17 августа 1946 года конфликт П. Л. Капицы с Берией, с которым он отказался сотрудничать над созданием советской атомной бомбы, завершился изгнанием Петра Леонидовича из созданного им Института физических проблем. Постановление об освобождении Капицы с должности начальника Главкислорода и с должности директора Института физических проблем подписал Сталин. Сохранилось письмо, которое Анна Алексеевна написала Ольге Алексеевне Стецкой, заместителю Капицы, уже после того, как постановление Сталина пришло в ИФП.
А. А. Капица — О. А. Стецкой
«Николина Гора, [без даты]
Дорогая Оленька,
Когда вы отучитесь к нам звонить и сообщать, что у вас делается? Каждый такой звонок и разговор выбивает П. Л. из колеи и волнует его. Чем меньше будет таких волнений, тем скорее он придет в себя. Вам всем на это время надо как-то прожить своим умом, совсем не опираясь на Петра Л. Ведь чему-то вы все от него научились за 10 лет совместной работы, вот теперь как раз время это все приложить на практике. Помни, что от меня спросится здоровье П. Л., а от тебя и всех других сотрудников здоровье — института. Вот это и есть та линия, кот[орой] надо держаться.
Позвони или завтра, или в понедельник Елиз[авете] Петр[овне] и скажи, что мы просим их нам позвонить, П. Л. хочет поговорить с Георг[ием] Нест[оровичем].
Интересно, как ребята будут жить одни эти три недели; хорошо, что приехал Леня.
Целую крепко. Привет.
Твоя А К.
Суббота.
P. S. Передай Олегу [Писаржевскому] информационный список, пусть пошлет, куда надо. Ему же посылаю 3.000 руб. на оплату всех долгов».
Из воспоминании Анны Алексеевны (Запись и литературная обработка Е. Капицы.)
В те годы никто не мог чувствовать себя в безопасности, а у Петра Леонидовича давно были плохие отношения с Берией. А в послевоенный год ему приходилось постоянно иметь с ним дело, ведь Петр Леонидович был членом Особого комитета по атомной бомбе, а Берия его возглавлял. Петр Леонидович говорил, что с Берией работать у него не получается. Много лет спустя наш хороший знакомый генерал армии Андрей Васильевич Хрулев рассказал нам историю, очевидцем которой он был. Он происходил из потомственного семейства золотых дел мастеров, это были честнейшие люди. Во время войны Хрулев был начальником Главного управления тыла. Нам, конечно, очень повезло, что такой человек был начальником тыла. Так вот, по каким-то делам Хрулев находился у Сталина. Вдруг в кабинет входит Берия и начинает убеждать Сталина, что Капицу надо арестовать. На это Сталин, помолчав, сказал (эта фраза хорошо запечатлелась у меня в памяти): «Я его тебе сниму, но ты его не трогай». Продолжения разговора Хрулев не знал, ему стало неловко, и он вышел из кабинета.
А мы не знали самого разговора, зато хорошо знали его продолжение. В институт к Петру Леонидовичу зачастили государственные комиссии — проверять состояние дел с кислородом. Ему это было очень неприятно, противно еще и потому, что он видел подлое поведение некоторых людей вокруг себя. Многие с готовностью бросились изничтожать Капицу и обвинять его в самых невероятных вещах. Но надо сказать: кто никогда не шел ни на какие сделки, кто всегда был на стороне Петра Леонидовича, защищал его, так это Бардин. У него по этим вопросам всегда было отдельное мнение, он всегда был на высоте, а это тогда было совсем непросто. Петр Леонидович был очень благодарен за это Бардину, очень его уважал.
Петр Леонидович, конечно, понимал, к чему ведут все эти разбирательства, но он не ожидал, что его выгонят сразу отовсюду, и из института тоже. Это произошло в конце августа 1946 года Петр Леонидович был в отпуске, и мы жили на даче. Насколько я помню, у нас были какие-то гости, и тут приехала Ольга Алексеевна Стецкая. Она была заместителем Петра Леонидовича в институте и близким нам человеком. Ольга Алексеевна приехала и сказала, что Петр Леонидович больше не директор.
Петр Леонидович тяжело это переживал, долго болел, у него с сердцем были большие непорядки. Мы так и не вернулись в Москву и продолжали жить на даче, появляясь в городе очень редко, только в случае крайней необходимости. За все годы, что Петр Леонидович был в опале, мы ни разу в городе не ночевали. Мы были очень осторожны, и, по-видимому, наша осторожность была не напрасной, ведь Берия мог разделаться с Капицей самыми разнообразными способами. Мы замечали некоторые странности, которые с нами происходили: то вдруг у Петра Леонидовича начались неполадки с печенью, чего у него никогда не было, то неожиданно и абсолютно непонятно откуда появились вши. Петр Леонидович вполне допускал, что его захотят «извести», ведь у нас в доме была «казенная обслуга», явно приставленная к нему. Нас постоянно старались выманить с дачи, предлагали различные путевки в санаторий, различные поездки. Возможно, только большая наша осторожность, то, что мы старались как можно меньше ездить в Москву, никогда не гуляли в одиночку, — это и позволило нам избежать «несчастного случая».
В связи с этим хочется вспомнить печальную историю с Соломоном Михайловичем Михоэлсом. Мы познакомились с ним у Иофанов, сейчас трудно точно вспомнить, когда это произошло. Во всяком случае, это он, будучи председателем Антифашистского еврейского комитета, привлек Петра Леонидовича к выступлению на антифашистском еврейском митинге в 1941 году. Петр Леонидович очень хорошо относился к Соломону Михайловичу, их симпатия была взаимной, и им было интересно друг с другом. Иногда Михоэлс бывал у нас в доме. Когда мы попали в опальное положение, наша связь со многими людьми практически оборвалась, нас навещали очень и очень немногие.
