Из сказанного не следует, что Зиновьев стал с годами славянофилом. Всю жизнь он полемизировал именно с либералами и демократами, а про славянофилов ничего и не сказал, - но это оттого лишь, что либералы и демократы были его непосредственным окружением. Они были его семьей, а в родном человеке острее, чем в чужих, замечаешь фальшь - разве есть дело до чужого? И что ему было делить со славянофилами? Он спорил с либералами и писал карикатуры на демократов - потому, что спорил с самим собой, со своими прежними заблуждениями, с тем, во что сам верил. Весь строй его мыслей, его военная юность, марксистское образование, друзья и привычки - все было демократическим. А славянофилом (несмотря на вопиюще деревенское происхождение) не был никогда. Ему и в голову не могло придти обсуждать взгляды Аксакова и Хомякова, уж тем более взгляды современных славянофилов; да это и не обсуждали в либеральной московской компании. Если же при нем начинался разговор православно-почвенный, религиозно-национальный, он морщился, вскипал, говорил грубости. «Кому сейчас это все нужно? Это же бред сивой кобылы! Я ученый и не желаю слушать кликуш!» - это была его типичная реакция.

Однако именно патриоты и славянофилы искали с ним встреч в его последние годы, и воспринимали его отказ от либерализма - как путь к корням, к русской почве. Многих интеллигентных людей новые знакомства Зиновьева шокировали: национализм в московской среде никогда не считался приличным: как ни драпируй почвенничество, а национализм и погромы из него торчат. Традиционно позицию славянофилов связывали с государственностью, с официальной линией правительства. И это всегда вызывало брезгливость у людей с хорошим вкусом.

Однако в конце прошлого века славянофильство неожиданно приобрело характер оппозиционный - и потому стало притягательным, сделалось модным быть слегка славянофилом. Конечно, все реальные интересы и карьеры располагались в западном направлении, но отметиться в националистической газете «Завтра», пойти на чтение стихов нацбола Лимонова - весьма любопытно и даже пикантно. Это стало чем-то вроде дружбы с левыми философами в Италии, напоминало приятельские отношения со скандальными рокерами. Славянофильство вдруг окрасилось в романтические тона - вместо привычного патриархально-унылого заборного колера.

В конце прошлого века, когда Россия показательно повернулась к Западу (а многим эти годы напоминают время Петровских реформ), что могли они, славянофилы, со своими запечными идеалами, противопоставить прогрессу и западной цивилизации? И рухнувшая держава, и чувство заката нации, и народная беда - все это сделало славянофилов чуть ли не столь же притягательными, какими когда-то, в советскую эпоху, были диссиденты-западники. Упорные люди, отстаивающие немодные убеждения, - сколько же было в этой позиции красоты! Вчера еще обласканы партией и правительством, сегодня выброшены на обочину, прыткие мальчики-менеджеры их обошли, но как же эти почвенники держатся! Казалось, маятник истории качнулся в другую сторону, и теперь чувство достоинства перекочевало в почвенников, а интернациональные правозащитники и абстрактные гуманисты стали отныне держимордами. Словно поворот державы сделал государственников - изгоями, изгоев - государственниками - и этот сюжетный ход всех возбуждал.

В этом месте надо сказать парадоксальную, но крайне важную вещь. Именно в моменты поворота России к Западу славянофильская позиция укрепляется - в годы застоя она не столь сильна. Однако находясь в опале, почвенная идея набирает сил, проникает в общество, постепенно возвращает былую позицию и даже осваивает новые рубежи. Вероятно, правильно будет сказать, что любой западный поворот и затевается для придания новых сил и моральных прав почвенной позиции. В наше время это происходило так

Славянофилы и националисты использовали все притягательные атрибуты подполья - точь-в-точь как диссиденты семидесятых, но с большим размахом. Сперва это было просто воем партийцев по былым привилегиям. Потом стало приобретать черты академической науки, правда, выглядело это немного странно: появились псевдонаучные труды о знаках и символах, зловещие конспирологические теории, обличения масонов, планы по строительству Пятой Российской Империи, инициации эзотерических братств, и прочая дикая алхимия. Было смешно.

