Предисловие автора

Я познакомился с Йоси Харэлем через много лет после того, как он в 40-е годы возглавлял легендарные экспедиции, привозившие в Палестину евреев, и спустя многие годы после того, как он принимал участие в некоторых весьма секретных израильских операциях, в сравнении с которыми приключения Джеймса Бонда могут показаться детской забавой. Йоси был абсолютно не похож на человека, который мог совершить все, что, по слухам, он совершил — даже те немногие из его подвигов, о которых я тогда знал, — и до сего дня он рассказывает об этом крайне неохотно. Когда же его спрашивают: «Почему?», он отвечает: «Потому». Он до сих пор не доверяет устной речи, потому что враг, кем бы он ни был, может подслушать, и когда он едет в Иерусалим, то говорит мне, что едет в Хайфу. Такой уж человек Йоси.

Познакомившись, мы часто и подолгу разговаривали, но друзьями стали лишь несколько лет спустя. Меня очень интересовали люди, которых он в 40-е годы привозил в Палестину, в основном это были пережившие Холокост. Я знал, что в те времена в Палестине Йоси оказался одним из немногих, кого волновала их судьба. В то время палестинские евреи были озабочены главным образом драмой, разворачивавшейся на их собственной территории (где то и дело происходили арабские бунты и постоянно возникали трения с властями Британского мандата), а также созданием еврейского государства, и участь европейских евреев отнюдь не стояла для них на первом месте. Йоси же считал, что именно из-за переживших Холокост людей, которых многие евреи Палестины презрительно именовали «мылом» (то есть тем, во что нацисты превратили их несчастных собратьев, убитых в газовых камерах), он и его товарищи сражались за собственное государство. Поэтому перемещение этих людей в Палестину было для него важнейшим делом.

Я решил написать о Йоси документальную книгу, и мы просидели с ним несколько месяцев. Хотя кое-что он все-таки рассказывал, было очевидно, что о многом Йоси умалчивает, а истории его оставались суховатыми и бесстрастными. В конце концов я пригрозил ему, что уйду, и, увидев, что он продолжает сопротивляться, так и поступил. Но через несколько лет мне позвонил его сын и сказал: «Я знаю, что вы пытались разговорить отца много лет, но так ничего толком из него и не вытянули. Скоро ему исполняется восемьдесят. Может быть, мне все-таки удастся его убедить». Ему удалось.

Мы начали эту историю как бы заново и проговорили с Йоси много дней. И снова он сопротивлялся, снова умалчивал, снова пытался увести меня в сторону. И вскоре я понял, что скрытничает он не только потому, что не хочет выдавать свои собственные тайны, но еще и потому, что является хранителем секретов своих многочисленных друзей, которые к тому времени уже умерли. Лишь когда я пообещал ему, что буду вести повествование не от его собственного имени, а от своего, — только после этого замечательная история его жизни наконец-то начала обретать плоть и кровь.

Публикация этой книги в Израиле совпала с восьмидесятилетним юбилеем Йоси. По этому поводу его семья устроила торжественный прием. Это было яркое и волнующее событие. Пришел президент Эзер Вейцман и рассказал об этом — с виду железном и твердом, но втайне душевном и мягком — человеке несколько чудесных историй. Гости беседовали, пели, ели и держали в руках экземпляры этой книги, подписанной человеком, который изменил ход истории своего народа. Йоси понимал, что выдал себя, но сделал это так, что комар носа не подточит, поскольку «доносчиком» был не он сам, а я. «Собственно говоря, писатели и должны быть предателями», — сказал он, лукаво улыбнувшись. Конечно, он вполне может обороняться этой загадочной улыбкой человека, который сумел меня победить, но на самом-то деле мы оба с ним в равной степени и победители, и проигравшие. И он это знает.

 

Пролог

Государство Израиль возникло не 14 мая 1948 года, когда о его создании было официально объявлено в тель-авивском музее. Оно родилось почти за год до этого, 18 июля 1947 года, когда израненное американское судно «Президент Уорфилд», чье имя было заменено на «Эксодус», вошло в порт Хайфы и из его динамиков раздались звуки «Атиквы».

Государство Израиль возникло еще до того, как получило свое название, когда его двери все еще были закрыты для евреев, а англичане продолжали с евреями воевать, включая тех, кто уцелел во время Холокоста.

Оно возникло еще в то время, когда морские ворота страны были наглухо закрыты для тех, ради кого эта страна создавалась, и когда на страже палестинских берегов стояли сорок пять военных кораблей, большинство из которых относились к классу «Си». Эти суда новейшей марки, которые британцы построили перед самым концом Второй мировой войны, не успели принять в ней участия. Даже по нынешним меркам это был внушительный флот, состоявший из крейсеров, эсминцев, тральщиков и новейших бронированных быстроходных сторожевых кораблей «Синдбад-2».

Израильское государство возникло тогда, когда его границы были перекрыты с помощью десятков самолетов королевских военно-воздушных сил, которые базировались на аэродромах в Палестине, Египте, на Мальте и на Кипре; с помощью десятков тысяч солдат, многих тысяч полицейских и агентов британской разведки «Си-ай-ди», расквартированных в Палестине и в Европе; а также с помощью лагерей тюремного типа в Атлите и на Кипре.

Израиль родился в тот день, когда солдаты его величества атаковали пассажиров «Эксодуса», который незадолго до этого прибыл из США, с берегов реки Потомак, где долго служил в качестве парома и где его уже собирались продать на металлолом. Во время этой атаки англичане забросали сотнями гранат со слезоточивым газом четыре тысячи пятьсот пятнадцать человек, которые за два года до этого спаслись от другого газа совсем в другом месте.

Когда на глазах у англо-американской комиссии по решению палестинского вопроса ЮНСКОП «Эксодус» медленно волокли в хайфский порт, один из членов этой комиссии, известный адвокат Бартли Крам, сравнил события на «Эксодусе» с американским «бостонским чаепитием». Вот из этой-то встречи «Эксодуса» с делегатами ЮНСКОП (которых вызвали в Хайфу перед самым прибытием корабля), из мудрого поведения командира судна, но главным образом из страданий его пассажиров, шока, пережитого ими во время нападения англичан на корабль неподалеку от берегов Палестины, их отчаяния во время мучительного путешествия на депортационном судне в Германию, где их бросили в лагерь Поппендорф, который располагался неподалеку от Гамбурга и в прошлом был нацистским концлагерем, — из всего этого и родилось еврейское государство, причем еще до того, как о его основании было объявлено официально.

«Эксодус» был старой посудиной, которая к тому же была набита людьми, как бочка сельдью: на каждого пассажира на нарах приходилось всего 50 сантиметров в ширину, около 1,8 метра в длину и примерно 90 сантиметров в высоту. Эти люди сели на корабль потому, что им больше некуда было идти. Большинство уцелевших в Холокосте заявляли, что хотят жить в своей собственной стране и в своем собственном доме, но независимо от их желания у этих людей не было другого выхода, ибо эмиграция в Соединенные Штаты, Британию, Канаду, Австралию, страны Латинской Америки и Бельгию была строго ограничена. С 1945 по 1948 год все эти страны, вместе взятые, разрешили въезд на свою территорию всего лишь двадцати пяти тысячам евреев, спасшимся от уничтожения в нацистских концлагерях.

Так и получилось, что пугливая, как уличная кошка, потерянная, но вместе с тем смелая шестнадцатилетняя девочка с подернутыми печальной пленкой темными глазами, которую немцы превратили в лагерную шлюху, сделав ей на груди татуировку Feldhure А.13652, оказалась на капитанском мостике корабля «Кнессет-Исраэль» со старой гитарой в руках. Она сидела и, со спокойным презрением глядя в глаза англичанам, атаковавшим корабль, печально пела на иврите песню Альтермана «Спи долина, спи прекрасная страна», которой ее научил командир корабля Йоси Харэль, и таким образом победила англичан песней о стране, с которой даже не была знакома и слов которой не понимала.

В лице пассажиров «Эксодуса» еврейская Палестина, в которой к тому времени уже успела возникнуть своя собственная ментальность, воочию встретилась со страданиями евреев диаспоры.

После того как в 1933 году к власти в Германии пришел Гитлер, поток евреев, устремившихся в Палестину, стал расти, однако в 1939 году англичане почти полностью запретили евреям въезжать в страну, и в последующие пять лет разрешение на въезд получили всего семьдесят пять тысяч человек. Таким образом, большинство из тех, кто хотел репатриироваться в Палестину, лишились возможности сделать это на законных основаниях, и им ничего не оставалось, как въезжать в страну нелегально. С 1934 по 1948 год это сделали в общей сложности сто пятнадцать тысяч человек. Правда, многие из них были задержаны англичанами и высланы.

Вскоре после окончания войны, в августе 1945 года, в Кейсарию прибыл пароход «Далин» — первый из серии кораблей, отправленных в Палестину агентством «Алия-Бет», на котором было всего тридцать пять репатриантов. А на кораблях «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент», которые в начале 1948 года Йоси Харэль привел на Кипр, в сущности, завершив эпоху нелегальной репатриации в Палестину в период Британского мандата, находилось уже пятнадцать тысяч двести тридцать шесть человек. После этого прибыло всего лишь шесть небольших судов.

В конце тридцатых — начале сороковых годов нелегальные репатрианты тоже прибывали в Палестину, однако, хотя об этих операциях сложены песни и они стали легендами, они были очень немногочисленными и в большинстве своем оканчивались провалом.

Англичане помещали новоприбывших в лагеря — сначала в Атлите, а затем на Кипре, но даже в кипрских лагерях они все равно уже были вне Европы как таковой и, таким образом, фактически находились на пути в Палестину.

Немалый вклад в изгнание британцев из Палестины внесло местное еврейское население и, в частности, подпольные террористические группы. Большое значение сыграла также деятельность «Хаганы». Однако для мощной английской армии, успешно подавлявшей крупные восстания в других странах и пережившей Дюнкерк, сопротивление палестинских евреев, каким бы героическим оно ни было, представляло собой не более чем досадную помеху и, подобно назойливой мухе, только раздражало солдат нации, героически сражавшейся во время «Блица». На самом деле Британскую империю в Палестине сокрушило не сопротивление местных евреев, а взгляд той самой девочки, лагерной шлюхи, а также ее ужасная злость и отчаянная смелость, с которой она сидела на капитанском мостике, пока англичане атаковали корабль, готовый вот-вот развалиться на части, и пела песню, звучавшую как колыбельная.

Той соломинкой, которая переломила хребет англичанам, стало их бессилие перед лицом тысяч людей, которые, чтобы добраться до Палестины, брели по дорогам Европы, пересекали заснеженные горы и леса, терпеливо ждали во временных лагерях, где им приходилось жить в нечеловеческих условиях, страдали от холода и голода. Они были готовы сесть на первый подвернувшийся корабль и продолжали стекаться в порты южных морей. Им буквально не было конца.

Даже вымышленные эпизоды в этой книге являются абсолютной исторической правдой. Я не буду утверждать, что все приведенные здесь детали бесспорны, однако общую картину событий и их исторический смысл никакие детали — ни порознь, ни в совокупности — изменить не в состоянии.

Как писатель, я вполне мог бы отдаться на волю воображения, придумать сюжет и рассказать вымышленную историю, заменив подлинные сцены и пейзажи на выдуманные и скрыв настоящие имена персонажей. Но я решил поступить по-другому.

Эта история о Йоси Харэле и об исходе евреев из Европы. Это не документальная биография в общепринятом смысле этого слова, но она тем не менее основана на подлинных фактах.

В операции спасения европейских евреев принимали участие очень многие достойные люди. На судах и в лагерях работали десятки представителей агентства «Алия-Бет» и семьдесят-восемьдесят членов «Пальмаха». Однако я решил рассказать эту историю с точки зрения одного-единственного человека, который в середине сороковых годов с отчаянной смелостью, граничащей с авантюризмом, командовал четырьмя самыми большими кораблями за всю историю нелегальной репатриации с тысячами людей на борту. Эти люди, потерявшие все, что у них было, сидели в битком набитых трюмах ветхих кораблей, на которых имелось лишь по нескольку шлюпок и не было ни одного спасательного жилета.

В то время Йоси было всего двадцать семь лет, и он считал, что на нем лежит огромная моральная ответственность. Он рассуждал просто: если не я, то кто?

Когда он слышал, как голодные, избитые английскими солдатами люди поют «Атикву», то думал, что так, наверное, пели жертвы инквизиции, а когда Йоси видел, как эти люди прижимают к груди свои вещи и цепляются за свои чемоданы, он понимал, что обязан победить англичан во что бы то ни стало.

Великобритания хоть и победила во Второй мировой войне, но потерпела поражение в мирное время. После войны в стране ощущался дефицит продовольствия и во всех английских городах, включая Лондон, люди стояли в очередях за едой и одеждой, которые выдавались по талонам. У правительства не хватало денег даже для того, чтобы вывезти из Греции несколько тысяч своих солдат. Когда солдаты армии его величества захватили «Эксодус», приволокли его в Хайфу и очистили от пассажиров, они обнаружили на борту банки с консервированным кошерным мясом, присланным из Америки «Джойнтом», и это их страшно возмутило. В Англии — дефицит продовольствия, а этим упрямым евреям так везет! Они конфисковали мясо и отправили его своим родным в Англию. При этом английское правительство тратило огромные деньги на содержание в Палестине десятков тысяч солдат, чтобы предотвратить проникновение в страну евреев, уцелевших в Холокосте, которых за два года до этого они сами же спасли от смерти.

Чтобы иметь возможность задерживать корабли вдалеке от берегов Палестины, в чужих территориальных водах, англичане раскопали и стали применять старинный закон, который это позволял, хотя он и был принят еще в семнадцатом веке, в эпоху работорговли. «Законы, — говорили они цинично, — время от времени можно обходить стороной. Да и кто сказал, что навигация — это точная наука и что границы территориальных вод можно провести с точностью до сантиметра?» Однако Йоси Харэль, как и его товарищи по агентству «Алия-Бет» и «Пальмаху», тоже занимался этой «неточной наукой», навигацией…

Тайна его успеха заключалась в том, что он сумел понять тех самых галутных евреев, которых его в детстве и юности учили презирать. Родившийся в Палестине молодой человек, чьей школой жизни стала борьба с арабскими бандами в горах Иерусалима и в Ханите, понял и полюбил этих измученных женщин и напуганных, озлобленных мужчин с бледными лицами, которым по ночам снились кошмары и которые носили одежду в три-четыре слоя. Он не смотрел на них высокомерно и не чувствовал себя их господином. Скорее хотел быть для них чем-то вроде проводника или постового, регулирующего дорожное движение. Он понимал, что их жалкий вид — это результат многолетних скитаний, и, в отличие от других, считал этих людей героями, хотя в те времена такого мнения в Палестине придерживались немногие.

Йоси никогда не забудет, как во время бури на море, когда волны заливали палубу и поднимались до половины мачты, девушки и женщины высыпали на ледяную палубу, разделись и — дабы сохранить человеческий облик — стали мыться холодной морской водой. Он понимал, какой стыд они испытывали, остро ощущал их гнев и знал, какую силу духа нужно было иметь, чтобы выжить перед лицом этого великого предательства, когда перед ними закрылись все двери в мире. Он чувствовал, что обязан их беречь и поддерживать. По его словам, они были для него как горящие голубые свечи, как вверенное ему на хранение дорогое имущество, и он относился к ним как к равным.

Когда перевозишь тысячи людей, сидевших в послевоенных лагерях для перемещенных лиц, в огороженную британской «крепостной стеной» Палестину, ты не имеешь права на ошибку. Ибо ты принимаешь участие не в абстрактном ученом диспуте о сущности исторической и политической справедливости, а в спасении человеческих жизней, и на тебе лежит огромная ответственность.

На кораблях, которыми командовал Йоси, он повстречался со многими людьми, и с некоторыми из них у него завязались дружеские отношения. Например, на пароходе «Кнессет-Исраэль» (это было за несколько месяцев до «Эксодуса») он познакомился с восемнадцатилетним парнем из Румынии, который в возрасте тринадцати лет спасся от смерти, притворившись мертвым. Он кочевал с места на место, вступил в Красную армию, где играл на трубе, и дошел до самой Сибири, откуда был отправлен на Балтийский фронт, а после войны, будучи патриотом, с узелком старой одежды и трубой вернулся к себе домой в Бухарест. Однако их дом к тому времени был уже занят другими людьми, и его туда не пустили, его родители бесследно исчезли, и он не знал, что с ними стало, а соседи наотрез отказались его приютить. Он пришел на корабль, крепко сжимая в руках свое единственное в этом мире имущество — трубу, и, увидев, что он держит ее так, словно она была последним оставшимся в живых членом его семьи, Йоси испытал к нему одновременно и жалость, и уважение. Они подружились. Йоси повязал ему на руку ленточку с изображением трубы, и каждый раз, когда людей на корабле нужно было о чем-то оповестить, парень приходил на назначенное место и трубил.

Способность — а может быть, и потребность — понять этого парня была у Йоси сугубо личная, но вместе с тем она основывалась и на взглядах агентства «Алия-Бет», организации, к которой он принадлежал и членов которой прозвали «аристократами на службе у народа». Эти люди действовали в одиночку, каждый по отдельности, в городах, портах и на тайных неведомых тропах, и их мировоззрение сложилось на основе личного контакта с теми, кто выжил во время Холокоста. Один из бывших сотрудников «Алия-Бет» сказал мне однажды: «Я видел, как голодные, одетые в лохмотья евреи Румынии пытались перейти границу. Их не волновало, что их могут арестовать или застрелить». Йоси же сказал: «У нас в Эрец-Исраэль всегда был дом, куда можно было вернуться, семья, друзья. А у них… Как это ужасно — быть настолько одиноким…»

Когда Йоси вез репатриантов на пароходе «Кнессет-Исраэль», он как-то раз заметил, что подача угля происходит очень медленно, и пошел узнать, в чем дело. На палубе, под проливным дождем, готовился к вечернему концерту женский оркестр, а в одном из складских помещений с покрытыми плесенью отсыревшими стенами женщина по имени Эстер М. проводила репетицию спектакля, который тоже должен был состояться этим вечером. И тут, возле спасательной шлюпки — одной из немногих, что имелись на корабле, — Йоси увидел нескольких кочегаров. Внизу, в машинном отделении, жара достигала 50–60 градусов, и, судя по всему, кочегары решили выйти из раскаленного пекла на короткий перерыв. Черные от сажи, они напоминали скульптурную группу: их головы соприкасались, руки покоились на плечах у товарищей, и они прижимались друг к другу так плотно, что невозможно было понять, где чья голова и где чья рука. Они стояли неподвижно, смотрели на море и напряженно молчали, и от этой картины веяло каким-то древним, нездешним, как будто прилетевшим откуда-то издалека ужасом. Было такое ощущение, словно кочегары специально притворяются статуей. И хотя их взгляды были устремлены в море, Йоси показалось, что на самом деле они моря не видели. Во всяком случае, в их глазах оно не отражалось.

Неподалеку от них стоял молодой парень, который, как и они, вышел подышать свежим воздухом. Он тоже смотрел на море и тоже, судя по всему, его не видел и был словно окутан саваном одиночества. Он был заперт в своем одиночестве, как в клетке, и рядом с многорукой и многоголовой статуей оно казалось еще более абсолютным. Он дрожал, в глазах у него стояли слезы, а его ноги точно приросли к палубе. В его взгляде было нечто упрямое, и в то же время он будто пытался ухватиться за убегающие волны, хотя на самом деле из-за слез, застилавших глаза, он даже не мог их видеть. Кочегары и этот одинокий парень не смотрели друг на друга, и, хотя чувствовалось, что они каким-то образом друг с другом связаны, тем не менее их разделяла какая-то невидимая стена. Услышав шаги Йоси, парень обернулся и посмотрел на него невидящим взглядом.

В центре многорукой статуи, как в воздушном пузыре, стояла молодая женщина. Она тяжело дышала, словно ей не хватало воздуха, и ее бледное, побелевшее от боли лицо было похоже на выцветшую фотографию. Она молчала, но казалось, что ее молчание, готовое в любую секунду перерасти в крик, и угрюмое молчание одинокого юноши словно вели между собой тяжелый разговор. Они смотрели в какую-то общую для них и в то же время разделявшую их пропасть и молчали.

Йоси чувствовал: что-то здесь не так, но никак не мог понять, в чем дело, и решил спросить у парня. Оказалось, что в концентрационном лагере тому было поручено принимать новоприбывших. Ему было тогда четырнадцать лет. При входе в лагерь люди попадали в узкий проход между двумя заборами из колючей проволоки и доходили по нему до развилки двух дорожек — одна вела в трудовой лагерь, а вторая — к «печам» (как назвал их в своем рассказе парень). И там же, на развилке, стоял немецкий врач, показывавший пальцем, кому в какую сторону идти. И вот в какой-то момент мальчик увидел быстро идущую молодую женщину с младенцем на руках, за которой едва поспевала пожилая женщина, показавшаяся ему ее матерью, и, когда они были уже в нескольких шагах от развилки, проводивший селекцию врач неожиданно отвернулся. Воспользовавшись этим, мальчик быстро выхватил младенца из рук молодой женщины и бросил его старухе. Потрясенная мать ребенка закричала, но он не обратил на ее крик внимания, а врач и вовсе ничего не заметил и, мельком посмотрев на женщину, направил ее в трудовой лагерь. Через несколько дней убитая горем молодая мать попыталась покончить с собой, однако соседки по бараку ей помешали. И вот теперь, дождливой ночью, на палубе «Кнессет-Исраэль», где репетировал женский оркестр, Йоси Харэль из Иерусалима стал свидетелем встречи бывшего мальчика и той женщины — первой их встречи с того момента, как он выхватил у нее ребенка. Они не смотрели друг на друга, и в глазах у женщины не было ни злости, ни осуждения, ни прощения. В них было только бессилие, смешанное с давно окаменевшим ужасом.

 

Глава первая

В тридцатые годы, когда в Европе начались преследования евреев, Йоси Харэль (урожденный Йоси Гамбургер) сражался с арабами, бесчинствовавшими в Иерусалиме и Галилее. Это были не просто рядовые вооруженные столкновения, а, по сути, настоящая борьба за существование, которая должна была определить, кому на этой земле жить, а кому — умереть.

В отличие от многих своих сверстников, Йоси сразу же понял, какая смелость потребовалась Якову К., бежавшему из лагеря смерти, чтобы в течение многих дней лежать и притворяться мертвым. Примерно год после этого юноша скитался, пристал к партизанам, которые его избили, убил немца, надел его одежду и полтора года путешествовал по Германии, хотя не знал ни слова по-немецки. В глазах Харэля этот парень в берете был чем-то вроде нового и странного воплощения легендарного стража из Галилеи, бесстрашного героя из Шейх-Ибрека Александра Зайда, на рассказах о подвигах которого он вырос.

Командир «Эксодуса» и трех других кораблей с репатриантами Йоси Харэль родился в Иерусалиме в 1918 году.

Первые представители семейства Гамбургер репатриировались в Палестину в девятнадцатом веке. Отец Йоси, Моше Гамбургер, родился в Старом городе Иерусалима. Поскольку его жену сразил какой-то загадочный недуг и она содержалась в изоляции, ему приходилось вести хозяйство и заниматься детьми в одиночку. Однако при этом он не переставал неустанно и преданно заботиться о жене, оторванной как от него, так и от действительности. Его страстью были шахматы, и по вечерам его маленькая бакалейная лавка в Зихрон-Моше превращалась в шахматный клуб. Сельскохозяйственные продукты, которые продавались в лавке — овощи, фрукты и маслины (прибывавшие в банках и бочках из деревень, а также с караванами из Дамаска и Багдада), — покупали как феллахи из Каландии, так и евреи из Муцы.

Мать Йоси, Батья Райхман, как и ее муж, была иерусалимкой в пятом поколении. Это была красивая, но очень хрупкого здоровья женщина. Болезни, которая ее поразила, в те времена никто не понимал. Она не ведала, где кончается она сама и где начинается внешняя реальность. Судя по всему, кожа Батьи оказалась слишком тонкой, чтобы защищать ее от жизни. Живя в мире без четких границ, она была полностью дезориентирована и утратила контакт с окружающими. Йоси стыдился матери перед своими товарищами, хотя она сама об этом не подозревала. Более того, она даже не знала, что он ее сын.

Как и любой нормальный человек, он любил мать, но, в сущности, совсем ее не знал. Страдания Батьи причиняли ему боль, а странности поведения ранили и огорчали. Тем не менее он дважды спас ее от самоубийства.

Отсутствие контакта с матерью привело к тому, что Йоси стал нервным и скрытным. Он старался изо всех сил прятать свои чувства и постоянно испытывал стыд — из-за того, что испытывает стыд.

Йоси стеснялся болезни матери. Ему казалось, что из-за нее люди смотрят косо и на него тоже, и это заставляло его чувствовать, что ему постоянно угрожает какая-то опасность. Он боялся самого себя, ощущал себя чужим даже в собственном доме и сознавал, что отличается от своих сверстников, общения с которыми страстно желал. В результате Йоси привык чувствовать себя одновременно и своим, и чужим. Он не хотел ощущать вину, которую испытывал при виде страданий матери, не хотел быть постоянным свидетелем этих странных поступков, не хотел ни любить ее, ни ненавидеть, а иногда даже не хотел быть ее сыном.

Он не мог проникнуть на ее «территорию», огороженную глухим забором, и, не понимая природы ее болезни, считал, что мать его предала. Тем не менее, как это ни парадоксально, все тяжелые детские переживания помогли ему впоследствии лучше понять и прочувствовать страдания сирот, которых он вывозил из Европы в Палестину.

Когда мать заболела, Йоси был еще маленьким — он обиделся на нее и рассердился. Он считал, что она его бросила и что болезнь поразила не только ее саму, но является угрозой и для него тоже. Тем не менее он любил свою мать как никого в жизни, и, когда она попыталась броситься в пропасть, Йоси ее остановил. Ему было тогда всего восемь лет.

Ощущение «предательства» со стороны матери, смешанное с болезненной любовью к ней, и сформировало человека, ставшего героем этой книги.

С ранних лет он был решителен, скрытен, умел маскировать свои чувства и старался сформировать свой характер, чтобы стать тем, кем он хотел стать. И Йоси сумел найти способ защититься от мешавших ему жить бессмысленных страданий. Он решил для себя, что мать, которую он так любил, умерла. Чтобы выжить и не потерять отца, который заботился о нем, как мать, он навсегда расстался с матерью, когда та еще была жива.

Закончив школу «Тахкемони», Йоси, желая помочь семье и не в последнюю очередь из-за болезни матери, пошел работать. Сначала он работал в каменоломне в районе горы Кастель, а затем прокладывал подземный телефонный кабель для иерусалимского почтового ведомства.

В четырнадцать лет вместе со своими товарищами по «Легиону бойскаутов» он записался в «Хагану» и в разной форме продолжал сотрудничать с этой организацией примерно лет до сорока. «Легион бойскаутов» в Иерусалиме слился с социалистической группой из Тель-Авива «Ахугим», и в результате в кибуце Рамат-Рахель возникло движение «Амаханот-Аолим» — второе после «Аноар-Аовед» местное движение еврейской учащейся молодежи, которое не было импортировано из-за границы.

Когда его лучшие друзья учились в гимназии, Йоси вынужден был работать и готовиться к сдаче экзамена на аттестат зрелости в «Лондон матрикулейшн» экстерном. Когда ему исполнилось восемнадцать и он уже был активистом «Хаганы», его отец переехал в Сдом, где открыл лавку в рамках общественного проекта «Мертвое море». Вместе с отцом в Сдом переехали сестра Йоси и его брат-близнец. Отец имел административный опыт, и он был достаточно крепким человеком, чтобы вынести гнетущую жару в самом низком и жарком месте в мире.

Йоси остался один, и с этого момента семьей для него стали друзья по движению «Амаханот-Аолим» и по «Хагане». Впрочем, при этом он не переставал материально помогать матери, которую больше никогда не видел.

Самое острое воспоминание, оставшееся у него после расставания с матерью, воспоминание, которое сформировало его как личность и послужило в дальнейшем важным ориентиром во время работы Йоси в «Хагане», в походе на Ханиту и в период, когда он командовал кораблями, перевозившими репатриантов, связано с событиями 1929 года. Ему было тогда одиннадцать лет.

Однажды «Легион бойскаутов» повезли в трудовой лагерь в кибуц Кирьят-Анавим, расположенный неподалеку от Иерусалима, но уже через два дня, рано утром в субботу, им сообщили, что лагерь расформировывается и что они возвращаются в Иерусалим. Их посадили на грузовик и в сопровождении броневика повезли домой.

По извилистой дороге с семью изгибами, прозванными «Семь сестер», они проехали мимо Кастеля и, добравшись до поселка Муца, увидели, что он горит, а на улице лежат разрубленные на части тела, накрытые окровавленными одеялами и простынями. Оказалось, что накануне этот маленький еврейский поселок, расположенный в центре района, заселенного арабами, был атакован и разрушен. Произошла настоящая резня. Погромщики убили семь человек, в том числе семью Маклеф, из которой уцелел только мальчик по имени Мордехай — впоследствии третий начальник генштаба ЦАХАЛа.

Когда их привезли в Иерусалим, Йоси увидел, что по улице бежит толпа евреев с палками в руках, и присоединился к ней. Такие же толпы бежали по другим улицам. В Зихрон-Моше возле кинотеатра «Эдисон» собралось множество народу; разгневанные люди требовали мести. Среди них были и евреи из Грузии, размахивавшие старинными саблями.

Вскоре пришли вести о погромах в Хевроне и Цфате.

С тех пор, прежде чем разрабатывать стратегию действия, Йоси всегда тщательно проверяет факты и выясняет реальное положение дел.

Именно в те дни он сформулировал свое жизненное кредо. С абсолютной серьезностью, на которую способен лишь очень юный человек, он сказал себе: нельзя допускать, чтобы евреев в этой стране убивали только за то, что они евреи, и он, одиннадцатилетний мужчина, должен сражаться, чтобы этого больше никогда не повторилось.

Увиденные тогда в Муце дымящиеся дома и изувеченные тела он будет помнить всю оставшуюся жизнь.

Йоси и его друзья были очень привязаны друг к другу. Дружба заменяла им семьи. Это была сплоченная компания ребят, проживавших в нескольких прилегавших друг к другу маленьких районах Иерусалима, самого еврейского города эпохи сионистского возрождения. Под влиянием идеологии, впитанной в школе и в молодежном движении, эти юные романтики с невероятной, иногда преувеличенной, экзальтированной и высокопарной серьезностью мечтали стать героями. С жаром, граничащим с фанатизмом, они предавались идеологическим спорам, готовились быть воинами и играли в еврейских мушкетеров.

Они жили в маленьком городке, окутанном ореолом древнего величия — величия когда-то большого города, которое давно потускнело и оставило после себя лишь бедность, крошечные, разбросанные по горам кварталы, а также камни, великое множество камней. Фактически они росли среди камней. За исключением Старого города и нескольких других старинных районов пейзаж в Иерусалиме состоял в основном из оливковых деревьев с пышными кронами и раскаленных от солнца камней. Если неотъемлемой частью пейзажа Тель-Авива был песок, то в Иерусалиме это были бесконечные серые камни, скалы, змеи и пустыри, лежавшие между большими, роскошными, но стоящими друг от друга на значительном расстоянии строениями — монастырями, церквями и иными святыми местами.

Камни, скалы и деревья, среди которых жили Йоси и его друзья, были пронизаны мистикой. Когда они поднимались на Ар-Ацофим, где занимались военной подготовкой, они казались себе героями Танаха. Они смотрели на расстилавшийся перед ними пейзаж и видели, что как раз там, где они стоят, заселенная территория заканчивается и начинается пустыня. Всю свою жизнь они духовно и физически жили на границе с пустыней, на грани смерти, на пороге чего-то страшного и таинственного.

Они мечтали покорить весь мир. Они вышли из этого величия, которое являлось их взорам и воплощением которого был Иерусалим, и чувствовали, что обязаны его постичь.

В четырнадцать лет Йоси решил в одиночку отправиться в Масаду. В течение двух тысяч лет евреи замалчивали эту историю героизма и самоубийства, и о ней рассказывается в книге только одного-единственного еврея, Йосефа Бен-Матитьягу (он же — Иосиф Флавий), — гения, которого считают предателем. Он командовал осажденной крепостью Йодефет, но сдался, чтобы спасти жизнь своим людям, и примкнул к римлянам. Его книга называется «Иудейская война». В двадцатые годы, когда начались первые столкновения с арабами, фанатичного еврейского национализма еще не существовало, но любая война нуждается в мифах — мрачных, страшных, простых и насыщенных ужасом, — и вот тут-то как раз и вспомнили про Масаду. Героизм и самопожертвование стали в ту эпоху понятиями не только экзистенциальными, но и нравственными, и примеры героической смерти были своего рода духовной потребностью. Народ нуждается в героях, а героям нужно прошлое, за которое можно уцепиться, и героями, которые послужили для этой цели, стали герои Танаха и участники восстания против римлян. Вокруг царили бедность и отчаяние, но история предлагала идеологическое утешение, и им, рожденным в Палестине от родителей, приехавших из восточноевропейских гетто, Масада казалась героической страницей еврейского прошлого. Чтобы осуществить то, о чем эти юноши мечтали, им был необходим моральный ориентир, пусть даже мрачный и страшный, и таким ориентиром для них стало героическое коллективное самоубийство защитников Масады, которое евреи пытались предать забвению, вычеркнув изо всех своих книг.

Йоси отправился в пустыню в одиночку. Его путешествие продолжалось три дня. В те дни ходить по пустыне одному было небезопасно, как из-за хищных зверей, так и из-за арабов-погромщиков, но Йоси хотел себя испытать. Когда по покрытой выбоинами дороге он поднимался к Масаде, ему казалось, что он выполняет некую, как тогда выражались, «национальную миссию».

Он стоял на горе возле холма, где годы спустя будет раскопан дворец Ирода, смотрел на Мертвое море, ощущал свое духовное родство с повстанцами и испытывал гордость от того, что, невзирая на все опасности, не испугался и нашел, в себе силы прийти сюда самостоятельно, ускользнув от змей, бедуинов и жары. Теперь ему хотелось пойти еще дальше, рискнуть еще сильнее. Как и его матери, ему необходимо было дотронуться до огня, чтобы узнать, когда тот начинает обжигать. Он хотел понять камни и молчание пустыни, хотел слиться с ней, как дикое животное.

Йоси и его друзья упорно делали вид, что двух тысяч лет жизни евреев в галуте как бы не было. В их духовной вселенной — как, впрочем, и в духовной вселенной всей еврейской молодежи Палестины того времени — никакого еврейского народа до эпохи сионизма как бы не существовало вообще. Писатель Моше Шамир передает это общее настроение, когда пишет, что его брат Элик «родился из моря», то есть как бы пришел ниоткуда.

Для Йоси таким «морем» всегда была и остается пустыня. Поскольку матери у него теперь не было, он внушил себе, что родился в пустыне, среди глиняных черепков, и именно это вызвало у него впоследствии желание проверить свою способность победить морские волны.

И он, и его аскетичные, как монахи, друзья, вдохновленные идеями той эпохи, верили, что правда на их стороне, и хотели стать сильными, чтобы соответствовать великим целям, за которые мечтали бороться.

Из этого трехдневного путешествия в пустыню Йоси вернулся усталым, но счастливым. В этом и других своих походах, которые он по большей части тоже проделал в одиночку, Йоси постигал искусство выживания, которое позднее очень пригодилось ему в жизни. Именно тогда он понял: когда тебе не на кого опереться, ты должен сам выбирать правильную дорогу; когда ты в этом мире совершенно один, нет смысла кричать, если с тобой что-то случится — все равно никто не услышит; а когда в пустыне вдруг начинается песчаная буря, то иногда есть смысл пригнуться.

Йоси и его друзья стали прообразами будущих израильских воинов, однако, будучи нерелигиозным палестинским юношей из «Легиона бойскаутов» и «Амаханот-Аолим», он был в то же время и сыном религиозного, несионистского, а отчасти даже антисионистского Иерусалима, представители которого жили в Палестине так, словно они все еще находились в галуте. Его детство прошло в маленькой и довольно жалкой бакалейной лавке, которая по вечерам служила шахматным клубом; он вырос в типичной для того времени иерусалимской семье, соблюдавшей религиозные традиции. Его дедушка, иерусалимец в четвертом поколении, построил синагогу. И хотя вместе с товарищами по молодежному движению Йоси тоже встречал закаты, пел песни на слетах и декламировал стихи на кибуцных лужайках, тем не менее его детство проходило также в синагогах и на старом кладбище на Масличной горе, там, где — вблизи от Храмовой горы — хоронили избранных, то есть тех, кто увидит еврейского Мессию первыми.

В годы его детства и юности еврейская молодежь Палестины зачитывалась книгой Франца Верфеля «Сорок дней Муса-Дата», в которой рассказывалось о восстании армян в горах Анатолии, и эта книга стала для молодых людей чем-то вроде катехизиса. Боль, героизм, самоотверженность и одиночество героев книги пленяли сердца; ее высокая риторика заражала своим пафосом; и нет ничего удивительного в том, что для Йоси и его друзей она тоже стала настольной.

Много лет спустя, ночью, в полнолуние, он стоял на почти пустой палубе «Кнессет-Исраэля», который в леденящей душу тишине плыл вдоль турецкого берега в районе Александретты. На его борту было несколько тысяч беженцев. Весь день они пытались ускользнуть от английских кораблей и готовились к сражению с англичанами — запасались бензином, жестянками с углем, палками, утыканными гвоздями, но в тот момент молодого человека, который на этой, готовой вот-вот утонуть, развалине вез измученных людей, интересовало только одно — гора Муса-Даг. Была зима, на пароходе находилось около четырех тысяч человек, однако, подобно верующему еврею, мертвой хваткой вцепившемуся в камни Стены Плача, Йоси думал только об этой горе. Он искал ее на карте, всматривался в бинокль, призывал на помощь интуицию и воспоминания детства, и, когда кто-то спросил его, что он ищет, Йоси ответил: «Гору». — «Какую еще гору? — не понял спросивший. — Тут речь идет о жизни и смерти, о победе и поражении, а ты ищешь какую-то гору?!» Но Муса-Даг не давала Йоси покоя. Он чувствовал, что эта гора, на которой когда-то засели и оборонялись люди, уцелевшие в армянском Холокосте, находится где-то близко, и у него было такое ощущение, словно он сам стал этой горой.

И наконец он увидел ее. Одинокая, покрытая снегом, скованная холодом, она выглядела на фоне ночного неба так, словно это была смерзшаяся и превратившаяся в гору тишина; и Йоси вспомнил, как за несколько лет до этого, во время своего похода к Масаде, он стоял у подножья другой, столь же одинокой, горы, смотрел на расстилающуюся вокруг каменистую пустыню, на самый пустынный в мире и напоминающий поверхность Луны пейзаж, и всеми фибрами своей души ощущал тоску осажденных в Масаде людей. Девять месяцев они смотрели на то, как римляне возводят насыпь, которая станет для них погибелью; девять месяцев их глаза видели неотступно надвигающуюся на них смерть; однако убежать они уже не могли — и покончили с собой, растворившись в ослепительном сиянии, которое излучает Мертвое море.

Салютуя горе Муса-Даг, отдавая честь этому сгустку застывшего гнева, Йоси воздавал должное не только страданиям армян, но и любой другой человеческой боли, которая с детства не давала ему покоя. Это было одним из самых волнующих событий в его жизни.

Взволнованный, Йоси стоял на пустой холодной палубе и вспоминал, как он и его друг Цви Спектор, который был старше него, снова и снова перечитывали книгу Верфеля. И еще он вспомнил про гражданскую войну в Испании. Как только она разразилась, он сразу понял, что именно там, на испанской земле, идет та самая война за справедливость, о которой он так мечтал, и, как многие другие в то время, записался добровольцем. Йоси плохо разбирался в подробностях этой испанской трагедии, и, разумеется, с его стороны это было чистейшей авантюрой, но он был молод и хотел сражаться за справедливое дело — против нарождающегося фашизма. Однако, когда он совсем уже собрался ехать в Марсель, где шел набор в Интернациональную бригаду, ему неожиданно поручили принять участие в одной из самых крупных операций «Хаганы».

В результате ему так и не удалось повоевать в Испании, и у него на всю жизнь осталось ощущение упущенного шанса.

Он стоял на палубе корабля, готового в любой момент утонуть и унести с собой на дно тысячи людей, и чувствовал, что он — гора Муса-Даг.

 

Глава вторая

В июле 1947 года, когда закончилось сражение на «Эксодусе», Йоси Харэль вышел из хайфского порта переодетым в портового рабочего. На этот раз он не отправился в изгнание вместе с пассажирами парохода, как сделал это, когда привел в Хайфу «Кнессет-Исраэль», потому что руководство приказало ему ехать в Италию, чтобы привести еще два корабля.

Он поехал в Тель-Авив и с центральной автобусной станции пешком отправился в кафе «Касит», чтобы выпить с его хозяином, Хецкелем — человеком, который всегда знал, о чем можно спрашивать, а о чем нельзя, — а затем пошел домой. И когда он шел по проспекту Бен-Циона, то увидел, что возле театра «Габима» собралась большая, шумная и взволнованная толпа. Неподалеку стояли броневики, в которых сидели с подозрением наблюдавшие за происходящим вооруженные «анемоны» (как тогда называли английских десантников в красных беретах), а перед толпой стоял низкорослый взволнованный Залман Шазар, впоследствии третий президент Израиля, и с характерным для него пафосом произносил речь. Он говорил о каком-то корабле, который он, выстреливая мощными залпами красноречия, сравнивал то с Маккавеями, то с еврейскими гетто, то с Иегошуа Бен-Нуном, и поначалу Йоси даже не понял, о каком именно корабле идет речь. Когда же до него наконец-то дошло, что Шазар говорит об «Эксодусе», он на какое-то мгновение даже засомневался, что действительно принимал участие в этой истории. Потому что в изложении Шазара жалкий, побитый, воняющий слезоточивым газом «Эксодус», с которого пришел Йоси, приобрел воистину библейский масштаб, а его собственные поступки выглядели как образцы неслыханного героизма и напоминали какой-то кинематографический эпос. И тут вдруг Йоси внезапно понял, что все, случившееся в последние месяцы — плавание, сражение с англичанами, их жестокость, страдания репатриантов, — все это имеет какой-то особый, символический смысл, который выходит за рамки самих этих событий. Только теперь он вдруг осознал, где побывал, и поверил, что все, о чем говорил Шазар, произошло на самом деле. До этого Йоси воспринимал все совершенное им как нечто само собой разумеющееся, но после пламенной речи Шазара его деяния вдруг приобрели какое-то совершенно иное звучание.

В тот момент, когда пассажиры «Эксодуса» уже начали свой путь в Гамбург и концлагерь Поппендорф, ничего об этом не знавший, усталый и задумчивый Йоси Харэль стоял и взволнованно слушал человека, из глаз которого текли слезы и который кричал так, словно четыре тысячи пятьсот репатриантов (а ведь он с ними никогда не встречался, не знал, как они выглядят, не видел, как их били и унижали англичане) назначили его своим полномочным представителем и вопияли сейчас его глоткой. В устах Шазара история «Эксодуса» превратилась в некий возвышенный эпос, и Йоси не без смущения понимал, что операция, которая была для него всего лишь одной из десятков других смелых акций, в которых он принимал участие, прямо у него на глазах начинает превращаться в миф о возрождении еврейского народа. «Если тебя, дружище Шазар, послушать, — думал Йоси, — то несчастные люди, плывшие на корабле, были чуть ли не героями, сражавшимися в еврейской войне за независимость, хотя на самом деле они понятия не имели, что являются бойцами». Он вспомнил погибшего на «Эксодусе» шестнадцатилетнего мальчика, который во время войны сбежал из концентрационного лагеря; вспомнил убитого англичанами добровольца из Америки; вспомнил получившую ранение женщину, которая выжила в Освенциме… Нелепый вид восторженного лидера-коротышки вызвал в его памяти образ американского протестантского пастора Джона Грауэла, помогавшего активистам организации «Брэха» переводить людей через границы европейских стран. Йоси полюбил его за наивность. Грауэл, писавший об истории с «Эксодусом» в американских газетах, был честным человеком и пуританским фанатиком старого толка, который в один прекрасный день проникся сочувствием к еврейским беженцам и решил помочь им добраться до «Эксодуса», добывая для них фальшивые документы и переводя их через границы. Как-то раз, в каком-то лесу на севере Италии, он оказался в компании девяти религиозных евреев, которых, в отличие от всех остальных, еще не успел посадить на поезд, а поскольку дело было в канун субботы, евреям нужно было помолиться. Грауэл пошел в маленькую церковь на опушке леса и попросил у католического священника разрешения воспользоваться для молитвы его церковью. Тот разрешил. Однако, когда они зашли внутрь, один из евреев сказал:

— Но ведь нас же только девять; у нас нет миньяна.

— Есть, — возразил один из его товарищей, показывая на статую Иисуса Христа, висевшую над алтарем. — Он тоже когда-то был нашим.

И они начали молиться. Иисус послужил для них десятым.

Йоси стоял возле театра «Габима» вместе с Грауэлом, горой Муса-Даг и девочкой, певшей на капитанском мостике песни на стихи Альтермана и Рахели, и чувствовал, что в голове у него все начинает затуманиваться и перемешиваться, так что он уже не понимает, то ли это девочка-старуха стала горой Муса-Даг, то ли Муса-Даг превратилась в Feldhure А.13562.

 

Глава третья

Через несколько месяцев после того, как англичане атаковали «Эксодус», на дороге, ведущей к Иерусалиму, разгорелся бой за Кастель. Йоси, чья война с англичанами и вклад в спасение евреев не уступали по значению сразу нескольким битвам за Кастель, вместе взятым, очень хотел, но так и не смог принять участия в этом решающем сражении. Именно там был отдан знаменитый приказ «Рядовым — отступить, командирам — прикрывать отступление», в результате чего двадцать три командира, принадлежавшие к числу лучших бойцов пальмаховской бригады «Харэль», которая при прорыве арабской блокады и без того потеряла немало крови, прикрывали солдат своими телами и погибли. Все двадцать три.

Для Йоси бой за Кастель был как бы другой формой «Эксодуса», и именно там я с Йоси впервые и «встретился». Хотя и не знал тогда, что это был именно он.

Я был одним из тех рядовых, которых двадцать три погибших командира прикрывали при отступлении.

После боя, который Йоси так хотелось сделать частью своей биографии (хотя она и была в несколько раз богаче, чем сам этот бой), я в одиночестве сидел на траве в Кирьят-Анавим, не зная, что вскоре мне предстоит услышать про Йоси Харэля — человека, историю которого я пишу сейчас и который благодаря мне превратится в часть того жестокого сражения, — как вдруг какая-то незнакомая мне высокая, красивая, загорелая женщина в бриджах обратилась ко мне по имени и пригласила к себе домой. У нее было лишенное выражения, как бы отрешенное лицо и блуждающий взгляд. Ее комната была типичной для кибуцев того времени — чистенькая и аскетичная. Шкаф, сколоченный из ящиков из-под апельсинов, этажерка с книгами, построенная из досок и кирпичей, репродукция одной из работ Кете Кольвиц на стене… В комнате стоял нежный запах жасмина.

Женщина предложила мне сесть, дала мне старую, сделанную из бакелита пластинку «Маленькой фуги» Иоганна Себастьяна Баха производства берлинской фирмы «Дойче граммофон» с выпуклой звуковой дорожкой по краям (похожая была в доме моих родителей в Тель-Авиве) и сказала, что отдает мне эту пластинку в память о своем муже. Увидев мое удивление, она сказала:

— Я никогда и никому об этом не рассказывала. Когда мой муж прибыл в Палестину, эта пластинка была его единственным имуществом. Даже не знаю, как он ухитрился ее сохранить. Знаю только, что во время скитаний, в лесах, он укутывал ее в тряпки, чтобы она не разбилась. Он был австриец, скрипач, из Граца; вы бы с ним друг друга поняли. Он прибыл в Палестину на пароходе «Кнессет-Исраэль», был выслан на Кипр, но сумел оттуда сбежать. Когда же он вернулся в Палестину — каким образом, тоже не знаю, — то первым делом поехал в Тель-Авив и пошел в музей на концерт камерной музыки, в котором принимал участие друг его детства Эден Партош. Партош познакомил его с вашим отцом, который занимался организацией концертов, и тот спросил его, куда он едет. «В Иерусалим», — ответил мой муж. «Это невозможно, сказал ваш отец. — Иерусалим в осаде». — «Это ничего, — сказал муж. — Как-нибудь доберусь». — «У меня там где-то служит сын, — сказал ваш отец. — Я не знаю, что с ним, но иногда мы передаем ему по радио приветы. Например, два раза просили передать для него „Маленькую фугу“ Баха».

Командир «Кнессет-Исраэль», его звали Амнон, рассказал моему мужу о резне, которую он в детстве видел в Муце, неподалеку от Иерусалима, а также о расположенном поблизости кибуце Кирьят-Анавим, и посоветовал ему попробовать туда добраться. Муж говорил, что Амнон был человеком сильным, решительным, твердо верившим в успех нашего дела, и как-то раз, во время шторма, когда дети убежали из трюма на палубу и их пришлось отлавливать, чтобы они не попадали за борт, Амнон заметил, что муж, который был в этот момент дежурным по палубе и наблюдал за порядком возле туалетов, все время таскает с собой эту пластинку. Это его тронуло, и он позвал мужа к себе в рубку. Он не был большим знатоком музыки, но привязанность моего мужа к пластинке была ему понятна. «Это как мать или отец; нечто дорогое, редкое», — сказал он мужу и дал ему мандарин, который был там у них на вес золота, а потом с некоторой, как выразился муж, «палестинской грубоватостью» стал воодушевленно рассказывать ему о восходе в Иерусалиме, который, по его словам, был чем-то вроде фейерверка, и о том, как лучи восходящего солнца делают город похожим на разноцветное шапито. Мужа поразило, что этот молодой человек, Амнон, который отвечал за жизни тысяч людей, ухитрился найти время поговорить с ним о иерусалимском восходе и глаза у него при этом сияли. «Когда он смотрел на меня, — рассказывал муж, — этот феерический иерусалимский восход можно было видеть в его глазах, и я даже на мгновенье забыл, что мы находимся в море, на борту какого-то жалкого плавучего корыта». И вот, выйдя после концерта из музея, мой муж решил поступить так, как сказал ему Амнон, то есть направиться в Кирьят-Анавим. Возможно, потому, что, как и многим другим бывшим узникам концлагерей, ему было стыдно за то, что он выжил, в то время, как другие погибли. «Мы, — говорил он, — выглядели и пахли, как настоящие отбросы. И мы действительно были отбросами. Чем еще может быть человек, побывавший в Берген-Бельзене и вышедший оттуда живым?»

Сначала он поехал в Иерусалим. Когда он всеми правдами и неправдами туда добрался, а на это у него ушло четырнадцать часов, было уже поздно, и, прежде чем ехать дальше, пришлось ждать до утра. На улице стояли телеги с бочками, а возле них вытянулась очередь за водой. Начался обстрел. Неподалеку разорвалось несколько снарядов, и двух женщин из очереди ранило. Но когда обстрел прекратился, начался восход, и это было прекрасно. Ведь в лагере, где он сидел, восход и закат были всего лишь словами, означавшими, что надо идти на работу или возвращаться с нее. Босиком, по снегу…

А потом он прибыл к нам в кибуц и сказал в секретариате, что ему посоветовал приехать сюда некто по имени Амнон. В секретариате это имя знали, и, хотя здесь находилась тогда половина «Пальмаха» и еды на всех не хватало, ему разрешили остаться.

В тот день я дежурила по столовой. Он вошел и сел. Он был очень воспитанный, вежливый. Я увидела, что он дрожит, и у меня сжалось сердце. Я показала ему, где лежит сухой хлеб с травой, который мы все тогда ели. Было видно, что он ужасно голоден — голоднее я никогда никого не видела, — но, несмотря на это, он ел медленно, осторожно, культурно и спокойно. Как будто только что вернулся с плотной трапезы в роскошном ресторане. И еще мне понравилось, что он не захотел есть пудинг, потому что тот был приготовлен из фруктов, упавших с деревьев, которые засохли от нехватки воды. «Амнон, — объяснил он, — сказал мне, что в Палестине фрукты едят только свежими». — «Сейчас их нет, потому что идет война, — ответила я и добавила: — А вы едите так, словно только что пообедали у барона Ротшильда». — «Просто я продавал возле его дворца сосиски, — сказал он, — и у нас с ним была договоренность, что он не будет продавать сосиски, а я не буду ссужать деньги под проценты. Ну вот я и ем как человек, который может это сказать». Юмора я не поняла, но мы быстро нашли общий язык, потому что я родом из Германии. Он был человеком необычным, не таким, как все, что-то в нем очаровывало. Рассказывая про Амнона, он сказал, что тот был как бы сам по себе. Вот и он был таким же.

Через два дня мы поженились. Без раввина, без свадебного обряда. Посидели с ребятами на лужайке — и всё. А на следующий день его назначили сопровождать колонну грузовиков. Но ведь он солдатом никогда не был, и в Берген-Бельзене их тоже стрелять не учили, — вот, наверное, и растерялся. В общем, убили его, застрелили. Возле деревни Колония, прямо напротив Муцы. И пока что он похоронен здесь. До тех пор пока не выяснится, кто он такой. Потому что документов при нем не было. Мы ведь поженились с ним гражданским браком, в самый разгар войны, на лужайке, и все, что от нас потребовалось, — это поцеловаться. Так что он даже не успел сказать мне свою настоящую фамилию и есть ли у него родственники. На пароходе же у него был фальшивый паспорт с фотографией восьмидесятилетнего старика, который ему по ошибке выдала «Хагана», а Иерусалим тогда был в осаде и отрезан от внешнего мира. Так что выяснить ничего не удалось.

Когда я начал собирать материалы для этой книги и просматривал протоколы в музее «Хаганы» имени Элиягу Голомба, то узнал, что «Амнон» — это подпольная кличка Йоси Харэля. С тех пор Кастель навсегда связан для меня с его именем.

Во второй же раз я услышал про Амнона-Йоси, когда после Войны за независимость служил около года матросом на пароходе «Пан-Йорк». Это судно было тогда все еще на плаву и привозило в Израиль тех, кого не успели привезти Йоси и его товарищи. Однажды ночью, после сильной бури возле Крита, мы с Кабарошем, Стивом и механиком-испанцем, чье имя я забыл, пошли посидеть на корме. Стояла прекрасная ночь, какой может быть только ночь на море. Над головой у нас было высокое, безоблачное, таинственное небо с полной луной. Репатрианты сидели в трюме. Дежурные, охранявшие туалеты, проводили репетицию хора. Другие дежурные мыли туалеты. Оттуда, где мы сидели, все это выглядело как пантомима.

Испанцы — бывшие республиканцы, работавшие на израильских судах, — пили вино и рассказывали о том ужасном рейсе, когда командиром «Пан-Йорка» был Амнон. На борту находилось семь тысяч пятьсот человек, а следом шел еще один пароход, «Пан-Крессент», с таким же количеством пассажиров. Они вспоминали о том, как их окружили английские корабли и как Амнон не соглашался сдаться, пока не получил от английского адмирала однозначного обещания, что тот не выдаст испанцев их правительству, так как это было бы для них равносильно смертному приговору.

— У него, — говорили они, — было больше пятнадцати тысяч человек. Они бегали в трюмах, как мыши, и толпами, давясь и толкаясь, вылезали на палубу. Иногда нам всем угрожала смертельная опасность. Окружавшие нас английские суда весело забавлялись, исполняя в море свой устрашающий балет. Они играли с нами, как с какими-то игрушками. Одним словом, чтобы спасти людей, Йоси просто обязан был сдаться. Однако он не сдался, пока не убедился, что мы, испанцы, не пострадаем.

Стив, который после этого продолжал работать на израильских судах еще многие годы, рассказал, что, когда пароход прибыл на Кипр, Йоси сошел на берег только после всех пассажиров.

— Кто командир корабля? — спросил его окруженный свитой командиров и офицеров, увешанный орденами и медалями английский адмирал.

— Я, — ответил Амнон.

Англичане были поражены. Перед ними стоял решительного вида молодой человек, на котором не было даже военного мундира.

И тут Амнон не удержался и сказал:

— А знаете, кто вас победит? Вот эти вот самые нелегальные репатрианты с испуганными глазами, сошедшие с этой вот развалины. Потому что эти несчастные люди на самом деле сильнее всех ваших пушек.

 

Глава четвертая

Первым духовным отцом и военным наставником Йоси Харэля стал легендарный революционер Ицхак Садэ, один из создателей еврейских вооруженных сил в Палестине. Двоюродный брат Садэ, сэр Исайя Берлин, назвал его «еврейским Гарибальди» и писал, что он «самый смелый, веселый, привлекательный и интересный человек из всех, с кем я был знаком… и один из самых неординарных. Он прекрасен во время войн и революций и томится от скуки, когда живет спокойной, размеренной, повседневной жизнью».

Когда в 1935 году Садэ прибыл в Иерусалим, ему было сорок шесть. Незадолго до этого, в сентябре, в Германии были приняты нюрнбергские законы и начались разговоры об «искоренении евреев из немецкой действительности», а один немецкий медицинский журнал даже опубликовал статью, в которой говорилось, что «евреев можно с полным правом уподобить туберкулезным палочкам, поскольку они тоже представляют собой хроническую инфекцию».

Как раз в это время в самом разгаре была Пятая алия, однако арабам не нравилось, что в Палестину течет нескончаемый поток иммигрантов («Если там у них горит дом, — говорили они, — то почему они бегут в наш двор?»), и они подняли так называемое «великое восстание», ставшее первой главой многолетней войны между арабами и евреями, которая продолжается по сей день.

Ицхак Садэ прибыл в Иерусалим, чтобы создать боевую организацию нового типа, и в лице Йоси и его товарищей он нашел именно тех бойцов, которых искал.

Как-то раз одному из друзей Йоси, веселому дикарю, чуть постарше его самого, Исраэлю Бен-Иегуде по прозвищу Абду — личности сильной, но весьма вспыльчивой — сообщили, что к ним должен приехать новый командир по имени Ицхак Ландоберг, который имеет обыкновение наносить неожиданные визиты.

— Ну вот что, — сказал Абду Йоси, — передай этому Ландобергу, что, если он появится здесь без предупреждения, когда на посту буду стоять я, то получит пулю в лоб.

На следующий день Садэ позвонил и сказал, что ему стало известно об угрозе получить пулю и поэтому он заранее извещает о своем прибытии. На это Абду ответил, что высылает ему навстречу человека, поскольку в округе есть мины. Повесив трубку, он подмигнул товарищам и сказал:

— Мины, как же… Ничего-ничего, пусть подергается.

На встречу с Садэ отправился Цви Спектор, но через некоторое время он вернулся и сказал, что хоть и видел Ландоберга, который показался ему каким-то странным и неуклюжим, однако прибудет тот чуть позже, потому что арабы перешли в атаку, и он остался с ребятами, чтобы помочь им обороняться.

Всю ночь они прислушивались к доносившимся издалека звукам боя и уснули только под утро, но вскоре их разбудил дежурный и доложил, что в расположении замечен какой-то странный священник. А поскольку незадолго до этого разведка донесла, что священники из находящихся в округе церквей и монастырей поставляют арабам разведывательную информацию и даже снабжают их продуктами, Абду, Цви и Йоси, забыв обо всех правилах предосторожности (которые иногда так приятно нарушать), решили отправиться посмотреть на подозрительного священника лично.

Они обнаружили его в районе каменоломни, но когда с оружием наперевес подошли поближе, Цви воскликнул:

— Да какой же это священник? Это же Лунсберг!

— Ландоберг, — поправил его Садэ с улыбкой.

Когда же Абду стал выговаривать ему за то, что тот шляется по местности, не предупредив их о своем прибытии, тот вежливо его выслушал и спросил:

— Значит, ты и есть тот самый Абду, который хочет меня убить? Между прочим, я гуляю здесь уже с раннего утра.

Когда они вошли в дзот, Садэ посмотрел в амбразуры и сказал, что обзор плоховат и что это дает большое преимущество врагу, а потом начал читать им длинную лекцию о стратегии и тактике. И хотя поначалу они слушали его с недоверием, но постепенно обаяние личности Садэ сделало свое дело, и лед недоверия растаял. Ведь раньше с ними никто никогда так не разговаривал.

С этого и началась история отряда, который романтик Садэ назвал «Нодедет» и который, по сути, стал прототипом будущих «летучих» подразделений ЦАХАЛа. Йоси, которого из-за его юного возраста и красивой внешности прозвали всеобщим любимчиком, задумчивый и начитанный Цви Спектор, к которому все в их компании относились, как к отцу, отчаянный лихач Абду, а также умный и молчаливый Ицхак Хекер — все они с этого момента стали солдатами Садэ, поставившего перед собой задачу создать сплоченную команду умных и смелых бойцов, которая будет заниматься защитой населенных пунктов, расположенных в районе Иерусалима.

По ночам Садэ водил их, как он выражался, «гасить свет в арабских деревнях». «Разве это справедливо, — восклицал он, — что мы вынуждены сидеть в темноте, в то время как арабы сидят себе спокойненько при полном освещении, да еще нас же и обстреливают?»

«Хватит нам уже отсиживаться в дзотах и окопах, — говорил он. — Мы должны устраивать погромщикам засады. Вместо того чтобы сидеть и ждать, пока они придут к нам, мы будем выдвигаться им навстречу. Нас, конечно, маловато, но ночь сделает нас сильнее. Арабы хорошо знают эти места; чувство ориентации на местности у них намного превосходит наше; они умеют ускользать и прятаться, и они хорошие воины. Однако наше преимущество будет состоять в том, что мы будем подкрадываться к ним незаметно, под покровом темноты, и наносить им внезапные удары. Если ты маленький, ты должен быть проворным, хитрым и смекалистым, а главное — отчаянным».

Евреев, родившихся в Палестине, Садэ воспринимал как своего рода историческое чудо. В его глазах они были чем-то вроде воскресших героев Танаха, которые, в отличие от вечно сгорбленных евреев диаспоры, ходили, гордо расправив плечи. Однако сам он был человеком неуклюжим и грузным, и, когда шел, его топанье можно было слышать за километр. Плюс к тому, у него было слабое зрение. Неудивительно, что иногда Йоси и его друзьям казалось, что это какой-то случайно затесавшийся в их ряды поэт. Тем не менее командиром он был просто замечательным.

Он имел привычку спать голым, а по утрам делал зарядку и обливался холодной водой. Он мог часами говорить о стратегии и тактике, но вместе с тем умел и молчать как рыба. Он мог быть обаятельным и открытым, но иногда погружался в себя и становился необщительным. Когда же он передавал им свой богатый опыт, накопленный во время революции в России и в период жизни в Палестине, то иногда рассуждал, как философ, а иногда превращался в настоящего поэта.