В январе 1948 году зазвонил телефон, я подошла — говорил Соломон Михайлович. Меня удивил этот звонок, ведь мы давно не виделись. Михоэлс сказал, что ему хочется поговорить с Петром Леонидовичем. Они говорили какое-то время, а в конце Михоэлс сказал: «Я уезжаю сейчас в Минск, и мне хотелось как-то с вами попрощаться». Вскоре до нас дошли слухи о его трагической гибели. Мы с Петром Леонидовичем всё думали — почему он перед отъездом вдруг позвонил, позвонил попрощаться. Очевидно, он догадывался о том, что с ним могло случиться.
Прошло несколько месяцев нашей жизни на Николиной Горе. Как вдруг в один прекрасный день нам сказали, что обслуживание нашей дачи закончено, персонал уходит, а мебель вывозят. Мы отнеслись к этому сообщению спокойно — ну что же, в конце концов, мебель казенная, не такая, какую бы нам хотелось. Из нашего дома вывезли абсолютно всё. Я помню, у нас были книжные полки — просто доски. Я пришла в кабинет и сказала рабочим: «Эти полки ведь не мебель, а просто доски, оставьте их нам». На что они мне ответили: «Велели вывезти всё». Свалили книги на пол, а доски увезли. Они именно хотели, чтобы мы поняли, что всё вывозится.
После этого мы переехали в сторожку. Там было три комнаты с печью. Мы поставили туда какие-то топчаны, столы, стулья и очень хорошо жили вместе с нашей собакой Джеком — большой немецкой овчаркой, которая нас охраняла. Петр Леонидович немного пришел в себя и начал заниматься математикой. Он считал, что у него недостаточно математических знаний. Это было первое, что он начал делать. Потом понемножку Петр Леонидович начал заниматься и какими-то ручными трудами. Когда дача совсем освободилась, он решил ее как-то обставить, переехать снова туда жить, а в сторожке сделать лабораторию. Пришлось занять денег, и я с большой благодарностью вспоминаю всех тех, кто в трудные послевоенные годы одолжил нам, опальным, необходимые суммы — В. А. Фока, А. И. Алиханова, А. Н. Фрумкина, Н. Н. Семенову, О. А. Стецкую. У меня до сих пор хранится список, сколько и у кого мы заняли. Сейчас уже давно все долги погашены, все отдано, но благодарность остается.
В конце концов, дача была более или менее обставлена, и мы перебрались туда жить, а в сторожке Петр Леонидович понемножку начал создавать лабораторию, и постепенно там налаживалась жизнь. Исподволь, чтобы не было заметно, стали Петру Леонидовичу помогать, присылать то простейшее оборудование, которое ему было необходимо. Сначала Петр Леонидович работал один, иногда я приходила, иногда там бывал Сережа, позже стали изредка приезжать механики из института.
Так мы и жили в те годы — Петр Леонидович уходил заниматься в лабораторию, а я готовила обед, топила печи, вязала и вообще занималась хозяйством.
Слава Богу, что существовала Наталия Константиновна, вдова брата Петра Леонидовича. Она взяла на себя всю заботу о детях, которые жили и учились в Москве, с того самого момента, как мы поселились на даче. Если бы не она, то все было бы очень трудно и сложно. Она была близким нам человеком, и все в Москве лежало на ней. Наталия Константиновна постоянно курсировала между дачей и городом, привозила нам продукты, письма, записки. Я помню, как однажды зимой она неожиданно приехала к нам и сказала, что боится, что Петра Леонидовича могут выслать, и что она привезла ему на всякий случай шубу и валенки, мало ли что будет.
Особенно в первые годы люди сторонились нас. Это было слишком опасно — иметь с нами дело, и далеко не каждый мог на это решиться. Сотрудники из института иногда приезжали, но это было редко — один, два раза в год. А некоторые и вовсе никогда не приезжали.
Помню, приехал как-то совсем неожиданно Аркадий Исаакович Райкин. Мы с ним едва ли тогда вообще были знакомы, но он приехал, чтобы показать, что он уважает Петра Леонидовича. Петр Леонидович был ему потом всегда за это благодарен. Он считал, что Райкин перешел какую-то черту, когда советский гражданин уже не боится показать, что он может не слушаться, а Петра Леонидовича это всегда привлекало.
Когда Петра Леонидовича отстранили от дел, то он совершенно перестал ездить и на всякие академические мероприятия, перестал бывать на собраниях Академии наук. Ему было неприятно встречаться и иметь дело с людьми, с которыми он имел дело раньше. Тяжело было видеть ту резкую перемену отношения к нему, которая произошла в результате его опального положения. Было неприятно за поведение по отношению к нему других людей, неприятно за них. Это такое совершенно особое чувство, когда ты чувствуешь себя неудобно оттого, как другой себя ведет.
Первые годы в Москву он ездил только на лекции, так как преподавал на физико-техническом факультете МГУ, а на академических заседаниях не присутствовал, и с этим у него постоянно были связаны разные неприятности. Но самый большой скандал разразился в конце 1949 года, когда везде очень пышно отмечался 70-летний юбилей Сталина. Петр Леонидович сказал мне, что он никуда не поедет, так как не видит необходимости это делать. В конце концов, кто хочет, тот и едет, а он не будет в этом участвовать. И не поехал на торжественные собрания ни в Академию, ни в Университет.
Реакция на этот поступок последовала быстро — Петр Леонидович был отстранен и от преподавания. В этой ситуации ему очень помог С. И. Вавилов. Он все, что мог, делал для Петра Леонидовича, но никогда это не афишировал. Я думаю, многое из того, что для нас в тс годы делал Вавилов и что только сейчас стало известно, Петр Леонидович не знал.
Даже после того, как произошли все неприятности, связанные с юбилеем Сталина, Петр Леонидович продолжал писать письма властям, добиваясь для себя возможности работать. Он считал, что обижаться можно на жену и любовницу, но не на правительство — это совершенно бессмысленно. Петр Леонидович продолжал писать Маленкову, Микояну, Сталину, знакомил их с тем, как у него идет работа. И, как оказалось, его письма были им необходимы. Я помню, как в конце 1950 года к нам на дачу позвонил неожиданно один из помощников Маленкова и попросил Петра Леонидовича к определенному времени прийти на дачу ЦК КПСС в Горках X, куда ему должен был позвонить по «вертушке» Маленков. Разговор состоялся, и Маленков сказал, что Сталин просил его подробно написать о своей работе ему лично. Петр Леонидович заметил, что не уверен, доходят ли его письма до Сталина и читает ли он их. На это Маленков ответил, что Сталин читает не только те письма, которые Капица пишет ему, но и те, которые адресованы Маленкову. Петра Леонидовича это заинтересовало в высшей степени — его письма и читаются, и необходимы.
