Ной пришел, когда все домочадцы уже собрались за длинным столом (только сейчас стол был пуст), и сел на свое место во главе его.

– Времени мало, – сказал он, обводя собравшихся взглядом. – Времени мало, и пора бы нам поговорить начистоту, ничего не утаивая. Но прежде поздравим нашего Хама с удачным сватовством. Всего одна ночь осталась до того, как приведет он в дом жену!

– Поздравляю, брат Хам! – сказал Сим. – Надеюсь, что эту ночь ты проведешь дома, а не где-то вне его по своему обыкновению.

– Спасибо, брат! – ответил Хам. – Если бы ты не ложился спать сразу же после ужина, ты бы заметил, что я уже которую ночь ночую дома.

Вслед за Симом поздравили Хама все остальные.

– Я так боялась, что братец Хам может взять в жены кого-то из числа злых и сварливых, – простодушно призналась Шева, – но Гишара совсем не такая, характер у нее добрый и покладистый.

– Все одобряют твое решение, сын мой, и радуются за тебя, начиная с меня и заканчивая Шевой, – сказал Хаму Ной. – Надеюсь, что жена твоя никогда не разочарует тебя, а ты не разочаруешь ее.

– И вместе вы не разочаруете нас! – добавила Эмзара.

– Завтра вечером устроим праздничный ужин в честь женитьбы Хама, – сказал Ной. – Накроем обильный стол и попируем на славу, ибо есть повод. Завтра повеселимся, а сегодня поговорим о том, что печалит мое сердце.

Ной сделал паузу. Домочадцы его подобрались, понимая, что речь сейчас пойдет о важном, улыбки сошли с их уст, а взгляды из веселых стали серьезными.

– Все мы понимаем, что Господь оказал нам великую честь, избрав нас из числа прочих для того, чтобы заключить договор с нами и дать нам возможность спастись, – начал Ной. – Все мы, без исключения, должны быть достойны этой величайшей чести, должны блюсти себя и сторониться скверны, ибо осквернившие себя недостойны спасения. Есть ли среди вас кто-то, кто осмелится возразить мне, или кто-то, кто со мной не согласен?

Взгляд Иафета потускнел и налился тоской. Ной заметил это. Остальные же продолжали сидеть, как сидели и не сводили глаз с Ноя.

– Все знают, что сосед наш Ирад был убит, – продолжал Ной, – но не все знают, что я подозревал в убийстве то Хама, который одно время предавался блуду с Хоар и мог через то иметь ссору с Ирадом, то Иафета, который со дня убийства соседа нашего изменился и из прежнего весельчака стал печальным…

Хам тяжело вздохнул. Иафет потупил взор и покраснел. Эмзара зажгла все три масляных светильника, поэтому в трапезной было светло, и все заметили, что цвет лица Иафета изменился. Шева ахнула и сокрушенно покачала головой.

– Убийца не может войти в Ковчег, и я хочу быть уверен в том, что никто из сыновей моих не причастен к убийству Ирада. Не ради возмездия, а ради нашего общего спасения спрашиваю я и пытаюсь постичь истину! Какое может быть возмездие от меня, если грешникам осталось грешить шесть дней, а там воздаст им Господь! Но я должен знать правду! Я должен быть уверен в достойных и не должен доверять недостойным. Час правды наступил, и я хочу знать все!..

Сейчас говорил не прежний Ной, добрый, все понимающий, предпочитающий увещевания требованиям, боящийся обидеть неосторожным словом. Сейчас говорил праведник, удостоенный Высшего доверия, и нетерпимый к злу. Он не просил, а требовал, не спрашивал, а повелевал, и голос его звучал по-другому, не так, как всегда. Обычно Ной говорил негромко, но веско, с сознанием своей правоты и уверенностью в том, что его должны понять. Сейчас же голос его казался оглушающе громким, и каждое из сказанных слов эхом отдавалось в ушах слушающих. Нельзя солгать, нельзя не ответить, когда тебя так спрашивают.

