Третий день подряд уже по-зимнему раскатисто ревел шторм. В пещеру вместе с брызгами и пеной врывалось холодное дыхание разбушевавшегося моря.

В первую ночь всех пришлось поднять на авральные работы: одни, при свете факелов, отводили по руслу речки в, глубь пещеры шлюпки и крепили у пристани катер, чтобы его не било, другие отепляли кабины, заделывали подсушенной морской травой щели, сколачивали плотнее двери, щиты, пилили и рубили дрова.

Всеми работами, покрикивая, как на корабле, руководил Клецко. Он постепенно забирал власть в свои руки: налаживал строгую морскую дисциплину, каждому определял участки деятельности, завел расписание и суточные вахты. Теперь без боцманской дудки нельзя было ни отдыхать, ни обедать.

Сеню иссушили мысли о Нине. Он похудел, в глазах появился беспокойный огонек. Чижеев прислушивался к гулу ветра и с нетерпением ждал, когда хоть немного стихнет шторм. В такую погоду нечего было и думать о высадке Пунченка на берег: катер не мог даже выйти из пещеры.

Рана почти не болела, и, хитря, Чижеев продолжал скрывать ее от Клецко. В этом помогала ему Катя. Она тайно делала ему перевязки и просила поменьше двигаться.

Только на четвертый день рев прибоя несколько ослабел, а затем неожиданно прервался. В небе проглянули звезды. На юго-западе, правда, еще клубились облака и горизонт был зловещим, но волны уже не разбивались с грохотом о скалы, а лишь, шипя, пенились у камней и были пронизаны каким-то внутренним сиянием, напоминавшим свечение свежеразрезанного свинца.

– Подготовить катер и шлюпку к выходу в море, – просвистев в боцманскую дудку, объявил Клецко. – В поход отправляются Виктор Михайлович, Восьмеркин и Чижеев. Пассажиром – Пунченок. Витя несет наружную вахту.

– Разрешите и мне в море? – попросился Костя Чупчуренко. Ему уже осточертело сидение в закупоренной пещере.

Мичман смерил молодого матроса критическим взглядом. И, видя, что Чупчуренко уже достаточно окреп, что сероватая бледность его лица – лишь отпечаток долгого пребывания в сырой пещерной полумгле, после некоторого раздумья сказал:

– Добро! Просолитесь на ветру. Для сигнальщика полезна свежая погода.

А про себя подумал: «Пушчонку бы нам. В набег уже можно, все в строй входят».

«Дельфин» вышел из пещеры ровно в полночь. За рулем и телеграфом сидел Восьмеркин. Рядом с ним, в роли обеспечивающего командира, находился Клецко. У боцмана еще сильно болели руки, и он не решался дотрагиваться до штурвала и рычажков машинного телеграфа.

– Идти по затемненной части моря. Прибавить ход, – приказал Клецко.

Восьмеркин щелкнул ручками телеграфа. Катер вздыбился и, казалось, минуя провалы, понесся лишь по верхушкам волн.

В машинном отделении вместе с Сеней хлопотал Тремихач. Старик извелся, заметно постарел за эту неделю, но упорно отмалчивался – ни слова не говорил о дочери. Взявшись обучить Сеню самостоятельно запускать и обслуживать на ходу механизмы сложной конструкции, он обменивался только деловыми, односложными фразами. Всякие посторонние разговоры мгновенно обрывал.

«Дельфин», отойдя подальше в море, развернулся почти на сто восемьдесят градусов и, как бы выскочив из свинцовой клубящейся мглы, с приглушенным рычанием проскользнул к трем высоким скалам и застыл в их тени.

Убедившись, что вокруг спокойно, Клецко приказал спустить шлюпку. Посадив с Пунченком одного лишь Виктора Михайловича, он вполголоса подал команду:

– Отваливай!

– Товарищ мичман, разрешите и мне, – обратился к нему выбравшийся наверх Чижеев.

– А кто в случае опасности двигатель запустит? – буркнул Клецко. – Довольно глупостей, правьте вахту!

Шлюпка отвалила от катера и ушла в темноту. Здесь, за прикрытием скал, море было спокойное. Оно лишь глухо рокотало у береговой кромки.

Тремихач беззвучно поднимал и опускал весла. Только слабое журчание и всплески о днище говорили о том, что шлюпка движется.

