Сильные нации – главные игроки на международной арене. Они распространяют влияние за границы своих государств, подыскивая подходы к мировому окружению, соответствующие их интересам. Чтобы действовать эффективно, нациям необходима концептуальная карта мира и определяемая ею «большая стратегия» достижения международных целей в соответствии с возможными и имеющимися для этого средствами. Только достигнув этого равновесия между желаемым и действительным, нации способны защитить свою безопасность и одновременно удовлетворить амбиции, которые появляются с ростом благосостояния и военной мощи.

Но стихийно обретенная и используемая власть может принести нации гораздо больше вреда, чем пользы. Неконтролируемое первенство часто привлекает врагов и провоцирует создание враждебных, противостоящих коалиций. В то же время разумно используемое превосходство награждает нацию, обладающую им, от внешних угроз и не только обеспечивает благосостояние, но и привносит в международную систему желаемый и стабильный порядок. Римская империя, британское могущество, эпоха американского величия – это не просто сильный Рим, сильная Великобритания и сильные Соединенные Штаты, которые породили эти эпохи, но также новаторские и дальновидные стратегии, каждая из которых обеспечила превосходство.

Взгляд на то, как Британия вела себя по отношению к наращивающей силу Германии в начале XX века, дает ясное представление о том, насколько важна подходящая стратегия для благополучного осуществления власти и для привнесения стабильности в международную систему. Неприкосновенный на протяжении нескольких веков статус имперского превосходства не помешал британской элите с готовностью откликнуться на решение Германии в 1898 году построить огромный военный флот. Предчувствуя, что растущие германские амбиции вот-вот нарушат европейское силовое равновесие, Лондон отозвал Королевский военно-морской флот из имперских баз и подготовил британскую армию к войне на континенте. Эти действия легли в основу успеха совместных действий Британии, Франции и России, стремившихся заблокировать притязания Германии в 1914 году и в конечном счете защититься от претензий Берлина на европейское господство. Короче говоря, Британия действовала верно. В течение 1930-х годов Британия вела противоположную политику. Германия во имя своих амбиций снова принялась за военное строительство и снова предъявила претензии на европейское господство. На этот раз, однако, Британии не удалось подготовиться к войне против Германии, вместо этого она занялись умиротворением Гитлера и сконцентрировались на защите колониальных территорий. Британия, и Европа вместе с ней, понесли суровое наказание, позволив своей главной стратегии так резко уклониться в сторону.

 

ПРОШЛОЕ

«Мальтийская эскадра, – настаивал Уинстон Черчилль 22 июня 1912 года, – наверняка не будет действовать в Средиземноморье, пока решительные и победные сражения не произойдут в Северном море. Тогда, и не ранее, она может вернуться в Средиземноморье»1. Таким утверждением Черчилль закончил свое воззвание к Королевскому военно-морскому флоту, прозвучавшее по всей разветвленной сети заморских радиостанций. Лондон смягчил удар от смены направления своей стратегии, договорившись с Парижем о том, что французский флот патрулирует Средиземноморье, «в обмен» на защиту Королевским военно-морским флотом Атлантического побережья Франции. Несмотря ни на что, последствия ухода из Средиземноморья были потенциально губительными. Британия разорвала жизненно важную связь между островами метрополии и Восточной империей. К лету 1912 года у Черчилля, однако, уже не было выбора. Очевидная угроза со стороны Германии, имевшая целью и заявлявшая свое право на «место под солнцем», лишила Британию возможности сконцентрироваться на ведении дел в заморских владениях.

Черчилль, который занял пост морского министра Великобритании только в предыдущем году, начал вести дела с таким неистовством именно потому, что он знал, с каким активным противником он столкнулся. В конце концов, доказывая, что Королевский военно-морской флот следует вывести из отдаленных баз и сконцентрировать во внутренних водах, Черчилль нанес удар в самое сердце стратегии, которая вознесла Британию на гребень волны мировой силы. Эта стратегия сформировалась в процессе развития богатевшей морской державы, избегавшей вмешательства в дела европейского континента, и была любовно названа «блистательной изоляцией», которой Британия достигла, находясь в положении первенства.

Ко времени Черчилля Британия приобрела безупречную репутацию морской нации. Еще до 1511 года советники короля Генриха VIII рекомендовали ему создать морские силы для защиты благополучия и безопасности Англии. «Позволь нам, ради Бога, оставить наши попытки воевать против суши, – просили члены Королевского совета, – Естественное положение островов не согласуется с завоеваниями подобного рода. Англия – единственная морская держава. И когда мы вознамеримся расширить свои границы, то сделаем это таким путем, каким можем, и к коему, кажется, само провидение предназначило нас, то есть морем»(2).

Во второй половине XVI века необходимую стране военно-морскую стратегию оттачивала королева Елизавета I. Она соглашалась с тем, что призвание Англии – море, но настаивала на том, что страна должна присматривать и за континентом, чтобы быть уверенной, что никакая сила не начинает преобладать на европейском континенте. Европейский Левиафан, полагала Елизавета, начнет в конечном счете угрожать Англии. Даже если страна развивается как морская держава, ей придется действовать и на континенте, так как необходимо сохранять стабильное равновесие сил на суше. Вследствие этой простои и изящной стратегии Великобритания к XIX веку окончательно стала хозяйкой морей и грозой континентальных соседей, которые присматривались к опциям друг друга, а также приобрела беспрецедентное мировое влияние.

Ободренные успехом политики изоляции, большинство британцев стали ревностными сторонниками идеи Британии как империи и военно-морской державы. Поэтому не удивительно, что Военно-морское министерство встретило такой решительный отпор, когда начало в 1904—1905 годах отзывать Королевский военный флот во внутренние воды за счет ослабления сил на дальних базах. Министерство иностранных дел и Министерство колониальных дел особенно рьяно возражали против возвращения флота. Министерство иностранных дел жаловалось Военно-морскому министерству, что «военно-морской флот будет не способен дать внешней политике страны такую поддержку в будущем, какую Министерство иностранных дел имело право ожидать и какой пользовалось в прошлом. Интересы британской мировой политики в настоящем и ближайшем будущем приносятся в жертву»(3). Индия, Сингапур, Австралия, Египет и другие британские колонии на Ближнем Востоке могут в конечном счете остаться беззащитными. Британия может нанести неисчислимый ущерб своей экономике и престижу в случае, если империя окажется разоруженной.

Но Военно-морское министерство стояло на своем. В первое десятилетие XX века, произошла тихая революция в европейском равновесии сил. Как мудро предвидела королева Елизавета, Англии пришлось присматривать за балансом сил на континенте, даже когда она создала великую морскую империю.

Германия существовала как единая страна только с 1871 года. Тем не менее уже на исходе века она приняла военно-морскую программу, имевшую целью создание боеспособного флота, который будет соперничать с британским, и таким образом не оставила Лондону никакого другого выбора, кроме как согласиться с растущим влиянием Берлина. Властный и решительный кайзер Вильгельм II, самозванный «морской волк» и жаждавший знаний юнга военно-морского флота, решил, что Германия должна встать в один ряд с крупнейшими мировыми державами и обрести политический статус, пропорциональный ее растущей экономической мощи. Кайзер привлек на свою сторону адмирала Альфреда фон Тирпица, прославившегося своими жестокими расправами как с теми, кто препятствовал осуществлению его личных и профессиональных планов и возражал против выделения рейхстагом средств возрождение флота. Подкупив мелкопоместное дворянство зерновыми тарифами и разжигая националистические страсти, чтобы обезоружить политических противников, кайзер и Тирпиц легко достигли своих целей. Первый закон о военно-морском флоте от 1898 года рассматривал вопрос о 19 военных кораблях; второй закон от 1900 года увеличил силу флота до 38 кораблей.

Британия не сразу среагировала на вызов Германии. К концу века британские государственные умы все еще были озабочены защитой империи. Бурская война, разразившаяся в Южной Африке в 1899 году, истощила гораздо больше ресурсов, чем ожидалось. Были и другие мощные силы, которые представляли первостепенную угрозу британским владениям, но не самим островам метрополии. Как сказал один высокопоставленный чиновник в 1899 году, «существуют две силы и только две, которых я боюсь, – это Соединенные Штаты и Россия»(4). Растущая американская мощь угрожала канадскому и британскому морскому превосходству в Западной Атлантике. А Россия угрожала Индии – «бриллианту в королевской короне». В правящем кабинете существовала твердая убежденность в том, что «главная цель, для которой существует армия, – не защита побережий, а защита отдаленных частей империи, в особенности Индии»(5).

К 1906—1907 годам, однако, британская карта мира была в середине процесса драматических изменений. Официальные лица пришли к согласию относительно того, что угроза, которую представляет собой Германия, имеет высший приоритет; и все другие обязательства могут быть приняты империей только после того, как будет найдено адекватное решение этой первейшей проблемы. Меморандум министра иностранных дел сэра Эйра Кроу обеспечил консолидацию общества вокруг этого стиля мышления. Из меморандума следовало, что намерения Германии все еще неясны, однако, даже если Германия и не встанет на агрессивный путь, ее выдвижение на позиции первенства будет несомненно «представлять страшную угрозу для остального мира, так как было осуществлено намеренное завоевание этой позиции по злому умыслу»(6).

В ответ на угрозу, исходившую от Германии, Британия, Франция и Россия создали неформальную коалицию, так называемое «Тройственное соглашение» (Антанта). Лондон также развернул свою авиацию для возможного вмешательства на континенте и начал готовить экспедиционные силы для переброски через Ла-Манш, чтобы присоединиться к партнерам для предотвращения германского наступления. Комитет обороны империи подтвердил, что главная миссия британской армии отныне сфокусирована в Европе, а не в Индии. Первый лорд Адмиралтейства Джон Фишер инициировал болезненный процесс вывода военно-морского флота Великобритании из океанских баз. К счастью, успех Лондона в организации затянувшегося сближения с Соединенными Штатами облегчал сокращение британского военного присутствия в западной Атлантике. Черчилль начал там, где закончил Фишер, заключив соглашение с Парижем и завершив отзыв военного флота в родные воды. Критикам, которые призывали к защите империи, Черчилль ответил так: «Если мы одержим большую победу на решающем направлении, то сможем сразу же закрепить успех и на других направлениях. Было бы очень глупо потерять Англию, – добавил Черчилль, – защищая Египет»(7).

