Мы должны или стать России другом, поскольку у нас общие интересы в укреплении позиций против западного мира, или… готовить борьбу против наших восточных соседей1.

В. фон Бломберг

Первая мировая и российская Гражданская войны закончились — расколотый мир «собирал» новую геополитическую карту. Вновь образованные и сохранившие себя во время социальных катаклизмов государства искали партнеров, зачастую руководствуясь принципом «дружбы против общего противника». Главнокомандующий рейхсвером генерал фон Зект, главный немецкий протагонист военно–политических контактов Германии и России, считал:

«Разрыв версальского диктата может быть достигнут только тесным контактом с сильной Россией. Нравится нам коммунистическая Россия или нет — не играет никакой роли. Что нам нужно, это единственно сильная Россия с широким границами — на нашей стороне. Итак, никаких Польши и Литвы между нами… И мы получим наши восточные границы по 1914 году. Для Германии важно посредством Советской России развязать путы Антанты»2.

Умонастроения прусской военной элиты начала 20–х годов прошлого века весьма отчетливо обрисовал тогда же М. Н. Тухачевский:

«В офицерских кругах бросается в глаза упадок духа, как следствие безвыходного положения Германии после Версальского мира.

Все мечтают о каком–то «мессии» — сильном человеке, который сплотит все партии и восстановит германское могущество. С особой ненавистью относятся офицеры к социал–демократам. Один из сопровождающих нас офицеров говорил, что если бы он был рабочим, то вступил бы охотнее всего в партию Гитлера, а во вторую очередь в компартию»3.

Пребывавшая в разрухе Советская Россия искала опоры и задумывалась о «революционном» расширении границ, исходя из принципа «лучшая защита — нападение».

Для его реализации требовались современное оружие, развитая военная промышленность, новая техника. Ничего этого у страны не было — всем этим обладала Германия.

Концепция двустороннего военного сотрудничества была намечена в результате серии секретных переговоров в Москве и Берлине в 1920—1923 годах. Его необходимость понимали все участники разворачивавшейся тогда в Советской России дискуссии между сторонниками Л. Д. Троцкого, с одной стороны, и М. В. Фрунзе, с другой, — о будущей военной доктрине.

Один из главных побудительных моментов — поражение в войне с Польшей. Оно выявило все слабые стороны РККА и заставило Москву основательно заняться военным строительством (на основе сочетания кадровой армии и территориальномилиционной системы), ввести в армии единоначалие, приступить к оснащению РККА военной техникой и подготовке квалифицированного комсостава. Итогами стали сокращение численности Красной армии с 5,5 млн (в конце 1920 года) до 600 тыс. человек (к 1 февраля 1923 года) и военная реформа в 1924—1925 годах. В начале 1921 года в военном министерстве Германии по инициативе генерала Зекта для организации сотрудничества с РККА была создана «Зондергруппа Р» (Особая группа «Россия»), в советской терминологии — «Вогру», то есть «военная группа»4.

Уже весной 1921 года в Москве появился первый уполномоченный «Зондергруппы Р» О. фон Нидермайер (личный представитель военного министра Германии). Его задачей было выявить возможности развития в России тяжелой индустрии и военной промышленности5. По итогам переговоров Политбюро ЦК РКП(б) приняло план «восстановления… военной и мирной промышленности при помощи немецкого консорциума, предложенный представителем группы виднейших военных и политических деятелей» Германии. Об этом упоминается в записке наркома иностранных дел Г. В. Чичерина в ЦК РКП(б) от 10 июля 1921 года, где говорилось:

«первоначально немцы больше всего интересовались военной промышленностью. Производимое вооружение оставалось бы у нас. Совершенно исключена возможность употребления его про тив немецких рабочих потому, что оно просто оставалось бы у нас на складах до момента новой войны. На наш вопрос, как решаются немцы оставить на складах у нас это оружие без гарантий, они отвечали, что гарантия — единство политических интересов»6.

Нарком внешней торговли Л. Б. Красин 26 сентября 1921 года писал Ленину:

«План этот надо осуществить совершенно независимо от какихлибо расчетов, получить прибыль, «заработать», поднять промышленность и т. д., тут надо щедро сыпать деньги, работая по определенному плану, не для получения прибыли, а для получения определенных полезных предметов — пороха, патронов, снарядов, пушек, аэропланов и т. д.»7.

В конце июля — начале августа 1921 года Нидермайер вновь появился в Москве: к этому времени была уже выработана линия на тесное военно–политическое сотрудничество.

В конце сентября 1921 года в Берлине состоялись секретные переговоры Красина с руководством рейхсвера, в которых с немецкой стороны принимали участие главнокомандующий рейхсвером генерал Зект, Нидермайер и другие представители германской военной элиты8.

В 1923—1924 годах официальная стратегическая доктрина Красной армии отражала взгляды М. Н. Тухачевского, формируясь на его теориях «революции извне», «стратегии сокрушения» и — «таранной стратегии» на основе «последовательных операций»9.

РККА требовала серьезных реформ, вынуждая руководство СССР оставить надежды на ближайший революционный кризис на Западе и разработать общую геополитическую концепцию. В основу ее была положена определенная М. Тухачевским в 1924 году «стратегия организации ». Она разрабатывалась им на основе итогов Первой мировой войны, с учетом тех выводов, которые делались в зарубежной (в частности, немецкой) военной печати, и переносила акцент в решении оборонных и геостратегических проблем на так называемую «маневренную » организацию использования военного потенциала страны10.

После подавления восстания на Тамбовщине у Тухачевского возникла передышка, и он отправился к семье.

«По предложению В. И. Ленина он получил отпуск на месяц и приехал к нам во Вражское, — вспоминала его сестра Елизавета Николаевна. — Михаил Николаевич приехал с женой, с ним приехали его адъютанты, водители автомашины и летчики, которые прилетели на двух самолетах (продуманно–эффектное появление 28–летнего командующего в родовом гнезде. — Ю. К.).

Приехала приятельница сестры пианистка Нина Отто, которая много играла на рояле. Лето стояло прекрасное, сад был полон яблок и груш, война окончилась, опять все собрались вместе (братья тоже приехали), и это время прошло чудесно. Все рады были опять встретиться. Михаил Николаевич много читал в этот месяц. Книги нам привозил знакомый агроном из соседнего совхоза. И, помню, Михаил Николаевич безжалостно отбирал у меня какой–нибудь начатый роман, прочитывал его сначала сам, а потом уж отдавал мне.

Помню это были романы Гюго, Дюма, сам же он также привез с собой много книг, среди них мне запомнился Эдгар По. Месяц прошел незаметно и, уезжая в Смоленск, Михаил Николаевич взял с собой меня и сестру»11.

Романтический месяц в деревне остался в прошлом:

в ближайшем будущем Тухачевскому предстояла активная деятельность на внешнем и внутреннем «фронтах». Он стал одним из главных участников и проводников советскогерманских военных контактов и одним из самых «неспокойных » и амбициозных военачальников. Западный фронт, которым он продолжал командовать, по–прежнему оставался одним из самых стратегически важных и политически болезненных. На польских границах снова сошлись интересы России и Германии. Настрой Тухачевского, куда в большей степени милитаристский, нежели идеалистически революционный, способствовал его активному стремлению контактировать с Берлином для решения задачи «расширения границ» на Запад.

Переговоры в Берлине проходили с 25 января по 17 февраля 1922 года. Наряду с обсуждением политических (установление дипотношений) и экономических (предоставление займа) проблем шло зондирование воп росов военно–промышленного сотрудничества12. Итогом стало подписание 16 апреля 1922 года в итальянском городке Рапалло советско–германского договора. Рапалльский договор давал старт долгосрочному альянсу.

Стороны взаимно отказались от всяких финансовых претензий друг к другу (возмещение военных расходов и убытков, включая реквизиции, расходы на военнопленных).

Для Советской России это означало отказ от претензий на репарации с Германии, для Германии — отказ от претензий на возмещение за национализированную частную и государственную собственность при условии, что правительство РСФСР не будет удовлетворять аналогичных претензий других государств. Договор предусматривал восстановление дипломатических и консульских отношений между двумя странами, развитие экономического сотрудничества и торговли на основе принципа наибольшего благоприятствования, также была зафиксирована готовность германского правительства «оказать возможную поддержку сообщенным ему в последнее время частными фирмами соглашениям и облегчить их проведение в жизнь».

Постановления договора вступали в силу немедленно13.

Документ дополняли письма, не подлежавшие опубликованию.

В них говорилось, что в случае признания Россией претензий в отношении какого–либо третьего государства, урегулирование этого вопроса станет предметом специальных переговоров, причем с бывшими немецкими предприятиями должны будут поступать так же, как и с однотипными предприятиями этого третьего государства.

Кроме того, германское правительство обязалось не участвовать в сделках международного экономического консорциума в России, предварительно не договорившись с правительством РСФСР14.

«Это было первое выступление побежденных против беспощадных победителей, — отметил один из представителей прусского военного ведомства Курт Штудент. — Этот договор имел эффект разорвавшейся бомбы»15…

В феврале 1923 года в Москву на две недели тайно приехала первая немецкая военная делегация. Штудент был в ее составе — как референт по воздушному флоту и газовому вооружению. В переговорах с советской стороны участвовали шеф генерального штаба Лебедев и его заместитель Шапошников. Рассматривались вопросы финансовой и технической поддержки Германией восстановления российской военной индустрии. «Мы были приятно удивлены достижениями русских, они были выше, чем мы предполагали », — записал Штудент. Темой обсуждения стало открытие немецкой авиашколы в Липецке (1925 год) и танковой — в Каме у Казани (1928 год). Планировалось также осуществлять постоянный обмен офицерами и военными инженерами. «Мы впоследствии были побеждены Красной Армией с помощью нашей же стратегии»16, — этот вывод Штудент сделал уже после Второй мировой.

В 1923 году в честь Тухачевского назван город.

«Руководителю пятой армии — освободителю Урала от белогвардейщины и Колчака — в день четвертой годовщины взятия Урала Красной Армией — Миасский горсовет им шлет пролетарский

привет; в ознаменование дня, город Миасс переименовывается в город Тухачевск — вашего имени»17.

Кроме Тухачевского только Троцкий в том же году удостоился подобной чести — Троцком стала Гатчина. (В 1926 году «Тухачевску» возвратили его прежнее название — звезда Тухачевского несколько затуманилась в то время.) В начале 1920–х годов Особый отдел Западного фронта уже отмечал Тухачевского как способного командира, но человека властного и хитрого, не терпящего возражений со стороны подчиненных, поэтому окружающего себя людьми во всем с ним согласными и угодливыми, признающими его авторитет. Было замечено, что Тухачевского больше интересует административная сторона подготовки армии к войне в ущерб вопросам стратегии и тактики. Сослуживцами он характеризовался как «способный подпоручик, которому повезло»18.

Любопытно сопоставить эту оценку с немецкими наблюдениями того же периода.

«Лучше с Тухачевским мы познакомились во время его участия с группой высокопоставленных советских офицеров в маневрах по приглашению рейхсвера в 20–х годах… Тухачевский произвел хорошее впечатление, потому что он, владея прекрасными специальными знаниями и светскими манерами, приятно выделялся из группы тогда еще неотесанных пролетарских коллег. Менее приятное впечатление он, видимо, оставил у общавшихся с ним немецких офицеров более низкого ранга. Так, например, мой многолетний сотрудник в Т 3 (отдел «Иностранные войска»), полковник Мирчински, описывал Тухачевского как чрезвычайно тщеславного и высокомерного позера, человека, на которого ни в коем случае нельзя было положиться»19, — вспоминал Штудент.

Мало известен тот факт, что Тухачевский начал ездить в Германию сразу после подписания Рапалльского договора.

Об этом упоминал, причем в сугубо семейном контексте, его тесть — К. Е. Гриневич.

«Будучи в Москве в 1922 году я ездил в г. Смоленск два раза, как первый раз, так и второй раз ездил к дочери Нине Тухачевской…

Пробыл недолго, несколько дней и возвратился в Москву.

Второй раз ездил в августе 1922 г. после того когда Тухачевский уехал заграницу. О том, что Тухачевский заграницу ездит, я знал от его секретаря Геймана. Тухачевского… я видел в его вагоне и его провожал. После отъезда Тухачевского заграницу я уехал опять к дочке в Смоленск так как она была накануне родов… Когда в 1922 г. уезжал заграницу т. Тухачевский то я действительно был на вокзале, провожал его. Был у него в вагоне. Куда он едет и цель его поездки он мне ничего не говорил»20.

В Смоленске в 1922 году у Тухачевского родилась дочь Светлана. Ее рождение праздновалось каждый месяц в течение года. И большое участие в этих праздниках принимал молодой отец21. Он страстно любил единственную дочь. И настоял на имени Светлана, сказав: «Пусть жизнь будет светлой».