Путь до берега занял немного времени. Вытащив шлюпку на сушу, Виктор Михайлович вместе с Пунченком тщательно обследовали узкую полосу прибрежной гальки, выемки в скалах, расщелины. В юго-восточном конце они обнаружили затиснутый между камнями, полузасыпанный песком и галькой тузик, перевернутый вверх дном. Тузик был прочно привязан. В шторм накатная волна, видимо, обтекала его, не выталкивая из гнезда.

– Не приходила Нина, – заключил отец. Пунченку он сказал: – Когда доберешься до обрыва, поглядывай вниз: не сорвалась ли она. На ней был серенький жакетик, юбка защитная и рюкзак.

Старик проводил партизана до ручья, обнял его и, пожелав счастья, горбясь поплелся к шлюпке.

Он с ожесточением столкнул на воду легкое суденышко, пробежал по шипящей пенистой воде и, вскочив в шлюпку, заработал веслами.

Шквалистым порывом ветра сорвало кепку. Но он не подобрал ее, а продолжал налегать на весла.

Когда Чижеев, с нетерпением поджидавший его, спросил: «Ну, как? Нашли хоть след?» – старик только безнадежно махнул рукой и молча, словно боясь разрыдаться, спустился к другому своему детищу – в тесный отсек машинного отделения, к приборам и механизмам, ждавшим прикосновения его жилистых рук.

Катер, мелко дрожа металлическим телом, заурчал, развернулся и легкой птицей помчался по вспененным волнам ночного моря.

Клецко любил быстроту, тугой встречный ветер и необъятные просторы. Это была его родная стихия, с которой он сжился за долгие годы службы на военных кораблях, без которой не представлял своего существования. Даже непогода веселила сердце старого моряка, заставляла по-молодому гнать по жилам кровь, наполняла мускулы животворной силой.

У Кости Чупчуренко после долгого сидения в пещере с непривычки немного кружилась голова, а от оседающей на ресницы водяной пыли всюду мерещилась радужная мошкара. Он жмурился, стряхивая с ресниц влагу, и до боли в глазах всматривался в узкую полосу теряющегося горизонта. Там, как ему казалось, возникало и пропадало бледно-желтое сияние. Но вот оно застыло блеклым пятном, стало шириться, расплываться во мгле.

– Слева по носу огонь! – неуверенно доложил сигнальщик. Бинокль Клецко мгновенно направился в указанную точку. Действительно, далеко в море почти без мигания сиял непонятный огонь.

– Что бы это могло быть? – не понимал мичман. – Судно горит, что ли? А ну, курс на огонь! Поближе взглянем, что там делается.

Восьмеркин переложил руль и повел катер прямо на желтоватое сияние, которое, приближаясь, становилось все более ярким.

– Сбавить ход… Глушители в воду! – скомандовал Клецко.

Он уже ясно видел силуэт низкосидящего катера без мачты и надстроек, освещенный слабым прожектором другого корабля.

– Никак буксиришка у торпедного катера крутится? Ишь, как их сносит! Сдается, буксирный трос лопнул, заводят теперь. Ну конечно! – вслух убеждал себя Клецко, заметив на раскачивающемся катере одинокую фигуру, которая безуспешно пыталась закинуть бросательный конец двум другим человечкам, суетившимся на приплюснутой корме однотрубного кораблика.

«Катер без хода, – соображал Клецко. – Значит, серьезная поломка. А может, в бою подбит? Иначе зачем его буксировать, да чуть ли не в шторм? море, видно, подобрали. Торпедные катера вооружены либо тяжелыми пулеметами, либо автоматической пушкой. Не плохо бы поживиться. Но если на торпедном люди?.. Нет, – уверил он себя, – если цела команда, то не один человек должен с буксирным тросом возиться. И в рубке никто не торчит. Рискнуть, что ли? На буксирах народ пустяковый – на абордаж возьмем. Э, была не была, пойду! – решился мичман. – Ход у них не ахти какой. В случае осечки удеру в темноте».

«Дельфин» свернул вправо и, не видя никаких других кораблей поблизости, стал подходить к буксиру с затемненной стороны моря.

– Вызвать наверх Чижеева, – вполголоса приказал Клецко. И, переменившись с Восьмеркиным местами, сам повел катер. Он забыл на время о больной руке.

Когда на верхней палубе появился Сеня с автоматом, Клецко отдал новую команду:

– Чупчуренко по первому сигналу прочесать из пулемета корму буксира и мостик. По второму – перенести огонь на торпедный катер. Восьмеркину и Чижееву приготовить по паре гранат, автоматы и с ходу прыгать на борт буксира. Бить всех без разбору, помня, что нас меньше. Ясно?

