Часть I

ПЛАЧУТ ГОРЫ

Вверх по ущелью едет одинокий всадник. Черная папаха на нем, под черной буркой — черная черкеска, кинжал в черных ножнах, наган в кобуре из черного сафьяна… Так выглядят вестники горя.

Свирепствует в Куртатинском ущелье ветер. Рвет со всадника бурку… Губит все, что встречается на пути. Копны сена, оставшиеся с осени на лугу, разнес по скалам, чей-то стог разметал по соломинке, с пашни землю сорвал и сбросил в обрыв…

Конь, опустив голову, бредет по брюхо в снегу. Всадник то-и дело оправляет башлык, оглядывается — долго ли ехать? Слева — вершина Тбау, справа — Кариу. Между горами, в каменном желобе, мечется река Фиагдон.

Осталась позади самая узкая часть ущелья — Перевал леса. Впереди теснина, названная именем ближайшего селения — Дзивгис.

Стихает ветер. Скалы не дают ему разбежаться, и только в открытых местах он налетает на всадника…

Из глубины ущелья вдруг слышатся выстрелы. Конь прядает ушами, приседает испуганно. Всадник натягивает повод, снимает карабин: в горах нужно быть всегда начеку.

Из-за поворота показываются верховые. За ними — две брички. И снова — верховые. Пляшут кони. Слышатся переборы гармоники… Свадебный поезд. Едут ли за невестой, или возвращаются с ней?

Встречные так близко, что можно разглядеть их лица. Два-три десятка верховых, на первой бричке — старик и трое пожилых мужчин, на второй — четыре девушки и парень, правящий лошадьми. Одна из девушек, заметив молодого всадника, растягивает меха гармоники. Странно!.. Всадник не пускает в пляс коня, а останавливается, спешивается… И не по левую сторону, как обычно, а по правую. Так слезает с коня тот, кто несет весть о чьей-либо смерти.

Да. Сомнений больше нет. Смотрите: он держит плеть в левой руке, стоит с опущенной головой…

Верховые соскочили с коней. Остановились и брички. Старик подходит к черному всаднику. За ним с тревогой следуют и остальные.

Всадник, шагнув старику навстречу, останавливается и произносит:

— Пусть только радость встречается вам в пути… Но я должен сообщить вам скорбную весть. Вчера скончался тот, кто одарил жизнью всех бедных… Ленин!..

Люди замерли. Ни слова в ответ, ни звука, будто горы застыли у гроба великого человека, будто остановилось солнце, а река Фиагдон превратилась в тихие слезы…

Все взглянули на старика. Тот смахнул слезу, повернулся к молодым.

— Пусть только счастье говорит с вами, — сказал он им печально. — Мы выехали сегодня из радостного дома за невестой в соседнее село. Но теперь в доме каждого из нас покойник. И в доме, из которого мы выехали, и в доме, в который направлялись. А там, где смерть, не может быть свадьбы. Наш долг сообщить, всем печальную весть.

Тихо возвращался свадебный поезд. Ни выстрелов, ни свиста-плетей, ни веселого говора гармоники. Только ветер выл по-прежнему да стонал мерзлый снег под копытами лошадей и колесами бричек.

В селении Дзивгис люди высыпали на улицу:

— Что случилось? Ведь только что с песнями вы ехали по ущелью… Что заставило вас вернуться?

— Когда мы уезжали отсюда, — сказал старик людям, — вы пожелали нам вернуться с невестой. Мы же вернулись с горем: умер самый дорогой для нас человек — Ленин…

С давних пор у осетин на похороны собираются не только родственники, друзья и соседи. Каждый мужчина считает своим долгом прийти к родным умершего, выразить соболезнование и принять посильное участие в похоронах, или, как говорят в народе, «украсить последний путь ушедшего».

Но как быть в этом случае? Куда идти? Кому выражать соболезнование? Умер ведь человек, который был членом семьи всех горцев, и горе поселилось в сердце каждого человека. Как быть?..

СДВИНУЛИСЬ ГОРЫ

В центре Куртатинского ущелья, на правом берегу Фиагдона, расположен Лац — одно из древнейших осетинских поселений. Напротив, на левом берегу реки, раскинулось большое горное село Цмити и рядом с ним — два маленьких: Кадат и Урикау.

На следующий день, после того как стало известно о смерти Ленина, из глубины ущелья выехали четыре всадника и, не спешиваясь, остановились на поляне Урикау. Большая группа верховых прибыла из селения Харисджин. Вслед за ними из разных сел потянулись к поляне пешие и конные горцы. Шли впереди старики. Папахи у всех были надвинуты на глаза, лица суровы и печальны, взор обращен вниз, к земле, которая примет от живых умершего.

Поляна Урикау заполнилась людьми.

Минута молчания. Мысли и думы всех — о покинувшем этот мир…

— Рухсаг уад Ленин! — говорит древний старик.

— Рухсаг уад, — отвечают ему.

— Уважаемый Дрис! — обращается один из горцев к старшему. — Люди ждут от нас, стариков, слова.

— Ты прав, дорогой, — ответил Дрис. — Я и сам думаю об этом. Но случай-то небывалый в нашей жизни. Все мы знаем, что нужно делать, когда приходим на обычные похороны. Но Ленин… Здесь нужно что-то другое, большее… Поручи кому-нибудь из младших, пусть позовут сюда Бесагура.

Бесагур, председатель сельсовета, подошел к старикам и, когда ему объяснили в чем дело, ответил:

— Да говорит с вами благодать, уважаемые старики. Скажу прямо. Я — председатель, но не я приглашал вас сюда. Вы сами собрались на этой поляне. Так поступайте же так, как поступили бы на похоронах самого дорогого, самого любимого человека.

— Ты прав, Бесагур. Никто не приглашал нас. Но известно ведь — большое горе одному не под силу. Потому мы и съехались сюда, где с давних пор собирались наши предки в дни тревог. Давайте же позовем людей, посоветуемся и сделаем все, что нам положено сделать.

Дрис поднялся на пригорок, чтобы видеть всех, и печально начал:

— Пусть говорит с вами счастье людское! Великое горе постигло нас. Большего горя не знали еще наши горы. Тот, кто дал нам землю, дал беднякам хлеб, тот, кто вывел нас из черного мрака к солнцу, тот, кто дал нам свободу, покинул нас. Рухсаг уад!.. Много хороших людей ушло в страну мертвых, но не было для нас человека дороже и любимее Ленина, не было большей утраты, чем смерть Ленина. Наши предки говорили: «То, что сделал человек для блага народа, бывает видно в день его похорон». Кто больше Ленина сделал для нашего счастья?! И мы должны почтить его память так, как положено по нашим обычаям… Мы, старшие, решили вынести на ваш совет такое предложение: установить на этой поляне памятник Ленину, памятник из простого серого камня наших скал. Устроить поминки и скачки в честь Ленина…

Еще два старика выступили после Дриса. И они подтвердили мнение первого — те почести, которые оказываются самому дорогому человеку, должны быть оказаны Ленину в еще большей мере.