Возможно, именно из заграничных вояжей Тухачевский привез интерес к входившим тогда в моду в Европе психоанализу и психофизиологии. В 1923 году в военно–научном клубе Западного фронта по инициативе Тухачевского открылся Психофизиологический кабинет, о чем немедленно сообщил окружной журнал «Революция и война».

(Кстати, в Западном округе, когда его возглавлял Тухачев ский, активно поощрялись научные и публицистические военные изыскания. Кроме журнала округ ежегодно выпускал несколько десятков тематических брошюр, посвященных различной проблематике военного дела.) Психофизиологическому кабинету надлежало решать следующие задачи:

«1. Образовать кружок для изучения основ психологии. Для этой цели при кабинете создается специальная библиотека (психология и физиология), начало коей уже заложено приобретением важнейших изданий… В дальнейшем …члены кружка принимают участие в производстве психологических экспериментов… Таким образом создается кадр экспериментаторов–психофизиологов, которые в будущем смогут выезжать в части войск со специальными заданиями.

2. Психофизиологический кабинет ставит своей задачей постановку массового психологического опыта в одной из военных школ. Целью этого опыта будет выяснить: во–первых, утомляемость среди слушателей, ее колебания в зависимости от рода работы и в течение дня, во–вторых — индивидуальную одаренность каждого отдельного испытуемого слушателя в связи с той аттестацией.., которая имеется о нем у администрации школы»22.

Отзывы, сохранившиеся о М. Тухачевском, весьма противоречивы, подчас диаметрально противоположны. Уместно будет привести здесь официальную служебную характеристику, относящуюся к 1922 году, когда Тухачевский занимал должность начальника Военной академии РККА.

«…В высокой степени инициативен, — говорилось в ней, — способен к широкому творчеству и размаху. Упорен в достижении цели. Текущую работу связывает с интенсивным самообразованием и углублением научной эрудиции. Искренне связан с революцией, отсутствие всяких внешних показных особенностей (не любит угодливого чинопочитания и т. д.). В отношении красноармейцев и комсостава прям, откровенен и доверчив, чем сильно подкупает в свою пользу. В партийно–этическом отношении безупречен. Способен вести крупную организационную работу на видных постах республики по военной линии»23.

Однако лестные характеристики отнюдь не притупляли внимания Особого отдела. Особисты пристально еле дили за морально–политическим обликом командующего Западным фронтом. В частности, в донесениях говорилось, что Тухачевский связан с «разного рода женщинами не нашего класса», что он оставляет «секретные документы в комнате стенографистки–полюбовницы», что «ходит масса анекдотов о его подвигах на пьяном и женском фронтах», что «каждый месяц возит семью в бронированном вагоне спецназначения», что «прилетал на аэроплане в свое имение…»24 Последнее наблюдение подтверждается цитированными ранее воспоминаниями сестры. Командуя Западным фронтом, Тухачевский де–факто возвратил себе бывшее отцовское имение в Смоленской губернии, где поселил свою мать и сестер. Это было потомственное имение Тухачевских, проданное еще в начале XX века. (К моменту «возвращения» Тухачевских, усадьба была брошена прежними владельцами.) Уехавший в 1922 году за рубеж генерал И. Данилов свидетельствовал:

«Милость большевиков к нему за его «подвиги» столь неограниченна, что ему возвращено даже, вопреки идеям большевизма, его имение… где хозяйничают его сестры»25.

Что до «стенографистки–полюбовницы», то ею, вероятно, была Амалия Яковлевна Протас — «адъютант командующего Западным фронтом, девица, образование среднее, беспартийная, место службы — вагон командующего »26.

Она в 1920 году около трех месяцев работала журналисткой в «снабжении Западного фронта» в г. Смоленске.

Примерно с ноября 1920 года по 1921 год сотрудница хозяйственного отдела ЧК Белоруссии (г. Минск). В 1921 году на работе в хозяйственно–материальном управлении НКПС (г. Москва). По рекомендации адъютанта М. Н. Тухачевского Геймана, с конца марта 1921 года — машинистка, с 1922 года по 1923 год — секретарь «командующего Тухачевского, Ревсовет Западного фронта»27. Как видно, рождение дочери и нежная привязанность к молодой жене не помешали командующему Западным фронтом одаривать вниманием и других.

Из донесений, наблюдений и сплетен, для которых Тухачевский давал немало поводов, сформировали досье:

у комфронта было достаточно недругов. Их появлению способствовали как успехи Тухачевского на различных фронтах, в том числе на женском и карьерном, так и его весьма непростой характер.

На заседании Политбюро ЦК 20 сентября 1923 года обсуждалось «предложение Троцкого о передаче материалов о Тухачевском в ЦКК и немедленном назначении авторитетного РВС Запфронта»28. Едва «дело Тухачевского» поступило в Парткомиссию ЦКК, по его поводу был сделан запрос заместителю Председателя РВС ССР Э. Склянскому: «Парткомиссия ЦКК просит Вас срочно прислать ей все имеющиеся у Вас материалы на Тухачевского». Однако все «дело» оказалось сведенным к «провозке семьи» в вагоне спецназначения, полетах на аэроплане в усадьбу и в наличии самой усадьбы, которая когда–то принадлежала Тухачевским.

Командующему была направлена повестка:

«ЦКК просит Вас прибыть к члену ЦКК тов. Сахаровой 24 октября 1923 г. к 12 часам дня…» Впрочем, вопреки жесткому тону резолюции Политбюро ЦК, руководство ЦКК не придало компромату на Тухачевского большого значения.

Досье было передано на рассмотрение рядовому члену ЦКК, некой Сахаровой, которая получила внятную резолюцию от руководства ЦКК: «Дело сдать в архив по заслушанию личных объяснений Тухачевского».

Тухачевский ограничился отпиской, по стилю почти вызывающей:

«По поводу заявления сообщаю, следующее: 1. Провозки семьи действительно имели место. 2. На аэроплане никогда не прилетал.

3. Усадьба, где живет моя мать, действительно принадлежала моему отцу до 1908 г., потом он ее продал. Поселилась мать с сестрами во время революции»29.

Инцидент был исчерпан — образцово–показательного разбора полетов не случилось. Однако командующего все–таки вынудили поехать в Москву. 29 октября 1923 года он присутствовал на заседании Партколлегии ЦКК, где слушался его «вопрос». Доклад, в котором были изложены обвинения М. Тухачевского в «попойках, кутежах, разлагающем влиянии на подчиненных», делал Я. Петерс, член Партколлегии ЦКК и коллегии ОГПУ. Это означало фактически передачу «дела Тухачевского» в распоряжение ОГПУ.

Гусарствующему комфронта вынесли «строгий выговор за некоммунистические поступки»30.

Поведение Тухачевского, надо заметить, мало отличалось от образа жизни других представителей советской партийно–государственной элиты. И этот образ жизни вызывал негодование тех, для кого, как декларировали большевики, делалась революция. Вот лишь одно из множества возмущенных свидетельств — письмо рабочего А. Власова Ленину:

«Дорогой Владимир Ильич, хоть ты и очень чуток, но смотри не ошибись, не будет ли слишком поздно, когда услышим голос организованного пролетариата. Ведь если раздастся этот голос, то это будет голос свинца и железа. Я всю старую войну и всю гражданскую был на фронте, командовал батальоном и полком, имею очень много товарищей как на фронте, так и в Москве, мне, как рабочему, масса верит и я, как кровно заинтересованный (а не как интеллигент) в сохранении завоеваний Революции, говорю: Да, будет поздно, ибо в сердце у каждого сознательного товарища фронтовика, привыкшего на фронте к почти полному равенству, отвыкшего от холопства, разврата и роскоши, чем окружают себя наши самые лучшие партийные товарищи, кипит ненависть негодование, когда он, раненый, бредет с одного конца города в другой, в то время как жены Склянских, Бурдуковых, Каменевых, Стекловых, Аванесовых, Таратути и прочей ниже и выше стоящей «коммунистической» публики едут на дачи в трехаршинных, с перьями райских птиц, шляпах, едут в разные «Архангельские», «Тарасовки» и прочие, отнятые рабочим классом у буржуазии особняки и дворцы, и мимо которых этим же рабочим не дают пройти, уж не говоря о пользовании»31.

Так что Тухачевский, если и выделялся из элиты, то только тем, что имение занял «свое» — родовое…

Доносы и разбирательства продолжались и не могли не раздражать Тухачевского.

«Хорошо известно, — вспоминал сотрудник Политуправления Западного военного округа И. Телятников, — какая нездоровая об становка создалась вокруг Тухачевского в начале 1924 г., незадолго до назначения его помощником начальника Штаба РККА. Поползли грязные сплетни. Исходили они, как мне казалось, от начальника Политуправления В. Н. Касаткина, человека властолюбивого и, безусловно, склонного к интригам. Неблаговидную роль играл в этом и секретарь партийной организации Васильев. Его стараниями в склочное дело было вовлечено почти все партийное бюро. В результате Тухачевский выехал к новому месту службы с очень нелестной характеристикой»32.

В ней говорилось о «неправильном отношении» М. Тухачевского «к коммунистам, подчиненным и даже об аморальном поведении»33. Примечателен в связи с этим штрих

в воспоминаниях И. Телятникова:

«На заседании партбюро, когда обсуждалась эта характеристика, Михаил Николаевич держался с завидной выдержкой и достоинством.

Но у меня создалось впечатление, что защищать себя он не умеет»34.

1 ноября 1923 года Л. Троцкий предложил Политбюро ЦК обсудить предложенную им «схему командующих фронтами, начальников штабов и командармов»35. 12 ноября 1923 года после обсуждения на Оргбюро ЦК и утверждения на Политбюро ЦК приказом РВС СССР помощником командующего Западным фронтом был назначен И. П. Уборевич. Тухачевский в это время находился вне Смоленска, он был направлен в Германию в качестве «офицера связи между РККА и рейхсвером». Уборевич фактически превратился в командующего Западным фронтом. (8 апреля 1924 года официально был назначен новый командующий уже не фронтом, а Западным военным округом А. И. Корк.36) Тухачевский с поста командующего фронтом был официально смещен 26 марта 1924 года37. Приказ о назначении его на должность помощника начальника Штаба РККА датирован 1 апреля 1924 года. Новая должность с невнятными полномочиями и статусом для Тухачевского была почти оскорбительной.

Он получил пост существенно ниже прежнего.

Кроме того, он, привыкший к «буче, боевой, кипучей», стал административно–штабным функционером, не имея к этому ни склонности, ни профессиональных навыков.

В 1924/25 учебном году в Военной академии РККА впервые начались занятия на кафедре «Ведение операций».

Тухачевский, являвшийся главным руководителем по стратегии, читал цикл лекций «Вопросы высшего командования », который был своего рода теоретическим обоснованием официального Руководства для командующих армий и фронтов, утвержденного М. В. Фрунзе в 1924 году. На его основе был также создан сборник «Армейская операция.

Работа высшего командования и полевого управления»38 с изложением сути последовательных наступательных операций, теоретических и практических вопросов их подготовки и ведения. Труд широко использовался в учебном процессе до начала 1930–х годов39. 26 сентября 1924 года Тухачевского включили в состав комиссии по выработке новой организационной структуры центрального военного аппарата. Но доминантой его деятельности оставалось международное сотрудничество.

В августе 1925 года группа высокопоставленных офицеров рейхсвера впервые присутствовала на маневрах Красной армии, открыв тем самым новое направление сотрудничества — взаимное участие наблюдателей на учениях армий обеих стран. Немецкие офицеры прибыли в Советский Союз в штатском под видом «германских рабочих–коммунистов »40. Почти в то же время группа красных командиров под видом «болгар» прибыла в Германию и присутствовала на осенних маневрах рейхсвера. Делегацию возглавлял Тухачевский, к тому моменту—член РВС СССР, заместитель начальника Штаба РККА Краскомы присутствовали на тактических занятиях отдельных родов войск, участвовали в «общих маневрах», где были представлены генералу фон Зекту41. Вернувшись, Тухачевский отчитался о поездке.

Из доклада заместителя начальника Штаба РККА М. Н. Тухачевского в Реввоенсовет СССР о результатах изучения Рейхсвера во время осенних маневров 1925 г.

«3 октября 1925 Состав и политическая характеристика Германское командование очень хорошо следило за тем, чтобы мы не вступали в общение с солдатами. Было установлено и тайное наблюдение. Так, например, во всех группах шоферы, как мы убедились, понимали по–русски, но отрицали это. Лишь с офицерами можно было говорить открыто.

Вследствие того, дать исчерпывающую картину политического состояния Рейхсвера для нас затруднительно.

Дисциплина в солдатской массе твердая и глубоко засевшая. Грубого обращения с солдатами со стороны офицеров я не замечал, со стороны же унтер–офицеров видел. Солдатский состав в подавляющей массе совершенно молодой, благодаря различного рода обходам 12–ти летнего срока службы. Одиночное обучение выдающееся…

Офицерский состав почти сплошь состоит из кавалеров ордена «Железного креста». Только молодые лейтенанты не были на войне.