Он учил их, что звук внезапного выстрела способен достичь на открытой местности большего эффекта устрашения, чем пуля, попавшая в цель. Что дождь, который падает тебе на голову, падает и на голову твоего врага тоже. Что у маленького народа, живущего в маленькой стране, второго шанса может и не быть. Что такому народу некуда отступать из окопов, которые поэт Альтерман называл «окопами нашей жизни». И еще он учил их, что хотя все они и служат своему народу, однако никакого вознаграждения за это не получат. Да и в самом деле, от кого они могли его получить? Ведь государства, которое могло бы их вознаградить, тогда еще не существовало. И государственной казны тоже…

Когда до Абду, Цви Спектора и Йоси дошли слухи о прокатившейся по Иерусалиму волне убийств — убийстве евреев в Старом городе, убийстве сторожа возле Гиват-Шауля, поджоге яслей в районе Бака и убийстве трех евреев на площади Эдисона, — они загорелись желанием отомстить и, не сказав никому ни слова о своих намерениях, взяли оружие и отправились к Яффским воротам. По их предположению, именно в Старом городе следовало искать банду, которая совершила все эти убийства и которую они планировали уничтожить. Однако там было слишком много английских солдат, и им пришлось на ходу изменить свой план. Сначала они поехали в Абу-Гош и бросили несколько гранат в кафе, где сидела компания арабов (впрочем, эти гранаты хоть и вызвали панику, но никого не убили), а потом обстреляли арабских крестьян, работавших в поле возле деревни Колония — той самой, выходцы из которой в свое время устроили резню в Муце. За это всех троих отдали под трибунал. Но поскольку «Хагана» в них нуждалась, Садэ закрыл на их проступок глаза, и вскоре они вернулись служить под его началом. Таким образом, формально все закончилось для них хорошо. Тем не менее кое-чему эта история их все-таки научила. Правда, неизвестно, раскаялись они в содеянном или нет — не исключено, что, скорее, они были раздосадованы тем, что потерпели неудачу, но в любом случае они поняли, что злость и жажда мести способны даже хорошего воина сделать весьма уязвимым и могут стать его ахиллесовой пятой.

Йоси любил Ицхака Садэ. Он чувствовал какую-то особую привязанность к этому вечно одинокому человеку, который плохо умел сходиться с людьми и которого прозвали «стариком», когда он был еще сравнительно молодым. Правда, Садэ далеко не всегда был дисциплинированным солдатом, и кроме того, он отличался непредсказуемостью, имел склонность к авантюризму и, в отличие от Йоси, был очень сентиментальным. Однако при всем при том он оставался человеком отчаянно смелым, полностью отдавал себя общему делу, всегда действовал ответственно, и к тому же Йоси преклонялся перед ним как перед военачальником, который умел быстро оценить ситуацию и разработать стратегию действий, а выбор тактики оставлял на усмотрение своих подчиненных. Вполне возможно, что Садэ был лучшим из еврейских военачальников нашего времени.

Для оторванного от семьи и порвавшего со своим прошлым Йоси Ицхак Садэ стал чем-то вроде духовного учителя. Он явился к нему и его товарищам из совершенно другого мира и сумел превратить их романтические мечты в реальность.

В июле 1937 года был опубликован отчет комиссии Пиля, созданной англичанами вследствие начавшихся в Палестине арабских волнений, которые, в свою очередь, явились результатом усилившейся иммиграции евреев из Германии, Австрии, Чехии и Польши. Арабы надеялись, что приход к власти фашистов в Италии и нацистов в Германии укрепит их позиции и что им удастся заключить с ними союз против евреев и англичан. Изучив сложившуюся в стране тревожную ситуацию, комиссия порекомендовала разделить Палестину на две части, арабскую и еврейскую, однако сразу после этого была создана еще одна комиссия — Вудхеда, отчет которой увидел свет 9 ноября 1938 года, и она порекомендовала урезать территорию, выделенную евреям, почти наполовину. Вдобавок ко всему прибывший в Палестину новый верховный комиссар сэр Гарольд Макмайкл был настроен по отношению к евреям крайне враждебно и, в отличие от своего предшественника, сэра Артура Уокопа, который разрешил въезд в страну хоть и ограниченному, но довольно большому числу евреев, придерживался жесткой проарабской линии. В частности, по плану Пиля, вся Галилея должна была стать составной частью еврейской Палестины, но новое английское руководство сделало все от него зависящее, чтобы Западная Галилея отошла арабам. Между тем для руководства ишува вопрос о Галилее был вопросом принципиальным, причем совсем не потому, что песня «Бог построит Галилею» стала чем-то вроде национального гимна. Дело было скорее в том, что обширная, тучная и удаленная от центра страны Галилея представляла собой отличный стратегический «буфер» для защиты от Сирии и Ливана. В то время еврейские населенные пункты регулярно подвергались атакам арабских банд, в составе которых было немало хорошо обученных и вооруженных боевиков из Ливана и Сирии. Они прекрасно владели оружием, сражались, как львы, и отражать арабские атаки становилось все труднее и труднее.

К тому времени отряд «Нодедет» был уже расформирован и вместо него Садэ создал так называемые «полевые роты», куда принимал только самых смелых и отчаянных.

Когда в 1938 году Йоси собрался на войну в Испании, Садэ вызвал его к себе, сказал, что готовится поход в Ханиту и назначил старшим инструктором по боевой подготовке.

Кровавые погромы продолжались уже два года, и похороны стали явлением едва ли не повседневным, причем гибли не только евреи-старожилы, но и недавно прибывшие репатрианты, на могилах которых нередко приходилось писать «неизвестный» или «безымянный». Жителей ишува начинало охватывать отчаяние. Они жаждали мести; им хотелось, чтобы по врагу, который вдруг стал сильным и хорошо подготовленным, был наконец нанесен серьезный удар — ведь речь шла уже не просто о бандах погромщиков, а о самой настоящей армии. Поэтому, когда разнесся слух о походе в Ханиту, люди встретили эту новость с облегчением и воодушевлением. Девочек, родившихся в 1938 году, называли Ханитами, а участвовать в походе изъявили желание тысячи. Тем не менее отобрано было всего несколько сотен.

Ханита считалась чем-то вроде палестинского «дикого запада». Она находилась на территории, плотно заселенной враждебно настроенными арабами, причем многие из них были хорошо вооружены и обучены иракскими и сирийскими инструкторами.

В глазах руководителей ишува Ханита выглядела естественной географической границей Эрец-Исраэль, но арабы и их лидеры прекрасно понимали, какую опасность будет представлять для них еврейское поселение, находящееся в самом центре арабского анклава. Поэтому на участке в пятнадцать квадратных километров, расположенном между Ханитой и Нагарией (в то время Нагария представляла собой северную окраину зоны, где проживало еврейское население) сосредоточились практически все арабские вооруженные силы.

Вести, приходившие из Европы, становились все более и более тревожными. Евреев Германии к тому времени уже полностью вытеснили из общества, и газеты пестрели леденящими душу историями. Между тем у многих евреев Палестины там находились родственники. Поэтому создание еврейского поселения в Ханите имело, помимо всего прочего, еще и важное значение для поднятия духа людей.

Эта самая крупная за всю историю еврейского ишува в Палестине военно-строительная операция готовилась два месяца, и в процессе ее подготовки были не только начерчены карты, собрано оружие и закуплены электрические генераторы, но даже построена стена, которой надлежало защищать будущий поселок. Впоследствии эту стену привезли в Ханиту в разобранном виде, благодаря чему ее удалось возвести очень быстро.

В намеченный день, под покровом темноты, на скалистый холм, где предполагалось основать поселок, въехало около семидесяти грузовиков, а следом за ними прибыло несколько сот человек. Однако вскоре после того, как они построили стену и сторожевую башню, арабы открыли по ним огонь. Обстрел начался в полночь, совершенно неожиданно, и велся из сотен единиц оружия одновременно. Причем нападавшие были явно хорошо вооружены и действовали очень согласованно. В ту ночь Ханита устояла лишь с большим трудом. Йоси рассказывает, что ему пришлось стрелять в разных направлениях, чтобы арабы подумали, будто у обороняющихся много огневых позиций.

Первой жертвой арабской атаки стал друг его детства Яков Бергер, который сражался рядом с ним. Он был ранен в ногу и позднее скончался от заражения крови. С высоты нашего времени довольно трудно понять, почему он умер: ведь его удалось вынести с поля боя и доставить в Нагарию, где находился импровизированный госпиталь, а оттуда — в больницу в Хайфе, где были квалифицированные врачи (кстати, некоторые из сопровождавших Якова в процессе перевозки сами получили ранения). Тем не менее Бергер все-таки скончался. Как и десять других раненых.

Йоси пробыл в Ханите несколько месяцев, и все это время атаки на нее не прекращались. Арабы считали захват Ханиты одной из ключевых задач в рамках противодействия заселению Палестины евреями в условиях усиливающейся еврейской военной мощи. Они обложили Ханиту со всех сторон. В результате она оказалась почти полностью изолированной, и туда стало очень трудно привозить продовольствие. Кроме того, англичане не позволяли доставлять туда оружие, и то, которое провезти все-таки удавалось, необходимо было прятать. Таким образом, рассчитывать на быструю помощь в критической ситуации защитникам Ханиты не приходилось.

Однажды трое молодых парней из Ханиты взяли машину и отправились в Нагарию. Однако не успели они отъехать, как послышались выстрелы. Йоси и несколько его товарищей запрыгнули в пикап и по недавно проложенной дороге помчались узнать, что случилось. Через некоторое время они увидели перевернутую машину, но, когда они подъехали поближе, по ним открыли огонь. Выскочив из пикапа, они бросились в кювет справа от дороги. Там лежали парни, поехавшие в Нагарию — все трое были мертвы. Йоси с ребятами стали отстреливаться, и тут послышался крик: «Помогите!»

Йоси повернул голову и увидел, что один из его товарищей ранен и истекает кровью. Под градом свистящих над головой пуль он подполз к раненому и перетащил его на другую, непростреливавшуюся, сторону дороги.

Это произошло в Песах 1938 года, когда поля были устланы гигантскими коврами красных анемонов, и даже сейчас, спустя шестьдесят лет, каждый раз, когда приходит весна и зацветают анемоны, Йоси словно ощущает разлитый в воздухе запах крови.

 

Глава пятая

Как-то раз — дело было в пятницу вечером — в Ханиту приехала машина, из которой вышел мужчина в помятом гражданском костюме и английской военной фуражке. За спиной у него было ружье, а за поясом торчал пистолет. В одной руке он держал Библию, а в другой — записку от Хаима Вейцмана и письмо Бен-Гуриона. Вейцман и Бен-Гурион просили оказать теплый прием и всяческое содействие «капитану Орду Чарльзу Вингейту, нашему большому другу».

Худой, сутулый, с голубыми глазами, чем-то напоминающий монаха-аскета, капитан вел себя довольно загадочно. Например, когда его проводили в столовую, он отказался есть то, что ему подали, и попросил принести луковицу. Люди из «Хаганы» привыкли к высокомерным английским офицерам в отутюженных мундирах и начищенной до блеска обуви и весьма удивились, увидев неряшливо одетого англичанина, который ел лук и вел себя безо всяких церемоний.

У него было бледное лицо, глубоко посаженные глаза, блестевшие, как отполированная сталь, и пронзительный взгляд. Йоси смотрел, как англичанин медленно жует лук, и думал, что после такого утомительного пути он, наверное, захочет выспаться, однако вместо этого Вингейт объявил, что берет командование на себя и что они прямо сейчас отправляются на рекогносцировку.

На осмотр и изучение местности у них ушло несколько часов, и все были вымотаны, однако, когда они вернулись, Вингейт устроил к тому же и совещание, на котором рассказал о своих планах. В комнате, где оно проходило, стульев не было, поэтому все сидели на дощатом полу, и для большей наглядности Вингейт втыкал в щели между досками спички.

Утром следующего дня он снова повел их на разведку и поразил своим умением читать карту. По словам Йоси, он делал это как профессиональный музыкант, читающий партитуру какой-нибудь симфонии.

Такие бешеный напор и темп оказались для них непривычны, но тем не менее все выполняли приказы Вингейта беспрекословно. Для Йоси, выросшего в Иерусалиме, было нечто неотразимо притягательное в этом человеке, который побывал в разных странах и пережил многочисленные приключения, человеке, в характере которого благородная сдержанность, внутренняя сила и жесткость сочетались с какой-то детской наивностью.

С появлением Вингейта их жизнь коренным образом изменилась. Теперь каждую ночь они отправлялись на вылазки. Впервые за всю историю еврейско-арабского конфликта они начали регулярно переходить ливанскую границу и совершать набеги на деревни, из которых по ним велся огонь.

Именно от Вингейта, которому при всем его удальстве и лихачестве была свойственна и немалая основательность, Йоси узнал, что подбираться к деревням надо против ветра (чтобы собаки не учуяли и не подняли лай), и не кто иной, как Вингейт, научил его ориентироваться на незнакомой местности.

Выходец из знатной шотландской семьи, в молодости Вингейт пересек на велосипеде Альпы, проехав по маршруту полководца Ганнибала, перед которым он преклонялся, а его любимыми учителями были герои Библии. Когда однажды его спросили, откуда он так хорошо знает местность и все эти маленькие уловки и хитрости, он ответил, не задумываясь: «Из Библии. И названия мест, и уловки — все это содержится в Библии. В книге Притч Соломона, например, прямо так и говорится: „Веди войну свою, используя уловки“».

Когда Вингейта перевели служить в Палестину, он выдвинул идею создать в английской армии маленькие, хорошо тренированные и мобильные десантные отряды, которые, используя фактор неожиданности, могли совершать внезапные ночные рейды, а также предложил Хаиму Вейцману назначить его командиром какого-нибудь подразделения еврейской армии, поскольку был убежден, что евреи обязательно должны вернуться на свою историческую родину. Именно так он и оказался в Ханите.

Йоси очень привязался к Вингейту, а тот, в свою очередь, полюбил Йоси. Вингейту нравилось, что Йоси умел владеть своими эмоциями — знал, когда их надо сдерживать, а когда проявлять; ему нравились его молчаливость, нестандартность мышления, любовь к приключениям, честность, чувство ответственности и преданность делу. Однако больше всего он ценил Йоси за отчаянную смелость, которая составляла неотъемлемую черту его характера. Например, когда в одной из ливанских деревень их отряд был атакован, Йоси в одиночку уничтожил целый вражеский взвод, забросав его гранатами. Вингейт прозвал его за это The Bomber и предложил наградить медалью. Только вот самому Йоси об этом никто почему-то так и не сказал…

Когда стало известно, что в районе реки Иордан погиб Хаим Штурман, бесстрашный воин, которого Вингейт очень любил и ценил, они с Йоси поехали на его похороны в кибуц Эйн-Харод, расположенный в одном из самых красивых уголков страны. Штурмана похоронили на кладбище, с которого открывался вид на горный кряж Гильбоа. Похороны были тихими и спокойными. Из долины поднимался запах цветов, весело щебетали птицы. Когда на могилу Штурмана клали серую базальтовую плиту — такую же, какими впоследствии накроют могилы еще нескольких членов его семьи, — Вингейт по-военному отдал ему честь.

Вечером в доме Штурманов состоялись поминки, которые устроила жена покойного, Атара, спокойная, сдержанная женщина, бывшая в свое время одной из основательниц организации «Ашомер». Ее сын Моше вместе с Йоси оборонял Ханиту и был его любимым учеником. Позднее, во время Войны за независимость, он тоже погиб. А еще через какое-то время, вслед за мужем и сыном, Атара потеряла и двух своих внуков. Всю жизнь она прожила в кибуце, окруженная женами своих погибших на войне мужчин и их детьми.

Сидя в тот вечер в доме Штурманов, среди кибуцников, накрепко связавших свою жизнь с Изреэльской долиной и словно приросших к ее каменистой и одновременно болотистой почве, Йоси испытал странное, давно забытое им ощущение, как будто он находится у себя дома, среди своих. Как если бы его усыновили. И как если бы вся его предшествующая жизнь — «Нодедет», Ицхак Садэ, Ханита — была каким-то образом связана с этим скромным домом, этими пейзажами и этой женщиной.

И еще он чувствовал, что между ним и Атарой возникла некая таинственная связь. До этого он ее почти не знал, однако практически сразу полюбил. Возможно, потому, что эта сильная и спокойная женщина стала для него символом той самой материнской любви, которой ему так не хватало. Однако, как ни странно, примерно то же самое пережил и сидевший рядом с ним лихач, мистик, фанатик и военный гений Вингейт. Как и у Йоси, у него возникло ощущение, что он родился в этом доме, и он тоже почувствовал к этой мужественной женщине огромную симпатию.

Когда позднее я познакомился с сестрой Йоси Харэля Адассой, которая пятьдесят лет прожила в одном и том же поселке и всю жизнь проработала в сельском хозяйстве, то своим скромным благородством, прямотой, твердостью и улыбчивостью без малейшего намека на угодливость или заискивание она напомнила мне Атару Штурман.

В какой-то момент Атара засмеялась, и Йоси подумал, что, возможно, имя Атара — то есть «корона» — дано ей не случайно. Она и в самом деле была королевой — пусть даже ее корона была не золотой тиарой, а скорее терновым венцом. Нищей, но благородной королевой гордых бедняков, которая потеряла на войне четырех своих мужчин. Королевой фанатиков, готовых умереть, но довести свое — казавшееся временами немыслимым и почти безнадежным — дело до конца. Королевой племени отчаянных, веривших, что все, чем они занимаются, правильно и что высокая цена, которую им приходится за все это платить, того стоит.

Между прочим, имя Атара было дано ей самой Рахелью — той самой поэтессой, чье стихотворение «Киннерет» — с вызовом, которого это пасторальное, ностальгическое, печальное произведение совсем не предполагало — пела несколько лет спустя на палубе «Кнессет-Исраэль» бывшая лагерная шлюха…

Рядом с Йоси на этой поминальной трапезе сидел его духовный учитель и большой чудак Вингейт, и это было одно из тех редких мгновений, когда Йоси чувствовал, что его прошлое, настоящее и будущее как бы связаны одной нитью.

Пуританин по воспитанию и аскет по образу жизни, Вингейт любил цитировать то, что в свое время написал в книге «Танкред» не слишком любивший распространяться о своих еврейских корнях Бенжамин Дизраэли: «Виноградников Израиля больше нет, но вечный закон по-прежнему предписывает детям Израиля праздновать сбор винограда. Нация, которая продолжает праздновать сбор урожая с давно уже не существующих виноградников, непременно получит эти виноградники обратно».

Когда Вингейт предложил генералу Монтгомери, тогда командующему английскими войсками на севере страны, создать специальные «ночные отряды», состоящие из бойцов, служивших в «полевых ротах» Ицхака Садэ, генерал, нуждавшийся в солдатах — уроженцах Палестины, согласился. По замыслу Вингейта, эти отряды должны были патрулировать границу, предотвращать контрабанду оружия и охранять жизненно важный нефтепровод, проложенный из Ирака в Хайфу, который арабы регулярно взрывали, причиняя тем самым большой ущерб английской армии.

Однажды поступила информация, что банда, базирующаяся примерно в семи километрах от границы, собирается подорвать нефтепровод. «Мы пойдем им навстречу», — сказал Вингейт Харэлю. Они выступили ночью. Первым шел подслеповатый и полагавшийся исключительно на свои ощущения Вингейт с красным фонарем на палке, а вслед за ним, растянувшись в цепочку, двигались два взвода солдат. Перед выходом они условились, что, как только Вингейт заметит приближающуюся банду, он поднимет фонарь, и по этому сигналу бойцы залягут по обе стороны тропы — один взвод слева, другой справа, — в результате чего бандиты окажутся в ловушке.

Операция прошла успешно, и именно благодаря ей план Вингейта по созданию «ночных отрядов» был утвержден окончательно.

В другой раз они ворвались в арабскую деревню, откуда приходили бандиты, и начали проводить в ней обыск. Боевики засели на вершине горы и стали по ним стрелять. Однако отряд Вингейта открыл сильный ответный огонь, и банде пришлось отступить к реке Кишон. Там она попала под огонь второго взвода, заранее отправленного туда Вингейтом. Несмотря на это, бандитам удалось прорваться на запад, но там они наткнулись на третий взвод. В результате арабы понесли большие потери, а бойцы Вингейта захватили оружие и документы. Из этих документов явствовало, что бандитам оказывали помощь несколько арабских стран, поставлявших им вооружение и присылавших инструкторов.

Йоси и Вингейт очень сблизились и сильно привязались друг к другу. Статный, худой, высокий и светлоглазый Йоси казался Вингейту чем-то вроде еврейского тевтонца, который хоть и был таким же неистовым и бешеным, как он сам, но при этом умел, когда нужно, действовать хитро и расчетливо.

Со временем рейды «ночных отрядов» участились и действия бойцов стали более жестокими. Случалось, что Вингейт выстраивал бандитов в ряд и хладнокровно их расстреливал. И хотя никто не считал это хорошим делом, никто и не говорил, что это плохо. Война — дело грязное по самой своей природе. Правда, некоторые бойцы «полевых рот», созданных на базе «Нодедет», говорили, что иногда (например, во время налетов на палатки бедуинов) Вингейт действовал с излишней жестокостью. Однако сам Вингейт не считал нужным оправдываться за свои действия. По его мнению, подобные акции возмездия оказывают на террористов устрашающее воздействие и те будут реже выходить из своих деревень.

Как-то раз арабские боевики взорвали нефтепровод, в результате чего нефть стала бить огромной струей и загорелась. «Ночные отряды» вступили с бандитами в бой и захватили их в плен. Вингейт схватил одного из них и окунул головой в нефть. Однако когда Йоси хотел сделать то же самое, Вингейт улыбнулся и сказал:

— Думаю, тебе этого делать не стоит. Ведь мы отсюда когда-нибудь уйдем, а тебе тут с ними жить.

Кончилось тем, что арабы пожаловались на жестокость Вингейта английским властям, и вследствие этих жалоб, а также в результате изменения политической линии англичан генеральный штаб стал проявлять недовольство. Новые власти опасались усиления еврейской иммиграции, а слишком теплое отношение Вингейта к евреям и его восприятие Библии как сертификата, подтверждающего их права на эту землю, с новой политической линией не согласовывались. Поэтому командование решило отправить его в Египет.

Накануне отъезда он взял две бутылки виски, поехал в Хайфу, встретился там с командиром разведки «Хаганы», сообщил ему, что скоро будет опубликована Белая книга, и рассказал, о чем в ней будет говориться. На прощальной встрече с командирами «Хаганы» он произнес речь на иврите.

Отправку в Египет Вингейт пережил очень тяжело. Он был талантливым военачальником, надеялся встать во главе еврейской армии, твердо верил в свою правоту и обладал способностью предвидения. Например, в Ханите он сказал Йоси, что в будущем солдаты будут доставляться на вражескую территорию на самолетах с вертикальным взлетом. Иными словами, уже в те дни он думал о вертолетах.

Когда Вингейт прибыл в Египет, то с горя перерезал себе горло бритвой, и лишь по чистой случайности его удалось спасти. Вингейта отвезли в Англию, он поправился, был направлен в Эфиопию и воевал с итальянцами на стороне императора Хайле Селассие, причем применил там ту же самую стратегию, которую разработал в Галилее и Ливане: использование небольших боевых групп, способных проникать далеко за линию фронта — вроде тех, что действовали в Ханите.

После серии успешных операций в Эфиопии Вингейта перевели в Бирму, где он создал маленькую, мобильную и отчаянно смелую армию. В награду Черчилль произвел его в генералы, но одной ненастной ночью он погиб в авиакатастрофе.

Узнав об этом из новостей Би-би-си, Йоси заплакал. Он сидел в полном одиночестве и оплакивал не только выдающегося военачальника, но и человека, которого любил.

После Ханиты Йоси был назначен командиром одной из «полевых рот» в районе поселка Тель-Монд. Именно там он приобрел свое острое зрение, которое пригодилось ему восемь лет спустя, в ту очень важную и трудную ночь, когда — во время «самого большого исхода евреев с момента исхода из Египта» (как он любит выражаться) — он командовал двумя самыми крупными кораблями с нелегальными иммигрантами за всю историю агентства «Алия-Бет». Именно там, в Тель-Монде, ему впервые пришлось применить всю свою смекалку и находчивость, чтобы спасти от гибели несколько тысяч людей.

Его роте было поручено искать мины, которые арабы устанавливали на проселочных дорогах, из-за чего люди, жившие в окрестных поселениях, пребывали в постоянном страхе. Многие из них погибли или получили ранения.

Стояла зима. Барак, в котором проживало подразделение, насквозь продувался ветром. Теплой одежды и одеял не было. На сорок человек приходилось всего десять шинелей. Каждое утро, до того, как автобусы и грузовики выезжали в Тель-Авив, Йоси и его бойцы садились на пикапы и отправлялись прочесывать дороги. Стоя на подножках и сидя на передней раме, отчего машина казалась увешанной гроздьями винограда, они пристально вглядывались в дорогу, пытаясь обнаружить на ней следы ног и заложенные в рыхлую песчаную почву мины. Это требовало недюжинной смелости, быстрой реакции и острого зрения. Ведь даже самая маленькая кочка могла таить в себе смертельную опасность.

 

Глава шестая

Вингейт знал, о чем говорил: в 1939 году действительно была опубликована Белая книга. Прошел год после «хрустальной ночи», четыре года после публикации «нюрнбергских законов», и земля под ногами евреев в буквальном смысле горела. Соединенные Штаты воздвигали все новые и новые барьеры на пути еврейских беженцев, мечтавших добраться до американских берегов, и, подобно другим государствам, давали убежище преимущественно ученым. Англичане же, в свою очередь, наглухо заперли границы Палестины. Эмиграция евреев в Палестину была почти полностью запрещена (хотя число желающих приехать значительно выросло), и были наложены строгие ограничения на покупку евреями земли.

Добившись желаемого, арабы прекратили восстание.

По ночам по всей стране в поселках немецких тамплиеров проводились нацистские шествия, которым арабы радостно аплодировали.

В это время Йоси жил в Иерусалиме, работая под руководством начальника разведки «Хаганы» Шауля Авигура, который тогда еще носил фамилию Меиров. В «Хагане» Йоси заведовал отделом, собиравшим данные о начальниках английской разведки «Си-ай-ди» и о работавших на нее евреях-коллаборационистах, и по результатам этой работы некоторые из коллаборационистов были казнены. Однако это занятие было Йоси не по душе. Атмосфера в стране была напряженная, и в этот исторический момент ему хотелось заниматься не наказанием предателей, а спасением евреев. Он попросил, чтобы его послали на морские курсы.

Несколько лет спустя, во время сражения на «Эксодусе», один англичанин, которого ударила разгневанная раненая женщина, крикнул: «Мы с арабами сбросим вас в море!» На что один из пассажиров корабля ответил: «Сбрасывайте. Нас в Освенциме научили плавать». Иерусалимец Йоси научился плавать самостоятельно, когда проводил курсы для бойцов «полевых рот» на озере Киннерет. Когда он узнал об открытии морских курсов в Тель-Авиве, в устье реки Яркон, он спустился к морю и проплыл от улицы Аленби до Яффо, а потом в обратном направлении — от Яффо до Яркона. Однако на вступительном экзамене его, как ни странно, спрашивали о чем угодно, кроме одного: умеет ли он плавать. На курсах, продолжавшихся два месяца, их обучали самые лучшие моряки. Впоследствии они пропали без вести, когда англичане послали их на катере «Морские львы» — под командованием его друга Цви Спектора — на секретное задание в Ливан.

По окончании курсов Йоси понял, что адмиралом ему не быть, но кое-каким азам морской науки его тем не менее все же научили.

Обстановка в стране была тяжелой. Хотя арабы вооруженную борьбу прекратили, стена, воздвигнутая англичанами для предотвращения еврейской иммиграции в Палестину, была прочной и весьма эффективной.

Между тем Йоси — хотя и умел плавать — не знал, куда ему плыть. Он разрывался. С одной стороны, ему хотелось участвовать в начавшейся войне с нацистской Германией, а с другой — спасать европейских евреев, чем тогда почти никто не занимался. К тому же его мучили сомнения относительно возможности сотрудничества с англичанами. Они воевали с немцами, и некоторые еврейские организации решили начать с ними сотрудничать. Даже подпольные группы объявили о прекращении огня. В частности, командир «Эцеля» Давид Разиэль по поручению англичан отправился в Ирак, откуда так и не вернулся. «Будет ли правильным, — мучительно размышлял Йоси, — если ради спасения евреев мы тоже начнем сотрудничать с англичанами?»

В конце 1939 года, после длительных колебаний и сомнений, он последовал примеру многих других палестинских евреев и завербовался в английскую армию, однако никому из своих командиров об этом не сказал. От ответственного и дисциплинированного молодого человека, каким его все знали до сих пор, такого никто не ожидал. Кроме того, его командиры были убеждены, что палестинские евреи должны не служить в английской армии, а создавать собственные вооруженные силы на случай, если в Палестину вторгнутся немцы. В результате штаб «Хаганы» в Иерусалиме объявил его дезертиром, а заочный трибунал признал его виновным в неподчинении приказу.

Йоси хотел служить в военно-воздушных силах. Он прекрасно стрелял и надеялся, что его возьмут стрелком на бомбардировщик. Однако палестинского паспорта Йоси для этого оказалось недостаточно. На призывном пункте его спросили, умеет ли он водить машину, и, получив утвердительный ответ, определили водителем. Он отправился служить в Египет в батальон снабжения тридцать второго военно-воздушного полка. Этот полк состоял из трех эскадрилий, по шестьдесят самолетов в каждой, и базировался в Абукире возле Александрии.

В середине 1940 года его грузовик в составе большой колонны был послан в Ливийскую пустыню, где в то время шли бои. Поход продолжался около трех месяцев, и по дороге их неоднократно бомбили.

Когда Йоси вернулся в Египет, его полк отправили в Грецию. Их перевозил караван кораблей, и в пути они подверглись бомбардировке немецких «штук». Стоявший рядом с Йоси английский солдат был убит, и его было решено похоронить в море. Все находившиеся на корабле вышли на палубу и встали по стойке «смирно». Офицеры обернули тело тканью и привязали к нему английский флаг. Священник и капитан произнесли речи и со словами «отправляем тебя в пучину» столкнули тело в море. За все это время корабль ни разу не остановился.

Эта церемония повлияла на Йоси очень сильно. С тех пор он убежден, что человека надо хоронить именно там, где он умер, и не понимает тех, кто настаивает, что кости погибших надо обязательно разыскивать и перезахоранивать.

Их полк был расквартирован неподалеку от Афин, и как-то вечером Йоси вместе с одним своим иерусалимским приятелем отправился в амфитеатр на Акрополе, где давали «Антигону». Спектакль произвел на него огромное впечатление. Его поразило, что герои Софокла продолжали бороться с судьбой, несмотря на то что их участь предрешена и все их усилия бесполезны. Ему понравилось, что у пьесы нет хорошего конца. По окончании представления Йоси не хотелось вставать с места. У него было ощущение, словно он — иерусалимский камень, случайно оказавшийся среди греческих развалин.

Впоследствии он познакомился с греческой культурой поближе, и она навсегда стала частью его души. Он полюбил трехсот спартанцев, погибших в сражении с многотысячной персидской армией; полюбил греческого воина, который, пробежав до Афин без остановки тридцать пять километров, чтобы сообщить о победе над Дарием, умер от изнеможения у городских ворот; и именно под влиянием греческой культуры у Йоси сформировалась философия, которую можно сформулировать примерно так: «В мире, где нет Бога, все зависит от самого человека, каким бы маленьким он ни был. Даже когда он окружен со всех сторон».

Когда полк, где служил Йоси, был перебазирован на север Греции и расквартирован возле границы с Югославией, немцы сделали то, что позднее, в июне 1967 года, израильтяне сделают с египтянами. Однажды утром в небе неожиданно появилось примерно сорок немецких самолетов, и за один присест они уничтожили все стоявшие на аэродроме истребители «спитфайр», а затем осуществили еще одну блестящую операцию: внезапно атаковали и уничтожили эскадрилью бомбардировщиков, которая только что вернулась с задания и приземлилась, чтобы заправиться.

Выступив перед бойцами, командир полка проинформировал их о случившемся и сказал, что им придется отступить в Каламату — самый южный город Греции. По его словам, туда вылетели самолеты, которые переправят их на Крит.

— Чтобы построить корабль, — сказал командир, — требуется десять месяцев; чтобы сделать танк, нужен месяц; чтобы изготовить ружье, нужно полдня; чтобы сделать пулемет — два дня; а чтобы отлить пулю, достаточно всего несколько минут. Но для того, чтобы создать солдата, необходимо восемнадцать лет. Поэтому все оружие, как и прочее снаряжение, включая одежду, вы оставите здесь и полетите безо всего. В самолетах есть место только для вас. Если доберетесь живыми, получите все новое.

Так, налегке они из Каламаты на Крит и полетели. В каждый самолет погрузили по семьдесят-восемьдесят человек. Было тесно, и солдатам пришлось стоять, плотно прижавшись друг к другу.

Эта история научила Йоси, что для достижения той или иной стратегической цели иногда необходимо чем-то жертвовать, и впоследствии, когда он стал заниматься доставкой нелегальных репатриантов в Палестину, это ему пригодилось.

Между тем для всех в самолетах места не хватило и некоторым, включая его самого, пришлось остаться в Каламате. Через какое-то время их посадили на большое рыболовецкое судно, предназначенное для эвакуации солдат, и повезли на остров Киринья, однако при подходе к острову они попали под сильную немецкую бомбардировку. Пришлось прыгать в воду и добираться до берега вплавь. Ни оружия, ни одежды, чтобы переодеться, ни еды у них с собой не было, но, на счастье Йоси, у него в карманах завалялось четыре плитки шоколада, и в течение двух дней, пока за ними не пришли два эсминца, он питался этими шоколадками. На эсминцах их отвезли на Крит, а позднее переправили в другое место. Через два дня после того, как они покинули Крит, остров захватили немецкие десантники и те, кого не успели вывезти, попали в плен.

Бомбардировка в море была очень сильной, и от ударной волны у Йоси в правом ухе лопнула барабанная перепонка, в результате чего он навсегда на это ухо оглох. Кроме того, в ухе началось воспаление и Йоси мучили сильные боли, поэтому ему дали неделю отпуска. Однако вместо того, чтобы обратиться в больницу, он поехал в Тель-Авив и сразу же по прибытии отправился в кафе «Атара» — «штаб-квартиру» Ицхака Садэ. Садэ посмотрел на него так, словно они только что расстались, и сказал:

— Хорошо, что ты вернулся. Поедешь со мной в Хайфу. Жаль, что ты не явился два дня назад. Мы возобновили сотрудничество с англичанами, и нам предложили провести операцию на нефтеперерабатывающем заводе в Триполи. Мы послали туда катер «Морские львы» с двадцатью тремя бойцами. Я хотел назначить командиром тебя, потому что Цви Спектор был ранен, но тебя здесь не было, и мне ничего не оставалось делать, как назначить его.

Они отправились в Хайфу, поселились в гостинице на горе Кармель и всю ночь смотрели в бинокль на противоположный берег залива, ожидая, что вот-вот увидят в море катер Спектора, однако тот так и не появился. Он бесследно пропал, и судьба его до сих пор неизвестна.

Исчезновение Спектора Йоси пережил очень тяжело. Как когда-то в детстве, он снова ощутил тяжелую утрату. Ему не давала покоя мысль, что человек, которого он так любил, погиб вместо него. Он жалел, что в нужную минуту не оказался на месте, и испытывал чувство вины. Правда, он загнал это ощущение глубоко внутрь, никогда не говорит о нем, однако оно сопровождает его всю жизнь.

Через неделю, когда отпуск закончился, его грузовик в составе колонны был отправлен на Кавказский фронт, на помощь Красной армии. Поездка по пустыне продолжалась четыре дня. Но когда Йоси во главе колонны прибыл в Багдад, приказ следовать на Кавказ был отменен, и его послали в Сингапур воевать с японцами. Однако в последний момент и этот приказ отменили — Йоси снова отправили в Ливийскую пустыню, где в то время вела наступление армия немецкого фельдмаршала Эрвина Роммеля. Что же касается Сингапура, то туда послали другой полк, однако через три дня после его прибытия Сингапур пал и полк в полном составе попал в японский плен.

Йоси снова подал прошение определить его на бомбардировщик, но опять получил отказ.

Тем временем ухо у него продолжало гноиться и болеть, и врачи решили отправить его в Газу на операцию, однако он отказался. После исчезновения Спектора ему хотелось вернуться домой. Он подал прошение о демобилизации по ранению, и оно было удовлетворено. Перед демобилизацией его наградили медалью.

В конце 1941 года Йоси явился в штаб «Хаганы» в Тель-Авиве. Об истории с его дезертирством было решено забыть.

Среди еврейского населения Палестины, более трети которого к тому времени составляли беженцы из нацистской Германии, царил страх, граничивший с паникой. Роммель захватил весь север Африки, и его армия быстро продвигалась по Ливийской пустыне; англичане отступали, а по радио то и дело звучали торжествующие и хвастливые заявления немецких военачальников. Фактически единственным буфером между немцами и Палестиной оставалась теперь английская армия в Египте. Причем, как и большинство других арабов, арабы Египта были на стороне немцев и хотели, чтобы Англия потерпела поражение.

В Палестине хорошо понимали, что произойдет, если маленький еврейский ишув, окруженный со всех сторон пронацистски настроенными арабами, попадет в руки немцев. Никакого шанса на спасение в таком случае не было, и люди с ужасом представляли себе ожидавшую их резню. Тем не менее страхом были парализованы далеко не все: находились люди, которые пытались организовать оборону. В частности, в «Хагане» был разработан план под названием «Масада на Кармеле». В рамках этого плана началась подготовка к возможной, пусть даже и безнадежной, войне с немцами, и Йоси сразу же после его возвращения в ряды «Хаганы» было поручено заняться подготовкой молодых бойцов. Курсы подготовки бойцов стали составной частью операции, которая получила название «Муса-Даг в Палестине».

Кстати, не кто иной, как Ицхак Садэ, был первым, кто сформулировал принцип (который впоследствии станет руководящим принципом ЦАХАЛа), согласно которому израильтянам отступать некуда — даже в тех случаях, когда этого, казалось бы, требуют тактические соображения. Таким образом, единственно возможной обороной является нападение. «У нас, — говорил Садэ, — „линии Мажино“ нет, поэтому мы не можем позволить себе ни ошибок, ни безмятежности. Даже в мирное время».

Одновременно началась и подготовка к эвакуации населения, которому угрожала двойная опасность: с одной стороны, от немцев (в разговоре с Шаулем Авигуром верховный комиссар Палестины недвусмысленно заявил, что защищать еврейское население в случае немецкого вторжения англичане не собираются), а с другой стороны, от местных арабов.

В случае отступления предполагалось отойти в район Гильбоа, а оттуда — к Бейт-Шеану, и Йоси участвовал в разработке маршрута отхода. Параллельно создавались и проходили тренировку маленькие партизанские отряды, которые должны были действовать в тылу врага. И хотя шансы устоять перед огромной и хорошо вооруженной армией Роммеля, по общему мнению, равнялись нулю, все считали, что сражаться надо несмотря ни на что. Тот факт, что они не сидели сложа руки, а готовились к встрече с врагом, помогал обрести хоть какое-то чувство уверенности.

Когда Роммель потерпел поражение и арена боевых действий переместилась в Европу, англичане решили использовать палестинских евреев для проведения подрывных и разведывательных операций в европейских странах. С этой целью было отобрано некоторое количество бойцов, включая Йоси, и после специальной подготовки из них сформировали подрывные группы. Эти группы должны были работать в сотрудничестве с английской разведкой, и планировалось переправить их сначала в Югославию, а оттуда — в страны Восточной Европы.

Накануне отъезда Йоси и его товарищи отправились посидеть в иерусалимское кафе. В тот день ему исполнилось двадцать четыре, и в какой-то момент он вдруг вспомнил, как однажды пришел к выводу, что, скорее всего, именно двадцать четыре года на свете и проживет. Ему удалось выжить во время многочисленных сражений, удалось не погибнуть во время засад, которые они с Абду устраивали арабам на пути в Иерусалим и Ханиту, удалось остаться в живых во время четырхдневной поездки на грузовике в Ирак по Аравийской пустыне — но сейчас, именно сейчас, когда Йоси исполнилось двадцать четыре, ему предстояло отправиться на задание, шансов вернуться с которого живым было очень мало. Ведь им поручили потопить немецкий корабль на Дунае, в районе «Железных ворот», чтобы парализовать движение по реке между Югославией и Румынией, а это было равносильно самоубийству. Одним словом, наступил самый подходящий момент, чтобы распрощаться с жизнью. Однако Йоси, как ни странно, совсем не чувствовал печали. Он смотрел на своих друзей, которые пили, пели и шумели — на друзей, которые проделали с ним такой долгий путь и за это время успели набраться опыта и поумнеть, но так и не успокоились и по-прежнему жаждали приключений. Он смотрел на них и сам удивлялся тому, насколько он спокоен и безмятежен.

Впрочем, в конечном счете поехать на Дунай Йоси так и не удалось. В самый последний момент англичане чего-то испугались и без согласования с евреями дали отбой. Возможно, они просто опасались, что те их перехитрят и используют корабли, которые они собирались предоставить в распоряжение евреев, для ввоза в страну беженцев, то и дело пытавшихся добраться до Палестины на утлых суденышках.

У Йоси было ощущение, что его с друзьями унизили и предали.

 

Глава седьмая

Вторая мировая война подходила к концу, и евреев, желавших репатриироваться в Палестину, становилось все больше, однако англичане упорно им в этом праве отказывали. Невозможность помочь своим собратьям порождала у ишува чувство бессилия, возмущение политикой англичан росло. Тем не менее открытого выражения оно, как правило, не находило. Люди понимали, что хотя англичане и удушают репатриацию, но при этом мужественно сражаются с немцами, чтобы спасти мир от нацизма.

К тому времени все уже знали, что произошло с евреями в Европе, но масштаба Катастрофы еще никто не представлял. И это несмотря на то, что Шмуэль Зигильбойм, представитель еврейской социалистической партии Бунд в польском правительстве в изгнании в Лондоне, не раз выступал по радио и рассказывал об убийстве сотен тысяч евреев. Его информация была точной, но на его выступления, становившиеся все более гневными и травмирующими, никто не обращал внимания. Из-за равнодушия общества и ощущения своей неспособности помочь погибающим братьям, Зигильбойм, не в силах вынести чудовищных фактов, с которыми ему приходилось жить ежечасно, покончил жизнь самоубийством.

Когда в 1942 году американский государственный департамент разрешил наконец-то предать огласке державшуюся до того в секрете информацию о существовании плана «окончательного решения еврейского вопроса», газета «Нью-Йорк таймс» сообщила, что уничтожены уже два с половиной миллиона евреев, но поместила это сообщение на десятой (!) странице. Большинство же других средств массовой информации, за исключением разве что газет на идише, до самого конца войны держали рот на замке. Как, впрочем, и церковь.

В американские консульства обращались десятки тысяч евреев, надеявшихся спастись, и в какой-то момент количество просьб достигло такого уровня, что для получения визы нужно было стоять в очереди больше пятидесяти лет. Между тем в США поднял голову антисемитизм, и положение американских евреев становилось все более сложным. В 1942 году, когда стало известно об уничтожении евреев в Европе, в Соединенных Штатах провели опрос населения, и большинство опрошенных сказали, что считают евреев самой большой угрозой для США после Германии и Японии. В Нью-Йорке прошли шумные нацистские акции. Каждую неделю по радио с подстрекательскими речами против евреев выступал священник-антисемит Чарльз Кофлин, у которого было около трех миллионов преданных слушателей. Большинство крупных фирм, начиная с телефонной компании и кончая заводами по производству автомобилей, отказывались принимать евреев на работу. А во многих местах появились вывески «Вход евреям и собакам запрещен».

В конечном счете всем стало ясно, что интересы на Ближнем Востоке были для стран-союзниц важнее, чем судьба истребляемых евреев Европы, однако до определенного момента в Палестине этого не понимали. До лидеров ишува очень долго не доходило, что, с точки зрения союзников, спасение мира от Гитлера не предполагало спасения евреев и что — как выразился Зеев Жаботинский — «евреи на мировой повестке дня не стояли». Лишь в октябре 1945 года, когда потрясенный увиденным Бен-Гурион вернулся из поездки по лагерям перемещенных лиц в Европе, он с некоторым раскаянием повторил то, что сказал на чрезвычайном конгрессе сионистов в гостинице «Билтмор» в Нью-Йорке в 1942 году: «Без своего государства еврейский народ не возродится». И уже в ноябре 1945 года постигшая евреев ужасная несправедливость превратилась в мощный рычаг, который раз и навсегда изменил ход еврейской истории. Если ранее национальное государство казалось лишь несбыточной мечтой, то теперь была поставлена конкретная задача его создания.

Между тем после окончания войны двери Палестины для евреев так и не открылись, и борьба с англичанами возобновилась.

Настроение в ишуве оставалось подавленным. У многих были родственники, которые погибли, пропали без вести или находились в лагерях для перемещенных лиц. Кроме того, люди испытывали чувство вины за то, что помогали англичанам строить военные лагеря и аэродромы и не протестовали, когда из Польши и Югославии привезли сто пятьдесят тысяч беженцев-неевреев, которым было разрешено остаться в Палестине до конца войны, в то время как евреям въезд в страну был запрещен. В Соединенных Штатах евреи тоже начали раскаиваться, что из-за страха перед антисемитизмом сделали так мало для своих собратьев. По сути, во время войны в Америке за спасение европейских евреев боролась только группа Гилеля Кука (известного в США под именем Питер Бергсон), который для достижения своей цели использовал все доступные ему средства и которого сценарист Бен Гехт назвал в свое время «Man of History». Но Кук и его товарищи могли сделать очень мало, тем более что лидеры американских евреев не только им не помогали, но даже, наоборот, пытались помешать.

Даже море с тель-авивских балконов выглядело каким-то особенно хмурым и мрачным, как будто ему тоже передалось настроение, овладевшее людьми…

Однажды Садэ назначил Йоси встречу в своем «штабе» — кафе «Атара» в Тель-Авиве.

К тому времени Цви Спектора уже давно не было в живых — он пропал без вести вместе с катером «Морские львы», — а из бойцов легендарного иерусалимского отряда «Нодедет», с которого все когда-то начиналось, уцелели лишь немногие.

Они встретились как отец с сыном после долгой разлуки и обнялись. Садэ был все таким же, грузным и коренастым, и производил впечатление человека, который хоть и любил жизнь, но как бы не очень ей доверял или просто плохо ее понимал, гораздо лучше разбираясь в смерти. Как будто от жизни исходило какое-то слепившее его сияние. В натуре Садэ оптимизм причудливым образом сочетался со склонностью к мучительным раздумьям, вечным беспокойством и трагическим мировосприятием, которым он отчасти даже бравировал.

Садэ рассказал Йоси о разработанной им военной операции. Она должна была стать ответом на высылку англичанами из Палестины очередного судна с нелегальными репатриантами. «Хагане» предстояло осуществить ее совместно с «Пальмахом». По плану Садэ, предполагалось нанести отвлекающий удар по примерно двумстам целям одновременно — как на железной дороге, так и по объектам береговой охраны, а параллельно с этим взорвать три больших английских сторожевых катера «Синдбад-2», патрулировавших берега Палестины. Два из них стояли в Хайфе, а третий — в порту Яффо.

— Я считаю, — сказал Садэ, — что отряд из двухсот бойцов должен с боем прорваться в Яффо, добраться до порта и взорвать «Синдбад».

Однако Йоси с этим планом не согласился. Ему не слишком хотелось спорить со своим командиром, но он не стал скрывать, что эта затея ему не по душе. Яффо был большим арабским городом — одним из самых высокоразвитых в Палестине. Там располагалось много английских военных баз и правительственных учреждений, находился штаб разведки «Си-ай-ди» и проживали служившие в этом районе офицеры. По сути, Яффо являлся столицей английской администрации и центром борьбы с нелегальной иммиграцией. Поэтому этот город охраняло много солдат, а со стороны моря он был к тому же защищен изгородью из колючей проволоки. Врываться туда с боем, пусть даже и неожиданно, казалось Йоси не самым разумным решением из всех возможных.

Попросив Садэ дать ему два дня, чтобы разработать альтернативный план, он решил проверить, нельзя ли подобраться к английскому катеру с моря. Для этого надо было провести разведку. Но поскольку пловцом он был не ахти каким, ему требовалась лодка. Ночью он пошел на пляж «Гордон», взял в домике спасателя Эмиля хасаке и поплыл на ней в сторону порта. Было холодно. Доплыв до порта, он осторожно причалил к волнорезу и увидел, что в молу есть дыра, образовавшаяся, по-видимому, в результате некачественного строительства.

Когда Йоси вернулся из разведки и рассказал о своем плане Ицхаку Садэ, тот поначалу отнесся к его идее скептически. Возможно, потому, что вся его военная карьера, как в период русской революции, так и во время его пребывания в Палестине, была связана с сушей. Он ощущал себя как дома в горах и в лесу; он любил и хорошо «чувствовал» палестинские пейзажи; однако ненадежное и непредсказуемое море было ему чуждо. Но Йоси удалось его убедить. Садэ всегда ценил отчаянную смелость и нестандартность решений, а план Йоси этим критериям, несомненно, отвечал. Плюс к тому он был хитрым и неожиданным.

Йоси сказал Садэ, что пойдет на задание с Зомэ Коэном — смелым воином и прекрасным пловцом, — и они взорвут английский катер в субботу ровно в полночь. Однако Садэ поставил категорическое условие: оружия с собой не брать. Йоси это в первый момент разозлило. Он был молод, горяч, рвался в бой и ему страшно хотелось отомстить англичанам за все, что они натворили. Он не понимал, как это можно сделать без оружия. Однако Садэ настаивал, и ему пришлось подчиниться.

Позднее, когда он стал заниматься переправкой нелегальных репатриантов в Палестину, запрет на использование оружия стал одним из руководящих принципов его деятельности. Военный историк Меир Паиль рассказывает, что в самый разгар сражения на борту «Эксодуса» одному из американских добровольцев удалось выхватить пистолет у английского офицера. Увидев это, Йоси моментально оценил ситуацию, подскочил к добровольцу, вырвал у него из рук пистолет и, не обращая внимания на его протесты, выбросил оружие в море. Он не раз говорил: «Наша задача состоит не в том, чтобы убивать англичан, а в том, чтобы спасать евреев».

В субботу из кибуца Сдот-Ям было доставлено полтора килограмма желатина. Йоси и Зоме заложили его в покрышку от мотоцикла «Харлей-Дэвидсон», засунули туда же два примитивных детонатора, привязанных к сердечникам с химическим замедлителем, и замазали дырку в покрышке воском. Желатин был старый и по дороге из кибуца немного подмок, но Йоси надеялся, что, несмотря на это, взрыв прогремит вовремя.

Покончив с бомбой, они пошли в «Касит» выпить кофе. Хецкель, как обычно, сидел и дремал. Когда они вошли, он открыл глаза и сразу понял: что-то намечается, — однако, как всегда, сделал вид, будто ничего не заметил, коротко бросил официанту: «Эти сегодня не платят» — и, не сказав больше ни единого слова и даже не поздоровавшись, снова задремал.

После кафе они отправились на пляж «Гордон» к домику спасателя Эмиля. На пляже была кромешная тьма. Они разделись, спрятали одежду возле навеса, взяли хасаке и поплыли в порт Яффо. Однако, когда в одиннадцать тридцать они добрались до волнореза, неожиданно послышались выстрелы, а по пристани забегали солдаты и полицейские. Йоси и Зомэ не знали, что и думать. Такого развития событий они не ожидали. Ведь их план был основан на полной внезапности. Может быть, их обнаружили? Может быть, кто-то донес?

Тем временем стрельба усилилась и вспышки от выстрелов на берегу участились. Похоже, случилось что-то серьезное. Тем не менее Йоси и Зомэ решили не обращать на происходящее внимания и продолжать действовать по плану.

Взрыв назначили на полночь, так как в это время кончалась смена араба-информатора, который работал на катере механиком. Сигналом же для начала операции должен был послужить его уход с катера. Йоси и Зомэ спрятались за волнорезом и, прислушиваясь к беспорядочной стрельбе, доносившейся с берега, стали ждать.

Время от времени они по очереди взбирались на волнорез, чтобы посмотреть, не собирается ли уходить механик, и наконец увидели, как тот спускается по трапу. С этого момента действовать нужно было решительно и быстро. Выстрелы не утихали, но в их сторону никто не стрелял, и они надеялись, что их не заметили. Зомэ столкнул покрышку в воду, прыгнул вслед за ней, подплыл к дыре в молу, пролез в нее вместе с покрышкой, вылез с другой стороны, прикрепил покрышку к винту корабля и тем же путем вернулся на хасаке, после чего они сразу поплыли обратно. Море прочесывали прожектора, и, чтобы ускользнуть от их лучей, им пришлось усиленно маневрировать.

Ровно в полночь, когда они были уже недалеко от пляжа «Гордон», послышался взрыв. Они вылезли на берег, вернули хасаке на место, оделись и пошли в город. На улице Аяркон их остановили полицейские, но, поскольку документы у них были в полном порядке, никакого подозрения они не вызвали, и их отпустили. И только утром Йоси узнал причину ночной стрельбы. Оказалось, что возле железнодорожных путей англичане обнаружили группу «пальмаховцев», которые тоже запланировали на это время операцию. Просто Садэ забыл Йоси об этом предупредить.

Через два часа после взрыва в Яффо Йохай Бен-Нун потопил в хайфском порту и два других «Синдбада». Причем стоявшая перед ним задача оказалась более сложной. В порту Хайфы в это время работало много евреев, поэтому Бен-Нуну пришлось действовать с особой тщательностью и осторожностью. «В сравнении с его диверсией, — шутили Йосины товарищи, — ваша была всего лишь воскресным пикником».

Как бы там ни было, но для Йоси этот эпизод стал отличной школой. Именно тогда он понял, что смелость — это хорошо, но иногда стоит проявлять и сдержанность, и что героем можно вполне стать и без оружия. Окажись у него тогда с собой пистолет, который ему так хотелось взять, он наверняка бы стал стрелять, и в результате английские полицейские и солдаты обязательно открыли бы по нему огонь. Кроме того, даже если бы ему и удалось кого-нибудь из англичан убить, ничего, кроме мимолетного морального удовлетворения, это бы не принесло. Позднее, на «Эксодусе», когда между ним и несколькими горячими головами разгорелся спор относительно того, нужно ли применять против англичан насилие или лучше проявлять сдержанность, Йоси скажет:

— Вам, наверное, кажется, что вы все еще взрываете железные дороги и мосты. На самом же деле мы находимся сейчас на деревянной калоше, которая сделана в середине прошлого века и нагружена бывшими узниками концлагерей. Если вы будете лезть на рожон, то мы с вами, может, еще и спасемся, потому что умеем плавать. Но несколько тысяч человек, сидящих в трюме, утонут.

В 1945 году в штаб «Хаганы» поступила информация, что боевики из «Лехи» угрожают убить Хаима Вейцмана (в качестве наказания за его соглашательскую политику), и Йоси был назначен его телохранителем и связным. С этого момента он находился возле Вейцмана постоянно и стал его доверенным лицом.

Вейцман оставался одним из последних сторонников лоббизма: он по-прежнему верил в Декларацию Бальфура (к которой, судя по всему, всерьез отнеслись одни только евреи) и в то, что с англичанами можно договориться. Однако в Палестине в это время уже господствовали совсем другие, антибританские, настроения, и верх взяла партия Бен-Гуриона, который позднее, после создания государства, посадит Вейцмана в «золотую клетку», назначив его президентом.

Может возникнуть вопрос: как получилось, что Йоси Харэль — этот ученик Ицхака Садэ и сторонник Бен-Гуриона, лишенный каких бы то ни было иллюзий относительно возможности договориться с англичанами и арабами, имевший связи с идеологическими врагами Вейцмана и отправившийся в свое время к Яффским воротам, чтобы отомстить арабам за убийство евреев, — как получилось, что он так привязался к Вейцману, «аристократу» и соглашателю, верившему в переговоры? Каким образом человек, который в юности вместе со своими товарищами по молодежному движению ходил в пустыню, чтобы собственными ногами ощутить обожженную землю и посмотреть на осоедов; которому хотелось чувствовать себя своим среди глиняных черепков и скал; который верил, что является потомком древних израильских царей, а не евреев из гетто; который любил сидеть с монахами в живописных горных монастырях, смотреть на пролетающих мимо орлов и разговаривать с бедуинами на их языке, — каким образом этот молодой и энергичный человек, считавший, что лучшая оборона — это нападение, полюбил трезвомыслящего, образованного, сдержанного Вейцмана, знавшего палестинские пейзажи и дороги только из книг и почувствовавшего себя не в своей тарелке, когда приехал в Пкиин, где жили евреи, никогда не покидавшие Палестину? В тот день местные жители устроили в его честь пир, напекли пирогов, пели песни, но когда он возвращался домой, в Реховот, то сказал на идише: «Господи, какое счастье, что евреи в свое время ушли из Палестины в галут!»

Так почему же Йоси все-таки привязался к этому осторожному, печальному, а иногда даже угодливому пожилому человеку?

Может быть, это произошло потому, что детство Йоси прошло в Иерусалиме, где он научился воспринимать жизнь как единство противоположностей? Или все дело было просто в том, что он рос без матери и подсознательно искал человека, который мог бы ему ее заменить?

Неясно также, почему Вейцман так доверял Йоси. Ведь этот молодой человек прославился своим авантюризмом. Кроме того, Вейцман считал, что методы, которыми действует Йоси, слишком жестоки и не соответствуют гуманистическим идеалам сионизма. А возможно, Вейцман видел в Йоси некую замену своему погибшему на войне сыну — летчику английских военно-воздушных сил? Или Йоси подкупил его тем, что понимал, какую драму переживает этот уже начинавший угасать человек — возможно, самый крупный из сионистских лидеров того времени? Однозначно сказать трудно…

Вейцман был против нелегальной репатриации: ему не нравилось, что тысячи евреев пытаются самостоятельно добраться до берегов Палестины, и это сделало его еще более одиноким. Его единственной опорой оставалась жена Вера.

Вера говорила на иврите с сильным русским акцентом, но при этом вела себя как английская аристократка и с презрением относилась к евреям — уроженцам Палестины, которым, по ее словам, не хватало хороших манер. Как-то раз они поехали в кибуц, и она держалась там так, словно приехала на экскурсию в какое-то дикое африканское племя. Образ ее жизни тоже сильно контрастировал с типичным образом жизни тогдашних жителей Палестины. Она любила покупать дорогие вещи, и об этом ходило много разговоров. Однажды у нее порвалась сумочка из крокодиловой кожи, и Йоси сбился с ног, разыскивая в Тель-Авиве место, где ее можно было починить.

В 1946 году, незадолго до того, как Йоси расстался с Вейцманом, они поехали в Хайфу навестить брата Вейцмана Иехиэля, отца будущего президента Израиля Эзера Вейцмана.

За несколько недель до этого Шауль Авигур, с которым Йоси поддерживал постоянный контакт, сообщил ему, что в Хайфу прибывает судно «Генриетта Сольд» с репатриантами, и Йоси отправился встречать его в порт. Однако корабль был протаранен крейсером «Аякс» и захвачен англичанами. Англичане действовали очень жестко, издевались над пассажирами, и были пострадавшие.

Командовал судном друг Йоси Шмуэль Янай по прозвищу Самек. Во время Второй мировой войны «Аякс» прославился тем, что в знаменитом морском сражении одолел немецкий крейсер «Граф Шпее», в результате чего командир крейсера покончил с собой. Поэтому для Самека и его товарищей имя «Аякс» было овеяно легендой. И вот теперь солдаты с легендарного «Аякса» сражались с еврейскими репатриантами…

Йоси привел Самека к Иехиэлю и попросил его рассказать о случившемся. Увидев Хаима Вейцмана, Самек поначалу смутился, но потом освоился и начал рассказывать. Йоси видел, что Вейцман слушает как загипнотизированный и что каждое слово Самека вонзается в его сердце, как кинжал, но за все это время Вейцман не проронил ни слова. Продолжал он молчать и в машине, когда они возвращались в Реховот. И только когда они проезжали мимо холма «Гиват-Ольга», на котором англичане установили самый большой в Палестине радар для обнаружения кораблей с нелегальными репатриантами, всегда одетый с иголочки и, как правило, сдержанный Вейцман дал наконец-то выход своим эмоциям. «Почему ты не скажешь your people, чтобы они взорвали этот радар?!» — вдруг крикнул он, после чего покраснел и снова надолго умолк. Под your people Вейцман имел в виду Шауля Авигура и его людей, с которыми был связан Йоси и которых Вейцман в разговорах с ним обычно иначе не называл. Никогда до этого Йоси не слышал, чтобы Вейцман кричал.

Кстати, через некоторое время радар был действительно взорван, однако к тому времени Вейцман уже изменил свое мнение и подверг эту акцию острой критике, поскольку она взбесила англичан и те грозились нанести ответный удар.

На первый взгляд сочетание Ицхака Садэ с Вейцманом может показаться чем-то совершенно невозможным.

С одной стороны, они были в чем-то похожи. Оба любили поговорить, оба тщательно следили за своей внешностью, и оба от этого страдали; и обоих впоследствии — после создания государства — «вывели за скобки»: отстранили от активной деятельности и еще при жизни списали в архив. (Двоюродный брат Садэ, сэр Исайя Берлин, сравнил его с Гарибальди, но склонность Садэ к саморазрушению не позволила ему полностью воплотить это сравнение в жизнь.)

Однако в целом они были полной противоположностью. Вейцман был «аристократом», манера поведения которого резко контрастировала с манерой поведения палестинских халуцим, а Садэ — бывшим «человеком Книги» и талмид хахам, который хоть и стал атеистом, но так и не смог приобрести хороших манер, из-за чего казался рядом с Вейцманом дикарем и очень болезненно это воспринимал. Кроме того, Садэ, который уже в молодом возрасте выглядел стариком, был, в отличие от Вейцмана, романтиком, для которого война была познанием неведомого и возможностью превратить бессилие в силу, а также пусть и рефлексирующим, но фанатичным революционером.

Тем не менее в глазах Йоси два этих, столько разных, человека каким-то загадочным образом друг друга дополняли. Впрочем, ведь он вырос в Иерусалиме, где можно было увидеть хасидов, которые танцевали рядом с арабскими дервишами, стегавшими себя железными цепями, и слышать вопли плакальщиц на еврейском кладбище на Масличной горе на фоне криков муэдзинов. Не исключено, что именно это научило Йоси воспринимать контрасты и противоположности как нечто само собой разумеющееся и друг с другом вполне совместимое.

Как бы там ни было, но в результате у Йоси, по сути, оказалось несколько отцов: помимо настоящего, с которым он, правда, виделся крайне редко, но которого очень любил, еще четыре духовных: Садэ, Вингейт, Авигур и Вейцман.

