1. Сублимация будущей гиперсексуальности

Вася Клюев отодвинул последний кирпич. Диггерский фонарик, который должен был сиять у него посреди лба, съехал на бок. Белозерцевой все это вдруг перестало казаться привлекательным.

– Почему здесь так мокро? – сказала она в отместку. – Это канализация?

– Грунтовые воды, – прошептал Вася Клюев, – Т‑с-с, не кричи.

– Я не кричу, дурак, что ли? А где мы, долго еще?

– Над нами Курский вокзал. Уже пришли. Здесь брательник нашел…

– А мне твой брат очень нравится, Та-ак-о-о-й! Вы совсем не похожи, – решила поиграть на нервах Белозерцева, хотя старший Клюев ей действительно нравился. Не то, что этот Вася, урод.

– А знаешь, чего искали? – тихо продолжал Вася, и Белозерцева решила, что он не отвечает на ее выпады по причине непроходимой природной тупости. Тут уж зли не зли… – Библиотеку царя Ивана Грозного! Вот. Они давно ее ищут. Брательник говорит, что в ней тайная силища. Большая и темная. Только нашли вотего. Не говори, что я тебе показывал, а то брательник убьет. В прошлый раз, когда я его открывал, кое-что случилось. Я открою, ты посмотришь, и сразу закрою, поняла?

Белозерцева слушала невнимательно. Собственно говоря, она была уверена, что ее позвали сюда не за этим. Вот уж и вправду урод. Знала б, осталось дома – лучше уж телик смотреть, и то интересней.

– А твоему брату сколько – семнадцать? – спросила она.

– Пятнадцать. Больше, чем на три года меня старше. Три года и семь месяцев предки ждали, а потом решили меня завести.

– Ну, ждали-то они на девять месяцев меньше, – усмехнулась Белозерцева. – А моей сестре четырнадцать. Ну, с половиной. И она уже это… Чики-чики.

Вася Клюев обернулся к Белозерцевой, и свет от его фонарика упал на ее плоское лицо. Белозерцева, сжав губы, смотрела на Васю.

– Слушай, не кричи, – попросил Клюев. –Онуслышит.

– Ты же говорил, он каменный, – недоверчиво произнесла Белозерцева, словно и не испуг она сейчас прослышала в Васином голосе. Словно из взрослой жизни, в которой они уже почти обосновались или вот-вот обоснуются, Вася Клюев затаскивал ее обратно к детским сказкам-страшилкам. И самое удивительное, что Белозерцева вдруг сама начала верить. И чувствовала она себя при этом… Белозерцева до сладостной боли сжала ноги и выдохнула, – Он же каменный. Как же услышит? Каменный…

– В том-то и дело, – подтвердил Вася, и прошептал: – Я буду открывать.

 

2. Математическая смерть

Альберт Анатольевич снова поднял голову, отрываясь от своего чтения. Совсем уж непонятно, чем его так привлек субъект напротив. Что-то он увидел боковым зрением, какое-то несоответствие померещилось. Здесь, под землей, в поезде метро, люди, как правило, разглядывают друг друга в отражении стекол. Откуда взялась такая привычка – неизвестно. Только Кортасар, – Альберт Анатольевич мягко вздохнул, – с его разобщенностью здесь абсолютно ни при чем. У нас все по-другому. Просто, наверное, прибегать к такому посреднику – эфемерному зеркалу, желтоватой пеленой скользящему по быстрой черноте тоннеля, – уместнее, чем глупо, словно простоволосая девка, пялиться друг на друга. Альберт Анатольевич чуть слышно и очень интеллигентно хихикнул, впрочем, сам удивляясь неожиданной реакции, и попытался вернуться к диссертации.

Когда-то, в солнечно-быстроногом детстве, все его ровесники мечтали стать либо астрономами, чтобы в звездные телескопы отыскивать неведомые миры, либо космонавтами, чтобы долететь до звезд, пощупать неведомое руками и, как Гагарин, «промчаться над Землей». Альберт Анатольевич был уверен, что уже тогда знал, кем станет. Его неведомыми мирами было N-мерное пространство, описанное математическими символами. Одна головокружительная бездна гипотезы Пуанкаре чего стоила…

Альберт Анатольевич снова резко поднял голову. Субъект напротив закрылся газетой, но заголовок передовицы был совершенно безумным: «Эрнесто Че Гевара отыскал библиотеку Ивана Грозного».

