Вторая мировая война подходила к концу, и евреев, желавших репатриироваться в Палестину, становилось все больше, однако англичане упорно им в этом праве отказывали. Невозможность помочь своим собратьям порождала у ишува чувство бессилия, возмущение политикой англичан росло. Тем не менее открытого выражения оно, как правило, не находило. Люди понимали, что хотя англичане и удушают репатриацию, но при этом мужественно сражаются с немцами, чтобы спасти мир от нацизма.

К тому времени все уже знали, что произошло с евреями в Европе, но масштаба Катастрофы еще никто не представлял. И это несмотря на то, что Шмуэль Зигильбойм, представитель еврейской социалистической партии Бунд в польском правительстве в изгнании в Лондоне, не раз выступал по радио и рассказывал об убийстве сотен тысяч евреев. Его информация была точной, но на его выступления, становившиеся все более гневными и травмирующими, никто не обращал внимания. Из-за равнодушия общества и ощущения своей неспособности помочь погибающим братьям, Зигильбойм, не в силах вынести чудовищных фактов, с которыми ему приходилось жить ежечасно, покончил жизнь самоубийством.

Когда в 1942 году американский государственный департамент разрешил наконец-то предать огласке державшуюся до того в секрете информацию о существовании плана «окончательного решения еврейского вопроса», газета «Нью-Йорк таймс» сообщила, что уничтожены уже два с половиной миллиона евреев, но поместила это сообщение на десятой (!) странице. Большинство же других средств массовой информации, за исключением разве что газет на идише, до самого конца войны держали рот на замке. Как, впрочем, и церковь.

В американские консульства обращались десятки тысяч евреев, надеявшихся спастись, и в какой-то момент количество просьб достигло такого уровня, что для получения визы нужно было стоять в очереди больше пятидесяти лет. Между тем в США поднял голову антисемитизм, и положение американских евреев становилось все более сложным. В 1942 году, когда стало известно об уничтожении евреев в Европе, в Соединенных Штатах провели опрос населения, и большинство опрошенных сказали, что считают евреев самой большой угрозой для США после Германии и Японии. В Нью-Йорке прошли шумные нацистские акции. Каждую неделю по радио с подстрекательскими речами против евреев выступал священник-антисемит Чарльз Кофлин, у которого было около трех миллионов преданных слушателей. Большинство крупных фирм, начиная с телефонной компании и кончая заводами по производству автомобилей, отказывались принимать евреев на работу. А во многих местах появились вывески «Вход евреям и собакам запрещен».

В конечном счете всем стало ясно, что интересы на Ближнем Востоке были для стран-союзниц важнее, чем судьба истребляемых евреев Европы, однако до определенного момента в Палестине этого не понимали. До лидеров ишува очень долго не доходило, что, с точки зрения союзников, спасение мира от Гитлера не предполагало спасения евреев и что — как выразился Зеев Жаботинский — «евреи на мировой повестке дня не стояли». Лишь в октябре 1945 года, когда потрясенный увиденным Бен-Гурион вернулся из поездки по лагерям перемещенных лиц в Европе, он с некоторым раскаянием повторил то, что сказал на чрезвычайном конгрессе сионистов в гостинице «Билтмор» в Нью-Йорке в 1942 году: «Без своего государства еврейский народ не возродится». И уже в ноябре 1945 года постигшая евреев ужасная несправедливость превратилась в мощный рычаг, который раз и навсегда изменил ход еврейской истории. Если ранее национальное государство казалось лишь несбыточной мечтой, то теперь была поставлена конкретная задача его создания.

Между тем после окончания войны двери Палестины для евреев так и не открылись, и борьба с англичанами возобновилась.

Настроение в ишуве оставалось подавленным. У многих были родственники, которые погибли, пропали без вести или находились в лагерях для перемещенных лиц. Кроме того, люди испытывали чувство вины за то, что помогали англичанам строить военные лагеря и аэродромы и не протестовали, когда из Польши и Югославии привезли сто пятьдесят тысяч беженцев-неевреев, которым было разрешено остаться в Палестине до конца войны, в то время как евреям въезд в страну был запрещен. В Соединенных Штатах евреи тоже начали раскаиваться, что из-за страха перед антисемитизмом сделали так мало для своих собратьев. По сути, во время войны в Америке за спасение европейских евреев боролась только группа Гилеля Кука (известного в США под именем Питер Бергсон), который для достижения своей цели использовал все доступные ему средства и которого сценарист Бен Гехт назвал в свое время «Man of History». Но Кук и его товарищи могли сделать очень мало, тем более что лидеры американских евреев не только им не помогали, но даже, наоборот, пытались помешать.