Умер Сталин. Я помню, мы были в ужасе от того, как это воспринимается народом. Одна наша родственница специально приехала из Ленинграда, чтобы поклониться Сталину. Мы никак не могли этого понять. Смерть Сталина была очень опасна для нас — в такой момент могло произойти все что угодно, мог совершенно спокойно быть «несчастный случай». Но, очевидно, у Берии были совсем другие заботы — заботы о том, чтобы перехватить власть. Иначе он непременно воспользовался бы таким моментом, чтобы свести свои давние счеты с Петром Леонидовичем. Последовавший через несколько месяцев арест Берии был словно подарок Петру Леонидовичу — о нем стало известно как раз в день его рождения. И только тогда исчезла постоянная угроза, под гнетом которой мы жили все эти годы.
С Петра Леонидовича была снята опала, и к нам снова стало приезжать много людей. Они больше не опасались нас.
Возвращение Петра Леонидовича в институт было очень для него тяжелым делом, очень. Ему было жаль, что институт многие годы был в чужих руках. По-моему, он никогда уже не смог смотреть на свой институт как раньше. Поэтому он и создал свою Физическую лабораторию, как бы институт в институте. Предложение вернуться в институт он воспринял как естественное, но без какой-то радости. Физическая лаборатория стала для него главным местом, и, пока она не начала работать, мы не переезжали с дачи. Когда Петр Леонидович стал работать в Москве, он закрыл свою лабораторию на Николиной Горе и больше туда не возвращался. Но он никогда ее и не ликвидировал. В его жизни столько раз случались какие-то неприятности, что он считал: нужно иметь запасное место, которое не находится в городе, свою собственную лабораторию в полном смысле этого слова.
Надо сказать, что у нас с Петром Леонидовичем были особенные отношения. Мы были мужем и женой, но связывала нас не только любовь. У нас были необыкновенно дружеские отношения, полное понимание того, что мы делаем, и абсолютное доверие друг к другу, совершенное. Он знал, что я его не подведу никогда. Я знала, что он мне всегда скажет всю правду о том, что происходит. И вот это, я думаю, было основное, что помогло нам победить все жизненные невзгоды — полное доверие друг к другу, полная поддержка и взаимопонимание. Оказывается, дружба в супружестве гораздо важнее любви. Дружба — это самое основное.
Из переписки с сыном Андреем
(Публикация П. Е. Рубинина.)
У Андрея Капицы не ладились дела в его московской школе, и родители, чтобы он не остался после 10 класса без аттестата зрелости, отправили его весной 1948 года в Ленинград. Среди ленинградских родственников Капиц были люди, хорошо знакомые с учительским миром города, с опытными и талантливыми преподавателями.
Анна Алексеевна и Петр Леонидович, изгнанный из Института физических проблем, жили постоянно на даче, на Николиной Горе. В марте 1948 года им пришлось из большого дома переехать в сторожку. О событиях, которые предшествовали этому, Петр Леонидович 21 апреля 1948 года написал президенту Академии наук С. И. Вавилову:
«Мне хотелось обратить Ваше внимание на то, как Дачное Хозяйство Совета Министров произвело вывоз мебели с дачи. Во время войны вся моя личная мебель пропала, и Дачное Хозяйство дало мебель из своих складов. Поэтому вывезти мебель они имели право. Но, предупредив меня только накануне вечером, они утром прислали человек 20 и решительно всё разом вывезли. Мои книги побросали на пол, вывезли дрова, срезали телефон, увезли все огнетушители и все противопожарные средства, и вообще все, что можно было вывезти. Одним словом, если Вы видели „Русский вопрос“, то тут делалось все гораздо грубее. Говорят, что ученых надо уважать, но ясно, что и с любым гражданином нехорошо так поступать».
Случилось это 2 марта 1948 года, незадолго до отъезда Андрея в Ленинград. На копии письма Капицы В. М. Молотову от 16 февраля 1948 г., в котором он просил сохранить за ним дачу на Николиной Горе, Петр Леонидович написал: «Примечание. Ответа на эти письма не последовало. Вся полностью мебель, дрова, телефон и прочее было вывезено в несколько часов 2-го марта 1948 г.». Обратим внимание на спокойный тон писем Анны Алексеевны, испытавшей, по-видимому, немалое потрясение в день «налета» на дачу работников Хозу Совмина СССР и переживавшей за своего младшего сына… Во всяком случае, экзамены сына волновали ее больше козней чиновников аппарата Совмина, действовавших, несомненно, по указке Берии, злейшего врага Капицы. Она была уверена, что Петр Леонидович с ними справится и дачу отстоит.
«15 марта 1948 г., Николина Гора
Дорогой Андрей,
Сегодня понедельник, и я думаю, что Ты мне напишешь письмо. Я рада, что Ты доехал хорошо. Все инструкции я напишу в этом письме, так что Ты не сможешь Женечке „морочить голову“.
Мы с папой чудно живем в маленьком домике, здесь очень уютно и для двоих не очень тесно. Папа в лаборатории устроил свой кабинет, т. е. на письменном столе разложил все свои бумаги и начал писать работу. В передней комнате очень хорошо, и Твоя полка прямо чудесна. Печки очень хорошо греют, а готовить я хожу в большой дом, там живет Варвара Ст[епановна], она не попала в дом отдыха. Этот дом находится на родине Калинина, и туда от станции надо ехать 40 верст по дороге. В последнюю оттепель там все дороги развезло, и они закрылись до мая. Ей, конечно, очень обидно, очень она хотела поехать. Теперь живет и отдыхает в большом доме с котятами, которые стали ужасно симпатичными.