Бросается в глаза громадный процент аристократов среди офицеров как строевых, так и генерального штаба, чего, по отношению к генштабу старой германской армии не было. Принадлежности к той или другой партии выяснить не удалось»42.

Тухачевский констатировал:

«Упадок духа влечет за собой бездушное отношение к военнонаучным вопросам. Германские офицеры, не исключая и большей части генерального штаба, ничего не читают, кроме уставов…Отношение населения к Рейхсверу с каждым годом улучшается и интерес к военному делу повышается. На маневрах войска сопровождаются тысячами народа из города и деревни»43.

Общие выводы, сделанные им по результатам командировки осторожно оптимистичны. В них не только оценка немецких вооруженных сил, но и политической ситуации, и перспектив сотрудничества:

«В общем положение германской армии чрезвычайно тяжелое в силу ограничений Версальского мира. Это положение отягощается упадком духа германского офицерства и падением интереса в его среде к военному делу. Отдельные роды войск германской армии стоят на достаточной высоте, но редко превышают средний уровень. Только в деле дисциплины, твердости и настойчивости, в стремлении к наступательности и четкости немцы имеют безусловно большое превосходство и над Красной Армией и вероятно над прочими.

В деле организации двухсторонних учений в деле штабной работы мы можем и должны многому поучиться у Рейхсвера. Четкость занятий, заблаговременная подготовка их, продуманность, — все это делает полевые занятия германской армии гораздо более интенсивными, чем у нас, несмотря на короткий срок, в течение которого они имеют место (4 — 6 недель). На эту сторону дела нам необходимо обратить особое внимание и многое позаимствовать…

Германские офицеры, особенно генерального штаба, относятся одобрительно к идее ориентации на СССР. В начале об этом говорилось, но довольно глухо, а при прощании — немцы старались внушить нам мысль о том, что они считают нас своими неминуемыми союзниками и что это является единственной их надеждой для выхода из того безвыходного положения в котором они сейчас находятся.

Насколько искренне все это — трудно судить»44.

Первый секретарь полпредства СССР в Германии А. А. Штанге по итогам этого визита писал в дневнике от 19 сентября 1925 года:

«Тухачевский… отметил важное значение, которое имеет более детальное ознакомление представителей обеих армий. Он указал, что сейчас он и его коллеги присутствовали, так сказать, на экзамене, но они не видели еще своих германских товарищей в повседневной жизни и работе»45.

И далее Штанге подчеркнул:

«Я должен, во–первых, отметить, видимо, совершенно искреннее удовлетворение, вынесенное как из поездки германских представителей в СССР, так и из посещения Германии нашими товарищами.

Полковник и майор (руководители с немецкой стороны. — Ю. К.), оба рассыпались в комплиментах по адресу наших товарищей, искренне удивляясь их эрудиции даже в отношении немецкой военной литературы. Должен добавить, что внешнее впечатление, которое производили прибывшие товарищи, было действительно великолепно. Они держали себя с большой выдержкой и тактом, причем в то же время не чувствовалось абсолютно никакой натянутости.

Немцы, приехавшие из СССР, в полном восторге от оказанного им там приема»46.

Принимающая сторона также осталась довольной.

«Снова были советские офицеры для наблюдения маневров. Во главе делегации был 30–летний… Михаил Николаевич Тухачевский.

Русские офицеры в основном хорошо говорили по–немецки и удивительно хорошо знали военную историю. Они все изучали произведения Клаузевица. С М. Н. Тухачевским мы превосходно понимали друг друга. Он предложил мне когда–нибудь встретиться в Варшаве»,47 — записал полковник К. — Х. Штульпнагель, провожавший советских «гостей».

Варшава для Тухачевского, похоже, по–прежнему оставалась идефикс.

Первым и наиболее важным с точки зрения подготовки кадров и перспективы ведения войны военно–учебным центром рейхсвера на территории СССР стала авиационная школа. Официальное соглашение о ее создании было подписано в Москве 15 апреля 1925 года. Причем, к этому готовились заранее — еще в 1924 году распоряжением руководства РККА была закрыта только что организованная высшая школа летчиков в Липецке: на ее базе началось создание германской, замаскированной под авиаотряд Рабоче–Крестьянского Красного Военно–Воздушного Флота48. Организация и управление ею были отданы немцам и подчинялись единому плану подготовки летного состава рейхсвера, разработанному в 1924 году штабом ВВС в Берлине. Обучение там проходили и советские, и немецкие летчики. Уже в 1926 году Сталину был подготовлен доклад о первых позитивных для советской стороны результатах деятельности авиашколы. В полную силу она начала работать с конца 1927 года. С этого времени в Липецке проводились интенсивные испытания новых боевых самолетов, авиационного оборудования и вооружения.

По их результатам на вооружение рейхсвера были приняты несколько новых типов самолетов49. К 1933 году благодаря Липецку было подготовлено около 450 немецких летчиков различной квалификации. Многие из них в годы Второй мировой войны составили костяк гитлеровских «люфтваффе» (в их числе — К. Штудент, X. Ешонек, В. Виммер, О. Деслох и др.).

Версальский договор запрещал Германии не только иметь бронетанковые войска, но и разрабатывать и производить этот вид военной техники. Но рейхсвер уже с начала 1920–х годов искал возможности для обхода версальского табу, понимая, что в вооруженных конфликтах ключевую роль будут играть именно технические рода войск. СССР, как и Германия, был заинтересован в создании современных танковых войск, но, в отличие от Германии, не обладая промышленной базой, технологиями и квалифицированными кадрами, имел все юридические возможности для многопрофильной модернизации армии.

Поэтому недвусмысленный «намек» рейхсвера на создание

совместной танковой школы на территории СССР был активно поддержан советским военно–политическим руководством. Договор об организации танковой школы в Казани был заключен 3 декабря 1926 года в Москве50.

В первой половине 1929 года танковая школа приступила к практическому обучению.

По аналогичной схеме выстраивались и советскогерманские отношения в сфере химической промышленности:

немцам нужна была «подопытная» территория, Советскому Союзу — «рецепты» производства от страны, занимавшей в этой сфере ведущее положение в Европе.

«Я могу сказать, что… взаимоотношения немецкой и русской армий были добрыми и честными. В политике скорее Россия была заинтересованной стороной, в то время как Германия зачарованно смотрела на вооружение и скорее сторонилась России, чем шла навстречу »51, — писал о первом этапе сотрудничества начальник отдела боевой подготовки рейхсвера генерал В. фон Бломберг в дневниках времен Второй мировой войны…

После признанного обеими сторонами успешным первого опыта обмена группами в 1925 году, от РККА в Германию было командировано 13 человек — 8 из них присутствовали на учениях и маневрах, 3 участвовали в полевых поездках, 2 были прикомандированы к военному министерству Германии и обучались на последнем курсе берлинской военной академии52. Группа советских военных, вернувшаяся из Германии, так охарактеризовала внутриполитическую ситуацию в стране:

«Рейхсвер, вообще, и Генеральный Штаб, в частности, крайне отрицательно относятся к существующему демократически–парламентскому строю, руководимому социал–демократической партией…

Пацифизм, естественно, встречает в этих кругах самое отрицательное отношение (курсив мой. — Ю. К.). Целый ряд унижающих достоинство Германии фактов со стороны союзнической комиссии разжигают еще больше шовинистические настроения не только в Рейхсвере, но и в широких мелкобуржуазных слоях.

Неизбежность реванша очевидна. Во всем сквозит, что реванш есть мечта германского Генерального Штаба, встречающего поддержку в крайне правых фашистских группировках Германии… Поэтому реакция возможна не в сторону монархии, а в направлении фашизма (курсив мой. — Ю. К.)»53.

Но «реакция в направлении фашизма» не стала для советского истеблишмента препятствием для упрочения отношений с рейхсвером. Краскомы, стажировавшиеся в Германии, отмечали в донесениях:

«…Ненависть военных кругов к Франции — чрезвычайно остра.

Занятия (тактические) в Генштабе и в Академии показывают, что армия готовится к войне с Францией и Польшей. Блок с Англией встречает много затруднений, во–первых, потому, что Англия поддерживает …в своей антирусской политике Польшу, враждебность к которой чрезвычайно остра в Германии, особенно в военных и правых кругах… Наличие общего противника — Польши, опасного для Германии вследствие географических условий, еще более толкает Германский Генштаб по пути тесного сближения с Советской Россией»54.

Что до враждебного отношения к пацифизму, то и здесь Советская Россия и Германия были единомышленниками.

В докладе «О характере современных войн в свете решений 6–го Конгресса Коминтерна» Тухачевский в русле концепции «революции извне» по–прежнему «постулировал », что «грандиозные войны, пока большая часть света не станет социалистической, являются неизбежными», и поэтому, считал он, «задачей компартии является настойчивая, повседневная пропаганда борьбы против пацифизма »55. Вопросы мировой революции по–прежнему будоражили воображение Тухачевского.

Свои военно–политические воззрения Тухачевский обрисовал в статье «Красная Армия на 6–м году Революции», опубликованной в октябре 1923 года в массовом военном журнале «Красная присяга». Он писал:

«Итак, к концу шестого года Советской власти назревает новый взрыв социалистической революции, по меньшей мере, в европейском масштабе. В этой революции, в сопровождающей ее гражданской войне в процессе самой борьбы, так же, как и прежде, у нас создается могучая, но уже международная Красная Армия. А наша армия, как старшая ее сестра, должна будет вынести на себе главные удары капиталистических вооружений. К этому она должна быть готова и отсюда вытекают ее текущие задачи… Она должна быть готова к нападению мирового фашизма, и должна быть готова, в свою очередь, нанести ему смертельный удар разрушением основ Версальского мира и установлением Всеевропейского Союза Советских Социалистических Республик»56.

Ссылаясь на решения VI Конгресса Коминтерна, он отстаивал правомочность ведения «войн социализма против империализма» и «оборону национальных революций и государств с пролетарской диктатурой…» По мнению Тухачевского, решение вопроса о немедленном ведении революционной войны зависит исключительно от «материальных условий осуществимости этого и интересов социалистической революции, которая уже началась…»57.

Как он считал, «действительно революционной войной в настоящий момент была бы война социалистической республики… с одобренной со стороны социалистической армии целью — свержение буржуазии в других странах» .

В выступлении на VII Всебелорусском съезде Советов, проходившем в Минске в мае 1925 года, Тухачевский говорил:

«Крестьяне Белоруссии, угнетенные польскими помещиками, волнуются, и, конечно, придет тот час, когда они этих помещиков сбросят. Красная Армия понимает, что эта задача является для нас самой желанной, многожданной… Мы уверены, и вся Красная Армия уверена в том, что наш Советский Союз, и в первую очередь Советская Белоруссия послужит тем оплотом, от которого пойдут волны революции по всей Европе… Красная Армия с оружием в руках сумеет не только отразить, но и повалить капиталистические страны…

Да здравствует Советская зарубежная Белоруссия! Да здравствует мировая революция!»59 Обозначив общий военно–политический курс и настроения армии, Тухачевский затем обосновал ее боевую готовность.

«…В техническом отношении мы в значительной мере сравнялись и достигли западноевропейских государств… — заявлял он. — Успехи в области пехоты, в области артиллерии… определяют возможность ее участия в самых жестоких и самых сильных столкновениях с нашими западными соседями… Танки мы имеем хорошие и в этом отношении можем состязаться с нашими соседями.

Конница наша является сейчас лучшей конницей в мире… Наша авиация является одним из самых блестящих родов войск… Ни у одного из наших соседей нет такой подготовленной, блестящей, смелой и боеспособной авиации»60.

И, заключая, он прямо требовал:

«Нам нужно только, чтобы советское правительство Белоруссии поставило в порядок своего дня вопрос о войне»61.

С 1924 года, будучи еще заместителем начальника Генштаба, Тухачевский принимал активное участие в проведении военной реформы. В январе 1925 года, вновь вернувшись в Смоленск — на должность командующего Западного военного округа, он стал членом комиссии по пересмотру стратегических планов государства и разработке нового положения о Военно–Воздушных Силах. В докладной записке Реввоенсовету СССР от 15 января 1925 года Тухачевский предложил образовать в составе Штаба РККА Управление по исследованию и использованию опыта войн, объединив в нем вопросы, связанные с военнонаучной работой в Вооруженных силах. Это предложение получило одобрение, и 10 февраля М. В. Фрунзе подписал приказ о создании соответствующего управления62.

25 апреля 1925 года Тухачевского назначили председателем уставной подкомиссии Главной уставной комиссии, и уже 28 мая он представил Фрунзе свое заключение по наставлению «Боевая служба пехоты», отметив, что оно имеет устаревшие положения и требует переработки «в духе новой глубокой тактики, маневренности и смелости»63. Затем Тухачевского включили в состав президиума Комиссии по изучению опыта Гражданской войны. 30 ноября его избрали председателем правления Объединенного военно–научного общества64.

