Лошадь шла быстро. Без понукания сама переходила с шага на рысь, словно понимала, что тем, кого она везет, надо как можно скорее удалиться от города.

Они ехали не по грейдерному большаку, а проселочной дорогой. Ее проторили местные жители. По грейдеру ездить было опасно: немецкие машины не раз наезжали на телеги и сани сельчан, сбивая лошадей, ишаков, подминая под колеса людей.

Проселок шел параллельно грейдеру, и Рая видела, как по большаку двигались немецкие машины, то с солдатами, то с какими-то ящиками — наверное, с боеприпасами. Громыхали бронетранспортеры, проносились мотоциклисты. Видимо, все это направлялось туда, к перевалам, где фрицам стало туго.

Вот одна из машин остановилась. Из нее выскочили трое солдат и, крича, бросились наперерез подводе. Ахмет остановился.

Подбежали немцы. Судя по всему, это были солдаты из карательного отряда.

— Хальт! Кто такой? Куда едет? — закричал старший, с погонами капрала.

Ахмет на ломаном русском языке объяснил, что он едет за дровами, а это, — кивнул он на Арину Павловну и Раю, — нищие. Попросили подвезти до ближайшего селения.

Капрал уставился бычьими глазами на лошадь.

— О, да у тебя отличный конь! Не правда ли, Карл? — обратился он к щупленькому, низкорослому солдату.

— Да, на таком только королю парадный выезд делать, — засмеялся тот.

— Настоящий росинант! — добавил третий.

Лошадь ни с того ни с сего заржала.

— О, скажите, какой обидчивый! — воскликнул капрал.

Немцы чуть не валились со смеху. Ахмет смотрел на них исподлобья.

Заметив его неприязненный взгляд, капрал рявкнул:

— Обыскать!

Один солдат схватил за шиворот Раю и вытащил из саней. Другой высадил Арину Павловну. Брезгливо посмотрев на отрепья старухи и мальчика, немцы не дотронулись до них, лишь стволами автоматов перерыли солому в санях. Там ничего не оказалось.

Капрал подал команду, и немцы трусцой побежали к машине.

— Шакалы! Пусть обрушится скала на ваши поганые головы! — процедил сквозь зубы Ахмет.

Под вечер они приехали в большое кабардинское селение. В первом же доме, куда обратился Ахмет, беглецов приняли тепло и радушно. Сытно накормили и оставили ночевать.

Ахмет не остался: завтра рано ему надо быть на службе в городской управе. Покормив лошадь и напившись вкусного кабардинского чая со сливками и перцем, старик отправился в обратный путь.

Утром хозяйка накормила русских сытным завтраком, дала в дорогу домашнего сыра, кукурузных лепешек и пожелала беженцам счастливого пути.

Они шли по снежной малоезжей дороге. День был ясный. Солнце так ярко светило, что на обочины и поле, где снег лежал нетронутым, было больно смотреть.

Они шли уже несколько часов. Поля остались позади. Начался лес. Было тихо-тихо и даже немножечко жутко. Рая шагала еще легко, а бабушка заметно устала. Надо передохнуть. Вот и удобное местечко — мост через ручей. И даже валяется кем-то оброненная охапка сена.

— Бабушка, давай передохнем. Поедим, — сказала Рая.

Она подобрала сено, разостлала на берегу ручья.

— Садись, бабуля.

Рая — она уже давно стала полной хозяйкой дома — развязала сумку, достала сыр, лепешки… О, какая чудесная эта кабардинка! Она положила в сумку вместе с сыром и лепешками небольшой ножичек и маленькую жестяную кружку. И даже чистую тряпочку вместо скатерти.

Рая разостлала ее, нарезала сыру, лепешек.

— Ну, кушаем, бабуля!

Рая в полный рот уплетала сыр с кукурузными лепешками. И хотя она уже не раз ела домашний кабардинский сыр, теперь он показался ей особенно вкусным. А может быть, это оттого, что они поднялись еще до рассвета, а сейчас уже за полдень. И много часов пробыли на чистом горном воздухе.

Она спустилась к ручью, зачерпнула в кружку воды. Напившись, предложила бабушке:

— Попей, бабуля. Вку-усная!

— Добрая вода, — отпив несколько глотков, сказала Арина Павловна. — Трубы портят воду, а эта по земле течет. На воздухе, не задыхается.

