В предрассветный час темнота сгущается, а сон приобретает наибольшую власть над человеком, поэтому это время как нельзя лучше подходит для тайных дел. Для того, чтобы слиться с ночью, Сапху закутался в черный плащ, а сандалии привязал к ногам веревками, чтобы задники их не хлопали при ходьбе.

Сапху волновался. Сердце его стучало часто-часто, пальцы слегка подрагивали, а по хребту словно тянуло сквозняком. «Все будет хорошо, – повторял он, успокаивая себя, – все будет хорошо…»

Если бы можно было уйти пешком, то и беспокоиться нечего – вышел на край лагеря, прошел чуть дальше, потом еще чуть и ушел. Но хозяин сказал: «Укради коня», потому что пешком идти долго, а с хозяином не поспоришь. Очень серьезный человек, достаточно один раз взглянуть ему в глаза, чтобы понять это. И еще он колдун. Вон как ловко устроил со змеями. Велел моавитянину поймать несколько гадов, а остальным велел поить их молоком и кормить мясом ящериц на южной окраине лагеря. Все боялись змей, но хозяина ослушаться не посмели, потому что он страшнее любой самой страшной змеи. Превозмогли свой страх, каждый взял мешок со своей змеей, бурдючок с молоком, ящерицу и пошел в то место, которое было ему назначено. Хозяин сказал, что он заговорил пойманных змей и они не причинят вреда тому, кто их кормит, но они скажут остальным змеям, что здесь хорошо и что надо им идти сюда.

Сапху налил своей змее молока в подобранный по дороге черепок, превозмогая отвращение, порубил ножом на куски ящерицу, положил куски рядом с черепком, а сам сел рядом на корточки и охранял змею. Подумать только – человек охранял покой змеи и подливал ей молока! «Когда приползут другие, то уходите вглубь лагеря», – сказал хозяин. Сапху так и сделал – как только увидел, что к его подопечной приползли еще пятеро, тихо поднялся на ноги и ушел, пятясь назад. Хорошо, что змеи не обратили на него внимания, ведь все они были ядовитыми. Один укус – и можно проститься с жизнью! Утром эти гады перекусали кучу народа, Сапху своими глазами видел трупы и радовался тому, как счастливо он избежал подобной участи…

Сегодняшнее поручение было много проще предыдущего. Всего-то украсть хорошего коня (плохой конь только помехой будет), отвезти письмо во дворец, передать его в руки чиновника по имени Парсев, дождаться ответа и привезти ответ хозяину. Письмо было написано не на папирусе, а на полотне и нашито на рубахе Сапху оборотной стороной кверху, будто заплата. Так не потеряешь и не отберет никто, потому что не поймет, что это письмо, а не заплата. «Если вдруг попадешься, когда будешь красть коня, – предупредил хозяин, – то прикинься обычным вором. Тебя побьют, но не до смерти и отпустят». Хозяину хорошо говорить «не до смерти», а на деле получиться может по-разному.

Дождавшись, пока сторож, оставленный при лошадях, положит копье, привалится спиной к повозке и начнет похрапывать, Сапху тенью скользнул к оглобле, выполнявшей роль коновязи. Первым делом он протянул облюбованному коню лакомство – горсть сушеных фиников для того, чтобы успокоить и задобрить его. Кто мог знать, что, съев финики, конь громко заржет, требуя добавки?

Ржание разбудило остальных лошадей и сторожа.

– Вор! – еще не успев разлепить тяжелые веки, завопил сторож.

Он схватил копье и выставил его перед собой так, словно украсть собирались не коня, а его самого. Сапху к этому моменту уже успел перерезать веревку, которой был привязан «его» конь, и собрался вскочить ему на спину.

– Вор! Здесь вор! – еще громче крикнул сторож.

Судя по всему, он был трусом, потому что не пытался остановить Сапху, а только кричал.

Вскочив коню на спину, Сапху схватил его обеими руками за уши и сильно потянул на себя. Одновременно он что есть силы сжал ногами бока животного, давая ему понять, что надо повиноваться. Конь взбрыкнул разок, но больше попыток сбросить седока не делал, вместо этого рванул вперед и поскакал по лагерю.

