КРЫСАНОВ

Первые два дня, что я провел у Стефана, я только ел и спал. Оказалось, что за четырнадцать суток моего «похода» я потерял четырнадцать кило веса! Видимо, помня наше московское гостеприимство, Стефан очень старался создать мне комфортные условия.

Жил он с родителями и старшей сестрой в просторном двухэтажном доме. У него была своя машина — опель «Рекорд», на которой он приехал забирать меня, с трудом узнав в грязном, вонючем оборванце, заросшем рыжей бородой, своего московского приятеля.

— Звал меня в гости? Вот я и приехал! — сказал я ему давно заготовленную для этого случая фразу на английском языке.

Когда я рассказал Стефану и его семье о своих приключениях, они вначале не хотели мне верить, а потом стали горячо убеждать меня обязательно встретиться с журналистами, чтобы история эта была опубликована. Я вяло возражал, сомневаясь, имеет ли смысл афишировать мой побег. Ведь наверняка агентов КГБ и здесь хватает, а после такой публикации меня вполне могут или тут замочить, или отловить и переправить в Союз. Да и лучше, если бы о моем побеге вообще никто не узнал! Ну пропал человек — и пропал… Ведь из-за меня могут начаться неприятности у моих родных!

Но в любом случае сначала следовало сходить в полицейское управление и узнать, как получить политическое убежище. Эта процедура для меня пока была совершенно неясна.

Чиновник в полицейском управлении Стокгольма, которому Стефан что-то долго объяснял по-шведски, смотрел на меня удивленными глазами и качал головой. Потом он куда-то позвонил, и вскоре в кабинете появилась симпатичная девушка-переводчица, с помощью которой я написал подробное объяснительное письмо — о том, кто я такой и как сюда попал.

Из документов у меня имелись только студенческий билет МГУ с фотографией, охотничий билет и потрепанное свидетельство о рождении, выданное двадцать три года назад в сельсовете поселка Нижние Кинерки. Паспорта не было — он остался в Москве, но, так как Стефан подтвердил мою личность, чиновник к этому пункту придираться не стал и попросил прийти через пару дней.

Когда я снова явился в полицейское управление, в кабинете, кроме уже знакомого мне чиновника, сидел человек средних лет в штатском костюме, который поздоровался со мной на чистом русском языке.

Я решил, что, видимо, это был человек из организации типа нашего КГБ.

Чиновник вышел из кабинета, оставив нас вдвоем с человеком в штатском, который начал задавать вопросы, касающиеся исключительно моей жизни в Москве. Детали побега его совершенно не интересовали. Он хотел понять, занимался ли я в Москве антисоветской деятельностью, подвергался ли преследованиям по политическим мотивам, имел ли контакты с КГБ.

Я старался отвечать на все вопросы так, как было в действительности, ничего не придумывая. Непримиримого борца с советским режимом из себя не изображал, но сказал, что однажды подписал коллективное письмо в защиту одного диссидента, которого упрятали в психушку. Рассказал, что несколько раз посещал собрания одной антисоветской организации, с программой которой был согласен, но активным ее членом не был — хотел спокойно окончить университет. Особых притеснений не ощущал, кроме того, что не включили в состав экспедиции в Антарктиду.

Человек слушал меня с явным недоумением и в конце концов спросил:

— Так что же вас заставило бежать? Я что-то не пойму! Всё вроде у вас было нормально. Не преследовали, окончить университет дали, сажать не собирались…

— Это трудно объяснить тому, кто не жил в СССР и не знает нашей жизни. Представьте себе, что вы всё время находитесь в лагере, за колючей проволокой. И там всё вроде бы хорошо, так как вы ничего другого не видели, да и не знаете, что можно жить по-другому — гораздо лучше! При этом вы работаете, получаете за это какие-то условные деньги, соответствующие прожиточному минимуму, можете даже занять высокое положение в обществе. Но вы всё время должны подчиняться неким идиотским догматическим правилам, установленным партийной верхушкой и свято соблюдаемым всеми уровнями партийной иерархической структуры. И горе вам, если вы эти правила нарушите. Вам не поможет ни суд, которого фактически нет, ни протесты общественности, которые сами по себе считаются противозаконными. И легально вырваться из этого лагеря простому человеку невозможно!

— О’кей! — отвечал мой собеседник. — Предположим, что это так. Обо всем этом мы прекрасно знаем, и Америку для нас вы не открыли! Но этого вряд ли достаточно, чтобы получить статус политического беженца в глазах нашей общественности. Вот если бы вы были известным диссидентом, вас бы преследовали, собирались посадить, а вы, опасаясь этого, убежали из страны, — тогда конечно! Но ведь мы же не знаем, кто вы такой. Может, вас специально, под видом перебежчика, заслал КГБ, чтобы вы таким образом легализовались у нас или в какой-нибудь другой стране?

Я вскипел:

— Но что нужно сделать, чтобы мне предоставили политическое убежище? Неужели все мои усилия попасть сюда были напрасны? Что же теперь — обратно возвращаться? — спросил я в полной растерянности.

