Барт Хантер пришел домой, телевизор был включен, и пахло подгоревшей едой. Он бросил ботинки за парадную дверь.
— Люси?
Никакого ответа.
Где она, черт возьми?
Он не хотел быть здесь. Он не хотел быть дома. Обычно в этот час он находился в гостинице. Мужчина заслужил выпивку после дня, проведенного на воде. Он не должен следить за своей взрослой дочерью. Она была достаточно взрослой, он был слишком стар, чтобы вынести это дерьмо.
Но в то время как он был настроен продать свой улов: молодых омаров, крабов, сбросивших панцирь; снабдить водоем кооператива на зиму, этот осел Генри Тиббеттс пошутил: — Где ты зарыл тело, Барт?
Как будто его дочь умерла, а не взяла пару дней, чтобы отлежаться, пока больна.
Как будто она убежала.
Как ее мать.
— Лю! — проревел он.
Пропускать работу — совсем на нее не похоже. Даже когда она была маленькой девочкой, она никогда не пропускала больше дня школьных занятий. Никогда не создавала проблем, подумал он с гордостью и сожалением.
Телевизор работал — какая-то женщина с большими губами и маленькой грудью наклонилась над кухонной плитой. Барт выключил ящик и услышал шум из кухни. Текущая вода. Скрежет.
Он нашел Люси в кухне, стоящей перед раковиной и срезающей лопаткой какое-то ужасное черное месиво со сковороды. Шкафы и ящики были распахнуты настежь. Грязные чашки, миски и ложки в большом количестве разбросаны повсюду среди пятен от муки, жира и помидоров. Сквозь дым и запах горелого проник более резкий, более свежий аромат, как от скошенной лужайки.
Люси повернула голову, когда Барт вошел в кухню, копна ее светлых волос взлетела следом. Что-то — томатный соус? шоколад? — было размазано по ее щеке. У нее были дикие глаза.
Барт остановился. Он не спрашивал ее, что не так. Они никогда друг друга не спрашивали. Было слишком много вероятных ответов, которые он не хотел слышать.
— Что, черт возьми, ты делаешь?
Она наполовину подняла кастрюлю из раковины, расплескивая воду на пол.
— Я хотела приготовить обед.
Он перевел взгляд с мокрого пола на твердые, почерневшие остатки… чего-то, что бы это ни было, воняющего в раковине.
Он нахмурился, обеспокоенный. Изумленный.
— Почему ты просто не бросила что-нибудь в мультиварку?
— Я не знаю, — сказала Люси, ее нижняя губа задрожала. — Я ничего не знаю.
Слезы хлынули у нее из глаз.
Барт отшатнулся. Но за беспокойством и раздражением зашевелилось воспоминание: Элис, сражающаяся на кухне, сразу после того, как пришла к нему жить. «Но я хочу тебе готовить», — возразила она, когда он пришел домой и застал еще один загубленный обед. — «Как нормальная жена».
«Я не хотел нормальную жену», — дразнил ее Барт. — «Я женился на русалке».
Он делал яичницу или варил омаров. А иногда они вместе пропускали обед и поднимались наверх, чтобы заняться любовью.
В былые времена. В славные дни. В те дни, когда она еще любила его достаточно, чтобы угождать ему, и он любил ее настолько, чтобы доверять ей.
Старая, знакомая боль раздирала его.
Он смотрел на дочь Элис, ее покрасневшее лицо, ее заплаканные глаза и неловко переминался с ноги на ногу.
Он никогда не был ей хорошим отцом. Не было необходимости им быть. Калеб воспитывал ее с тех пор, когда она еще носила подгузники. К тому времени, как парень уехал из дома, она уже могла достаточно хорошо сама о себе позаботиться. И о нем тоже. Она стирала, делала домашнее задание, открывала консервированный суп на обед. Хорошая девочка. Никаких проблем, подумал он снова.
Но сейчас у нее были какие-то проблемы. Генри сказал, что она всю неделю не была на работе.
— Может нам стоит куда-нибудь сходить, — сказал он. — Чтобы поесть. Ты отдохнешь.