«Пронесло!» – с облегчением подумал Сапху, вжимаясь в конскую спину.

Только бы отъехать немного в пустыню и не упасть, а там уже можно будет остановиться, перевести дух, поймать болтающиеся под мордой коня поводья или же смастерить новые из обернутой вокруг пояса веревки. Главное, чтобы не было погони, но какая может быть погоня – пока они проснутся, пока протрут глаза и поймут, что случилось, пока до них дойдет, в какую сторону надо скакать, Сапху будет уже далеко. Недаром же он взял себе прозвище Сапху, что означает «везунчик».

Спасительница-пустыня была уже совсем рядом, когда наперерез коню выскочил коренастый мужчина с бичом в руке. Он оглушительно крикнул: «Эй!» и не менее оглушительно щелкнул бичом в воздухе. Конь не то испугался, не то удивился и резко остановился. Сапху выбросило вперед, он перелетел через конскую голову, через мужчину с бичом и упал, да так неудачно, что свернул себе шею и сразу умер.

Борода у Сапху была очень короткой, можно сказать, что не было у него никакой бороды, а черты лица больше походили на египетские, чем на еврейские. Люди подумали, что это египетский шпион, обросший во время пребывания в пустыне. Им не пришло на ум, что перед ними один из египтян, примкнувших к евреям в самом начале Исхода. Да и как могло прийти на ум такое, ведь тот, кто обратился к истинному Богу и ушел с народом Израилевым, не станет вредить ему.

Труп Сапху тщательно обыскали. Среди обыскивающих был один остроглазый шорник, который обратил внимание на заплату, нашитую кое-как, очень небрежно и притом нашитую в такое место, где не было дыры. Заплату оторвали и увидели на ней странные значки, не имеющие ничего общего с иероглифами, а похожие на выстроившихся в ряды жучков. Нетрудно было догадаться, что заплата есть не что иное, как письмо, которое гонец вез из лагеря в Египет. Люди передали письмо своему старейшине Элиаву, сыну Хелона (дело происходило в колене Завулоновом), а тот привез его Моисею.

Это случилось на следующий день после нашествия змей. Моисей уже сидел на коне, готовясь выступить в путь. Известие о поимке вражеского гонца одновременно обрадовало и огорчило его. Обрадовало потому, что впервые врагу был нанесен ущерб, а огорчило, потому что гонец попался не живым, а мертвым. Был бы жив, мог бы рассказать о том, кто дал ему письмо и куда он его вез.

Еще бы понять, что тут написано. Моисей показал письмо брату, Аарон долго рассматривал его, а потом сказал:

– Это тайнопись, придуманная жрецами богини Маат. Она представляет собой нечто среднее между иероглифами и нашим письмом. Вот эти крупные значки – иероглифы, а черточки рядом – буквы…

– Ты можешь прочесть, что здесь написано? – спросил Моисей.

– Могу, но не сразу, – ответил Аарон, убирая письмо за пазуху. – Мне надо будет сосредоточиться и подумать, а сидя на коне, это невозможно. Как только мы остановимся на обед, я займусь письмом. Пока что могу сказать лишь то, что написано оно не фараону, а кому-то из его слуг, потому что фараона жрецы Маат изображают при помощи уаджета, Хранящего Ока, а в этом письме нет ничего похожего на уаджет.

– Вряд ли фараон будет лично переписываться со своими соглядатаями, – хмыкнул Моисей. – У фараона для каждого дела есть особые чиновники и не один. Меня всегда удивляло то, какое количество бездельников околачивается во дворце и сколько всего уходит на их содержание. Взять хотя бы опахала. Ими спокойно мог бы ведать один человек, но существуют хранители малых опахал и хранители больших опахал, и каждому из них положен писец и помощник.

– Неужели? – не поверил Аарон, менее сведущий в дворцовых порядках. – Писец и помощник?

