Гонат возвращался домой вдоль моря, верно рассудив, что шататься по кривым улочкам с мешком меди за пазухой дело квелое. Прислуга Госпожи скрывалась за облачными стенами, ее ночной глаз не светил — Неумолимая сегодня в самом худшем настроении. Темень в часы казней окутала Колыбель так, что рыбак четко видел лишь свои колени, но не дрянные сапоги. Поначалу Гонат боялся заплутать в незнакомой части города и потому незаметно помолился. Очень вовремя, Бок — жнец, данный ему скорее в охранники, едва ли в проводники, вывел его из Дворцового квартала, а уж потом они спустились к гавани через кварталы Садов.
То ли Гонат отвык от улицы, то ли за время его заключения взаправду стало холоднее — в любом случае с моря задувал пронзающий ветер. Ночные бродяги изредка попадались по дороге; мелькали их серые тени, слышался говор. Гонат благодарил бога, ведь жнец такой же плотный как он, но ростом на голову выше шел рядом.
Все может приключиться… В правление Богини по улицам рыскают ее слуги: лихие бандиты, убийцы, демоны да разные уродливые химеры, которых Двуглав, храпя, выплевывает в мир. Добрые люди в плохое время спят или в крайнем случае возносят мольбы лишь бы пережить ночь. Бок оделся рыбаком, хотя куртка у него была подлиннее — под ней он прятал короткий топор. Гонату хотелось думать, что Жнец Правосудия, приставив охрану, ценит его.
О Лойоне, допросах и Обители Гонат вспоминал с дрожью, леденящей нутро. Затхлая маленькая камера, где его держали, оказалась намного хуже его собственной лачуги. Он то подозревал, их заведомо будут допрашивать — они с Улу все пять дней трудного обратного плавания обсуждали предстоящее, растолковывали друг дружке, что и как говорить.
Вот только Гонат просчитался: в тюрьме его держали несколько дней; нудно мучили вопросами, причем одними и теми же — иногда этим занимался сам Лойон, часто Кани, а иногда какая-то коротко стриженая женщина; приносили в камеру орудия пыток, от вида демонского железа у Гоната шевелились волосы в паху и по всей спине. Еще два раза Лойон Маурирта поил его ячменной настойкой — такой крепкой, что Гонат обжигал горло; наутро, просыпаясь в беспамятстве, он долго соображал не сболтнул ли лишнего про монету, трясся всем телом, благо потом понимал, что все обошлось.
Когда же брат короля вызвал Гоната, усадил напротив и стал перечислять вины, он решил, что пришел его смертный час. Почувствовал себя куском мяса, который хочет не торопясь, со знанием дела раздирать гриф. Грозное лицо жнеца, с крупным носом, глубокими морщинами, немигающими темными глазами и гривой таких же волос, рассыпавшейся по плечам, будет его преследовать вечно. Поскорей бы добраться домой, поскорей увидеть Лиму и немного успокоиться.
Гонат шестым чувством понял, что Торговый Порт они миновали и попросил Бока:
— Надо бы нам держаться ближе к морю — мне потребуется сосчитать молы.
Отседова начинался Рыбный район, простирающийся до самой городской стены на севере и граничащий с Глухими Кварталами, если податься к западу. Гонат родился и вырос в нем. Часть города, прилегающая к Улитке, располагалась ниже остальных районов, поэтому, чтобы ее не затапливало во время штормов, здесь соорудили большие откосные молы. В детстве Гонат часто рыбачил с камней, дразня стражу гавани. Очень удобно выйти спозаранку с удочками и принести хотя бы пару рыбешек на завтрак. Жаль проскочили счастливые годы, и улова в заливе уже не сыскать.
В темноте молы отличались от накатывающих на берег волн неподвижными холмиками глыб да ребрами плит, приволоченных с карьеров. Гонат не помнил, когда он бродил по Колыбели ночью, может и не случалось такого греха, однако ноги вели его безошибочно. Он прошагал где-то треть мили, и не дойдя до Рыбного Порта, где швартовалась его хранимая богом лодка, вновь повернул в город.
