ну, я не знаю. Постарайтесь припомнить.

— Вы видно, не за ту меня принимаете, дорогой мой, я ведь вроде треснувшей граммофонной пластинки, толку от меня не больше. Вот что я вам скажу. Тут еще одна девочка есть, она, вроде бы, ушла в то же время. Мы с ней год назад случайно на вечеринке одной встретились, потому и знаю про нее; она там с мужем своим была. Вечеринку как раз устроил этот Лефти Мейер, который за «Разговорчивую» денежки выложил, половина денег на постановку — его. Так вот, ее мужа зовут Херберт Филлипс, и живут они в Скарсдейле, все она здорово обделала, молодец девочка, хвалю.

— А кто такой Херберт Филлипс?

— Большой человек на Уолл-Стрит, что-то в этом роде, только с ним лучше не связываться. Вообще-то не пойму, зачем он вам нужен. Вам же про Сильвию надо узнать. Ну, короче, та девочка, ее, кажется, Джейн Бронсон зовут, уволилась от Молли примерно в то же время. Вот и все…

Мне было достаточно.

 

Глава III

1 октября была среда, и моя неделя разговоров с самим собой — бессмысленных, потому что не находилось решений, — кончалась. Ровно за неделю, тоже, в среду, я начал составлять свой отчет. Взял напрокат машинку, принялся за донесение, ради которого меня и наняли, и к вечеру были готовы уже двадцать две страницы. Взвешенный, продуманный отчет образованного человека, который, если надо, умеет и на самое дно спуститься. Мальчишкой я воровал с лотков бананы и яблоки, потому что хотелось есть, но, допечатав двадцать вторую страницу, голода я не испытывал, и поэтому решил заглянуть в винный магазинчик чуть дальше по улице, купил шотландского виски и напился у себя в номере. Вот уж семь лет, как я в одиночку бутылку не приканчивал, но семь лет не такой уж большой срок, чтобы научиться пить без самокопания. Знаю я людей, которые в жизни пьяны не были, а все равно копаются в себе беспрерывно.

Начал я свой отчет 24 сентября. И пока писал, испытывал ощущение, что не попусту копчу небо. Вот родился ребенок по имени Сильвия Кароки, и жизнь этому ребенку досталась такая, какая ни одному ребенку доставаться не должна. И я про это писал бесстрастно, холодно, ведь, в конце концов, я просто отрабатывал свое вознаграждение.

Ехать в Скарсдейл мне не хотелось, но единственное мое достоинство в том и состоит, что я всегда без энтузиазма принимаюсь за такие дела, а тем не менее делаю их, как ни противно. Не Бог весть какое достоинство и бывает трудно его заметить и оценить.

В четверг, 25 сентября, я себя почти заставил все-таки в Скарсдейл отправиться. Накрапывал дождичек, я посмотрел, подумал и сказал себе: «А, черт с ним». Пошел вместо этого в кино. Потом позвонил Джеку Фенни — не как коллеге, просто он был единственным, кого я давно знал в Нью-Йорке, и мне было необходимо хоть какое-то общество, чтобы облегчить душу за разговором. У него, однако, дел оказалось под завязку, увы, встретиться нам не пришлось.

Весь тот день я вспоминал свою историю с Ирмой Олански и все пытался для себя определить, что это такое — хороший человек, гожусь ли я сам под такое определение и годится ли она. Насчет себя я пришел к выводам самым нерадостным. Хотя, честно говоря, я ведь и не пытался им стать. И разве я пытаюсь восстановить прошлое хорошего человека? Я восстанавливаю прошлое проститутки, ну и замечательно, если вдуматься. Проститутка торгует собой — значит, она готовый символ общества, где все чем-нибудь торгуют, не собой, так автомобилями или кастрюлями какими-нибудь, или еще чем. Тут я заставил себя остановиться, потому что не хотелось напиваться опять до отключки.