В конце октября 1925 года не стало Фрунзе. Похороны прошли 3 ноября 1925 года. Член РВС Западного округа И. Телятников вспоминал:

«Я входил в состав небольшой делегации Западного военного округа, прибывшей на похороны Михаила Васильевича Фрунзе.

М. Н. Тухачевский тогда уже служил в Москве (в должности начальника Штаба РККА. — Ю. К.), но в почетном карауле у гроба М. В. Фрунзе он стоял вместе с нами. А вечером Михаил Николаевич пришел к нам в вагон…»65 Именно во время этого «вагонного разговора» Тухачевский и выразил свое положительное мнение по поводу кандидатуры Г. Орджоникидзе на должность Председателя РВС СССР и Наркомвоенмора66. Он как бы подсказывал своим бывшим сослуживцам, кого нужно выдвигать в наркомы…

Новым Председателем РВС СССР и наркомом был назначен Ворошилов. Должностные обязанности Тухачевского как начальника Штаба РККА начали постепенно, но неуклонно сужаться. В его компетенции оставалось все меньше и меньше сфер контроля, управления армейскими процессами и меньше рычагов влияния на них. Одновременно 13 ноября 1925 года из структуры Штаба РККА были выведены Инспекторат и Управление боевой подготовки.

Именно те структурные элементы, за включение которых в его состав Тухачевский вел острые дискуссии в 1924 году с оппонентами, особенно с А. Егоровым. Вскоре обнаружилось и фактическое изъятие из подчинения Тухачевского Разведывательного управления.

31 января 1926 года в докладе наркому Тухачевский открыто возмущался:

«Я уже докладывал Вам словесно о том, что Штаб РККА работает в таких ненормальных условиях, которые делают невозможной продуктивную работу, а также не позволяют Штабу РККА нести ту ответственность, которая на него возлагается положением, — писал он в своем докладе. — Основными моментами, дезорганизующими работу Штаба, являются:

а) фактическая неподчиненность Штабу РККА Разведупра и б) проведение (оперативно–стратегических и организационных) мероприятий за восточными границами помимо Штаба РККА через секретариаты Реввоенсовета.

Такая организация, может быть, имела смысл при прежнем составе Штаба, когда ряд вопросов особо секретных ему нельзя было доверять»67.

Выражая резкое недоумение по поводу недоверия новому составу Штаба РККА, Тухачевский заявлял:

«Штаб РККА не может вести разработки планов войны, не имея возможности углубиться в разведку возможных противников и изучить их подготовку к войне по первоисточникам. В этих условиях Штаб и в первую очередь его начальник, ведя нашу подготовку к войне, не может отвечать за соответствие ее предстоящим задачам… Если, например, Штаб РККА подготовит наше стратегическое развертывание ошибочно, если все преимущества перейдут на сторону противника, то мы рискуем величайшими поражениями… Естественно, всех собак будут вешать на Штаб РККА, но по существу, при настоящих условиях, он не может нести за это полной ответственности»68.

Тухачевский пока еще мог позволить себе жесткие формулировки.

«…В нынешних условиях я считаю свое положение ложным и организацией изучения противника не занимаюсь и при всем желании не могу заниматься»69.

Он предлагал:

«…Прошу установить подчинение Разведупра по вопросам агентуры Штабу РККА и РВС СССР на следующих основаниях:

1. В пределах поставленных Штабом РККА задач — начальник Разведупра непосредственно подчиняется начальнику Штаба РККА как по вопросам сети агентуры, так и по личному составу.

2. В объеме заданий РВС СССР Начальник Разведупра непосредственно подчиняется Заместителю председателя Реввоенсовета, коим, сверх того, контролируется вся агентурная работа, в частности и работа по заданиям Штаба РККА.

Вполне понятно, что непосредственные, тесные отношения РВС с Разведупром должны сохраниться, но Штаб в области своих заданий должен действительно иметь в своем распоряжении Разведупр»70.

В случае неприятия своих условий М. Тухачевский видел один выход:

«Назначение более авторитетного начальника Штаба РККА, которому сочтено будет возможным подчинить Разведупр; организационное изъятие Разведупра из состава Штаба РККА и непосредственное его подчинение РВС. Штаб будет ограничиваться выработкой заданий; подбор более авторитетного состава Штаба РККА; изъятие из ведения Штаба РККА подготовки войны на восточных фронтах и полное сосредоточение всех этих вопросов в Вашем секретариате».

В заключении доклада Тухачевский писал:

«После тщательного изучения затронутых выше вопросов я должен с полным убеждением доложить о решительной невозможности продолжать работу в вышеочерченных условиях. Мы не подготовляем аппарата руководства войной, а систематически атрофируем его созданием кустарности взаимоотношений и превращением Штаба РККА в аполитичный орган»71.

Его демонстративно не слушали.

Под руководством Тухачевского был издан новый «Временный Полевой устав» 1925 года. В пояснительной записке он саркастически «прошелся» по тем, кто считал, «будто бы в будущей войне нам придется драться не столько техникой, сколько превосходством своей революционной активности и классового самосознания».

Техническая мощь Красной армии должна возрастать из года в год, и «нам придется столкнуться с капиталистическими армиями не голыми руками, не с косами и с топорами в руках, а вооруженными

с ног до головы, организованными, машинизированными и электрифицированными »72.

Сторонники войны «революционной активностью» — Ворошилов, Буденный и др. — Тухачевскому это не забыли.

26 января 1926 года Тухачевский поставил перед своими подчиненными в Штабе задачу исследовать один «из существеннейших вопросов нашей подготовки к войне — вопрос об определении характера предстоящей нам войны и ее начального периода, в первую очередь, конечно, на Европейском театре». Он подчеркивал, что исследование проблемы должно содействовать «становлению единства взглядов на основах марксистского учения»73. Он продолжал демонстрировать активность, хотя поле деятельности сужалось до минимума: 18 февраля 1926 года из ведения Штаба РККА была изъята мобилизационная работа, а 22 июля 1926 года — Военно–топографический отдел.

Должность Тухачевского окончательно сделалась «почетнобессмысленной».

Ему оставалось теоретизировать. Летом 1926 года РВС СССР обсудил его доклад «Об участии НКВМ (Народный комиссариат по военным и морским делам. — Ю. К.) в составлении большой советской энциклопедии». Решили с целью «разработки и составления Военного отдела большой советской энциклопедии образовать комиссию под председательством тов. Ворошилова, в составе членов т.т. Тухачевского и Иоффе»74.

Для первого издания энциклопедии Тухачевский написал статью «Война как проблема вооруженной борьбы», в которой изложил свои взгляды на характер будущей войны и способы ее ведения, а также на развитие советского военного искусства. Он являлся и членом редакционного совета первой Советской военной энциклопедии.

15 июня 1926 года на заседании РВС СССР он выступил с докладом «О стрелковых войсках». Основные положения этого доклада легли в основу документа о реорганизации стрелковых частей и соединений75.

Он с удовольствием занимался популяризацией военных знаний, развлекая себя и читателей вполне профессиональной публицистикой. Его статьи можно было встре тить не только в специальных, но и в массовых изданиях, например, в «Огоньке»:

«Трудно себе представить что–либо более убогое, в смысле военной подготовки, чем те примеры, которые мы видим на страницах «Огонька». Если взять журналы времен русско–японской войны, то мы увидим там точь–в–точь такие же картинки, и даже внешнее сходство подчеркивается тем совпадением, что фотографии как тогда, так и теперь принадлежат фотографу Булла. Прежде всего, мы видим действия небольшой группы пехоты, по–видимому, отделения по новой организации, которое вступило в бой с противником.

Казалось бы, что это является интересным моментом для того, чтобы оттенить все особенности новой тактики, все характерные черты современного боя пехоты. Мы видим как раз обратное. Командир стоит на одном колене, красноармейцы точно так же в большинстве случаев стреляют с колена, совершенно не применившись к местности и, очевидно, выполняя не то, чему их всегда учат, а то, что хотелось видеть привычным глазам фотографа. Повторяю, картина такая, какую мы можем видеть во всех журналах времен русско–японской войны. Но ведь если русские войска вышли с такими приемами на эту войну, то даже с этой войны они уже вернулись обученными наново. Они уже умели применяться к местности и знали, что стрельба с колена — самая ненадежная и бесцельная стрельба. Конечно, требовать от фотографа, чтобы он интересовался новостями военного дела, нельзя, но не могу понять, как решился командир снять свою часть в таком нелепом, опереточном положении.

На той же странице, внизу, помещен снимок обстреливания самолетов из «зенитных орудий».

Как видит читатель, «зенитные орудия», представляют собой всего только станковые пулеметы. Как полезно допризывнику посмотреть такую картинку!

Пулеметы поставлены, по–видимому, так, как это представлялось наиболее красивым фотографу. Растяпистые фигуры, их окружающие, своим видом выявляют величайшую скуку, апатию, и, повидимому, никто из них и не помышляет о борьбе с воздушным противником»76.

В научных же его трудах тогда доминировала тема будущей войны. Она все прочнее входила в его мир. В 1926 го ду в брошюре «Вопросы современной стратегии» начальник Штаба РККА отмечал:

«Основной чертой современных войн является грандиозный размах и по тем экономическим средствам, которые применяются в войне, и по людским ресурсам, которые ее питают, и по пространству, занимаемому воюющими, и, наконец, по продолжительности»77.

На основании этого он делал вывод о необходимости всестороннего обеспечения вооруженной борьбы людскими ресурсами и материальными средствами. Тухачевский этого времени — активный сторонник теории, выдвигающий проблему «военно–промышленного комплекса » как приоритетную в государстве. Вся экономическая политика, все народное хозяйство, по Тухачевскому, должны подчиняться главной цели — подготовке к войне. Все остальные реалии жизни Советского Союза для него вторичны.

В статье «Война как проблема вооруженной борьбы»

Тухачевский подчеркивал:

«Без новых переделов мира империализм не может существовать, ибо, как говорил Ленин, капиталистам теперь не только есть из–за чего воевать, но и нельзя не воевать, если хотеть сохранить капитализм, ибо без насильственного передела колоний новые империалистские страны не могут получить тех привилегий, которыми пользуются более старые (и менее сильные) империалистские державы»78.

Чего здесь больше — официозной риторики на потребу дня или искренней веры?

«Политические цели империалистов в будущей возможной войне тесно переплетаются, — чеканил фразы Тухачевский — а это может привести к превращению любой войны двух отдельных государств в войну мировую, в войну двух частей земного шара — одна против другой»79.

Смысл существования Красной армии определялся ленинской идеологемой:

«Великие вопросы в жизни народов решаются только силой»80, что возлагало на Генеральный штаб…

«совершенно особые задачи, выходящие далеко за пределы узких национальных рамок»81.

В 1928 году, описывая шефа советского Генштаба, немецкое военное руководство констатировало:

«В разговорах с высокопоставленными советскими командирами в Германии выяснилось, что его внешнеполитическая концепция была более активной чем у Сталина, особенно во взгляде на Польшу»82.

По требованию правительства начальник Штаба РККА М. Тухачевский 26 декабря 1926 года представил доклад «Оборона Союза Советских Социалистических республик ». Основные положения этого доклада сводились к следующему:

«1. Наиболее вероятные противники на западной границе имеют крупные вооруженные силы, людские ресурсы, высокую пропускную способность железных дорог. Они могут рассчитывать на материальную помощь крупных капиталистических держав.

2. Слабым местом блока является громадная протяженность его восточных границ и сравнительно ничтожная глубина территории.

3. В случае благоприятного для блока развития боевых действий первого периода войны его силы могут значительно возрасти, что в связи с «западноевропейским тылом» может создать для нас непреодолимую угрозу.

4. В случае разгрома нами в первый же период войны хотя бы одного из звеньев блока, угроза поражения будет ослаблена.

5. Наши вооруженные силы, уступая по численности неприятельским, все же могут рассчитывать на нанесение контрударов.

6. Наших скудных материальных боевых мобилизационных запасов едва хватит на первый период войны. В дальнейшем наше положение будет ухудшаться (особенно в условиях блокады).

7. Задачи обороны СССР РККА выполнит лишь при условии высокой мобилизационной готовности вооруженных сил, железнодорожного транспорта и промышленности.

8. Ни Красная Армия, ни страна к войне не готовы»83.

Для этого периода советско–германских отношений характерно упрочение военных и военно–промышленных контактов, ратифицированных Берлинским договором, укрепившим и развившим Рапалльский. После 1926 года, когда впервые на академических курсах рейхсвера (академии германского генштаба) обучались преподаватели академии им. Фрунзе Свечников и Красильников, команди ровки краскомов на учебу в Германию стали регулярными.

