По разбитой проселочной дороге, увязая по щиколотку в глинистой жиже, шагали два немецких солдата, закутанные в плащи с островерхими капюшонами.

Дождь все усиливался. Грязь комьями налипала на подошвы тяжелых сапог, прорезиненные плащи потемнели и лоснились от влаги, а двое немцев, лениво поглядывая по сторонам, шли вразвалку, словно погода была самой благоприятной для прогулок.

Так они прошагали километров пять, не встретив ни пешеходов, ни подвод, ни машин. И вдруг впереди послышалось постреливание выхлопной трубы и гудение мотора. Солдаты уныло опустили плечи и вобрали головы поглубже в капюшоны.

Как только из-за поворота выскочила полуторатонка, нагруженная какими-то ящиками, они просительно подняли руки из-под плащей. Странных немцев не смущало то, что машина мчалась в обратную сторону. Но шофер сделал вид, что не заметил своих соотечественников. Он прибавил газ и пронесся мимо.

– Вот бандитская рожа! – по-русски выругался рослый солдат и вскинул было автомат, но меньший удержал его.

– Брось. Тактика у нас неправильная. Их нахальством надо брать.

– Так я ж и говорил, а тебе все хитрей надо.

Раздосадованные, они побрели дальше.

Низкие, лохматые тучи нависали над балками и горами. Дождь не переставал лить.

– Слышишь?.. Никак нагоняют, – сказал Восьмеркин.

Внизу на подъеме действительно слышалось понукание и скрип колес.

– Обоз, наверное… Спрячемся.

Друзья сошли с дороги, пробрались сквозь мокрые кусты и присели, поглядывая на дорогу.

Вскоре они увидели пару рослых артиллерийских коней, запряженных в четырехколесную повозку, покрытую заплатанным тентом на цыганский манер. На облучке сидел одинокий румын в высокой бараньей шапке.

– Вот и карета для нас, – весело сказал Чижеев. – Поехали, Степа; лучше не будет.

Спокойно бежавшие под горку кони отпрянули в сторону от неожиданно выросших на дороге немцев. Возница, догадываясь, что господам гитлеровцам не по вкусу в дождь идти пешком, натянул вожжи, удерживая коней, и, на всякий случай, боязливо козырнул.

Мнимые немцы, не ответив на приветствие, молча заглянули в повозку. Меньший, приметив сухую солому и мешки, произнес нечто, похожее на «гут», первым вскарабкался и завалился на мягкую подстилку под тентом. То же самое проделал и другой. Затем кто-то из них хлопнул румынского фашиста по плечу: «Трогай, мол, чего застрял?» И повозка покатила дальше.

Возница то и дело дергал вожжи и покрикивал на ленивых лошадей, желая угодить непрошеным седокам. Телегу трясло, лежать в ней было неудобно.

– Что дальше делать будем? – склонившись к Сениному уху, спросил Восьмеркин.

– Доедем до какого-нибудь перекрестка и вылезем. На сегодняшний вечер неплохо было бы коней достать. Ты можешь верхом?

– Попробую. Только боюсь, что без седла за холку зубами уцеплюсь и буду висеть на хребте, как собака на заборе.

– Ты цепкий, быстро научишься. Разве только корму набьешь, зато следа не найдут.

Дождь постепенно стих. Вдали, на равнине, показалось оживленное шоссе: проносились легковые машины, двигались военные двуколки, татарские пролетки и пешеходы. На скрещении дорог виднелась контрольная будка и строгая фигура регулировщика.

– Степа, а почему бы нам не сделаться регулировщиками? И будка у них хорошая есть. Тепло там.

– Да, погреться бы не мешало.

Друзья тычком в спину предложили румыну остановить коней и спрыгнули с повозки.

Оставшись вдвоем, они огляделись вокруг, проверили автоматы и уселись в кустах перекусить.

Увлекшись едой, моряки не замечали, что за ними неотрывно следят три пары настороженных глаз.

* * *

После ухода Чижеева, Восьмеркина и Вити Нину стало томить ожидание какой-то еще не ясной беды. Временами ей казалось, что несчастье уже свершилось, что оно непоправимо. Но в чем оно заключалось, она не могла ответить себе.

В Нинином воображении возникали бегущие по следу собаки, их открытые пасти с волчьими клыками… Огни выстрелов… Окровавленное лицо Чижеева…

«Фу, какие дурацкие бредни! – тут же стыдила она себя. – Надо отвлечься».

Нина пробовала заняться приборкой. Но работа не спорилась: веник выпадал из рук, вещи опрокидывались.