– Ясно! – буркнул Восьмеркин, закладывая запал в гранату.

С буксира заметили приближающийся катер. С мостика замигал фонарь, видимо, сообщая, с какой стороны лучше всего подходить для оказания помощи. У гитлеровцев и мысли не могло возникнуть, что на них осмелился напасть вблизи от базы какой-то «рейдовый» катер.

Когда расстояние до буксира сократилось до тридцати метров, Клецко крикнул:

– Огонь!

Чупчуренко одной пулеметной очередью разбил прожектор и принялся, как из брандспойта, поливать горячим свинцом заметавшихся гитлеровцев. Он бил по мостику, по корме, по надстройке, пока не израсходовал всю ленту.

Катер почти впритирку подошел к борту буксира, и Клецко подал второй сигнал. Восьмеркин с Чижеевым без промедления вскочили на палубу и, застрочив из автоматов, разбежались в разные стороны. Сеня поспешил к люку машинного отделения. Там еще горел свет. Он одновременно бросил две гранаты и захлопнул крышку. Двойной взрыв тряхнул закачавшийся буксир, и сразу все стихло.

– Можно швартоваться! – крикнул Восьмеркин.

– Осмотреть помещения! – скомандовал Клецко. – Все пригодное тащить на верхнюю палубу.

Мичман направил «Дельфин» к беспомощно дрейфующему торпедному катеру и, убедившись, что он совершенно безлюден, вернулся к буксиру. Здесь Восьмеркин ему доложил, что на буксире было всего лишь семь человек. Из них в военной форме только два.

Приняв на «Дельфин» полдюжины глубинных бомб, ракеты, дымовые шашки, баллон с кислородом, ящик с продуктами, бинокли и кожаные регланы, Клецко приказал:

– Открыть кингстоны затопления! Только без возни, задерживаться и шуметь нам нельзя.

Море вокруг по-прежнему было пустынно. Притихший на время ветер вдруг вновь взвихрил волны и засвистел, подвывая, в снастях.

Буксир начало кренить и разворачивать. Боясь, что неуправляемый корабль раздавит «Дельфина», мичман велел Косте Чупчуренко освободить швартовы и, дав задний ход, отошел в сторону.

– Почему задержка? – спросил в переговорную трубу Тремихач.

Его обеспокоило странное маневрирование катера и долгое отсутствие Сени. К тому же старик жалел механизмы: частая смена ходов отзывалась на их чуткости.

– Вынужден пиратствовать, – ответил Клецко. – За вашу дочь мстим.

Дольше задерживаться было опасно. Мичман вновь подошел к борту буксира и крикнул:

– Кончай! Сейчас отходим!

– А как же с торпедным? – поинтересовался Восьмеркин, спрыгнув на катер.

– На буксир попробуем взять. На нем одна торпеда уцелела и пушка-скорострелка. Может, приспособимся.

Чижеев последним покидал тонущий буксир. В горячке боя он ушиб в темноте колено и теперь заметно волочил раненую ногу.

– Чижеев, почему хромаете?

– Подбит в икру и коленку, – ответил Сеня. Ему уже не к чему было скрывать ранение.

Боцман взглянул на свои бинты и, разглядев в темноте, что они окрашены кровью, сокрушенно покачал головой.

– Сможешь сидеть за рулем? Я, кажется, тоже навредил себе.

– Смогу, – ответил Чижеев. – Только помогите сойти.

Восьмеркину одному пришлось перебираться на изувеченный осколками и пулями торпедный катер.

– Ишь, как его прошили! – удивлялся он, ощупывая обшивку рубки. – Видно, наши самолеты в море подловили. Крепко давали жизни – все дырки сверху.

– Отсеки не затоплены? – поинтересовался Клецко.

– Не очень. Вода чуть-чуть поблескивает… Дотащим.

– Тогда поторапливайся!

Степан, приняв от Чупчуренко бросательный конец, в три приема вытащил тяжелый буксирный трос, закрепил его и махнул рукой:

– Можно натягивать!

«Дельфин», содрогаясь от напряжения, сначала клюнул носом, зарылся в волны, потом дернулся раза два в стороны, сдвинул изувеченное судно с места и, набирая скорость, легко потянул его за собой.

– Идет… Пошел! – выкрикивал Восьмеркин, следя за натянутым тросом. – Давай на полный!

Чижеев, прибавив ход, взял курс на пещеру. Он ни разу не обернулся, ни разу не взглянул на тонущий фашистский буксир. Его ничто не радовало. Он действовал как во сне.