Даже море с тель-авивских балконов выглядело каким-то особенно хмурым и мрачным, как будто ему тоже передалось настроение, овладевшее людьми…

Однажды Садэ назначил Йоси встречу в своем «штабе» — кафе «Атара» в Тель-Авиве.

К тому времени Цви Спектора уже давно не было в живых — он пропал без вести вместе с катером «Морские львы», — а из бойцов легендарного иерусалимского отряда «Нодедет», с которого все когда-то начиналось, уцелели лишь немногие.

Они встретились как отец с сыном после долгой разлуки и обнялись. Садэ был все таким же, грузным и коренастым, и производил впечатление человека, который хоть и любил жизнь, но как бы не очень ей доверял или просто плохо ее понимал, гораздо лучше разбираясь в смерти. Как будто от жизни исходило какое-то слепившее его сияние. В натуре Садэ оптимизм причудливым образом сочетался со склонностью к мучительным раздумьям, вечным беспокойством и трагическим мировосприятием, которым он отчасти даже бравировал.

Садэ рассказал Йоси о разработанной им военной операции. Она должна была стать ответом на высылку англичанами из Палестины очередного судна с нелегальными репатриантами. «Хагане» предстояло осуществить ее совместно с «Пальмахом». По плану Садэ, предполагалось нанести отвлекающий удар по примерно двумстам целям одновременно — как на железной дороге, так и по объектам береговой охраны, а параллельно с этим взорвать три больших английских сторожевых катера «Синдбад-2», патрулировавших берега Палестины. Два из них стояли в Хайфе, а третий — в порту Яффо.

— Я считаю, — сказал Садэ, — что отряд из двухсот бойцов должен с боем прорваться в Яффо, добраться до порта и взорвать «Синдбад».

Однако Йоси с этим планом не согласился. Ему не слишком хотелось спорить со своим командиром, но он не стал скрывать, что эта затея ему не по душе. Яффо был большим арабским городом — одним из самых высокоразвитых в Палестине. Там располагалось много английских военных баз и правительственных учреждений, находился штаб разведки «Си-ай-ди» и проживали служившие в этом районе офицеры. По сути, Яффо являлся столицей английской администрации и центром борьбы с нелегальной иммиграцией. Поэтому этот город охраняло много солдат, а со стороны моря он был к тому же защищен изгородью из колючей проволоки. Врываться туда с боем, пусть даже и неожиданно, казалось Йоси не самым разумным решением из всех возможных.

Попросив Садэ дать ему два дня, чтобы разработать альтернативный план, он решил проверить, нельзя ли подобраться к английскому катеру с моря. Для этого надо было провести разведку. Но поскольку пловцом он был не ахти каким, ему требовалась лодка. Ночью он пошел на пляж «Гордон», взял в домике спасателя Эмиля хасаке и поплыл на ней в сторону порта. Было холодно. Доплыв до порта, он осторожно причалил к волнорезу и увидел, что в молу есть дыра, образовавшаяся, по-видимому, в результате некачественного строительства.

Когда Йоси вернулся из разведки и рассказал о своем плане Ицхаку Садэ, тот поначалу отнесся к его идее скептически. Возможно, потому, что вся его военная карьера, как в период русской революции, так и во время его пребывания в Палестине, была связана с сушей. Он ощущал себя как дома в горах и в лесу; он любил и хорошо «чувствовал» палестинские пейзажи; однако ненадежное и непредсказуемое море было ему чуждо. Но Йоси удалось его убедить. Садэ всегда ценил отчаянную смелость и нестандартность решений, а план Йоси этим критериям, несомненно, отвечал. Плюс к тому он был хитрым и неожиданным.

Йоси сказал Садэ, что пойдет на задание с Зомэ Коэном — смелым воином и прекрасным пловцом, — и они взорвут английский катер в субботу ровно в полночь. Однако Садэ поставил категорическое условие: оружия с собой не брать. Йоси это в первый момент разозлило. Он был молод, горяч, рвался в бой и ему страшно хотелось отомстить англичанам за все, что они натворили. Он не понимал, как это можно сделать без оружия. Однако Садэ настаивал, и ему пришлось подчиниться.

