Я всегда очень верил нашим газетам, радио и телевидению. Вот по радио говорят: "Невесело поют нынче соловьи в Булонском лесу" — значит невесело. Весело соловьи могут петь только в Нескучном саду.

Наши вообще очень удачно всегда долбали капиталистическую заграницу. И слова были изобретены специальные: мир чистогана, город желтого дьявола (это на золото намекают, которое у нас никто не любит), желтая — она же продажная — пресса.

Очень хорошо и красиво можно было сыграть на противопоставлениях: у нас — "просторно раскинулись жилые микрорайоны", у них — "дома теснятся в каменных джунглях"; у нас — "счастливо трудятся", у них — "изнывают под гнетом"; у нас — "с каждым годом растет благосостояние трудящихся", они — "прозябают в нищете"; мы — "живем", они — "ютятся или чего-то там влачат", кажется, "свое жалкое существование".

Еще с раннего детства хорошо помню такой шедевр газетной карикатуры. На портрете изображен тогдашний Секретарь Организации Объединенных Наций. Под портретом надпись — Дог Хаммаршельд. Около портрета стоят двое рабочих в комбинезонах и с молотками (видимо, во время обеда). И один говорит другому: "Смотри. Пишется Даг, а читается наоборот". Вот так — просто и элегантно — проклятый гад Хаммаршельд.

Еще даже совсем недавно в одной из центральных газет после огромной статьи о наших очередных победах я под рубрикой "За рубежом" увидел такие строки: "Этой зимой в США от холода погибло более 854 человек".

От какого, к чертовой матери, холода?! Что, прямо на улице замерзли или простудились, а потом слегли? А точно ли более 854 или все-таки менее?

А специальная "плохая" музыка? Многие, наверное, помнят киножурнал "Иностранная кинохроника", который можно было смотреть без дикторского текста и с закрытыми глазами. Сначала шла веселая "траляляшная" музыка. Это значило, что в Венгрии вошел в строй новый комбинат, потом звучали минорные аккорды — ну точно землетрясение в Англии или женский хор рвет душу — открываешь глаза: американские рабочие влачат…

Всю жизнь в конце декабря я слышу: "В обстановке крайней напряженности встречают нынче на Западе Новый год".

Видали, как? — нынче, — в течение десятков лет, а все — нынче.

На протяжении последнего времени, дня за три до "Нового года" я усаживался перед телевизором, чтобы не упустить момент, когда Запад, находящийся постоянно в обстановке крайней напряженности, наконец-то лопнет. Но этого почему-то не происходило.

Позже у меня появился видеомагнитофон, и я стал записывать особенно выдающиеся "шедевры" дикторского искусства. Я подчеркиваю, именно дикторского. Так как сами по себе демонстрируемые сюжеты совершенно невинны.

Судите сами. На экране изображается одна из центральных улиц какого-то западного города. От дома к дому протянуты пышные гирлянды. Улыбающиеся прохожие, отягощенные красочными пакетами, спешат по своим делам, сверкают разноцветными огнями празднично украшенные витрины.

Дикторский текст: "Ничто не напоминает нынче (опять нынче) в Лондоне о Новом годе".

Ну, конечно же, ничто; ведь за границей праздники не празднуют, а стараются "хотя бы ненадолго отвлечься от повседневных проблем".

Следующий сюжет. Показывается ирландская группа "Ю ту", выступающая в небольшом клубе, а затем улыбающаяся женщина, которая моет окно.

Текст: "Не сразу пришел успех к молодым талантливым музыкантам. Раньше они играли в рабочих кварталах, но не всем повезло так, как им, — некоторые вынуждены сами зарабатывать себе на хлеб". ("Некоторые" — это, наверно, про бабу и окно).

И последнее. В Нью-Йорке — Рождественская неделя, кругом клоуны, "Микки маусы". На углу стоит веселый Дед-Мороз, останавливает каждого прохожего, поздравляет и вручает маленький пакетик. Люди разворачивают, и многие сильно радуются.

Диктор (с нескрываемым презрением и уничтожающим сарказмом): "А вот и американский Дед-Мороз — Санта-Клаус — , но он дарит прохожим далеко не подарки, а всего лишь лотерейные билеты. Не многие выиграют в эту Новогоднюю лотерею".

Последние два года нашим средством массовой информации стало как-то уже не до лотерейных билетов Санта-Клауса, и я боюсь (к моей радости), что моя видеоколлекция телесюжетов так и останется неполной. Нет-нет, да и прозвучат иногда слова "влачат" и "прозябают", но относится это уже не к Западу а к нам, что в общем-то не так уж и смешно.

* * *

Все это довольно длинное вступление к рассказу о пребывании "Машины" в США в 1988 году призвано показать, какими примерно сведениями, почерпнутыми из газет, ЦТ и т. д., я располагал об "их жизни и нравах" перед поездкой в эту страну.

Нет, я, конечно, не уподоблялся "мистерам Твистерам", считающим, что по Москве медведи бродят, но был искренне удивлен, не увидев на каждом шагу в Штатах горящих костров Ку-Клукс-Клана и валяющихся где ни попадя бездомных, которые "вынуждены сами зарабатывать себе на хлеб".