Когда Черчилль в 1912 году приказал Мальтийской эскадре вернуться в Северное море, он поставил последнюю точку в «капитальном ремонте» главной британской стратегии. Эта смена приоритетов и интересов выглядит еще более впечатляющей в свете того, как много Британия вложила – экономически и психологически – в империю и длившуюся веками «блистательную изоляцию», которая вознесла страну на вершину мира. Но все приготовления не уберегли Британию от огромных жертв в великом конфликте, который разразился в августе 1914 года. Следует отметить, что отказ Британии от имперских амбиций и новая главная стратегия, направленная на предотвращение захвата Европы Германией, внесли существенный вклад в окончательную победу альянса.

9 июня 1920 года сэр Генри Уилсон, глава британского Генерального штаба, выразил кабинету министров серьезную озабоченность по поводу растущего несоответствия между военными возможностями Великобритании и ее стратегическими обязательствами. «Я бы осмелился настаивать на том, чтобы особое внимание правительства Его Величества осторожно замечал Вильсон, – уделялось бы данному вопросу, с той точки зрения, чтобы наша политика была приведена в некоторое соответствие с имеющимися в нашем распоряжении военными силами. В настоящий момент она далека от подобного соответствия. Я не могу слишком сильно давить на правительство, указывая на чрезвычайную опасность того, что армия Его Величества рассеяна по миру и не имеет резервов для предотвращения опасной ситуации или отражения приближающейся угрозы»(8).

Обеспокоенность Вильсона вызывал принцип жесткого давления на внешнюю политику со стороны отстававшей в развитии экономики. В течение почти всего межвоенного периода экономические расчеты преобладали над другими в формировании главной британской стратегии. Несмотря на очевидную победу Антанты в Первой мировой войне, затянувшийся конфликт истощил военные и финансовые ресурсы Британии и вызвал ослабление ее экономики. Чтобы поставить страну на ноги и снизить общественное недовольство, возникшее вследствие военных лишений, было необходимо свести расходы на оборону к минимуму. Разброд на Уолл-стрит и Великая депрессия начала 1930-х годов только усилили озабоченность экономической уязвимостью. Поскольку Британия столкнулась с такими суровыми условиями, министр финансов Англии по понятным причинам сыграл решающую роль в формировании главной стратегии в межвоенный период. Результаты были самоочевидны. В период с 1920 по 1922 год расходы на оборону упали с 896 миллионов до 111 миллионов фунтов стерлингов. Уменьшение размера армии было оправдано принятием постоянно обновлявшегося «десятилетнего плана», который гласил, что стране не придется участвовать в большой войне по крайней мере в ближайшие 10 лет. Британия заключила договоры в Вашингтоне в 1921—1922 гг. и в Лондоне в 1930 году для предотвращения военно-морских столкновений с другими державами, чтобы избежать необходимости больших расходов на новые корабли. Армия была сокращена до минимума, ее задача заключалась в том, чтобы с помощью колониальных рекрутов защищать имперские владения. Развитие международной торговли, сохранение стабильности фунта стерлинга и восстановление эффективного функционирования экономики были приоритетами британской стратегии.

Проблема заключалась в том, что развитие Германии вскоре поставило все эти приоритеты под вопрос. После того как Гитлер стал канцлером в 1933 году, Германия перевооружилась и продолжала нарушать версальские ограничения, принятые для сохранения стабильного баланса сил на континенте. Гитлер начал реорганизацию вермахта, превысив предел в 1 000 000 солдат, установленный по Версальскому договору. К 1935 году он собрал армию более чем в 5 000 000 человек. Вскоре Гитлер перешел к практическим действиям. В 1936 году он в одностороннем порядке милитаризировал Рейнскую область, вступив на путь территориальных захватов, что закончилось аншлюссом Австрии в 1938 году, вторжением в Чехословакию весной 1939 года, вторжением в Польшу, продвижением на север весной 1940 года и нападением на Францию в мае того же года. Всего неделю спустя бро нетанковый корпус генерала Гейнца Гудериана пересек реку Мёз у Седана, германские танки вышли к Ла-Маншу, тем самым отрезав Францию от армий союзников в Бельгии. Падение Третьей республики было неизбежно.

Возрастание агрессивности Германии в течение 1930-х годов должно было подтолкнуть к пересмотру британской главной стратегии, как во время первого десятилетия века. Но этого не случилось. Когда Япония и Германия начали выказывать признаки враждебных намерений в начале 1930-х годов, стремления приступить к перевооружению Британии были быстро отвергнуты казначейством: «Дело в том, что в настоящих обстоятельствах, финансово и экономически, мы находимся не в той позиции, чтобы вступать в большую войну… Казначейство подтверждает, что в настоящее время финансовые риски больше, чем любые другие, насколько мы можем судить». Премьер-министр Рамсей Макдональд согласился с этим: «Мы должны ясно понимать, что нельзя намного увеличивать расходы, поэтому данный вопрос не подлежит обсуждению»(9).

В 1932 году Комитет обороны империи отказался от «десятилетнего плана», признав, что большая война больше не является далекой перспективой. Но кабинет министров все еще отказывался выделить средства на перевооружение армии и флота. В 1935 году Британский средиземноморский флот имел запас противовоздушных боеприпасов только на одну неделю. В 1936 году Британия расходовала 4% валового внутреннего продукта на оборону в сравнении с 13% ВВП в Германии. Превосходство нацистской военной машины и сила германского национализма росли день ото дня.

Географическое многообразие дислокации армейских подразделений и флотских отрядов означало распыление финансирования. К чести казначейства надо сказать, что, даже возражая против полномасштабного перевооружения, оно советовало, чтобы Британия использовала ограниченные оборонные расходы на подготовку к войне с Германией. В 1934 году министр финансов Британии Невилл Чемберлен настаивал на том, что «в ближайшие пять лет наши усилия должны быть главным образом сосредоточены на мерах по разработке защиты для Британских островов»(10).

Голос Чемберлена, однако, затерялся в общем «шуме», и кабинет министров принял решение о концентрации оборонных усилий Британии почти исключительно на дальних оплотах империи. Морское министерство в особенности не поддержало уход флота с Дальнего Востока и отказалось оставлять военно-морскую базу в Сингапуре, аргументируя свои действия тем, что это «главное звено, которое связывает всю империю воедино»(11). Во второй половине 1930-х годов, даже когда гитлеровские войска оккупировали Австрию и Чехословакию, Королевский военно-морской флот строил крейсера и линкоры, чтобы послать их в Сингапур для нападения на японский флот, и не требовал кораблей меньшего водоизмещения, необходимых для противовоздушных операций и операций против подводных лодок на европейском театре. Рассел Гренфелл, влиятельный британский комментатор по военно-морским делам, отмечал в 1938 году, что стратеги Военно-морского министерства «кажется, впадают в печальную ошибку, готовясь к амбициозным далеким операциям вместо того, чтобы сначала предпринять шаги для обеспечения безопасности собственного дома»(12).

Британские приготовления к сдерживанию продвижения Германии на суше были еще более неуклюжими. Хотя в это трудно поверить, но до вторжения Германии в Чехословакию в 1939 году Британия Не приступала к созданию армии, способной действовать на континенте. В течение 1920-х годов Военное министерство утверждало, что военные силы, предназначенные для использования на континенте, «представлены отдельными частями нашей заморской военной машины и их размер не идет ни в какое сравнение со стратегической проблемой франко-германского конфликта»(13). Несмотря на постоянное ускорение германского перевооружения с 1933 года и далее, Британия мало что сделала. Анализируя состояние дел в британской армии, генерал Уильям Эдмунд Айронсайд дал следующий комментарий: «Статьи о нашем перевооружении… поистине самое ужасное чтение. Как мы смогли дойти до этого – вне понимания. Ни одна другая нация не сможет этого понять»(14). В 1937 году главнокомандующий подтверждал, что «регулярная армия создается в строгом соответствии с ее обязанностями пополнять гарнизоны и охранять заморские владения»(15). Даже после германской оккупации Австрии и вливании 100 000 солдат австрийской армии в вермахт кабинет министров утверждал, что британская армия не нужна на континенте, и рекомендовал военному министерству продолжать снабжение оборудованием и припасами колониальных миссий.

После падения Чехословакии в марте 1939 года кабинет, наконец-таки убедившийся в правоте Невилла Чемберлена, который стал премьер-министром, начал полномасштабные приготовления для переброски войск во Францию. Но было слишком поздно, силы Франции находились в столь отчаянном состоянии, что Британия могла мало что сделать, чтобы помешать гитлеровской армии захватить Западную Европу в течение нескольких месяцев 1940 года.

Озабоченная благополучием собственной экономики и преследуемая воспоминаниями о кровавых боях Первой мировой войны, Британия обманывала себя мыслями о том, что сможет избежать конфронтации с нацистской Германией. Британия пыталась погрузиться в дела империи и держать Гитлера на расстоянии, постоянно примиряясь с его растущими аппетитами и агрессивностью. Чемберлен был, возможно, прав, уступив нацистскому лидеру на встрече в Мюнхене в сентябре 1938 года, но лишь потому, что Британия была настолько слаба в военном отношении, что у нее не имелось шанса выстоять перед германскими силами. Главнокомандующий предостерегал кабинет, когда члены последнего рассматривали претензии Гитлера на Судетскую область, от осуществления способных обозлить Германию действий: «Это равносильно тому, как если бы охотник, не зарядив винтовки, пытался бы показать, какой он храбрый, дергая за хвост тигра, готового к прыжку»(16). Лидеры Британии в полной мере заслужили позор, которым наградила их история, но не потому, что капитулировали перед Гитлером, а потому, что придумали главную стратегию, которая не оставила им другого выбора, и строго ее придерживались. Как прокомментировал историк Мартин Гилберт, «Мюнхен был не самым лучшим моментом для примирения, а самым неподходящим»(17).

Британия уступила сравнительно легко. Благодаря нежеланию Гитлера вторгаться на Британские острова и окончательному решению Франклина Рузвельта об участии американских войск в войне в Европе, Британия пострадала только от германских бомб, а не от германской оккупации. Другим повезло меньше; вооруженные силы Германии легко преодолели старомодную защиту, придуманную французским высшим командованием. Вкупе с плохим Руководством во Франции и самообманом Британии нескорректированная главная стратегия сыграла решающую роль во Второй мировой войне, позволив войскам Гитлера захватить большую часть Европы, втянуть континент в войну и запустить нацистскую машину смерти, которой суждено было оставить неизгладимый след в истории.