Мужчина встал и с задумчивым видом пару раз прошелся по кабинету.

— А сможете вы, уже находясь здесь, публично выступить с каким-либо протестом против действий руководства СССР?

— Но каким образом?

— Ну, допустим, обратиться к руководству вашей страны с каким-нибудь конкретным политическим требованием. Например, привлечь лиц, виновных за репрессии над своим народом, к ответственности перед мировым сообществом — или что-то в этом роде! Главное, чтобы это попало в газеты. Кроме того, мы организуем несколько ваших интервью с представителями печати, где вы поделитесь вашими взглядами на внутреннюю и внешнюю политику СССР, а заодно, для остроты, поведаете им вашу одиссею со всеми подробностями. Типа «Бегство из „советского рая“». Как вам такой план?

— А никак нельзя обойтись без такой шумихи? Сделать всё по-тихому. Я очень беспокоюсь, что, если КГБ узнает о моем побеге, это может привести к большим неприятностям для моих близких.

— Ну, об этом вы должны были думать раньше, когда собирались бежать! К тому же они и так всё узнают. Вы же сказали, что за вами следили и вам чудом удалось уйти от «хвоста». А идентифицировать вас в Швеции, даже если мы изменим вам фамилию, для КГБ не проблема. С другой стороны, для упрощения процедуры получения политического убежища и шведского гражданства действия, которые я вам предложил, были бы очень полезны.

— Ну, если по-другому нельзя, то я согласен. Только мне нужно подумать над конкретными требованиями. Чтобы они были правдоподобны и от них была хоть какая-то польза.

— Ну вот и подумайте! — подытожил чиновник наш разговор. — А завтра вечером соберем пресс-конференцию. Будем надеяться, что после этого ваш вопрос будет решить легче.

ВЕЧЕРОМ ТОГО ЖЕ ДНЯ. МЮНХЕН

В кабинете шефа отдела новостей Мюнхенского бюро радио «Свобода» Вэйна Брауна раздался телефонный звонок.

— Привет, Вэйн! Это Нильсен из пресс-службы МВД Швеции. Тут у нас один русский появился. Утверждает, что пешком убежал к нам из Советов через Карелию и Финляндию. Говорит, только что окончил московский университет. Мы завтра устраиваем пресс-конференцию, на которой он хочет выступить с каким-то заявлением. Не хочешь прислать кого-нибудь от вас? Я думаю, получится интересный материал.

— О’кей! Пришлю кого-нибудь из русских. Когда пресс-конференция?

— В 18:00 по нашему времени.

— Договорились!

КРЫСАНОВ

Вернувшись из полицейского управления, я начал размышлять, какие же требования могу бы выдвинуть в адрес правительства СССР, чтобы они были реальными и основывались на какой-то правдоподобной информации. И тут, вспомнив предложение человека в штатском, я подумал о действительно огромных человеческих жертвах, понесенных Россией с тех пор, как власть в ней захватили большевики, последователи которых и сейчас как ни в чем не бывало продолжают руководить нашей страной.

Я объяснил Стефану сложившуюся ситуацию, и мы решили «сработать на опережение» — в частности, сделать плакат с крупным текстом, установить его на крыше машины и поставить ее перед окнами советского посольства в Стокгольме. Надпись для плаката я сочинил примерно такую:

«Господа Брежнев, Косыгин и Генеральный прокурор Руденко! Когда наконец будут преданы суду те, кто виновен в уничтожении целых народов Советского Союза и у кого на совести 40 миллионов загубленных человеческих жизней? Ведь некоторые из них всё еще занимают высокие посты в Советском Союзе!»

Потом решил добавить:

«Письмо с требованием предать суду тех руководителей СССР, которые виновны в уничтожении собственного народа, я направляю Генеральному секретарю ООН У Тану».

Насчет письма я, конечно, блефанул, но ведь такое действительно вполне возможно направить в ООН при помощи журналистов, которые соберутся на пресс-конференцию.

Мне казалось, что подобная «демонстрация» поможет мне доказать общественности, что я не советский шпион и на политическое убежище могу рассчитывать.

Но ведь кто-то должен зафиксировать мои действия. Я попросил Стефана обзвонить редакции стокгольмских газет и сообщить о предстоящей акции. Может, они пришлют фоторепортеров? Для конкретности мы обозначили время — 16:00, за два часа до пресс-конференции, чтобы на встрече я сделал заявление.

Для изготовления плаката мы нашли большой фанерный лист, на котором я черной краской написал с помощью Стефана придуманный мною текст на шведском языке.

Укрепив плакат на крыше машины, мы подъехали к советскому посольству и припарковались напротив его окон. Я на всякий случай попросил своего друга отойти подальше, чтобы не впутывать его в эту историю, а сам встал около машины, облокотившись о нее, и стал ждать фотокорреспондентов, стараясь не обращать внимания на любопытные взгляды многочисленных прохожих.