Если говорить серьезно, то мы действительно знали и знаем об Америке гораздо больше, нежели американцы о нас. Мы ведь черпали информацию из видеофильмов, из музыкальных программ, а они в основном от своей "желтой прессы".

Раньше по инициативе наших газет неоднократно проводились интервью со случайными людьми в центре Москвы и Нью-Йорка. И что же?

Наш бравый рабочий-комсомолец толково объяснил въедливым американским корреспондентам территориально-политическое деление США и климатические особенности различных зон, а ненароком попавшийся нашим журналистам в Нью-Йорке болван профессор из 15-ти республик назвал только три: Москву, Сибирь и Волгу. Что и говорит о высоком культурном уровне среднего советского человека, каким я себя и считаю.

А чего?! Однажды Макаревич с Кутиковым и Ефремовым сели и за пять минут на спор записали на бумажке почти 48 из 50-ти американских штатов, а когда Сашка Зайцев вспомнил, что американские деньги называются не долларами, а "баксами", то все решили, что он свободно может поработать пару лет гидом-переводчиком где-нибудь в Алабаме.

И вот "Машина времени", усиленная для концертной убедительности Александром Борисовичем Градским, летит на "Боинге" в Штаты.

Летим мы на "Марш мира" по инициативе Комитета защиты мира. От кого собирался защищать мир этот комитет — от нас или от американцев, — я точно не знаю.

Самолет прибыл в Нью-Йорк, там мы аккуратно пересели на Лос-Анджелесский рейс и около полуночи по местному времени, слегка замученные долгой дорогой и неизвестностью, растопырились в зале прилета аэропорта Лос-Анджелеса, штат Калифорния.

Как всегда, никто из нас точно не знал, будут ли встречать, дадут ли суточные и когда придется "мирно маршировать" — прямо сейчас или все-таки немножечко попозже?

Через некоторое время ловкие шоферы в серой форме растащили по длинным лимузинам прилетевших бизнесменов, и мы остались в зале одни, не считая очень бойкой и симпатичной девицы, с небольшой табличкой "НАRD-RОСК" в руках. Девушка пританцовывала, вертела головой и, беспрестанно улыбаясь, энергично разгоняла табличкой и без того кондиционированный воздух.

Убедившись лишний раз, что кроме нее и нас никого в зале нет, и бросив взгляд на длинные прически Кутикова и Градского, она решительно подошла и с ужасающим техасским акцентом осведомилась, не видали часом мы тут где-нибудь группу из Москвы? А мы-то как раз и видали.

Девушку звали Маделина, она позвала лохматого босого парня Тома, мы загрузили вещи в грузовичок, сели в две машины и по ночной прохладе приехали в чудный дом Маделины на берегу океана.

Еще в этом доме жил непрописанным ее друг Лэни, которого за странный рычащий голос пришлось тут же прозвать Тайгером, то есть тигром.

Они позвонили, заказали пиццу; потом пришли еще несколько друзей, а мы тоже достали разные московские припасы и стали с ними со всеми очень сильно дружить.

Андрей спел под гитару несколько песен в стиле "кантри", была открыта пара баночек икры, а наш Директор, не говоривший по-английски, выразил свою признательность гостеприимным хозяевам тем, что не сходя с места, в уголку быстро выиграл у Тигра сто с лишним "баксов" в карты, неосмотрительно оставленные тем на виду.

Директор сильно гордился своим выигрышем, и стоило больших усилий упросить его проиграть деньги назад.

К середине ночи обстановка было такая приятная и свободная, как где-нибудь в Малаховке под Москвой.

Два следующих дня мы провели на пляже и, вообще, всячески красиво отдыхая, посещая маленькие пляжные магазинчики и соседей Маделины, которые проявили к "этим странным, но веселым русским" неподдельный интерес.

Было жарко, кое у кого "сгорели" плечи, а Саша Градский купил себе красивую шапочку с приделанными к козырьку небольшими руками и веревочкой. Если дернуть за веревочку, то ручки делали жест, который американцы называют "Fuck off". Дергал он за веревочку часто, несложный механизм быстро сломался, и руки застыли в постоянном жесте, который уже нельзя было ни отменить, ни изменить. Шапочку пришлось снять.

Мы, конечно, не забыли, зачем сюда приехали, и с интервалом в семь минут пытались интересоваться, где сейчас "Марш мира" и как бы нам к нему незаметно примкнуть, а также задавали всякие робкие вопросы по поводу "суточных".

Несчастные Маделина и Тигр смущенно переглядывались, наконец, выдали нам долларов по двадцать, чтоб мы себе ни в чем не отказывали.

День на четвертый выяснилась одна любопытная деталь:

наши милые хозяева ни о каком "марше" и не слыхали, а просто узнали от каких-то знакомых, что должны приехать русские музыканты, после чего, испытывая здоровый интерес к нашей стране, решили их принять и поближе познакомиться.

Было не очень-то ловко, но вскоре мы-таки нашли этот "Марш мира", а он — нас, и историческая справедливость была восстановлена.

Михаил Шуфутинский был руководителем ансамбля "Лейся песня" до 1979 года. Руководителем хорошим — в меру жестким, в меру демократичным. Миша закончил Дирижерско-хоровое отделение консерватории и очень хорошо поставил в ансамбле вокал. Отношения были нормальные, коллектив был на подъеме, и ничто не предвещало скорого расставания с руководителем.