В ноябре 1927 года впервые на длительный срок в Германию для изучения современной постановки военного дела выехали командующий СКВО командарм 1–го ранга И. П. Уборевич (на 13 месяцев), начальник Академии им. Фрунзе комкор Р. П. Эйдеман и начальник III управления Штаба РККА комкор Э. Ф. Аппога (оба на 3,5 месяца). Командированные посещали лекции, решали вместе с немецкими слушателями военные задачи, бывали в казармах, знакомились с зимним обучением во всех родах войск, видели и испытывали все технические достижения, применявшиеся в рейхсвере, знакомились с организацией управления армией и ее снабжения.

17 декабря 1927 года все трое нанесли визит вежливости Зекту — в знак признания его роли в налаживании советскогерманских, в том числе военных, отношений. Они регулярно посылали наркому Ворошилову доклады о своей учебе в Германии84. (Для всех них эти поездки в Германию впоследствии обернулись приговором на «процессе военных 1937 года.) Перед Уборевичем Ворошилов поставил помимо профессиональных задач по изучению рейхсвера также и этические:

«Я хочу обратить Ваше внимание на еще одно обстоятельство.

Конечно, иногда поужинать с немцами необходимо, но число всяких раутов и обедов надо свести к минимуму. Об этом есть твердое решение инстанции. Вы должны демонстрировать немцам облик нашего командира–коммуниста.

Штаб послал Вам задание. Я дополнительно прошу Вас собрать материал по следующим вопросам:

1. Взаимодействие родов войск, а также сухопутной армии и флота. Вам известно, что немцы критиковали, и не без основания, наши одесские маневры особенно совместные действия с флотом.

Надо изучить постановку этого дела у немцев.

2. Организация, вооружение и применение кавалерии в бою.

Мы знаем приблизительно взгляды немцев на конницу. Надо детально изучить, как они думают оперировать конницей на восточных театрах — наших условиях (скажем, в Польше). Вообще, надо по возможности основательно исследовать этот вопрос.

3. Об укрепленных районах. Как немцы к ним относятся, как думают их организовать. Вы помните, что снос укреплений в Восточной Пруссии (по требованию союзной комиссии) вызвал бурные протесты Р. В.

4. Организация тылов и снабжение в мирное и военное время.

Надо изучить методы войскового снабжения, а также постановку этого дела в государственном масштабе (как немцы думают мобилизовать промышленность, с[ельское] хозяйство и т.д.) 5. Изучите быт немецкой армии. Мы имеем уставы, но не знаем, как живет немецкая армия и ее солдаты» .

В итоговом докладе о своем 13–месячном пребывании в Германии Уборевич подробно описал учебу, маневры, полевые поездки, пребывание во всех родах войск. Ему удалось довольно близко познакомиться с оперативными, тактическими, организационными, техническими взглядами немцев на современную армию, методику подготовки войск, постановку образования и службу генштаба. Уборевич писал, что «немцы являются для нас единственной пока отдушиной, через которую мы можем изучить достижения в военном деле за границей», и что «немецкие специалисты, в том числе и военного дела, стоят неизмеримо выше нас». Уборевич заключал:

«центр тяжести нам необходимо перенести на использование технических достижений немцев, и, главным образом, в том смысле, чтобы у себя научиться строить и применять новейшие средства борьбы»86.

Взаимные обмены советско–германскими делегациями продолжались: военачальники ездили «друг к другу» на учения, маневры, полевые, тактические занятия. Руководители делегаций встречались с высшим военным руководством принимавшей стороны. В 1928 году в СССР побывал генерал рейхсвера Бломберг, оставивший подробный отчет об этой поездке:

«Прием русскими Немецкие офицеры в течение всего времени командировки были гостями русского правительства. Им был предоставлен вагон–са лон. В качестве почетного сопровождающего Командующего войсками был бывший военный атташе в Берлине Лунёв, имевший в распоряжении группу офицеров сопровождения.

Русские в течение всей поездки демонстрировали широкую предупредительность. Военный комиссар Ворошилов дал указание показывать всё и исполнять любые пожелания. Организация и состояние образования представлены абсолютно открыто, что позволило составить достоверное заключение… Везде подчеркивалась значимость сотрудничества для РККА, а также желание учиться у рейхсвера и преимущество наблюдаемых немецких офицеров над офицерами Красной Армии»87.

Бломберг счел нужным особо подчеркнуть значимость для Германии совместных военно–учебных баз:

«Организации находятся в прекрасном состоянии и работают очень хорошо… Их полное использование является исходным пунктом для наших жизненно важных интересов. Для нас имеет чрезвычайное значение то, что русские дают нам возможность с пользой эксплуатировать эти сооружения»88.

Стойкую направленность на сближение Бломберг так объяснял несколько лет спустя, в 1943 году:

«На меня Россия произвела очень серьезное впечатление, одновременно и непостижимое. Это была чужая страна. Я сказал себе, что мы должны либо стать ей другом, поскольку у нас общие интересы в укреплении позиций против западного мира, или же нам нужно планомерно готовить борьбу против наших восточных соседей, которая должна будет вестись при благоприятных обстоятельствах, то есть с собранной в кулак силой»89.

Заместитель Бломберга полковник Миттельбергер в ходе своей поездки в СССР в 1928 году специально занимался оценкой способностей и политических взглядов советских командиров. В отчете он особое внимание уделил Тухачевскому:

«Самым значительным военным представителем Красной Армии является шеф генерального Штаба Михаил Тухачевский. На него возлагаются большие надежды… Очень умен и очень тщеславен»90.

Тухачевского в Германии называли одним из выдающихся талантов Красной армии, коммунистом исключительно по соображениям карьеры.

«Он может переходить с одной стороны на другую, если это будет отвечать его интересам»91.

Образ вырисовывается как минимум неоднозначный.

А положение Тухачевского в Генштабе в это время стало на самом деле тупиковым. Он писал в докладной Ворошилову, что в Штабе РККА сложилась ненормальная обстановка и что он фактически отстранен от участия в подготовке страны к обороне. Внутри секретариата наркомата, утверждал Тухачевский, сформировалась группировка, подменившая собой Генштаб. Теперь Тухачевский делал вывод еще более определенный, чем в январском письме 1926 года.

«Мое дальнейшее пребывание на этом посту (начальника Штаба РККА), — заключал он, — неизбежно приведет к ухудшению и дальнейшему обострению сложившейся ситуации»92.

К XV Съезду ВКП(б) Тухачевский представил пятилетний план технического развития вооруженных сил, где предлагал координировать план строительства вооруженных сил и военных заказов с перспективами развития отраслей экономики. Этот план, по предложению начальника Штаба РККА, включал выполнение всех мероприятий по техническому оснащению Красной армии, насыщению ее недостающими техническими средствами, накоплению мобзапасов, обеспечивающих развитие вооруженных сил. В своей записке он приводил конкретные соображения о развитии технических родов войск, развитии оборонной промышленности, строительстве новых заводов и дополнительном финансировании этих программ93.

Акцентируя внимание на проблеме общего и технического обеспечения Красной армии, а именно в этом виделась главная причина неготовности армии к войне, М. Тухачевский «задевал» репутацию А. Егорова и П. Дыбенко.

Егоров с мая 1926–го по май 1927 года являлся заместителем Председателя Военно–промышленного управления

ВСНХ и членом коллегии ВСНХ. Он — представитель высшего командования и боевой генерал — должен был нести значительную долю ответственности за плачевное состоя ние дел в техническом обеспечении РККА. Дыбенко с 25 мая 1925 года по 16 ноября 1926 года являлся начальником Артиллерийского управления РККА, а с ноября 1926–го по октябрь 1928 года занимал пост начальника Управления снабжения Красной армии. Снабжение армии всем боевым снаряжением находилось в зоне его внимания. Косвенно начальник Штаба «замахивался» и на наркома. Однако — самое главное: Тухачевский предлагал альтернативный правительственному оборонный проект — программу, которая смещала военно–экономическую доминанту в оборонную сферу. Это уже была особая концепция развития страны и государства. А сам Тухачевский, желая того или нет, обозначил себя в качестве военно–политического «лидера» ее реализации94. Это было замечено. План Тухачевского не был принят. Весной 1928 года Тухачевский подал в отставку. Его «сослали» в Ленинград — командовать округом.

Штаб ЛВО с послереволюционного времени и доныне расположен в западном крыле Главного штаба, «обнимающего Дворцовую площадь». Для человека с художественным воображением, каким был Тухачевский, сама дорога от дома до службы представлялась путем историческим.

От дворца великого князя Михаила Николаевича, во флигеле которого размещалась квартира командующего округом, тоже Михаила Николаевича, — рукой подать. (На доме, где с 1928–го по 1931 год жил Тухачевский, сейчас мемориальная доска.) Он жил на Миллионной улице, в советское время носившей имя террориста Халтурина. Улица эта начинается от Марсова поля и упирается в Дворцовую площадь, в те годы — площадь Урицкого, убитого в восточном крыле Главного штаба, где размещался штаб Северной коммуны. Вход в штаб округа — с торца здания, с Невского, тогда — проспекта 25 Октября. Так и прошел Михаил Тухачевский с «марсовых полей» Первой мировой и Гражданской путь от гвардейского подпоручика до «красного маршала».

И в конце 1920–х годов, и теперь помещения, где работал командующий, — неизменны. Все окна выходят на Дворцовую площадь. Только в том кабинете, где сидел Ту хачевский, теперь принимают официальные делегации — там особенно красивые интерьеры. Сидя в зале с видом на Зимний дворец, на Александрийский столп — памятник победы над Наполеоном, трудно не задумываться об истории и своей роли в ней. В кабинете — вывезенные из Парижа после падения Бонапарта великолепные вазы… Он оказался в Главном Штабе, о котором грезил в 1917 году, когда гвардейцем был зачислен в Семеновский полк. Но теперь и Штаб, и сама реальность, и мечты были иными.

За десять лет сменилась эпоха…

Бломберг, характеризуя ситуацию в РККА, остановился и на личности Тухачевского, обратив внимание на версии его смещения с должности:

«Тухачевский — командир ЛенВО. 34—35 лет, юношески свеж, ухожен, симпатичен. До 1928 г. — начальник Генерального Штаба.

С этой должности был понижен, по одной версии, из–за его выступления за превентивную войну против Польши, по другой — из–за сомнений в его политической надежности, в связи с чем его подозревали в руководстве движением по гос. перевороту. Он воздерживался от разговоров на любую политическую тему, но был разговорчивым и целеустремленным собеседником, когда речь шла об оперативной и тактической области. Очень примечательная личность…

»95 Об общем впечатлении о Красной армии Бломберг в том же отчете писал, что оно

«вполне удовлетворительно… Красная армия располагает превосходным солдатским материалом. Русский солдат обладает, как и ранее, отличными военными качествами, которыми он отличался в течение столетий. В высшей степени закаленный, выносливый, привыкший к физическим нагрузкам, волевой и непритязательный, он дает командованию возможность добиваться от войск поразительных результатов…

Особо выдающиеся признаки суть:

— твердая внутренняя сплоченность, — прогресс, достигнутый в последние годы, — стремление устранить известные недостатки и при широком использовании немецких образцов добиться производительности, соответствующей Западным требованиям.

— усилия по созданию современных вооружений (авиация, химическое оружие) — крепкая связь с народом».

Советские военные «делегаты», возвращаясь из Германии, в свою очередь также привозили обобщающие впечатления.

Отчет о поездке в Германию командира и военного комиссара 5–го стрелкового корпуса А. И.Тодорского от 5 октября 1928 г.

…«Если бы Россия была в союзе с нами, сейчас мир принадлежал бы нам» (Тодорский цитирует распространенную в то время в рейхсвере точку зрения. — Ю. К.). Отсюда встречает сочувствие связь с Россией (в довоенном о ней представлении), как исправление допущенной перед 1914 г. ошибки. Отсюда в общем и целом хорошее отношение и к представителям Красной Армии и со стороны населения, и со стороны Рейхсвера96.

Перспективы на «Великую Германию»

В вечность Версальского договора никто не верит. Общее мнение, что Германия будет снова великой и свободной (в капиталистическом понимании) страной, но возможность этого обуславливается такой ситуацией (со многими неизвестными сейчас), что политика маневрирования на внешней арене, при накапливании сил внутри страны, признается единственно правильной.

Естественно, что никто не отвечает на вопрос, будет ли узел Версаля разрублен мечом или развяжется сам собою. Возможность решения вопроса мечом не исключается (курсив мой. — Ю.К.)»97.

«Армия привлекает добровольцев, как обеспеченностью самой службы (на 30.08 в Германии было 648.600 безработных),так, главное, возможностью получить школу и занять крепкое место в обществе (быть служащим, торговцем, офицером).

Большой выбор (из 10 — одного) дает возможность командованию укомплектовать Рейхсвер специально желательным и военногодным людским материалом. Прием коммунистов запрещен специальным циркуляром. Социал–демократы принимаются, причем, по словам офицера–переводчика, пацифистские убеждения их быстро выветриваются»98.

«Характеристика партий в устах офицера.