Слухи ползли по Москве, по России - мол, вербуются отряды сопротивления иноземному игу, сходятся общества борцов за Россию, подбирается человек к человеку, боец к бойцу, Минин к Пожарскому. Ужо придет время, грянет возмездие оккупантам - банкирам и держателям казино! Попляшете тогда, жирные буржуи, приватизаторы народного добра.

Приятно было в это поиграть, хотя и немного страшновато: а вдруг заиграемся, они и правда станут силой? Нет, куда им! Все уже куплено и продано в России - не повернешь ни вправо, ни влево. Капитализм - вот главная сила сегодня, а власть денег интернациональна, что нам какие-то патриоты! Что могут они нынче, соколы с выдранными перьями, маршалы в отставке, беззубые упыри! Замшелые, нелепые пенсионеры - ах это даже любопытно: прочесть их желтую газетенку, не все же журнал «Форбс» читать.

Но вот уже скалится в усмешке шофер такси: «Читали список богачей из Форбса? Вот кто забрал наши деньги! А ведь списочек-то характерный! Прямо список Шиндлера!» И не замечает шофер такси, что «список Шиндлера» уже сильно поредел, уже убрали из него еврейские имена гусинских-ходорковских-смоленских-березовских: кого посадили, у кого деньги отняли, кого выслали. Уже просеяли список через частое решето, пополнили верными офицерами госбезопасности - они надежнее присмотрят за добром. Этого шофер знать не хочет, важно, что капитализм - изобретение инородцев, а русский человек русского угнетать бы не стал. Так думает шофер такси и рассказывает о том, что Льва Толстого евреи насильно держали в Ясной Поляне, не давая приехать в Петербург, что Ельцин продался евреям. И спасение для России в ее прошлом - а как бы его вернуть? Ну что на шофера-то внимание обращать, подумаешь - шофер! Однако вот и сосед в метро что-то такое сказанул, отсели вы от соседа в метро.

Слухи, но не только слухи: действительно, собираются в подвалах, выделенных домоуправлением, в бывших домах культуры стайки подростков, да и не подростков тоже. Вот уже собралась целая партия национал-большевиков, по городам России рассыпаны герои сопротивления. У них свои митинги, у них свои первичные ячейки, сходки в подвалах. Кричат, листовки печатают, флаги вывешивают. Что за хулиганство, недоумевает демократический обыватель, а его все пугают и пугают - нарукавными повязками, языческими символами, нацистскими лозунгами, страшными пророчествами. Власть держит их под контролем, волноваться не стоит, успокаивает себя демократ. И сказать им особенно нечего, молодым диким патриотам, - но когда идут они, бритые налысо, через город, орут в матюгальники свои дикие распевки, дрожат стекла в Макдональдсах - и страшно.

Во главе движения стоит писатель - ну чем не д'Аннунцио, поэт-путчист, губернатор фашистского городка, чем не Мисима, ретро-самурай, тоскующий по великой Японии. И жест будто бы вполне эстетический, красивый жест, для литературной биографии. И кстати - должны же быть у литератора убеждения или нет? Вот, скажем, у Зиновьева есть убеждения, и здесь убеждений тоже полно - пруд пруди.

И не в том дело, что идея большевизма и коммунизма (интернационализм как принцип объединения угнетенных есть ее основа) получила узко национальную окраску; и даже не в том дело, что лидером новых большевиков стал богемный поэт, полжизни проповедовавший распущенность (Чарльз Буковски и Генри Миллер были анархистами - им безразлична была социальная история, война, национальная драма, но вообразите Буковски - коммуниста), самое главное в другом. Лидером национального патриотического движения, взыскующего славы предков-большевиков, стал человек, прошедший искус Запада. Это он, поэт-плейбой, когда-то эмигрировал из Отечества и увидел коварство и корысть Запада - а потом вернулся и сделался патриотом. Это его письмо с разоблачением Запада когда-то передавали из рук в руки, как занятную салонную новость. И вот вернулся - и осудил Запад, и воззвал к былой славе Отечества. И - любопытная вещь - салонным прошлым и настоящим не поступился, на горло песне не наступил, оказалось: национализм и салон - не противоречат друг другу нисколько. Напротив, националистическая оппозиция - это даже пикантно, что-то в этом есть. Этот салонный путь - из западников в славянофилы, из эмигрантов в патриоты, из варяг в греки - этот путь стал символическим для определенной части интеллигенции. Да и правительство ничего против не имело.