Как-то на гастролях я зашел вечером к нему в номер. Миша говорил по телефону с Москвой, и я стал рассеянно перебирать газеты и книги на его тумбочке в надежде найти какой-нибудь детективчик на ночь — и нашел. Книжечка называлась "Овцеводство в Австралии" и содержала ряд интересных сведений о численности и популяциях бараньего поголовья в этой далекой стране.

Так у меня зародилось жуткое подозрение, что Шуфутинский уезжает.

Через пару месяцев он собрал собрание и объявил о своем решении уволиться. Все были в шоке. Такого еще не бывало; был прецедент, когда целый ансамбль "Самоцветы" ушел от руководителя, но наоборот…

Миша объяснил, что он очень устал от поездок, что не имеет возможности посвящать достаточно времени семье, и извинился перед всеми за то, что он, видимо, вынужден будет объявить нас перед руководством подонками и бездельниками для убедительной причины увольнения.

Мы, обалдевшие, дали полное согласие считать нас кем угодно, а руководство реагировало однозначно, тут же предложив разогнать к чертовой матери зарвавшуюся сволочь, но Миша настоял на своем и уволился один.

Он поступил очень мудро и честно, потому что даже через полтора года, когда он уехал, не имея к "Лейся песня" никакого отношения, у ансамбля были большие неприятности: размагниченные фонограммы, отмененные съемки, несостоявшиеся гастроли.

Где-то году в 84-ом, уже в "Машине" после концерта я вошел в наш "Икарус" и, усевшись, услышал из водительского магнитофона развеселую музычку про Брайтон бич, небоскребы и т. д. — голос был совершенно незнакомый.

Водитель сказал, что это — какой-то Чухатиньский, последний писк эмигрантского творчества.

Я никак не мог себе представить, что это поет Миша, так как еще в "Лейся песня" он никогда не пел и, раздавая партии вокалистам, всегда предпочитал сыграть мелодию на рояле. Слух у него был отличный, но что-то не то с дикцией, и он даже немного этого стеснялся.

А тут прямо соловьем разливается. Оказалось, что все-таки Шуфутинский. Видимо, это в "Нескучном саду" соловьи не поют, а в "Булонском лесу" поют, да еще как весело!

На протяжении этих лет я слышал, что Миша был сначала в Нью-Йорке, потом переехал в Лос-Анджелес, и у него там какое-то дело, связанное с рестораном — не то у него ресторан, не то он часто туда ходит. Но адреса не было, а повидаться очень хотелось: вот, мол, я в Америке и не сбежал, а так — захотел и приехал.

Как-то, идя по улице, спрашиваю Маделину, не знает ли она такого Шуфутинского? Маделина, жуя резинку, улыбаясь, постреливая глазами и не забывая качать бедрами, подбежала к телефону-автомату, схватила и сунула мне толстенный справочник. Открываю и между мистерами Шмуцем и Шутцем коричневым по розовому написано: мистер Шуфутинский.

Я позвонил ему, разговаривал с женой, которая меня не узнала, и выяснил, что мистер Миша будет сегодня вечером в ресторане "Атаман", который, собственно, ему и принадлежит.

Ребята все взволновались: некоторые тоже знали Шуфутинского еще по Союзу, а другие просто от возможности сходить в Америке в ресторан.

Я уже упоминал, что разговаривать с Маделиной было бы трудно, даже если бы она говорила не по-английски, а по-русски, но с такой же пулеметной скоростью и ковбойским акцентом; поэтому приходилось отделываться многозначительным "о'кей".

Кое-как договорились, что она заедет за нами в 6 часов на своей здоровенной шаланде и отвезет в "Атаман".

Все "почистили перышки" и приоделись во все чистое, чтобы предстать перед "владельцем заводов, газет, пароходов" во всем блеске. Градский долго возился с механизмом шапочки, потом плюнул и надел, ради разнообразия, черную рубашку.

Где-то в половине восьмого я уже стал сильно нервничать, потому что Маделина, хотя и была женщиной, но все-таки старалось не опаздывать более чем на час — значит что-то случилось.

Так оно и было. Вскоре Маделина позвонила (переводил Лэни-Тайгер) и рассказала, "что у машины не было номера, а полиция спрашивает, а машина принадлежит одному другу, а друг уехал неизвестно куда, а полиция машину забрала, а она теперь без машины, а в общем все — о'кей, и через 10 минут она будет".

Действительно, минут через десять Маделина явилось но новом "мустанге", мы погрузились и поехали.

Поинтересовались, у кого она взяло эту тачку, и есть ли

на нее документы? Ответ был такой:

— Все есть, все — о'кей. Я ее по дороге купила.

"Атаман" был просторным рестораном, специализирующимся на французской и русской кухнях. Оркестр только что закончил очередную песню, и Миша с радиомикрофоном спускался с эстрады в зал под аплодисменты русско-французского стола.

Я вышел прямо к эстраде, и сюрприз был так сюрприз. Меньше всех, кого он ожидал увидеть, так это меня. Он расчувствовался до слез, я — тоже.

Больше того, многие присутствующие сразу узнали Макаревича и Градского, подходили, жали руки, но им сразу было объяснено, что мы приехали не насовсем, а на гастроли.