 

НАСТОЯЩЕЕ

Эти исторические экскурсы преподают урок, который Америка тем не менее игнорирует – на свой страх и риск. Необходимо, чтобы именно Соединенные Штаты, являясь великой державой, озвучили современную большую стратегию во имя собственной защиты, а также ради сохранения международного порядка, над устройством которого Америка так много работала. Если решить эти проблемы правильно, тогда даже серьезную угрозу можно предотвратить. С другой стороны, неправильное решение или игнорирование этих проблем приведут к тому, что та же угроза может поставить великую нацию на колени. Перед Первой мировой войной Британия питала иллюзии относительно собственной неуязвимости, основанные на неоспоримом военно-морском, а также экономическом первенстве. Несмотря на это, Британия быстро отреагировала на возвышение Германии, откорректировав свою главную стратегию. Затем, уже в межвоенный период, Британия с трудом приходила в себя от человеческих и экономических потерь Первой мировой войны и в первую очередь устремилась к экономической стабильности, вследствие чего цеплялась за устаревшую стратегию развития. Разрыв с требованиями современности в течение 1930-х годов все более нарастал, что привело к ужасным последствиям.

Сегодня Америка, бесспорно, имеет большие возможности сформировать будущий политический мир, чем какая-либо другая сила в истории. Сейчас Соединенные Штаты пожинают плоды своего военного, экономического, технологического и культурного доминирования. Американская военная мощь имеет неоспоримое превосходство над всеми потенциальными противниками. Сила доллара и масштаб экономики придают Соединенным Штатам решающий вес в торговых и финансовых делах. Глобализация дает возможность американским транснациональным корпорациям проникнуть практически на любой рынок. Информационная революция, родившаяся и «выращенная» в Силиконовой долине и других центрах высоких технологий, способствует расцвету американских компаний, средств массовой информации и культуры. По всему земному шару правительства, так же как и простые граждане, считаются с решениями, которые исходят из Вашингтона.

Возможности Америки порождены также геополитическими изменениями, которые произошли после окончания «холодной войны». По завершении войн обычно открываются новые горизонты и перспективы, что сопровождается общественными дискуссиями и появлением новых социальных институтов. И не случайно, что европейский проект сформировался после наполеоновских войн, Лига Наций возникла к концу Первой мировой войны, а Организация Объединенных Наций была основана по окончании Второй мировой войны. Ни один из этих институтов не прекратил войну. Но все они родились из смелых и творческих стремлений установить новый порядок и предотвратить новый виток геополитического соперничества и кровопролития.

Но Америка упускает момент и не использует нынешние исключительные возможности, возникшие благодаря окончанию «холодной войны» и обеспечиваемые доминированием США на мировой арене. Соединенные Штаты имеют беспримерный потенциал для будущего, но у них нет главной стратегии, нет курса, чтобы вести корабль государства. Вместо того чтобы ясно высказать новый взгляд на международный порядок и работать с партнерами для претворения этого взгляда в жизнь, Америка пребывает в замешательстве. Соединенные Штаты – эта великая сила – барахтаются в волнах своей противоречивой и бессвязной политики.

В начале 1990-х годов, Пентагон объявил, что не потерпит никакого соперничества в отношении американского превосходства, обещая «предотвратить появление нового соперника»(18). «Холодная война» закончилась, но США должны остаться гарантом мирового порядка. Но это оказалось легче сказать, чем сделать. Администрация президента Джорджа Буша-старшего отступила, столкнувшись с перспективой военного вмешательства на Балканах, и предпочла оставить улаживание конфликта европейцам. В отсутствие американской помощи европейцы, однако, мало что смогли сделать, чтобы остановить Слободана Милошевича от попыток вивисекции Боснии. В ходе своей предвыборной кампании Билл Клинтон обещал приложить больше усилий, чтобы остановить кровопролитные этнические столкновения; став президентом, он фактически отказался от собственных слов. Колин Пауэлл, председатель Объединенного комитета начальников штабов, противился отправке американских военных на Балканы. Кровопролитие продолжалось весь 1993 и 1994 год. Президент Клинтон выражал озабоченность, но иных действий не предпринимал.

После того как Пауэлл покинул политическую сцену, Клинтон, впрочем, воспользовался случаем, и в результате Соединенные Штаты преуспели в восстановлении мира как в Боснии, так и в Косово. Но после военного вмешательства, руководствуясь более гуманистическими идеями, чем стратегическими соображениями, Клинтон внес путаницу в определение обстоятельств, при которых Америка может использовать силу. Он вплотную подошел к декларированию новой стратегической доктрины: «Есть главный принцип, которого, я надеюсь, будут придерживаться в будущем – и не только Соединенные Штаты, не только НАТО, но и лидеры других стран, – решать международные проблемы через Организацию Объединенных Наций. Именно таким образом может быть достигнут успех в предотвращении и прекращении этнических и религиозных конфликтов во всем мире. Если мировое сообщество проявит добрую волю, мы сможем остановить геноцид и этнические чистки»(19). Проблема, однако, заключается в том, что Балканы были исключением из правил: Соединенные Штаты осуществили интервенцию в Руанду (где в 1994 году погибли не менее 500 000 тутси), Восточный Тимор, Судан, Сьерра-Леоне и множество других горячих точек, где произошли этнические и религиозные конфликты 1990-х годов. Госсекретарь США Мадлен Олбрайт, без сомнения, следуя политике «двойных стандартов», попыталась переформулировать слова Клинтона следующим образом: «Одни надеются, а другие опасаются, что Косово станет прецедентом, оправдывающим американское военное вмешательство в дела любой страны мира. Я бы не стала делать столь поспешных выводов»(20).

Балканские войны привели к последующему усилению противоречий в американской политике. Конгресс негодовал по поводу зависимости общеевропейских усилий в деле сохранения мира в регионе от действий американской армии, и ясно дал понять, что ожидает от членов Европейского Союза компенсации дисбаланса в НАТО. После того как прекратилась вооруженная борьба и начался мирный процесс, с Капитолийского холма раздались призывы к тому, чтобы Соединенные Штаты препоручили миротворческую миссию европейцам и ушли с Балкан. Европейцы в ответ приложили усилия к созданию военных сил, способных действовать без помощи Соединенных Штатов.

Вашингтон отреагировал бурно и предостерег ЕС от избыточной самоуверенности, которая может подорвать Атлантический союз. Америка просила Европу взять на себя больше оборонных расходов, но начала возмущаться, едва Европейский Союз выполнил пожелание.

Американская политика по отношению к России при президенте Клинтоне определяла развитие американо-российских контактов как основной приоритет, но на практике также осуществлялась в рамках концепции «двойных стандартов». Клинтон постоянно утверждал, что одной из главных целей его администрации является содействие развитию демократии в России и интеграции бывшего врага Америки в западную цивилизацию. Но основным пунктом европейской политики Клинтона, было расширение НАТО в Центральной Европе, что в значительной мере приблизило самый мощный в истории военный союз к границам России. Москва оправданно высказывала обеспокоенность, а президент Борис Ельцин предупреждал, что Соединенные Штаты рискуют создать новую разделительную линию в Европе. Клинтон неоднократно уверял русских, что Америка не имеет в виду ничего плохого. Но Соединенные Штаты вряд ли сидели бы сложа руки, если бы Россия создала альянс с Мексикой и Канадой и начала строительство военных укреплений вдоль американской границы.

Непоследовательность также характерна для подхода Клинтона в отношении Китая. Когда-то Китай был стратегическим партнером Америки, в полной мере заслужив членство во Всемирной торговой организации и в ООН. Клинтон даже выступил на митинге в Пекине и по китайскому национальному телевидению, стремясь подчеркнуть, что Китай и США находятся «в одной упряжке». Далее, однако, китайское правительство начало нарушать права своих граждан и угрожать Тайваню. Вместо того чтобы шаг за шагом укреплять стратегическое партнерство с Пекином, администрация Клинтона постоянно склонялась в пользу конфронтационных мер, таких, как посылка военных кораблей США к Тайваню или размещение на острове ракетных пусковых установок «в оборонительных целях»; эта рискованная политика подталкивала Китай к расширению своего ограниченного арсенала ядерного оружия.

Декларируемые принципы были такими же неопределенными, как и политика. На словах администрация Клинтона поддерживала либеральный интернационализм, настаивая на его утверждении в мире через многосторонние организации и формирование международного порядка посредством достижения договоренностей, а не принуждения. Соединенные Штаты были в этом процессе ключевым элементом из-за своей способности (присущей истинному лидеру) создавать добровольные коалиции и организовывать совместные акции.

Но действия противоречили риторике. Соединенные Штаты постоянно уклонялись от выполнения многосторонних международных договоренностей. В Киото в 1997 году международное сообщество пришло к соглашению о новых мерах по защите окружающей среды. Вашингтон был одной из сторон, принимавших участие в переговорах, но затем затормозил внедрение Киотского протокола. Успех широкомасштабного движения за запрещение противопехотных мин принес в 1997 году Нобелевскую премию мира Джоди Уильяме и организации, которую она возглавляла, – Международному движению за запрещение противопехотных мин. Соединенные Штаты не подписали договор. Вашингтон предпочел играть по собственным правилам. Именно Клинтон на долгие годы лишил поддержки Международный трибунал и только в конце второго срока пребывания на посту изменил свое решение.

Многочисленные отступления от декларируемых принципов только усилились после того, как Джордж У. Буш одержал победу над Клинтоном. Помощники Буша заверяли встревожившихся союзников, что Америка – командный игрок и будет придерживаться «многостороннего подхода»(21). Но за шесть месяцев пребывания на посту президента Буш вышел из Киотского протокола, ясно обозначил свое намерение выйти из международного договора по ПРО, подтвердил оппозицию международному договору о запрещении испытаний ядерного оружия и конвенции об учреждении Международного трибунала (оба документа подписаны Клинтоном, но не ратифицированы Сенатом). США уклонились от обсуждения и отказались подтвердить конвенцию 1972 года о запрещении биологического оружия, а также проигнорировали резолюцию ООН по контролю над распространением стрелкового оружия. Друзья и враги одинаково выразили свое огорчение, пообещав предпринять шаги для обуздания капризной Америки.