Йоси очень хотелось принимать участие в деятельности агентства «Алия-Бет», которое занималось доставкой в Палестину нелегальных репатриантов, и он считал, что вполне для этого подходит. К такому же выводу пришел в конце концов и Шаупь Авигур, которому было поручено возглавить это трудное предприятие.

Авигур знал Йоси еще со времен «Нодедет» и Ханиты, и в характере этого иерусалимского парня, которого Вингейт прозвал The Bomber, его привлекали, с одной стороны, выдержка и сдержанность, а с другой — смелость и способность выполнять боевые задания в одиночку. Также Авигуру нравилось, что, в отличие от некоторых своих товарищей, Йоси не страдал излишней горячностью и был скорее человеком спокойным и ответственным. По мнению Авигура, это могло помочь избежать излишних трагедий.

Кроме того, Авигур уже имел возможность наблюдать Йоси в деле. В 1939 году друг детства Йоси Цви Спектор привел в Палестину судно с репатриантами «Дора», которое пристало к берегу в районе кибуца Шфаим, и Йоси прибыл туда, чтобы помочь Цви произвести выгрузку людей. Два этих сионистских ковбоя-идеалиста, не знавших тогда, что это их последняя встреча, действовали умело и слаженно, как очень дружная команда, и это произвело на Авигура впечатление.

Все это, вместе взятое, и привело его к выводу, что Йоси подходит для великой задачи спасения еврейских беженцев.

Авигур пришел к Йоси после одного трагического события, за которое он не мог себя простить и которое навсегда оставило в его сердце незаживающую рану.

В 1940 году в Хайфу прибыли два судна с репатриантами — «Пасифик» и «Милос». Они были зафрахтованы частными лицами, и на борту у них находилось в общей сложности две тысячи пятьсот человек. (Фактически кораблей было три, но третий — «Атлантик» — находился еще в пути.)

Англичане, взбешенные тем, что, вопреки запрету, евреи все-таки осмелились прибыть в Палестину, арестовали пассажиров и собирались отправить их в лагерь на остров Маврикий, известный своим тяжелым жарким климатом. С этой целью они пересадили людей на судно «Патриа». Однако когда «Патриа» уже была готова к отплытию, Авигур и люди из «Алии-Бет» решили сорвать план англичан, взорвав возле судна небольшую мину. Предполагалось, что мина чуть-чуть повредит корабль, тот не сможет выйти из порта, и, таким образом, высылка сорвется. Взрыв запланировали на время, когда полицейские начнут проводить в каютах ежедневный обыск, а пассажиров выведут на палубу для переклички. Предполагалось именно в этот момент устроить на берегу отвлекающую внимание демонстрацию, а пассажиры, воспользовавшись неразберихой, должны были попрыгать в воду и доплыть до берега. Однако все пошло не так, как планировалось.

Те, кто готовил операцию, полагали, что мина проделает в борту корабля всего лишь небольшое отверстие, но «Патриа» пострадала гораздо сильнее: она накренилась, раскололась на две части и стала тонуть. Кроме того, мина взорвалась слишком рано, когда часть людей все еще находились в каютах. Никто из готовивших операцию не предполагал, что «Патриа» была настолько ветхой, и не думал, что маленькая мина сможет нанести судну такой сильный ущерб. И никто, разумеется, не мог знать, что англичане запрут двери кают снаружи. Мало того, спасая свои жизни, они попрыгали в воду, так их и не отперев. В результате двести шестьдесят семь человек оказались в западне. Возникла давка. Люди отчаянно пытались взломать двери, но убежать из «клеток», в которых их заперли, не смогли и ушли на дно вместе с кораблем прямо у берегов Хайфы. Правда, один из пассажиров (его звали Ганс Вендель) попытался им все-таки помочь, но не успел. Вода накрыла его прежде, чем он сумел открыть хотя бы одну дверь.

Между тем от своего плана выслать прибывших на Маврикий англичане, по-прежнему полные решимости остановить еврейскую репатриацию в Палестину, не отказались. На какое-то время уцелевших пассажиров «Патрии» поместили в маленький лагерь в Атлите, расположенный возле шоссе Хайфа — Тель-Авив (где к тому времени уже сидели тысяча шестьсот сорок пять человек, прибывших на «Атлантике»), а в назначенный день за ними пришли, чтобы отвезти на ожидавший в порту корабль. Люди стали сопротивляться, и англичанам пришлось применить силу. Среди них были и такие, кому было стыдно, что с несчастными людьми, чудом оставшимися в живых во время гибели «Патрии», обращаются так жестоко, но большинство полицейских и солдат вели себя, как звери: таскали женщин за волосы, вырывали им вместе с сережками мочки ушей… «Бой» продолжался восемь часов, но силы были неравными, и в конце концов полуголых, истерзанных, истекающих кровью людей привезли в порт. На борт судна их загоняли плетками.

Путешествие на Маврикий было очень тяжелым, и, когда корабли наконец-то туда прибыли, у людей было такое ощущение, словно они очутились на далекой необитаемой планете.

В лагере мужчин и женщин разделили и более полутора лет не давали им общаться. Сделанные из листового железа стены бараков на солнце страшно раскалялись. Людей косил тиф и другие болезни…

Их освободили только 11 августа 1945 года, однако к этому времени от болезней, инфекций и издевательств англичан успело умереть сто двадцать восемь человек. На обратном пути от тяжелых ран, полученных во время пребывания в лагере, скончались еще двое.

Суровый и обычно сдержанный Авигур пережил случившееся на «Патрии» очень тяжело. Эта история стала трагедией всей его жизни — но и важным уроком на будущее. Это был аскетичный, замкнутый и невозмутимый человек, который не любил давать выход своим эмоциям, но с тех пор его постоянно мучил страх, что с детьми, которых он доставлял в Палестину, может снова произойти что-нибудь подобное. Поэтому он больше никогда не позволял себе импровизаций и впредь требовал от бойцов, осуществлявших диверсии, принимать во внимание даже самые мелкие детали.

После истории с «Патрией» руководители ишува неоднократно обращались к английским властям с петициями, в которых просили относиться к евреям, прибывающим в Палестину, более гуманно, но англичане ничего не желали слышать. «Если мы это сделаем, — говорили они, — арабы могут подумать, что мы поддались еврейскому давлению». Поэтому для Авигура каждый корабль, даже если англичане его перехватывали, был «тараном, пробивавшим иерусалимскую стену», или, точнее, стену Белой книги. Как и Бен-Гурион, он не питал иллюзий относительно возможности договориться с властями Британского мандата и начал заниматься доставкой евреев из Европы в Палестину еще в 1934 году, когда «ревизионистам» удалось зафрахтовать несколько кораблей. И хотя ему приходилось снова и снова вступать в конфликт с твердолобыми англичанами, сталкиваться с равнодушием США и других стран свободного мира, а также с противодействием части лидеров ишува, это его не останавливало. Благодаря своей интуиции, способности видеть факты во всей их наготе и полному отсутствию иллюзий он раньше других понял, что ни Соединенные Штаты (которые почти полностью закрыли свою границу для евреев), ни другие страны-союзники не собираются спасать евреев от уничтожения и что никто не видит в евреях партнеров по борьбе с нацизмом.

Когда война закончилась и начался массовый исход евреев, которым удалось уцелеть в аду Холокоста, из Европы, двери других стран — будь то Америка или Палестина — закрылись перед ними еще плотнее. Когда министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин предложил американцам принять четыреста тысяч евреев (он считал, что, с одной стороны, это позволит решить палестинскую проблему, а с другой — даст англичанам возможность остаться в Палестине и сосредоточиться на борьбе с коммунизмом, который начал распространяться на Ближнем Востоке), американцы отказались.

Во время войны цензура не позволяла предавать гласности факты, свидетельствовавшие об истреблении евреев. Такая информация квалифицировалась как помощь врагу. Поэтому ни американские газеты, ни «Голос Америки», ни Би-би-си не сообщали о том, что в лагерях и гетто происходят массовые убийства, и, как следствие, те европейские евреи, до которых немцы еще не добрались, зачастую не знали, что происходит в других местах. Голливуду было дано указание не снимать фильмов о войне, в которых бы рассказывалось о печальной участи евреев. Церковь словно в рот воды набрала. Соединенные Штаты затопила беспрецедентная волна антисемитизма. В проведенном тогда опросе более пятидесяти процентов американцев заявили, что «евреи от нас отличаются», что они представляют собой пятую колонну и что их надо ограничить в правах. Государственный департамент дал указание своим консульствам по всему миру «мариновать» евреев, обращавшихся с просьбой о визе, посредством бюрократических проволочек и крючкотворства.

Если бы Соединенные Штаты всего лишь намекнули Гитлеру, что геноцид евреев противоречит их политике и осудили Германию как преступное государство, нацисты наверняка бы вели себя более осторожно. Как известно, к протестам Запада по другим — причем менее важным — поводам они очень даже прислушивались.

Правитель Венгрии Хорти, вступивший в союз с нацистской Германией, отказался участвовать в геноциде евреев и в 1944 году был отстранен от власти. После этого в Венгрию вошли немецкие войска и началась массовая депортация евреев. Каждый день в Освенцим отправлялись составы с двенадцатью тысячами человек.

Весна в том году выдалась потрясающая. Воздух был пропитан опьяняющими ароматами цветущих деревьев.

Уничтожение евреев производилось с поразительным рвением, что неудивительно: Венгрия была верной союзницей Германии, а Красная армия уже стучалась в двери нацистской империи, границы которой быстро съеживались.

Тем временем Рузвельт, Черчилль и Сталин отказывались потребовать от немцев прекратить геноцид евреев, и не исключено, что нацисты искренне считали, будто выполняют за других «грязную работу». В том же 1944 году был опубликован резкий ультиматум министров иностранных дел Советского Союза, Великобритании и США, в котором содержалось недвусмысленное предостережение немцам, что, если они используют против граждан на оккупированных территориях газ, страны-союзницы отреагируют соответственно и используют газ при атаках на немецкие города. Однако когда еврейские организации попытались повлиять на американцев и англичан, чтобы те включили в это заявление упоминание о евреях, те отказались под предлогом (который, кстати, они использовали и раньше), что евреи якобы являются подданными вражеской стороны. То же самое произошло, когда с ультиматумом относительно использования газа обратился к немцам лично президент Рузвельт. В этом ультиматуме он заявил, что, если те используют против сил союзников газ, это вызовет аналогичный ответный удар. Однако и Рузвельт категорически отверг предложение включить в свое заявление вопрос о евреях.

В том же году английский министр иностранных дел Энтони Иден находился с визитом в Америке, и, когда представители еврейской общины попросили его помочь вывезти через Турцию несколько тысяч болгарских евреев, он ответил: «Турция по-прежнему не горит желанием оказывать помощь людям из вашего племени».

Не исключено, что отказ англичан и американцев призвать Гитлера прекратить геноцид евреев объяснялся тем, что они просто-напросто боялись, что их призыв сработает и Гитлер действительно перестанет евреев истреблять, потому что в таком случае им пришлось бы ломать голову, что с евреями делать. Однако чем бы это на самом деле ни объяснялось, факт остается фактом: в то время, когда в Освенциме убивали четыреста с лишним тысяч венгерских евреев, над этой фабрикой смерти пролетело более двух тысяч семисот английских и американских самолетов, которые бомбили — и весьма успешно — немецкие военные сооружения в этом районе, однако приказа разбомбить железнодорожные пути, по которым евреев везли на гибель, летчики так ни разу и не получили.

Такова была мрачная, уродливая и не внушавшая особых иллюзий ситуация, в которой оказались тогда преданные всем миром евреи и в которой приходилось жить и работать Йоси и его товарищам.

Всю свою жизнь Йоси предпочитал словам дела, а рассуждениям — действия. Но хотя ему и суждено было свершить деяния без преувеличения великие, о которых сегодня даже трудно рассказывать, не впадая в высокопарность, им двигали не жажда славы и не стремление сделать карьеру, а скорее тихое и с годами нараставшее возмущение действиями англичан и горячая симпатия к евреям, которые сидели в лагерях для перемещенных лиц в Европе, томились в английских лагерях на Кипре и, стремясь добраться до Палестины, готовы были преодолевать горы и плыть на ветхих кораблях. Он полагал, что именно они были истинными героями двадцатого века, и это сильно отличало Йоси от многих его товарищей по оружию, которые с презрением говорили, будто европейские евреи пассивно шли на смерть, «как скот на убой» (выражение, которое первым употребил Аба Ковнер в своей знаменитой прокламации от 1 сентября 1943 года, где призвал евреев к вооруженному восстанию), и высокомерно задавали людям, которых сами же переправляли в Палестину, вопросы типа: «А как вам, интересно, удалось остаться в живых? Вы что, сотрудничали с немцами? Были „капо“?»

Людям, пережившим Холокост, слышать это было крайне обидно. Особенно из уст тех, кто всю войну провели в относительно спокойной, по сравнению с Европой, Палестине.

 

Глава восьмая

Я хочу рассказать о человеке по имени Ицхак Л. Его имя вряд ли встретится вам на страницах учебников истории, поскольку, с точки зрения историков, его судьба особого интереса не представляет.

Ицхак (которого также называли Яцек) был светлоглазым человеком небольшого роста, чьи жесткие волосы поседели, когда он был еще мальчиком.

Он прибыл в Палестину на пароходе «Кнессет-Исраэль», командиром которого был Йоси Харэль, и никто из его соседей по поселку не понимал, почему он поставил забор из колючей проволоки вокруг своего огорода.

Во время войны ему удалось бежать из концлагеря Маутхаузен, и он прятался в лесу. Жил он там впроголодь, но зато с ним много чего произошло. Например, он повстречал обозленную на весь свет женщину, у которой немцы убили сына, и она стала для него чем-то вроде куска обгоревшей ткани, в которую он завернулся, чтобы спастись от холода. Когда он с ней спал, ему было стыдно, что он продолжает жить, тогда как его отец погиб, но в результате, словно бросив вызов судьбе, женщина забеременела и прямо в лесу родила девочку. Однако вскоре эту девочку застрелил польский партизан, у которого они попросили о помощи. Самим им, правда, удалось убежать, но в конце концов женщина умерла от истощения. После долгих скитаний Ицхак добрался до югославского порта Бакар и сел там на «Кнессет-Исраэль», направлявшийся в Палестину. Во время плавания он помог Йоси (которого знал под именем Амнон) поставить детский спектакль, где звучали песни и стихи еврейской Палестины, которых он никогда раньше не слышал.

Когда этот «корабль мертвецов» прибыл в Хайфу, солдаты его величества арестовали Ицхака, снова — как когда-то в немецком лагере — избили и, раненого, отправили на Кипр, откуда он освободился только через шесть месяцев. К счастью, при освобождении он получил сертификат, дававший ему право на въезд в Палестину.

Когда Ицхак плыл на «Кнессет-Исраэль», то познакомился там с женщиной по имени Малька. Она оказалась подругой детства женщины, с которой он жил в лесу. Малька потеряла мужа и дочь, и они решили пожениться. По их словам, жить вдвоем было дешевле. Малька говорила, что любовь — это роскошь, которую могут позволить себе только богатые, но не исключено, что они друг друга действительно любили. Как бы там ни было, но они поженились, у них родился сын, и они берегли его как зеницу ока.

Ицхак устроился работать на фирму «Тнува», сделал там карьеру и скопил кое-какие деньги. Незадолго до начала Шестидневной войны сына взяли в армию, а на следующий день Ицхак пошел на море. Он сказал, что идет купаться, но почему-то надел на руку часы. Назавтра его жена нашла письмо, в котором говорилось:

Дорогая Малька!

Яцек.

Все мои дети умирают. Когда на «Кнессет-Исраэль» кто-нибудь заболевал, Амнон брал мегафон и кричал: «Нам тут болеть нельзя!» Поэтому скажи нашему сыну, что ему ни в коем случае нельзя погибать на войне. Не забывай поливать палисадник и не сноси забор из колючей проволоки: враг может прийти в любой момент.

Сынок, сейчас ровно пять часов вечера. Ты — все, что у меня осталось.

Французский журналист и участник Сопротивления Франсуа Жан Арморан (позднее при загадочных обстоятельствах погибший в авиакатастрофе) следил за деятельностью агентства «Алия-Бет» очень пристально. Он собственными глазами видел временные лагеря, которые организовывала «Брэха», и наблюдал за тем, как готовились к отплытию корабли с репатриантами, в том числе — «Кнессет-Исраэль» (в Югославии) и «Эксодус» (во Франции). Арморан считал Палестину родиной евреев, и поэтому их борьба с англичанами за право там жить была в его глазах продолжением, только другими средствами, борьбы с нацистскими оккупантами, в которой за несколько лет до этого принимал участие он сам. Он говорил, что евреи — этот «горючий», как он мрачно шутил, народ — используют все возможные пути и лазейки, только бы выбраться с континента, где были сожжены миллионы их собратьев, как будто боятся, что вот-вот печи запылают снова. «Вздрагивая от лая собак и старательно обходя стороной полицейских, — писал Арморан, — они идут ночью, а днем — ползут, словно черви, и у них есть свой тайный язык. Ибо после того, что пережили эти люди, они больше никому не доверяют».

Шауль Авигур поручил Йоси отправиться в Грецию, чтобы подготовить к отплытию пароход «Кнессет-Исраэль» и доставить на нем в Палестину очередную партию нелегальных репатриантов.

Европа, куда приехал Йоси, лежала в руинах, и по ней, как стаи шакалов, скитались тысячи неприкаянных людей, многим из которых просто некуда было податься. Они обманывали власти, незаконно переходили границы европейских государств, продавали, покупали, воровали и, чтобы выжить, дрались друг с другом, как дикие звери. Далеко не все коллеги Йоси по агентству «Алия-Бет» — в отличие от него самого — испытывали к этим людям симпатию. Не все из них были способны понять, что в Освенциме, Берген-Бельзене и Треблинке заключенных обучали отнюдь не хорошим манерам.

Отец Иегошуа М. (который был на «Кнессет-Исраэль» кочегаром) поджег собственный дом и сгорел в нем заживо, но Иегошуа удалось убежать в лес. Там он повстречался с тремя мальчиками, и они выкопали себе землянку. Они сделали себе сандалии из березовой коры, а чтобы прокормиться, собирали в лесу грибы, воровали в расположенном поблизости городке продукты, а у окрестных крестьян — отруби, которыми те кормили свиней. Так они прожили целый год, надеясь, что их найдут и возьмут к себе партизаны. Однако когда те их действительно нашли, то отказались взять с собой, сказав, что они слишком маленькие, и выдали немцам. Иегошуа снова удалось убежать, но он видел, как на дереве повесили двух его товарищей. Мальчика спас какой-то крестьянин, который случайно на него наткнулся, и некоторое время Иегошуа проработал у него на ферме. Потом он оказался в трудовом лагере для неевреев, где работал в швейной мастерской, а затем повстречался с группой евреев с Кавказа, которые сбежали из немецкого лагеря. Они хотели вернуться на родину, но это оказалось невозможно. Тогда они пересекли заснеженные горы и попали в Италию, оттуда отправились в Югославию, и там сели на «Кнессет-Исраэль». Затем Иегошуа оказался на Кипре, участвовал там в рытье туннеля под лагерной оградой, прибыл в Хайфу, но, не успев увидеть ни одного дома, магазина или газетного киоска, был прямо в порту завербован в армию. От него потребовали сдать все его нехитрое имущество, которое состояло из колец, сигарет и презервативов, посадили на грузовик, нагруженный продуктами, и куда-то повезли. Но поскольку дело было в субботу, по дороге ему пришлось стрелять в воздух, чтобы разогнать религиозных евреев, которые громко возмущались тем, что солдаты нарушают священный день. В результате первое, что он сумел толком в Палестине разглядеть, был военный лагерь в Црифине. Позднее он воевал в Неби-Йоша и участвовал в захвате Яффо, а после войны осел в маленьком поселке в центре страны. Образования у него не было, но в лесу он научился делать обувь и поэтому стал сапожником.

Маленькая, но важная история

Через год после истории с «Эксодусом» и через некоторое время после того, как Йоси привез на двух кораблях более чем пятнадцать тысяч репатриантов (тогда уже вовсю бушевала Война за независимость, в страну вторглись несколько арабских государств и погибли тысячи людей), — Бен-Гурион вызвал Йоси к себе и попросил его вместе с Моше Даяном выполнить одну благородную и важную миссию: отвезти тело покойного Мики Стоуна (Давида Маркуса) в США, в Вест-Пойнт, где предполагалось его похоронить. Прекрасный американский офицер, сражавшийся во время Второй мировой войны с нацистами, Стоун был приглашен, чтобы помочь в организации нарождающейся израильской армии, но по нелепой случайности погиб.

Бен-Гурион отнюдь не случайно выбрал для этой миссии двух таких разных людей — хитрого, склонного к депрессиям и похожего на свирепую пантеру Моше Даяна, с одной стороны, и отчаянно смелого, но в то же время чувствительного и доброго Йоси Харэля — с другой. Он считал, что из таких людей как раз и должна состоять израильская армия.

Йоси познакомился с Даяном за несколько лет до этого случая, когда они учились в Кфар-Виткин на курсах командиров полевых рот, которые проводил Ицхак Садэ. Там обучались лучшие из лучших, всего около сорока человек, и, кроме Даяна, Йоси познакомился там также с Игалем Алоном.

Оба они — и Даян, и Алон — были на курсах отличниками, и оба выглядели как два феллаха, выросшие прямо из земли (в отличие от него самого и его товарищей по «Нодедет», детство которых прошло среди скал и гор). Правда, Алон — основательный, способный к быстрому анализу и похожий на бедуина из пустыни — казался Йоси более серьезным и ответственным и был натурой более открытой, тогда как уроженец Нахалаля Даян был обычно молчаливым и погруженным в себя. Но при этом Йоси ценил Даяна за смелость, хитрость, умение нестандартно мыслить и здоровое чувство юмора. Плюс к тому Даян был проказником. В частности, он оказался настоящими докой по части воровства арбузов и умел мастерски разрубать их штыком. Впрочем, за шутками и шалостями этого человека уже тогда чувствовалась тайная внутренняя сила, а в его поведении было нечто царственное, напоминавшее повадки дикого леопарда из долины.

С Рут Шварц, которая впоследствии стала женой Даяна, Йоси был знаком еще с юных лет: в Иерусалиме они вместе состояли в «Легионе бойскаутов».

В 1938 году, когда он был инструктором на курсах для командиров взводов в Ханите, Рут неожиданно туда приехала и поселилась в палатке у лучшего друга детства Даяна красавца Нахмана Бецера. Однако через несколько дней в Ханите вдруг объявился Даян. Выскочив из пикапа, на котором приехал, он с едва сдерживаемым гневом сразу же направился к их палатке, вывел оттуда Рут, затолкал ее в машину и стремительно умчался. И хотя за все это время он не сказал ни единого слова и все это происходило словно в немом кино, по его лицу, которое Йоси успел увидеть только в профиль, можно было легко догадаться, что творилось у него в душе.

Чтобы Даян и Йоси могли выполнить миссию, возложенную на них Бен-Гурионом, достойно и с честью, они должны были выглядеть как настоящие военные и иметь воинские звания не ниже звания покойного Стоуна; поэтому каждому из них в срочном порядке присвоили чин полковника. Однако в израильской армии, которую они должны были представлять в США, военной формы еще не было, и им пришлось отправиться в магазин одежды на улице Алленби в Тель-Авиве. Там они купили себе черные брюки, рубашки и береты, а также костюмы цвета хаки, которые, как им показалось, могли сойти за офицерскую форму, однако с погонами возникла загвоздка. Бен-Гурион дал им эскиз погонов, который нарисовал по его просьбе один художник, но самолет в Париж уже ждал их на аэродроме в Хацоре, и времени на изготовление погонов не оставалось. Поэтому Даян попросил Бен-Гуриона разрешить им взять с собою Рут, чтобы она сшила им погоны по дороге.

Самолет, на котором они летели, был грузовым, и сиденья в нем отсутствовали, поэтому им пришлось сидеть на каком-то ящике, который всю дорогу ужасно трясло, а когда самолет проваливался в воздушную яму, его к тому же еще и подбрасывало. Гроб всю дорогу тоже трясло и раскачивало, и было слышно, как тело покойника ударяется о стенки. Один раз им даже показалось, что он что-то сказал.

К тому времени, как они прибыли в Бостон, Рут успела сшить уже семь погонов, а когда приехали в Нью-Йорк, закончила и последний, восьмой.

В Вест-Пойнте перед похоронами были устроены поминки с обильным угощением, и Йоси понравились слова, сказанные о Стоуне его товарищами.

После поминок гроб повезли на кладбище. За гробом двигалась процессия, во главе которой шли два первых офицера в израильской военной форме, ступившие на американскую землю, — Моше Даян и Йоси Харэль.

Они хотели накрыть гроб израильским бело-голубым флагом, но американцы с этим не согласились и накрыли его собственным, звездно-полосатым.

Почетный караул встал по стойке «смирно», вскинул ружья и дал залп в воздух.

Строгий, но изысканный ритуал похорон произвел на Йоси незабываемое впечатление.

Когда они вернулись из Вест-Пойнта в Нью-Йорк, Тедди Колек, который отвечал за закупку оружия для «Хаганы», попросил их задержаться на неделю, чтобы проэкзаменовать инструкторов и офицеров-евреев, изъявивших желание служить в израильской армии.

Самым странным из американских добровольцев, которых им пришлось экзаменовать, был некто майор Авраам Баум.

Во время Второй мировой войны он был офицером бронетанковых войск, и однажды, во Франции, ему поручили освободить лагерь американских военнопленных, находившийся примерно на расстоянии двухсот километров за линией фронта. Открыв огонь из всех пушек одновременно, бронетанковая рота Баума прорвала вражеские укрепления, на бешеной скорости домчалась до лагеря и, захватив немцев врасплох, освободила американцев. На следующий день Баум был ранен, а генерал Джордж Паттон наградил его одной из самых высших наград американской армии.

На экзамене Баум сказал:

— Когда твои танки или бронетранспортеры доходят до цели, надо атаковать противника внезапно и с полной огневой мощью. Нужно палить сразу во всех направлениях, а главное, мчаться на максимальной скорости. Тогда перед тобой не устоит никакой враг.

На следующий день пришла телеграмма от Бен-Гуриона, в которой Даяну предписывалось вернуться домой и принять командование 89-м полком, стоявшим в Тель-Литвински (ныне Тель-Ашомер). Когда этот полк штурмом брал Лод и Рамлу, в голове у Даяна, как эхо, звучали слова Баума, и он действовал жестко, смело и даже нагло.

 

Глава девятая

Итак, как мы помним, Шауль Авигур поручил Йоси отправиться в Грецию. Помимо всего прочего в его задачу входило доставить туда два чемодана с золотыми слитками и две коробки из-под табака с золотыми соверенами.

В то время Йоси все еще был адъютантом и телохранителем профессора Хаима Вейцмана и плюс к тому его связным с «Хаганой», но, когда он получил задание Авигура, со всех этих постов ему пришлось уйти.

Ни иностранного паспорта, ни других документов он с собой взять не мог, поэтому вынужден был уезжать из страны тайно — на маленькой лодке с хайфского пляжа «Бат-Галим».

Как только лодка вышла из Хайфского залива и оказалась в открытом море, Йоси подобрало специально зафрахтованное грузовое судно. Капитаном судна был опытный моряк-еврей, а механик, матрос и сын матроса (который ему помогал) были арабами, однако ни еврей, ни арабы лишних вопросов не задавали. «После стольких лет на море, — сказал ему капитан, — поневоле становишься глухим и немым как рыба».

Конечным пунктом их назначения был греческий порт Пирей, но, чтобы об истинной причине их прибытия никто не догадался, следовало для отвода глаз взять на борт какой-нибудь груз, и с этой целью они сделали остановку на Кипре, в Фамагусте. Капитан предложил купить баллоны с кислородом, и Йоси купил целых тридцать штук — все, что было у продавца. Однако этого было недостаточно — грузовые корабли не отправляют только для того, чтобы перевезти тридцать баллонов с кислородом. И тут Йоси вспомнил, что когда-то из Яффо в Иерусалим привозили гравий, который арабы называли «хафаф», и, решив, что это отличная идея, загрузил корабль мешками с гравием.

Там же, в Фамагусте, Йоси разговорился с местным жителем и узнал от него, что англичане строят на Кипре лагерь и, по-видимому, туда скоро привезут евреев. Он попытался выудить дополнительные подробности у одного продавца хозтоваров, но тот оказался человеком подозрительным, и многого из него выжать не удалось. Тем не менее и он подтвердил, что англичане начали строить на острове большой лагерь для евреев.

Перед самым отплытием к ним подошел молодой греческий офицер и спросил, не смогут ли они подбросить его до Пирея. Греческий офицер мог стать для них неплохим прикрытием, и Йоси с радостью согласился.

Ночью офицер напился, сделался разговорчивым и среди прочего пробормотал, что море буквально кишит евреями и тот, кто их поймает, сможет получить от англичан гораздо больше, чем за обычную рыбу.

Штормило. Йоси сидел на носу, смотрел на красивых и ловких дельфинов, которые плыли по обе стороны корабля со скоростью, превышавшей их собственную, и размышлял о том, что сказал ему греческий офицер. «Если это и в самом деле „рыбалка“, а евреи — „рыбы“, — думал он, — значит, моя задача состоит в том, чтобы опередить англичан и выловить этих „рыб“ первым».

Когда они доплыли до греческого архипелага Додеканес, состоящего из двенадцати островов, море все еще оставалось неспокойным и им пришлось плыть в опасной близости к берегу, в результате чего корабль сел на мель и едва не вышел из строя. Кроме того, им пришлось высадиться на одном из островов архипелага и провести там несколько дней, чтобы закупить продукты. Одним словом, вместо запланированных четырех дней они прибыли в Пирей только через три недели, а поскольку в течение всего этого времени у них не было связи ни с Палестиной, ни с Грецией, его коллеги по агентству «Алия-Бет» не знали, что и думать.

В порту Пирея их встретил буксир, на борту которого находился сотрудник «Алии-Бет». Он представился Йоси как «капитан Йорго» и взял на себя все переговоры с таможенниками. Правда, увидев на борту греческого офицера, он поначалу растерялся, но быстро нашелся и объяснил таможенникам, что офицер просто нуждался в помощи и что Йоси ему эту помощь оказал. Самого Йоси при этом он представил таможенникам как итальянца.

Йорго оказался неразговорчивым. Он отвел Йоси в какое-то полутемное кафе, сказал, что скоро за ним вернется, взял чемоданы с золотом и ушел, и, пока Йоси его ждал, произошла маленькая неприятность. Один из официантов споткнулся и свалил коробки с соверенами, лежавшие на столе, на пол, в результате чего монеты раскатились по всему кафе, и Йоси пришлось на четвереньках ползать по полу, чтобы их собрать. К счастью, посетителей кафе это нисколько не заинтересовало. Во всяком случае, никто из них со своего места не встал и ничего вслух не сказал. По-видимому, в бедном послевоенном городе золото, валяющееся на полу, было чем-то настолько невероятным, что люди попросту не поверили своим глазам.

Через некоторое время Йорго вернулся и отвез Йоси в штаб агентства «Алия-Бет». Он располагался в довольно жалкого вида съемной квартире, стены которой были обклеены старыми выцветшими обоями. Там Йоси уже ждали Яни Авидов и Биньямин Ерушалми.

Ерушалми, отвечавший за подготовку кораблей с нелегальными репатриантами, был личностью героической, и о нем ходили легенды, но для более подробного рассказа об этом человеке, как и о многих других упоминаемых на этих страницах людях, понадобилась бы отдельная книга.

Йоси рассказал Авидову и Ерушалми о том, что узнал в Фамагусте — про лагерь, который англичане строят на Кипре, — и эта информация была немедленно передана телеграфом в Палестину.

Документов ни у кого из них с собой не было, но они все же отправились в порт.

Огромный порт Пирея был одним из самых больших кладбищ кораблей в мире. В нем стояли сотни списанных судов, остовы которых походили на огромные скелеты, и среди них было легко спрятать корабли «Алии-Бет».

Как и Йорго, Авидов и Ерушалми говорили мало. Они показали Йоси два судна, за которые предполагалось заплатить привезенным им золотом. Одно из них называлось «Анна-Люсита» — или, сокращенно, «Анна» — и было построено в 1892 году. Оно прибыло в Грецию с грузом древесины из Южной Америки. Второе судно называлось «Атина». В 1945 году оно затонуло, но его удалось поднять со дна. Соленая вода «проела» днище, весь корпус был покрыт толстым слоем ржавчины. Однако к тому моменту, как Йоси и его коллеги прибыли в порт, оба корабля уже начали приводить в порядок и к причалу то и дело подъезжали машины с материалами и оборудованием — досками, шурупами, гвоздями, вентиляторами и так далее.

Вскоре в Пирей прилетел Мойше Перельман, служивший офицером в английской разведке, и привез с собой фальшивые удостоверения и бланки. Йоси получил наконец-то «заграничный паспорт», и были изготовлены фальшивые судовые документы. Кроме того, Мойше привез разобранную на части рацию, которая была достаточно мощной, чтобы поддерживать связь с Парижем и Тель-Авивом. Ее собрал радиотехник Авраам Лисовский. А еще через какое-то время им на помощь прибыли люди из организации «Брэха», которые к тому времени — совместно с сотрудниками агентства «Алия-Бет» — уже успели подготовить к отправке две партии евреев, прибывших из Венгрии, Чехии и других мест и ожидавших своей участи во временных лагерях возле Загреба и Белграда.

К сожалению, под давлением англичан итальянские власти, которые раньше охотно сотрудничали с агентством «Алия-Бет» (благодаря чему удалось отправить в Палестину не один корабль), вдруг расхотели им помогать. Как и французские власти. С одной стороны, они, как и итальянцы, не хотели неприятностей с англичанами, а с другой — безработица во Франции волновала их куда больше, чем судьба евреев и их желание добраться до Палестины. Не особенно хотели связываться с англичанами и греки. К тому же все европейские правительства находились тогда в процессе формирования. В результате у агентства «Алия-Бет» не оставалось другого выхода, кроме как устанавливать связи со странами коммунистического блока, в частности с Югославией и Чехословакией. Правда, эти страны тоже поначалу побаивались помогать евреям, поскольку Великобритания ясно дала им понять (как и многим другим государствам), что ее отношения с ними будут зависеть от их позиции по еврейскому вопросу. Прошли те времена, когда англичане плакали, видя в освобождаемых лагерях смерти чудовищные картины геноцида евреев. Теперь их сочувствие к евреям сменилось жаждой арабской нефти, и, чтобы умиротворить арабов, они были готовы на все, лишь бы помешать евреям, уцелевшим во время Холокоста, добраться до Палестины. Однако на Югославию и Чехословакию надавил Советский Союз, который считал, что помощь палестинским евреям позволит коммунистам нанести удар по Британской империи.

«Анна» (которая впоследствии будет переименована в «Кнессет-Исраэль») имела водоизмещение 1800 тонн и, несмотря на свой почтенный возраст, казалась Йоси и его товарищам столь же большой и красивой, как и «Куин Мэри».

Тем временем в югославских лагерях ждали своей участи люди, которые забыли свои настоящие имена и привыкли считать себя номерами, вытатуированными у них на руках, или откликаться на имена, которые значились в их фальшивых паспортах.

Раньше евреи, желавшие попасть в Палестину, стремились добраться до портов Средиземного моря, но, когда прошел слух, что эти порты один за другим для них закрываются, они устремились к берегам Адриатического.

Некоторые европейские евреи после войны вернулись на родину и даже сумели прижиться (в первую очередь во Франции), но в большинстве стран, которые были оккупированы нацистами и откуда их отправляли в лагеря — как, например, в Польше, Латвии и Бельгии, — атмосфера была крайне враждебной. И хотя некоторые из вернувшихся все равно хотели остаться дома, многие мечтали эмигрировать в Америку или в Австралию.

Если некоторым неевреям и было куда возвращаться, то большинству идти оказалось просто некуда. Поэтому сионизм стал для них не идеологией, а скорее инструментом обретения нового дома, в чем, возможно, и заключался секрет его притягательности. Они хотели покинуть оскверненный и выжженный континент, ставший для их родственников и собратьев братской могилой, и знали, что единственное, что отделяет их от потенциальной новой родины, — это море. Правда, Палестина представлялась многим из них чем-то неведомым и пугающим, но это было место, которое могло стать для них вторым домом, и они знали, что ключ от этого дома находился в пределах их досягаемости.

Лагерь возле Загреба уже давно был переполнен и не мог вместить всех желающих, но люди все прибывали и прибывали. Появились проблемы с дисциплиной. Положение день ото дня становилось тяжелее, холод усиливался, и многие уже начали терять надежду. Людям начинало казаться, что они уже никогда оттуда не выберутся…

Чтобы подготовить «Анну» к отплытию, Йоси и его товарищам приходилось работать практически без перерывов. Все знали, что в лагерях томятся тысячи людей, и это их подгоняло. Плюс к тому, их поторапливали люди из «Брэха» и TTG. (Аббревиатурой TTG, которая расшифровывалась как «Тилхес тизи гешефтн», то есть «Афера „Поцелуй меня в зад“», они в шутку называли между собой организованную еврейским подпольем в Европе фальшивую, якобы английскую, военную часть, которая официально именовалась «Отдел по перевозке № 176» и о существовании которой сами англичане не подозревали. В разное время в этой части «служило» от сорока до пятидесяти человек. Люди из TTG носили английскую военную форму с медалями и офицерскими погонами, имели звания «капитанов» и «полковников», были снабжены фальшивыми военными документами и печатями, ездили на военных машинах, нагло разгуливали по английским военным базам и лагерям и чем могли помогали евреям, пережившим Холокост. Кроме того, по фальшивым накладным они получали на английских складах сахар, муку и бензин, продавали все это добро на черном рынке, а на вырученные деньги агентство «Алия-Бет» приобретало корабли и необходимое оборудование. В TTG состояли многие из бойцов так называемой Еврейской бригады, и эта подпольная организация — которую англичане, кстати, так и не вычислили — просуществовала целых два года.)

Одним словом, время поджимало, и сон считался роскошью. Кроме того, их подгоняло сознание, что вокруг рыскали английские шпики.

Йоси (как, впрочем, и Биньямин Ерушалми) работал буквально сутками напролет: разрабатывал логистику, контролировал работу плотников и электриков, занимался другими организационными вопросами, однако, помимо решения организационных проблем, и ему, и Биньямину пришлось осваивать практически с нуля совершенно новую для них специальность — судостроение. Дело в том, что им необходимо было перестроить «Анну» так, чтобы она могла вместить как минимум три тысячи человек. Однако, к сожалению, никакого опыта строительства судов Йоси с собой из Палестины не привез. В багаже, с которым он приехал, лежали только бананы, мандарины, инжир, шоколад, Танах, сборники стихов Натана Альтермана и Ханы Сенеш, а также роман «Сорок дней Мусы-Дага».

Между тем «Анне» — этой «Куин Мэри» для бедных — было уже за пятьдесят, и она являла собой не туристический лайнер, а жалкое корыто, поэтому, чтобы подготовить ее к плаванию, требовалось многое сделать.

Нужно было соорудить нары в восемь этажей, а чтобы люди могли на них взбираться, возвести высокие лестницы. Кроме того, между рядами нар следовало оставить достаточно широкие проходы. Подсчеты показали, что на каждого пассажира на этих нарах можно выделить не более пятидесяти сантиметров. Кроме того, между нарами и машинным отделением следовало построить перегородку, иначе в зоне нар стояла бы нестерпимая жара.

В самом машинном отделении предстояло сделать отверстия, через которые могли бы вылетать наружу облака угольной пыли.

Нужно было оборудовать вентиляцию, достаточную для пространства, где находится несколько тысяч человек.

Нужно было предусмотреть места для матросов, провести водопровод и канализацию.

Нужно было заранее приготовиться к тому, что туалетов не хватит из-за ограниченного места на палубе.

Нужно было решить, где складировать воду и продукты, и оборудовать пункты раздачи пищи.

Нужно было оставить на палубе место, где пассажиры могли бы (хоть один час в сутки) прогуливаться.

Нужно было придумать, как избежать давки, когда пассажирам, желающим сходить в туалет, получить паек, помыться или подышать воздухом, придется подниматься из трюма на палубу, а затем спускаться обратно в трюм. По подсчетам Йоси и Биньямина выходило, что такое перемещение будет происходить примерно четырнадцать тысяч раз в день, и они решили, что люди должны подниматься и спускаться организованными группами и за этим процессом должны наблюдать специально назначенные дежурные.

Нужно было сделать так, чтобы на одном борту не оказалось одновременно слишком большое количество людей, поскольку это могло привести к опасному крену: ведь водоизмещение корабля равнялось всего 1800 тоннам, а ожидаемый общий вес пассажиров составит не менее ста восемьдесят-двухсот тонн.

Нужно было для обеспечения порядка создать нечто вроде корабельной «полиции», в которую было решено набрать выходцев из разных стран.

И нужно было заранее продумать, куда помещать и как лечить заболевших.

Одним словом, Йоси и Биньямину предстояло решить одновременно много очень сложных задач.

Кстати, было решено не брать на борт беременных женщин, хотя все понимали, что отказывать им будет непросто. В самом деле: как отказать женщине, которая два года бродила по горам и которой больше некуда идти? Как сказать ей, что она сможет сесть на корабль только после того, как родит? Не на пристани же ей рожать…

Хотя Йоси и не говорил по-гречески, в процессе подготовки «Анны» к плаванию ему волей-неволей приходилось вступать в контакт с местными рабочими. Некоторые из них чувствовали, что участвуют в чем-то подозрительном, а кое-кто и вовсе был подкуплен англичанами и занимался доносительством, поэтому Йоси, чтобы не слишком сильно мозолить им глаза, время от времени уезжал в Афины, где ночевал попеременно на одной из двух снятых агентством «Алия-Бет» квартир. Кроме того, ему приходилось регулярно менять документы, а также, чтобы не слишком выделяться из общей массы, ходить с товарищами в кино и ночные клубы. Он до сих пор помнит размалеванные лица портовых проституток, которых увидел там впервые: их вид поначалу произвел на него, пуритански воспитанного уроженца Палестины, шокирующее впечатление. Но, даже сидя с друзьями в каком-нибудь клубе, Йоси не чувствовал себя в безопасности и, вместо того чтобы пить и развлекаться, думал о путях отхода в случае облавы, и представлял себе, как они выпрыгнут из окна и побегут по закоулкам, кишащим голодными ворами, готовыми на все, лишь бы выжить в полуразрушенном войной городе, где печки топили лошадиным навозом, поскольку угля не хватало.

В ходе подготовки к отплытию Йоси приходилось заниматься самыми разнообразными делами — например, складированием консервов, «позаимствованных» на военных английских складах, — а однажды ему довелось иметь дело с профессиональными фальшивомонетчиками. Это была группа евреев, которые выжили в лагерях смерти только благодаря тому, что, по заданию немцев, в рамках экономической войны, которую те вели против стран-союзниц, занимались подделкой английских банкнот, а после войны стали зарабатывать на жизнь подделкой документов и другими темными делишками. Как правило, они селились рядом с лагерями для перемещенных лиц или возле портов, где было много потенциальных клиентов. Йоси смотрел, как они старательно и сосредоточенно вырисовывают фальшивые бумажки — а делали они это великолепно, — и размышлял о том, что ожидало его в недалеком будущем.

Впоследствии, когда на заседании Еврейского агентства обсуждался вопрос о судьбе «Кнессет-Исраэль», Гиора Юспеталь презрительно назвал его «плавучим домом престарелых». Для него, как и для некоторых других руководителей еврейского ишува в Палестине, существовало два Холокоста — «хороший», в котором мужественно сражались с нацистами узники еврейских гетто, и «плохой», в котором часть евреев погибла, а часть непонятно каким образом осталась в живых. Некоторые высокомерные уроженцы Палестины открыто выражали недоумение тем, что евреи, которых убивали и унижали, не оказывали сопротивления. Давид Шалтиэль, который во время Войны за независимость командовал иерусалимским гарнизоном, говорил, что выживших нельзя жалеть в принципе, ибо они уцелели только потому, что были эгоистами и беспокоились исключительно о себе. А еще один из политических лидеров ишува, видевший, как пассажиры «Кнессет-Исраэль» дрались с англичанами, брезгливо заявил: «Кучка стариков и сопливых детишек из какого-то занюханного местечка. Только их нам здесь и не хватало».

Даже Бен-Гурион — эта воистину трагическая фигура еврейской истории, этот «большевик», утративший веру в коммунизм, религиозный фанатик, не веровавший в Бога и не имевший духовного наставника, человек, чью душу раздирали противоречия и в чьем сознании причудливым образом перемешались гетто, пустыня и мечты о царстве, — даже он, как и многие другие в Палестине, не всегда понимал, что катастрофа, постигшая европейских евреев, стала возможна благодаря беспримерной методичности, с которой работал конвейер смерти. И хотя в конечном счете Бен-Гурион все-таки осознал, что евреи Европы были бессильны и не могли оказать сопротивления нацистам, что их трагедия является обвинением не только всему остальному миру, закрывшему на нее глаза, но и тем заносчивым палестинским евреям, которые не хотели ничего видеть и слышать и не понимали исторических обстоятельств, которые сделали ее возможной (об этом свидетельствуют его слова: «нельзя забывать, что те, кто выжил в лагерях смерти, — обвинители, тогда как мы — обвиняемые»), — даже он однажды не сдержался и заносчиво заявил: «В Палестине не могло случиться того, что произошло в Польше. Нас бы тут в синагогах не перерезали».

От отца и своих предков Йоси унаследовал практицизм и здоровое трезвомыслие. Он никогда не плыл вместе с другими по течению, и его не привлекал дешевый героизм. Когда его учитель Ицхак Садэ расформировал «полевые роты» (созданные на основе «Нодедет» во время похода на Ханиту) и начал создавать «Пальмах», Йоси выступил на стороне Бен-Гуриона, который был решительно против создания чересчур воинственной и слишком «социалистической» армии. И хотя Вингейт его тогда поддержал, это стоило ему утраты покровительства Садэ.

От природы Йоси был «одиноким волком», и, возможно, именно поэтому он лучше других смог понять евреев, переживших Холокост. Их судьбы словно затрагивали какие-то тайные струны его души. Он никогда не презирал этих жалких с виду людей, но понимал, насколько они несчастны, и искренне их жалел.

Коренной иерусалимец, бесстрашный любитель приключений, он по-настоящему любил этих сломленных судьбой людей. Его не смущали ни их испуганные глаза, ни их циничный смех, ни мучившие их по ночам кошмары. В какой-то момент этот сабра в шестом поколении, этот боец Вингейта, участвовавший в походе на Ханиту, как будто сам превратился в гонимого всеми европейского «жида», трагедию которого многие палестинские евреи так и не сумели полностью понять вплоть до суда над Эйхманом.

Возможно, только такой человек, как Йоси, испытавший на себе, что такое предательство, мог стоять на ступеньках, ведущих в трюм корабля, набитый людьми словно сардинами, и слушать, как они стонут и бормочут во сне, будто заново переживают весь тот кошмар, через который им пришлось пройти.

И наверное, в этом как раз и состоит главная причина, по которой я решил написать о нем книгу.

 

Глава десятая

В прекрасном документальном фильме Хаима Гури «Последнее море» Хаим Рафаэль говорит:

— Я не верил, что мы выживем, но знал, что если все-таки выживу, то буду жить, чтобы рассказывать людям о том, что с нами случилось. И еще для того, чтобы до отвала наесться хлебом.

А еще один из бывших узников концлагерей говорит:

— Когда нас освободили, я был полуживой, худой, как спичка, и с ног до головы покрыт вшами. Я сел — прямо так, в лагерной одежде — и за один присест уничтожил целую буханку хлеба. И так объелся, что чуть не умер.

Корабли все еще не были готовы к отплытию, строительных материалов не хватало, и все трудились не покладая рук. Чтобы решить тот или иной вопрос, приходилось постоянно импровизировать, а тут еще греческие моряки, которые должны были работать на судах, каким-то образом узнали, что речь идет о перевозке нелегальных иммигрантов, и неожиданно заявили, что отказываются. Даже взятка не помогла. Правда, капитан, которого звали Коста, в конце концов вроде бы согласился, однако, получив деньги, сбежал. (Через несколько лет он объявится в Джедде, где будет командовать флотом Саудовской Аравии.) В результате пришлось набирать новые команды. После долгих поисков и переговоров их сформировали из жителей отдаленных деревень. Однако и эти люди оказались с характером. Они потребовали гарантий, что их высадят возле одного из островов. Пришлось им это пообещать.

Но тут возникла новая проблема. Внезапно объявился Йорго и сообщил, что англичане пронюхали про их план и в полночь намерены устроить облаву. Вскоре эту информацию подтвердил и примчавшийся к ним в гостиницу английский журналист еврейского происхождения Джон Кимхи. По его словам, англичане решили изменить правила игры и в нарушение международных морских законов задержать оба корабля прямо в порту.

Биньямин, Йоси и все, кто мог двигаться, срочно упаковали свои пожитки, погрузили на корабли рации, водопроводные краны, доски, гвозди и болты, и в десять вечера, под покровом темноты, оба судна отошли от причала. Ерушалми командовал «Анной», а Харэль — «Атиной». На их счастье, англичане не знали, что корабли направляются в Югославию, и ждали их у другого выхода из порта — там, откуда суда отплывают в восточном направлении. В результате, когда до вступления в силу приказа о конфискации, изданного англичанами, оставался еще целый час, оба корабля уже дошли до Пелопоннеса. Однако тут снова возникла проблема. Чтобы попасть в Адриатическое море, нужно было пройти по Коринфскому каналу, разделяющему Пелопоннес и остальную Грецию, но если маленькая «Атина» могла проплыть по этому каналу без труда, то для «Анны» он оказался слишком узким. Поэтому Йоси и Биньямин решили, что их судам придется на время расстаться и «Анна» обогнет Пелопоннес с юга. Однако когда «Атина» в одиночку прошла через канал, греческий капитан вдруг стал настаивать, чтобы они двигались вдоль скалистого берега, что было опасно, поскольку стояла ночь, а море возле берега изобиловало маленькими островками. Правда, в конце концов, увидев бурную реакцию Йоси, капитан от этого предложения отказался и признался, что с маршрутом незнаком, но при этом заявил, что боится плыть в коммунистическую Югославию и не хочет идти вдоль албанского берега, так как некоторое время тому назад албанцы атаковали английский флот. Йоси потребовалось немало сил и слов, причем далеко не самых вежливых, чтобы убедить его плыть дальше. Тем не менее, когда через три дня они дошли до самого крупного из Ионических островов — острова Кефалония, — снова начались неприятности. Члены экипажа вдруг заявили, что не поведут корабль дальше, пока не получат обещанных денег. Так как Йоси платить категорически отказался, они — испугавшись, что в результате не получат ничего вообще, — это требование сняли, но сообщили, что поплывут только до югославского города Сплита. Кстати, до Сплита престарелой «Атине» предстояло плыть по-прежнему одной, поскольку шла она медленно и от «Анны» сильно отставала; Ерушалми, обогнув Пелопоннес, решил ее не ждать и направился в Сплит самостоятельно.

Йоси велел капитану повернуть на север и, убедившись, что тот действительно это сделал, спустился в трюм, чтобы посмотреть, как там обстоят дела. Воспользовавшись отсутствием Йоси на мостике, капитан неожиданно развернул корабль на 180 градусов и поплыл на юг. Почувствовав неладное, Йоси немедленно поднялся наверх. Увидев его, капитан растерялся и стал испуганно лепетать, что якобы произошла поломка и они должны срочно вернуться в Пирей. Однако в Пирее их ждали англичане, и Йоси туда возвращаться, естественно, не собирался. Он велел членам экипажа «объяснить» капитану, что его ждет, если он будет артачиться и дальше, и те сделали это очень убедительно. Капитан быстро все «понял» и снова развернул судно на север. Но поскольку он был охвачен страхом, то ошибся в расчетах, и корабль врезался в скалу, на вершине которой стоял маяк.

От мощного удара «Атину» стало сильно раскачивать, и, хотя в конце концов равновесие восстановилось, Йоси боялся, что в корпусе образовалась пробоина. Взяв с собой одного греческого матроса (тот почему-то питал к нему симпатию), он спустился в трюм, чтобы оценить ситуацию. Капитан, который даже не потрудился спуститься с ними, откровенно злорадствовал. К счастью, корпус не пострадал и угрозы затопления не было. Однако корабль застрял, и нужно было что-то делать. Йоси связался по рации с Йорго, который все еще находился в Пирее, и через какое-то время тот привел им на помощь буксир. Буксир снял «Атину» со скалы и ушел, а «Атина» поплыла дальше по направлению к Сплиту, самому большому югославскому порту в Адриатическом море.

Пока они шли вдоль албанского берега, Йоси старался использовать каждую возможность, чтобы как можно больше узнать о судовождении. Он наблюдал за работой экипажа, спускался в машинное отделение и проявлял интерес к самым мелким деталям. Йоси предчувствовал, что в один прекрасный день ему может потребоваться гораздо больше знаний, чем те, что он получил, когда плавал на Киннерете и обучался на курсах капитанов в устье Яркона. Его интересовало буквально все: как производится погрузка грузов, каким образом доставляют из трюма на палубу и обратно ведра с водой, как нужно кидать уголь в топку, сколько угля необходимо, чтобы двигаться с нормальной скоростью, как регулировать температуру двигателей, как охлаждать топку и т. д. и т. п. Впоследствии ему это очень пригодилось.

Когда они наконец прибыли в Сплит, на берегу их поджидал Биньямин Ерушалми. К тому времени он уже успел поставить свою «Анну» на причал в маленьком рыбацком порту Бакар.

Расположенный в заливе в районе многочисленных островов, Бакар был крошечным, забытым Богом городишкой, застроенным домишками с красными крышами и вымощенным булыжником. В этом тихом месте они получили возможность спокойно закончить подготовку кораблей, не опасаясь английских шпиков и югославских доносчиков. К тому же, хотя тамошний порт был невелик, море возле берега оказалось достаточно глубоким, и оба корабля могли подойти прямо к причалу.

В Сплите Йоси сошел на берег и вместе с Ерушалми по суше отправился в Бакар. «Атина» тем временем проследовала туда морем.

Они ехали в старой машине мимо горной гряды, тянущейся вдоль побережья Адриатического моря. Дул сильный ветер. Вдалеке виднелись леса, однако местность, по которой они ехали, была каменистой, и мимо них проносились серые базальтовые «айсберги».

Йоси смотрел на этот скалистый, колючий, суровый и печальный пейзаж, навевавший воспоминания об Иерусалиме — городе, стоящем на границе с пустыней, — и думал о том, что именно по этой дороге сюда прибудут евреи, которых ему предстояло доставить в Палестину. Он представлял себе, как, возможно в этот самый момент, несчастные люди с искалеченными судьбами бредут гуськом, затылок в затылок, по неведомым тропам или, может быть, волоча свои жалкие пожитки, пересекают — в сопровождении контрабандистов или еврейских эмиссаров из Палестины — границу какого-нибудь из европейских государств, и его сердце сжималось от жалости…

В Бакаре их ждал Шайке Дан — человек, которым Йоси искренне восхищался. Шайке был сотрудником агентства «Алия-Бет». Он работал в глубоком подполье и отвечал за контакты с югославскими, румынскими и болгарскими властями. Это был человек-легенда, сыгравший большую роль в организации нелегальной репатриации в Палестину. Он обладал изощренным умом, отличался крайней скрытностью и получил прозвище Телеграфист — поскольку говорил очень мало и предпочитал вместо этого посылать телеграммы, — но был при этом человеком скромным, чистым, как праведник, и наивным, как младенец. Во время Второй мировой войны его сбросили на парашюте в немецкий тыл, но, в отличие от многих своих товарищей, как и он рискнувших своими жизнями и прыгнувших в неведомое, сумел избежать плена и пристал к партизанам. Именно с этим человеком, обо всех приключениях которого здесь, к сожалению, нет возможности рассказать подробно и которого многие тогда считали всесильным, Йоси предстояло теперь встретиться.

Приехав в Бакар, они первым делом занялись подготовкой к отплытию «Анны», которая должна была принять на борт три тысячи человек. Часть необходимых материалов они привезли с собой из Греции, но этого было недостаточно, а поскольку в Югославии в то время стройматериалы были дефицитом, кое-что пришлось доставлять из-за границы. Раздобывать материалы и прочее оборудование, в частности сантехнику, им помогали люди из «Брэха», которые в целях конспирации расхаживали с фальшивыми удостоверениями личности в карманах и в фальшивой военной форме с офицерскими погонами, а также вешали себе на грудь медали, купленные на рынке в Марселе.

Когда Шайке Дан увидел «Анну», он предложил посадить на нее не три тысячи человек, как планировалось, а четыре, однако, по мнению большинства, это было слишком рискованно. Было принято решение, что каждый пассажир сможет пронести с собой на борт не более двадцати пяти килограммов личных вещей.

Когда приготовления «Анны» (в будущем — «Кнессет-Исраэль») к приему пассажиров вошли в завершающую фазу, Шайке сделал необходимые назначения и сформировал экипаж. Биньямина Ерушалми он назначил командиром, Йоси — его заместителем и ответственным по работе с репатриантами, Йоаша Цидона — радистом, а экипаж укомплектовал из восемнадцати греческих моряков, большинство из которых были родственниками, а один из них — ко всеобщей радости — даже оказался старшим механиком.

Что касается второго корабля, «Атины», которая стояла возле «Анны» и имела водоизмещение шестьсот тонн, то от ее дальнейшего использования было решено отказаться. Как выяснилось после более тщательного осмотра, во время столкновения со скалой, на которой стоял маяк, днище судна пострадало гораздо сильнее, чем показалось поначалу, и к тому же оно потеряло все якоря. К счастью, в это время в Бакар прибыл еще один корабль, приобретенный агентством «Алия-Бет». Ранее он носил имя «Агия-Анастасия», но теперь официально назывался «Нисанит», хотя люди из «Алии-Бет» предпочитали именовать его «Святая».

«Святая» была не менее хрупкой, чем «Атина», однако подходила для перевозки людей в гораздо большей степени. Правда, увидев ее, Шайке поначалу засомневался и расстроился, но, когда ему сказали, что на нее можно посадить как минимум восемьсот репатриантов и таким образом на двух кораблях поместится три тысячи восемьсот человек, он успокоился и согласился.

По плану, «Анна» и «Святая» должны были отправиться в Палестину одновременно, хотя и на некотором расстоянии друг от друга, но вблизи берегов Палестины пассажиров «Святой» предполагалось пересадить на «Анну», с тем чтобы «Святая», которой, в силу ее небольшого размера, было нетрудно ускользнуть от англичан, смогла вернуться в Югославию и забрать там новую партию евреев, находящихся во временных лагерях и уже начинавших страдать от зимних холодов. (Как оказалось впоследствии, именно это решение и спасло жизнь находившимся на борту «Святой» пассажирам, когда та во время шторма разбилась о скалы.)

У Йоси и его товарищей вид этих ветхих кораблей вызывал невольное волнение, поскольку впервые в одном порту бок о бок стояли сразу три «еврейских» судна — пусть и маленький, но тем не менее настоящий «еврейский флот».

Нужна была, по-видимому, эта характерная самоуверенность палестинских евреев — с их любимой мантрой «всё будет хорошо!», — чтобы разработать и, самое главное, реализовать этот, самый, пожалуй, дерзкий за всю историю сионистского движения, проект. И требовалась также сильная вера в «авось», чтобы посадить несколько тысяч людей на корабли, состояние которых, мягко говоря, оставляло желать лучшего, и надеяться на то, что такая авантюра не закончится катастрофой. Однако люди из агентства «Алия-Бет» и «пальмахники» понимали, что другого выхода у них попросту нет. Евреи, жаждавшие добраться до Палестины, стекались к морским берегам со всех уголков Европы непрерывным и непрекращающимся потоком, и без этой самоуверенности палестинских евреев и их отчаянной надежды на удачу такую сложную операцию нельзя было, наверное, осуществить в принципе.

Время поджимало, и, чтобы ускорить процесс подготовки кораблей к отплытию, югославские власти привезли на помощь сорок немецких военнопленных, которые, по горькой иронии судьбы, прибыли в полосатых лагерных пижамах. И хотя, увидев евреев, немцы поначалу перепугались, решив, по-видимому, что те станут им мстить, вскоре они поняли, что никто их трогать не собирается, успокоились и энергично взялись за дело, причем работали так продуктивно, как умеют работать только немецкие солдаты. Что же касается мести, то, наверное, самой лучшей местью был сам тот факт, что бывшие нацистские солдаты теперь собственноручно помогали готовить к отплытию корабли, на которых евреи должны были отправиться в Палестину. Те самые евреи, которых они и их «коллеги» не успели в свое время уничтожить.

Вместе с несколькими сотрудниками «Брэха» Йоси поехал встречать группу евреев, которые — пешком, через горы — шли из Австрии в Италию. Это были молодые люди, которые потеряли во время войны всех своих близких, объединились в некое подобие коммуны и крепко держались друг за друга. Йоси видел, что им очень хочется смеяться и радоваться жизни, но, судя по всему, и смеяться, и радоваться они уже давно разучились и их смех скорее напоминал плач. Тем не менее они старались вести себя так же, как евреи из Палестины: танцевали «ору» и — пусть со слезами на глазах — пели.

Одну такую группу молодых ребят, два года скитавшихся по дорогам Европы, можно увидеть в фильме «Последнее море». Они стоят на причале перед самой посадкой на корабль и с воодушевлением поют «Мы репатриировались на родину и уже вспахали и посеяли, но еще не собрали урожай» — слова, которые, учитывая место и время происходящего, звучат довольно странно.

Попадая во временные лагеря — вроде того, где ожидали своей участи будущие пассажиры «Анны» и «Святой», — измученные долгими скитаниями люди встречались со своими потенциальными товарищами по путешествию в Палестину, убеждались, что евреи, слава Богу, еще не вымерли полностью, и понимали, что им следует выбросить наконец прошлое из памяти, как выбрасывают старую обувь, сплотиться, взяться за руки и продолжать идти дальше.

От сознания того, что ему предстояло принять участие в «спасении еврейского народа» (как он без тени смущения это называл), Йоси испытывал сильный душевный подъем, в котором было нечто даже от ребячьего восторга.

В лагере возле Загреба, в ужасной тесноте, вот уже два месяца проживали несколько тысяч евреев. Часть из них в течение двух-трех лет после освобождения из немецких концлагерей выживали за счет разного рода махинаций и жульничества; некоторые зарабатывали на жизнь куплей-продажей сигарет, часов, бриллиантов и золота; почти все они были подавлены и озлоблены; и многие из них с недоверием относились к ясноглазым и наивным посланцам из солнечной Палестины со всеми их душещипательными песнями, речовками, торжественными линейками и сионистской идеологией. К несчастью, среди обитателей лагеря были в том числе и долларовые спекулянты, которые орудовали как внутри самих лагерей, так и за их пределами. В случае их ареста операция могла оказаться под угрозой.