Альберт Анатольевич уставился на газету, понимая, что такого заголовка быть не может, если это только не новомодная шутка, но… его там и не было! «Что за чушь мерещится? – Капелька холодного пота неожиданно выступила на лбу, и Альберт достал из кармана аккуратно сложенный белый платок – что за бред?..» Вот ведь, еще два увлечения молодости: Че Гевара, к которому убежать так и не удалось, и библиотека Ивана Грозного, которую они так и не отыскали. Нашлись дела поважнее.

– Станция «Курская», – прохрипело в динамике.

Господи, как же летит время! Вот он уже проглядывает докторскую своего ученика, а ведь еще совсем недавно… Может, ты все же чего-то не успел? Может, и так, чего уж теперь… Подобные вопросы некорректны, ответы на них лишь…

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Библиотека имени…», – дальше пошли шумы.

Альберт Анатольевич попытался заставить себя не отрываться от чтения, хотя вторая капелька пота холодной змейкой пробежала по лбу.

«Это ошибка, – промелькнуло в голове, – после «Курской» не может быть «Библиотеки имени Ленина». Ошибка».

Такая же ошибка, как и шальное чтиво в руках субъекта напротив. Альберт все же не поднял головы, хотя участившийся пульс переместился куда-то в район горла. Только что боковое зрение тайком протащило в мозг информацию. Это опять был заголовок: «В библиотеке Че Гевара нашел решение гипотезы Пуанкаре».

Альберт Анатольевич слабо улыбнулся. Каким-то холодком повеяло, и что-то печальное укололо в сердце. «Что же это такое, ведь не может этого быть. Мне что – плохо? Ну а все эти люди вокруг? Они что, ничего не видят? Субъект с газетой… Они не видят этого маскарадного одеяния? Подбитой соболями, словно царской, шубы? А ведь там, наверху, смешно сказать, месяц май…

В воздухе что-то прошелестело. Перед носом Альберта оказалась газета. Субъект напротив протянул ему свое вредоносное чтение.

(ну, вот и все – я схожу с ума)

Оно было заразное, как болезнь, и чужое, словно холодный мрак, вползающий сейчас сюда из тоннеля. И, наверное, главное – не поднимать глаз. Главное – не увидеть, и тогда, возможно, удастся уклониться от всего остального. Только глаза, скорее всего, поднялись сами. Побежали строчки: «Рассматривается компактное трехмерное многообразие V. Возможно ли, чтобы фундаментальная группа этого многообразия была бы тривиальна, даже если V не гомеоморфно трехмерной сфере?»

– Узнаешь? – вопросил этот некто.

Альберт Анатольевич слабо и как-то по-детски кивнул. Чего уж отнекиваться. Это была гипотеза Пуанкаре.

Стук сердца стал теперь оглушительным, потому как ветхость и ненастоящесть окружающих предметов сделались безжалостно очевидными. И не было в поезде никого. Перед ним стоял древний царь, мертвый и грозный. И остался лишь один маленький шаг. Посмотреть ему в глаза. Увидеть, как они зажгутся и будут гореть в этом сгустившемся мраке, гореть демоническим светом.

И тогда голос в динамике, как последнее приветствие из мира звуков, уходящего теперь навсегда, произнес: «Станция «Библиотека Ивана Грозного».

И пришла тихая тьма.

 

3. Счастливчик Миха

Михаил Быков, известный в определенных кругах как Миха Че Гевара, медленно ехал вдоль желтоватой стены огромного мультиплекса, открывшегося недавно на площади Курского вокзала. Можно было предположить, что он высматривает место для парковки, только искал Че Гевара нечто совершенно другое. Ему вовсе не улыбалось то, что он должен был сделать, – не его масштаб, и потом, все же дети, но…

– Нравится – не нравится, спи моя красавица, – в который раз за сегодняшнее утро повторил Миха.

На нем: кремовая расстегнутая кофта, вся в крупных пятнах – банках эндиворхоловского супа, надетая на майку с портретом Че Гевары. Автомобиль «Лексус» черного цвета, с бежевым салоном, кожа. Красный телефон «Nokia» в пол-ладони. Магнитола была настроена на волну «Нашего радио», и Миха довольно кисло подпевал:

Там, где космос, где Гагарин,

И в алмазах наши I love you…

Водилось за Михой еще кое-какое добро, правда, к примеру, в соотношении «квартира-машина», уже не столь роскошное, и всего этого он мог недавно лишиться. Гроза еще не миновала, из-за чего, в общем-то, Миха и ввязался в это паскудное дельце. Но сегодняшняя доставка – последняя. Точка. Миха отбивает долг. Его голос зазвучал бодрее, Миха подтянул:

Космос стоит, бля, полета,

А Гагарин – космоса…

И выключил магнитолу. Приехали.