Администрация Буша продемонстрировала приверженность изоляционистским устремлениям и принципу одностороннего принятия решений. Буш сразу пообещал сократить американские внешние обязательства и сконцентрировать больше внимания на западном полушарии. Он также уменьшил роль США в посреднических мирных усилиях на Ближнем Востоке и Северной Ирландии. Госсекретарь Штатов Колин Пауэлл продолжил дело, исключив из списка Государственного департамента более трети из 55 специальных агентов, которых администрация Клинтона назначила для работы в проблемных точках по всему миру. Заголовок в «Washington Post» подвел итог этим действиям: «Буш объявил об отказе Соединенных Штатов от роли мирового посредника»(22).

Непоследовательность и непостоянство американской политики стали почти ежедневными фактами. Следуя своим обещаниям сместить акцент на Латинскую Америку, первую зарубежную поездку Буш предпринял в Мексику для встречи с президентом Висенте Фоксом на его ранчо. Оба в ковбойских сапогах, лидеры США и Мексики выказывали уверенность в успехе нового партнерства и готовность Америки идти навстречу Мексике, считаться с ее мнением и пожеланиями. Но как раз перед встречей двух президентов американские самолеты нанесли бомбовый удар по Ираку. Мексиканцы были ошеломлены.

Бомбардировка попала в фокус внимания мирового сообщества, привлекла внимание прессы к американским односторонним действиям и поставила Фокса в неудобное положение. Вместо того чтобы обеспечить дальнейшее сближение США, визит Буша оставил чувство неудовлетворенности и воспрепятствовал дальнейшему развитию американских отношений с южным соседом.

Южная Корея была следующей жертвой стратегической непоследовательности администрации Буша. До мартовской встречи 2001 года Буша и президента Ким Дэ Джуна Пауэлл отмечал, что Соединенные Штаты намерены продолжать политику Клинтона и впредь поддерживать курс на сближение между Кореями в обмен на добровольное согласие Северной Кореи прекратить экспорт ракетных технологий и остановить производство и размещение ракет большого радиуса действия. Буш изменил политику, заявил удивленному Киму, что он не станет иметь дело с северными корейцами, потому что «нет уверенности в том, будут ли они придерживаться всех условий наших соглашений». После встречи Белый дом признал, что Соединенные Штаты заключили с Северной Кореей одно-единственное соглашение 1994 года, которое запрещало производить материалы, используемые для изготовления ядерного оружия, и с тех пор Пхеньян все условия выполнял. Когда спросили, что Буш имел в виду в своем заявлении в Овальном кабинете, помощник ответил: «Так у нас президент выражается»(23). Летом 2001 года администрация Буша снова изменила курс, провозгласив, что в конце концов готова вступить в дипломатический диалог с Северной Кореей.

То, что Америке не удалось предотвратить террористическую атаку в сентябре 2001 года, явилось свидетельством стратегической неудачи. Ни администрация Клинтона, ни администрация Буша не смогли найти адекватный ответ на постоянные предупреждения о том, что стране придется отражать «асимметричные» угрозы. Как предупреждала комиссия Харта—Рудмана в докладе 1999 года, «Америка остается чрезвычайно уязвимой для враждебных атак на своей территории, и наше военное превосходство не сможет надежно защитить нас». Доклад предсказывал, что в начале XXI века «американцы, вероятно, умрут на американской земле и, возможно, в большом количестве»(24). Несмотря на схожие предупреждения других исследовательских групп, американские лидеры не смогли сделать что-либо существенное для улучшения координации между десятками служб, ответственных за безопасность страны. Им не удалось предпринять адекватные шаги, чтобы разрушить террористическую сеть за границей. В результате столь неэффективной деятельности оборона страны была ослаблена, и Америку ошеломила террористическая атака, обезоруживающая по своей простоте. Новейшие, технически совершенные наблюдательные спутники и подслушивающие устройства не справились с угонщиками, вооруженными ножами и отмычками.

Нападение 11 сентября оказалось концептуальным тупиком для администрации Буша, которая продолжала упорно концентрировать усилия лишь на борьбе с терроризмом. Вдобавок и постоянство, и последовательность в действиях администрации были сравнительно кратковременными. Как только внимание администрации переключилось с Афганистана на Другие проблемные регионы, курс США снова стал непоследовательным. Рассмотрим для примера реакцию на военные операции Израиля на Западном берегу весной 2002 года. Сначала Буш выступил за право Израиля защищаться от терроризма. Затем он изменил позицию, потребовав, чтобы Израиль ушел с Западного берега «незамедлительно». Вскоре после этого он снова поддержал премьер-министра Израиля, назвав Ариэля Шарона «человеком мира».

Да, Америка прикладывала много усилий, пытаясь обеспечить международную стабильность и заверить своих граждан в безопасности и процветании. Клинтон ездил за границу больше, чем любой другой американский президент, совершив почти столько же зарубежных поездок, как Рональд Рейган и Джордж Буш-старший вместе взятые. Он неоднократно посылал американские войска сражаться – в Ирак, на Гаити и на Балканы, и в основном с положительными результатами. Джордж Буш-младший продолжил дело, собрав впечатляющую команду экспертов, которые незамедлительно приступили к круглосуточной работе над созданием американского мира. Но Соединенные Штаты вертят штурвал в разных направлениях, не проложив курса и не указав рулевому ни конечной цели, ни путей ее достижения. Без принятия руководящих принципов – то есть большой стратегии – любые усилия, порожденные самыми лучшими намерениями, пропадут напрасно.

Еще один факт, достойный внимания, кажется некоторым исследователям даже более тревожным, чем непоследовательность американской политики. Вашингтон более не является источником интеллектуальных инициатив и создателем новых общественных институтов, как это было в 1815, 1919 и 1945 годах. В течение 1990-х годов Америка просто наслаждалась своим положением. НАТО, конечно, сделало много для сохранения мира в Европе во время «холодной войны». Атлантический блок оказался достаточно жизнеспособным, чтобы пережить исчезновение Советского Союза – врага, в противовес которому был создан блок НАТО. Поэтому Америка решила альянс укрепить и прибавила к нему несколько новых членов. «Семерка» действовала достаточно благоразумно как форум, в котором самые сильные нации в мире могли координировать свою политику. После распада Советского Союза Соединенные Штаты дали России место за столом переговоров и назвали новый институт «восьмеркой». То есть Америка, сознавая свое могущество, преодолела тактику «холодной войны».

Коль скоро политики оставались безучастными к обязательствам Америки за рубежом, широкая общественность в значительной степени утратила интерес к подобной тематике. Освещение зарубежных новостей по телевидению, в газетах и в журналах свелось к отрывочным сведениям. В период с 1989 по 2000 год время, отводимое международным новостям главными телевизионными каналами, сократилось более чем на 65 %(25). В период 1985—1995 гг. место на освещение международных дел сократилось с 24% до 14% в «Time» и с 22% до 12% в «Newsweek(26).

Даже когда Билл Клинтон попытался привлечь внимание общественности к международной жизни, он мало преуспел в своих намерениях. Он намеревался организовать широкую общенациональную Дискуссию по вопросу расширения НАТО; предложение ввести новых членов в Альянс должно было набрать 2/3 голосов в Сенате. Высшие члены администрации, включая самого Клинтона, проехали через всю страну с целью обеспечить участие нации в этой идеологической кампании. Хавьер Солана, тогда Генеральный секретарь НАТО, пересек Атлантику, чтобы оказать личное содействие Клинтону. Однако лишь немногие американцы уделили этому внимание. Солана мрачно сидел в многочисленных отелях, не имея даже возможности участвовать в ток-шоу по радио. Сенаторы запланировали городские митинги по поводу расширения НАТО в своих родных штатах, но собрали аудиторию, состоявшую в основном из их помощников. Дискуссия в Сенате началась почти случайно – в конце марта 1998 года, когда лидер сенатского большинства Трент Лотт, устав от закулисных обсуждений, вдруг решил обратиться к вопросу о расширении НАТО. Итоги голосования, прошедшего в следующем месяце, принесли 80 голосов «за» и 19 «против». Эти результаты были достигнуты после множества дискуссий, которые едва касались сути дела. Несмотря на звучавшие в прессе фанфары, только 10% американцев смогли назвать хотя бы одну из трех стран (Польша, Венгрия, Чешская республика), получивших 12 марта 1999 года американские ядерные гарантии в обмен на свое вступление в НАТО (27).

В результате безразличие общественности, которая гораздо больше интересовалась процессом Элиана Гонсалеса, кубинского беженца, чья история всю неделю освещалась в новостях намного активнее, чем характер широких обязательств Америки в мировых делах, и безучастность избранных официальных лиц вылились в полную безответственность. Конгресс гораздо реже ставил в повестку дня вопросы внешней политики, чем обсуждение подковерных игр и интриг. Рассмотрим ситуацию с боями за Косово. За месяц войны США не понесли никаких потерь, но Конгресс, несмотря на это, выразил неодобрение правительству, проголосовав 249 голосами против 180 за отказ в выделении средств на отправку наземных войск в Югославию без одобрения Конгресса. Поэтому Белый дом не смог даже провести резолюцию, чтобы утвердить начало бомбежек. Это был самый лучший способ дать понять Слободану Милоше-вичу – в разгар войны, – что у него полностью развязаны руки. Следующая грубая ошибка Конгресса состояла в отказе ратифицировать многосторонний договор о запрещении испытаний ядерного оружия. Когда стало понятно, что договор не будет ратифицирован из-за отсутствия необходимого количества голосов, администрация Клинтона решила убрать его рассмотрение из повестки дня и таким образом избежать полного отказа от договора, который уже был ратифицирован 52 странами мира (а вскоре после этого – и многими другими). Сенат 51 голосами против 48 отказался от договора. Республиканцы посоветовали Клинтону «употребить власть» для поддержания веры в могущество Америки за рубежом. Американские партнеры были поражены. Как высказались два британских комментатора в «Financial Times», отказ от договора стал «ясным свидетельством радикального изменения в американской политике и переоценки роли страны в мире. Во времена борьбы против коммунизма у Соединенных Штатов не было возможности дразнить весь мир»(28). Это очень печально, когда лица, имеющие в правительстве совещательный голос, начинают указывать самой сильной стране в мире, как проводить внешнюю политику, являющуюся следствием подобных интриг.