— Улица Восьмого Мола, — сообщил он жнецу.
Почти дома… Идти приходилось осторожнее. Знакомая улица тянулась вглубь района узкой петляющей змеей, ее сливные желоба всегда переполнялись грязью, золой и мусором, местами забиты нечистотами; часто путники натыкались на ямы и колдобины от вывернутых булыжников, некогда составлявших мостовую. Бесчисленные хибары стояли тут вкривь и вкось, углы их глиняных стен впивались в улицу, будто те же молы, покоряющие море. На таких улицах, во тьме, можно легко споткнуться и разбить себе голову.
Бок тихо, беззлобно ругался, пеняя попутчику за его вонючий район и выпавшую жнецу ночную прогулку. По дороге жнец все молчал, Гонат молчал тоже, опасаясь по дурости сболтнуть лишнего; удивительно, но брань жнеца Гонат воспринимал чуть ли не с облегчением. Наконец он определил родной переулок Флотского Рыбака, переименованного каким-то давним шутником в Плотский, повернул в него, обошел еще три-четыре дома, чуть не убившись о большой каменный жернов, принадлежащий всему переулку и вышел прямо к собственной двери.
Жнец не дал ему постучать, требовательно потянул за рукав.
— Мне еще назад по вашим помойкам пробираться! — пожаловался он. — Не знаю, что у тебя за дела с его правосудием, но думаю, хороший человек, вроде меня, тебе бы пригодился.
Гонат на миг замер, потом догадался в чем тут дело — сунул ладонь в мешок с медяками. Он нащупал несколько мелких монет, постаравшись, чтобы их поместилось в пятерне меньше десятка.
— Возьми, да вознаградит тебя еще Странствующий бог за благое дело!
— Бывай, — коротко промычал Бок. Видно он нашел подношение приемлемым. Жнец развернулся и стал пробираться назад сквозь мглу.
Гонат негромко постучал в дверь. Быстро послышался шорох — как и все люди в трущобах жена спала чутко.
— Лима, это я! — подсказал Гонат, не желая ее тревожить.
Когда он вошел, запер дверь на засовы, жена обняла его, прильнув к широкой груди.
— Я думала, ты уже не вернешься! — прошептала она. — Они приходили сюда, что-то искали, нашли твой тайник, весь дом перевернули!
Гонат наощупь двинулся внутрь, присел на каменное ложе, засланное тонким матрасом из соломы и шерсти.
— Все хорошо, Лима! Странник меня защитил. Только холодно дома, разожги лучше печь, — попросил он.
Дом у рыбака стоял получше многих, частью из камня, аж из двух комнатенок, но освещать его было нечем — дорогое масло закончилось еще до рыбалки Гоната. Зато черного камня припасено в достатке, он продавался дешево на Ямочном рынке, правда, и таскать его приходилось оттуда — с пыльных карьеров, расположенных на юге, сразу за городской стеной.
— Трута для розжига мало, — возразила Лима, усаживаясь рядом. — И купить его не на что!
Гонат положил драгоценный мешок ей на колени.
— Вот! Королевская награда! — обрадовал он жену.
Лима ахнула.
— От самого короля?! Быть не может! Да сколько ж тута?!
Он подумал и не стал говорить про Жнеца Правосудия, ибо частенько им пугали детей. Просто ответил:
— Я и хочу пересчитать. Но боюсь сбиться в темноте.
Гонат считать умел, по крайней мере до пятиста — он научился числам с юности: известная заумь понадобилась ему для учета мелкой рыбешки.
— Хватит на пару месяцев, — успокоил он.
Она захлопотала: нашла огниво, подбросила в печь мелкого камня, высекла искры.
— Будешь есть рыбную похлебку? — спросила Лима. — Правда, она немного подкисла.
— Да. — Гонат вдруг осознал, как сильно он изнемог и как голоден.
— Тогда добавлю в нее вяленой тыквы.
Тыкву приносил Тургуд. Он покупал ее на Круглом рынке и хотел запечь с рыбой. Казалось, это случилось давным-давно...