Ее зеленые глаза — зеленые как трава, зеленее, чем он помнил — округлились.
— Зачем?
— Ты была больна, — сказал он грубо. — Сама не своя.
— Сама не своя, — повторила она.
Он решил не брать ее в бар при гостинице. Они пошли бы к Антонии.
— Поев хорошей еды, ты почувствуешь себя лучше.
Слезы высохли как по волшебству.
— Я почувствую себя лучше.
Он был необъяснимо доволен собой и ею.
— И завтра ты вернешься в школу.
Она уставилась на него, ее лицо выражало смущение.
От паники у него пересохло во рту. Что-то случилось с ней в школе? Что-то, о чем она не могла ему рассказать? Может ее уволили или… Он пытался не думать обо всем, что могло произойти с девушкой, об опасностях, от которых он никогда не был в состоянии ее защитить.
— Школа, — внезапно сказала она и улыбнулась. — Учиться.
Он сжал руки в своих карманах.
— Преподавать.
— Преподавать и учиться.
— Правильно, — правда, почему нет? — Это лучше, чем бродить по дому как твой старик.
Она улыбнулась, на ее лице отразился намек на шалость.
— Поев хорошей еды, ты почувствуешь себя лучше.
Он рассмеялся, сразу почувствовав себя лучше, чего не было уже довольно давно.
Пристальный взгляд Конна перенесся с тела Мэдэдха, хромающего по булыжникам, на белое, ошеломленное лицо Люси. На секунду его сердце просто остановилось, застыло в ужасе.
Го улыбнулся ему через внутренний двор, насмехаясь над ним. Играя с ним.
Ярость хлынула через Конна как штормовая волна, сметая все на своем пути.
Его губы раздвинулись в рычании:
— Держите его.
Оболочка Го замерцала. Возможно, это было воздействие солнечного света, но лорд демон казался почти потрясенным.
— Я — эмиссар. У Вас нет полномочий, чтобы удерживать меня.
— Мое королевство, — сказал Конн. — Мои правила.
Ропот пронесся по когорте Го. Зловоние демонов стояло в сторожевой башне как дым. В этой переменчивой, мерцающей толпе, любой мог ускользнуть. Любой мог воспользоваться случаем, моментом человеческой слабости, чтобы скользнуть в сознание Люси и захватить его, осесть в этом длинном, худом теле, лишить ее воли.
Конн протянулся своими чувствами, всеми своими чувствами, но он не смог найти ни следа демона в ней, никаких отпечатков Ада. Что бы они не предприняли, она не была одержима.
Его страх притупился. А ярость и не думала.
Го скривил свои заимствованные черты лица в выражение оскорбленного удивления.
— Вы не подвергли бы опасности улучшение наших отношений из-за… собаки?
— Моей собаки, — сказал Конн.
Моей женщины.
Он больше не смотрел на Люси. Он бы не стал привлекать внимание демона к ней. Но он знал, что она вжалась в тень арки, ее пальцы прижаты ко рту, и это причиняло ему боль.
— У Вас нет причины удерживать меня, — возразил Го.
— Молитесь, чтобы Вы оказались правы, демон, — мрачно сказал Конн. — Или даже Ад не защитит Вас от меня.
— Я действовал в целях самообороны, — протестовал Го.
— Чушь, — заявил Грифф. — Животное не может укусить призрака.
Мэдэдх.
Теперь, когда его больший страх отступил, Конн смог подумать о собаке. Он приблизился к собаке тремя размашистыми шагами, едва замечая военачальников, которые потеснились, освобождая ему дорогу. Гончая была молодой, сильной, прожила только три года. Только три…
Конн опустился на колени.
— Ваше беспокойство так трогательно. Я не ожидал такого чувства от великого лорда моря, — глумился Го.
Конн проигнорировал его, быстро проверяя состояние сердца собаки, конечностей, легких. Мэдэдх поднял свои тревожные желтые глаза наверх и заскулил. Живой.
Конн с облегчением вздохнул.