– Любому чиновнику полагается писец и помощник, – подтвердил Моисей. – Народ наш работал, не разгибая спины, а все эти дармоеды проводили время в приятной праздности. Думаю, что теперь, поскольку мы ушли из Египта, фараону придется сократить свои расходы…

Аарону удалось прочесть послание, написанное жреческой тайнописью. Моисей еще не закончил обедать в кругу семьи и двоих своих телохранителей, как появился брат. Гирсам и Элеазар подвинулись, освобождая место для дяди, а Ципора принесла и поставила перед Аароном глиняную миску с вареными бобами и куском вяленого мяса. У мадианитян не было принято есть всем из общего котла или общей миски, и даже в походных условиях жена Моисея старалась соблюдать это правило.

– Прочел? – коротко спросил Моисей, не желая посвящать домашних в свои дела.

– Да, – кратко ответил Аарон и покосился на Иофора.

Моисей понял, что брату нужна какая-то помощь, совет или что другое.

После дневной трапезы не принято вести беседы, как это делается после трапезы вечерней. Сыновья поели первыми и ушли. Иофор тоже хотел уйти, но Моисей попросил его остаться, а Амосии и Иеффаю поручил присмотреть за тем, чтобы им не мешали разговаривать, ведь обедали они не в шатре (нет смысла разбивать шатры на кратковременной дневной стоянке), а на открытом месте. Амосия отошел налево, Иеффай направо, оба повернулись спинами к Моисею и его собеседникам, оперлись на свои копья и замерли, словно изваяния.

– Послание я прочел, – начал Аарон, – только смысла его не понял. Может, почтенный Иофор и ты догадаетесь, что имел в виду слуга фараона, когда писал: «Саранча нападет, тогда крокодил ударит хвостом и ветер унесет песок обратно». О чем идет речь? Я прикидывал и так, и этак, но смысл постичь не могу.

– Один человек, похожий на египтянина, украл коня и попытался на нем убежать от нас, но упал и свернул себе шею, – пояснил Моисей Иофору. – При нем нашли письмо, написанное тайным жреческим письмом, и вот Аарон прочел его.

– Саранча? – переспросил Иофор. – Что тут непонятного, разве вы не знаете, кого в Египте называют саранчой? Саранча – это кочевники, и сдается мне, что речь идет о амалекитянах и ни о ком другом. «Крокодил ударит хвостом» – это что-то, что будет сделано исподтишка, тайно, но нанесет сильный ущерб. Всем известны повадки крокодилов – ты суешь ему в пасть палку и думаешь, что победил, но в этот миг сильный удар хвоста сбивает тебя с ног и ты понимаешь, что на самом деле победил-то крокодил…

– Ну а «ветер унесет песок обратно» означает: «евреи вернутся в Египет», – сказал Моисей. – Амалекитяне нападут, враг ударит нам в спину…

– Но мы все равно не вернемся в Египет! – сверкнул глазами Аарон. – Можно сказать, что в письме нет ничего ценного. От амалекитян мы и так не ждали ничего хорошего!

– Зато теперь мы знаем, что они нападут непременно и что во время их нападения нам надо быть настороже и смотреть не только вперед, но и назад, – возразил Моисей. – Они могли бы и не напасть, убоявшись нашего количества, но если сказать им, что не так уж много у нас настоящих воинов, да еще и распалить и алчность рассказами о несметных сокровищах, которые везем мы с собой, то они выйдут на нас всей своей силой.

– А что, мы действительно везем с собой несметные сокровища? – удивился Иофор.

– К сожалению, нет! – рассмеялся Моисей. – Но ведь наврать можно что угодно! Послезавтра мы сделаем дневную остановку и соберемся на совет. Враг не застанет нас врасплох!

Хорошо было смеяться, когда удача на твоей стороне. Пусть пока неизвестно, кто предатель, но зато кое-что известно о его намерениях, и это не может не радовать.