В пятницу я решил, что в Скарсдейл поеду нынче обязательно. День был теплый, приятный, я взял в агентстве машину с откидным верхом, так что ехал — вдоль реки, потом через округ Винчестер — с комфортом, наслаждаясь окрестностями. В Скарсдейле для начала заглянул в закусочную, узнал телефон Херберта Филлипса из местной адресной книги, выписал и адрес — Чэдуорт-роуд 44. Вообще-то так работать нельзя, но мне было не до профессионального самолюбия. Просто хотелось поскорей со всем этим разделаться, а ведь почти все уже было у меня готово. День за днем прошли передо мной восемнадцать лет ее жизни, а те семь, что Сильвия Вест провела в Лос-Анджелесе, особого значения уже не имели. Правда, меня наняли с целью не только разобраться, что она за человек, но и выяснить, откуда деньги на ее банковском счете, а как профессионал я просто обязан дать, насколько возможно, точные сведения. Но это так, мелочи, а в целом я ведь достиг уже очень, очень многого.

Я объездил десятка два улиц, прежде чем отыскал в Скарсдейле Чэдуорт-роуд, и хотя мог бы сразу спросить, где это, делать этого не хотелось. Да и почему не проехаться? — и приятно, и полезно. Мне-то казалось, для состоятельных людей подходит только Беверли-Хиллз, а нет, вот и еще местечко, в точности как то, в Калифорнии, — качу себе и чувство такое ласкающее, словно домой попал. Дома все по семьдесят, по восемьдесят тысяч, перед каждым ухоженная лужайка, и так гордишься собой, с первого взгляда определяя: «Этот вот в георгианском стиле построен, этот — по образцу французских поместий, а тут хотели сделать, как на мысе Код, только ничего не вышло, коттедж неправильно поставлен, зато вот здесь точно имитировали дома на Чесапикском заливе, а эти, видимо, испанской колониальной архитектурой увлекаются». Было даже несколько очень современного вида построек, только не на Чэдуорт-роуд. На Чэдуорт-роуд все дома поставлены так, чтобы красиво смотреться посреди участка в два-три акра, а стиль преобладает южный, как на старых плантациях, или георгианский — два этажа, иногда три, непременно колоннада вокруг террасы и дорожка для автомобиля, огибающая всю постройку. Одного взгляда на дом 44 было достаточно, чтобы решить: ни за что бы тут не поселился, хотя еще как бы поселился, была бы возможность. Ну просто воплощенная американская мечта: такой вот дом — или еще стать президентом.

Я подъехал к входу, постучал — для этого имелся большой бронзовый молоток, хотя одновременно раздался и звонок, и мне открыла горничная в черном платье с кружевным воротничком, вежливо меня выслушала, сообщила, что миссис Филлипс на весь день отправилась в Нью-Йорк, где должна встретиться с мистером Филлипсом, и вернутся они поздно.

Я отправился назад в отель, пошел прямо в бар, выпил, поболтал с барменом за стойкой. Это народ не больно мозговитый и уж вовсе неостроумный — сужу по собственному не слишком богатому опыту, — да и нрав у них далеко не такой крутой, как принято думать, но зато они привыкли к роли хозяев в клубах, состоящих исключительно из одиноких людей, и вознаграждают за общение с ними самой желанной наградой — звуком человеческого голоса, обращающегося непосредственно к тебе.