Нам Академия прислала очень много дров — 21 куб. метр, и сегодня ночью поднялась метель и все дороги замело. Но теперь это все равно — дрова у нас, и Торопенко приходит их пилить и колоть. Твои дрова были ужасно нужны, я почти все их сожгла, прежде чем Академия прислала. Мы получили от Вавилова письмо, что дача передается из Хоз. Управ. Совета Министров в Академию Наук, так что я думаю, что теперь будет все хорошо. Никто ничего вывозить не будет, и мы постепенно опять все заведем. Академия предлагает набор финской мебели, они ее купили для академических дач. Я просила Тетю Наташу ее посмотреть, может быть, мы прямо так и возьмем, если она симпатичная.
У нас всю прошлую неделю был ужасный тарарам с хлебом, теперь как будто лучше, но все же в норму еще не вошли. У вас в Ленинграде то же самое было?
Ну, вот все новости Тебе написала, теперь надо писать инструкции.
1 — Чтобы Ты сам сознательно занимался. Осталось мало времени, и Ты должен сам себя подгонять.
2 — Попросить Нат. Мих. и Женечку найти старых опытных преподавателей для того, чтобы с Тобой заниматься или Тебя проверять — по физике, химии и математике, по истории, и географии, и английскому.
3 — По-английски надо читать каждый день и заниматься грамматикой, о которой Ты не имеешь представления.
4 — Ходить в театр или кино один раз в неделю — или в субботу, или в воскресенье. Можно еще раз пойти в концерт иногда, по усмотрению Женечки.
5 — Вечером никуда не бегать, а сидеть дома и читать.
6 — Вставать вместе с Женечкой. Андрей всегда хорошо вставал, и пусть опять приучается.
7 — Ходить в баню один раз в неделю, менять белье, мыться, бриться и пр. так, как это полагается. Но пусть Женечка на Тебя не полагается и проверяет.
8 — Находиться под контролем Женечки и Нат. Мих., попросить Тетю Валю, когда я пришлю деньги, купить Андрею новый костюм.
9 — Обязательно выходить гулять или бегать на уроки пешком, чтобы не отсохли ноги, а в Ленинграде это очень приятно, потому что там всюду красиво.
10 — Писать мне каждый понедельник отчет о том, что сделано за неделю.
11 — Ничего не запускать и все время себя контролировать.
12 — Карманных денег получает 30 руб. в неделю, и пусть справляется, но если будут прорывы, то сейчас же об этом говорить. Ни у кого не занимать.
Ну, кажется, всё. Если вспомню еще что-нибудь, то дополнительно напишу.
Я очень надеюсь, что Ты все продолжаешь умнеть, как Ты это делал все последнее время.
Нам, конечно, очень без Тебя скучно, но я знаю, что так лучше и Ты сможешь хорошо заниматься. Постарайся эти три месяца, а там станет все проще.
Напиши Прас[ковье] Андр[еевне], только не откладывай, а сейчас же это сделай. Она была к Тебе очень добра, и, может быть, Тебе еще придется с ней сдавать экзамены. Не забывай ее.
Фрумкины едут около 25-го в Ленинград, я пошлю Тебе посылку и письмо.
Поцелуй крепко Женечку и заботься о ней, ведь она совсем одна. Будь к ней внимателен и ласков.
Целую Тебя очень крепко.
Твоя Мама.
P. S. Андрюшка, помни, что Ты обещал очень много сейчас заниматься, чтобы приехать к нам на разлив. Пожалуйста, не подведи.
Мама».
«16 марта 1948 г., Ленинград
Дорогая Мама,
Я благополучно устроился. Живу у Евгении Николаевны. Весь день зубрю. Вчера (в понедельник) окончательно устроился в школе рабочей молодежи в 10 класс. Ребята очень хорошие. Учителя тоже. Особенно хорош химик. Строгая и умная женщина. Объясняет очень интересно. У Миши болят глаза. Он посещает институт и ходит в черных очках. Я уверяю его, что его арестуют, так что он на улице их снимает. <…> Наталья Михайловна здорова и собирается написать тебе подробный отчет, так что я не особенно распространяюсь про учение. Гулять времени совсем нет. Занимаюсь круглый день. Школа находится около пересечения Мойки с Невским проспектом (Мойка, 38). <…>
Когда у вас будет разлив? Я думаю, я смогу приехать на 3 дня. Но вы поговорите об этом с Нат. Михайловной. <…>
В Ленинграде стоит солнечная погода. Я собираюсь пойти на Исаакиевский собор. Кроме всего этого, ничего нет. Целую вас обоих крепко. Как Яшка и котята? Передайте привет Варваре Степановне, если она не уехала.
Целую крепко, твой сын
Андрей.
P. S. Пришлите, пожалуйста, учебник по Английскому и готовальню.
А.
P. S. Здесь рассказывают случай с молодым диссертантом, приводившим все время цитаты Однокамешкина. На вопрос: „Кто это?“ ответил: „Эйнштейн“. Здесь жмут страшно за низкопоклонство. Даже до того, что отрицают Галилея.
Андрей».
«22 марта 1948 г., Николина Гора
Дорогой Андрюшенька,
Получила Твое письмо, большое Тебе спасибо. Мы очень смеялись над ученым, которого зовут Однокамушкин (так в письме. — П. Р.), это очень хорошо. <…>
На днях в Ленинград поедут Фрумкины, я с ними посылаю 3. 000 руб., потом дошлю остальное. А Ты пойди и постарайся купить костюм, и если найдешь, то и обувь. Ведь Скороход — наша лучшая фабрика. Это, наверное, так же сложно, как и у нас, но ничего, как-нибудь устройся. Я посылаю Тебе Твою любимую рубашку (она, конечно, была у меня!), Твою фуражку или ту, кот[орую] я считаю за Твою.
Мы с папой очень рады, что Ты поступил в школу рабочей молодежи. Это народ, кот[орый] понимает, как трудно жить на свете без образования. Наверное, это хорошие товарищи. Уж Ты постарайся и позубри хорошенько напоследок.