Но в одном собравшиеся не сошлись, Все согласились устроить поминки, скачки и установить памятник. Но когда? Одни говорили, что все это нужно сделать в тот день, когда Ленина будут хоронить в, Москве. Другие возражали: сейчас зима, и не все смогут приехать на поминки. Особенно трудно придется тем, кто живет в глубине ущелья, у самого хребта. Скачки можно было бы устроить и зимой, но за оставшиеся два-три дня хозяева не смогут подготовить скакунов. То же самое и с памятником. Нельзя же поставить первый попавшийся камень! А найти подходящий сейчас, когда ущелье завалено снегом, невозможно.

Разговор окончился, и стал разматываться черный людской клубок. Одна нить горцев потянулась в глубину ущелья — в Хилак и Харисджин, другая — в противоположную сторону, в Даллагкау, третья — в сторону селения Лац, четвертая — вверх по склону горы Кариу, в села Кадат и Цмити. Все дальше тянутся нити, все меньше становится клубок, и вот размотался совсем, и концы его исчезли в селах.

…Имя Ленина здесь услыхали впервые во время войны 1914-года.

Потом — свержение царя.

Гражданская война.

Деникин и Врангель. Большевики и белогвардейцы, или, как называли их в ущелье, кадеты.

Победил Ленин, победили большевики. Горцы Куртатинского ущелья получили землю на равнине. Большинство куртатинцев уехали на новые земли, а оставшиеся в горах воспользовались землей переселившихся. Стало вдоволь и пашен, и пастбищ, и лугов.

Все это хорошо. Но как будет теперь? Без Ленина… Что, если враги Советской власти снова затеют войну? Если белые генералы, богачи, землевладельцы попытаются восстановить старые порядки?

Кто согласится вернуть им землю? Кто позволит надеть на себя ярмо рабства?

Лучше смерть!

Все самое хорошее горцы связывали с именем Ленина, ведь землю и свободу они получили из его рук.

И сейчас сыны гор задумались о дальнейшей судьбе революции.

ДЕНЬ ПАМЯТИ ЛЕНИНА

Прошло три месяца. Зима покинула южные склоны гор, потом, волоча за собой полы пожелтевшей шубы, ушла с долин вверх. Зима уходила медленно, прячась в оврагах и расщелинах скал. Весна гнала ее метлой, связанной из солнечных лучей. Зазеленели луга и пастбища. На пашнях появились первые всходы.

Этой зимой жители Куртатинского ущелья многое услышали о Ленине. Всюду, везде, во всем мире люди чтили память великого вождя трудового народа. Из газет куртатинцы узнали, что с тех пор, как на земле появились люди, никого еще не оплакивали так, как Ленина. В осетинском селении Эльхотово после траурного митинга устроили шествие с красными и черными знаменами; в Тулатово в честь Ильича состоялись скачки; в Хумалаге сельчане решили выстроить клуб имени Ленина; в Дзуарикау комсомольцы за четыре дня построили мост там, где годами до этого страдали проезжие; ногирцы посадили деревья на центральной площади и назвали это место бульваром Ленина; горное село Тиб вынесло постановление: в самом красивом месте, у минерального источника, воздвигнуть памятник Ленину; в селе Христиановском в день похорон вождя собрались жители всего округа — от горного Дзагипарза до равнинного Ставд Дурта.

Всюду — во Владикавказе, во всех селах Осетии — рабочие и крестьяне вступали в Коммунистическую партию. Каждый хотел взять на себя часть утраты…

Приближался срок, назначенный куртатинцами для принесения почестей Ленину. Те, кому поручили приготовить все к этому дню, справились с порученным — собрали деньги, купили быка, достали все необходимое для поминок. Стало известно, что в скачках будут участвовать пять лошадей, но кто поскачет на них — никто не знал. Наездников, 15—16-летних подростков, выбирают обычно хозяева скакунов. Но на пяти лошадях могут скакать только пять всадников, а мальчишек, которые хотели участвовать в состязаниях, ведь больше! Кто из них попадет в счастливую пятерку? Что скажут хозяева коней?..

Ходят вокруг них подростки, обещают чуть ли не весь сезон пасти бесплатно скот, лишь бы позволили сесть на коня. И стоят наготове: Хаджисмел, Созрыко, Аппо, Агубе, Ладемыр, Дзатте, Уасил, Каурбег, всех и не перечислишь.

Те, кому поручено заняться памятником, не смогли уложиться в срок. Место они определили на поляне Урикау, на стыке четырех дорог, а вот камня — до сих пор нет. Где только не искали его, обошли все ущелья — камня везде много, но нельзя же поставить первый попавшийся! Памятник Ленину должен быть виден и пешим, и конным, всем проходящим и проезжающим по четырем дорогам.

Накануне поминок люди вновь собрались на поляне Урикау и стали советоваться; как быть? К счастью, среди них оказался Еналдыко Годжиев из селения Хидикус — бедняк, глухонемой, немолодой уже человек.

Еналдыко видел, что люди озабочены, но не мог понять, в чем дело. Тогда он знаками, мимикой спросил у одного из собравшихся:

— Я вижу, вы чем-то огорчены. Скажи мне: что случилось?

Когда ему объяснили, он с досадой шлепнул себя по лбу, воскликнул что-то, показывая на свои уши и проклиная злую силу, лишившую его слуха и дара речи. Потом стал что-то рассказывать, показывая рукой в сторону гор. Позвали кого-то из его соседей, понимавших язык глухонемого, и состоялся такой разговор:

— Я знаю камень, который вам нужен, — «сказал» Еналдыко.

— Где?

— В ущелье Царит.

— В каком месте?

— На склоне Бахтулан.

Многие не поверили ему. Искали ведь и там, но ничего не нашли. Возможно, этот камень только глухонемому Еналдыко казался хорошим? Ему дали понять о своих сомнениях. У бедняги пот выступил на лице. Нет, горячился он, камень хороший, только он, Еналдыко, укрыл его в расщелине скалы, берег для своей могилы.

