есть край такой   где ненужных щенят и котят   топят в реке или хоронят живьем   но только пока они не прозрели но только  пока они не прозрели

есть несказанный край такой   где горечь силой колдовской   преобразуется в бальзам   чтоб сладость дать моим губам   есть край альпийский луг души   где эдельвейсами в тиши   слова венчают горный склон   где звон ручья что крови звон   надевши льдистую броню   зимой я ручеек храню  и под прозрачною броней   играю влагой ледяной   там зной и холод все мое   тот край прапращуров жилье   мой древний дом моя стезя   без кожи телу быть нельзя   есть край истерзанный тоской   но горечь силой колдовской   там превращается в бальзам  чтоб сладость дать моим губам

есть край где любовь сохраняется долго   вот так же в ложбине тенистой и волглой   росистая россыпь не сохнет все лето   для нас я придумал метафору эту   проходят года молчаливой любви  рифмуя морщины твои и мои  есть край где живому приходится трудно   охрана природы там спит беспробудно   луга заболочены почва тощает гуляет коса и растенья стращает   и только роса там в отраду корням   поверь мне все это относится к нам  есть край где не жить не прожить одиночке   но мы с тобой рядом как парные строчки слова поистерлись но малая малость былой бархатистости все же осталась жесток суховей нет в пейзаже красы но много ль нам надо лишь каплю росы

есть край такой   где песнь тоской   немой погребена   и гробовой   лежит доской   на сердце тишина но лжет покой  в душе живой  спит песня чутким сном  под тишиной  под немотой  чтоб зазвучать потом есть край такой  где день деньской   с друзьями друг молчит   так над рекой   перед грозой   камыш не шелестит

есть край в котором   по слухам удачу приносит фиктивный брак  а еще лучше валюта  которая гарантирует  права человека  в любое время  захотел и покинул родину  а захотел и безо всяких потерь  взял и вернулся обратно  о все это конечно  попросту ахинея  сплетни  недобрый и даже злобный бред   подобный клевете   о перегибах  которые дескать имели место   на таможне  не пропускавшей якобы   даже книги   антон палыча чехова   чушь да и только 

есть край его и не найти пожалуй   когда б не храм старинный обветшалый   как говорят здесь обитали ране   секеи иудеи и армяне   посад местечко и армянский сад   названья люди в памяти хранят есть край где ведомо одним могилам   кто погребен на кладбище унылом   евреев видно здесь не хоронили   кресты над венграми давно погнили   армянских надписей не разберешь   на мраморе покрытом мохом сплошь есть край где имена армян забыты   но сохранили каменные плиты   четырехлистный клевер знак счастливый   рукою высеченный терпеливой   роса дожди и талая вода   роняют капли каждый год сюда есть край где птицы не умрут от жажды   их напои́т могильный камень каждый   ведь даже в год засушливый таится   живая влага в маленькой кринице   попьет пернатый гость и ввысь взлетев   возносит благодарственный напев 

есть край далеко-далеко  куда дойти нелегко  исполнены древние дали  сиротства тоски и печали  лишь только смежаю ресницы  туда моя песня стремится  и там приникает беглянка  к мотиву из рода чанго [2] там сестра моя  ашальчи оки  которая слагала стихи  и не ведая передышки  две написала книжки  но перо свое и певчий озноб  сменила на скальпель и стетоскоп  так она стала подругой немой  тому кто был отсечен тюрьмой  и разделила молчание кузебая  герда [3] гордо предполагая что лучше ей онеметь при жизни  чем раствориться в деспотизме  да  молчанием во дни глухие   возможно противиться тирании   европа вперившаяся в свой пуп   не ведала о тяжести этих пут   не волновало ее нисколько   отчего вотякская женщина смолкла   и лишь ее небольшой народ   и еще кто знал ее   тот поймет  зачем она замолчала врачуя   покоренного и покорителя   чуя  какой это мощный ответ угнетенью   ее неменье  красноречива твоя «молчанка»  самая чанговская из чанго  сестра моя ашальчи оки  годами не обронившая ни строки  две фотографии и стихов букетик  все что мне от тебя  осталось на свете  да еще жалкая моя смелость  помня о риске  твою балладу прочитать близким 

есть край где студеным бывает лето   под утро в дубовой колоде вода   подернута пленкой льда   словно бы увядает   как увядает память накинув покров   холодноватых отживших слов   а детеныш весны жеребенок   наивный и несмышленый   в испуге отфыркнет льдинки   и к матери мчит наворожив  раннюю осень и долгую зиму  уносятся прочь горластые галки и первый медленный лист   с ореха   слетает вниз  и на плечо человека   с припорошенными снегом висками   ложится тяжелым крылом 

есть край особый  где в залах ожиданья из утробы  набитой мраком табаком и чесноком  вдруг возникает жарким костерком  послеполуночное дикое наречье  и вот уж табором извечным  стенанья брань золотозубый смех  бурлят не ведая помех  штурмуют стены окна ранят  высокий потолок таранят  перекрывают стук колес  и свистом исходящий паровоз  испуганно таясь внутри пальто  я думаю лет этак через сто  заполонит бушующая сила  собор святого михаила  и кто-то свесит ноги из окна  и в золотой потир плеснет вина  цыгане братья удержу вам нет  зубами вырвал пробку мой сосед  вино и песнь бушуют рядом  ищу за что бы зацепиться взглядом  нет ни матфея ни петра  есть только иоанн у жаркого костра  и вдруг младенец всхлипнув полусонно  прильнул к божественной груди мадонны  и стал хмельное молоко тянуть  здесь начинает путь  лохмат прожорлив бос  послеполуночного племени христос

есть несказанный край такой   где бурый чахлый травостой   болотной горечью пропитан  людей счастливых не ищи там  под тяжкой пеленой тоски  лишь их глаза как угольки  надеждой тлеют затаенной  увидеть всплеск травы зеленой  черны их шляпы и платки  их лица серости мазки  их руки сломанные ветки  садовые скамейки ветхи  и так же древни как они  застывшие в тиши в тени  гравюры темные фигуры  а фон безрадостной гравюры  индейцев древний материк   в себя всмотревшись я постиг   как на индейцев мы похожи  и там и здесь одно и то же  согбенность спин бессилье рук  в глазах надежда и испуг  на то что происходит с нами  глядим индейскими глазами  как будто после похорон  мы впали в транс иль в полусон