Позднее, когда он стал заниматься переправкой нелегальных репатриантов в Палестину, запрет на использование оружия стал одним из руководящих принципов его деятельности. Военный историк Меир Паиль рассказывает, что в самый разгар сражения на борту «Эксодуса» одному из американских добровольцев удалось выхватить пистолет у английского офицера. Увидев это, Йоси моментально оценил ситуацию, подскочил к добровольцу, вырвал у него из рук пистолет и, не обращая внимания на его протесты, выбросил оружие в море. Он не раз говорил: «Наша задача состоит не в том, чтобы убивать англичан, а в том, чтобы спасать евреев».

В субботу из кибуца Сдот-Ям было доставлено полтора килограмма желатина. Йоси и Зоме заложили его в покрышку от мотоцикла «Харлей-Дэвидсон», засунули туда же два примитивных детонатора, привязанных к сердечникам с химическим замедлителем, и замазали дырку в покрышке воском. Желатин был старый и по дороге из кибуца немного подмок, но Йоси надеялся, что, несмотря на это, взрыв прогремит вовремя.

Покончив с бомбой, они пошли в «Касит» выпить кофе. Хецкель, как обычно, сидел и дремал. Когда они вошли, он открыл глаза и сразу понял: что-то намечается, — однако, как всегда, сделал вид, будто ничего не заметил, коротко бросил официанту: «Эти сегодня не платят» — и, не сказав больше ни единого слова и даже не поздоровавшись, снова задремал.

После кафе они отправились на пляж «Гордон» к домику спасателя Эмиля. На пляже была кромешная тьма. Они разделись, спрятали одежду возле навеса, взяли хасаке и поплыли в порт Яффо. Однако, когда в одиннадцать тридцать они добрались до волнореза, неожиданно послышались выстрелы, а по пристани забегали солдаты и полицейские. Йоси и Зомэ не знали, что и думать. Такого развития событий они не ожидали. Ведь их план был основан на полной внезапности. Может быть, их обнаружили? Может быть, кто-то донес?

Тем временем стрельба усилилась и вспышки от выстрелов на берегу участились. Похоже, случилось что-то серьезное. Тем не менее Йоси и Зомэ решили не обращать на происходящее внимания и продолжать действовать по плану.

Взрыв назначили на полночь, так как в это время кончалась смена араба-информатора, который работал на катере механиком. Сигналом же для начала операции должен был послужить его уход с катера. Йоси и Зомэ спрятались за волнорезом и, прислушиваясь к беспорядочной стрельбе, доносившейся с берега, стали ждать.

Время от времени они по очереди взбирались на волнорез, чтобы посмотреть, не собирается ли уходить механик, и наконец увидели, как тот спускается по трапу. С этого момента действовать нужно было решительно и быстро. Выстрелы не утихали, но в их сторону никто не стрелял, и они надеялись, что их не заметили. Зомэ столкнул покрышку в воду, прыгнул вслед за ней, подплыл к дыре в молу, пролез в нее вместе с покрышкой, вылез с другой стороны, прикрепил покрышку к винту корабля и тем же путем вернулся на хасаке, после чего они сразу поплыли обратно. Море прочесывали прожектора, и, чтобы ускользнуть от их лучей, им пришлось усиленно маневрировать.

Ровно в полночь, когда они были уже недалеко от пляжа «Гордон», послышался взрыв. Они вылезли на берег, вернули хасаке на место, оделись и пошли в город. На улице Аяркон их остановили полицейские, но, поскольку документы у них были в полном порядке, никакого подозрения они не вызвали, и их отпустили. И только утром Йоси узнал причину ночной стрельбы. Оказалось, что возле железнодорожных путей англичане обнаружили группу «пальмаховцев», которые тоже запланировали на это время операцию. Просто Садэ забыл Йоси об этом предупредить.

Через два часа после взрыва в Яффо Йохай Бен-Нун потопил в хайфском порту и два других «Синдбада». Причем стоявшая перед ним задача оказалась более сложной. В порту Хайфы в это время работало много евреев, поэтому Бен-Нуну пришлось действовать с особой тщательностью и осторожностью. «В сравнении с его диверсией, — шутили Йосины товарищи, — ваша была всего лишь воскресным пикником».