27, в субботу, встал я поздно. Неспеша одеваясь, думал, не сходить ли в Центральный парк. День был просто чудесный, такие, говорят, для Нью-Йорка большая редкость и выпадают только под конец сентября или в начале октября. С запада тянуло сухим, свежим ветерком, в воздухе был разлит аромат юности и любви. Человеку одинокому в такие дни особенно несладко, неотступно хочется какой-то компании, преследуют мысли о загубленной жизни. И я все это испытывал, словно что-то болело внутри, напоминая о себе острыми покалываниями, и я знал, что в целом мире есть только одна женщина, которую я по-настоящему хочу и всегда буду хотеть — никаких замен, никаких подделок. Мне достало сил в этом перед собой признаться, принять это, и пусть ничего больше у меня не будет — ни чувства достоинства, ни уважения к себе, ни удовлетворения хоть чем-то из сделанного мной, все равно, этого у меня не отнимут, никто не отнимет моей любви к ней. А в нашем мире, где кругом грязь и так мало прекрасного, надо дорожить таким чувством, уж поверьте, оно большая редкость, пусть даже ждать его пришлось тридцать шесть лет.

В воскресенье я занимался всякими мелочами, дожидаясь, когда кончится этот нудный день.

А 29, в понедельник, опять взял машину и поехал в Скарсдейл. К одиннадцати утра я был на Чэдуорт-роуд.

 

Глава IV

Дверь открыла знакомая горничная. Я спросил, дома ли миссис Филлипс, и услышал: «Проходите». Прелестно обставленная прихожая, лестница с витыми перилами, ведущая на второй этаж. На полу ковер фирмы «Одюбон», из дорогих, к нему положенное число предметов из антикварных лавок «Гинсберг» и «Леви». Вдоль стен кресла марки «Шератон», дедовские напольные часы под портретом джентльмена, который, вероятно, и приходится мистеру Филлипсу дедушкой.

Я не присел — не люблю пользоваться мебелью, стоящей дороже, чем все мои пожитки вместе взятые, — а руки засунул поглубже в карманы: пусть не вздумает тыкать в меня укоряющим пальцем это преуспеяние. А вот и Джейн Бронсон, то бишь миссис Филлипс, появилась в передней, прихожей, холле или не знаю уж, как у них это помещение называется. Пристально на меня посмотрела, и я на нее пристально смотрю. Голубым своим выцветающим глазам она на этот случай постаралась придать как можно более строгое выражение, нечасто такое у женщин встретишь. А вообще-то очень красивая, производит впечатление, если вам нравятся женщины, похожие на камеи, — со строго очерченным ртом, бледной тонкой кожей, скульптурные такие, как будто ей шомпол внутрь загнали.

Меня этот тип женщин оставляет вполне холодным, но готов признать, что она настоящая светская дама или, во всяком случае, очень удачно этим дамам подражает. Как я ни старался себе напомнить, что в свое время она работала у Молли Бэнтер, мне не очень это удавалось: она меня подавляла, всем своим видом давая понять, что я перед ней полное ничтожество. Миссис Филлипс превосходно поладила с Джейн Бронсон — от одной тело, от другой повадки, тут уж нечего спорить.

— Чем обязана, мистер…

Сказано было так, словно мне даже фамилии не положено, да она и не надеется ее услышать.

— Маклин.

— Ах вот как. — В жизни никто не произносил мою фамилию с таким выражением, что сразу начинаешь себе казаться чуть ли не подонком, если не воплощением вульгарности. Почему, мелькнуло у меня в голове, ну почему она сразу поняла, что мой визит ей неприятен? В конце-то концов, а вдруг я что-нибудь для нее важное сообщу, или хоть окажусь смотрителем, явившимся проверить газовые трубы, или налоговым инспектором, наконец, каким-нибудь родственником Филлипса, о котором давно не вспоминали. То ли она разбирается в мужчинах, как никто из мне встречавшихся, то ли решила вот таким же ледяным тоном разговаривать со всеми незнакомцами, являющимися к ней в дом. Как бы то ни было, ей достало воспитанности холодно осведомиться, чем она может быть мне полезна.

Как-то сразу стало понятно, что тут нечего лезть с Международным бюро, пропавшими наследниками и прочей ерундой. И я выложил напрямик:

— Вы бы могли со мной поговорить о Сильвии Картер?