Националисты. Входят: помещики, крупные немецкие капиталисты, бывшие офицеры, крупные чиновники, зажиточные крестьяне…

Национал–социалисты или фашисты. Главным образом, молодежь.

Есть ориентация на запад, есть и на восток. К рейхсверу относятся хорошо…

Социал–демократы. Партия утомленного народа. Входят рабочие, мелкий буржуа, учителя. Ориентация на запад, против востока»99.

Пока советские военные учились в германской академии Генштаба, немецкие «кураторы» анализировали состояние профессионального обучения в Москве. Полковник германского Генштаба X. Хальм, наблюдавший работу военной академии им. Фрунзе, дал не слишком лестные отзывы. В тематическом отчете 2 ноября 1929 года, отметив несколько хорошо подготовленных фигур из числа руководства и профессорского состава (Р. П. Эйдеман, А. А. Свечин, А. И. Верховский, И. И. Вацетис, Ф. Ф. Новицкий и др. — почти все служили в царской армии), невысоко оценил ее деятельность в целом. «На самых ответственных преподавательских постах» академия не располагала профессорско–преподавательским составом с опытом руководства соединениями всех родов войск в мирное и военное время. Опыт Гражданской войны закономерно устарел. По заключению Хальма, «надо было бы вести прежде всего подготовку руководителей по другому руслу». А пока слушатели по завершении обучения уходили в армию без хорошо «натренированных способностей командира». Главная задача — подготовка офицеров генштаба и командиров высшего звена — оказывалась невыполненной.

Академию решили укрепить немецкими кадрами.

В 1930 году как преподаватели военной истории в Академии начали работать майор Ф. Паулюс (будущий генералфельдмаршал), подполковник В. Кейтель (в будущем фельдмаршал, которому суждено было подписать акт о безоговорочной капитуляции Германии во Второй мировой войне). С декабря 1930 года по июнь 1931 года на II и III академических курсах рейхсвера обучались командующие Северокавказским военным округом Е. П. Белов и Среднеазиатским военным округом П. Е. Дыбенко, Белорусским военным округом (БВО) А. И. Егоров (все они впоследствии были репрессированы как «шпионы»).

Находясь в Ленинградском военном округе, Тухачевский чувствовал себя выброшенным на периферию, но держал удар, продолжая «гнуть свою линию».

В ноябре 1929 года он поставил задачу по совершенствованию технической подготовки войск.

«В будущей войне важное значение приобретет автомоторизация, — отмечал он. — Поэтому… мы приступаем к систематическому изучению бронетанкового вооружения и к тренировке в применении моторизованных частей. В результате к моменту практического разрешения вопросов моторизации Красной Армии командный состав будет знать тактику моторизованных частей и сможет овладеть искусством оперативного их использования»100.

Тогда же, на заседании РВС СССР Тухачевский, поддержанный И. П. Уборевичем (в 1929 году — начальником вооружений РККА и зампредом РВС), высказался за ускоренное развитие технических родов войск, которые должны были играть главную роль в будущей войне. Этому со свойственной ему прямолинейностью воспротивился Буденный, заявивший: «Тухачевский хочет перевести конницу на пеший лад. Якир был у немцев, они ему мозги свернули, хочет пешком гнать конницу». Еще более определенно выразился Ворошилов: «Я против тех, кто полагает, что конница отжила свой век»101. Конфликт между «конниками» и «техниками» завершился, разумеется, не в пользу последних.

В январе 1930 года Тухачевский ставил вопрос о новых формах оперативного искусства и предлагал отнести авиадесант к числу новых мощных средств, способных парализовать оперативный маневр противника и дезорганизовать его тыл102. В ЛВО впервые в истории РККА он провел тактическое учение с применением воздушного десанта (посадочным способом). В сентябре состоялись маневры, на которых была осуществлена комбинированная высадка и выброска воздушного десанта с тяжелым оружием и боевой техникой. На подведении итогов Тухачевский говорил:

«Можно с удовлетворением отметить, что комбинированная высадка и выброска воздушного десанта удалась. Таким образом, заложен первый камень в строительство воздушно–десантных войск.

За этим должно последовать формирование специальных воздушнодесантных соединений и создание авиации, способной осуществить десантирование в больших масштабах. Применение крупных авиамотодесантов открывает совершенно новые перспективы в области оперативного искусства и тактики. Высадка таких десантов во вражеском тылу позволит им совместно с наступающими с фронта танковыми и стрелковыми частями полностью окружить и уничтожить обороняющегося противника»103.

11 января 1930 года Тухачевский представил Ворошилову записку о реконструкции Советских Вооруженных Сил «на основе учета всех новейших факторов техники и возможностей массового военно–технического производства, а также сдвигов, происшедших в деревне». В документе изложена развернутая программа и план модернизации РККА. Автор формулировал концепции оперативно–стратегического характера, в которых ясно просматривались новые аспекты будущей «войны моторов ». Тухачевский считал необходимым к концу пятилетки иметь Красную армию в составе 260 стрелковых и кавалерийский дивизий, 50 дивизий артиллерии большой мощности и минометов, а также обеспечить войска к указанному времени 40 000 самолетов и 50 000 танков104.

«Количественный и качественный рост различных родов войск вызовет новые пропорции, — писал он, — новые структурные изменения…

Реконструированная армия вызовет и новые формы оперативного искусства».

В записке отмечалось, что увеличение количества танков и авиации позволяет «завязать генеральное сражение одновременным ударом 150 стрелковых дивизий на фронте в 450 км и в глубину на 100—200 км, что может повлечь полное уничтожение армии противника. Это углубленное сражение может быть достигнуто высадкой массовых десантов в тыловой полосе противника, путем применения танководесантных прорывных отрядов и авиадесантов»105.

Ворошилов немедленно переслал записку Сталину, снабдив ее комментарием:

«Тов. Сталину Направляю для ознакомления копию письма Тухачевского и справку Штаба по этому поводу. Тухачевский хочет быть оригинальным и… «радикальным». Плохо, что в К. А. есть порода людей, которые этот «радикализм» принимают за чистую монету.

Очень прошу прочесть оба документа и сказать мне твое мнение.

С приветом — Ворошилов»106.

Сталин ответил Ворошилову, однозначно встав на его сторону. Письмо Сталина по поводу предложений Тухачевского было оглашено на расширенном Пленуме РВС СССР 13 апреля 1930 года.

«Совершенно секретно Тов. Ворошилову Получил оба документа, и объяснительную записку Тух–го, и «соображения» Штаба. Ты знаешь, что я очень уважаю т.Тух–го, как необычайно способного товарища. Но я не ожидал, что марксист, который не должен отрываться от почвы, может отстаивать такой, оторванный от почвы, фантастический «план». В его «плане»

нет главного, т. е. учета реальных возможностей, хозяйственного, финансового, культурного порядка. Этот «план» нарушает в корне всякую мыслимую и допустимую пропорцию между армией, как частью страны, и страной, как целым, с ее лимитами хозяйственного и культурного порядка….

Как мог возникнуть такой план в голове марксиста, прошедшего школу гражданской войны?

Я думаю, что «план» т. Тух–го является результатом модного увлечения «левой» фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом.

«Осуществить» такой «план» — значит, наверняка загубить и хозяйство страны, и армию: это было бы хуже всякой контрреволюции.

Отрадно, что Штаб РККА, при всей опасности искушения, ясно и определенно отмежевался от «плана» т. Тух–го.

23.3.30.

Твой И. Сталин»107 Возмущенный Тухачевский решился не «проглатывать пилюлю» и написал Сталину докладную записку, выдержанную хоть и в подобострастном по форме тоне, но вполне уверенную по содержанию:

«Командующий войсками ЛВО 30 декабря 1930 года Ленинград Сов. секретно Уважаемый товарищ Сталин!

В разговоре со мной во время 1б–го партсъезда по поводу доклада Штаба РККА, беспринципно исказившего и подставившего ложные цифры в мою записку о реконструкции РККА, Вы обещали просмотреть материалы, представленные мною Вам при письме, и дать ответ.

Учитывая Вашу занятость, я думаю, что Вы физически не будете в состоянии ни просмотреть мои материалы, ни сличить их с докладом Штаба РККА. В связи с этим, у меня к Вам очень большая просьба:

поручить просмотреть материалы и разобраться в них ЦКК или товарищам по Вашему усмотрению.

Я не стал бы обращаться к Вам с такой просьбой после того, как вопрос о гражданской авиации Вы разрешили в масштабе большем, чем я на то даже рассчитывал, а также после того как Вы пересмотрели число дивизий военного времени в сторону значительного его увеличения. Но я все же решил обратиться, т. к. формулировки Вашего письма, оглашенного тов. Ворошиловым на расширенном заседании РВС СССР и основанного, как Вы мне сказали, на докладе Штаба РККА, совершенно исключают для меня возможность вынесения на широкое обсуждение ряда вопросов, касающихся проблем развития нашей обороноспособности. Например, я исключен как руководитель по стратегии из Военной Академии РККА, где я вел этот предмет в течение шести лет. И вообще положение мое в этих вопросах стало крайне ложным. Между тем, я столь же решительно, как и раньше, утверждаю, что штаб РККА беспринципно ис казил предложения моей записки и подменил целый ряд цифр, чем представил их в фантастической абсурдной форме. Материалы, посланные мною Вам, безусловно доказывают это. Подтверждает это и практическое решение вопроса о гражданской авиации.

В дополнение к ранее посланным материалам, я хочу доложить о последних данных, которые мне удалось подработать по вопросу о массовом танкостроении. В моем первом письме к Вам я писал о том, что при наличии массы танков встает вопрос о разделении их по типам между различными эшелонами во время атаки. В то время как в первом эшелоне требуются первоклассные танки, способные подавить противотанковые пушки, в последующих эшелонах допустимы танки второсортные, но способные подавлять пехоту и пулеметы противника.

Устоявшаяся на опыте империалистической войны консервативная мысль представляет себе развитие танков в тех, сравнительно небольших массах, в каких их видели в 1918 году. Такое представление явно не правильно.

Уже к 1919 году Антанта готовила 10 000 танков, и это почти на пороге рождения танка. Представление будущей роли танков в масштабе 1918 года порождает стремление соединить в одном танке все, какие только можно вообразить, качества. Таким образом танк становится сложным, дорогим и неприменимым в хозяйстве страны. И наоборот, ни трактор, ни автомобиль не могут быть непосредственно использованы как основа такого танка.

Совершенно иначе обстоит дело, если строить танк на основе трактора и автомобиля, производящихся в массах промышленностью.

В этом случае численность танков вырастет колоссально…

…Красный путиловец с марта 1931 года будет выпускать новый тип трактора в полтора раза более сильный. Нынешняя модель слишком слаба. Новый трактор даст отличный легкий танк. Модель Сталинградского завода и Катерпиллер также приспособляются под танк.

В общем вопрос применения трактора и автомобиля для танка надо считать решенным и в наших условиях.

Второе условие массового производства танков — штамповка броневых корпусов — точно также уже разрешено. Очень характерно, что все известные нам образцы штампованных корпусов совпадают с фабричными марками автомобилей и тракторов, причем наиболее интересующих нас образцов мы несомненно еще не знаем.

…Чтобы выяснить условия штампования и сварки танковой брони, я познакомился со штамповкой больших котлов в Ленинграде на заводе им. Ленина и на заводе Вашего имени. Выяснилась полная возможность штампования брони для танков…

Итак, мы обладаем всеми условиями, необходимыми для массового производства танков, причем, в моей записке о реконструкции РККА я не преувеличил, а приуменьшил возможности производства у нас танков.

а) в 1932 г. — 40 000 тысяч по мобилизации и 100 000 из годового производства и б) в 1933 эти цифры могли бы возрасти раза в полтора.

…Вряд ли какая–либо капиталистическая страна или даже коалиция в Европе на данной стадии подготовки антисоветской интервенции смогла бы противопоставить что–либо равноценное в этой новой, массовой подвижной силе… Докладная записка штаба РККА не только потому возмутительна, что рядом подложных цифр ввела Вас и тов. Ворошилова в заблуждение, но больше всего вредна тем, что является выражением закостенелого консерватизма, враждебного прогрессивному разрешению новых военных задач, вытекающих из успехов индустриализации страны и социалистического строительства. Во всей своей организационной деятельности Штаб РККА в лучшем случае поднимается до давно устаревшего уровня 1918 года, но зато решительно отстает от общих темпов нашего развития» .

Сталин отреагировал на записку только в 1932 году — личным письмом. Но решение о «нужности» Тухачевского в Москве принял раньше: в 1931 году его вернули в столицу, повысив в должности. Он стал заместителем Ворошилова.

«Особо секретно. Личный архив Сталина Т. Тухачевскому. Копия Ворошилову.