Вечером, вскоре после ужина, к Моисею пришел Элиуд и доложил:

– Я переговорил со всеми пятью. Начал с Нафана. Пришел к нему утром, когда он ел, попросил слугу уйти и сказал все, что было надо. Нафан выслушал меня на удивление спокойно, ни разу не перебил, ничего не переспросил, а когда я закончил, назвал меня сумасбродом и заявил, что впредь не желает иметь со мной никаких дел. Я попробовал настаивать, но Нафан твердил в ответ одно: «Уходи с миром!» Пришлось уйти. Так было с Нафаном. Да, вот еще что – Нафан не спросил, почему я пришел к нему с такой просьбой.

– Ты разговаривал с Нафаном утром? – удивился Моисей. – Знаешь, Элиуд, а он до сих пор не пришел ко мне. И ни один из пяти не пришел. Признаться честно, я думал, что тебе так и не удалось пока еще ни с кем переговорить, а ты, оказывается, разговаривал со всеми…

Теперь настал черед удивляться Элиуду.

– Ни один не пришел?! – ахнул он. – Как же так? Неужели я был недостаточно убедителен?! Но я так старался…

– Расскажи по порядку, – попросил Моисей и спохватился: – А ты не голоден?

– Я сыт, – ответил Элиуд. – Ужинал в компании с Мардохеем. Никогда бы не подумал, что такой заморыш, как Мардохей, ест больше меня!

– Не может быть! – не поверил Моисей. – Наверное, ты от волнения потерял аппетит.

– От волнения аппетит мой только разыгрывается, – усмехнулся Элиуд и заговорил о деле. – После Нафана был Авенир, и разговор с ним получился не менее удивительным. На Авенира я наткнулся случайно, искал Савея, а первым нашел его. Разговаривали мы на ходу – ехали рядом и тихо беседовали. Я сказал, что только помощь такого сильного воина, как он, может обеспечить успех моей затее, и сообщил, что я хочу сделать. Авенир выказал удивление, но при этом вел себя очень сдержанно, потому что нас видели люди. Авенир поинтересовался, почему я решил, что он мне поможет. «Разве давал я кому повод усомниться в моей верности?» – спросил он. Я ответил так, как мне было велено. Тогда Авенир спросил, не напился ли я одурманивающего зелья. Я ответил, что разум мой в полном порядке. Авенир усмехнулся и сказал, что ему все ясно. Я спросил, что именно ему ясно, а он ответил: «Моисей решил подражать Рамсесу Второму, который любил испытывать верность своих сановников, подсылая к ним кого-то с подобными предложениями. Иди и скажи ему, что я отказался тебе помогать». Я принялся уверять Авенира в том, что действую по собственному почину, а не по повелению Моисея, но он только качал головой и усмехался…

«Тебе не поверили, – с сожалением подумал Моисей, глядя на своего помощника. – Ни Нафан не поверил, ни Авенир… Поэтому один был так сдержан, а второй вспомнил Рамсеса Второго… Рамсес тут ни при чем, Авенир таким образом передал мне, что разгадал мою хитрость. Означает ли это, что Авенир тот, кого мы ищем? Или же нет? Впрочем, любому умному человеку, догадавшемуся о том, что его испытывают, лучше всего вести себя так, как повел Авенир. Это даже лучше, чем делать вид, что ты поверил, и приходить с доносом. Так кто же такой Авенир? Просто умный человек или очень умный враг?»

Увидев, что Моисей погрузился в думы, Элиуд замолчал.

– Продолжай, – попросил Моисей, очнувшись от задумчивости. – С кем ты говорил после Авенира? Должно быть, нашел Савея?

– Да, – кивнул Элиуд. – Он ехал вместе с Осией и еще несколькими военачальниками. Мне не хотелось подъезжать к ним и просить Савея уединиться для беседы со мной, потому что это неизбежно бы вызвало любопытство у остальных, поэтому я ехал за ними в некотором отдалении и дожидался удобного случая. Случай представился только во время остановки, когда Савей не стал спешиваться, а направил своего коня в пустыню. Я понял, что ему захотелось по нужде, и поскакал за ним. Вдали от людей очень удобно говорить о тайном. Очень хорошо, что разговор с Савеем произошел там, где нас никто не мог слышать, потому что Савей, узнав, какое у меня дело, начал кричать на меня и даже хотел ударить, но я увернулся и попросил его успокоиться… Возвращались мы порознь, и я был уверен, что Савей сразу же поедет доносить на меня или же прикажет своим воинам схватить и связать меня… Может, он решил донести утром? Но это рискованно. Ведь, опасаясь разоблачения, я могу убежать ночью или же могу проникнуть в шатер Савея и убить его. Я старался вести себя как можно естественней, и Савей мне поверил, иначе бы не стал возмущаться. Но почему он не донес?