Ужинать уселись поздно, так как с минуты на минуту ждали возвращения Вити и моряков. Ели молча и неохотно. Звон упавшей на камни чайной ложечки заставил всех настороженно вскинуть головы: «Не вошли ли в проход пещеры?»

Но звонка не было ни ночью, ни утром, ни вечером.

Нинина тревога передалась и другим обитателям пещеры. Старики ходили хмурыми и придумывали себе всякие дела, чтобы не разговаривать с девушками. Даже Чупчуренко поднялся с постели и ни с того ни с сего начал примеряться: сумеет ли он, владея лишь одной рукой, стрелять из автомата.

Только Клецко лежал равнодушный и неподвижный. И это пугало Катю.

Ночью Тремихач с Калужским выходили на разведку. Вернулись они еще более озабоченными и хмурыми.

Нина, наконец, не вытерпела и заявила:

– С ними что-то стряслось. Я пойду в поселок. Слухи быстро разносятся. Там знают.

– Как же ты пройдешь, если такие парни не сумели? В наших местах, наверное, засада за засадой. И на дороге фары так и светятся. В поселке нельзя появляться новому человеку.

– Но нельзя же сидеть сложа руки и ждать! Может быть, нам удастся что-нибудь сделать.

– Для этого надо пробираться в штаб, идти по тем же тропам в лес. Наш район, наверное, под наблюдением. Эсэсовцы теперь вынюхивают каждый километр. Как бы нам не пришлось завалить проход в пещеру с суши.

– Тогда тем более надо предупредить наших. Переправьте меня ночью к скалам. Помните, где в прошлом году прятали катер? Я на тузике до берега дойду, вытащу и замаскирую…

– Но как же одна и ночью? – сомневался отец.

– Так же, как и другие. Не считайте меня трусливей вас, я ни разу не подводила. В воскресенье будет толкучка, хозяйки и девчата с виноградников пойдут на базар, и я к ним по пути пристану. Никто и не подумает проверять.

– Предположим, что тебе это удастся. А обратно как же?

– Вы меня подождете до темноты или, лучше, снова морем придете. Я буду уже у скал на тузике с сигнальным фонариком.

– Э-э, родная, не все ты додумала. Нельзя же оставлять одну Катю с больными. Теперь здесь наблюдай да наблюдай.

Чупчуренко приподнялся, внимательно прислушиваясь к разговору отца с дочерью.

– Считайте и меня в строю, – предложил вдруг он. – Хватит болеть. Я могу нести вахту. В случае беды – одной рукой отобьюсь.

– А вы не храбритесь? – усомнился Тремихач.

– Стрелять ему, конечно, рановато, – сказала девушка, – но наблюдать Чупчуренко сумеет. Температуры нет, заживление проходит нормально.

– От него больше ничего и не потребуется, – сказал Калужский. – Я все подготовил к взрыву. В случае опасности Чупчуренко придется только поджечь запальный шнур – и вход с суши будет засыпан.

– Вижу, что вы все в заговоре с дочкой, – подозрительно и вместе с тем хитровато поглядывая на свое немногочисленное войско, сказал Тремихач. – Хорошо, готовься, Ежик. Завтра ночью, если они не вернутся, выйдем в море.

* * *

Молодой кареглазый и курчавый партизан Тарас Пунченок со своей диверсионной группой с рассвета вел наблюдение за немецким пропускным пунктом на перекрестке трех дорог.

Партизанам стало известно, что для усиления гарнизона в их район прибывает новая воинская часть гитлеровцев. Но по какой дороге она пойдет, никто не знал, а «новичков» надо было встретить таким громом, чтобы они с первых же дней научились бояться лесных жителей.

Пунченок, на всякий случай, заминировал обе проселочные дороги и оставил дежурных запальщиков, которые, по его сигналу, должны были присоединить провода к скрытым в кюветах контактам. Из предосторожности они не оставили на поверхности проводов, чтобы гитлеровцы прежде времени не обнаружили их. Но на главном пути подрывники не сумели заложить взрывчатку, – по шоссе то и дело сновали мотоциклы жандармов и чаще обычного проходили патрули с собаками.

«Как обработать шоссе? – лежа в кустах, думал Пунченок. – Автоколонна может свернуть с шоссе у самого поселка. Тогда пропала взрывчатка и работа двух бессонных ночей. Если бы овладеть контрольным пунктом и направить машины на заминированную дорогу… Но как это сделаешь?»

Пунченок издали заметил приближавшуюся румынскую повозку.

Повозка неожиданно остановилась против притаившегося партизана. С нее спрыгнули на землю два немецких солдата и прошли в кусты.