У нас была это время просто суровая зима, — 20° — 15° каждый день. Только вчера и сегодня наконец потеплело, но идет снег. Наша дорога еще не была занесена, теперь это может случиться только на очень короткий срок.
Мы часто видим Ильиных, они очень Тебя любят, но только Ты ужасно много в пылу разговора выдумываешь, я не подаю вида и не опровергаю, но лучше Ты от этого отвыкай, это не очень хорошо. Конечно, и плохого особенно нет, но лучше стараться, даже если и кажется, что не так интересно, всегда говорить ближе к истине. Это так, рассуждение, между прочим, не очень холодным голосом.
Напиши мне подробно, как Ты учишься, когда ходишь в школу, где она находится, нужна ли Тебе еще лишняя помощь? Я думаю, что если химичка хорошая, то Ты будешь недурным химиком. А для геолога химия очень нужна.
Мы с папой живем тихо и мирно, ждем теплой погоды. Варвара Ст[епановна] уехала в Москву на неделю. Яшка привязывается у дровяного сарая, и он спит, свернувшись калачиком, а над ним образуется теплый круг в опилках. Коко все еще на чердаке. Он стал совсем серый, и ему очень хочется на волю. Как только будет правда тепло, так я его с женой спущу. Клетка Паулюса вмерзла так, что ее не оторвать, а то бы я его посадила в гараж. Котятки живут с нами в маленьком домике, они очень смешные, только начинают учиться пить молоко. Кэтти совсем не боится Джека, только иногда плюет на него и шипит, но это больше для порядка. Так что котятки стали физиками, они живут у папы в лаборатории, у печки. <…> а иногда у нас в комнате. Леня кряхтит над своим проектом. Сережа бегает в институт. Вдруг оказалось, что у него не сдан один зачет, он его сдал за 5 минут до того, как был подписан приказ о снятии его со стипендии! Они с замдеканом успели поймать секретаршу, когда она уже шла к директору подписывать приказ. Это был какой-то второстепенный зачет, о кот[ором] Сергей совсем забыл.
Тетя Наташа целую неделю ходила в Дом архит[ектора] на диспут об архитектуре. Там народ так разошелся, что кричали, свистели, топали ногами. Студенты, кот[орым] не было места — пускали только членов Союза, — разбили окна, вышибли двери, разогнали милицию и набились в зал, так что дышать нельзя было. Все говорили Бог знает что, но выговорились с удовольствием. От таких речей все давно отвыкли. Борис Мих[айлович Иофан] выступал тоже с успехом. Все ругали Комитет по делам архит[ектуры] и все начальство. Скоро у них будет Всесоюзный съезд и, наверное, постановление об архитектуре. Ты, наверное, видел постановление о новом университете, все очень этим довольны.
Папа Тебя крепко целует. Поцелуй Евг[ению] Ник[олаевну] очень крепко и помни, что я Тебе говорила: будь с ней внимателен и нежен.
Целую Тебя очень крепко, мой милый сынок.
Твоя Мама.
P. S. Всем теткам большой привет.
P. P. S. Напиши, есть ли у Тебе самописка. Если нет, то можешь себе купить.
Мама».
«25 марта 1948 г., Ленинград
Дорогая Мама!
Вот уже две недели, как я занимаюсь в Ш. Р. М. Ребята очень хорошие — дружные. Я хожу в школу в 6 часов и до 12. <…>
Характеристика учителей:
1) Литература — Ревекка Ефимовна. Строгая, толковая, умеет захватить ребят. Классный руководитель и директор школы.
2) Физика — Николай Николаевич. Смешной, старенький, хорошо знающий свой предмет учитель. Любит пощеголять цитатами знаменитых ученых. Сердится редко и только на дураков.
3) Химия. Строгая, очень хорошо знает химию и умеет заинтересовать всех. Имени не знаю, но, по-моему, она еврейка.
4) Математик. Дмитрий Иванович. Строгий, подтянутый, средних лет мужчина. Дает чрезвычайно точные формулировки всему и всем.
5) История. Смешная, похожая на Коробочку учительница. Делает вид, что очень строгая, на самом деле — нет.
6) Английский. Среднего класса учительница. Ничего особенного.
Вот какие у нас учителя, а ребята разные.
1) Боген Лева. Умный, чрезвычайно привлекательный малый. Во время блокады потерял связь с родителями, поступил на завод и вместе с ним эвакуировался на Урал. До 46 года работал там, его не отпускали, он самовольно уехал и поступил в Ленинграде в техникум. После долгих мытарств прописался в Ленинграде и нашел мать с сестрами. Отца убили на фронте.
2) Мелихов Алексей. Длинный, выше меня, детина. Шофер. Веселый, непринужденный, нрав волжанина. Пишет стихи — неплохие.
3) Гильченок Наум. Работает в конструкторском бюро. Хороший товарищ, учится хорошо. <…>
Девушки тоже веселые, с ними еще плохо знаком. Впечатления самые лучшие. Насчет ботинок не беспокойся, я их обязательно куплю. Очень хочу приехать на разлив. Пришлите телеграмму, как только появятся первые утки. Я очень по вас соскучился. <…>
Поцелуй крепко папу и Сережу.
Твой любящий сын
Андрей.
[Приписка на конверте]: P. S. Совсем забыл. Поздравляю, дорогая мама, с днем рождения. Крепко целую.
Андрей».
«30 марта 1948 г., Николина Гора
Дорогой Андрюшенька,
Спасибо Тебе большое за телеграмму. А где Твое письмо, написанное в прошлый понедельник? Или его телеграмма должна была заменить?
У нас все благополучно, но никак не кончаются морозы, все еще зима, а в городе совсем весна, все тает, воробьи чирикают, ручейки текут, грязища в переулках. Правда, несколько дней тому назад прилетели грачи и сейчас же подняли страшный крик у [дачи] Кржижановского, стали делать гнезда. Когда тронется река, прямо и сказать нельзя. Уже много раз канава, которую прорубают у моста, чтобы сваи не вырвало льдом, опять замерзала крепким и толстым льдом. Одним словом, у нас весна запаздывает.
