От авторов

Мы искренне признательны трем замечательным людям, чей талант, преданность и энтузиазм поддерживали нас. Это наш великолепный агент Джейн Гелфман, блистательный редактор Элисон Диккенс и неукротимая Ким Хови — издатель и директор по маркетингу. Мы также приносим благодарности Джине Сентрелло за то, что она с самого начала неустанно нас поддерживала, Салли Уилкокс и нашим международным агентам, которые прилагали все силы к тому, чтобы наши книги разошлись по всему миру — от Мадрида до Москвы. А самое главное — мы бесконечно благодарны нашим мужьям, детям, родным и друзьям за их поддержку, любовь и доброту.

 

Глава 1

Мой муж даже не стал дожидаться, пока мы сядем в машину, чтобы сообщить мне свою потрясающую новость.

Мы только что привезли дочь — нашу замечательную любимую Эмили — в Йель. Я познакомилась с ее соседкой по комнате, распаковала вещи и застелила кровать свежим бельем. Мы четыре часа носились по магазинам перед самым отъездом в колледж, но, если честно, это не те простыни, что мы купили тогда. Тайком я приобрела куда более роскошный комплект в дорогом магазине на Мэдисон-авеню, чтобы удивить девочку. Она поступила в Йель, черт возьми, и не будет спать ни на чем, кроме атласа!

Билл, любящий отец, перебрасывается шутками с дочерью, одновременно устанавливая компьютер и пристраивая книжную полку рядом со столом. Мы увлечены всей этой суетой, она помогает нам избавиться от некоей внезапной пустоты в душе и смело встретить ту минуту, когда мы оставим Эмили здесь и поедем назад, домой, где теперь стало так тихо. Эмили целует папочку, благодарит его за помощь, крепко обнимает меня и обещает, что все будет в порядке. Это намек, что нам пора ехать. Я говорю, что с нами тоже все будет в порядке, но с меньшей уверенностью. Теперь, когда наша дочка официально получила статус студента (как и ее старший брат Адам), нам уже нечего терять.

Мы выходим из общежития и минуем столик дежурной. На нем буклеты и две миски, одна — с леденцами, вторая — с презервативами. Не слишком-то хорошая идея — угощать студентов конфетами, так первокурсники и растолстеть могут! И — о Боже — стеклянная чаша, доверху наполненная резиновыми изделиями (цветными, ребристыми и светящимися в темноте)! Может быть, следовало предупредить Эмили, чтобы она избегала парней, которые запускают сюда руки?

Мы с Биллом выходим на улицу. Я беру его под руку и делаю глубокий вдох. Я боялась этого дня с тех самых пор, как отправила Эмили в детский сад. Но кажется, мы справились…

— Ведь так оно и должно быть, милый? — спрашиваю я и удивляюсь, что все еще не заплакала.

— Конечно. У нас восхитительный ребенок, — отвечает он и ободряюще похлопывает меня по руке.

Билл прав. Мы оба были очень молоды, когда поженились, но тем не менее сумели поставить на ноги двоих прекрасных детей и явно извлекали удовольствие из родительских обязанностей. Но сейчас нам пора начать новую жизнь. Я уже запланировала романтические выходные в четырехзвездочном отеле «Вермонт» и даже разжилась сезонным абонементом на все матчи с участием «Никса». Я знала, что этот день придет. Я ждала его все последние шесть лет.

Я смотрю на своего мужа — преуспевающего биржевого маклера. Билл всегда был хорош собой, но я понимаю, что сейчас он в лучшей форме, чем когда бы то ни было. Он сбросил вес, и брюшко у него больше не свешивается с ремня. Его обнаженный торс мог бы украсить обложку «Здоровье мужчин» — по крайней мере заднюю. Подождите — а что случилось с седыми прядками, которые недавно появились у него на висках? Я легонько притрагиваюсь к его темно-каштановым бачкам и хихикаю про себя. Даже представить себе не могу, что Билл пользовался краской для волос, но это именно так.

Может быть, после стольких лет у моего ненаглядного появилась пара секретов?

— Итак, милый, наш первый вечер вдвоем, — говорю я и крепче стискиваю его мускулистую руку. — Чего бы тебе хотелось? Пойти в маленький африканский ресторан на Нью-Хэйвен? Или мы едем прямо домой и я переоденусь во что-нибудь поудобнее? — Я тянусь к нему, чтобы поцеловать в щеку, но Билл ускоряет шаг, и я промахиваюсь.

— Хэлли, я должен кое-что тебе сказать, — говорит он и идет, глядя прямо перед собой.

Ого! Не очень-то приятное начало. Я спотыкаюсь. «Я должен тебе кое-что сказать»… Едва ли это прелюдия к «Я так тебя люблю» или хотя бы к «Мне всегда нравилось, как ты готовишь тушеное мясо». Обычно так начинают разговор на тему «Наша кошка умерла» или «У нас сгорел дом». Или…

— Я ухожу от тебя, — не замедляя шага, объявляет Билл.

Он… Что?! Несколько секунд я обдумываю услышанное. Если это значит, что он уходит навсегда, то моему мужу — другу, бессменному спутнику жизни, мужчине, с которым мы занимались любовью всего лишь три (или четыре?) дня назад, — следовало усадить меня, прежде чем сообщать такое! Билл, мой милый Билл! Ты мог бы даже позаботиться заказать мне чашечку кофе.

Впрочем, ты уже не мой милый Билл.

«Я ухожу».

Время останавливается. Я каменею. В мире воцаряется тишина; единственный звук — это отдаленный птичий щебет, в котором я слышу неумолимое и скорбное: «Ты осталась одна. Ты осталась одна. Ты осталась одна».

Даже не могу себе такое представить! Я собираюсь с духом и изо всех сил пытаюсь сделать вид, что ничего не поняла.

— Ладно, тогда мы не едем в Нью-Хэйвен, а ужинаем дома, — говорю я и поспешно добавляю: — Я могу приготовить лазанью или омлет. У меня есть немного сыра бри. Ты ведь любишь омлет с сыром, милый?

Билл останавливается и оборачивается ко мне.

— Я хочу сказать, что ухожу от тебя. — Он делает паузу и смотрит на меня… наверное, думает, что смотрит с улыбкой. — У нас была хорошая жизнь. Черт возьми, двадцать один год счастливого брака! Но сейчас я хочу попробовать еще разок.

О чем это он? Попробовать еще разок? Звучит так, как будто он долго практиковался перед зеркалом, прежде чем произнести эту тираду. Но ведь это не конец! Конца быть не может. Никуда он не уйдет. Я делаю глубокий вдох. Честное слово, я поняла, в чем дело. Билл так грустит по Эмили, что просто не знает, как себя вести. Он шутит. И даже не понимает, что это его реакция на отъезд дочери. Мой долг — ободрить его.

— Послушай, милый, у нас все будет в порядке, — мягко говорю я. — Я люблю тебя. Ты любишь меня. Я купила билеты — то, что ты всегда хотел. И вовсе не обязательно присутствие детей в доме, чтобы мы держались вместе.

Он не отвечает, и потому я продолжаю говорить. Молчать невыносимо.

— Я подумываю о том, чтобы заняться художественной керамикой.

Билл странно смотрит на меня, потом кивает:

— Это здорово, Хэлли. Я рад, что у тебя такие планы. У меня, в общем, тоже есть кое-какие мысли.

Мы подходим к машине, я забираюсь на свое обычное место впереди и ставлю любимый диск Билла — «Сен-Лоуренс квартет», но он немедленно его вытаскивает и включает что-то очень громкое.

— Какого черта! Что это? — взвиваюсь я.

— «Черные жемчужины», — гордо ответствует он. — Моя новая любимая группа! Одно из первых мест в хитпараде.

Я убавляю звук, но голова продолжает гудеть. Кто этот мужчина с бачками, новоявленный любитель рэпа, сидящий рядом со мной? Все эти годы я думала, что знаю своего мужа как облупленного, но что-то изменилось — пока я работала, воспитывала детей и покупала ему рубашки. Я вдруг начинаю чувствовать себя очень глупо. Что еще от меня ускользнуло?

Следующие полтора часа проходят в каком-то тумане; мы едем по узкой Мэррит-Паркуэй, в направлении нью-йоркских предместий. Не знаю, как люди умудряются не расстаться с жизнью на этой дороге с ее внезапными поворотами. А сейчас я вдобавок не уверена, что не хочу с ней расстаться. Без детей и без Билла что мне остается? Я смотрю в окно и прозреваю свое мрачное будущее. Я чуть не прозевала, что мы миновали въезд в пригород — Чеддек — и теперь поднимаемся на манхэттенский мост.

— Куда мы едем? — спрашиваю я.

Билл не отвечает; губы у него плотно сжаты, а брови до того сдвинуты, что представляют собой практически прямую линию. По крайней мере одно я знаю точно — если мой муж так хмурится, наверняка что-то случилось. Через пару минут Билл паркуется перед коричневым жилым домом в районе Девяностой улицы, склоняется ко мне, нервно целует в щеку и вручает мне ключи от машины.

— Ты знаешь, как ехать домой, милая. — Он пытается говорить равнодушно и, словно так и заведено, добавляет: — Будь осторожна. Если на шоссе Гудзон пробка, то лучше поезжай через Риверсайд.

Я открываю рот, но не могу издать ни звука.

— А ты… не едешь домой? — наконец выдавливаю я. — Где мы?

— Вот мой новый дом, — отвечает Билл, указывая в сторону крыльца. Торопливо выбирается из машины и вытаскивает с заднего сиденья чемодан. Как я его раньше не заметила?

— У тебя новый дом? — ошеломленно спрашиваю я.

— Ну… в общем, не то чтобы мой… — Он поднимается на пару ступенек, поворачивается и объявляет: — Здесь живет Эшли.

Эшли. Эшли. Эшли. Эшли. Если повторять это много раз, лежа под пуховым одеялом, имя начинает звучать как вопль отчаяния. Впрочем, выплакаться полезно. Так же как и биться головой о стенку, вырезать лицо неверного супруга из всех семейных фотографий, съесть две гигантские пачки шоколадного печенья и перечитать всю подшивку «Юнайтед Стэйтс ньюс», которая пылится в подвале. Я могу с успехом переселиться в прошлое, потому что будущего у меня нет. Я просматриваю от корки до корки все газеты с 1984 по 1994 год и узнаю, что в 1990 году альбом некоей поп-группы под названием «Ваниль» разошелся в считанные дни и ей прочили великое будущее. Ха! Где теперь эта «Ваниль»? Исчезла. Растворилась в пространстве быстрее, чем тает мороженое под лучами летнего солнца. Ее потеснили. Так же, как меня.

Телевизор днем в последний раз я смотрела, когда нянчилась с маленькой Эмили. Теперь «Магазин на диване» — мой постоянный спутник. Большим утешением прозвучало то, что я могу заказать ожерелье в византийском стиле или круглую брошь в любое время суток. Я заказала и то и другое, и еще уйму всего. Рассыльный доставил столько заказов, что, наверное, подумал, будто у меня самая настоящая мания. С другой стороны, я еще не развернула ни одного свертка. Для этого надо вылезти из постели и спуститься по лестнице, а сейчас я берегу силы для самого необходимого (например, рано или поздно придется пополнить запас шоколадного печенья).

Я заставила Билла пообещать, что он не расскажет о случившемся детям. Я объяснила, что не желаю портить им начало учебного года, но, если честно, мне просто не хочется об этом говорить. Ну упало в лесу одно дерево. Муж оставил жену. Кто это заметит? Впрочем, мне следовало бы помнить, что мой супруг не так уж твердо держит слово. Адам дважды звонил и заботливо интересовался: «Как дела, мама?» Судя по его сочувственному тону, Билл сообщил ему нечто куда более неприятное, чем новость о разрыве, — например, что у меня тропическая лихорадка.

Что бы там ни было, на работе я взяла больничный — впервые за пятнадцать лет, которые я проработала юрисконсультом в фирме «Розен, О'Грэди и Риккарди», первой и, возможно, единственной в Нью-Йорке итальяно-еврейско-ирландской фирме. Наши отличительные черты — во-первых, процессы по случаям, связанным с разнообразной дискриминацией, а во-вторых — постоянное несварение желудка (если учесть корпоративные ужины, состоящие из солонины с тушеной капустой, кугеля и спагетти). И все-таки мне нравится наша фирма, и начальство меня любит. Я всегда умела выговорить себе всего лишь четыре рабочих дня в неделю и предавалась мыслям о хорошей пенсии и регулярных поставках лекарств от гастрита.

Впервые за много лет у меня выдался свободный день — без работы и без детей, но сейчас я не в состоянии сделать хоть что-нибудь полезное. Я зла на Билла, а еще больше на себя. Как он мог так поступить? Как я могла позволить ему это сделать? Нельзя просто взять и уйти от женщины, с которой ты прожил двадцать один год и от которой у тебя двое детей. Кем, черт возьми, он себя возомнил, если подумал, что можно бросить меня, даже не поговорив со мной? Господи, да когда мы ремонтировали кухню, то целых шесть недель спорили, какого цвета должны быть стены! Билл настаивал на темно-зеленом, я — на белом, в результате мы сошлись на цвете морской волны с кремовой окантовкой. Вот что такое компромисс, Билл. Вот на чем строится брак. Ублюдок. Даже не знаю, хочу ли я, чтобы он вернулся.

Я опускаюсь на подушки, совсем измученная надоедливым мотивом, который крутится в голове. Нужно сделать что-нибудь еще — что угодно. Я поднимаю руки. Сквозь опущенные жалюзи пробивается немного света — достаточно, чтобы устроить «театр теней». Смотрите, это зайчик.

Телефонный звонок возвращает меня в реальность, туда, где я не хочу находиться. Целую неделю я почти ни с кем не разговаривала, исключая детей и мою лучшую подругу Беллини. Я смотрю на автоответчик и вижу, что это Артур Розен, старший партнер фирмы, идеальный шеф. Я приподнимаюсь, чтобы ответить, и зажимаю трубку между плечом и ухом.

Минуты две Артур болтает о пустяках, потом говорит:

— Не люблю беспокоить тебя, когда ты нездорова, Хэлли, но у меня к тебе вопрос. Насчет дела Тайлера.

Мы начинаем говорить о делах; я неохотно разыскиваю под одеялом пульт от телевизора и убавляю звук (речь идет о новой линии косметики). Как только разговор будет окончен, закажу себе новый суперэффективный омолаживающий крем для век! И не важно, поможет он или нет, — мне очень интересно, как они умудряются уместить все эти слова на крошечном тюбике.

«Сосредоточься. Сосредоточься». Я слушаю, что говорит Артур. Наш клиент Чарльз Тайлер обвиняется в сексуальном домогательстве, причем обстоятельства очень необычные. Истица утверждает, что мистер Тайлер не дает ей повышения по службе в отличие от других сотрудниц, с которыми он спит. Иными словами, она обвиняет его в том, что он трахается с другими. Я пытаюсь вставить пару реплик, но по большей части стараюсь не разрыдаться. Не хватало еще делиться своей бедой с Артуром. Впрочем, он и сам понимает: что-то не так.

— Хэлли, — нерешительно говорит шеф, — я не хочу лезть не в свое дело, но тебя нет уже неделю. С тобой все в порядке?

Все ли со мной в порядке? Почему вообще кто-то должен обо мне беспокоиться? Муж ушел от меня к женщине, которую зовут Эшли, я валяюсь в постели — уже, наверное, заработала себе пролежни, питаюсь исключительно шоколадным печеньем.

Но я все еще не готова говорить о случившемся. И уж конечно, не с моим шефом — он настолько занят работой, что я узнала о наличии у него детей, лишь когда он пригласил меня на день рождения сына.

— Все нормально, Артур, просто…

— Что?

Не люблю лгать и потому изобретаю версию, близкую к истине:

— У меня… небольшие изменения.

Я не уточняю, какие именно.

— Операция? — спрашивает он.

— Да, да.

Самая настоящая. Билл вынул мне сердце.

Я вешаю трубку и собираюсь с силами, чтобы приступить к следующему пункту плана. Мне казалось, что я сейчас опять заплачу, но слезы уже, кажется, иссякли. Я обхватываю колени руками, принимаю позу эмбриона и начинаю стонать: «Эшли, Эшли, Эшли…», раскачиваясь взад и вперед. «Эшли…»

Эшли. Эшли, черт ее побери. Сколько лет может быть женщине с таким именем? Держу пари, чуть за двадцать. Наверняка блондинка с большой грудью. По профессии массажистка. Когда я заставила себя позвонить Биллу, тот сказал, что я тут ни при чем, — просто он хочет жить полной жизнью и следовать зову сердца. Едва ли это был зов сердца. И никакой это не кризис среднего возраста. Его вообще не существует.

Я не надрываю еще один пакет печенья и не смотрю еще один фильм с участием Мег Райан. Вместо этого я ложусь навзничь и протягиваю руки к свету. Откроем в себе новые таланты. Посмотрите, теперь зайчик прыгает через забор.

Эмили выуживает меня на свет божий.

— Мама, я позвонила к вам в офис, и мне сказали, что тебя нет, — говорит она, позвонив на следующее утро. — Что случилось?

— Эмили, я должна кое-что сказать тебе.

Снова та же фраза. Интересно, достаточно ли она длинная, чтобы успеть понять: сейчас последуют плохие вести.

Судя по всему, моя дочь уже достаточно взрослая, потому что быстро отвечает:

— Не нужно ничего говорить. Я все знаю. Папа тебя бросил. Мне звонил Адам. Папа рассказал ему и велел молчать. Но Адам сказал мне.

Хм. Значит, Эмили знает ситуацию не только в общих чертах. Думаю, она получила исчерпывающий отчет! Но… девочка, кажется, не расстроена? Я ожидала, что Эмили по крайней мере прольет пару слез, узнав, что наш семейный очаг разрушен.

Прежде чем я успеваю спросить, что она думает по этому поводу, Эмили говорит:

— Я просто не могу понять, почему ты лежишь дома и хандришь. Да, папа ушел. Но твоя-то жизнь не закончилась!

— Эмили, ты с ума сошла? Это же твой отец! О чем ты говоришь?

— Я говорю то же самое, что сказала ты, когда меня бросил Пак. Жизнь продолжается. В море еще полно рыбы.

Да, но теперь наживка из меня никудышная. И дело не только в этом. Как можно сравнивать Билла с Паком — этим татуированным идиотом с серьгами в ушах? Он бросил Эмили за неделю до выпускного вечера, и я запретила ему подходить к моей драгоценной дочери ближе чем на пятьдесят шагов.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — продолжает Эмили. Кажется, она знает все — в отличие от большинства подростков, которые только думают, что знают все. — С Паком я встречалась три недели, а вы поженились, чтобы быть вместе до конца жизни. Не повезло, согласна. Но ты всегда была для меня образцом, мама. Ты держала в руках все. Ты сумеешь прожить даже без Билла.

— Билла? — недоумевающе спрашиваю я, удивляясь, с каких это пор «папочка» стал для нее «Биллом».

— Я думаю, будет лучше, если мы станем думать о нем как о постороннем человеке, — рассудительно изрекает Эмили. — Возможно, нам даже стоит называть его Уильям. Это отстраняет.

У меня возникает ощущение, что Эмили успела записаться в общество феминисток. Но, вынуждена признать, она говорит здравые вещи. Уильям. Я пробую имя на вкус. Уильям и Эшли. Эшли. Эмили права: пора остановиться.

Я восхищаюсь ее проницательностью и умом. Но вдруг слышу сдавленные рыдания.

— Подожди секундочку, мама, — просит Эмили, и голос у нее обрывается.

— Эм, с тобой все в порядке? — спрашиваю я.

В ответ раздается громкое шмыганье, и я понимаю, что она плачет. Вот оно! Эмили и в самом деле понимает всю серьезность ситуации, и, пусть даже моя дочь пытается казаться твердой, она поражена в самое сердце. Мне невыносимо хочется обнять ее и успокоить. Мне и самой стало бы от этого легче.

— Прости, мама, — дрожащим голосом говорит Эмили, когда снова берет трубку. — Я очень хочу перенести все как взрослая, но это какой-то ужас. Я просто не понимаю, ведь вы же никогда не ссорились!

— Да, детка. Никто не знает, почему это случилось, И не думай, что ты обязана вести себя по-взрослому. Даже те, кто вдвое старше тебя, не всегда ведут себя по-взрослому.

— А кто приедет ко мне на родительский день? — почти скулит Эмили.

— У тебя по-прежнему двое родителей, которые любят тебя. Мы всегда готовы приехать к тебе вместе, — отвечаю я заученными словами и добавляю уже от себя: — Пусть даже твой отец и повел себя как полный придурок.

Эмили смеется.

— Последнего можно было и не говорить! — Кажется, настроение у нее улучшилось. — Все в порядке. Я знаю, какой несчастной ты себя чувствуешь.

— Все не так уж плохо. Когда два года назад у меня был аппендицит, я мучилась сильнее.

Но тогда по крайней мере мне давали болеутоляющее.

— Слава Богу, мама, — говорит Эмили преувеличенно бодрым голосом. Ее голос звучит точь-в-точь как у девочек из команды поддержки, которых она передразнивала, когда училась в старшей школе. — Знаешь, что тебе надо сделать?

— Что?

— Ты должна пойти прогуляться.

— Прогуляться?

— Вылезай из постели. Двигайся. Ты ведь не тряпка. Ты женщина, — говорит Эмили.

Да, я женщина. Женщина, которую только что бросил муж. Женщина, которая никак не может найти свои чертовы кроссовки. Я во второй раз начинаю рыться в шкафу. Подождите. Я женщина, у которой нет кроссовок. Может быть, поэтому Билл меня и бросил? Я снова ударяюсь в слезы.

Нет, я справлюсь. Вот что такое моя нынешняя жизнь — попытка совладать с собой. У меня есть спортивные туфли для бега, теннисные тапочки, ботинки, шлепанцы, мокасины, «лодочки» для офиса и туфли на высоченной шпильке, которые я надевала дважды. В чем-то из вышеперечисленного мне предстоит покорить вершину.

Я надеваю свои самые прочные кеды, бросаю в рюкзак пару бутылок воды и кое-что из съестного. У меня созрел план! Куда я иду? Куда глаза глядят. Это — метафора моей жизни. Только я не знаю, где это и как туда добраться.

— Ты встала! — кричит кто-то сзади.

Я взвизгиваю от неожиданности, оборачиваюсь и вижу свою лучшую подругу Беллини Бакстер. Она стоит на пороге спальни.

— У меня чуть сердце не разорвалось! — восклицаю я.

— Это прогресс, — отвечает Беллини. — Лучше разрыв сердца, чем постоянная душевная боль.

— Да?

Она плюхается на кровать и убежденно кивает.

— Когда у тебя болит душа, к тебе приду только я. А если у тебя случится сердечный приступ, сюда приедет уйма хорошеньких врачей, которые разденут тебя догола и будут массировать грудь. — Она тянется к телефону. — Так что, мне вызвать «скорую»?

Я качаю головой и смеюсь. Такова Беллини. Она — моя единственная подруга, и я рассказала ей все как есть. В отличие от моих замужних приятельниц Беллини одинока и потому знает про мужчин все. Из своего разностороннего опыта она почерпнула, что все они ненадежны, легкомысленны и глупы. И это в лучшем случае.

— Я принесла одну штуку, которая поднимет тебе настроение, — сообщает Беллини, открывая фирменный пакет от «Бендела» с Пятой авеню. Она работает в этом магазине главным консультантом по аксессуарам.

Я познакомилась с Беллини, когда та впервые приехала в Нью-Йорк из Огайо, бросив работу продавщицы и получив должность временного секретаря в нашей фирме. Тогда ее звали Мэри Джейн Бакстер, но, чтобы избавиться от провинциализма и казаться интересной, она сменила имя. Поклонница «Секса в большом городе», сначала моя подруга хотела назвать себя Космо, но потом забеспокоилась, что это имя и так стало чересчур популярно, и предпочла окрестить себя по названию своего любимого коктейля — «Беллини» (смесь игристого вина с персиковым пюре). Как меняется мир! Раньше родители называли своих детей по месяцу их рождения — Май или Август — или по тому месту, где они были зачаты (вот вам и Аризона Джо). А теперь именем для ребенка становится название напитка, который поглощали его отец и мать, перед тем как лечь в постель.

Работа в офисе (ответы на звонки и раскладывание документов) явно не была призванием Беллини, зато она быстро обнаружила особое чутье на аксессуары. Она снабжала нашу контору разноцветными зажимами для бумаг, и мы стали первой на Манхэттене фирмой, в которой черные скоросшиватели уступили место пастельным изыскам, достойным Музея современного искусства. Когда она ушла от нас и получила вожделенное место у Бендела, мы остались лучшими подругами, а сотрудники с облегчением отказались от закупленных Беллини светло-лиловых блокнотов и вернулись к стандартным желтым.

— Что у тебя там? — спрашиваю я.

— Дамская сумочка от Джудит Лебер, чтобы поднять тебе настроение, — гордо говорит она, вытаскивая сверкающую, инкрустированную драгоценными камнями сумочку в форме лягушки. — Кто-нибудь другой попытался бы утешить тебя яблочным пирогом или таблетками.

Я в восхищении беру подарок.

— Это действительно мне?

— Ну, я даю ее тебе взаймы. Эта штучка стоит девять тысяч долларов. Можешь владеть сколько пожелаешь. Она застрахована.

— Когда ты в последний раз одалживала мне сумочку, я брала ее с собой на ужин в «Плаза» с Биллом, — говорю я, и у меня на глаза наворачиваются слезы.

Она тут же выхватывает у меня вещицу.

— Недоглядела. Прости, милая. Я хотела, чтобы ты пришла в себя, а не плакала об этом уроде. — Беллини роется в другом пакете. — Вот. Померяй. Солнечные очки от «Шанель». Мне нравится форма. И потом, Коко неизменно вдохновляет одиноких женщин. Ее бросил любовник — и она создала многомиллиардную корпорацию.

Я надеваю очки в гигантской черепаховой оправе.

— Превосходно. Не знаю, помогут ли они мне выстроить финансовую империю, но по крайней мере за ними не видны опухшие глаза.

Беллини обнимает меня.

— Больше не плачь, — говорит она, отводя прядь моих волос за ухо. — Ты здесь ни при чем. Это не твоя вина.

— Нет, моя, — возражаю я. — Я прокрутила в голове весь наш брак, минуту за минутой. Может быть, я уделяла Биллу слишком много внимания. Или слишком мало? Я проводила слишком много вечеров вне дома — или наоборот? Может быть, ему не понравились мои новые духи?

— Все это ерунда, — сочувственно говорит Беллини. — Ты — замечательная жена.

— Тогда почему Билл сбежал, как крыса с тонущего корабля?

— Билл даже не крыса. Всего лишь мышь. Но, к несчастью, очень вредная, — уверенно заявляет Беллини. — Я читала о таком в «Нью-Йорк таймс». Например, самцы-полевки — очень даже верные супруги. Но если им подправить всего один ген, они становятся весьма неразборчивы в связях…

— Значит, я была замужем за мужчиной, который из-за своих генных пертурбаций положил глаз на Эшли?

— Что-то вроде того. Вот куда следует вкладывать деньги. Если ученые могут генетически модифицировать мышей и фруктовых мушек, то насколько трудным окажется смодифицировать мужчину?

— Очень трудно, — безнадежно говорю я.

Беллини вздыхает.

— Ты права. Наверное, все, что ты сейчас можешь сделать, — это выйти на свежий воздух и поискать себе правильную мышку. — Она оглядывает меня с головы до ног — кеды, шорты, рюкзак. — Судя по тому, что я вижу, до моего прихода именно этим ты и собиралась заняться?

— Я хотела прогуляться, — говорю я. — Эмили посоветовала. Надо выбраться из дому и хорошенько встряхнуться.

— Умница Эмили! Я ведь тоже пришла за тем, чтобы вытащить тебя из постели. — Беллини замолкает и решительно стискивает зубы. — Ты же знаешь, я все для тебя сделаю. Все. Хочешь, я пойду с тобой гулять?

Я тронута до глубины души. В устах Беллини предложение отправиться вместе на прогулку (если речь идет не о пикнике в Хэмптоне) — проявление величайшей привязанности.

— Ты в своих туфлях не взберешься на эту гору. Но мне очень приятно, что ты предложила. И что зашла. — Я целую ее в щеку. И вдруг меня осеняет: — А как ты попала в дом?!

Беллини ухмыляется:

— Ты сказала, что приезжать не стоит, и, насколько я знаю, отключила звонок. Но я ведь должна была удостовериться, что с тобой все в порядке? Я нашла запасной ключ в черном зонтике, который висит у вас на крючке слева — на крыльце. — Она подмигивает. — Все очень просто. Именно туда обычно и прячут ключи.

Ободренная визитом Беллини, я вдруг понимаю, куда должна отправиться. По крайней мере сегодня. Помнится, Билл возил детей в одно прекрасное местечко. Я ищу его на автомобильной карте — и через час уже въезжаю в маленький симпатичный городок под названием Колд-Спринг. В нем полно небольших магазинчиков; в них продается буквально все, от дурацких безделушек до самого дорогого антиквариата. Может быть, завернуть и проверить, насколько хороши здесь ювелирные изделия? Нет, Эмили не сочла бы поход по магазинам прогулкой. Я держу путь к туристической базе, в паре миль от города. Мне предстоит покорить вершину.

Я выхожу из машины, наскоро разминаюсь и надеваю новые солнечные очки от «Шанель». Выгляжу я настолько шикарно, что и впрямь могу стать приманкой для очередной мышки. Интересно, для какой? Придется ей прежде сдать анализы на ДНК!

Небо синее, солнце заливает светом тропинку. Невероятно прекрасно! Вокруг никого, если не считать двух птиц — судя по всему, воробьев, а может быть, синиц. В следующий раз, когда я решу подписаться на какое-нибудь издание, это будет «Флора и фауна», а не каталог косметики.

Холм довольно крутой, но я даже не запыхалась. Я в лучшей форме, чем думала. Вдыхаю запах сосен — о, это не то что аромат тех шестидесятидолларовых свечей, которые мы обычно зажигали в гостиной! Прогулка мне нравится. И это нетрудно! Должно быть, в результате физической нагрузки по моему телу начинают циркулировать гормоны, я чувствую нечто вроде легкого опьянения. Отпиваю из бутылки воды и иду дальше. Я еще могу выбиться в лидеры. Путь, по которому я пойду теперь, лишившись мужа, — это путь сильной, независимой, преодолевающей все преграды женщины. Килиманджаро меня, пожалуй, устроит. Эверест — слишком избитый маршрут.

Я пускаюсь в путь. Но уже через несколько минут оказываюсь на вершине холма. Следовало прихватить с собой флаг? Я удовлетворенно смотрю по сторонам — на скалистые утесы и зеленые горы. Здесь, на этом широком плато, я сяду и съем ленч. Впрочем, меня смущает стремительное восхождение: каких-то семь минут. И этим похвалялся Билл? Я начинаю стаскивать рюкзак, чтобы полежать на солнышке, и в паре метров от себя замечаю деревянную табличку с надписью «На Таурус». Стрелка указывает в сторону тропы, ведущей на довольно крутой подъем. Значит, этот холмик — всего лишь прелюдия? Как символично! Ты думаешь, что уже у цели, но оказывается, это всего лишь стартовая черта.

Я перешнуровываю обувь, поправляю лямки рюкзака и, исполненная решимости, иду дальше. Начало тропы хорошо утоптано, и пусть метки на деревьях отстоят друг от друга дальше, чем мне бы того хотелось, я ни о чем не беспокоюсь. Но по мере того как я углубляюсь в лес, тропинка становится все более и более заросшей, густая осенняя листва делает желтые отметки на стволах почти неразличимыми. Я останавливаюсь и озираюсь по сторонам, пытаясь сориентироваться. Ага, вон желтая метка. Я снова двигаюсь вперед и пробираюсь сквозь колючие заросли, с трудом прокладывая себе путь в кустах ежевики. Что, кроме меня, тут никто не ходил? Делаю еще с полсотни шагов, оглядываюсь и понимаю, что метки на деревьях исчезли и я стою под раскидистым дубом. Который начинает желтеть, черт его побери!

Только не паниковать! Нужно всего лишь вернуться обратно на тропу. Но чем упорнее я пытаюсь это сделать, тем забредаю дальше в лес. Нет уж, быть первопроходцем-одиночкой я не собираюсь. Я лезу в карман джинсов и достаю телефон. 911. Но как объяснить, где я? Впрочем это ведь служба спасения. Так что пусть и ищет. Я открываю свой сверхсовременный, оснащенный всеми мыслимыми и немыслимыми прибамбасами (фотоаппарат, игры, Интернет) телефон и вижу на экране надпись: «Вне зоны доступа». Черт! Но хоть фотоаппарат работает. Так что перед смертью я себя сфотографирую.

Кто сказал про смерть? У меня с собой вода, две плитки шоколада и сандвич с сыром. А если учесть количество съеденного накануне печенья, то на одних только собственных жировых отложениях я смогу продержаться самое меньшее четыре месяца. Приободренная мыслью о том, что мои округлые ляжки, возможно, спасут мне жизнь, я снова принимаюсь брести вперед и через двадцать минут опять натыкаюсь на очередное желтеющее дерево — судя по всему, это и есть тот самый дуб, и я просто хожу по кругу. Если я выберусь отсюда, то перееду на Манхэттен. По крайней мере он спроектирован с точки зрения геометрии. Мало кто в состоянии заблудиться по дороге с Шестьдесят второй улицы на Шестьдесят шестую.

Я чувствую усталость. Вот эта палка мне не повредит. Иду из последних сил, втыкая суховатую ветку в землю перед собой. Только руки у меня отчего-то начинают чесаться. О дьявол! Я подняла палку с кучи листьев. Это был муравейник! Красные муравьи!

Я ору как ненормальная и забрасываю палку подальше. Палка описывает полукруг и сшибает гнездо шершней. Они атакуют в лоб, я ору еще громче…

— Помогите! Помогите!

Я бросаюсь бежать не разбирая дороги, несусь через заросли, пока, споткнувшись о камень, не лечу в ручей, лицом вниз шлепаюсь в воду — во весь рост. Несколько секунд лежу, пытаясь отдышаться. Если бы это происходило в кино, то сейчас должен был бы появиться роскошный главный герой и спасти меня. Я поднимаю голову. Главный герой, судя по всему, намека не понял. Зато шершни убрались, а холодная илистая вода смягчила жгучую боль от укусов. Очень хорошо! Я обмазываю глиной покрытое волдырями лицо, не забыв про шею и руки. Если бы у меня была с собой посудина, я набрала бы тут глины и сэкономила тридцать пять долларов — столько стоит прославленная «грязь из Мертвого моря». Состав, судя по всему, тот же. Только добавить немного соли.

Я щупаю ногу. Кажется, она все еще крепится к моему телу, но лодыжка распухла. Вряд ли это перелом, но уж наверняка растянуты связки. Я, можно сказать, представляю собой материал для медицинского эксперимента, если вдобавок учесть состояние моего лица. Тема исследования: «От чего бывает опухоль больше — от укуса шершня или от внезапного падения?» Впрочем, взглянем на вещи с другой стороны. Даже если все остальные части тела у меня так же вздуются, талия останется тонкой.

Хорошо, что Эмили сейчас меня не видит. Надеюсь, мы с ней еще встретимся. Я должна отсюда выбраться! Я опускаю руку в воду, и вдруг меня осеняет: ручей всегда течет вниз. Спуск выведет меня к подножию холма и к моей благословенной машине. Я начинаю двигаться по течению, полуползком. Мне больно, но другого выбора нет. Возможно, поможет старая добрая песня. Я напеваю песню «Братец Жак» — наполовину по-английски, наполовину по-французски, но нелегко на один голос воспроизводить припевы, рассчитанные на хоровое исполнение. Я затягиваю «Сто кружек пива», и, кажется, впервые мне удается досчитать в обратном порядке до двух.

Но закончить не успеваю, потому что вдруг вижу дорогу.

Я так счастлива, что готова припустить со всех ног. Впрочем, такое мне не под силу. Придется дохромать до машины и на том успокоиться.

Выбравшись из леса, я оглядываюсь в поисках маленькой парковки, на которой остался мой «сааб», и вздыхаю. Никакого «сааба». Вижу указатель на Колд-Спринг и понимаю, что вышла не там, где нужно. Я нахожусь по меньшей мере в миле от своей машины. Это последняя капля. Несмотря на весь свой стоицизм, я сдаюсь. Я устала быть независимой. Самое время броситься наземь и дать волю слезам.