«Секреты, видно, расставляют. Значит, автоколонна скоро пойдет, – строил про себя догадки Пунченок. – Ну конечно. Вон они уселись переобуваться… Еду достают… Надолго застрянут…»

Партизан отполз к двум своим товарищам, сидевшим поблизости, и шепотом сказал:

– Надо без шума приколоть. Их автоматы и плащи пригодятся. Вы вдвоем наваливайтесь на высокого, а я справлюсь со вторым. Только смотрите, чтоб пикнуть не успел.

Партизаны повытаскивали увесистые, выточенные из напильников стальные ножи, запихали их за голенища сапог и, крадучись, осторожно ставя ногу с пятки на носок, стали приближаться к ничего не подозревавшим пришельцам.

Пунченок, как более ловкий, раньше товарищей оказался за спиной своей жертвы. Преградой оставался только небольшой куст. Выжидая, когда приблизятся с другой стороны партизаны, Пунченок поднял руку, чтобы дать знак товарищам для одновременного нападения. И вдруг услышал русскую речь:

– Тряпки, которые дал Калужский, у тебя? – спросил меньший.

– Тут они, – ответил сдержанным басом второй.

«Кто такие?.. Почему, по-русски говорят? Не чеемы ли в самом деле?» – застыв в напряженной позе, в недоумении соображал Пунченок.

До партизан доходили слухи о появлении каких-то храбрых и неуловимых мстителей, метящих свои жертвы двумя непонятными буквами, но они не очень доверяли фашистским бредням и приписывали все слухи страху солдат, перепуганных таинственным исчезновением зондерфюрера. Теперь же Пунченок собственными глазами видел странных парней, говорящих по-русски. «Может, действительно существуют чеемы? По слухам, они мастера переодеваться. Своих бы не прирезать…»

На всякий случай Пунченок просигналил товарищам, чтобы те остановились там, где находятся, и еще больше напряг слух.

В этот момент у кого-то из партизан под ногой хрустнула ветка. Странные пришельцы вскинули головы.

– Слышал? – спросил шепотом меньший и торопливо сунул руки под плащ.

– Не хватайтесь за оружие, нас здесь много, – сказал Пунченок. Он поднялся с занесенной над головой гранатой.

– Вверх руки!

– А ноги куда деть? – видя перед собой грозного парня в гражданском, как можно наивнее спросил Чижеев.

Пунченок заметил, что из-под плаща насмешника выглядывает наведенное на него дуло автомата.

– Учтите: ваши головы взяты на мушку. Одно неосторожное движение – и в них появятся дырки, – предупредил партизан. – Вытащите руки из-под плащей.

– Не можем, погода мокрая… насморка боимся, – продолжал так же насмешливо Чижеев.

Видя, что противников не запугаешь и что они только по одежде походят на немецких солдат, Пунченок решился задать вопрос в лоб:

– Вы чеемы?

– А вы кто?

– Крымские партизаны.

– Тогда мы – крымские чеемы.

– Откуда знаете Калужского? – задал проверочный вопрос Пунченок.

Сеня сообразил, что Калужского мог знать только кто-либо из партизанского штаба. Курчавый парень на штабиста не походил, он больше смахивал на связного, о котором рассказывали в пещере.

– Оттуда же, откуда знаем, что тебя зовут Тарас Пунченок, – сказал Чижеев.

Это так поразило партизана, что он невольно опустил в карман гранату и уже растерянно спросил:

– Разве мы знакомы?

– Ага! Через Витю, если знаете такого.

– Значит, свои? – обрадовался партизан. – Тогда руку, товарищи.

– Вот теперь можно и нам не опасаться простуды, а то друг у меня хилый, – сказал Чижеев, кивая на Восьмеркина. Он дружески протянул руку и спросил: – Где ваши остальные?

– Здесь они. Мы прирезать вас хотели.

– Зря, могли на боксерский удар нарваться. Будьте знакомы – чемпион бокса Степан Восьмеркин, флотский тяжеловес и тяжелодум.

Из кустов вышли еще два человека.

– Тише, нас могут заметить, – обеспокоился Пунченок. – Сорвем всю музыку. Вы тоже автоколонну поджидаете?

– Нет, мы продуктами больше интересуемся, но и автоколонной можем заняться.

– Пока вот здесь все наше войско – я и Степа.

– Тогда нужно совместно действовать, по общему плану.

Пунченок наскоро поделился своими планами и высказал пожелание захватить контрольный пункт.

– Ладно, регулировку движения мы со Степой на себя берем, – сказал Чижеев. – Направим, куда следует. А вы побольше мин закладывайте и людей с гранатами тащите, чтоб жарче было.