– Сегодня кузнец Гидвон сказал мне, что убийцу Ирада вижу я каждый день! Он не просто сказал, он поклялся в том своим ремеслом! Гидвону не известно, что срок, отпущенный этому грешному миру, исчисляется уже не годами и не седмицами, а днями! Он не стал бы клясться своим ремеслом, если бы солгал! Так нет ли убийцы среди вас? Может, то не Хам и не Иафет, а ты – Сим?! Или ты – Эмзара?! Или ты, Сана?! Или ты, Шева?! Господь милостив, и он дарует спасение раскаявшемуся грешнику, ибо раскаяние грешника, если оно исходит от чистого сердца, угоднее Господу любой самой праведной праведности! Когда я говорю: «убийца да не войдет в Ковчег», я говорю о не раскаявшемся! Тот, кто осознает и покается, получит спасение, но знайте, что срок, отпущенный вам для покаяния, мал и продолжает уменьшаться! Я сказал все, что хотел сказать, и хочу теперь слушать вас. Первым говори ты, Иафет, как положено по установленному между нами обычаю! И ничего не утаивай, ибо время недомолвок прошло!

Обычай, согласно которому, во время обсуждения каких-то дел в кругу семьи, первым высказывался младший, установил сам Ной, рассудив, что если он начнет говорить первым и скажет свое мнение, то никакого обсуждения не получится – все с ним согласятся, только и всего. В результате сыновья так никогда не научатся думать и принимать решения, а сам Ной рискует впасть в грех гордыни, считая себя непогрешимым и никогда не ошибающимся, хотя известно, что только Господь непогрешим и никогда не ошибается. Лучше пусть первыми говорят сыновья, начиная с младшего. Эмзара иногда говорила Ною полушутя-полусерьезно, когда их никто не мог слышать, что Иафет не должен высказываться первым, потому что он, будучи младше годами, превосходит умом обоих своих братьев, вместе взятых. Ной не возражал жене и не соглашался с ней, но в глубине души сознавал, что она права. Силой из братьев выделялся Сим, хитростью и ловкостью Хам, а умом Иафет. Однажды Эмзара спросила Ноя, чем хитрость отличается от ума. Ной ответил: «Хитрый найдет удобный путь, но направление укажет ему умный». Ответ так пришелся Эмзаре по сердцу, что она запомнила его и повторяла время от времени.

– Я хотел бы остаться наедине с тобой, отец, – попросил Иафет.

– Говори при всех! – ответил Ной. – Все мы одна семья, и не должно быть у нас тайн друг от друга, особенно сейчас! Время разговоров с глазу на глаз прошло, сын мой. Говори при всех и говори сейчас, ибо слишком долго скрывал ты то, что скрываешь!

– Раз ты велишь, отец, то я скажу, – помедлив, ответил Иафет и уже с каким-то отчаянием повторил: – Я скажу все! Я видел тебя отец в то самое утро!

– То самое утро, это утро, когда убили несчастного Ирада? – уточнил Ной.

Иафет кивнул. Пальцы рук его, лежавших на столе, задрожали, и Иафет убрал руки под стол.

– Редко в какое утро ты не видишь меня, сын мой, – сказал Ной. – Разве что я уйду куда-то очень рано, пока все спят, или ты уйдешь. Что особенного в том, что ты видел меня утром? Объясни!

– Я видел тебя на поле, отец, – тихо, почти шепотом, сказал Иафет и по тому, как менялся цвет лица его с красного на бледный, и по тому, как смотрел он вниз перед собой, избегая поднимать глаз, можно было догадаться о том, что слова даются ему с великим трудом. – Я видел тебя на поле Ирада, видел, как ты подошел к нему…

– Не было такого! – удивился Ной. – Ты что-то путаешь, сын мой. Не видел я Ирада в день его убийства, не подходил к нему и не разговаривал с ним. Хам видел его, а не я. Верно я говорю, Хам?

– Верно, – подтвердил Хам. – Я видел Ирада и говорил с ним!

– Но я видел тебя, отец, – повторил Иафет (он по-прежнему говорил тихо и не поднимал взора), – тебя, а не Хама. Я видел, как ты подошел к Ираду, видел, как вы разговаривали недолго, видел, как он обернулся и…

Иафет умолк.

– Говори же! – подбодрил его Ной, уже догадываясь, что он услышит.