Вечер прошел чудесно.

На следующий день Миша катал нас по Лос-Анджелесу на своем "Мерседесе", у которого на номере вместо цифр написано "Атаман". Проезжали мимо его дома в самом престижном районе города — Беверли Хиллс. Подумать только! Еще недавно я смотрел интересный видеофильм "Полицейский с Беверли Хиллс", а тут сам разъезжаю.

Миша небрежно вел машину и рассказывал, рассказывал… О том, как трудновато с рестораном без официальной лицензии на алкоголь, о том, что заключил контракт с телохранителями, которые должны защищать его даже против его воли. Тут вот какая тонкость. Если подойдут к Мише незаметно преступманы, приставят пистолет и прикажут отослать телохранителей, то те никуда не уйдут, если только сами не захотят.

В конце экскурсии Миша все-таки спохватился, что уж очень круто взял, и сказал, что жилье очень дорого, поэтому он не может себе позволить в этом миллионерском районе целый дом, а только пятикомнатную квартиру.

Я немного успокоился, а то ведь известно, что на Беверли Хиллс живут самые богатые звезды Голливуда и вообще всякие знаменитости.

На Мишиной улице проезжаем мимо одного особняка, перед нами на лужайке дядька черный с детьми бегает.

— Знаешь, кто это? — Миша небрежно спрашивает. — Знаменитый Кассиус Клей, он же Моххамед Али, знаешь?

Я плюнул на все, говорю: "Не-а".

Несколько раз в Штатах в разных городах нас таскали но настоящие приемы со свечами, бассейнами и слугами-неграми в белых перчатках. Все было очень богато, и я поражался, насколько сильную любовь испытывают к "Машине" простые американские миллионеры.

Правда, потом оказалось, что средства, ассигнованные богатыми людьми на такие приемы, проходят как благотворительность, и им за это снижают налоги.

Это не значило, конечно, что с таким же успехом можно было выбросить деньги на помойку, ведь гораздо приятнее их пропить с замечательными ребятами из Москвы, чем снабдить пару сотен бродячих собак "долгоиграющими" резиновыми костями.

Американцы все время улыбаются: неосознанно во сне, дома, на улице, ходят прямо так и улыбаются, о уж если к нему обратиться с вопросом или как, тут уж приходится опасаться, как бы он челюсть не вывихнул.

Еще они друг друга хвалят и никогда не жалуются — всегда все о'кей.

Вот он подходит здороваться: "HOW аге уоu?" (Как поживаешь?). Надо ответить: Отлично, шикарно, бесподобно.

А если буркнуть, как у нас принято, "Ничего", тут он уже подумает, что у тебя кто-то умер.

Часто спрашивают, уловив малейший акцент: "Откуда ты (или вы)?" Говоришь: "Из Советского Союза". Не понимают. Надо отвечать: Россия, Москва.

Так что мы еще до развала Союза уже отвечали, что — русские.

Один только раз очень правильно нас поняли. Был сильный дождь, а автобус не смог подвезти к самым дверям гостиницы. Три часа ночи, несемся, гремя сапожищами, на втором этаже открывается окно, и голос заспанный спрашивает: "Откуда это вы летите, как сумасшедшие?"

— Из Советского Союза, — отвечаю.

— Так я и думал, — и закрыл окно.

Но вообще к нам все очень благожелательны. Даже, кажется, немножко жалеют.

Пригласили как-то на обед в аристократический гольф-клуб. Америка — страна относительно молодая, к аристократии и к своей старине очень трепетно относится. Однажды на экскурсии достопримечательности показывают: вот здание, ему почти тридцать лет, а вот тому — целых пятьдесят.

Ну, разве можно быть аристократом с двадцатилетним стажем! Но ничего, оказывается можно.

В гольф-клубе около ста почетных членов: Рональд Рейган, Майкл Джексон и другие суперзнаменитости. Чтобы получить членство, надо внести 150 тысяч, да и потом ежегодно отстегивать 50–60, но, как вы понимаете, не в деньгах дело.

Клуб расположен в уже суперфешенебельном месте внутри Беверли Хиллс, в Бель Эйр, и славится кухней своего ресторана, чуть ли не лучшей в мире.

Нам показали красивые поля для гольфа, клюшки почетных членов и, наконец, кухню с 15–18 поварами — каждый специалист какой-либо национальной готовки. Даже двое специалистов по русским делом, наверное, варят им щи.

В просторном обеденном зале 5–6 миллионеров в белых рубашках что-то спокойно ели своими клюшками и на нас особого внимания не обратили.

Клуб считался сугубо мужским, женщины не допускались, но для организатора нашего обеда, голливудского продюсера, который пришел с женой, было сделано исключение.

Мы сели за стол и после первого тоста за нашу даму элегантный седой продюсер, держа бокал с шампанским "1396" года, произнес буквально следующее:

"Друзья! Всем известно, что самая развитая капиталистическая держава в мире — это США. В США самым богатым и процветающим штатом является Калифорния. Самый известный город Калифорнии — Лос-Анджелес. В Лос-Анджелесе самым фешенебельным районом считается Беверли Хиллс, а в центре его находится Бель Эйр, где расположен наш гольф-клуб с роскошным рестораном, где мы все сидим.