Так я и делаю. Тут же. На обочине. Я роняю голову на руки и захожусь в жутких рыданиях.

— С вами все в порядке, мисс?

Я испуганно поднимаю лицо и вижу, что рядом со мной остановился зеленый джип и какой-то симпатичный мужчина выглядывает из окна. Я вытираю слезы, отчего лицо мое становится еще более чумазым.

— Со мной случилась небольшая неприятность в лесу, — объясняю я на тот случай, если это не очевидно.

— Дайте я угадаю. Вышли не на ту тропу, а машина осталась у входа в парк. Такое с каждым может случиться, — добродушно говорит незнакомец. — Хотите, я вас подвезу?

Мимо нас проносятся машины, и я вдруг понимаю, что сидеть здесь не так уж безопасно. С другой стороны, учитывая мое сегодняшнее везение, кто поручится, что этот добрый самаритянин — не серийный маньяк-убийца? Но даже если у меня есть хотя бы пять шансов из ста вернуться домой целой и невредимой, это, как ни крути, лучше того положения, в котором я оказалась.

— Спасибо, — отвечаю я, поднимаясь и хромая к машине. Когда я начинаю забираться в салон, мужчина замечает, что грязная жижа с меня так и течет.

— Подождите. — Он быстро перегибается, достает из сумки полотенце и расстилает его на заднем сиденье. Меня это ничуть не задевает. Мне сейчас не до тонкостей благородного обхождения.

— Я живу выше по дороге, — сообщает он. — Я местный врач. Том Шепард.

Я ухмыляюсь. А он весьма хорош собой! Высокий, с ямочками на щеках. Лицо грубоватое — как у всякого, кто много бывает на свежем воздухе. И кроссовки у него что надо! Я запихиваю свои обутые в кеды ноги как можно глубже под сиденье.

— Я — Хэлли Пирпонт, — говорю я. Хотя… Если я сумела прожить в одиночестве целый день, то проживу и больше. Если у меня больше нет мужа, то какой смысл носить его фамилию? — Лоуренс! Хэлли Лоуренс, — поправляюсь я, протягивая руку.

— Рад познакомиться. — Он ухмыляется в ответ. — Хэлли Лоуренс… Месяц назад я ездил на рыбалку с одним приятелем, и он рассказал, что в колледже у него была подружка и ее звали так же.

Машина трогается с места.

— Надеюсь, он о ней хорошо отзывался? — спрашиваю я.

— Еще бы! Его зовут Эрик Ричмонд. Может быть, вы и есть та самая Хэлли?

— Возможно, — вяло отвечаю я.

Том смотрит на меня с удивлением.

— Ничего себе! Так вы знаете Эрика? То есть вы же не в биржевых ведомостях о нем прочли?

— Я не читаю биржевые ведомости, — отвечаю я, и тут у меня перехватывает горло. То ли укусы шершней вызвали у меня аллергию, то ли мне стало дурно от воспоминания об Эрике. Эрик — моя первая большая любовь, мой первый возлюбленный, которого я бросила на втором курсе, даже не помню почему. — Я и в самом деле знаю Эрика, — говорю я. — То есть знала. Давно.

Если уж на то пошло, останься я тогда с Эриком, жизнь моя пошла бы совершенно иначе. Возможно, мне не пришлось бы сейчас лезть на эту дурацкую гору.

Том Шепард оглядывает меня с головы до ног, и мне хочется сказать ему, что я всего лишь должна помыться. Он, видимо, удивлен, каким образом эта зареванная замарашка, сидящая на подстилке в его машине, может оказаться той самой Хэлли Лоуренс, о которой ему поведал изящный, элегантный Эрик Ричмонд.

— Мир тесен, — замечает Том, въезжая на парковку, где стоит мой ненаглядный «сааб».

— Если увидите Эрика, передавайте привет, — говорю я и открываю дверцу. Мне было очень приятно узнать, что мой спаситель, оказывается, знаком с моим бывшим парнем. Двое друзей на рыбалке болтали о давних подружках. Интересно, рассказал ли ему Эрик о том вечере, когда мы пили виски (впрочем, у Эрика всегда был хороший вкус) и занимались сексом на пляже?

К сожалению, Том, как и большинство мужчин, не умеет читать мысли. Вместо того чтобы ответить на мой невысказанный вопрос, он спрашивает:

— Вам больше ничего не нужно? Вы сумеете добраться до дома?

— Конечно, — отвечаю я, пытаясь снова казаться той самой уверенной и невозмутимой Хэлли, которой я была в колледже. Точнее, уверенной и невозмутимой Хэлли, которой я была всего лишь пару недель назад.

Я стараюсь не морщиться, выбираясь из джипа и приземляясь точнехонько на больную ногу.

— Вы спасли мне жизнь, — говорю я Тому. — Не знаю, как вас отблагодарить.

— Не стоит. На вашем месте я, добравшись до дома, смазал бы лицо «Бенадрилом». Видок у вас…

Я дернулась было от обиды, но тут же рассмеялась.

— Спасибо, доктор.

Конечно, сейчас трудно сказать, что я в идеальной форме, но день в конце концов прошел не так уж плохо. Я проиграла сражение с шершнями и не покорила вершину, зато выжила. А главное, сейчас я поеду домой.

Том машет мне и уезжает, а я лезу в карман за ключами от машины. Когда их там не оказывается, я начинаю рыться в рюкзаке. Куда они могут подеваться? Я принимаюсь размышлять логически и тут же вижу их: они лежат на переднем сиденье надежно запертого «сааба».

Я вздыхаю. Приключения продолжаются.

 

Глава 2

Я звоню в местное полицейское управление и объясняю, в чем проблема.

— Может быть, вы дадите мне телефон слесаря?

— Не беспокойтесь, мэм, мы кого-нибудь пришлем, — с готовностью отвечает дежурный.

Должно быть, в Колд-Спринг никаких проблем с преступностью. Едва я успела спрятать мобильник, как мне на помощь примчались три отчаянно сигналящие пожарные машины, две патрульные и один конный полицейский. Впрочем, «скорой помощи» в этой процессии не оказалось, так что, видимо, мне придется покупать мазь от укусов за свои деньги.

К ночи я наконец добираюсь до дома, отправляю грязную одежду в стирку, а безнадежно испорченные кеды — в мусорное ведро. Не отходя от холодильника, ем прямо из банки ореховую пасту. Мне вдруг приходит в голову, что когда я буду благодарить Эмили за эту идею, то придется поделиться с ней лишь минимально эффектными деталями моего личного дня независимости — такими, как доставка меня домой при помощи одного великодушного человека в джипе и всей спасательной бригады городка Колд-Спринг.

Я включаю виолончельный концерт Вивальди, прикладываю к лодыжке лед и осторожно погружаю свое разбитое тело в теплую ванну с ароматом жасмина, свесив больную ногу через край. Смазываю лицо лосьоном, пропускаю мыльную пену сквозь пальцы, закрываю глаза и замираю в блаженном оцепенении.

И тут, конечно, звонит телефон. Эмили или Адам? Каждая мать знает, что, когда звонит ребенок, трубку нужно брать сразу. Если ты промедлишь и попытаешься перезвонить через пять минут, то услышишь только автоответчик, а это сущий ад. И потому я, упираясь руками в края ванны и стараясь держать на весу поврежденную ногу, кое-как приподнимаюсь. Мне удается выбраться (выплеснув на пол несколько литров воды), и я ковыляю в спальню, где надрывается телефон.

— Привет, — говорю я с ходу.

Слышу щелчок и низкий мужской голос:

— Здравствуйте, Хэлли Лоуренс Пирпонт! Я думаю, вы не ждали этого звонка, но можно мне отвлечь вас всего на минуту?

— Нет, нельзя! — огрызаюсь я. Черт! Вылезти из ванны ради какого-то рекламного агента! — Даже на секунду, — ядовито добавляю я, готовясь положить трубку, и слышу смешок.

— А ты ничуть не изменилась, Хэлли. По-прежнему такая… сексуальная, как и раньше?

О Господи! Как это? Я окидываю взглядом свое обнаженное тело и машинально констатирую: живот идеально плоский, грудь упругая, бедра слегка пышноваты. Я провожу рукой по мокрому бедру. Подождите. А с кем я разговариваю?

— Простите, мы знакомы? — интересуюсь я.

— Том Шепард сказал, что знакомы, — рокочет он.

— Эрик?

— Да. Подожди секунду.

Я слышу невнятные голоса; Эрик говорит кому-то, что занят и на звонок посла ответит чуть позже. Отлично. Прошло двадцать лет с тех пор, как мы общались в последний раз. И я больше не хочу ждать ни минуты.

— Итак, — продолжает Эрик, — как у тебя дела?

Я не знаю, какой временной промежуток он имеет в виду. С момента, как я вылезла из машины Тома Шепарда, или с момента, как мы расстались?

— Рассказывай все! — предлагает он.

Все? Ну что ж… После колледжа я сделала определенные успехи. Поступила на юридический факультет Колумбийского университета, написала три статьи по разным вопросам и выступала в качестве адвоката в Верховном суде. Пусть даже это был суд второй инстанции, зато дело, которое мы представляли, создало прецедент. В течение одной недели я умудрилась свозить Эмили и Адама на футбольный матч, в парк аттракционов и в магазин детской одежды. Научилась печь банановый кекс. Наконец прочитала «Улисса». И поняла, какой шланг отвернуть, если в стиральной машине слишком много воды.

Так с чего мне начать?

— У меня двое замечательных детей, — говорю я. — У меня был прекрасный брак, пока муж нас не бросил. — Я делаю глубокий вдох. — И с той минуты, когда Том назвал твое имя, я целый день думала исключительно о тебе.

Боже, неужели все это произнесла я? Я вовсе не собиралась флиртовать! Я так долго была замужем, что просто забыла о «правиле шести секунд»: если хочешь что-то сказать — сделай паузу и поразмысли.

Впрочем, Эрик не возражает.

— Ты думала обо мне только сегодня?

Я улыбаюсь:

— Ну, наверное, ты еще пару раз приходил мне на ум.

— Звучит многообещающе.

— А как твои дела? — спрашиваю я.

— Полагаю, тебе интереснее будет узнать, что у меня дела на следующих выходных. Я приеду в Нью-Йорк. Только что снял квартиру на шестьдесят седьмом этаже Тайм-Уорнер-центра с потрясающим видом на город. Двести восемьдесят градусов обзора.

— А ты не можешь позволить себе все триста шестьдесят? — смеюсь я.

На другом конце провода тишина. Судя по всему, я задела за больное.

— Другие квартиры уже были разобраны, — кратко ответствует он.

— Уверена, твоя в любом случае превосходна, — примирительно отзываюсь я.

— Почему бы тебе не убедиться в этом? Я устрою тебе экскурсию по моим апартаментам, а потом мы поужинаем. Внизу есть два потрясающие ресторана. «Пер Се» очень хорош. А можно пойти в «Маса». На твой выбор.

Эрик явно не привык питаться в дешевых забегаловках. «Пер Се» настолько шикарен, что зарезервировать там столик можно, лишь имея на руках декларацию о доходах. А что касается «Маса», то ужин на двоих в нем обойдется не меньше чем в пятьсот долларов. И вдобавок — исключительно суши. Они подают только сырую рыбу.

— С удовольствием. Во сколько? — спрашиваю я и сама удивляюсь той готовности, с которой дала согласие. Запреты отпали, и я собираюсь провести вечер с мужчиной.

— Я позвоню тебе, когда закончу работу, и ты приедешь прямо туда.

— Стало быть, у нас будет свидание, — говорю я и поспешно поправляюсь: — Точнее, встреча.

Неужели это и впрямь свидание? Наверное, нет. Вероятно, Эрик женат. И всего лишь хочет поужинать с давней подругой.

— Прекрасно, — отвечает Эрик.

Я накручиваю на палец прядь мокрых волос.

— Но, прежде чем мы увидимся, расскажи мне хоть что-нибудь о себе. Где ты живешь? Женат? У тебя…

Я хочу спросить, сколько у него детей, но тут же понимаю, что с этим лучше подождать. Закончив свою миссию, Эрик повторяет «Прекрасно» и вешает трубку.

На следующий день моя лодыжка почти не болит и лицо приобрело вполне нормальный вид, хотя опухоль окончательно не спала. Лоб все еще бугрится. Я могла бы выйти на работу, если бы не сказала Артуру, что беру отгул на неделю. И потом, у меня на сегодня планы. Мой девиз: не горюй, а отомсти. Я решила, что наверняка почувствую себя лучше, если, вместо того чтобы хныкать, сотворю Биллу какую-нибудь гадость.

Я нахожу в подвале коробку старых фильмов и вытаскиваю «Клуб бывших жен». Выключаю после двадцати минут просмотра. Все это слишком мягко. Мне, скорее, поможет «Крестный отец». Как приятно мечтать о том, что Билл и Эшли обнаружат в своей постели лошадиный череп.

Я выхожу в Интернет, набираю в строке поиска слово «месть» и обнаруживаю десять тысяч четыреста тридцать два сайта. Ясно, что огромное количество людей предпочитает не подставить другую щеку, а врезать в ответ. На поле боя выступают расторопные коммивояжеры, которые предлагают отправить противной стороне подарок типа мертвых цветов, собачьего дерьма или (если у клиента денег куры не клюют) свеженькой коровьей лепешки (доставляется прямо к двери дома). Одна идея меня увлекает. Если, согласно веб-сайту, я спрячу замороженную креветку в карниз для шторы в квартире Эшли, через две недели аромат гниющей рыбы сделает ее жилище абсолютно непригодным для жилья. Ни сантехник, ни дезинфектор, ни крысолов, ни даже частный сыщик не сумеют обнаружить источник запаха. Какая прелесть. Еще одно применение для креветки.

Даже простое чтение этих восхитительных страниц делает свое дело! Я могу оказаться выше всего этого — и в то же время держать руку на кнопке. Кроме того, разве моя счастливая жизнь — это не самая лучшая месть? Именно счастье и ждет меня на следующих выходных. «Пер Се» и «Маса». Может быть, мы с Эриком поужинаем в одном ресторане, а за десертом отправимся в другой; ну и стаканчик на сон грядущий у него дома. Нет, нельзя. Я хочу сказать, что наверняка не откажусь зайти, но думать о том, что может случиться дальше, я отказываюсь. Наш роман закончился двадцать лет назад, и многое изменилось. Он наверняка женат. А что, если Эрик облысел?

Но до встречи с Эриком у меня есть еще одно приглашение, над которым стоит подумать. Мне предстоит впервые появиться на вечеринке в качестве одинокой женщины — в сорок четыре года, когда за плечами двадцать лет брака и два кесаревых сечения. Я достаю из коробочки открытку, полученную пару недель назад от моей соседки — Розали Рэйли. Розали позвала всех родителей, чьи дети учились в одном классе с Эмили; приглашение, написанное каллиграфическим почерком, гласит: «Теперь, когда наши птенчики вылетели из гнезда, добро пожаловать на вечеринку!» Коробочка, в которой лежит открытка, сделана в виде гнездышка. Кто, кроме детей, одиноких матерей и сумасшедших, располагает временем на то, чтобы мастерить что-то своими руками?

Я подъезжаю к дому Розали — в предместьях существует неписаное правило, воспрещающее ходить пешком, если только ты не выгуливаешь собаку. А поскольку Розали живет буквально за углом, то я паркуюсь чуть ли не на собственной подъездной дорожке.

Я нажимаю кнопку звонка и приглаживаю блузку веселой расцветки; виду меня довольно бодрый. С собой — бутылка вина и пара сплетен.

— Рада встрече, — говорит Розали, целуя меня в щеку. Она ставит бутылку на столик в коридоре. Там уже десятка полтора таких же приношений. В следующий раз я незаметно помечу этикетку крестиком и посмотрю, сколько праздничных домов обойдет моя бутылка, прежде чем снова вернется ко мне.

— А где Билл? — спрашивает Розали.

— В городе.

В общем, это не ложь. Зачем говорить больше? Я не готова к сочувственным минам и неизбежным «Бедняжка!», которые, несомненно, вызовет моя история. Соседки начнут меня жалеть, от всей души давать советы и называть имена лучших адвокатов по бракоразводным делам. Но зато назавтра я стану главным объектом сплетен за завтраком.

Я направляюсь к кучке родителей — это отцы и матери тех, с кем Эмили подружилась в старшей школе, когда начала посещать курсы по специальности. Точно так же, как и их дети, родители разбиваются на компании. Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что все присутствующие на вечеринке группируются в зависимости от способностей и интересов своих отпрысков. Те, чьи чада блистали в школьном драмкружке, стоят около бара и выразительно жестикулируют. Родители общепризнанных школьных мачо пьют пиво на кухне и добродушно подтрунивают друг над другом. А те, чьи чада не умом блистали, заговорщицки толпятся во внутреннем дворике.

— Привет, Хэлли, — приветствуют меня из группы академически настроенных родителей. Я присоединяюсь к ним. Мы обмениваемся дружескими поцелуями.

— А где Билл? — спрашивает Стефи Ротшильд (ее сын Девон сейчас в Корнеллском университете).

— Да, где Билл? — вторит ей Аманда Локк (у нее двойняшки — Майкл и Микаэла. Принстон и Хофстра. Микаэла не слишком удачно окончила школу).

— На этой неделе я не видела его в поезде в семь сорок пять, — добавляет Дженнифер Мортон (сын Рори. Университет Дьюка).

Билл. Билл. Билл. Неужели эти интеллектуалы будут говорить лишь об этом? Я, пожалуй, лучше выйду.

— Он в городе, — отвечаю я как можно более непринужденно. Три слова, которые, надеюсь, помогут мне пережить сегодняшний вечер.

— А, допоздна работает, — кудахчет Стефи. Она не знает, в чем дело. — Милая, не позволяй ему засиживаться до ночи. Когда дети вырастают, мужья и жены должны стать ближе друг к другу. — Она самодовольно берет под руку своего супруга. Женщина, которая явно смотрит слишком много семейных ток-шоу. Ее муж Ричард отпивает тоника.

— Правильно, — добавляет Дженнифер. — Мы ведь не хотим, чтобы наши мужья пошли налево.

Тоник, должно быть, попадает не в то горло — Ричард начинает кашлять.

Легкая улыбка пробегает по лицу Аманды. Она берет меня за руку.

— Значит, у вас с Биллом все в порядке? — участливо спрашивает она. — Скучаете по Эмили и Адаму?

— У нас все отлично, — лгу я напропалую.

Сразу же вслед за тем врывается рыжеволосая Дарли. На ней босоножки от Джимми Чу на десятисантиметровой платформе и мини-юбка от Гуччи — такая крошечная, что на ней едва хватает места для дизайнерского ярлычка. На запястье громыхает полдюжины золотых браслетов, на шее бряцает ожерелье. Впрочем, Дарли — третья жена местного бизнес-короля Карла Бордена — никогда не отличалась ни вкусом, ни тактом. Ее нынешний визит тому подтверждение.

— Хэлли, я все знаю! — кричит она так пронзительно, что лежащий в углу ретривер взвизгивает. — Поверить не могу, что Билл тебя бросил! — провозглашает Дарли и так стискивает мне плечо, что ее темно-красные ногти буквально впиваются в живое мясо.

Теперь у родителей, разобщенных интересами детей, появился некий сближающий интерес — я. Все придвигаются ближе, чтобы ничего не упустить.

— Господи, о чем ты говоришь? Билл всего-навсего задержался на работе, — сообщает Стефи. Не знаю, пытается ли она защитить меня или, наоборот, поощряет Дарли к продолжению.

— Я что, первая узнала? — гордо вопрошает та, обводя взглядом комнату. — Билл сошелся с Эшли. Я просто в ужасе! Ей двадцать восемь. Ненамного старше ваших детей.

— Эмили всего лишь восемнадцать, — возмущенно говорю я. Хотя с чего бы мне защищать Билла?

— Все равно, — отзывается Дарли, которая пришла сюда явно не за тем, чтобы заниматься математическими подсчетами. Хотя, судя по всему, она обожает геометрию, поскольку не прочь продолжить разговор о любовных треугольниках. — Как бы то ни было, не волнуйся — Билл сделал хороший выбор. Эшли шикарно выглядит. У нее такие глазищи! Такое тело! Боже мой, а какой брюшной пресс! Я бы умерла за такой.

Вот и пусть бы! Прямо сейчас. Самый подходящий момент. Мне бы следовало молча уйти, но я не могу сдержаться.

— У нее прямые светлые волосы? — спрашиваю я.

— Нет. Блондинки — это банально. У Эшли короткая стрижка. Так ей идет! Просто изумительно! Она вполне могла бы стать лицом фирмы «Хербал эссенс».

Да, и сниматься в какой-нибудь рекламе из тех, где женщина моет голову и достигает оргазма.

— Откуда ты все это знаешь? — Мне действительно интересно.

— Эшли — мой персональный тренер в «Эквиноксе». Какое-то время назад она обмолвилась, что у нее роман с одним из ее клиентов. Конечно, о деталях она молчала, а на прошлой неделе наконец раскололась. Честное слово, Хэлли, я просто вот-вот кончу. Или разорвусь. Ты ведь знаешь, я тебя очень люблю, но Эшли просто душка. Мне так хотелось, чтобы она нашла себе подходящего мужчину!

Мне бы тоже очень хотелось, чтобы она нашла себе подходящего мужчину, а не мужчину с двумя детьми и тремя золотыми рыбками. И вдобавок женатого на мне.

«Эквинокс». «Эквинокс»? Да это же мой подарок Биллу на прошлый день рождения! Я хотела, чтобы он снова почувствовал себя молодым, и взяла ему абонемент в «Эквинокс» на десять занятий с персональным тренером. Как выяснилось, у этого тренера изумительная стрижка, которая так ей идет. Я сама посеяла семена разрушения. Господи, почему я не купила ему новый галстук?

Толпа вокруг нас безмолвствует. Все внимают мне и Дарли. Первой очнулась Стефи:

— Поверить не могу.

— Какой ужас! — подхватила Аманда. — От Билла я уж никак такого не ожидала.

— Да черт с ним, с Биллом, — отрешенно роняет Стефи. — Ричард буквально вчера взял годовой абонемент в «Эквинокс». Завтра же я его верну! Если ему нужны физические нагрузки, пусть побольше ходит пешком.

Остальные дамы сдержанно кивают. У меня возникает ощущение, что местные магазины спортивных товаров завтра же распродадут свой запас тренажеров: все жены устроят своим мужьям спортзал на дому.

На следующее утро я стою перед спорткомплексом «Эквинокс» на Сорок третьей улице — всего в паре кварталов от того места, где работает Билл. Не знаю, как я сюда попала. Если я войду и с Эшли случится что-нибудь ужасное, можно будет списать все на состояние аффекта. Людей признают невиновными в убийстве, если они предварительно наглотались таблеток, так что после той информации, которую я получила накануне вечером от Дарли, можно будет смело говорить, что это был посттравматический шок. И едва ли мне понадобится особо искусный защитник. Достаточно, чтобы среди присяжных оказались три замужние женщины — и меня освободят.

Я так и представляю себе это кровавое деяние. Тот момент, когда я окажусь лицом к лицу с Эшли. Я достаю из сумочки маленький серебристый пистолет… Впрочем, я забыла — я ведь не сторонница насилия. У меня в жизни не было оружия. Я роюсь в сумочке. Ни ножниц, ни щипчиков, ни металлических кусачек для ногтей. Можно спокойно проходить через рамку металлоискателя. Лучшее, что я могу сделать, — это атаковать Эшли при помощи пилочки для ногтей. По крайней мере испорчу ей маникюр.

Я вхожу и смотрю на здоровенного, стриженного «ежиком» парня, который ждет, пока я предъявлю клубную карту.

«Привет, я пришла, чтобы убить Эшли. Не подскажете, где можно ее найти?»

Слава Богу, это всего лишь мои мысли. Я не сказала этого вслух.

— Я могу вам помочь? — спрашивает парень, поигрывая мускулами. Я продолжаю стоять молча.

В конце концов, мне ведь не обязательно убивать Эшли своими руками?

«Можете, можете. Хотите немного заработать? Мне нужен наемный убийца».

Конечно, это я тоже говорю про себя.

— Я бы хотела… записаться в тренажерный зал, — говорю я, вовремя прикусив язык и не обмолвившись о том, что на самом деле мне бы хотелось найти некоего личного тренера, который занимается похищением чужих мужей.

— Отлично, — бодро сообщает парень, сияя ослепительно белой улыбкой. — Вам повезло. Если вы запишетесь сегодня, то получите невероятное предложение — двадцать пять процентов скидки со вступительного взноса, восемнадцать процентов скидки каждый месяц в течение первого года и двадцать — в течение второго.

— Не сейчас, — отвечаю я. Даже если бы я хотела записаться, мне подобное не по карману.

— Но это очень хорошее предложение, — настаивает парень, качая головой. — И после полудня мы перестанем предлагать эту скидку. Я не хочу, чтобы вы упустили такой шанс. Вы ведь очень славная женщина. — Он многозначительно меня приобнимает.

Стало быть, Эшли — не единственный работник «Эквинокса», который соблазняет клиентов. Полагаю, что все тренажерные залы, при нынешней конкуренции, вынуждены предлагать потенциальным клиентам нечто большее, чем дармовой гриль.

— На самом деле я надеялась, что вы мне предложите бесплатное пробное занятие, — говорю я, подумав о том, что «Эквинокс» уже и так обошелся мне слишком дорого.

— Никаких проблем! — Парень быстро заполняет пропуск и протягивает его мне.

Я уже готова спросить, как мне найти Эшли, но так этого и не делаю. Во-первых, я не вынесу, если ее позовут, а во-вторых, я ведь пытаюсь спрятать концы в воду. Если сегодня Эшли суждено умереть, я не хочу, чтобы следы привели прямиком ко мне.

Я иду в раздевалку, чтобы натянуть на себя тренировочный костюм. Так и вижу, как окружной прокурор цепляется за эту ниточку. Если я додумалась принести с собой спортивный костюм, то можно смело говорить о преднамеренном убийстве.

Я натягиваю легкую белую футболку и высвобождаю волосы из-под ворота. Нет, я не собираюсь на нее нападать. Я адвокат, мое оружие — здравый смысл. Надо спокойно и логично объяснить ей, почему ее поступок одинаково плохо скажется на всех. Даже если Эшли наплевать, что она разрушила мою семью, я смогу повернуть дело так, что ей самой станет понятно, какая это ужасная ошибка. Неужели она и в самом деле хочет заполучить мужчину, для которого предел всех кулинарных грез — это попкорн? Неужели она готова всю жизнь получать подарки, купленные на распродаже? Эшли — молодая женщина, у нее все впереди. Зачем ей пожилой женатый мужчина, который храпит, пьет пиво и страдает от повышенного уровня холестерина? Отличный список. Если подумать, то, возможно, такого добра мне тоже не нужно.

Внезапно преисполнившись храбрости, я подхожу к молодой женщине из числа сотрудников «Эквинокса», которая убирает свои вещи в шкафчик.

— Вы, случайно, не знаете, где я могу найти персонального тренера Эшли? — спрашиваю я.

— Она вон там, — отвечает та, указывая на занавешенную кабинку для переодевания.

Я отвожу плечи назад, поднимаю подбородок и уверенно делаю шаг вперед, точь-в-точь как в зале суда. Если когда-нибудь я и хотела выиграть дело больше всего на свете, то именно сейчас.

— Эшли! — зову я. Голос у меня твердый, но дружелюбный.

— Да? Секундочку.

— Не торопитесь, — говорю я, пытаясь успокоиться. У меня вдруг зачастило дыхание. Да, не стоит суетиться. Неужели мне хочется этой встречи? О чем я вообще думала?

Занавеска откидывается, и первое, что я вижу, — это волнистые, блестящие волосы. Эшли. Вся как есть. Причем буквально. Воплощенное добродушие, широкая улыбка — и абсолютная нагота. Отличное тело. Гладкая кожа, красивая грудь. И идеальная депиляция на линии бикини (не то чтобы я специально туда посмотрела).

— Вы меня искали? — бодро спрашивает Эшли. — Я просто собиралась сбегать в душ.

Я пытаюсь что-то сказать, но теряю дар речи. Мне уже не хочется казаться спокойной и умудренной, не хочется давать ей никаких советов по обустройству личной жизни. Все, чего мне хочется, — повернуться и убежать. Но по крайней мере я могу прояснить ситуацию. Я тянусь за сумочкой и драматическим жестом достаю семейную фотографию. Я постоянно ношу ее в бумажнике. Мы не позировали специально — нас сфотографировали на пляже в Нэнтакете прошлым летом. Глядя на Эшли в упор, я протягиваю ей снимок:

— Смотрите. Вот о чем вы должны были подумать, когда связались с женатым мужчиной.

Эшли долго смотрит на то, что я ей показываю. Она кажется озадаченной, когда возвращает мне фото.

— Послушайте, я не знаю, кто вы, но мне и в самом деле надо в душ. Спасибо, что показали мне это. Увидимся. — Она неторопливо и совершенно безучастно идет прочь, ее кудряшки подпрыгивают, бедра покачиваются. И на заднице у нее, черт побери, нет целлюлита.

Я поражена ее хладнокровием. Никакой реакции. Вот это выдержка. Я гляжу на то, что у меня в руках, и вместо знакомых лиц вижу яркий логотип: «Сэмс клаб. Членский билет № 4555683310967». Я судорожно сглатываю. Значит, я показала ей совсем не то?

Подавленная, я засовываю карточку обратно в бумажник. Фотография, которую я собиралась предъявить Эшли, лежит в соседнем отделении. Сегодня за ужином Эшли поведает Биллу историю о некоей сумасшедшей женщине, которая размахивала у нее перед носом своей членской карточкой.

Я собираюсь с силами и пытаюсь хоть как-то исправить ситуацию. Глядя вслед ее удаляющейся спине, я воздеваю палец.

— И не забудьте, Эшли. У меня скидка.

 

Глава 3

Я вылетаю из «Эквинокса», чувствуя себя полной дурой. Мне хочется забиться в норку и исчезнуть. Или по крайней мере запрыгнуть в постель и накрыться с головой. Но я уже и так провела слишком много времени в кровати, и единственный результат этого — крошки от печенья в складках простыни.

А что еще мне остается? Если честно, я не готова стать частью цивилизованного мира. В частности, того его уголка, где обитает Билл, очевидно, пользующийся в данный момент всеми благами прогресса. Поверить не могу, что я согласилась встретиться с Эриком. С чего я взяла, что мне удастся пережить вечер наедине с мужчиной? Перед Эшли я выставила себя настоящей идиоткой, и с Эриком будет то же самое. Нужно отменить встречу!

Я иду, потом нерешительно останавливаюсь на углу Пятой и Пятидесятой улиц. Отправиться домой или идти вперед?

Билл нашел себе молодую красивую женщину (с идеальной депиляцией на линии бикини). Это худшее, что может случиться с человеком моих лет, ведь так? Но может быть, на все это стоит взглянуть с другой стороны. Если дверь закрыта — поищи окно, гласит поговорка. Может быть, мне пора приняться за поиски открытого окна? И, черт возьми, если его захлопнули у меня перед носом, я отворю его!

Я не хотела, чтобы наш брак распадался. Я была счастлива — или думала, что была. Но все прошло, и обратной дороги нет. Мне остается лишь двигаться вперед. А что может быть лучше, чем начать новую жизнь с человеком, которого я уже знаю?

Я отправляюсь в магазин, чтобы как следует снарядиться для свидания, встречи, ужина — или что там мне предстоит — с моим бывшим парнем. Эшли хорошо смотрится обнаженной. Что ж… я преисполнена желания хорошо смотреться одетой.

Я поднимаюсь на четвертый этаж магазина дизайнерской одежды и отбираю несколько пар туфель — каждая свыше трехсот долларов. К черту скидки! Если мне есть к чему стремиться, то нужно делать это правильно. Туфли со скидкой — плохая примета. Я перемерила все и остановилась на паре номер два.

— Эти туфли вам невероятно идут, — говорит прилизанный продавец — похоже, что гей. Он покачивает бедрами и касается рукой моего плеча. — Потрясающие туфли, поверьте моему слову, они просто взывают: «Давай займемся любовью!»

Я застываю перед зеркалом, разглядывая свои ноги в премиленьких босоножках. На подъеме ступни они украшены легкими перышками (которые, конечно, скоро отлетят). Займемся любовью? Не знаю, чего именно я жду от встречи с Эриком. Но уж точно не этого. С другой стороны, туфли восхитительны. Давай не будем заниматься любовью. Какого черта? Я их беру!

Неужели я замыслила сразить Эрика? Никогда не задавалась такой целью. Прежде я думала, что Эрик забавный, умный, сексуальный, романтичный, и была уверена, что и я тоже. Когда он поступил в Стэнфордский университет, я оканчивала колледж и даже мысли не допускала, чтобы пуститься через всю страну вслед за ним. Три тысячи миль, разделяющие нас, — хороший повод расстаться. Да, я его любила, но в глубине души мне хотелось новых впечатлений.

И потом, разве можно навсегда связать жизнь со своим первым парнем?

Время от времени я его вспоминала. Я слышала, что он делает успехи, и иногда представляла себе, что было бы, если бы мы поженились. Сплошные вечеринки и кругосветные путешествия. Я рисовала себе пятизвездочный номер в венецианском отеле и роскошный завтрак с шампанским в Каннах. Билл был способен лишь дотащиться со мной до кафе через дорогу, дабы вкусить «местного колорита». Местный колорит, силы небесные! Дешевка.

Пятница. Утро. Я, можно сказать, на старте и размышляю о том, не пора ли начать одеваться. Эрик сказал, мы встретимся за ужином. Но я понятия не имею, в котором часу он ужинает. Когда мои дети были маленькими, мы садились за стол в пять. Эрик долго жил в Европе и вполне может ужинать в одиннадцать. Лучше мне подстраховаться: пообедаю попозже, соберусь пораньше.

Примерно в четыре иду в душ. После душа — макияж. Дело очень для меня непривычное. Я почти никогда не подвожу глаза, но сегодня придется это сделать. В моем туалетном шкафчике — засохшая тушь 2001 года выпуска… Малообещающее начало. В шкафчике Эмили — элегантная коробочка. «Оттенок морской волны, экстра-объем и эффект удлинения ресниц». Это то, что мне надо! Но вот беда — придется нарушить незыблемый запрет относительно чужой косметики! В конце концов, Эмили моя дочь, все говорят, что у нее мои глаза, — стало быть, у меня очень даже могут быть ее ресницы.

С макияжем я укладываюсь в час и перехожу к следующему пункту: одежда. Черные брюки — в них я буду выглядеть стройнее, и, с другой стороны, не будет казаться, будто я слишком уж старалась утянуться. А что сверху? У меня есть очаровательный желтый кашемировый свитер, но вдруг в ресторане жарко? Я останавливаюсь на легкой розовой блузке — она прелестна, но слишком прозрачна. Убираю ее обратно в шкаф. Рядом с ней висит черная — последний нью-йоркский писк.

Но в черной блузке и в черных брюках — не мрачновато ли? Как на похоронах.

Я вздыхаю. Эрик еще не звонил, так что время есть. Я расхаживаю по дому в черных брюках, кружевном лифчике и трехсотдолларовых туфлях («Давай займемся любовью»). Смотрю на часы — четверть седьмого. С минуты на минуту он позвонит. Как глупо с моей стороны было не попросить у него телефон — я бы могла сама ему позвонить. Впрочем, вряд ли бы это мне помогло, ведь я не знаю, откуда он поедет. С него станется переправиться на каяке через Гудзон.

Я присаживаюсь за стол и думаю, что успею немного поработать. Просматриваю статью для журнала, но слова расплываются перед глазами. Заполняю несколько счетов и отвечаю на пару сообщений.

Половина восьмого.

Это просто смешно! Я хватаюсь за телефон, — но вспоминаю, что Эрика в моем списке нет и название его фирмы мне неизвестно. Я кладу трубку и брожу по комнате. Неужели я и впрямь сижу и жду, пока мужчина позвонит мне? Я не делала этого, даже когда мне было шестнадцать! Я взрослая преуспевающая женщина и тем не менее слоняюсь по дому полуодетой и с каждой секундой все больше и больше волнуюсь. Почему все женщины превращаются в девчонок, когда собираются на свидание? А я ведь даже не знаю, свидание ли это.