Приложенное письмо на имя т. Ворошилова написано мной в марте 1930 г. Оно имеет в виду два документа а) вашу «записку»

о развертывании нашей армии с доведением количества дивизий до 246 или 248 (не помню точно) б) «соображения» нашего штаба с выводом о том, что Ваша «записка» требует по сути дела доведения численности армии до 11 миллионов душ, что «записка» ввиду этого нереальна, фантастична, непосильна для нашей страны.

В своем письме на имя т. Ворошилова, как известно, я присоединился в основном к выводам нашего штаба и высказался о вашей «записке» резко отрицательно, признав ее плодом «канцелярского максимализма», результатом «игры в цифры» и т. д.

Так было дело два года назад.

Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой,а выводы моего письма — не совсем правильны…

Мне кажется, что мое письмо не было бы столь резким по тону и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перенес тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была еще достаточно ясна для меня.

Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты моего письма с некоторым опозданием.

7.5.32.

С ком. прив. Сталин»109.

Но это — только в 1932–м. А пока Тухачевскому пришлось пережить весьма серьезную «ностальгическую» неприятность:

в Ленинграде прошел первый «показательный » процесс по «Делу о заговоре военных». В октябре 1930 года ОГПУ Ленинграда и области сфабриковало так называемое «семеновское дело», по которому был арестован 21 человек. Все арестованные были офицерами или служащими лейб–гвардии Семеновского полка, жившими в ту пору в Ленинграде. Они обвинялись в создании контрреволюционной организации, ставившей своей целью «свержение существующего строя». Чекисты обнаружили тайное хранилище «контрреволюционеров» — под алтарем Введенского собора. Из него были извлечены и представлены в качестве главных вещественных доказательств полковое знамя, почетные знамена и награды Семеновского полка. В январе 1918 года офицеры–семеновцы не могли признать законным расформирование полка и тайно привезли знамя и реликвии с фронта в Петроград и спрятали в полковом храме. Хранение знамени царского полка, тем более, полка–подавителя первой русской революции 1905 года, в 1919 году перешедшего к Юденичу, квалифицировалось ОГПУ как преступление.

Кроме того, эрудированные чекисты знали, что, по воинской традиции, полк считается существующим до тех пор, пока существует его знамя. «Контрреволюция»

была налицо!

Все офицеры и служащие Семеновского полка, находившиеся в Ленинграде, содержались в тюрьме «Кресты ». Все, за исключением одного — командующего войсками Ленинградского военного округа М. Н. Тухачевского.

В Тухачевском попытались найти заступника родственники арестованных. Ему писали письма, к нему обращались лично110. Пытался ли он вмешаться, помочь обвиняемым, неизвестно. Известно только то, что его не тронули, чуть ли не единственного из живших в России офицеров полка. 23 апреля 1931 года на заседании выездной сессии Коллегии ОГПУ по 58–й статье 11 человек приговорены к «высшей мере социальной защиты » — расстрелу, четверо — к 10 годам в концлагере, еще пятеро — к 5 годам в концлагере, один из арестованных освобожден. Реабилитированы 20 пострадавших были только 1 марта 1989 года постановлением Президиума Ленинградского городского суда «за отсутствием состава преступления111.

Общий социальный кризис, охвативший СССР в 1929—1931 годах, усугубленный коллективизацией, обострил во властных структурах опасение за лояльность определенных социальных слоев. Особую опасность, согласно выводам ОГПУ, представляли не только широкие слои крестьянства, из которых комплектовался так называемый «переменный состав» РККА, но особенно бывшие кадровые офицеры, служившие в Крас ной Армии. В начале 1930 года ОГПУ провело так называемую операцию «Весна», в результате которой было арестовано более 3 тысяч бывших военспецов и которая была логическим завершением агентурного дела «Генштабисты ». В 1930—1931 годах репрессиям, выразившимся в арестах, заключении на более или менее длительный срок в тюрьмы и концлагеря, расстрелах, подверглись многие достаточно известные, весьма авторитетные в годы Гражданской войны и в 1920–е годы «военспецы–генштабисты»112. В их числе были А. Снесарев, А. Свечин, В. Ольдерогге, А. Верховский — соратники Тухачевского. То, что его самого дело «Весна»

миновало, казалось чудом, особенно после того, как 18 августа 1930 года был арестован его близкий друг — Н. Какурин.

В 1940 году вдова Тухачевского на допросе давала показания об этом эпизоде:

«…Я имею в виду сказать о том факте, что еще в 1929 году в беседе с мужем Тухачевским, последний рассказал мне, что имел неприятность через Троицкого Ивана Александровича

и Какурина Николая Евгеньевича, преподавателей академии имени Фрунзе. Неприятность эта заключалась в том, что при аресте Какурина был, якобы, обнаружен список какой–то организации, в котором имелась фамилия Тухачевского, но в этот список Тухачевский был внесен, якобы, без его согласия и ведома.

Этот вопрос разбирался в ЦК ВКП(б) и Тухачевский смог доказать, что он ни в чем неповинен и ни к чему не причастен»113.

На очной ставке, проведенной между Какуриным, Троицким и Тухачевским в октябре 1930 года в присутствии Сталина, Ворошилова и Орджоникидзе, оба подследственных подтвердили свои показания.

«Мы очную ставку сделали, — вспоминал сам И. Сталин в июне 1937 года, — и решили это дело зачеркнуть»114.

Есть свидетельства, что Сталин и Ворошилов «обратились к тт. Дубовому, Якиру и Гамарнику: правильно ли, что надо было арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали: нет, это, должно быть, какое–нибудь недоразумение, неправильно…

»115.

23 октября 1930 года Сталин писал Молотову:

«Что касается Тухачевского, то он оказался чист на все 100%. Это очень хорошо»116…

В феврале 1931 года, когда еще шел «семеновский»

процесс, арестовали тестя Тухачевского, бывшего полковника царской армии Е. К. Гриневича.

«60 лет, родился в августе 1971 г. Образование: среднее и военное, — говорится в анкете арестованного. — Демобилизован, в последнее время счетовод. В старой армии командовал полком. Недвижимым имуществом не владел. По март 1918 г. — в старой армии, с марта 1918 — в Красной Армии и все остальное время до 1928 г. С 1928 г. в артели «Печать — штамп»»117.

Протокол допроса Е. К. Гриневича от 15 февраля 1931 года «После демобилизации [из] царской армии я добровольно перешел в Красную Армию через коллегию в Москве по формированию Красной Армии. 23 марта 1918 г. направлен в г. Саратов для формирования 1–й Саратовской дивизии. Таковая мною сформирована и передана была в 11 Армию, которой в то время командовал некто Хвесин… Начальником 2–й стрелковой дивизии в г. Сызрань, где пробыл до июля 1919 г., после чего назначен начальником административного управления 1–й армии и находился в г.Оренбурге. Из Оренбурга в конце февраля 1920 г. направлен в Ростов в штаб фронта, где был назначен помощником начальника военно–учебных заведений фронта. В конце апреля 1920 г. переведен в Смоленск в штаб Западного фронта, в этой должности пробыл до октября 1921 г. и вследствие окончания Гражданской войны и свертывания штаба я направлен в резерв военно–учебных заведений главного управления г. Москвы, где пробыл до марта месяца 1922 г. где и демобилизован и жил при поддержке дочери Нины, а с 1928 г. я начал работать в артели «Печать–штамп». Имею военную пенсию. В июне 1923 г. добровольно поступил в школу красных коммунаров на должность начальника ст. части, а в январе 1924 переведен начальником хоз. части в высшую аэрофотографическую… школу, где пробыл до ареста. Отбыв наказание я год был без работы (болел), жил на иждивении дочери Нины.

Кроме родственников в Москве имею знакомых бывших офицеров царской армии следующих лиц: …Огородников Федор Евлампиевич, бывший генерал–лейтенант, работал при штабе РККА,… Какурин Николай Евгеньевич, бывший полковник или генерал. Встречался с ним 5—7 раз в квартире у Тухачевского, когда последний приходил по делу к Тухачевскому… Троицкий Иван Александрович, бывший полковник геншатаба, преподаватель военной академии имени Фрунзе. Познакомился я с ним в квартире Тухачевского… Ермолин Павел Иванович, бывший подполковник. (Ермолин, Огородников, Какурин и Троицкий были репрессированы в 30–е годы. — Ю. К.) …Разговоров о каких–либо контрреволюционных организациях у меня ни с кем не было, в частности не было никакого разговора о Всероссийском офицерском союзе…. Октябрьскую революцию встретил безразлично, так как тогда не понимал ее существа. Впоследствии через несколько времени поняв ее существо добровольно пошел в Красную армию. В дальнейшем у меня никакого недовольства Советской властью не было и нет в данный момент. Все мероприятия Советской власти данного периода вполне разделяю и одобряю»118.

Но следствие это мало интересовало, как не интересовала и доказательность обвинения:

«Бывший полковник Гриневич Евгений Климентьевич в 1920—1922 г. состоял членом контрреволюционной организации «Всероссийского офицерского союза», возглавляемой бывшим генералом Алексеевым, выполнял поручения этого Союза и принимал меры к восстановлению Союза после ликвидации его органами ОГПУ в 1922 г. в г. Москве. Проживая в последующие годы в г. Москве, был тесно связан с антисоветской средой, среди которой вел антисоветскую агитацию»119.

К антисоветской среде, вероятно, отнесли Какурина, Троицкого, Ермолина. Зачем среди «антисоветской среды» вести антисоветскую агитацию — не ясно, но на собственный курьез следствие внимания не обратило.

Доказательств вины в деле нет, свидетельских показаний — тоже. Виновным Гриневич себя не признал, был выслан в Западную Сибирь на три года. Реабилитирован только в 1989 году120.

Один из самых ярких сюжетов в жизни Тухачевского «ленинградского периода» — дружба с Д. Д. Шостаковичем.

Познакомились они еще в Москве, в 1925 году — шла подготовка к международному конкурсу им. Шопена:

Шостакович был участником отборочных туров, Тухачевский — слушателем.

«Первое, что поразило меня в Михаиле Николаевиче, — вспоминал композитор, — его чуткость, его искренняя тревога о судьбе товарища. Помню неожиданный вызов к командующему Ленинградским военным округом Шапошникову. (Шапошников был командующим ЛВО до Тухачевского. — Ю. К.) Ему, оказывается, звонил из Москвы Тухачевский. Михаилу Николаевичу стало известно о моих материальных затруднениях»121.

Больной туберкулезом Шостакович вынужден был работать тапером в кинотеатрах. Благодаря звонку Тухачевского Шостаковичу было предложено написать симфонию к 10–летию Октября. После ее исполнения в Большом зале Ленинградской филармонии он получил признание как композитор.

«Я был начинающим музыкантом, он — известным полководцем.

Но ни это, ни разница в возрасте не помешали нашей дружбе, которая продолжалась более десяти лет и оборвалась с трагической гибелью Тухачевского»122, — свидетельствовал Шостакович.

В 1928 году, когда Тухачевский переехал в Ленинград, знакомство переросло в дружбу.

«Михаил Николаевич удивительно располагал к себе… Даже впервые встретившись с ним, человек чувствовал себя словно давний знакомый, легко и свободно»123.

Шостакович проигрывал Тухачевскому свои сочинения — «он был тонким и требовательным слушателем».

Они оба любили Эрмитаж, и в музее еще сохранились легенды о «блистательном красавце военном» и его другекомпозиторе, часами бродивших по залам. «Михаил Николаевич порой тактично поправлял экскурсоводов », — командующему округом нравилось демонстрировать свою эрудицию.

В Российском государственном военном архиве сохранились списки литературы, выбранной командующим ЛВО в распределителе книгоцентра для собственного чтения.

Вот только один из этих списков, приходивших в округ несколько раз в год: «Экономика современной Франции » А. Романского, «Галлицийская жакерия» Бруно Ясенского, «Командарм–2» И. Сельвинского, «Подпоручик Киже» Ю. Тынянова, «Человек бежит по снегу»

Н. Вагнера, «Проект реформы правописания» и др.124.

В Ленинграде Тухачевский обзавелся и новой пассией.

Ею стала Юлия Ивановна Кузьмина, жена давнего приятеля Тухачевского Николая Кузьмина. Она ушла от мужа и фактически стала женой командующего ЛВО, затем переехала за ним в Москву. Кузьмин, не прервавший дружеских отношений с Тухачевским, вспоминал:

«Тухачевский женат на моей бывшей жене и очень внимательно относился к моей дочери. Поэтому товарищеские отно шения с ним после ухода моей жены не испортились»125.

Развод с Н. Е. Тухачевской ни в это время, ни после, оформлен не был.

В 1931 году Тухачевский, только что назначенный на должность заместителя председателя РВС и зам. Наркомвоенмора, возглавил созданную по решению РВС СССР Комиссию по использованию опыта командированных в Германию групп. На основе докладов руководителей групп были изданы труды о маневрах германской армии в 1927 году и о летней учебе германской армии в 1928 году, работа о тактической подготовке германской армии в 1928—1930 годах, большой труд об оперативной подготовке германской армии; выпущено пять брошюр (в 1928—1929 годах) по тактическим, оперативным и снабженческим играм рейхсвера. Кроме того, в «Информационном сборнике» Разведупра в 1926—1931 годах было помещено 300 статей и заметок по Германии, большей частью на основе материалов этих групп. Все они использовались в различных лекционных курсах Военной Академии.