Пока варево грелось, Гонат высыпал монеты на старый расшатанный топчан, стоящий у ложа. Со второй попытки, в слабом зареве камина, он пересчитал их. Ему попались три десятигрошевые монеты покрупнее, еще несколько штук пятигрошевых, а остальные самые малые медяки — на таком медяке и при свете Ока рисунок не различить.
— Почти триста, — сказал он.
— Хорошо! Может получиться купить тебе обувь, и мне что-нибудь купить.
Гонат отсчитал Лиме сотню, остальные монеты сгреб в мешок и спрятал под камнем в тайнике, лишь после принялся за еду, взахлеб черпая из чашки. Несмотря на отсутствие рыбы и даже рыбьих голов, предусмотрительно съеденных Лимой, похлебка оказалось неимоверно вкусной. В ней плавал ячмень, попадались морковь и лук, а к зубам липла тыква.
— Мне жаль твоего племянника, — проронила Лима. — Он был хорошим человеком!
Жена всегда ругала Тургуда, запрещала ему ходить к ним, и даже к сыновьям — его двоюродным братьям. Теперь уже не важно...
Гонат погладил ее по голове. Тридцать лет они прожили вместе.
— Услада Страннику! Услада Тургуду! Пусть странствует он вечно в веселье и радости по всему Вселенскому Древу!
—...по всему Вселенскому Древу! — подхватила Лима короткую отходную молитву.
После еды Гонат разомлел, и они сразу улеглись спать. Прошло полночи — негоже пребывать среди слуг Госпожи.
Лима не удержалась, спросила в кровати:
— Так что же ты сделал для короля? — с большим любопытством проворковала она.
Он доселе ничего не скрывал от Лимы. Но сейчас... Впутывать ее в это страшное дело? Нет... Может Улу сейчас пытают в застенках, и если он проговориться, то за Гонатом придут, и карьерами он за присвоение золота не отделается. Даже о Странствии он пока не посмеет сказать. Великая честь уходить в океан вместе с королем Кайромоном! Исполнение завета, великого долга перед богом! И нежданное горе для близких… Зачем ему будоражить Лиму раньше времени? Она ведь останется на берегу. В плавание брали женщин — все равны пред Странником, но брали лишь состоящих в законном браке и лишь тех, кто еще способен к деторождению. Скоро они с женой расстанутся навсегда.
Гонат подложил локоть под голову, другой рукой подтянул одеяло. Угли в камине раскалились во всю силу, потрескивая в тишине дома, и над ними алым столбиком высился огонек.
— Не могу сказать. Приказ короля, — повинился полусонный рыбак. — Расскажу поближе к весне.
«Перед уходом в Бирюзовый храм, не раньше», — твердо решил он про себя. «Когда обеспечу Лиму, сыновей и внучек».
Мысли плавали туго — уж очень хотелось спать. Но последняя мысль воткнула занозу предательства: «Что если Бок, зная о награде, подошлет к нему воров?»
Он так вымотался, и ему показалось, что пронесся лишь миг. Очнулся Гонат от настойчивого постукивания. Черные камни истощились, под тонким одеялом он озяб, а через окна, больше похожие на бойницы замка, в комнату робко проникал свет. «Быстро же пришли грабители!» — сообразил Гонат. Он встряхнул остатки сна, подобрался, взял куртку, пошарил и вынул нож. Госпожа отошла, но мало ли злых дел творится на рассвете? Мало ли слуг Двуглава, выползающих из ада? Лима тоже проснулась и настороженно взяла его за плечо.
— Ограбить хотят, — шепнул ей Гонат. — Готовься кричать, звать соседей на помощь!
Впрочем, в хлипкую дверь никто не ломился. Вскоре послышался знакомый трескучий цокот.
— Мастер-рыбак? Ты дома? Открывай?!
Гонат облегченно переглянулся с женой, подошел к двери и впустил Улу.
— Да явится! Вам Странник! Мастер-рыбак! — вежливо поприветствовал тот, заходя в лачугу и затаскивая небольшой, перелатанный помногу раз мешок.