Мне хочется есть. Я спускаюсь вниз и съедаю йогурт. Потом погружаю ложку в емкость с шоколадным мороженым. За ужином я не буду есть десерт. И вообще так ли уж хороша японская кухня в «Маса»?

«Маса». «Пер Се». Эрик заказал столик в одном из них? Меня посещает великолепная идея! Позвонить в оба ресторана и выяснить, к которому часу нас ждут.

Но увы…

— Прошу прощения, мадам, списки клиентов строго конфиденциальны, — бесстрастно отвечает метрдотель в «Маса».

В «Пер Се» меня трижды просят не класть трубку, но результат тот же. Кто мог знать, что рестораны засекречены не хуже, чем ЦРУ? Можно подумать, я выведываю у них рецепт цыпленка по-кентуккийски!

Столкнувшись с непреодолимыми препятствиями, я вешаю трубку и припоминаю разговор с Эриком в деталях. Он определенно сказал, что позвонит перед ужином. И что приезжает в выходные. О Господи! С чего я взяла, что «выходные» — это пятница?!

Когда бьет одиннадцать, я уже абсолютно уверена, что речь шла не о пятнице.

Я права. Звонок раздается в два часа ночи — официально это уже суббота. Должно быть, я заснула не раздеваясь, прямо в кресле, за чтением справочника под названием «Неприятности, которые могут случиться с женщинами в счастливом браке».

— Хэлли, это Эрик. Извини, я немного опоздал, — слышу я, на ощупь взяв трубку. — Мой пилот задержался, и пришлось прождать два часа.

— Ты, вероятно, изрядно вымотан? — Я пытаюсь проникнуться сочувствием к несчастным владельцам личных самолетов.

— Я только что из Лондона. Ты ведь живешь на Оук-стрит, двадцать один?

— Двадцать семь, — машинально поправляю я, встаю и начинаю ходить по комнате, пытаясь размять затекшие конечности.

— А я тебя вижу!

Я озираюсь, будто Эрик сейчас выпрыгнет из шкафа, подхожу к окну и вглядываюсь в темноту. При свете уличного фонаря вижу очертания длинного черного лимузина, припаркованного прямо перед домом.

— Красивый лифчик, — весело говорит Эрик. — Новый?

Я смотрю вниз и понимаю, что он, наверное, сидит в машине и… Я мгновенно отскакиваю от окна и дергаю шнурок занавески. Так резко, что она с шумом падает мне на голову.

— С тобой все в порядке? — озабоченно интересуется Эрик.

Чертов Билл! Еще полгода назад я сказала ему, что штора провисла. Может быть, попросить Эрика закрепить ее? Пусть пришлет своего — кого там? — водителя, пилота, экономку, дворецкого или техника. Или жену. Не забывай: он может быть женат.

— Да. Послушай, я уже поужинала. Время третий час. Может, увидимся завтра? Ленч, обед — все, что угодно, я свободна.

— Зато я занят. Планы переменились. Я думал, пробуду здесь два дня, но завтра лечу на Бермуды заключать контракт.

— На покупку шорт? — ехидничаю я.

— Нет, я занимаюсь… — Он замолкает. — О, понял! Бермуды. Шорты. Смешная шутка, Хэлли. — Эрик посмеивается. — Давай спускайся. Я хочу тебя видеть. И поторопись. Не стоит надевать рубашку специально ради меня.

Я улыбаюсь и вынимаю-таки из шкафа розовую блузку. В конце концов, лифчик он уже видел.

Когда я выхожу на крыльцо, Эрик стоит, прислонившись к машине, скрестив на груди руки, и улыбается. Я осторожно спускаюсь по ступенькам и пересекаю лужайку. Эрик следит за каждым моим движением. А мне это приятно. Слава Богу, на мне эти замечательные туфли. Я сексуально покачиваю бедрами — только бы не споткнуться. И подхожу вплотную к нему.

Он еще красив. Прошло двадцать лет, но они и следа на нем не оставили. Густые волосы по-мальчишески падают на лоб, тело все такое же худощавое и мускулистое, как и тогда, когда Эрик был капитаном футбольной команды. В последний раз, когда я его видела, на нем не было этого великолепного костюма в тонкую светлую полоску, не было белых манжет, но на его лице по-прежнему играет та самая улыбка, на которую я купилась при нашей первой встрече.

— Ты, должно быть, Эрик, — говорю я, протягивая руку.

— А ты ничуть не изменилась, — отвечает он, притягивая меня к себе и легонько целуя в щеку.

Он открывает дверцу, и мы садимся на заднее сиденье. Шофер коротко здоровается со мной, опускает стекло, отделяющее салон от водительского сиденья, и машина трогается. Эрик берет меня за руку. Неужели я и впрямь не изменилась — или всего лишь осталась прежней в его глазах? Как романтично. А может быть, он просто постеснялся надеть очки.

Эрик рассказывает мне о своей работе — он много ездит и имеет дело с международной финансовой сетью. На тот случай, если я, даже при наличии лимузина, личного самолета и квартиры в пентхаусе, не поняла, насколько он богат, Эрик объявляет, что недавно о нем напечатали в «Форбсе».

— Ты, случайно, не читала? — спрашивает он.

— Твой друг Том Шепард что-то говорил об этом, но я так и не прочла.

— Убедись! — Он протянул мне заламинированный экземпляр статьи. Она (по чистой случайности) лежала у него на заднем сиденье.

Мне бы очень хотелось прочесть ее. Но я тщеславна не менее Эрика и не собираюсь щеголять перед ним в очках. Именно поэтому я нашла в Интернете меню «Пер Се» и «Маса» и заранее определилась с выбором, чтобы подслеповато не щуриться в ресторане.

— Здесь темно. Может быть, прочтешь мне вслух? — томно предлагаю я.

В заголовке я вижу цифры 277. Это, конечно, не его возраст. И не вес. Надеюсь, что не уровень холестерина. Неужели у всех мужчин, которых я знаю, проблемы с холестерином?

— Что это значит — 277? — спрашиваю я.

— Мое место в списке.

До меня не сразу доходит, о каком списке идет речь.

— Не волнуйся, для меня ты — номер один, — говорю я.

Он смеется.

— Номер один — это Билл Гейтс. Или какой-нибудь саудовский принц. Я, конечно, неплохо зарабатываю, но до них мне далеко.

А, это список богачей. Двести семьдесят седьмой номер — впечатляет. Мне и рядом с ним не стоять.

— Тогда, наверное, это к лучшему, что мы с тобой разбежались, — высказываю я предположение. — С такой спутницей жизни, как я, ты бы никогда не выбрался из третьей сотни.

Я всего лишь пытаюсь пошутить, но Эрик воспринимает все с точностью до наоборот.

— Ты права. Мне трудно было бы сконцентрироваться на работе. Секс и все такое… Впрочем, на этот раз я согласился бы вылететь из списка.

— У нас и так хватало секса, — хихикаю я.

— Я все еще храню ту синюю глиняную свинку-копилку. Помнишь? — спрашивает Эрик. Как будто я могла забыть… — Мы бросали туда пять центов каждый раз, когда занимались любовью. Копилка такая тяжелая, что ее и не поднять. Кажется, нашим рекордом было пятьдесят центов за день.

— Наш лучший день, — говорю я улыбаясь.

— Все деньги по-прежнему там. Единственное мое капиталовложение, которое не дает процентов. Впрочем, я думаю, что однажды оно окупится.

— Можешь потратить мою долю на лотерейный билет, — поддразниваю я. Интересно, не имеет ли он в виду меня, говоря о «капиталовложении»? И как, по его мнению, оно должно окупиться?

— У тебя когда-нибудь был еще один такой день? — спрашивает Эрик, беря меня за руку и игриво щекоча ладонь.

— Скорее, год, — вздыхаю я. — Если ты был женат, ты меня поймешь.

— Я был женат трижды, и сейчас у меня опять никого нет, — быстро отвечает он.

Трижды? Видимо, ему больше нравится заключать брак, чем поддерживать его.

— И что случилось? Жена не выдерживала?

— Нет. Дело в том, что у меня была любовница.

— Эрик!

Он смеется.

— Я имею в виду работу. Она отнимает больше времени, чем любая женщина. Ни одна жена с таким не примирится. — Эрик улыбается и подмигивает. — И кроме того, дорогая, никто не сравнится с тобой по части обаяния. Хотя, вынужден признать, все мои супруги отчасти напоминали мне тебя.

— Это комплимент? — спрашиваю я. — У них у всех были вьющиеся каштановые волосы? Зеленоватые глаза? Или же им всем было по девятнадцать — как мне, когда мы с тобой были вместе?

— Все вышеперечисленное. — Эрик смеется.

С водителем за рулем лучший способ путешествовать. Мы уже на Манхэттене, и мне не приходится спускаться в метро и сидеть рядом с каким-нибудь типом, от которого несет пивом. Мы останавливаемся перед входом в Тайм-Уорнер, Эрик выбирается из машины прежде, чем водитель успевает ее обойти, и открывает дверцу с моей стороны. Я вылезаю из лимузина и задираю голову, чтобы разглядеть возвышающееся надо мной полупрозрачное здание. Несмотря на поздний час, на улице полно подгулявших прохожих, они весело переговариваются в ожидании такси.

Эрик предлагает мне руку. Когда полчаса назад я садилась в машину, то не задумывалась о том, куда мы отправимся, но, судя по всему, на самый верх. Уже почти три. Рестораны в это время закрыты. Я беру Эрика за руку, и мы идем через вестибюль. Портье, два рассыльных, консьерж и лифтер — каждый, в свою очередь, подобострастно кланяется, пока мы следуем к лифту:

— Добрый вечер, мистер Ричмонд, как хорошо, что вы снова у нас.

На меня никто не смотрит. Я здесь лишь случайная посетительница.

Или они приняли меня за проститутку. Если бы Эмили сделала что-нибудь подобное, я бы ее убила. Разве не понятно, что это значит, если в такой час ты соглашаешься подняться к мужчине в номер? Но мне удается легко убедить себя, что в моих поступках нет ничего предосудительного. Эрик холост, и я, в общем, одинока, по крайней мере в буквальном смысле этого слова. На моем пальце нет обручального кольца, а мой муж живет с другой женщиной. Если у Билла есть Эшли, то у меня может быть Эрик. Это даже не считается. Ведь мы с ним уже встречались.

Мы входим в номер, и я с открытым ртом замираю. Эрик еще не включил свет (крошечные лампы, утопленные в потолок), но комната сияет отраженными огнями Нью-Йорка. Огромные, до пола, окна со всех сторон открывают потрясающие виды — в общем, в другом убранстве комната и не нуждается. Трудившийся здесь дизайнер оказался достаточно сообразительным, чтобы понять: основная масса работы уже выполнена, и от него требуется всего лишь не загораживать обзор. В комнате стоят мягкие низкие светло-серые кушетки, на полу — элегантный бежевый ковер. Стеклянный кофейный столик в форме волны был бы практически незаметен, если бы не изящная статуэтка на нем. Одна стена — без окон — держится как будто сама по себе; тут висит картина Пикассо.

Кто-то, должно быть, знал, что мы придем, потому что стол накрыт на двоих. Зажжены конусообразные свечи, в серебряной чаше, наполненной льдом, покоится роскошное блюдо с икрой. Эрик берет заранее приготовленную бутылку вина, открывает ее и наполняет два бокала.

Я делаю большой глоток.

— Подожди. Нам нужен тост, — говорит Эрик, подходя ближе. Он поднимает бокал и чокается со мной. — За тебя. За нас. За первую любовь.

Я подношу стакан к губам, и в горле у меня возникает комок. Все вокруг — как сцена из кино, включая этот винный ритуал. Может быть, это сон? Вспомни, Хэлли, ты не видела этого мужчину двадцать лет!

— Ты была моей первой любовью, — говорит Эрик, когда мы садимся на диван; он накладывает мне икры и протягивает ложку. — Ты была моей первой возлюбленной. Я не знаю никого, кто был бы лучше тебя в постели.

— И я, наверное, не знаю… Я прожила всю жизнь с одним мужчиной. — Не уверена, уместны ли эти слова.

Эрик явно доволен собой.

— У тебя были только я и Билл?

— Ну… почти, — говорю я, пытаясь закрыть тему. Мужчинам вовсе не нужно знать точное число предшественников. И какой здесь может быть идеальный ответ? Больше двух (о, да у тебя есть опыт!), но меньше пяти (ты еще не законченная… в общем, вы поняли). Кто захочет признаваться, особенно если число двузначное?

Я наклоняюсь к Эрику, чтобы попробовать икры с его ложки. Какая прелесть. Провожу языком по губам и невольно причмокиваю, пытаясь извлечь застрявшую меж зубов икринку. Нечего сказать, очень привлекательно. Когда же наконец изобретут еду, которой можно будет без опаски лакомиться в присутствии мужчины? Чтобы не было капель, крошек и тому подобного.

Шампанское, кажется, вполне заслуживает доверия. Когда Эрик берет с бокового столика поднос с тонко нарезанным сыром, я решаю продолжать в том же направлении. Он во второй — или в третий? — раз наполняет мой бокал. Что я делаю? Пытаюсь уподобиться студентке, которая осушает бутылку текилы, а потом с полным правом говорит, будто «не знала, что творила», когда оказалась с парнем в постели?

То и дело появляются новые кушанья, хотя я и не вижу, кто их приносит. Неужели Эрик так богат, что ему прислуживают не лакеи, а бесплотные духи?

Он все так же неотразим, как и прежде, и постепенно я начинаю терять над собой контроль. И дело не в шампанском. Меня охватывает волшебное чувство возбуждения, беззаботности и комфорта. Разговор соскальзывает с анекдотов о работе на воспоминания; мы смеемся, болтаем о том о сем, о полузабытых приятелях. Тот увалень, любитель вечеринок, что жил с Эриком в одном корпусе этажом ниже, теперь, оказывается, миссионер в Южной Африке. А тот тип, что выиграл пивной чемпионат колледжа (пятнадцать банок за пятьдесят семь минут), сейчас пилот в «Юнайтед эйрлайнз», сообщаю я.

— Впрочем, дальних перелетов он не делает!

Эрик хохочет, прикусывая крошечный помидорчик.

— Люди меняются, — говорит он, потом вдруг серьезно и долго смотрит на меня. — Я слышал о твоей сестре. Много лет назад. Мне очень жаль.

— Спасибо. — Я вымученно улыбаюсь и решаю сменить тему: — А как поживает твоя мама?

— Отлично. Только что продала одну из своих картин. Интересно, кто повесит на стену эту мазню? Но она популярна у себя в Рэйтоне. Кстати, по-прежнему спрашивает о тебе. Не может мне простить, что я на тебе не женился.

— У твоей матери отличный вкус! — Мне снова хорошо. В том и состоит главный плюс общения с бывшим парнем! Ты волнуешься, как на первом свидании, но чувствуешь себя настолько свободно, что можешь сбросить туфли и залезть на кушетку с ногами. Я придвигаюсь чуть ближе и кладу голову Эрику на плечо, вдыхая тонкий аромат его одеколона. — Ты сменил марку. Я скучаю по твоему «Олд спайс». Помнишь? После тренировки ты не душ принимал, а поливался этой штукой.

Эрик делает обиженную гримасу.

— Неправда! Я пользовался дезодорантом перед тренировкой.

— Я помню. Этот запах мне не забыть. — Я морщу нос и изображаю крайний ужас. — Из моего дома он был изгнан навсегда.

— Теперь у меня французский одеколон. Надеюсь, тебе понравится, — говорит Эрик и обнимает меня.

Не знаю, что это — очарование момента (и дорогого парфюма) или воспоминания о прошлом (в том числе об «Олд спайс»), но я поднимаю лицо ему навстречу. На тот случай, если он не понял намека, я прижимаюсь к нему и целую его.

У поцелуя неожиданный эффект: я чувствую, как между нами что-то начинает вибрировать. Рука Эрика устремляется вниз, мимоходом задевает мое бедро… Дрожь усиливается…

— Телефон! — коротко бросает Эрик, откидывается и вытаскивает из кармана мобильник. — Извини!

Я несколько обескуражена. Знаю, наша интимная жизнь с Биллом давно пошла на убыль, но неужели я разучилась отличать вибросигнал от трепета возбуждения?

Эрик меряет шагами номер и отдает кому-то отрывистые приказания. Насколько я понимаю, что-то не в порядке с контрактом по закупке апельсинового сока. Лично я всегда предпочитала папайю, но Эрик не спрашивал моего совета.

Он резко захлопывает крышку телефона и возвращается на кушетку, гладит ладонью мое лицо, пропускает сквозь пальцы волосы. Потом снова вскакивает.

— Прости, Хэлли, но я лучше займусь этим делом, а то оно не даст мне покоя.

А я не хочу, чтобы оно досаждало мне. Я беру еще икры, а он звонит сразу трем своим агентам в три разные части света. Судя по тому вниманию, которое он уделяет этому вопросу, будущее апельсинового сока безоблачно.

Наконец Эрик снова возвращается ко мне, но он все еще напряжен.

— Сделать тебе массаж? — предлагаю я, поглаживая ему плечи.

— У меня есть идея получше. Еще один поцелуй, — говорит он и прижимается своими губами к моим.

Мы долго не выпускаем друг друга из объятий. Его прикосновения такие знакомые и в то же время новые, его поцелуи — нежные и страстные. Я крепко прижимаюсь к сильной груди Эрика, как будто с исчезновением свободного пространства между нами исчезают и все минувшие годы. Время останавливается. Когда я открываю глаза, то вижу первые проблески рассвета на темном небе.

Эрик горячо дышит мне в ухо и приглушенно спрашивает:

— Заглянем в спальню?

Я колеблюсь и замечаю, что он смотрит на часы.

— У тебя мало времени?

— У меня всегда мало времени, — отвечает он. — Но я не хочу упустить этот шанс.

Телефон молчит, но раздается звонок в дверь. Эрик со стоном поднимается.

— Это мой помощник, Гамильтон. Мы всегда беремся за работу с утра пораньше.

Он впускает довольно непривлекательного мужчину лет тридцати с тяжелым портфелем.

— Доброе утро, мистер Ричмонд. Я принес бумаги, так что мы можем…

Заметив меня, Гамильтон замолкает, и, кажется, он слегка сконфужен, хотя, наверное, я не первая женщина, на которую он натыкается в апартаментах своего шефа на рассвете. Он смущенно осведомляется:

— Я не помешал?

Эрик смотрит на меня с легкой улыбкой.

— Даже не знаю. Мы всего лишь беседовали.

Гамильтон предусмотрительно ретируется в смежную комнату, которую я до сих пор не замечала, а Эрик не сводит с меня призывного взгляда и берет за руку.

— Ну же! Опустим в копилку еще пять центов!

Я нерешительно улыбаюсь:

— Не на первом свидании. Ты же знаешь.

Эрик качает головой:

— Знаю, но ведь ты же не собираешься снова заставлять меня ждать целых полгода? И потом, это не первое свидание.

Я чувствую неуверенность. Ночь прошла прекрасно, но, быть может, дальше заходить не следует. Эрик — занятой человек. Не знаю, хочу ли я делать следующий шаг.

— Уже утро. У тебя много дел, — отвечаю я. — Разве ты не едешь на Бермуды?

Эрик гладит меня по голове одной рукой, другой проверяет электронную почту.

— Поехали со мной, — предлагает он, просматривая входящие. Я ценю мужчин, которые умеют делать сразу несколько дел, но так ли уж обязательно Эрику заниматься этим в тот момент, когда он пытается меня соблазнить? — Сначала на Бермуды. Потом в Лондон. А затем в Гонконг. Ты можешь составить мне компанию в любом из этих случаев.

Я понимающе улыбаюсь. Все правильно. Ведь он уже сказал мне, что женщины для него на втором месте после работы. Двадцать лет назад я не захотела поехать вместе с ним на другой конец страны, возможно, понимая, что у нас никогда не будет общих целей. Может быть, моя жизнь была бы куда интереснее, если бы я осталась с ним, но это не была бы моя жизнь. Даже в двадцать лет я твердо знала, что не стану жить в чьей бы то ни было тени.

Я встаю и обнимаю его. Лучи восходящего солнца заливают комнату, когда я дарю Эрику долгий поцелуй.

— Я люблю тебя, — порывисто говорю я. — Я и в самом деле тебя люблю.

— Так мы займемся любовью сейчас или ты едешь со мной на Бермуды? — уточняет он.

— Ни то ни другое, — отвечаю я. — И хватит об этом. Ты по-прежнему милый, привлекательный и шикарный. Таким я тебя и помню.

— Тогда почему ты не хочешь со мной спать? — Эрик — человек, который не позволит добыче выскользнуть у него между пальцев.

— Потому что я помню о тебе еще кое-что.

Эрик качает головой и улыбается:

— Ты вернешься. Может быть, не сегодня. Но ты обязательно ко мне вернешься.

— Чертовски самоуверенно с твоей стороны, — отзываюсь я.

— Это ключ к успеху, — говорит он и целует меня еще раз.

Я надеваю туфли, обнимаю его на прощание и иду к двери. Я — одинокая женщина. И тратить свои монетки должна очень осторожно.

 

Глава 4

Когда я выхожу из здания, портье, проигнорировавший меня пару часов назад, идет мне навстречу и предупредительно распахивает передо мной тяжелую стеклянную дверь.

— Надеюсь, вы хорошо провели вечер, — говорит он.

— Лучше, чем вы можете вообразить, — роняю я, гордо вскинув голову, и выхожу на безлюдную улицу.

Он приподнимает бровь и силится осмыслить услышанное. Я не собираюсь бросать пятно на репутацию Эрика, и я ведь не солгала. Я прекрасно провела вечер, хоть и не так, как предполагает портье. После двадцати одного года разлуки у меня вновь было первое свидание, и все закончилось так, как мне и хотелось. Я была очаровательна и сексуальна, но при этом до постели дело не дошло. Могу только надеяться, что свидания Эмили заканчиваются таким же образом. И у Адама тоже, в этом смысле я — за равноправие.

Я бреду по утреннему Нью-Йорку и испытываю легкое головокружение. Ночные гуляки наконец разошлись по домам, деловые люди и владельцы магазинов еще не начали свой рабочий день. Быть может, промежуток с шести сорока до без четверти семь — единственный отрезок времени, когда весь Нью-Йорк спит.

Я не хочу возвращаться домой и потому решаю дойти пешком до нашей конторы. Официально я выхожу на работу в понедельник, но ведь можно сделать над собой усилие и по крайней мере рассортировать входящие (которых, наверное, уже в избытке). Рядом останавливается конный экипаж, кучер приподнимает шляпу:

— Доброе утро, мэм. Желаете прокатиться по парку?

— Нет, спасибо, — машинально отвечаю я и тут же думаю: почему бы и нет? Я столько лет прожила в Нью-Йорке и еще ни разу не каталась на лошадях. Конечно, эта романтическая поездка предполагает общество любимого человека (или ее совершают те, кто впервые на Манхэттене), но сейчас я играю по своим правилам. — Подождите, — окликаю я, прежде чем экипаж успевает отъехать.

Кучер останавливается, и я забираюсь наверх. Едва я успеваю устроиться на мягком сиденье, как звонит мой мобильник.

— Привет! — бодро говорю я, в кои-то веки забыв посмотреть на номер входящего абонента.

— Привет.

Всего одно слово — и моего хорошего настроения как не бывало. Видимо, поражена не только я. Пятнистая кобыла останавливается и извергает кучу навоза. Лучшего комментария не придумать. Умница, лошадка!

— Привет, Билл! — Всего десять минут назад я вышла от Эрика. Неужели мой бывший муж уловил какие-то сигналы в атмосфере? Почувствовал, что мной интересуется кто-то еще?

— Хэлли, я рад, что ты согласилась со мной поговорить. Хочешь, позавтракаем вместе?

Я всего лишь сказала «привет» — разве это разговор? Если бы я добавила «Билл», это было бы куда более интимно.

— Почему ты звонишь мне в семь утра? — холодно интересуюсь я.

— Хотел застать тебя до работы, — отвечает Билл.

Я молчу. Сегодня суббота. И сегодня я впервые за эти дни подумала о том, чтобы пойти на работу, — как он об этом узнал?

— Быстро скажи мне, какого цвета на мне брюки? — спрашиваю я: интересно, не разучился ли он еще видеть меня на расстоянии?

— Черные, — уверенно говорит Билл.

Я вздыхаю. Это слишком просто.

— Мы можем пойти поесть блинов, — предлагает он, как будто какая-то полусырая жирная выпечка может меня соблазнить. Но я голодна. Надо было приналечь на икру. Честно говоря, я ее достойна.

— Хорошо, — неохотно отзываюсь я. — Где встретимся?

— В «Ридженси».

— Что? — Я удивлена. Мой муж (бывший, бывший) выбрал самую дорогую «точку» в городе!

— Шутка. Есть хорошая закусочная на углу Девятой и Пятьдесят пятой. Встречаемся через десять минут.

И он отключается. Закусочная! Вот так. Я смотрю на себя в зеркальце и с удовлетворением отмечаю, что макияж ничуть не смазан, а лицо все еще пылает от поцелуев. Я сдвигаю каблучки и пристукиваю ими. Берегись, Билл, я во всеоружии! Теперь я знаю, зачем купила эти туфли. «Давай займемся любовью».

Я вхожу в закусочную и сразу вижу Билла. Он уютно устроился на красной, обитой кожей скамье и разгадывает кроссворд в «Нью-Йорк таймс». День ото дня они становятся все сложнее. Сегодня суббота. Мы привыкли разгадывать субботний кроссворд вместе, и я с некоторым превосходством думаю, что каждый выходной он обречен вспоминать меня с тоской. Нет никаких шансов на то, что Эшли сумеет отгадать слово из пяти букв, обозначающее шведский порт неподалеку от Копенгагена (Мальмё).

— Хэлли! — радостно восклицает Билл. — Садись. Я уже заказал тебе кофе с молоком и две булочки.

— Обойдусь одной, — игриво отвечаю я и сажусь на банкетку напротив него.

— Выглядишь потрясающе! — Билл оценивающе смотрит на меня. — А блузка не слишком прозрачная для офиса?

— Я одевалась вчера вечером, — с вызовом заявляю я.

Билл явно не знает, как реагировать.

— Ну, по крайней мере не мятая, — вздыхает он. Судя по всему, мой муж еще не готов себе представить, что я могла провести ночь с кем-то другим. Он наклоняется ко мне и проводит пальцами по моей щеке. — И ни одной морщинки.

Я довольна произведенным эффектом — и разрекламированным кремом против морщин, который я теперь использую ежедневно, — но тем не менее уклоняюсь от его прикосновения.

— Прости, но ты потерял право меня трогать.

— Почему? Разве двадцать один год совместной жизни не в счет?

— Я хотела спросить о том же самом, — резко говорю я.

— Давай не будем, — просит Билл, качая головой. — Я просто хотел тебя увидеть и вовсе не ищу ссоры.

Зачем нам ссориться? Тот факт, что он спит с другой женщиной, — это не повод для склоки. Мы больше не живем вместе. И я уже не могу пожаловаться на то, что он слишком низко повесил наружный термометр или забыл купить туалетную бумагу. Я только что пополнила ее запас сама — сорок восемь рулонов. Никогда, никогда больше мне не придется беспокоиться о туалетной бумаге!

Билл начинает непринужденно болтать, как будто это наше обычное субботнее утро; он рассказывает, что недавно видел замечательный фильм, а еще играл в теннис и оттачивал подачу. Я нарочито громко зеваю. Меня это не волнует, пусть он даже выиграет у Андре Агасси и Штеффи Граф, вместе взятых. Если Эшли ублажает его в постели, то пусть теперь заодно и тешит его самолюбие.

Официант приносит мне омлет, который я заказала, чтобы намекнуть Биллу: он знает меня далеко не так хорошо, как ему кажется. Я больше не ем блинов. Но омлет выглядит отвратительно, и я просто размазываю его по тарелке.

— Билл, зачем ты захотел со мной встретиться? — спрашиваю я, прихлебывая водянистый кофе.

— Не хочу терять с тобой связь. — И, стараясь казаться равнодушным, он добавляет: — Да, кстати, я вспомнил, ты ведь говорила, что тебе удалось достать сезонный абонемент на все матчи с участием «Никса». Первая игра уже не за горами, и я подумал, что…

Я изумленно смотрю на него.

— Я купила эти билеты для тебя и для меня. Для нас.

— Для нас — это хорошо, — бодро отзывается он. — Мы можем пойти с тобой, Эшли не будет против. Она не любит баскетбол.

Я сую в рот ложку омлета, но давлюсь.

— Вот уж спасибо, — отвечаю я.

— Почему?

Я качаю головой. Он перевернул мою жизнь, а теперь ведет себя так, будто всего-навсего передвинул кресло в гостиной. Неужели он и в самом деле не понимает, что его выбор — уйти к Эшли — имеет некие последствия? И потеря билетов на матч — самое меньшее из них.

— Я купила эти билеты в знак того, что наши дети выросли и у нас начался новый виток. Но у тебя были на этот счет свои планы.

Билл стирает салфеткой с губ остатки сиропа.

— Хэлли, будь разумной. Мы по-прежнему можем проводить время вместе. Мы ведь семья. И то, что дети уехали, ничего не меняет.

Неожиданно я начинаю хохотать. Я сижу в грязной нью-йоркской закусочной и объясняю этому человеку с интеллектом неандертальца, что в этом сезоне ему не светит увидеть «живым» ни одного трехочкового броска. Остается только молиться, что у Эшли нет кабельного телевидения и что он не сможет наблюдать за игрой, сидя у экрана.

— К несчастью, милый, теперь у тебя другая семья. Впрочем, одно осталось неизменным. Ты можешь доесть мой завтрак. — Я встаю и пододвигаю Биллу тарелку с омлетом.

— Спасибо, — говорит он, вонзая в него вилку и ухмыляясь (он полагает, что это обаятельная улыбка). — Но по крайней мере ты можешь хотя бы подумать насчет этих билетов?

— Подумаю. — Я великодушно улыбаюсь, потому что думать — это мое обычное занятие. Я честно пытаюсь во всем разобраться. Пытаюсь быть любезной. Но не сегодня. — Я подумаю о билетах, а ты подумай об этом! — сладко говорю я и одним резким движением смахиваю со стола омлет, кофе и стакан апельсинового сока; все летит Биллу на колени. На его белой рубашке, прямо посредине, расплывается большое пятно кетчупа.

— Что ты делаешь? — кричит Билл, вскакивая и ударяясь коленом о ножку стола. Надеюсь, это его больное колено.

Я гордо вскидываю голову — второй раз за сегодняшнее утро — и направляюсь к двери. Люди правы — месть сладка. Но и грязи от нее хватает.

Придя в офис, десять минут я трачу на просматривание бумаг, а потом в изнеможении вытягиваюсь на кушетке. Но не сплю, хоть и очень устала, а разглядываю в окно водонапорную башню на соседней крыше. Конечно, это совсем не то, что вид из окна в Тайм-Уорнерс, но сойдет. Если найти нужный ракурс и вытянуть шею (и если день ясный), то вдали будет виден силуэт Крайслер-билдинг.

Многое случилось за минувшие сутки, но отчего-то в моей голове все крутится и крутится фраза Эрика: «Я слышал о твоей сестре». Эмми была на шесть лет младше. Я ее обожала, а она мне чуть ли не поклонялась. Я читала ей на ночь сказки, водила ее в школу и помогала решать длинные примеры на деление (и почему четвероклассникам не позволяют использовать калькулятор?). Делая уроки, я выглядывала из окна и наблюдала, как моя сестренка крутит на заднем дворе сальто. Когда я поступила в колледж, Эмми часто меня навещала. Мы вместе хихикали в комнате, и я знакомила ее со всеми своими друзьями.

Этого мне никогда, никогда не следовало делать.

Моя милая Эмми. Очаровательная, забавная, верная Эмми. Я снова вижу ее счастливое личико в тот последний день. Она и представить себе не могла, что я не сумею ее защитить. А я не могла себе представить, что мы больше никогда не будем смеяться вместе.

Я верчусь на кушетке, пытаясь устроиться поудобнее и задремать, но по-прежнему думаю об Эмми. Фраза Эрика пробудила в моей памяти ту ужасную ночь. Не в силах заснуть, я сажусь за стол и снова принимаюсь за бумаги и письма, которые накопились в мое отсутствие. Через пару часов в глазах у меня темнеет, и я, измученная, наконец ложусь и засыпаю непробудным сном.

Когда я просыпаюсь, в кабинете темно. Я не сразу понимаю, что сейчас — вечер субботы и делать мне решительно нечего. Конечно, я могла бы полететь с Эриком на Бермуды. В его личном самолете. Но я сделала свой выбор. В животе у меня урчит. Я проголодалась. Конечно, измазать омлетом Билла — это приятно, но не слишком разумно. Я смотрю на часы. Начало девятого. Роюсь в рекламках на столе своего ассистента — они предусмотрительно собраны вместе, в блокноте. Мексиканские, китайские, итальянские, индийские, тайские, ливанские, канадские рестораны. Канадская кухня? Сейчас я не в том настроении, чтобы есть бекон и лосятину.

Я захлопываю блокнот. Мне не хочется сидеть одной в пустом офисе субботним вечером. Можно пойти домой и проверить, не прибыли ли еще заказанные мной новые фильмы. А можно дерзко отправиться в какой-нибудь манхэттенский ресторан и поужинать в полном одиночестве. Почему бы и нет?

Я выхожу из офиса и пешком иду к «Брассери», где не была уже много лет. У входа — целая толпа, я немедленно ввинчиваюсь в нее. Метрдотель быстро отправляет партии новоприбывших к их столикам; когда наступает моя очередь, молодая служащая рассеянно улыбается мне.

— Пожалуйста, отойдите и дождитесь остальных, — любезно просит она.

— Я и есть остальные, — отвечаю я, стараясь говорить как можно беззаботнее.

Она непонимающе смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Эта красивая девушке в мини-юбке, примерно двадцати трех лет от роду, явно озадачена: неужели кому-то взбрело в голову поужинать в одиночестве; она не ошиблась?

Какой-то напористый мужчина легонько толкает меня в спину:

— Простите, милочка, но мы ждем. Столик на четверых. Вы можете нас посадить?

— Да, сэр, — отвечает девушка куда любезнее, чем он того заслуживает, и провожает его к метрдотелю, потом снова смотрит на меня. Я — проблемный клиент. — Вы одна? Совсем одна? — недоверчиво спрашивает она.

Я что-то бормочу, пытаясь не привлекать к себе внимания.

— И больше никого?

Ну что она заладила? Голос у нее такой громкий, что его слышат, наверное, все, а тон такой, будто она намекает, что мне нужна помощь. Можно, конечно, сказать, что у меня есть семья, а совсем недавно я обнималась со своим бывшим парнем. Но вместо этого я утвердительно киваю головой и глубоко вздыхаю.

— Мы приходим в этот мир одни и умираем в одиночестве, — мрачно отвечаю я.

Девушка удивлена. Посетители, которым не терпится получить столик, обычно приводят уйму доводов, но мой явно неповторим. Кто еще попытается обрести свою порцию бифштекса с помощью метафизических головоломок?

Что удивительно, это срабатывает, и вскоре меня уже провожают к моему столику. Мы спускаемся в зал по широкой, как в театре, ярко освещенной лестнице. Она просто создана для эффектных появлений! В многочисленных экранах на стене отражается каждый гость, так что хозяева ресторана могут видеть, кто приехал. Знаменитости, политики, актеры здесь частые посетители, но одинокая женщина — это огромная редкость.

И разумеется, мне не дают об этом забыть.

— Вы кого-то ждете? — спрашивает официант, наливая мне минеральной воды.

— Да, — отвечаю я. — Годо.

Он колеблется.

— А когда будет мистер Годо?

— Бекетт задал нелегкий вопрос. Разве все мы в той или иной мере не ждем Годо?

Официант пожимает плечами. Все, чего он ждет, — это хороших чаевых, и слегка беспокоится, можно ли рассчитывать на меня в этом плане.

Я страшно голодна и быстро проглядываю меню.

— Салат и ягненка.

— Ягненка готовят на двоих, — говорит он, указывая на надпись петитом.