– Я бы тоже хотел это знать, – сказал Моисей. – А еще я бы хотел услышать, как ты говорил о том, что хочешь убить меня? Какие слова ты нашел? Каким было выражение твоего лица? Представь, что я – это Савей и повтори то, что ты ему сказал…

Элиуд немного просидел молча с опущенной головой. Когда он поднял голову, Моисей поразился произошедшей с ним перемене – взгляд из спокойного стал настороженным и каким-то возбужденным, что ли. Оглядевшись по сторонам, словно в шатре они были не одни, Элиуд придвинулся ближе к Моисею и тихо сказал:

– Только ты, доблестный Савей, можешь помочь мне в том, что я задумал! Выслушай меня и скажи, что ты об этом думаешь…

Элиуд еще не договорил до конца, а Моисею уже стало ясно, что его помощник прекрасно умеет притворяться. Если не знать заранее, что он лжет, то поверишь всему, сказанному им. Элиуд говорил с уверенностью человека, принявшего трудное решение, и в то же время в голосе его чувствовалась настороженность заговорщика и боль воина, разочаровавшегося в своем начальнике. Время от времени голос его срывался, словно от великого волнения. Превосходно притворялся Элиуд! Если Нафан слушал такое равнодушно, ничем не проявляя своего отношения, то Нафан – еще более искусный притворщик, умеющий превосходно владеть собой. Если Авенир понял, что Элиуд говорит неправду, то его проницательности можно только позавидовать. Странно, но до сих пор Авенир считался не столько проницательным, сколько отважным и решительным военачальником… Савей возмутился, но почему тогда не пришел? Почему никто не пришел и не донес на Элиуда, который столь искусно притворялся предателем?

Сомнения в убедительности поведения Элиуда исчезли, и на смену им тотчас же явилась мысль, ужасная настолько, что Моисей отогнал ее как бредовую и попросил Элиуда рассказывать дальше.

– Решив, что во время стоянки разговаривать удобнее всего, я начал искать Манассию и нашел его спящим в повозке. Манассия повел себя так, как я и ожидал от него, – Элиуд улыбнулся. – Охал, ахал, то и дело выглядывал из повозки, желая убедиться, что нас не подслушивают, а когда я закончил, начал убеждать меня в том, что в таких делах помощник из него никудышный. Умолял оставить его в покое, клялся, что никому не расскажет о нашем разговоре. Я сделал суровое лицо, сказал, что не ожидал такого ответа, пригрозил убить Манассию, если он проболтается, и ушел. О том, почему я вздумал обратиться за помощью именно к нему, Манассия не спросил. Забыл сказать, что и Савей об этом меня тоже не спрашивал. Спрашивали только Авенир и Мардохей. Разговор с Мардохеем получился самым приятным, потому что я пришел к нему, когда он только сел ужинать, и разделил с ним трапезу. Мы начали с перепелов, и я боялся, что Мардохей подавится куриной костью, узнав, какое у меня к нему дело, но он выслушал меня без удивления и возмущения, а когда я закончил, первым делом спросил, почему я пришел к нему. Я ответил. Мардохей спросил, как я вообще представляю себе его помощь, ведь слабый не может помочь сильному. Я предвидел такой вопрос и сказал ему: « Ты можешь отвлечь внимание Моисея каким-то делом, а я в этот момент нападу на него». Мардохей задумался и думал долго, то и дело отправляя что-то себе в рот. Надо сказать, что в еде он себе не отказывает – сейчас не время излишеств, и люди питаются скромно, а у Мардохея на ужин кроме перепелов, было вяленое мясо, вареные бобы, сливы в меду и сушеный виноград. И все это в таком количестве, что хватило нам обоим и еще осталось. Роскошная трапеза!