Мы с папой спокойно живем, в субботу бываем в Москве, и с нами приезжает Сережа. Он спит с котятами в лаборатории. Котята стали большие, стали сами пить молоко и не так уж чихают от него, как раньше.
Напиши мне, подошли ли Тебе туфли? Я так обрадовалась, что их нашла, они дешевые (113 р.), все-таки будет тебе смена. Как дело с Твоим костюмом? Я с Фрумкиными послала Тебе бархатную кофту, Ты ее носи на занятия. Вообще экономь пиджак, пока не купите новый костюм. Это в Ленинграде, кажется, еще труднее, чем в Москве.
Или сегодня, или завтра привезут мебель на дачу. Мы с тетей Наташей кое-что купили. Сережа сделал полку папе в кабинет, так что все книги больше не лежат на полу.
Андрей, пожалуйста, будь экономным с деньгами. Я знаю, что это Тебе очень трудно, но это очень, очень нужно.
Поцелуй Женечку и помни, что я Тебе писала.
Папа целует, все шлют привет.
Целую очень крепко.
Твоя Мама».
«1 апреля 1948 г., Ленинград
Дорогая мама и папа,
Целую вас крепко. Спасибо вам большое — деньги и посылку я получил. Очень кстати оказались фуражка, ботинки и учебник по логике.
Учусь я хорошо, занимаюсь с учителями по химии и математике с физикой. Химия мне теперь просто нравится. Ну, а как у вас дела? Когда будет разлив, прошу, пришлите мне телеграмму, и я здесь так устроюсь, что потеряю только один день (учебный). И то неважный.
<…> Здесь всем очень нравится история об архитектурном диспуте.
Я здесь был на Маришкином дне рождения. <…> Было шестнадцать девушек и только трое вьюношей — я, Мишка и один такой Юра. Ну, я был заводилой, ставил шарады, играли в игры и веселились. Маришка была довольна, а это главное. <…>
Как у вас дела с лодкой (резиновой или даже деревянной)? Мне очень, очень хочется приехать на два, три дня. Как у вас с дровами, кто их пилит?
Я занят, учусь круглый день как белка в колесе. <…>
Напиши, видите ли вы Ливановых, Людмилу Ильиничну и кто к вам приезжает в гости.
Ну, целую вас крепко. Я очень по вас соскучился. Напишите, когда вода быстро станет подыматься, и я приеду, или даже пришлите телеграмму. Поцелуй крепко папу и Сережу с Леней. Тете Наташе передай большое спасибо и тоже поцелуй.
Ну, до свидания, дорогие мои родители, папа и мама.
Ваш сын Андрей.
P. S. Кофта очень удобная, я ее теперь все время ношу.
А.
P. S. Сегодня вечером, после уроков, пойду к Мишке на день рождения.
Андрей».
«8 апреля 1948 г., Ленинград
Дорогие мои родители,
Я сейчас ухожу в школу и решил написать вам письмо. Я сегодня был у физика, это прекрасный учитель. Он кончил университет и уже давно преподает физику. Теперь у меня есть учители по физике, химии, русскому, английскому, чем я очень доволен. В школе я учусь хорошо, уже получил по истории 4 и по химии 4. Учительница по химии у меня замечательная как дома, так и в школе. Я сам побаиваюсь, как бы я не полюбил бы химию. Она стала такой простой и легкой.
Сегодня к вам выезжает Нат[алья] Мих[айловна]. Я ей очень благодарен. Она столько сделала для меня, что я даже не знаю, чем ее отблагодарить.
Я очень прошу — пришли мне телеграмму, чтобы я приехал. У вас ледоход, наверно, давно прошел, а вы меня не хотите отрывать от занятий. Прошу вас, не думайте, я выберу время так, что пропущу только один день. Я очень вас хочу видеть и все сам рассказать.
Дорогая мама, я сделаю все, что могу, для того, чтобы сдать экзамены, только прошу разрешить на два дня приехать. <…>
Целую вас крепко, дорогие мои родители.
Ваш сын Андрей.
P. S. Напиши, как живут котята, Коко и Джек. Передай привет Варваре Степановне!
Андрей».
«26 апреля 1948, Николина Гора
Дорогой Андрюша,
Сегодня понедельник, и я, как видишь, Тебе пишу. Как Ты доехал, почему не известил хотя бы открыткой? Ты всегда это делай, потому что папа беспокоится. Как Твои дела, ведь на этой неделе Ты должен был сдать географию и дарвинизм? Напиши подробно о всех Твоих успехах и неуспехах, хочется знать все по порядку.
У нас после чудной весенней погоды опять были морозы и холодина страшный. Утки есть, но умеренные, не так, как в прошлом году. Вчера приезжал Ник. Ник. [Семенов], и они с Руссианом ходили с подсадной [уткой]. После долгих трудов убили одного селезня, которого и подарили нам. Так что мы все-таки попробуем дикой утки в этот сезон. У нас было так холодно, что бедный Коко совсем зачах, мы его сейчас взяли в дом, а то его больные ноги совсем отказались ходить. Он хорошо отошел на плите, но был очень скучный. Кокотка жила одна в дровяном сарае. Сегодня она вышла гулять, когда он ее услыхал, то запел от радости! Джек процветает, Кэтти и Касьян тоже.
Мы понемногу копаемся на огороде, сажаем цветы, скоро будем сажать картошку. Одним словом, заделались сельскими жителями. Папа кончил читать курс физики, теперь остались только экзамены.
Мост еще не навели, но уже начали строить, наверное, к 1 мая будет готов. Помни, что Ты уже прогулял свои праздники и что в эти свободные дни Тебе особенно надо заниматься. Постарайся не бегать по гостям, оставь это на далекое будущее.
Несмотря на холод, цветы уже распустились и в нашем лесочке, и у Масловки, знаешь, „Сон“.
Сережа усиленно учится, у него экзамены начинаются около 20-го. Леня сидит целыми днями в институте над проектом. Они все запоздали из-за их руководителя, и теперь там ужасный скандал, потому что весь выпуск не будет готов к сроку. Все в большом волнении и расстройстве. Их уже все ругали и пилили. Папа шлет привет.