— Вы видите? Животное просто в растерянности, — сказал Го. — Я не совершил бы никакой глупости, чтобы нарушить равновесие сил.
Взгляд демона скользнул к Люси?
— К черту равновесие сил, — сказал Конн сквозь зубы. — Коснись того, что принадлежит мне еще раз, отродье Ада, и я затушу тебя как свечку.
Го зашипел.
Конн отыскал Ронэта среди военачальников, которые следовали за ним из зала.
— Воды и одеял для собаки.
— Да, мой принц.
Конн погладил собаку по голове и встал. Хвост гончей слабо дернулся на камнях.
— Что мы сделаем с лордом Го? — спросил Морган.
Конн хотел отослать лорда демонов назад в Ад. Но он не освободит Го, пока не убедится, что Люси невредима.
Она все еще стояла в тени стены замка вне защитного круга военачальников. У нее было опустошенное выражение лица. Мертвенно-бледное. Синяки под глазами сменили когда-то нежную кожу.
Лицо Конна скривилось. Его нутро скрутило. Он должен ее заполучить. Там, где он мог бы поддержать ее, коснуться ее, убедиться в ее безопасности. Его гнев все еще пульсировал в висках, как головная боль, но пока он его контролировал.
Или почти контролировал.
Он проследовал через внутренний двор.
Люси опустила руки, крепко сжав локти перед собой, как будто она была смертельно ранена. Конн заскрипел зубами. Она могла бы держаться за него. Разве это не было бы нормальной реакцией женщины-человека на нападение? Она должна была бы броситься в его объятья. Он не возражал бы.
Но сначала он должен увести ее подальше от Го. От всех них.
Он подошел к ней, достаточно близко, чтобы увидеть взмах ее длинных светлых ресниц и пробор в ее мягких волосах, достаточно близко, чтобы учуять запах ее кожи и страха. Он хотел встретиться с ней взглядом. Ее глаза были расширены от шока, но в них был виден ее дух.
Она была в безопасности. Его сердце, крепко сжатое в кулак, расслабилось достаточно, чтобы забиться снова. Она была самой собой.
За его спиной заговорил Ронэт.
— Мой принц? Лорд Го?
— Он может отправляться в Ад, — не оборачиваясь, сказал Конн. — Сопроводите его к пещерам.
Люси провела языком по губам. Все его тело сжалось в ответ.
— Наверх со мной, — скомандовал он мягко. — Сейчас.
Она вытянула шею, чтобы просмотреть ему через плечо, очевидно не обращая внимания на опасность для себя и его нужду.
— Собака… С Мэдэдхом все в порядке?
Он хотел встряхнуть ее. Она была не в состоянии понять, как маловероятно было ее недавнее спасение?
— Собака в шоке, — сказал он коротко. Картина Мэдэдха, распростертого на булыжниках, Люси, зажавшей себе рот рукой, с силой ударило его снова. — Но он будет жить. Возможно, это даже научит его слушаться.
На лицо Люси вернулись краски.
— Это не была ошибка Мэдэдха.
— Он должен был повиноваться.
Ее глаза были широко раскрыты и несчастны.
— Ты сердишься на него? Или на меня?
Конн коротко и резко вдохнул. Он был разъярен на Го и на себя за то, что не предвидел, в какой опасности она окажется, за то, что не был достаточно быстр, чтобы защитить ее. Но у него не было намерения обсуждать свои чувства перед советом. Он никогда не обсуждал свои эмоции. Смесь страха и острого желания были слишком новыми для него.
Он схватил ее за руку чуть выше локтя.
— Наверх.
Она оценивающе взглянула на его руку поверх своей, когда он вел ее по стене замка к своей башне.
— Ты знаешь, что касаешься меня, только когда куда-нибудь тащишь?
Это не звучало как обвинение. Ее тон был почти задумчивым. И это резало его словно ножом.
Он сдавил ее руку сильнее. Его челюсти тоже сжались. Он не знал, как нужно прикасаться, чтобы подбодрить или утешить. Только когда надо драться или спариваться.
— Я касался тебя. Я был в тебе.
Они уже почти дошли до его башни.