Друзья! Вы находитесь в самом центре капитализма, к которому ваша страна, к сожалению, выбрала такой тернистый и извилистый путь."

Наш Директор встал и обратился к продюсеру с краткой ответной речью, где сдержанно похвалил Америку и жратву. И мы выпили, как я понял, за перестройку.

Мне так понравился этот стройный к безупречный американский тост, что я изо всех сил постарался его запомнить, чтобы в случае чего воспроизвести. Недавно такой случай представился: приехали знакомые американцы. Я произнес тост, слегка подправив его под наши условия, — мол, вот мы все здесь, в Москве, в ресторане "Пекин", в европейском зале и т. д.

Американцы кивали, но мне показалось, что тост настоящего искрометного успеха не имел.

***

Когда поет А.Б.Градский, я забываю обо всем. Мы знакомы с ранних юношеских лет, репетировали в розных группах в легендарном доме культуры "Энергетик", я всегда восхищался его уникальным голосом, даже когда он не поет, а так просто, в разговоре. Еще меня очень привлекали бескомпромиссность его суждений и очень здоровое чувство юмора.

С тех пор, конечно, прошло много лет. Градский стал известнейшим певцом и композитором, а я всего лишь гениальным звукорежиссером и писателем, поэтому не могу называть его на бумаге Саша, а, в крайнем случае, Александром.

Так вот, в Америке Александр купил себе стекло.

Будучи человеком предусмотрительным, еще задолго до этой поездки он приобрел огромный "Бьюик" 72-го или 75-го года и с первых дней пребывания в Штатах искал для этой машины ветровое стекло. Нашел и купил.

Стекло было очень большое, а ящик для его хранения — так просто огромный и в нем хотелось жить. Валандались и таскались мы с этим ящиком исключительно из уважения к таланту и личности Александра.

Как-то раз в Сан-Франциско я был дежурным по ящику. Сижу, привалился к нему, как к горе Машук, и за него отвечаю. Присматриваю, как бы в нем бездомные не расселились или океанский контейнеровоз за своего не принял и не уволок незнамо куда.

Покуриваю тайком запрещенные в США сигареты "Родопи". Их еще президент Линкольн запретил, как пустую трату времени, а под категорию марихуаны они подходят разве что по запаху. Я все сидел и размышлял, как этот ящик завтра волочь в другое место, и вспомнил кучу всяких историй о громоздких предметах и их перевозке.

У ансамбля "Верасы" была сильная нужда. Нужда была в двух кофрах для перевозки микрофонных стоек. Кофры должны были быть метра по полтора и сделаны из фанеры. Вот те, кому положено, сделали чертежи и отправили их на завод или там, в мастерские, где заказ должен был быть выполнен точно и в срок.

Время от времени "Верасы" интересовались, как там идет работа. Им отвечали, что все в порядке, уже пройден нулевой цикл и заложены первые фанерки.

Через каких-нибудь два года изготовители позвонили, сообщили, что первый из кофров готов, и предложили встречать груз около 15 часов пополудни. Филармонические деятели выразили удивление таким пафосом и, в свою очередь, предложили послать своего экспедитора, чтобы он схватил коробку и привез. Но изготовители, сославшись на новую форму обслуживания, стояли на своем.

Встречать вышли всей филармонией.

В 15 часов в ворота вошел спиной человек с флажком, за ним показалось нечто вроде дома средней величины, который на тягачах, тачках и подводах волокли радостные изготовители.

Оказалось, кто-то в среднем звене не вовремя выпил и перепутал миллиметры с километрами.

Чудовище долго стояло во дворе филармонии. Были проекты открыть там дискотеку или рынок, но администрация на всякий случай отказывала.

А чехлы для стоек чья-то жена сшила из подвернувшихся тряпок за 20 минут.

А вот еще. Случилось мне один раз в городе Магадане перевозить довольно громоздкий ящик с ударной установкой.

Я стою на улице с этим ящиком и двумя бойкими местными ребятами, через которых и была приобретена установка, пытаюсь поймать такси.

Машу руками, как ветряная мельница. Но вот одна машина с "зеленым глазом" мимо проезжает, потом другая…

Ребята, посмеиваясь, за мной наблюдают, наконец, один, который поглавней, смилостивился над "салагой", говорит:

— Ладно, мальчик, отойди! Кто же у нас в Магадане так тачку ловит?!

Вышел он на край тротуара, сунул руки в карманы и стал правой ногой такое движение делать, как девочки в варьете в танце "канкан".

Я думаю: "Во как! Век живи — век учись. В жизни бы сам не догадался", — и действительно, первая же "Волга" останавливается.

Вежливый водитель аж из машины вышел и к нам направляется. Мой магаданский "канканщик" смотрит на меня — знай наших, но тут водитель как даст ему в ухо и уехал. Что уж случилось, точно не зною. Может быть, не той ногой надо было.

Ребята долго оправдывались, что это "водила" дурак и козел, а я плюнул на местный колорит, достал московский "чирик" (тогда это еще были деньги), взмахнул им, как Кио палочкой, и первый же грузовик, ссыпав уголь на обочину, помчал меня с барабанами в дальние дали.