Тогда решили послать Еналдыко и двух человек с ним в ущелье Царит. Вернувшись, они подтвердили: глухонемой говорил правду.

На следующий день к склону Бахтулан отправилось около двадцати человек. С ними поехал и Шамиль, мастер по обработке камня.

Люди вынули плиту из глубокой расщелины и осторожно, словно это был не камень, а стекло, передавая ее из рук в руки, опустили вниз, в ущелье.

Из селения Хидикус притащили березовые колья и подсунули их под камень. Встали с каждой стороны камня по три человека и понесли его той частью вперед, которая будет впоследствии врыта в землю.

Безмолвно движется торжественная процессия. По правую руку от камня — Кайтуко, Муради, Кубади, по левую — Камбол, Цицко, Александр. Время от времени они отрывают руки от березовых палок и мягкой войлочной шляпой смахивают пот со лба. Готовые помочь им в любую минуту, идут рядом с ними — Адыл, Тепсарыко, Асламбег, Дазци, Татари, Кизылбег, Махамат, Елмарза, Баппу… Подошли к реке Фиагдон. Прошли через мост, идут по тропе вверх.

На поляне Урикау их ждал народ.

— Рухсаг уад Ленин!

— Рухсаг уад!

Минута молчания — и камень осторожно опускается на землю.

А люди из дальних селений все идут и идут к поляне! Последними приехали жители Хилака и Кора. Все — верхом. У некоторых через седло перекинут барашек. Это на поминки, вдобавок к тому, что было собрано раньше.

Вот уже и готово все. Привели лошадей, участвующих в скачках. Пятеро подростков стоят наготове возле своих коней. Они садятся в седла и, не торопясь, едут по ущелью в сторону Даллагкау, откуда им предстоит скакать. С подростками едет взрослый, который будет следить за соблюдением правил состязаний.

Детям не стоится на поляне. Они взбежали на пригорок, с которого видна вся дорога, хотят видеть скачки от начала до конца. И не только дети — никто здесь не воспринимает скачки равнодушно. Даже женщины. В селах Цмити и Лац опустели дома. Люди стоят на плоских крышах, на буграх, на улице… Вдруг слышится неистовый крик детей — из-за поворота показался первый всадник.

— Конь Угалука! — одновременно вырвалось у всех. Никто не произнес имени наездника — слава достается скакуну и его хозяину.

Угалук с достоинством принял скромный приз. Слышатся поздравления, не шумные, как обычно, а сдержанные, немногословные.

К этому времени привели в порядок место, отведенное для памятника. Камень установили так, чтобы он возвышался над поверхностью земли на полтора метра. На камне попытались было сделать надпись — не красками, потому что краски блекнут со временем, — надпись хотели высечь резцом, но, к сожалению, ничего из этого не получилось. Что ж, и без надписи памятник убудет известен всем живущим в Куртатинскем ущелье.

От памятника вдоль дороги протянулись в два ряда бревна — это скамейки. Между ними на деревянных подставках доски — столы. Так бывает на поминках. Для сотен, а то и тысяч людей не найдешь закрытого помещения.

Распорядители пригласили всех к столу. Рассаживались неторопливо, с оглядкой. За осетинским столом каждый занимает место по возрасту. Это древняя традиция. Богатый ли ты, бедный, знатный или неизвестный, образованный или неграмотный — садись, пожалуйста, но там, где тебе положено. И люди не спешат, боясь, что кому-то из старших придется сесть ниже, если все места выше окажутся занятыми.

Наконец старику, сидящему во главе стола, подали рог с аракой. Разговоры смолкли. Все встали.

— Добрые люди! — сказал старик. — С тех пор, как первый осетин пришел в это ущелье, проник за спины гор Кариу и Тбау и поселился здесь, в нашем Куртате не было большего горя, чем горе этих дней. Никогда еще в страну мертвых не уходил человек, о котором горевали и плакали столько, сколько о Ленине. Рухсаг уад дорогой Ленин! Благодаря тебе горец получил землю, бесправный и угнетенный стал хозяином своей жизни, униженный и скованный стал свободным, темный и неграмотный стал ученым. Благодаря тебе мы вырвались из мрака царской власти к сияющему солнцу народного счастья. Да будет вечно светла твоя память, дорогой Ленин! Пусть все приготовленное нами пойдет тебе, если есть еще жизнь на том свете…

Старик умолк на мгновение. Вылил несколько капель араки из рога на стол, как положено по обычаю в конце поминального тоста, взглянул на памятник.

— Прости нас, дорогой Ленин! Не в меру твоего величия все то, что мы сумели сделать для тебя, а только в меру наших возможностей. Но если бы мы поставили тебе памятник из жемчуга и алмаза высотой с гору Кариу, — и это не было бы достойно твоей памяти… Знай — это не просто камень, это сердца жителей вашего ущелья…

Следующий тост он провозгласил за соратников Ленина. Пусть они здравствуют долгие годы и пусть стоят за бедных, как Ленин. Пусть никто из них не уходит из жизни раньше времени, пусть всегда идут они по ленинскому пути, пусть здравствует молодое поколение, которому Ленин дал широкую дорогу в жизнь…

Было исполнено все, что предусматривалось: поминки, скачки, сооружение памятника. Но горькие думы остались у каждого. Пожалуй, сегодня куртатинцы горевали больше, чем в день смерти Ленина, хотя с тех пор прошло более трех месяцев. Сейчас и величие Ленина и горечь его утраты казались значительнее, чем раньше… Так бывает в горах — чем дальше уходишь от них, тем полнее охватывает их взор, тем грандиознее они выглядят.

Люди начали расходиться. Первыми уехали жители дальних сел…

Движутся всадники вверх по ущелью, разъезжаются по селениям.

Два всадника возвращаются в селение Хидикус. Едут рядом, молчат, скованные горем. По обычаю, младший должен скоротать дорогу старшего — рассказать что-нибудь интересное, чтобы время в пути прошло незаметно.