– Я видел, как ты взмахнул рукой и Ирад упал, а потом ты быстро ушел прочь!..

Женщины дружно ахнули, Шева еще и зажала рот рукой, словно сдерживая крик. Хам издал звук, похожий на кашель, а Сим стукнул кулаком по столу, не очень сильно стукнул, но тяжелый стол, который можно передвигать только вдвоем, дрогнул.

«Вот, делали на века, – машинально подумал Ной, – а придется бросить».

Стол сделал из дуба еще дед Метушелах. Наверное, делал и представлял, как стол будет служить многим поколениям потомков.

«Погрузим стол на повозку и отвезем к Ковчегу, – решил Ной. – Хороший стол нужен всегда, и в Ковчеге для него найдется место. Да и как обойтись без стола? А как обойтись без памяти?»

Было не совсем уместно думать о столе, когда сын твой рассказывает о том, как ты убил, хотя ты не убивал, но что поделать – мысли приходят, не спрашивая дозволения.

– Я подбежал к Ираду, но он был уже мертв, а из спины его торчал нож, – продолжал Иафет. – Я понял, что помочь ему не смогу. Тогда я тоже ушел и не помню, где я ходил, поскольку пребывал в смятении… И с тех пор я думал о том, что мне делать и как мне жить с тем, что я видел…

«Как я раньше не догадался! – не удивился, а ужаснулся своему скудоумию Ной. – Ведь мог же, мог! Обязан был догадаться! Бедный Иафет! Каково ему было жить с такой тяжестью на сердце? Вот почему он не захотел ничего говорить, когда мы сидели в яме! Он пытался выгородить меня, а я подозревал его! А что он думал обо мне?! Не иначе как считал меня искуснейшим из лицемеров и хитрейшим из притворщиков, ведь я столько говорил об убийстве Ирада! Бедный Иафет! Глупый Иафет, глупый, несмотря на свой ум! Почему бы не прийти сразу ко мне и не рассказать?! Сколько времени потеряно! Сколько напрасных страданий!»

Иафет поднял голову и смотрел на Ноя. Все остальные тоже смотрели на Ноя и ждали, что он скажет.

– То был не я! – сказал Ной, обводя домочадцев взглядом. – В ту ночь был мне Голос свыше и лежал я без памяти в своей молельне долго, пока Эмзара не стала трясти меня. А потом я сидел в саду нашем, все знают, что есть у меня там особое место для отдыха, и думал. И там же я услышал от Шевы про то, что убили Ирада. Только после этого пришел я на соседское поле и увидел Ирада бездыханным. Иафет видел кого-то другого, кто был похож на меня!

– У него были такие же одежды, как у тебя, отец, – сказал Иафет.

– Что с того?! – спросил Сим. – Отец наш рядится в простые одежды, таких много.

– У него была такая же борода, как у тебя, отец, – сказал Иафет.

– Таких бород, не очень длинных, но и не коротких, много! – снова возразил Сим. – И большинство из них черные, как у отца, и только у некоторых рыжие, а у стариков седые. Вот если бы отец наш был рыжебородым…

– И он был перепоясан веревкой!

Тут и Сим не нашел, что возразить, потому что веревкой перепоясывался один только Ной и никто более. Даже у нищих бродяг были пояса, ветхие, грязные, но пояса, или не было никаких. Пояс считался признаком достоинства, неизвестно, кто это выдумал, но все так считали. Многие украшали пояса вышивкой и цепляли к ним подвески из драгоценных металлов, желая подчеркнуть тем самым свое богатство, хотя на самом деле пояса служили только для удобства, чтобы одежды не развевались на ветру да чтобы было куда пристроить топор во время перерыва в работе. Ной считал, что если простая веревка хорошо служит, выполняя свое предназначение, то нечего и желать большего. Зачем желать? Из-за того, что есть деньги на роскошный пояс? Так не лучше ли употребить эти деньги с пользой, например – отдать нуждающимся? Многие видели в веревке Ноя намерение обособиться от прочих людей, или намерение подчеркнуть свою исключительность, или же какую-то похвальбу… Много объяснений приходило в голову людям, кроме одного – если можно обойтись простой веревкой, то зачем же желать большего?