Наевшись, Рая разостлала пошире сено, легла навзничь, раскинула руки — ах, хорошо!

Прикрыв глаза, она прислушивалась к журчанию потока. И казалось, что ручей тихо говорит им с бабушкой: «Не тревожьтесь, все будет хорошо, все устроится. Люди, к которым вы идете, не оставят вас в беде. Помочь доброму путнику — святой закон гор».

Рая не раз слышала от русских, проживающих в Нальчике, что кабардинцы очень гостеприимный народ. Кабардинец себе откажет, а человеку поможет, последним поделится… Да разве она сама не убедилась в этом! Дядя Мамед, Дагалина, Фатимат, старый Ахмет… Сколько доброго сделали эти люди для нее и бабушки!

— Бабуля! — сказала Рая. — Ты только смотри не проговорись где-нибудь: я теперь тебе не внучка, а внук. Сережа Петров. И мы с тобой не из Ленинграда, а из Ростова. Поняла?

— Поняла, дочка!

Рая рывком поднялась, воскликнула с досадой:

— Да не дочка, а сынок!.. Повтори: «Поняла, сынок».

Арина Павловна, смущенно и виновато посматривая на Раю, повторила:

— Поняла, сынок.

— Ну, вот так. А теперь давай я поучу тебя немного говорить по-кабардински. — Рая на секунду задумалась. — Ну, вот, скажем, хлеб — как по-кабардински?

— Дай бог памяти… — Арина Павловна приложила морщинистую руку ко лбу. — Ой, забыла, внучка!

Рая всплеснула руками:

— Опять — «внучка»! Ну что мне с тобой делать?!

— Нет, нет, внучек, внучек! Забыла, внучек, — поправилась старушка.

Рая медленно говорила, как по-кабардински называется хлеб, вода, дом; как здороваются, как прощаются, как попроситься на ночлег. Арина Павловна старательно повторяла за ней. Но вот не то она устала ломать язык, не то затревожилась.

— Ой, внучек, нам пора в дорогу! Кто его знает, далеко ли до того селения. Как бы не застала нас ночь в лесу.

Забеспокоилась и Рая: в самом деле, тут, должно быть, водятся волки. А зимой они голодные и, говорят, могут напасть на человека. А им с бабушкой совсем нечем обороняться — даже палки нет. Свой пистолетик, по совету Баксана, Рая оставила у Дагалины: так безопаснее.

Они поднялись, вскинули на плечи сумки и зашагали.

Не успели они пройти и километр, как позади послышался скрип полозьев и конский топот. Арина Павловна и Рая одновременно оглянулись: уж не за ними ли гонятся?

Они сошли на обочину и не без страха ждали, когда подвода поравняется с ними.

— Тпррру, стоять, Орел! — послышался мальчишеский голос, и лошадь остановилась.

В санях сидел мальчишка Раиных лет — смуглый, черноглазый, в рваной шубе и рукавицах. Лохматая баранья шапка надвинута на самые брови. Он как-то удивленно посмотрел на своего голубоглазого сверстника, на старуху, закутанную в шаль по самые глаза.

— Вам, наверное, в Бурун? — спросил он на кабардинском, — Садитесь, подвезу…

Рая, не мигая, широко раскрытыми глазами смотрела на паренька, и чувствовала, как радостное волнение охватывает ее: она сразу узнала в этом кабардинском мальчишке Хабаса. Узнала его и Арина Павловна. Но молчала, боясь, как бы неосторожным словом не повредить внучке.

— Да, нам в Цызбурун, — придавая голосу мальчишеский тон, ответила Рая.

Паренек с еще большим удивлением посмотрел на голубоглазого мальчика: по всему видно, русский, а так хорошо говорит по-кабардински!

— Так садитесь! — воскликнул он.

Рае было радостно и оттого, что она так неожиданно встретила Хабаса, и оттого, что даже он, Хабо, не узнал ее: вот как здорово подладилась под мальчишку! Недаром Дагалина и комиссар не раз говорили, что она неплохой конспиратор. И в ней заговорила озорная струнка.

— Мы сядем, но только довезет ли твой конь нас троих? — кивнула она на лошадь, которая была прямо-таки кожа да кости! К тому же, как успела Рая заметить, хромала на заднюю ногу.