Понятно, почему такая безумная цена, но я в любом случае хочу ягненка и потому просто киваю и закрываю меню. Официант неуверенно смотрит на пустой стул рядом со мной, но потом решает оставить все как есть. Он поспешно отходит, а я понимаю, что мне абсолютно нечем заняться в ожидании заказа, кроме как наблюдать за веселыми парочками вокруг. Я снова зову официанта и прошу бокал каберне.

— Хороший выбор, — отзывается тот, и я улыбаюсь. Мне приятно его одобрение.

Я жую хлеб и с любопытством обозреваю то, что происходит в ресторане. Толпа хорошо одетых одиночек бродит в баре, подыскивая себе партнеров на вечер. У парочки за тридцать, слева от меня, явно первое свидание. Мужчина усиленно флиртует и пытается произвести на свою спутницу впечатление, а та скучает и рассеянно поглаживает ножку бокала. В конце концов он поймет, что не нравится ей. Я качаю головой и думаю, что ни за что не пошла бы на свидание с незнакомым человеком. Однажды я это попробовала — и вышла замуж за Билла, да еще была вне себя от счастья. Если бы я только знала…

Если бы кто-нибудь заранее сказал мне, что субботним вечером двадцать лет спустя я буду сидеть одна в ресторане, интересно, дала бы я свое согласие Биллу (этому лицемерному, самовлюбленному идиоту, который бросил меня ради Эшли, а теперь беспокоится лишь о том, чтобы не пропали билеты на матч)? А если нет, за кого бы я тогда вышла замуж?

Я потягиваю вино. Излишняя самоуверенность мне не свойственна, но, конечно, у меня были и другие возможности — не только Эрик. Я вспоминаю самые значительные свои романы и ощущаю прилив гордости. Интересно, где сейчас все эти парни? Может быть, кто-нибудь из них сейчас тоже сидит где-нибудь один?

Официант возвращается с тяжелым подносом и ставит на стол самую огромную порцию жаркого, которую я когда-либо видела. Он снова смотрит на пустой стул.

— Обслужите нас, — беспечно поощряю я его.

Официант явно не может решить, сидит ли перед ним ненормальная или просто спутник этой женщины в очередной раз вышел покурить (проклиная правила, запрещающие курение в общественных местах). Тем не менее он аккуратно наполняет обе тарелки и исчезает.

Я принимаюсь за жаркое и, обглодав косточку начисто, понимаю, что не наелась. Я придвигаю к себе вторую тарелку и ем дальше. Ожидание Годо имеет свои плюсы.

Наличие плана — тоже. Под воздействием сытной еды и малопривлекательного зрелища в баре я кое о чем задумываюсь. Меня охватывает легкий трепет. Если Эрик сумел меня найти, то почему бы и мне не разыскать своих бывших? Это будет не свидание — просто я посмотрю на тех, кто был ко мне неравнодушен (и, может быть, неравнодушен по-прежнему). Я роюсь в сумочке и нахожу ручку, но бумаги нет, так что приходится воспользоваться влажной салфеткой, на которой стоит бокал. Я записываю три имени, включая Эрика, и обвожу их сердечком. Потом, покусав кончик ручки, неохотно вписываю четвертое.

Что случилось с моими бывшими парнями? С теми мужчинами, за которых я не вышла замуж? Самое время узнать.

 

Глава 5

Если что-то и убеждает меня окончательно в правильности избранного мной пути, то это визит в оперу.

Когда мы выходим из такси напротив Линкольновского центра, Беллини лезет себе за корсаж и начинает поправлять лифчик.

— Господи, ты ведешь себя как тринадцатилетняя девчонка на бар-мицва.

Беллини, которая выросла в Цинциннати, понятия не имеет, о чем это я. И наверное, она никогда не видела выложенных из паштета фигур.

— Ты должна меня поддержать, — напоминает она.

— Лифчик тоже… кое-что поддерживает, — говорю я. — Боюсь, мы оба тебя подведем.

Беллини закатывает глаза. Когда она впервые попросила меня сопутствовать ей на этом мероприятии (давным-давно), то объяснила, что ей нужна замужняя подружка, потому что так проще знакомиться с мужчинами. Спутница, с которой можно поболтать в антракте, чтобы не чувствовать себя неловко в «Метрополитен-опера». Опера Моцарта — такая мелочь по сравнению с возможностью найти свою вторую половинку!

Мы даже и не догадывались, что, когда наступит этот вечер, я тоже окажусь одна.

— Учти, вовсе не нужно все время отходить на второй план, если тебе этого не хочется, — говорит Беллини. — Ты потрясающе выглядишь, так что можешь присоединиться к охоте. Точнее, ты обязана это сделать.

— Ни за что, — в двадцатый раз отвечаю я.

— Но с Эриком ты была на высоте, — напоминает она. — Я так рада, что ты больше не горюешь.

Беллини права. Мне и в самом деле лучше. Но это не мое поле боя. Когда мы входим в фойе, я понимаю, что не так-то просто пойти на свидание в Нью-Йорке. Помещение битком набито роскошно одетыми женщинами, а мужчин можно пересчитать по пальцам. Неужели манхэттенские мужчины предпочитают посидеть дома, выпить пива и в третий раз посмотреть международные соревнования по покеру, нежели пойти в оперу?

— Готова? — спрашивает Беллини, сжимая мою руку, как будто вот-вот раздастся сигнал стартового пистолета.

— К такому я никогда не буду готова. Но мне очень хочется посмотреть на тебя.

Беллини оглядывает толпу и нацеливается на привлекательного мужчину, который стоит в буфете. Воплощенная безмятежность, моя подруга как бы случайно подходит к нему и ставит локти на отполированную деревянную стойку.

— Часто здесь бываете? — игриво спрашивает она.

Жертва придирчиво оглядывает ее, а затем Беллини, видимо, берет первый барьер, потому что мужчина решает удостоить ее ответом:

— Впервые за последние два года. Что-то вроде выездной вечеринки.

Он ставит ногу на нижнюю перекладину табурета, штанина у него слегка задирается, и я замечаю золотую цепочку на лодыжке. С тех пор как Марта Стюарт ввела эти украшения в обиход, они стали такими же знаковыми атрибутами туалета, как и часы от «Картье», пусть даже эта побрякушка немногого стоит. Мне становится ясно, что этот тип — под домашним арестом. Не знаю, пришел ли он в оперу послушать музыку или же впечатлить некое должностное лицо, назначенное для надзора за ним.

— Так я вижу, сегодня вы выкроили пару часов? — спрашиваю я, влезая в разговор. — Вы два года не посещали оперу, потому что были слишком заняты, изготовляя номерные знаки для машин?

Беллини толкает меня локтем. Судя по всему, ей не нравится моя грубость по отношению к ее потенциальному партнеру. С другой стороны, я должна ее предупредить, потому что Беллини, конечно, разбирается в аксессуарах, но едва ли ей приходилось иметь дело с такими цепочками во время закупок для «Бендела».

— Так за что вас загребли? За махинации с ценными бумагами или левую сделку? — спрашиваю я.

— Все это слишком приземленно. Я в таких гадюшниках не ошиваюсь. Я специализируюсь на искусстве, — высокомерно отвечает он.

Судя по всему, это почетное звание в воровской среде или по крайней мере достаточное основание для гордости. Этот парень думает, что похищение картин приближает его к элите. Смотрите-ка, сколько нового я узнала! Билл бросил меня, и мой кругозор значительно расширился. Кто же знал, что у развода такой образовательный потенциал?

— И что же вы похитили? — живо интересуюсь я — милый обмен репликами, предваряющий более тесное знакомство.

— Я всего лишь был под подозрением, — скромно отвечает он, — но на меня повесили кражу Моне.

— Совсем как в фильме «Дело Томаса Кроуна»! — восклицает Беллини. — Как здорово! Вот это жизнь!

Я выразительно смотрю на нее, пытаясь остановить.

— Ненавижу этот фильм!

— Но Пирс Броснан в нем хорош, — простодушно отзывается Беллини. И, коснувшись пальцем щеки собеседника (надеюсь, что не будущего любовника), дерзко добавляет: — А вы очень на него похожи, между прочим.

— Мне частенько об этом говорят, — отзывается тот.

Господи, как такое возможно? Если, купив билет в оперу за триста долларов, вы оказываетесь в обществе бывшего уголовника, то вообразите, кто попадется вам на ночной вечеринке в баре «О'Мэйли»!

Я беру Беллини под руку и пытаюсь силой оттянуть ее в сторону. Этот субъект явно ей не пара.

— Давай почитаем либретто, — откровенно давлю я на нее.

— Я уже читала, — упирается Беллини.

Впрочем, ее тяга к второсортным фильмам и криминальным авторитетам не поражает воображения жертвы. Парень допивает бокал и ставит его на стойку.

— Послушайте, дамы, я рад встрече и все такое, но мне пора. Я должен кое с кем встретиться. — Он похлопывает Беллини по спине и встает с табурета. Мы наблюдаем, как он пересекает бар по направлению к пышногрудой блондинке. Усилия Беллини ничем не возблагодарены — не помог даже лифчик без бретелек.

Беллини хлопает глазами и уныло смотрит ему вслед.

— Он был такой милый!

— Он сидел в тюрьме, — напоминаю я.

— Никто не безгрешен, — вздыхает Беллини. — А он к тому же культурный.

— Еще бы! Не чужд музыки и специализируется на предметах искусства.

К счастью, свет в фойе гаснет. Это сигнал к началу спектакля.

— Пойдем, — успокаивающе говорю я. — Послушаем Моцарта.

— Ненавижу Моцарта. Терпеть не могу оперу! — ноет Беллини. — Я хочу уйти. Сегодня в «О'Мэйли» бесплатная выпивка.

Но мы так и не добираемся до бара, потому что, бредя по Бродвею, натыкаемся на мерцающую неоновую рекламу:

ЗАГАР БЕЗ СОЛНЦА

24 ЧАСА

— Ух ты! Единственное, что открыто в Огайо круглые сутки, так это травмпункт, — говорит Беллини, глядя на рекламу. И смеется. — Полагаю, быть некрасивой в Нью-Йорке — это хуже, чем сломать ногу. Маникюрша приезжает к тебе на дом едва ли не быстрее, чем «скорая помощь».

Я ухмыляюсь и делаю следующий шаг, но Беллини кричит мне в спину:

— Подожди! Взгляни: специальное предложение, только сегодня. Тридцать девять долларов. Заглянем? Это на десять долларов дешевле, чем обычно.

Чем обычно? Беллини хватает меня за руку и тащит внутрь; я замечаю, что ее кожа по сравнению с моей кажется шоколадной. Если учесть, что на дворе октябрь и уже неделю идет дождь, то легко можно понять: моя милая Беллини не из тех, кто предпочитает загорать «без солнца».

Я стою на заднем плане, пока Беллини разговаривает со служащей.

— Они примут нас сейчас же, — взволнованно сообщает она, возвращаясь, как будто попасть в салон искусственного загара в девять часов вечера так же трудно, как и сфотографировать Мэри-Кейт Ольсен за обедом.

— Хорошо, — со вздохом отвечаю я. — И во что ты меня втянула?

— Тебя обработают шикарным лосьоном. Ты будешь сиять, как лабрадор. Всего пятнадцать минут, а эффект сохраняется неделю. Ну, пять дней! — Беллини мнется. — Но уж за два дня я ручаюсь.

— Отлично. Чего мне больше всего хочется, так это сногсшибательно выглядеть, особенно сегодня, когда я буду спать одна, — говорю я, соглашаясь на ее предложение. Вы можете подумать, что после нашего похода в оперу я стала осторожней относиться к идеям Беллини? Ничего подобного. Пусть моя кожа приобретет хоть оранжевый оттенок, все равно ни один мужчина больше не увидит меня обнаженной.

Беллини исчезает за дверью, указывая мне на соседнюю кабинку:

— Приготовься!

Я нерешительно вхожу в комнату, выложенную белым кафелем, с яркой лампой на потолке.

На крючке висит легонький халатик и что-то вроде эластичной ленты. Я подношу ее к свету и рассматриваю со всех сторон, пытаясь понять, каким образом надевается эта штуковина, состоящая из крошечного бумажного треугольничка спереди и узенькой тесемки сзади. Или наоборот. Я никогда не носила «танга» и теперь понимаю почему. Каким бы образом это ни надевалось, чувствовать себя я буду странно.

Я снимаю платье и изо всех сил стараюсь повесить его поаккуратнее, а потом вступаю в борьбу с непонятными трусиками. Осторожно переступив ногой, я натягиваю эластичную ленту и обнаруживаю, что бумажный треугольник, призванный щадить мою стыдливость, каким-то образом оказался на моем левом бедре. Очень предусмотрительно. Я всегда немного стеснялась своего целлюлита, но мне кажется, что этот лоскуток должен прикрывать несколько иное место.

Стянув с себя загадочное облачение, я пытаюсь распутать перекрутившиеся тесемочки, когда мой специалист стучит в дверь и входит, не дожидаясь позволения. Должно быть, она проходила курс обучения у моего гинеколога — у него такая же привычка.

Она широко улыбается. Высокая, даже величественная женщина, с изумительным цветом кожи. Или она родом с Ямайки, или же это просто ходячая реклама фирмы.

— Меня зовут Дениза. Вы готовы? — спрашивает она, берет загадочные трусики, придает им нужный вид и вручает мне, затем критически оглядывает свое творение и слегка поправляет их. — Вы ведь не хотите, чтобы загар лег неровно? — говорит Дениза, как будто мне предстоит выставить свой незагоревший лобок на всеобщее обозрение.

Она приносит из коридора тяжелую металлическую емкость с насадкой. Надеюсь, там не пестициды. Судя по всему, емкость наполнена каким-то сильнодействующим средством, потому что Дениза надевает респиратор, закрывая нос и рот. По крайней мере одна из нас надежно защищена. Она не решается даже понюхать то, чем будет поливать мое лицо и тело. У меня не будет рака кожи от лежания на солнце. Но зато может вырасти третий глаз.

— Какой цвет вам бы хотелось? — спрашивает Дениза, возясь с насадкой.

— Что-то вроде вашего, — отвечаю я, любуясь ее гладкой, без малейшего изъяна, кожей.

— Мне кажется, шоколадно-коричневый будет для вас темноват, — тактично возражает она. — Я бы посоветовала беж.

Забавно, но именно этот оттенок посоветовал нам маляр для моей гостиной. Неужели при взгляде на меня в голову не может прийти светло-зеленый?

Дениза дает последние наставления, и прежде чем я успеваю их осознать, уже стою перед ней, и на мне нет ничего, кроме крошечных трусиков, которые вдобавок съезжают. Ноги широко расставлены, руки вытянуты в стороны — я чувствую себя преступницей в ожидании личного досмотра. Трудно представить, что я на это согласилась, — ведь здесь даже нет полицейского с пистолетом, приставленным к моей голове. Простите, офицер, мое преступление состоит лишь в том, что у меня слишком бледная кожа.

Очевидно, мы собираемся исправить это непростительное упущение немедленно. Дениза подходит ко мне со шлангом, и мои ноги окутывает легкий туман. Щекотно, но я изо всех сил стараюсь не хихикать. Красота требует жертв. Дениза водит шлангом вдоль моего тела с придирчивостью истинного художника — как некий современный Микеланджело, отделывающий своего Давида. Должно быть, именно так и кажется Денизе.

— Желаете небольшую коррекцию фигуры? — спрашивает она. — Бедра будут казаться стройнее, а ягодицы — чуть меньше.

Я так и представляю себе, как она вытаскивает из кармана долото.

— Давайте режьте, — говорю я.

Дениза смеется.

— Все дело в наложении тени. Одни участки я сделаю чуть темнее других. Получится оптическая иллюзия.

— А с моим носом вы можете сделать что-нибудь подобное?

— У вас замечательный нос, — отвечает она. — Я работаю исключительно с бедрами.

Дениза поджимает губы и сосредоточивается на той части моего тела, которой прежде никто не уделял достаточно внимания. Закончив, она говорит, что теперь займется лицом. Я должна закрыть глаза и задержать дыхание.

Пытаясь следовать инструкции, я зажимаю нос пальцами, как будто собираюсь прыгать в воду.

— Лучше не делайте этого, — советует Дениза, — если не хотите, чтобы получился узор.

Я убираю руку, и она включает пульверизатор на полную мощность. Очень быстро мое лицо, шея, уши, руки, грудь, спина и ноги приобретают приятный оттенок — Дениза работает на редкость ловко. Интересно, стал бы Вуди Аллен возражать против моего загара так же, как он противился показу «Унесенных ветром» в цвете?

Дениза убирает снаряжение и ободряюще машет мне рукой.

— Постойте пятнадцать минут спокойно, — говорит она и уходит.

Мне удается простоять на месте две минуты (для меня это рекорд), а потом я подхожу к большому зеркалу. Да, это по-прежнему я — только темнее и красивее. Я выгляжу довольно-таки сексуально. Впервые в жизни я приобрела некий блеск, пусть даже министерство здравоохранения выскажет свой протест.

Я брожу по комнате еще десять минут, одеваюсь и выхожу в вестибюль, где мы с Беллини обмениваемся радостными взвизгами. Мне так хорошо, что я даже не против отправиться куда-нибудь выпить, хотя и настаиваю, что «О'Мэйли» теперь нас недостоин.

В изящном баре отеля «Сан-Регис» мы садимся на высокие табуреты, и я разглядываю свои поблескивающие, медового оттенка, ноги, наслаждаясь тем, как они переливаются. Надеюсь, загар не выцветет на коленях. За короткий промежуток времени я успеваю выпить два мартини и улыбнуться какому-то мужчине. Я чувствую себя такой счастливой, что решаю каждую неделю наведываться в этот салон.

Когда переваливает за полночь, я уже без сил, но Беллини не собирается уходить. Я извиняюсь, иду в туалет, мою руки и брызгаю холодной водой себе в лицо. Беллини влетает следом и тихонько взвизгивает.

— Ты умываешься? — ужасается она. — Так ведь краска должна сохнуть в течение суток!

Я беспомощно смотрю в зеркало. Боже праведный! Мое лицо все в белых полосках. А с моих рук в раковину течет темная вода.

— И что… мне теперь делать? — Я разглядываю свои девственно белые ладони.

— Возьми тональный крем! — вздыхает Беллини.

— Если можно добиться нужного цвета при помощи обыкновенного крема, зачем мы сделали это? — со стоном выдыхаю я и пялюсь на свое пятнистое лицо. — Красотка…

— Взгляни на обратную сторону медали, — великодушно призывает Беллини — женщина, которая приняла бывшего заключенного за потенциального супруга. — По крайней мере у тебя нет солнечных ожогов.

На следующее утро в офисе я периодически украдкой смотрю на себя в зеркальце, пытаясь понять, на кого я похожа больше: на енота или на Майкла Джексона в юности? Наконец мне удается переключиться на нечто еще более отвратительное — на моем столе лежит скоросшиватель, набитый фотографиями. Я быстро просматриваю их. Обнаженная женщина. Обнаженный мужчина. Они же — в постели.

— Нет, это не то, что стоит рассматривать до завтрака, — говорю я.

Тучный мужчина по ту сторону стола пытается скрестить руки на груди, но слишком тесный костюм не позволяет ему это сделать; он ограничивается тем, что смыкает ладони перед собой. Джо Диддли, возможно, лучший частный сыщик на восточном побережье, но, судя по некоторым очевидным признакам, он слишком много времени проводит у лотка с пончиками.

— Неплохая работа, а? — торжествующе спрашивает он. — Я его накрыл.

— Это точно, — отзываюсь я. — Но к сожалению, парень, которого ты накрыл, — наш клиент.

Джо тянется за одним из снимков (двадцать на тридцать), изображающим нашего подопечного, Чарльза Тайлера, в обнимку с рыжеволосой девицей — с той самой сотрудницей из отдела рекламы, с которой, по его словам, он никогда не встречался даже за чашкой кофе. Что ж, за кофе, возможно, и нет.

— Ты велела мне следить за рыжей, ее зовут Мелина Маркс, — говорит Джо и достает из портфеля коробку с пончиками. Он ставит ее на стол между нами, и после секундного колебания я выбираю себе шоколадный с разноцветной обсыпкой.

— Нам была нужна кое-какая информация о ее частной жизни, а вовсе не это, — возражаю я и надкусываю пончик. — Позволь мне объяснить. Подчиненная мистера Тайлера, Бет Льюис, обвиняет его в фаворитизме. Рыжая Мелина получила повышение, которое, по словам Бет, заслуживала она. Бет утверждает, что Мелина преуспевает только благодаря тому, что спит с шефом.

Джо зевает.

— Это не инцидент, а кошачья драка. Мне кажется, Бет злится потому, что Тайлер спит с кем-то другим, а не с ней. Возможно, она и сама не прочь. Как ты думаешь, этот парень хорош в постели?

Я послушно беру фотографии и пытаюсь ответить на вопрос Джо. На одном из снимков запечатлена поистине акробатическая конструкция — гибкие ноги рыжей обвивают шею мистера Тайлера. По-моему, одаренная сторона здесь явно Мелина; впрочем, это к делу не относится.

— Если то, что говорит Бет, правда, то у нашего клиента будут неприятности, — намекаю я.

— Почему? — спрашивает Джо. — Разве есть закон, который запрещает спать со своими сотрудниками?

— Есть, — педантично отвечаю я. — Калифорнийский верховный суд постановил, что работники имеют право предъявлять иск, если сотрудницам, с которыми спит их шеф, оказывается предпочтение в продвижении по службе.

— Предпочтение, подумаешь… Мы живем в Нью-Йорке, черт возьми! — Джо слизывает с пальцев шоколад.

Я смеюсь и думаю, что вместо того чтобы поучать его, нужно найти еще одиннадцать таких же и посадить их на скамью присяжных.

Он похлопывает по фотографиям.

— Так или иначе, ты хотела, чтобы я последил за Мелиной и раздобыл какие-нибудь сведения. Я это сделал. Прости, если это не то, чего ты ожидала.

— Конечно, не то. Мистер Тайлер поклялся Артуру, что невиновен.

Джо замолкает и с любопытством смотрит на меня; его явно осенила новая идея.

— Так ты и твой шеф, Артур… — говорит он, грозя пальцем. — Что это за фокусы?

Я смеюсь.

— В последний раз фокусы были на дне рождения его сына.

Джо пожимает плечами, встает и потягивается. Дело сделано, никаких сплетен от меня не получено; он бросает пустую коробку из-под пончиков в мусорную корзинку.

— К слову, вот незадача, что муж-то от тебя ушел! Хочешь, я за ним послежу? Не за деньги. Ради удовольствия.

Я делаю гримасу.

— Спасибо. Но я и так знаю, чем он занят. Мне нет нужды разглядывать это на фотографиях.

— Даже цветных? — поддразнивает он.

Это что, завуалированная издевка над моим облезлым загаром? Или я все принимаю слишком близко к сердцу?

— А как ты узнал насчет моего мужа?

— Я детектив. Я знаю все. — Джо продолжает шагать по комнате, потом останавливается и оценивающе оглядывает меня с головы до ног. — Ты непременно кого-нибудь себе найдешь в самом скором времени! Только дай мне знать: я наведу о нем справки.

— Спасибо, но у меня на горизонте нет новых мужчин, — отвечаю я и вдруг задумываюсь. — А как насчет… старых? Если бы я захотела найти человека, которого не видела двадцать лет, ты бы смог мне помочь?

— Я тебе не понадоблюсь, — говорит Джо, пытаясь застегнуть пиджак на своем обширном животе. — Поисковые службы в Интернете могут найти кого угодно за секунду.

— Я уже пыталась, но этого человека зовут Барри Стерн. Людей с таким именем миллионы. А я даже не знаю, кем работает мой Барри Стерн — нейрохирургом, косметологом или зубным техником.

Джо снова садится и вытаскивает из кармана записную книжку с загнутыми уголками. Прелестная старомодность! Учитывая его пристрастия, я и не ожидала, что он достанет портативный компьютер.

Я наскоро излагаю Джо свой замысел — увидеться со всеми своими бывшими парнями. Рассказываю ему об Эрике и объясняю, что очень хочу узнать что-нибудь о Барри Стерне, с которым я познакомилась как-то летом, в молодежном хостеле, во время непродолжительного путешествия по Европе. Мы провели вместе четыре недели, и мир будто принадлежал нам одним! В Барселоне мы с благоговейным трепетом рассматривали старинные мозаики, во Флоренции, в кафе близ площади Санта-Кроче, ели мороженое, абсолютно непохожее на то, к которому я привыкла. Барри обожал искусство и водил меня по музеям. В музее Уффици мы стояли перед тициановским «Рождением Венеры», и он рассказывал мне, как в конце жизни художник отрекся от своего шедевра и раскаялся в том, что создал нечто столь мирское.

«Когда я был мальчишкой, в моей спальне висела репродукция этой картины», — сказал Барри, глядя на обнаженную златокудрую богиню. Я одобрительно кивнула. По крайней мере хоть один американский подросток засыпал не под изображением Фарры Фоусетт.

«Она прекрасна», — с восхищением сказала я.

«Да. Но не настолько, как ты».

Он поцеловал меня, долго и страстно, и я поняла, что Венера, богиня любви, сделала свое дело.

Романтическое воспоминание подходит к концу, и Джо делает несколько беглых пометок. Он настоящий профессионал — никакой внешней реакции. Совсем как хороший психолог или продавщица в магазине «Версаче», которой вы говорите, что у вас четырнадцатый размер. Джо внимает мне, но ничем не выдает своего любопытства.

— А потом вы виделись? — сухо осведомляется он.

— Нет, Барри поехал дальше. В Индию. А мне нужно было возвращаться в Нью-Йорк и приступать к учебе. Мы обменялись несколькими письмами, а потом вдруг переписка оборвалась. Я писала, но ответа не получала. Не знаю почему.

— Письма сохранились?

— Не знаю. Наверное, лежат где-нибудь на чердаке. — Я вспоминаю коробки, которые следовало бы разобрать еще много лет назад.

— Если найдешь что-нибудь полезное, позвони, — говорит Джо и засовывает записную книжку обратно в нагрудный карман — это значит, что пиджак ему точно не застегнуть. Джо тянется через стол, закрывает скоросшиватель с фотографиями, относящимися к делу Тайлера, задерживает руку на обложке и предупреждающе поднимает палец. — Пожалуйста, убери это в безопасное место. Ты ведь не хочешь, чтобы их разглядывали все, кому не лень?

— Не хочу, — отвечаю я.

— Извини, я загрузил тебя ненужной информацией. Иногда, начав копать, обнаруживаешь совсем не то, что ждешь.

* * *

Я поднимаюсь на чердак лишь следующим вечером и сразу же стукаюсь головой о низкий потолок. Потираю ушибленное место и окидываю взглядом пыльные коробки, набитые пожелтевшими книгами, сломанными лампами, которые я так и не удосужилась починить, и грязной одеждой всех размеров, от шестого до четырнадцатого — начиная с тех времен, когда я без зазрения совести поглощала пиццу, и заканчивая теми, когда села на диету.

Пригнувшись, я осторожно делаю несколько шагов к своеобразному Обелиску славы — двум десяткам крошечных красных и синих кроссовок, выстроенных в ряд в старом шкафу. Это обувь, которую носили Эмили и Адам, пока им не исполнилось пять лет. Рядом стоят коробки, наполненные акварельными и карандашными рисунками (я сохраняю их, надеясь в будущем передать все это в дар президентской библиотеке). Но открытку, полученную от Адама в день моего рождения, с фиолетовым солнцем, зеленым цветком и словами «Я тибя любю», я никому не отдам. Теперь он учится в Дартмуте, исключительно на «отлично», хотя правописание у него по-прежнему страдает.

Я сажусь на корточки перед огромной плетеной корзиной, которая некогда служила нам кофейным столиком в нашей первой квартире. Осторожно открываю ее, памятуя о том, что все эти годы она была вместилищем для тех вещей, которые больше некуда было убрать. Я обнаруживаю внутри старый миксер и коробочку с непарными сережками. Мне казалось, их можно будет использовать в качестве брошек. Только взгляните — я сохранила рецепт знаменитого лимонного кекса, который готовила моя свекровь! В следующий раз, когда мы увидимся, я непременно открою ей правду. Кекс получился сухой и несъедобный, как и ее рождественская индейка.

Я копаюсь в старье, и вдруг что-то острое втыкается мне в палец.

— Черт! — восклицаю я, отдергивая руку. Оборачиваю порезанный палец краем футболки и крепко стягиваю, пока кровь не перестает идти, а потом заглядываю в корзину в поисках опасного объекта и немедленно его нахожу: это разноцветный стеклянный флакон из-под духов — первый подарок Билла. Много лет назад я случайно отбила у него горлышко, так что образовался острый, зазубренный край. Чертов Билл. Он умудряется ранить меня, даже когда его нет рядом.

Я осторожно извлекаю флакон и продолжаю рыться в корзине — с большей предусмотрительностью. И вот награда. Рядом с флаконом лежит маленькая пачка тонких синих листков, стянутых потрескавшейся резинкой. Меня охватывает грусть, стоит мне хотя бы издали увидеть эти давно забытые радиограммы, которыми мы перекидывались через Атлантику. Я бережно разворачиваю одну из них. Бумага полупрозрачная, почерк у Барри очень мелкий — он умудрился уместить на одном листочке все, что хотел мне рассказать. Я быстро спускаюсь вниз, за очками, и снова бегу наверх. Сижу в полумраке, скрестив ноги, на занозистом чердачном полу, хотя могла бы забрать все письма в гостиную и устроиться в уютном кресле. Но и письмо, и остальные вещи выглядят так, будто их нельзя отсюда уносить, они должны быть тут, в прошлом.

Первая радиограмма послана из аэропорта Хитроу. Барри ждет самолета в Индию. Он сильно по мне скучает и говорит, что я всегда буду его Венерой. Следующее письмо уже из Агры, почти неделю спустя, он описывает Тадж-Махал: «…идеальная симметрия, великолепное освещение, отвесные стены. Он был воздвигнут как памятник любви, и я бы построил точно такой же для тебя». Как мило. Я стала бы восьмым чудом света.

Впрочем, когда я читаю третье и четвертое письма, ощущение монументальности исчезает. Барри пишет о шествиях паломников, о вырубленных в скале гробницах и о храмах, прилепившихся к склонам гор. Он отправился к реке Ганг, чтобы очистить свою душу, искупавшись в священных водах, и был слегка разочарован тем, что прочие пилигримы, зайдя вместе с ним по колено в воду, занялись стиркой. Барри говорит, что собирается разыскать некоего великого гуру. Интересно, не того ли самого, кто вдохновил «Биттлз»?

В пятом письме Барри сообщает, что теперь у него есть план. Он собирается нанять рикшу, чтобы выехать из города, затем пересесть на телегу, запряженную буйволами, и забраться как можно дальше в холмы, а потом пешком дойти до горного храма, в котором обитает гуру, — и не важно, насколько это далеко.

Это последнее письмо.

Я снимаю очки. На глаза у меня наворачиваются слезы. Я вспоминаю Барри таким, какой он был тогда, — на пару лет старше, чем мой сын сейчас, возвышенный и исполненный надежды. Впрочем, мы оба тогда считали себя опытными и мудрыми, а главное — невероятно искушенными в жизни. Мы даже и понятия не имели, сколькому нам предстоит научиться.

Много лет назад я была вне себя от горя, когда Барри перестал мне писать. Сначала, конечно, я думала лишь о своем разбитом сердце, но потом начала беспокоиться о нем. Может быть, в загадочных холмах Индии случилось что-то страшное? Может быть, во время путешествия у Барри закончилась вода? Или его похитило воинственное племя? Или он свалился в пропасть? Я часто об этом думала, но ничего не знала наверняка.

Через десять дней Джо Диддли принесет мне ответ.

 

Глава 6

В течение трех недель никто не берет трубку там, куда я звоню, но Джо Диддли клянется, что Барри Стерн живет по этому адресу. А поскольку Артур хочет, чтобы я отправилась в Сан-Франциско для снятия показаний, я полагаю, что мне ничего не стоит проехать лишних семьдесят миль и заглянуть в старый кармелитский монастырь. После изумительной поездки среди холмов я вижу табличку: «Приют Божественного Духа». Должно быть, я на месте. Или же я умерла, и святой Петр, одобрительно кивнув, впустил меня во врата райские.

Я выхожу из машины и оправляю на себе темно-синюю юбку — именно в ней я провела сегодняшнее утро в зале суда. Жалко, что я не переоделась в кафе, куда заехала перекусить. Чипсы, сырные палочки и жирный хот-дог. Луку в нем явно многовато.

Я уже позвонила Артуру и сказала ему, что снятые мною показания по делу Тайлера не слишком-то многообещающи. Глава фирмы, куда Бет Льюис перебралась после ссоры с Тайлером, говорит, что она — отличный работник. Сама Бет спокойна и непоколебима в своей уверенности, что у Тайлера не было никаких причин, за исключением личных, чтобы так ее прокатить.

Поскольку прямо сейчас ничего сделать невозможно, я отодвигаю эту проблему на задний план и направляюсь к нескольким худосочным деревцам, посаженным в ряд, дабы обозначить въезд.

Трудно назвать это газоном — земляных проплешин куда больше, чем травы, да и та забита сорняками. Но зато ландшафт оживлен дикими цветами, а в отдалении я вижу поблескивающий пруд.

Я смотрю в другую сторону, замечаю трех человек и немедленно направляюсь к ним.

— Извините, вы не подскажете, как пройти к главному зданию?

Две женщины поспешно отступают и удаляются. Неужели от меня так несет луком? Мужчина также не произносит ни слова, но после непродолжительного молчания кивает.

— Я ищу главное здание, — повторяю я.

Он снова дергает головой. Или у него легкий тик, или он пытается что-то мне объяснить. Скорее всего последнее, поскольку он жестом предлагает мне следовать за ним, что я и делаю. Мы подходим к огромному каменному строению и входим в светлую, очень уютную комнату. В ней десятка полтора людей, все босиком, в широких штанах. Одни группами, держась за руки, другие поодиночке, но все сидят, скрестив ноги, на татами. По-моему, так называются эти штуки. Или же я путаю, и татами — это что-то съедобное.

Несколько секунд я стою в удивлении и не знаю, что делать. Потом кто-то замечает меня и взглядом указывает на свободную циновку. Я не двигаюсь, и тогда мужчина слегка приподнимает руку и жестом предлагает мне сесть.

Это «Приют Божественного Духа». Что-то подсказывает мне, что я попала на сеанс медитации. Я снимаю туфли и сажусь на коврик. Слава Богу, юбка на мне в складку. А вот колготки я надела зря. Честно говоря, я частенько об этом жалею.

Женщина рядом со мной сидит, сомкнув пальцы «домиком», в молитвенной позе. Глаза у нее закрыты, на лице разлито умиротворение. Мужчина слева держит руки на коленях и, не мигая, смотрит себе на ноги. Я замечаю, что у обоих моих соседей прямые спины и идеально развернутые плечи. Не знаю, каким именно образом медитация исцеляет душу, но, судя по всему, она заметно улучшает осанку.

В комнате тихо, никто не двигается. Я решаю закрыть глаза и сосредоточиться на счастливых воспоминаниях. Надо подумать. Например, свадьба. Нет, вычеркнем это событие из списка счастливых. Может быть, тот апрельский день в Париже, когда мы гуляли по берегу Сены? Нет, потому что человеком, державшим меня за руку, был Билл. Нужно вспомнить что-нибудь хорошее, связанное с детьми. Я снова вижу Эмили и Адама в зоопарке, когда они были еще совсем маленькими. Адам прыгал, подражая орангутангу, а Эмили корчила забавные гримасы. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не рассмеяться вслух. Потом вспоминаю, как Эмили сделала колесо перед клеткой с обезьянами, и у меня вырывается смешок. Совсем негромкий, но в общей тишине он подобен пушечному выстрелу. Я испуганно оглядываюсь, но, к моему удивлению, никто даже ухом не повел. В прямом смысле слова. Вот это концентрация. Если бы удалось сфокусировать всю энергию, собранную в этой комнате, то, наверное, можно было бы неделю освещать Сан-Франциско.

Я ловлю себя на мысли, что пришла сюда не затем, чтобы размышлять об обезьянах, пушках и калифорнийском энергетическом кризисе. Вдобавок у меня затекла нога. Но все это сущие пустяки по сравнению с тем трепетом, который охватывает меня в следующее мгновение.

Звенит гонг, и люди вокруг оживляются. Начинается некое движение, и тут мои соседи начинают гудеть. Гудение быстро перерастает в гул, потом в пение: «Ом, ом, ом…» Оно звучит монотонно: как колокол или пожарная сирена.