— Секс не считается, — сказала она.
В нем нарастали раздражение и желание. Его самоконтроль пошатнулся.
— Значит, если я это сделаю, это не будет иметь значения.
Он протолкнул ее через дверной проем, зажал у стены и накрыл ее рот своим, с горячей, голодной безотлагательностью. Поцелуй был грубым, практически диким. Ярость и страх перекачивались через кровь, стучащую в голове.
Он требовал, потому что она была его.
Его, чтобы защищать ее.
Его, чтобы взять ее.
Люси испытывала потрясение от его натиска, чувствуя его голод, насыщая его, нуждаясь в этом. Го поймал ее на открытом пространстве, неподготовленную. У нее не было времени, чтобы найти убежище позади стены, которую она строила всю свою жизнь.
Когда демон напал, она нанесла ответный удар инстинктивно, выставляя барьеры, чтобы защитить себя, ее защита меньше походила на строительство стены и больше на вываливание кучи кирпичей на голову демона.
По крайней мере, она это чувствовала именно так. Она не знала, что почувствовал демон.
Но чужое присутствие в ее мозгу закончилось, погашенное полным совком земли, как походный костер, оставляя ее опустошенной, в щебне и пепле, с песком в глазах и обложенным языком. Она чувствовала пустоту в груди. Ее сознание — потрясено. Налет от дыма и гари, обнаруженный сзади на ее шее, казалось, осел и в носовых пазухах.
Она нуждалась во вкусе Конна, чтобы стереть этот. Она нуждалась в его прикосновении, чтобы снова почувствовать себя живой, в безопасности.
Она бы радостно встретила его твердый, настойчивый рот, его грубые, требовательные руки. Он прислонился к ней, его необычайно мускулистое тело — защита и убежище. Она обняла его рукой за шею, кончик ее мизинца поглаживал его гладкую, открытую для обозрения кожу, и чувствовала, как его стон вибрирует в горле, внизу ее живота.
Он мог наполнить ее. Он мог взять ее туда, где ей не надо будет думать. Он накрыл ладонями ее груди, и она задрожала от наслаждения и облегчения. Она жаждала теплого забвения в сексе, как ее отец жаждал бутылку. Она хотела почувствовать что-то кроме одиночества. Что-то помимо оцепенения.
Конн заставил ее почувствовать это. Он поймал ее в ловушку у стены своим телом, дыша часто и прерывисто. Бушевавшая в нем буря эмоций кружилась вокруг них, заряжая воздух, посылая волнующее покалывание, скользящее по ее коже. Она была раздавлена между стеной с острыми камнями, упирающимися в спину, и весом его мускулистого тела, прижимающегося к ее: к груди, животу, бедрам. Его член пульсировал напротив нее, толстый, наполненный жизнью. Он склонил голову, и она почувствовала трение его щетины на своем горле и затем теплое прикосновение губ к своей шее. Ее веки скользнули вниз, глаза закрылись.
Пыль, пепел и отчаяние.
Она снова торопливо открыла глаза, и Конн был там, теплый и реальный, твердый и настойчивый. Она бросилась к нему, обняв его шею, зажимая его волосы между своими пальцами. Возьми меня. Спаси меня.
Он зарычал и поднял ее на руки, погрузился с ней в прохладу и тень башни, поднял ее вверх по лестнице. Круг за кругом, они взбирались, мрак и свет играли на его твердом лице, ее вздохи и его шаги эхом отзывались в замкнутом пространстве. Она могла чувствовать в нем эту настойчивую потребность, жестокую, как приближающийся шторм. У нее кружилась голова. Она затаила дыхание, сбитая с толку, она была пьяна от предвкушения.
Это был секс. Всего лишь секс.
Это была жизнь.
Это было все.
Она лизнула его шею, наслаждаясь вкусом соли и мужчины. Он принес ее в свою комнату и бросил на кровать так, что она подпрыгнула. Он обрушился на нее сверху, удерживая свой вес на локтях, а ее ноги в плену своих бедер. Его рот накрыл ее губы. Она охотно раскрыла их для него. Его язык ворвался внутрь.