Как информировал 15 августа 1931 года Реввоенсовет СССР новый начальник Штаба РККА Егоров, план работы Военной Академии на 1930—1931 год «по всем признакам построен на учете опыта и позаимствован у Германской Военной Академии»126. Полковник Э. Кестринг — военный атташе Германии в Москве — в 1931 году согласился с этой точкой зрения: «Наши взгляды и методы проходят красной нитью через их взгляды и методы»127.

В ноябре 1931 года в СССР с официальным визитом прибыл новый начальник штаба рейхсвера генерал Адам. 11 ноября 1931 года на обеде в его честь в Кремле, беседуя с немецким послом в СССР Дирксеном, Тухачевский сказал:

«Рейхсвер — учитель Красной Армии в трудное время… Мы не забудем, что рейхсвер в период восстановления Красной Армии оказал ей решающую поддержку»128.

1932 год был последним, когда состоялся обмен программами…

В сентябре осенние маневры во Франкфурте–на–Одере, где присутствовали 15 иностранных военных делегаций, посетил Тухачевский… Цель маневров состояла в разработке способов вооруженной борьбы в случае войны с Польшей, которая, «используя незащищенную границу с Силезией», имела, по условиям франкфуртской игры, возможность вторгнуться в Германию большими силами по широкому фронту и создать непосредственную угрозу Берлину. Маневрам придавалось большое политическое значение, и в них было задействовано все руководство рейхсвера. Их посетил даже лично президент Германии фельдмаршал Гинденбург, давший «вводную» участникам. Тогда же Тухачевский был представлен Гинденбургу.

На последовавших 31 июля 1932 года выборах НСДАП еще больше укрепила свои позиции, получив 13,73 млн голосов и став, таким образом, сильнейшей фракцией в рейхстаге (230 депутатов). Последний вояж красных командиров в Германию на обучение состоялся в декабре 1932 года. Они покинули ее в июле 1933 года:

политическая ситуация к тому времени резко изменилась:

к власти пришел Гитлер.

 

Источники и литература

1. Bundesarchiv Militёrarchiv Freiburg № 52/2 Blomberg:

Lebenerinnervmgen — handschriftlich Band III s. 140.

2. Student Kurt. Reichswehr und Rote Armee // Internationale Luftwaffen revue, 1/2 (1968), s. 147.

3. Из доклада заместителя начальника Штаба РККА М. Н. Тухачевского в Реввоенсовет СССР о результатах изучения Рейхсвера во время осенних маневров 1925 г.

// Рейхсвер и Красная Армия: Документы из военных архивов Германии и России 1925—1931,1995, с. 82–83.

4. Горлов С. А. Совершенно секретно. Альянс «Москва—Берлин»

1920–1933. М.: Олма–Пресс, 2001, с. 52.

5. Зданович А. Тайные лаборатории рейхсвера в России // Армия, №1,1992, с. 64.

6. Горлов С. А. Указ. соч., с. 54.

7. Коминтерн и идея мировой революции: Документы. М., 1998, с. 313.

8. Горлов С. А. Указ. соч., с. 55—56.

9. Минаков С. Сталин и его маршал. М.: Яуза, Эксмо, 2004, с. 364.

10. Там же, с. 364–365.

11. Личный архив Ю. В. Хитрово. Арватова–Тухачевская Е. Н.

Воспоминания о М. Н. Тухачевском, с. 8.

12. Горлов С. А. Указ. соч., с. 60.

13. Там же, с. 62—63.

14. Там же, с. 63.

15. Student Kurt. Ibid, s. 161.

16. Ibid.

17. Военный вестник, 1923, № 25.

18. Кантор Ю. Михаил Тухачевский, маршал Советского Союза:

«Я хочу сделать вывод из этой гнусной работы» // Известия, 21 февраля 2004 г.

19. Источники истории о Михаиле Тухачевском // Гутен Таг, 1988, № 10, с. 37–38.

20. ЦА ФСБ РФ, АСД № 107235 на Гриневича Е. К., л. 19–20.

21. Личный архив Ю. В. Хитрово. Apвamoвa–Тухачевская Е. Н.

Воспоминания о М. Н. Тухачевском, с. 9.

22. Можайский В. Психофизиологический кабинет // Революция и война, № 2, 1922, с. 266.

23. Хорев А. Маршал Тухачевский // Красная звезда, 1988, 4 июня, с. 3.

24. Минаков С. Указ. соч., с. 286.

25. Данилов И. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков //Архив русской революции. Берлин, 1924, т. 14, с. 97.

26. Минаков С. Указ. соч., с. 63.

27. ЦА ФСБ РФ АСД № Р–18091 на А. Я. Протас.

28. Политбюро ЦК РКП(б)-ВКЩб). Повестки дня заседаний.

Кн. 2, с. 242, 243.

29. Минаков С. Указ. соч., с. 290–291.

30. Там же, с. 292–293.

31. Мы все видим и все знаем. Крик души красного командира // Источник, №1,1998, с. 87.

32. Телятников И. А. Вникая во все // Маршал Тухачевский:

Воспоминания друзей и соратников. М.: Воениздат, 1965, с.

164–165.

33. Минаков С. Указ. соч., с. 328.

34. Телятников И. А. Указ. соч., с. 164—165.

35. Политбюро ЦК РКП(б)—ВКП(б). Повестки дня заседаний.

Кн. 2, с. 250.

36. Там же.

37. Директивы командования фронтов Красной Армии. М., 1969, т. 4, с. 530.

38. Тухачевский, Варфоломеев, Шиловский. Армейская операция.

Работа командования и полевого управления. М. — А., 1926.

39. Дайнес В. О. Михаил Николаевич Тухачевский // Вопросы истории, № 10,1989, с. 53.

40. Горлов С. А. Указ. соч., с. 146.

41. Там же, с. 146.

42. Из доклада заместителя начальника Штаба РККА М. Н. Тухачевского в Реввоенсовет СССР о результатах изучения Рейхсвера во время осенних маневров 1925 г. // Рейхсвер и Красная Армия: Документы из военных архивов Германии и России 1925–1931,1995, с. 82.

43. Там же, с. 83.

44. Там же, с. 89–90.

45. Горлов С. А. Указ. соч., с. 146–147.

46. Там же, с. 147.

47. Bucheier H. Carl–Heinrich v. Stulpnagel. Soldat — Philosoph — Verschworer, Berlin — Fankfurt a. M. 1989, s. 104.

48. Горлов С. А. Указ. соч., с. 127.

49. Там же, с. 216–217.

50. Там же, с. 131.

51. Bundesarchiv Militёrarchiv Freiburg № 52/2 Blomberg:

Lebenerinnerungen — handschriftlich Band III, s. 128.

52. Горлов С. А. Указ. соч., с. 147.

53. Там же, с. 148.

54. Там же, с. 148–149.

55. Тухачевский М. Н. О характере современных войн в свете решений 6–го Конгресса Коминтерна (Доклад на заседании военной секции при Комакадемии 16.12.1929 г.) // Записки Коммунистической академии. М., 1930, т. 1, с. 8.

56. Тухачевский М. Н. Красная Армия на 6–м году Революции // Красная присяга, 1923, № 18, с. 22—23.

57. Тухачевский М. Н. О характере современных войн в свете решений 6–го Конгресса Коминтерна, с. 24—25.

58. Там же.

59. 7–й Всебелорусский съезд Советов, май 1925 г.: Стенографический отчет. Мн., 1925, с. 24—25.

60. Там же, с. 211, 230–231.

61. Там же, с. 231.

62. Зарождение и развитие советской военной историографии 1917—1941. М., 1985, с. 11,12.

63. Дайнес В. О. Указ. соч., с. 57.

64. Там же, с. 50.

65. Телятников И. А. Указ. соч., с. 169.

66. Там же, с. 170.

67. Минаков С. Указ. соч., с. 356—357.

68. Там же, с. 357–358.

69. Там же, с. 358.

70. Там же, с. 359.

71. Там же, с. 360.

72. Временный Полевой устав РККА. М., 1926, ч. 2, с. 6.

73. Дайнес В. О. Указ. соч., с. 52.

74. Там же, с. 50.

75. Там же, с. 53–54.

76. Тухачевским М. Н. Популяризация военных знаний // Военный вестник, 1925, № 1, с. 23–25.

77. Тухачевский М. Н. Избранные произведения. М., 1964, т. 1, с. 252, 246.

78. Тухачевский М. Н. Избранные произведения. М., 1964, т. 2, с. 16.

79. Там же, с. 246.

80. Ленин В. И. К истории вопроса о диктатуре // Ленин В. И.

Полное собрание сочинений, т. 41, с. 375.

81. Фрунзе М. В. Задачи академиков в армии: Речь на торжественном заседании Военной академии РККА 1 августа 1924 г. // Фрунзе М. В. Избранные произведения. М., 1957, т. 2, с. 127.

82. Zeidler Manfred. Reichswehr and Rote Armee. 1920–1933. Wege und Statinen einer ungewunlichen Zusammenarbeit. Munchen, 1993, s. 257.

83. Симонов Н. Военно–промышленный комплекс СССР в 1920—1950–е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управления. М., 1996, с. 65.

84. Горлов С. Л. Указ. соч., с. 231.

85. Письмо народного комиссара по военным и морским делам К. Е. Ворошилова командующему войсками Северо–Кавказского округа И. П. Уборевичу с постановкой задач по изучению Рейхсвера // Рейхсвер и Красная Армия, с. 95.

86. Горлов С. Л. Указ. соч., с. 232–233.

87. Blombergs P. Privates Archiv. «Reise des Chefs des Truppenamts nach Russland». (August/September, 1928), s. 2—3.

88. Ibid, s. 6.

89. Bundesarchiv Militёrarchiv Freiburg № 52/2 Blomberg:

Lebenerinnerungen — handschriftlich Band III, s. 139—140.

90. Groehler Olaf. Selbstmorderische Allianz. Deutsch–russische Militurbeziehungen 1920–1941. Berlin, 1992.

91. Ахтамзян Л. Л. Военное сотрудничество СССР и Германии в 1920—1933 гг. // Новая и новейшая история, 1990, № 5, с. 16.

92. Минаков С. Указ. соч., с. 361.

93. Там же, с. 386.

94. Там же, с. 386–387.

95. Blombergs P. Privates Archiv. «Reise des Chefs des Truppenamts nach Russland» (August/September, 1928), s. 14—16, 46.

96. Отчет о поездке в Германию командира и военного комиссара 5–го стрелкового корпуса А. И. Тодорского // Рейхсвер и Красная Армия, с. 100.

97. Там же, с. 100–101.

98. Там же, с. 105.

99. Там же, с. 106–107.

100. Даинес В. О. Указ. соч., с. 58.

101. Там же, с. 54.

102. Там же, с. 55.

103. Там же, с. 54–55.

104. Минаков С. Указ. соч., с. 414—415.

105. Дайнес В. О. Указ. соч., с. 54.

106. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 447, д. 9.

107. Там же, л. 8.

108. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 446, л. 66–71.

109. РГАСПИ, ф. 558, оп. И, д. 447, л. 2.

110. Поливанов А. Пока не потеряно знамя // Родина, 1999, № 1, с. 46.

111. Там же.

112. Минаков С. Указ. соч., с. 419.

113. ЦА ФСБ РФ, АСД № Р–23914 на Тухачевскую–Аронштам Н. Е., л. 51.

114. Минаков С. Указ. соч., с. 431.

115. Там же.

116. Письма И. В. Сталина В. М. Молотову, 1925–1936 гг.: Сб.

документов. М., 1995, с. 231–232.

117. ЦА ФСБ РФ, АСД № Р–34523 на Гриневича Е. К., л. 3.

118. Там же, л. 6, 7, 20.

119. Там же, л. 21.

120. Там же, л. 22,23,46.

121. Шостакович Д. О времени и о себе (1926—1975). М.: Сов.

композитор, 1980, с. 283.

122. Там же.

123. Там же.

124. РГВА, ф. 37605, оп. 2, д. 2, л. 6–10.

124. РГВА, ф. 37605, on. 2, д. 2, л. 6–10.

125. Минаков С. Указ. соч., с. 432.

126. Горлов С. Л. Указ. соч., с. 246–247.

127. Hilger Gustav. Wir und der Kreml. Deutsch–sowijetische Beziehungen,1918—1941. Erinnerungen eines deutschen Diplomaten. — Frankfurt a. M., Berlin, 1964, s. 200.

128. Zeidler Manfred. Reichswehr and Rote Armee. 1920–1933.

Wege und Statinen einer ungewunlichen Zusammenarbeit. Munchen, 1993, s. 262.