Эти звуки ознаменовывают появление человека в широких штанах и белом восточном халате. Через боковую дверь входит досточтимый наставник — Рав Джон Йома Махариши.

Он же — Барри Стерн.

Я непроизвольно улыбаюсь и легонько машу рукой, но, к счастью, он этого не замечает. Я рассмеялась, когда Джо Диддли сообщил мне, что тот славный, изящный, умный мальчик, которого я знала прежде, стал «духовным лидером тех, кто ищет просветления, объединившим в своем учении догматы раннего индуизма, дзен-буддизма и свами». (Почему бы не добавить к этому еще и выдержки из проповедей преподобного Эла Шарптона — просто на всякий случай?) Но Барри, должно быть, и в самом деле занят чем-то очень правильным. В ту минуту, как он вошел, моя карма определенно улучшилась.

Присутствующие — иными словами, адепты Рава Джона Йомы Махариши — смотрят на него с восхищением. Пение продолжается, становясь все громче. Не хочу показаться грубой, но Барри за минувшие годы сохранился далеко не так хорошо, как Эрик. Я пристально смотрю на него. Уверена, душа у него чиста, но тело слегка расплылось. Даже под просторной одеждой заметно наметившееся брюшко. Полагаю, он не проповедует воздержание.

Барри поднимает руку, и пение смолкает.

— Начнем сатсанг, — говорит он тихо, почти шепотом. — Как вы знаете, на десять минут я прерву молчание, принятое здесь в течение выходных.

Обет молчания? Это объясняет странные кивки того парня и бегство двух женщин. Но всего лишь десять минут на разговоры — за два дня?

— Я буду отвечать на вопросы, касающиеся поисков правды, просветления и самоусовершенствования, — говорит Махариши. Многовато для десяти минут. Он добавляет: — А также мы можем побеседовать о радостях одиночества.

Я не против того, чтобы побеседовать о радостях совместной жизни, поскольку недавний опыт доказал мне, что одиночество — не лучшее, что есть в жизни. Но моя соседка энергично кивает.

— Махариши, я ищу единения с космическим разумом. Не могли бы вы поведать нам, как вы его достигли?

— Хм, — певуче отвечает Барри. — Мое путешествие началось на вершине горы. Я вдруг почувствовал, что плыву в бесконечности. Все преграды исчезли, и двери сознания отворились, потому что больше не было стен, чтобы держать меня в заточении.

Насколько я знаю, никаких стен на горных вершинах не бывает — по крайней мере пока там не возвели кооперативных домов.

Но аудитория очарована, и Барри продолжает:

— Я увидел, что жизнь есть Бог и что все люди во вселенной, великие и малые, известные и неизвестные, умудренные и неумудренные, выдающиеся и обыкновенные…

Да, да, все мы. Красивые и некрасивые. Умные и глупые. И так далее.

— …что все и всё, что существует и существовало когда-либо, есть Любовь. И в ее наивысшем проявлении она достигает такой силы, что человеческое тело испытывает радость и почти невероятное наслаждение…

Неужели я усмотрела в этом какой-то скрытый смысл? Он и вправду сказал, что духовное просветление сродни оргазму? Если бы проповедник в нашей воскресной школе говорил что-то вроде этого, я проводила бы куда больше времени в церкви.

Мужчина в центре комнаты, должно быть, думает, что это пресс-конференция, потому что поднимает руку и спрашивает:

— Можно еще один вопрос, Рав?

Я нервно смотрю на часы. Все эти люди, возможно, пытаются войти в соприкосновение со своим внутренним миром, но я-то пыталась в течение нескольких недель соприкоснуться с Барри! Должно быть, обет молчания распространяется и на телефонные разговоры. Всего на один вопрос ушло шесть минут. Еще четыре минуты — и все вернется на круги своя.

Вопрошающий, кажется, говорит целую вечность, а Рав Джон Йома Махариши отвечает и того дольше. Напряжение в комнате становится буквально осязаемым. Когда время истекает, даже пение мантр не может прекратить поднявшуюся суматоху — люди пытаются задавать вопросы.

— Есть ли способ быстро достичь самопознания?

— Пожалуйста, назовите три вещи, которые помогут мне ступить на стезю духовной жизни.

Этот мужчина — явно директор какой-нибудь фирмы и думает, что смысл жизни будет предъявлен ему в виде диаграммы.

Прежде чем Барри успевает ответить, еще кто-то выкрикивает:

— А нет ли специальной программы для тех, кто может заниматься самоусовершенствованием только по выходным?

Осталось пятнадцать секунд. Я отважно встаю и задаю единственный вопрос, который крутится в моем сознании:

— Ты помнишь меня, Барри?

Более тридцати человек оборачиваются и смотрят на меня. Кто-то недоумевающе бормочет: «Барри?» Я их понимаю. Они, наверное, заплатили уйму денег, чтобы причаститься мудрости Рава Джона Йомы Махариши. Мудрость Барри — это как-то не звучит.

Барри смотрит на меня, но в его глазах я не вижу ни тени узнавания. Наверное, я должна была бы обидеться, но вместо этого я свирепею. Давай же, парень. Эрик сказал, что я ничуть не изменилась.

Пение возобновляется, Махариши поворачивается к собравшимся, произносит слова клятвы и торжественно покидает комнату. Я начинаю пробираться за ним к выходу, но обнаруживаю, что он словно в воздухе растворился. Или превращение Барри в Рава не обошлось без волшебного плаща?

Я иду обратно к машине, но тут же останавливаюсь. Я проделала весь этот путь, чтобы поговорить с Барри, и пусть даже разговоры не самое популярное времяпрепровождение в этих стенах, я не собираюсь сдаваться. Раз уж я здесь, то попытаюсь достичь хоть какого-нибудь просветления.

Мне бы очень хотелось отдохнуть в своей комнате, но я вспоминаю, что комнаты у меня нет. Я снова бреду по направлению к главному зданию и вижу, что все вышли. Я нахожу своего знакомца, который объясняется со мной кивками, и возбужденными жестами даю ему понять, что хочу зарегистрироваться. Он не понимает, и я наклоняю голову и закрываю глаза, надеясь, что теперь-то до него дойдет: мне нужно место для сна. Но он воспринимает все с точностью до наоборот — обнимает меня, гладит мое плечо и указывает на дверь своей комнаты. Наверное, это мой единственный шанс заняться беззвучным сексом, но, так и быть, я его упущу. Я энергично трясу головой в знак отказа.

До вечера я брожу по прилегающей территории, как и все остальные, и пытаюсь заняться самопогружением. Ом, ом, ом. Боже, как это скучно. Гном, сом, ром, дом. Уже лучше. Барри, Барри, Барри. Может быть, мне удастся вызвать его дух?

И черт меня побери, если передо мной вдруг не появляется мужчина! Не Барри — но ведь и я, в конце концов, новичок. Какая женщина не гордилась бы тем, что ей удалось мысленно призвать к себе мужчину — любого мужчину? Этот — лысый, высокий, широкоплечий, с ног до головы в белом, стоящий, скрестив на груди руки, — сильно смахивает на персонажа из рекламы чистящих средств. Жестом он предлагает мне следовать за ним и быстро идет вперед. Мы минуем пруд и ступаем на узенькую тропинку в зарослях, в конце ее я вижу маленький домик.

И у порога стоит Барри.

Мой сопровождающий заходит внутрь и затворяет дверь, Барри же остается на месте. Теперь, видя его перед собой, я не знаю, что делать. Если он по-прежнему мой Барри, мне следовало бы его обнять. Но можно ли прикасаться к Раву Джону Йоме Махариши? Может быть, мне следует поцеловать его перстень? Нет, это не тот случай. Барри решает сделать первый шаг и кладет обе руки мне на голову. Это благословение? Или он собирается меня поцеловать?

Барри чуть отступает и в знак приветствия медленно простирает руку. Наблюдая за ним во время медитации, я была убеждена, что это всего лишь маскарад. Но и теперь он — олицетворение спокойствия и безмятежности. Что-то в глубине его серых глаз дает мне понять, что он меня узнал.

— Ничего, если мы поговорим? — спрашиваю я вполголоса. Может быть, разговор не будет считаться преступлением, если мы не станем превышать определенного уровня децибел?

Прижав руку к груди, он качает головой и жестом показывает: я могу говорить, а он будет молчать. В браке так часто бывает.

Он садится на камень, а я пристраиваюсь рядом на жесткой, неудобной скамеечке. Барри, кажется, чувствует себя очень непринужденно. Я знаю, его сознание сейчас не здесь. И, судя по всему, задница тоже.

— И давно ты стал Махариши? — спрашиваю я. Боже, какой идиотский вопрос. Я промолчала целое утро и теперь, кажется, утратила все коммуникативные навыки.

Барри лучезарно улыбается. Наверное, мне придется немало постараться, чтобы получить ответ.

— Пять лет назад? — подсказываю я, хотя на самом деле это совершенно меня не интересует. — Десять? После того, как мы познакомились?

По-прежнему никакого отклика, но я не сдаюсь.

— Вот что мы сделаем. Просто топни ногой, если я угадаю.

Чтобы показать ему, как это должно выглядеть, я топаю пару раз, как лошадь.

И вдруг Барри смеется. Теперь я воспринимаю это как вызов — надо вынудить его сказать хоть что-нибудь. Я пытаюсь вспомнить, каким образом девятилетний Адам заставил непреклонного гвардейца у ворот Букингемского дворца наконец сдаться и буркнуть: «Иди отсюда, парень!» Если бы королева узнала об этом, гвардеец наверняка поплатился бы головой. А что может случиться с Барри? Ему будет отказано в нирване?

Но мне не приходится прикладывать столь уж больших усилий. Судьба работает за меня. Лысый приоткрывает дверь и протягивает телефонную трубку:

— Махариши, вам придется ответить на звонок.

Интересно, о чем должна идти речь, чтобы Барри нарушил обет молчания?

— Ваш представитель в Лос-Анджелесе, — взволнованно говорит лысый. Мне следовало бы догадаться. Голливуд любит святых. — Ваши молитвы были услышаны. Нас приглашают принять участие в ток-шоу на новом кабельном телеканале — Си-си-эн.

Не думаю, что Си-си-эн так же крут, как Си-эн-эн, но в любом случае хвала кабельному телевидению, иначе наш выбор был бы ограничен всего-навсего пятью тысячами каналов.

Барри идет говорить по телефону. Несколько минут, пока его нет, я стою на улице, затем он открывает дверь и приглашает меня войти. Мне не терпится увидеть, как он живет. Я думала, обстановка внутри будет строгой и аскетической — голые стены и, быть может, пара жестких стульев. Но оказывается, у Барри две зеленые, с обилием подушек, очень современные кушетки, они стоят одна против другой, между ними — стеклянный кофейный столик. На полу плюшевый коврик, возле музыкального центра — уютное кожаное кресло.

— Могу я предложить тебе соевого молока? — спрашивает Барри.

Не совсем то, что я ожидала услышать от него после двадцати лет разлуки, но все же это начало.

— Конечно.

— С шоколадом или ванилью?

А я и не подозревала о таком разнообразии.

— С клубникой, — говорю я. Интересно, насколько мне удастся продвинуться?

Барри идет на кухню и возвращается с двумя стаканами на бамбуковом подносе. Один, с розовым содержимым, он протягивает мне. В конце концов, это Махариши: он должен исполнять мечты людей. Но, пригубив розовую гадость, я вспоминаю старую поговорку: будь осторожна, когда загадываешь желание.

— Итак, Хэлли, что же заставило тебя пуститься в это путешествие? — спрашивает он меня, когда мы садимся на кушетку.

Я не знаю, сколько времени нам отпущено на разговор, но уже успела понять, что лучше говорить напрямик.

— Я хотела найти тебя, — отвечаю я. — Пусть даже прошло много лет, я все равно храню счастливые воспоминания о тех временах…

— Ты права, — отзывается он, беря меня за руки.

Я немного волнуюсь.

— Я даже представить себе не могла, что случилось, когда перестала получать от тебя письма. Я подумала, что ты встретил другую. Или умер.

— Человек, которого ты знала, действительно умер, — мягко отзывается Барри. — А потом переродился. Я отправился на поиски великого учителя Адвайты Рамана Махари, и он объяснил мне, что значит быть свободным.

— Но почему это должно было означать свободу от меня? — спрашиваю я, и меня снова охватывает тот же страх, что и в двадцать лет.

Барри проникновенно смотрит мне в глаза и переплетает свои гладкие, мягкие пальцы с моими.

— Потому что он нашел меня, — говорит лысый, подходит и многозначительно обвивает рукой талию Барри. — Мы вместе увидели свет.

Ого! Да, теперь я тоже его вижу.

Лысый нежно гладит Барри по плечу. Говорить о нашем грандиозном романе теперь неуместно.

Но Барри не смущается.

— Хэлли, я действительно тебя любил, но по-другому. Быть может, ты удивлялась, почему мы не занимались сексом.

— Не очень, — отвечаю я. — Я думала, ты просто настоящий джентльмен. Или хочешь, чтобы наша брачная ночь была особенной.

Честно говоря, мне было отчасти даже приятно, что Барри не делал мне никаких таких предложений. Мы часто обнимались, это было так мило, особенно после неистовства плоти с Эриком, — и ничего большего, в общем, не хотелось.

— А у тебя была брачная ночь? — осторожно спрашивает Барри.

— Да, и неплохая, — весело отвечаю я. — Завтрак в ресторане «Невис» был просто потрясающим.

Насколько я помню, во время медового месяца Билл в первый и в последний раз раскошелился и заказал еду в номер.

— У тебя хороший муж? — спрашивает Барри.

Не знаю. Мне ясно, что одна из причин моего присутствия здесь — то, что именно это я и пытаюсь выяснить. Я полагала, что сделала ошибку, выйдя замуж на Билла. Но, глядя на Барри и на лысого, который покусывает его за ухо, я понимаю, что у нас бы с ним ничего не вышло. Не думаю, что я предназначена для соевого молока и молчания. Не говоря уже о других очевидных неудобствах.

— Я долгое время полагала, что мой муж — вполне достойный человек, — искренне отвечаю я. — К сожалению, он от меня ушел.

— Люди меняются, — напевно говорит Махариши. — Все, что случается в настоящем, — это временные изменения. Не позволяй нынешним неприятностям заслонять от тебя минувшие радости.

Переезд Билла на Девяносто третью улицу — это, на мой взгляд, преступление, а не неприятность, но я понимаю, что хочет сказать Барри. Если что-нибудь заканчивается, это не значит, что игра не стоила свеч. Моему браку пришел конец, но долгое время он приносил мне счастье. Я не жалею о двадцати годах семейной жизни и о том, что у меня двое замечательных детей.

К сожалению, лысый указывает на часы — видимо, обет молчания вот-вот вступит в свои права. Свет иного мира вновь озаряет лицо Барри. Я все еще в доме, но могу поклясться: Махариши вознесся на вершину горы.

— Увидимся на сатсанге? — мягко спрашивает он, провожая меня до двери.

— Нет, я должна ехать. Но спасибо. Кажется, я нашла то, что искала.

Я кладу руку ему на плечо и легонько целую его в щеку. И, черт возьми, лысого тоже.

 

Глава 7

Конечно, не предполагается, что адвокат должен принимать дела своего клиента близко к сердцу, но поведение Чарльза Тайлера пробуждает во мне желание предложить ему успокоительное. В течение последних пятнадцати минут он корчился в кресле, кусал нижнюю губу и нервно шаркал ногами, постукивая по задней стенке стола. Если он испортит полировку, я включу в счет стоимость отделки. Чем дольше мы беседуем, тем беспокойнее он становится. А поскольку у меня нет права на выдачу лекарств, я лезу в ящик за другим спасительным средством.

— Возьмите леденец, — предлагаю я, протягивая ему полупустую коробку. Я привыкла носить с собой конфеты с тех пор, когда дети были маленькими, и сама изрядно подсела на сладкое. Держу пари, леденцы вызывают привыкание не хуже сигарет. Возможно, следует возбудить дело против их производителя.

— Спасибо, — отвечает мистер Тайлер, тянется за конфетой, но передумывает и снова откидывается на спинку кресла. — Хотя нет. — Короткая пауза. Он опять наклоняется вперед и берет полную горсть. — Впрочем… благодарю.

Вместо того чтобы сунуть конфеты в рот и, стало быть, оставить в покое нижнюю губу, он кладет их перед собой на стол и начинает сортировать по цветам. Ему досталось много зеленых. Я подавляю в себе желание выхватить из этой кучки одинокий красный.

— Итак, мистер Тайлер, — говорю я, пытаясь вести себя, как и подобает юристу, — мы не слишком-то продвинулись. Давайте вернемся к самому началу. Вы рассказали Артуру, что истица, Бет Льюис, несправедливо обвиняет вас в том, будто вы продвигаете по службе Мелину Маркс, — я указываю на обнаженную красотку на фотографиях, — из-за своих личных пристрастий. Вы сказали моему шефу, что невиновны.

— Я невиновен.

Я вздыхаю. Как говорят в таких случаях адвокаты, если бы мне давали двадцать пять центов каждый раз, когда мой клиент заявлял о собственной невиновности, я бы давно накопила на новую машину. И научилась бы вручную переключать коробку передач.

— Но эти снимки дают понять, что вы и в самом деле не равнодушны к Мелине Маркс, — говорю я, значительно смягчая формулировку. На самом деле снимки дают понять, что у мистера Тайлера и Мелины есть неплохие шансы сделать карьеру в «Плейбое» — и в этом имеются свои плюсы: если защита провалится, у него нет никакого будущего в «Аладдин филмз».

— Мои отношения с мисс Маркс никоим образом не связаны с этим делом.

Я недоверчиво смотрю на него.

— Ваши отношения с мисс Маркс связаны с ним самым непосредственным образом. — Я указываю взглядом на снимки. — И мне приходится сделать вывод, что вы действительно питаете к ней нечто большее, чем профессиональный интерес.

Он искоса смотрит на глянцевые улики.

— Возможно.

— Но вы скрыли эту важную информацию от Артура.

— Он и не спрашивал. Он спросил, виновен ли я. Я невиновен.

В этом весь Артур. Слишком деликатный, для того чтобы использовать слово «секс», разбирая дело о сексуальных домогательствах. Но я — не он.

— С вашего позволения, я буду называть вещи своими именами. Истица обвинила вас в том, что вы занимаетесь сексом с этой женщиной. И вы действительно занимаетесь сексом с этой женщиной. — Я с надеждой смотрю на него. — Если только для этих фотографий нет какого-нибудь другого объяснения.

В поисках ответа он нервно давит большим пальцем одинокий красный леденец о крышку моего чистенького стола. Включение отделки в счет кажется мне все более вероятным.

— Мне жаль, что вам пришлось копаться в моей личной жизни, — говорит наконец мистер Тайлер.

Совершенно разочарованная, я швыряю скрепку через всю комнату.

— Мистер Тайлер! Все, о чем пишет в своем заявлении Бет Льюис, оказывается правдой.

— Не совсем. Мисс Маркс получила повышение на абсолютно законных основаниях. Я передал Артуру все протоколы. Он мог убедиться, что она успешно работала с нашими крупнейшими заказчиками. Например, с Рис Уизерспун. В то время как Бет никогда не могла подняться выше уровня Тильды Суинтон.

— Кого? — переспрашиваю я.

— Не важно. Если бы Льюис была лучше, то… Как бы то ни было, Мелина — великолепный работник.

— Великолепный работник, который спит со своим шефом. Как, по-вашему, это называется?

Я-то знаю, как это называется.

Мистер Тайлер встает.

— Вы меня буквально топите.

Он в отчаянии смотрит на меня, и я смягчаюсь.

— Вы можете сказать что-нибудь еще в свою защиту? — спрашиваю я. — Хоть что-нибудь?

Он колеблется и наклоняется за скрепкой. Сердито крутит ее, разламывает пополам и втыкает огрызки в конфету.

— Мне и в самом деле больше нечего добавить.

У меня возникает подозрение, что если бы он только захотел, то смог бы легко решить эту проблему. Но мистер Тайлер нервно хватает портфель и покидает мой кабинет, даже не обернувшись на прощание.

* * *

Еще две встречи с клиентами — и я начинаю разбирать электронную почту, более пятидесяти новых сообщений. Может ли свергнутый нигерийский принц надеяться на возвращение себе законных прав при условии, что он переведет десять миллионов долларов на мой счет (если, конечно, я соизволю выслать ему реквизиты)? Устроит ли меня бесплатный уик-энд на новом курорте в Пенсильвании, если я соглашусь высидеть два часа на презентации? Как приятно, что я известный адвокат, иначе не видать бы мне столь высококлассного спама. Я едва успеваю открыть письмо, которое действительно достойно внимания, когда звонит Беллини.

— Я тут, за углом. Давай встретимся в «Старбаксе», — говорит она.

— А я думала, что у тебя свидание за ленчем, — отвечаю я. — С каким-то новым парнем.

Беллини недавно зарегистрировалась в агентстве знакомств, надеясь впредь встречаться с мужчинами за ленчем не реже двух раз в неделю. Но пока что ни к чему серьезному это не привело. Она побывала уже на трех свиданиях, и восторженного отзыва удостоились только рестораны.

— Мне не понравился тип, с которым я познакомилась, — сообщает подруга. — Я ушла прежде, чем мы приступили к еде.

Ничего себе. Вообразить не могу, каким чудовищем должен был оказаться этот человек, если Беллини (чья любимая фраза — «ну, в нем есть некий потенциал») не смогла провести рядом с ним даже отрезок времени, который требуется, чтобы проглотить салат с тунцом.

Через пять минут мы встречаемся в закусочной и садимся за маленький круглый столик. Перед Беллини — пропитанная маслом картонная коробка из пиццерии напротив. Моя подруга занята тем, что выщипывает из пиццы грибы и отправляет их в рот.

— А я и не знала, что здесь продают пиццу, — говорю я.

— Не продают. Просто никто ничего здесь не покупает. Семь долларов за крошечную порцию салата!

Я смотрю по сторонам и вижу, что действительно все посетители едят то, что принесли с собой из других закусочных. Дела, должно быть, у этой забегаловки идут ни шатко ни валко, если учесть, что прямо через дорогу корейский ресторанчик. Но волноваться за годовой доход «Старбаксу» тем не менее не приходится, потому что я вижу длинную очередь людей в деловых костюмах, которые ждут свой четырехдолларовый кофе. А судя по количеству посетителей, которые, пристроившись за столиками, извлекают ноутбуки, можно сделать вывод, что «Старбакс» специально сдает места бизнесменам.

— Так что случилось на свидании? Тот тип оказался горбатым? Косоглазым? Хромым? — допытываюсь я. — Предпочитает пиво?

— Да нет, спина и глаза у него в порядке, насчет ног не знаю. — Беллини смотрит на меня. — И, если хочешь знать, спиртное он вообще не заказывал. Он попросил сельтерской воды. Никакого лайма.

— И что?

— Ничего. В том-то все и дело. Скучный он!

Теперь до меня дошло. Наверное, он из тех, кто носит строгие костюмы, зарабатывает неплохие деньги и любит свою мать. Явно не пара для Беллини.

— Понять не могу, то ли у тебя слишком высокая, то ли слишком низкая планка, — говорю я.

Беллини смеется.

— Наверное, и то и другое. Не люблю середины. — Она вытирает пальцы о салфетку. — А как у тебя дела? Как прошел выходной?

— Мирно, — отзываюсь я.

Я кратко рассказываю ей о посещении «Приюта Божественного Духа» и кое-какие подробности встречи с Равом Джоном Йомой Махариши. Мысленно я начинаю называть его именно так, потому что Барри уже давным-давно нет.

— Значит, после встречи с тобой парень стал голубым, — констатирует Беллини. — Славно.

— Не думаю, что дело в этом, — возражаю я.

— Лучше гордись. Нет ничего уникального в том, чтобы быть обманутой гомиком. Куда труднее добиться, чтобы в твоем лице он отверг весь женский пол.

— Я талантлива. Этот мужчина встречался со мной четыре недели — и его жизнь изменилась навсегда, — говорю я и беру у нее кусочек пиццы. — Хотя мне было приятно повидать Барри. Мне всегда нравилась его открытость и готовность изучать мир. Я почувствовала что-то вроде предвкушения, совсем как двадцать лет назад. Барри — человек, который постоянно дает тебе новый опыт. В молодости — Гауди и Боттичелли, теперь — обет молчания и сатсанг. Но наверное, в глубине души я всегда знала, что он не тот мужчина, за которого стоит выходить замуж.

— А я уверовала, что нужно полагаться на свою интуицию, когда дело касается мужчин, — объявляет Беллини.

— Лучше уверуй, что нужно полагаться на мою интуицию, — говорю я, вспомнив тот вечер, когда мне буквально силой пришлось оттянуть ее от уголовника.

Честно говоря, в отношении Барри моя интуиция постоянно давала мне сигналы. Я не предполагала, что он станет гуру, но, учитывая его блуждающий, возвышенный дух, я знала, что из него не получится добропорядочного отца семейства — такого, которого можно растолкать среди ночи и спросить, что это за красные пятна у ребенка на тельце — новый фломастер или корь? В конце концов, мне нужен был муж, который понимал бы, что лучшее приключение — это семья.

Беллини берет виноград и очищает каждую ягодку.

— Значит, в списке твоих бывших парней теперь один миллиардер и один гуру? Наверное, я здесь не единственная, кто любит экстрим. Кто следующий?

Я думаю об оставшихся двух, чьи имена записаны на салфетке. Одному из них я позвонить не могу. И не смогу никогда, не важно почему. Но есть другой, и я улыбаюсь, вспоминая о нем. Кевин. Первый мальчик, с которым я поцеловалась.

— Есть еще кое-кто, — туманно отвечаю я. — Парень, которого я не видела со школы. Но я была здорово в него влюблена.

К нам подходит бармен с лакомствами на подносе.

— Не хотите ли попробовать новый зеленый чай с дикой малиной? — спрашивает он, протягивая крошечный пластиковый стаканчик. — Или лимонно-имбирный кекс пониженной калорийности?

Люблю «Старбакс». Ты сидишь, а тебе предлагают еду бесплатно. Мне не хочется есть, но я беру у него булочку.

Беллини тянется за стаканчиком, посасывает чай через соломинку и игриво подмигивает бармену, который, судя по бейджику, оказывается «помощником менеджера».

— Как вкусно, — говорит она. — Вы сами его приготовили?

Тот улыбается:

— Своими собственными руками.

— У вас красивые руки, — лепечет Беллини, и ресницы у нее трепещут.

Парень кладет поднос и придвигает стул.

— Не возражаете, если я присяду?

Я поднимаюсь. Моей подругой можно только восхищаться. Пусть свидание у нее и сорвалось, но от мысли о встрече с мужчиной она не отказалась. И я не удивлюсь, если она познакомится с кем-нибудь за кексом.

Поскольку в этом году случилось так, что день рождения Адама приходится на субботу, я могу провести с ним целый день. Ну или по крайней мере пробыть в Дартмуте до пяти часов. Вечером сын собирается куда-то пойти и отмалчивается, когда я принимаюсь расспрашивать, но я уверена: у него свидание с той самой девушкой, о которой он мне уже рассказывал.

Я приехала рано и теперь, когда мы идем по территории колледжа Дартмут, пытаюсь понять, кто же из этих хорошеньких бойких девушек, которые кричат моему мальчику: «Привет, Адам!», и есть его нынешняя пассия — Мэнди. В Нью-Хэмпшире довольно прохладно, я поплотнее закутываюсь в свой огромный шерстяной свитер, но студентки вокруг ходят в блузках без рукавов и коротеньких топах. Судя по всему, чтобы попасть в этот колледж, требуются не только отличные отметки, но и горячая кровь.

День прошел прекрасно. Мы болтались по общежитию, обедали, открывали подарки. Адаму очень понравилась цифровая камера, и он рассмеялся, когда увидел швейцарские часы, Полагаю, он сунет их в комод — туда, где лежат многочисленные «Сейко» и «Ролексы», полученные им от меня в предыдущие годы. Однажды я смирюсь с тем, что теперь время узнают по мобильнику. Ничто не стоит на месте.

Адам охотно ведет меня в кабинет физики и показывает лабораторию, где он работает над проектом вместе с неким уважаемым профессором. Он говорит, что занимается изучением нейтрино.

— Это покупают в супермаркете? — спрашиваю я.

— Ты шутишь, мама? — Адам вопросительно поднимает бровь.

— Конечно, милый.

Дело в том, что я, наверное, могу столкнуться с нейтрино нос к носу и не понять, что это именно оно.

Адам слегка улыбается и начинает подробно объяснять мне, что нейтрино — это такие загадочные частицы, которые могут так же легко проникать сквозь металл, как мы проходим сквозь воздух. Да, это и в самом деле не то, что я думала.

— Я очень тобой горжусь, — говорю я, когда мы снова выходим на улицу. Я и вправду им горжусь. Так приятно, когда дети малы и знают лишь то, чему научились от вас. Но куда приятнее, когда они вырастают и сами принимаются вас учить.

Адам обнимает меня за плечи. Я рада, что мой взрослый сын не стесняется, когда его видят с матерью. Мы проходим через поросший травой двор, где студенты наслаждаются солнцем. Повсюду расстелены покрывала, молодежь читает или пишет лежа. Затем я замечаю юную парочку: он и она сидят рядышком и смотрят друг другу в глаза. Юноша слегка касается рукой плеча девушки, легонько целует ее, и та буквально тает. На секунду я представляю себе ее восторг и вздыхаю — должно быть, слишком громко.

— Что-то не так, мама? — спрашивает Адам.

— Нет, — отвечаю я, стараясь говорить бодро. — Просто вся эта детская любовь…

Адам поддает ногой камень, и тот пролетает совсем близко от целующейся парочки.

— Всю эту детскую любовь явно слишком сильно превознесли, — ворчит он.

— У тебя проблемы с Мэнди? — спрашиваю я, вступая в святая святых.

— Никаких проблем. Я порвал с ней два дня назад.

— Как? Что случилось?

— Ничего.

— Ничего? Ты порвал с девушкой без всякого повода? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал.

— Да, — отвечает Адам. — Давай о чем-нибудь другом.

— Нет, — раздраженно говорю я. — Это важно.

— Что тут важного? Она была моей девушкой, а теперь перестала ею быть. Точка.

— Адам! Как ты можешь быть таким легкомысленным? Я уверена, ты страшно обидел ее. Я не так тебя воспитывала. — Я делаю глубокий вдох и напыщенно продолжаю: — Наверняка Мэнди заслуживает лучшего обращения.

Я никогда не видела эту девушку, но уже встала на ее сторону. Женщины всегда поймут друг друга. Или, быть может, я стала излишне чувствительной оттого, что меня саму недавно отвергли?

— Мама, успокойся. Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку?

— Я вовсе не перегибаю палку, — сердито говорю я.

— Господи, ты совсем как Мэнди, — говорит он.

Минуту мы идем молча. Мне очень хочется сказать сыну, что не нужно подражать Биллу по части взаимоотношений. Но потом я решаю сохранять самообладание.

— Мне ужасна сама мысль о том, что ты можешь обмануть чувства другого человека, — говорю я. Моя излюбленная фраза. Три маминых правила относительно свиданий. Первое: эмоции имеют большое значение. Второе: всегда считайся с чувствами партнера. И третье: когда наступает время для физического контакта, убедись, что она хочет этого не меньше тебя. У нас были небольшие трудности с последним пунктом, когда Адаму исполнилось пять лет: он постоянно ссорился с девочкой по имени Лиззи, потому что она не хотела с ним обниматься. Может быть, я слишком рано начала рассказывать ему о птичках и пчелках. С другой стороны, мой сын, возможно, единственный одаренный физик, который ходит на свидания.

— Почему ты так уверена, что это я ее обманул? — не очень-то любезно спрашивает он.

— Потому что мужчины обычно проявляют меньше щепетильности в таких вещах, — отвечаю я. На лице сына досада.

— Ладно, если уж ты хочешь знать! Мы были на вечеринке, и я застукал Мэнди, она целовалась в ванной с другим парнем. Что теперь скажешь? Я должен позволить себя обманывать?

Я сжимаю его руку. Как я была не права!

— Прости, милый. Я не должна была делать скоропалительных выводов. Прости меня. Я должна была знать, что мой сын никогда не поступит дурно.

Он слабо улыбается:

— Конечно, нет. Меня хорошо воспитали. Когда мне было четырнадцать, ты заставила меня прочесть «Загадку женщины».

— Помнится, ты в ней прятал «Спорт иллюстрэйтед». — Я обнимаю его. — Разрыв — это всегда тяжело, милый, по чьей бы вине он ни произошел. Поверь мне. Уж я-то знаю. Если ты хочешь об этом поговорить, я пробуду с тобой сколько пожелаешь…

— Спасибо, мама. Все нормально. — Адам достает из кармана мобильник. — Тебе ведь скоро уходить, — добавляет он с легким оттенком беспокойства, узнав, который час.

Почему мой сын так хочет, чтобы я ушла? Если он не собирается на свидание с Мэнди, то куда он намерен отправиться вечером? Ведь это его день рождения. Адам всегда стремился провести его в семье.

В семье. Мне следовало бы об этом подумать. И вдруг я понимаю, почему Адама так беспокоит мое присутствие. Мама приехала, чтобы пообедать с ним, а папа прибудет к ужину. Таким образом, оба родителя навестят его и при этом не пересекутся.

Увы, осознание этого приходит ко мне слишком поздно. Мы буквально сталкиваемся. Примерно в сотне метров от себя я вижу Билла. Он тоже нас заметил и теперь бодро рысит через лужайку.

— С днем рожденья тебя! С днем рожденья тебя! — распевает он.

— Черт, — шепчет Адам.

Бедняжка, все идет вкривь и вкось. Мэнди обманула его. С родителями вышла накладка. И вдобавок отец, как обычно, страшно фальшивит. Дело усугубляют приятели — они играют в баскетбол неподалеку, но прекратили свое занятие и присоединились к поздравлениям.

— Эй, Адам, что ж ты молчал? — кричит один, похожий на полузащитника, довольно бесцеремонно.

— Это твои старики? — вопрошает другой, поддавая рукой мяч.

— Да, — неохотно отзывается Адам.

— Классно, старик! — Баскетболист вскидывает руки, как бы ставя блок в знак того, что разговору конец. — Круто! С днем рождения! Выпьем потом за это дело?

Этот тип уходит прежде, чем мой дорогой Адам успевает сказать, что ему исполнилось двадцать и он еще не смеет даже помыслить о том, чтобы распивать спиртное. Я, будучи его матерью, уверена, что он даже яблочного сидра не пробовал.

Тем временем Билл не упускает возможности одной рукой обнять Адама, другой меня.

— Потрясающе. Я и не думал, что мы встретимся все вместе.

— Я тоже не думал, — отвечает Адам.

— Приятно снова увидеть тебя, Хэлли, — жизнерадостно говорит Билл. Слишком жизнерадостно. Быть может, следует намекнуть ему, что не стоит так стараться. Все равно билетов на матч у меня с собой нет.

— Итак, — замечает Адам, — если уж все мы здесь, то что будем делать?

Я бы предпочла удавить Билла.

— Думаю, что поеду домой, — говорю я. — Не хочу попасть в пробку.

— В Нью-Хэмпшире не бывает пробок. Охотничий сезон еще не наступил, — отзывается Билл, который, кажется, не видит ничего двусмысленного в том, что все мы здесь.

Я чувствую себя до крайности неловко. Но возможно, уйти — это не лучший выход. Кроме того, есть шанс показать Адаму, что его родители, в конце концов, разумные люди.

Мои мужчины выжидающе смотрят на меня.

— Хэлли, идем гулять с нами, — говорит Билл. — Как в старые добрые времена. Когда мы в последний раз праздновали день рождения Адама все вместе?

— Ровно год назад, — резко отвечаю я.

Билл преувеличенно громко смеется и тычет Адама в бок.

— Что скажешь, а? У твоей матери есть чувство юмора.

— Она супер, — отзывается Адам и снова поддает ногой камушек. — Хотелось бы мне, чтоб и ты об этом помнил.

— Я помню, — говорит Билл. Он оборачивается ко мне и щиплет меня повыше локтя. — Ты по-прежнему великолепна, Хэлли.

Я возвращаю ему щипок — сильнее, чем нужно бы. И еще один щипок получает Билл.