В лагере в районе Белграда томились еще пять тысяч человек, и этим несчастным, страдавшим от холода и антисанитарных условий, «Джойнт» прислал канадские одеяла. Хотя сам по себе это был акт благородный и гуманный, некоторые восприняли его скорее как насмешку, потому что на пять тысяч мужчин, детей, стариков и женщин была прислана всего тысяча одеял.

Часть из находившихся в лагерях детей и подростков (некоторые из которых позднее окажутся на борту «Анны») были в свое время найдены в разного рода тайных убежищах.

Одна из проживавших в лагерях женщин сказала: «Смотрю я на нас всех тут и думаю: кто, черт побери, может нас захотеть?»

Оказавшись после войны в очень тяжелой ситуации, многие евреи стали сбиваться в своего рода «таборы» и в поисках пропитания странствовали по дорогам Европы вместе. И чем дальше в прошлое уходили пережитые ими ужасы, тем сильнее им хотелось верить, что не все еще потеряно, что им есть куда идти и что, возможно, у них есть не только прошлое, но и будущее.

На дворе стояла зима, причем выдалась она одной из самых тяжелых за многие годы, а подготовка «Анны» и «Святой» к плаванию, занявшая больше времени, чем предполагалось, все еще не закончилась, и было решено пока что переселить людей в какое-то более подходящее и просторное место. С этой целью неподалеку от Загреба было арендовано недостроенное здание университета Максимир. Оно стояло на отшибе и не успело еще привлечь к с себе внимания британских агентов, которые под видом библиотекарей работали в культурном центре Загреба.

В Югославии царил тяжелый дефицит и была карточная система.

Англичане начали возвращать солдат, служивших в Еврейской бригаде, обратно в Палестину. Они не хотели, чтобы те помогали скитавшимся по Европе евреям.

Группа людей, занимавшихся вывозом евреев из Европы, была очень немногочисленной и насчитывала всего около ста человек — семьдесят членов «Пальмаха», а также примерно тридцать сотрудников «Алии-Бет» и солдат Еврейской бригады, — и совершенно очевидно, что ни один политический лидер и ни один великий полководец не смог бы перевезти в Палестину несколько сот тысяч человек с помощью такой небольшой кучки людей. Тот факт, что сделать это все же удалось, можно объяснить только тем, что люди и сами страстно хотели туда добраться. Даже те, кому не хватило места на кораблях, отправленных агентством «Алия-Бет», позднее, в начале пятидесятых годов, все же нашли способ выбраться из Европы и приехать в Израиль. Более того, можно не сомневаться, что, даже если бы этим людям никто не помогал вообще, они все равно продолжали бы стекаться к берегам южных морей и ждать там, пока не подвернется удобный случай, чтобы отправиться в Палестину. Были даже такие, кто не хотел ждать. На собственные деньги они приобретали утлые суденышки и отправлялись на них в путь самостоятельно. Между 1934 и 1945 годами таких случаев было немало. И хотя некоторые из этих людей по дороге утонули, а некоторые были обмануты нечестными торговцами и алчными людьми, такие попытки не прекращались. Одним словом, европейские евреи действительно очень хотели добраться до Палестины. Йоси же и его товарищи всего лишь помогали им осуществить это желание.

Однажды Шайке Дан приехал в один из временных лагерей вместе с бывшим командиром югославских партизан (который после войны стал высокопоставленным чиновником), и, когда тот увидел огромный лагерь, вынужденный существовать в условиях суровой зимы, печальных людей, стоявших в очереди за хлебом, и женщин, стирающих белье в холодной воде, он сказал, что пришло время передать знамя югославских партизан партизанам еврейским.

В лагерях регулярно раздавались продовольственные пайки, которые самыми разными способами раздобывали на продовольственных складах американской армии, расквартированной в Европе.

Несмотря на нечеловеческие условия жизни в лагерях и сильное желание репатриироваться в Палестину, расставание с Европой было для людей тяжелым и мучительным. Ведь Европа была колыбелью еврейской культуры, где евреи жили две тысячи лет. Поэтому ненависть к этому континенту, где их в течение многих лет убивали, соседствовала в их душах с тайной любовью.

В Бакаре было трудно найти хороших мастеров, и подготовка кораблей к плаванию продвигалась медленно. Кроме того, дело сильно осложняла наступившая раньше обычного зима. Стоял жуткий холод, и непрерывно шли дожди. В ноябре терпеть стало уже невозможно, и стариков пришлось перевести в бывший немецкий лагерь, который югославы разрешили временно использовать.

Наконец долгожданный день настал. Было морозно. Ночью людей построили, посадили на грузовики, которые заблаговременно пригнали ребята из Еврейской бригады и TTG, накрыли их для маскировки брезентом, и колонна тронулась в путь.

Когда они прибыли в пункт назначения — на маленькую железнодорожную станцию, расположенную где-то в горах, — людей высадили с грузовиков и разместили в трех заранее арендованных поездах по сорок вагонов в каждом. К каждому поезду приставили сопровождающего — на случай, если возникнут неожиданные проблемы, — а также прицепили вагон с продовольствием.

В одном из поездов вагоны были наполовину открытыми, и, чтобы укрыться от холода, дети старались спрятаться среди взрослых.

Один из этих детей, Митка К., считал себя специалистом в области путешествий на поездах, потому что это была уже его вторая поездка. Первый раз он ехал на поезде, когда его везли из Освенцима в Бухенвальд. Ему было тогда десять лет.

Он рассказал, что, когда напуганные наступлением Красной армии немцы решили эвакуировать Освенцим, его, вместе с тысячами других людей, многие из которых после всего, что они пережили в лагере, едва держались на ногах, посадили примерно в такой же поезд с открытыми вагонами, однако там взрослые вынуждены были стоять, потому что сесть было невозможно. К тому же их сковали цепями. Было ужасно холодно. Чтобы согреться и размяться, немецкие солдаты хлестали их плетьми. От холода люди начали умирать. Но Митка выжил. Он остался в живых благодаря тому, что затесался в группу людей, стоявших в обнимку. И хотя в концов концов эти люди тоже умерли, стенка, которую они образовали вокруг него, и тепло, которое они выделяли, пока еще дышали, спасли ему жизнь.

— Я не знаю, — сказал Митка, словно пытаясь объяснить себе, как ему удалось уцелеть, — чувствовали ли они, что я стою среди них. Но я был ребенком, и мне полагалось жить. А они умерли. Может быть, чтобы спасти меня. А может быть, просто потому, что прожили уже достаточно долго и пришел их час.

Когда их привезли в Бухенвальд, немцы спустили на них собак.

Митке удалось убежать в лес и добраться до Веймара. На следующий день Веймар был освобожден.

Он скитался по разрушенной Германии. Поскольку он был очень грязный, его никто не хотел брать. Однажды его укусила собака, и он ее убил. В другой раз он подобрал раненого голубя, и тот умер у него на руках. Он похоронил птицу, насыпал над ней земляной холмик, украсил его сухими листьями и положил на него бумажку, на которой написал имя своей покойной матери. Сидя у могилы голубя, он впервые за несколько лет заплакал.

Его подобрали американские солдаты-евреи где-то в окрестностях Мюнхена. Он не помнил, как туда попал.

И вот теперь он ехал в открытом вагоне, чтобы сесть на пароход под названием «Анна», и обучал других детей, как согреваться среди замерзших людей, которые были на этот раз уже не мертвыми, а живыми, и направлялись не в Бухенвальд, чтобы умереть, а в Палестину — чтобы жить.

В окнах на холодном ветру развевались бело-голубые флаги. Люди, которым приходилось зимой съезжать с маленькими детьми по крутому заснеженному горному склону, люди, которые сумели обхитрить полицию Франции, Италии, Англии, Австрии и Чехословакии, люди, которым удалось пробраться через американские блокпосты, — эти люди сидели сейчас в тесно набитых вагонах и мечтали только об одном: чтобы их муки наконец-то закончились.

От холода губы у них посинели, а голоса осипли, но, чтобы не поддаваться унынию и не падать духом, они запели сто тридцать второй псалом:

— Приятно? — скептически фыркнул Митка. — Сидеть вместе, как братья, и петь, когда у тебя нет голоса, приятно? Да уж, приятно, ничего не скажешь… — И засмеялся так, как может смеяться только человек, который выжил благодаря мертвым.

В Освенциме он копался в имуществе умерших людей, и если находил какую-нибудь ценную вещь — например, кольцо с бриллиантом, — то относил ее эсэсовцам, и те за это оставляли его в живых. Так он покупал себе неделю за неделей и в результате уцелел…

Они долго ехали по горам, но в конце концов поезда спустились в долину и по извилистой железной дороге направились в Бакар.

По первоначальному плану плавание по морю должно было занять шесть или семь дней, и корабли были загружены соответственно, но в процессе подготовки стало ясно, что путешествие продлится гораздо дольше — не меньше двадцати трех дней, — и пришлось дозагружаться. Одной только «Анне» требовалось 90 тонн продовольствия (из расчета четыре тонны в день).

Ежедневный паек на одного человека состоял из 350 граммов хлеба, 100 граммов варенья, 150 граммов рыбных или мясных консервов, 80 граммов сыра и одной луковицы.

К сожалению, лук, который удалось достать, был сухим, а хлеб, купленный в Бакаре, хоть и выпечен по немецкому рецепту, разработанному специально для солдат вермахта и оставался свежим в течение пяти дней, в конечном счете от сырости заплесневел, и его в шутку прозвали «пенициллином». Однако приходилось довольствоваться тем, что есть. Детского же питания Йоси и вовсе достать не смог, равно как и достаточного количества фруктов. Как он ни старался, все, что ему удалось раздобыть, это немного мандаринов и яблок (которые он случайно отыскал на каком-то складе), и их решили распределить в первую очередь между больными, а если после раздачи что-нибудь останется, то отдать оставшееся старикам и детям.

Как-то раз Йоси сказал, что объяснить страстное желание евреев добраться до Палестины столь же трудно, как объяснить солнце, воздух и свежую булочку.

Сотни тысяч людей, которые в минуты мучительных раздумий задавались вопросом, почему все это произошло, почему это произошло именно с ними, где в это время был Бог и почему Он не спас народ Израиля, знали, что ответа ни на один из этих вопросов не существует.

Одна женщина рассказывала:

— Когда я впервые увидела солдат из палестинской Еврейской бригады, то поначалу обрадовалась. Я ужасно разволновалась при виде Звезды Давида на их форме и стала трогать их нашивки с надписями на иврите. У меня было такое ощущение, будто мы уже на родине. Но потом я вдруг разозлилась, и мне захотелось их убить. «Где вы были до сих пор? — закричала я. — Где вы были, когда мы в вас так нуждались?»

Второго ноября, в день провозглашения Декларации Бальфура, первые два поезда в заранее установленном порядке и с надлежащим интервалом прибыли в Бакар и остановились неподалеку от порта, однако третий поезд задержался в пути и в конце концов пришел без вагона с продовольствием. Поэтому продуктовые пайки, и без того скудные, пришлось урезать еще больше.

Перед посадкой на корабли был организован торжественный сбор — наподобие тех, которые в Палестине любили устраивать молодежные движения, — и по этому случаю Йоси, Биньямин и их товарищи нарядились в одежду цвета хаки, посчитав, что, с одной стороны, она будет выглядеть как военная, а с другой — как парадная. Был поднят бело-голубой сионистский флаг, прогудел гудок парохода, и все хором спели «Атикву». Но когда флаг опустился, гудок прозвучал еще раз и людей подвели к трапам кораблей (которые, кстати, сильно напоминали загоны для скота), они вдруг все, как по команде, невзирая на холод, засучили рукава (на некоторых одежды было четыре-пять слоев, так что они в ней страшно потели), и в сероватом предвечернем свете Йоси увидел у них на руках синие номера.

На какое-то мгновение он лишился дара речи. У него возникло ощущение, что перед ним не люди, а числа.

Йоси было двадцать семь, и он прекрасно знал, что ему предстоит доставить в Палестину более трех тысяч человек. Но пожалуй, только сейчас, когда он увидел перед собой это море синих номеров, только сейчас до него впервые по-настоящему дошло, какую злость и обиду несли эти люди в своих израненных душах. И одновременно с этим пришло чувство стыда. Он вдруг остро ощутил, что во всей этой устроенной ими праздничной шумихе — как и вообще в сложившейся у них в ишуве привычке устраивать по каждому поводу помпезные мероприятия с красивыми ритуалами и торжественными речами, — что во всем это было нечто ребяческое. Там, в Палестине, это служило для них чем-то вроде компенсации за пустынный ландшафт, кактусы, пыль и самумы, но здесь, среди людей, которых еще совсем недавно, как в страшной сказке, собирались посадить на лопату и бросить в пылающую печь, здесь все это выглядело по меньшей мере нелепо.

Увидев реакцию Йоси, его шок, люди заулыбались.

— Если вам нужен номер четырнадцать шестьсот шестьдесят семь, — крикнул кто-то из толпы на идише, — то это я!

На борт обоих кораблей люди поднимались в образцовом порядке, группами по тридцать пять человек. Первой отчалила «Анна», а за ней — «Святая».

Ночь показалась всем бесконечной, но, когда наконец наступило утро, Ерушалми взял мегафон и официально представил пассажирам себя, Йоси и членов экипажа. Пассажиры слушали его затаив дыхание. Он говорил на иврите, и его слова переводились на идиш, румынский и венгерский. У всех было ощущение, что их прошлая жизнь закончилась и что они стоят перед лицом чего-то нового и неведомого, чему еще нет подходящего названия. Как если бы они читали книгу, дошли до конца очередной главы, перевернули страницу — и им предстояло сейчас прочесть новую главу.

Холод усиливался. Пресной воды было достаточно только для питья. Для мытья посуды и стирки ее не хватало.

Йоси спустился в трюм. Дети, в большинстве своем сироты, сидели на тесных нарах и играли в пуговицы и бумажные шарики. На каждого из них отводилось всего по тридцать сантиметров. Была ужасная жара, и в воздухе стоял резкий запах пота. Разучившись за время скитаний доверять кому бы то ни было, люди надели на себя всю свою одежду и страшно потели.

Йоси взял громкоговоритель и объявил, что еду дадут только в том случае, если будет поддерживаться чистота. Это подействовало, и люди стали наводить в своих секциях порядок.

В кормовой части трюма организовали медпункт — для чего пришлось выселить из кают проживавших там матросов, — и первыми туда положили одиннадцать беременных женщин (которых, несмотря на полученный сверху приказ, все же взяли на борт). Некоторые из них были замужем, другие забеременели вне брака — в память о своих детях, умерших во время войны. Однако были среди них и такие, кто не радовался своей беременности.

— Я не хочу иметь детей-евреев, — заявила Йоси одна из женщин, у которой на шее висел крестик. — Еврейских детей сжигают в печах!

— Вы — люди, а мы — номера! — с гневом крикнула ему еще одна лежавшая в медпункте женщина, горестно воздев руки к небу. — Номера не рождают детей, которые потом становятся людьми. Номера рождают номера. Больше не нужно никаких номеров!

Сразу после того, как пассажиры поднялись на борт и расположились на нарах, Йоси собрал представителей разных партий и молодежных движений и предложил им избрать корабельный комитет — причем такой, в котором у всех организаций будет равное представительство. В результате этот комитет был сформирован, и его председателем стал Ицхак Арци. Члены комитета разработали устав, договорились о распределении ролей, разработали график дежурств по уборке и постановили отобрать людей, которым надлежало посменно спускать в трюм ведра с водой. Они также приняли решение, что пассажиры будут получать воду и пищу три раза в день. Все очень хорошо понимали, что, несмотря на тяжелые условия, система жизнеобеспечения должна работать как швейцарские часы. Иначе может произойти беда.

Хотя в процессе подготовки «Анны» к плаванию Йоси и Биньямин постарались предусмотреть все что только возможно, тем не менее установить образцовый порядок в трюме, застроенном восьмиэтажными нарами и напоминавшем запутанный лабиринт, им удалось не сразу. В течение многих лет порядок был лютым врагом плывших на пароходе людей, он ассоциировался у них с эсэсовцами и овчарками, и, когда от них снова потребовали его соблюдать, это вызвало с их стороны инстинктивное противодействие. То и дело там и сям возникали очаги волнений, и Биньямину с Йоси приходилось тратить много усилий, чтобы их гасить. Людям, которые привыкли воспринимать весь окружающий мир как своего врага, было очень трудно привыкнуть к этому новому «концлагерю» — хотя они пришли в него добровольно, — и только через какое-то время они наконец-то начали понимать, что никаких реальных врагов у них на борту, разумеется, нет и их единственный враг в данном случае — они сами.

Все пассажиры вели себя по-разному. Некоторые из них чувствовали, что у них нет больше сил жить, и пребывали в тяжелой депрессии. Они не выходили из трюма на палубу, отказывались от еды, целыми днями, как трупы, лежали на нарах и молили Бога о смерти. Эти люди сдались. Однако большинство пассажиров сдаваться не желали и пытались обжиться в маленьком жизненном пространстве, которое им выделили. Дабы создать хоть какую-то видимость домашнего уюта, они отгораживали свою пятидесятисантиметровую нишу с помощью занавесок из ткани или бумаги.

Йоси поручил нескольким молодым ребятам помогать старикам залезать на нары и спускаться с них.

Юный трубач, которому Йоси повязал на руку повязку с изображением его инструмента, трубил не переставая, будто хотел помочь людям хоть на мгновенье забыть о мрачном настоящем и вселить в них — пусть даже и призрачную — надежду на то, что впереди их ждет более светлое будущее.

В судовом медпункте работали врачи из числа пассажиров. Найти их не составило большого труда.

В изоляторе находилось несколько женщин, больных сифилисом. Они лежали там совершенно одни, и никто не осмеливался к ним приблизиться. Ерушалми не хотел брать их на борт, опасаясь, что они могут заразить других, но Йоси настоял и проследил за тем, чтобы им оказали медицинскую помощь. «Пойми, — сказал он, — они же не виноваты. Немцы их изнасиловали». Тем не менее, если остальные пассажиры передвигались по судну относительно свободно, то этих женщин держали в изоляции, и из-за этого они чувствовали себя отверженными. Когда Йоси приходил их навещать, они плакали и смотрели на него с упреком, как если бы он их предал. Но хотя это и причиняло ему боль, он понимал, что другого выхода просто нет. «Доброта, — говорил он себе, — это хорошо, но в данном случае она неуместна. Среди пассажиров есть люди абсолютно невежественные в вопросах гигиены, и они могут заразиться».

Гуляя по трюму корабля, пассажиры то и дело терялись в запутанных лабиринтах проходов и коридоров, но особенно много проблем возникало, когда им нужно было подняться из трюма на палубу или спуститься с палубы в трюм. Они то и дело натыкались друг на друга, терлись друг об друга и, чтобы дать пройти другим, вынуждены были прижиматься к стенкам. Между тем, даже если каждый поднимался на палубу и спускался обратно всего два раза в день, получалась огромная цифра — четырнадцать тысяч подъемов и спусков. Чтобы внести в этот хаос какой-то порядок, Биньямин и Йоси установили строгое правило, которое действовало для всех без исключения. Согласно этому правилу, подниматься и спускаться по лестницам разрешалось только с правой стороны.

Лежавшие в медпункте беременные женщины жаловались, что скудного пайка им не хватает и что они хотят есть, но Биньямин и Йоси, очень за них переживавшие, ничем не могли им помочь. Плюс ко всему у некоторых женщин начались роды, и врачам срочно потребовалась вода. И хотя воды на корабле не хватало, да и ведра были на вес золота и в них нуждались на палубе, делать было нечего, и, услышав доносящиеся из медпункта крики рожениц, Йоси приказал спустить в трюм три ведра воды. Это напоминало попытку потушить каплей воды адский огонь.

Лечь спать ему удалось только через два дня.

Внезапно начался шторм. Море бурлило и грохотало, как огромный водопад. Корабль то проваливался в пропасть, то вздымался на высоту шести-семи метров. Это была так называемая бора, известная среди моряков как «проклятье Адриатического моря». Бора — это внезапный ветер, нечто вроде циклона, который образуется в результате перепада температур между теплым воздухом на берегу и холодным воздухом в горах и с огромной скоростью налетает на море со стороны лишенных лесной растительности базальтовых гор. Этот ветер несет в себе большое количество воды, и в какой-то момент он со страшной силой обрушивает ее на поверхность моря, как если бы кто-то перевернул и в один присест опустошил огромную бочку.

Корабли качались на волнах, как ореховые скорлупки, и их стало сносить к берегу, в сторону скалистых островков. Капитан «Анны» попробовал было повернуть в направлении находившегося поблизости городка под названием Зада, но, к счастью, судно его не послушалось: если бы ему это удалось, они бы утонули. Тогда он выбросил два якоря, но и это не помогло: «Анну» по-прежнему несло на скалы. Остановить ее удалось с большим трудом, меняя режим работы винта. Однако тут возникла новая проблема. Командир «Святой» (которую они между собой прозвали «Малютка») связался с ними по рации и сообщил, что двигатель у них заглох и их относит к акватории, которая во время войны была заминирована.

Греческий капитан «Анны» пришел в отчаяние. Он был уверен, что их ждет верная смерть, и то и дело осенял себя крестным знамением.

Йоси спустился в трюм, чтобы подбодрить людей. Некоторых рвало. «Во имя чего мы все так страдали?» — спросил его кто-то. Йоси не нашелся что ответить, и пошел обратно на капитанский мостик. Идти было трудно: ветер то и дело отбрасывал его назад. Мачта грозила вот-вот сломаться и рухнуть на палубу. Ветер становился все сильнее и сильнее, и его порывы были похожи на вспышки яростного гнева. С вершин гор на море, как оползень, надвигались темные тяжелые тучи.

Взлетая на волнах и раскачиваясь, «Анна» направилась в сторону «Святой», но, когда она подошла уже совсем близко, оттуда сообщили, что двигатель заработал. Однако через два часа он снова заглох и «Анне» опять пришлось идти на помощь. Они попытались привязать «Святую» к «Анне» канатами, но из-за высоких волн, доходивших до вершины мачты, сделать это не удалось, и «Святую» снова понесло в сторону заминированной акватории. Йоси и Биньямин стояли на капитанском мостике и, не в силах что-либо сделать, просто смотрели, как «Святая» кувыркается на волнах и как ветер крутит ее в разные стороны. На борту «Святой» находилось восемьсот молодых репатриантов, и при мысли о том, что они могут погибнуть, у Йоси сжималось сердце.

Наконец в какой-то момент ветер резко развернул «Святую» вправо, и это спасло ее от мин, однако у боры были в запасе и другие аттракционы. Сначала она погнала корабль к берегу, на мелководье, и швырнула на скалу, затем снова отогнала его в море, опять потащила к берегу и еще раз ударила о скалу, и так несколько раз подряд. В результате «Святая» получила серьезные повреждения, в трюм хлынула вода, и корабль начал разваливаться.

К счастью, молодые ребята, находившиеся на судне, не растерялись: ими словно руководил какой-то животный инстинкт. Каждый раз, как «Святая» ударялась о скалу, они спрыгивали на нее. Йоси наблюдал за всем этим издалека и очень переживал. Он боялся, что при очередном ударе корабля о скалы, кого-то из них во время прыжка раздавит корпусом. Однако за время своих злоключений эти ребята и девушки хорошо научились выживать и знали, как выходить из трудных ситуаций. В результате ни один из них не погиб. Молча, без паники, они перебирались с палубы корабля на скалу, которую захлестывали волны, рассаживались на ней, обнимали колени руками и терпеливо ждали, пока кто-нибудь придет к ним на помощь. Не успел последний человек покинуть корабль, как тот развалился полностью.

Капитан «Анны» знал, что этот район моря очень опасен, однако карты минирования у него не было. Йоси нервничал. Прямой опасности от мин не было, потому что бора дула с востока на запад и их увлекало в сторону, противоположную минному полю, но при таком сильном ветре старые мины вполне могли сорваться с якорей и поплыть в сторону «Анны». «Анна» остановилась, выбросила якоря, и они стали думать, как вызволить ребят, сидевших на скале.

На их счастье, мимо проходило рыбацкое судно. Увидев, что происходит, его капитан вызвал на помощь проходивший поблизости югославский военный корабль.

Когда тот прибыл, Биньямин Ерушалми поднялся на его борт и со свойственной ему грубоватой прямотой властным голосом попросил капитана о помощи. Тот отнесся к его просьбе как к приказу.

Колючую скалу, на которой сидели ребята и девушки, хлестало волнами и заливало дождем, и она была похожа на небольшой островок, едва различимый в густом тумане брызг.

Ураганный ветер продолжал швырять «Святую» на скалы, но, прежде чем она пошла ко дну, Ерушалми каким-то образом удалось снять с нее часть продовольственных запасов.

Неожиданно наступила полная тьма, и дождь превратился в потоп.

Спасательная операция продолжалась всю ночь. Всех ребят и девушек сняли со скалы, переправили на югославский корабль и раздали им одеяла. Чтобы согреться, они расселись на палубе группами, накрылись одеялами и тесно прижались друг к другу.

Когда начало светать, Йоси и Биньямин пересчитали их и, к своей великой радости, обнаружили, что спаслись все восемьсот человек.

Югославский корабль и «Анна» вместе дошли до маленького городка под названием Сибник, который находился неподалеку от Сплита. Биньямин и Йоси вызвали на помощь Шайке Дана, и, когда тот прибыл, они стали думать, что делать. Выход был только один: построить на «Анне» дополнительные спальные места, причем сделать это надо было очень быстро. Пришлось работать круглые сутки.

Восемьсот пассажиров «Святой» решили разделить на две части. Половина людей должна была поселиться на палубе, а вторая половина — в трюме. Это означало, что людям в трюме придется потесниться. Что же касается людей, которым предстояло жить на палубе, то их следовало, во-первых, защитить от дождя, а во-вторых, скрыть от английских самолетов, которые могли нагрянуть в любую минуту. С этой целью на палубе построили деревянный навес и накрыли его брезентом.

С того момента, как они вышли из Бакара, прошло уже четыре дня, и хлеб за это время настолько заплесневел, что его было опасно давать детям. Пришлось выбросить его в море. Йоси и Биньямин вступили в контакт с одним югославским чиновником, и тот помог им раздобыть для пассажиров «Святой» теплую одежду, кое-какое оборудование, а также организовал грандиозную операцию, которая кажется сегодня столь же нереальной и неправдоподобной, как какой-нибудь фантастический голливудский фильм. Он обратился к жителям Сибника с просьбой помочь пассажирам «Анны» хлебом, и те откликнулись на призыв. Всю ночь в домах, пекарнях, ресторанах и на фермах в окрестностях города они пекли хлеб, и к рассвету было готово несколько тысяч буханок. Со стороны жителей Сибника это стало настоящей жертвой, поскольку они истратили на этот хлеб недельный запас муки.

Пассажиры сошли на берег, выстроились в живую цепочку, растянувшуюся на несколько сотен метров, и помогли загрузить на борт хлеб, уголь, теплую одежду и прочие вещи, которые удалось найти в Сибнике.

Во время погрузки у одной женщины на корабле начался приступ аппендицита, и ее пришлось доставить на берег. Это сделали с помощью лебедки. Следом за ней, сгорбившись от горя и плача, сошел на берег ее муж. Однако сразу после этого разнеслась весть, что в медпункте родился мальчик. Йоси улыбнулся и сказал:

— Мы потеряли двоих, но зато приобрели одного.

Теперь на пароходе было три тысячи восемьсот сорок семь пассажиров: тысяча девятьсот пять мужчин, тысяча четыреста восемьдесят семь женщин и четыреста пятьдесят пять детей. Позднее же общее количество людей увеличилось за счет десяти детей, родившихся уже в дороге.

Наконец «Анна» снова отправилась в путь. Она медленно шла вдоль берегов Югославии, и из-за угрозы нарваться на мину капитан старался держаться поближе к береговой линии. Но не успели они выйти из Адриатического моря и войти в Средиземное, как снова началась сильная буря и «Анна» полностью потеряла управление.

Утром, когда о корпус корабля с силой бились волны, родился второй ребенок, однако из-за сильной качки тяжелая дверь каюты, где лежала роженица, неожиданно сорвалась с петель и раздавила младенца насмерть. К тому времени Йоси успел навидаться всякого, однако вид мертвого ребенка потряс его так сильно, что он сам этому удивился. Он и представить себе не мог, что на «Анне» кто-то умрет, и уж тем более что это будет новорожденный младенец. «Какой кошмар, — думал Йоси. — Мало того что эта женщина пережила Освенцим, так теперь она еще и потеряла ребенка». Несколько минут он молча стоял возле нее, как будто пытаясь взять на себя ее боль, но надо было позаботиться о похоронах, и он обратился за помощью к одному из находившихся на борту раввинов. К его удивлению, тот сказал, что ребенка нужно сначала обрезать. Йоси решил с ним не спорить, но для этого следовало сначала дать ребенку имя, а сделать это было некому. Ни его рыдавшая мать, лежавшая в медпункте на раскачивавшемся столе, ни убитый горем отец не могли говорить. А тут еще пришел второй раввин и затеял с первым спор. Если первый настаивал на обрезании, то второй заявил, что младенец прожил слишком мало и, согласно галахе, его не надо ни обрезать, ни даже читать по нему заупокойную молитву, кадиш. По мнению Йоси, это было возмутительно.

Решили похоронить ребенка в море, но сделать это не днем, а ночью, потому что при свете дня это было бы слишком тяжелым зрелищем.

Ближе к полуночи кто-то принес пустой ящик из-под консервов. Его вымыли, положили в него ребенка и заколотили. Пришел третий раввин и подтвердил, что в отпевании нет нужды, поэтому похороны были короткими и скромными. Из родителей ребенка присутствовал только отец. Его всего трясло. Мать, которая с момента смерти ребенка не переставала рыдать, на палубу не вышла. По просьбе Йоси капитан судна появился в парадной форме. Йоси обернул ящик бело-голубым флагом и обвязал его якорной цепью. Отец, который был верующим, не удержался и все-таки произнес кадиш. Все плакали. Йоси ужасно волновался и на какое-то мгновение даже потерял самообладание. «Кто я такой? — вдруг подумал он. — По какому праву я все это делаю?» Однако он взял себя в руки, подождал, пока поднимется большая волна, в полной тишине отдал честь, приказал двум матросам положить ящик на доску, которую свесили за борт, и ящик полетел в море.

Вблизи Пелопоннеса погода улучшилась, но на самом подходе к полуострову, когда они огибали многочисленные островки, началась еще одна буря. «Анну» снова стало сильно раскачивать, и пришлось снизить скорость до четырех узлов. Однако ветер и волны стали сносить ее к берегу, и она полностью потеряла управление. Видя, что сделать ничего нельзя, капитан и матросы побледнели от страха.

Четыреста парней и девушек, пересевших на «Анну» со «Святой», сгрудились на палубе и в бессильном ужасе смотрели на то, как корабль приближается к своей погибели, не в силах противостоять разбушевавшейся стихии, а Йоси, с воспаленными от ветра глазами, стоял на капитанском мостике и с горечью думал о том, что, если корабль разобьется о скалистый берег, как это произошло со «Святой», он ничем не сможет помочь ни этим молодым ребятам, ни большинству других пассажиров, среди которых были старики, больные, беременные женщины и дети. Он знал, что на судне нет спасательных жилетов, большинство пассажиров не умеют плавать, а шлюпок едва ли хватит даже на несколько сот человек.

Чтобы хоть как-то подбодрить людей, он попросил женский оркестр мандолин, созданный за несколько дней до этого, что-нибудь сыграть, и женщины — а многих из них тошнило от сильной качки — послушно выползли на палубу и заиграли.

Дул сильный ветер. Одна из женщин потеряла сознание и упала. От очередного порыва ветра рухнула лебедка. Два матроса попытались ее поднять, но у них ничего не получилось. Мальчика, бегавшего по палубе, ударило канатом.

Как щепка, увлекаемая сильным течением, «Анна» неуклонно приближалась к скалам, которые все больше увеличивались в размерах, и становилось ясно, что конец уже близок. Перед лицом стихии люди на корабле были бессильны. Им предстояло погибнуть возле овеянных легендами греческих островов и вблизи Спарты — о ее вождях, их войне с афинянами и прочих славных сражениях Йоси узнал, когда в первый раз оказался в Греции.

И тут, как в какой-нибудь старинной сказке, случилось чудо. На рассвете направление ветра, гнавшего «Анну» к берегу Пелопоннеса, вдруг резко изменилось и корабль, который вот-вот должен был разбиться о скалы, мягко развернуло и понесло в открытое море. Когда же солнце приблизилось к зениту, ветер ослабел, качка прекратилась и судном снова можно было управлять. В результате «Анна» благополучно миновала Пелопоннес и поплыла дальше на восток, а обрадованные пассажиры, которые во время бури в страхе сидели в трюме, откуда им было приказано не высовываться, с шумом высыпали на палубу, и на корабле возобновилась обычная жизнь: снова заиграл оркестр, люди пили воду и мирно беседовали, а возле туалетов выстроились длинные очереди.

Как только Йоси вышел на палубу, его сразу же окружила стайка детей, которые выросли в Освенциме и других лагерях. Он видел, что им очень хочется сойтись с ним поближе и они осторожно пытаются его «прощупать», «испытать на прочность». Пережитый во время бури страх пробудил у них тяжелые воспоминания, которые они отчаянно пытались забыть и загнать вглубь, и теперь им хотелось поделиться этими воспоминаниями со своим приехавшим из далекой Палестины командиром. Они знали, что он не такой, как они, он не был для них полностью «своим», но каким-то образом ему все же удалось завоевать их симпатию, и внутреннее чувство подсказывало этим научившимся выживать в нечеловеческих условиях сиротам с обугленными судьбами, что ему можно доверять. Им было важно, чтобы хоть один человек на свете, который не побывал там, где выпало побывать им, понял, что они чувствуют.

Сквозь облака пробивались редкие лучи солнечного света. Один из мальчиков сел на парапет и рассказал, что, когда немцы уничтожали их гетто, детей, которых он знал по школе, убили электрическим током. Другой мальчик сбивчиво поведал о том, как на его глазах директору школы, проходившей мимо женщине и целому классу учеников разбили головы о тротуар; как девочка по имени Ханка кричала: «Мне семь лет! Не убивайте меня!»; и как немец, засмеявшись, заставил ее поцеловать труп мертвой матери, а потом задушил. Третий же мальчик рассказал, что в местечке Серник, возле Минска, немцы натравили на них ротвейлеров, специально натренированных, чтобы убивать людей; что гестаповцы развлекались, бросая детей в колодцы, а мальчишки из гитлерюгенда поставили Ицхака, Мишку и еще нескольких детей возле стены и стали стрелять по ним как по мишеням.

Из громкоговорителя послышался концерт для скрипки Бетховена. Палуба была запружена людьми, стоявшими в очередях за водой, хлебом и в туалет. Йоси попрощался с детьми и пошел на заседание корабельного комитета. На заседании решили выпускать ежедневную газету на четырех языках — идише, иврите, румынском и венгерском. В редколлегию вошли находившиеся на корабле журналисты, писатели и поэты. Предполагалось публиковать новости, которые будет поставлять в редакцию судовой радист, а если новостей не хватит, сотрудники газеты станут их придумывать. Шмуэль Кац, впоследствии карикатурист израильской газеты «Аль-Амишмар» («На страже»), рисовал для газеты картинки с юмористическими подписями. Например: «Сегодня раздают пирожные». Или: «С сегодняшнего дня больше никто не работает. Даже и не просите».

Кроме того, была сформирована комиссия по культуре, создана детская секция и организованы разнообразные кружки — поэзии, иудаизма, истории Израиля, сионизма, социализма, истории, философии и любителей искусства. Со временем их стало еще больше: возникли кружки по изучению ленинизма, феминизма, русской литературы, Диккенса, Шекспира и Шопенгауэра.

Члены разных партий устраивали шумные диспуты, и Йоси забавляло, что каждый из них считал правым только себя, а всех остальных — заблуждающимися. Особенно острыми и горячими были идеологические битвы относительно судеб Палестины, в которой никто из них никогда не был, но спорили также и о многом другом: о будущем еврейского народа, о поражении Наполеона в России, о роли личности в истории, как ее понимал Плеханов, о «перевернутой пирамиде» Борохова, об основателе «Микве-Исраэль» Карле Неттере, об учении Троцкого и об Элиэзере Бен-Иегуде, возродившем к жизни язык иврит. Несмотря на бушевавшее за бортом море и ужасную тесноту, эти диспуты привлекали большое количество людей. Они давали им возможность хоть чем-то себя занять и позволяли на время погрузиться в совершенно иной мир.

Вскоре должен был состояться конгресс сионистов, и пассажиры решили выбрать на него своего представителя. При изготовлении бюллетеней использовали печати, с помощью которых один из пассажиров «Анны» когда-то подделывал документы. На палубе установили сорок избирательных урн. В день выборов дул ледяной порывистый ветер, однако людей не смущала ужасная погода, и на их лицах была написана радость. Они подолгу стояли возле урн, раздумывая, за кого проголосовать, а агитаторы тем временем пытались перекричать друг друга, уговаривая избирателей бросить бюллетень за того или иного кандидата.

Греческие моряки, работавшие на «Анне», уже давно предупредили Йоси и Биньямина, что до Палестины вместе с ними не поплывут, и было решено, что за ними пришлют принадлежавшее агентству «Алия-Бет» рыболовецкое судно, которое доставит их обратно в Пирей. Однако, как неожиданно выяснилось, вместе с моряками в Пирей предстояло отправиться и Биньямину: во-первых, руководство поручило ему начать подготовку к отплытию нового корабля, во-вторых, именно его пассажиры судна избрали своим представителем на конгресс сионистов, а в-третьих, англичане только что назначили за его голову крупную награду, а потому в Палестине его могли арестовать.

Биньямин предложил произвести пересадку возле каменистого и безлюдного острова Камилла-Ниси, в центре которого возвышалась гора, поскольку с этим островом он уже был немного знаком. В 1946 году он прибыл туда на пароходе «Генриетта Сольд», которым командовал Самек. Греческие матросы рассказали ему тогда, что несколькими годами ранее, в 1940-м, возле этого острова потерпело крушение вышедшее из Братиславы маленькое судно под названием «Панчо», приобретенное на деньги пассажиров. Их было пятьсот девять человек. Англичане не позволили кораблю проследовать в Палестину, и он разбился о скалы. Капитан и экипаж сбежали, а людям пришлось высадиться на острове. У них не было ни воды, ни пищи, ни крова над головой. Их заметил пролетавший мимо итальянский летчик и вызвал военный корабль. Корабль отвез их на Родос, где предполагалось передать их в руки немцев, но немцы почему-то ими не заинтересовались, и в конечном счете их доставили в Италию. Там они и пробыли до самого конца войны, после чего репатриировались в Палестину.

Командиром корабля теперь стал Йоси. Он созвал заседание корабельного комитета, сообщил его членам, что греческий экипаж их покидает, и рассказал о тех проблемах, с которыми им предстоит столкнуться. Члены комитета пообещали оказывать ему всяческое содействие.

Когда «Анна» бросила якорь возле Камилла-Ниси, к ним, как и ожидалось, подплыло рыболовецкое судно, и перед тем как Биньямин и греческие матросы на него пересели, Йоси и Реувен Гирш (который до того был на судне штурманом, а теперь стал капитаном) сделали последнюю попытку уговорить матросов остаться. «У нас на борту несколько тысяч человек, — сказал им Йоси, — и нам нужны, по крайней мере, несколько профессиональных моряков». Однако большинство греков категорически отказались. Судя по всему, они боялись репрессий со стороны англичан. Согласился остаться только второй механик, и Йоси назначил его начальником машинного отделения. Тем не менее, чтобы доставить этот «плавучий Освенцим» в Палестину, одного только начальника машинного отделения было недостаточно. Требовалось срочно создать новый экипаж, который мог обслуживать корабль. Однако набрать его можно было только из пассажиров, а для этого их следовало обучить. Между тем это было не так-то просто. Во-первых, все познания Йоси в морском деле ограничивались в основном теми сведениями, которые он в свое время приобрел на курсах вождения малых судов в устье Яркона. А во-вторых, после всего, что пассажирам судна пришлось пережить во время войны и после нее, большинство из них находились, мягко говоря, не в лучшей физической форме. Однако в конце концов удалось найти несколько более или менее крепких парней и девушек. Йоси и Реувен (у него опыта было больше) научили их держать штурвал, ориентироваться по карте, пользоваться компасом и поддерживать связь с машинным отделением (которое, кстати, еще только предстояло укомплектовать). Когда наконец новый экипаж прошел обучение, «Анна» взяла курс на восток.

Пока они шли вдоль турецкого берега, состоялось очередное заседание корабельного комитета, в который входили представители всех находившихся на судне партий, и на нем разгорелся спор о том, какие именно плакаты надо будет вывесить, если их остановят англичане. И хотя Йоси был на этом заседании председателем и сам принимал участие в дискуссии, в какой-то момент ему показалось, что он играет в сюрреалистической пьесе. Они плыли на корабле, где на несколько тысяч человек приходилось всего тринадцать туалетов; на корабле, в трюме которого на шатких столах лежали только что родившиеся младенцы; на корабле, где подходили к концу запасы воды и ощущалась нехватка продовольствия, а то, которое еще оставалось, уже частично заплесневело, — но при этом они воодушевленно, до хрипоты спорили о том, что следует написать на каких-то там плакатах.

Как-то раз Йоси сказал мне, что «Анна» для него стала чем-то вроде Ханиты, только в тысячу раз сложнее.

После войны, лагерей, издевательств, потерь, нечеловеческих трудностей, тяжелых переходов по горам, холода, жары и голода молодым ребятам хотелось чувствовать себя не жертвами, а воинами, смелыми и отчаянными бойцами партизанских отрядов, и, когда Йоси обращался к ним с какой-нибудь просьбой, они откликались с огромным энтузиазмом. Но хотя Йоси очень это ценил и их энтузиазм даже служил для него своеобразным источником духовной силы, зачастую он представлял для него и непростую проблему. Ведь при всем их энтузиазме у них совершенно не было опыта. Кроме того, как сказал один умный человек, пламя идеи способно вдохнуть жизнь даже в высохшие кости, но в этом пламени можно и сгореть дотла.

Среди ребят, которых Йоси набрал в экипаж, особенно выделялся один парень родом из городка Бирмич на реке Неман. Он хромал, даже с трудом стоял, потому что в лагере ему пришлось работать на лесоповале по колено в снегу и он отморозил себе ноги. Однако когда Йоси предложил ему работу, тот охотно согласился. Его задачей было доставлять уголь со склада в машинное отделение. Парень рассказал, что немцы согнали всех евреев Бирмича, включая его родителей и родственников, на берег Немана и выстрелами загнали в воду, но, когда вода дошла людям до горла и виднелись только головы, им приказали выходить на берег и при этом танцевать. «Ведь немцы — нация Бетховена, — сказал он с горечью. — Они любят музыку и танцы». Потом людей снова загнали в воду и снова велели им выйти, танцуя, и так несколько раз, пока они совершенно не обессилели. После этого их расстреляли. Он видел, как их тела плыли по реке, и, по его словам, никто из евреев за все это время ни разу не закричал и не попросил о пощаде.

Вот таких ребят и приходилось Йоси обучать работать на мостике и в машинном отделении. Ведь когда они шагали по горам и лесам и мечтали добраться до берегов Палестины, название которой звучало для них как имя сказочной страны, их никто никаким профессиям, тем более морскому делу, естественно, не обучал.

Кстати, на пароходе были и проблемы с электричеством. Время от времени требовалось устранять неполадки с проводкой или устанавливать временное освещение. Поэтому пришлось набрать и обучить бригаду электриков.

Надо сказать, что Йоси всегда выручала способность импровизировать и находить нестандартные решения. Именно эта его способность и позволила ему быстро доукомплектовать экипаж судна, на котором после ухода греческой команды оставалось всего два профессиональных моряка, и она же помогла ему обеспечить детей и беременных женщин относительно питательной и горячей пищей. Среди пассажиров он разыскал нескольких поваров, и те сочинили простой, но остроумный рецепт: перемешивали хлеб с луком и сардинами и лепили из этой смеси «котлеты». Жарили они эти «котлеты» на раскаленных котлах в машинном отделении.

Расчеты, сделанные в Бакаре, к сожалению, оказались неточными. «Анна» плыла очень медленно, и, несмотря на все усилия экипажа, увеличить ее скорость не удавалось. Кроме того, нагружать двигатель сверх меры было небезопасно. От излишней перегрузки старое и неустойчивое судно могло легко пойти ко дну. В результате они сильно отставали от графика.

Запасы продовольствия и воды подходили к концу, и пайки пришлось урезать, но, несмотря ни на что, жизнь на судне продолжалась.

Бесперебойно продолжала выходить ежедневная газета на четырех языках. Корабельный комитет придавал ее изданию большое значение, считая, что она позволяет людям хоть немного отвлечься.

Был создан отдел пропавших вещей, где посменно работали молодые женщины. Имущество пассажиров являлось их единственной собственностью, и было очень важно, чтобы в случае потери они могли его найти.

Через громкоговорители транслировались лекции. В одной из них, например, рассказывалось о Пунических войнах, в другой — о заселении евреями в тридцатые годы одного из прибрежных районов Палестины, именуемого «Эмек-Хефер», а в третьей — о немецком философе Иммануиле Канте, который никогда не покидал пределов родного Кенигсберга и пунктуальность которого была такова, что по его ежедневным прогулкам жители города сверяли часы.

На палубе «Анны» снова играл оркестр — теперь в нем, кроме мандолин, были также флейты. Впрочем, время от времени Йоси просил музыкантов поиграть и в трюме, чтобы хоть немного облегчить страдания больных, которые не могли выходить на палубу, а иногда оркестр играл специально для детей. Например, когда с ними занимались хоровым пением или организовывали для них игровую площадку. Некоторые дети были очень слабенькими. У них не оставалось сил петь, они не принимали участия в играх и часто падали в обморок. Таким детям Йоси приказал выдавать дополнительную порцию хлеба.

Однажды вечером на корме устроили праздничный концерт, на который пришло несколько сот слушателей, и по этому случаю, кроме обычных мандолин и флейт, в состав оркестра ввели несколько скрипачей, аккордеониста и трубача — они, как выяснилось, вместе играли в одном из концлагерей. Концерт закончился исполнением гимна «Пальмаха».

Чтобы как можно быстрее дойти до Александретты, откуда предстояло свернуть направо, к Палестине, Йоси и Реувен решили пройти между Турцией и Кипром.

Время от времени у штурвала стояла высокая и сильная девушка по имени Рут, которая очень хорошо справлялась со своими обязанностями. Управление штурвалом требует умения, но она научилась этому без труда и старалась делать свою работу как можно лучше. Она словно сливалась со штурвалом в единое целое. Йоси несколько раз пытался ее разговорить, но поначалу она отмалчивалась. Было видно, что ей не хочется вспоминать о пережитом во время войны. Однако в конце концов она все-таки разговорилась, стала время от времени что-нибудь рассказывать и даже начала улыбаться, как будто пытаясь спрятать за улыбкой накопившиеся у нее слезы. Когда она говорила, то часто машинально дотрагивалась до лагерного номера на руке.

Однажды Йоси спросил ее, почему молодые ребята и девушки, побывавшие в лагерях, ходят так, будто стараются выглядеть выше, чем они есть на самом деле, и она объяснила ему, что в лагерях селекцию детей производили по росту. Самых маленьких отправляли в газовые камеры. Поэтому дети придумывали самые разнообразные способы, чтобы выглядеть повыше. Когда Йоси это услышал, его сердце сжалось от жалости.

— Не придавайте этому значения, — сказала Рут. — Мы ведь только с виду похожи на обычных людей. На самом деле мы не люди, а ходячие трупы.

Смелую шестнадцатилетнюю девочку, у которой на груди была татуировка Feldhure А.13652 (о ней я уже упоминал), звали Агнес. Обычно она выглядела печальной и потерянной. Во сне она часто кричала, и Йоси несколько раз пришлось сидеть у ее изголовья и успокаивать. Он научил ее нескольким песням на слова Альтермана и Рахели. Ей нравился его голос, и она охотно у него училась. Когда позднее, во время атаки англичан, Агнес запела: «Я не пела тебе, страна моя, и не славила твое имя ни великими подвигами, ни трофеями на поле битвы…» — она стала для Йоси образцом героизма, и отчасти он ей даже позавидовал. Кстати, может быть, именно за это дети его и любили — за то, что этот взрослый, сильный и опытный человек был способен завидовать не кому-нибудь, а именно им. Это вселяло в них чувство гордости.

Как-то раз, под вечер, возле одного из грузовых кранов Йоси увидел девочку лет двенадцати. Она стояла и, как зачарованная, смотрела на аккордеониста, который, не обращая ни на кого внимания, что-то наигрывал. Он делал это с таким видом, словно играл не для людей, а для рыб за бортом. «Между прочим, эта девочка хорошо поет, только стесняется», — сказал Йоси проходивший мимо пассажир. Через некоторое время на палубу вышли скрипачи. Девочка робко к ним подошла, дотронулась до одной из скрипок, будто хотела проверить, может ли она звучать, как аккордеон, и запела, слегка пританцовывая в такт. В этот момент на палубе работали две бригады дежурных, в каждой по сто человек, и все они, словно по команде, застыли на месте. От ее голоса по коже шли мурашки. С этого момента она стала на «Анне» чем-то вроде местной звезды. Со слезами на глазах, как будто в этот момент в ней ожила древняя горькая память ее народа, она спела на идише «Мой город в огне», затем какую-то песню по-румынски, а потом к ней присоединилась Агнес, и они с чувством — снова на идише — запели песню партизан: «Не говори, что мой конец настал и что не выйдет солнце из-за туч…» Они выучили ее, когда сидели в лагере для перемещенных лиц.

Когда они закончили петь, девочка смутилась и убежала в трюм, а несколько сотен людей, страдавших от голода и жажды, стояли на палубе и плакали.

Тем временем море снова разбушевалось, но, как ни странно, даже в таких суровых погодных условиях корабль, на котором почти не было профессиональных моряков, продолжал двигаться вперед. Это было настоящим чудом. Тем не менее они находились в пути уже слишком долго, гораздо дольше, чем предполагалось даже в самом их мрачном сценарии, и, когда они подходили к Турции, ситуация уже приблизилась к критической. Питьевая вода была почти на исходе, а та, что еще оставалась, стала мало пригодной, поскольку в ветхий водопровод проникла соленая вода, да и уголь почти кончился, так что приходилось бросать в топку доски, из которых были построены нары.

Йоси собрал корабельный комитет на чрезвычайное совещание, выставив на стол последнее угощение, которое еще оставалось на судне — соленые огурцы и сок. Однако не успели они к этому угощению притронуться, как послышался гул самолета.

Все бросились на палубу и увидели, что над «Анной» кружит двухмоторный самолет. Он снизился почти до высоты мачт, так что с палубы можно уже было разглядеть пилота, и просигналил: «Кто вы?» Йоси поднялся на капитанский мостик и просигналил в ответ: «Мы — грузовое судно». Летчик повторил вопрос. Йоси ответил: «Мы — грузовое судно, идущее под флагом Панамы. Водоизмещение — тысяча восемьсот тонн. Экипаж — восемнадцать человек. Плывем из Алжира в Александрию с остановкой в Александретте». После этого самолет улетел.

Надеясь, что пилот не заметил людей, живущих на палубе, Йоси решил маршрута не менять, но объявил, что с этого момента тем, кто живет в трюме, разрешается выходить на палубу только под покровом темноты. Тем не менее он опасался нападения англичан и попросил пассажиров на всякий случай вооружиться всем, чем только можно, будь то банки с консервами, уголь или ведра с нефтью. Его опасения оправдались. Когда стемнело и пассажиры начали выходить из трюма на палубу, в небе снова появились самолеты и «Анну» затопил ослепительный свет. Это были прожектора эсминца, плывшего рядом, которого они из-за ночной темноты не заметили. Многие из находившихся на палубе бросились врассыпную, но некоторые не испугались и запели «Атикву». Люди испытывали чувство подавленности и бессилия, но в то же время и гнев. Кто-то крикнул, обращаясь к Йоси:

— Знай, Амнон! Мы не позволим снова отправить нас в крематории!

Через какое-то времени самолеты улетели в сторону Сирии, а эсминец отошел от них на некоторое расстояние, но Йоси знал, что это всего лишь временная передышка.

Люди продолжали вооружаться и готовиться к нападению англичан, а он, позабыв обо всем, стоял на капитанском мостике и, напряженно вглядываясь в бинокль, пытался разглядеть на берегу гору Муса-Даг. Он увидел ее, когда они дошли до Антиохии. Гора находилась к северо-западу от города, и ее вершина, возвышавшаяся над уровнем моря на тысячу метров, была покрыта вечным, никогда не таявшим снегом.

Йоси вспомнил, как когда-то в Иерусалиме он и Цви Спектор читали вслух книгу о геноциде армянского народа, и вдруг почувствовал себя страшно одиноким. Такого острого чувства одиночества он, пожалуй, не испытывал еще ни разу в жизни. Он командовал судном, на борту которого находилось около четырех тысяч «мусадагцев», и только от него одного сейчас зависело, будут они жить или умрут. Ему не от кого было ждать приказа или помощи, не с кем посоветоваться и разделить ответственность. Он был совершенно один. Наверное, так же одинок был Моисей, когда поднялся на гору Синай и увидел страну, в которую вел свой народ и в которую ему самому так и не довелось войти.

Пять тысяч армян, живших в анклаве на юге Турции, не желали оказаться изгнанными или убитыми, как их собратья в Армении; поэтому они взяли с собой то, что смогли унести, а также крупный и мелкий рогатый скот, покинули свои жилища и поднялись на гору Муса-Даг. Именно она и спасла их в конечном счете от турецкой резни. Западный склон этой высокой, «лысой» горы круто обрывается в море, и она стала для армян примерно тем же, чем в свое время была для евреев Масада. Стоя на капитанском мостике, Йоси хорошо видел в бинокль скалистые утесы у подножья, превращающие ее в неприступную крепость, а также тропинки, по которым когда-то поднимались армяне, и думал о Ханите, об Ицхаке Садэ, о том, что он может сделать для своего народа. Йоси понимал: как и армяне с Муса-Дага, он участвует в заведомо неравной битве, в которой небольшая кучка людей вынуждена противостоять огромной армии.

Он как будто воочию видел, как на вершине горы, напоминающей огромную пирамиду, сложенную из скал и камней, сидят несколько тысяч человек, как турки окружают их и злятся, что не могут до них добраться, и понимал, что, хотя эти события произошли давно, сегодня они, по сути, повторяются снова, ибо подобно тому, как тогда пять тысяч армян спаслись от уничтожения на горе Муса-Даг, так и сейчас европейские евреи пытались спастись от нового возможного холокоста на корабле, которым он командовал.

Тогда Йоси еще не знал, что через много лет напишет армяно-американский писатель Уильям Сароян. «Я не знаю, — писал Сароян, — существует ли какая-нибудь сила в мире, которая способна уничтожить этот народ, это маленькое и незаметное племя. Оно проиграло все свои войны и лишилось своего общественного устройства; его литературу никто не читает, его музыку никто не слушает, его молитвы остаются без ответа. Но попробуйте уничтожить Армению — и посмотрим, что у вас получится. Пошлите армян в пустыню без пищи и воды, сожгите их церкви — и вы увидите, что через какое-то время они снова будут не только смеяться, петь и молиться, но и создадут Армению заново. Потому что для этого достаточно всего двух армян, независимо от того, в какой точке света они находятся».

Да, этих слов Сарояна Йоси не читал, но он знал, что на Муса-Даге была организована оборона и армяне, свято верившие в свое право на независимость, сражались отчаянно, не на жизнь, а на смерть. Все атаки турок им удалось отбить. Однако их положение становилось все хуже и хуже. В конце концов съестные припасы почти закончились, и, чтобы раздобыть еду, им приходилось совершать вылазки в расположенный неподалеку город Халеб. Они воткнули на вершине палку, повесили на нее флаг Красного Креста и — подобно несчастным пассажирам «Струмы» — поставили лицом к морю плакаты, на которых написали: «Христиане, помогите нам!»

Как и пассажиры «Анны», армяне создали на Муса-Даге крошечное государство. Они пели, устраивали спектакли, вели горячие философские и политические дискуссии, выбирали руководство, и, думая об этом маленьком, умиравшем от голода, но мужественном военном государстве, которое описывается в книге Верфеля, Йоси испытывал горячую солидарность с его защитниками. Их судьба невольно напоминала ему о судьбе четырех тысяч пассажиров «Анны», спасшихся в другое время и от другой беды. Но особенно близок ему был в этой книге образ ее главного героя, Багратяна, который, как считает Йоси, ассоциировался в сознании Верфеля с Моисеем, проведшим сорок дней на горе Синай. В отличие от Моисея, Багратяна не выловили из Нила и не воспитали в доме фараона, однако, как и Моисей, он тоже не родился, чтобы стать вождем. Бурный поток грандиозных исторических событий увлек за собой этого гуманитария, капризного эстета, космополита, лишенного родины и корней, и он стал героем, который возглавил оборону Муса-Дага, взяв на себя, как и Йоси, ответственность за жизнь нескольких тысяч мужчин, женщин и детей.

В конце книги Багратян остается на горе один. Преданный, он пытается бежать, но погибает, застреленный турецким солдатом. Он умирает возле могилы любимого сына.

Йоси никогда не чувствовал себя таким одиноким. Он командовал судном, на борту которого находилось около четырех тысяч «мусадагцев», и только от него одного сейчас зависело, уцелеют они или умрут. Однако он не хотел поддаваться отчаянию. Он знал, что санитарные условия на судне ужасающие, исправных туалетов почти не осталось, запасы пресной воды подходят к концу, а молодые ребята, жившие в трюме, спасаются от жары, исходившей от машинного отделения, сидя возле водопроводной трубы. Тем не менее он взял мегафон и весело крикнул:

— С этого момента болеть на борту запрещается!

Юмор был единственным действенным оружием, которое у него еще оставалось.

Через некоторое время в небе опять появился английский самолет. Это был бомбардировщик. Люди снова бросились в трюм. Как и в прошлый раз, летчик просигналил и попросил представиться. Хотя Йоси понимал, что никакого смысла продолжать игру в прятки уже нет, он опять дал летчику ложные сведения. Правда, на этот раз сказал, что судно называется «Святая Анна» и плывет с грузом хлопка из Искендеруна (Александретты) в Порт-Саид. Однако как только самолет улетел, он отдал приказ немедленно убрать с палубы все, что могло их выдать. Им надлежало выглядеть обычным коммерческим судно. В результате кабинки душевых, например, пришлось выбросить в море. Кроме того, он велел унести с палубы в котельную все горючие материалы. Впрочем, все это было уже попыткой утопающего ухватиться за соломинку и, естественно, не помогло. Из тьмы появились два эсминца. Видя, что терять больше нечего, Йоси попросил пассажиров выйти на палубу.

— Вы нарушаете закон, — передали англичане азбукой Морзе. — Мы требуем, чтобы вы не подстрекали пассажиров оказывать сопротивление.

— Наше судно называется «Еврейское восстание», и оно направляется в Палестину, — ответил Йоси. — С любым, кто на нас нападет, мы будем сражаться, как львы.

Вскоре они миновали ливанский город Сур. Английские эсминцы продолжали следовать рядом.

Неожиданно на мостик поднялся один из пассажиров и сказал, что его друг прыгнул в море, чтобы добраться до берега вплавь. А до берега было семнадцать миль. Йоси бросился к штурвалу и развернул корабль на 180 градусов. Англичане не поняли этого внезапного маневра и выразили недоумение. Чтобы их успокоить, Йоси сообщил им по рации, что один из его людей упал в воду (то, что на морском языке именуется «man overboard»). Один из эсминцев тут же поспешил на его поиски. Он летел по воде, как стрела, со скоростью тридцать узлов в час, его нос торчал из воды, как у быстроходной моторной лодки, позади тянулся огромный шлейф пены, а Йоси смотрел на него и думал, до чего наивно с его стороны было бы надеяться, что по прибытии в Палестину их ползущему, как улитка, кораблю удастся приблизиться к берегу.

Через полчаса с эсминца сообщили: «Ваш человек у нас. Он жив и здоров».

Как бы там ни было, но Йоси и не думал сдаваться. Судно продолжало плыть вперед. Однако эсминцы не только не отставали, но один из них даже настолько приблизился, что они почти соприкасались корпусами.

Йоси приказа дать гудок и зачитал англичанам присланную ему руководством декларацию, в которой говорилось о праве евреев жить на своей родине, но англичане продолжали упорно настаивать на безоговорочной сдаче и продиктовали ему текст сообщения, которое попросили довести до сведения других пассажиров. В сообщении говорилось: «Мы не хотим причинять вам вред, но, если вы приблизитесь к берегам Палестины, будем вынуждены атаковать. Нужна ли вам медицинская помощь?» Йоси ответил, что охотно их просьбу удовлетворит — и сообщение действительно было зачитано по громкоговорителю, — но, не удержавшись от искушения подразнить англичан, добавил, что сможет дать им ответ после того, как посоветуется с пассажирами.

— Проникновение в чужие территориальные воды, — отреагировали англичане, — является нарушением международных морских законов. Если вы попытаетесь это сделать, то будете арестованы.

И тут Йоси как прорвало.

— Да вы хоть отдаете себе отчет, сэр, — закричал он взволнованно, обращаясь к своему невидимому собеседнику, — что люди, находящиеся на борту, — это бывшие узники концлагерей?! Вы понимаете, что у них нет ни малейшего желания переселяться из лагерей немецких в лагеря английские? Или вы думаете, что это какой-то увеселительный круиз? Что наше суденышко — «Куин Мэри»? Да на нем, к вашему сведению, более трех тысяч женщин, мужчин и детей, и они живут здесь в нечеловеческих условиях. Вы хоть представляете себе, какие страдания испытывают наши женщины? Как мучаются наши роженицы? И вообще, мы что, преступники? Почему вы преследуете нас, как диких зверей? Вы знаете хоть одного нормального человека, который бы добровольно согласился сидеть в концлагере, даже если этот лагерь английский? Одним словом, я предупреждаю: мы будем защищаться. За наше право жить мы будем сражаться всеми доступными средствами, будь то бутылки, палки, трубы или ведра с нефтью. Мы будем сражаться с вами даже голыми руками. Если надо, мы перекроем вам путь собственными мертвыми телами. Мы прекрасно понимаем, что против вас мы — словно Давид против Голиафа, но, как сказал Черчилль, «мы будем сражаться на берегу, будем сражаться на улицах, будем сражаться на кораблях».

Йоси, разумеется, знал, что Черчилль сказал это совсем по другому поводу, но ему эта цитата показалась подходящей к данному моменту. Однако как он ни старался выбирать самые сильные и самые уместные, по его мнению, слова, ничего не помогло. Его речь не произвела на собеседника никакого впечатления, и в ответ тот лишь сухо заметил, что сопротивление только ухудшит их положение. После чего из рации послышался голос какого-то другого человека.