Гонат подозревал, энто Улу говорит так ради их непонятного союза и отчасти Лимы: долгое пребывание среди людей, так и не вытравило из тонка поклонения многочисленным духам и идолам. В Странника тонка не очень-то верил.
— Да явится он и тебе Улу! Чтобы ты узрел и уверовал! — серьезно ответил Гонат.
Он было подумал, что богоугодное деяние — наставить Улу на истинную тропу, жаль его размышления прервала Лима.
— Зачем ты пришел? И что принес в мешке? — забеспокоилась она с пробудившимся гневом. — Во что ты опять втягиваешь моего мужа?
В утреннем сумраке маленькие глазки тонка угадывались смутно. Но Гонат мог бы поклясться — тот смотрит умоляюще.
— Лима, может сходишь за водой к Пяточку? — предложил он. — А если лавки открылись, то и еды купи. — Гонат взял стоявший около печи глиняный кувшин и сунул жене в руки. — Нам с Улу потолковать надобно.
— Что у вас за дела? — не унималась Лима. — Она грозно надвинулась к Улу, который, как и все тонка очень невелик. — Ах ты болотник! Прошлый твой приход закончился смертью Тургуда и вашей тюрьмой!
— Дела королевские! — гаркнул Гонат, повысив голос. — Я же говорил тебе ночью!
Улу кивнул и пришел на помощь.
— Там! Жнец во дворе! Переодетый! Он ждет меня!
Лима осторожно приоткрыла дверь, выглянула наружу, что-то еще буркнула, и все-таки смирившись, засобиралась в дорогу. Видимо Улу в самом деле сопровождал жнец.
Когда она ушла, Улу снял мешок с плеча, приткнулся к столу и посетовал:
— Полночи плутали! Искали твой дом! Ноги болят. Я спешу. Очень.
Гонат пожалел напарника и вылил ему в чашку остатки похлебки. Странник заповедал привечать и кормить гостей.
— Ты ведь не рассказал про монету? — первым делом спросил он.
— Нет, — цокнул Улу. — Но про траву. Рассказал! Как ты наказывал! Меня кнутом стегали! — пожаловался он.
— Жалко, — посочувствовал Гонат. — Молодец, признался ты правильно! И я, в свой черед, признался.
Еще в лодке Гонат убедил Улу признаться и в контрабанде, и в нарушении табу Скалы. «Ходят слухи, что главный жнец любую ложь насквозь видит. Трудно нам будет обмануть жнецов», — говорил он. «Нужно сознаться в малом, чтобы...»
Улу ложкой не пользовался, глубокими глотками он выпил всю похлебку из чашки.
— Где она? Монета? — стал допытываться Улу.
— Где ей быть? Там же лежит. В пещерах. Меня тоже выпустили сегодня ночью.
Они спрятали монету в Лабиринте — длиннейшей горной гряде и ее обширных пещерах, начинавшихся в нескольких милях к югу от города. Хотя закопал ее Гонат сам, он не позволил Улу зайти вместе с ним и увидеть точное место. Усталые и голодные они тогда долго препирались на берегу.
— Как ее продадим? И кому? — закудахтал Улу, вскочив со скамьи. — Решай! Мастер-рыбак! Не то жнец войдет! Скоро!
Гонат составил план давно, мечтая о серебре в своей камере. Еще и подсобил королевский брат!
— Мне сам Лойон поведал, что покойный лорд родом с юга, — ответил он, взъерошивая пятерней копну волос. — А я слышал, на юге самые богатые Старцы — те, кто правят вчетвером. Надо им продавать!
— Тоже слыхал, — подтвердил Улу. — Нужно бежать! Мы туда отпр...
— Нет, — оборвал Гонат. — Мне Жнец Правосудия приказал не отлучаться из города. И у меня семья, Улу! — его голос дрогнул. — Ты, что думаешь, я сбегу с серебром, а семью брошу? Твои то все на болотах, жнецам до них не добраться, а у меня дети и внуки в Колыбели.
Одноухий потряс головой — вышел слабый кивок, что ли.