Академический сторож спрашивает, как зовут того человека, который сажал картошку сзади нашего лесочка, знаешь, за нашим забором в сторону Успенского. Он говорит, что Ты знаешь — что это, кажется, зоотехник. Напиши, если знаешь. Он хочет там сам посадить на этот год. Не забудь!
Целую очень крепко.
Твоя Мама.
Женечку целую очень крепко.
Мама».
«3 мая 1948 г., Ленинград
Дорогая мама и папа!
Извините, что я вам давно не писал, я совсем заучился. У меня совсем нет времени даже написать письмо.
У меня обнаружился материал по математике, который я не знал, и сейчас я занимаюсь с прекрасным преподавателем по математике. Он замечательно объясняет.
В школе я удачно написал контрольную по физике: было пять тем, из которых я знал только 3, и одна из них попалась мне.
Майские праздники прошли очень хорошо. На Неву пришло три подводных лодки, а три миноносца стояли как раз против нас. И за мостом Л[ейтенанта] Шмидта стояла „Аврора“. Салют над Невой был особенно красив. В Москве такого не увидишь. <…>
Мишка усердно занимается. Он рассказал такую историю, которую они задумали проделать над их физиком и проделали. Они послали записку лектору: „Как к такой-то теории относится Фаргелет?“ (Читай „Фаргелет“ наоборот.) Лектор немного помедлил, а потом ответил: „По-моему, он склонялся к…“, но громкий взрыв хохота не дал ему докончить ничего. <…>
На днях я сдаю географию и дарвинизм. Сейчас усиленно готовлюсь…»
«11 мая 1948 г., Ленинград
Дорогая мама!
Я вчера сдал „дарвинизм“, это мой первый экзамен на аттестат зрелости, и по нему я получил 4. По остальным предметам так:
алгебру (зачет) — сдал,
геометрию (зачет) — сдаю в субботу,
тригонометрию (зачет) — сдаю в субботу,
физику (зачет) — сдал,
химию (зачет) — сдал наполовину,
историю (зачет) — сдал,
литературу (зачет) — сдал,
дарвинизм (экзамен) — сдал,
географию (экзамен) — сдаю в субботу,
английский (зачет) — сдаю в четверг.
Так что у меня осталось 4 предмета, которые я буду сдавать. Из которых самый страшный — это география.
Отношения с преподавателями у меня самые лучшие. Единственно кто, это физик возмущается, что я сын… и должен знать физику лучше, чем он сам, и т. д. Но он старичок добрый и ко мне хорошо относится.
Заниматься сейчас приходится по 25 часов в сутки (поэтому я встаю на час раньше). Я даже не успеваю писать письма и читать газеты».
«17 мая 1948 г., Ленинград
Дорогие мои родители!
Я сейчас, как и Леонид, невменяем, но все-таки письма писать могу.
Дарвинизм, как я уже писал, я сдал на 4, а географию — на 5. Вывезло только мое нахальство. Когда после опроса экзаменатор неуверенно сказал: „Ну что ж, я думаю, я вам поставлю… четверку“. Я сделал кислую физиономию, как только уловил неуверенность в его голосе, и грустно сказал: „Ну, ничего не поделаешь“. Тогда он быстро спросил: „А на что вы рассчитывали?“ — „Я думал, мне удастся ответить на 5“. Он подумал и сказал: „Если ответите на один вопрос, поставлю пять“. Я согласился. „Что такое страны народной демократии, история их образования и роль в сегодняшней политике“.
Это очень трудный вопрос, но я был на лекции о странах новой демократии и так ловко ему отбарабанил, что он остался доволен и поставил мне 5.
Педсовет допускает меня к экзаменам как ученика своей школы. Это очень много значит. Здесь будут играть роль процентики! А я являюсь 4 %. Это не фунт изюму!
Ну, вот и всё. Поцелуй крепко папу. Он, наверное, очень устает, и постарайся, чтоб он меньше волновался за меня.
В четверг литература письменная, страшновато, но иду смело, буду драться за 3, легко мне не поставить, трудно будет комиссии.
Ну, целую крепко папу и тебя, моя дорогая мама. Большое спасибо за слова, утешающие за будущий провал. Но я постараюсь сделать все, чтобы выдержать экзамены.
Ваш сын Андрей».
«30 мая 1948 г., Ленинград
Дорогая мама!
Ну, вот, я уже сдал 4 экзамена. Когда я сдавал литературу, я так разволновался, что от нервного напряжения случилось что-то с глазами. Я сходил к врачу, он посмотрел и дал мне темные очки, в которых я и сдавал устную литературу. На экзамене я блеснул своими знаниями, и представитель из университета был очень доволен моими нешкольными, нестандартными знаниями. Разумеется, я отвечал, как учила меня Наталья Михайловна. <…>
Теперь я приступаю к самому неприятному (для меня) в этом письме. Я взял у учителя по математике много уроков, но т. к. я занимаюсь не только с ним, а и с физиком и химиком, то денег на продолжение [занятий], Евгения Николаевна говорит, не осталось. Я поговорил на эту тему с Нат. Мих., и она посоветовала послать тебе письмо. Когда ты решишь, как делать, попроси Сергея, и он мне позвонит.
Ну, вот и всё. Поцелуй крепко папу и передай, что аттестат у меня будет. Целую крепко.
Ваш сын Андрей».
«31 мая 1948 г., Николина Гора
Дорогой Андрюша,
Мы очень за Тебя рады, что Ты так удачно сдаешь экзамены. От всей души желаем Тебе дальнейших успехов.
У нас все хорошо. Сережа на днях сдает последний экзамен. Он должен был приехать сегодня к нам на дачу, да шофер не знал, что за ним надо было заехать. <…>
Папа сделал чудный стол. Вчера приходил столяр, который его отполировал, и он получился очень красивый. Еще надо сделать скамьи такого же типа. Приезжал приятель Ольги Алексеевны Петро [Петровский] и расписал печку около камина в буйном украинском стиле. Стало очень в комнате весело. Для Тебя остается очень забавная работа — радиофицировать пугало на огороде, чтобы оно могло людей пугать и бранить. Папа телефон провел в лабораторию.