Как бы там ни было, но для Йоси этот эпизод стал отличной школой. Именно тогда он понял, что смелость — это хорошо, но иногда стоит проявлять и сдержанность, и что героем можно вполне стать и без оружия. Окажись у него тогда с собой пистолет, который ему так хотелось взять, он наверняка бы стал стрелять, и в результате английские полицейские и солдаты обязательно открыли бы по нему огонь. Кроме того, даже если бы ему и удалось кого-нибудь из англичан убить, ничего, кроме мимолетного морального удовлетворения, это бы не принесло. Позднее, на «Эксодусе», когда между ним и несколькими горячими головами разгорелся спор относительно того, нужно ли применять против англичан насилие или лучше проявлять сдержанность, Йоси скажет:

— Вам, наверное, кажется, что вы все еще взрываете железные дороги и мосты. На самом же деле мы находимся сейчас на деревянной калоше, которая сделана в середине прошлого века и нагружена бывшими узниками концлагерей. Если вы будете лезть на рожон, то мы с вами, может, еще и спасемся, потому что умеем плавать. Но несколько тысяч человек, сидящих в трюме, утонут.

В 1945 году в штаб «Хаганы» поступила информация, что боевики из «Лехи» угрожают убить Хаима Вейцмана (в качестве наказания за его соглашательскую политику), и Йоси был назначен его телохранителем и связным. С этого момента он находился возле Вейцмана постоянно и стал его доверенным лицом.

Вейцман оставался одним из последних сторонников лоббизма: он по-прежнему верил в Декларацию Бальфура (к которой, судя по всему, всерьез отнеслись одни только евреи) и в то, что с англичанами можно договориться. Однако в Палестине в это время уже господствовали совсем другие, антибританские, настроения, и верх взяла партия Бен-Гуриона, который позднее, после создания государства, посадит Вейцмана в «золотую клетку», назначив его президентом.

Может возникнуть вопрос: как получилось, что Йоси Харэль — этот ученик Ицхака Садэ и сторонник Бен-Гуриона, лишенный каких бы то ни было иллюзий относительно возможности договориться с англичанами и арабами, имевший связи с идеологическими врагами Вейцмана и отправившийся в свое время к Яффским воротам, чтобы отомстить арабам за убийство евреев, — как получилось, что он так привязался к Вейцману, «аристократу» и соглашателю, верившему в переговоры? Каким образом человек, который в юности вместе со своими товарищами по молодежному движению ходил в пустыню, чтобы собственными ногами ощутить обожженную землю и посмотреть на осоедов; которому хотелось чувствовать себя своим среди глиняных черепков и скал; который верил, что является потомком древних израильских царей, а не евреев из гетто; который любил сидеть с монахами в живописных горных монастырях, смотреть на пролетающих мимо орлов и разговаривать с бедуинами на их языке, — каким образом этот молодой и энергичный человек, считавший, что лучшая оборона — это нападение, полюбил трезвомыслящего, образованного, сдержанного Вейцмана, знавшего палестинские пейзажи и дороги только из книг и почувствовавшего себя не в своей тарелке, когда приехал в Пкиин, где жили евреи, никогда не покидавшие Палестину? В тот день местные жители устроили в его честь пир, напекли пирогов, пели песни, но когда он возвращался домой, в Реховот, то сказал на идише: «Господи, какое счастье, что евреи в свое время ушли из Палестины в галут!»

Так почему же Йоси все-таки привязался к этому осторожному, печальному, а иногда даже угодливому пожилому человеку?

Может быть, это произошло потому, что детство Йоси прошло в Иерусалиме, где он научился воспринимать жизнь как единство противоположностей? Или все дело было просто в том, что он рос без матери и подсознательно искал человека, который мог бы ему ее заменить?

Неясно также, почему Вейцман так доверял Йоси. Ведь этот молодой человек прославился своим авантюризмом. Кроме того, Вейцман считал, что методы, которыми действует Йоси, слишком жестоки и не соответствуют гуманистическим идеалам сионизма. А возможно, Вейцман видел в Йоси некую замену своему погибшему на войне сыну — летчику английских военно-воздушных сил? Или Йоси подкупил его тем, что понимал, какую драму переживает этот уже начинавший угасать человек — возможно, самый крупный из сионистских лидеров того времени? Однозначно сказать трудно…

Вейцман был против нелегальной репатриации: ему не нравилось, что тысячи евреев пытаются самостоятельно добраться до берегов Палестины, и это сделало его еще более одиноким. Его единственной опорой оставалась жена Вера.

Вера говорила на иврите с сильным русским акцентом, но при этом вела себя как английская аристократка и с презрением относилась к евреям — уроженцам Палестины, которым, по ее словам, не хватало хороших манер. Как-то раз они поехали в кибуц, и она держалась там так, словно приехала на экскурсию в какое-то дикое африканское племя. Образ ее жизни тоже сильно контрастировал с типичным образом жизни тогдашних жителей Палестины. Она любила покупать дорогие вещи, и об этом ходило много разговоров. Однажды у нее порвалась сумочка из крокодиловой кожи, и Йоси сбился с ног, разыскивая в Тель-Авиве место, где ее можно было починить.