Часто можно услышать, что террористические атаки в сентябре 2001 года могут служить противоядием от подобных тревожных тенденций. Так оно и было, по крайней мере, некоторое время. Но вместо того чтобы действовать самостоятельно, администрация Буша свернула с верного пути, стала искать поддержку не только у партнеров по НАТО, но также и у России, Китая и умеренных арабских шейхов. Вопреки выполнению американских обязательств, Буш объявил войну терроризму и отправил сражаться наземные войска, воздушный и военно-морской флот. Конгресс и весь американский народ были полностью солидарны с президентом, Сенат, палата представителей и широкая общественность выступали за решение Буша использовать военную силу для атаки на сеть «Аль-Кайеды» и ее приверженцев(29).

В далекой перспективе, однако, борьба против террора вряд ли будет служить достаточным основанием для соблюдения многосторонних обязательств или способствовать укреплению идеи американского международного присутствия. Несмотря на уверения в поддержке со стороны других государств, когда начались бомбежки Афганистана, только британцы поддержали Америку. Другие страны предложили моральную и информационную поддержку, но американцы ожидали вооруженной помощи. Все случилось в полном соответствии с желаниями Соединенных Штатов и их многочисленных союзников.

Америка была не склонна отказываться от автономного права на свои действия, чтобы не идти на возможные компромиссы с широкой коалицией. Остальные государства были рады отдать инициативу Америке, поэтому отстранились от операции. Некоторые страны в зоне конфликта, Саудовская Аравия в том числе, были встревожены, получив предложения позволить американским вооруженным силам действовать с их территории, поскольку справедливо опасались, что могут подвергнуться осуждению в исламском мире за поддержку атак, направленных против мусульманского соседа.

Американские партнеры по НАТО также проявляли осторожность из опасений, что они тоже могут столкнуться с возмездием со стороны радикально настроенного мусульманского мира. В конце концов, хотя террористы и представляли коллективную угрозу, они позаботились и о том, чтобы оставить в полном одиночестве своего истинного противника. Вот почему внешняя солидарность не имела глубоких корней. Вот почему терроризм вряд ли сделает Америку сторонницей совместных международных действий.

С другой стороны, не остается сомнений, что терроризм будет искоренен быстрее, чем бездумные, изоляционистские настроения в американском обществе. Да, Соединенные Штаты решительно ответили на атаки на Нью-Йорк и Вашингтон. Но призыв к объединению во всемирной битве против террора, сопровождался и альтернативной логикой, которая, вероятно, будет понята со временем. Основной доктриной отцов-основателей Америки была позиция, что Америке следует отстраниться от дел других стран, коль скоро они не будут затрагивать американских интересов. Соединенные Штаты – сильный противник и вряд ли позволят нападать на себя безнаказанно. Но в том случае, если ноша лидерства станет слишком тяжела, и американцы начнут думать, что внешние обязательства противоречат их собственной безопасности, они зададут законный вопрос, стоят ли выгоды мирового первенства такой цены.

Укорененность доктрины отцов-основателей в американском обществе объясняет, в частности, почему, как выразился один ученый, «израильтяне обеспокоены тем, не сочтут ли теперь американцы, что дальнейшая поддержка Израиля может дорого им обойтись»(30). Эта логика также объясняет, почему Франсуа Эйсбур, один из ведущих французских аналитиков, дал в «Le Monde» на следующий день после нападения террористов следующий комментарий: «Пугает то, что те же соображения, которые привели к самоизоляции Америки от мирового сообщества после Первой мировой войны, могут снова определять поведение Соединенных Штатов в стремлении наказать варваров, совершивших нападение 11 сентября. В этом отношении Перл-Харбор 2001 года может стать началом эры, открытой Перл-Харбором 1941 года»(31).

События сентября 2001 года могут в конечном счете привести к тому, что Америка будет уделять гораздо больше внимания безопасности собственного дома и прилагать гораздо меньше усилий к решению проблем, далеких от ее границ. Администрация Буша прекрасно продемонстрировала энтузиазм в деле ведения войны против терроризма. Но еще до событий сентября 2001 года первоначальным намерением Буша и его администрации было уменьшение, а не углубление американской сопричастности к делам других стран. Именно сочетание этих исходных намерений с концентрацией внимания на защите своей страны, подкрепленное политическими призывами создать заслоны от внешних опасностей, в большей мере характеризует долговременные тенденции, чем действия, вызванные «шоком и гневом». Крайне сомнительно, что угроза террора будет иметь длительные последствия и внушит больше ответственности Конгрессу, а также больше заинтересует общественность. Двухпартийная разобщенность исчезла сразу после 11 сентября, и общественность Соединенных Штатов твердо выступила за военное вмешательство в дела Афганистана и других стран-спонсоров международного терроризма. Но все это были временные явления, возникшие под давлением момента; несколько месяцев спустя партийная разобщенность снова вернулась на Капитолийский холм, а в умах общественности снова появился разброд. Как сообщал один из репортеров 2 декабря: «Сейчас Конгресс почти полностью отказался от кратковременного объединения двух партий ради высших целей»(32).

Сравнительно быстрое возвращение к привычному распорядку произошло потому, что Соединенные Штаты продолжали рассчитывать на долгий путь борьбы, а не на войну. После Перл-Харбора американские лидеры получили опасных и непредсказуемых врагов в лице империалистической Японии и нацистской Германии, против которых мобилизовали нацию и были готовы многим пожертвовать. Угроза со стороны Советского Союза также держала страну в состоянии готовности на протяжении долгих десятилетий «холодной войны», поддерживая либеральный интернационализм и международные обязательства Америки. Терроризм представляет собой гораздо более неуловимого врага. Вместо того чтобы встретить видимого соперника вооруженными колоннами и авианосцами, Америка столкнулась с врагом, использующим партизанскую тактику, тот вид вооруженной борьбы, который был продемонстрирован во Вьетнаме и отнюдь не укреплял ни дух американских вооруженных сил, ни дух американских граждан. Соединенные Штаты решительно уничтожали талибов в Афганистане, но многие члены «Аль-Кайеды» бежали, растворившись в деревенской глубинке или на родной земле Пакистана. В такого рода войне терпение и такт являются более полезным оружием, чем военная сила.

При условии того, что усилия по борьбе с терроризмом – разведка, контрразведка, тайные операции – по большей части скрыты от глаз общественности, этот новый вызов вряд ли вызовет всплеск патриотизма, который объединит нацию под государственным флагом. Вместо того чтобы побуждать американцев вступать в армию или переориентировать производство на военные нужды, терроризм прежде всего вынуждает гражданина запираться дома за крепкими дверьми со множеством замков. После атак на Нью-Йорк и Вашингтон и паники по поводу сибирской язвы в почтовых отправлениях президент Буш просил американцев не о том, чтобы они приносили жертвы на алтарь отечества, а о том, чтобы они вернулись к нормальной жизни, с походами по магазинам и путешествиями на самолетах. В то время как американские солдаты сражались и умирали в Афганистане, телекомпания Эй-Би-Си пыталась переманить Дэвида Леттермана с его шоу, чтобы заменить ночную программу «Nightline» – одну из немногих аналитических программ, уделяющих пристальное внимание ситуации в мире. Сегодня, как и до сентября 2001 года, привлекать внимание американской публики к международным делам становится все затруднительнее.

Почему Америка, имея такие возможности, столь неуклюже отреагировала на исторические перспективы, открывшиеся после окончания «холодной войны»? Почему, когда возможности столь очевидны, а ставки так высоки, сильная в других отношениях Америка не воспользовалась случаем?

Незаметное окончание «холодной войны» отчасти дает ответ на этот вопрос. Около 22 часов 30 минут 9 ноября 1989 года берлинцы начали разбирать стену которая десятилетиями разделяла их город. К великому удивлению русских, американцев и всех, кто находился между ними, как между молотом и наковальней, великий идеологический раскол XX века постепенно сошел на нет и почти без кровопролития. Между Варшавским договором и НАТО не было войны Москва добровольно позволила союзным государствам уйти со сцены, возглавив, хотя и с грустью, распад советского блока. Советский Союз, возможно, был первой империей в истории, распавшейся без кровавой борьбы. Советский коммунизм умер тихо, к счастью для всех.

Необычным было то, что Советский Союз распался на части во многих отношениях удачно, хотя имели место и побочные эффекты. Не было призывов к восстанию, ничего похожего на залитые кровью окопы Соммы или выжженные развалины Хиросимы. Люди просто осознали, что необходимо сделать нечто серьезное, чтобы прервать повторяющиеся циклы силового соперничества и войн. Бескровная победа Запада была признанием его ценностей и институтов. Поэтому Соединенные Штаты пережили этот момент, практически не изменив внешнеполитического курса. Внешняя политика Джорджа Буша-старшего получила прозвище «status quo plus». Билл Клинтон изо всех сил пытался отказаться от этого ярлыка, но опирался в сущности на ту же логику.

У Америки оставалось слишком много сил, чтобы это принесло ей пользу. Лидирующее положение, предоставленное Соединенным Штатам распадом Советского Союза, усилило самодовольство победителя. Советский Союз не только перестал бороться, он совершенно распался. Российская экономика сократилась более чем на 50% за период с 1990 по 1У98 годы. Украина переживала упадок. К 1995 году ее предприятия не могли даже заплатить рабочим заработную плату. Вдоль главной дороги, ведущей от Киева на юг, рабочие развалившихся предприятий выстраивались плечом к плечу в одну линию, продавая обувь и шины, которые они только что произвели. И это был для них единственный способ получить деньги. Прибавьте к этой картине хронический экономический спад в Японии и финансовый кризис, охвативший большую часть Восточной Азии, и вы поймете, что Соединенные Штаты остались на мировой вершине в гордом одиночестве. Сама невозможность соперничать с Америкой порождала стабильность; все подчинились создавшемуся положению, потому что у них. не было выбора. Америка в силу своего превосходства могла поддерживать порядок, не прилагая усилий.

Но подобный избыток власти увеличивает вероятность ошибок. Соединенные Штаты совершили несколько неосмотрительных шагов, не предусмотрев неблагоприятных последствий. Вашингтон расширил границы НАТО на восток, несмотря на громкие протесты со стороны России. У Москвы, однако, не было иного выбора, кроме как уступить и признать превосходство Америки. Если Россия хотела получить кредит или попасть на рынки стран Альянса, ей требовалось получить благословение Америки. Во время войны в Косово американские самолеты случайно нанесли бомбовый удар по китайскому посольству в Белграде. Тем не менее после нескольких месяцев напряженной работы отношения с Китаем были вновь налажены. Пекин сознавал, что вступление во Всемирную торговую организацию и осуществление многих других целей, зависят от американского одобрения. Даже когда происходили преднамеренные или случайные столкновения с друими крупными нациями, они не сбивали Соединенные Штаты с курса.