Было у нас в свое время трое рабочих: Басов, Шитов и Калахов. Кличка у них была — "три молодца, одинаковы с лица".

Действительно, очень похожи друг на друга: плотные, немногословные, обстоятельные.

Никто о них толком ничего не знал, только однажды Шитов сказал, что брат у него "на шофера кончил".

Работники они были хорошие, меж собою крепко дружили:

придут, бывало, утром все с "фонарями", директор им допрос с пристрастием. "Упали, — говорят, — ударились".

Еще им почему-то очень нравилось быть евреями.

— Мы, — говорят, — евреи: Басман, Шитман и Калахер.

Когда приезжаешь на гастроли в другой город, одним из самых доступных развлечений является дневное посещение местного универмага. Вот в одной украинской поездке приходим в универмаг. Походили, посмотрели, потом, конечно, заходим в музыкальный отдел. Я гляжу, глазам не верю: стоят звуковые агрегаты типа "Маршал". Две колонки одна на другой, и сверху усилитель. По виду ни дать, ни взять — фирменная аппаратура, на которой обычно западные "монстры рока" выступают.

Оказывается, местный радиозавод выпускает. И название залихватское — что-то вроде "Ритм" или "Гамма".

Мы эту аппаратуру обступили, гадаем, какова она в деле? Тут, откуда ни возьмись, трое "евреев" протискиваются. Басман с Шитманом обошли агрегат вокруг, потом, не сговариваясь, схватили за ручки, приподняли, опустили: "Говно", — говорят. А Калахер даже плюнул.

Мы тоже плюнули: чего уж тут смотреть — все ясно. Я этот способ проверки качества взял на вооружение, и, когда в первый раз за ящик со стеклом Александра уцепился, сразу понял — сильная вещь.

Пока я все это вспоминал, дежурство мое кончилось, смена пришла, и отправился я ужинать чем американский бог послал.

Приехали в Даллас, штат Техас. К этому времени "Машина" уже отделилась от "Марша мира".

В плане у нас были записи на очень хорошей Далласской студии и пара концертов.

Состоялся даже небольшой концерт в городе Хьюстоне, столице американской космонавтики, где "действующие" русские до этого времени появлялись крайне редко.

Даллас — очень красивый город, очень чистый и благоустроенный (если можно вообще так говорить об американском городе) — в свое время покрыл себя мрачной славой. В Далласе был убит президент Джон Кеннеди.

Мы побывали на том месте, видели здание, с верхнего этажа которого по официальной версии стрелял Ли Харви Освальд.

Освальд, арестованный по подозрению в покушении на Кеннеди, вскоре сам был убит Джеком Руби, в свою очередь, через месяц отравленным в тюремной камере, развалившейся через три дня на мелкие куски, впоследствии съеденные мышами.

Комиссия Уоррена, занимавшаяся потом расследованием этого жуткого дела, исписав толстенные тома, зашла в тупик, так как свидетели исчезали один за другим. Возможно только будущее прольет свет на тайну убийства. И то вряд ли.

В Далласе было много интересных встреч и контактов, но апофеозом явилось посещение "Хард-рок кафе".

Не надо думать, что это нечто вроде кафе-мороженного, где играет группа. "Хард-рок кафе" в мире всего несколько. Это — своеобразный центр рок-культуры. Это — роскошный ресторан, способный удовлетворить самые изысканные вкусы. Это — мемориальный музей, где собраны реликвии, принадлежащие лучшим музыкантам мира: гитара Джимми Хендрикса, одежда Битлз и т. д. И, наконец, это — престижнейший концертный зал, где выступали и выступают (но только по одному разу) звезды рок-музыки.

Честь выступить в Хард-кафе была оказана Элвису Пресли, Стиви Вандеру, Роллинг Стоунз, Чабби Чеккеру и др., причем честь обоюдная: заведение очень гордится людьми, занимавшими его сцену, и в ознаменование каждого такого события на площади перед зданием навечно помещается бронзовая звезда с фамилией певца или названием группы.

Сердце любого рокера зашлось бы при взгляде на это созвездие имен, и каково же было наше удивление, когда "Машине" официально предложили выступить в этом замечательном месте.

Ни о какой звезде, конечно, разговора не было (этот вопрос решался спецсоветом), но возможность поиграть на одной сцене с музыкантами такого масштаба просто потрясала.

Первая (и последняя) очередь, которую я увидел в Штатах, была очередь за билетами на наш концерт. Публика собиралась солидная, так как цена билетов была довольно высока — около 35 тысяч рублей по 1993 г., хотя для американцев уже давно "пробил час рэм".

Все, конечно, очень волновались. Концерт открыл тремя песнями Александр Борисович. Пел он по-русски, но зрители были буквально потрясены его вокальным мастерством и этого не замечали. Некоторые в волнении закурили, другие обменивались вполголоса восхищенными репликами. Тогда Градский сделал следующее: оборвав но полуслове волнующий рассказ о приключениях Гарсии Лорки, он, пользуясь буквально тремя английскими словами (типа Ноу смокинг, фастен белтс), заставил зал замолчать и прекратить курение, чем поднял престиж советских артистов на небывалую высоту. Об этом взахлеб с одобрением написали утренние газеты.

После этого "Машине" работать было легко, зрители были само внимание, и я даже слышал, как по залу пролетели две мухи.