 

4. Провал открыт

– Ну вот, я открыл, – тихо произнес Вася Клюев, – смотри.

Белозерцева посветила на Васю своим фонариком, луч пробежал по его крупной нескладной фигуре, остановился на старой кладке:

– А куда девалась вся мокрота? Вода-то эта?

– Сразу высохла. В прошлый раз так же было. Оттудова жар идет. Смотри!

Белозерцева не пошевельнулась. Ее тонкие губы начали растягиваться в улыбку. Луч фонарика вернулся к Васе. Белозерцева снова сжала ноги:

– Клюев, – негромко позвала она, – покажи мне свой. А я покажу тебе свою.

– Это потом, – серьезно отозвался Вася. – А сейчас смотри. Больше такого никогда не увидишь.

Последние слова Вася прошептал. Белозерцева вздернула плечами, подалась вперед, посветила себе фонариком, припала к провалу. И обомлела.

Он был там.

* * *

Миха Че Гевара легкой шаркающей походкой направился к Акиму – бригадиру нищих на Курском вокзале. «Надо было сразу брать больше и не париться», – думал он.

Аким сидел в инвалидном кресле, весь в каких-то обносках; лицо выражало скорбь и покорность. Перед ним стояли ржавая консервная банка для сбора милостыни и гофрированная бумага с письменами, повествующими о злоключениях инвалида с огнестрельным ранением позвоночника. Миха усмехнулся: в конце недели Аким сдаст смену, скинет все это дерьмо, закажет себе ужин в «Савое» и будет зажигать на танцполе с самыми дорогими шлюхами этого города. У всех свой бизнес…

– Здорово, сердечный, – поприветствовал нищего Че Гевара.

– Отвали, не время.

– Братан, еще парочка нужна, – Миха быстрым, драгдиллерским жестом протянул, словно милостыню, сложенные в кулаке зеленые купюры. Аким также быстро убрал деньги.

– Ты же уже забирал.

– Ну еще нужно двоих, мальчика и девочку.

– Откуда я знаю, может, вы их на органы? – в скорбных глазах Акима вдруг на мгновение мелькнул какой-то людоедский огонек.

Миха Че Гевара крепко сжал челюсти. «Тварь ты поганая! – подумалось ему. – Пальнул бы тебе со ствола прямо в лоб, барыга!» Потом мягкой волной накатило воспоминание. Миха перевел взгляд на свой мобильный телефон. Яркое майское солнце играло на буквах N, O, K, I, A, но отверстия микрофона вдруг показались холодными черными провалами. Именно оттуда пришло сообщение: «Че Гевара, – сказали ему, – с тебя еще одно видео. И считай, что легко отделался».

Что ему считать и по какому поводу – это его личное дело, тем более что все дозы отвращения к себе он уже проглотил, работая над первым роликом. Так по-крупному Миха не попадал еще ни разу в жизни. С игрой и картами он завязал навсегда. Че Гевара улыбнулся:

– Паскудством не занимаюсь. Ты же знаешь, брат. Шоу-бизнес, кино для взрослых, – и он артистичным жестом развел руки, указывая на здание мультиплекса за спиной.

– Ладно. Знаешь, куда идти, туда, вниз. Скажешь, Аким велел. Только не обижай моих пацанят.

«Беспризорники они, сиротинушки, кто-то же должен о них позаботиться», – закончил за Акима Че Гевара.

Миха ступал по нижнему городу, куда он попал из неприметной двери в стене одного из подземных переходов Курского вокзала. Когда он пошел сюда в первый раз, Аким как бы в шутку бросил ему вслед:

– Смотри, не заплутай. Там внизу разное водится…

Миха Че Гевара обернулся, посмотрел в усмехающуюся рожу:

– Ты про экскриментальные фрагменты?

– Чего?

– Говно, что ли?

Рожа все еще сладко усмехалась:

– Разные сказки ходют. Там, внизу, к мертвым ближе.

Все это парево для приезжих, всю эту туфту Миха слышал. Это называлось «сказки Курского вокзала». Только с фантазией у этих сосунков было слабовато.