Очевидно, что Америка, подвергшись террористическим атакам на свою территорию, пострадала от собственного благодушия. И администрация Буша пала достойный ответ, разрушив террористическую сеть за границей и предприняв шаги для укрепления безопасности страны. Однако новое «увлечение» Америки преследованием террористов и враждебно настроенных наций делает еще более вероятным то, что другие, прямо не связанные с этой ситуацией направления главной стратегии, останутся без должного внимания.

Коснемся вопросов национальной ракетной обороны. 10 сентября 2001 года сенатор Джозеф Биден, председатель Комитета по международной политике Сената США, произнес длинную речь, в которой объяснил, почему Америке следует больше беспокоиться об угрозе со стороны террористов, обладающих «примитивными» технологиями, чем о наличии ядерных ракет у недружелюбно настроенных государств. Он также объяснил, почему выход из договора по ПРО и развертывание национальной системы противоракетной обороны может привести к новому витку гонки вооружений. Биден пришлось также объяснить, хотя бы вкратце, почему демократы отказались одобрить выделение 8,3 миллиардов долларов для финансирования программы противоракетной обороны, которые просила администрация Буша. Хотя атака 11 сентября полностью подтвердила прогноз Бидена – террористы оказались способными причинить серьезный ущерб с пугающей легкостью, – политические дискуссии по вопросам противоракетной обороны в одночасье прекратились.

21 сентября демократы объявили, что решили снять свои возражения и разрешить финансирование программы ПРО в полном объеме. Дальнейшие дискуссии утратили смысл прежде всего из-за озабоченности конгрессменов обороной страны от террористов. В декабре администрация Буша официально подтвердила, что Соединенные Штаты выходят из договора по разоружению.

Дело не в том, что у американцев не возникало потребности осмыслить стратегические вопросы, – они просто не могли этого сделать. Поколение «холодной войны» продолжало обсуждать геополитические проблемы, по крайней мере на страницах научных журналов. Но этого явно было недостаточно для появления поколения научных стратегов. Профессиональная структура американского научного общества не ориентирована на формирование широкого кругозора и рассмотрение именно такого рода общих вопросов, необходимых, чтобы стимулировать новый виток размышлений о большой стратегии. С другой стороны, студенты факультетов международных отношений в университетах стремятся заниматься проблемами в высшей степени абстрактными и по большей части, представляющими небольшую ценность для политики. В основном преобладает математическое моделирование, отрыв от реального мира усугубляется. Политологи не могут читать ведущие научно-политические журналы, даже если бы и хотели (а они и не хотят), потому что те перегружены научным жаргоном и математическими уравнениями.

С другой стороны, во многих «мозговых центрах» наблюдается противоположная крайность. Чтобы участвовать в оживленных политических дискуссиях, идущих по круглосуточным каналам новостей, (Си-Эн-Эн, «Fox News», Си-Эн-Би-Си, Эм-Эс-Эн-Би-Си, Си-Си-Пи-Эй-Эн и т. д.), политические аналитики должны сочинять ударные фразы наподобие рекламных слоганов и краткие обзоры международных новостей. При этом желание достучаться до масс в такой работе преобладает над здравым смыслом. «Мозговые центры» поэтому выдают продукт, срок жизни которого не превышает нескольких недель, в то время как университеты готовят ученых, мало подходящих для политики. Результат – бесплодные интеллектуальные игры, не интересующееся внешней политикой общество и пренебрежение к серьезным дискуссиям, необходимым для формирования большой стратегии,

Свершившаяся компьютерная революция только усугубила ситуацию, отвлекая самые лучшие и яркие умы – на Интернет, в фирмы с венчурным капиталом и в агентства по бизнес-консультированию. Самые лучшие учебные политические заведения страны – Гарвард, Принстон, Джорджтаун, университет Джонса Хопкинса – не придают особого значения «выращиванию» из своих выпускников дипломатов и общественных деятелей. Они стремятся выпускать технократов, способных соперничать на рынке труда со своими коллегами из других бизнес-школ. Эти специалисты по завершении образования умеют отлично пользоваться Microsoft Excel и PowerPoint. Они овладели искусством написания проектов. Но у них почти полностью отсутствуют знания по основам истории и междисциплинарные знания, необходимые для того, чтобы стать новыми американскими стратегами.

Беглый взгляд на тех, кто призывал к оружию во времена правления президента Клинтона, свидетельствует о том, что проблема назрела. Кстати, ведущим стратегом в администрации Клинтона (в той мере, в которой администрация Клинтона имела стратегию) был министр финансов Роберт Рабин. Он оставил свою работу в качестве главы компании «Goldman Sachs», одного из ведущих мировых инвестиционных банков, и взялся за штурвал Америки и всей мировой экономики. Рабин начал с того, что возглавил вновь созданный Национальный экономический совет и быстро возглавил внутреннее окружение Клинтона. Затем, в январе 1995 года, он сменил Ллойда Бентсена в министерстве финансов. Летом 1999 года, перед уходом из администрации и возвращением на Уолл-стрит, Рабин передал бразды правления своему заместителю, экономисту, выпускнику Гарварда Лоуренсу Саммерсу. Экономические вопросы не могли оказаться в лучших руках. Рабин войдет в историю как одна из самых заметных и талантливых личностей, украшавших министерство финансов, со времен Александра Гамильтона, ведущего члена кабинета Джорджа Вашингтона.

В составе команды советников Клинтона по международным отношениям и обороне тоже были очевидные таланты, но они пользовались ограниченным влиянием вследствие приоритета, отданного мировой экономике. Среди этих людей было несколько человек, разбиравшихся в вопросах большой стратегии. Самой влиятельной фигурой за все восемь лет пребывания Клинтона у власти был Самюэль Бергер, заместитель советника по национальной безопасности во время первого срока пребывания у власти президента Клинтона и советник по национальной безопасности во время второго срока. Начав свою карьеру как один из самых лучших патентных поверенных столицы, он обнаружил замечательный здравый смысл и утонченное политическое чутье. Но Бергер не имел ни соответствующего образования, ни склонностей созданию новых концептуальных основ американской стратегии.

У команды Буша совсем иная проблема. Многие ее члены имеют ценный опыт в решении геополитических проблем и в вопросах большой стратегии. Но у них с самого начала обнаружились принципиальные расхождения во взглядах. Министр обороны США Дональд Рамсфельд дал ясно понять, что он целиком одобряет национальную программу по противоракетной обороне и думает, что усилия Европейского Союза создать собственные вооруженные силы могут ослабить НАТО. Колин Пауэлл выступал за медленное и постепенное внедрение системы ПРО и верил, что укрепление Европейского Союза обернется укреплением НАТО. Вице-президент США Ричард Чейни и Кондолиза Райе, советник Буша по национальной безопасности, объявили, что администрация намеревается отозвать американские войска с Балкан. Пауэлл же настаивал на том, что американские солдаты в ближайшее время не покинут Косово. Заместитель министра обороны Пол Волфовиц хотел свергнуть иракского лидера Саддама Хусейна, вооружив оппозицию, а Пауэлл предлагал ослабить экономические санкции для того, чтобы «облегчить бремя иракского народа»(33). После террористических атак в сентябре 2001 года Волфовиц выражал уверенность, что за вторжением американцев в Афганистан последует вторжение в Ирак. Остальные члены администрации заняли более сдержанную позицию.

Что касается отношения советников президента Буша к концептуальному плану, оно не соответствовало требованиям времени. Администрация Буша первоначально состояла из бывших «ястребов», привычных к противостоянию с соперниками из прошлого, а вот соперники из настоящего или из будущего оказались им не по плечу. Бескомпромиссная позиция по вопросу ракетной обороны, конфронтация с Китаем, пренебрежение неотложными проблемами – например, защита окружающей среды, управление процессом глобализации – и вызывающее одностороннее неприятие многочисленных международных соглашений будили воспоминания о грозных днях «холодной войны» привели к отчуждению от Америки как европейских, так и азиатских союзников. Международная солидарность, продемонстрированная в борьбе с терроризмом, отодвинула на второй план расхождения между подходом к международной политике администрации Буша и ее зарубежных партнеров, но эти расхождения непременно проявятся вновь.

 

БУДУЩЕЕ

Необходимой отправной точкой для обновления стратегического курса Америки является прояснение вопроса о том, что такое большая стратегия. Взгляд в будущее с позиции большой стратегии влечет за собой необходимость воспользоваться картой мира. Все, что отражено на этой карте, относится не только к географическим особенностям – океанам, горам, рекам или даже национальным границам. Скорее всего, большая стратегия – это обозначение геополитических разделительных линий, показывающих, где и каким образом основные мировые силы столкнутся друг с другом, что в итоге может привести к глобальной войне. Противоборство не только определяет, где проходят эти разделительные линии, но также намечает способы их преодоления, или, по крайней мере способы ослабления их разрушительного потенциала.

Поэтому разработка большой стратегии сродни разработке архитектурного проекта. Когда архитектор рисует план здания, он опирается на правила инженерного искусства, подходит к проекту с точки зрения не только функционального соответствия, но и соразмерности конструкции. Определенные балки должны выдержать определенный вес. Различные материалы имеют различную совместимость. Объект в местах соединения должен выдерживать напор ветра, усадку или сотрясение земли, на которой построено здание, и другие возможные нагрузки на постройку. Формирование большой стратегии требует схожих, но значительно более комплексных усилий. В отличие от инженерного строительства, здесь не существует жестких и точных правил по расчету нагрузок, прочности и устойчивости. Изменения в средствах связи, вооружениях, транспортных технологиях постоянно меняют правила игры. Появление железных дорог, например, оказало революционное воздействие на геополитику. Веками страна, у которой были выходы к морю, имела неоспоримое превосходство над другими. Но железные дороги дали возможность перемещать армии и припасы по суше, причем быстрее и дешевле. Стратегическая важность наземных сил в сравнении с морскими продолжала изменяться с изобретением подводных лодок, аэропланов, ядерного оружия, спутников и волоконной оптики, о тектонические силы, которые формируют геополитику, напротив – нечто постоянное.