— Говорит командир корабля, — сказал он. — Великобритания всегда сражалась за свободу. Мы проливали кровь за освобождение человечества от нацистских оккупантов, и мы уже не раз доказали, что мы — ваши лучшие друзья. Своим поведением вы только настраиваете против себя английский народ.

Отвечать на это уже не имело никакого смысла, и Йоси промолчал.

Огромный, страшный эсминец по-прежнему плыл очень близко, на расстоянии всего нескольких метров от них.

Люди на палубе начали скандировать:

— Па-ле-сти-на! Па-ле-сти-на!

Словно играя с ними в какую-то зловещую игру, эсминец вдруг отошел на некоторое расстояние, а затем приблизился снова. Из-за этого поднялась большая волна, и «Анну» стало раскачивать. С палубы эсминца на них в упор смотрели офицеры в белых касках.

Вдали показался палестинский берег. «Анна» теперь шла в полную силу. Эсминцы не отставали.

На корабле было много больных; места на нарах не хватало, потому что часть их пришлось разобрать и сжечь в топке вместо закончившегося угля; воду, смешанную с морской, пить было почти невозможно, однако англичанам не следовало об этом знать.

Йоси чувствовал, что находится на грани отчаяния. Его утешала только мысль, что в Палестине, к берегам которой они подходили все ближе и ближе, кто-нибудь обязательно придет к ним на помощь. Ему было совершенно все равно, кто это будет — еврейская ли армия, песни о которой разучивали с детьми на «Анне» инструкторы из молодежных движений, бойцы «Хаганы», «Пальмаха» или «Эцеля» или, может быть, ребята из Ханиты или кибуца Тель-Амаль. Для Йоси это не имело никакого значения. «Главное, — думал он, — состоит в том, что нам помогут».

Однако, к несчастью, у руководства ишува в это время были совсем другие заботы. Вместо того чтобы думать о помощи людям на корабле, оно в этот момент обсуждало идиотский вопрос о том, какое название ему следует присвоить. В результате Йоси получил радиограмму, где ему предписывалось немедленно поменять вызывающее название «Еврейское восстание» на более нейтральное — «Кнессет-Исраэль». Йоси сделал было отчаянную попытку этот приказ оспорить и попробовал объяснить своим начальникам, что в данных обстоятельствах название «Еврейское восстание» имеет для измученных и подавленных пассажиров «Анны» огромное моральное значение, тогда как бесцветное и невыразительное «Кнессет-Исраэль» ничего не говорит ни их сердцу, ни уму, однако в ответ ему было однозначно заявлено, что решение о переименовании обжалованию не подлежит, и, поняв, что спорить бесполезно, он с тяжелым сердцем поручил одному из пассажиров написать на носу корабля «Кнессет-Исраэль». После этого он созвал прямо на палубе совещание корабельного комитета. Он долго и с любовью рассказывал его членам о галилейских горах и о горе Кармель, которые в этот момент были уже достаточно хорошо видны, объяснил им, что, по-видимому, сразу по прибытии их пересадят на депортационные корабли и вышлют из страны, а также сообщил, что адвокат Сохнута доктор Бернар Жозеф (впоследствии изменивший свое имя на Дов Йосеф и занимавший в израильском правительстве с десяток министерских постов) уже получил полный список людей, плывущих на судне, и подал в Верховный суд жалобу на нарушение правительством Британского мандата английского закона «Хабеас корпус», согласно которому нельзя арестовывать людей без постановления суда.

Когда они подошли к Хайфе, запасы продовольствия, воды и топлива на корабле уже практически закончились. Чувствуя себя примерно так же, как чувствовал себя Самсон, когда явился к филистимлянам, Йоси отправил в штабы «Хаганы» и «Пальмаха» радиограмму, в которой говорилось:

Мы собираемся войти в порт. Вы обещали, что будете на берегу. Вы должны организовать ожесточенное сопротивление. Ишув обязан бороться за право евреев на репатриацию в Палестину, он должен быть активным участником спасения последних остатков еврейского народа.

Однако несмотря на его отчаянный призыв, армия ишува к ним на помощь так и не пришла. В бою с англичанами, который вскоре разгорится на борту корабля, погибнет шестнадцалетний парнишка и будут десятки раненых (включая англичан). Но ни бойцов «Пальмаха», ни воинов «Хаганы», ни толп людей, которые, как надеялся Йоси, придут встретить своих возвращающихся на родину собратьев, на пристани не оказалось. Тем не менее Йоси, пусть и с тяжелым сердцем, все-таки приказал своим полуживым пассажирам сопротивляться.

Как только «Кнессет-Исраэль» вошел в Хайфский залив, английские эсминцы приблизились к нему почти вплотную и на палубу начали спрыгивать крепкие десантники, вооруженные дубинками. Они стали занимать стратегические позиции, а их командир направился в рубку радиста.

Перед ними расстилалась Хайфа. На крышах домов было множество людей. «Кнессет-Исраэль», на котором не было уже ни топлива, ни продовольствия, ни воды, издал последний стон и пришвартовался. Эсминцы причалили вплотную к нему.

Пристань буквально кишела десантниками, полицией и арабскими гафирами.

Англичане потребовали спустить трап, но Йоси отказался. Тогда из громкоговорителя послышался приказ «В атаку!». Десантники приставили к корпусу корабля лестницы и полезли по ним на палубу, но пассажиры стали эти лестницы отталкивать и сбрасывать солдат в воду. Люди были настроены очень решительно и сопротивлялись яростно. Все злость и отчаяние, которые накопились у них в течение двадцати трех дней путешествия по Виа Долороса, прорвались сейчас наружу, как пар. Они были словно охвачены безумием. Три десантных роты, одна за другой, штурмовали корабль, но безуспешно.

Слева от них пришвартовался корабль «Эмпайр-Хайвуд», который использовался для высылки репатриантов на Кипр. Затем к пристани подошло еще одно судно. На его борту было много английских матросов. «Где же представители Сохнута?» — недоумевал Йоси.

С берега послышался еще один приказ немедленно начать высадку пассажиров, а затем последовала очередная атака. Однако она тоже захлебнулась, и наступило временное затишье, во время которого и Йоси, и англичане лихорадочно думали, что делать. Передышка оказалась недолгой. Вскоре был дан сигнал перейти ко второму этапу операции, и на палубу «Кнессет-Исраэль» полетели сотни газовых гранат. Люди на палубе, а их там было около полутора тысяч человек, стали задыхаться. Но самое ужасное началось, когда несколько гранат закатились в трюм. Там находилось две с половиной тысячи пассажиров, среди которых были грудные младенцы, больные и старики, и началась паника. Давя друг друга, задыхаясь и кашляя, люди, словно огромный пчелиный рой, ринулись к лестницам, чтобы выбраться наружу и глотнуть воздуха, но, когда они вылезали на палубу, на них обрушивались все новые и новые гранаты.

От газа у людей слезились глаза, жгло тело, волосы словно горели огнем, однако сопротивление не прекращалось. Снова и снова десантники в противогазах и касках приставляли к корпусу корабля лестницы, пытаясь взобраться на палубу, но пассажиры с обожженными легкими и кожей сражались, как львы. В солдат летели консервные банки, железки, гвозди — все, что только можно было найти на корабле.

Неожиданно загрохотали автоматы, и на палубу обрушилась новая партия газовых гранат. Одна из них закатилась в отсек, где жили матери с грудными детьми. Женщины истошно завопили. Йоси схватил гранату и бросил ее через открытый люк в воду. Снаружи послышался взрыв.

«Кнессет-Исраэль» был окутан дымом, а в нескольких местах начался пожар. Некоторые пассажиры не выдержали и стали с воплями прыгать за борт. Однако рядом, точно хищники, подстерегавшие добычу, дежурили сторожевые катера, и, когда люди, пролетев двенадцать метров, падали в воду, их вылавливали и арестовывали.

Разумеется, банки с сардинами мало подходили для того, чтобы противостоять автоматам и газовым гранатам, и в конце концов англичане начали одолевать. Сначала с окутанного дымом и газом корабля стали силой стаскивать людей, находившихся на палубе, а затем и тех, кто сидел в трюме. Некоторые из пассажиров, выйдя из трюма, теряли сознание сразу, а некоторые падали в обморок, когда сходили на берег. У многих были ожоги. Люди продолжали задыхаться. Ожесточившись, солдаты избивали их и тащили сначала к установкам для дезинфекции, а затем на депортационные корабли.

От выхода в город их отделяло всего двести метров. Некоторые ухитрялись вырваться и бросались целовать грязный хайфский причал, по которому им удалось сделать всего несколько шагов, но их снова хватали и пинками гнали к кораблям.

И тут вдруг на капитанском мостике, в клубящемся дыму, появилась печальная девушка со старой гитарой в руках, та самая, у которой на груди была вытатуирована надпись Feldhure А.13652, и с таким видом, словно творящийся вокруг кошмар ее совершенно не касается, села и запела «Спи долина, спи прекрасная страна». К ней подскочили солдаты и стали ее избивать, но она продолжала сидеть и петь. С одного из английских эсминцев по ней открыли огонь, но она по-прежнему сидела и пела. Кстати, ни одна из пуль в нее так и не попала. Возможно, потому, что на ее теле уже не было места для ран…

К этому моменту в бою с англичанами погибло уже двое из пассажиров «Кнессет-Исраэль», но армия ишува так и не пришла к ним на помощь. Нескольким тысячам человек, обожженным и задыхающимся от газа, пришлось сражаться с молодыми, красивыми и крепкими английскими парнями практически в одиночку.

Когда англичане полностью взяли корабль под свой контроль, с него сняли последних пассажиров — стариков и женщин с маленькими детьми. На депортационных кораблях их встречали английские офицеры, которые предлагали им печенье и воду, но делали это с выражением ненависти и отвращения.

На Кипр бывших пассажиров «Кнессет-Исраэль» выслали на трех кораблях, сильно напоминавших загоны для скота и обтянутых сверху металлической сеткой. На одном из этих «загонов» оказался и Йоси. Кроме него, там было еще тысяча четыреста человек. Когда производилась посадка, он затесался в толпу и прошел на борт судна незамеченным. Англичанам страшно хотелось арестовать командира «Кнессет-Исраэль», но им даже в голову не приходило, что молодой человек в кожаной куртке, русской шапке-ушанке и сапогах и есть тот самый командир, которого они так усердно разыскивали.

Депортационные корабли вышли из хайфского порта уже ближе к вечеру. Йоси стоял на палубе одного из них и сквозь сетку смотрел на удалявшуюся гору Кармель. На горе один за другим, как звездочки, зажигались огоньки, и казалось, что она усеяна плачущими алмазами.

На судне царила страшная теснота. В воздухе стоял кислый запах пота, смешанный с запахами поношенной, давно не стиранной одежды и нафталина, и Йоси подумал, что, наверное, именно так и должна пахнуть застарелая, засохшая от времени, заскорузлая человеческая боль. И вдруг посреди всей этой тесноты, отчаяния и тоски, точно хрупкий и слабый лучик надежды, снова послышался голос печальной девушки со старой гитарой в руках и с татуировкой Feldhure А.13652 на груди. «О Киннерет мой…», — запела она и внезапно, после короткой паузы вместе с ней, сначала шепотом, а затем во весь голос, на палубе и в трюме, запел весь корабль. Все тысяча четыреста человек. Тысяча четыреста несчастных, плывших по бесшумному морю на этом тихоходном корабле-загоне, который все больше и больше удалялся от мерцавших вдалеке огоньков горы Кармель и от страны, в которую им так и не удалось попасть. Они пели и плакали.

Люди были страшно разочарованы. Настолько, что некоторым из них даже не хотелось больше называть Палестину «Эрец-Исраэль». Теперь они называли ее только «Палестина».

Англичане не разрешали пассажирам свободно перемещаться по кораблю. Разрешалось ходить только в туалет, да и то в сопровождении солдат. Поэтому в знак протеста было решено объявить голодовку. Правда, поначалу англичане отнеслись к требованиям забастовщиков с высокомерным презрением, однако в конце концов сдались и разрешили людям ходить по судну. После этого пассажиры прекратили голодовку, но на этом не остановились. Они сразу же выдвинули новое требование: создать более сносные условия — и на эту тему начались переговоры.

Первое, что они увидели на кипрском берегу, была колонна детей в лохмотьях. Впереди колонны шел мальчик с рваным флагом. Дети шли и пели. Их вели в концлагерь.

Перед высадкой Йоси и Ицхак Арци попытались организовать сопротивление. Тем не менее пассажиров все-таки высадили и на грузовиках доставили в район лагерей, которые находились примерно в десяти километрах от порта. Йоси сошел на берег одним из последних.

Лагерь, в который их поместили, состоял из палаток и бараков, огороженных забором из колючей проволоки, и англичане были убеждены, что сбежать оттуда невозможно. К этому времени там уже находилось около двенадцати тысяч человек, привезенных на предыдущих кораблях.

Сразу по прибытии в лагерь Йоси встретился с людьми из «Пальмаха». Они приехали на Кипр либо под видом врачей, либо под видом медсестер, либо в качестве посланцев «Джойнта» (поскольку «Джойнт» был единственной благотворительной организацией, которой англичане официально разрешили работать в лагерях), а в одной из палаток даже стоял подпольный радиопередатчик — его привезли на Кипр в разобранном виде и собрали на месте. Поэтому связь с Палестиной поддерживалась постоянно.

Жизнь в лагере была организована довольно сносно. Еда была терпимая, работали школы по изучению иврита. Но самое поразительное состояло в том, что людей внезапно охватила какая-то невероятная эротическая лихорадка. За долгие годы мучений и скитаний они настолько истосковались по простому человеческому прикосновению, что теперь их тянуло друг к другу буквально магнитом. Им снова захотелось жить. Снова захотелось рожать детей. Снова захотелось продолжить свой род. Назло всем, кто хотел стереть их с лица земли.

Каждый месяц англичане выдавали людям, сидевшим в лагерях, семьсот пятьдесят сертификатов, дававших право на въезд в Палестину. Это было лучше, чем ничего, хотя составляло лишь половину от установленной самими английскими властями квоты. А поскольку очередная раздача сертификатов состоялась всего через два дня после прибытия Йоси на Кипр, то ему удалось вернуться домой очень быстро. Он приехал в Палестину на совершенно законных основаниях — как «репатриант» — и сразу получил новое задание.

 

Глава одиннадцатая

В драматической истории парохода «Кнессет-Исраэль» отсутствует тот политический аспект, который превратил в символ и миф корабль «Эксодус», но тем не менее эта история ясно продемонстрировала, по крайней мере, одно: никакой английский флот не может победить желание людей репатриироваться на родину и вернуться домой.

Из Хайфы Йоси поехал на автобусе в Тель-Авив и сразу по прибытии отправился в кафе «Касит», откуда позвонил Ицхаку Садэ. Садэ попросил его прийти к нему. Он жил в пентхаузе на проспекте Ротшильда. Когда Йоси пришел, Садэ налил ему вина, поставил на стол тарелку с несколькими сортами сыра, и Йоси, который еще не полностью пришел в себя после пережитого, стал рассказывать ему о том, что произошло во время плавания на «Кнессет-Исраэль» и в хайфском порту. Всю историю с начала до конца, день за днем.

— Как такое может быть?! — возмущенно воскликнул он, заканчивая свой рассказ. — На корабле погиб мальчик, а тут все вели себя так, будто ничего не происходит. Да, я служу в «Хагане», но сейчас говорю от имени репатриантов, потому что чувствую себя одним из них. Почему никто не привел нам на помощь ребят из Эйн-Харода? Если бы это было сделано, тогда я, может, еще и согласился бы на требование «Пальмаха» и разрешил детям на корабле и дальше сражаться с англичанами. Но так…

— Ладно, — печально сказал Садэ, который за все это время не проронил ни слова, — приходи в пятницу вечером в кафе «Касит».

В пятницу Йоси отправился в «Касит». Кроме него, Садэ позвал также Хану Ровину, Авраама Шленского, Натана Альтермана, Йохевед Бат-Мирьям, Аарона Мескина, Цилю Биндер и еще несколько человек. Хецкель закрыл кафе и объявил: «Сегодня вы мои гости». Они поужинали, выпили, после чего Садэ попросил всех сесть и сказал:

— Я хочу, чтобы вы послушали рассказ о том, что случилось на «Кнессет-Исраэль», из собственных уст его командира.

Йоси не был великим рассказчиком. Он говорил медленно и был скуп на слова. Он словно давал истории самой рассказывать себя, будто был не ее активным участником, а всего лишь свидетелем, и при этом активно помогал себе руками. Они служили ему поводырем, который вел слушателей по извилистым тропам его рассказа.

Он рассказывал им о женщине, грудного ребенка которой немецкие солдаты застрелили и бросили возле дороги.

Рассказывал о том, как пассажиры корабля засучили рукава и в тусклом предвечернем свете он увидел у них на руках страшные лагерные номера. Море синих номеров…

Рассказывал о девушке, которая пряталась каждый раз, как видела, что ее тело отбрасывает тень, и все время бормотала католические молитвы. Она была бледная, весила всего тридцать три килограмма и с трудом передвигала неестественно белые, отмороженные в снегу ноги. Как-то раз она попыталась улыбнуться и сказала:

— Моя улыбка умерла тогда вместе со мной и только сейчас снова начинает оживать.

Он говорил о тесноте, о сиротах и о похоронах младенца в ящике из-под консервов, обвязанном якорной цепью; о газовых гранатах и о сопротивлении пассажиров, которое прекратилось только тогда, когда способных на сопротивление не осталось; о том, как люди прыгали в воду с большой высоты, хотя не умели плавать, и о том, как их вылавливали из воды английские сторожевые катера; о том, как пассажиров, одного за другим, снимали с корабля, опыляли дустом, а затем сажали на депортационные корабли; о том, что, несмотря ни на что, люди готовы были умереть, лишь бы не ехать на Кипр.

Йоси говорил обо всем этом с болью и гневом, и у него было такое чувство, словно он перенесся из кафе обратно на «Кнессет-Исраэль» и на него смотрят сейчас глаза четырех тысяч человек. Тех самых, что кусали английских солдат, тех самых, кого эти солдаты жестоко избивали, тех самых, что жили теперь в концлагерях на Кипре. Именно они, эти люди, и были, с его точки зрения, истинными героями Израиля. Именно их, этих людей, и предал ишув, когда они прибыли в Палестину. И именно они — эти преданные ишувом герои — говорили сейчас его устами.

В кафе стояла гробовая тишина. Йоси казалось, что он слышит, как у присутствующих в жилах пульсирует кровь. Все сидели неподвижно, словно боялись пропустить хотя бы одно сказанное им слово.

— Хоть убейте меня, — говорил Йоси с глубокой горечью, — но я не способен понять, почему репатрианты должны были сражаться с англичанами в одиночку и почему никто не пришел в порт, чтобы им помочь. Ни «Хагана», ни «Пальмах», ни хайфские рабочие. Я был от этого просто в шоке. Я участвовал во многих сражениях и научился пользоваться автоматом еще в Ханите. Так неужели же вместо меня должны были идти в бой старики и бывшие узники Освенцима? Мне кажется, в этой стране узники концлагерей должны быть как раз последними, кого посылают драться с англичанами, а вовсе не первыми. Когда я, — сказал он, помолчав, — вернулся с Кипра в Хайфу, меня уже ждали там люди из «Пальмаха» и «Алии-Бет», которые, естественно, знали о моем приезде. Среди них был и Игаль Алон. Мы пошли с ними в ресторан, и я вкратце рассказал им о том, что мы пережили. И о двадцати трех днях, проведенных в море, и о драке с англичанами в порту, и о газовых гранатах, которые закатились в трюм, и о том, какой опасности подверглись из-за этого жизни женщин и детей. От меня они услышали об этом впервые, и я не скрыл от них, насколько взбешен тем, что они не пришли. Если бы они организовали хотя бы демонстрацию в порту, чтобы поддержать пассажиров, или хоть что-нибудь… Но они не сделали ничего, абсолютно ничего. Эти люди… Эти несчастные… Это же остатки еврейского народа! И вот когда они наконец-то прибывают в Хайфу, Хайфа как ни в чем не бывало продолжает жить своей собственной жизнью, а они должны сражаться с англичанами в одиночку… Даже на похороны погибших никто, кроме меня, не пришел. Конечно, зачем приходить? Подумаешь — хоронят каких-то там неизвестных… Как такое возможно? Не понимаю.

Альтерман, который, как и все присутствующие, слышал обо всем этом в первый раз, взволнованно встал и стал бормотать что-то себе под нос.

— Я хочу понять одно, — продолжал между тем Йоси. — Если на берегу нет бойцов, то почему в таком случае с англичанами должны сражаться репатрианты? Ведь это все, что осталось от еврейского народа. Эти люди прибывают сюда из ада. Почему же именно они должны становиться жертвами? Они уже ими были. Я считаю, что прибывающим сюда людям надо отдавать приказ не сопротивляться. Потому что сопротивление означает кровопролитие. Не должно быть так, чтобы репатрианты в порту сражались, а люди здесь преспокойно сидели себе в кафе. Когда Игаль Алон сказал мне, что кровь репатриантов — это кровь воинов, жертвующих собой во имя освобождения еврейского народа, я был просто в ужасе от его слов.

Йоси говорил без перерыва почти четыре часа, а когда закончил, почувствовал себя измученным и опустошенным. Хецкель протянул ему рюмку. Все молча встали и, не сговариваясь, поехали на нескольких такси в бар «Дельфин». Менаше Баарав, как всегда, заиграл на аккордеоне, а Хана Ровина села в углу, закрыла глаза и запела по-русски. Когда она пела по-русски, голос у нее был такой сильный, что от него лопались стекла. Она пела и плакала.

Шленский спросил Йоси, какие у него планы.

— Поеду готовить к отплытию новый корабль.

— Дело моих рук тонет, а вы поете? — неожиданно процитировал Шленский слова, сказанные (как утверждает один из мидрашей) Богом Своим ангелам, когда те выражали слишком бурную радость по поводу того, что египтяне тонут в Красном море.

«Вот и получается, — с грустью подумал Йоси, — что воинственный Бог проявил к египтянам гораздо больше сострадания, чем проявляют мои товарищи к людям, которые сидят в портах Средиземного моря и мечтают о том, что Палестина станет для них новым домом, что здесь они смогут встретиться и поговорить со своими оставшимися в живых земляками и друзьями детства и что здесь у них появятся совершенно новые воспоминания, которые позволят им забыть о прошлом и вернуться из мира мертвых в мир живых…»

Все это время Альтерман молчал и только слушал. Через неделю, в пятницу, он опубликовал в своей постоянной «Седьмой колонке» в газете «Давар» стихотворение «Распределение обязанностей». Оно было написано от лица девочки с «Кнессет-Исраэль», которая «от имени всех ее друзей-малышей» заявляла, что возложенная на нее ишувом обязанность — сражаться с вооруженными до зубов англичанами — была ей не по силам и что ишув «не имеет права требовать от нее того, чего он не требует от себя самого и собственных детей».

…Когда организованный Ицхаком Садэ «вечер поэтов» закончился, Йоси отправился к себе домой, на проспект Бен-Циона. Было уже поздно. Он переоделся, вышел на улицу и лег спать на скамейке возле дома. В пять утра за ним должны были заехать двое его друзей, с которыми ему предстояло отправиться на новое задание, и он боялся, что проспит.

Шел июнь 1947 года.

 

Глава двенадцатая

В пять утра, как и было условлено, двое друзей Йоси заехали за ним, и они отправились в Хайфу. На рыбацкой лодке их довезли до маленького грузового греческого судна, которое поджидало недалеко от берега, и спрятали в отсеке, где лежали ржавые якоря (и где их, кстати, чуть не придавило якорной цепью, когда якорь с оглушительным грохотом стал подниматься из воды). Черные от копоти и грязи, они смогли вылезти оттуда на палубу только после того, как судно вышло из Хайфского залива в открытое море.

Когда корабль вошел в территориальные воды Италии, они пересели на поджидавшую их маленькую лодку, которая довезла их до Неаполя, а из Неаполя на поезде поехали в Милан, в местное отделение «Алии-Бет». Оно располагалось в офисе миланской еврейской общины. (Центральный штаб итальянского филиала «Алии-Бет» находился в Риме, поскольку руководству агентства приходилось постоянно вступать в контакт с итальянским правительством.)

Миланским отделением агентства руководил в то время Иегуда Арази. Это был обаятельный, обожавший приключения человек, одним из главных героев агентства. Особенно хорошо он известен своим участием в истории с кораблем «Дов Гоз», на котором находилось более тысячи репатриантов и который должен был в апреле 1946 года отплыть из порта итальянского города Ла-Специа. Власти арестовали судно, и в знак протеста его пассажиры объявили голодовку. Под видом «доктора Де-Паза» Арази сумел проникнуть на корабль и возглавил кампанию сопротивления. В частности, он пригласил на борт судна знакомых журналистов, чтобы те сообщили о происходящем в газетах, и начал раздавать пассажирам текст Декларации Бальфура, а также сочиненные им самим «удостоверения репатрианта», в которых право на законный въезд в Палестину подтверждалось библейскими изречениями вроде таких: «Тебе и потомству твоему дам Я землю эту» или: «С жалостию великою соберу Я их под крыло Свое».

Арази был также создателем TTG. Чтобы произвести впечатление на итальянцев, чья любовь к машинам хорошо известна, он приобрел хоть и подержанный, но роскошный черный «паккард» с двенадцатью цилиндрами, на котором раньше ездил Папа Римский, и поскольку итальянцы очень хорошо эту машину знали, то везде, где она проезжала, ей отдавали честь, несмотря на то что Папы в ней уже не было. В нищей послевоенной Италии эта машина воспринималась людьми чуть ли не как «святая».

В деятельности агентства «Алия-Бет» в Италии принимала активное участие также Ада Серени, красивая, эффектная женщина, которую Йоси хорошо знал и любил. Она была аристократкой и родилась в Италии, но репатриировалась в Палестину и поселилась в кибуце Гиват-Бренер. После войны она была направлена в Италию в качестве сотрудницы «Алии-Бет». Поскольку в свое время ее отец был личным врачом итальянского короля, у Ады сохранились большие связи в высшем обществе, включая местную аристократию, и это позволяло ей без труда налаживать контакты с самыми высокими чинами итальянской администрации. К тому же она пользовалась большим уважением среди итальянских коммунистов. В их глазах она была мужественной подпольщицей, и они ей охотно помогали.

В то время по всей Италии были разбросаны лагеря, в которых жили согнанные со своих мест евреи, и находиться в таких лагерях в течение долгого времени было, разумеется, непросто. Тем более что большинство евреев хотели поскорее из Европы уехать. Кто-то, правда, предпочитал остаться. Более того, кое-кто решил остаться жить в Германии. Однако они составляли меньшинство. Между тем многие государства, которые сейчас именуют «убежищем для жертв Холокоста» (вроде Австралии), тогда наглухо закрыли для евреев свои границы, и Палестина оставалась для них, по сути, единственным выходом. Некоторые, правда, ехать туда не желали (предпочитая сидеть и ждать, пока развитые страны откроют наконец для них двери), но большинство евреев все же стремилось в Палестину, и они попадали туда лишь благодаря безграничной смелости, решительности и авантюризму людей, которые занимались их вывозом из «долины смерти». Делала все это очень небольшая группа. Более ста тысяч нелегальных репатриантов, отправленных в Палестину агентством «Алия-Бет», сотни тысяч людей, репатриировавшихся после создания Государства Израиль, сотни тысяч евреев, которые блуждали по дорогам Европы и были найдены и свезены во временные лагеря активистами «Брэха» и других организаций — всех их вывезли из Европы всего лишь полторы сотни палестинских евреев, несколько десятков добровольцев из Америки и несколько добровольцев из Испании. Как учил их когда-то в горах Галилеи, на границе с Ливаном, Орд Вингейт, иногда логика и здравый смысл не только не помогают, но даже, наоборот, мешают.

В первый же вечер после прибытия в Милан Йоси рассказал Арази и Серени о том, что он пережил на борту «Кнессет-Исраэль» и что случилось в хайфском порту. Арази был возмущен. «Посадить четыре тысячи человек на такое ветхое судно, — заявил он, — это крайняя степень безответственности и разгильдяйства! А что, если бы они утонули?!» Однако Йоси с ним не согласился. Разошлись они во мнениях и еще по одному вопросу. Арази был принципиальным сторонником использования маленьких судов, а Йоси — который, как и Авигур, хотел как можно быстрее перевезти как можно большее число людей — был убежден, что надо использовать корабли большого размера. Однако исход этого спора предопределила сама жизнь. К тому времени евреев, которые хотели репатриироваться в Палестину любой ценой, набралось уже столько, что другого выхода, кроме как использовать крупные суда, фактически не оставалось. Поэтому было решено, что Йоси дождется прибытия большого корабля из США.

Судно, которое ждал Йоси, задерживалось, и, чтобы не терять время даром, он отправился помочь своим товарищам в маленькую деревню, расположенную неподалеку от Милана. Раньше там находился склад оружия, украденного на английских военных базах, и этого оружия там до сих пор оставалось немало (его прятали в компрессорах и катках, купленных в Италии на имя палестинской строительной фирмы «Солель-Бонэ»), но теперь этой деревне надлежало стать временным лагерем для репатриантов. Работы по подготовке к приему людей велись в специально построенной для этого мастерской.

Как-то раз, когда Йоси работал на погрузке, ему сказали, что с ним хочет встретиться начальник агентства «Алия-Бет» Шауль Авигур, который специального для этого приехал в Милан. Они встретились в маленьком кафе. Шауль отличался маленьким ростом и походил на монаха, переодетого в неудачливого бизнесмена, однако его внешность была обманчивой. Этот сильный и дальновидный человек, мужественный воин, первопроходец, был близок к руководству ишува не только потому, что разделял его взгляды, но и потому, что состоял в родстве с несколькими из его лидеров. Он действовал от имени и по поручению Бен-Гуриона. На протяжении всей жизни ему не давали покоя мучительные воспоминания о том, что произошло с кораблем «Патриа». Это событие оказало огромное влияние на формирование его уникальной личности, и после провала на «Патриа» он готовил каждую операцию и проверял каждую деталь с особой тщательностью.

Обычно во время таких встреч Авигур пил только воду, но на этот раз заказал кофе. Правда, пирожные он брать все-таки не стал, сказав, что ему жаль тратить на них народные деньги, но и без пирожных кофе, заказанное Авигуром, казалось чем-то экстраординарным — обычно даже чашка кофе, стоившая несколько лир, казалась ему излишней роскошью, хотя Авигуру ничего не стоило выделить миллион на какую-нибудь спасательную операцию. Йоси понял, что намечается что-то большое. И действительно, Авигур сообщил ему, что в Порто-Венере прибыл наконец-то большой и быстроходный американский корабль «Президент Уорфилд» и что он, Йоси, назначается его командиром.

«Президент Уорфилд» был старым пароходом, который ранее использовался для речных круизов. Несколько добровольцев-евреев, помогавших агентству «Алия-Бет», под командованием молодого капитана Айка Ароновича перегнали его по реке Потомак из Балтимора в штате Мэриленд в Норфолк, штат Виргиния, и там отремонтировали, а затем распространили слух, что судно отправляется в Гонконг и тайно отплыли в Европу. Однако по дороге корабль сломался, и им пришлось снова поставить его на ремонт. Только после этого, второго, ремонта они сумели наконец-то пересечь океан.

Через два часа после встречи в кафе Авигур, Йоси и Ада Серени отправились на «паккарде» Арази в Порто-Венере. «Прездент Уорфилд» показался им огромным. У него было несколько палуб и высоченная труба. Он был не только крупнее всех остальных судов, которые они видели до сих пор, но и выглядел гораздо более устойчивым.

Их встретил Авраам Закай, который отвечал за подготовку корабля к плаванию.

Экипаж состоял в основном из американских добровольцев-евреев, но в него входили также три еврея из Палестины. Капитаном судна был Айк Аронович. Авигур познакомил их с Йоси.

Политическая обстановка была сложной; погода ухудшалась; многие люди, ожидавшие отплытия в лагерях, жили в невыносимых условиях, и им не терпелось отправиться в путь; однако подготовка к отплытию, как назло, затягивалась, а расходы сильно превысили выделенную сумму. Кроме того, итальянцы вели двойную игру, и отношения с ними начинали портиться. Таким образом, операция оказалась под угрозой срыва. Поэтому было принято решение отправить корабль не из Италии, а из Франции, где в это время сложилась благоприятная политическая конъюнктура — прежде всего потому, что тогдашний премьер-министр Франции, Леон Блюм, был не только социалистом, но и евреем и даже сидел в Бухенвальде. Правда, несмотря на это, французское правительство сотрудничало с англичанами и не слишком-то рвалось помогать людям, выжившим во время Холокоста, однако коммунисты и социалисты, принимавшие во время войны участие во французском Сопротивлении, выразили готовность помочь.

Судно решили перегнать в Порт-де-Бук на юге Франции, однако главный механик, поляк, сказал Йоси, что для этого у них недостаточно горючего, а приобрести его было очень трудно. Дело в том, что англичане, которые неусыпно за ними следили (наблюдали за работами по подготовке корабля в бинокли с крыш высотных домов, вербовали шпионов среди местного населения и т. д.), заблаговременно дали указание компании «Шелл» (которой частично владела английская разведка) не продавать им топливо. Однако Ада Серени сумела найти выход из положения. Каким-то образом ей все же удалось раздобыть требуемое, и вечером, под покровом темноты, к берегу, где был пришвартован «Президент Уорфилд», подъехало несколько десятков бензовозов. Чтобы они не сильно бросались в глаза, их поставили за холмом, густо поросшим оливковыми деревьями, и по длинной трубе быстро перекачали топливо на судно. Эта была блестящая по своей смелости и простоте операция, и, хотя заправить корабль полностью не удалось, топлива теперь хватало, чтобы доплыть до Порт-де-Бука.

В отличие от «Кнессет-Исраэль», «Президент Уорфилд» мог развивать скорость до восемнадцати узлов и был хорошо оборудован. На нем имелись кухни, большие залы и вентиляция. Кроме того, корабль подготовили к возможному нападению англичан: установили большие деревянные щиты (чтобы обрушивать их на солдат, когда те попытаются запрыгнуть на палубу) и запасли масло, которое планировалось в случае нужды разлить по палубе.

Все время, пока они находились в пути, за ними по просьбе англичан следовал итальянский эсминец. Однако на их счастье, когда они уже подходили к Порт-де-Буку, спустился густой туман, и Йоси решил воспользоваться этим, чтобы ускользнуть от сопровождения. Он велел капитану остановиться и заглушить двигатель. Маневр сработал. Из-за тумана эсминец их не заметил и прошел мимо. Тогда Йоси отдал приказ снова включить двигатель, и корабль полным ходом направился к французскому берегу.

 

Глава тринадцатая

«Президент Уорфилд» прибыл в Порт-де-Бук 13 июня 1947 года. Там их уже поджидал Шмарья Цамерет — еще один человек-легенда. Он занимался переправкой евреев в Палестину много лет и имел богатый опыт. Шмарья пригнал баржу, нагруженную бочками с топливом, и теперь его уже было достаточно, чтобы пересечь Средиземное море.

В каком порту будет производиться посадка пассажиров, пока никто не знал, но стало известно, что на корабле поплывут не четыре, а четыре с половиной тысячи человек. Между тем «Президент Уорфилд» хоть и производил впечатление большого, однако его длина составляла всего триста тридцать футов.

Операция требовала сложной логистики. Нужно было арендовать поезда и грузовики, построить лагеря для временного проживания репатриантов, разбить людей на организованные группы, подготовить их к путешествию, а также обучить инструкторов, командиров и дежурных. Кроме того, следовало разработать подробный план, как перехитрить сильного и не останавливающегося ни перед чем противника. Ведь они находились на совершенно открытой территории, и англичане вели за ними неусыпное наблюдение.

Наконец подготовка корабля к плаванию закончилась, и Йоси получил приказ перегнать его в расположенный неподалеку город Сет: Именно оттуда, как ему сообщили, они и должны будут отправиться в Палестину.

Официально правительство Франции разрешило впустить в страну всего две группы репатриантов примерно по тысяча двести пятьдесят человек в каждой. В тот момент обе группы находились на территории Германии, и каждой из них следовало пройти через две пограничных заставы. Однако организаторы операции ухитрились использовать полученные пропуска на обеих заставах дважды, и, таким образом, реальное количество людей, переведенных через границу, оказалось в два раза больше. Оба перехода осуществлялись ночью.

Когда люди оказались на территории Франции, их посадили на поезда, привезли на юг страны и разместили в дюжине лагерей в районе Марселя. Эти лагеря были построены благодаря попустительству французских властей, сделавших вид, что ничего о их существовании не знают. В эти же лагеря поселили людей, привезенных из Италии, а также французских евреев, изъявивших желание репатриироваться. Всего в них находились тысяча двести восемьдесят женщин и стариков, тысяча пятьсот шестьдесят мужчин, тысяча семнадцать юношей и девушек и шестьсот пятьдесят пять маленьких детей. С людьми работали присланные из Палестины инструкторы. Они проводили с молодежью тренировки и среди прочего учили их, как готовить взрослых пассажиров к посадке на корабль и как наблюдать за порядком в лагерях. В числе инструкторов были, в частности, Шауль Бивер и Миха Пери.

Йоси объехал все лагеря лично. Прежде всего потому, что хотел убедиться, что люди морально готовы к предстоявшему путешествию и получили все, что им полагалось. Но ему казалось не менее важным увидеть этих людей собственными глазами. Ему хотелось «почувствовать» их, понять, с кем ему предстоит иметь дело. И во всех лагерях он видел одно и то же надрывавшее ему сердце зрелище: печаль, голод и боль. Это было все, что осталось от еврейского народа.

С этого момента одним из главных героев книги будут глаза. Глаза всех тех, кто впоследствии окажется на борту «Эксодуса». Более восьми тысяч черных, голубых, впалых и подернутых туманной пленкой глаз, которые видели то, во что невозможно поверить. Именно они, эти глаза, и есть подлинная история «Эксодуса» — корабля, превратившегося в символ. Именно они — та «материя», из которой «соткан» ее текст. Именно они составляют ее суть и смысл. В сущности, вся эта история в целом и есть не что иное, как пронзительные человеческие глаза, в которых страдание смешано с надеждой, какой бы слабой она ни была. «Эксодус» не был той восторженной речью, которую Шазар когда-то произнес возле «Габимы». «Эксодус» был глазами. Глазами, раскрывшимися не только для того, чтобы по ним можно было прочитать навеки запечатленное в них неописуемо страшное прошлое, но и для того, чтобы увидеть будущее.

Именно такими были глаза плывших на «Эксодусе» детей. С некоторыми из этих детей, большинство из которых были сиротами, Йоси впервые встретился в одном из лагерей. Первое, что он увидел в их глазах, сотнях глаз, был гнев. Дети гневались на Бога своих отцов за то, что Он их покинул. Однако на Йоси — офицера еврейской армии, прибывшего к ним из Палестины, — они смотрели совсем по-другому: с надеждой, гордостью и заново проснувшейся верой в будущее.

После встречи с этими детьми — с этим, как Йоси впоследствии часто говорил, «сиротским приютом» — он уже не чувствовал такой уверенности в себе. Рядом с ними он казался себе каким-то маленьким и невольно стал пытаться вести себя подобно мифическому герою из воображаемой страны, за которого они его принимали. По сути, эта встреча стала для него судьбоносной.

Когда Йоси приехал в лагерь и увидел, что в нем нет ни единого взрослого, а есть одни только дети, лишенные родителей, он испытал очень странное чувство.

Часть этих детей была родом из Польши, и спаслись они только благодаря тому, что жили в монастырях и притворялись неевреями. При этом о маленьких детях, которые плохо говорили по-польски, заботились дети постарше; и у них был какой-то только им известный тайный код, которого не понимали даже прятавшие их монахини.

Йоси поразило это братство обреченных, которые спасали друг друга в монастырях и в лесах, среди партизан.

Условия жизни в монастырях были тяжелыми. Дров и продовольствия не хватало. От голода страдали в равной степени как дети, так и монахини. Кроме того, жизни детей постоянно угрожали разные опасности. Иногда их — за буханку хлеба — выдавали дети-неевреи, а возле монастырей их подстерегали немецкие солдаты, подозревавшие, что там укрывают еврейских детей.

Из рассказов, услышанных в лагере, Йоси узнал, что дети постарше втайне от монахинь устраивали в монастырях ночные дежурства и не спали до утра, чтобы не дать малышам пробормотать во сне что-нибудь на идише.

Братство детей, с которыми познакомился Йоси, было для него чем-то вроде тайного шифра, который ему очень хотелось разгадать. Он страшно хотел утешить этих детей, понять, чего они хотят, о чем они думают, и во время общения с ними он особенно остро почувствовал, какая огромная ответственность на него возложена.

Эти дети практически никому не доверяли. Их жизненный путь был усеян терниями, и искусство выживания стало для них профессией. За свою короткую жизнь они более или менее научились определять, кому можно верить, а кому нет (ведь от этого зависело, уцелеют они или умрут), — но, несмотря на это, выбор, который они делали, был иногда ошибочным. Настолько ошибочным, что сейчас уже не осталось никого, кто бы мог о последствиях этого выбора рассказать. Однако Йоси показалось, что ему они все-таки поверили, и эта книга как раз ставит перед собой задачу ответить на вопрос, почему они решили оказать ему доверие. Тем более что им приходилось встречаться и с другими представителями ишува — такими, которых воспитывали в духе отвращения к истории еврейского народа и которые смотрели на этих детей, да и на всех европейских евреев, как на каких-то червяков и считали, что, оставшись в живых, те совершили грех. С их точки зрения, все выжившие во время Холокоста люди были всего лишь огромной безликой массой, чем-то вроде привозимого в Палестину ненужного товара.

Некоторые из детей собственными глазами видели, как умирали их родители, у других родители бесследно исчезли, поэтому они старались крепко держаться друг за друга. Но, и собравшись вместе, они все равно оставались одинокими. С детьми, которые были бы настолько одиноки, Йоси до этого встречаться не приходилось, и, глядя на них, он невольно вспоминал свое иерусалимское детство, когда он тоже страдал от одиночества, и мать, к расставанию с которой сам себя приговорил.

Монахини быстро заметили, что каждому новенькому еврейские дети шептали на ухо какой-то тайный пароль, по которому они, по-видимому, друг друга опознавали, но что это был за пароль, монахини не знали. «Может быть, — думал Йоси, — этим паролем были слова „Шма Исраэль“»? Однако в принципе это могло быть все, что угодно. Ведь в основном эти дети происходили из нерелигиозных семей. Их родителями были представители интеллигенции, которые иногда ассимилировались с поляками. Детям религиозных евреев раввины укрываться в монастырях не позволяли. Они предпочитали, чтобы те умерли. «Во славу Господа», как они говорили. Поэтому выжили в основном только дети из нерелигиозных семей. Остальные, в большинстве своем, погибли.

Дети рассказали Йоси, что старшие по возрасту не велели им креститься слишком часто, чтобы не вызвать подозрений, и что одна девочка приняла монахинь в белых одеяниях за Смерть и закричала: «Папа! Где ты, папа? Забери меня отсюда, а то эта Смерть меня убьет».

В этих рассказах о пережитых кошмарах таился, конечно, и определенный подвох. Это было нечто вроде экзамена, провокации. Дети словно хотели проверить, выдержит ли Йоси, как выдержали всё это они, или, может быть, сломается и даже захочет их ударить, и все время пристально за ним наблюдали. Однако при этом они отнюдь не упивались своими страданиями и не кокетничали. Они всего лишь излагали факты. Им просто хотелось, чтобы их снова кто-нибудь полюбил и пожалел, хотелось раз в жизни сказать вслух то, о чем говорить, казалось бы, невозможно. Потом они на многие годы замолчат. Их дети этих рассказов уже не услышат.

Свой первый документальный фильм Хаим Гури назвал «Восемьдесят первый удар». Это название навеяно показаниями Мики Гольдмана на суде над Эйхманом. Гольдман рассказал, что получил восемьдесят палочных ударов, но ему никто не поверил. «Не может быть, — сказали ему, — чтобы человек остался жив после стольких ударов». В результате ему пришлось рассказать об этом еще раз. Именно это ужасающее неверие Гури и назвал «восемьдесят первым ударом».

Рассказывая свои истории, дети словно сдергивали перед Йоси покрывала с полотен со сценами ада, и им очень хотелось, чтобы он поверил. Экзамен же, который они ему устроили, был своеобразной формой «ухаживания», попыткой завоевать его сердце. Они нуждались в его любви. Но одновременно с этим им представлялось очень важным, чтобы Йоси был достоин того высокого доверия, которое они ему оказали, чтобы понял, каково это — спрятать последний кусок хлеба, понял, каково это, когда ты стоишь в церкви, кишащей эсэсовцами, и истово молишься чужому для тебя Богу.

После того как Йоси побывал в этом «сиротском приюте», в его душе снова ожила та детская боль, которая, как заноза, сидела у него в сердце всю жизнь.

Любой ребенок хочет, чтобы его поцеловала мама и чтобы папа объяснил ему, что делать и как жить. Однако дети, с которыми встретился Йоси, были этого лишены. Правда, им попадались добрые монахини, партизаны и совестливые крестьяне, которые рисковали жизнью, чтобы их спасти, но они знавали людей и совсем другого рода.

Часть из них таили обиду на родителей, потому что им казалось, будто те их бросили. Некоторые думали, будто родители бросили их потому, что они оказались недостойны любви, и испытывали из-за этого чувство вины. Были даже такие, кто из-за мнимого «предательства» родителей, погибших в концлагере, с горя покончили с собой.

Йоси не составляло никакого труда их понять, и ему не пришлось слишком долго разыгрывать из себя этакого мифического — молчаливого и сурового — израильтянина. Но хотя дети это заметили и оценили, раскрылись они перед ним далеко не сразу.

Первой религией, с которой некоторым из них пришлось столкнуться, было христианство, и это на них повлияло. Один из мальчиков, например, заявил, что сердится на Бога, которому молился его дедушка, потому что этот Бог бросил их в беде, и любит Иисуса Христа, потому что тот спас ему жизнь. А одна девочка сказала, что ей нравятся христианские молитвы, в которых ругают евреев, но при этом призналась, что из-за этого она, сама не зная почему, на себя сердится.

Еще одна девочка рассказала, что с одиннадцати лет разыскивает своих родственников, а также женщину, которая когда-то работала у ее отца. У этой женщины она одно время пряталась от немцев. В конце концов та перекрасила ее в блондинку и отправила в детский дом, но она оттуда сбежала, стала жить в сырых подвалах и заболела. Тогда она пошла в больницу и сказала работавшей там монахине, что она христианка. Девочка не знала, приняла ли монахиня ее слова за чистую монету или же сразу все поняла, но промолчала, однако в любом случае та над ней сжалилась и отвела в монастырь. В монастыре были и другие евреи, и они сразу догадались, что она еврейка. Когда война закончилась, в монастырь пришла высокая элегантная женщина, сказала, что до войны девочку звали Ривка и что она хочет забрать ее с собой в Лодзь. Однако, сколько она ни пыталась убедить девочку, что ее зовут Ривка, та ей не верила. Чтобы избавиться от незнакомки, монахини сказали, что девочке надо идти на репетицию хора, но женщина упрямо стояла на своем. В конце концов она дала монахиням денег и все-таки забрала девочку с собой. Девочка плакала, клялась монахиням, что вернется, но так и не вернулась и в конце концов оказалась в этом лагере возле Марселя. Позднее, уже плывя на «Эксодусе», она написала монахиням письмо, положила его в бутылку и бросила в море, а через несколько лет, когда она уже служила в ЦАХАЛе, ей пришел ответ. Оказалось, письмо дошло. Кто была та женщина, которая забрала ее из монастыря, она так никогда и не узнала.

Йоси ходил по лавкам мелких торговцев и покупал детям сладости, а те взамен показывали ему свои немногочисленные вещи, и среди них Йоси видел в том числе кресты и четки. Впоследствии они привезут их в Палестину. «Мы не знали, хорошо это или плохо, — скажет один из них позднее. — Знали только одно: мы не такие, как все. Нас бросили родители и от нас отвернулся Бог». Скорее всего, эти христианские принадлежности были для них чем-то вроде талисманов. Наподобие «Маленькой фуги» Баха, с которой не расставался мужчина, плывший на «Кнессет-Исраэль».

Они задавали Йоси много вопросов. Например, кто-то из детей спросил его, что такое свобода. «Как она выглядит? — допытывался он. — Что с ней делают?» Но особенно им хотелось знать, разлучат ли их в Палестине или оставят вместе. Они чувствовали себя членами одной семьи и не хотели расставаться.

Они вспоминали, как после войны за ними начали приходить самые разные люди, например те, у которых они когда-то прятались, или евреи, потерявшие детей в лагерях. Они ездили по монастырям и забирали оттуда чужих детей как своих собственных. Тогда таких было много. Однако дети с подозрением относились к чужакам, которых они не знали, и не хотели с ними идти.

Их тянуло говорить. Позже чувство вины из-за того, что они выжили, перевесит и заставит их замолчать навсегда, но тогда, в 1946 и 1947 годах, потребность говорить у них еще не исчезла. Им очень хотелось, впервые за долгие годы, рассказать хотя бы немногое из того, что они пережили.

Большинство из этих детей не помнили, как выглядит изнутри жилой дом, как выглядит кровать в спальне; позабыли, что такое тепло и любовь и что значит жить в настоящем городе. Они знали этот мир как пассажиры, плывущие на катере со стеклянным дном по морю нечистот. В послевоенной Европе, чтобы выжить, им приходилось торговать кольцами, яйцами, презервативами и вырванными у покойников золотыми зубами, и они держались друг за друга мертвой хваткой.

В сердце каждого из них жила тайная потребность в мести, а мораль потеряла для них всякое значение, потому что выживать означало игнорировать законы, — но теперь им хотелось знать, существует ли нечто, ради чего надо перестать воевать со всем миром, хоть что-нибудь, во имя чего стоит не только выживать, но и просто жить. Йоси — этот молчаливый, деликатный, но в то же время сильный человек, в лице которого они нашли очень внимательного слушателя, — давал им ответ на этот вопрос самой своей личностью и поведением. Они сказали ему, что объяснить ими пережитое тому, кто там не был, невозможно и что их никто никогда не поймет, не захочет понять, не поверит. Йоси на это ответил, что, может быть, он действительно их до конца и не понимает, но при этом очень хочет и готов их понять.

Среди детей была одна хрупкая невысокая девочка с арийской внешностью, чьи светлые глаза словно пронзали Йоси насквозь. Она говорила медленно, все время испуганно ежилась, и в уголках ее губ застыла привычная, хоть и сдержанная, как бы «прирученная» злость. Тем не менее у Йоси сложилось ощущение, что она уже почти готова оттаять. Однажды вечером, когда в лагере уже загорелись огни, Йоси угостил ее последней шоколадкой, которая оставалась у него в кармане, и она рассказала ему свою историю. Оказалось, что ей удалось сбежать из гетто и днем она бесцельно каталась туда-сюда на трамваях, а по ночам спала в подъездах. Зарабатывала на жизнь она, воруя хлеб и продавая его полякам, сидевшим в расположенном неподалеку лагере. Она врала им, будто приносит хлеб своему отцу, которого на самом деле расстреляли в гетто прямо на ее глазах. Когда трамвай проезжал мимо гетто, она делала стоявшим у забора молодым ребятам знаки, как бы призывая их сбежать вместе с ней, и один из них, служивший в сформированной немцами из евреев охранной команде, влюбился в нее. В результате он тоже, как и она, сбежал из гетто, но был схвачен. К счастью, он ее не выдал. Она когда-то жила в Галиции, умела говорить по-немецки и выдавала себя за немку, рассказывая, что их дом был разрушен во время бомбардировки, а ее родителей убили русские на Восточном фронте. Но время от времени люди догадывались, что она еврейка, и ей снова приходилось бежать и прятаться. Возле Мюнхена она познакомилась с каким-то мужчиной, который обманул ее доверие, изнасиловал и заразил венерической болезнью. Ей пришлось обратиться к врачу. Врач догадался, что она еврейка, но сжалился над ней и не выдал. После войны ее сначала посадили в лагерь для перемещенных лиц, а потом отправили в сиротский приют, созданный сионистской молодежной организацией «Халуц», и в конечном счете она оказалась в этом лагере, где теперь вместе со всеми дожидалась посадки на корабль «Президент Уорфилд». Но прежде чем она попала во Францию, ей пришлось целый год идти пешком, чтобы добраться до Италии, а в Италии снова идти пешком или ехать на попутных грузовиках. Ей было всего семнадцать лет.

На торжественной линейке перед посадкой на корабль дети стояли с рюкзаками за спиной, и по их лицам Йоси видел, что им очень хочется показать ему — воину, прибывшему к ним из самой Эрец-Исраэль, — что они полностью готовы к предстоящей операции. «Дети, — сказал он мне как-то раз, — главные герои всей этой истории».

Йоси всегда считал, и продолжает верить в это до сих пор, что возложенная на него в то время миссия была — без преувеличения — священной. Пусть даже это определение и может сейчас показаться кому-то чересчур высокопарным.

Йоси помнит, как люди постоянно таскали с собой буханки хлеба. Он видел их повсюду — и в лагерях, и на «Эксодусе». Причем даже тогда, когда людям хотелось есть, они этот хлеб все равно не трогали.

Помнит Йоси и то, что репатрианты не желали расставаться с вещами, которые напоминали им о собственном доме — пусть даже воображаемом, о котором они мечтали. Это могло быть что угодно — старая одежда, подсвечник, лампа, выцветшая фотография, кольцо, крест, четки…

И Йоси никогда не забудет услышанные в лагере рассказы.

В одном из бараков он познакомился с мальчиком, который зарабатывал на жизнь, торгуя обувью, снятой им же с трупов, а на вырученные деньги покупал хлеб и газеты, чтобы накрывать ими тех, кого он разувал. Этот мальчик рассказал Йоси, что в мае 1944 года при депортации из Пластова их привели к поезду, возле которого стоял оркестр и играл танго, причем все музыканты были в лагерных робах. Когда же он сидел в лагере, немцы выносили на улицу патефоны, взятые из домов евреев, и ставили пластинки с вальсами и маршами.

Еще один мальчик был сыном раввина и спасся, прожив всю войну в монастыре. Когда за ним пришли и рассказали ему, что произошло, он на какое-то время потерял рассудок.

Третий мальчик рассказав, что, когда ему было девять лет, родители положили его в чемодан с дырками — чтобы он мог дышать — и выбросили на ходу из поезда, битком набитого евреями. Его нашли и воспитали какие-то крестьяне. Он прибыл в лагерь с маленьким крестиком, который его приемные родители попросили отвезти в Иерусалим.

Четвертый мальчик рассказал, что, когда их освободили, он выполз из-под горы трупов и закричал: «Эй! Есть тут кто-нибудь живой? Ну хоть кто-нибудь!» — и из этой горы вдруг стали вылезать и набрасываться на еду, принесенную солдатами-освободителями, существа, напоминавшие скелеты.

Пятый же мальчик, Й. Полак, рассказал Йоси, что он происходил из богатой и образованной варшавской семьи. Во время войны ему удалось скрыть свое происхождение и попасть в польский трудовой лагерь. После войны он вернулся в Варшаву, но никого из своих родственников там не нашел, а поляки, занявшие их дом, выгнали его, заявив, что он убил Иисуса Христа. В конце концов он оказался во Франции. Он задавал Йоси много вопросов об Иерусалимском университете на Ар-Ацофим.

 

Глава четырнадцатая

Тем временем на всех четырех ярусах корабля близилось к завершению строительство четырехэтажных нар. В подготовке судна к плаванию принимали на этот раз участие и некоторые из его будущих пассажиров.

Йоси очень помогал опыт, приобретенный им во время плавания на «Кнессет-Исраэль». Когда вместе с пассажирами он участвовал в отражении атаки в хайфском порту, когда он стоял среди них на палубе депортационного корабля, когда переживал вместе с ними все унижения, которым их подвергали англичане, и пел с ними песни на идише, ему словно передалась их энергия, и он стал чувствовать себя не уроженцем Палестины в шестом поколении, а одним из них — репатриантом, человеком, которому лишь чудом удалось не превратиться в лагерную пыль.

— Я готов был сделать для этих людей буквально все, — сказал он во время одной из наших бесед. — Когда я впервые их увидел, то понял, что нас ничто не остановит. На корабле я видел перед собой только одно: глаза детей.

Когда Йоси был телохранителем и доверенным лицом Хаима Вейцмана, тот рассказал ему одну историю, случившуюся в конце тридцатых годов. Как-то раз секретарь правительства Британского мандата сэр Джон Шоу, который не был особенно большим поклонником евреев, поехал в Тверию, чтобы принять участие в открытии памятника одному английскому генералу. День выдался очень жаркий, солнце палило нещадно. Даже арабы и бедуины попрятались в своих домах и шатрах, а на дымящемся от испарений асфальтовом шоссе не было видно ни единой машины. Шоу казалось, что он вот-вот потеряет сознание. И вдруг, когда машина подъехала к кибуцу Афиким, он с удивлением увидел, что неподалеку от шоссе на банановой плантации работают несколько десятков девушек. Это оказались репатриантки из Германии. Все они очень загорели, но даже сквозь загар было видно, что кожа у них от природы белая. Не обращая внимания на зной и палящее солнце, они энергично срывали бананы и весело, с воодушевлением распевали какую-то песню — причем на иврите, на котором еще не умели толком говорить. Пораженный этим чудом, Шоу велел шоферу остановиться. «Н-да, — подумал он печально, глядя на девушек. — Наверное, евреи все-таки победят».

Когда корабль был уже почти готов к отплытию, французские чиновники вдруг заявили, что не смогут разрешить ему отплыть, если у пассажиров не будет виз на въезд в какую-нибудь другую страну, и пришлось эти визы срочно раздобывать. В конце концов (за немалые деньги) их согласился выдать консул Колумбии. Однако когда он услышал, о скольких людях идет речь, то сказал: «Печать я вам дам, но визы изготавливайте сами».

К изготовлению виз были привлечены люди, которые в немецких лагерях занимались подделкой долларов и фунтов стерлингов. Немцы использовали эту фальшивую валюту в качестве оружия в экономической войне, которую вели против государств-союзников.

Прежде всего нужно было срочно всех сфотографировать. С этой целью в лагеря привезли несколько десятков марсельских уличных фотографов. Когда наконец всех, кто собирался сесть на пароход, сфотографировали, были отпечатаны несколько тысяч виз. Правда, как и в случае с «Кнессет-Исраэль», некоторые взрослые снова получили визы с фотографиями детей, а некоторые дети, наоборот, визы с фотографиями взрослых — но кто станет обращать внимание на такие мелочи, когда через таможню течет нескончаемый поток людей с документами в руках?

Однако на этом проблемы не закончились. Французские чиновники вдруг заявили: если у пассажиров колумбийские визы, значит, они должны плыть в Колумбию. Такая позиция не на шутку испугала колумбийцев, которые заявили, что выдача виз — это одно, а как их на самом деле используют люди — вопрос уже совсем другой.

Пока велись переговоры с французскими властями, судно несколько раз перегоняли из одного порта в другой и даже рассматривалась возможность отправки его в Барселону (на случай, если власти так и не дадут разрешения на отплытие из Сета). Однако через неделю благодаря вмешательству французских коммунистов разрешение — правда, негласное — было все-таки дано.

Теперь предстояло решить непростую задачу: как перевезти четыре тысячи пятьсот пятнадцать человек из временных лагерей возле Марселя в порт Сета. Дело в том, что для этого планировалось арендовать сто семьдесят восемь грузовиков, но как раз в это время водители грузовиков присоединились к забастовке, которая тогда охватила Францию. К счастью, после того, как агентство «Алия-Бет» пожертвовало в фонд забастовщиков миллион франков, коммунисты согласились временно прервать забастовку и помочь в перевозке репатриантов. В результате в лагеря прибыло сто пятьдесят грузовиков. Остальные машины решили держать в резерве на случай поломок.

Перевозка людей заняла несколько часов, но, хотя она была тщательно спланирована и продумана, в процессе ее реализации пришлось столкнуться с целым рядом проблем. Во-первых, грузовики, которые были «взяты напрокат» в английской армии, проехали по Европе немало дорог и некоторые из них в пути сломались. Во-вторых, произошло несколько инцидентов с алчными полицейскими. Чтобы не слишком привлекать к себе их внимание, было решено разделить длинную колонну грузовиков на несколько частей и направить их по разным дорогам. В-третьих, операция осуществлялась под покровом темноты (Йоси помнил, чему его учили Садэ и Вингейт: день надо побеждать с помощью ночи), но вести машины ночью водителям было нелегко, тем более что некоторые пассажиры не слишком хорошо себя в дороге вели. Наконец, для маскировки грузовики пришлось накрыть брезентом, а под ним людям было трудно дышать.

По дороге в порт Йоси видел поезда, из окон которых пассажиры воодушевленно, с какой-то отчасти даже ребяческой гордостью махали бело-голубыми флагами (судя по всему, самодельными), и у него сложилось ощущение, словно к Средиземному морю стекается весь еврейский народ…

Репатрианты хорошо знали, что дорога, которая их ожидает, будет нелегкой, но они уже давно стали мастерами выживания, и трудности их не пугали. Им приходилось переходить через замерзшие реки и пересекать топкие болота; они поднимались по крутым тропинкам и прятались от жестокого врага; они сталкивались с враждебностью населения, терпели голод и болезни, теряли близких и детей — и сейчас они ехали в Эрец-Исраэль с гордостью, радостью и надеждой. Тем не менее с некоторыми из них возникали проблемы. Например, незадолго до отправки людей в Сет Йоси сказали, что в одном из лагерей избивают молодого парня, и ему пришлось срочно бежать его спасать. Оказалось, что парень тайком отправился в ближайший городок, чтобы «толкнуть» на рынке свой паек, и товарищи решили его за это наказать. Пришлось проводить с парнем «разъяснительную работу». Терпеливо, хотя и не скрывая своего гнева, Йоси объяснил ему, что они находятся на территории чужого государства, что все должны соблюдать строгую дисциплину, что своим поступком он подверг опасности жизнь всех остальных и что из-за него вся операция может вообще пойти насмарку.

Те, кто устроили самосуд, разозлились на Йоси за вмешательство и заявили, что таких людей, как этот парень, может остановить только суровое наказание. Но Йоси считал, что пережитое парнем унижение является наказанием вполне достаточным.

Перед самой посадкой на корабль репатриантов пересчитали, разбили на группы по тридцать человек, и Йоси воспользовался этим, чтобы получше их рассмотреть. Перед ним стояли те самые люди, относительно которых немцы говорили: «Нам требуется всего сорок пять минут, чтобы довести их от поезда до крематория и превратить в дым».