Ее бедра подались вверх — пожалуйста, там — ища способ увеличить давление, ища облегчения. Округлая, твердая головка его возбужденного члена потерлась между ног Люси. Она изо всех сил пыталась раздвинуть ноги, обхватить его, но его широко расставленные ноги крепко прижимали коленями шерстяную ткань плаща к ее телу. Ее поймали в ловушку. Желание казалось непреодолимым. Отчаянным.
Задыхаясь, она изо всех сил пыталась сбросить его с себя. Он приподнялся — недостаточно, даже близко не достаточно — схватил ее за бедра и развернул лицом в матрац.
Гм, нет. Только не так. Он был слишком сильным. Это было слишком. Она опасалась его полного господства, но еще больше ее встревожила собственная ответная реакция.
В любом состязании на поле страсти она проиграла бы. Уже проиграла.
А она даже не знала ставок.
Она начала извиваться, чтобы повернуться к нему лицом.
Но он придавил ее, обездвижив ее руки своими, сдерживая своими бедрами ее бедра, окружая ее своим сопротивлением. Он задрал ее плащ и юбки одной рукой, собирая их в кучу у нее на талии. Прикосновение холодного воздуха к ее обнаженным ногам отвлекало и облегчало. Он сгреб руками ее ягодицы, оценил просвет между бедрами и стащил ее трусики вниз, потянув за эластичную резинку. Она задрожала, раскрывшись для него, уязвимая, влажная и открытая. Лежа на подушке, она повернула голову, когда он просунул свою изящную руку под ее живот, оттягивая момент проникновения, лаская ее пупок. Его прикосновения спускались ниже, замедлившись. Ищущие, неторопливые. Она застонала и закусила губу, боль была короткой остановкой на пути к блаженству.
Он был так близко позади нее, горячий и твердый, сдерживающий ее своим телом, добивающийся ответного чувства своими руками. Она была пьяна, ошеломлена смешанными мускусными ароматами его пота и своего прозрения. Она чувствовала, как Конн поменял положение, чтобы раздеться и дрожала в ожидании. Ее грудь налилась. Ограничения, которые она сама себе установила, затуманились.
Он широко раздвинул ее ноги коленом. Люси прогнулась. Он поглаживал ее дразнящими прикосновениями, скользя по ее гладкой, чувствительной плоти. Пошатываясь на коленях, она выгнулась ему на встречу — добровольный сообщник своей собственной капитуляции.
Он поцеловал ее в затылок.
Люси издала звук разочарования, приглушенный подушкой, и укусила его. В руку. Как животное.
Горячее дыхание обдало ухо Люси.
— Ты сама этого хотела.
Она чувствовала волосы в его паху, гладкий, твердый выступ его члена, потирающего расщелину в ее ягодицах. Он взял себя в руку, подвел к ее влажному открытому лону и скользнул туда налившейся головкой. Она растворялась в нем. Стонала. Его кожа была горячей и шелковистой. Ее лоно расслаблялось и сжималось.
Задыхаясь и подаваясь бедрами вверх, она уже не смогла бы ему отказать.
— Да.
— Тогда прими его, — он вошел в нее. — Прими меня.
Глубже.
— Прими мое семя.
Ее тело сотряслось. Ее разум взбунтовался. Но разум и тело были подхвачены, одурачены ощущением наполненности внутри, его толчками, полнотой его извержения. Она была ослеплена и затаила дыхание, пойманная течением, которым она не могла управлять. Она вскрикнула и забилась в конвульсиях, ее оргазм, заживший своей жизнью, подбрасывал ее снова и снова, как раковину, пойманную в ловушку приливом. Волна за волной изнуряя ее, одурманивая ее, она сжимала его член, когда он погружался в нее, пока он не содрогнулся, застонал и излился глубоко в нее.
Его большое влажное тело растянулось на ней. Опустошенное.
Люси закрыла глаза, вбирая стук его сердца, звуки его прерывистого дыхания.
— Теперь, — сказал Конн, с глубоким удовлетворением в голосе. — Ты останешься.