Та большая стратегия, которая подходит для мирного времени, может не годиться для периода напряженности. Дом наверняка устоит при легком бризе и на незыблемой почве, если он построен, чтобы выдержать шторм и землетрясение силой 6 баллов по шкале Рихтера. Но большая стратегия, разработанная для сохранения экономической стабильности в период роста, может принести больше вреда, чем пользы, в периоды спада. Современная мировая экономика создавалась под присмотром Америки и все еще управляется из Вашингтона, однако она может отлично послужить в роли трансмиссии для распространения рецессии в глобальной международной системе.

На что должна быть похожа новая американская карта мира? Где пролегают современные линии геополитического разделения? После окончания «холодной войны» большая стратегия редко обсуждалась в американском правительстве, но мыслящие люди в других странах уделяли ей большее внимание. Время от времени даже отмечались сравнительно оживленные дискуссии между небольшими группами аналитиков, заинтересовавшихся вопросами большой стратегии.

Прав ли Фрэнсис Фукуяма, в своей книге «Конец истории и последний человек», относительно того, что либеральная демократия захватила мир штурмом и превращает разрыв между демократическими и недемократическими государствами в последнюю разграничительную линию в мире? Прав ли Самюэль Хантингтон, в книге «Столкновение цивилизаций», утверждающий, что ныне геополитику определяют культурные различия и что в мире назревает конфликт между иудео-христианской, исламской и конфуцианской цивилизациями? Или прав Томас Фридман, в своей книге ««Лексус» и оливковое дерево» рассуждающий о том, что глобализация изменила правила игры, проведя новые разграничительные линии между теми странами, которые сели на поезд глобализации, и теми, которые отказываются в него садиться?

Эти и некоторые другие аналитики высказывают различные мнения относительно американской карты мира XXI века. Каждая из точек зрения обладает достоинствами, но все они имеют и недостатки. И недостатки эти обусловлены одинаковыми причинами.

Мнения аналитиков представляют карты эфемерного мира, которые остаются верными только пока в мире существует американское превосходство. Согласно этим картам, определяющим элементом мировой системы является распределение силы, а не демократии, культуры, глобализации или чего-либо еще. Сейчас мы живем в однополярном мире – мире с единственным полюсом силы. И это американский однополярный мир. Основная, очевидная геополитическая особенность нынешнего момента – американское превосходство.

Сегодняшняя стабильность мирового порядка есть прямое следствие его однополярной структуры. Когда одно государство обладает большими экономическими и военными ресурсами, чем все другие, система однополярна. Когда существуют два сопоставимых государства, мир биполярен. Когда существуют три или более главных игрока на международной арене, система мультиполярна. В биполярном мире «холодной войны» или мультиполярном мире 1930-х годов, соперничество между великими державами было постоянным. В мире с одним-единственным полюсом не существует соперничества между великими государствами просто потому, что в нем имеется лишь одна великая держава. Ни одно другое большое государство не может даже подумать о том, чтобы сравниться с Америкой. Столь заметная асимметрия означает, что экстремисты на Ближнем Востоке или где-нибудь еще будут направлять свой гнев против Соединенных Штатов; превосходство притягивает обиды. Но даже единичный успех нападок на единственную сверхдержаву мира не изменит однополярной природы мировой системы.

Поэтому не следует удивляться, что аналитики испытывают такие затруднения, рассуждая о сегодняшних геополитических разграничительных линиях. Таковых попросту не существует. Если геополитические разграничительные линии проходят между полюсами силы, то сегодня в наличии один-единственный полюс; отсюда следует, что разграничительной линии не существует. Америка – единственный боец на ринге. Она победила из-за неявки противника.

Проблема в том, что однополярный мир Америки и обусловленная этим мировая стабильность недолговечны. Европа имеет единый рынок, единую валюту и все чаще говорит из Брюсселя от имени всех членов ЕС. Совокупное благосостояние пятнадцати членов Европейского Союза уже приближается к благосостоянию Соединенных Штатов; принятие в ЕС новых членов, а также сравнимые с американскими темпы роста, возможно, нарушат мировое равновесие в пользу Европы. Европейский Союз предпринимает шаги для создания вооруженных сил, способных действовать без американского участия. Это приведет к тому, что Европа станет автономной, и ее желание следовать американской политике поумерится. Не только Европа, но и Россия, Япония и Китай со временем смогут создать противовес американскому могуществу.

Опасность для американского превосходства возникнет не только из-за появления новых центров силы, но также и по той причине, что сама Америка начинает уставать от бремени мировой гегемонии. Соединенным Штатам не следует продолжать такую внешнюю политику, в которой слышны отголоски «холодной войны». Мир изменился, в нем не осталось стран-соперниц, зато возникла террористическая угроза, с которой сподручнее бороться, замораживая банковские счета, а не сбрасывая бомбы. Как и на ранних этапах американской истории, отсутствие главной угрозы, уменьшит стремление США блюсти свои стратегические обязательства за границей. Американцы и избранные ими лидеры оправданно теряют интерес к роли мирового жандарма. В то же самое время Соединенные Штаты отказываются от многосторонних институтов в пользу односторонних, что влечет за собой риск появления альтернативных силовых центров и вызывает такие изменения, возникновение которых приведет к новой эре геополитического соперничества. Появление других мировых сил, ослабление Америки, присущая американской политике тенденция единолично решать проблемы мирового устройства – все Это в совокупности приведет к исчезновению однополярного американского мира. Когда однополярность уступит мультиполярности, стабильность, которая естественным образом происходит из существования неоспоримой гегемонии, сменится всемирным соперничеством за положение и влияние. При этом основные разграничительные линии будут проходить там, где проходили веками, – между главными силовыми центрами мира. Хаос, который порождается соперничеством, очень скоро сменит собой порядок, предложенный эпохой американского величия.

Вне зависимости от того, готовы американцы к этому или нет, им придется столкнуться с новыми опасностями и с неопределенностью, которой будет сопровождаться закат эпохи американского превосходства. Американская экономика глубоко связана с международным рынком. Бум прошлого десятилетия стимулировался большей открытостью мировой экономики, каковая открытость одновременно способствовала существенному увеличению международного торгового оборота и вынуждала Соединенные Штаты повышать конкурентоспособность своих товаров. На долю международной торговли сейчас приходится более 1/4 объема мирового валового продукта. В случае возвращения к экономическому национализму и протекционизму американцы могут серьезно пострадать.

Не менее актуальна задача, определяющая основу качества жизни. На протяжении более чем сорока лет американцы адаптировались к «холодной войне» и угрозе ядерной войны. Около 100 000 американских граждан отдали свои жизни в сражениях против коммунизма в Корее и Вьетнаме. А ведь противостояние с коммунизмом наступило после долгой и изнурительной, потребовавшей невероятных усилий борьбы с фашизмом в Германии, Японии и Италии; Вторая мировая война в целом унесла более 50 миллионов жизней.

Среди политиков и ученых нынче популярны высказывания о том, что концепция глобальной войны устарела, поскольку в мире установился продолжительный, даже перманентный мир. Но далеко не в первый раз ожидания долгого мира оказываются напрасными. Если история и вправду повторяется, то конец периода американского превосходства приведет к более непредсказуемому и непонятному миру. Сейчас, пока американское лидерство все еще обеспечивает сравнительно стабильное состояние мировой системы, самое подходящее время для начала разработки большой стратегии выживания в мультиполярном мире.

Кроме того, настало время и для наполнения новым содержанием лозунга американского международного присутствия (американского интернационализма). Идея всеохватности, всемирности американского интернационализма, существующая сейчас, пригодна для нынешней внешней политики, но не годится для политики будущего. Внешняя политика демократической и республиканской партий подвержена сильному влиянию со стороны представителей старшего поколения, которые сохраняют живую память о Второй мировой войне и «холодной войне» и свято верят в необходимость доминирования Америки на международной арене. Однако ситуация в мире радикально изменилась после падения Берлинской стены. Приверженность нового поколения американцев стабильной вовлеченности в международные дела еще подлежит выяснению.

Интернационализм 1990-х годов поддерживался длительным экономическим подъемом. Спад же не только ослабит интерес страны к внешним обязательствам, но и заставит Америку критичнее относиться к необходимости воевать и расходовать финансовые средства во имя международного порядка. Подобный вариант развития событий становится еще более вероятным, если возрастет стоимость обязательств по поддержанию мира. До последнего времени Америка позволяла себе активно вмешиваться в зарубежные проблемы, поскольку не несла значительных потерь в военных конфликтах. К примеру, от войны в Косово американская общественность не ожидала сколько-нибудь серьезных боевых действий и потерь. Даже военная кампания против террористов и их духовных лидеров в Афганистане, потребовавшая участие наземных войск, привела лишь к сравнительно небольшим потерям со стороны Америки. «Аль-Кайеда» нацелила свои удары на американские небоскребы и посольства, но в прямом столкновении с американской военной машиной рассыпалась, как карточный домик. Пока общественность поддерживает «заморские» операции, которые заканчиваются быстро, но будущее потребует больших потерь со стороны американцев.

Американская война с терроризмом и курс администрации Джорджа У. Буша в общих чертах подтверждают тенденцию к ослаблению американского интернационализма. Заняв президентский пост, Буш сдержал свое обещание проводить более «тихую» внешнюю политику и более осторожно относиться к вовлечению страны в вооруженные конфликты. В первые месяцы пребывания у власти он сократил численность американских войск в Боснии и держал армию США в Косово «на строгом поводке», несмотря на распространение военных действий на Сербию и Македонию. Он также уменьшил объем посреднических дипломатических усилий Америки при разрешении региональных конфликтов. Вдобавок администрация отказалась от целого ряда многосторонних договоров и отдала предпочтение автономным, односторонним действиям.

После событий 11 сентября Буш изменил курс, сделав внешнюю политику высшим приоритетом. Он поклялся, что США не ограничатся только Афганистаном и будут пристально следить не только за Ираком, Ираном и Северной Кореей. По инициативе Буша, назначившего генерала Энтони Зинни своим специальным посланником, Америка вновь включилась в мирный процесс на Ближнем Востоке. Но, несмотря на все это, стремление к односторонним действиям и изоляционистские настроения Буша в период первых месяцев пребывания на президентском посту не следует рассматривать как влияние момента. Данные действия и настроения отражают не только предпочтения «внешнеполитической команды» президента, но и политические убеждения самого Буша. Президент апеллирует к избирателям американского Юга и горного Запада, которые всегда выказывали меньший энтузиазм по поводу либерального интернационализма, нежели городские жители обоих побережий. Эти регионы представляют собой реальную опору Буша, и он не может обмануть доверия своих преданных сторонников и отказаться от популистского «одностороннего интернационализма», который разделяется многими в тех краях. Президент сам родом из этих мест, он не проявлял интереса к внешней политике, пока не обосновался в Белом доме.