— Прости меня, Кайтуко… — говорил младший. — Ты больше жил и больше меня видел. Ты даже в Америку за счастьем ездил. И здесь, в горах, работал с учеными — искал руду… Сегодня ты слышал, о чем говорили люди, о чем беспокоились, чего опасались… Если нет вождя, руководителя, то… я не знаю, как сказать об этом…

Он замолчал, не закончив фразу, которую начал вовсе не для того, чтобы занять старшего. Думы о будущем, о завтрашнем дне Советской власти беспокоили сейчас всех. Тот, кого звали Кайтуко, как многие безземельные горцы-осетины, уезжал до революции на заработки в Америку. Помолчав немного, он ответил:

— Трудный вопрос ты задал мне, дорогой Шамиль. В Америке я работал два года, потом, на обратном пути, еще на год застрял в Европе. Но нигде я не видел таких порядков, как у нас теперь. Всюду людей кормит земля, а она и в Америке, и в Европе принадлежит богачам и помещикам… Знаю, многие боятся потерять то, что дали им Ленин и Советская власть, — свободу и землю. Но реки не текут вспять, и камень, упавший на дно ущелья, не катится к вершине. И потому не властвовать больше царям над нами. Мы ни за что не вернемся к старому…

Ты знаешь, наверное, как покупали у нас в горах землю: расстилали шкуру быка, и земля, покрытая этой шкурой, оценивалась стоимостью быка… Расскажу тебе, что произошло в нашем селении за шесть лет до революции. В то время мы жили в Хилаке, у самого перевала. Один из наших Андиевых пахал на быках свою ниву. Рядом пахали два брата Гутиевых. Как пахали у нас тогда? Мальчик ведет быков, а мужчина идет, держа ручку сохи. Андиев пахал один: сам и соху держал, и погонял, а волы без вожатого откуда могли знать, где им повернуть назад… Однажды Гутиевы услышали, как заскрежетало железо, коснувшись камня. Глянули — соха Авдиева зацепила камень, стоящий на границе между нивами. Он, быть может, и с места не стронулся, но братья придрались, доказывая, что Андиев нарочно толкнул камень сохой, чтобы увеличить свою пашню. Завязалась драка. На следующий день Андиев и Гутиевы вышли допахивать свои наделы. Андиев увидел, что Гутиевы перенесли тот злополучный камень на новое место, и снова завязалась драка. Но на этот раз он не дал себя в обиду. Тяжелой мотыгой, которой разрыхляют комья земли, он размозжил головы обоим братьям. Андиевы и Гутиевы стали кровниками… Из-за пяди земли было убито два человека!.. Теперь же и Андиевы и Гутиевы получили на равнине столько земли, сколько под силу им обработать. И земля не каменистая, как в горах, — чернозем. Вот ты подумай: разве они отдадут кому-нибудь эту землю?.. Нет, они предпочтут смерть. То же самое и в России. Народ никогда не уступит того, что дала ему Советская власть.

Опустело ущелье…

Вслед за всадниками ушел и день. Тень горы Кариу пересекла реку Фиагдон, поползла по склону Царит-хох. Погасли последние лучи солнца и на вершине Казбека. Стемнело в ущелье, а на вершинах гор заалели костры вечерней зари, на серых скалах мелькнула бледная улыбка солнца. Но вот исчезли и последние блики. Ущелье накрыла огромная черная бурка. И лишь мириады светляков роились во тьме.

Тихо вокруг. Ни звука, ни движения. Только шумят воды Фиагдона. И кажется, что это не река течет, а льются холодные слезы гор Куртата. И слышен не рокот воды, а рыдания по самому лучшему из людей…

ЧАСТЬ II

ПАСТУХ ДЖЕРИХАН

Кого из горцев миновала в юности пастушья доля? Вот и Джерихан гонит стадо на пастбище. День начался как обычно, быть может, чуть веселее обычного: вчера в дом Джерихана приехал родственник из города и подарил парню бинокль. Когда смотришь в него, все приближается, все увеличивается во сто крат. Можно, глядя из Верхнего села, пересчитать всех воробьев, прыгающих на крышах нижнего. Джерихан идет за стадом, и не терпится ему скорее дойти до пастбища: бинокль висит на груди…

С уступа высокой скалы видно то место, где у села Харисджига впадает в Фиагдон один из самых полноводных его притоков, берущих свое начало с ледников Архона. Вон ровная поляна селения Хидикус, потом — высокий обрыв возле селения Лад, а на левом берегу Фиагдона — села Урикау и Кадат. Взгляд останавливается на развалинах крепостной башни селения Цмити. Дальше — Гули, из которого все переселились на равнину, а вот и родное Барзикау. Здесь Джерихану известна каждая тропинка, каждый камень, и он долго разглядывает крыши домов и узенькие улочки села. Наконец бинокль нехотя отрывается от Барзикау, неторопливо скользит вниз по ущелью и завершает свой путь возле села Даллагкау — там видна арба, едущая, вероятно, с равнины.

Волы медленно одолевают подъем. Хозяин так же медленно шагает за арбой.

запевает Джерихан вполголоса.

Это песня про Акима…

Однажды, до революции еще, бедняк из Алагирского ущелья Аким Тотиев отправился на равнину за хлебом. Семья его, слава богу, пережила зиму, и теперь, весной, когда снег растаял в низинах и открылись дороги, можно было привезти детям хлеба. Аким продал несколько головок сыра, купил кукурузы и, довольный, пустился в обратный путь. Но едва он проехал селение Алагир, как на него напали абреки. Завязался бой. Трое абреков были убиты Акимом, но и сам он погиб. О смерти его стало известно во всех уголках Осетии. В народе сложилась героическая песня о нем. И песню эту горцы поют до сих пор.

Волы дотащились уже до Урикау. «Интересно, как поведет себя хозяин арбы, когда поравняется с памятником Ленину? — думает Джерихан, глядя в бинокль. — Одни, проезжая мимо памятника, останавливаются и говорят: «Рухсаг уад Ленин», другие — снимают шапки».

Путник остановил волов, слез с подводы и, подойдя к камню, погладил его рукой.

«Памятник… Разве этот камень достоин памяти Ленина? — думает Джерихан. — Камень ниже человеческого роста. Ленину нужно воздвигнуть памятник выше горы Кариу. Говорят, в ясный день вершина Кариу видна у Моздока и даже с берегов Каспийского моря. Но и этого мало. Памятник Ленину должен быть виден всем на земле. Но, говорят, построить такой невозможно… Почему? Что такое памятник? Имя. Память. А память может хранить не только камень… Вот, например, Аким. Он отомстил абрекам за всех, кого они ограбили раньше. Он погиб. И ему не поставили памятника, но о нем сложили песню… Или Тлатов Чермен — легендарный герой, вождь «черного народа», предательски убитый князьями. Чермен жил два столетия тому назад, а песню о нем поют до сих пор. И в годы гражданской войны осетинские революционеры назвали свою партию его именем — «Кермен». Люди не знают, где его могила, но нет ни одного осетина, который не знал бы песню о нем… Или герой восстания 1905 года Дряев Антон, имя которого наводило ужас на князей и помещиков. И о нем была сложена песня. Мало ли их: Ларсаг Кудайнат и Кодзрон Таймураз — борцы с пришельцами-насильниками, Харебов Исак — герой гражданской войны… Осетины никогда не забывали о героях. Они не могли воздвигнуть им бронзовые и мраморные памятники и потому слагали песни…»

Джерихан вложил бинокль в футляр.