Еще до поездки Андрей удачно перевел несколько песен, а перед русскими текстами делал по-английски небольшой анонс, так что для зрителей не пропала ни музыка, ни смысл, что было особенно приятно. Был большой успех.

В течение всего концерта за моей спиной стояли трое солидных мужчин и очень внимательно наблюдали за моими действиями. Первый был по виду очень похож на продюсера Мадонны, второй явно напоминал продюсера Рода Стюарта, а третий скорее всего являлся продюсером Майкла Джексона. Пришлось мне блеснуть мастерством и хвататься за ручки в темпе шахматного блицтурнира.

По окончании концерта я повернулся к ним и спрашиваю:

— Как вам понравился "саунд звука"?

Один сказал: "Отлично", другой: "Шикарно", а третий:

"Бесподобно", — и добавил: "Прекрасная работа".

Странно все-таки, как Америка влияет на творческие способности человека. Вот помню в Орле после концерта зрители прибегают:

— Где, — кричат, — этот звукорежиссер хренов, надо бы ему руки оторвать!

Это — на Родине, а здесь такие важные люди и "шикарно и бесподобно".

В общем сижу я, это, и мысленно уже у Мадонны и Стюарта работаю, а может быть даже и у Майкла.

Тут Макаревич подходит:

— Чего-то, — говорит, — мне показалось, что гитара сегодня была тиховата.

Пришлось срочно в "Машину" возвращаться.

А мужики те, трое, оказывается поспорили между собой на бутылку виски, что я обязательно что-нибудь сломаю, но просчитались сволочи.

На вечерней "разборке полетов" вышел небольшой спор о программе, но все согласились, что в целом концерт прошел хорошо; Андрей с достоинством комментировал по-английски русскую часть концерта, а я ничего не сломал.

Александр Борисович, зашедший на огонек, тоже сдержанно похвалил коллектив, но чувствовалось, что у него есть свое собственное мнение о том, кто принес концерту успех.

(Александр всегда относился к Машинистам, как к братьям меньшим, на что, безусловно, имел право, и позволял любить себя и восхищаться только издалека).

В ответ на этот демарш я вынужден был тут же наврать, что слышал из верных источников о планирующемся открытии Звезды в честь "Машины времени". Градский хохотал ток, что стёкла чуть не лопнули, и предложил в качестве материала для звезды трехслойную фанеру. Было грустно.

А сон-то оказался, что называется, в руку. Дня через два американцы намекнули, что утром около "Хард-рок кафе" состоится некая торжественная церемония. (А кое-кто продолжал хохотать.)

Я пошел в магазин и приобрел за 70 центов кусочек жести, подручными средствами обрезал его, придав форму звездочки. Написать фломастером имя и фамилию было уже делом техники.

На следующий день далласцы не поленились устроить пышный праздник в своем стиле. Было все: и небольшой оркестр, и разрезание лент, и торжественное срывание со звезды красного покрывала. В конце церемонии "американские пионеры подарили "Машине времени" галстуки" (Пьер Карден) и т. д. и т. п.

Я положил звездочку Александра на зеленую травку, но показывать кому-либо постеснялся — зачем мне нужен враг на всю жизнь, тем более, что поет-то он по-настоящему здорово.

А звезда "Машины" из сверкающей бронзы помещалась где-то справа от Чабби Чеккера и в приятной близости от Элвиса Пресли и, если хвалить после каждого концерта и улыбаться — это способ американской жизни, то отливать и устанавливать звезду с надписью "Time mschine, USSR" их никто не заставлял. И это — хорошо!

Сводили нас на новый фильм "Красная жара". В нем советский милиционер, которого играет Арнольд Шварценеггер, приезжает по делам службы и розыска в Чикаго. Американская полиция активно ему помогает, и все кончается хорошо. Довольно забавный фильм, правда, смеялись мы совершенно не в тех местах, где американцы, ну, да неважно, у них свой юмор, а у нас свой.

Был там такой эпизод. Милиционер Шварценеггер, усталый после самолета, наконец добирается до номера в гостинице, заходит, запирает дверь, бросает свой портфель и включает телевизор. На экране появляется целующаяся парочка.

— Тьфу, это же капитализм, — говорит Арнольд с отвращением и выключает "ящик".

На очередном приеме сосед по столу, который, кажется, присутствовал на просмотре, спросил меня, как мне нравится Америка? Я, желая сострить и намекая на фильм, ответил:

— Это же капитализм.

Через два дня вышла газета, как раз освещавшая пребывание в Далласе "Машины" и присуждение ей звезды.

Большая статья с фотографией группы на первой странице начиналась словами:

— Макс Капитановский — саунд-инженер "Машины времени", — держа в руке стакан с водкой, сказал: "Да, это — капитализм".

Я как прочитал, чуть в обморок не грохнулся. Во-первых, от лживости и продажности американской прессы, во-вторых, от страха, что в Москве узнают. Шел 1988 год, а тут "стакан с водкой". Хорошо помню, что пил из рюмки, а они, гады, что написали.

Да еще Директор на меня долго и выразительно смотрел — прямо мороз по коже. Я решил при случае с этим "щелкопером и бумагомаракой" отношения выяснить.

