Маяковский прожил те самые тридцать семь лет, за которые гении успевают больше, чем другие за долгие годы. Он создал больше, чем любые пять поэтов вместе взятые, расшевелил русский язык так, как до него сумел лишь Пушкин. Он пересмотрел отношения художника с миром столь же радикально, как это сделал Ван Гог. Он говорил о великом с наивной простотой - как умел разве что Шекспир.

Кто еще в двадцатом веке написал шесть трагических поэм? Кто - естественно и как само собой разумеющееся - мог беседовать с солнцем? Кто - не эпитетом, но по сути - сделал поэзию вновь трагической? Кто отождествил себя с эпохой так убедительно, что время уже не существует без него? Впрочем, именно это и стало его бедой. «Лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи», - определение Сталина сделалось приговором. Либеральная цивилизация сочла эпоху революции - катастрофой, а лучший поэт катастрофы, Маяковский, стал враждебен прагматичной современности. Казалось бы, всякий поэт может увлечься чем-нибудь этаким, ярким, но не вполне хорошим, вот Блок, например, оскоромился. Однако все понимают, что Маяковский действительно любил революцию, это не поэтическое увлечение, это обдуманно и всерьез. Казалось бы, всякий поэт может ошибиться - вот, например, Булгаков написал пьесу «Батум», а Мандельштам - оду Сталину. Однако все понимают, что Булгаков и Мандельштам сделали так от страха, под влиянием обстоятельств, а Маяковский никогда и ничего не боялся, представить, что Маяковский делает нечто с перепугу - невозможно. Бояться и ошибаться поэту разрешено - но вот отменять поэтическое ремесло нельзя, он перестает быть членом цеха. Маяковский сам, самостоятельно, отменил привилегии поэта, дарованные ему ремеслом. Он, выражаясь современным бюрократическим языком, лишил себя поэтического иммунитета, и к нему предъявили те же претензии, что к комиссарам и чиновникам. Поэтический иммунитет - вещь довольно странная, но тем не менее очевидная. Негласно признано, что поэту позволено несколько больше, чем простым смертным: бытовые безобразия, долги и мелкие финансовые трюки, распутство, социальные заблуждения - все это история списывает как накладные расходы на гениальность. Так списали Эзре Паунду его фашистские настроения, д'Аннунцио - руководство гарнизоном фашистского города, Лорке - нестандартную сексуальную ориентацию, Есенину беспутная жизнь не вредит в глазах общества. Многие уважаемые литераторы выступили в поддержку фашизма (Шоу, Уэльс, Элиот, Йейтс), и однако их имена с фашизмом никто не связывает. Дело в том, что у всех этих поэтов социальное поведение существовало независимо от поэзии - мало ли, что я пью или лозунги выкрикиваю, пишу-то я все равно про березки. Бытовая трусость и некоторая моральная кривизна сопутствовали поэтическим биографиям тех лет, надо же было как-то пройти меж опасностей времени, немного виляли - кто бросит камень? В Маяковском крайне раздражает именно то, что он не вилял и грехи его - по понятиям интеллигенции - очевидны, огромны и не спрятаны. Маяковский от поэзии добровольно отказался, и не приходится удивляться, что поэзия и поэты ему не простили отказа.