— Ва! — воскликнул паренек. — Конечно, довезет! Ты не смотри, что она худая. Она сильная: на фронте пушки возила! Она может довезти столько человек, сколько уместится в этих санях!

— Ну, тогда мы с удовольствием сядем, — сказала Рая, с трудом сдерживая улыбку.

Она помогла бабушке забраться в сани. Сани были такие узкие, что три человека с трудом помещались в них.

Прежде чем тронуться с места, Орел подался вправо, потом влево, наконец зашагал. И — о чудо! — даже побежал рысью!

Мальчик важно держал вожжи и старался незаметно подхлестывать лошадь, при этом то и дело посматривая на юного седока.

Наконец не вытерпел, спросил:

— А вы — русские?

— Русские, — ответила Рая. — Из Ростова мы.

— От немцев убежали?

Рая кивнула.

— Я тоже хотел уйти с нашими. Да бабушку нельзя было оставить. Командир сказал: оставайся здесь. Помогай бабушке. А там, возможно, еще кому поможешь… — многозначительно добавил паренек.

«Ишь ты, тоже отличный конспиратор!» — подумала Рая. И перед ее глазами встал госпиталь. Большая палата. Комиссар Фролов. Рядом, на другой койке — Хабас. Между ними на табуретке шахматная доска с расставленными фигурами… Припомнился рассказ Хабаса, как бежал он из селения, догоняя отступавший полк, как стреляли немцы… А смотри ж ты, как все повернул! Несомненно, где-то здесь и комиссар Фролов. Что они тут делают? Не может быть, чтобы Александр Алексеевич здесь просто укрывался.

Нетерпение ее поскорее узнать и о комиссаре, и о самом Хабасе было так велико, что она наконец решилась открыть тайну. Страшно волнуясь, она тихо сказала:

— Хабо… Это же я, Рая…

Вожжи выпали из рук паренька, и, когда он повернулся, Рая увидела его черные глаза, полные изумления. Не мигая, он уставился на Раю.

— Мы, мы, милый! — подтвердила Арина Павловна, раскрывая лицо.

— Ва! — весь сияя, воскликнул паренек и рассмеялся звонко-звонко.

Рая протянула ему свою маленькую руку:

— Здравствуй!

— Здравствуй, Рая!.. Тетя Арина, здравствуйте! — И, мешая кабардинские слова с русскими, быстро-быстро заговорил: — А я смотрю, думаю, кто же это такой? Немножечко похоже. Глаза похожи. Нос, рот… Только голос ты здорово изменила… Вот так встреча! — Хабас подобрал оброненные вожжи. — Но, Орел, пошел!

Орел снова заковылял неспорой рысцой.

Мальчик, успевший еще в Нальчике хорошо усвоить неписаные законы подполья, не спрашивал, куда и зачем отправилась Рая со своей бабушкой. Точно так же не спрашивала и Рая, откуда возвращается Хабас.

Дорога шла на юг. Уже были глубокие предгорья. Рая во все глаза смотрела по сторонам. Как тут красиво! К небу поднялись зубчатые, скалистые горы, покрытые ослепительно сверкающим снегом. Ниже лежат холмы, возвышаются косогоры, поросшие густым лесом. Дорога пролегает по неширокой долине, заснеженной, залитой солнцем, и сани скользят словно по какому-то сказочному белому озеру.

— Вон за той горой будет уже видно наше селение, — сказал Хабас, показывая рукою на невысокую гору, похожую на лежащего быка. — Но, но, Орел!

— Хабо, скажи, пожалуйста, а отчего он хромает?

Мальчик рассказал, что лошадь была в военной части. В артиллерии. В одном из боев взрывной волной ее сбросило в балку, сильно повредило ногу. Когда отступали, старшина привел лошадь к их дому, сказал Хабасу: «Вот тебе конь. Отличный конь… Рамзай. Выходишь — будет твой. За дровами будешь ездить, огород будешь пахать…»

— Наши ушли, а конь остался, — продолжал Хабас. — Бабушка стала лечить его. Она у нас умеет лечить всяких животных. Но я на второй день убежал к нашим. А когда вернулся, Рамзай уже поправился. Только хромает все. Видишь, у него правое бедро выше левого. И косится в сторону. А если бы не это, полицаи или немцы давно бы забрали его у бабушки. Это чистокровный кабардинский конь! Рамзай — мне не нравится. Орлом я его зову. Он может подняться на любую гору.