Вот уже пошли по телевизору ретро-фильмы о славной стране Советов, о Сталине, вот и гимн Советского Союза вернул офицер-президент, вот и соцреализм объявили незаслуженно забытым. Но пока все в рамках приличного капитализма: оказывается, соцреализм потому вспомнили, что он имеет рыночную стоимость. Оказывается, эта жуткая серая мазня на рынках котируется. Ах, на рынках! Ну тогда можно спать спокойно, все идет по западным сценариям.

И ведь именно что по западным! Именно по либеральным западным образцам становится богемный поэт лидером националистической партии - это такой авангардный западный шаг. Именно по западным лекалам идет рекламная кампания национализма. Именно на западный манер сделались оппозицией вчерашние маршалы и партийцы, и в их мрачных пьяных сходках было что-то от собрания венты карбонариев. И надо было вдоволь начитаться западной литературы фэнтези, чтобы найти удовольствие в диких сказах о рунических письменах, премордиальном братстве и прочей мутной эзотерике.

У прыщавых юнцов образовались благолепные шаманы, ведуны и кудесники. Они объясняли молодой поросли значение рун и начертание славянской судьбы, проповедовали судьбоносное значение евразийства, читали провиденциальные труды Хаусхофера и Макиндера (геополитика сделалась модной наукой), рассказывали о великой «серединной земле», heartland, в которой концентрируются живые токи Европы. Рассказывали про то, что капитализм и коммунизм не дали свершиться великому плану становления Евразии, рассорили двух евразийских медиумов - Гитлера и Сталина, столкнули лбами атлантические ростовщики два пассионарных народа Европы.

О, разумеется, учителя были умнее и глубже учеников, а иные и совсем хороши - в конце концов, они искали пути спасения Родины, и упрекнуть за это трудно. Но - следуя рецепту Флоренского: «что правильнее: обучать больного медицине или дать лекарство?» - они впихивали в неокрепших отроков такую мешанину из ультра национальной атрибутики, что сводили юношей с ума. И если спросить: нарочно ли вместо классического исторического образования детям давали это варево из тантрических текстов, имперской тоски, Третьего пути - то внятного ответа не получишь.

И слушали юнцы, - те неудачники, что не пробились в менеджеры среднего звена, а так и работают уборщиками в Макдональдсах, - слушали байки о сакральном величии своей нации, о людях «долгой воли». И пустили этот термин Юлиуса Эволы «люди долгой воли», в знак того, что мы ждем своего часа, терпения у нас хватит. Перетерпим власть атлантического капитала, а потом - ух! Развернемся во всей своей традиционалистской, пассионарной, эзотерической мощи! И слов загадочно-значительных напустили для юношества - так, брошюра одного из идеологов евразийства снабжена была анонсом: «философский метафизический компендиум экстраординарных откровений запредельного знания». Ахнешь - да и прильнешь к брошюре.

И обратились к великому эзотерическому откровению фашизма, и увидали в нем надежный Третий путь.

Когда либеральная толпа 93-го года скандировала «Фашизм не пройдет!», она совсем не тех персонажей боялась, кого следовало бояться. Те, вчерашние работяги, возжелавшие процента с прибыли богачей, - они фашистами нимало не были, они и про «консервативную революцию» ничего не слышали, и про теорию элит не понимали. Это была просто толпа - и интеллигенты испугались толпы. Тем временем идеалы фашизма пестовались поодаль, бережно хранились, в ожидании, пока интеллигенция не оттолкнет народ, не предаст его. И куда прикажете податься бедному народу - вся вина которого состоит в том лишь, что он народ? Вот тогда национальному движению дорога будет открыта.