«А что если сложить песню о Ленине? — подумал он и испугался: — Как отважиться на такое?.. Какие слова должны быть в песне о Ленине? Умные и красивые… И чтобы пелись они легко… Под силу ли мне это?..»

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ЛЕНИНЫМ

Нет, пастух из Барзикау никогда не встречался с Лениным, если встречу понимать в буквальном смысле…

Джерихан сидел на уступе скалы, воспоминания унесли его к тем временам, когда он совсем мальчишкой пас здесь ягнят…

Шла германская война. С фронта вернулся один из барзикаусцев. Вернулся одноглазым и хромым, и дети, затаив дыхание, слушали его рассказы о жестокой и непонятной войне. Они также «воевали», но вместо пуль у них были сосновые шишки. Убитых не бывало. Смеркалось — и все возвращались домой.

У взрослых все было иначе. Война шла уже два года, и в селении остались только старики и женщины. Кое-кому из мальчишек пришлось взяться за отцовские косы. Старшина забирал на фронт даже пожилых мужчин. Люди ругают и его, и царя прямо в глаза, а ему как с гуся вода. Ругай и плюйся, но на войну иди. Потом приехал какой-то офицер с солдатами. Они ловили всех, кто может носить оружие, и увозили с собой. Стон, плач…

От многих фронтовиков нет ни писем, ни «черных бумаг». Что с ними?

Вдруг неожиданная весть: царя свергли! Это не произвело большого впечатления. В селении не было помещиков, торговцев, чиновников, богатых скотоводов. Некому было горевать о царе, но и радости не было. Кто-то другой станет царем. Горцам-то какая разница?..

Начали возвращаться солдаты. Вернулись уезжавшие на заработки. В селении часто гостили студенты, «ученые», как их называли горцы. Ожило селение. Во всех домах, на нихасе — разговоры, беседы. И вокруг слышалось: «кадеты», «меньшевики», «большевики», «Ленин». Говорили, что Ленин как раз и есть тот человек, кто сверг царя.

Разговаривали теперь не так, как прежде. Теперь молодые говорили, а старики слушали… Не будет больше постоянных царей, как Никола, и не будет временных, как Керенци. Не будет князей, которым раньше отдавали десятую часть урожая и скота. Ни приставов! Ни старшин! Люди сами выберут начальников. Горцы получат землю на равнине, где растут пшеница и арбузы. И каждый мальчик, окончивший школу, сможет учиться в городе. И учиться бесплатно!

Вернулся в ущелье еще один солдат. Он воевал дважды: с немцами и с кадетами, которые хотели вернуть царя. Солдат рассказывал о Ленине, а люди слушали и удивлялись: «Что за человек этот Ленин? Живет далеко от нас, а хочет того же, что и мы, думает так же, как мы».

Вскоре во всех селениях Куртатинского ущелья имя Ленина произносили чаще, чем какое-либо другое.

В честь возвращения солдата отец его устроил пир на все селение. Старшим за столом сидел старый Дзакко, сосед Джерихана. Два сына его погибли на войне. Та же участь могла постигнуть и третьего, младшего, но его спасла революция, или, как говорили все, спас Ленин.

Когда старику подали рог с аракой, он встал.

— Добрые люди! Простите, если впервые в жизни я нарушу застольный порядок, установленный нашими предками. Я знаю, какой тост нужно произнести первым, знаю, почему мы собрались в этом доме, да продлит господь дни его щедрого хозяина… Когда-то, давным-давно, наши предки жили на просторах плодородной земли. Любой клочок пашни давал им обильный урожай. Но злой рок решил оторвать народ от матери-земли и швырнуть его в бескрайнее небо. И когда люди оторвались от равнины и пустились в вечное скитание между небом и землей, вдруг явился покровитель обездоленных — Уастырджи. «Держитесь за горы!» — крикнул он, и люди его услышали. Они ухватились за высокие скалы и построили на них свои жилища. Под ними были цветущие сады и виноградники, здесь же — только холодные скалы и небо. Но осетины жили. Солнце было им вместо одежды, камни — обувью. Темные силы не оставляли их в покое, приняв облик царей и помещиков, стражников и князей. Жестокие схватки за пядь земли, кровная месть, голод, нищета, обвалы и лавины… Так и брели мы, осетины, по тропе земной жизни, — шла за нами смерть, а впереди нас ожидали пропасти… А теперь вот эта война!.. Помните речного дракона из сказки? Люди должны были ежедневно отдавать ему девушку на съедение, чтобы он разрешил им пить воду. А царь, не драконом ли он был для нас? В народе говорят: «Дурной человек и дурная похода долго не держатся». Пришел добрый человек сильнее ненасытного дракона и освободил бедных людей. Поэтому я поднимаю этот бокал за долгую жизнь того, кто разметал темные силы, кто явился для нас утренней звездой. Я поднимаю бокал за Ленина!

Присутствующие не сразу пришли в себя — даже «оммен!» не воскликнули. Никто не ждал, что молчаливый, неприметный старик может сказать такой тост.

— Прости меня, почтенный, — обратилась хозяйка дома к старцу, — пусть в дом каждого придет такая радость, как в мой сегодня… Спасибо тебе за тост. Твои мудрые слова превратили наше скромное застолье в пир. Так пусть же он будет в честь Ленина. Ведь это он вернул нам кормильца-сына.

Так Джерихан в конце 1917 года впервые встретился с Лениным.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ БЕЛОГВАРДЕЙЦЕВ

Однажды в Куртатинское ущелье явился конный отряд во главе с несколькими офицерами. Белогвардейцы собрали мужчин из ближайших сел на сход и стали растолковывать народу, кто такие большевики и чего они добиваются.

— Допустим, что большевики захватят власть, — говорил офицер. — Что они сделают здесь, в вашем ущелье? Во-первых, отберут у вас скот. Половину для пропитания своих босяков-красногвардейцев, а остальное — для тех лодырей, которые не имеют скота. Пашни и луга раздадут безземельным. И землю, и скот, и имущество большевики уравняют так, чтобы все стали одинаково бедными. Вы будете жить в одном доме, и все у вас будет общим, даже дети, даже жены!.. Кто не хочет жалкой жизни, не хочет большевистских порядков, тот должен сейчас же записаться в «добровольческую» армию и идти с нами громить красную рвань!