Я был готов к любой реакции с ее стороны. Но не последовало никакой. Ни мускул не дрогнул на ее лице. Изумительная нордическая маска, все то же полное бесстрастие, непроницаемость, молчание. Наконец, она произнесла:

— Видимо, вы ошиблись, мистер Маклин. Не имею чести вас знать, и разговаривать нам с вами не о чем. Пожалуйста, уходите.

Держалась она предельно невозмутимо, такую не собьешь, но я уже понял, что напал как раз на то, что нужно. Ответ был хорош, но прозвучал ненатурально. Она говорила фразами из книжек, из фильмов и пьес, но та, что правда никогда не была знакома с Сильвией Картер, сказала бы по-другому.

— Разумеется, я уйду, если мой визит вам неприятен, — ответил я. — Только прошу понять меня правильно. Я не налетчик, ничего у вас вымогать не собираюсь, будьте спокойны. И давайте выложим карты на стол. Вы не станете звать шофера, дворецкого или кого еще, чтобы меня выставили. И в полицию не станете звонить. Мы вполне можем справиться общими усилиями, причем тут все зависит только от вас.

С минуту подумав, она все, видимо, взвесила. Оглядела меня придирчиво, словно торговец скотом, которому предлагают быка-рекордсмена за порядочную цену. Такое было чувство, что в эти несколько секунд она с точностью до цента определила, сколько стоят мои башмаки, костюм, рубашка, и давно ли куплен этот галстук, и слежу ли за ногтями, и когда последний раз был в парикмахерской. Наконец, сказала:

— Хорошо, мистер Маклин. Я готова.

И опять молчание. Я ждал. Она тоже ждала и оказалась терпеливее. Я не выдержал?

— Итак, миссис Филлипс?

— По-моему, говорить нам не о чем, мистер Маклин. Вы утверждаете, что можно с этим справиться общими усилиями, вот я и жду, когда вы их приложите. Только, боюсь, мы по-разному смотрим на одни и те же вещи. Как только вы мне сообщили, зачем пришли, вы себя обезоружили. Вам либо нечего выложить на стол, либо вы просто шантажист. Сделайте милость, скажите, кто вы?

— Я частный детектив из Лос-Анджелеса. Вот удостоверение. — Она тщательно его просмотрела, долго вертя в руках, прежде чем вернуть.

— И что вас интересует относительно лица, о котором вы меня спрашивали, мистер Маклин, — относительно Сильвии Картер?

— Мне нужно установить факты, относящиеся к ее жизни между 1949 и 1956 годами.

— Зачем?

— Поскольку от этого зависит, вступит ли с ней в брак одно лицо, находящееся в Калифорнии.

— А когда вы установите интересующие вас факты, данное лицо решит не вступать с ней в брак. Я правильно понимаю?

— Очень возможно.

— А отчего вас волнуют именно годы после 1949, мистер Маклин? — говорила она все так же бесстрастно, но еще более неприязненным тоном, если такое возможно.

— Потому что фактами более раннего периода я уже располагаю.

— Так, может быть, достаточно и этого, мистер Маклин?

— Мне поручено выяснить все, включая указанные годы. За это мне платят, и нужно все сделать, как поручалось.

— Не хотелось бы мне говорить вам колкости, мистер Маклин, — задумчиво сказала она, — но, по-моему, вы просто негодяй. Неужели вы считаете, что настоящий мужчина может браться за подобные поручения?

— Очень многие берутся.

— И после этого вы будете говорить о мужском благородстве?

— Не больше, чем вы, миссис Филлипс. И о собственном тоже.

— Интересно, — покачала она головой.

— Разве? Не думал. По-моему, ничего тут нет интересного, да и нет у меня времени придумывать что-то интересное.

— Вы просто изумляете меня, мистер Маклин. Чего же вы добиваетесь? Ну допустим, действительно существовала эта Сильвия Картер — это я просто к тому, чтобы продолжить наш с вами спор, — и допустим, я се немного знала. Так вы думаете, после всего, что я от вас услышала, я с вами стану о ней беседовать?