И странный эффект социальной растерянности: прежде понятия «национализм» и «национал-патриотизм» вызывали только брезгливость у интеллигентного человека. У отцов живы в памяти кампании против космополитов и дело врачей, а деды - те помнили и погромы. Жива была в памяти война и расовая теория Гитлера, газовые камеры, в которых душили евреев. И стыд был вчера еще силен в обществе - нормальный гражданский стыд за то, что кого-то могут замучить по причине его неверного происхождения. Казалось, эту инъекцию стыда общество получило надолго - но нет, совсем нет! К ним, к ведунам-евразийцам, к диким певцам Пятой Империи Российской, к национал-патриотам потянулись вполне приличные люди - кто из эстетического любопытства, кто а поисках острых ощущений, а кто оттого, что другой оппозиции капиталистической казарме просто нет.

Парадоксальным образом, для того чтобы отторгнуть эти явления как анти-гуманистические, явления вопиюще дурного вкуса, исключительно пошлые - надо будет заодно отказаться от многого в свободной культуре Запада, от такого, что уже вошло в обиход современного салона. Особенность мутации состоит в том, что национализм перенял эстетику западного модернизма, он стал авангардом общественного сознания. Чтобы сказать, что поэт, водящий за собой ватагу бритых наголо головорезов, - это гадко, надо также признать, что культовый писатель, фотографирующийся голым с самурайским мечом в руках и устраивающий путч на военной базе, - это тоже довольно противно. Надо будет сказать, что д'Аннунцио и Мисима - это невероятная безвкусица, что Йозеф Бойс - язычник, фашист и дурак, что авангардизм современного мира - это редукция христианского искусства в угоду паганизму. Надо будет сказать, что свободное самовыражение индивида в современном западном обществе - это в большинстве случаев просто развлекательный шум, поскольку этому индивиду выразить совершенно нечего. Надо будет назвать современный авангард тем словом, какое он заслужил, - салонная пошлость. Но ведь так никто сказать не осмеливается, мы живем в мире фетишей. И не приходится жаловаться, что один из фетишей вдруг оказывается нацистским. Он вообще-то обязательно таким окажется - идолы они обычно все таковы. Но неужели можно свалить одного идола, не тронув другого?

А раз принимаешь пра-символы Бойса, квадратики Малевича и прочую иррациональную магическую атрибутику, отчего бы заодно не принять и евразийскую тематику с ее магическими элементами. Шаманизм культуры двадцатого века стал общим местом, и либеральный интеллигент испытывал двойственное чувство от всей этой абракадабры - и опасно, а как манит! Никто, кроме самого либерального интеллигента не виноват в том, что почва под его ногами зашевелилась, из-под земли стал выворачиваться новый участник событий - национализм.

Произошло нечто очень простое, очень предсказуемое: национализм вооружился западной эстетикой - точно так, же как это сделал некогда царь Петр. Реформатор Петр разрешил цивилизаторский вопрос по-солдатски просто: объявил собственный народ варварами и строительным материалом, и прилепил на корявое крепостное здание России европейский фасад с колоннами. Так же точно решился вопрос нового национализма сегодня.

Пока новоявленные Герцен и Тургенев выясняли, что же потребно русскому народу: социализм, демократия, революция или либеральная цивилизация, - начальство осваивало совсем иную идеологию. Справедливости ради надо отметить, что современные Тургенев с Герценом не были бескорыстными борцами за истину - но верткими служилыми людьми, лакеями при капитале, а таким людям не пристало сетовать, что начальство их обмануло: уж если служишь по найму, то приготовься и к тому, что тебя уволят. Начальство присматривалось, прислушивалось, использовало те из служебных записок, что годились - и, как результат, образовало идеологию, в которой западные методы управления используются наряду со славянофильской риторикой, и все это для достижения абсолютно архаичной, привычной модели тотальной власти. Да так ли противоречит это западному правлению, как кажется? В конце концов, политика Гизо и теория Карла Шмитта - разве они не описывают необходимость номенклатурного правления?