У нас стоит чудное лето, и только знаешь, что весна, потому что поют птицы. А так все буйно-зеленое, как среди лета.
Как Тебе нравится Ленинград при белых ночах? Напиши, очень ли страшно сдавать экзамены. Я думаю, что Ты вполне реабилитировал свою тройку по письменному — пятеркой за устный. Это получилось, конечно, очень удачно.
Скажи Женечке, что Воен. Изд. уже послало договор ей в Ленинград, так что пусть она уж этим ведает. Я позвонила Штрайху, и он мне это заявил. Так как он не очень любезный гражданин, то я с ним не вела длинных разговоров.
Ты посылай телеграммы насчет Твоих успехов, это очень ведь нам хочется знать. Уж писем от Тебя сейчас трудно ждать.
У меня сейчас есть ассистент Катя (ей 45 лет), она простая крестьянка, что мне очень подходяще. Огород у нас в полном разгаре, картошка уже окучена, огурцы дают третий лист. И даже посажены дыни, которые тоже вышли.
У Милочки [Семеновой] родился сын Митя. Нат. Ник. — бабушка, а Ник. Ник. — дедушка!
Целуем очень крепко и желаем дальнейших успехов.
Твоя Мама».
«1 июня 1948 г., Ленинград
Дорогие мама и папа!
Я сдал алгебру письменную и устную, правда неважно, но сдал на 3 (обе). Я готовлюсь к письменной геометрии. Экзамен страшноватый, но более безопасный, нежели другие. Все-таки 7 экзаменов из 13 — это не шутка, ведь в них входят 2 письменных. Ну ладно, расхвалился…
Я очень устал. Это все дается с большим трудом, но зато как приятно после сданного экзамена.
В Ленинграде вовсю белые ночи. Это, конечно, одно из самых красивых явлений природы. Да, совершенно забыл: я английский сдал на 4. Не знаю даже почему.
В Ленинграде стоит жуткая жара, мозги размягчаются окончательно. Все ходят чуть не в трусиках, а милиционеры в белых кителях с красными погонами и кантами страшно похожи на мухоморов. Так их в Ленинграде и зовут. <…>
Как папа, что он сейчас делает, что делается в лаборатории и как у тебя, мама, подвигается хозяйство? Ну, целую крепко, крепко.
Ваш сын Андрей».
«7 июня 1948 г., Ленинград
Дорогая Мама и Папа!
Я вчера сдал геометрию устную, а в прошлый четверг — письменную. Отметок я еще не знаю, но знаю, что сдал. В среду у меня тригонометрия, это не так страшно, как следующие три экзамена: химия, физика и история.
Поздравь, пожалуйста, Сережку и поцелуй его от моего имени.
В Ленинграде сейчас свирепствуют белые ночи, которые совсем не дают заниматься. Особенно красиво было на набережной в воскресенье около 12 часов. Кто-то в лодке, на середине Невы, пел. У него был очень хороший тенор. Сначала он пел „Выхожу один я на дорогу“, „Средь шумного бала“ и „Я помню чудное мгновенье“. И еще одну, по-видимому, на итальянском или французском языке. Когда он кончил, обе набережные взорвались аплодисментами. <…>
В Ленинграде ходят всякие сплетни, но я все их рушу и разбиваю.
Как папа? Нарисуй, какой стол он сделал и где он будет стоять.
Остался один экзамен по математике, и тот не страшный, так что он за мою математику может быть спокоен. Как вы решили с лодкой? Ведь на даче хоть байдарку, а нужно иметь.
Целую всех крепко, крепко. Поцелуй Тетю Наташу!»
«9 июня 1948 г., Николина Гора
Дорогой Андрей,
мы очень рады, что у Тебя пока все успешно идет. Желаем Тебе и впредь успеха. Ты очень этим нас радуешь.
Тетя Наташа должна была послать еще 2. 000 руб. Пожалуйста, бери столько уроков, сколько нужно, деньги для этого всегда будут, об этом не беспокойся. И Женечке не вели.
У нас все хорошо, но жарища несусветная, все сидят весь день в реке. Ждут Тебя, чтобы ловить рыбу. Сережа сдал последний экзамен и теперь — дипломант. У Милочки родился сын — Митя. Леня пыхтит над проектом и находится в ужасном трансе. Конечно, мало времени. Папа много думает и работает в лаборатории, столярничает. Я вожусь с хозяйством. Скоро будет клубника, она в этом году ужасно рано поспевает.
Мы очень соскучились по Тебе и хотим Тебя видеть. Ведь Ты уже довольно давно там живешь. Как Твои глаза? Как хорошо, что [по] литературе 5, это приятно всем и особенно Нат[алье] Мих[айловне]. <…>
Целую Тебя, и папа тоже просит поцеловать. Привет Женечке.
Твоя Мама».
Телеграмма
«10 июня 1948 г., Ленинград
Москва Калужское шоссе 32 ИФП Капица = Математику сдал = Андрей»
«16 июня 1948 г., Ленинград
Дорогая Мама и Папа!
Вчера я сдал историю. Так как полагается две отметки (одна по „Истории СССР“, а другая — по „Новой истории“, т. е. по истории мира), то у меня стоят две оценки:
„История СССР“ — 4,
„Новая история“ — 4. <…>
В субботу у меня химия. Занимаюсь вовсю, боюсь ее ужасно.
В Ленинграде сейчас самая учебная погода — 10–15° и часто идет дождик.
Как вы собираетесь праздновать день рождения. Папе я подарок уже придумал и скоро его достану.
Поцелуй Сережу и передай ему мои поздравления, ведь он уже фактически окончил М. А. И. <…>
Ну, вот и всё: через 2 недели я уже буду дома. Здорово! Целую крепко, крепко.
Ваш сын Андрей.
Как папа решил поступать с маленькой лодкой?
Андрей».
Телеграмма
«20 июня 1948 г., Ленинград
Москва Калужское шоссе 32 Капица = Химию сдал = Андрей»