Рая, увлекавшаяся конным спортом, знала, что кабардинские лошади прекрасно ходят по пересеченной местности, могут равно хорошо служить и как скаковые, и как вьючные.

— Фашисты забрали тут всех чистокровок. Хотят покорить Кавказ. Да только не удастся! Я слышал от одного человека: под Москвой немцы всю технику побросали и улепетывают. И тут, у нас, им скоро будет конец.

Ребята говорили на кабардинском, и как Арина Павловна ни прислушивалась к их речи, ничего не могла понять.

— А куда ты ездил, внучек? — спросила она мальчика.

Хабас вскинул на нее свои черные блестящие глаза, потом поглядел на Раю, сказал, потупившись:

— Да просто так… Тетю проведать.

Рая поняла, что Хабас скрыл истинную причину поездки. Молодец!

Дорога обогнула гору, похожую на лежащего быка. Открылась широкая долина. По ней раскинулось большое селение. Солнце уже спускалось за хребет, надвигались сумерки. Из труб белых домишек, крытых соломой, в небо поднимались столбики жидких сизо-серых дымков. Доносился лай собак и даже голоса людей. Рая удивилась, как отчетливо слышались все звуки. Наверное, потому, что здесь, в предгорьях, воздух очень чистый.

— Во-он наш дом! — показал рукой Хабас. — Видишь большое ореховое дерево?

Рая кивнула.

— Оно у нас во дворе растет.

— Хабо! — воскликнула Рая и, оглядевшись по сторонам, тихо продолжала: — Я не Рая. Я Сережа Петров. Мы с бабушкой из Ростова… Бабушка старенькая, работать не может, а меня не берут: говорят, ты, дев… ты мальчик, еще мал. Вот и пришлось побираться. Понял?

— Конечно! Не беспокойся: сам шайтан не узнает! — добавил он.

Они въехали в селение. Хабас свернул к небольшому домику, обнесенному невысоким глиняным забором. На крыльцо вышла старая женщина с накинутым на голову и плечи большим темным платком.

— Слава аллаху, приехал! Что так долго, солнце мое?

— Так надо было, бабушка… — Подойдя поближе к крыльцу, Хабас тихо, торопливо проговорил: — Бабушка, к нам гости… Они русские, бежали от немцев… Им негде ночевать.

Женщина пристально посмотрела на беглецов. Рая и Арина Павловна со страхом ждали, что скажет эта высокая, с густым, почти мужским голосом и суровая на вид женщина. Где они будут ночевать, если откажет? Уже загораются звезды в небе, и, по всему видно, будет очень морозно.

— Проходите в дом, люди добрые, — приветливо сказала хозяйка. — Небогато мы живем, но, чем покормить, найдется. И угол найдется.

Хабас начал распрягать лошадь, а Рая и Арина Павловна вошли в дом. В нем было две комнаты. Одна из них пустовала, в другой жили хозяйка и внук.

— Присядьте пока тут, — сказала женщина. — А Хабас придет, затопим печку в той комнате. Мы ее сейчас не греем: дрова бережем. Да нам с внуком и тут места хватает.

Арине Павловне она подала табуретку, а Рае показала на скамеечку, стоявшую у низенького круглого столика. Как Рая заметила, такие скамеечки и столики на трех ножках были почти в каждом кабардинском доме и в городе.

Рая села, огляделась. Стены и потолок были побелены. Пол промазан глиной. Снизу печка тоже была обмазана глиной, а выше — побелена. В простенке между двух окон висела козья шкура. Рая видела такую шкуру, когда ездила с Фатимат в пригородное селение за кукурузной мукой. Кабардинцы называют ее «намазлык» и совершают на ней намаз — молитву. У правой глухой стены стояла старинная деревянная кровать. Всюду — на стенах, простенках — висело множество фотографий.

Хозяйка была одета в черное платье. На голове — темный шерстяной платок. На ногах — галоши.

Вошел Хабас.

— Принеси, солнце мое, дров и затопи в той комнате печку для гостей. А я пока подогрею чай.

Хабас принес мелко нарубленных дров, затопил печку. Хозяйка приготовила чай. Хотя он не был заправлен ни сливками, ни топленым маслом, а лишь приправлен перцем и посолен, вприкуску с домашним сыром он казался Рае вкусным.