Как ни удивительно, и изоляционистские устремления, и склонность к односторонним действиям вызывают одинаковые возражения, хотя на первый взгляд они представляются противоположно направленными тенденциями. Изоляционисты призывают к уходу с мировой арены, а приверженцы односторонности восхваляют мировое главенство Америки. На самом деле это две стороны одной медали. Они имеют общее идеологическое начало, а именно издавна присущий американцам страх того, что международные обязательства могут поставить под сомнение свободу и суверенитет Америки. Такая позиция предписывает стране сделать все возможное, чтобы избегать международных обязательств, а если уж принимать их необходимо, то это следует делать так, чтобы сохранить возможность автономных действий. Обе тенденции также основаны на представлении об американской исключительности, которое побуждает нацию к «отгораживанию» от международной системы и к перекройке этой системы в соответствии с собственными воззрениями.

Хорошо это или плохо, но политическая культура и демократия в американском стиле оказывают решающее влияние на внешнюю политику. Дипломатическая сфера перестала быть элитарным клубом для избранных, курсирующих между Туманным Альбионом, Уолл-стрит и мировыми столицами. Что происходит «внутри Beltway», имеет сегодня значение даже большее, чем когда-либо раньше, потому что от этого зависят действия американских политиков и положение дел в Атланте, Далласе, Сиэтле, Силиконовой долине и Лос-Анджелесе, хотя каждый из этих регионов имеет собственные, непересекающиеся интересы и собственный взгляд на интернационализм. Региональное разделение вряд ли породит такие же страсти, как в первые десятилетия существования Америки. Но политические, экономические и культурные различия, существующие между регионами, снова начинают играть важную роль в формировании внешней политики страны.

Демографический фактор также влияет на внешнюю политику, усложняя и политику внутреннюю. Наследственная преданность американского электората своей первой родине – Европе, сокращается вследствие постоянного притока иммигрантов из Латинской Америки и Азии; ситуация усугубляется высокой рождаемостью в этих иммигрантских общинах. К середине нынешнего века выходцы из Европы будут составлять менее 50% населения Соединенных Штатов. Если из этого этнического котла и разнообразия региональных интересов и сможет выкристаллизоваться внятная внешняя политика, то только в случае, когда американские лидеры станут учиться и совершенствоваться в искусстве создания политических предпосылок для разработки новой большой стратегии.

Обязательства Америки в сфере международной экономики, несмотря на их весомость и масштаб, вряд ли смогут эффективно укрепить позиции страны в политической роли ревнителя международной стабильности. Соединенные Штаты создали широкую сеть заграничных военных баз и международных институтов для сдерживания коммунизма, а вовсе не для защиты рынков. И хотя эти институты иногда осуществляют и коммерцию, все же экономические интересы и стратегические обязательства существуют раздельно. Во времена колониализма Британия и Франция, конечно, вывозили богатства из своих заморских колоний, но также тратили много времени и сил на освоение Африки, несмотря на сомнительные перспективы экономической выгоды. И не стоит ждать прибыльных коммерческих связей с Индией, районом Персидского залива и Индокитаем, страны этих регионов вряд ли согласятся на размещение на своей территории американских баз, если к этому их не вынудят политические и экономические расчеты.

Как и всем великим державам, существовавшим ранее, Соединенным Штатам не нужно для соблюдения своих экономических интересов сохранять весь спектр стратегических обязательств перед миром. Американское присутствие все еще является важным экономическим фактором в некоторых регионах планеты. Присутствие американских войск в Восточной Азии помогает сохранить мир и тем самым создает благоприятные условия для развития бизнеса. Также американское военное присутствие играет важную роль в сохранении нефтяного канала из Персидского залива.

Но с повышением благосостояния государств ЕС, живущих в мире друг с другом, постоянное американское военное присутствие в Европе перестает быть необходимым для поддержания достаточного объема торговых и денежных потоков через Атлантику. Эти потоки – результат взаимовыгодного сотрудничества, а никак не американского стратегического присутствия в Европе. Более того, Соединенные Штаты могут позволить себе отдельные неудачи на заморских рынках. Хотя экспорт ни в коей мере не является несущественным, в 2000 году он составил всего около 11% американского валового внутреннего продукта. И приблизительно 30% экспорта пришлось на Канаду и Мексику, что дает Северной Америке некоторую коммерческую свободу для маневра даже в век глобализации(34). Но если политические и стратегические расчеты диктуют необходимость дистанциирования от многосторонних институтов и ослабления интернационализма, экономические интересы не должны этому препятствовать. Со временем Америка может обнаружить, что вернулась к стратегии, подобной той, что предшествовала периоду «холодной войны», когда США часто применяли силу для защиты торговых интересов и инвестиций, но при этом неохотно брали на себя постоянные обязательства или подчинялись международным институтам.

Вполне простительно и, возможно, оправданно стремление Америки избавиться от этой «обузы» и отступиться, по крайней мере, от некоторых обременительных международных обязательств последних, 60 лет. Мир, который потребовал принятия таких обязательств, изменился, и американская стратегия, соответственно, нуждается в пересмотре. Но в свете традиционно изоляционистских настроений и постоянного стремления к односторонним действиям, которые играли важную роль на протяжении всей американской истории, сегодняшним руководителям нужно найти новый баланс между внутренними и внешними интересами и новый, возможно, сокращенный, но пользующийся поддержкой общественности перечень американских обязательств в мире.

Подобные действия повлекут за собой реконструкцию ныне патронируемого Америкой либерального интернационализма, направленную не просто на отказ от прежних обязательств, но к возникновению многосторонних обязательств, которыми будут управлять международные институты. Основываясь на необходимости поделить права и обязанности в области управления мировой системой с другими странами, либеральный интернационализм предлагает нечто среднее между крайним изоляционизмом и крайними тенденциями односторонней активности, тем самым создавая новую Америку, одновременно противящуюся тренду самоизоляции и готовую к сотрудничеству с вновь возникающими силовыми центрами. Прежде чем поспешное решение об отстранении от международных дел войдет в силу, а потенциальная самодостаточность оттолкнет партнеров, Америке следует сформулировать новую концепцию интернационализма(35).

Не следует ожидать от американцев энтузиазма по отношению ко всем без исключения международным организациям, равно как и по отношению к идее взвалить на себя большее, чем страна способна выдержать, бремя по поддержанию мирового порядка. Слишком амбициозная внешняя политика, вызыва ющая внутреннюю реакцию, направленную против лишних жертв, может оказаться даже более опасной, чем постепенный переход к изоляционизму. Сенат отказался от участия Соединенных Штатов в работе Лиги Наций просто потому, что президент Вудро Вильсон «перегнул палку», настаивая на такой вовлеченности Америки в международные соглашения для которой не имелось достаточной внутренней политической поддержки. В то же время американцы не могут позволить себе изоляционистских устремлений; история двадцатого века ясно дает понять, что выход Соединенных Штатов из игры на мировой арене спровоцирует геополитический и экономический хаос. Поэтому задача состоит в том, чтобы разработать большую стратегию для сохранения баланса между внутренними и внешними обязательствами, сохранив при этом приверженность Америки интернационализму. Выстраивая в соответствии с этой задачей новую стратегическую концепцию, необходимо понимать, что она должна стать квинтэссенцией американских национальных приоритетов.

Мир грядущего будет состоять из конкурирующих между собой многочисленных силовых центров; весьма вероятно, что наступающая мультиполярность обнаружит собственные уникальные характеристики, имеющие лишь отдаленное сходство с историческим прошлым. Произошедшие в мире изменения позволяют надеяться, что наступающая эра будет менее кровавой, чем уходящая. У наций больше нет мотивов для того, чтобы вести хищнические завоевания. Ныне они накапливают богатства через развитие информационных технологий и расширение сферы финансовых услуг, а не через войны и территориальные захваты. Ядерное оружие также увеличило потенциальную стоимость войны и сделало последнюю менее вероятной. Вдобавок демократические государства менее агрессивны, чем их властолюбивые предки; демократии не предрасположены к войнам. Возможно, будущие полюсы силы, являясь по определению демократическими, покажут человечеству пример мирного сосуществования.

В этом смысле закат эпохи американского величия не предвещает возвращения к традиционному равновесию силовых систем наподобие того, которое сложилось в Европе накануне Первой мировой войны. Скорее, он ознаменует собой переход к новой, непредсказуемой исторической эре, которая наступит вслед за расстановкой сил и принятием новых правил игры. Фрэнсис Фукуяма был прав, когда утверждал, что распад Советского Союза и триумф либеральной демократии представляет собой конечную точку истории. Закат нынешней эры означает не только окончание периода американского превосходства, но и окончание определенной исторической эпохи – эпохи индустриального капитализма, либеральной демократии и национальных государств. Америка во многих отношениях находится на переднем крае этих определяющих характеристик современной эры. Она преуспела в успешном завершении или, по крайней мере, в развитии до наивысшей стадии каждого из этих великих исторических проектов.

Но Фукуяма ошибался, когда утверждал, что сама история близится к завершению. Заканчивается лишь конкретная историческая эра, а не сама история. Один исторический цикл сменяется другим, не более того. Вот почему закат эпохи американского величия означает начало новой эпохи. Вот почему книга о закате эпохи американского величия неизбежно должна содержать мысли о продолжении истории.

Пытаться предугадать тенденции грядущей исторической эры – опасное занятие, поскольку ключевые элементы будущего, вполне естественно, не поддаются четкому отождествлению и остаются весьма туманными. Однако контуры будущего уже проступают. Индустриальный капитализм понемногу уступает место электронному капитализму. Либеральная демократия еще сильна, но гражданское равнодушие и рост социального неравенства порождают большие проблемы. Национальное государство изнемогает под давлением – как снизу, вследствие демографических колебаний и региональной фрагментации мира, так и сверху, вследствие глобализации и транснациональной интеграции. Эти тренды и сформируют основные характеристики той эры, которой суждено начать новый цикл истории.