— Ладно. Я тоже. Не могу, — сказал он. — Мы заключили союз! С самим Лойоном! Жнец отправляет меня! На болота! Сегодня!
— Зачем?! — только и мог вымолвить удивленный рыбак.
— Проводником. У своего племянника. Им нужно дерево!
Стало понятнее. Дерево понадобится для Странствия... Для кораблей. Гонат завертел в руке ложку, силясь думать побыстрее.
— Ничего, — постановил он. — Ты пробудешь там недолго, ибо дерево им нужно привезти, как можно скорее. Вот как мы поступим! Пока ты будешь на болотах, я сделаю копию монеты. И с ней ты отправишься на юг!
— С чем-чем? — переспросил Улу, шевельнув единственным ухом.
— Я вырежу из дерева такую же монету!
— Ты не доверяешь! — обидчиво цокнул тонка. — Мы заключ...
— Странник с тобой! Мы хоть и знакомы недолго, но чуть вместе не погибли, и я чту наш союз, — с достоинством возразил Гонат. — Пойми простую вещь, Улу! Обмен надо проводить здесь — в Колыбели! Иначе южные лорды заберут монету, а нас убьют или кинут в застенки!
Улу вздохнул, явно признавая правоту Гоната. Переминаясь с ноги на ногу, он вдруг выпалил:
— Моя награда! Жнец сказал. Она у тебя.
Эх… Некстати все это... На двоих награда получается не такой уж большой, а Жнец Правосудия не таким щедрым. Гонат помыслил и нашел выход.
— Да, у меня. Лойон дал мне двести медяков, — умерил он долю Улу.
— Что-то мало.
— Сколько господин дал, столько и есть. Но мы выполняем волю Странствующего! И если продадим монету, то получим столько же в серебре! Или даже больше...
Гонат наказал себе, что нужно разузнать сколько стоит золото.
— Ладно. Давай мне сотню, — потребовал тонка.
Как же ему объяснять жене, что он отдал треть денег Улу? Только они немного разжились...
— Пусть побудут у меня, — предложил Гонат, почесав нос. — Тебе они еще потребуются в путешествии на юг.
— Я хочу есть! Мастер-рыбак. Тощая была похлебка.
— Зачем тратить свои деньги? — принялся вразумлять Улу Гонат. — Иди к знатному принцу, он накормит тебя бесплатно и наверняка совсем не бурдой, вроде той, которая продается в тавернах.
Гонат со всех концов оказывался прав, и Одноухий, если не дурак, лучше бы признал это.
Улу так и сделал.
— Хех-хех! Верно, мастер-рыбак! Приду к принцу и потребую еды! — пообещал он.
— Может он окажется добрым человеком и еще жалование тебе заплатит, — предположил Гонат, надеясь, что Улу в путешествии разбогатеет и простит ему небольшой долг.
У тонка заблестели глаза, он развязал свой мешок и принялся извлекать из него пучки сухой травы, любовно раскладывая их на столе.
— Что тут за травы? — спросил Гонат.
— Жнец приказал! Оставить их у тебя. Смотри! Вот это — цветы кувшинки. Они помогают от жара, — Улу поднял пучок из крупных желто-белых лепестков.
Гонат знал, что когда Двуглавый Демон сопит, его испарения проникают в мир: если надышаться ими, то можно превратиться в демона, а то и сгореть заживо. Знахари снимали жар разными методами, но Гонат запамятовал — пробовал ли он когда-либо отвар кувшинки.
— А это?
— Трава духов. Ее немного у меня! — Улу потряс бурыми стеблями с трехлистными цветками, густо окропившими пучок, будто брызгами крови. — С ее помощью! Можно разговаривать! С духами!
Ересь. Явители запрещали говорить с богами, потребляя волшебную траву. Утверждали они, что Неумолимая Госпожа накладывает на растения чары — превращает их дурманящую злую поросль. Хотя многие в Колыбели, отведав красный отвар пророчествовали, обещали чудеса и прочие невообразимые вещи. Один из них, сосед по Восьмой улице как-то свалился с третьего этажа многокомнатной хибары. Гонат поежился — те, кто пил траву богов, кончали плохо. Неумолимая обманув их, насылала беды, болезни...