И национализм, и славянофильство - чем же они могут помешать новой элите? Разве касте браминов не нужны кшатрии? Отчего бы не прикормить националистов, не подержать их у стремени? Так банды рэкетиров, чьи паханы теперь заседают в Госдуме, никто и не думал распускать: рядовым исполнителям, шестеркам, по-прежнему идет зарплата, чтоб не расслаблялись пацаны, ждали приказа, полировали мастерство. И бритые мальчики-нацисты тоже ждут своего эзотерического часа.

Россию шатало как пьяного меж двух осин - кидало то к демократам, то к либералам, - но путь казался самому пьяному прямым: дорога ведет в цивилизацию. А начальство глядело, как его шатает, выгадывало, выжидало. И выждало. Отчего-то в мозгах либеральной интеллигенции сложилось наивное убеждение, что с национализмом надо бороться западным влиянием, прогрессом, средствами дизайна, абстрактного искусства, высокой модой и инсталляциями. На самом деле все эти замечательные вещи фашизму и национализму нисколько не мешают. Напротив.

В эти пьяные годы, в годы воровства и холуйства, пока демократы выясняли, который из них люб власти, пока политологи придумывали, как подтасовать очередные выборы, - в эти годы выковывалась новая русская имперская идеология. Начальство у нас терпеливое, наши правители это «люди долгой воли», если пользоваться термином Эволы. Либералам они давали завязать связи на Западе, привлечь инвестиции, покататься по разным странам. И одновременно пестовали неграмотных юнцов с шестистрелами на рукавах, с безумным блеском в очах, с обиженными взглядами. Придет время, они понадобятся, эти «молодые волкодавы» (цитата из песенки, которую они сами любят: «бритый затылок, черный рукав, это идет молодой волкодав»). Их руками утвердится «новый порядок», когда основы - цивилизаторские, прогрессивные основы - будут завезены отрядами снабженцев-западников. Вот еще завезем тех. оборудование - и можно начинать. Вот еще немного достроим с помощью Запада нашу отечественную модель демократии - и можно спускать с поводка прикормленных юнцов.

Бедные западники, наивные либералы, как искренне они строят Новую империю, как уповают на прогрессивное начальство, которое тоже любит рок- оперу и устриц! Они даже встречаются на концертах с начальством, они пользуются одинаковыми кредитными карточками, у них есть общие знакомые - и мнится: ну уж это навсегда теперь, это общая цивилизация такая. А начальство просто ждет, пока банковское дело наладят, пока компьютерам молодежь обучится. А там - поглядим.

У нас по недоразумению считают западником Петра Первого на том лишь основании, что он учился у Запада. А то, что эти уроки нужны именно для войны с Западом, для вырывания у Швеции приморского куска, для окончательного подавления вольностей Малороссии - про это знать необязательно. Позвольте, так какой же Петр западник - если он как раз с Западом воевал? Вот Ленин, например, с Западом помирился - заключил Брестский мир. А Петр - воевал. Как так? Непонятно. Именно с Петра началось подлинное закабаление Малороссии - в нарушение всех бывших при объединении договоренностей. То, что именно с Петра Первого принцип престолонаследия в России был разрушен, и произвол в выборе преемника стал принципом русской монархии - про это мы знать не хотим. Однако именно Петр законом от 5 февраля 1722 года отменил прежний порядок соборного собрания, заменив его личным усмотрением царствующего монарха. Никогда, «ни в какой стране верховная власть не проходила по такой ломаной линии», - говорит Ключевский, - и в дальнейшем наши просвещеннейшие монархи «достигали власти не по какому-либо порядку, установленному законом и обычаем, но случайно, путем дворцового переворота или придворной интриги». Надо обладать поистине титаническим воображением, чтобы в произволе, навязанном преобразователем, усмотреть западный тип либерального порядка. Это безусловно был порядок - но порядок, присущий нашей земле, тот самый порядок, что сегодня возродился в институте преемников. И если это время считать временем зарождения подлинной российской цивилизации - то наша цивилизация получила самое отвратительное воспитание. «Зерна российской цивилизации согрелись и взошли в грязи регентства», - сказал однажды де Местр, а сегодня мы вправе добавить, что зерна российской рыночной демократии согрелись и взошли в грязи разбоя и холуйства. И привычка благодарить правителей за даденную свободу - холуйская привычка, поскольку свобода принадлежит человеку по праву рождения, и благодарить за нее зазорно. Нет оснований умиляться просвещенности монарха - на это может подвигнуть только вековая рабская привычка смотреть снизу вверх. А никто из российских владетельных хамов не заслужил такого взгляда.