Припасы имеют свойство заканчиваться, и то, что люди взяли с собой, понемногу тратилось и подходило к концу. Еду старались расходовать экономно, и то, что начальник над писцами, одной из обязанностей которого было следить за общими запасами и вести их учет, предавался чревоугодию, настораживало. Одно из двух – или он тайком пользуется от того, что должен беречь, или он знает что-то такое, что не вынуждает его экономить собственные припасы. Общие запасы невелики в сравнении с общим количеством людей – на несколько дней всего лишь может их хватить. Они сделаны на крайний случай, для того, чтобы с их помощью можно было кое-как перебиться, пока не удастся достичь какого-то благодатного места, где можно достать еды. И все шло к тому, что весьма скоро этими запасами придется воспользоваться.

– Да уж, роскошная, – согласился Моисей, поужинавший похлебкой из ячменной муки с бобами, которую приготовила Ципора. – И что же надумал Мардохей?

– Он сказал, что лучше всего нам будет сделать вид, что этого разговора не было, потому что если кто-то о нем узнает, то нам придется плохо. Я ответил на это, что никто и не узнает, если один из нас не расскажет, и спросил, поможет он мне или нет. Мардохей ответил, что из него в таких делах помощник никудышный, что он умрет от страха, если кого-то убьют у него на глазах. И еще сказал, что ему нравятся такие решительные люди, как я, что он всегда завидовал тем, кто может решить любое дело одним взмахом меча… Он расточал мне столько похвал и так ласково смотрел на меня, что я сразу понял – у него есть какая-то нужда во мне. Только вот какая именно, он так и не сказал. Но это не страсть мужчины к мужчине, потому что он смотрел на меня без вожделения и не делал попыток прикоснуться. Это что-то другое. Я склонен был думать, что он усыпляет мою бдительность, чтобы без помех донести на меня…

– Если ты говорил с ним недавно, то он еще может прийти, – заметил Моисей. – Да и любой еще может прийти ко мне. Сразу не пришли, а за ночь передумают и придут. Ночь – время размышлений, а утро – время принятия решений… Так на чем же вы расстались с Мардохеем?

– На том, что помогать в этом деле он мне не станет, – Элиуд пожал плечами. – Возможно, у него такая манера отказывать – сказать «нет» и наговорить кучу приятных слов. Мардохей обходителен и вежлив, этого у него не отнять…

После ухода Элиуда Моисей решил немного прогуляться. Он шел по стану, сопровождаемый обоими телохранителями, смотрел по сторонам, отвечал на приветствия, наслаждался ночной прохладой, а в голове свербела одна и та же мысль: «А что, если все они – и Авенир, и Савей, и Манассия, и Мардохей, и Нафан являются предателями? И потому каждый воспринял предложение Элиуда на свой лад, но доносить на него не станет никто? Но если фараону служат два военачальника, казначей, начальник над писцами и известный лекарь, то это же целый заговор! Мощный разветвленный заговор! Кто им управляет? Кто еще в него вовлечен? И кому, кроме брата и сестры, вообще можно доверять? Телохранителям, наверное, можно, ведь они, при желании, могли бы не раз его убить. Телохранителей привел Аарон, а выбрал он их не иначе как по совету достойного Элишамы, начальника колена Эфраимова. В верности Элишамы можно не сомневаться… Да и вообще, если сомневаться во всех подряд, то быстро сойдешь с ума, потому что ни один ум не выдержит такого. Нет, никакой это не заговор, а происки одного хитрого и ловкого человека, у которого может быть несколько помощников… Был бы мощный заговор – давно бы повернули обратно, да и откуда взяться многолюдному заговору в пользу фараона, если в Земле Обетованной всех евреев ждет лучшая участь, нежели чем в Египте? Кому нужен фараон с его вечным притеснением евреев? Ну, может, одному-двум предателям и нужен, но не многим. Сановники и старейшины честолюбивы и отдают себе отчет в том, что избавление от египетского владычества упрочивает их положение… Не может быть многолюдного заговора среди евреев, но тогда почему никто не спешит донести на Элиуда…

Перед тем, как лечь спать, Моисей предупредил воинов, стоявших на страже у его шатра, чтобы они немедленно разбудили его, если ночью придет к нему посетитель. Беспокоился он напрасно, потому что ночью никто к нему не приходил.