– Аким, я тебе расскажу про то, что там. Но только один раз. – Губы Че Гевары растянулись в его фирменную усмешку – куда там всему этому быдляку типа Акима! – Там, внизу, в тихой тьме таится живая жуть. Имя ей – Матушка-Земля. Москва, как и любой другой мегаполис, – в этом месте Аким перестал усмехаться, – рот этой жути. Она им жрет. Люди, поспевающие на солнце, – любимый хавчик. Когда-нибудь захавают и нас с тобой. И знаешь, почему здесь всех так колбасит?! Бля, да потому что от здоровой пищи у этой твари несварение желудка!

– А-а-а… – опешил Аким.

– Правильно. Ты прав, бля буду. Беги в лес. В лесу, в монастыре или на какой горе, на Джомолунгме, бля, на Ка-два, нах, на Кайласе, там рта нет. Там тебя облобызает Свет Мира. Лезь на гору и целуй грудь Бога. Но запомни: то, что вверху, бля, подобно тому, что внизу. Такая мудрость. Для шибко умных – продвинутых – в сжатой форме, в виде комикса.

Аким смотрел на него, хлопал глазами и ничего не говорил.

Че Гевара повернулся и пошел своей дорогой. «Сынок, бля, – думал про себя Миха, – нашел, кого разводить».

Сейчас Миха ступал по нижнему городу, вовсе не предполагая, что уже совсем скоро, буквально через несколько минут, здесь, внизу, все же найдется, кому его развести. Дети, те самые сиротинушки-беспризорники, из-за которых Миха Че Гевара испытывал отвращение к себе и которых все-таки пришел забрать для еще одного, последнего видео.

Сначала он услышал их голоса.

– Преступление и наказание называется. Он что ж, книжек не читает?

– Да и потом, долю положено.

– Он у нас антиглобалист от криминала, ему плевать на понятия.

«Ну и темки на обсуждении у детей подземелья», – подумал Че Гевара.

До них оставалось не более ста метров. Но все же далековато, чтобы так отчетливо различать их голоса. Потом он услышал:

– Может, покажем его Гагарину?

– Он и так увидит.

– Чего увидит?

– Как и положено. Во что он там играется?

Че Гевара вдруг поймал себя на том, что искусственно замедляет шаг и что его правая рука ушла под кофту и успокоилась, лишь нащупав холодную сталь ствола за поясом. «Что за чушь?»

Теперь до них было не больше пятидесяти метров.

– Мировой оборот детского порно – два миллиарда долларов. Где наша доля, дяденька?

– Что-что?.. – пробубнил Миха, убеждая себя в том, что ослышался. Тут какая-то странная акустика.

30 метров. Его глаза уже давно привыкли к полутьме, образованной редкими лампочками, дающими тусклый багровый свет.

20 метров. Но одну фигуру он так и не смог различить. Крупный силуэт – то ли игра теней, то ли кто-то скрыт темной нишей у стены.

10 метров.

– А помнишь, дяденька, как был пионером и уезжал отсюдова, с Курского вокзала, в лагерь «Артек»? Сколько было света?! А теперь так темно… Чего, прояснишь, мастер визуальных образов?

Значит, говорили все-таки о нем. Миха резко остановился. Инстинкты у него все еще работали великолепно. И сейчас они кричали, что что-то не так, что-то неправильно. Происходит нечто невозможное. Только… неважно, что здесь происходит. Он потом со всем разберется. И с этой гнусью, Акимом! А сейчас надо… просто бежать. Бежать со всех ног, прочь отсюда. Только… непокорные и словно ватные ноги пошли почему-то вперед.

– Клюев, покажи мне свой, – услышал Миха девичий голосок, возможно, и детский, если б он не был таким шальным и развратным. «Но… разве не этого тыхотелв своем видео?»

А потом смолкли голоса. Вслед за ними исчезли все привычные звуки. И тоскливо вдруг сделалось Михе, холодно в груди.

Бежать.

Миха Че Гевара пришел к ним. И они двинулись ему навстречу. И, смешно сказать, но так невозможно, нещадно захотелось еще раз увидеть солнышко.

А кто там скрыт игрой теней,

словно его еще нет среди живых,

но он сейчас появится, выйдет, выйдет из стены?

Зазвонил телефон. Маленькая красная «Nokia» в пол-ладони: Для Михи есть еще одно сообщение. Оттуда, из холодных черных провалов, которые – надо ж, как получилось! – решили напомнить о себе.

А потом он это увидел. И прежде, чем осознал Миха,чтоему открылось, какая-то ватная волна приливом поднялась по телу, заставляя леденеть узлы под локтями и шевелиться крохотные волоски на спине: «Ах, вот в чем дело! Ваши маленькие детские глазки… Они отливают багровыми огоньками, светятся во тьме».