– А что ты делал в поле?! – спросил Сим у Иафета, потому что ему очень хотелось сказать хоть что-то.

– Я ходил смотреть на всходы, – ответил Иафет. – В одном месте на нашем поле я посыпал землю золой и наблюдаю, не станет ли пшеница расти там лучше.

– И что же? – заинтересовался Ной. – Лучше растет пшеница?

– До урожая уже не дойдет, но видно, что лучше, – ответил Иафет, удивляясь отцовскому интересу.

– А кто еще мог перепоясаться веревкой? – спросила Эмзара, возвращая разговор в прежнее русло, и сама же ответила: – Только тот, кто хотел, чтобы его приняли за Ноя! Или есть здесь такие, кто думает, что муж мой убил соседа нашего, а сейчас сидит здесь и лжет нам?!

Глаза Эмзары сощурились, превратившись в узкие щелочки, и вся она напряглась. Казалось, что если кто-то осмелится возразить ей, то она набросится на него, подобно дикой кошке, набрасывающейся на добычу, и растерзает. Но никто и не думал возражать. Домочадцы молча переглядывались друг с дружкой и недоуменно качали головами.

– То был не я! – повторил Ной, словно кто-то нуждался в этом подтверждении. – И я могу догадаться, кто это был.

– Наш староста или кто-то из его приспешников! – сказал Сим и снова ударил кулаком по столу, на этот раз куда сильнее прежнего. – Или он действовал по поручению правителя Я вала или по своему почину, желая выслужиться перед ним! Кому еще может хотеться опорочить отца?

– Не пожалели Ирада для такого гнусного дела! – ахнула Сана. – Как можно…

– Жалость неведома ни нашему старосте, ни нашему правителю, – сказал Хам. – До сих пор не могу понять, как нас выпустили из ямы…

– Ты меня удивляешь, Хам! – укорил Ной. – Разве не вместе с тобой мы благодарили Того, кто хранит нас? Кто такой Явал? Соринка на ветру! У наших судеб есть один Вершитель, а ты говоришь «не могу понять, как нас выпустили из ямы»!

– Что поделать, отец, – Хам смутился и покраснел, – если есть у меня такое свойство – сначала скажу, а потом думаю о том, правильно ли я сказал…

– Завтра же утром я выбью признание из Сеха! – сказал Сим, хмурясь и играя желваками. – Если не он сделал это, так с его ведома сделали!

– Завтра утром, как только рассветет, ты вместе с Хамом пойдешь к Гишаре, и вы приведете ее сюда и принесете ее имущество, – сказал Ной тоном, не допускающим возражений. – Когда закончите, запряжете в две повозки волов и поедете к Атшару за деревом. Потом присоединитесь к нам с Иафетом, и мы продолжим строить Ковчег… А старосту, если он встретится вам по дороге, вы обойдете за двадцать шагов и не станете заговаривать с ним. Такова моя воля! Вы поняли меня?!

– Поняли, отец! – ответил за обоих Сим. – Но разве можно оставить так…

– Господь все видит и ничего не оставит без воздаяния! – сказал Ной. – Ему было угодно сделать так, чтобы никто не видел меня, кроме Иафета, и злодейство не принесло негодяям ожидаемой пользы. Шесть дней остается, если кто забыл! Шесть дней – и будет всем воздано величайшим из воздаяний! Оставьте старосту, оставьте слуг его, оставьте неправедного правителя, считайте, что их уже нет! Завтра мы строим Ковчег, а вечером пируем, потому что сын мой Хам привел в дом жену и это великая радость, а еще потому, что сегодня между нами не осталось недомолвок! Или ты не все сказал, Иафет?!

– Все, отец, – ответил Иафет. – Прости меня, что я мог так думать о тебе и не догадался, что все это могло быть кознями неправедных! Но ты, то есть убийца… был так похож… Ты иногда говоришь, что я умен, отец, но, на самом деле, у цыпленка больше ума, чем у меня!

– Не наговаривай на себя и не казнись. – Ной привстал и протянул руку через стол, чтобы ободряюще похлопать Иафета по плечу (тот сидел слева от него, после Сима). – Это было испытание, и ты достойно выдержал его… Ты не поддался искушению и не отвратился от меня, хоть и было видно, насколько тебе тяжело…

– Не хвали меня, отец, я того недостоин! – Иафет закрыл лицо руками, встал и вышел.