В 1946 году, незадолго до того, как Йоси расстался с Вейцманом, они поехали в Хайфу навестить брата Вейцмана Иехиэля, отца будущего президента Израиля Эзера Вейцмана.

За несколько недель до этого Шауль Авигур, с которым Йоси поддерживал постоянный контакт, сообщил ему, что в Хайфу прибывает судно «Генриетта Сольд» с репатриантами, и Йоси отправился встречать его в порт. Однако корабль был протаранен крейсером «Аякс» и захвачен англичанами. Англичане действовали очень жестко, издевались над пассажирами, и были пострадавшие.

Командовал судном друг Йоси Шмуэль Янай по прозвищу Самек. Во время Второй мировой войны «Аякс» прославился тем, что в знаменитом морском сражении одолел немецкий крейсер «Граф Шпее», в результате чего командир крейсера покончил с собой. Поэтому для Самека и его товарищей имя «Аякс» было овеяно легендой. И вот теперь солдаты с легендарного «Аякса» сражались с еврейскими репатриантами…

Йоси привел Самека к Иехиэлю и попросил его рассказать о случившемся. Увидев Хаима Вейцмана, Самек поначалу смутился, но потом освоился и начал рассказывать. Йоси видел, что Вейцман слушает как загипнотизированный и что каждое слово Самека вонзается в его сердце, как кинжал, но за все это время Вейцман не проронил ни слова. Продолжал он молчать и в машине, когда они возвращались в Реховот. И только когда они проезжали мимо холма «Гиват-Ольга», на котором англичане установили самый большой в Палестине радар для обнаружения кораблей с нелегальными репатриантами, всегда одетый с иголочки и, как правило, сдержанный Вейцман дал наконец-то выход своим эмоциям. «Почему ты не скажешь your people, чтобы они взорвали этот радар?!» — вдруг крикнул он, после чего покраснел и снова надолго умолк. Под your people Вейцман имел в виду Шауля Авигура и его людей, с которыми был связан Йоси и которых Вейцман в разговорах с ним обычно иначе не называл. Никогда до этого Йоси не слышал, чтобы Вейцман кричал.

Кстати, через некоторое время радар был действительно взорван, однако к тому времени Вейцман уже изменил свое мнение и подверг эту акцию острой критике, поскольку она взбесила англичан и те грозились нанести ответный удар.

На первый взгляд сочетание Ицхака Садэ с Вейцманом может показаться чем-то совершенно невозможным.

С одной стороны, они были в чем-то похожи. Оба любили поговорить, оба тщательно следили за своей внешностью, и оба от этого страдали; и обоих впоследствии — после создания государства — «вывели за скобки»: отстранили от активной деятельности и еще при жизни списали в архив. (Двоюродный брат Садэ, сэр Исайя Берлин, сравнил его с Гарибальди, но склонность Садэ к саморазрушению не позволила ему полностью воплотить это сравнение в жизнь.)

Однако в целом они были полной противоположностью. Вейцман был «аристократом», манера поведения которого резко контрастировала с манерой поведения палестинских халуцим, а Садэ — бывшим «человеком Книги» и талмид хахам, который хоть и стал атеистом, но так и не смог приобрести хороших манер, из-за чего казался рядом с Вейцманом дикарем и очень болезненно это воспринимал. Кроме того, Садэ, который уже в молодом возрасте выглядел стариком, был, в отличие от Вейцмана, романтиком, для которого война была познанием неведомого и возможностью превратить бессилие в силу, а также пусть и рефлексирующим, но фанатичным революционером.

Тем не менее в глазах Йоси два этих, столько разных, человека каким-то загадочным образом друг друга дополняли. Впрочем, ведь он вырос в Иерусалиме, где можно было увидеть хасидов, которые танцевали рядом с арабскими дервишами, стегавшими себя железными цепями, и слышать вопли плакальщиц на еврейском кладбище на Масличной горе на фоне криков муэдзинов. Не исключено, что именно это научило Йоси воспринимать контрасты и противоположности как нечто само собой разумеющееся и друг с другом вполне совместимое.