— Это нормально, мама, — сообщает Адам. Он посещает лекции по психологии. — Нужно выпустить агрессию.

— Никакой агрессии, — возражаю я и снова щипаю Билла, просто чтобы подчеркнуть свои слова. Нужно будет поработать над хуком слева. — Почему вообще я должна питать ненависть к этому лживому, неверному, непорядочному, подлому, низкому, испорченному, омерзительному… — Ничего не могу с собой поделать; эпитеты из меня так и сыплются. — …ужасному, мерзкому человеку?

Адам прокашливается.

— Он мой отец.

На секунду я закрываю глаза, чтобы прийти в себя. Билл приехал сюда, чтобы поздравить Адама с днем рождения. Я приехала с той же целью. Зрелище переругивающихся родителей — это именно то, чего Адам пытался избежать. Я не собираюсь огорчать его до такой степени.

— Он твой отец, — спокойно говорю я. — Он замечательный отец. Прости, Адам.

Я второй раз за день прошу прощения у своего сына.

Адам кивает.

— Ничего.

— А что, если мы все пойдем есть мороженое? — предлагаю я. Думаю, я смогу быть любезной, пока мы будем поглощать лакомство.

— Отлично, — отвечает Адам и слегка приободряется.

— Отлично, — вторит Билл с явным облегчением.

Мы спускаемся в городок. Перед кондитерской, где продают мороженое, толпа студентов. Если в Ганновере семь градусов выше нуля, то это уже считается жарким днем. Я умудряюсь поддерживать разговор; Билл и Адам, кажется, мне благодарны. Незаметно мы переходим к анекдотам, и я даже начинаю расслабляться и находить в этом какое-то удовольствие.

Когда подходит наша очередь, я иду ва-банк и заказываю гигантский рожок со взбитыми сливками. Я сумею поддерживать себя в хорошем расположении духа все время, необходимое для уничтожения двойной порции мороженого.

Так мне кажется.

Мы присаживаемся на высокие табуреты, и Адам рассказывает, что профессор — руководитель проекта — поставит его соавтором статьи, которую собирается опубликовать. Мы с Биллом по привычке переглядываемся. Мы гордимся сыном. Что бы ни случилось в наших отношениях, мы неплохо поработали вместе — вырастили детей.

Билл шутливо спрашивает, можно ли продавать акции на нейтрино. И тут в очереди за мороженым я замечаю знакомое лицо. Но у меня нет друзей в Ганновере. Никак не могу вспомнить эту женщину, но она отчего-то тоже смотрит на меня с любопытством. Билл сидит к ней спиной, но, когда ее взгляд начинает перескакивать с меня на него, а потом на Адама, в ее глазах вдруг вспыхивает догадка. Она пытается пробраться к двери, но навстречу ей движется толпа жаждущих мороженого студентов. Она оказывается в ловушке.

Я тут же узнаю эту особу, хотя видеть ее одетой мне еще не доводилось.

— Эшли, — констатирую я.

Билл смотрит на меня с неудовольствием.

— Сейчас мы это не обсуждаем, — предупреждает он.

— Тогда тебе не следовало привозить ее сюда, — ворчу я.

— Я никого не привозил. — Билл берет нас с Адамом за руки. — Только наше маленькое семейное трио. Ты что, видишь кого-нибудь еще?

— Вижу! — Я указываю пальцем на женщину. Она тут же пригибается и пытается вжаться в стену, Но двое парней, которые стоят позади нее, слегка подталкивают Эшли вперед.

— Ваша очередь, — говорит один из них.

Кажется, она утратила всю свою самоуверенность. Когда я видела ее обнаженной, она держалась куда более хладнокровно.

Билл оборачивается и прослеживает направление моего взгляда.

— Эшли, что ты тут делаешь? — негодующе вопрошает он.

— Покупаю мороженое! — Она смущена и сильно растеряна. Не знаю, чего она испугалась сильнее — того, что замешалась в семейное торжество, или того, что ее застукали за сладким.

Адам тоже поворачивается и пристально смотрит на Билла:

— Папа, ты пригласил Эшли на мой день рождения?

— Нет. Я бы никогда этого не сделал! — Он возмущен.

— Тогда какое совпадение, — ехидничает Адам.

— Очевидно, все кондитерские между Манхэттеном и Ганновером закрыты, — говорю я и качаю головой. — Представить себе не могу, что случится, если в один прекрасный день Эшли вдруг захочется сливочной помадки.

— Она что, беременна? — спрашивает Адам.

— Боже! Надеюсь, нет! — Билл чуть не проглотил рожок целиком.

Теперь уже мой муж близок к истерике. Мне становится немного легче. Я провожу ложечкой по краю стаканчика и подношу небольшую порцию взбитых сливок к губам.

Эшли, которая слышала большую часть разговора, бочком подходит к нашему столику.

— Я зашла сюда лишь затем, чтобы купить ванильного мороженого. Без сахара, — говорит она, намекая, что здесь нет никакого преступления — даже по отношению к диете.

Адам не смотрит на Эшли и сердито оборачивается к отцу.

— Значит, ты собирался пригласить свою новую подругу на ужин? — спрашивает он.

— Нет, конечно, — уверенно отвечает Билл. — Эшли приехала вместе со мной, но она собиралась пойти в книжный магазин. Я даже предложил ей сходить в кино.

Какая щедрость. Интересно, не намекнул ли он, что она может воспользоваться студенческой скидкой?

— Я уверена, твой отец вовсе не хотел, чтобы вы с Эшли встретились, — говорю я, как будто вся ситуация мне абсолютно ясна.

Билл благодарно улыбается — он думает, я пришла ему на помощь. Я отвечаю ему такой же улыбкой и, взяв Адама за руку, заканчиваю:

— Он просто привез сюда свою подружку, чтобы с ней спать. Мы ведь не хотим, чтобы он провел целую ночь в гостиничном номере в полном одиночестве? Нам нужно его понять, Адам. Твой отец — обыкновенный мужчина среднего возраста, который полагает, будто может получить все, что хочется.

Все, что хочется Биллу прямо сейчас, так это чтобы Эшли исчезла. Он быстро находит выход — лезет в карман, достает бумажник и протягивает Эшли двадцатку:

— Почему бы тебе не зайти в тот магазин и не купить мне рубашку с эмблемой Дартмута? Серую, с зелеными буквами. И не самый большой размер.

Билл гордо поглядывает на меня, дабы удостовериться, что я поняла: он похудел.

Эшли, кажется, удивлена этим поручением.

— Да, и себе купи тоже, конечно. Купи все, что захочешь. — Он достает еще двадцать долларов и пытается всучить ей, как будто девушка сможет пуститься в разгул, имея при себе всего лишь сорок баксов. Впрочем, это Нью-Хэмпшир — вероятно, здесь такое возможно.

Но Эшли опускает руку.

— У меня есть деньги, Билл! — В ее голосе обида. — Не нужно от меня откупаться.

— А я бы не отказался от сорока баксов, — замечает Адам.

Билл после недолгого колебания отдает деньги ему. Адам действительно нуждается в наличных. Жизнь в колледже обходится в целое состояние. И это не говоря о плате за обучение. Настоящие расходы — это ночная доставка пиццы и круглосуточный Интернет.

— Я, пожалуй, пойду, — холодно говорит Эшли Биллу. А потом, обращаясь ко мне и Адаму, добавляет: — Была рада встретиться с вами.

Очень мило! Не помню, чтобы нас кто-то официально представил друг другу.

Она поворачивается, чтоб уйти, но сталкивается с компанией баскетболистов — они уже заметили Адама и окружили наш столик.

— Эй, Адам, это твоя сестра?

— Ты говорил, у тебя классная сестренка!

— Да, у меня классная сестренка! Но это… — Адам поднимает глаза на разлучницу. — Она уже уходит.

— Ну если вы уже уходите, пойдемте с нами. — Баскетболист опускает мощную руку на плечо Эшли. Она оглядывает юного красавца в полосатой маечке, подчеркивающей его скульптурный торс.

— А куда вы идете?

— На площадку, играть в тарелочку.

— У меня это неплохо получается, — заявляет Эшли. Она явно рада, что ей представилась возможность заняться чем-то иным, нежели покупка Биллу рубашек.

Компания отбывает на спортплощадку. Через пару минут я тоже прощаюсь. Мороженое растаяло, круг тем исчерпан… Кроме того, Билл и Адам должны побыть наедине, как отец с сыном.

Я крепко обнимаю Адама.

— С днем рождения, милый. Я тебя люблю. Ты самый лучший в мире.

Он обнимает меня; уходя, я позволяю себе слегка улыбнуться Биллу и нагибаюсь, чтобы шепнуть:

— Приятного вечера. И не смущайся, что твоя подружка сняла баскетбольную команду!

 

Глава 8

Я все еще помню его телефон! Я не общалась с Кевином Талбертом с одиннадцатого класса — тогда подружки говорили мне, что следует подождать, пока он сам позвонит. Я решила ослушаться и сейчас уверенно беру трубку. Почему эти десять цифр намертво впечатались в мою память, в то время как в банкомате я постоянно забываю четырехзначный пароль?

После первого гудка я рассеянно покручиваю шнур (взять на заметку: в доме должна быть хотя бы одна наземная линия связи на случай урагана) и думаю о том, как это странно, что Кевин после школы никуда не уехал. Хотя, возможно, по тому номеру живет его мать.

Мать Кевина. Об этом я как-то не подумала.

Я бросаю трубку, прежде чем кто-либо успевает ответить. Меня, конечно, не обязаны все любить. Но Жанетте Талберт я прямо-таки внушаю ненависть. И началось это с того самого дня, как я с ней познакомилась (в шестнадцать лет). Она сразу стала питать ко мне исключительное отвращение. Она обвинила меня в тщеславии, когда я стала редактором школьный газеты, и так и не смогла простить мне пятерку по латыни (в том же самом семестре Кевин провалил экзамен на водительские права). Ей не нравились моя одежда и моя челка, хотя, наверное, если бы я выставила на всеобщее обозрение свой прыщавый лоб, она бы возненавидела меня еще сильнее.

Нет, перспектива общения с невозможной Жанеттой пугает меня сильнее, чем встреча с террористом. И зачем мне вообще звонить Кевину? Телефон мебельного магазина я, например, тоже помню наизусть, но ведь не собираюсь же туда звонить!

И тут раздается звонок.

— Да? — с надеждой спрашиваю я. Теперь, когда Билла нет, я поняла, что мне, в конце концов, нужен новый мужчина.

— Кто вы и зачем меня побеспокоили? — ворчит трубка голосом Жанетты.

Ах вот в чем дело! Я — далеко не единственный объект ее ненависти. Она ненавидит всё и вся. Мне следовало бы догадаться об этом раньше.

Я молчу, довольно долго, и она сердито продолжает:

— И бросьте притворяться, что вы тут ни при чем. Вы что думаете, я не знаю этих ваших штучек? Я вас поймала. Я знаю, что вы мне звонили. Я набрала *69.

Я застываю при этих словах. Жанетта назвала меня шалавой, застав нас с Кевином — мы невинно целовались. Почему вообще телефонная компания утвердила именно эту рискованную комбинацию цифр, не говоря уже обо всех возможностях обратного вызова? Мальчишки, должно быть, целыми днями развлекаются тем, что набирают *69 и хохочут до упаду.

— Жанетта, это вы? — спрашиваю я самым любезным тоном. — Я Хэлли Лоуренс.

— Хэлли Лоуренс, та самая шалава? — Эта женщина ничего не упускает! И старческого маразма у нее нет.

— Нет, Хэлли Лоуренс, которая произносила прощальную речь на выпускном вечере. Я дружила с вашим сыном Кевином.

— Я отлично помню, кто ты, — отрывисто отвечает та. — И ты по-прежнему носишь свою ужасную челку?

— Теперь в ней нет нужды.

Если сейчас у меня и начнутся какие-то проблемы со лбом, я не буду выставлять себя на посмешище таким образом. Просто отправлюсь к пластическому хирургу.

— И что тебе надо? — спрашивает Жанетта.

«Телефон Кевина». Но это прозвучало бы слишком грубо.

— Я просто вспомнила вас, всю вашу семью, и мне стало интересно, как вы поживаете. Я часто вспоминаю, как мы ужинали вместе…

Мясной салат, в частности, был явно заражен сальмонеллой, пусть даже мне и не удалось бы доказать, что Жанетта сделала это нарочно. Если посмотреть на оборотную сторону медали, то после того, как меня рвало двадцать шесть часов подряд, я похудела почти на целый килограмм.

Очевидно, никто еще не говорил Жанетте добрых слов по поводу ее стряпни, потому что она внезапно смягчается.

— Да, хорошие были времена, — почти с нежностью говорит она.

— Мы жили наполненной жизнью, — продолжаю я в том же сентиментальном духе.

— Могла бы как-нибудь приехать ко мне на ужин, — нетерпеливо заявляет Жанетта. — Я что-нибудь приготовлю. С прошлой недели у меня остался салат с помидорами.

Отлично. Сальмонеллы и плесневый грибок.

— Я была бы рада, но у меня диета. Мне нельзя есть то, что начинается на букву «П», — на ходу сочиняю я во имя спасения своего желудка.

— Паштет? — спрашивает Жанетта.

— Исключено.

— Персиковое пюре?

— Вдвойне.

— Шоколадная паста?

Могу поклясться, вопрос с подвохом.

— Тоже нельзя. Пусть даже на «п» начинается всего лишь второе слово.

— Жесткая диета! — Жанетта явно потрясена.

— Я стараюсь. Но наверное, Кевин по-прежнему обожает ваши салаты! — Я делаю неуклюжую попытку перевести разговор на то, что мне нужно.

— Твоя правда, он их обожал, но с тех пор как переехал на Виргин-Горда, он не так уж часто бывает дома. Но ему там хорошо. А что еще нужно матери?

— Виргин-Горда! — восклицаю я. Да это же один из Виргинских островов, что в Карибском море! И если все они названы в честь Пресвятой Девы, то, наверное, там строгие правила пребывания. — Что он там делает? — спрашиваю я и вдруг представляю себе Кевина, женатого на аборигенке, которую, возможно, зовут Мария. Воображаю объявление о свадьбе в местной газете: «Кевин Талберт женится на деве Марии». Только подумайте, какие у них родятся дети!

— Кевин занимается подводной фотографией. И очень успешно, Он такой независимый. Я была бы рада, если бы он наконец остепенился и завел семью.

Обожаю эту женщину! Мне даже не приходится вытягивать из нее сведения. Теперь я знаю все.

— А я разошлась с мужем, — говорю я. Шлюзы открыты. Кроме того, Жанетта пригласила меня на ужин, так что, возможно, я начинаю ей нравиться.

Или нет.

— Даже и не думай! — взвивается она. — Ты недостойна моего Кевина.

— Но вы не видели меня со школы! — протестую я. Не уверена, что хочу создать этот прецедент.

— Кевин живет у моря, — язвительно отвечает Жанетта. — И мне плевать, какая у тебя диета. Я представить не могу тебя в бикини.

— Я неплохо смотрюсь в бикини, — неубедительно защищаюсь я.

— Может быть, если поверх него на тебе еще что-нибудь надето. — И Жанетта, защитив своего сына от дальнейших посягательств, шваркает трубку на рычаг.

Я привыкла встречаться со своими чеддекскими соседками, пока наши дети ходили в школу, но теперь нам приходится измышлять специальные поводы для подобных встреч. Собираясь на ленч к Стефи, я надеваю свои обычные черные брюки (они меня стройнят; жаль, что Жанетта меня в них не видела) и модный мягкий пуловер. Я очень горжусь этой покупкой и не могу дождаться того момента, когда можно будет поделиться с подругами тайными знаниями. Свитера от «Крю» вяжутся из того же самого кашемира, что и безумно дорогие вещи от «Лоро Пиана». Пусть даже я и не уверена, что в первом случае коз откармливают сбитой вручную пахтой.

— Хэлли, как мне нравится твой свитер, — объявляет Дарли, эта вульгарная болтушка, которая всем растрепала об Эшли.

— Спасибо, — отвечаю я, пусть даже в ее голосе и звучит снисхождение. В каждой компании должна быть своя скандальная личность, против которой могут сплачиваться все остальные. В нашем случае — это Дарли. Ее шея обмотана дорогими жемчужными нитями, которые, судя по всему, подарил ей четвертый муж — Карл. Ты, конечно, дорого платишь за удовольствие иметь своим мужем человека намного старше себя, но зато он платит за все остальное.

Глядя на остальных женщин, собравшихся за столом, Дарли злорадно повторяет один и тот же сомнительный комплимент:

— Мне нравится твой свитер. И твой свитер, И твой.

Тут я замечаю, что все мы — в почти одинаковых кашемировых свитерах от «Крю». Полагаю, мои тайные знания не станут таким уж большим откровением. Когда мне кажется, будто только я одна в курсе дела, всегда оказывается, что это уже ни для кого не секрет.

— Значит, у нас у всех хороший вкус. Приличный вкус, — говорит Дженнифер, глядя на глубокое декольте Дарли.

— Это просто скучно, — отзывается та, подавляя зевок. — Но наверное, в вашем возрасте только и можно, что одеваться прилично.

Хочу заметить: Дарли — наша ровесница. Пускай она пользуется всеми мыслимыми и немыслимыми препаратами, препятствующими старению, но свое свидетельство о рождении она подделать не в силах. Хотя, насколько я знаю Дарли, вполне возможно, что и дату в паспорте она пыталась изменить хирургическим путем.

— Выпьем за Стефи, — говорит Аманда Локк, вставая и поднимая бокал с шампанским. — Поздравляю. Ты делаешь огромные успехи.

— Спасибо, — скромно отвечает Стефи. Сегодня ей положено быть скромной. Она пригласила нас, чтобы отпраздновать начало своего нового бизнеса, хотя вечеринка, возможно, несколько преждевременна. Все, что есть у Стефи на нынешний момент, — это планы. Она собирается придумать набор, который позволит девочкам прокалывать себе уши на дому.

— И как только тебе в голову пришла эта мысль? — интересуется Дженнифер.

Стефи улыбается:

— Я видела статью в «Доброе утро, Америка!». Там было написано, что если ты хочешь заняться бизнесом, то найди брешь и заполни ее. Самые лучшие идеи всегда находятся у вас перед носом. Или перед ухом. — Она хихикает.

— Мне кажется, это великолепно, — великодушно говорит Аманда. — Особенно сейчас, когда Девон в колледже и ты можешь заняться чем-то новым. И как далеко ты продвинулась?

Стефи, кажется, ничуть не обескуражена.

— Я подыскиваю человека, который сконструировал бы этот аппарат. Хотя сначала мне нужен тот, кто его спроектирует. И есть еще несколько деталей, над которыми нужно будет подумать. Мой муж Ричард все время разглагольствует о ресурсах, розничной цене и доходах. — Она качает головой. — Разве он видит, насколько силен потенциал? В мире тьма тьмущая двенадцатилетних девчонок, которым не терпится проколоть себе уши. Вы ведь знаете, какие они независимые в этом возрасте. Только вообразите себе, моя машинка станет популярнее Барби.

Мы глубокомысленно киваем, хотя, наверное, разумнее было бы придумать машинку, с помощью которой двенадцатилетние девчонки прокалывали бы уши своим Барби, а не себе.

— И потом, я так рада, что мы с Ричардом взялись за это дело сообща, ведь так важно найти какое-то общее занятие! Брак от этого становится прочнее. — Она многозначительно смотрит на меня, словно намекая: вот если бы мы с Биллом хоть раз объединили наши усилия и изобрели, к примеру, набор для татуировки «Сделай сам», то и по сей день жили под одной крышей. Стефи вздыхает. — Очень надеюсь, Ричард прекратит вставлять мне палки в колеса. Он мне плешь проел разговорами о страховании. Будто боится, что нас начнут преследовать в судебном порядке.

— Из-за чего — из-за дырок в ушах? — Дарли теребит свою сережку с бриллиантом в четыре карата. Серьга такая тяжелая, что, кажется, вот-вот разорвет мочку. Не в этом ли одна из возможных проблем!

Все поворачиваются ко мне, желая знать мнение профессионала.

— Никому не придет в голову тебя преследовать, Стефи. — Я отвечаю за свои слова. Исков на пустом месте не возбуждают.

— Мне кажется, Стефи — гений! — восклицает Розали, та самая, что плела коробочки для пригласительных открыток. Теперь она повсюду появляется с вязаньем, и сейчас рядом с ней уже лежит целая кучка маленьких круглых салфеточек. — Я недостаточно образованна, чтобы найти работу. Когда я в последний раз работала в офисе, еще не было никакой электронной почты и конверты, чтобы заклеить, приходилось лизать.

— Может быть, ты сможешь продавать свои изделия? — ободряюще предлагает Стефи.

— Или роди еще одного ребенка. Или двух, — весело подсказывает Аманда. — Лучшее, что мне удалось в жизни, — вторая пара двойняшек!

— Всего лишь игра природы, — объясняет Дарли. — В тот день, когда Майкл и Микаэла поступили в старшую школу, ты родила Луиса и Луизу!

— Причем не прибегая к искусственному оплодотворению, — восторженно замечает Дженнифер. — Один лишь старый добрый секс. Кто еще на это способен?

— И никаких суррогатов, — вздыхает Дарли. — В следующий раз у моего ребенка будет суррогатная мать. Я нашла женщину, по имени Джоан Лунден, она уже дважды это проделала — просто на тот случай, если Карлу того захочется. — Она поглаживает свой трехслойный бриллиантовый браслет, давая понять, что если у Карла появятся какие-то идеи на этот счет, они влетят ему в кругленькую сумму.

— Все мы в том возрасте, когда начинают задумываться об истинных ценностях и о том, что будет дальше, — рассудительно заявляет Стефи. Она права. Впрочем, хотелось бы мне знать, что щелкнуло у нее в мозгу и переключило ее от поисков смысла жизни на создание машинки для прокалывания ушей.

— Дальше всегда будет что-нибудь, — оптимистично возглашает Аманда. — Только нужно это предугадывать. Не сомневаться. Начинать новые дела, не бояться новых приключений.

— Я-то знаю, что ты имеешь в виду! — перебивает ее Дарли, энергично кивая. — Я всегда говорила, что в жизни не буду носить никакого белья, кроме как от «Ла Перла». А недавно в Париже обнаружила маленький прелестный магазинчик и стала постоянной покупательницей.

— Возможно, через десять лет, когда тебе перевалит за пятьдесят, ты найдешь такой же прелестный магазинчик в Италии, — намекает Аманда.

— Мне никогда не перевалит за пятьдесят, — возражает Дарли. Она уже давно работает над вопросом, как бы скинуть десяток лет.

— Когда-то я и представить себе не могла, что мне будет сорок или даже тридцать, — вздыхаю я.

— В прошлом веке средняя продолжительность жизни женщин составляла всего сорок семь лет, — обнадеживает меня Дженнифер, — так что, я полагаю, в те времена ты бы чувствовала себя немолодой уже в двадцать три.

Дарли проводит рукой по волосам.

— Я читала в одном журнале, что самый лучший возраст — тридцать шесть. Хоть в Голливуде и предпочитают молоденьких цыпочек, но зрелость добавляет красивой женщине уверенности. К счастью, я как раз в этом возрасте.

Мы стараемся не хихикать.

— В тридцать шесть лет умерла Мэрилин Монро. И принцесса Диана, — напоминает Дженнифер.

— Я и не говорю, что это идеальный возраст во всех отношениях, — обиженно возражает Дарли. — В таком случае считайте, что мне тридцать пять.

Аманда смеется.

— Не важно, сколько тебе лет. Мы — поколение женщин с неограниченными возможностями. Просто нужно не терять восприимчивости.

— Я очень восприимчива. Особенно когда со мной флиртует парень из теннисного клуба, — объявляет Дарли, как обычно, апеллируя к собственному опыту.

За столом наступает молчание.

Розали хихикает.

— Он красивый?

— Очень, — отвечает Дарли.

— Ищет себе пару для игры? — интересуется Розали и, возможно, начинает строить некие планы на будущее, в которых нет места вязальному крючку.

Стефи, равно обеспокоенная тем, что еда стынет, и тем, что Розали нашла общие интересы с Дарли, стучит ножом по стакану.

— Я рада, что у меня такие замечательные друзья, — говорит она. — Ленч подан. Давайте приступим.

Мы берем тарелки в форме листьев и идем к столу. Он чуть не ломится от еды.

— Я заказала блюда в новом ресторане. Там готовят исключительно из экологически чистых продуктов, — гордо сообщает Стефи. — Это здоровая пища. Они не используют искусственных удобрений, а только навоз.

Таким образом она предполагает поднять нам аппетит? А что касается здоровой пищи, то уж лучше я совмещу «Сникерс» и витаминную таблетку.

— Что это? — спрашивает Дженнифер, разглядывая что-то похожее на цветок.

— Все блюда приготовлены из свежих настурций. Вперед! — Стефи нагружает наши тарелки убойными порциями желто-оранжевых лепестков. Я подозрительно смотрю на них: съесть это или отнести в компостную кучу на заднем дворе?

Я осторожно разжевываю крошечный горький бутончик и незаметно сплевываю в салфетку. Аманда права. Нам и в самом деле повезло, мы можем испробовать все. Но вероятно, не все того стоит.

Самые дешевые билеты на самолет можно купить поздно вечером во вторник, и это неплохо, если только с утра пораньше тебе не предстоит какая-нибудь работа. Я провела за компьютером уже два часа, лазая по разным сайтам. Ничего не стоит прерваться прямо сейчас, но у меня в любом случае остается лишь пять часов на сон. Если я засну за рабочим столом, Артур меня уволит и мне, пока я не найду себе нового места, придется прожить сколько-то месяцев при двадцати двух долларах в кармане, сэкономленных благодаря сегодняшнему полуночному бдению. Сделка явно не в мою пользу.

С затуманенным взором я бреду на кухню, наливаю себе воды и открываю морозилку в поисках льда, но нахожу кое-что получше — несколько шоколадных пирожных. Я приготовила их для детей и спрятала сюда подальше от соблазна. Но сейчас он меня побеждает, я беру одно и проглатываю. Вынутое из заморозки, оно гораздо вкуснее; я уверена — низкая температура убила все калории. И вдобавок всем известно: когда едят стоя, не поправляются.

Взбодрившись, я возвращаюсь к компьютеру и решаю, что куплю наконец билеты в агентстве «Экспедиа», перестану трястись над несколькими паршивыми долларами и пойду спать. Но когда я нажимаю на «Заказать», то замечаю, что за последние десять минут цена поднялась на десять долларов. Я не собираюсь тратить столько денег! Я отменяю заказ! Я отказываюсь! Немедленно захожу на сайт «Трэвел», где цена взлетела на двадцать долларов. Время — деньги. На «Флай найт» билеты подешевели на три доллара, но риск того не стоит. Я, как биржевой маклер, приму лишь самый выгодный вариант.

Где-то в глубине души я понимаю, что истинная причина моей нерешительности — это не расходы, а то, что я собираюсь куда-то ехать на День благодарения одна. Но ведь я уже решила, что хочу именно этого и именно это собираюсь сделать. Я нажимаю «С условиями согласна» и заказываю билет (деньги в случае чего мне не вернут). Вот так. Готово.

Я откидываюсь на спинку кресла и постукиваю пальцами по столу. Никакой депрессии. Это ведь была моя идея — уехать на время праздников из города, чтобы Билл мог провести время с детьми, а я, в свою очередь, заберу Эмили и Адама на Рождество. Мне становится жутко при мысли о том, что на День благодарения наша счастливая семья не соберется за столом, но по крайней мере я не буду сидеть дома одна, есть размороженную пиццу и смотреть праздничный парад по телевизору.

Измученная, я выключаю компьютер, поднимаюсь в спальню и лежу без сна, ворочаясь и вздыхая. О чем я думала? В мире столько мест, где можно провести выходные! Я могла бы покататься на лыжах в Колорадо, пострелять по тарелочкам в Аппалачских горах или порыбачить на Аляске.

Но вместо всего этого я выбрала Виргин-Горда. В Сети говорится, что нет места прекраснее. Впрочем, вынуждена признать, что меня влекут туда не солнечные пляжи и лазурно-синяя вода, а нечто столь же притягательное: возможность увидеться с Кевином. Неужели у меня действительно хватит смелости взглянуть ему в глаза? А если я на это решусь?

Список причин для беспокойства растет с каждой минутой, но глобальные проблемы меня сейчас не волнуют, и потому я делаю то, что сделала бы любая женщина на моем месте, — размышляю о том, как я выгляжу. Встречи с Эриком и Равом прошли удачно, но с ними мне не нужно было обряжаться в бикини или хотя бы в закрытый купальник.

Я ложусь на спину и смотрю в потолок. Он покрыт пятнами и трещинами после недавнего ливня. Это напоминает мне о моих рыхлых бедрах. Завтра же найду мастера, который займется шпатлевкой и покраской. Но кто сумеет подлатать меня?

Утром звоню с работы Беллини и рассказываю ей о намечающейся поездке. Она быстро ухватывает самую суть:

— На пляж лучше являться без целлюлита!

— Отлично. Я знала, что ты наверняка поможешь мне от него избавиться.

У моей подруги бедра гладкие, как шелк. Ямочки у Беллини только на щеках.

— Не глупи. Если бы я знала, как избавиться от целлюлита, то продала бы этот секрет и купила бы себе дом на Карибах. Или, если хорошенько подумать, Карибы.

— Значит, у меня нет никакой надежды?

— Надежда есть всегда. Пей побольше воды. И позвони мне утром.

— Утро уже наступило. А зачем мне пить воду? — Возможно, я слишком утилитарно подхожу к вопросу о красоте.

— Влага — это всегда хорошо, — отвечает Беллини. — А мне нужно время, чтобы подумать. Я перезвоню тебе.

Через двадцать минут она возникает вновь — с массой вариантов. Моя подруга уверена, что ответ есть, и не собирается отступать, пока не найдет его.

— У этой проблемы уйма решений, — сообщает она. — Номер первый. Ты имеешь что-нибудь против иглоукалывания?

— Да. Я ненавижу иглы. Даже шить не могу.

— Значит, акупунктура отпадает, и в любом случае она скорее помогает от мигрени. Зато мезотерапию многие очень хвалят. Раствор ферментов вводят прямо в жировые отложения, и они исчезают.

— Послушай, я не знаю средства, которое бы заставило исчезнуть хотя бы пятно от кетчупа.

Беллини вздыхает; я слышу, как она вычеркивает два пункта из своего списка.

— Ладно, а что ты скажешь насчет температурного воздействия?

— Да, если это душ, и нет, если это танцы, — отвечаю я.

— Можно подумать насчет термообработки. Это — новое изобретение. Прямо через твою кожу посылают радиоволны. Впрочем, иногда бывают ожоги.

— Я бы примирилась с ожогами, — бесстрашно заявляю я. — Но радиоволны? Не хочу, чтобы меня прослушивали.

До меня снова доносится черканье карандаша.

— Есть еще кое-что, — неуверенно говорит Беллини. — Не знаю, правда это или выдумка. Я слышала тут об одной женщине, она работает в косметическом центре. Попытка не пытка — давай встретимся завтра. Ее называют Заклинательницей целлюлита.

Из центра я еду в Сохо — для меня это все равно что экзотические выходные в Париже. Там, где я работаю, сплошные небоскребы, а в этом районе — кругом очаровательные бутики, кафе на свежем воздухе и богато одетые женщины, щеголяющие пакетами с логотипами дорогих магазинов. Основной приманкой здесь всегда были художественные салоны, но, поскольку арендная плата чересчур высока, большинство из них уступили место дизайнерским магазинам. Теперь искательницам красивой жизни, которые приезжают сюда, больше не приходится делать вид, что Шагал им интереснее, чем Шанель. Избавившись от необходимости проходить по двадцать кварталов пешком и на шпильках, направляясь к очередной Мекке художников, они избавились от необходимости натужно отпускать глубокомысленные замечания.

Я снова смотрю на адрес, который дала мне Беллини, и шагаю по направлению к пресловутому центру, который располагается рядом с невероятно дорогим магазином сыров. Очень удобно. Можно съесть кусочек сыра камамбер (за тридцать долларов), а потом зайти в соседнюю дверь и избавиться от лишнего жира до того, как он успеет осесть на бедрах.

Я нерешительно вхожу. А здесь очень уютно! Если я не ошибаюсь, изящная женщина, сидящая на кушетке в углу, это Линда — Линда Евангелиста. Она листает «Вог» — возможно, ищет свои фотографии и размышляет о красоте.

Поскольку Беллини еще нет, я сажусь напротив Линды. На ней узкие джинсы, свитер и сапоги на высоких каблуках, отороченные мехом. Шикарно и эффектно. Я столько лет разглядывала фотографии Линды в журналах и на рекламных плакатах, что на секунду мне кажется, будто мы подруги.

— И кто заплатил вам десять тысяч долларов на этот раз, чтобы сегодня утром вы согласились вылезти из постели? — интересуюсь я, перефразируя ее знаменитое высказывание о том, в какую сумму обходится приглашение Линды на съемки.

Она отрывается от журнала и смотрит на меня ледяным взором. Взгляд супермодели. Я уже буквально вижу нас закадычными подругами, вместе снимающими летний домик в Нантакете.

— Простите, — говорю я, пытаясь нащупать почву под ногами. Я не хотела напоминать о столь неприятных вещах… Одна глупая фраза — и это все, что люди о вас помнят.

Входит Беллини, бодро машет мне рукой, подходит и, наклонившись, театральным шепотом, который разбудил бы даже тень отца Гамлета, сообщает:

— Мне кажется, я вижу Кристи Тарлингтон.

— Это Линда Евангелиста, — самодовольно говорю я.

— Да, ты права. Интересно, кто заплатил ей десять тысяч долларов на этот раз, чтобы сегодня утром она согласилась вылезти из постели? — спрашивает Беллини.

Линда отбрасывает «Вог» и решительно идет к двери. Очевидно, ни за какие деньги она не согласится сидеть с нами в одном помещении. Я полагаю, мы обидели ее сильнее, чем можно было бы предположить, потому что через окно нам видно, как она направляется прямо в магазин сыров.

— Линда, не делайте этого! — восклицаю я, приоткрывая окно. — Вы по-прежнему такая красивая! Курите! Пейте! Только не ешьте сыр, пожалуйста! Обещайте, что вы не будете есть сыр!

Беллини подбегает ко мне. Я уверена — чтобы оттащить меня от окна! Но вместо этого моя подруга тоже высовывается на улицу.

— Линда, вернитесь! Неужели у вас и вправду целлюлит? Неужели у таких худеньких, как вы, бывает целлюлит?

И мы дружно корчимся от смеха.

— У нее не может быть целлюлита, — говорю я. — Наверное, она пришла сюда полистать журналы.

— Вовсе не обязательно, — возражает Беллини. — В конце концов, все женщины — сестры.

— И нас роднит целлюлит?

— Это ненадолго.

Моя очередь — следующая. Служительница проводит меня в соседнюю комнату. Я настаиваю, чтобы Беллини пошла со мной и оставалась рядом до конца. Совсем как тринадцатилетняя девочка на первом свидании, я не собираюсь проходить через это в одиночестве. Женщина протягивает мне белое трико и велит переодеться. Сама Заклинательница целлюлита будет здесь с минуты на минуту.

Когда она уходит, я рассматриваю трико. Оно такое же вызывающее, как и трусики «танга» в салоне загара. Я не носила трико с тех пор, как изображала танцующее деревце на Празднике весны во втором классе. В тот день я упала, запутавшись в собственных ветвях, и решила оставить многообещающую балетную карьеру навсегда. Со времен моего детства форма трико (и форма моего тела) претерпела значительные изменения.

— И как мне это надеть? — спрашиваю я, натягивая трико до колен — выше не получается. — И что это вообще такое?

— Специальный костюм, который оказывает давление на тело, — отвечает Беллини, заглядывая в инструкцию, оставленную служительницей. — Он способствует очищению клеток и стимулирует лимфодренажную систему.

— Остановив кровообращение?

— Как бы то ни было. Кроме того, эта штука опробована в НАСА.

Я морщусь и снова принимаюсь затягиваться. Конечно, в этом трико я буду выглядеть стройнее, потому что из моего тела выйдет весь воздух. Кое-как затолкав внутрь бедра и ляжки, я начинаю извиваться, чтобы просунуть руки в узкие рукава. Наконец я одета. Упакованная, как сосиска, я забираюсь на покрытый кожей стол и разглядываю всякие зловещие устройства, развешанные вокруг. Мне очень хочется удрать отсюда со всех ног, но я не могу двигаться. Возможно, в этом и заключается истинное предназначение трико.