В дороге Арина Павловна и Рая очень устали и после чая сразу легли спать. А когда Рая проснулась, в доме было уже светло. Дверь в соседнюю комнату была открыта, оттуда тянуло теплом: наверное, там затопили печку. Хозяйка совершала утренний намаз.

Рая впервые видела, как молятся мусульмане. Старуха то опускалась на коврик из козьей шкуры, садясь на корточки, то вставала, протягивая вперед руки, разводила их в стороны…

Окончив молиться, старуха поднялась, надела на ноги галоши, взяла коврик, повесила его на место — в простенок между окнами, захлопотала около печки.

— Бабушка, мне надо выйти! — шепнула Рая Арине Павловне.

Она прошла в другую комнату. Хабас, свернувшись калачиком, спал на топчане. Хозяйка готовила завтрак.

— Добрый день, бабушка! — приветствовала ее Рая.

— Добрый день, солнце мое. Да сделает аллах его счастливым для тебя, сын мой, — ответила старуха.

Рая обулась и шагнула к порогу. Раздался голос бабушки:

— Раечка! Дочка! Оденься — простудишься!

Рая побледнела, не мигая, смотрела на старуху. Та подошла к ней, ласково погладила по стриженой голове:

— Не беспокойся, доченька, я никому не расскажу. Вы же мои гости. Сам аллах послал вас ко мне. А что посланники аллаха хотят скрыть от недобрых ушей, то и я должна оставить в тайне. Таков наш обычай.

Вошла Арина Павловна, расстроенная, смятенная.

— Вы добрая женщина, пожалейте ее. Сирота она: мать фашисты убили, отец без вести пропал. Я старая, заступиться и помочь некому. Пропадет девочка, если узнают… — взмолилась Арина Павловна.

— Не беспокойся, сестра моя; о том будем знать я да всемогущий аллах, — сказала старуха. — Ах они звери, ненасытные гиены, кровожадные шакалы! Сколько детей оставили сиротами! Мой сын, отец Хабаса, сложил голову в предгорьях. Мать не пережила горя, аллах принял ее душу на третью неделю после похорон ее джигита. Сколько детей пустили они, изверги, по миру, лишили очага! Да будь проклята та женщина, что породила этого зверя, Гитлера!.. — Она повернулась к намазлыку, что-то пошептала про себя и обратилась к гостям: — Умывайтесь, будем завтракать. — Подошла к Хабасу: — Внучек, вставай пора!

За завтраком Хабас все время посматривал на Раю: она и раньше походила на мальчишку, а сейчас — со стриженой головой, в мальчишеской рубашке — совсем русский паренек Сережа.

Еще вчера, по дороге, Рая и Хабас договорились, что гости поживут в Буруне денька два-три. Им надо походить с сумой по селению, пусть люди убедятся, что они действительно побираются.

— Спасибо, бабушка, — поблагодарила Рая хозяйку, вылезая из-за стола.

— На здоровье, мое солнце, — сказала старуха и добавила: — Меня зовут Нахшир, так что можешь называть меня по имени.

Арина Павловна и Рая надели нищенские сумки и вышли из дому. До калитки их провожал Хабас.

— Да! — сказав он Рае. — У нас в селении много собак. Сейчас я дам тебе палку: они палок боятся.

Он исчез во дворе и вернулся с тонким гибким прутом.

— Палки не нашел, возьми вот этот хлыст. Наши мальчишки любят ходить с хлыстом… — Он оглянулся и тихо добавил: — Далеко очень не ходите: там у нас управа, — кивнул он в центр селения, — староста, полицай…

Рая кивнула.

В первом же доме молодая кабардинка подала им миску кукурузной муки; во втором — вынесли полкаравая печеного хлеба; в третьем — старушка дала два чурека и кусок домашнего сыра…

Они не прошли, наверное, и четверти селения, как сумки их были уже полны.

Время только подходило к полудню, когда они вернулись к Нахшир. Хабас очень обрадовался этому. Сказал Рае:

— Я сейчас поведу Орла поить, пойдешь со мной?

— Ага! — кивнула Рая.

— Иди пообедай и выходи во двор, а я пока почищу его.

— Я только сумку положу и попью, а есть мне не хочется.