И утром никто не пришел к Моисею с доносом на Элиуда.

В течение дня ему довелось увидеть всех пятерых подозреваемых и коротко побеседовать с ними. Все вели себя так, словно Элиуд к ним не приходил, вели так, как вели и раньше. Оставалось только поражаться такому удивительному самообладанию у пятерых совершенно разных людей.

Хитрость не удалась.

Вечером Моисей рассказал о своей затее и о том, что из нее вышло, Аарону.

– Мне хотелось сохранить все в глубокой тайне, брат мой, поэтому я не сказал ничего даже тебе, – повинился он, опасаясь, что брат может обидеться за недоверие. – Думал – вот все получится, тогда и скажу, а ничего не получилось, и я не могу понять – почему так произошло. Я попросил Элиуда повторить то, что он говорил, и увидел, что в это можно было поверить. Я теряюсь в догадках, мысли путаются, и я ничего не могу понять.

– На все воля Божья, – ответил Аарон. – Ему было угодно, чтобы ты увел людей из Египта, и Он сказал об этом тебе и помог тебе. Ему было угодно избавить нас от преследования, и Он утопил фараоново войско в море. Я склонен подозревать, что сейчас Господь испытывает веру и верность своего народа. Твое дело – вести людей, а с предателями все решится в положенное время.

– Мое дело – отвечать за этих людей перед Господом! – напомнил Моисей. – Как я могу смириться с тем, что людей травят, что их оставляют без воды, что на них напускают змей… Я во всем полагаюсь на Господа, но полагаться не означает сидеть сложа руки и ожидать разных благ. Земля родит по воле Господней, но не вспахивается сама собой. Зерно прорастает в земле, но не может попасть в нее без сеятеля! Колос вырастает, но если его не сжать вовремя, то зерно из него просыпается на землю… Трудом мы славим Господа, а не праздностью! И может быть так, что Господь испытывает не народ наш, а меня! Если я достоин стоять во главе и вести за собой, то должен уметь оберегать! Разве не так?!

– Что мы будем делать дальше? – спросил вдруг Аарон.

– Будем считать, что предатель не захотел хватать приманку, которую мы ему подсунули, или же мы подсовывали ее не тому, кому надо, – немного подумав, ответил Моисей. – Значит – нужна другая приманка, и она должна быть такой, чтобы ее видели все, а схватить ее попытался бы только предатель. Мы должны вынудить предателя показать нам свое истинное лицо, проявить свою сущность. У нас есть в запасе день-другой, вдруг кто-то из пяти придет к Элиуду и начнет склонять его к служению фараону. Все же у моей хитрости есть две стороны. С одной стороны, предателем является тот, кто не донесет на Элиуда, с другой – предатель, если, конечно, он не заподозрит обмана, не сможет отказаться от такого помощника, как Элиуд. Долго выжидать он не станет, но день-другой может понадобиться ему на обдумывание и выжидание подходящего момента. У нас с тобой есть один или два дня, Аарон. За это время нам надо придумать, как заставить лисицу вылезти из своей норы.

– Будем думать, – сказал Аарон и, немного поколебавшись, добавил: – Почтенный Нахшон сказал мне, что не осталось почти никого из моавитян, египтян и людей из других народов, которые присоединились к нам ранее. Все ушли, поодиночке или скопом. Меня это известие расстроило…

– А меня обрадовало! – с неожиданной суровостью произнес Моисей. – Если их вдохновляли только мечты о земле, текущей молоком и медом, то пусть уходят! И больше я не хочу ничего слышать о тех, кто оставил нас! Сердце мое и помыслы мои с теми, кто идет дальше!