— Думаю, что да.

— Да ну?

— Потому что, по моему убеждению, Сильвии Картер не следует выходить за человека, давшего мне это поручение.

— Вот как? А ведь он, наверное, очень богат, если позволяет себе нанимать частных детективов, чтобы разрешить свои сомнения.

— Да, он богат.

— И все равно мисс Картер не следует за него выходить?

— Не следует.

— Да почему же, мистер Маклин?

— Потому что он дал мне это поручение. Других объяснений не требуется.

— Вы, стало быть, присваиваете себе функции суда присяжных?

— Если хотите, да, присваиваю.

— А мне что прикажете думать, мистер Маклин?

— Да как хотите, — произнес я устало. — Я уверен, что на свете есть лишь один мужчина, который понимает Сильвию. Насколько мужчине дано ее понять.

— И кто же это?

— Он перед вами, — сказал я. На меня вдруг навалилась страшная усталость, я чувствовал, что весь выпотрошен, да и мир вокруг меня словно опустел. — Впрочем, — продолжал я, — это не имеет значения. Я, вероятно, заблуждаюсь. И вообще напрасно вас потревожил, — И с этими словами я повернулся, чтобы уйти.

— Минуточку, мистер Маклин, — остановила она меня.

Рука моя уже лежала на скобе, и я не обернулся.

— Я же просто шантажист, миссис Филлипс, — решил я закончить разговор. — Но ничего, не волнуйтесь. Кажется, я с этим поручением покончил, а что касается вас, постараюсь в жизни не вспоминать, что мы с вами встречались.

— Да почему же, мистер Маклин? Нервы сдали, не можете довести дело до конца?

— Можно и так на это посмотреть.

— Или вам просто страшно узнать про Сильвию все, абсолютно все?

Я опустил скобу, повернулся. Да, владеть собой она умеет. Стоит на том же месте и смотрит, не отрывая от меня глаз. Молчание становилось зловещим.

— Да, страшно, — прошептал я.

— Ну, тогда храни вас Бог, мистер Маклин, — пожелала она, не меняя своего бесстрастного выражения. — Я вам, вероятно, кажусь холодной, безучастной и так далее, но при всех моих пороках я не из лицемерных праведников, и муж у меня такой же. Вы правда думали, что можно меня взять на испуг? А вам не приходило в голову, что и до вас пытались, причем не раз? Я к этому привыкла, мистер Маклин, и бояться мне нечего. Я вышла за богатого человека, очень богатого, и он знал, кем я была прежде. А кем не была. Видите ли, мистер Маклин, в этом и заключается различие между Сильвией и мной. Я не отрекаюсь от своего прошлого. А она этого не может. А вы не в силах дойти до конца, узнавая факты из ее жизни. Теперь ситуация, мистер Маклин, вам должна быть ясна. И я ничуть вас не опасаюсь. Вы вообще меня никак не затрагиваете. Кажется, единственное, что я к вам испытываю, — это жалость.

Я смотрел на нее, опустив безвольно упавшие руки и чувствуя, как от усталости гудит все тело. Говорить мне было нечего. Она повернулась к дедовским часам и, не оборачиваясь ко мне, указала пальцем, что стрелка уже подошла к двенадцати.

— Я проголодалась, мистер Маклин, — заявила вдруг она. — Не подвезете ли меня куда-нибудь в ресторан, вы ведь с машиной? Заодно и про Сильвию поговорим.

— С большим удовольствием, — ответил я.

— Кстати, с мужем мы договорились увидеться вечером в городе. Я собиралась ехать поездом. Прекрасно будет, если подбросите меня до Нью-Йорка, там и пообедаем.

Теперь она опять смотрела на меня в упор.

— Но если вам хочется есть… — начал я.

— Ничего, мистер Маклин, можно и подождать.

И в первый раз за все это время она улыбнулась.