Много лет спустя, когда Йоси изучал кораблестроение в Массачусетском технологическом институте, он произвел соответствующие вычисления, и оказалось, что корабль с параметрами «Президента Уорфилда» не мог выдержать такой большой человеческой массы и должен был непременно утонуть. Во всяком случае, это следовало из текста учебника. По всем законам физики эта большая посудина просто обязана была пойти на дно, причем еще до того, как покинула порт. Почему же этого не произошло? Йоси не знает ответа на этот вопрос до сих пор. Точно так же, как он не понимает, почему корабль не перевернулся. Ведь он неоднократно давал опасный крен (как, кстати, и другие суда, включая «Кнессет-Исраэль»). Однако в конечном счете Йоси пришел к выводу, что дать на эти вопросы удовлетворительные научные ответы невозможно в принципе. Как и невозможно понять, почему англичане так старались уморить голодом и без того голодных людей, вся вина которых состояла в том, что они хотели обрести свой дом. «Наверное, — сказал мне Йоси, — сильное желание просто побеждает законы науки. По-видимому, желание — это такая метафизика, которая сильнее любой физики».

Крен в двадцать пять градусов представлял для жизни людей, плывших на судне, опасность гораздо большую, чем весь английский флот, вместе взятый, и для того, чтобы вести такой корабль с четырьмя тысячами пятьюстами пятнадцатью пассажирами на борту, требовались недюжинная смелость, наивность и вера. Ибо только смелый, наивный и абсолютно убежденный в своей правоте человек может знать, насколько это рискованно, и при этом верить, что корабль все-таки доплывет.

Постройка нар была завершена полностью лишь за несколько часов до начала посадки на корабль. Тогда же решилась и проблема прохода по коридорам. В данном случае ситуация отличалась от той, что была на «Кнессет-Исраэль». Здесь проходы были уже, а лестницы не такие крутые.

В процессе обустройства судна Йоси пригодилось то, что он когда-то, будучи ребенком, видел в арабских районах Иерусалима, прилегающих к Старому городу. Он помнил, как арабы доставляли товары в лавку его отца, как арабки поднимали в гору огромные кувшины, держа их на голове, и как носили ведра с помощью шестов, и использовал шесты для переправки ведер с кухонь на палубы.

Судно должно было отплыть в 8 часов утра 10 июля — в день старта ежегодной велогонки «Тур де Франс», считающейся во Франции событием едва ли не священным, но из-за поломок в пути и плохой видимости грузовики прибыли в порт с опозданием, а нары на одной из палуб неожиданно рухнули, и поэтому отплытие пришлось отложить на более позднее время, из-за чего настроение у людей сильно испортилось. Вдобавок ко всему в 10 утра в небе появился английский разведывательный самолет.

 

Глава пятнадцатая

Чтобы избежать давки, людей сажали на пароход с определенными временными интервалами. Грузовики с репатриантами все продолжали и продолжали подъезжать, а портовые полицейские, на которых давили англичане, проверяли каждого пассажира как никогда тщательно и постоянно придирались к несоответствию фотографий на визах с лицами их предъявителей (чего раньше они, как правило, не делали). Поэтому посадка затянулась и закончилась только к полудню.

Организована она была с максимально возможной торжественностью. Йоси и его товарищи нарядились в парадные костюмы цвета хаки и встречали каждого репатрианта лично, а глава комитета репатриантов Шмуэль Ройзман произнес взволнованную речь.

— Судно, на которое мы сегодня садимся, — сказал он с видом человека, выполняющего очень важную миссию, — это, по сути, боевой корабль, которому предстоит принять участие в великой битве еврейского народа за право на существование.

Пассажирам, поднявшимся на борт, выдавали однодневный паек, однодневную порцию воды и препровождали их на выделенное им место. Однако каждому пассажиру разрешалось провезти с собой только одно место багажа, и некоторым пришлось со своими вещами расстаться. Поскольку эти вещи были им дороги и представляли собой их единственное имущество, многие горько плакали, а кое-кто выражал бурный протест.

Все это время в небе кружили английские бомбардировщики.

Когда посадка закончилась, французские власти неожиданно передумали и объявили, что отплытие не разрешают. Таким образом, судьба судна, на борту которого находилось четыре тысячи пятьсот пятнадцать пассажиров, находилась теперь в руках местной администрации.

Йоси приказал пассажирам сжечь все имевшиеся у них на руках удостоверения и колумбийские визы и со свойственными ему прямотой и спокойствием заявил французам, что ни один из пассажиров на берег не сойдет, потому что у них нет ни гражданства, ни документов, ни страны проживания. Однако приказ задержать корабль в порту так и не отменили. Более того, начальник порта приказал Йоси подвести корабль ближе к пристани — туда, где находились «ворота-вертушка», — по-видимому, рассчитывая их там запереть. Йоси категорически отказался и потребовал встречи с префектом департамента.

Во время разговора с префектом, к которому он поехал вместе с Айком Ароновичем и Шмуэлем Ройзманом, Йоси рассказал, что у них мало топлива, что на борту находятся грудные дети, красочно расписал, как в Сете из-за их пребывания в порту может начаться эпидемия заразных болезней, пригрозил, что, если им не перестанут препятствовать и не позволят выйти из порта немедленно, то может пролиться кровь, а напоследок — для пущей убедительности (или, как пишет Авива Халамиш, «для создания дружеской атмосферы») — пригласил префекта и его подчиненных на роскошную трапезу с отличным вином.

Перспектива пролития крови префекта явно напугала, и он пообещал помочь. Тем не менее, пока они отсутствовали, начальник порта еще раз подтвердил, что не дает разрешения на отплытие, и даже предпринял попытку «обездвижить» судно, разобрав его двигатель.

На обратном пути Йоси думал о том, что, даже если им и удастся выйти из порта, на выходе их будут поджидать два английских эсминца, а единственным «оружием», которое имеется в его распоряжении, являются глаза детей.

Когда они вернулись в Сет, Шмарья Цамерет сообщил ему, что он должен пойти в маленькое портовое кафе и ждать там звонка. Когда телефон зазвонил, Йоси взял трубку и услышал голос Шауля Авигура.

— Сегодня, — сказал Авигур, — в Париж на встречу со своим французским коллегой прибывает министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин. Он едет, чтобы надавить на французов. Это часть кампании, которую он ведет, чтобы любой ценой остановить репатриацию евреев в Палестину. Он уже использовал весь свой вес и авторитет Великобритании, чтобы помешать выходу корабля из порта, и теперь пребывает в полном бешенстве. Ругается так, словно в него бес вселился. Бевин поставил перед собой задачу полностью прекратить репатриацию и хочет нас проучить. Он считает, что это послужит высшим национальным интересам Великобритании и ее безопасности, утверждает, что репатриация — результат финансового сговора богатых евреев Нью-Йорка, а то и гнусный план всех американских евреев вообще и что евреи просто хотят на этом нажиться. Однако мой помощник Веня Померанц только что вернулся со встречи с французским министром труда Даниэлем Майером, и ему удалось заключить с ним соглашение, однозначное и окончательное, согласно которому вам все-таки дадут выйти из порта, но при одном условии: если вы отплывете до восхода солнца. В противном случае корабль будет арестован. Тогда об операции придется забыть.

Йоси заверил Авигура, что сделает все от него зависящее, однако проблема состояла в том, что у них все еще не было лоцмана. Между тем акватория порта, которую Йоси изучил лично, была очень сложной, и без лоцмана выбраться из этого запутанного морского «лабиринта» казалось просто невозможным. Йоси приказал найти лоцмана любой ценой, и начались лихорадочные поиски. Наконец один из местных лоцманов согласился их провести, однако потребовал за это огромный гонорар. Договорились, что он прибудет в порт вечером, не позднее одиннадцати, но через какое-то время он сообщил, что явится на борт только в два часа ночи и потребовал сумму втрое большую — миллион франков. За неимением другого выхода Авигур и французский штаб «Алии-Бет» были вынуждены согласиться.

По приказу французских властей на борту корабля остались дежурить два таможенника, однако пастор Грауэл сумел от них избавиться. Он напоил их допьяна и в полночь выпроводил с корабля, дав им с собой несколько бутылок вина. Они ушли веселые и довольные.

В два часа ночи лоцман не появился, а между тем старпом уже приказал отвязать причальные канаты.

В три часа ночи в море стали выходить первые рыболовецкие суда.

Йоси сидел как на иголках. Операция висела на волоске. Нужно было принять какое-то решение.

— Может, попробуем без лоцмана? — предложил он капитану судна Айку.

Однако тот был категорически против.

— Я не лоцман, — сказал он, — и с этим портом не знаком. Тем более он вообще предназначен только для рыболовецких судов. Я не могу брать на себя такую ответственность. Давай подождем еще немного.

Йоси согласился. Однако лоцман так и не явился.

Когда начало светать, Йоси понял, что ждать больше нельзя.

— Делай все, что в твоих силах, — сказал он Айку. — Я снимаю с тебя всякую ответственность. В случае чего отвечать буду я.

Айк приказал запустить двигатель, но корабль не тронулся с места. Один из американских добровольцев прыгнул в воду, чтобы узнать, в чем дело, и оказалось, что, когда на корабль взошли четыре тысячи пятьсот пятнадцать человек, тот осел и винт запутался в лежавшем на дне канате. Там, где они стояли, было просто слишком мелко.

Йоси взглянул на часы. В голове у него эхом звучали слова Авигура, что отплыть надо не позже восхода солнца.

Механики пытались стронуть корабль с места, переключая направление вращения винта, и Йоси молился, чтобы произошло чудо. И оно произошло. Канат порвался, и корабль тронулся.

Однако их приключения на этом не кончились. Чтобы выйти из порта, требовалось пройти через извилистый лабиринт полдюжины молов, но из-за отсутствия лоцмана судно то и дело об эти молы ударялось. Перед самым выходом из акватории порта надо было свернуть налево и пройти между двумя волнорезами, однако, когда Айк скомандовал «Лево руля!», рулевой — по-видимому, от волнения — повернул штурвал направо и корабль сел на мель.

Пассажиры в трюме начали просыпаться. Они понимали: что-то происходит (хотя и не знали, что именно), но старались проявлять выдержку и хладнокровие. Паники не было.

К этому времени уже полностью рассвело. Увидев, что случилось, Шмарья Цамерет и его люди, наблюдавшие за происходящим с берега, немедленно позвонили в Париж Авигуру, и когда тот узнал, что корабль сел на мель, то расстроился так сильно, будто ему сообщили о разрушении Иерусалимского Храма. Авигура можно было понять: он готовил эту операцию в течение нескольких месяцев, и вот теперь все катилось в тартарары…

Между тем Йоси, в отличие от Авигура, даже и не думал отчаиваться. Он считал, что, сумев преодолеть на своем пути столько препятствий, они справились со своей задачей на отлично и это их достижение не имеет себе равных, и после такой грандиозной победы отнюдь не собирался поднимать руки и сдаваться на милость судьбы. Он приказал экипажу запустить двигатель на полную мощность и попытаться снова — с помощью движений взад-вперед — сдвинуть корабль с места. На первый взгляд этот приказ был абсолютно нелогичным, и Йоси хорошо понимал, на какой риск идет: при большой скорости вращения винта (а в какой-то момент она достигла ста пятнадцати оборотов в минуту) корабль вполне мог взорваться и утащить четыре тысячи пятьсот пятнадцать пассажиров с собой на дно, однако другого выхода в тот момент просто не было.

Это была жестокая и отчаянная схватка с законами механики, но, как ни странно, невероятное сочетание авантюризма (в духе Ицхака Садэ) и острого чувства ответственности (в духе Вейцмана) снова позволили Йоси совершить невозможное. Через сорок пять минут корабль начал постепенно, сантиметр за сантиметром, словно пробиваясь сквозь густой бетон, продвигаться вперед и через полтора часа полностью снялся с мели.

Когда они наконец-то вышли из порта и оказались в открытом море, Йоси сразу же приказал заглушить двигатель: прежде чем продолжать плавание, необходимо было убедиться, что корпус корабля и его днище не пострадали, и члены корабельного штаба — Миха Пери, отвечавший за работу с пассажирами, Цвика Кацнельсон по кличке Мири, ведавший снабжением, и Сима Шмуклер, медсестра, отвечавшая за медобслуживание, — напряженно ждали результатов осмотра. Тем временем Азриэль Эйнав, в ведении которого находилась связь, отправил (через Тель-Авив и Рим) радиограмму в Париж, Авигуру.

Впоследствии Йоси узнал, что, когда радиограмма дошла до Парижа, мрачный и бледный как смерть Авигур, еще не успевший отойти от первой радиограммы, в которой говорилось, что корабль сел на мель, сидел, уставившись в стену, и поначалу даже отказывался поверить, что радиограмма настоящая. Однако уже через несколько минут он почувствовал себя счастливейшим из смертных. Впрочем, как всегда, он постарался свои эмоции от присутствующих скрыть.

Как и ожидалось, выйдя из порта, они сразу увидели два поджидавших их английских эсминца. Англичане были предсказуемы, как восход солнца. Впервые они попытались блокировать корабль «Алии-Бет» возле берегов иностранного государства, однако «Президенту Уорфилду» удалось эту блокаду прорвать.

 

Глава шестнадцатая

«Президент Уорфилд» был оснащен хорошей радиоаппаратурой. Стояло лето. Море было спокойное. Сразу после выхода из порта на судне начал действовать комитет репатриантов под руководством Шмуэля Ройзмана, который активно помогал готовить корабль к плаванию.

Корабль жил полной жизнью. Проводились вечера хорового пения; на двух палубах, сменяя друг друга, играли музыканты; молодые ребята готовили театрализованные представления и изучали строевое дело. Плюс к тому работали разнообразные кружки — начиная с кружка любителей философии Шопенгауэра и кончая группой изучения иврита.

Разумеется, не обошлось и без любви.

В первый же день пребывания на корабле девочка, рассказавшая Йоси, как целый год ездила в трамваях, говорила по-немецки и подверглась насилию возле Мюнхена (сегодня она называет себя Ализой), познакомилась с двадцатилетним бледного вида парнем (который сегодня называет себя Йосефом). У Йосефа был дядя, и поэтому до посадки на судно он жил не в лагере Ализы, который Йоси назвал «сиротским приютом», а по другую сторону Марселя, где жили те, у кого были родственники. Йосеф никогда не расставался с альбомом и карандашом и все время что-то рисовал.

Увидев Ализу в первый раз, он долго и пристально на нее смотрел и вдруг сказал:

— А знаешь, я помню твои глаза. Это ты подавала мне знаки из трамвая, чтобы предупредить о надвигающейся опасности, верно?

— Верно, — ответила Ализа. — А у тебя красивые глаза.

В это время мимо них проходил Йоси, и они смущенно замолчали.

— Покажи мне свои рисунки, — попросила Ализа, когда Йоси прошел.

— Да они так себе, — сказал Йосеф, передавая ей альбом.

— А по-моему, у тебя талант, — возразила Ализа, перелистывая альбом. — Только твои рисунки слишком печальные.

— Это потому, что я разучился смеяться.

— Я тоже, — сказала Ализа. — Но теперь опять научилась.

Через два дня они встретились снова. Пароход слегка покачивало. Это была еще не буря, но море уже не было таким спокойным, как раньше. Йосеф вышел на палубу и увидел, что Ализа сидит возле одной из перегородок и читает. Он приблизился, и они долго смотрели друг на друга.

— А у тебя есть девушка? — прервала наконец молчание Ализа.

— Есть, — ответил Йосеф. — Но она умерла.

— А у меня никого нет, — сказала Ализа. — Ни живого, ни мертвого.

В голосе девушки прозвучала ревность.

Йосеф нарисовал ее портрет.

— А знаешь, как евреи поняли, что такое «перпетуум мобиле»? — спросила она, погладив его по голове. — Очень просто. Когда их везли в поездах в концлагерь, они были голодные и ели вшей. А вши, которые тоже были голодные, ели их.

Йосеф улыбнулся.

— Я тебя вспомнила, — сказала Ализа. — Я видела тебя из окна трамвая. Ты нес седло от велосипеда.

Йосеф снова улыбнулся, и сам этому удивился.

— Я ставил на это седло малышей, — сказал он, — чтобы они могли достать до верха забора, окружавшего гетто. Дети, жившие по другую, «арийскую», сторону, приносили хлеб, и наши дети выменивали его у них на золото.

— Ты милый, — сказала Ализа. — Но если у тебя есть мертвая невеста, я не смогу тебя любить.

— Время залечивает раны, — сказал Йосеф.

Среди пассажиров парохода была преподавательница актерского мастерства Эстер Р., которая сразу заметила, что между ребятами что-то происходит. Она пригласила их в организованный ею на корабле театр. Йосеф сделал для нее декорации к спектаклю «Дибук», а Ализа сыграла в этом спектакле Лею. Это напомнило Йоси одну давнюю историю. Он вспомнил, как, увидев однажды в этой роли Хану Ровину, Вейцман в нее влюбился. Втайне от жены Вейцмана Йоси привел его к Ровиной домой на обед. Еду и вино принес Хецкель из кафе «Касит». Он же подавал на стол. Глаза у Ровиной и Вейцмана блестели, а щеки пылали…

Эстер полюбила Йосефа и Ализу и стала уговаривать Йосефа расстаться с его мертвой невестой, а затем — вместе со своей подругой Саркой Ш. — решила научить его смеяться.

Эстер и Сарка вообще старались никогда не унывать. Они ставили спектакли и пели, когда другие лежали, как трупы, и старались рассмешить других, когда им самим было не до смеха. Они смеялись над собственной болью, смеялись над адом Холокоста. К сожалению, сейчас, в Израиле, такого юмора уже никто не понимает. Холокост превратился у нас в «священную корову», о которой можно говорить исключительно высокими словами и со скорбным выражением лица. А жаль. Если во время Холокоста погибали люди, это не означает, что над ним нельзя смеяться.

Эстер была специалистом по движению губ, и благодаря ей Йосеф сначала научился механически растягивать губы в улыбку. Правда, это был еще не смех. Это было как бы понарошку. Однако в конце концов он стал смеяться почти по-настоящему, и, когда это произошло, он вдруг неожиданно для себя понял, что по уши влюбился в Ализу.

Имевшаяся на судне радиоаппаратура позволяла слушать новости Би-би-си. Их переводили на полдюжины языков и распространяли в форме бюллетеней, которые изготовляли сами пассажиры.

Когда «Президент Уорфилд» дошел до Мальты, английский конвой был усилен двумя эсминцами. Сначала появился один, а на следующий день — другой. В результате их стало четыре.

Тем временем жизнь на пароходе шла своим чередом, причем настолько своим чередом, что религиозные пассажиры начали выдвигать требования. В частности, они потребовали, чтобы им разрешили молиться на палубе, выдавали кошерную пищу и чтобы в субботу перестали готовить еду. Однако если против первого требования Йоси ничего против не имел, то два других удовлетворить никак не мог.

Наблюдая за молящимися, Йоси с удивлением заметил, что они делают это не вместе, а группами, причем каждая группа держится обособленно. Хасиды, их противники митнагдим, обычные верующие, ультрарелигиозные харедим — все они молились порознь, как если бы молитва не соединяла их, а разъединяла. Глядя на них, Йоси даже вспомнил, как в школе им рассказывали, что в древности, в Иерусалимском Храме, евреи хоть и молились вместе, но стояли на расстоянии друг от друга. «Разве у вас у всех разные боги?» — спросил он как-то раз у молившихся в одной из этих групп, но вместо ответа они только удивленно на него посмотрели и в их глазах он увидел нечто вроде жалости.

Среди пассажиров были такие слабые, что, когда они выходили на палубу подышать свежим воздухом, им становилось плохо и у них начинала кружиться голова. Другие все время плакали. Однако были и те, кто пытался радоваться жизни.

Люди выходили на палубу, чтобы принять душ, поесть, выпить воды. Они стояли в бесконечных очередях в туалеты. Врачи из числа самих же пассажиров оказывали помощь больным.

Ализа не только выучила наизусть роль Леи, но и стала одной из основательниц судовой библиотеки. Книги принесли пассажиры. Во время своих странствий кое-кто из них таскал с собой и книги, и теперь они охотно одалживали их библиотеке, чтобы другие тоже могли их прочесть. Однако среди пассажиров были не только те, кто читал, но и такие, кто писал. Однажды Йосеф, которого Ализа называла теперь не иначе как «любимый», пришел к ней в библиотеку и показал запись, сделанную им в альбоме. «Я видел, — прочитала Ализа, — как немец отрубил моей маме голову топором, но мне кажется, что ее кровь в мои рисунки больше не проникает». Ализу это обрадовало — как и то, что рисунки Йосефа стали менее мрачными и более понятными, — и она спросила его, когда он отменит помолвку со своей невестой. Однако он только молча ее поцеловал и убежал в трюм. Ализа стояла у входа в библиотеку и плакала.

На корабле велись жаркие политические и литературные споры, переходившие зачастую в громкие перепалки. Пассажиры этого очередного «плавучего Освенцима» спорили о сущности цинизма и о беспричинном бунтарстве, описанном в романе Тургенева «Рудин»; дискутировали о самоубийстве и о нигилизме (в том числе и о знаменитом лозунге «быть против любого „за“», который отрицает в том числе и сам нигилизм как таковой); они обсуждали вопрос о том, чем мораль отличается от этики (один вспотевший от волнения участник дискуссии доказывал, например, что этика у каждого своя, тогда как мораль является общей для всех живущих вместе людей); а на одном из диспутов зашла речь о книге Плеханова «О роли личности в истории». В этой книге, которую очень любили цитировать марксисты всех мастей, рассматривается вопрос о том, что движет историей — историческая необходимость или личные качества тех или иных конкретных людей, иными словами, сам ли человек творит историю или же она творит его, — и Йоси Харэля этот вопрос очень заинтересовал. Ведь с одной стороны, его самого, несомненно, сотворила история, но, с другой стороны, он тоже стал ее творцом, когда решил взять в свои руки судьбы всех этих людей. Ему очень хотелось, чтобы они его полюбили, и иногда он даже ловил себя на том, что бессознательно за ними «ухаживает» — подобно тому, как мужчина ухаживает за женщиной.

Йоси не переставал удивляться тому, каким парадоксальным образом смерть соседствовала на корабле с бурным кипением жизни.

Например, когда он спросил одного молодого интеллектуала, как его зовут, тот громко назвал свой лагерный номер, как бы стараясь этим подчеркнуть, что его настоящее имя отнято у него навсегда и теперь он не человек, а всего лишь номер на руке. Однако это отнюдь не помешало ему процитировать юмористическое высказывание Анатоля Франса о том, что в Париже существует абсолютное равенство, поскольку не только бедные, но и богатые могут спать под мостом, и засмеяться при этом так, словно они с Йоси сидели сейчас в каком-нибудь кафе на бульваре Сен-Жермен, попивали коньяк и, наслаждаясь очаровательным весенним вечером, мирно беседовали о жизни.

А одна из женщин, чьи ноги, пересекшие всю Европу, внезапно отнялись (или, как она говорила, «окаменели»), целыми днями лежала на нарах, плакала и молила Бога о смерти, но при этом расспрашивала Йоси (которого она, как и другие пассажиры, знала под именем Амнон) о том, что их ждет впереди. «Что с нами будет? — допытывалась она. — Есть ли у нас будущее? Может ли вообще быть будущее у душ, сгоревших в огне? Как воскресить к жизни душу, превратившуюся в пепел? Каким образом можно выйти, как Икар, и вернуться, как Сфинкс? Как выглядят орлы в палестинской пустыне? Смогут ли они отличить номер, вытатуированный на руке, от номера, навсегда впечатавшегося в сердце?»

На третий день пути у одной из женщин начались роды. Она рожала, лежа на доске, накрытой простыней. Роды принимали два врача. У женщины родился сын, но сразу после родов у нее открылось кровотечение, и она умерла.

Как и в случае с ребенком на «Кнессет-Исраэль», покойную похоронили в море. Надгробные речи произнесли американский пастор Грауэл и Йоси.

— Когда евреи вышли из Египта и шли по пустыне, — сказал Йоси, — они тоже хоронили своих мертвецов, но тем не менее продолжали идти дальше.

Тело обернули брезентом и флагом, обмотали якорной цепью и сбросили в море. Кто-то сказал кадиш.

Люди, которые в течение многих лет видели вокруг себя смерть, но «продолжали идти дальше», восприняли кончину женщины очень тяжело. Некоторые из них считали, будто это произошло потому, что она не успела добраться до Палестины. «Там, — говорили они, — она бы не умерла». А некоторые даже винили в ее смерти самих себя и переживали из-за того, что они ее не уберегли.

На похороны пришло много народу. Муж покойной, которого поддерживали два матроса, горько плакал.

— Мы прошли с ней через такой ад, — говорил он сквозь слезы, — через такой ад… И вот теперь она умерла… Это просто не укладывается у меня в голове. Ведь мы уже почти доплыли до Палестины. Здесь, на этом корабле, мы фактически уже в Палестине. Так почему же она умерла? И почему именно сейчас?!

За ребенком покойной роженицы взялась ухаживать одна пожилая, лет шестидесяти, женщина, но, поскольку молока на корабле не было, ей приходилось поить его ананасовым соком, и в конечном счете он тоже умер. Правда, это произошло уже позднее, после того как корабль прибыл в Хайфу.

В восьмидесятые годы я познакомился с хозяйкой одного тель-авивского кафе. Ее звали Ш. В характере этой женщины тихое и привычное отчаяние каким-то удивительным образом сочеталось с озорным юмором и жизнелюбием, которое свойственно людям, постоянно помнящим о том, что каждый отпущенный им час жизни является бесценным подарком.

Каждый раз, как я заходил перекусить в это кафе, Ш. подходила к моему столику и спрашивала, всем ли я доволен, и однажды я увидел у нее на руке лагерный номер. Ее руки были покрыты капельками пота, потому что она только что вышла из жаркой кухни, и номер блестел, как медаль на солнце. Ш. заметила, что я не отрываясь смотрю на ее руку, но промолчала.

Однажды я спросил ее, почему у нее такой усталый вид.

— Сегодня ночью я не спала, — ответила она.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Нет, — сказала она. — Я вообще не сплю по ночам.

— Почему? — поинтересовался я.

— Стоит мне заснуть, как я вижу один и тот же страшный сон.

Я попросил Ш. его рассказать, но она отказалась.

Через две недели я снова оказался в этом кафе. В тот день ни одного посетителя, кроме меня, там не было. Ш. подсела ко мне за столик, ее сын подал нам французский коньяк в стаканах для воды, и вдруг — хотя я даже не успел ее ни о чем спросить — она начала рассказывать. Когда ей было шестнадцать лет, она попала в Освенцим. В один прекрасный день все десять девушек из ее барака, включая ее саму, заболели оспой. Когда офицер СС это заметил, он выстроил их на плацу и велел раздеться. Пришел врач, осмотрел их и в конце осмотра подал офицеру знак головой, из которого они поняли, что им вынесен приговор. Было ясно, что теперь их отправят в крематорий. И тут произошло неожиданное. Охранявшая их низкорослая тощая эсэсовка, которая любила развлекаться, стреляя в детей, на мгновение отвернулась, и в этот момент из-за близлежащего барака выскочила женщина, с которой Ш. никогда ни до того, ни после ни разу не встречалась. Она схватила ее за руку, потащила за собой, втолкнула в барак и исчезла. Все, что произошло потом, Ш. видела уже через щелку в двери. Когда эсэсовка повернулась обратно и обнаружила, что в строю осталось только девять человек, она остановила случайно проходившую мимо здоровую девушку, приказала ей раздеться, поставила ее в строй вместе со всеми и — с криками и ударами — погнала их по дороге. Назад никто из них так и не вернулся.

— И вот теперь, — сказала Ш., — этот кошмар каждую ночь преследует меня во сне, и я постоянно думаю о девушке, которая пошла вместо меня на смерть. Кто она была? И кто была та женщина, которая меня спасла? Почему она рискнула ради меня своей жизнью? Почему я вообще этого удостоилась? Впрочем, какой смысл задавать все эти вопросы. Разве на каждое «почему» можно дать ответ?

 

Глава семнадцатая

Судя по радиоперехватам и по тому, насколько близко подошли к ним сопровождавшие их военные корабли — теперь они плыли всего на расстоянии одной морской мили, — было ясно, что англичане готовятся к атаке и «Президента Уорфилда» ждет бой. Тем более что через какое-то время английских кораблей стало уже шесть. Это были суперсовременные суда, в большинстве своем класса «Си», с длинноствольными пушками, и рядом с этими кораблями-гигантами «Президент Уорфилд» выглядел карликом.

Американские моряки, управлявшие кораблем, были профессионалами. Йоси велел им идти со скоростью, не превышающей одиннадцати-одиннадцати с половиной узлов, в надежде на то, что англичане не догадаются, что пароход может развивать до восемнадцати-девятнадцати узлов, поскольку эту скорость он решил приберечь на последний рывок. Однако была одна деталь, о которой он тогда не знал и знать не мог. Он не подозревал, что англичане были хорошо знакомы с «Президентом Уорфилдом» и прекрасно понимали, на какую скорость тот способен. Более того, капитаны английских эсминцев, которые их сопровождали, получили подробный чертеж корабля и точно знали, где на нем что расположено. Дело в том, что с 1942 по 1944 год «Президент Уорфилд» находился на вооружении английского флота и перевозил солдат из Великобритании во Францию через пролив Ла-Манш — единственное, на что он к тому времени еще был способен и на чем его карьера должна была завершиться.

Это послужило для Йоси хорошим уроком на будущее, и позднее, когда он занимал один из руководящих постов в израильской армейской разведке, наводил порядок в одном из самых важных подразделений, взрывал — с помощью самых изощренных средств и методов — вражеские корабли и сооружения и был прозван «офицером-джентльменом», потому что раскрыл аферу, изменившую израильскую историю (о чем здесь не место подробно говорить), — Йоси Харэль всегда уделял большое внимание заблаговременному сбору точной развединформации, какой бы неприятной она ни была.

Йоси постоянно поддерживал связь со штабом «Алии-Бет» и из присланных оттуда радиограмм узнал, что в Палестине об их корабле уже пошли разговоры. Более того, понимая, что происходит нечто судьбоносное, люди даже начали сбор пожертвований (которые, кстати, помогли мало, но это уже история для другой книги). Все это его не на шутку обеспокоило. Ведь если жители ишува были в курсе, значит, в курсе была и английская администрация. Беспокоило его и другое. Он боялся, что англичане атакуют корабль еще до того, как тот войдет в хайфский порт. В порту пассажиры могли толпой ринуться на берег и прорвать оцепление (чего, кстати, на самом деле не произошло), и вдали от берега справиться с ними было гораздо легче. Более того, англичане вполне могли напасть на них еще до того, как они войдут в палестинские территориальные воды. Ведь если они решились нарушить морские законы (блокировав корабль возле берегов иностранного государства), по крайней мере, один раз, им ничего не стоило нарушить их снова.

Утром из штаба «Хаганы» в Палестине сообщили, что английское название корабля меняется на «Hagana Ship Exodus ’47», или, сокращенно, «Exodus» («Эксодус»), а на иврите корабль будет называться «Исход из Европы 1947».

Йоси, как и его товарищи, был в шоке. «Что это за имя такое? — возмущенно спрашивал он в радиограмме, посланной в штаб. — Здесь все против. Люди хотят более сильное название. Например, „Еврейское сопротивление“ или, скажем, какое-то имя, которое имеет отношение к нелегальным репатриантам. Ведь из всех кораблей, отправленных агентством „Алия-Бет“, только один из них —„Безымянный репатриант“ — назвали в честь репатриантов, вернее, в честь одного из них, погибшего в сражении на борту судна „Лангев“». Однако руководство «Хаганы» все эти доводы Йоси проигнорировало, и ему приказали делать то, что велено. В то время «Хагана» пыталась придать борьбе за репатриацию более умеренный характер и перевести ее с военных рельсов на политические; поэтому было выбрано имя нейтральное, не содержащее в себе ни намека на протест, ни призыва к сопротивлению. Однако в конечном счете именно это имя — «Эксодус» — и вошло в историю, и именно оно превратилось в символ. Только англичане продолжают до сих пор называть этот корабль «Президентом Уорфилдом».

Между прочим, «Президентом Уорфилдом» судно было названо в честь президента речного пароходства на реке Потомак, на чьей дочери женился английский король Эдуард VIII. Из-за этого ему пришлось отказаться от престола в пользу брата, Георга VI, и из «короля Эдуарда VIII» он превратился в «принца Эдуарда, герцога Виндзорского». Йоси находит это забавным. Он шутит, что это придает истории с «Эксодусом» своего рода «королевский привкус». Однако Атара Штурман, по его мнению, стоит выше женщины, вышедшей замуж за принца, отказавшегося от короны. «Ведь эта женщина, — говорит он, — стала всего лишь принцессой, а Атара была настоящей королевой».

В конце концов Йосеф решился-таки расторгнуть помолвку со своей умершей невестой и соединиться узами с Ализой. По окончании церемонии присутствовавшая на ней старушка подарила молодоженам конфету, которую она прятала в подоле платья, а два земляка Йосефа (он был родом из Вильно) временно предоставили в их распоряжение свои «дворцы» — пятьдесят сантиметров в ширину каждый, в результате чего образовалась каморка шириной в метр. Чтобы отгородить ее от внешнего мира, соседка натянула веревку и повесила на нее рубашку и носки. В этой каморке молодые и провели свою первую ночь.

После свадьбы Йосеф выбросил свой старый альбом в море и завел новый, в котором рисовал теперь только Ализу и свою маму. Он запомнил маму молодой, в фиолетовом атласном платье и с кольцом на пальце — и именно такой снова и снова ее изображал.

Среди пассажиров парохода была одна пожилая украинка с костистым лицом, вместе с которой ехали двое спасенных ею сирот. В свое время их привели к ней родители, жившие неподалеку. И хотя она этих людей почти совсем не знала, их мольбы ее тронули, и она оставила детей у себя. Всю войну она берегла сироток как зеницу ока, кормила их, отрывая от себя последний кусок, переехала ради них жить в другое место, потому что боялась своих соседей больше, чем немцев, и даже попыталась воспитывать их в духе иудаизма, хотя и знала об этой религии очень мало. Одним словом, эта простая и одинокая женщина не только взяла на себя задачу огромной сложности, но и с честью ее выполнила. Однако на пароходе случилось неожиданное. Один из пассажиров, который уже давно и с явной завистью поглядывал на ее детей, вдруг подошел к ней и заявил, что эти дети — его.

Этот одинокий, пребывавший в постоянной депрессии человек потерял во время войны детей и страшно по ним тосковал. В то время таких было много, и эти одержимые горем люди, как безумные, вопреки всякой логике, искали своих детей в монастырях, в чуланах, в углах, за плитами на кухне.

Женщина испугалась и обиделась.

— Я же их люблю! — попыталась протестовать она. — И у них ведь есть собственные, настоящие родители!

Но другие, ослепленные собственной болью, пассажиры поддержали не ее, а мужчину, требовавшего отдать детей.

— Ты не имеешь на них права, — заявили они. — Ты не еврейка.

Это обидело женщину еще больше.

Тогда за нее попробовала вступиться Ализа. Она обняла ее, заплакала и сказала, что собственными глазами видела, как родителей этих детей казнили, однако мужчина, требовавший отдать детей, разозлился, стал кричать, настаивать, и Ализа упала в обморок.

Лишь после того, как пришел еще один пассажир и сказал, что знал родителей этих детей лично, обезумевший от горя мужчина и другие «изголодавшиеся» по детям пассажиры оставили женщину в покое. Более того, чтобы загладить свою вину, они даже принесли ей немного еды.

В конце концов женщина все-таки сумела добраться до Палестины и законным образом этих детей усыновила, после чего они стали наконец-то нормальной семьей, а перед смертью попросила похоронить ее так, чтобы детей можно было в свое время похоронить возле нее.

На «Эксодусе» Йоси постарался учесть ошибки, допущенные им на «Кнессет-Исраэль». Возле туалетов, какими бы примитивными они ни были, постоянно дежурили подростки. Они же делали в них уборку и раздавали людям туалетную бумагу. Система слива в канализации была намного более совершенной, и неприятные запахи на корабле отсутствовали. На палубах и в трюме поддерживалась довольно сносная чистота. Когда женщины развешивали на нарах белье для просушки и влажность сильно повышалась, от чего другим пассажирам становилось трудно дышать, дежурные делали им замечания и помогали перевесить белье в другое место. Прием посетителей экипажем производился как днем, так и ночью, и большинство проблем — а они возникали постоянно — удавалось рассмотреть безотлагательно. Правда, решать проблемы было не всегда просто: ведь кроме обычных жалоб и обид иногда возникали чуть ли не бунты, однако, как правило, ситуация оставалась под контролем. Большинство пассажиров хорошо понимали, что путешествие, в которое они отправились, не могло быть легким по определению, и вели себя нормально.

Когда они доплыли до устья Нила, было раннее утро и стоял туман. Йоси посмотрел в сторону английских кораблей и вдруг заметил, что они отдалились на довольно заметное расстояние. Однако он не верил в чудеса, и действительно очень скоро все разъяснилось. Когда измерили глубину, оказалось, что они просто плывут слишком близко к берегу. Для «Эксодуса» с его плоским днищем глубина была достаточной, однако английские военные корабли по такому мелководью плыть не могли. Впрочем, англичан это особенно не тревожило. Они знали, что в Египте командир корабля евреев высаживать не станет.

Возле Порт-Саида «Эксодус» повернул на север и направился в сторону Палестины. Англичане могли напасть в любой момент, и на корабле была объявлена повышенная готовность. Группы заранее подготовленных бойцов, вооруженных банками консервов и гаечными ключами, заняли свои позиции и приготовились отвязать канаты, удерживавшие большие деревянные щиты.

Когда «Эксодус» углубился в море на двадцать пять миль, два эсминца отрезали его от берега, а еще два взяли в «коробочку» — один плыл спереди, а другой сзади.

В районе Эль-Ариша (северная окраина Синая) Йоси приказал остановиться. Он хотел посмотреть, как отреагируют англичане. Те тоже остановились. Правда, их большим кораблям пришлось продвинуться немного по инерции, и расстояние между ними и «Эксодусом» несколько увеличилось, но англичане это быстро исправили. Однако высаживать пассажиров в Эль-Арише Йоси, разумеется, не собирался. Север Газы для этого тоже не подходил. Штаб «Хаганы» предложил Йоси попробовать высадить людей на берегу Бат-Яма. Но он отказался. Море в районе Бат-Яма было усеяно подводными скалами, и если бы даже корабль смог подойти к берегу метров на двести или триста, ему грозила опасность напороться на одну из таких скал, в результате чего пассажиры могли пострадать. Правда, из штаба сообщили, что «Пальмах» пообещал прислать на помощь два своих полка, но Йоси ответил, что, даже если эти полки и будут ждать их на берегу, людям, гибнущим в море, это не поможет, и предложил альтернативный план: высадить репатриантов в районе Тель-Авива. В штабе сочли это предложение разумным.

Было решено, что высадка состоится напротив гостиницы «Кете-Дан», а чтобы отвлечь англичан, «Пальмах» устроит в Тель-Авиве какую-нибудь заварушку. Однако, узнав об этом из радиоперехвата (шифры, которыми пользовались на «Эксодусе», были очень простыми, и их было нетрудно разгадать), англичане решили начать атаку, не дожидаясь, пока судно доплывет до Тель-Авива. Она началась 18 июля, в пятницу, в 2 часа ночи. А вечером предыдущего дня Йоси с помощью судовой рации вышел в эфир радиостанции «Хаганы» в Тель-Авиве и рассказал слушателям об «Эксодусе» и его пассажирах, а также дал краткое описание их путешествия и пережитых ими трудностей. Сигналы радиостанции «Хаганы» принимались по всей Палестине, и выступление Йоси слушал весь ишув. Во время этой радиотрансляции в Тель-Авиве и в других городах страны, равно как в кибуцах и поселениях, остановилось практически все движение.

Атака началась с того, что один из эсминцев приблизился к «Эксодусу», осветил его прожекторами и приказал заглушить двигатель. Как и было условлено заранее, люди, находившиеся на палубах, сразу же спустились в трюм (благодаря проводившимся на корабле учениям каждый из них хорошо знал, где ему положено быть и что делать), но сам «Эксодус» при этом не остановился. Вместо этого рулевой повернул штурвал и направил корабль в сторону, противоположную берегу, еще дальше в море. Однако на англичан это не произвело никакого впечатления. Раздалась команда «Board now!», и атака началась. В ней участвовали корабли «Аякс», «Чарити», «Чифтейн», «Чайлдерс», «Чекерс» и «Кариган Бэй». В подробном плане операции, который был роздан английским капитанам, имелись точные указания, где каждое из судов должно находиться и какую роль играть.

Один из кораблей стремительно приблизился к «Эксодусу», и десантники с помощью мостков и канатов стали перебираться на палубу, а затем к судну с репатриантами подошли еще несколько кораблей и стали его таранить. «Эксодус» начал раскачиваться, нары стали рушиться, посуда на кухнях попадала на пол, а люди в трюме в страхе прижались друг к другу. Громкие гудки эсминцев буквально разрывали уши.

Способность «Эксодуса» маневрировать несколько затруднила англичанам их задачу, однако бой был заведомо безнадежным. И хотя у «Эксодуса» было одно маленькое «преимущество»: высота (его верхняя палуба возвышалась над палубами эсминцев), однако это был старый, в основном деревянный, корабль, который не мог долго противостоять крейсеру «Аякс» и пяти новеньким эсминцам, часть из которых были класса «Си». В результате английским солдатам все-таки удалось прорваться на борт. Сначала трое десантников сумели добраться до капитанского мостика, а к четырем сорока пяти утра на корабле уже было сорок вооруженных солдат.

Кстати, два английских эсминца во время атаки довольно сильно пострадали от бочек и лестниц, которые в них швыряли, от обрушивавшихся на них огромных щитов и от того, что они решились на таран. Досталось также нескольким английским солдатам. Некоторые из них получили ранения во время драк с молодыми ребятами, а некоторых даже сбросили за борт. Однако пострадавшие были, увы, и среди плывших на «Эксодусе». Билл Бернштейн, старпом, американский доброволец, который работал на корабле, когда тот еще плавал в Америке, получил удар прикладом и скончался на месте, а его товарищей-американцев избили так сильно, что часть из них потеряли сознание, а остальным пришлось спасаться бегством.

Трех солдат, сумевших прорваться на корабль первыми, удалось запереть в капитанской рубке, и молодые ребята, прошедшие заблаговременную тренировку, стали закидывать их коробками, болтами, консервами и гнилой картошкой. Впоследствии они рассказывали, что в ходе боя почувствовали, что к ним снова возвращаются силы и что свежий воздух, небо над головой и запах моря словно вдохнули в них боевой дух. Ребятам помогали девушки. Они принесли миски с водой, смачивали в них платки и смывали с молодых бойцов пот и кровь.

Тем временем Айк добежал до запасной капитанской рубки, расположенной на корме, разблокировал штурвал и повел корабль с его помощью, лишив тем самым английских солдат, запертых в главной капитанской рубке, возможности управлять судном. Время от времени те пытались открыть дверь, стреляли и бросали из окна дымовые шашки, но ребята, окружившие рубку, не отступали. Когда из нее вылетала шашка, они хватали ее и еще до взрыва бросали обратно в окно.

Одного из ребят, сражавшегося на «Эксодусе» с англичанами, звали Генрих Бауэр. Во время войны он прятался от немцев у женщины в маленьком городке возле Франкфурта, и, когда этот городок стали бомбить американцы, женщина научила его сбрасывать с крыши неразорвавшиеся бомбы. На «Эксодусе» эти знания ему пригодились, и он показал своим товарищам, как надо выбрасывать в море еще не успевшие взорваться английские гранаты.

— В лагерях люди сражались, чтобы достойно умереть, — сказал ребятам во время боя Йоси. — Но здесь вы сражаетесь, чтобы жить.

Тем временем «Эксодус» продолжал идти на север, а английские корабли продолжали его таранить. Корабль буквально «плясал» на волнах.

— Англичане напали на нас в нейтральных водах, — сказал Йоси по громкоговорителю, так чтобы его услышали капитаны всех английских кораблей, — и если здесь погибнут английские солдаты, мы за это отвечать не будем! Они сами будут в этом виноваты!

Пастор Грауэл взял кусок американского флага (который он до этого использовал как галстук), подошел к капитанской рубке, в которой сидели трое переживших ужасное унижение, облепленных гнилой картошкой и испачканных консервами солдат, представился и предложил им добровольно уйти. Однако те категорически отказались. «Возможно, — сказал мне Йоси, — они просто боялись, что бегавшие по палубе обозленные люди разорвут их на части».

Эсминцы продолжали таранить и без того уже поврежденный «Эксодус». Они делали это по очереди: один нанесет удар и отходит, после чего наносит удар следующий, — и одновременно с этим не прекращались попытки захватить судно. С помощью мостков, которые спускали на лебедках, десантники снова и снова пытались перебраться на палубы «Эксодуса». Тем не менее большинство атак удалось отбить. Часть англичан вытеснили обратно на эсминцы, часть сбросили за борт, а те, кому удалось прорваться на корабль, были разоружены.

Над машинным отделением растянули сетку, чтобы в него не смогли залететь газовые гранаты.

Йоси понимал: нужно во что бы то ни стало снова овладеть капитанским мостиком. Айк, правда, проявлял воистину чудеса мастерства, управляя кораблем из запасной рубки на корме, но капитанский мостик все же был необходим для нормальной жизнедеятельности корабля.

У Айка был маленький военный компас. Ориентируясь по нему, он повернул корабль на северо-восток и приказал дать полный вперед. Он и Йоси хотели добраться до берега любой ценой.

Между тем англичане продолжали атаковать. На корабле царил хаос. Среди пассажиров было много раненых, в том числе и дети. Многие раненые истекали кровью. По палубе было разлито масло, и люди на нем поскальзывались. Солдаты, которым удалось перебраться с эсминцев на верхнюю палубу, были в ярости. Грязные от мусора и отбросов, которыми их закидывали, они стреляли во все стороны без разбору и избивали нападавших на них подростков и женщин.

Бой продолжался уже три часа. «Эксодус» раскачивался, как пьяный. Некоторых английских солдат рвало.

Деревянный корпус корабля был сильно поврежден, и сквозь дыры, пробитые в нем, начала проникать вода. Второй помощник капитана предупредил Йоси, что люди, находящиеся в трюме, могут не успеть выйти на палубу и им грозит опасность утонуть. На плечах Йоси лежала тяжелая ответственность. Он должен был решить: продолжать сражаться дальше или запросить прекращения огня.

В пять часов утра англичане перешли в решающее наступление. Эсминцы окружили «Эксодус» со всех сторон, повернулись к нему носами и снова стали его таранить. Было ощущение, что они исполняют вокруг корабля пляску смерти.

Пассажиры бегали по кораблю и швыряли в англичан всем, что попадется под руку. Оружия ни у кого из пассажиров не было: Йоси позаботился об этом заранее.

Отовсюду слышались выстрелы. Количество раненых росло. У некоторых пассажиров были огнестрельные ранения. В общей сложности пострадало уже более двухсот человек.

Эсминцы продолжали таранить корабль, и его сильно трясло. В какой-то момент он задрожал и накренился набок. Несколько десятков английских десантников воспользовались этим и стали быстро, как обезьяны, спускаться на палубу по веревкам, свисавшим с мачт эсминцев. Однако Йоси дал приказ развернуть корабль в сторону Хайфы, и от резкого поворота, оставившего на воде пенистый след, солдаты попадали в воду.

Стратегия и тактика англичан были разработаны до мельчайших подробностей. Соответствующие документы до сих пор хранятся в папках Адмиралтейства.

Состояние некоторых раненых на «Эксодусе» сильно ухудшилось.

Один английский офицер, выстреливший в пассажира, впоследствии утверждал, что сделал это в оборонительных целях, поскольку пассажир якобы занес топор над десантником.

По палубе разлилась нефть. Валивший из трубы дым облаком окутал судно.

Количество воды, проникавшей сквозь дыры в корпусе, все увеличивалось, и несколько пассажиров вычерпывали ее ведрами. Йоси и Айк распорядились прислать им подмогу и выделить дополнительные ведра.

Вдруг раздался вопль. Йоси выбежал из трюма и увидел, что на палубе лежит мальчик, который служил на «Эксодусе» чем-то вроде связного. Его застрелил солдат, спускавшийся по веревке, которая была привязана к лебедке эсминца. Пуля попала мальчику в лоб, и он умер на месте. Ему было шестнадцать лет.

Пастор Грауэл подбежал к солдату, все еще висевшему на веревке, перерезал ее, и тот полетел в воду.

В это время брат погибшего мальчика вычерпывал в трюме воду. Стоял ужасный шум: кричали люди, беспрерывно выли гудки кораблей, — но, несмотря на это, он вдруг что-то почувствовал. Как безумный, он помчался наверх и увидел лежавшего на палубе брата…

Бой не утихал. Люди носились по судну, как испуганные животные, и валили на десантников лестницы, но десантники, которых было уже несколько сотен, продолжали штурм.

На горизонте показался Тель-Авив, а за ним — Нетания.

Кто-то крикнул, что надо повернуть корабль на девяносто градусов и плыть к берегу, но Йоси подозревал, что на берегу их будут ждать вовсе не бойцы «Пальмаха», а несколько тысяч английских солдат, поскольку в сообщениях из штаба «Пальмах» даже не упоминался, — и он не хотел подвергать жизнь пассажиров неоправданному риску. Впрочем, даже если бы ему сообщили, что «Пальмах» их действительно ждет, высаживать четыре тысячи пятьсот пятнадцать человек с судна, так сильно поврежденного таранившими его эсминцами, было равносильно самоубийству. Во время высадки многие пассажиры могли погибнуть.

Впоследствии, когда один из членов экипажа, американец Берни Маркс, сидел в английской тюрьме, его навестил там командир одного из эсминцев, участвовавших в атаке. Маркс представился англичанину как командир «Эксодуса», и тот сказал ему, что если бы таран продолжался еще несколько минут, корабль бы неминуемо развалился и у людей, находившихся в трюме, шансов на спасение не осталось.

Йоси приходилось сражаться сразу на два фронта. С одной стороны, он должен был отражать атаки англичан, которые штурмовали, отступали и снова — стреляя и бросая гранаты — шли на приступ. А с другой стороны, ему приходилось отбиваться от своих же товарищей, которые настаивали на том, что сопротивление должно продолжаться любой ценой, независимо от того, сколько прольется крови. Позднее Айк и друзья по «Пальмаху» рассказали Йоси, что в какой-то момент кто-то даже внес безумное предложение вывесить несколько пленных англичан по бокам «Эксодуса», чтобы эсминцы перестали его таранить. Можно только гадать, как бы отреагировали на это англичане.

«Эксодус» раскачивался все сильнее и сильнее, и людям уже трудно было устоять на ногах.

В плен было взято семнадцать английских солдат.

В девять утра, когда они уже находились в районе Кфар-Виткин, Йоси пошел в медпункт к главному врачу «Эксодуса» доктору Иегошуа Коэну, чтобы узнать, каково состояние раненых. Коэн был замечательным человеком, который оказал большую помощь агентству «Алия-Бет», и Йоси ему доверял. Доктор вышел к Йоси с окровавленными руками и сказал:

— Если мы срочно не достанем кровь для переливания, то как минимум шесть, а может, даже и семь человек умрут прямо сейчас, а сколько умрет позже, я сказать не берусь.

Для Йоси этих слов оказалось достаточно. Его главной целью было довезти людей до Палестины живыми. Он страшно устал, но тем не менее мыслил трезво и знал, что ему предстоит принять весьма непростое решение, причем, как всегда, самостоятельно. «В тот момент, — скажет он позже, — я чувствовал себя одним из репатриантов. В Палестине никто бы не посмел посылать стариков, женщин и детей на линию огня. По какому же праву и во имя чего должен был делать это я?»

Зрелище, которое представлял собой на тот момент корабль, было ужасным. Бой был проигран, поле битвы залито кровью. С тяжелым сердцем, но совершенно сознательно Йоси отдал приказ остановить корабль, подошел к пленному английскому офицеру и попросил его связаться по рации с английским командующим. Помимо всего прочего, он попросил сообщить командующему, что вся палуба залита кровью и что им нужна кровь для переливания. В эту минуту его не волновало, как воспримут это решение товарищи. Йоси волновало только одно: судьба пассажиров.

Офицер отправил сообщение, и через несколько минут с одного из английских кораблей была спущена на воду шлюпка с врачом. Врач привез кровь и лекарства и начал оказывать раненым помощь.

Эсминцы обступили «Эксодус», как стая кровожадных акул, и в их сопровождении он направился в Хайфу.

Через несколько месяцев после этих событий, когда разгорелись споры о судьбе «Эксодуса», капитан корабля Айк Аронович заявит, что объявленное Йоси прекращение сопротивления было позорной сдачей и что он якобы предлагал прорываться к берегу в районе Кирьят-Хаим. Однако и Йоси, и командиры из штаба «Хаганы» слышали об этом впервые, да и в любом случае эта идея была явно нереализуемой. Море в тот день волновалось, на борту поврежденного «Эксодуса» были раненые, а вокруг него было много английских кораблей, и попытайся Йоси высадить людей возле Кирьят-Хаим, имя которого означает «город живых», это место могло бы превратиться в «город мертвых».

Годы спустя капитан-лейтенант Бэйли, который командовал эсминцем «Чайлдерс», возглавлявшим преследование «Эксодуса», писал: «Когда темной ночью „Президент Уорфилд“ на всех парах мчался по волнам, он представлял собой зрелище воистину фантастическое. На его мачтах развевались два огромных сионистских флага, освещаемых нашими гигантскими прожекторами, а его разносившийся в ночи плачущий гудок напоминал предсмертное мычание раненой коровы».

 

Глава восемнадцатая

«Эксодус» стал апофеозом справедливой борьбы евреев за право репатриироваться в Палестину, но Йоси всегда понимал, что понятие справедливости можно толковать по-разному.

Приказы, которые он отдавал во время боя с англичанами, были осторожными и взвешенными. Более того, каждый свой приказ он подробно и терпеливо объяснял, а при необходимости даже разговаривал с каждым человеком лично. Он участвовал в этом бою вместе со всеми, но не хотел, чтобы бой закончился трагедией. Он не желал быть «архитектором» новой Масады, не желал делать пассажиров корабля персонажами очередного мифа, даже если этот миф мог стать для евреев, которым выпало жить в эпоху национального возрождения, символом героизма. Те, кто хотел за счет репатриантов заработать себе политический капитал — а такие были, — находили в лице Йоси непримиримого противника. Он прекрасно понимал, что люди, павшие в бою во имя справедливой цели, могут вдохновить на борьбу других, но считал недопустимым во имя этого приносить в жертву остатки еврейского народа. Возможно, это и было одной из причин (не исключено даже, что главной), по которым Шауль Авигур так ему доверял. Авигура неотступно преследовало воспоминание о трагедии на корабле «Патриа», и, когда Йоси принял роковое решение сдаться, Авигур — вопреки давлению руководства ишува — полностью его поддержал. Как и Йоси, он считал, что надо заставить ишув сражаться за репатриантов, а не наоборот. Кстати, даже некоторые из находившихся на «Эксодусе» бойцов «Пальмаха» испытывали сомнения и разрывались между верностью своему командиру Игалю Алону, который требовал от них сражаться до последней капли крови, и жалостью к плывшим на пароходе детям, чьи глаза они видели перед собой каждый день.

Впрочем, существовала и еще одна причина, по которой Йоси старался действовать осторожно. Он знал, что англичане настойчиво пытались создать у мирового сообщества впечатление, будто сионисты используют страдания репатриантов в своих корыстных целях, и не хотел лить воду на их мельницу.

Как и большинство других работавших в агентстве «Алия-Бет» активистов, Йоси считал, что не репатрианты должны нести факел сионизма, а сионизм должен помогать репатриантам. Он должен был помочь им обрести гражданство и дом — даже если речь шла о людях, которые не были по своим убеждениям сионистами, а просто хотели покинуть Европу. Сионизм, считал Йоси, должен быть не просто красивой мечтой, а конкретным инструментом спасения человеческих жизней.

При каждой возможности Йоси подчеркивал, что полученный им приказ состоял отнюдь не в том, чтобы привести в Палестину пароход, полный трупов. «Мы сделали все, что могли, — сказал он мне, — и сражались до тех пор, пока это имело смысл. Если бы англичане продолжали нас таранить, „Эксодус“ бы затонул». Однако командиры «Пальмаха» остались недовольны его решением сдаться и пожаловались на него лично Бен-Гуриону. По их мнению, сдержанность, которую проявил Йоси, была излишней. Сопротивление репатриантов, утверждали они, — это борьба против иностранного владычества, это война евреев за свое существование. «Сопротивляться, — сказал Бен-Гуриону Игаль Алон, — надо несмотря на жертвы». Но Йоси стоял на своем. Когда позднее проводилось расследование, он сказал:

— Я рассуждал очень просто… Конечно, можно было сопротивляться и дальше. Но я взялся командовать кораблем не для того, чтобы превратить репатриантов в солдат и, уж конечно, не для того, чтобы те из них, кто выжили во время Холокоста, умерли от ран по дороге в Нетанию или Хайфу. Я взялся командовать кораблем, чтобы доставить их в Палестину, и не имел права играть их жизнями. Что же касается сопротивления, то, по-моему, мы вполне доказали англичанам, что способны сопротивляться. И тем, что отправились из Европы в Палестину, и тем, что сражались с ними на борту корабля.

Когда израненный «Эксодус» вошел в хайфский порт, репатрианты на палубе запели: «Мы репатриировались на родину и уже вспахали и посеяли, но еще не собрали урожай». На палубе стояли бледные, напуганные дети, одетые, как старики. Имя корабля написали крупными буквами на большой простыне. Люди измучились вконец. На борту было четверо погибших и много раненых. Двадцать семь человек нуждались в срочной госпитализации.

Из штаба «Хаганы» сообщили, что некоторым членам экипажа предстоит отправиться в Европу, чтобы привести еще два корабля с репатриантами, и им нельзя сходить с «Эксодуса» вместе с пассажирами. Йоси распорядился спрятать их в тайнике под капитанским мостиком. Остальные члены команды тоже должны были спрятаться, но в других местах.

Сотрудники «Алии-Бет» бросили жребий, кто отправится домой, а кто поедет с репатриантами на Кипр. Ехать на Кипр выпало Михе Пери. Никому из участвовавших в жеребьевке даже в голову не приходило, что людей вышлют совсем не на Кипр.

Началась выгрузка людей с «Эксодуса» и пересадка их на три депортационных корабля. Из-за высокой влажности было очень душно. Некоторые пассажиры спрыгнули за борт. Английские полицейские, находившиеся на катерах, курсировавших вокруг «Эксодуса», стали стрелять и избивать людей в воде дубинками.

Ализа сидела на палубе рядом с Йосефом, гладила его по перевязанной голове и тихонько скулила:

— Он ранен! Он ранен!

Йосеф заплакал от жалости к ней и тут же получил удар от английского солдата, который в этот момент собирал банки с консервами.

На людей, которых вели к депортационным кораблям, кричали, а некоторых били. Женщины падали в обморок. На детей наступали ногами. Мужчины пытались протестовать, но тщетно.

С пассажирами, которые сходили с «Эксодуса», англичане обращались не только грубо, но и брезгливо, как будто это были не люди, а животные. Сойдя на берег, они шли по узкому коридору между двумя шеренгами солдат, стоявших с винтовками наперевес.

Все это происходило на глазах у членов комиссии ЮНСКОП (которых во время радиотрансляции 17 июля призвали прийти в хайфский порт), и некоторые утверждают, что это был всего лишь спектакль, поставленный руководством ишува специально для этой комиссии. Однако с таким же успехом можно сказать — как, собственно говоря, и делают экстремистски настроенные арабы и немцы, — что Холокоста не было, что его выдумали евреи, а если он и был, то гораздо меньших масштабов, и что вообще все это один огромный блеф, сочиненный исключительно для того, чтобы «выдоить» у мира деньги и отнять у арабов государство.

Пастор Грауэл обратился к членам комиссии с полной боли речью, но ни в каких речах они на самом деле уже не нуждались. Картина, которую они видели, была сильнее любых слов.

Одного из тех, кто 18 июля 1947 года прибыл на «Эксодусе» в Хайфу, зовут Адам М. Это высокий человек с редкими и седыми — а когда-то золотистыми — волосами, серыми глазами и пронзительным взглядом. Он носит очки, а под нижней губой у него маленькая появившаяся с годами морщинка.

Из всех пассажиров «Эксодуса» право остаться в Хайфе было дано только мертвым и тяжелораненым, однако Адам не был ни тем ни другим. Поэтому вооруженные ружьями и дубинками солдаты избили его и вместе с другими загнали на депортационный корабль.

Он стоял в загоне, обтянутом колючей проволокой, и смотрел на гору Кармель. Хайфу окутывал поднимавшийся из моря пар, и гора была подернута туманом.

Как и другие пассажиры «Эксодуса», Адам надеялся, что Палестина станет его домом. Как и другие, он тоже хотел родиться заново. Как и другие, он хотел попробовать прожить еще одну жизнь — жизнь, в которой не будет кошмаров. Однако вместо этого ему пришлось три месяца терпеть лишения и спать на холодном металлическом полу, а затем его привезли в расположенный возле Гамбурга лагерь Поппендорф.

Гамбург был его родным городом, и когда-то Адам этот город любил. Он любил роскошные здания; любил доносившийся из порта запах рыбы, выловленной в Северном море; любил многоязыкую речь, которая слышалась у входа в полутемные бары, и стоявших возле этих баров размалеванных девиц, которые дарили ему конфеты. Он любил смотреть на их красные губы, любил голубоватый свет летних северных ночей, любил холодный ветер, дувший с моря и озер… Но в один прекрасный день все изменилось, и Гамбург превратился в город, где в него стали бросать камнями, где убили его отца, где ему наголо обрили голову и откуда его изгнали. И вот теперь он сидел возле Гамбурга в английском лагере Поппендорф.

При нацистах Поппендорф был сначала лагерем тюремного типа для обычных заключенных, а потом его перепрофилировали в концлагерь для евреев. Он находился возле того самого леса, где когда-то, в другой жизни, в подпольном кружке, организованном еврейским молодежным движением «Абоним» («Строители»), Адам изучал иврит. Это происходило вскоре после «хрустальной ночи».

В «Абоним» он записался исключительно потому, что там были красивые девочки, и в одну из них он влюбился. У нее были коротко стриженные волосы, и она все время стыдливо опускала глаза. Позднее она куда-то исчезла. Он помнит, как она водила его в какую-то пещеру в лесу, но забыл ее имя.

Сегодня Адам воспринимает Гамбург как место, которое навсегда и непоправимо осквернено.