Шева переглянулась с Эмзарой и вышла следом за мужем.

– Какой сегодня день! – сказал Ной, не глядя ни на кого и ни к кому не обращаясь. – Столько удивительных событий! Целый день Господь одаряет нас! Он послал нам деньги для покупки дерева и припасов. Он дал нам сил втрое больше обычного. Он дал Хаму жену, лучше которой нельзя было желать. Он помог нам обрести спокойствие… Давайте же возблагодарим Господа!

Все встали и начали молиться.

После молитвы разошлись кто куда. Ной пошел к себе в спальню, а Сим и Хам вышли во двор к сидящему там Иафету, Ной слышал их голоса, но слышал недолго. День выдался богатый на события и утомительный. Сил у Ноя было ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы дойти до ложа, сбросить верхнюю одежду, лечь и укрыться покрывалом.

«Я покончу со всеми, кто живет на земле: она переполнена их злодеяниями, – звучал в ушах засыпающего Ноя Голос. – Я уничтожу их всех, а с ними и всю землю. Но ты сделай себе из дерева гофер ковчег и устрой в нем отсеки, а изнутри и снаружи обмажь его смолой. Пусть он будет в длину триста локтей, в ширину – пятьдесят, а в высоту – тридцать. Сделай крышу – так, чтобы сверху она выступала на один локоть. Сбоку сделай дверь. Пусть будут в ковчеге первый ярус, второй и третий. Я затоплю землю и уничтожу на ней всех, в ком есть дыхание жизни. Все, кто живет на земле, погибнут. Но с тобою будет у Меня договор, что Я беру тебя под свое покровительство. Ты войдешь в ковчег – с сыновьями, женой и женами сыновей…»

«Теперь все трое сыновей моих войдут в Ковчег с женами, – порадовался Ной, проваливаясь в мягкую черноту сна. – И все трое сыновей моих чисты. Есть у них грехи, но невелики они…»

Насколько невелики грехи сыновей, Ной додумать уже не успел. Сон пришел к нему и принес видение потопа. Сегодня это видение было красочным, как никогда и столь же устрашающим. Если раньше, во время прошлых снов, Ной взирал на потоп откуда-то со стороны, то сейчас он был в самой гуще потопа. Он был тем, над которым стеной нависала огромная водяная гора, он был тем, кого подхватывала волна и кружила в нескончаемом водовороте, он был тем, кого подбрасывало, да так высоко, что он разбивался о водную гладь, словно о землю… Это его легкие наполнялись водой, это он опускался на дно, умирая, это он видел, как уходит под воду его дом, это он видел, как тонут те, кто ему дорог… Весь ужас потопа, вся боль его, вся горечь невосполнимых утрат вошла во сне в сердце Ноя, наполняя его скорбью и надеждой.

Ной скорбел по обреченному на гибель миру, пусть то и был мир неправедных, и прежде, но мера его скорби не была столь велика.

Ной надеялся на спасение и прежде, но надежда не была такой сильной, такой пронзительной, такой трепетной. Только, увидев воочию всю мощь божественного гнева, можно оценить его неотвратимость и понять, как повезло тебе и твоей семье, как повезло тем, с кем Всевышний заключил договор, послав им спасение.

Там, где сшибались тучи, сверкали молнии, там, где сшибались волны, разлеталось вокруг неисчислимое количество водяных брызг, небо было черным, вода была черной, небо сливалось с водой, а вода с небом и посреди буйства стихии погибал и тут же возрождался для того, чтобы погибнуть, праведник по имени Ной, познавая меру Господнего гнева. Ту самую меру, которую ему не дано было испытать на себе, но надо было познать ее, чтобы унести с собой это знание и передать его потомкам своим.

Для кого потоп, как не для тех, кому предстоит жить дальше? То, что послужило возмездием для одних, послужит назиданием для других. Не угрозой, но назиданием – вот дано вам благо великое, и вот, что случится с теми, кто дерзнет пренебречь этим благом. Одна мера у всего сущего, но два исхода – к добру и ко злу.