То, что просвещенная Екатерина ввела на Украине крепостное право, то, что при ее просветительном правлении случилось восстание доведенных до крайности рабов, - про это знать не хотим. Мы видим в царице - подругу энциклопедистов, мы верим в наше начальство, обуянное западными настроениями, верим в либеральную русскую власть. Немец - управляющий «крещеными медведями» (выражение Бисмарка) это ведь хорошо, думает всякий западник. Немец принесет порядок, а вместе с порядком и гражданские свободы прихватит, - и верим мы в это дикой, детской верой, вопреки историческим фактам, вопреки здравому смыслу. Откуда бы взяться в алчных немецких князьках свободолюбию? Что кроме упорства и последовательности в закрепощении принесли они в русскую власть?

А власть русская ведет себя всегда одинаково: придерживает национализм про запас, пока цены на нефть хороши, пока не переняли еще корабельного дела у Запада, не отлили новые пушки. И что бы ни строили на этой земле, какую бы социальную модель ни перенимали - в основе русского варианта всегда будет лежать один и тот же принцип - крепостничество. А прогресс этому принципу нисколько не противоречит, как выясняется.

Так, в целях прогресса вводили крепостное западничество, затем крепостное просвещение, крепостной коммунизм - а сегодня построили крепостной капитализм (или, как его застенчиво именуют, «демократическое общество с рыночным хозяйством»).

«Рабство существует в России потому, что оно необходимо, и потому, что император не может без рабства», - сказал ехидный французский католик, учитель Чаадаева. Значительно хуже то, что без рабства не может не только русский император, но и русский интеллигент-правозащитник. Условия, в которых этот интеллигент сможет обратиться на Запад, будут созданы царем лишь тогда, когда он в достаточной степени колонизирует свой народ, когда насупит на шею рабу полновесной стопой. Вот когда сложатся новые правила холуйства, тогда и можно будет заняться просвещением. Впрочем, не интеллигент, и даже не сам царь получает всю полноту власти в России, меняющей вооружение, проходящей процесс переоборудования.

Если кому-то подлинная полнота власти и достается при крепостном порядке западничества - то гвардии. Великий итог русских преобразований - символическая смерть Петра Первого! Петр слабеющей рукой вывел слова «Отдайте все…», а кому - не написал, помер. И при разрушенном институте наследия, при полном хаосе преемников и претендентов, богачей и нуворишей - реальная власть закономерно перешла к гвардии, устроившей за тридцать лет семь переворотов.

И сегодняшняя история подтвердила историю вчерашнюю. Как из либерального западничества вызревает имперский национализм, из демократии - казарменный устав, из правозащитников - офицеры госбезопасности, из западной либеральной фразеологии - почвенная доктрина; этот краткий курс русской истории нам был прочитан всего лишь за двадцать лет.

Что должен сделать писатель, который видит происходящее? В какую партию надо вступать? С молодыми волкодавами - или с западниками-на-грантах? С капслужащими новой формации - или с бритыми патриотами? Пробовать воздействовать на начальство, стать учителем власти - как того хотели некоторые из образованных и глубоких славянофилов? Но поддается ли воздействию субстанция, которая не обладает разумом, а существует лишь для того чтобы поглощать, давить, рвать? Следует отвернуться от них, уйти прочь, остаться собой. Стать отщепенцем отдельным государством, как сам про себя говорил Зиновьев. Как притягательно и смело звучит - остаться самим собой. Но кто тебя, оставшегося собой, использует - и как? В далеком семьдесят шестом году, когда Зиновьев взялся за перо, все было намного проще.