И все же заботливая Нахшир заставила ее съесть миску супа. Когда она вышла во двор, Хабас уже вывел своего любимца из хлева и охорашивал: чистил жесткой щеткой, расправлял гриву, чёлку. Тут же стояли два мальчика, не без зависти смотревшие на своего товарища. Они даже не заметили, как подошла Рая, и оглянулись только тогда, когда Рая поздоровалась с ними по-кабардински.

Как показалось Рае, ребята совсем не удивились ни самому русскому «мальчику», ни тому, что он знает кабардинский язык. Наверное, Хабас уже успел осведомить их о своих гостях — о побирающихся русских, бабушке и внуке. Они лишь взглянули на русского и снова уставились на лошадь.

— Все! — воскликнул Хабас и обратился к Рае: — Ты когда ездил верхом?

Рая не знала, что ответить. И, боясь, как бы не выдать своего секрета, протянула:

— Не-е…

— Ничего, ты будешь держаться за меня… — Он отнес в сарай щетку. — Давай я подсажу тебя. Держись за холку.

Рая схватилась за гриву. Хабас взял ее за ногу, приподнял, и — к великому удивлению кабардинских мальчишек — русский тотчас оказался на коне, взял в руки повод и сидел так уверенно и смело, будто он джигит и готов рвануться с места полным карьером.

— Сядь вот сюда, поближе к крупу, — сказал Рае Хабас. Он вскинул ногу и, опираясь о повод, вскочил на лошадь. — Держись за меня.

Рая взяла его за плечи.

— Поехали! — крикнул Хабас, трогая лошадь.

Сначала Орел шел шагом, потом рысью. Хабас, чувствуя, что Рая держится уверенно, пустил коня в галоп. Хромоногий Орел скакал ужасно неуклюже: Раю так качало и подбрасывало, что ей казалось, она сидит в шлюпке, а на море бушует шторм. И она невольно расхохоталась.

Хабас глянул на нее через плечо:

— А ты молодец! Отчаянная!

Товарищи Хабаса сначала бежали за ними, потом отстали и вернулись в селение.

Всадники подъехали к ручью. Хабас не успел остановить Орла, как Рая с ловкостью джигита спрыгнула с лошади мягко, на носки, чем снова удивила Хабаса. Девчонка, а их горским мальчишкам, пожалуй, не уступит. Говорят, русские мало ездят верхом, а они, горцы, как только начинают ходить, уже садятся на коня. А если бы она была мальчишкой, наверное, и ему, Хабасу, лучшему из всех бурунских ребят джигиту, не уступила бы!

Он сказал об этом Рае. Та рассмеялась.

— Хабо, я же в конноспортивной школе занималась!

— А, вон что! Тогда понятно. — Он разнуздал лошадь. — Иди пей.

Орел спустился к ручью и долго цедил сквозь зубы студеную влагу. А Хабас срезал небольшим кинжалом палку и начал вырезать на ней узоры. Рая невольно залюбовалась его работой: из-под кончика кинжала беспрерывным ручейком вытекал затейливый орнамент — то цветок, то колечко, то клеточка…

А вокруг стояла такая тишина, даже слышно было, как тоненько посвистывает на ветру надломленная камышинка. И не верилось, что не так уж далеко отсюда идут ожесточенные бои — стреляют пушки, грохочут танки, гудят самолеты, умирают люди…

— Хабас! — тихо окликнула мальчика Рая. — А у вас в селении бывают немцы?

— Заезжают иногда. Каратели. Или комендантские — за барашками да за сеном приезжают. А так у нас тут староста да три полицая… Ох, и достанется шакалам, когда наши вернутся!.. Ну, вот и готова тебе палка. Ею будет очень удобно собак отгонять, — с улыбкой добавил Хабас.

— Такой чудесной палкой собак?.. Нет, я ее сберегу, как память.

Они вернулись домой. Хабас посмотрел на часы и шепнул Рае:

— Оденься. Я тебе покажу что-то.

В голосе Хабо было столько таинственного, что Рая, ни о чем не спрашивая, оделась и вышла вслед за мальчиком во двор.

— Иди за мной, — шепнул Хабас.

Рядом с хлевом, где когда-то стояла корова, а теперь лошадь, был небольшой, плетенный из лозы и обмазанный глиной сарайчик. Он был весь забит сеном, соломой, кукурузными стеблями.

Хабас завел Раю в сарай, закрыл изнутри дверь на деревянный засов. В сарае было сумеречно. Лишь узкие полоски света пробивались через щели дверцы.