Как бы там ни было, но в результате у Йоси, по сути, оказалось несколько отцов: помимо настоящего, с которым он, правда, виделся крайне редко, но которого очень любил, еще четыре духовных: Садэ, Вингейт, Авигур и Вейцман.

Йоси очень хотелось принимать участие в деятельности агентства «Алия-Бет», которое занималось доставкой в Палестину нелегальных репатриантов, и он считал, что вполне для этого подходит. К такому же выводу пришел в конце концов и Шаупь Авигур, которому было поручено возглавить это трудное предприятие.

Авигур знал Йоси еще со времен «Нодедет» и Ханиты, и в характере этого иерусалимского парня, которого Вингейт прозвал The Bomber, его привлекали, с одной стороны, выдержка и сдержанность, а с другой — смелость и способность выполнять боевые задания в одиночку. Также Авигуру нравилось, что, в отличие от некоторых своих товарищей, Йоси не страдал излишней горячностью и был скорее человеком спокойным и ответственным. По мнению Авигура, это могло помочь избежать излишних трагедий.

Кроме того, Авигур уже имел возможность наблюдать Йоси в деле. В 1939 году друг детства Йоси Цви Спектор привел в Палестину судно с репатриантами «Дора», которое пристало к берегу в районе кибуца Шфаим, и Йоси прибыл туда, чтобы помочь Цви произвести выгрузку людей. Два этих сионистских ковбоя-идеалиста, не знавших тогда, что это их последняя встреча, действовали умело и слаженно, как очень дружная команда, и это произвело на Авигура впечатление.

Все это, вместе взятое, и привело его к выводу, что Йоси подходит для великой задачи спасения еврейских беженцев.

Авигур пришел к Йоси после одного трагического события, за которое он не мог себя простить и которое навсегда оставило в его сердце незаживающую рану.

В 1940 году в Хайфу прибыли два судна с репатриантами — «Пасифик» и «Милос». Они были зафрахтованы частными лицами, и на борту у них находилось в общей сложности две тысячи пятьсот человек. (Фактически кораблей было три, но третий — «Атлантик» — находился еще в пути.)

Англичане, взбешенные тем, что, вопреки запрету, евреи все-таки осмелились прибыть в Палестину, арестовали пассажиров и собирались отправить их в лагерь на остров Маврикий, известный своим тяжелым жарким климатом. С этой целью они пересадили людей на судно «Патриа». Однако когда «Патриа» уже была готова к отплытию, Авигур и люди из «Алии-Бет» решили сорвать план англичан, взорвав возле судна небольшую мину. Предполагалось, что мина чуть-чуть повредит корабль, тот не сможет выйти из порта, и, таким образом, высылка сорвется. Взрыв запланировали на время, когда полицейские начнут проводить в каютах ежедневный обыск, а пассажиров выведут на палубу для переклички. Предполагалось именно в этот момент устроить на берегу отвлекающую внимание демонстрацию, а пассажиры, воспользовавшись неразберихой, должны были попрыгать в воду и доплыть до берега. Однако все пошло не так, как планировалось.

Те, кто готовил операцию, полагали, что мина проделает в борту корабля всего лишь небольшое отверстие, но «Патриа» пострадала гораздо сильнее: она накренилась, раскололась на две части и стала тонуть. Кроме того, мина взорвалась слишком рано, когда часть людей все еще находились в каютах. Никто из готовивших операцию не предполагал, что «Патриа» была настолько ветхой, и не думал, что маленькая мина сможет нанести судну такой сильный ущерб. И никто, разумеется, не мог знать, что англичане запрут двери кают снаружи. Мало того, спасая свои жизни, они попрыгали в воду, так их и не отперев. В результате двести шестьдесят семь человек оказались в западне. Возникла давка. Люди отчаянно пытались взломать двери, но убежать из «клеток», в которых их заперли, не смогли и ушли на дно вместе с кораблем прямо у берегов Хайфы. Правда, один из пассажиров (его звали Ганс Вендель) попытался им все-таки помочь, но не успел. Вода накрыла его прежде, чем он сумел открыть хотя бы одну дверь.