* * *

Моряки условились о сигналах, вместе с двумя партизанами пересекли у балки шоссе и, сделав большой полукруг, подобрались с другой стороны к контрольной будке. Здесь они нашли окопчик, залегли в нем и стали наблюдать.

Они ясно видели, как у немцев произошла смена постов. У контрольного пункта осталось всего лишь четыре человека. Один регулировщик находился против указателя с немецкими надписями у разветвления дорог, а остальные – два солдата и ефрейтор – ушли в будку. Регулировщики сменялись каждый час.

К вечеру движение на дороге резко сократилось: за час пронеслись только три грузовых машины и один мотоцикл. Начало смеркаться. Моряки и партизаны подползли еще ближе к будке и притаились за поленницей мелко нарубленных дров.

Вскоре на шоссе показался небольшой отряд мотоциклистов.

Забрызганные грязью мотоциклисты остановились у контрольного пункта и покатили дальше. Ефрейтор больше не возвращался в будку, он остался на дороге с регулировщиком.

– Видно, их квартирмейстеры или передовое охранение, – шепнул один из партизан. – Верный признак, что скоро появится автоколонна с войсками. Надо быстрей захватить будку, иначе проскочит мимо.

– Сейчас мы им смену устроим, – сказал Чижеев.

Он подкрался к будке и осторожно заглянул в окошко. Тесное помещение освещалось только колеблющимся светом железной печурки, у которой сидел на корточках рыжеволосый немец и ворошил дрова. Другой регулировщик спал на скамье, закрыв шапкой лицо.

Момент был удобный. Чижеев махнул рукой партизанам и Восьмеркину: «Выходите, мол, пора действовать».

Степан, как было условлено с Чижеевым, поднялся, набрал полную охапку дров и деловой походкой направился к дверям сторожки. С дороги на него никто не обращал внимания. Восьмеркин обтер у порога ноги, толкнул легкую дощатую дверь и, согнувшись, протиснулся в помещение.

Солдат, сидевший у печурки, решил, что вернулся ефрейтор, и, не поворачивая головы, о чем-то заговорил.

Восьмеркин молча бросил дрова в угол и выпрямился, зажав увесистое полено в правой руке.

Принесенные дрова, видимо, озадачили солдата: его начальник не имел привычки таскать топливо для подчиненных. Гитлеровец, недоумевая, повернулся и вдруг различил освещенную красноватыми отблесками пламени огромную фигуру незнакомца. Он отпрянул в сторону, но тяжелый удар по голове свалил его навзничь.

От шума заворочался и регулировщик, спавший на скамейке. Восьмеркин подскочил к нему, и фашистский солдат так и не понял спросонья, что произошло. Со скамьи он уже не поднялся.

Захватив сторожку, Восьмеркин выдавил окошко и, тяжело дыша, шепнул Чижееву:

– Оба готовы… Противная работа… Обозлился я очень. Говори, что еще делать?

– Надо каким-нибудь способом заманить в будку ефрейтора.

– Но как?

– Давайте зашумим или запоем, точно шнапсу мы напились, – предложил один из партизан. – Может быть, он и прибежит.

– Дельно придумано, – одобрил эту мысль Чижеев. – Давайте попробуем.

Через некоторое время до перекрестка донеслось нелепейшее пение. Только пьяные могли так горланить, и ефрейтор некоторое время вслушивался в доносившийся к нему дикий рев, а затем выругался и рысцой поспешил к будке.

Разъяренный ефрейтор бежал с твердым намерением заткнуть глотки разгулявшимся солдатам, так как с минуты на минуту могло прибыть начальство. Веселенькая будет встреча! Он резко рванул дверь и заорал:

– Руих! Штиль!.. Швайне!

Но тут чья-то сильная рука сгребла его за грудь и рывком втащила в помещение. Потом словно потолок рухнул на голову ефрейтора. Обмякшее тело мешком осело на землю…

– И с этим всё, – сказал Восьмеркин.

Сменять оставшегося на дороге регулировщика Чижеев пошел с партизаном, переодетым в дождевик ефрейтора. Рост у партизана примерно был такой же, как и у покойного фашиста. Он не вызвал подозрения у регулировщика.

Дорога была темной и пустынной. Озябший на ветру, промокший регулировщик с радостью передал переодетому Чижееву фонарь и указку с фосфоресцирующим кружком, козырнув мнимому ефрейтору, он побежал греться в будку. Вскоре оттуда послышался сдавленный вскрик, и через минуту все затихло.

– Всё, больше ни одного не осталось, – сказал Чижеев.

Поправив огонь в фонаре, он стал с ним на перекрестке. Пора было приниматься за исполнение обязанностей регулировщика. Вдали показалось синеватое сияние автомобильных фар.