Через полгода англичане выпустили его из лагеря и на грузовике отвезли в Гамбург, а оттуда — через Швецию — он добрался до Хайфы, которую видел до этого всего лишь один раз, да и то мельком. К тому времени его товарищи по «Эксодусу», прибывшие в Палестину раньше него, уже продавали галантерейные товары и сигареты на улице Кингз-Уэй (ныне проспект Независимости). На базаре он долго с восхищением смотрел на горы арбузов, и в конце концов один из них купил. Он попросил продавца отрезать ему кусок, поднес его ко рту и сказал:

— Этим арбузом я беру тебя в жены!

Адам рассказал мне эту историю с улыбкой, но смеялся он в этот момент или плакал, я не знаю.

Он начал преподавать в молодежном клубе, располагавшемся в доме, где раньше жили арабы. Часть их сбежала, а часть переселилась в Вади-Рушмия. В клубе он познакомился с Хедвой, которая работала там инструктором. Они поженились и переехали в Петах-Тикву. Адам начал учиться. Когда-то, десять лет назад, он учился в Гамбурге в политехническом институте, но не успел его закончить, и теперь ему надо было наверстывать упущенное. У них родились двое сыновей и дочь.

В ночь с 15 на 16 октября 1976 года его сыновья погибли на Синайском полуострове. Их танк был подбит и сгорел. Адам отправился в Синайскую пустыню, чтобы найти этот танк. Он искал его много дней. Его нещадно палило солнце, но он только сильнее нахлобучивал соломенную шляпу, стискивал зубы и, стараясь не плакать, продолжал искать. «Те, кто плыли на „Эксодусе“, — сказал он мне, — научились не сдаваться». В конце концов он нашел этот танк. Тела сыновей сильно обгорели, и их удалось опознать только по зубам. Позднее от лейкемии скончалась его дочь, а затем — не выдержавшая всех этих испытаний жена. Так этот говорящий с немецким акцентом Иов похоронил — одного за другим — всех своих близких.

Он написал короткие воспоминания, которые заняли всего две страницы. В них он описывает гору Кармель, какой увидел ее на короткое мгновение 18 июля 1947 года; пишет, что живет только во имя тех, кто умерли; говорит, что чувствует себя еще одним — четвертым по счету — погибшим на «Эксодусе»; и заключает, что ему действительно следовало там погибнуть, ибо тогда ему не пришлось бы хоронить своих детей.

На следующий день после того, как «Эксодус» был очищен от пассажиров, Йоси и его товарищи вылезли из своих тайных убежищ, переоделись в комбинезоны рабочих строительной фирмы «Солель-Боне», разобрали заранее заготовленные рабочие удостоверения и разрешения на пребывание в порту и, оставив англичан с носом, были таковы. Вскоре им предстояло новое задание.

Йоси и Азриэль Эйнав поехали в Тель-Авив, повидались там со своими родными и отправились на встречу с Ицхаком Садэ. Как раз в тот момент, когда они рассказывали ему об «Эксодусе» и о сражении с англичанами, из Парижа пришла телеграмма от Шауля Авигура. В ней говорилось, что депортационные корабли с высланными репатриантами куда-то исчезли: на Кипр они не прибыли, и куда они подевались, никто не знает. Йоси, Эйнав и Садэ были как громом поражены. Только через три дня правительство его величества сообщило, что оно приняло решение вернуть пассажиров туда, откуда они прибыли, то есть во Францию. Одна из причин такого решения состояла в том, что министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин жаждал мести и хотел таким способом проучить правительство Франции за то, что оно разрешило кораблю отплыть с его территории. Но эта причина оказалась не единственной. Как признался много лет спустя английский офицер, возглавлявший эту «великую битву», принимая такое решение, Британская империя просто выполняла обещания, которые она дала арабам.

В одном британском донесении того времени, где оправдываются ужасные условия содержания пассажиров на депортационных кораблях, говорится, что на судах, привозивших нелегальных иммигрантов в Палестину, условия были еще хуже. Однако автор этого донесения почему-то забыл указать, что на депортационных кораблях большую и лучшую часть помещений занимали тюремщики, тогда как пассажиров помещали в один общий зал, где было тесно и душно.

Изучение архивных документов показывает, что англичане мечтали, чтобы на депортационных судах, на которых везли пассажиров «Эксодуса» — или, по крайней мере, на одном их них, — разразилась бы какая-нибудь эпидемия, чтобы, по прибытии во Францию, люди были вынуждены сойти на берег. Существовал, впрочем, и альтернативный план: высадить людей в американской зоне в Германии. Однако американское командование однозначно заявило: «Keep Jews out of our zone» («Евреев в нашу зону не привозите»).

Через какое-то время Авигур прислал в Тель-Авив еще одну телеграмму, в которой спрашивал Йоси, сколько людей, по его мнению, согласятся сойти на берег, когда депортационные корабли прибудут во Францию. Йоси ответил, что менее пятнадцати процентов. На самом же деле сошла всего одна пожилая пара — все остальные отказались. Но на этом история еще не закончилась.

Отказавшись сходить во Франции, репатрианты на всех трех кораблях (они назывались «Эмпайр Райвл», «Оушн Вигор» и «Раннимид Парк») принялись петь, танцевать и крушить все вокруг. Солдаты носились между ними с заряженными винтовками, били их и ругались. Пение и пляски сводили их с ума (так же, как свели в своем время с ума секретаря правительства Британского мандата сэра Джона Шоу еврейские девушки из Германии, когда он увидел их в тот жаркий день в Иорданской долине).

Так продолжалось более трех недель. Зажатые в тиски политической борьбы между Францией и Англией, обозленные, жаждавшие мести люди сидели в трюмах стоявших у берегов Франции «плавучих концлагерей», питались впроголодь, мучились от летней жары и страдали от болезней, и тут произошло то, чего никто не мог представить себе даже в страшном сне: министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин распорядился отвезти бывших пассажиров «Эксодуса» в Германию, в Гамбург, и поместить в бывшие немецкие концлагери! Операция получила название «Мэй Уэст» — в честь легендарной американской актрисы и секс-символа, именем которой названы спасательные жилеты для экипажей самолетов.

По первоначальному плану предполагалось отправить людей из гамбургского порта в лагеря ночью, чтобы скрыть этот позорный факт от мировой общественности, однако пассажиры оказали сопротивление, и в конечном счете частично высадка прошла при свете дня на глазах у американских фоторепортеров. Правда, когда сделанные ими фотографии были опубликованы, никакого особого впечатления они ни на кого в мире не произвели и этот факт весьма англичан ободрил. И не только их одних.

Американский журналист Изя Стоун, который плыл на одном из депортационных кораблей, много писал на эту тему. Он утверждает, что во время высадки, продолжавшейся два дня, англичане транслировали немецкие марши.

В результате несчастные, измученные люди, долгое время проведшие в море, где жили в невыносимых условиях и болтались между надеждой и отчаянием, снова оказались в лагерях — в Поппендорфе и Амштау, — где их опять, как когда-то, избивали и унижали вооруженные дубинками и пистолетами немецкие охранники.

Англичане планировали отправить каждого из сидевших в лагерях обратно на родину, но заключенные устроили саботаж и отказались сообщать свое настоящее происхождение. Когда же переводчик вызывал их на перекличку, он предупреждал на идише, чтобы они не называли также своих настоящих имен. Поэтому на вопрос, откуда они, в ответ звучало что-нибудь вроде: «Я из Хайфы. Я купался в море, но тут пришли англичане и похитили меня». А на вопрос, как их зовут, отвечали: «Грета Гарбо», «Эррол Флин», «Герман Эттли», «Адольф Бевин», «Ахад-ха-Ам».

Через какое-то время заключенные объявили голодовку, о чем было сообщено во всех мировых средствах массовой информации, но хотя это и вызвало некоторый шум, однако не такой сильный, как рассчитывали голодающие. К тому же к голодовке присоединились только евреи Англии и США, тогда как интеллектуалы этих стран продолжали хранить гробовое молчание. Как и Церковь.

Тем не менее постепенно до мирового сообщества стало все-таки доходить, что происходит. Тот факт, что евреи сидят в немецких концлагерях, стал вызывать все большее и большее возмущение, и имя «Эксодус» получило мировую известность.

Через несколько месяцев «Хагана» начала переправлять бывших пассажиров «Эксодуса», томившихся в лагерях на севере Германии, в Палестину. Часть из них они снабжали законными английскими сертификатами, а часть (в рамках операции «Четвертая алия») — фальшивыми.

Германия была той самой страной, в которой когда-то началось путешествие пассажиров «Эксодуса» по кругам ада. И там же — в Германии — оно закончилось.

 

Глава девятнадцатая

Всю свою жизнь Йоси был практиком, человеком действия, а его творческие способности находили свое выражение в конкретных поступках. После анализа ситуации, он запирал свои личные чувства и эмоции на замок и начинал действовать. Когда же от него требовалось делать то, что превышало — как он сам до этого думал — его возможности, он делал над собой усилие и перерастал самого себя. Хотел он того или нет, но он был просто обязан соответствовать задачам, которые на него возлагали. Позже, во время своего пребывания в США, он узнал, что человек — это не витрина для самолюбования и восхищения собой, а, как писал американский философ Р.У. Эмерсон, «руины бога».

Люди, возглавлявшие агентство «Алия-Бет», начали заниматься спасением европейских евреев еще в 1934 году и хорошо понимали весь трагизм положения, в котором те оказались и которое американский историк Дэвид Виман в своей страшной книге назвал «покинутостью», подразумевая под этим, что евреи в тяжелую для них минуту были брошены всем миром на произвол судьбы. По сути, не кто иной, как так называемый «просвещенный мир», вынес евреям смертный приговор. Немцы всего лишь привели этот приговор в исполнение. Активисты «Алии-Бет» всеми силами противостояли этому приговору, и Йоси играл в этом противостоянии одну из ключевых ролей.

Когда в 1938 году Адольф Эйхман руководил в Вене управлением еврейской эмиграции, он пытался очистить Австрию от евреев, высылая их в другие страны, однако мир не желал их принимать, и при активной поддержке американцев англичане не только оказывали дипломатическое давление на европейские страны, требуя, чтобы те не пускали к себе высылаемых Эйхманом евреев, но даже напрямую им угрожали.

«Фабрика смерти», идея которой была выдвинута и разработана до мельчайших подробностей на конференции в Ванзее в январе 1941 года, формально говоря, стала реализацией нацистской теории, однако привели в действие эту «фабрика» только после того, как на земном шаре не осталось мест, куда евреев можно было выслать.

Когда в США был поднят вопрос о спасении двадцати тысяч еврейских детей, поднялась буря протеста, а двоюродная сестра президента Рузвельта написала, что двадцать тысяч очаровательных детей в один прекрасный день вырастут и превратятся в двадцать тысяч уродливых взрослых. Однако это не помешало американцам сразу после этого впустить на свою территорию несколько тысяч английских и ирландских детей, присланных правительством Великобритании.

В книге Уильяма Манчестера «Слава и мечта», самой популярной в США книге, посвященной Второй мировой войне, нет ни единого упоминания о геноциде евреев, зато не менее пяти страниц посвящены деятельности во время войны Фрэнка Синатры.

Заместитель государственного секретаря Брекинридж Лонг, который отвечал в правительстве Рузвельта за выдачу виз иммигрантам, сделал все, что было в его силах, чтобы помешать спасению евреев. Он утверждал, что евреи — это пятая колонна и троянский конь, приказал всячески затягивать выдачу виз с помощью бюрократических проволочек, а для сокрытия этой политики занимался очковтирательством и подделкой документов. Его цель была очевидной: позволить спастись как можно меньшему числу евреев. В одном из документов Госдепа прямо говорилось, что, если спасется много евреев, то после войны возникнет проблема с их расселением, а в другом было написано примерно следующее: «Нас всегда беспокоило, что немецкое правительство может согласиться — за деньги или взамен на какие-то уступки — выпустить из страны большое количество евреев, потому что тогда нам придется ломать голову, что с ними делать». Как выразился один чиновник американского министерства финансов, две самых больших демократических державы мира — Соединенные Штаты Америки и Великобритания — «были весьма озабочены тем, как не спасать евреев», а конференции, вроде Бермудской, собирались только для отвода глаз. Правда, в 1944 году, под давлением еврейского лобби, Рузвельт все-таки создал «Комитет по спасению беженцев войны», во главе которого встал замечательный человек по имени Джон Пейли, но финансированием деятельности этого комитета (в рамках которого действовал, кстати, и швед Рауль Валленберг) осуществляло не государство, а еврейские организации, и Рузвельт создал этот комитет вовсе не из любви к евреям, а из страха, что скандальная политика Государственного департамента, который делал все возможное, чтобы предотвратить спасение евреев, будет предана огласке.

Именно это нежелание англичан и американцев спасать еврейских беженцев и привело к тому, что немцы развязали против евреев полномасштабную войну. Нацисты прекрасно знали, что в других странах у них есть горячие поклонники. В мае 1943 года Йозеф Геббельс так прокомментировал отношение других держав к евреям: «Каким будет решение еврейского вопроса? Возникнет ли когда-нибудь еврейское государство? Об этом можно только гадать. Однако очень странно видеть, что страны, в которых общественное мнение склоняется в пользу евреев, отказываются их к себе впускать. Даже когда мы сами им это предлагаем. Они называют евреев первопроходцами современной цивилизации, гениями философии, художниками, творцами, но, когда кто-то приходит к ним и просит, чтобы они взяли этих гениев к себе, они запирают свои границы на замок и говорят: „Нет-нет-нет! Мы их не хотим“. Мне кажется, это единственный случай в мировой истории, когда такое большое количество народов отказываются принимать к себе гениев».

Если говорить конкретно о Великобритании, то одна из причин ее нежелания помогать евреям состояла в том, что у нее был давний «роман» с арабами, которые в большинстве своем придерживались во время войны пронацистских позиций и которым англичане дали целый ряд обещаний — как политических, так и экономических. Однако англичане воевали с евреями не только из-за арабов, но и, так сказать, по зову сердца. Во время войны несколько заседаний английского правительства были посвящены вопросу о том, как помешать евреям покинуть страны, оккупированные нацистами. Министр по делам Ближнего Востока лорд Мойн (в ноябре 1944 года он был убит еврейскими террористами в Каире) объявил, что, если Великобритания отступит хотя бы на сантиметр от своей политики высылки еврейских репатриантов, прибывающих в Палестину, то поток репатриантов ее затопит, и писал правительству в Лондон, что, отправляя в Палестину ненужных им евреев, нацисты просто хотят подорвать политику его величества на Ближнем Востоке.

В лагеря, где сидели польские подданные неевреи, американцы неоднократно сбрасывали на парашютах контейнеры с едой, поскольку поляки в их глазах были врагами Германии. Однако в ответ на предложение сбросить такие же контейнеры в гетто, где умирали с голоду польские евреи, американские власти заявили, что это было бы нарушением приказа, запрещающего оказывать помощь подданным враждебных государств.

Случаи, когда правительство США в годы войны отступало от своей антиеврейской политики, можно буквально пересчитать по пальцам. В частности, однажды, после неоднократных просьб, оно разрешило въезд в страну девятистам восьмидесяти двум евреям. Однако сразу по приезде их объявили вражескими подданными, посадили в лагерь в Порт-Онтарио (на севере штата Нью-Йорк), запретили переписываться с родственниками и взяли с них подписку, что после войны они вернутся обратно в те места, которые американцы именовали «их родиной». Еврейские организации сделали попытку помочь интернированным и обратились к правительству с просьбой обращаться с ними хотя бы как с военнопленными, но эта идея была отвергнута с порога. И это в то время, когда в самом сердце Третьего рейха, в Берлине, где располагалось гитлеровское военное командование и где было полным-полно полиции и солдат, немецкие подпольщики ухитрились — с помощью шведской церкви и других людей — спасти от трех до пяти тысяч евреев, большинство из которых дожили до конца войны.

В 1944 году истребление евреев стало производиться в ускоренном режиме, поскольку немцы понимали, что конец войны уже близок, и газовые камеры Освенцима работали, так сказать, «сверхурочно», однако, когда производительность этих камер достигла двенадцати тысяч трупов в день, газа «Циклон Б» стало не хватать: поезда с евреями прибывали в лагерь чаще, чем подвозился газ. Кроме того, немцы пришли к выводу, что убивать евреев газом вообще нерентабельно. И хотя убийство одного еврейского ребенка в газовой камере обходилось им всего в четыре десятых американского цента, летом 1944 года они стали думать, как можно еще удешевить этот процесс. Была создана специальная комиссия, в которую вошли в том числе берлинские профессора экономики, и, произведя соответствующие подсчеты, члены комиссии порекомендовали перестать использовать газ вообще и сжигать детей в крематориях живыми.

К этому времени и английское, и американское, и русское правительства уже прекрасно знали, что происходит. Тот факт, что в Германии работает «фабрика смерти», уже давно не был ни для кого секретом. Тем не менее англичане и американцы по-прежнему отказывались бомбить газовые камеры. Отговорки при этом использовались разные. Например, говорилось, что такая операция обойдется слишком дорого. В упомянутой же выше книге Дэвида Вимана рассказывается, что, когда еврейские организации обратились к командованию американской армии с просьбой взорвать ведущую в Освенцим железную дорогу или, по меньшей мере, несколько мостов, по которым проходили поезда с евреями, оно заявило, что их бомбардировщикам, взлетавшим с аэродромов в Англии, якобы слишком далеко туда лететь. Между тем после окончания войны стало известно, что у американцев были аэродромы, находившиеся гораздо ближе, в Северной Италии, и что взлетавшие оттуда тяжелые и легкие бомбардировщики бомбили промышленные объекты (в частности, нефтеперерабатывающие заводы), которые находились по соседству с Освенцимом или даже непосредственно на его территории. Так, в воскресенье, 29 августа 1944 года, не менее ста двадцати семи «летающих крепостей» в сопровождении ста легких бомбардировщиков сбросили на заводы, находившиеся менее чем в пяти милях от Освенцима, тысячу триста тридцать шесть двухсоткилограммовых бомб. Зенитный огонь немцев оказался слабым и неэффективным, и по возвращении летчики рапортовали о точных попаданиях. На территории же самого Освенцима, в Буне, был разбомблен завод по производству синтетической резины, причем в приказе, полученном летчиками, говорилось, что цель бомбардировки — победа над врагами демократии. Тем не менее приказа бомбить газовые камеры летчики не получили. По мнению политических лидеров держав-союзниц, это могло превратить войну в еврейскую, что, считали они, противоречило целям данной войны в принципе. Когда же несколько бомб, да и то по ошибке, на территорию концлагеря все же упали и восемьдесят девять эсэсовцев были убиты, этот факт было решено сохранить в тайне, а летчикам объявили выговор.

На еще одну просьбу еврейских организаций разбомбить железную дорогу, ведущую к Освенциму, союзники ответили, что это не имеет смысла, так как ее легко можно починить, но, когда просители с этим доводом согласились и предложили вместо этого разбомбить на территории лагеря четыре здания, в которых находились газовые камеры, американцы решительно отказались. А ведь эти здания, как и крематории, были достаточно большими — длиной триста сорок футов каждое, и трубы крематориев были хорошо видны издалека. Кроме того, в распоряжении союзнических войск были многочисленные снимки лагеря, сделанные с воздуха, и его точный план, переданный им сбежавшими оттуда словаками.

Когда советские войска с боями прорывались в Венгрию, союзники, дабы им помочь, снова бомбили территорию, на которой располагался Освенцим, точно так же, как бомбили они и железную дорогу, которая шла на восток. Однако железную дорогу, идущую на север, по которой в лагерь ежедневно привозили двенадцать тысяч венгерских евреев, они бомбить отказались.

Виман рассказывает, что осенью 1944 года еврейки, работавшие на расположенном в Освенциме заводе по производству боеприпасов, сумели переправить лагерным подпольщикам взрывчатку, а те, в свою очередь, передали ее людям, работавшим рядом с газовыми камерами и крематориями, и 7 октября, во время поднятого заключенными самоубийственного восстания, те взорвали один из крематориев. Таким образом, говорит Виман, простые еврейские женщины сумели сделать то, на что не решились могучие армии союзников.

Когда в 1943 и 1944 годах агентство «Алия-Бет» пыталось спасать евреев, переправляя их в страны, которые сохраняли нейтралитет, государства-союзники потребовали от этих стран не впускать евреев на свою территорию под тем предлогом, что тем самым они якобы нарушат свой нейтралитет, поскольку евреи являются вражескими подданными. Своим же послам в Швейцарии они приказали ни в коем случае не разглашать информацию о существовании в Европе лагерей смерти.

Когда немцы ушли из Северной Африки, в Ливии, возле Бенгази и Тобрука, остались брошенные ими военные лагеря, но, хотя эти лагеря пустовали, американцы отказались пустить в них еврейских беженцев, чтобы после войны им не пришлось брать на себя ответственность за их судьбу.

Для перевозки солдат, а также для поставок оружия и продовольствия американцы во время войны использовали несколько сот больших грузовых судов типа «Либерти», которые строились очень быстро, в течение сорока восьми часов, однако проблема состояла в том, что, разгрузившись, эти суда вынуждены были следовать назад порожняком. Тем не менее, когда капитаны этих судов попросили, чтобы в качестве балласта им позволили перевозить еврейских беженцев (а на каждый корабль можно было посадить несколько тысяч человек), они получили решительный отказ.

Ни Йоси, ни люди, стоявшие во главе «Алии-Бет», не ломали себе голову над теоретическими вопросами, вроде вопроса о природе добра и зла, и не имели никаких особых иллюзий. Мир был таким, каким он был — жестоким и беспощадным, — а страны-союзницы вели себя так, как они себя вели. Активисты «Алии-Бет» знали только одно: евреев — пока еще не поздно — нужно спасать, и, кроме них, этого никто не сделает. «Эксодус» стал конкретным тому подтверждением.

Занимаясь спасением людей, ты не можешь поддаваться эмоциям и страху, но ты не должен и разыгрывать из себя героя.

Когда-то давно Леви Эшколь, в будущем премьер-министр Израиля, сказал, что Израиль должен быть как Самсон. «Мы слишком маленькие, — сказал он, — чтобы позволить себе быть маленькими, и слишком слабые, чтобы позволить себе не быть сильными».

«Эксодус» был разваливающимся «корытом», над которым гордо возвышалась огромная труба, создавая впечатление, что его пассажиры решили прихватить с собой в дорогу трубу лагерного крематория — как символ, как предостережение, как память о «другой планете», где им удалось выжить.

Однажды по внутреннему радио «Эксодуса» объявили, что в пятницу вечером из репродуктора на палубе будет транслироваться «Пятая симфония» Бетховена, и попросили пассажиров прийти по этому случаю нарядно одетыми. И — о чудо! Люди повылезали из своих «норок» размером пятьдесят на девяносто, умылись, почистили зубы, причесались и пришли слушать Бетховена с такими сияющими лицами, словно они пришли не только на концерт, но еще и отпраздновать наступление субботы.

* * *

После «Эксодуса» Йоси было поручено привезти еще пятнадцать тысяч двести тридцать шесть человек, только на этот раз уже не по Средиземному морю, а по Черному.

В тридцатые и сороковые годы в этом море затонуло несколько кораблей с еврейскими беженцами, в результате чего погибли несколько тысяч человек, и у Йоси сложилось ощущение, что он является полномочным представителем всех этих погибших. Правда, он не знал тогда названий всех затонувших судов и конкретных причин, по которым они погибли — в те времена этого еще не знал никто, — но он слышал о судьбе некоторых из них и, в частности, корабля «Струма», который в начале сороковых годов вез в Палестину семьсот шестьдесят девять еврейских репатриантов. Эта сущая развалюха отправилась в путь из Констанцы (акватория этого порта была, кстати, заминирована), и в пути ее двигатель несколько раз выходил из строя, так что его приходилось снова и снова чинить. Однако когда корабль все-таки сумел доковылять до Босфора, он был задержан властями Турции и пришвартован в Стамбуле, где и простоял в полной изоляции около десяти недель, поскольку верховный комиссар Палестины (чья канцелярия находилась в Иерусалиме) однозначно заявил туркам, что пассажиры корабля для него гости нежеланные.

Семьсот шестьдесят девять голодных людей вместе со своим болгарским капитаном, который до смерти боялся плыть в Палестину, попытались — как и армяне на горе Муса-Даг — привлечь к себе внимание мировой общественности, вывесив простыни, на которых было написано «Помогите нам!» и «SOS!», но на помощь к ним никто так и не пришел.

Английский министр по делам Ближнего Востока лорд Мойн, чей офис располагался в Каире, прозрачно намекнул туркам, что среди пассажиров корабля могут быть шпионы, и потребовал отправить корабль обратно в Черное море. Именно так турецкие власти и поступили. Они заперли пассажиров в трюме, куда их загнали силой, и отбуксировали судно в открытое море, где было множество мин. Поскольку карты минных полей у капитана не оказалось, корабль был обречен. Его увлекло течением, и на расстоянии десяти километров от берега, напротив турецкой деревни Шиле, он взорвался и затонул. Спасся только один из пассажиров, Давид Столяр, который сумел добраться до берега вплавь. Если бы турецкие власти захотели, сказал он позднее, они могли своевременно прислать спасательные катера и спасти хотя бы часть людей. Однако турки боялись вступать в конфликт с англичанами.

По данным, которыми располагал в то время Йоси, с 1935 по 1945 год в Черном море погибло как минимум две тысячи четыреста репатриантов, но на самом деле их было, по-видимому, в два или даже три раза больше.

Еще одна история, которая произвела на Йоси неизгладимое впечатление, связана с маленьким судном под названием «Мефкуре», по маршруту которого (усеянному минами) ему вскоре предстояло вести суда самому.

Четвертого августа 1944 года в 20:30 «Мефкуре» вместе с двумя другими небольшими судами («Морина» и «Бюль-бюль») вышла из Констанцы.

«Мефкуре» была двухмачтовой шхуной водоизмещением сто двадцать тонн, спущенной на воду в 1929 году. На ее борту находилось около трехсот пятидесяти человек (точное число неизвестно). Большинство пассажиров были молодыми людьми.

На корабле имелись небольшой запас воды (она была запасена в ведрах) и всего лишь один примитивный туалет, краны и раковины для умывания отсутствовали вовсе, но настроение у пассажиров было праздничным, как будто они отправились на веселую прогулку. Правда, когда они отчаливали, на берегу появились немецкие солдаты, которые стали их фотографировать и громко хохотать, но надежда спастись у людей была настолько сильной, а их радость от того, что они плывут в Палестину, настолько большой, что они не придали этому никакого значения.

Стоял прекрасный летний вечер, и многие пассажиры высыпали на палубу. «Морина» была более быстроходной и вскоре исчезла из виду, но «Бюль-бюль» продолжал плыть неподалеку, и через два дня оба корабля благополучно дошли до территориальных вод Болгарии. Неожиданно, в час ночи, когда они находились между болгарским Бургасом и турецким городом Мидия, небо осветили ракеты, а затем послышались раскатистые пушечные и ружейные залпы, и на «Мефкуре» раздался взрыв. Судно задрожало и накренилось, свет на его борту сразу же погас (один из электрических кабелей залила волна), двигатель заглох. Люди стали прыгать в воду, чтобы добраться до «Бюль-бюля», но на них обрушился град пуль.

Капитан «Бюль-бюля» запер пассажиров в трюме и взял корабль под свой полный контроль, а капитан «Мефкуре» и четверо матросов тем временем прыгнули в единственную имевшуюся на судне спасательную шлюпку и поспешно уплыли, безжалостно оттолкнув всех, кто пытался к ним забраться.

Раздался еще один взрыв, и «Мефкуре» загорелось. Огонь стал быстро распространяться, и через пятнадцать минут судно начало тонуть. Одна из мачт рухнула и придавила нескольких стоявших на палубе и охваченных ужасом юношей.

Окровавленная женщина в плаще выбежала из трюма на палубу и увидела в окне одной из кают двух маленьких плачущих девочек в ночных рубашках. «Помогите! — закричали они, увидев женщину. — Мы не можем открыть дверь!» И в этот момент их рубашки охватило пламя.

Женщина прыгнула в воду и поплыла к мужчине, который держался за доску. Он был голый, по его лицу текла кровь, а рядом с ним плавали два трупа. Однако пока женщина плыла к нему, доска, за которую он держался, вдруг загорелась, а сам он скрылся под водой.

Неожиданно на поверхность всплыла подводная лодка, и из открывшегося люка показались головы немцев, которых женщина видела на причале. «Евреи плывут в Палестину», — сказал один из них и загоготал.

Налетевшая волна отнесла женщину на некоторое расстояние от подводной лодки и прибила к двери, на которой лежало несколько человек. Некоторые из них были еще живы. Однако не успела женщина схватиться рукой за дверь, как снова послышались выстрелы, а дверь начала уходить под воду. «Это конец», — подумала она и закрыла глаза, но тут волна оторвала ее от двери и швырнула в сторону. В ту же секунду она увидела, что прямо на нее плывет огромная собака. Собака была страшная и тяжело дышала. С подводной лодки послышался смех. Собака подплыла к женщине, положила ей лапу на шею и разинула пасть, чтобы вонзить в нее свои клыки, но тут волна обрушила на голову животного доску. Удар оказался такой силы, что собаке размозжило голову и ее труп отнесло в сторону. Женщина поплыла по направлению к «Бюль-бюлю». По дороге к ней присоединился окровавленный мужчина, но вскоре он отстал и исчез под водой.

Когда женщина подплыла к «Бюль-бюлю», капитан, стоявший на палубе, крепко ее обматерил, взял весло и, проклиная Иисуса Христа, его мать и весь еврейский народ, из лона которого Христос вышел, стал отгонять женщину от корабля.

Вокруг нее свистели пули. Рядом в воду упала горящая веревка. «Я не хочу умирать», — прошептала она.

По воде плавали трупы, волны пенились кровью, в воздухе стояла страшная вонь.

Мужчина, показавшийся женщине знакомым, снял с ноги ботинок и вынул из него шнурок. Он хотел связать этим шнурком несколько досок, чтобы сделать из них плот, но шнурок оказался слишком коротким, и мужчина заплакал.

Вдали показались и загудели два судна. Мужчина начал звать на помощь, но его никто не услышал.

Вода стала холодной, как лед.

Мимо женщины проплыл мертвый мужчина в спасательном жилете. К груди он прижимал младенца. Младенца окатила волна, и тот стал биться в судорогах.

«Бюль-бюль» шел медленно, и женщине снова удалось к нему подплыть. Несколько пассажиров взломали замки трюма и выбрались на палубу. Угрожая капитану ножами, они стали требовать от него спасти женщину и других пассажиров «Мефкуре». Однако к этому времени людей, которых еще можно было спасти, почти не осталось.

Вера, в прошлом чемпионка Венгрии по плаванию, была на девятом месяце беременности. Ее близорукий муж потерял сознание, и она тащила его за собой. Она видела, как на борт «Бюль-бюля» поднимают какую-то женщину. Одной рукой та держалась за шею, как будто ее укусила собака.

Когда Вера, волоча мужа, доплыла до «Бюль-бюля», ей сбросили веревку, и она сумела взобраться на палубу. Сразу после этого ей стало плохо. Через несколько часов «Бюль-бюль» — который и сам уже готов был вот-вот утонуть — причалил в порту городка Дженда, и там Вера родила.

Йоси, которому вскоре тоже предстояло вести корабли по морю, где утонула потопленная немецкой подводной лодкой (а также, судя по всему, торпедным катером) «Мефкуре», знал, что из трехсот пятидесяти пассажиров спастись удалось только пятерым — трем мужчинам и двум женщинам.

Впоследствии Шайке Дан рассказал Йоси, что накануне отплытия трех кораблей из Констанцы туда прибыл его товарищ по операциям в тылу врага Ицхак Бен-Эфраим и что, по словам Ицхака, репатрианты, которым не терпелось поскорее выбраться с пылающего континента, все время его поторапливали.

В Констанце жили родители Ицхака, однако встретиться с ними он не мог, и они не знали, что он находится в городе и занимается подпольной деятельностью.

Ицхак сделал все от него зависящее, чтобы раздобыть для пассажиров документы и ускорить отправку кораблей, и, когда люди, счастливые и полные надежд, поднимались по трапу «Мефкуре», он сидел в укрытии и наблюдал за ними в бинокль. Он смотрел на них с гордостью и любовью, и ему даже в голову не приходило, что бумаги, которые он им выправил, были не чем иным, как пропуском на тот свет.

 

Глава двадцатая

Новое задание, на которое Йоси — по просьбе Шауля Авигура — предстояло вскоре отправиться, состояло в том, чтобы привести в Палестину два самых больших за всю историю нелегальной репатриации корабля, и позднее, когда он начнет готовить эти корабли к плаванию, он будет постоянно помнить о печальной участи, постигшей «Струму», «Мефкуре» и некоторые другие суда с репатриантами, как, например, «Сальвадор».

Суда, которые Йоси должен был привести на этот раз, были приобретены в Соединенных Штатах эмиссаром агентства «Алия-Бет» Зеевом Шиндом. Изначально они предназначались для перевозки бананов и в несколько раз превосходили «Эксодус» по величине. Если водоизмещение «Эксодуса» составляло всего лишь тысячу восемьсот тонн, то эти суда были водоизмещением шесть тысяч тонн каждый. При этом оба корабля были в хорошем состоянии, могли развивать довольно высокую скорость и на каждом из них можно было разместить около шести тысяч человек.

Первым из Америки прибыл корабль «Пан-Йорк», который Йоси когда-то уже видел. Это случилось задолго до того момента, как он узнал, что станет его командиром, и даже прежде, чем он стал командиром «Эксодуса». Однажды, будучи во Франции, он и Шмарья Цамерет отправились в ресторан, чтобы впервые в жизни отведать салат «нисуаз», и по дороге увидели стоявший в порту «Пан-Йорк». Уже тогда он поразил их своей величиной.

«Пан-Йорк» прибыл из Америки в Марсель с коммерческим грузом и разгрузился в старом порту. Но поскольку за каждым шагом активистов «Алии-Бет» неусыпно следили англичане, ему (как, кстати, и второму кораблю, «Пан-Крессент», который немного позже прибыл в Венецию) пришлось для маскировки совершить два коммерческих рейса на север Африки.

Через некоторое время в Марсель прибыл профессиональный моряк Гад Гилб. Он был назначен капитаном «Пан-Йорка», и ему хотелось еще до отплытия познакомиться с судном поближе.

«Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» должны были отвезти в Палестину большую партию евреев из Румынии — пятнадцать тысяч двести тридцать шесть человек.

Во время Второй мировой войны половина румынских евреев были уничтожены, но положение тех, кто выжил, продолжало оставаться тяжелым и после войны. Хотя бойня как таковая и прекратилась, однако евреи Румынии жили в постоянном страхе. На территории Румынии находилось также несколько тысяч уцелевших во время Холокоста молодых евреев из Венгрии, которых спрятали там в свое время люди из «Брэха» и TTG.

Причин, по которым из Румынии надо было вывезти так много людей за один присест, было более чем достаточно. Границы Европы могли в любой момент закрыться, в том числе и для активистов «Алии-Бет», а в самой Румынии царила политическая неопределенность.

Йоси был всего на несколько лет старше «горячих голов» из «Пальмаха», но тем не менее не слишком доверявший «пальмахникам» Авигур относился к нему как к своему ровеснику.

С просьбой возглавить операцию по доставке в Палестину двух новых кораблей с репатриантами Авигур обратился к Йоси в ноябре 1947 года. В это время Йоси служил адъютантом начальника генштаба, но, поскольку каждая просьба Авигура была для него и его товарищей приказом, он сразу же подал в отставку, вооружился палестинским паспортом и — вместе с небольшой группой людей из агентства «Алия-Бет» и «Палиама» — вылетел в Прагу. В те дни такой полет занимал целый день.

Они прилетели в Прагу самым обычным рейсом на самолете «дакота», принадлежавшем южноафриканской авиационной компании, и остановились в гостинице «Метрополь», а вскоре туда же на совещание приехали и руководители нескольких местных подразделений «Алии-Бет». Из Парижа прибыл Шауль Авигур, из Будапешта — Шайке Дан, из Женевы — казначей организации Пино Гинзбург, а с Балканского побережья — Яков Саломон. Одним словом, в «Метрополе» собрался чуть ли не весь штаб «Алии-Бет» в полном составе, что, надо сказать, было большой редкостью, и это произошло, конечно, не случайно. Ведь предстояло спланировать самую большую из всех когда-либо проведенных агентством операций, и эта операция должна была к тому же стать достойным ответом министру иностранных дел Великобритании Эрнесту Бевину, отправившему пассажиров «Эксодуса» в немецкие концлагеря.

Когда закончили обсуждать вопрос о поездах, которые будут привозить репатриантов в пункты сбора, Авигур объявил, что руководителем операции назначается Йоси Харэль («потому что во главе такой большой операции, — пояснил он, — должен стоял один человек»), а затем неожиданно расслабился, улыбнулся, чего с ним уже давненько не случалось, и сказал:

— Между прочим, такого большого исхода евреев в истории человечества еще ни разу не было. Даже из Египта и то столько не вышло. Правда, в Торе говорится, что оттуда вышло шестьсот тысяч человек, но, по словам Бен-Гуриона, их было гораздо меньше, потому что слово «тысяча» в древнем иврите означало «семья». Таким образом, получается, что из Египта вышло всего шестьсот семей. Что же касается репатриации в эпоху Эзры и Нехемии, то хотя она и была массовой, но очень медленной и продолжалась долгое время. На кораблях же, которые предстоит отправить нам, количество пассажиров в два раза превысит количество жителей Нетании…

Сказав это, Авигур вдруг покраснел — как будто устыдился того, что дал выход своим эмоциям, — стер улыбку с лица и снова стал самим собой.

 

Глава двадцать первая

После совещания в Праге Йоси сразу приступил к работе, но на душе у него было неспокойно. Его друг Шайке Дан хотел, чтобы Йоси отдавал себе отчет в том, что его ждет, и еще раз напомнил ему о судьбе «Струмы» и «Мефкуре».

Йоси, который никогда не был пай-мальчиком, всегда мечтал стать настоящим бойцом и постоянно устраивал себе испытания, чтобы определить границы своих возможностей, и всегда помнил, что его решения должны быть не только смелыми, но и ответственными, — хорошо понимал, почему Авигур выбрал именно его. В агентстве «Алия-Бет» были и другие достойные люди, но в характере Йоси смелость сочеталась с осторожностью, сдержанностью и отсутствием гордыни, и именно эти его качества, впервые проявившиеся еще во время плавания на «Кнессет-Исраэль», Авигуру как раз и импонировали.

Смелости Йоси было не занимать, но тысячам людей, которых ему предстояло доставить в Палестину, грозила смертельная опасность, и он был обязан проявлять крайнюю осторожность и сохранять абсолютную трезвость мышления. Он знал, что по усеянному минами морю ему предстояло везти детей, и понимание этого ложилось на сердце тяжким грузом. Его повсюду преследовали их глаза.

Началось составление списков будущих пассажиров. Кораблям предстояло отплыть из Констанцы, и ответственным за доставку туда людей был назначен Амос Манор. Однако мысли о судьбе «Струмы» и «Мефкуре» не давали Йоси покоя. Он вызвал Авигура на разговор, который получился долгим и тяжелым, и попросил четко, без экивоков ответить на несколько вопросов.

— Прежде всего, — сказал он, — на этот раз я хочу точно знать, какая именно задача на меня возлагается. Также я должен знать, до какого времени будут оставаться в силе мои полномочия. Например, останется ли командование за мной, если мы окажемся на Кипре? Ведь там работают и другие командиры «Хаганы». Но главное, что меня интересует, — должны ли мы оказывать сопротивление, если нас снова атакуют английские эсминцы и крейсеры. Когда я вез людей на «Кнессет-Исраэль» и на «Эксодусе», приказы, которые я получал из штабов «Алии-Бет» и «Пальмаха», все время друг другу противоречили, и мне приходилось принимать решения на ходу.

Авигур, как всегда, попытался уйти от прямого ответа и вместо этого буркнул свое традиционное:

— Понимаю… Понимаю…

Но на этот раз Йоси хотел не туманных ответов в духе толкований Раши, а абсолютно однозначных. Одного только «понимаю» ему уже было недостаточно.

— Во время атаки, — сказал он, — английским десантникам будет трудно перебрасывать к нам на борт мостки, потому что оба наших «Пана» выше их эсминцев. Поэтому они могут сделать попытку забраться к нам с кормы. Чтобы затруднить им эту задачу, я хочу обтянуть корму колючей проволокой. Плюс к тому на обоих бортах мы установим выступающие наружу лебедки, каждая из которых весит полтонны, чтобы английским кораблям было трудно подойти к нам близко. Однако проблема состоит в том, что, несмотря на эти лебедки, эсминцы все равно смогут достать нас своими длинными носами, и, если они опять, как это случилось на «Эксодусе», пойдут на таран, — нам конец. Я получил из штаба приказ сопротивляться, и я его, разумеется, выполню. Ведь я солдат. Но на мой взгляд, Шауль, этот приказ — ужасная ошибка, и я хочу знать, что ты об этом думаешь.

— Сколько людей могут, по-твоему, в этом случае пострадать? — спросил Авигур после долгого молчания.

— Ты имеешь в виду, сколько людей могут в этом случае погибнуть? Думаю, не меньше двадцати, а то и все тридцать. — Снова воцарилось молчание. — Пойми меня правильно, Шауль, — продолжал Йоси. — Если ты прикажешь мне сопротивляться, я буду сопротивляться. Но прошу тебя, думай не только головой. Прислушайся также к своему сердцу, к своей совести. Ведь мы будем не в Ханите, и мне предстоит везти не обученных бойцов, а людей, переживших Холокост, людей, которые не доверяют даже собственной тени. Ты понимаешь, о чем я говорю? Мне кажется, ты не можешь этого не понимать. Я никогда не забуду, как один человек на «Кнессет-Исраэль» сказал мне на ломаном иврите: «Эрец-Исраэль — хорошо. Женщина — хорошо. Жизнь — хорошо», — и мне кажется, что наша задача состоит не в том, чтобы использовать этих людей в качестве воинов, а в том, чтобы довезти их живыми. Тем более что битва, в которой им предстоит сражаться, заранее проиграна. Мы не имеем права заставлять их быть солдатами государства, которого еще даже и на карте-то нет. Они едут к нам, чтобы обрести дом, они очень в этом нуждаются. Они измучены своими многолетними скитаниями и уже давно никому не верят, потому что их все предали. Одним словом, я считаю, что мы не имеем никакого морального права заставлять их оказывать сопротивление.

Когда мы плыли на «Эксодусе», — сказал он, помолчав, — англичане блокировали нас в территориальных водах другого государства, и, возможно, они попытаются сделать это снова. Поэтому, если мы сумеем всего лишь прорваться из Черного моря в Средиземное, это уже само по себе будет победой. Это будет прорывом английской блокады. Ведь Средиземное море — это почти Палестина. Мне кажется, что именно такова наша главная задача, и, если мы довезем наших пассажиров живыми, это будет лучшей наградой за наши труды.

Йоси было тогда всего двадцать восемь, и он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Ведь он говорил так не с кем-нибудь, а с самим Шаулем Авигуром — человеком, перед которым преклонялся. Однако он знал, что прав, и говорил очень убежденно.

— Даже сам факт, что мы выйдем из порта, — сказал он, — и тот уже будет огромным достижением. И не важно при этом, сумеем ли мы высадить людей в Хайфе или же их опять отправят на Кипр. Потому что с Кипра у них уже только один путь — в Палестину. Обратно в Европу они больше не вернутся.

Все это время Авигур напряженно молчал и только поигрывал желваками, что делало его немножко похожим на злого бульдога, но, хотя он и производил впечатление человека, высеченного из камня, тем не менее камни тоже иногда дают трещину.

— Продолжай, продолжай, я тебя слушаю, — прервал он вдруг свое молчание и посмотрел на Йоси с печалью.

Это была победа. Йоси понял, что ему удалось пробить в сердце Авигура брешь, и он поспешил довершить свой успех.

— На мой взгляд, — сказал он, — сопротивление вовсе не является нашей главной задачей. Более того, оно нам даже вредит. Ведь англичане именно этого от нас и ждут. Они хотят, чтобы мы дали им повод нас проучить. Я же считаю, что гораздо важнее показать им, что мы способны прорвать их блокаду и что еще не всех евреев уничтожили. Они приложили немало усилий к тому, чтобы нас не было, — так давай же докажем им, что мы еще существуем! Давай не будем уподобляться человеку, которого бросают в море, а он кричит: «Я был прав!» — и тонет. Нет никакого смысла тонуть, если можно не тонуть. Я думаю, что самыми трудными испытаниями для нас станут два пролива — Босфор и Дарданеллы, потому что там англичане могут попытаться сделать с нами то, что турки — под английским давлением — сделали со «Струмой», или даже, не дай Бог, то, что немцы сделали с «Мефкуре». Если они на это пойдут, мы, естественно, проиграем. Однако если мы сумеем оба этих пролива пройти — а я считаю, что это вполне возможно, — тогда победа будет за нами.

Авигур долго думал и наконец пробормотал:

— Ладно, пусть так и будет.

И хотя он не пояснил, что имел в виду под словом «так», Йоси, который хорошо знал его манеру отдавать обязательные к исполнению приказы, понял, что он просто, как всегда, осторожничает. В любом случае было ясно, что Авигур с ним согласился. Потому что, будь это иначе, ему ничего не стоило заменить Йоси кем-нибудь другим.

 

Глава двадцать вторая

Из Праги Шайке Дан полетел в Бухарест оформить для Йоси и его товарищей по агентству «Алия-Бет» въездные визы в Румынию — чтобы они могли приехать в Констанцу — и каждое утро названивал министру иностранных дел, еврейке по национальности, Анне Паукер (отца которой, между прочим, Йоси вез на «Кнессет-Исраэль»). Однако на Паукер давили англичане, и она тянула с ответом.

Тем временем один из двух кораблей, «Пан-Крессент» (тот, что прибыл из Америки в Венецию), отбыл в Северную Африку, чтобы отвезти туда коммерческий груз, после чего ему предстояло направиться в Констанцу. Однако на обратном пути в машинном отделении обнаружилась неисправность и судну пришлось вернуться в Венецию для ремонта. Разрешение на это получила у итальянских властей Ада Серени. Вскоре на корабле появились три англичанина, которых сопровождали полицейские. Англичане сказали, что они туристы, объяснили, что полицейские приставлены к ним для охраны, и изъявили желание осмотреть «Пан-Крессент», а в ходе осмотра как бы невзначай поинтересовались, куда после ремонта он собирается направиться. Им сказали, что он поплывет в Австралию, чтобы привезти оттуда овец. Однако на палубе в это время лежала груда унитазов, которые еще не успели установить, и, увидев их, туристы удивленно спросили, зачем овцам столько унитазов.

Наконец ремонт «Пан-Крессента» закончился, и он уже собирался отправиться в путь, однако в день отплытия, в девять утра, прямо под ним раздался сильный взрыв. Взрыв проделал в днище большую дыру, через нее хлынула вода, и корабль начал тонуть. Итальянские рабочие в панике сбежали, но командир судна, Дов Маген по прозвищу Берчик, и члены экипажа не растерялись. Они бросились к помпам и стали откачивать воду. Правда, это помогло не слишком и корабль все-таки уткнулся носом в дно, но, к счастью, глубина была небольшой, и полностью он не затонул. Тем не менее, когда его подняли и поставили в док, оказалось, что ремонт займет не менее трех недель. Оставалось утешаться тем, что взрыв произошел не в Констанце, после посадки пассажиров, а в Венеции.

Как выяснилось впоследствии, так называемые «туристы», посетившие корабль, были на самом деле английскими водолазами, которые установили на днище судна взрывное устройство (хотя формально ответственность за взрыв взяла на себя позднее Арабская лига). А один итальянский священник рассказал Аде Серени, что помог этим «туристам» не кто иной, как бывший капитан корабля, который за несколько дней до их появления в порту уволился. Он признался священнику на исповеди, что «туристы» ему угрожали и что под их давлением ему пришлось показать им план корабля. (Кстати, если говорить о священнике, который рассказал об этом Аде Серени, то, наверное, только в католической Италии, где к Богу относятся не слишком серьезно, священник способен ради прекрасных глаз женщины пойти на нарушение тайны исповеди.)

Наконец второй ремонт тоже подошел к концу и корабль был готов к отплытию, но, когда капитан пошел в управление порта за судовыми документами, ему заявили, что они потерялись.

— Ну что ж, — сказал капитан, который сразу понял, что до него в управлении уже успели побывать англичане, — если так, то пусть судно пока остается в доке. Однако за его пребывание владелец корабля заплатит вам не сейчас, а позже.

Капитан знал, что закона, запрещающего пребывание кораблей в доке дольше обычного, не существует и что каждый день пребывания в доке стоит огромных денег. Кроме того, он знал, что в Венеции был всего один док и в очереди на ремонт стояло множество других судов. Таким образом, простой «Пан-Крессента» в доке грозил порту большими убытками. А поскольку начальство порта было не уверено, что кто-нибудь им эти убытки возместит, то в конце концов оно сдалось и вернуло капитану документы.

До англичан, находившихся на военном судне «Мэй Пай», которое стояло неподалеку, дошел слух, что экипаж «Пан-Крессента» хочет им отомстить, и они подали итальянцам жалобу, а те, испугавшись, что в их тихом порту начнется заварушка, обратились к Берчику с просьбой воздержаться от необдуманных действий. В обмен на это они пообещали задержать англичан в доке, когда «Пан-Крессент» будет выходить из порта.

Когда «Пан-Крессент» выходил из дока и проплывал мимо «Мэй Пай» (который сразу же занял его место), Берчик приказал наполовину приспустить флаг. Этого требует международный обычай, когда гражданский корабль (каковым был «Пан-Крессент») встречается с военным (каковым был «Мэй Пай»). Англичане, в соответствии с тем же обычаем, спустили флаг полностью. Однако поскольку во время спускания флага английские моряки обязаны были стоять по стойке «смирно» и отдавать честь, им так и не удалось разглядеть «Пан-Крессент» как следует и понять, что он собой представляет.

Пока в Венеции происходили все эти события, Йоси и четверо его товарищей по агентству «Алия-Бет» сидели в Праге и ждали, что Шайке Дан привезет им румынские визы. Между тем время поджимало. На дворе уже стояла зима; во временных лагерях ожидали посадки на корабли тысячи людей; вокруг, как всегда, рыскали английские шпионы; и в конце концов было решено, что ждать больше невозможно и придется въезжать в Румынию нелегально. Помочь в этом Йоси и его спутникам взялись активисты «Брэха».

Сначала они переправили ребят в Австрию. На маленьком «мерседесе» они отвезли их на чешско-австрийскую границу, поселили в расположенной неподалеку гостинице, дождались наступления темноты, переоделись в полицейских и в десять вечера привезли их (под видом арестованных австрийских перебежчиков) на погранзаставу. Начальнику заставы было сказано, что их надо вернуть в Австрию, и тот послушно это сделал, а по ту сторону границы их уже ждали австрийские активисты «Брэха». Те отвезли Йоси с товарищами в Вену и вечером того же дня аналогичным способом переправили в Венгрию, в Будапешт, а из Венгрии — с помощью все того же трюка — они наконец-то попали в Румынию.

Во время всех этих переходов им приходилось много ходить пешком. Между тем обувь у них была поношенная, и, когда они были в Будапеште, кто-то из ребят сказал, что знает отличного местного сапожника, который может сшить им сапоги. И действительно, всего за двадцать четыре часа тот сшил им прекрасные сапоги из великолепной кожи. Однако когда они прошли в этих сапогах восемь километров, то в кровь стерли себе ноги, и им пришлось их снять. Так, босиком, с сапогами на плечах, они венгерско-румынскую границу и перешли.

Оказавшись на территории Румынии, они сели в поезд и поехали в Бухарест, где их поджидал Шайке Дан, но, начав готовиться к операции, они почти сразу же столкнулись с серьезной проблемой. Оказалось, что, как и ранее, в случае с «Президентом Уорфилдом», нигде невозможно приобрести топливо. Для таких больших кораблей, как «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент», топлива нужно было очень много — по восемьдесят тонн в день, — но куда бы Шайке (объехавший в поисках горючего чуть ли не всю страну) ни приходил, англичане, чья разведка полностью контролировала компанию «Шелл», сразу же перекрывали ему кислород.

Спасение пришло, откуда его никто не ждал, однако помог ребятам вовсе не Бог евреев (на которого многие из тех, кого Йоси возил в Палестину, злились за то, что Он покинул их во время Холокоста и позволил полутора миллионам еврейских детей сгореть в крематориях), а скорее «боги язычников» — Сталин и Тито.

Дело в том, что как раз в тот самый момент, когда «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» стояли в Констанце, а Шайке Дан занимался лихорадочными поисками топлива, по Румынии шел советский железнодорожный состав с нефтью, направлявшийся в Белград. Однако премьер-министр Югославии Тито неожиданно решил восстать против Сталина, и тот в отместку запретил поезду — который уже практически дошел до югославской границы — въезжать в Югославию. Вот этот-то застрявший возле границы поезд вместе со всем его содержимым и купил Шайке.

Это была безусловная удача (кстати, в истории с перевозками репатриантов в Палестину, организованными агентством «Алия-Бет», удача вообще играла очень важную роль), но как только решилась проблема с топливом, сразу же возникло две новых, причем еще более серьезных.

Во-первых, поддавшись давлению англичан, румыны вдруг заявили, что не разрешают производить в Констанце посадку пассажиров, и потребовали, чтобы она была произведена в Болгарии, а это сильно усложняло Йоси и его товарищам выполнение задания. А во-вторых, Британский мандат в Палестине должен был вот-вот закончиться, и комиссия ЮНСКОП представила в ООН отчет, в котором рекомендовала разделить Палестину на два государства — арабское и еврейское. Таким образом, время для доставки в Палестину пятнадцати тысяч двухсот тридцати шести евреев оказалось не слишком удачным. Их приезд мог помешать утверждению в ООН плана о разделении Палестины.

Шауль Авигур и его люди, которые готовили эту операцию уже несколько месяцев и разработали ее до мельчайших подробностей, изо всех сил сражались за то, чтобы руководители ишува все-таки разрешили кораблям отплыть, и пытались объяснить им, что, если пятнадцать тысяч двести тридцать шесть измученных людей, с нетерпением ожидающих посадки на вокзалах и сборных пунктах, узнают об отмене операции, это станет для них настоящей трагедией. Однако лидеры ишува колебались.

Тем временем англичане (которые, кстати, думали, что речь идет всего лишь о шести тысячах человек) продолжали свою политику давления. Например, когда американцы объявили, что готовы поддержать решение ООН о создании в Палестине арабского и еврейского государств, англичане потребовали, чтобы они согласились на это только в том случае, если будут отменены рейсы «Пан-Йорка» и «Пан-Крессента».

Несмотря на то что Британская империя уже начала съеживаться, а Британский мандат на управление Палестиной должен был вот-вот истечь, англичане по-прежнему продолжали оставаться на стороне арабов. На 15 мая 1948 года было запланировано вторжение в Палестину нескольких арабских стран, которые надеялись победить за счет фактора внезапности и которых Англия щедро снабжала оружием (хотя в разработке вторжения как такового непосредственного участия, по-видимому, не принимала), и англичане боялись, что шесть тысяч евреев, среди которых наверняка будут и молодые, вольются в еврейскую армию, усилят ее и затруднят тем самым арабам победу.

Авигур отправился в Палестину на встречу с Бен-Гурионом, который все еще продолжал колебаться, и, надо сказать, колебался он отнюдь не случайно. Во-первых, ему надо было принять во внимание сразу несколько факторов — человеческий, политический и государственный. А во-вторых, он опасался, что своим решением может расколоть ишув. Он понимал, что скоро начнется война, и сплоченность рядов была на тот момент жизненной необходимостью.

Перед тем как Авигур отправился в Палестину, Шайке Дан рассказал ему, что, когда обсуждался вопрос о доставке десяти тысяч репатриантов из Болгарии, Бен-Гурион спросил: «Ну и где же мы возьмем для них столько обуви?» — на что Шайке ответил: «Были бы ноги, а обувь найдется», — и в разговоре с Бен-Гурионом Авигур ему об этом напомнил.

— Я собираюсь привезти сюда еще несколько тысяч пар ног, — сказал он, — и откладывать эту операцию больше невозможно. Считаю, что, если сюда прибудет большое количество репатриантов, среди которых много молодых, это может напугать арабов и, возможно, даже предотвратит войну.

Таким образом, пытаясь убедить Бен-Гуриона, Авигур, сам того не осознавая, фактически повторил то, что говорили англичане.

В конце концов, было решено, что Авигур и Дан полетят в Нью-Йорк и попробуют уговорить Моше Шарета. Дело в том, что в это время Шарет проводил консультации с американским руководством и, опасаясь, что из-за этой все более запутывавшейся истории американцы откажутся поддержать в ООН решение о создании в Палестине двух государств, категорически выступал против отправки кораблей. И в Палестине, и в Нью-Йорке на эту тему шли ожесточенные дискуссии. «Вопрос, — цинично говорили Шарет и его сторонники, — стоит так: два корабля с репатриантами или еврейское государство». Однако в пылу этого спора оказалась забыта одна простая истина, а именно, что главная цель сионизма — это спасение евреев и что сионизм, собственно, для того и существует, чтобы помогать евреям, которым некуда идти, обрести кров над головой — пусть даже ценой ухудшения отношений с англичанами.

Еще до своего отъезда в Нью-Йорк Авигур предложил руководству ишува сказать американцам, что решение отправить корабли было принято еще до заседания ООН и поэтому вполне законно, но как раз в этот момент англичане подбросили американцам дезинформацию, согласно которой вся эта операция была происками Советского Союза и в Палестину на этих кораблях прибудут несколько сот коммунистических агентов. Это подействовало. Министр иностранных дел США Джордж Маршалл пришел в бешенство. Он подверг позицию президента Трумэна по этому вопросу резкой критике и заявил, что, если корабли выйдут в море, США ни за что не проголосует в ООН за создание еврейского государства. Подобное заявление сильно напугало некоторых руководителей ишува, включая Бен-Гуриона, и даже у самого Авигура после этого появились некоторые сомнения. С одной стороны, он по-прежнему хотел, чтобы корабли отправились в путь, но с другой стороны, он знал, что между США и СССР начинается «холодная война», и понимал, что для американцев восстановление разрушенной после войны Германии было гораздо более важной стратегической задачей, чем спасение еврейского народа.

Тем временем румынский король Михай отрекся от престола, к власти в Румынии пришли коммунисты, и в стране снова подули старые ветра антисемитизма. Более того, ненависть к евреям и нападки на них не просто возобновились с прежней силой, но стали даже сильнее, чем прежде. Это еще больше усиливало мучения Авигура. Однако мучился он недолго. Когда они с Шайке Даном летели в Нью-Йорк, им нужно было сделать пересадку в Париже, и, позвонив оттуда в Бухарест, они узнали, что румыны выдвинули ультиматум: либо корабли отплывают из Констанцы в Болгарию прямо сейчас, либо они не отплывут никогда. На этом все сомнения Авигура разом и закончились. Он моментально отменил встречу в Нью-Йорке и остался в Париже, а Шайке полетел в Бургас. Именно туда, в Бургас, должны были прибыть корабли из Констанцы, и именно оттуда они — по новому плану — должны были отбыть в Палестину.

Через некоторое время в Констанцу пришла телеграмма, в которой Авигур разрешал отплытие кораблей и где, среди прочего, говорилось: «Отправляйтесь с миром. С Божьей помощью да исполнится изречение „ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь“». Этой телеграммой Авигур как бы подводил черту под своими сомнениями и говорил: когда речь идет о спасении людей, политика может и подождать.

Лишь позднее Йоси узнал, что за несколько дней до отплытия кораблей из Констанцы Авигур хоть и не без колебаний, но все-таки согласился принять условие англичан, заявивших, что они позволят судам пройти в Средиземное море лишь при условии, если те направятся не в Палестину, а на Кипр.

Некоторые из руководителей сионистского движения, выступавшие против отправки кораблей, цинично мотивировали свою позицию тем, что евреи Румынии пострадали меньше других — поскольку лишь половина из них была уничтожена — и, значит, вполне могут подождать. Однако говорить так было не только жестоко, но и неверно по сути. Ибо, как сказал однажды Йоси Харэль, измерить страдания людей линейкой невозможно. Даже один погибший — это уже много, потому что каждый человек — это целый мир, не говоря уже о пятидесяти процентах целого народа. В особенности если учесть, что из этих «пятидесяти процентов» многие были убиты с неслыханной жестокостью. В городе Яссы, например, евреев подвешивали в мясных лавках на крюках, а в Черновицах многих сожгли живьем. Кроме того, на кораблях предполагалось отправить не только выживших в Холокосте евреев Румынии, но и уцелевших от бойни венгерских евреев.

В телеграмме, посланной в Констанцу, Авигур приказал не оказывать мерзавцам (так он именовал англичан) никакого сопротивления и все их приказы беспрекословно исполнять, но при этом проявлять твердость и ни в коем случае не возвращаться из Средиземного моря обратно в Черное. Кроме того, он запретил присваивать кораблям ивритские имена и упоминать в переговорах с англичанами «Хагану». «Вы плывете, — писал он, — в еврейский порт, который уже очищен от мерзавцев (к тому времени Хайфа была в руках израильтян), и, если возникнут проблемы, скажете, что вы действуете в точном соответствии с решением ООН. Откладывать отплытие больше нельзя, но остерегайтесь провокаций. Будет жаль, если имя „Хаганы“ окажется скомпрометированным». А заканчивалась телеграмма словами, которыми Авигур обычно завершал каждое совещание: «Возвращайтесь в Эрец-Исраэль и преуспеете!»

Именно на основании этой телеграммы, присланной главой «Алии-Бет», оба корабля в конечном счете из Констанцы и отплыли. И хотя было ясно, что Бен-Гурион все-таки дал на это свое молчаливое согласие, однако официального разрешения ни от «Хаганы», ни от руководства ишува так и не поступило. Указания же, которые получил Йоси, были снова нечеткими и противоречивыми.

 

Глава двадцать третья

Если бы Йоси и его товарищи по агентству «Алия-Бет» хоть на мгновение подумали, что прибытие «Пан-Йорка» и «Пан-Крессента» в Палестину может подвергнуть опасности создание еврейского государства, они бы наверняка эту операцию отменили. Однако они так не считали. Все, чего они хотели, — это спасти евреев Румынии, которые гнили в «коммунистическом карцере» и уже многие годы томились при диктаторских режимах. Лидеры у всех этих режимов были разными: сначала роялисты, потом фашисты, затем нацисты, а теперь вот — коммунисты, — однако их антисемитская сущность от этого не менялась. Ведь, как писал румынский драматург Эжен Ионеско, если женщина переоденется в другое платье, она все равно останется той же самой женщиной.