— Что это такое? — спрашиваю я, указывая на некое жутковатое приспособление, снабженное всасывающими трубками. — Похоже на старый пылесос.

— Ничего подобного, — отрывисто отвечает ломкий голос.

Я оборачиваюсь и вижу одетую в черное фигуру. В этой женщине едва ли есть метр шестьдесят росту, но она как будто заполняет всю комнату благодаря огромной, вьющейся рыжей шевелюре и развевающейся черной накидке. Понятно, что прибыла Заклинательница целлюлита.

Она щелкает несколькими переключателями и, когда машина начинает гудеть, угрожающе приближается ко мне с толстым вибрирующим шлангом в руках.

— Э… а не могли бы вы сначала объяснить мне, что собираетесь делать? — спрашиваю я, высокообразованный потребитель услуг. Впрочем, если бы я действительно была высокообразованным потребителем, то едва ли находилась сейчас здесь.

— Ш-ш. Прекратите рассуждать и просто верьте, — говорит она.

— Мы верим, — отвечает Беллини, пытаясь поддержать меня. — Да и как мы можем не верить, ведь вы же Заклинательница целлюлита?

Она взирает на Беллини в явном раздражении.

— Заклинательница? Еще никто не называл меня так в лицо. У меня есть рекомендации. Серьезные рекомендации от медиков.

— Кто вы по профессии? — спрашивает Беллини, слегка обеспокоенная тем, во что она меня вовлекла.

— Ветеринар.

Нет, у меня все же есть самоуважение. Ведь эти слова не значат, что она считает меня свиньей?

— В этом нет ничего странного, — говорит она, приближая насадку шланга к моему бедру. — Эта процедура называется эндермологией, она зародилась как интенсивный массаж для больных лошадей. А потом мои многоуважаемые коллеги увидели изумительный побочный эффект. Ни у одной из лошадей нет целлюлита.

Я напрягаю мозги, пытаясь вспомнить, видела ли я лошадь с целлюлитом, и хватаюсь за край стола, чтобы машина меня не втянула, хотя, в общем, я итак втянута в это по уши.

Заклинательница водит по мне шлангом, будто я — старый диван, и объясняет, что вот эти вращающиеся валики стимулируют образование коллагена в организме и разглаживают кожу. А главное, мы избавляемся от огрубевшей соединительной ткани, хотя я вроде как к ней привыкла. Разве это не единственное, что не дает мне рассыпаться?

— Я чувствую, как ваша кожа избавляется от проблем, — нараспев провозглашает Заклинательница. Я внезапно представляю себе, как она осеняет крестом мои дряблые бедра. А почему бы и нет? Целлюлит — это точно дело рук дьявола. — Вы чувствуете, как подкожный жир и токсины покидают ваше тело? — внушая, спрашивает она.

Если честно, я чувствую, как рушится «общественный договор» XXI века. Я, привлекательная образованная женщина, юрист по образованию, с хорошим чувством юмора, лежу здесь и питаю слабую надежду получить стройные бедра усилиями Заклинательницы с пылесосом. Да, цивилизация, в том смысле, как мы ее понимаем, явно катится под уклон — или же превосходит наши самые смелые мечты.

Заклинательница выключает наконец свой жужжащий аппарат и похлопывает меня по заднице.

— Хорошее начало, — уверенно говорит она. — Еще четырнадцать сеансов, дважды в неделю, и я уверена, что вы заметите определенное улучшение.

Дважды в неделю, и еще четырнадцать раз? Да Джордж Буш и то дал обязательство придерживаться консервативных взглядов на меньший срок.

— У меня нет столько времени. Я лечу на Карибы, — объясняю я.

Глаза у нее загораются.

— Нет ничего необычного в том, что клиенты берут меня с собой в поездку, — с готовностью говорит она.

Я размышляю над этим: персональный заклинатель, готовый в любое время суток избавить меня от подкожного жира, не говоря уже об облегчении моего кошелька.

— Благодарю, — отвечаю я, сползая со стола. — Но я лечу одна.

 

Глава 9

Эмили уже в двадцатый раз звонит мне из общежития и спрашивает, действительно ли я не против провести День благодарения в одиночестве. Я исполнена решимости держаться молодцом и потому рассеиваю все ее сомнения.

— Это всего лишь праздник, во время которого едят индейку с клюквенным соусом, — бодро отвечаю я. — Терпеть не могу клюкву. И потом, подливка всегда слишком жирная, а ореховый пирог вреден для здоровья, я уж не говорю о сладком картофеле и суфле из алтея.

— Ты же обожаешь суфле из алтея, — говорит Эмили, которая хорошо меня знает.

— Кроме того, вы хорошо проведете время с отцом.

— Ты уверена, что папа не собирается привести с собой эту женщину? — спрашивает она.

— Нет. Вы, как всегда, пойдете к бабушке Рики. Папа никогда бы не рискнул показаться в доме своей матери с Эшли.

— Пожалуйста, не произноси этого имени вслух, — просит Эмили. — Меня от него мутит.

Раздается звонок на другой линии.

— Не клади трубку, — говорю я. На табло высвечивается номер Адама. — Звонит твой брат.

Я беру в каждую руку по трубке.

— Привет, Адам.

— Привет, мама. Послушай, я только хотел кое-что узнать. Ты уверена, что тебе не будет грустно?

— У меня все будет в порядке, — отвечаю я.

— Как там Адам? — спрашивает в левое ухо Эмили.

— Твоя сестра хочет знать, как ты поживаешь, — говорю я Адаму. Мы как будто играем… хм… в телефон.

— Скажи ей, что у меня все хорошо.

— У него все хорошо.

— Но я беспокоюсь о тебе! — кричит Адам в моем правом ухе.

— Он беспокоится, — рапортую я дочери.

— Я тоже, — отвечает она, достаточно громко, чтобы Адам услышал без моего посредничества.

— Почему вы так волнуетесь? — Я сдвигаю у губ обе трубки.

— Потому что ты наша мать.

— Потому что во время праздников случается больше самоубийств, чем в другое время года, — с готовностью сообщает Адам.

— Я не собираюсь покончить с собой!

— О чем это вы? — вопит Эмили. — Самоубийство? Я так и знала! У тебя депрессия!

— Конечно, у нее депрессия! — Это Адам. — А что ты хотела? Мы не сможем провести праздник вместе.

— Очень вредно проводить День благодарения в одиночестве, — объявляет Эмили.

— Единственное, что действительно вредно, так это съесть традиционный праздничный обед, в котором масса калорий, — замечаю я. — Между прочим, я задумала замечательную поездку. Конечно, я буду скучать по вас, но со мной все будет в порядке. Что плохого может случиться на пляже?

— Ты можешь забыть солнцезащитный крем, получить рак кожи и умереть, — говорит Эмили, которая, судя по всему, обеспокоена этим сильнее, чем мне казалось. — Или, что еще хуже, будешь так мучиться, что мне придется бросить колледж и ухаживать за тобой.

— Нет, я буду ухаживать за мамой, — мужественно возражает Адам.

— Я дочь. Это моя обязанность.

— Ты даже не сумела досмотреть до конца «Слова нежности», — фыркает Адам. — Убежала, как только Ширли Маклейн начала просить, чтобы ей дали морфия.

— И вовсе нет. Я просто пошла в ванную!

Момент, о котором грезит любая мать: дети ссорятся, кому сидеть возле моей постели и давать мне таблетки.

Впрочем, от всего этого у меня начинает болеть голова. Я осторожно кладу обе трубки на стол, мембранами друг к другу, и отхожу. Пусть пообщаются. А мне нужно собирать чемодан.

Выясняется, что я взяла с собой слишком много вещей.

— Вам придется сдать чемодан в багаж. Он слишком большой, чтобы можно было положить его в верхний отсек, — говорит стюардесса, когда я собираюсь сесть на самолет в аэропорту Кеннеди. Сегодня среда, канун праздников, и, как полагается, терминал битком забит.

— Но это ручная кладь, — объясняю я, указывая ей на кожаный ярлычок. — Посмотрите. Здесь так и написано: ручная кладь.

— Да, если он пустой. А он у вас перегружен. — Она тычет пальцем в выпяченный бок чемодана. — Дайте-ка я угадаю. Шесть пар туфель на три дня?

— Пять, — возмущенно говорю я. — Хотя, если честно, я почти не носила те розовые, с тех пор как купила бежевые. Кстати, что бы вы надели с белым платьем от Марка Джекобса?

— Точно не бежевые, — отзывается та, морща нос.

— Вот именно. Бежевые мне нужны для того, чтобы носить их с юбкой цвета хаки.

— Понимаю.

Люди, выстроившиеся в очередь за мной, начинают беспокоиться. Впрочем, наша непринужденная беседа продолжается.

— Вы не возражаете, если я загляну в вашу сумку? — спрашивает стюардесса.

— Еще одна проверка из соображений безопасности?

— Нет. Мне очень хочется увидеть новое платье от Марка Джекобса. Кажется, именно его Линдси Доэн надела на премьеру.

Я взгромождаю чемодан на стол и начинаю его открывать.

— Простите, мисс, — говорит мужчина сзади, — если это поможет ускорить процесс, то я могу показать вам нижнее белье от Кельвина Кляйна.

Стюардесса с сомнением смотрит на него — у него нет даже саквояжа.

— Пройдите на борт, — говорит она, обращаясь ко мне. — Забирайте свою ручную кладь.

— Спасибо, — с облегчением вздыхаю я. — Можете взглянуть на платье когда вздумается. Можете даже забрать его себе.

Через три часа, пробираясь через толпу в аэропорту Сан-Хуан, чтобы пересесть на следующий рейс, я начинаю сожалеть о том, что не сдала свой неподъемный чемодан в багаж. Или, на худой конец, что стюардесса не забрала себе платье и пару-другую туфель, облегчив тем самым мою поклажу. Я добираюсь до трапа запыхавшаяся и потная, за три минуты до вылета. Разумеется, в этот самый момент объявляют, что самолет на два часа опаздывает.

Я тащусь со своим чемоданом в закусочную, где без долгих колебаний предпочитаю булочку с корицей «королевскому салату» и сажусь за маленький пластиковый столик, в полном одиночестве. Вокруг меня с воплями носятся дети, ревут младенцы, мужья и жены спорят, у кого из них паспорта. Шум стоит невыносимый, хотя даже эти семейные сцены кажутся мне невероятно умилительными. Адам и Эмили были правы: очень грустно оказаться одной в День благодарения.

Я смотрю на часы. До вылета час пятьдесят. Как бы мне убить время? Можно купить еще несколько булочек с корицей. Нет, я лучше почитаю «Пипл» и выясню, кто из знаменитостей с кем поругался на этой неделе. Я смотрю на заднюю обложку, где помещено объявление Ситибанка, предостерегающее против мошенников. Как мило — я абсолютно уверена, что меня ограбили. А что еще могло случиться со счастливой женщиной (матерью, женой, преуспевающим адвокатом), которая привыкла проводить праздник в кругу семьи?

Встряхнись, Хэлли. Прекрати жалеть себя и соберись с силами. Я лезу в чемодан за шариковой ручкой. Вовсе не нужна индейка, дабы напомнить мне о том, что надо быть благодарной. На обороте журнала я вывожу: «10 причин, по которым я благодарна Богу». Потом, чтобы подстраховаться, зачеркиваю «10» и пишу «5». Сейчас не время предаваться тяжким раздумьям.

1. Адам.

2. Эмили.

Я останавливаюсь и покусываю кончик ручки. Не подтасовка ли это? Да, конечно. Я начинаю сначала.

«Пять причин, по которым я благодарна Богу».

1. Адам и Эмили.

2. Работа, которая приносит мне удовольствие.

3. Хорошие друзья.

4. Волнистые волосы, которые не слишком сильно завиваются от влажности.

Отлично, а теперь номер пятый. Наверное, я могла бы придумать еще пятьдесят, но придется обойтись одним. Это не так уж сложно.

5. Я нравлюсь сама себе.

Я изучаю свой список и улыбаюсь. Даже после всего, что случилось за последнее время, дела у меня идут на диво хорошо. Я всегда знала, что я оптимистка, но на этот раз, кажется, это сюрприз для меня самой. Счастливой или несчастной тебя делают не обстоятельства, а то, как ты их принимаешь.

Я отодвигаю почти нетронутую булочку, вытираю руки, оборачиваюсь — и прямо мне в лицо летит картофельный ломтик, запущенный семилетним мальчишкой.

— Очень изобретательно, — говорю я, вытирая кетчуп со щеки. — Не каждый ребенок сумеет сделать рогатку из трубочки для коктейля.

Его родители, кажется, в ужасе, но я одаряю их лучезарной улыбкой, исполнившись решимости во всем находить только лучшее. По крайней мере до тех пор, пока мне не придется влезать в купальный костюм.

Фотографии в Интернете не лгали. Белоснежные пляжи Виргин-Горда — самые шикарные из всех, что мне довелось видеть. Прибавьте к этому укромные бухты и причудливые нагромождения скал. Вода переливается, отражая небо. Мой просторный, выкрашенный в розовый цвет коттедж стоит на сваях, и я, затаив дыхание, любуюсь парусниками, покачивающимися у причала. Я чувствую мимолетную тоску, увидев, что в домике две спальни. Если бы Билл не оказался таким идиотом, мы бы сейчас были тут с детьми — все вместе. Если бы. Если бы свиньи могли летать. Не нужно думать о том, чего не произошло; я здесь — ради того, что может случиться. И сегодня, вероятно, будет длинная прогулка по солнечному пляжу и купание в морской воде. Завтра, когда моя кожа покроется тропическим загаром (он будет определенно красивее, чем его искусственная разновидность), я подумаю о встрече с Кевином. Я уже узнала, что он живет на другой стороне острова, и разыскать его будет не так-то просто.

Я надеваю шорты, футболку, всовываю ноги в шлепанцы. Остальные четыре пары обуви, не говоря уж о юбках и платьях, возможно, никогда не покинут моего чемодана. Ах да, я прихватила с собой два теплых свитера! Прогноз погоды предрекал на благословенных Карибах двадцать пять градусов тепла, но в студеном Нью-Йорке я просто не могла в это поверить. Неписаный закон дорожных сборов гласит, что ты берешь с собой все — и ничего из этого не носишь. Видимо, я никогда не научусь подбирать в поездку одежду. В следующий раз ждите от меня того же.

Я выхожу из домика, чтобы отправиться на разведку, и делаю глубокий вдох. Воздух наполнен сладким ароматом цветущих фрезий. Остров трудно назвать перенаселенным. С одной стороны — пляж, с другой — низкорослые кусты. Я спускаюсь по пустынной пыльной дороге и замечаю, что за мной увязываются две козы. Посланцы Адама и Эмили, дабы развеять мое одиночество?

Под теплыми лучами солнца идея разыскать Кевина начинает мне казаться немного неудачной. У меня нет никаких оснований полагать, что теперь у нас с ним больше общего, чем в школьные годы, когда я была одной из первых претенденток на место в Колумбийском университете, а он обожал мотоциклы. Мы были подходящей парой — Кевин в своей черной кожаной куртке, я в изящном шерстяном кардигане. Противоположности сходятся; однажды я сказала ему, что вместе мы все равно что пингвин и зебра.

— У них есть много общего. Они оба черно-белые, — убедительно заявил Кевин.

Меня поразила его рассудительность. В ту пору этот бессмысленный ответ показался мне перлом мудрости, и я была уверена: мне единственной открылась гениальность Кевина. Он держал меня за руку, когда мы вместе возвращались из школы. Мы прогуливали уроки — новый для меня жизненный опыт (Кевину было не привыкать). Он жил по своим собственным законам, и я была ослеплена.

Но до какого же отчаяния надо дойти, чтобы разыскивать мальчика, с которым целовалась в школе? Наши отношения были вполне невинными. Его рука ни разу не забиралась выше моего колена. Однажды я сломала ему палец. Клянусь, это была случайность. Он потянулся ко мне за прощальным поцелуем в тот самый момент, когда я захлопывала дверцу машины. Ба-бах! На следующий день Кевин явился в школу с рукой в лубке. Больше он со мной не разговаривал. Вот так непредсказуемо может закончиться самый пылкий роман.

После непродолжительной пешей прогулки я оказываюсь в городке и, миновав магазинчик рыболовных принадлежностей, попадаю в прелестное уличное кафе. Сажусь за столик в тени бело-красного зонтика. Кажется, эти зонтики — принадлежность всех кафе на свете. Возможно, эти уютные заведения больше славятся своими зонтиками, чем деликатесами.

— Добро пожаловать, — приветствует меня высокий смуглый официант, неторопливо приближаясь к моему столику. — Напитки?

— Конечно. Вермут с содовой.

— Вермут? У нас такого нет. Могу предложить замечательный местный ром, — с певучим акцентом отвечает он.

Не хотелось бы пить это что-то совсем неизвестное.

— Ром — это хорошо. А что вы порекомендуете?

— Я сделаю для вас наш фирменный коктейль. Двойной, — говорит он и подмигивает.

В ожидании двойного не-знаю-чего я лениво озираюсь. От улицы кафе отделяет низкий деревянный забор; я вижу, как мимо пробегают несколько смуглых босых ребятишек в ярко-красных шортах и пара собак. Мужчина, катящий тележку с фруктами, улыбается мне и протягивает через забор какой-то плод.

— Гуава, — предлагает он. — Только что собрал. Пятьдесят центов.

— Нет, спасибо, — вежливо отвечаю я.

— Манго? — Он подает мне свежий, ароматный плод, но я снова отрицательно качаю головой. — Берите. — Мужчина кладет манго на стол. — Это вам. В подарок. С Днем благодарения.

Как мило с его стороны праздновать День благодарения, особенно если учесть, что Виргин-Горда — это территория Великобритании. Единственная причина, по которой мы поглощаем индейку и тыквенный пирог, — то, что некогда отцы-пилигримы спаслись от английского владычества. Слава Богу, все забыто.

В нескольких шагах от меня на циновке сидит женщина и плетет замечательную камышовую корзинку. Компания туристов останавливается полюбоваться ее работой и покупает несколько штук. Может быть, мне следовало бы сказать Розали, что здесь у нее есть возможность открыть свое дело? Если ее самодельные коробочки-гнездышки и вязаные салфеточки не станут гвоздем сезона, она всегда может основать свою фирму под сенью полосатого зонтика.

Приятного вида мужчина облокачивается о забор рядом с корзинщицей, открывает бутылку колы и делает затяжной глоток. Волосы у него добела выгорели на солнце, кожа совсем темная от загара, а в уголках глаз лучатся очаровательные морщинки — мужским лицам они придают суровость и особую мужественность. На нем защитного цвета шорты и белая футболка без рукавов, подчеркивающая широкие плечи и мускулистые руки.

Он открывает туго набитую сумку, висящую через плечо, и достает суперсовременный фотоаппарат. Должно быть, эта игрушка совсем новая: сначала он листает инструкцию, потом, держа камеру перед собой, делает несколько снимков. Вглядевшись в полученные кадры, вносит какие-то коррективы и снова начинает щелкать, Одного за другим он фотографирует ребятишек, продавца фруктов, корзинщицу, потом оборачивается, чтобы снять официанта, парочку за соседним столиком и, наконец, меня.

Объектив, по моим ощущениям, задерживается на мне слишком долго. Тут мужчина медленно опускает фотоаппарат и разглядывает меня — с головы до ног.

— Господи! — восклицает он. — Хэлли Лоуренс! Это ты!

Полсекунды уходит у него на то, чтобы закрыть объектив дорогого аппарата, и он несется ко мне, стискивает в объятиях, срывает со стула и начинает кружить. Я пытаюсь вырваться, дрыгаю ногами и случайно бью его по колену.

Он ставит меня на землю, ухмыляется и потирает ушибленную ногу.

— Это и в самом деле Хэлли… — Он трясет перед моим носом большим пальцем правой руки. — Годы физиотерапии! Но сейчас уже почти все в норме.

— А я столько лет сама не своя от тревоги! — Я смеюсь и качаю головой. — Кевин, поверить не могу! Какое совпадение.

— Да-да, из всех случайностей, которые происходят в этом мире… — Он улыбается, а я краснею, вспомнив тот вечер, когда мы отправились смотреть «Касабланку» в кинотеатр на открытом воздухе. Фильм по большей части прошел мимо нас, но мы всегда говорили, что это наша любимая картина. Он нежно проводит пальцем по моей щеке. — Мама сказала, ты звонила; я ждал, что ты меня разыщешь.

— Я здесь в отпуске, — запинаясь, произношу я.

Кевин кивает.

— Прекрасно выглядишь. Мама сказала, ты развелась. Жаль. То есть — не очень. Как насчет того, чтобы поужинать сегодня со мной? Я знаю одно потрясающее романтическое местечко.

Я судорожно сглатываю. Ну и темп! Может быть, сначала стоит поговорить о старых добрых временах за чашкой кофе, а уж потом выпустить на сцену романтику? С другой стороны, Кевин никогда не скрывал своих мыслей. Я тут ненадолго и строить из себя недотрогу просто некогда.

На всякий случай я уклоняюсь от прямого ответа.

— Да. Я развелась. А как у тебя дела?

— Разве мама тебе не рассказала? Я все еще не остепенился, как она это называет.

— Подружки?

— Десятки! Но в данный момент — ни одной. По крайней мере с кем было бы что-то серьезное.

Я не спрашиваю, на каких условиях может возникнуть что-то серьезное. Все, о чем идет речь, — ужин.

— Я была бы рада встретиться с тобой вечером, — отвечаю я и раздумываю, не значит ли это, что мне придется вытащить из чемодана розовые туфли.

— И не надейся, что ты рано вернешься, — с улыбкой заявляет он. И в подтверждение своих слов неожиданно сгребает меня в охапку и крепко прижимает к себе — ничего похожего на эти объятия я не помню. Его крепкие руки и когда-то грубые мальчишеские поцелуи теперь приправлены мужественной нежностью. Наверное, мне следовало бы уклониться от поцелуев, но почему-то я этого не делаю.

Кевин отступает первым.

— Не возражаешь, если мы встретимся прямо в ресторане? Сегодня вечером у меня съемка. — Он смотрит на часы — они или в самом деле водонепроницаемые, или просто хорошая подделка. — Точнее, мне нужно идти прямо сейчас. Но в девять я закончу. Садись в такси возле отеля и прикажи шоферу ехать прямо на вершину холма. Все здесь знают, где это.

Он снова обвивает рукой мою талию. Сердце у меня трепещет точь-в-точь как в школе, когда мы говорили друг другу: «Встретимся позже». Я возвращаюсь к себе в домик покачиваясь, и это вовсе не из-за двойного коктейля с ромом. Двадцать раз я повторяю про себя название ресторана, где мы с Кевином увидимся. Кажется, платью от Марка Джекобса в конце концов суждено увидеть свет. По крайней мере лунный. Я представляю, как мы сидим за столиком на двоих, над нами мерцают звезды, легкий ветерок играет у меня в волосах. Мы говорим друг другу всякие слова. Я иду на свидание — почему бы нет? Кевин чертовски здорово меня целовал.

Я поднимаюсь по ступенькам в свой домик. Меня переполняет предвкушение. Я выхожу на залитый солнцем балкон и присаживаюсь на краешек шезлонга, но я слишком взволнованна, чтобы сидеть. Я встаю и начинаю кружиться — совсем как актриса в мюзикле.

Сегодня будет не просто ночь.

Слава Богу, балкон надежно скрыт листвой — никто не будет наблюдать за этим представлением. У одиночества есть свои огромные преимущества. Я могу сходить с ума, как мне вздумается.

Сегодня я встречусь со своим любимым.

Впрочем, это преувеличение. Он ведь не мой любимый. Хотя как знать?

Я продолжаю в том же духе еще с час: кружусь, размахиваю руками… Неудивительно, что в старшей школе меня не приняли в музыкальную студию. Но сегодня у меня появился шанс снова почувствовать себя школьницей.

— Ах, как мне это нравится! — громко (и фальшиво) пою я, спугнув с куста двух птиц.

Я такая красивая, такая яркая.

Я пою так громко, что птицы, должно быть, решили отправиться прямиком на север, пусть даже там им и грозит смерть от холода.

— Ты и в самом деле красивая, — звонко хохочет кто-то снаружи.

— И достаточно яркая, — отзывается второй голос, мужской.

— Адам?

— Сюрприз! — орут мои дети, врываясь ко мне на балкон. Я смотрю на них в недоумении. Из всех островов на свете как они оказались именно на этом?

— Что вы здесь делаете? — В моем тоне больше упрека, чем радушия. Поверить не могу, что они застукали меня на месте преступления! Своим вокалом я посягнула на «Вест-сайдскую историю».

— Мы хотели тебя удивить, — объявляет Эмили, обнимая меня.

— Мы просто не вынесли мысли о том, что ты будешь совсем одна в День благодарения, — вторит Адам. — Папа сказал, что он все понимает, и купил нам билеты на самолет.

— Какой заботливый у вас отец! — Я все еще никак не оправлюсь от прибытия столь неожиданных гостей.

— Пожалуй, — ворчит Эмили. — Они с Эшли отвезли нас в аэропорт, а сами полетели в Колорадо.

— А вы, ребята…

— Мы к тебе на все выходные! — ликует дочь.

— Да, хотим скрасить тебе одиночество. — Адам кладет руку мне на плечо. — Мы не оставим тебя ни на минуту!

Да, какая мать не захотела бы в эту минуту оказаться на моем месте? Двое любящих, заботливых, чудесных детей, которые так переживают за свою маму. Я получила то, о чем так мечтала пару часов назад, — Адам и Эмили здесь. Они будут царить в моем сердце — и в моем доме.

И, судя по всему, за ужином.

— Какие у тебя планы? — деловито осведомляется Адам. — Погулять по пляжу? Поплавать? Отправиться за ракушками?

Все, что мне сейчас хочется, — это сделать педикюр, привести себя в порядок и надеть красивое платье. Но «У мамы свидание» — это не та тема, которую бы мне хотелось обсуждать с детьми. Они приехали, чтобы побыть со мной, и поэтому я не собираюсь проводить время с кем-то другим. Хватит с них и того, что Билл выставляет напоказ свою личную жизнь. По крайней мере мать в глазах детей должна оставаться безгрешной (то есть фактически бесполой). Если я с ужасом представляю себе Эмили в обществе парня, то, наверное, ей еще страшнее представить меня в аналогичной ситуации.

— Пошли на пляж, — говорю я. — Мне только нужно кое-что быстренько сделать. Я вас догоню.

Я слышу, как их сандалии стучат по деревянным ступенькам, потом слышу, как они орут от восторга, наперегонки несясь к воде, — совсем как в детстве.

Я быстро открываю верхний ящик стола и достаю телефонную книгу. Так… вот он… Телефон Кевина. Но мне отвечает голос, записанный на пленке: «Кевина сейчас нет. Оставляйте только хорошие новости». Гудок. Поскольку моя новость не подходит под категорию хороших, я вешаю трубку. Затем перезваниваю, но, видимо, упускаю свой шанс, ибо на этот раз слышу: «Почтовый ящик переполнен». И как он узнал, что я собираюсь сказать? Кевин явно всерьез отсеивает то, чего не желает слышать.

Что теперь? Я не могу предстать перед ним одна, а с детьми на буксире тем более. Я звоню в ресторан и прошу хозяина передать Кевину, что не смогу к нему присоединиться.

— Эй, вы хотите отшить Кевина Талберта? — возмущенно протестует тот. — Кевин отличный парень, в чем дело?

Остров маленький. Слухи, очевидно, передаются из уст в уста. Может быть, это и к лучшему, что мне придется отменить встречу. Если владельцу ресторана не понравится моя внешность, свидание будет коротким. Это хуже, чем обед в присутствии злобной Жанетты.

— Пожалуйста, скажите ему, что у меня непредвиденные обстоятельства. Мне очень жаль, — умильно прошу я.

— Ладно, — лаконично соглашается тот.

— Передайте ему, что мне и в самом деле очень жаль.

— Может быть, назначите ему другое свидание? — Что, хозяин ресторана — личный секретарь Кевина?

Хотелось бы назначить. Но когда дети уедут, уеду и я.

— Скажите ему, что я перезвоню.

— Я скажу ему, что вы его отшили, — чеканит тот и вешает трубку.

Ну и дела! Теперь я понимаю, в чем главная прелесть свиданий. Ни в чем. Все, что ты делаешь, идет не так. Впрочем, я подумаю об этом позже, а сейчас лучше займусь тем, что у меня неплохо получается. Побуду мамой.

Я иду на пляж — совершенно безлюдный, если не считать женщины, которая лежит на полотенце с маленьким ребенком. Ее пышная грудь буквально вываливается из несоразмерно крошечного бикини. Интересно, кто это, если у нее такой бюст, — мать ребенка, няня или кормилица?

Я обхожу скалы и направляюсь туда, где мои чада разбили лагерь. Адам бегает по песку, пытаясь запустить в полет разноцветный воздушный змей, а Эмили — в воде, гребет, лежа на доске. Рядом с их полосатыми пляжными полотенцами стоят два синих складных стула, портативный холодильник и маленький гриль. Боже, мои дети неподражаемы! Интересно, как они умудрились все это дотащить?

 

Глава 10

Следующие три дня мы проводим, катаясь по острову на мопедах, ныряя с маской среди коралловых рифов и разъезжая на лошадях по пляжу. Мы даже отправляемся на ночную прогулку под парусом, чтобы понаблюдать за фосфоресцирующими рыбами, которые во время спаривания сверкают, как неоновая реклама. В лунном сиянии мы свешиваемся через борт — вся вода вокруг блестит. По крайней мере хоть рыбы занимаются сексом.

В день накануне возвращения домой Адам хочет поплавать с аквалангом — в последний раз мы ныряли очень давно.

— Я не уверена, что помню, как это делается, — говорю я.

— Такое нельзя забыть. Это все равно что сейчас свалиться с велосипеда, — отвечает он.

— Я вполне могу свалиться с велосипеда, — возражаю я и думаю, почему все всегда используют это сравнение. — С ездой у меня постоянно были проблемы.

Но Адам делает все необходимые приготовления, и в семь утра мы выходим на улицу и ждем машину, которая отвезет нас в гавань. Украдкой я возвращаюсь обратно в коттедж, подумав, что сейчас самое время позвонить Кевину. Когда я пыталась это сделать (последние десять раз), то неизменно натыкалась на «переполненный ящик». Вдруг он его уже разгрузил? Никакого ответа, и снова то же самое сообщение. Черт.

На пристани нас экипируют аквалангами, гидрокостюмами, ластами, масками, спасательными жилетами и утяжеленными поясами, которые помогут нам удержаться под водой. Окинув нас взглядом, инструктор советует Адаму взять трехкилограммовый пояс, а мне — пятикилограммовый.

— Наверное, наоборот, — уверенно говорю я. — Адам намного крупнее меня. Ему нужен больший вес, чтобы удержаться под водой.

— У Адама мускулы, которые тянут на дно. А у вас… — Инструктор недоговаривает, но всем нам ясно, о чем он подумал, взглянув на меня. Жир всплывает на поверхность.

Все снаряжение погружено на вычищенную до блеска белую лодку, и, когда мы поднимаемся на борт, я пытаюсь вспомнить, чему меня учили на занятиях по подводному плаванию много лет назад. Дайте подумать. Нужно останавливаться примерно через каждые три метра, чтобы выдохнуть. Одним глазом надо следить за измерителем глубины, другим — за стрелкой, которая показывает, сколько осталось кислорода. По моим подсчетам, глаз на то, чтобы любоваться истинной целью нашей экспедиции — кораллами, совсем не остается. Чего мне не хватает, так это какого-нибудь приспособления, чтобы отличить окуня от барракуды. Чтобы классифицировать мужчин, можно использовать точно такую же технику. Мой великолепный Адам — настоящая морская звезда, Эрик — акула, Билл — старая рыба-клоун. А Кевин? Если бы я только знала. И возможно, узнать это мне не суждено.

Красивый светловолосый инструктор (вряд ли ему больше двадцати,) представляется Ником и идет к нам, чтобы проверить акваланги и датчики.

— Волнуетесь? — спрашивает он меня. Наверное, меня выдают трясущиеся руки. А его работа — успокоить клиента. — Вы помните самое главное правило подводного плавания? — весело спрашивает он.

Меня осеняет.

— Да, — отвечаю я. — Ровно дышать. Не задерживать дыхания.

— Нет, это правило номер два. А самое главное правило — одевайтесь в черное. Это так сексуально!

Он довольно хохочет и хлопает меня по спине. Отлично. Я рискую жизнью, спускаясь на тридцать метров под воду, а он оттачивает на мне свое остроумие.

Дети, в свою очередь, проверяют мою экипировку, потом это делает инструктор — еще раз. Поначалу я тронута их вниманием, но быстро понимаю, что дело не в альтруизме. Никто не хочет, чтобы приятная подводная прогулка оборвалась из-за того, что кто-то утонул. Этот кто-то — я.

Мы готовы, и капитан включает мотор. Но едва мы отходим от причала, там начинается некая суматоха, из магазинчика выскакивают двое мужчин. Они машут руками. После недолгого совещания на борту капитан вальяжно подходит к нам.

— Маленькая проблема. Надо будет забрать парочку дайверов с Пайн-Кея.

— Вот и хорошо, будет компания, — радуется Эмили. Она немного устала от того, что на первом плане все мама да мама. Я-то знаю, каково ей!

Сначала мы движемся еле-еле, но, миновав буек с надписью «5 узлов», лодка быстро берет с места. Адам и Эмили стоят на носу и наслаждаются солеными брызгами, осыпающими их загорелые лица, и болтовней с Ником, красавцем инструктором. Слава Богу, Эмили есть с кем поговорить. Но внезапно я замечаю, что этот парень как бы ненароком обвивает рукой плечи моей дочери. Иными словами, делает поползновение. На нем узенькие плавки (черные, разумеется), а на моей маленькой Эмили крошечное розовое бикини. Слава Богу, не черное. Может быть, Ник не сочтет ее сексуальной.

Едва ли. Стройная, красивая, соблазнительная девочка. Мама должна вмешаться.

— А еще не пора надевать гидрокостюмы? — озабоченно интересуюсь я.

— Нет, пока не доберемся до квадрата. Иначе сваритесь, — отвечает Ник.

Я не утешаюсь. Бросаю Эмили полотенце:

— Ты, наверное, замерзла. Укройся.

Она смеется и швыряет полотенце обратно.

— Не волнуйся, мама, Ник меня согревает.

Я сажусь и пытаюсь отвлечься морским пейзажем. Чистая водная гладь испещрена островами — такими крошечными, как рифы. Наверное, поэтому в путеводителях пишут, что Виргинских островов много — более шестидесяти. Если девяносто квадратных метров (плюс надувная кровать) считаются на Манхэттене квартирой, то кучка деревьев, растущая на валуне, наверное, должна восприниматься тропическим раем.

Море слегка волнуется, лодка идет все быстрее, и меня начинает тошнить. Я тру виски. Причина этого, возможно, созерцание загорелых фигур на носу лодки, одна из которых приходится мне дочерью. Это все мое воображение. Я делаю глотательные движения. Нет, это желудок. Как будто то, что в нем находится, не желает больше там оставаться.

— Ник, — слабо зову я, — вы не могли бы подойти? Я себя не очень хорошо чувствую.

Он убирает руку с плеча Эмили, та округляет глаза.

— Господи, мама. Не раздувай из мухи слона! — В ее голосе легкое раздражение.

— Мне действительно нехорошо. Боюсь, меня сейчас вырвет, — тихо говорю я, когда они оба подходят.

— Не вижу никакого повода. Мы с Ником ничего такого не делали! — Эмили все еще уверена, что я симулирую.

Но Ник, должно быть, заметил, что я слегка позеленела, потому что немедленно приносит лед и прикладывает его к основанию моей шеи.

— Найдите точку на горизонте и смотрите на нее, — советует он. — Иногда это помогает.

Я сосредотачиваюсь на желтом буйке поодаль. Неудачный выбор. Буек подскакивает на волнах, и мой взгляд дергается вверх-вниз. Мне становится еще хуже.

— Есть еще идеи? — спрашиваю я слабым голосом.

Адам подходит к нам, когда лодка начинает замедлять ход.