На сходке выступили еще два офицера, один из них говорил по-осетински. От имени местных жителей выступили два старика. Речи их были столь цветисты и напыщенны, что вопрос об отправке людей в белую армию потерялся в водопаде замысловатых фраз.

— А ты что окажешь, старик? — обратился к Дзакко офицер.

Дзакко шагнул вперед.

— Простите нас, гости… Мы — люди темные, необразованные, и пусть вам не кажется странным, что нам непонятно многое из того, о чем вы говорили здесь. И еще раз простите, но я хочу задать один вопрос… У тех, кого мы называем кадетами, самый главный начальник зовется Деникиным. А кто начальником у большевиков?

— Ленин, — раздраженно ответил офицер. — Почему ты спрашиваешь об этом?

— Прости меня, пожалуйста… А есть ли семья у Ленина? Есть ли у него жена?

Офицер побагровел от негодования, но, оглядев толпу, понял: люди ждут ответа.

— Ну, есть у него и жена, и семья. Но я еще раз спрашиваю: зачем ты вдруг захотел знать об этом?

— Да вы же сейчас только говорили, что большевики не знают, кто чья жена…

На помощь первому офицеру пришел второй, и годами и чином постарше.

— Извини, старик, но мы приехали не притчи слушать, а решать важное дело. Мы ждем прямого ответа, и нечего нас сказками кормить.

— Прости, уважаемый гость… Еще предки наши считали невежливым отвечать вопросом на вопрос, но я осмеливаюсь спросить вас: есть ли среди сторонников Ленина люди из нашего ущелья?

Офицер разозлился.

— Сторонники Ленина? Среди вас? Александра знаете?! Харитона и Дзаххота знаете?! И всех других, скрывающихся у вас?! Ну-ка, давайте оставим этот разговор. Соберите людей, и пусть они сейчас же отправляются туда, где воюют настоящие мужчины.

Дзакко ответил:

— Никто не поручал мне говорить от имени односельчан. Но мы здесь хорошо знаем друг друга. Каждый из нас может говорить от имени всех, потому что знает их мнение. И если вы ждете нашего ответа, — пожалуйста. Мы выслушали вас, а теперь оставьте нас одних, чтобы мы могли подумать о вашем предложении. Ведь на войну идти — не за орехами в лес бегать. Нужно решить, сколько человек мы можем послать к вам, сколько должны оставить здесь, для самообороны, и, кроме того, надо ведь подготовить людей к отправке… Когда все это будет сделано, мы дадим вам знать, благо, до города не так уж далеко… Правильно я говорю, люди? — спросил всех Дзакко.

— Конечно! Правильные слова! Нельзя же так сразу! — закричали, перебивая друг друга, сельчане.

— Когда же вы сможете сообщить нам о вашей готовности? — спросил командир отряда. — Когда ждать вас?

Офицеры были взбешены выступлением старика.

— В тот день, когда мы будем готовы, — ответил Дзакко.

«Гости» уехали не солоно хлебавши.

Многое тогда показалось Джерихану странным. Как изменились люди! Если бы эти офицеры приехали сюда года три-четыре назад, они бы и разговаривать не стали с такими, как Дзакко. Теперь же и Дзакко, и Александр были выше и умнее любого из этих офицеров, и даже сильнее их.

Такой же отряд, только более многочисленный, вскоре прислал «правитель» Осетии, полковник Хабаев. Снова уговаривали горцев, запугивали, дошли, наконец, до угроз, и все же уехали ни с чем. Агитация пяти-шести местных коммунистов оказалась действеннее офицерских речей.

Третий отряд в Куртатинское ущелье белые прислать не успели. Им было не до набора новых «добровольцев». Они и своих-то удержать не могли. Широкая Военно-Грузинская дорога весною 1920 года стала тесной для удирающих от Красной Армии белогвардейцев.

В Осетии установилась Советская власть. Началось строительство новой жизни. Осуществилась вековая мечта горцев: они получили землю на равнине. Куртатинцы переселились туда, где, вырвавшись из теснины, река Фиагдон успокаивается на черноземных просторах.

Все шло как нельзя лучше, но жизнь похожа на горную тропу: она то прямая, как стрела, то кружит, изворачивается в скалах или вдруг обрывается, и след ее исчезает в бездонной пропасти… Так и теперь — мрак наступил среди бела дня, смерть Ленина потрясла всех. Невозможно было поверить в это. Людям казалось, что Ленин не может умереть, что такие, как он, — бессмертны.

КАК РОЖДАЛАСЬ ПЕСНЯ

Однажды после полудня Джерихан пас свое стадо на склоне. Жара спала, дул свежий ветер с севера. Джерихан, сидя на камне, запел вполголоса. Потом громче. И вдруг смолк: могут услышать в селе. Что, если кто-нибудь спросит его об этой песне? Как он ответит?

Встав, он пошел к развалинам селения Уаллаг сых, скрылся за башней и снова запел, а овцы двинулись в сторону Барзикау, к пшеничным полям. Снизу, из села, закричали, чтобы он отогнал отару подальше от пшеницы, но Джерихан ничего не слышал.

В это время неподалеку проходил учитель Заур. Он отогнал овец и направился к башне. Подойдя поближе, он услышал слова песни, но различить сумел только часто повторяемое слово «Ленин». Заур решил было, что кто-то из его учеников нараспев декламирует стихотворение о Ленине, но увидел за башней незнакомого юношу.

— Добрый день, — поздоровался Заур, подойдя незаметно. — Петь песни — хорошее дело, но овцы твои были в пшенице.

Пастух вскочил, взбежал на пригорок и, увидев отару на пастбище, улыбнулся учителю.

— Не веришь? Тебе уже кричали из села, а я шел мимо и отогнал стадо, — сказал ему Заур. — За это ты споешь мне песню, которую пел только что. Прости, забыл твое имя…

— Джерихан, — ответил юноша, застеснявшись.

— Извини меня, Джерихан, а почему ты не ходишь в школу?

— Не знаю, — ответил тот и, помолчав, добавил: — Кто-то ведь должен присматривать за стадом…

— Здесь у всех есть стада, но дети ходят в школу. А ты и раньше не ходил.

— Полтора года ходил, пока был маленьким, а потом отец не пустил.

— Почему?

— Научился, говорит, ягнят считать — и довольно…

— А сам-то ты хочешь учиться?

— Конечно! Но как я теперь сяду рядом с малышами? Говорят, комсомольцы собираются открыть школу для взрослых — туда и буду ходить.