29 ноября 1947 года в Констанце, на борту пустого «Пан-Йорка» Йоси и его товарищи сидели возле радиоприемника, слушали прямую трансляцию с заседания Генеральной Ассамблеи ООН, где обсуждался вопрос об упразднении Британского мандата и разделе Палестины на два государства, и вместе со всем еврейским народом считали голоса. В тот день стоял ужасный холод; палуба была покрыта снегом. После окончания голосования они на радостях выпили, однако все хорошо понимали, что даже после этого решения ООН англичане (мандат которых на управление Палестиной истекал только 14 мая следующего года) от своей политики не откажутся и будут продолжать с ними воевать. Таким образом, расслабляться было еще рано и, вместо того чтобы предаваться размышлениям и тратить время на пустые споры о стратегии и тактике, нужно было действовать.

К этому времени работа продолжалась уже целый месяц. Каждый день в девять утра штаб операции собирался на совещание. Ведь даже разработать простое меню завтрака на пятнадцать тысяч человек — задача не из простых.

На «Пан-Йорк» планировалось посадить семьсот детей в возрасте до пяти лет. Все они были сиротами.

Перевозка людей по территории Румынии и Венгрии стала самой сложной операцией за всю историю нелегальной иммиграции. Дело сильно затруднил снегопад.

Люди, которым предстояло плыть на кораблях, ни во что не верили. Каждый из них потерял либо всех своих родственников, либо часть.

На «Пан-Йорке» Йоси познакомился с красивой черноволосой девушкой в берете, которая спаслась только благодаря тому, что ее завалили трупами. У нее парализовало мышцы век, и она не могла закрывать глаза. Так, с открытыми — полными неизбывного удивления — глазами она и спала. Йоси пытался научить ее закрывать глаза, но она смогла сделать это только через двадцать лет. Однако как только она начала спать с закрытыми глазами, ей стали сниться сны о том, как убивают ее родителей, и она вернулась к привычке не закрывать глаз. Так она до самой смерти и спала.

Это были люди, которых немцы обрекли на смерть, но которым каким-то чудом удалось выжить. Зачастую они даже отказывались в это поверить и начинали искать причины своего чудесного спасения. Например, члены одной из плывших на «Пан-Йорке» семей — отец, мать и трое сыновей — постоянно спрашивали других пассажиров: «Почему вся наша семья уцелела? Почему выжили именно мы?» Но ответа на этот вопрос никто им, разумеется, дать не мог: никакая логика этого объяснить не в состоянии.

По словам одной из пассажирок «Пан-Йорка», Амнон (то есть Йоси) сказал ей, что ее прошлое — всего лишь длинный страшный сон, но теперь она наконец-то проснулась, и с тех пор она все время пытается себя в этом убедить. «Может быть, — говорит она, — все это и вправду мне только приснилось и наяву ничего этого не было?» Как бы там ни было, что бы Маршалл в Америке ни заявлял, путь назад был отрезан. «До этого, — вспоминает Берчик, — мы обычно говорили, что везем на своих кораблях овец, коров или бананы, но на этот раз мы открыто готовили „банановые“ корабли для перевозки людей».

Между прочим, тот факт, что оба судна предназначались для перевозки бананов, оказался очень кстати. Бананы необходимо четыре раза в день проветривать, и с этой целью на кораблях была установлена вентиляционная система. Благодаря ей в трюм поступал чистый воздух. Тем не менее для перевозки такого количества людей ее было недостаточно, и Берчик предложил установить дополнительную систему, наподобие той, которую ему как-то раз показал в Бухаресте директор одного большого кинотеатра. Правда, установка этой системы на обоих кораблях привела к некоторым неудобствам — пассажирам стало сложнее передвигаться по трюму, и она затруднила прокладку электрических проводов, — однако при всем при том она позволяла людям, сидевшим в застроенных нарами и гудевших, как ульи, трюмах, нормально дышать.

На каждом корабле было по три яруса, и на каждом ярусе были собственные кухни и туалеты.

Чтобы пассажиры могли подниматься из трюма на палубу и спускаться обратно, построили лестницы: на третьем (верхнем) ярусе — пять, на втором — четыре, а на первом — только три, поскольку из семи с половиной тысяч пассажиров каждого корабля там предполагалось разместить всего пятьсот человек (преимущественно молодых и здоровых).

Нужно было заготовить большое количество питьевой воды — кубометров сто пятьдесят или двести (из расчета двенадцать кубометров в день), для чего в носовой части кораблей установили огромные металлические резервуары. Чтобы в воду не попала ржавчина, их стенки изнутри покрыли слоем бетона.

На нарах было тесно, так как на каждого пассажира отводилось всего пятьдесят сантиметров, но зато все нары получили номера, благодаря чему среди них можно было, по крайней мере, ориентироваться.

На каждом из кораблей построили по сто тридцать четыре туалета — примерно по одному на шестьдесят человек.

На основании предыдущего опыта было решено, что на каждом судне должны работать по сорок четыре медсестры и по двадцать четыре врача (все из числа репатриантов), а также следует оборудовать по три медпункта, в каждом из которых будет операционная и родильная комната.

Для проведения общественных мероприятий заготовили коллекцию пластинок с классической музыкой.

На палубу — для получения пищи, воды и других нужд — пассажиры должны были выходить партиями, в связи с чем было решено разбить их на группы по сорок пять человек и назначить в каждой группе ответственного.

О времени раздачи пищи и воды планировалось сообщать по громкоговорителю, чтобы каждый ответственный точно знал, когда и куда он должен вести своих людей.

На кораблях оборудовали по три пункта раздачи воды с тремя кранами в каждом. Воду группам планировалось выдавать по очереди, и на каждую раздачу отводилось около тридцати пяти минут.

Было также решено, что раздача пищи на втором и третьем ярусах, на каждом из которых предполагалось разместить по три тысячи с лишним человек, должна занимать не более часа.

При планировании брали в расчет время, которое потребуется людям, чтобы подняться из трюма на палубу и спуститься обратно.

Наконец, было принято решение, что раз в день пассажирам будет разрешено прогуливаться по палубе, а тем, кто живет в носовой части, позволят навещать родственников, размещенных в районе кормы. Йоси знал, что пребывание такого большого количества людей в одном месте могло привести к трениям и конфликтам, и считал, что ежедневные прогулки смогут помочь людям «выпустить пар».

Во время подготовки «Пан-Йорка» и «Пан-Крессента» к отплытию в Констанцу прибыл на заправку английский нефтеналивной танкер, и в течение всего времени, пока он стоял в порту, ребятам пришлось патрулировать свои корабли на лодках. После взрыва в Венеции они опасались, что танкер является всего лишь прикрытием для еще одной диверсии, и не хотели, чтобы англичане снова преподнесли им сюрприз.

Тем временем румыны «прогибались» под английским давлением все больше и больше, и возникла реальная угроза, что они сломаются, но в конечном счете Шайке Дан сумел с ними договориться. Правда, договоренность эта была довольно замысловатой. Румынское правительство согласилось на то, чтобы подготовка кораблей к плаванию была закончена еще в Констанце, но запретило производить на них посадку людей, а агентство «Алия-Бет», в свою очередь, обязалось за свой счет на поездах отправить будущих пассажиров в болгарский город Бургас. Именно оттуда корабли и должны были в конечном счете отплыть в Палестину, и именно туда они, в соответствии с договоренностью, должны были отправиться из Констанцы без пассажиров на борту. По мнению румын и болгар, такая хитроумная «рокировка» давала им возможность оправдаться перед англичанами, в случае если те предъявят им претензии. Румыны могли заявить, что евреи с территории Румынии в Палестину не отплывали, а оба корабля были ими высланы, болгары же, в свою очередь, могли утверждать, что хотя евреи из их порта формально и отплыли, но прибыли они с территории совсем другого государства и болгарскими подданными не являются.

Итак, «Пан-Йорку» и «Пан-Крессенту» предстояло порожняком следовать из Констанцы в Бургас. Когда они выходили из порта, бушевала буря. Высота волн, с грохотом разбивавшихся о носы кораблей, достигала семи метров.

Экипаж «Пан-Йорка» состоял из бывших испанских республиканцев. У этих дисциплинированных и высокопрофессиональных моряков были еще свежи воспоминания о гражданской войне, где их товарищей безжалостно убивали фашисты, и им нетрудно было влезть в шкуру евреев. Как сказала позднее одна из пассажирок, «у них было сердце, им было не все равно». Однако экипаж «Пан-Крессента» состоял из итальянцев и создавал немало проблем. Еще до отплытия итальянские моряки начали угрожать, что уйдут, и их механик действительно в конце концов ушел; новый же, который незадолго до отплытия сменил ушедшего, был плохо знаком с кораблем и, когда тот внезапно дал задний ход, растерялся. В результате судно село на мель, и его винт застрял в вязком дне. К счастью, с помощью того же трюка, который был использован во время выхода «Эксодуса» из Сета — то есть движений вперед и назад, — корабль удалось стронуть с места. Возникали, правда, и другие технические проблемы, но их тоже удалось решить.

Тем временем группе активистов «Алии-Бет» под руководством Янкеле Саломона предстояло переправить более пятнадцати тысяч евреев из Румынии в Болгарию. Это предполагалось сделать с помощью двенадцати поездов, которые должны были прибыть из разных стран — Советского Союза, Венгрии и т. д., — и для выполнения этого задания в Румынию съехались со всей Европы около тридцати активистов. По пути поездам предстояло подбирать людей, ожидавших на различных сборных пунктах, а Янкеле и его товарищи должны были, помимо всего прочего, проследить, чтобы поезда прибывали в Бургас в определенном порядке и с разрывом в четыре часа.

Посадка людей на поезда оказалась процедурой довольно сложной. В каждом поезде было тридцать пять пассажирских вагонов, но прежде, чем люди туда попадали, их пропускали через три «штабных» вагона. В одном из них у людей проверяли билеты (которые репатриантам выдавали в городах проживания и во временных лагерях), в другом они проходили дезинфекцию, а третий служил временной «тюрьмой», где содержали «зайцев», то есть тех, кто не числился в списках и пытался просочиться без билета. «Зайцы» могли подвергнуть опасности всю операцию, поэтому на следующей станции их ссаживали. Другого выхода просто не было.

После прибытия поездов в пограничный город Джурджу болгарские власти проверяли у людей документы и давали им разрешение на въезд в Болгарию, а затем их на паромах перевозили через уже начавший подмерзать Дунай в город Русе. Там местные евреи встречали их сигаретами, яблоками и вином, после чего репатрианты снова садились на поезда, на этот раз болгарские, и отправлялись в Бургас.

Вот так из Румынии в Болгарию на двенадцати поездах и перевезли пятнадцать тысяч двести тридцать шесть человек. При этом расписание поездов было составлено так, что первыми должны отправлялись в путь поезда из Советского Союза и Венгрии, а затем, с разницей в четыре часа, все остальные.

Поезда были товарными, и в разгар зимы в открытых вагонах людям, чтобы согреться, приходилось стоять в обнимку, но даже в закрытых вагонах, где имелась возможность разжечь печку, стены все равно были покрыты инеем, и люди, стоявшие к печкам слишком близко, получали ожоги. Тем не менее настроение у людей было приподнятое.

Каждый поезд находился в пути сорок часов. В дороге умерло трое детей. Останавливаться надолго не было времени, и умерших хоронили наспех, в полях. Последний поезд пришел с опозданием, так как румыны, желая угодить англичанам, проявили при его отправке особое бюрократическое усердие. Однако в конце концов с помощью взяток, которых на это раз было роздано больше обычного, проблему удалось решить.

В Бургасе, который представлял собой покрытый трущобами холм, людям раздали продуктовые пайки и воду, поскольку до посадки на корабли им предстояло провести в городе довольно долгое время, а нужду, за неимением ничего лучшего, им приходилось справлять в окрестностях. Толпы людей бродили в поисках места, где это можно было сделать, и дежурные следили за тем, чтобы из-за этого не возникало проблем с местным населением.

Наконец людей построили и организованно повели в порт. Посадка на корабли продолжалась двое суток и шла днем и ночью. Было очень холодно. У трапов выстроились длинные очереди.

Каждому пассажиру было разрешено пронести на борт не более двадцати килограммов личных вещей, но у многих их оказалось больше: люди тащили с собой ночные горшки, чайники, чашки, тазы, одежду. Поначалу их пытались уговаривать по-хорошему. «Если мы доберемся благополучно, — терпеливо объяснял им Йоси, — вы получите все необходимое от представителей „Сохнута“». Но люди, которым пришлось долгое время скитаться, не желали ничего слышать. Пришлось применить силу. Стоявшие у трапов дежурные вооружились ножами и стали без разговоров лишний груз отрезать. И хотя некоторые пассажиры пытались сопротивляться, умоляли, плакали, Йоси был неумолим. «Если им придется из-за своих вещей остаться на берегу, — сказал он себе, — это будет для них гораздо хуже, чем если они останутся без вещей, но все-таки поднимутся на борт. Так что пусть уж они лучше сейчас оплакивают свои вещи, вместо того чтобы потом оплакивать свою горькую участь». В конце концов проблему помог решить начавшийся проливной дождь. Людям сразу стало не до вещей, и они уже готовы были выбросить все, что угодно, лишь бы поскорее оказаться в помещении.

Чтобы подготовить корабли к возможной атаке, Йоси сделал то, о чем рассказывал Авигуру, и установил на бортах обоих кораблей большие лебедки. До поры до времени их закрепили канатами, которые при приближении англичан можно было быстро отвязать.

Английский королевский флот, охранявший в то время берега Палестины (The Palestine Patrol, как называли его англичане), насчитывал сорок пять крупных кораблей и семь сторожевых катеров (которые к тому же поддерживались с воздуха четырьмя воздушными эскадрильями, дислоцированными в Палестине, в Египте, на Кипре и на Мальте), но Йоси надеялся, что во время атаки англичане задействуют все-таки не все свои корабли, а только их часть.

Когда посадка на корабли уже подходила к концу, произошло несколько неожиданных инцидентов.

Сначала молодой раввин попытался воспрепятствовать людям подниматься на трап, заявив, что скоро наступит суббота и продолжать посадку — кощунство. Это вызвало в очереди некоторое волнение. Однако другой раввин, сославшись на галаху, сказал, что если до наступления субботы хотя бы один еврей успел подняться на борт, значит, это можно делать и всем остальным, и люди успокоились.

После этого у женщины, подошедшей к трапу, внезапно, прямо на руках, умер родившийся всего за день до этого грудной ребенок. Женщина горько плакала и, несмотря на настойчивые уговоры дежурных, которые уже начали терять терпение, категорически отказывалась отдать им ребенка и подняться по трапу. С тяжелым сердцем Йоси велел задержать отплытие, позвонил местному раввину, раздобыл где-то маленький деревянный гроб, пошел вместе с рыдающей матерью на кладбище, а после похорон привел ее обратно в порт и лично посадил на корабль.

Наконец в довершение ко всему в самый последний момент из Софии в Бургас прилетел на самолете Шайке Дан и огорошил Йоси сообщением, что придется взять с собой еще пятьсот пассажиров. Речь шла о молодых ребятах, состоявших в болгарском еврейском молодежном движении. Узнав об этом, Йоси не на шутку расстроился. Во-первых, потому, что людям в трюме предстояло из-за этого потесниться еще сильнее — вместо пятидесяти сантиметров теперь на каждого из них приходилось только по сорок семь с половиной. Во-вторых, потому, что поселить все пятьсот человек в трюме Йоси не мог при всем желании, и части из них, таким образом, предстояло жить на продуваемой ледяными ветрами палубе. А в-третьих, ребята, о которых говорил Шайке, все еще находились в пути и, таким образом, отправку кораблей снова приходилось откладывать. Однако Йоси знал, что с Шайке Даном не спорят, и единственное условие, которое он поставил, состояло в том, что новые пассажиры должны прибыть не позднее чем через двенадцать часов. Это объяснялось не только тем, что люди, сидевшие в трюмах, нервничали и проявляли нетерпение, но в первую очередь тем, что по плану они должны были прийти в Босфор в определенное время — в субботу до полудня. От этого зависел исход всей этой огромной операции. За проход через Босфор заплатили огромную сумму, и время прохода уже нельзя было изменить. Это разовое соглашение удалось достигнуть с огромным трудом, и не было никакой уверенности, что благоприятное сочетание всех факторов может сложиться вновь. Таким образом, промедление было смерти подобно.

В ночь перед отплытием Йоси не спал. Назавтра ему предстояло повести огромное количество людей в опасное путешествие по морскому кладбищу, на дне которого лежали останки нескольких тысяч евреев, и ответственность за жизнь и безопасность пятнадцати с лишним тысяч пассажиров лежала на его плечах тяжким грузом.

 

Глава двадцать четвертая

«Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» вышли в море 26 декабря 1947 года в четыре часа пополудни.

Чуть ли не все пассажиры на обоих кораблях, фактически население двух израильских городов, высыпали на палубу и запели «Атикву». Йоси был поражен. Он никогда не слышал, чтобы эту странную песню (которую он в детстве вынужден был петь с товарищами исключительно тайком и которая впоследствии стала гимном Израиля) пели именно так. Как будто этой песней люди, настрадавшиеся за время своих мытарств и скитаний по дорогам Европы, пытались излить сейчас всю боль, все горе и всю обиду, которые накопились в их душах. Йоси, который всю жизнь учился сдерживать свои эмоции и не мог позволить себе слез, стоял сейчас среди всех этих людей очень взволнованный, смотрел в их полные надежды и в то же время страха перед ожидающей их неизвестностью глаза и чувствовал гордость от того, что везет их на родину. Никогда еще, наверное, думал он, «Атикву» не пело так много людей одновременно, и на какое-то время у него даже возникло странное ощущение, что вместе с ними эту песню поют сейчас все евреи, когда-либо жившие на земле.

Впоследствии некоторые из пассажиров рассказывали, что в этот момент в небе перестали летать птицы, облака застыли неподвижно, ветер утих, а на море установился штиль, но, если даже на самом деле ничего такого и не было, это не имеет никакого значения. Главное, что так они тогда чувствовали.

Вскоре начался проливной дождь, и людям, находившимся на палубах, пришлось укрыться под брезентом.

Чтобы дойти из Бургаса до Босфора, кораблям надлежало отправиться вдоль болгарского и турецкого побережья на юг, но, поскольку Черное море в этом направлении было усеяно минами, а карта минных полей в этом районе моря к тому моменту еще отсутствовала, необходимо было сделать крюк, то есть сначала поплыть на север, в сторону Румынии — поскольку в румынских водах русские уже успели проложить очищенную от мин тропинку — и лишь затем свернуть в нужном направлении. А так как провести их по этой тропинке могли только русские лоцманы, одного из них Йоси захватил с собой. Однако с ним возникла проблема. Дело в том, что в румынские воды они должны были войти ночью, но лоцман, в распоряжении которого имелась подробная карта минных полей, вести корабль ночью категорически отказался и потребовал его высадить. Йоси и сам хорошо понимал, что ночью плыть по «тропинке», пусть даже и свободной от мин, очень рискованно, потому что ветер вполне мог принести в их сторону мины, находившиеся за пределами разминированного прохода, но другого варианта попросту не было. Однако лоцман ничего и слышать не желал и в ответ на все просьбы только испуганно крестился (хотя и утверждал, что был коммунистом). Йоси понимал, что лоцман отправился с ними вовсе не из-за сочувствия идеям сионизма, и в конце концов, сжалившись над ним, пообещал высадить его в Варне (где должны были сойти также Шайке Дан и один болгарский офицер), но в результате они оставались без проводника. Правда, узнав, что Йоси его отпускает, лоцман на радостях согласился отдать ему свою карту минных полей, но могли ли они самостоятельно, с помощью одной только карты, пройти по «тропинке»? Йоси был в этом далеко не уверен и, прежде чем решил все-таки рискнуть, долго совещался с капитаном «Пан-Йорка» Гадом Гилбом.

Высадив в Варне Шайке Дана, болгарского офицера и русского лоцмана, корабли снова тронулись в путь. «Пан-Йорк» шел первым, а «Пан-Крессент» — следом за ним. В румынские воды они вошли ночью 27 декабря 1947 года. Это была самая длинная ночь в жизни Йоси.

Разминированный проход был обозначен на воде поплавками, но в темноте эти поплавки были едва различимы, и они шли, ориентируясь преимущественно по компасу и оставленной лоцманом карте.

Все это время Йоси, Гад Гилб и Нисан Левитан безотлучно находились на капитанском мостике, а на носу и вдоль бортов стояли и лежали тридцать молодых ребят с хорошим зрением и, не отрываясь, всматривались в волны, пытаясь разглядеть среди них плавающие мины. В точности как тогда, в Тель-Монде, когда Йоси и его бойцы занимались разминированием дорог. Ведь даже одной-единственной мины, каждая из которых содержала полтонны взрывчатки, было достаточно, чтобы отправить на дно любой из двух кораблей вместе со всеми пассажирами или, по крайней мере, нанести судам серьезный ущерб.

Глаза «смотрящих», которые менялись каждые несколько часов, словно превратились в бинокли, и, чтобы им было легче видеть в темноте, море по обеим сторонам корабля освещалось бортовыми прожекторами.

Йоси приказал, чтобы «Пан-Крессент» шел за «Пан-Йорком» след в след, не отклоняясь ни вправо, ни влево.

Было холодно, шел проливной дождь, дул сильный, сбивавший с ног ветер. Высокие волны заливали палубу водой. Пена покрывала стекло капитанской рубки. В ту ночь двадцативосьмилетнему Йоси потребовалось собрать в кулак все свои душевные силы и проявить всю свою смекалку и находчивость. Решение пройти по «тропинке» ночью, без лоцмана, стало с его стороны проявлением смелости, граничащей с авантюризмом, и неудивительно, что впоследствии сын даст ему кличку Израильский Индиана Джонс, — но Йоси прекрасно осознавал, что на его плечах лежит огромная ответственность за судьбы людей, которых он взялся спасти, и, как всегда, старался корректировать свои эмоции холодным рассудком. Ему требовалась абсолютная уверенность, что жизнь людей, которых он везет, вне опасности, и тридцать добровольцев, которым он поручил искать мины в бурном море, были его единственной надеждой.

Эта ночь оказалась, наверное, самой тяжелой в его жизни. Сделай он тогда одну-единственную ошибку (например, неправильно определил бы высоту волн или местоположение корабля), ускользни от глаз наблюдателей и его собственных хотя бы маленькое пятнышко на воде, не освети луч прожектора хоть одну шальную мину — и могла бы произойти страшная беда, а количество погибших превысило бы число жителей тогдашних Реховота и Ришон-ле-Циона, вместе взятых.

Шторм усилился, и механикам пришлось запустить двигатель на полную мощность. Из-за плотной завесы дождя и качки искать мины становилось все труднее. Прожектора отчаянно пытались прорезать густой занавес ночи. Глаза «смотрящих» все напряженнее вглядывались в темноту.

Нервы у всех были на пределе. На капитанском мостике царило тяжелое молчание.

Йоси ни на секунду не забывал, что везет более пятнадцати тысяч человек по суровому и коварному «морю смерти», в котором невозможно предвидеть, что тебя ждет в следующую минуту. Он помнил, что на дне этого моря лежало несколько тысяч евреев, и знал, что на корабле у него всего пятьдесят спасательных жилетов. «Ты должен это сделать, — твердил он себе. — Ты должен это сделать. На тебя возложена великая миссия, и ты обязан ее выполнить». И вдруг, когда небо осветили первые лучи солнца, он увидел румынский маяк, обозначавший на карте конец «маршрута смерти». Опасная «тропинка» была пройдена! У Йоси возникло ощущение, будто они шли по ней целую вечность, но в действительности они миновали ее довольно быстро и даже не отклонились от графика.

На капитанском мостике все с облегчением вздохнули. На палубу начали выходить пассажиры.

Йоси улыбнулся, потянулся и пошел в трюм пить чай, а Гад Гилб положил голову на штурвал и мгновенно отключился.

Однако время для полного расслабления еще не настало. Ведь впереди их ждали новые и не менее трудные испытания — Босфор, Дарданеллы и жаждущий их проучить флот его величества.

Возле маяка «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» свернули на восток, еще через какое-то время — на юг и со скоростью десять миль в час поплыли в направлении Босфора. Они прибыли туда, как и планировали, в субботу в полдень.

Необходимость появиться там именно в это время объяснялась тем, что в этот час на турецкой санитарной станции, где входящие в Босфор суда проходили обязательный досмотр, должен был дежурить подкупленный генерал, с которым за две недели до этого встретился и поговорил по душам Мойше Перельман. «Англичане, — рассказал генерал Перельману, — требуют от нас задержать ваши корабли под любым предлогом, причем невзирая на международный закон, запрещающий препятствовать кораблям проходить через проливы, и мы вполне можем это сделать. Ведь в процессе санитарного досмотра всегда можно к чему-нибудь придраться. Мы можем сказать, например, что ваши суда не соответствуют санитарным нормам, вызовем военных, арестуем корабли, и англичане, таким образом, добьются своего».

Когда «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» подходили к Босфору, Йоси очень волновался. Слишком много факторов работало против них. «Если генерал нас подведет, — думал он, — все наши усилия окажутся напрасными и Эрнест Бевин почувствуют себя победителем». Однако все прошло на удивление гладко.

У входа в пролив на борт «Пан-Йорка» поднялась группа мрачного вида полицейских и офицеров санитарной службы, и после досмотра корабля их начальник хмуро заявил, что подписывать разрешение на проход через пролив не будет.

— Понимаю, понимаю, — сказал Йоси и как бы невзначай протянул ему позолоченную ручку. — А может быть, все-таки подпишете, а? По-моему, такой хорошей ручкой грех не подписать. Тем более что теперь она ваша.

Начальник смущенно взял ручку и неуверенно спросил:

— А как насчет моих товарищей?

— Не волнуйтесь, — успокоил его Йоси, — товарищей тоже в обиде не оставим. — И раздал всем спутникам начальника по такой же ручке. — Кстати, — спросил он, — вы не знаете, который час? — Офицер взглянул на часы. — Ай-яй-яй, — покачал головой Йоси. — Такой уважаемый человек, а не стесняется надевать на руку такие дешевые часы. По-моему, вам больше подойдут вот эти. — И вручил ему золотые. Такие же часы он раздал и всем остальным, а в придачу дал каждому еще и по золотому соверену. — Ну что? — спросил он, закончив раздавать подарки. — Этого достаточно?

— Вполне, — кивнул начальник, подписывая разрешение, и дал своим подчиненным знак покинуть корабль.

Когда командующий английским флотом узнал, что «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» пропустили через Босфор, он был взбешен. У англичан с турками была договоренность, согласно которой офицеры санитарной службы должны были к чему-нибудь придраться, задержать корабли и известить об этом английского консула. Чтобы узнать, почему это не было сделано, командующий немедленно позвонил тому самому генералу, которого подкупил Перельман. Однако к этому моменту генерала уже и след простыл, и ему пришлось разговаривать с дежурным, который объяснил, что сейчас суббота, у генерала выходной и он будет только в понедельник. Когда же англичанин потребовал его срочно разыскать, дежурный сказал, что сейчас генерала нет в городе, но как только он вернется, то обязательно перезвонит, и попросил англичанина оставить свой номер телефона. Англичанин не знал, что обо всем этом Перельман договорился с генералом заранее.

Войдя в Босфор, корабли сделали небольшую остановку в Стамбуле возле причала, застроенного большими кафетериями, взяли на борт нового лоцмана и отправились дальше. Пассажиры высыпали на палубы, чтобы полюбоваться красивыми пейзажами, а Мойше Перельман стоял на стамбульском причале и провожал корабли глазами. Возле него, спиной к морю, стояли трое сотрудников английского посольства, с которыми он был знаком и которые, по-видимому, еще не знали о том, что произошло, и он услышал, как один из них злорадно сказал: «На этот раз мы им здорово врезали!»

Теперь кораблям предстояло пересечь Мраморное море и дойти до Дарданелл, причем прибыть туда они должны были не позже двенадцати ночи в воскресенье, то есть еще до того, как генерал вернется на работу, поскольку он должен был вернуться туда в понедельник до восхода солнца.

«Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» находились в пути гораздо меньше, чем «Кнессет-Исраэль» и «Эксодус», и на них не шла такая оживленная культурная и общественная жизни, поэтому и взрослым и детям приходилось развлекать себя в основном самостоятельно. Однако по размеру эти суда были гораздо больше, и подготовлены к плаванию они были очень тщательно, поэтому пассажиры чувствовали на них себя гораздо удобнее. Правда, во время раздачи пищи несколько раз возникали конфликты, но на кораблях, где находилось в общей сложности более пятнадцати тысяч человек, такие инциденты были практически неизбежны.

На «Пан-Йорке» завязался роман между болгарской девушкой и румынским парнем. Поначалу они не знали, как друг с другом заговорить, потому что девушка говорила только на ладино, а парень — по-румынски и по-французски, но их выручил один из членов испанского экипажа. Он знал и ладино, и французский и вызвался быть переводчиком. Как говорится, были бы влюбленные, а переводчик всегда найдется…

Как-то раз на палубе транслировали концерт классической музыки, и во время этого концерта юноша и девушка впервые поцеловались. Все, кто при этом присутствовал, разразились бурными аплодисментами.

Сразу после выхода в море возникли проблемы с раввинами. Сначала они потребовали прекратить использовать в субботу огонь для приготовления горячей пищи, а затем заявили, что надо оборудовать на кораблях миквы на случай, если кто-то захочет устроить свадьбу. Однако оба этих требования Йоси и Берчик отвергли с порога. Что же касается свадеб, то Йоси сказал им, что по морским законам капитан имеет право сочетать людей браком самостоятельно, в присутствии одних только свидетелей, и, таким образом, в раввинах никакой нужды нет. В конце концов с ними все-таки удалось найти общий язык. Относительно горячей пищи один из них согласился обнародовать галахическое постановление, согласно которому в связи с чрезвычайными обстоятельствами запрет на использование огня для приготовления пищи в субботу временно отменялся. А еще один раввин, несмотря на отсутствие миквы, принял участие в состоявшейся на борту свадьбе и благословил молодых. Возникла, правда, также проблема с зажиганием свечей перед наступлением субботы, поскольку по соображениям безопасности делать это на кораблях было категорически запрещено, но раввины согласились, чтобы вместо зажигания свечей было просто произнесено соответствующее благословение.

Поначалу несколько ловкачей попытались «качать права», утверждая, что им и их близким положен больший паек, чем всем остальным, и что они, в отличие от других, не должны заниматься уборкой, но их быстро поставили на место, объяснив, что раздача воды и продуктов, а также дежурства будут производиться строго в соответствии с установленным порядком и невзирая на лица. Кроме того, до сведения всех пассажиров довели, что поскольку они находятся в море, то должны беспрекословно подчиняться всем указаниям командиров.

Был сформирован секретариат, включавший членов всех партий, и налажен выпуск информационных листков на румынском, идише и иврите.

Если какой-то ребенок терялся, он обращался к дежурным, сообщал им номер своих нар, и те помогали ему найти свое место.

Когда Йоси донесли, что у некоторых «ревизионистов», плывущих на «Пан-Йорке», есть оружие, он объявил комендантский час, выбрал несколько человек, на которых мог положиться, и поручил им провести обыск. Однако никакого оружия найдено не было. По-видимому, испугавшись, «ревизионисты» успели выбросить его в море.

В воскресенье, в полночь, они дошли до Дарданелл, высадили лоцманов и прошли по проливу в Эгейское море, которое фактически является северной частью Средиземного. Йоси облегченно вздохнул. Англичане хотели помешать кораблям пройти в Средиземное море, но им это не удалось. Однако когда взошло солнце, стало ясно, что радоваться пока еще рано: недалеко от выхода из пролива их поджидали десять начищенных до блеска английских военных кораблей.

 

Глава двадцать пятая

Йоси никогда еще не приходилось видеть такого большого скопления военных судов одновременно. Когда он командовал пароходом «Кнессет-Исраэль», ему пришлось иметь дело с тремя английскими кораблями; когда вел «Эксодус» — с шестью; но сейчас их было целых десять. И хотя со стороны их можно было принять за почетный эскорт, Йоси понимал, что на самом деле перед ними стоял грозный и решительно настроенный враг.

Англичане, как и Йоси, знали, что вернуть корабли с евреями обратно в Черное море им уже не удастся, но было совершенно ясно, что они приготовились к атаке. И действительно, не теряя времени, военные корабли, словно стая акул, собиравшаяся напасть на свою жертву, начали окружать «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» со всех сторон. Это была неприкрытая демонстрация силы. Англичане их явно провоцировали.

Йоси напряженно думал, как ему лучше в этой ситуации поступить, и для начала на всякий случай объявил на кораблях повышенную боевую готовность, приказав всем членам экипажей занять свои места.

Новость о появлении английских кораблей быстро докатилась до пассажиров, сидевших в трюмах, и среди них начались бурные дебаты. Молодые страстно рвались в бой, но люди более зрелого возраста, достаточно настрадавшиеся во время войны и радовавшиеся тому, что остались в живых, особого энтузиазма по этому поводу не испытывали.

Йоси был глубоко убежден, что репатриантов нельзя использовать в качестве пушечного мяса. Он не раз говорил, что никогда, даже в минуты самых тяжелых сомнений, не соглашался на то, чтобы «Эксодус» был потоплен, хотя некоторые из его товарищей очень этого хотели. «Море — это поле битвы, — думал он, стоя на капитанском мостике „Пан-Йорка“, — но посылать на эту битву я имею право только самого себя. Ведь от детей в кибуцах никто не требует сражаться с англичанами, и они не гибнут на фронтах. А уж от детей, которых сейчас везу я, этого нельзя требовать тем более. Нет, я не пошлю их умирать во имя какой-то сомнительной цели!»

На крейсере «Аякс» (о котором у Йоси еще со времен «Эксодуса» сохранились не слишком добрые воспоминания) находился адмирал, командовавший флотом восточной части Средиземного моря. Он был уверен, что на «Панах» есть оружие, и решил выждать, пока «эти упрямые евреи» не совершат какую-нибудь ошибку, чтобы у него появился наконец-то повод раз и навсегда их как следует проучить. Причем так, чтобы они запомнили этот урок надолго. Он понимал, что сейчас у него появилась уникальная возможность, поскольку на «Панах» находилось огромное количество евреев, и что в будущем ему такого шанса может уже не представиться.

Еще совсем недавно англичане были воинами-освободителями. Они собственными глазами видели в концлагерях горы трупов, которые немцы не успели захоронить, собственными руками взрывали крематории, с гневом и отвращением сжигали бараки, в которых сидели заключенные, и с искренним сочувствием раздавали уцелевшим еду. Однако сейчас, в море, они словно об этом забыли, как если бы те люди, которых вез на своих кораблях Йоси и которым, в сущности, больше некуда было, кроме как в Палестину, идти — были не теми же самыми евреями, которых они сами же и спасли, а их смертельными врагами. Это было совершенно необъяснимо.

Много лет спустя солдат, находившийся тогда на одном из английских судов, вспоминал, что ему и его товарищам было неловко видеть, как огромный флот новейших военных кораблей преследует два плавучих корыта, нагруженных стариками и детьми. И хотя солдаты знали, что во время захвата кораблей с репатриантами у них появится возможность вволю поиздеваться над людьми, пострелять и разжиться американскими консервами, которые они смогут послать своим семьям домой, однако в целом удовольствие от участия в такой «войне» было, по их мнению, весьма сомнительным.

Как бы там ни было, но после истории с «Эксодусом», причинившей имиджу Британской империи в глазах мирового сообщества немалый ущерб, англичане опасались атаковать без формального повода, особенно зная из разведывательной информации, что евреям дан приказ не сопротивляться. Тем не менее они надеялись, что какой-нибудь повод те им все-таки дадут. Однако Йоси понимал, чего от него ждут англичане, и отнюдь не собирался им такого подарка преподносить.

Невзирая на эскорт английских эсминцев и крейсеров, «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент» продолжали следовать курсом на Хайфу. В тот момент Йоси еще не знал, что его начальство поддалось давлению англичан и согласилось на то, чтобы суда прибыли не в Хайфу, а на Кипр. Он был уверен, что главное сражение выиграно и они следуют в Палестину.

Тем временем руководство бомбардировало его радиограммами, каждая из которых противоречила предыдущей. Например, в одной из них, пришедшей из Палестины, говорилось, что, если англичане с ним свяжутся, он должен сказать им, будто получил указание выполнять их приказы. Однако в следующей радиограмме сообщалось, что он должен ответить англичанам фразой: «Бог дал эту землю нашему праотцу Аврааму, и, стало быть, эта земля — наша». В тот момент Йоси подумал, что человек, сочинивший эту радиограмму, был явно не в своем уме, но впоследствии оказалось, что ее послал не кто иной, как Бен-Гурион. Впрочем, к противоречивым приказам Йоси уже давно привык и решил попросту не обращать на них внимания.

Неожиданно флагманский корабль английского флота, крейсер «Маурициус», подошел к «Пан-Йорку» на расстояние пятьдесят метров, и капитан крейсера крикнул в мегафон, что приказывает им немедленно изменить курс и следовать в Фамагусту. Затем тот же приказ был передан Йоси по рации. В случае неподчинения англичанин угрожал кровопролитием.

С капитанского мостика, на котором стояли Йоси, Гад Гилб и Нисан Левитан, были хорошо слышны крики солдат, которые с нетерпением ожидали приказа атаковать и целились в них из винтовок, но, несмотря на угрозы, Йоси приказал Гилбу продолжать следовать прежним курсом — на Хайфу.

Тогда командир «Маурициуса» потребовал сообщить ему, сколько на судах женщин и детей, и назвать имена каждого из кораблей, однако если первое требование Йоси было выполнить нетрудно, то со вторым дело обстояло несколько сложнее. Дело в том, что его начальники никак не могли между собой договориться и официальных имен у кораблей все еще не было. Между тем морские законы предписывают, чтобы у кораблей обязательно были имена, и Йоси пришлось послать в Палестину запрос. После долгого и утомительного обмена радиограммами ему в конце концов сообщили, что корабли будут называться «Друг» и «Сестра» (причем радиограмма, адресованная «Другу», была по ошибке послана на «Сестру», и наоборот), но Йоси это предложение категорически отверг и, в свою очередь, за неимением ничего лучшего предложил оставить судам их исконные имена — «Пан-Йорк» и «Пан-Крессент». Однако теперь уже возражало руководство, и снова начался обмен радиограммами. Лишь ближе к полуночи руководители ишува, у каждого из которых, как всегда, было свое собственное и отличное от других мнение, сумели наконец-то прийти к компромиссу и было получено указание переименовать «Пан-Йорк» в «Кибуц-Галуёт», а «Пан-Крессент» — в «Ацмаут». Йоси очень расстроился из-за того, что ни в одном из этих имен ни звуком не упоминалось о «Хагане»: ему казалось, что корабли, участвующие в самой большой операции за всю историю нелегальной репатриации, на подготовку которой было потрачено столько сил, заслуживают более подобающих названий. Однако ему сказали, что это решение окончательное, утверждено всеми инстанциями и обжалованию не подлежит.

Узнав наконец-то имена кораблей, англичане снова потребовали от Йоси изменить курс на Фамагусту и вдобавок заявили, что он должен допустить их на корабли и передать им управление. На этот раз Йоси с их требованиями согласился — правда, сначала ему пришлось, выполняя приказ сверху, передать англичанам претенциозный текст, присланный Бен-Гурионом. Однако при этом он поставил несколько жестких условий. Он сказал, что подчинится требованиям только в том случае, если англичане: а) будут безоружными; б) не станут производить обыск, поскольку никакого оружия ни на одном из кораблей нет; в) не будут отбирать у пассажиров личные вещи; г) не станут арестовывать членов экипажей; д) оставят в распоряжении экипажей средства связи.

По реакции англичан, с которыми Йоси вел переговоры, он понял, что они разочарованы. Судя по всему, они до последнего надеялись, что сражение все-таки состоится и экипажи попадут к ним в руки. Тем не менее они послушно передали требования Йоси адмиралу, и, как ни странно, тот почти все их принял. Правда, не сразу. Переговоры были долгими и тяжелыми. «Ладно, — сказал адмирал в конце концов, — пусть будет по-вашему. Но вы должны немедленно остановиться. После этого я пришлю к вам своих людей». Однако поскольку на одно из своих условий — относительно судьбы экипажей — Йоси внятного ответа так и не получил, останавливаться он категорически отказался. «Мы, — заявил он адмиралу, — будем следовать курсом на Хайфу, пока вы не дадите мне твердое обещание, что не будете трогать экипажи. Если же вы примете решение нас атаковать, то ответственность за тяжелые последствия сражения, которое в этом случае неизбежно состоится, ложится только на вас».

Йоси так упрямо настаивал на гарантиях безопасности для экипажей, разумеется, не случайно, и заботился он при этом отнюдь не о себе. Он знал, что, если их всех арестуют, ему в худшем случае могла грозить тюрьма. Однако экипаж «Пан-Йорка» состоял из бывших республиканцев, и их участь могла оказаться в этом случае более плачевной. Этих людей могли отправить во франкистскую Испанию, где они рисковали жизнью. Но адмирал, в отличие от Йоси, не знал, что среди членов экипажей были республиканцы, и никак не мог взять в толк, почему тот так уперся. Тем не менее выхода у него не было, и он запросил вышестоящее начальство.

 

Глава двадцать шестая

Начальники адмирала — как в Каире, так и в Лондоне — долго колебались.

С одной стороны, им, разумеется, хотелось, чтобы «Кибуц-Галуёт» и «Ацмаут» сдались. Во-первых, потому, что прибытие в Палестину непосредственно накануне намечавшего арабского вторжения пятнадцати тысяч с лишним евреев (то есть пятнадцати с лишним тысяч потенциальных бойцов) могло вызвать среди арабов недовольство. А во-вторых, потому, что англичане боялись стать посмешищем в глазах всего мира, если им придется опять брать корабли штурмом. Причем отнюдь не потому, что кого-то в мире сильно волновала судьба евреев, а скорее потому, что мировая общественность была воспитана на голливудских вестернах, а эти вестерны учили, что те, кто в меньшинстве, всегда хорошие и в конечном счете неизбежно побеждают. Кроме того, после истории с «Эксодусом», когда англичане посадили евреев в немецкие концлагеря, в мире появились люди, которые наконец-то обратили внимание на то, что происходит в Палестине, и стали подвергать политику Британской империи на Ближнем Востоке критике. С другой стороны, англичанам все-таки очень хотелось участников этой операции наказать, и уж если не всех, то, по крайней мере, хотя бы членов экипажей. Одним словом, начальники адмирала оказались перед сложной дилеммой и никак не могли прийти к какому-нибудь решению. Между тем Йоси продолжал угрожать адмиралу, что, если тот не гарантирует экипажам безопасность, корабли поплывут в Хайфу.

Наконец, через три часа адмиралу все это надоело и он решил взять ответственность на себя.

— Ладно, — сказал он Йоси, так и не дождавшись ответа сверху, — я принимаю все ваши условия, включая требование не трогать членов экипажей. Даю вам честное слово, что с их головы не упадет ни один волос.

— Ну что ж, — ответил Йоси, — я вам верю.

— Вы хотите сказать, — удивился адмирал, — что готовы поверить мне даже без письменного обязательства с моей стороны?

— Для меня, — сказал Йоси, — честное слово английского адмирала надежнее любого подписанного документа.

Адмирал был обезоружен. Даже если до этого он и собирался Йоси обмануть, после такого ответа ему ничего не оставалось, как честно выполнить все свои обещания.

Договорились, что англичане прибудут на корабли в 14:00 и что именно они поведут суда в Фамагусту.

Надо сказать, что на кораблях были такие, кто остался этим соглашением крайне недоволен. Они надеялись на сражение и требовали от Йоси объяснений. Однако на вопрос, почему он сдался, Йоси неизменно отвечал, что получил такой приказ. В действительности в глубине его сидел чертенок, который нашептывал ему: «Не сдавайся! Отомсти этим мерзавцам за то, что они устроили на „Эксодусе“!» Но рассудок говорил ему совсем другое. «Не поддавайся эмоциям, — внушал он. — Ведь убить — еще не означает победить. Тем более когда речь идет о сражении, проигранном заранее».

«Кибуц-Галуёт» и «Ацмаут» шли теперь против ветра, и на их капитанских мостиках стояли английские офицеры и матросы. Как и просил Йоси, все они были без оружия и без касок. Пассажиры смотрели на них с ненавистью, и вид у них был немного испуганный. Англичане не знали, что стоявший рядом с ними молодой человек по имени Амнон и есть командир двух этих «пиратских» еврейских кораблей, но в любом случае ситуация была, прямо скажем, не слишком стандартная и обе стороны — как англичане, так и Йоси — чувствовали себя не в своей тарелке.

Помимо всего прочего, Йоси должен был договориться с англичанами, как именно будет производиться высадка людей в Фамагусте и что станет после этого с кораблями, но, как и во всех предыдущих случаях, на этот счет из разных вышестоящих инстанций опять приходили радиограммы, которые друг другу противоречили.

После того как Йоси принял решение сдаться, некоторые на корабле смотрели на него косо и недовольно ворчали, но были и такие, кто его поддерживал, и среди них несколько женщин из Венгрии, которые познакомились и подружились во время долгого путешествия на поездах. В их глазах Йоси видел страстное желание хоть куда-нибудь уже да приехать. Все, чего им хотелось, — это обрести наконец-то собственный дом. Каждая из этих женщин потеряла во время войны кого-то из близких — брата, мужа, ребенка или кого-нибудь еще, — и между ними легко установилось взаимопонимание, как это часто бывает, когда встречаются люди, пережившие горе. По тому, как они на него смотрели, Йоси видел, что они знают, какую драму он переживает, и сочувствуют ему. Они понимали, что он очень хотел сражаться с англичанами и если пошел на уступки, то исключительно ради них самих, поскольку не желал превращать их в солдат, воюющих на переднем крае палестинского фронта. Йоси воспринимал этих женщин как плакальщиц из античной трагедии, как греческий хор, который сообщает героям безжалостный приговор судьбы.

В ночь перед прибытием в Фамагусту Йоси пошел на корму, чтобы попрощаться с испанскими членами экипажа. Он спрятал их на корме, так как там их не могли видеть стоявшие на капитанском мостике англичане и к тому же там было много пассажиров, с которыми испанцам нетрудно было смешаться.

Они пили вино, от которого все быстро захмелели, пели песни легендарного Пятого полка, декламировали стихи Гарсиа Лорки и Пабло Неруды, которые Йоси помнил еще с юных лет, и всем было немножко грустно. Йоси рассказал им, что в юности тоже хотел отправиться в Испанию — сражаться за республику, и пообещал позаботиться о том, чтобы в будущем им снова предоставили работу. Испанцы знали, что его переговоры с англичанами затянулись именно из-за них и что от смерти их отделял всего один шаг.

В это время мимо проходил парень лет двадцати. Услышав песни Пятого полка, он остановился и заплакал.

— Не стесняйся, присаживайся, — пригласил его испанец по имени Стив.

Парень смутился, но сел.

— У тебя с Испанией что-то связано? — спросил Стив, пристально на него посмотрев.

— У меня там погиб брат, — ответил парень. — Меня зовут Йосеф.

— А как твоего брата звали?

— Иегуда.

— Иегуда? — опешил Стив. — Так ведь я же его знал! Он был у нас всеобщим любимцем. По вечерам читал нам стихи. Он знал их на пяти языках. Небольшого роста, худой, блондин, с нежным, как у девушки, голосом и красивыми голубыми, как у тебя, глазами. Я видел, как он погиб. Это произошло после того, как мы отступили из порта.

Они сидели, потягивали вино, и Йосеф стал рассказывать им свою историю — благо торопиться было некуда: впереди у них была целая ночь.

— В тридцать втором году, — начал он, — мы с братом репатриировались в Палестину, но, поскольку мы оба были коммунистами и занимались активной политической деятельностью, англичане в тридцать седьмом нас выслали. Брат поехал сначала в Париж, а оттуда — в Испанию, воевать, а я вернулся в Польшу, в родной город. Там у нас было еще несколько братьев. Наш город находится недалеко от немецкой границы. Когда началась война, старший брат сбежал в Советский Союз — думал, что сможет вступить в армию и воевать с немцами, — но, как я потом узнал, его там арестовали, и он умер в концлагере. Немцы оставались у нас в городе до сорок третьего года, но до поры до времени в лагеря нас не отправляли. Тем не менее мы знали, что это может произойти в любую минуту, и однажды попытались сбежать. Однако соседи-поляки нам не дали. Ведь мы были для них чем-то вроде валюты: за голову тогда давали буханку хлеба или несколько картошек. И в сорок третьем пришел наш черед. Прежде чем уйти из города, немцы все-таки отправили нас в Освенцим. У меня была девушка, ее звали Лея. Нас разлучили еще в поезде. Моих родителей сразу же отправили в газовую камеру, но меня пощадили, и я работал в лагере маляром. Я — хороший маляр. Кроме того, я умею читать стихи, как мой брат. У нас в семье все умеют декламировать. А дедушка был к тому же самым лучшим толкователем Торы в городе. Я очень любил свою Лею, но, думаю, она умерла. Я искал ее по всей Европе, но так и не нашел. И вот подходит ко мне однажды в лагере капо — правда, он был не еврей, а немец — и спрашивает: «У тебя брат есть?» — «Да, — отвечаю, — есть». А сам думаю: «Всё, он пришел по мою душу». — «А твоего брата, — спрашивает капо, — часом не Иегуда звали?» — «Да, — говорю, — Иегуда». И тут вдруг капо говорит, что он коммунист и что он был знаком с моим братом. Оказывается, они вместе воевали в Испании в Интернациональной бригаде. Сказал, что мой брат был очень приятным человеком, рассказывал им всякие смешные истории и декламировал стихи. А потом он предложил мне вступить в подполье, которое действовало в лагере. «Нам, — говорит, — нужен скипидар, а на складе, где ты получаешь краску, его полно. Сможешь принести?» Ну, я принес, и подпольщики использовали его для изготовления бомбы, которой потом взорвали газовые камеры. Это знаменитая история, вы наверняка об этом слышали. Как ни странно, в отличие от других, ни меня, ни этого немца не поймали, но, где он теперь, я не знаю. После освобождения я скитался, попал в английскую оккупационную зону и познакомился там с ребятами из организации «Брэха». Они приехали из Палестины. А так как я тоже жил в Палестине и знаю иврит, я стал им помогать. Но тут меня схватили англичане и посадили в тюрьму, и я оказался там в одной камере с нацистами, которые служили в нашем лагере в Германии. Меня отправили в этот лагерь из Освенцима, когда всех заключенных оттуда эвакуировали. Немцы плевали на меня и мочились, а англичане стояли и смеялись. Выйдя из тюрьмы, я снова стал искать Лею, но все было напрасно, и, когда мне сказали, что она умерла, я свои поиски прекратил. А потом я познакомился с одной чудесной девушкой, и мы поженились. Сейчас она беременна. И вот теперь мы здесь. Я хочу жить как можно ближе к Иерусалиму.

Слушая Йосефа, Стив прослезился.

Испанские моряки снова затянули какую-то песню, а Йоси распрощался с ними и вернулся на капитанский мостик.

И вот здесь, снова — как в истории про Кастель — появляюсь в этом рассказе я сам.

Когда «Кибуц-Галуёт» и «Ацмаут» прибыли на Кипр, Йосеф и его жена получили сертификаты на въезд в Палестину и прибыли в Хайфу. Поначалу их хотели определить на житье в один из кибуцев в пустыне Негев, но Йосеф сказал, что хочет жить возле Иерусалима, и их отправили в Кфар-Эцион. Когда арабы осадили район Гуш-Эциона, оттуда эвакуировали всех женщин и детей, включая и беременную жену Йосефа. И тут в Палестину приехала Лея. Оказалось, она не умерла. К этому времени она тоже была замужем. Их поселили в лагере для репатриантов возле Нетании. Узнав, что Йосеф жив, она сказала мужу, что хочет записаться в «Хагану», и уехала в Кфар-Эцион, но через два дня после ее приезда арабы снова пошли в атаку и большинство жителей Кфар-Эциона, включая Лею и Йосефа, погибли. Жена Йосефа поселилась в Иерусалиме и родила дочь, а потом снова вышла замуж и переехала в Рамат-Ган. У ее мужа была аптека. Свою дочь она назвала Йосефа.

Однажды мне позвонила женщина.

— Я слышала, — сказала она, — что вы пишете книгу о нелегальной репатриации, о «Пан-Йорке» и «Пан-Крессенте». Я хочу рассказать вам одну историю.

Я пришел к ней домой. Она жила в Тель-Авиве, на улице Губермана. День выдался жаркий. Она принесла мне попить, села рядом и спросила, можно ли ей плакать, когда она будет рассказывать.

— Конечно, — ответил я, — о чем разговор.

И она начала рассказывать. Всю свою историю, с самого начала. Этой истории я не знал. Она помнила все до мельчайших подробностей. Она рассказывала мне об Испании, о плавании на «Пан-Йорке», о каком-то пассажире, который плыл вместе с ней, о резне неподалеку от Кастеля, о Йоси, о том, как ее преследуют воспоминания о прошлом и как ей хотелось бы все это забыть, но жестокая память ее не отпускает, и о том, что в этих воспоминаниях, при всей их горечи, есть какая-то странная сладость.

То, о чем женщина не рассказывала, досказывали за нее ее слезы, и чем дольше я слушал, тем больше мной овладевала печаль.

Когда «Кибуц-Галуёт» и «Ацмаут» подошли к Фамагусте, Йоси увидел на берегу английские войска. Было очевидно, что они готовятся к бою. Как выяснилось, адмирал получил выговор за свое обещание не арестовывать членов экипажей, и англичане сообщили Йоси, что экипажи все-таки будут арестованы. Начались лихорадочные переговоры. Йоси категорически отказался идти на уступки. Он не собирался сдавать англичанам испанских моряков и потребовал, чтобы при высадке перепись пассажиров не производилась. К счастью, в конечном счете честное слово адмирала перевесило, и англичане пообещали, что высадка произойдет в соответствии с договоренностью. Йоси облегченно вздохнул.

Через какое-то время после того, как пассажиры начали сходить на берег, к трапу «Кибуц-Галуёт» подошел английский адмирал. Его сопровождали солдаты, командир шестого отряда десантников и несколько офицеров.

— Кто командует кораблями? — спросил он.

— Я, — ответил Йоси и представился.

Услышав, что Йоси всего двадцать восемь лет, адмирал был как громом поражен. Он не мог поверить, что командование такой серьезной операцией могли доверить совершеннейшему мальчишке.

В это время к Йоси подошла девушка и, сделав вид, что хочет пожать ему руку, незаметно сунула ему в ладонь записку. В записке говорилось, что он должен срочно связаться по рации с «пальмахниками», подпольно работавшими в кипрских лагерях. Когда Йоси вышел на связь, «пальмахники» сообщили ему, что у входа в один из лагерей англичане арестовали Геду Шохета — одного из тех, кто готовил корабли к отплытию. Дело в том, что ранее Шохет служил летчиком в английском военно-воздушном флоте, откуда дезертировал, и до сих пор числился в розыске.

Йоси моментально приказал остановить высадку. Английские чиновники не поняли, в чем дело, и растерялись.

— Что это значит? — недоуменно спросил Йоси адмирал.

— Арестовав Шохета, — объяснил ему Йоси, — вы нарушили заключенное между нами соглашение, потому что он член одного из экипажей.

Адмирал приказал немедленно освободить арестованного, и высадка возобновилась. После этого она проходила уже без инцидентов. Как лаконично заметил один из присутствовавших при этом английских офицеров, «за исключением вони, которая доносилась с еврейских пароходов, все прошло нормально».

Согласно приказу, на основании которого действовал Йоси, после высадки пассажиров его командирские полномочия заканчивались. На Кипре работали «пальмахники» и командиры кораблей, задержанных ранее, и именно на них была возложена обязанность заниматься вновь прибывшими.

Из лагеря, куда Йоси отправили вместе с пассажирами, он и шесть его товарищей выбрались через туннель, который был прорыт под забором и начинался в одной из палаток. Туннель был узкий, и ползти по нему было трудно. На выходе из туннеля их ждал эмиссар из «Хаганы» и две машины, за рулем которых сидели греческие подпольщики. На этих машинах их довезли до берега и спрятали в скалах, в одной из пещер. Вскоре за ними должно было прибыть из Палестины рыболовецкое судно «Орел» с одеждой и документами. Однако время шло, а «Орел» так и не появлялся. Часа через четыре, когда уже начало светать, послышались выстрелы. К счастью, оказалось, что это были не англичане, как Йоси и его товарищи поначалу подумали, а какие-то безобидные местные охотники. Еще через час пришли два человека и сообщили, что «Орел» прибудет только завтра.

На следующий день судно наконец-то за ними пришло и остановилось на некотором расстоянии от берега, так что им пришлось добираться до него в резиновой лодке.

Море буквально кишело английскими военными кораблями, но, к счастью, на «Орла» никто внимания не обратил.

В районе Бейрута «Орел» повернул на юг и благополучно дошел до Кейсарии, где все, кроме Йоси, сошли на берег, а корабль повез его дальше, в Тель-Авив.

В Тель-Авив они прибыли уже утром. Йоси, который все еще был одет как репатриант (кожаное пальто, шапка-ушанка и сапоги), переоделся в нормальную одежду, сошел на берег и сел на автобус № 5. Однако когда он порылся в кармане, оказалось, что у него нет с собой денег. Смутившись, он попытался было объяснить водителю, что забыл деньги дома, но тот не пожелал ничего слушать и велел ему сойти. Йоси молча подчинился. Он не имел к водителю абсолютно никаких претензий — по-своему, тот, разумеется, был прав, — но в результате ему, двадцативосьмилетнему воину, только что вернувшемуся с битвы, в которой он сражался за возрождение Эрец-Исраэль, пришлось идти домой пешком.

 

Глава двадцать седьмая

В общей сложности до берегов Палестины в те далекие годы попытались нелегально добраться около четырехсот тысяч человек. Они пересекали Европу с севера на юг, стекались к южным морям и ждали там, пока им подвернется возможность сесть на какой-нибудь корабль. И хотя реализовать свою мечту вернуться на историческую родину удалось далеко не всем, многим это все же удалось, и немалую роль сыграло в этом агентство «Алия-Бет». Если на первом отправленном им корабле (который назывался «Далин» и отплыл в августе 1945 года) было всего тридцать пять пассажиров, то на двух «Панах», которые, по сути, поставили точку в истории нелегальной репатриации, находилось уже пятнадцать с лишним тысяч человек.

По дороге домой Йоси чувствовал себя усталым и опустошенным, как будто возвращался после долгого и изнурительного боя. И вместе с тем его переполняла гордость. «Я сумел вывезти из Европы население двух палестинских городов, — думал он, шагая по утренней тель-авивской набережной, — и значит, кое-что мне в этой жизни сделать все-таки удалось!»

Впереди показался пляж «Гордон». Йоси вспомнил, как много лет назад он и Зомэ на хасаке спасателя Эмиля отправились отсюда в порт Яффо взрывать английский сторожевой катер, и вдруг остро ощутил, что все, чем он занимался до сих пор, — уже в прошлом и что в его жизни наступает какой-то совершенно новый этап.

И действительно, вскоре ему пришлось принимать участие в битвах совсем другого рода. В Палестине в то время уже вовсю бушевала война.

Государство Израиль возникло не 14 мая 1948 года. Оно родилось еще за год до этого, 18 июля 1947 года, когда корабль «Президент Уорфилд», чье имя было заменено на «Эксодус», вошел в порт Яффо и из его репродукторов раздались звуки «Атиквы». Оно родилось, когда лишь немногие верили в то, что оно когда-нибудь возникнет, и когда Британская империя вела непримиримую войну с евреями, уцелевшими в огне Холокоста. Оно родилось, когда солдаты его величества атаковали пассажиров судна, который еще недавно бороздил реку Потомак, и забросали сотнями гранат со слезоточивым газом четыре тысячи пятьсот пятнадцать человек, находившихся на его борту и спасшихся за два года до этого от совсем другого газа совсем в другом месте. Государство Израиль возникло, когда на глазах у членов комиссии ЮНСКОП «Эксодус» приволокли в Яффо, а его пассажиров цинично отправили в Германию, в бывшие нацистские концлагеря, расположенные возле Гамбурга и Любека.

Однако на «Эксодусе» история Государства Израиль отнюдь не кончилась. Это была всего лишь ее первая глава, после которой началась следующая — Война за независимость, а затем и еще одна, в которой схлестнулись два разных понимания справедливости и две национальных трагедии. И эта последняя, третья, глава не закончилась по сей день…

После эпопеи с «Панами» карьера Йоси Харэля, как военная, так и гражданская, продолжалась еще многие годы, причем многое из того, чем он занимался, продолжает оставаться тайной до сих пор, но чем бы ему впоследствии заниматься ни приходилось, «Эксодус» (или, как его еще называют, «Исход из Европы») всегда занимал в его воспоминаниях особое и почетное место. Он был и остается для него, с одной стороны, своеобразной визитной карточкой, а с другой — подтверждением того, что дорога, по которой он шел, была правильной и он прожил свою жизнь не напрасно.

«Эксодус» плыл в Палестину не один.

Его сопровождали миллионы евреев, погибших во время Холокоста.

Его сопровождал «праведник народов мира» Рауль Валленберг, который спас тысячи венгерских евреев и бесследно исчез.

Его сопровождали такие люди, как Гилель Кук, которые, вопреки равнодушию и жестокости стран-союзниц, пытались делать то немногое, что было в их силах.

Его сопровождали люди, которые мечтали о создании еврейского государства.

Его сопровождала долгая борьба за создание этого государства.

Его сопровождали чинуши, считавшие евреев нежеланными гостями и наглухо закрывавшие перед ними границы своих стран.

Его сопровождали видные английские интеллектуалы, которые знали, что их правительство везет жертв нацизма обратно в Германию, но молчали.

Его сопровождало гробовое молчание Церкви и мировой прессы.

Его сопровождали две тысячи четыреста тридцать семь репатриантов, которые утонули в Черном море, пытаясь добраться до страны, в которую им так и не суждено было попасть.

Его сопровождали семьсот несчастных репатриантов из Кладово, которых привезли на берег замерзшего Дуная и приказали бегать на морозе голыми, а потом расстреляли и сбросили в яму, которую их же и заставили выкопать.

Его сопровождали утонувшие пассажиры «Мефкуре», «Струмы» и «Сальвадора».

Его сопровождал младенец, гроб которого обвязали якорной цепью и сбросили в море.

Его сопровождала женщина, которая родила на борту ребенка и умерла.

Его сопровождали тысячи «голубых свечей» и двести раненых пассажиров.

Его сопровождали трое погибших — молодой американский доброволец Билл Бернштейн, двадцатитрехлетний член организации «Ашомер-Ацаир» Мордехай Боймштейн и пятнадцатилетний воспитанник детского дома, созданного еврейской организацией «Дрор», Цви Якубович.

И его сопровождали сто пятнадцать тысяч евреев, которым вопреки всему все-таки удалось добраться до Эрец-Исраэль.

Эти люди стали жертвами чудовищных злодеяний. Эти люди были репатриантами. И именно из них — из этих покрытых рубцами и шрамами людей — состоит еврейское государство.