Улу показал и другие травы: матово-зеленые корни горного мха — от кашля; синие листья медного дерева — от заворота кишок; стебли куста тли — от нежелательных сносей; траву болотной цапли, такую же серую, как сама птица — от болей и несколько других трав.
Остался последний пучок, самый худой — из тонких коричневых, словно коровий хвост, стеблей. Улу взял его с видимым трепетом.
— Трава мертвого ила.
— Мертвого ила?
— Растет под водой. Тонка становятся илом. Если ее выпить.
Яд! Во что он ввязался?! Рыбак попросил заступничества бога, посмотрев прямо в оконце, откуда лился его все подмечающий свет. Как же будет опасно ходить ему и искать каких-то покупателей?!
— И сколько стоят все эти травы? — вполголоса спросил Гонат.
— Много. На распродаже у знахарей! А трава ила — дороже всех! Она у знахарей не продается! — прозвенел Улу торопливым цокотом. — Но мне Тургуд платил мало. Очень мало!
Если бы Лойон Маурирта позволил им оставить деньги от продажи себе. Но такой милости господин не окажет. Гонат жадно переводил взгляд с пучка на пучок.
— Кому же мне их продавать? И как? А, Улу?
— Я не знаю, — ответил тот безучастно. Он начинал клевать носом. — Тургуд сбывал. Какому-то торговцу. Вроде на Круглом рынке. — Улу встал, потянул руки вверх, зевая, будто та мелкая лягуха, что водилась в Улитке.
Гонат отвел взгляд от ряда острых зубов тонка.
— Какому торговцу? — выспрашивал он.
— Не знаю. Тургуд говорил. Торговец из клещей. Я передавал Тургуду. Потом получал плату.
Так вот с кем шатался племянник! С клещами! Этим отбросам убить легче, чем воды испить. О боги! Хорошо бы траву отдать жнецам и никуда не ходить.
Улу решил поторговаться и заверещал:
— Выходит. Ты будешь дома. Я в опасности! А серебро делить пополам? Мне нужно бо...
Что ж он не уймется…
Раздался громкий частый стук в дверь. За ним рассерженный голос жнеца.
— Открывайте, демонское отродье! Я все утро тут стоять должен?! Уже два дня как на ногах! — жнец забарабанил так, что Гонат спешно накрыл траву старой рубахой. Он бросился к двери, отворив ее.
В комнату зашел жнец, по виду простолюдин, одетый в поношенный кафтан серого цвета. Приземистый человек, лицо у него круглое c курносым носом, и кадык есть, хотя он еще молодой — может лет тридцать за плечами.
— Слушай сюда, одноухий наглец! — взревел жнец, окидывая комнату взором и недовольно морщась. — Мне приказано привести тебя к Храму Выживших и передать принцу Гулую. Топтаться под дверью какого-то бедняка мне Лойон не приказывал!
Улу, не иначе предвкушавший прибрать к рукам большую долю и обобрать Гоната, от неожиданности ничего не ответил.
— Простите, господин, господин… — робко заговорил Гонат, переживая — опять жнец потребует денег.
— Господин, Мохт. Идиот! А ты видно оголодал на своей дрянной рыбе и решил стать продавцом травы? Так запомни — мы таких вешаем!
— Кани! — испугался Гонат. Когда-же жнецы от него отвяжутся! — Это дело Кани, господин Мохт! Его правосудие велел мне дожидаться Кани!
Жнец, будто на стену наткнулся, отошел на пару шагов назад, приказал спокойнее:
— Пошли, болотник. А то принц Гулуй спустит с тебя три шкуры.
Улу вздохнул, бросил прощальный взгляд на Гоната и вышел. Жнец за ним — он не удостоил, напоследок, ни одним словом.
Закрыв за гостями дверь, Гонат присел к топчану, чтобы перевести дыхание. Трава лежала под рубахой по-прежнему, должно ему положить ее в тайник, пока не вернулась Лима.