– Ах вы, детки, – печально усмехнулся Миха.

Они вели того из темноты. Силуэт, прорвавший границу игры теней… Силуэт того, кем Миха Че Гевара восхищался всю свою жизнь и кто будет говорить с ним на языке мертвых. Миха всегда представлял его именно таким, лишь только глаза не должны были гореть этим демоническим огнем да багровые отсветы не плясать на высоком, красивом челе. Но какие могут быть придирки, когда здесь, в утробе города (Миха имел неосторожность назвать его мегаполисом), над ним стоял тот, о ком Миха грезил во сне и наяву – великолепный и неповторимый командантэ Че Гевара.

– Врешь! Не так просто! – заорал Миха.

Че, словно в зеркальном отражении, повторил его движения. Они, как герои подземной дуэли из сумасшедшего вестерна, выхватили пистолеты и открыли огонь. И Миха палил по предмету своего обожания, пока не отстрелял всю обойму. Но звуков выстрелов никто не услышал. Потому что пришла тихая тьма.

 

5. Счастливые развязки

Вечером Белозерцева зашла в гости к Клюевым. Теперь она поглядывала на Васю с тихим восхищением и стала в его присутствии меньше говорить. Вася Клюев стоял у окна на кухне, задумчиво смотрел с высоты шестого этажа на здание Курского вокзала и жевал бутерброд с сыром.

– Хочешь откусить? – Вася предложил гостье свой бутерброд. Белозерцева с благодарностью прильнула к хлебу и подсохшему сыру, чуть прикрыла глаза и отгрызла маленький кусочек.

– Смотри, – Вася указал ей на вечерний выпуск «МК», – Наверное, опять это. Я заметил – когдаегооткрываешь, в этой газете всегда чего-нибудь такое пишут.

В рубрике «Срочно в номер» Белозерцева прочла:

Весенние обострения.

Два необъяснимых с точки зрения здравого смысла, но связанные неведомой нам глубинной логикой, происшествия случились в районе Курского вокзала. В поезде метро один пассажир кинулся на другого, пытаясь его задушить. В этом не было бы ничего удивительного, но нападавшим оказался Альберт Антольевич Филозов, профессор, доктор математических наук, ученый с мировым именем. С потенциальной жертвой до сего момента г-н Филозов был не знаком, никаких претензий к нему не имеет и не знает, как объяснить свой поступок. Синхронно, в одном из подземных переходов того же Курского вокзала некто Михаил Быков, известный как в криминальных кругах, так и в кругах столичного шоу-бизнеса, открыл огонь из пистолета «ТТ» по глухой стене и не успокоился, пока не отстрелял всю обойму. Хулиган был задержан органами правопорядка на месте преступления. А теперь о неведомой нам глубинной логике: как удалось выяснить из разрозненных сведений, в числе противников обоих правонарушителей были ни много ни мало… Государь всея Руси царь Иван Грозный и кумир всей революционной молодежи Че Гевара. Надеемся, все же в виде фантомов.

Обе жертвы весеннего обострения должны будут пройти медицинское освидетельствование.

Отложенная газета прошелестела над кухонным столом.

– Вася! – негромко позвала Белозерцева. – А как ты думаешь, откуда он там?

– Не знаю.

– Такой большой, каменный…

– Мой папашка на нем помешан. Все какие-то стишки про него пишет, песенки.

Вася обернулся и увидел, что Белозерцева вся раскраснелась.

– Как, прямо про него? – спросила она, и глаза у нее при этом широко распахнулись.

– Ну, да.

Белозерцева решилась:

– Вась, а скажи, что ты видел?

– То же, что и ты.

– Ну я хочу, чтоб ты сказал.

Вася усмехнулся:

– А ты что видела?

Взгляд Белозерцевой чуть заволокло мечтательной пеленой. Он скользнул по Васиным брюкам, остановился и сделался пустым, словно Белозерцева грезила наяву, представляя себе лишь то, о чем говорит.

– Ну, Ва-ась! – чуть слышно взмолилась она.

– Вот ты, – Вася пожал плечами, – Ну мне тоже странно, Откудова там, внизу, взялся огромный каменный Гагарин?

Белозерцева перевела взгляд в окно. Над Москвой, над Курским вокзалом в кроваво-огненном закате угасал последний майский день.

– Откуда? – прошептала Белозерцева, – Откуда и почему?