— Значит, тебя зовут Джериханом? — сказал Заур и задумался. Будто вспомнив что-то, спросил: — Не тот ли ты Джерихан, о котором говорят, что он слагает песню о Ленине?

— Я надеюсь найти мотив песни, а вот слова…

— Прекрасно! — воскликнул Заур. — В песне самое главное — мотив. Песня не может быть похожа ни на какую другую. Она должна быть красива и близка человеку. А слова… Автор должен хорошо знать того, о ком он слагает песню, знать все, что совершил этот человек для народа.

На следующий день они договорились встретиться вновь. На разве может пастух распоряжаться своим временем?

Ранним утром у ворот Джерихана спешился всадник, житель глубинного села Хилак. Недавно отары его вернулись с зимних пастбищ, и ему нужен был человек, который доил бы овец в течение месяца. Посоветовали взять Джерихана, и он приехал поговорить с его отцом. Отец возражал: дескать, свой скот без присмотра остается, но гость уговорил и увез с собой Джерихана.

Хилак расположен высоко в горах. От аула Андиевых расходятся две дороги. Одна ведет на юг, другая — на пастбище Дзамарас.

На следующий день Джерихан занялся тем, что его волновало и тревожило. Никто не мешал ему, никто его не слышал. Широки, просторны дзамарасские пастбища! Кто обитает здесь? Только чабаны. Но и они пасут скот вдали друг от друга.

Джерихан знал от старших, как слагают песни сказители: прислушиваются к шуму ветра, к журчанию ручья, к шуму мельничных жерновов, к свисту косы, к перезвону молота и наковальни.

Он слушал и удивлялся. Ветер подул с ледников, обдал холодным дыханием зеленую траву — звучит одна песня. Другая — когда повеет теплом и, зачесывая низкие кусты азалий, ветер устремляется к вершинам. А вот слышится буйное журчание воды в ущелье, да так явственно, будто сидишь у самого берега и вода касается твоих ног. Или вдруг журчание смолкнет и издалека донесется гортанное клокотание реки… Наверное, нет музыканта искуснее, чем бог ветров Галагон, и струны арфы его — реки, ущелья, горы, леса, кустарники, травы.

Джерихан нашел интересное место в горах — узкий, глубокий овраг, расширяющийся внизу на альпийских лугах. Если подойдешь к оврагу и крикнешь — звук многократно повторится эхом. А песню затянешь — кажется, будто хор тебе вторит… А водопад? Подойди — и не услышишь даже голоса своего, но когда ветрено — «кажется, будто вода поет, разбиваясь о камни.

Мелодия песни должна слагаться из множества оттенков, как слагались из множества разных камней сторожевые горские башни. Она должна волновать сердца людей и звучать мужественным призывом к борьбе…

Джерихан пришелся, по душе пастухам. Шустрый, ловкий, проворный малый, поет, веселится, умеет держаться непринужденно среди старших. Он стал их любимцем. Он пел им осетинские песни, но свою песню о Ленине — никогда. Он говорил, что она еще не может им понравиться.

Джерихан уходил к водопаду и подолгу пел там, подбирая слова и оттачивая мелодию.

Незаметно прошел месяц. Джерихан вернулся домой в Барзикау.

Вечером, когда стемнело и закончились домашние дела, Джерихан отправился в Даллагкау к учителю.

Заур подробно расспрашивал его о песне, потом попросил спеть. Джерихан начал тихо, вполголоса, будто в легенде чабан с Белой горы обращается к чабану с Черной горы:

Заур слушал внимательно. Джерихан смолк, а он все сидел, думал. Кто знает, какие мысли пробудила в нем эта пастушья песня?

Учитель был первым человеком, кто похвалил песню, и прежде всего за то, что сложена она была так, как слагаются все осетинские героические песни, — самобытно, поэтично и просто. Она выражала сердечную боль горцев, великое их горе и в то же время звала на борьбу за светлое будущее, вдохновляла на подвиг.

Песня родилась. «Пусть народ услышит и обсудит ее, — решил учитель. — Нужно расширить текст, а имеющийся — еще и еще отточить так, чтобы каждая фраза несла ясную и глубокую мысль».

НАРОД — СОВЕТЧИК И ТВОРЕЦ

Субботним вечером из школы Даллагкау послышалась песня. В одном из классов собрались Джерихан, Маирбек, Заур, сказитель Уани, пожилой Тепсыр и пять юношей-певцов.

Песня понравилась, но не обошлось и без замечаний — кое-где слегка напоминает другие осетинские песни. И еще: стоило подумать о другом. Текст песни очень краток, и не автор в этом виноват: обо всем том, что получил трудовой народ благодаря Ленину, одному рассказать не под силу. И это очень хорошо, что текст песни неполный. Когда начнут ее петь в народе, каждый осетин добавит что-то свое о новой жизни.

Песня переступила порог школы — зазвучала в Барзикау и Даллагкау, пришла в Хилак, туда, где ее впервые когда-то спел Джерихан.

Через месяц в Куртатинском ущелье уже не было села, где бы не звучала эта песня. Пели ее и седобородые старцы, и резвые юнцы, пастухи и табунщики на пастбищах, пели ее путники в теснинах ущелья, где разносится эхом малейший звук.

Молва о новой песне дошла и до Владикавказа. Зауру, который ездил в город, об этом сказал заведующий отделом народного образования и просил, чтобы Джерихан приехал.

Перед поездкой пастуха в город все жители Барзикау собрались в его дворе. Все решили сообща подумать, как им быть: песня принадлежала уже не одному Джерихану.

Послушав одиннадцать самых лучших певцов, горцы задумались над текстом песни: хорош ли он?

Учитель Заур прочитал вслух текст Джерихана и поправки к нему. Но оказалось, что новые варианты песни есть и у других. И из всех текстов трудно было собрать одну песню. Достоинства героя не вместишь в одну песню. Надо выразить самое главное. Но как выбрать главное, когда речь идет о Ленине?

Разгорелись жаркие споры.

— Прав Джерихан, — доказывал один другому, — что Ленин дал возможность беднякам говорить в полный голос. Но в песне эта фраза звучит неубедительно. Сперва нужно было бы сказать о том, что Ленин освободил трудовой народ от ярма, что прекраснее свободы нет ничего на свете.

— Нужно сказать и о земле, которую Ленин дал тем, кто ее обрабатывает, — советовал третий.