Случай представился на третий день во время концерта Рода Стюарта. Нам раздали такие значки "Очень важная персона", дающие возможность ходить за кулисы и в буфет. И вот моя персона увидела в буфете того журналиста, подходит к нему и говорит заготовленную речь, в смысле "ай-яй-яй".

Уж как он смеялся!

— Я тебе, — говорит, — только хорошего хотел. — Твоя фамилия в центре газеты появилась, у нас за это люди, знаешь, какие деньги платят, а тебе — на халяву…

Моя "очень важная персона" все поняла и больше с глупостями не приставала.

Директор меня в Москве не выдал, а руководство почему-то прошляпило.

Концерт Рода Стюарта. Мы впервые присутствовали на настоящем рок-концерте такого масштаба. Огромный полуоткрытый зал, отличная аппаратура, шикарные музыканты, бесподобный Род Стюарт.

Мы, как "очень важные персоны", располагаемся близко от сцены. Билет стоит 18.50 $, дешевле, чем на "Машину" в "Кафе", но и зал в 10 раз больше.

Слева огромный экран, показывающий всякие мелкие детали: выражение лица, пальцы гитариста или клавишника — великолепное шоу.

В проходах дежурят квадратные мальчики в черных майках — охрана. Зрители беснуются, но в рамках; курят марихуану, но понемногу; пьют виски, но по чуть-чуть — полный кайф. Хрупкая девушка, профессионально сбив с ног здоровенного громилу, прорывается на сцену, и Стюарт допевает песню с ней на руках.

Я сидел, разинув рот, смотрел и слушал, а вокруг сорокалетние мальчишки и девчонки пели, танцевали, целовались. У меня зрело неосознанное чувство протеста советского человека, не привыкшего, чтобы было так хорошо.

Одним словом, я собрался УЙТИ. Будучи уже очень известным в Америке человеком, фамилией которого уж полгода как пестрели центральные газеты (стакан водки и т. д.), я представил себе завтрашние сенсационные заголовки: "Капитановский УШЕЛ с концерта Стюарта", "МАКСУ такая музыка не нужна" и т. п.

Пока я смаковал несостоявшееся будущее, концерт незаметно кончился, и мы отправились на банкет-прием, которого Стюарт каждый раз удостаивал сугубо избранных.

Сугубо избранных в Далласе оказалось человек 800. Закуски, напитки, легкая музыка — большой праздник.

Между прочим, я заметил ту девушку, которая охрану прорвала, она как раз с тем охранником и отдыхала — подсадная уточка-то!

Часа через 2 появился САМ и в уголке ужинал со своими детьми. Он явно устал и несколько тяготился шумным обществом. Я-то на всякий случай прошелся мимо пару раз этаким гоголем, чтоб он понял, КТО с него хотел уйти, но сильного впечатления это не произвело.

В результате Андрей был в конце вечера представлен Стюарту, поговорил с ним немного, и они вместе сфотографировались. У Макара фото хранится — РОДИК и АНДРИК.

Но мы с Директором этого уже не видели: у него мечта была у Стюарта на коленях посидеть — не вышло, и мы заплакали и пошли домой в скромную гостиницу "Анатоль" (двести баксов в сутки).

Почти перед самым отъездом мы посетили еще один плантаторский дом. С белыми колоннами, расположенный на живописном пригорке среди цветов и деревьев, дом производил впечатление форпоста рабовладения. В воздухе слышался звон кандалов и крики угнетаемых негров. Своеобразное очарование старины не портила даже здоровенная спутниковая антенна, стоявшая на лужайке перед крыльцом.

После обеда, о котором даже говорить не хочется, хозяева предложили освежиться в бассейне. Мы уже привыкли, что бассейны есть почти у всех, а лето в Калифорнии очень жаркое, поэтому с благодарностью предложение приняли.

Бассейн находился метрах в ста от дома и был, наверное, устроен из естественного пруда, настолько хорошо он вписывался в окружающий ландшафт.

Я направился к бассейну и уже издали увидел, что там кто-то плавает. Раздавался плеск и, как от кита, взлетали фонтанчики воды. Ничего удивительного в этом не было — это мог резвиться дельфин или любое другое морское существо: бассейн был достаточно велик, а американцам никакой закон не писан.

"Дельфином" оказался хорошенький желто-зеленый водяной пылесос длиною около метра. Перебирая маленькими лапками, он ползал по дну и подводным стенкам бассейна и всасывал частички ила и несуществующего мусора, потом всплывал и радостно выпускал фонтанчик воды.

Мы зачарованно смотрели на его работу.

— Сосет, как бог, — сказал кто-то рядом.

Я, наверное, сноб, жлоб и "вещист", потому что, когда меня спрашивают, что мне запомнилось в Америке больше всего, я вспоминаю не небоскребы, не Хард Рок Кафе, не Голливуд, а вот этот маленький трудолюбивый водяной пылесос, как олицетворение рациональности, пользы и комфорта американской жизни.

Наши эмигранты, которых в Америке уже предостаточно, многочисленных родственников, хлынувших в Штаты за магнитофонами, телевизорами и тряпками, полупрезрительно называют "пылесосами".

Если бы эмигранты с самого начала познакомились с очисткой американских бассейнов, они бы придумали для родственников другое название.