Мальчик долго откидывал в сторону кукурузные стебли. Затем приподнял какую-то крышку. Засветил карманный фонарик. Рая увидела лаз, яму, которая, видимо, когда-то служила погребом.

Хабас спустился в нее, сказал девочке:

— Давай я поддержу тебя.

Рая свесила ноги, оперлась руками о плечи мальчика и спрыгнула в яму.

Батарейка уже сильно села, и свет от фонарика был такой слабый, что Рая сначала ничего не увидела, потом разглядела какой-то небольшой ящичек. Это был четырехламповый радиоприемник.

— Садись: сейчас будут передавать сводку Совинформбюро, — сказал Хабас.

Пол был устлан соломой и было даже как-то уютно в этом заброшенном погребе. Здесь даже можно ночевать. Если закрыть крышку, никакой мороз не страшен!

Рая села. Спросила Хабаса:

— А ты хорошо понимаешь русский?

— Конечно! Мы с пятого класса по всем предметам учились на русском. Так наши родители пожелали. Да и нам, мальчишкам, хотелось его выучить. Наши служат в армии вместе с вашими. Как же не знать русский?! А к тому же наш директор Абдурахман Исаевич сказал: когда в Москву люди собираются на съезд со всей страны — и с нашего Кавказа, и из Средней Азии — туркмены, узбеки, таджики и всякие другие люди, они говорят на русском. А я, знаешь, когда прогоним фашистов и закончу десятилетку, поеду учиться в Москву. В университет.

— Или к нам в Ленинград. У нас тоже есть университет.

— А ваш город очень хороший?

Рая невольно прикрыла глаза и выдохнула:

— Очень, Хабо!

И столько было в этом вздохе тоски по родному городу, что Хабас поспешил утешить ее:

— Ничего, дождемся!

— Дождемся, — как эхо, повторила Рая. — Знаешь, Хабо, у нас есть и университет, и много разных других вузов, и училищ. Так что ты приезжай к нам. В Ленинград. У нас там дом большой, просторный: будешь жить у нас.

— Хорошо, я подумаю, — сказал Хабас. — Ну, наверное, пора.

Он включил приемник — послышался треск, шум, множество невнятных голосов.

— Чуточку порасстроился, — смущенно проговорил Хабас. — Все некогда поправить.

— А ты умеешь?

— Конечно. Я в радиокружке с четвертого класса!

— А где ты батарейки достаешь? — спросила Рая, вспомнив, как трудно было достать их в Нальчике для приемника, который стоял у них в подвале.

Хабас смущенно улыбнулся.

— Тут как-то немецкая карательная рота проходила. Офицеры ночевали у нас. Ну, я и… достал у них!

Рая понимающе улыбнулась.

Хабас крутил какие-то рукоятки — слышались то свист, то щелканье. Но вот раздался знакомый голос Левитана, Хабас поднял вверх палец — тс-с-с!

Рая затаила дыхание: Совинформбюро сообщало о Ленинграде. Немцы ведут артиллерийский обстрел города из дальнобойных орудий, хотят посеять среди его жителей панику. Но героический Ленинград стоит как утес. Враг не пройдет!..

Рая слышала, как гулко бьется у нее в груди сердце.

Потом диктор говорил о боях на других фронтах.

Когда сводка кончилась и начали передавать музыку, Хабас, экономя батареи, выключил приемник, вздохнул:

— А про наш Кавказ почему-то ничего не сказали. Ну, ничего: наши тоже не пустят фашистов за хребет.

Ночью Рая долго не могла заснуть. Передача о родном городе взволновала ее. Снова и снова вставали перед ней, как наяву, картины: эвакуация, гибель мамы, Харьков, исчезновение Вовки… Ни на один день она не забывала про него. Где он теперь? Неужели погиб в Харькове во время бомбежки?.. Нет, нет, его, конечно, вывезли из охваченного огнем города в какой-нибудь далекий детский дом. А может, приютила какая-нибудь вот такая же добрая, как Нахшир, украинская женщина… Не забыл ли он своей фамилии и имени?

И она мысленно говорила ему: «Вова, помни, ты Володя Дмитриев. А я Рая. Кончится война, мы будем искать друг друга. И обязательно должны найти, потому что у нас с тобой никого не осталось, кроме бабушки…»