Ровно в четыре подъехал корреспондент стокгольмской газеты Dagens Nyheter с фотоаппаратом и, ничего не спрашивая, начал снимать меня на фоне плаката; затем появились еще трое и тоже принялись фотографировать меня и плакат на фоне посольства, после чего подошел полицейский и попросил нас убраться. Наверное, из посольства позвонили в полицию и пожаловались, что готовится какая-то провокация. Но дело было сделано, и мы уехали с чувством выполненного долга.

На пресс-конференции, проходившей в небольшом зале Министерства внутренних дел, присутствовало не меньше двадцати журналистов, — а может, там были и не только журналисты?

Вел пресс-конференцию руководитель пресс-службы МВД Швеции. Мой «знакомый» в штатском сидел рядом со мной. После того как меня представили, я встал и кратко рассказал о себе и о том, как оказался в Швеции. Когда переводчица донесла информацию до собравшихся, несколько минут все смотрели на меня как на пришельца с другой планеты, а потом буквально засыпали вопросами.

На стене предусмотрительно повесили большую карту Северной Европы, и мне пришлось подробно рассказать всю историю побега и показать мой путь — от Москвы до Стокгольма. Единственное, что я в нем изменил, — это железнодорожный маршрут до станции Лоухи. На всякий случай, чтобы не подставлять Нину, я рассказал, что сел в Москве на поезд до Ленинграда, а на станции Бологое пересел на поезд до Карелии.

Естественно, всех интересовала причина моего побега. Я объяснил ее теми же словами, что и накануне человеку в штатском: фактически я бежал из концлагеря. Кроме того, я добавил, что критиковать, а тем более бороться с советской системой, находясь внутри нее, практически невозможно — это сразу приводит к аресту. А потому более эффективно делать это извне, из-за границы, используя фактические материалы, — что я сегодня и продемонстрировал у советского посольства.

В этот момент раздались, как мне показалось, одобрительные возгласы — видимо, тех фотокорреспондентов, которые меня снимали. На вопрос, чем я собираюсь заниматься, когда получу политическое убежище в Швеции, я ответил, что окончил Московский университет по специальности «геофизика» и хотел бы найти работу по этому профилю.

Когда пресс-конференция закончилась, мне даже аплодировали, что было для меня несколько неожиданно и вселило надежду, что вопрос о моем статусе будет решен положительно.

На следующий день центральные шведские газеты пестрили моими фотографиями и приводили рассказ о побеге советского студента из СССР. На некоторое время я стал известным человеком в Стокгольме. У меня ежедневно брали интервью, фотографировали в различных интерьерах. Однажды даже устроили фотосъемку, где я в туристической одежде, с рюкзаком и в морской пилотке «пробираюсь по лесу».

Через неделю меня пригласили в МВД и торжественно объявили, что решением шведского правительства я получаю статус политического беженца и нахожусь под защитой шведского королевства. А пока будут улаживаться все формальности, Королевский фонд Швеции выделяет мне пособие на покупку одежды, а также переводчицу, которая первое время будет мне помогать.

В тот же день с ее помощью я купил себе весь гардероб и даже две пижамы: летнюю и зимнюю — она сказала, что здесь так принято!

А вечером Стефан устроил у себя дома вечеринку по случаю моего успеха. Пришло много его друзей, приехал и второй мой московский знакомый — Нильс. Оказалось, что он сейчас живет в Гётеборге. Было и несколько девушек, которых пригласили посмотреть на «героя». В тот вечер они все казались мне красавицами, и я, чувствуя их интерес к моей персоне, конечно, «распушил хвост» и пытался соответствовать… Про Нину и мою внезапно вспыхнувшую любовь к ней я, к своему удивлению, почти совсем забыл. Видимо, то чувство, возникшее во мне в состоянии сильного психологического стресса, вместе с этим стрессом и прошло!

Потом мы всей компанией завалились в какую-то пивную, которую они называли пабом, и там праздник продолжился… Проснулся я в постели у одной из приглашенных девушек, с которой у меня накануне вечером завязался блиц-роман, не требовавший знания ни русского, ни шведского языка.

Еще месяц после этого я жил в доме у Стефана, пока не получил сообщение, что мой вопрос решен положительно. Мне предоставлено политическое убежище, и я могу подавать документы для получения шведского гражданства.

Вскоре мне бесплатно выделили квартиру площадью — внимание! — 60 квадратных метров. То была первая квартира в моей жизни. Кроме того, мне выдали 2000 крон на мебель. Чудеса продолжались! Мне стали платить пособие — 800 крон в месяц. В 1965 году это были приличные деньги, на жизнь вполне хватало.

Тем не менее я еще долго вздрагивал при каждом резком звуке за спиной. Мне всё время казалось, что меня попытаются похитить и вернуть в Союз. Поэтому первое время я ходил с ножом и с перцем в кармане — на всякий случай, если бы меня решили схватить. Такие у меня были фантазии!