Между тем от своего плана выслать прибывших на Маврикий англичане, по-прежнему полные решимости остановить еврейскую репатриацию в Палестину, не отказались. На какое-то время уцелевших пассажиров «Патрии» поместили в маленький лагерь в Атлите, расположенный возле шоссе Хайфа — Тель-Авив (где к тому времени уже сидели тысяча шестьсот сорок пять человек, прибывших на «Атлантике»), а в назначенный день за ними пришли, чтобы отвезти на ожидавший в порту корабль. Люди стали сопротивляться, и англичанам пришлось применить силу. Среди них были и такие, кому было стыдно, что с несчастными людьми, чудом оставшимися в живых во время гибели «Патрии», обращаются так жестоко, но большинство полицейских и солдат вели себя, как звери: таскали женщин за волосы, вырывали им вместе с сережками мочки ушей… «Бой» продолжался восемь часов, но силы были неравными, и в конце концов полуголых, истерзанных, истекающих кровью людей привезли в порт. На борт судна их загоняли плетками.

Путешествие на Маврикий было очень тяжелым, и, когда корабли наконец-то туда прибыли, у людей было такое ощущение, словно они очутились на далекой необитаемой планете.

В лагере мужчин и женщин разделили и более полутора лет не давали им общаться. Сделанные из листового железа стены бараков на солнце страшно раскалялись. Людей косил тиф и другие болезни…

Их освободили только 11 августа 1945 года, однако к этому времени от болезней, инфекций и издевательств англичан успело умереть сто двадцать восемь человек. На обратном пути от тяжелых ран, полученных во время пребывания в лагере, скончались еще двое.

Суровый и обычно сдержанный Авигур пережил случившееся на «Патрии» очень тяжело. Эта история стала трагедией всей его жизни — но и важным уроком на будущее. Это был аскетичный, замкнутый и невозмутимый человек, который не любил давать выход своим эмоциям, но с тех пор его постоянно мучил страх, что с детьми, которых он доставлял в Палестину, может снова произойти что-нибудь подобное. Поэтому он больше никогда не позволял себе импровизаций и впредь требовал от бойцов, осуществлявших диверсии, принимать во внимание даже самые мелкие детали.

После истории с «Патрией» руководители ишува неоднократно обращались к английским властям с петициями, в которых просили относиться к евреям, прибывающим в Палестину, более гуманно, но англичане ничего не желали слышать. «Если мы это сделаем, — говорили они, — арабы могут подумать, что мы поддались еврейскому давлению». Поэтому для Авигура каждый корабль, даже если англичане его перехватывали, был «тараном, пробивавшим иерусалимскую стену», или, точнее, стену Белой книги. Как и Бен-Гурион, он не питал иллюзий относительно возможности договориться с властями Британского мандата и начал заниматься доставкой евреев из Европы в Палестину еще в 1934 году, когда «ревизионистам» удалось зафрахтовать несколько кораблей. И хотя ему приходилось снова и снова вступать в конфликт с твердолобыми англичанами, сталкиваться с равнодушием США и других стран свободного мира, а также с противодействием части лидеров ишува, это его не останавливало. Благодаря своей интуиции, способности видеть факты во всей их наготе и полному отсутствию иллюзий он раньше других понял, что ни Соединенные Штаты (которые почти полностью закрыли свою границу для евреев), ни другие страны-союзники не собираются спасать евреев от уничтожения и что никто не видит в евреях партнеров по борьбе с нацизмом.

Когда война закончилась и начался массовый исход евреев, которым удалось уцелеть в аду Холокоста, из Европы, двери других стран — будь то Америка или Палестина — закрылись перед ними еще плотнее. Когда министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин предложил американцам принять четыреста тысяч евреев (он считал, что, с одной стороны, это позволит решить палестинскую проблему, а с другой — даст англичанам возможность остаться в Палестине и сосредоточиться на борьбе с коммунизмом, который начал распространяться на Ближнем Востоке), американцы отказались.

Во время войны цензура не позволяла предавать гласности факты, свидетельствовавшие об истреблении евреев. Такая информация квалифицировалась как помощь врагу. Поэтому ни американские газеты, ни «Голос Америки», ни Би-би-си не сообщали о том, что в лагерях и гетто происходят массовые убийства, и, как следствие, те европейские евреи, до которых немцы еще не добрались, зачастую не знали, что происходит в других местах. Голливуду было дано указание не снимать фильмов о войне, в которых бы рассказывалось о печальной участи евреев. Церковь словно в рот воды набрала. Соединенные Штаты затопила беспрецедентная волна антисемитизма. В проведенном тогда опросе более пятидесяти процентов американцев заявили, что «евреи от нас отличаются», что они представляют собой пятую колонну и что их надо ограничить в правах. Государственный департамент дал указание своим консульствам по всему миру «мариновать» евреев, обращавшихся с просьбой о визе, посредством бюрократических проволочек и крючкотворства.