Поднялся один из стариков, выступил вперед и сказал:

— Люди добрые! Все, о чем вы сказали здесь, нужно, как пять пальцев руке. Но нельзя забывать, что самые необходимые-из них — большой и указательный. В песне о Ленине главным должно быть то, что только при Советской власти каждый из нас стал считаться человеком. Че-ло-ве-ком!..

— В канун революции в самом большом селении ущелья, в нашем Цмити, насчитывалось семьдесят дворов, — сказал, поднимаясь, пожилой горец. — И только один юноша из Цмити учился в Ардонской семинарии. Никуда дальше своего ущелья наши; люди не выбирались. А теперь нет такой семьи, чьи дети не учились бы во Владикавказе или в городах России. Разве не должны мы отразить это в песне?

Заур записывал предложения. Их оказалось очень много.. Люди ничего не выдумывали — говорили о том, что узнали, почувствовали. О свободе, о земле, о школах, о медицинском обслуживании, о новой жизни. Было уже далеко за полночь, когда вдруг встал молчавший весь вечер старик.

— Прошу прощения, — начал он. — Я темный, неграмотный человек и потому ждал других, надеясь, что кто-нибудь выскажет мою мысль. Но, как видите, мне приходится говорить ее самому. Я согласен со всеми, но вы, как мне кажется, упустили вот что… Ленин ведь не был сыном такого бедного и темного человека, как я, например. И отец его, и сам он были людьми образованными. Но Ленин посвятил свою жизнь освобождению-обездоленных. Это обязательно должно прозвучать в песне. Если вы не против, то послушайте слова, которые я подобрал, чтобы выразить свою мысль: «Ленин всю свою жизнь подарил беднякам».

Заур записал и эти слова. Группе певцов — Джерихану, Маирбеку, Уани, Тепсыру и другим — поручили закончить работу над песней к субботнему вечеру.

Наконец она была сложена. Певцы собрались на последнюю репетицию. Когда спели несколько раз, встал Джерихан и сказал:

— Достоинства и недостатки песни легче заметить со стороны. Поэтому я пойду и послушаю ее во дворе.

Присев на бревно, слушал пастух и видел все те места, где он начал слагать свою песню, — Хилакское ущелье, дзамарасские пастбища, овраг Стырсуанг; слышал шум водопада, вой ветра, звон горных рек…

Проплывали перед Джериханом картины прошлого… С наблюдательной вершины вдруг повалил густой дым костра. Кто-то кричит сиплым голосом. Знак опасности… Над Дзивгисом на выступе высокой скалы — башня-крепость. На крыше ее загорается новый костер. Опасность! Спустя минуту — на Хакунской башне задымил сырой хворост. Тревога!!! Вверх по ущелью поднимаются белогвардейцы. Все, кто в силах двигаться, вставайте, все навстречу врагу!.. Земля почернела от множества всадников. Пыль клубится, подковы коней высекают искры. Горцев ведет в бой… Ленин. Белый башлык на его черной бурке — как два могучих крыла. Стремительный всадник скачет во главе своей армии…

Кто знает, сколько времени прошло, да и кому придет в голову наблюдать за временем в тревожный час… Но вот потухли костры на башнях. Победа! С песней возвращаются воины. И впереди вновь… Ленин.

Когда песня кончилась, кто-то в тишине громко сказал:

— Пусть живет и здравствует на радость отцу и матери ее создатель!

Джерихан услышал эти слова, очнулся, и сказочные видения исчезли.

Утром на нихасе Барзикау собрались люди: нужно было проводить певцов во Владикавказ. Белобородый старец, пятеро пожилых мужчин и пятеро юношей отправились в путь.

1928 год. 18 мая. Владикавказ. Пролетарский проспект. В клубе, находившемся в здании обкома партии, звучит песня о Ленине. Поют куртатинцы:

МНОГО ЛЕГЕНД И ОДНА ПЕСНЯ

Дорогой читатель! Если тебе придется побывать в Куртатинском ущелье и ты проедешь мимо Дзивгиса и приблизишься к Даллагкау, остановись, отдохни немного и оглянись вокруг. Слева, на склоне горы, ты увидишь покинутые дома Верхнего квартала. Они уже непохожи на жилье. Только как памятник далеким предкам стоит на страже старинная башня.

Говорят, что первый поселенец Куртатинского ущелья обосновался именно на этом месте. Имя его — Хакун.

Почему он не поселился на поляне Барзикау? Почему слепил башню на вершине горы, не имея вокруг ни клочка пашни? Не гордыня вознесла его на такую высоту. Оттуда видно все как на ладони: и дорога, и ущелье, и тропы. Не отыскать лучшего места для наблюдения — никто не сможет пробраться в башню незамеченным. А Хакуну это как раз и было нужно: насильники могли напасть на его семью в любой час.

Шли годы. Сыны и внуки Хакуна поселились под вершиной и назвали это место Уаллаг сых, то есть Верхний квартал. Но и они боялись поселиться в долине, и никто не знает, сколько столетий они жили так между небом и землей. Ущелье заполнилось людьми. Земли уже не хватало ни для живых, ни для мертвых. Взгляни вниз с башня Хакуна, читатель, и ты не увидишь ни одного села на таком месте, которое годилось бы под пашню. Даллагкау обосновался на самом берегу Фиагдона, Барзикау — на двух сторонах оврага, Цмити — на груди скалы, Лац стоит над обрывом; кажется, притронься к нему, и россыпь домов скатится вниз.

Прошло немало лет… Наступил октябрь 1917 года. И будто среди степных курганов вдруг вознесся к небу белоснежный Казбек, — среди трудового народа появился великий Ленин!..

Взгляни теперь, читатель, с вершины Хакуна. На поляне Барзикау вырос город — новая фабрика, трехэтажная школа, больница, пятиэтажные дома. Вода к ним подходит по стальным трубам, квартиры отапливаются паром, и в каждой имеется ванная. Асфальтированная широкая дорога протянулась из города Орджоникидзе до центра Куртатинского ущелья.

В первые годы Советской власти горцы стали переселяться на равнину. Отца Джерихана спросили:

— Почему ты не переселяешься на равнину?

На этот вопрос тот ответил так:

— Советская власть сама скоро придет ко мне.

И сбылись слова горца — Советская власть пришла в Куртатинское ущелье. Нет предела ее победоносному шествию.

Не забудь, читатель, и останови свой взгляд на каменной плите у дороги, возле селения Урикау. Не подумай, что это осколок скалы. Этот камень сюда принесли в 1924 году жители Куртатинского ущелья. Не забудь окинуть взглядом и башню над селом Даллагкау: здесь куртатинский пастух Джерихан слагал песню о Ленине.

Перевод Р. Тотрова