Если бы Соединенные Штаты всего лишь намекнули Гитлеру, что геноцид евреев противоречит их политике и осудили Германию как преступное государство, нацисты наверняка бы вели себя более осторожно. Как известно, к протестам Запада по другим — причем менее важным — поводам они очень даже прислушивались.

Правитель Венгрии Хорти, вступивший в союз с нацистской Германией, отказался участвовать в геноциде евреев и в 1944 году был отстранен от власти. После этого в Венгрию вошли немецкие войска и началась массовая депортация евреев. Каждый день в Освенцим отправлялись составы с двенадцатью тысячами человек.

Весна в том году выдалась потрясающая. Воздух был пропитан опьяняющими ароматами цветущих деревьев.

Уничтожение евреев производилось с поразительным рвением, что неудивительно: Венгрия была верной союзницей Германии, а Красная армия уже стучалась в двери нацистской империи, границы которой быстро съеживались.

Тем временем Рузвельт, Черчилль и Сталин отказывались потребовать от немцев прекратить геноцид евреев, и не исключено, что нацисты искренне считали, будто выполняют за других «грязную работу». В том же 1944 году был опубликован резкий ультиматум министров иностранных дел Советского Союза, Великобритании и США, в котором содержалось недвусмысленное предостережение немцам, что, если они используют против граждан на оккупированных территориях газ, страны-союзницы отреагируют соответственно и используют газ при атаках на немецкие города. Однако когда еврейские организации попытались повлиять на американцев и англичан, чтобы те включили в это заявление упоминание о евреях, те отказались под предлогом (который, кстати, они использовали и раньше), что евреи якобы являются подданными вражеской стороны. То же самое произошло, когда с ультиматумом относительно использования газа обратился к немцам лично президент Рузвельт. В этом ультиматуме он заявил, что, если те используют против сил союзников газ, это вызовет аналогичный ответный удар. Однако и Рузвельт категорически отверг предложение включить в свое заявление вопрос о евреях.

В том же году английский министр иностранных дел Энтони Иден находился с визитом в Америке, и, когда представители еврейской общины попросили его помочь вывезти через Турцию несколько тысяч болгарских евреев, он ответил: «Турция по-прежнему не горит желанием оказывать помощь людям из вашего племени».

Не исключено, что отказ англичан и американцев призвать Гитлера прекратить геноцид евреев объяснялся тем, что они просто-напросто боялись, что их призыв сработает и Гитлер действительно перестанет евреев истреблять, потому что в таком случае им пришлось бы ломать голову, что с евреями делать. Однако чем бы это на самом деле ни объяснялось, факт остается фактом: в то время, когда в Освенциме убивали четыреста с лишним тысяч венгерских евреев, над этой фабрикой смерти пролетело более двух тысяч семисот английских и американских самолетов, которые бомбили — и весьма успешно — немецкие военные сооружения в этом районе, однако приказа разбомбить железнодорожные пути, по которым евреев везли на гибель, летчики так ни разу и не получили.

Такова была мрачная, уродливая и не внушавшая особых иллюзий ситуация, в которой оказались тогда преданные всем миром евреи и в которой приходилось жить и работать Йоси и его товарищам.

Всю свою жизнь Йоси предпочитал словам дела, а рассуждениям — действия. Но хотя ему и суждено было свершить деяния без преувеличения великие, о которых сегодня даже трудно рассказывать, не впадая в высокопарность, им двигали не жажда славы и не стремление сделать карьеру, а скорее тихое и с годами нараставшее возмущение действиями англичан и горячая симпатия к евреям, которые сидели в лагерях для перемещенных лиц в Европе, томились в английских лагерях на Кипре и, стремясь добраться до Палестины, готовы были преодолевать горы и плыть на ветхих кораблях. Он полагал, что именно они были истинными героями двадцатого века, и это сильно отличало Йоси от многих его товарищей по оружию, которые с презрением говорили, будто европейские евреи пассивно шли на смерть, «как скот на убой» (выражение, которое первым употребил Аба Ковнер в своей знаменитой прокламации от 1 сентября 1943 года, где призвал евреев к вооруженному восстанию), и высокомерно задавали людям, которых сами же переправляли в Палестину, вопросы типа: «А как вам, интересно, удалось остаться в живых? Вы что, сотрудничали с немцами? Были „капо“?»

Людям, пережившим Холокост, слышать это было крайне обидно. Особенно из уст тех, кто всю войну провели в относительно спокойной, по сравнению с Европой, Палестине.