— Сейчас мы отсюда заберем аквалангистов, — сообщает он. — А тебе нужно немного поплавать. В воде морская болезнь пройдет.

— Он прав, — кивает Ник. Он (чего уж там!) не прочь спровадить меня с лодки.

Эмили протягивает мне защитные очки.

— Прыгай, мама.

Боже, как все изменилось. Кажется, не так давно Эмили пыталась предотвратить мое самоубийство.

Капитан привязывает лодку к причалу, и я соскальзываю с борта в прохладную воду. Почти сразу мне становится лучше. Я отплываю подальше, надеясь потрясти всех своим сильным кролем. Останавливаюсь, чтобы взглянуть назад, но новые пассажиры поглощены тем, что втаскивают на борт снаряжение, — судя по всему, это займет у них некоторое время. Поплавав еще немного, я устаю, начинаю мерзнуть и поворачиваю обратно. Все идет неплохо, пока я не подплываю к трапику. Пытаясь взобраться на бот, я цепляюсь ластами за ступеньку и лечу в воду. Услышав плеск, все собираются на корме.

— Сними ласты и давай их сюда, — говорит Адам, протягивая пуку.

Бултыхаясь в волнах, я пытаюсь дотянуться до ступней, но они слишком далеко. Прижав колени к подбородку, я наконец ухитряюсь стянуть один ласт, и он немедленно уплывает.

Ник ныряет. Но вовсе не затем, чтобы помочь мне вскарабкаться по трапу. Инструктор пускается вдогонку за снаряжением.

— Стоимость потерянных вещей вычитается из моей зарплаты, — объясняет он на обратном пути.

Интересно, чем грозит Нику потеря клиента? Возможно, это обойдется ему дешевле, чем потеря спасательного жилета.

Я хватаюсь за трап, снимаю второй ласт и передаю его Адаму. Он тянется ко мне — сильный, крепкий, широкоплечий. Но я теряю равновесие на скользкой ступеньке и опять лечу в воду с таким оглушительным плеском, что пассажиры соседней шлюпки принимаются аплодировать.

Я окончательно подавлена, не говоря уже о том, что мне холодно и я почти ничего не вижу, потому что волосы облепили лицо. Поиски лох-несского чудовища могли бы закончиться здесь и сейчас.

Адам буквально втаскивает меня в лодку, и я начинаю трястись, как мокрая собачонка. Вокруг меня участливые лица — капитан, Ник, Адам и Эмили. И двое новоприбывших — мужчина и женщина. Наверное, я проглотила слишком много соленой воды и теперь слегка не в себе, потому что женщина кажется мне очень похожей на Анджелину Джоли. А мужчина? Боже мой, это Кевин.

— С вами все в порядке? — спрашивает женщина. Теперь я абсолютно уверена, что это Анджелина. Татуировка в виде дракона может быть на руке у кого угодно, но кто еще носит футболку с логотипом «Юнисеф»?

— Спасибо. Кажется, да, — отвечаю я.

Она лезет в сумку, вытаскивает пушистое полотенце и набрасывает на меня.

— Принести вам воды? Соку? Чего вы хотите?

Я всегда хотела встретиться с Брэдом Питтом, но, наверное, просить об этом пока еще рано.

— Соку, — говорю я.

Разумеется, мисс Воплощенное Милосердие и мать многочисленного семейства снова лезет в сумку, вытаскивает пакет фруктового сока, берет трубочку и протыкает кружок из фольги в верхнем углу.

— Пожалуйста, — говорит она и заботливо улыбается. Настоящая мать всегда знает, что может понадобиться. Всего лишь несколько лет назад Анджелина была неуправляемой дикаркой, которая целовалась с собственным братом и носила на шее фиал с кровью. Что бы она предложила мне тогда?

Кевин поглаживает ей спину.

— Послушай, еще пара минут, и мы повторим все то, что делали до этого. Ты меня понимаешь?

— Понимаю. — Она выпячивает губы (губы Анджелины Джоли!) и целует его в щеку. — Мне нравится все, что ты делаешь.

Кевин не утруждает себя ответом; он высокомерно смотрит на меня и неторопливо отходит. Великолепно. В каком мире мы живем, если ты отказываешься поужинать с парнем, а он в отместку дефилирует у тебя перед носом с Анджелиной Джоли?

Лодка входит в нужный квадрат, и Анджелина натягивает черный гидрокостюм. Кевин обхватывает ее одной рукой и застегивает молнию на спине.

— Самой это трудно сделать, — объясняет он.

— Нет, не очень. На каждом гидрокостюме к застежке молнии привязана веревочка, специально на этот случай, — говорю я и демонстративно дотягиваюсь до шнурка.

Кевин полностью меня игнорирует, а это хуже любого гадкого комментария.

— Энджи, ты готова? Я хочу, чтобы под водой ты смотрелась чертовски сексуально, — говорит он.

— Ей это будет не трудно, — отзывается Адам, который смотрит на Анджелину разинув рот с той самой минуты, как она взошла на борт.

Я продолжаю накаляться, пока Анджелина и Кевин надевают остальное снаряжение. Анджелина и Кевин — разве это не замечательно? Может быть, мне стоит написать их имена в женском туалете, точно так же, как я сделала много лет назад: «Хэлли + Кевин»? Кевин вырезал ту же самую надпись на дереве и был временно исключен из школы за вандализм. Возможно, с тех пор его уже несколько раз забаллотировали при попытке вступить в «Сьерра клаб».

Даже в свои лучшие годы я не смогла бы соперничать с Анджелиной Джоли, а сегодня мы как будто принадлежим к разным мирам. Пока она, как королева моря, важно расхаживает по лодке, я сижу, съежившись, в углу, со слипшимися волосами, расцарапанными ногами, гусиной кожей и уязвленным самолюбием. На Анджелину уже надели акваланг, но она с неизменной грацией снова идет к своей, видимо бездонной, сумке. Я ожидаю, что сейчас она вытащит одного из своих младенцев, но вместо этого Анджелина достает маленький флакон и чем-то мажет свои полные, соблазнительные губы.

— Что это? — спрашивает Эмили, которая наблюдает за ней так же ревностно, как и Адам. — Это «Табаско»? От этого ваши губы кажутся больше?

— Нет, обыкновенная водоотталкивающая помада. — Анджелина гордо проводит пальцем по своим роскошным губам. — Они у меня такие от природы.

— Пожалуйста, скажите мне, в чем тут дело! — умоляет Эмили. — Мне до смерти хочется такие губы, как у вас. Наверняка должен быть какой-то секрет!

Судя по всему, секрет Анджелины в том, что ее губы проделали немало упражнений, но я, разумеется, молчу.

Инструктор Ник тоже крайне всем этим заинтересован, хотя, судя по всему, он больше смотрит на губы моей дочери. С одной стороны, я горжусь тем, что в его глазах Эмили затмила звезду. Но надеюсь, он понимает, что Эмили абсолютно невинна.

— Не знаю, что хорошего в том, чтобы иметь полные губы. Помнится, мы все хотели походить на Кристи Бринкли.

— А кто это? — спрашивает Эмили.

Кто такая Кристи Бринкли?!

— Мы думали, что это самая сногсшибательная женщина в мире, — говорю я. Времена изменились, и сегодня она не попадет на обложку «Спорт иллюстрэйтед». Забудьте ее безукоризненный, истинно американский стиль. Все, что вам нужно теперь, — это губы Анджелины Джоли, бедра Жизель Бундхен и грудь Дженнифер Лопес. — Вот вам урок, — говорю я (воплощенное благоразумие). — Переделывайте себя, чтобы походить на нынешних кумиров, а через два-три года вы выйдете из моды точно так же, как ковбойские сапоги.

— Я люблю ковбойские сапоги, — возражает Эмили.

— Я тоже, — отзывается Анджелина. — У меня их пять пар.

Я вздыхаю. Если уж ковбойская атрибутика снова стала модной, может быть, для тонких губ тоже не все потеряно? Все возвращается на круги своя. Впрочем, если я полагаю, что чувства Кевина ко мне вспыхнут с новой силой, описав положенный круг, то, судя по всему, это случится не скоро.

— В воду, красавица, — говорит Кевин. Я понимаю, что он обращается не ко мне. Он воркует с Анджелиной, поправляя ей маску, а потом помогает выбраться за борт. На шее у него дорогая камера для подводной видеосъемки, и это неудивительно. Если ты проводишь время, занимаясь подводным плаванием с Анджелиной Джоли, потом тебе захочется это доказать.

Мои дети стоят на другой стороне лодки, готовясь нырять, и Кевин задерживается на секунду, прежде чем присоединиться к Анджелине, чтобы побрызгать стеклышко маски антиконденсатом. Я хватаюсь за соломинку. Точнее, за его руку.

— Послушай, мне очень жаль, что я не смогла с тобой встретиться. Внезапно приехали дети. Я много раз пыталась тебе позвонить, но ты, наверное, самый востребованный парень на этом острове. Папка входящих неизменно переполнена.

Кевин даже не смотрит на меня.

— Ерунда. Нет проблем, — говорит он, но, судя по тону, проблемы есть. Я вспоминаю этот голос — именно так он отвечал мне в школе, когда я пыталась извиниться перед ним за сломанный палец. Я сломала ему палец, и он мне этого не простил. Теперь я отказалась идти с ним на свидание — и история повторяется.

Но сейчас-то мы взрослые!

— Я приехала на Виргин-Горда, потому что хотела увидеть тебя, — решаюсь я открыть карты. — А когда мы внезапно столкнулись, мне еще больше захотелось с тобой встретиться…

— Жаль, что этого не случилось, — отзывается он, начиная спускаться в воду. И добавляет: — Ладно, забудь. Я уже забыл.

— Трудно забыть тот поцелуй, — в лоб объявляю я.

Кевин ненадолго замирает и смотрит мне в глаза. И тут же скрывается под водой, чтобы плавать там с сексуальной, одетой в черное кинозвездой, у которой губы, как у форели.

Отлично. Я отказалась от всех шансов побыть с Кевином, но Эмили не ощущает никаких угрызений совести. Я, конечно, рада, что моя восемнадцатилетняя дочь мне доверяет, но радость тускнеет, когда из-за ее откровений я не сплю до трех часов и пытаюсь представить себе, чем там они занимаются с инструктором Ником.

— Он ведь замечательный, правда? — торжествующе спрашивает Эмили за ужином. Мы вернулись в домик, я — чтобы лечь спать, Эмили — чтобы надеть юбку покороче и отправиться на поиски приключений.

— Да, очень милый. Но, если ты встречаешься с Ником в клубе, возможно, Адам захочет к тебе присоединиться.

— Нет, я устал. Наверное, пойду спать, — отвечает братец Адам, явно не уловив моего намека. Или же, наоборот, уловив и решив принять сторону Эмили. Сын демонстративно разбирает кровать в гостиной и с зевком валится на подушки.

А теперь я снова смотрю на циферблат (прошло две минуты с тех пор, как я делала это в последний раз). Интересно, до которого часа могут быть открыты клубы на Виргин-Горда? Что, если Ник пригласил ее к себе, чтобы показать коллекцию морских ежей? Эмили на такое клюнет. Она всегда обожала морских гадов.

Наконец я засыпаю — и вижу Эмили лишь наутро.

— Развлеклась? — спрашиваю я, пытаясь казаться спокойной. Я брожу по ее комнате и нахожу пару шортиков и заколку для волос. Засовываю их в чемодан.

— Да-а… Ник, оказывается, приехал сюда на полгода, чтобы учить туристов подводному плаванию. Он бросил учебу в Университете Миннесоты и теперь говорит, что еще никогда не чувствовал себя лучше.

— И наверное, здорово загорел по сравнению с Миннесотой, — бормочу я.

— Он такой классный, — улыбается Эмили. — Просто супер. И острова классные.

Я умоляюще смотрю на нее.

— Эмили, ты — студентка колледжа. Неужели ты не знаешь других слов, кроме «классный»? Ты хочешь сказать, что тебя привлекает идея понежиться на жарком солнце в середине суровой северной зимы?

— Нет, мама. Я хочу сказать, что мне хорошо с Ником. — Эмили выпрыгивает из постели и обнимает меня. — Ты ведь такая умная. Неужели ты не можешь меня понять? Мальчики в колледже — это просто мальчики, а Ник — настоящий мужчина. Подумай, сколько нового я узнаю, если брошу Йель и пробуду здесь хотя бы один семестр.

— Представляю себе, — ехидно бурчу я.

— Я научусь жизни, мама! — назидательно отвечает мне дочь, уловив мой тон и мгновенно перейдя к обороне. Точнее — к наступлению. — Я действительно хочу остаться здесь! Ты всегда упускала свои шансы, но, может быть, мне не следует идти по твоим стопам! Чего ты добилась? Адвокат и верная жена…

Ошеломленная, я пристально смотрю на дочь. Неужели в ее глазах моя жизнь действительно столь безнадежна? Неужели она сводится к такому прискорбному результату?

— Послушай, мы говорим о тебе, а не обо мне! — Я пытаюсь быть рассудительной и подавляю в себе обиду. — Я уверена, что Ник славный. Классный. Все, что угодно. Но возможно, легкого влечения и одного вечера в клубе недостаточно, чтобы прожить здесь целых полгода?

— Кто бы говорил! — замечает Эмили с хитрой усмешкой. — Я слышала, что страсть помогает пройти через все.

— Ты забудешь о нем сразу же, как только вернешься в колледж, — уверяю я.

— Некоторых невозможно забыть! — Эмили многозначительно смотрит на меня.

Я прокашливаюсь. Не могу с ней спорить. Уверена, она не знает о моем секретном списке и о том, что я разыскиваю своих прежних воздыхателей, но она уже сделала для себя тот же самый вывод.

В дверях появляется Адам.

— Мама, когда мы выезжаем?

— Прямо сейчас, — отвечаю я. Эмили с этого острова надо отправить немедленно.

Я суечусь, перетаскивая вещи во взятый напрокат автомобиль. Сама я улетаю только завтра, но теперь мечтаю покинуть остров вместе с детьми. Мне больше нечего тут делать и, конечно, не с кем больше разговаривать. С меня довольно классных парней. Я засовываю в машину свой чемодан, надеясь, что мне удастся обменять билеты.

Аэропорт — это всего лишь открытое всем ветрам поле, окаймленное гравиевой дорожкой, которая, по-моему, изначально задумывалась как беговая. Полосатый колпак треплется на ветру. Я молюсь, чтобы здешние пилоты использовали более современные технологии предсказания погоды, но если у них и есть такие приборы, то это незаметно.

Я прошу посадить меня вместе с детьми, но служащий только смеется в ответ. Найти лишнее сиденье в четырехместном самолетике — это труднее, чем согреться кокосовым молоком.

— Нам очень жаль, что ты вынуждена остаться здесь одна, — говорит Адам, обнимая меня, перед тем как забраться в самолет, который лишь немногим больше тех, что мой сын собирал в десятилетнем возрасте из деталей конструктора.

— Не говори глупостей. Еще одна ночь — и я прилечу. Вы оба такие молодцы, что приехали. Это просто чудо, — отвечаю я, крепко прижимая их к себе.

— Если ты заскучаешь, можешь позвонить Нику, — советует Эмили. — Он такой…

— Я знаю. Он классный, — поспешно говорю я и обнимаю дочку еще раз.

Дети прощаются и лезут по трапу в самолет. Я продолжаю энергично махать еще долго после того, как они перестают на меня смотреть, — совсем как раньше, когда каждое утро они садились в школьный автобус. Я жду, пока самолет не скрывается из виду, и продолжаю упорно смотреть вверх. Мне больше нечего делать, разве что вернуться в мой опустевший домик.

Внезапно почувствовав себя очень одинокой, я меланхолично бреду к машине. Видок у меня, надо сказать… Я едва волочу ноги, голова опущена, ничто вокруг меня не интересует. До парковки остается всего несколько шагов, как вдруг я слышу шум. Кто-то подходит сзади и хватает меня за руку. Я испуганно вскрикиваю, оборачиваюсь — и вскрикиваю снова.

Кевин! В своих излюбленных шортах, футболке и мягкой фетровой шляпе.

— Если ты сядешь на этот самолет, то наверняка пожалеешь об этом. Может быть, не сегодня и не завтра, но скоро — и на всю оставшуюся жизнь, — говорит он, цитируя «Касабланку».

— Неужели? — запинаясь, лепечу я. Что он тут делает? Неужели это тот же самый человек, который вчера не обращал на меня никакого внимания? — Здесь одна неточность. Помнится, Хамфри в этом фильме сказал: «Если ты не сядешь на этот самолет, то наверняка пожалеешь об этом». Он пытался убедить Ингрид Бергман уехать.

— Это лишь один из вариантов интерпретации, — отвечает Кевин.

— А каков твой вариант?

— Втайне он хотел, чтобы она осталась. Но его слишком укачало в лодке, чтобы он мог сказать об этом прямо.

— Я не помню никаких лодок в «Касабланке».

— Отлично. Может быть, вчерашнюю сцену в лодке ты тоже забыла?

— Вряд ли, — говорю я. — Но ты вел себя так, будто меня нет. И потом, ты был поглощен Анджелиной Джоли.

— Ты так думаешь? В Голливуде это называют пробы, — отзывается Кевин. — Мне позвонили и предложили поработать фотографом на подводных съемках в ее будущем фильме. Но сотрудничать с Анджелиной хотят все. Вчера мы отправились вместе поплавать, чтобы сделать несколько снимков и посмотреть, сочтет ли она меня подходящим.

— И как?

— Подхожу. Хорошая работа. Если ты имеешь в виду это.

— Я ничего не имею в виду. Какое мне дело?

— Я бы хотел, чтобы это было твоим делом, — искренне говорит Кевин. — Я провел эти выходные в полной уверенности, что ты меня отшила и больше не хочешь видеть. То, что ты сказала вчера, значило очень много. А сегодня утром я понял, что очень хочу встретиться с тобой, прежде чем ты уедешь.

Не знаю, что сказать.

— Хорошо, что ты здесь, — смягчаюсь я и добавляю: — Я так и не поняла, что там было у вас с Анджелиной. Но я рада, что ты получил работу.

— Очевидно, ее подкупил мой магнетизм. Интересно, не подействует ли он и на тебя?

— Ты ведь этого не говорил, да? — хихикаю я. Шутка слегка банальная, но я вынуждена признать, что и впрямь ощущаю влияние его силового поля. — Так что давай воздействуй!

— Самое лучшее свойство магнита — то, что он притягивает. — Кевин обнимает меня, запрокидывает, крепко прижимает к себе и целует. Когда я обретаю равновесие и начинаю дышать ровнее, щеки мои горят. Но это только начало. Мы стоим на взлетном поле и целуемся, пока мимо не проезжает пикап и не обдает нас облаком пыли…

— Эй, Кевин, потерпи до дома! — хохочет парень, высовываясь из кабины.

— Отвали, Дэйв. Ты просто ревнуешь, — отмахивается от него Кевин.

Дэйв дважды сигналит и катит дальше.

Кевин поворачивается ко мне.

— А старина Дэйв подал неплохую идею. Поехали ко мне. Посмотрим «Касабланку».

Я натягиваю ему шляпу на глаза.

— Вот это предложение. Не нужно столько энергии, чтобы удержать меня здесь. Мой рейс еще завтра!

— Отлично, в таком случае я похищаю тебя на двадцать четыре часа!

В уговорах я не нуждаюсь. Я забираюсь в старый автомобиль с откидным верхом, и мы катим по полдневной жаре через весь остров, рассказывая друг другу свои истории. Кевин приехал на Виргин-Горда много лет назад, думая заниматься подводным плаванием исключительно в свое удовольствие. В конце концов он сообразил, что может извлекать выгоду из своего хобби. Когда местные производители рома вознамерились произвести в рекламных целях подводную съемку, Кевин поступил к ним на работу, доказав, что может одновременно дышать и щелкать аппаратом. Так родилась звезда — или по крайней мере появился заработок.

— С тех пор мне несколько раз доводилось сотрудничать с голливудской командой, но не то чтобы это было сплошное удовольствие. После «Водного мира» продюсеров уже не уговоришь заснять вращение воды в унитазе. И потому я перешел в сферу услуг.

— И кого ты обслуживаешь?

— Туристов. Людям нравится видео, на котором запечатлены они сами под водой. А главное, последний писк моды — свадьбы. Это и в самом деле укрепило мой бизнес. Ты удивишься, но столько людей приезжает на острова, чтобы обвенчаться под водой!

— Я бы удивилась, — отвечаю я, задумавшись над тем, предусмотрен ли отстегиваемый шлейф для белого кружевного гидрокостюма от Веры Вонг. И как сделать купальники для подружек невесты с талией в стиле ампир? А потом я ступаю на довольно-таки опасную тропу и спрашиваю: — А сам ты никогда не был женат? Ни разу?

Кевин резко сворачивает, чтобы не задавить выбежавшего на дорогу кролика. Или — чтобы избежать ответа.

— Я ждал, когда ты вернешься, — говорит он, снова обретая контроль над машиной и над собой.

— Чепуха.

— Ты права. — Кевин смеется. — Дело в том, что я так и не встретил правильной женщины.

Он переводит взгляд с дороги на меня, чтобы проверить, проглотила ли я наживку. Я с сомнением качаю головой; Кевин ухмыляется:

— А что, если мне нравится быть самому себе хозяином?

— Это ближе к истине, — отвечаю я. — Теперь, наверное, ты начнешь объяснять, как тебе тяжело. И жаловаться, что ты страдаешь от синдрома Питера Пэна.

— Неплохо, — говорит Кевин, явно впечатленный. — У тебя то же самое?

— Почти. В последнее время у меня нет настроения стоять на страже брака. — Я откидываю волосы, и они начинают трепаться на ветру. Летом в Нью-Йорке я даже помыслить не могла о том, чтобы открыть окно в машине. Как и все остальные, я путешествую в герметичной упаковке и постоянно слежу за температурой в салоне. Но сейчас я в восторге от Кевиновой открытой «двушки». У меня отпуск, и все дозволено.

— Брак не кажется мне чем-то таким уж страшным. Наверное, человек всегда хочет того, чего у него нет.

— У тебя, должно быть, есть все, — отвечаю я. — Готова поспорить, ты пробыл здесь достаточно долго для того, чтобы на островах, названных в честь Пресвятой Девы, не осталось ни одной девственницы.

— Но ведь здесь еще и постоянный наплыв туристов.

— Я слышала, торговая палата занесла тебя в свои списки как национальный ресурс.

Лицо у Кевина идет морщинками, как будто он собирается громко расхохотаться.

— У тебя обо мне превратное представление. У меня были кое-какие истории, но, несмотря на то что обо мне думает моя мать, я вовсе не общекарибский плейбой. Сейчас я вполне счастлив, вкушая тишину и спокойствие у себя дома.

Через пару минут мы подъезжаем к деревянному домику, приткнувшемуся между скал высоко над водой. Здесь действительно очень мирно, но рев волн и крики чаек вовсе не наводят на мысли о тишине.

Когда Кевин показывает мне свое жилище, меня поражает то, что все комнаты выходят окнами на океан. Надо будет утереть нос Эрику. Может быть, Кевин не живет в Тайм-Уорнер, но зато в его гнездышке среди скал обзор на все триста шестьдесят градусов.

От дома мы спускаемся к воде. Темно-синяя водная гладь — переливающаяся мозаика из бирюзовых и лазурных волн — тянется, как мне кажется, без конца и края.

— Хочешь поплавать? — спрашивает Кевин.

— Мне не в чем.

Кевин обводит рукой пустынный пейзаж.

— Можешь убедиться, здесь никого нет. — Он стягивает футболку и обнимает меня. Мы целуемся, и я чувствую, как волны омывают мои лодыжки. Кевин нежно тянет меня за футболку. — В школе я по тебе с ума сходил, но ты была такая хорошая девочка, что ни разу не показала мне свою грудь.

— Именно об этом ты думал последние двадцать лет?

— Нет, — честно признается он. — Но последние двадцать четыре часа — точно.

Смеясь, я с разбегу бросаюсь в воду и отважно ныряю в волну. Кевин догоняет меня и плывет рядом.

— Мне хорошенько попросить? — спрашивает он.

— Попробуй, — полушутливо отвечаю я. Честно говоря, никто, кроме Билла, не видел мою грудь — возможно, за всю жизнь. Если не считать Денизы в салоне загара и Бидди — продавщицы в отделе женского белья. Бидди — настоящий эксперт; она уверяет меня, что моя грудь все еще красива. И все-таки я делаю пируэт и направляю каскад воды Кевину в любопытную физиономию.

— Как смело, — отплевывается он, пускаясь вдогонку.

— Я позволю тебе поймать меня, — фыркаю я, замедляя темп.

— Я бы и так тебя поймал. — Он настигает и целует меня, пока мы балансируем в воде. — Ты умеешь плавать, но не прятаться.

Какого черта. Мокрая футболка ничего не скрывает! И если мне понравилось ощущение свободы, которое я испытала, сидя в машине Кевина, то свобода, нахлынувшая на меня в безграничном океане, придает мне еще больше смелости. В конце концов, пляж безлюден. Я отплываю от Кевина и ныряю, потом снова появляюсь на поверхности, держа в руках футболку и лифчик, демонстративно швыряю их подальше в накатывающуюся волну и улыбаюсь.

— Какая прелесть. Стоило того, чтобы подождать, — восхищенно говорит Кевин и нежно касается моей груди.

Но я отшатываюсь назад. Что я делаю? Я вовсе не любительница щеголять с голой грудью.

— Моя футболка! Любимая! — ору я в ужасе, что ее сейчас унесет в открытое море. И еще более меня страшит то, что спустя столько лет мы с Кевином «запали друг на друга».

Я изо всех сил работаю руками, пытаясь настичь свою уплывающую красную одежку, а она покачивается на волнах, как сигнал предупреждения, как будто говорит: «Остановись! Прекрати делать то, что ты делаешь, как бы это ни называлось!»

— Я остановилась, — отвечаю я — по крайней мере мысленно. — Мне жаль, что я тебя бросила. Пожалуйста, иди сюда.

— Я здесь, — отзывается Кевин. Он безо всяких усилий плывет на спине рядом со мной. Неужели я на самом деле перемещаюсь в воде так медленно? А что еще хуже — неужели я вслух разговаривала со своей футболкой?

— Я не имела в виду тебя, — говорю я, отдышавшись.

Он оглядывается, но, слава Богу, не спрашивает, с каким это воображаемым другом (или рыбой?) я только что беседовала.

— Разреши, я принесу тебе одежду, — предлагает Кевин; я наблюдаю, как он рассекает воду своими сильными руками и настигает красную тряпочку. Возвратившись, он натягивает мне футболку через голову.

— Вот. Теперь тебе лучше? — мягко спрашивает он.

Смущенная всем произошедшим, я улыбаюсь и киваю. Как объяснить Кевину, что избавление от футболки было чересчур опрометчивым шагом? После всех этих лет, проведенных исключительно с Биллом, я очень хочу начать новую жизнь, но не уверена, что знаю как. Что еще страшнее, я испытываю настоящее влечение к Кевину — не только к прежнему, но и к нынешнему.

— Прости, что я такая идиотка. Я просто не знаю, как это делается.

— Делается — что?

— Как это — быть с мужчиной.

— Я расскажу тебе, как быть со мной. Просто расслабься и не волнуйся, хорошо? Никакой спешки. На островах время течет медленно.

Я благодарно целую его в щеку и тревожно смотрю на берег, который отсюда кажется почти недосягаемым.

— Нас снесло?!

— Я уже сказал. Не беспокойся ни о чем, пока ты рядом со мной. Я доставлю тебя домой целой и невредимой. Забирайся.

Следуя его указаниям, я ложусь Кевину на спину, цепляюсь руками ему за плечи, а ногами обхватываю талию. Это что, самый лучший способ доставить человека на берег? Я что-то не помню, чтобы такому учили на уроках по безопасности жизнедеятельности. Но Кевин, должно быть, знает, что делает. Я расслабляюсь и просто лежу на его мускулистой спине, а мои соски под мокрой футболкой касаются его гладкой кожи.

Да, Кевин уж точно знает, что делает.

 

Глава 11

Вернувшись домой, Кевин идет на кухню и начинает готовить что-то, что, по его обещаниям, должно стать лучшим ужином в моей жизни. Я отправляюсь в спальню, снимаю промокшие шорты и футболку и надеваю одну из его рубашек. Она достаточно длинная, чтобы послужить мне импровизированным платьем. Я смотрюсь в зеркало. Конечно, это не то, что я привыкла носить в Нью-Йорке, но не так уж и плохо. В кои-то веки я не беспокоюсь о своих бедрах. Заклинательница целлюлита посулила мне четырнадцать недель лечения, но присутствие мужчины, который считает тебя красивой, воистину творит чудеса.

— Что бы там ни было, но пахнет это замечательно, — говорю я, присоединяясь к Кевину.

— Пока еще ничего нет. Это запах угля, — отвечает он с усмешкой.

— Тогда, быть может, его и съедим?

— Отличная идея. Бифштекс я приберегу для другого случая, — отвечает он. — Может быть у меня состоится еще одно свидание.

— С блондинкой или брюнеткой?

— Не знаю… В каком случае ты будешь ревновать сильнее?

— Больше не нужно заставлять меня ревновать, — смеясь, отвечаю я. — Мы уже не в старшей школе.

Кевин прекращает смешивать специи и обнимает меня.

— Я рад, что мы не в школе. Наверное, я был слишком молод для того, чтобы тебя оценить. Сейчас ты нравишься мне еще больше. — Он нежно целует меня. Очень приятная, исполненная романтики минута, которую, конечно, я не могу не продлить.

— Я нравлюсь тебе еще больше лишь потому, что наконец показала тебе грудь, — поддразниваю я.

— Да, не без того, — с улыбкой соглашается Кевин и переплетает пальцы. — И на этот раз ты ничего мне не сломала.

Я смеюсь и осматриваю кухню, собираясь предложить свою помощь. Но как только я начинаю объяснять, что очень хорошо умею резать салат, кто-то звонит в дверь.

Кевин явно удивлен.

— Следующая, — спокойно говорю я. — Может быть, мне потихоньку ускользнуть?

— Понятия не имею, кто это может быть, — отвечает Кевин. Он вытирает руки кухонным полотенцем и идет открывать. Секунду спустя я слышу громкие веселые голоса и бурные поздравления.

— Отличная работа, Кев, эта съемка с Анджелиной Джоли!

— Мы подумали, что стоит прийти сюда и устроить экспромтом небольшую вечеринку, чтобы это отпраздновать.

— Вечеринка! — хором кричат все.

— Спасибо, ребята, — говорит Кевин, — но сейчас не самое лучшее время. Я не один.

— Ты что, уже подцепил Анджелину? — восторженно спрашивает мужской голос.

Толпа, пришедшая на вечеринку, проталкивается мимо Кевина в поисках кинозвезды. Но когда они влетают на кухню, то видят лишь меня.

— Привет, — робко говорю я его приятелям, которые тащат упаковки пива и огромные пакеты чипсов. Две женщины несут сумки, полные еды.

— Моя любимая паста, с манго и черными бобами, — говорит одна из них, смуглая, в шортах и разноцветной майке. Она ставит пакет на стол и протягивает мне руку: — Привет. Я Сьюзи. Иногда работаю с Кевином на съемках.

— Я Хэлли. — Мне очень хочется добавить: «…иногда катаюсь на Кевине верхом», но на ходу я вношу кое-какие коррективы: — Я его старая знакомая.

Остальные гости — сплошь красавцы инструкторы, моряки и прочие беглецы от цивилизации — также здороваются со мной и говорят, какой славный парень и хороший друг этот старина Кевин.

— Не верь им! — Кевин обнимает меня. — Половина этих бездельников думает, что я помогу им получить работу в этом фильме.

— А что, нет? — ёрничает Дэйв. На нем футболка с надписью «Сильные идут дальше».

— А разве есть выбор? Вы же мои друзья. Так сказать, друзей не выбирают. — Кевин притворно вздыхает.

Друзья открывают пиво и громогласно поздравляют Кевина. Сьюзи деловито хлопочет над угощением, передавая по кругу одноразовые тарелочки. Так непохоже это на тихий романтический ужин! Кто-то включает музыку, и грохочущие латиноамериканские ритмы наполняют комнату.

— Сальса! — провозглашает Карла, женщина с длинными рыжими волосами, ниспадающими до самого пояса. Она раскачивает бедрами и щелкает пальцами над головой, а потом цепляется за Кевина: — Потанцуй со мной!

Они выходят на середину комнаты. Двое парней оттаскивают всю мебель к стенам, сделав что-то вроде импровизированной танцплощадки, а гости немедленно разбиваются по парам и начинают двигаться в такт. Дэйв берет меня за руку. Нам даже не нужно говорить; надпись на его футболке все объясняет.

— Потанцуй со мной, крошка, — просит он, изгибаясь всем телом.

Я качаю головой. Я не умею танцевать. А даже если бы и умела, то не решилась бы: Дэйв торжествующе размахивает бутылкой и вот-вот окатит меня пивом с ног до головы.

— Нет, спасибо. У меня нет чувства ритма, — искренне отвечаю я.

— Я поведу.

— Я не смогу.

— Ты сможешь со мной, — говорит Кевин, приходя мне на помощь. Он передает Карлу моему несостоявшемуся партнеру, и они перемещаются в центр.

— Вальс? — с надеждой спрашиваю я, когда Кевин ставит меня в классическую танцевальную позицию. — Наверное, я справлюсь, если на три четверти.

— На четыре. Запомни: первый шаг приходится на счет «два»!

— Понятно, — киваю я и решаю вообще не двигать ногами.

Кевин начинает двигаться и тащит меня за собой.

— Чего ты ждешь?

— Счета «два».

— Хорошо, я буду считать вслух, — говорит Кевин. — Раз, два!

Кевин делает шаг вперед, я тоже. Мы врезаемся друг в друга, расцепляемся и трем лбы. Кевин мужественно возвращает меня в исходную позицию и великодушно продолжает:

— Делай то, что делаю я. Слушай музыку и двигайся в такт.

Я всегда гордилась тем, что могу двигаться в такт под собственный аккомпанемент. Но на танцполе это мне не помогает. Я смотрю по сторонам и с удивлением замечаю, что прочие пары выделывают какие-то замысловатые фигуры и шаги.

— Откуда все остальные знают, как это делается? — спрашиваю я.

— Просто раскачивай бедрами вместе со мной, — говорит Кевин.

Я снова пытаюсь повторять его движения, но быстро выдыхаюсь.

— Это безнадежно.

— Ничего подобного. Это инстинкт. Как сказал Бернард Шоу (и, заметь, очень немногие мужчины его цитируют), танец — это всего лишь вертикальное выражение горизонтального желания.

Я размышляю над этими словами.

— Горизонтальное желание, ага. Но вот как раз вертикальное выражение меня слегка и беспокоит.

— Лучше так, чем наоборот, — говорит Кевин, крутит меня туда-сюда и шепчет: — Давай попробуем еще разок, и сосредоточься на горизонтальном желании.

Кевин прикасается ладонью к моей спине, притягивает меня ближе, и я просто отдаюсь его мягким движениям. Мы начинаем небольшими шагами, и я позволяю его руке поддерживать меня и вести. Посмотрите-ка, никто надо мной не смеется. Точнее, никто не обращает на меня внимания. Кроме Кевина.

— У тебя отлично получается! — шепчет он мне в самое ухо. — Готова делать фигуры?

— Готова на все, — отвечаю я, откинув голову.

— Рад слышать. — И Кевин начинает объяснять мне, что я должна развернуть бедра в одну сторону, а вес тела перенести на другую ногу. И еще что-то про то, что надо согнуть колено.

— А ты не можешь просто вести меня? — предлагаю я.

— Ты сказала, что у тебя не получится.

— У меня бы не получилось с Дэйвом. А с тобой получится.

Кто-то делает музыку чуть громче, и по комнате рассыпается новый, еще более быстрый ритм. Мы с Кевином бешено вертимся, и перед моими глазами мелькают разноцветные картинки. В его объятиях у меня кружится голова, но я не пытаюсь доискаться до причины — я просто наслаждаюсь.

Мы танцуем. В какой-то момент между нами вклинивается Дэйв, и я даже не возражаю. Я делаю перерыв, чтобы немного перекусить на кухне и поболтать с Карлой и Сьюзи. Их истории коротки. Прежде чем сбежать на острова и заняться подводным плаванием — периодически ассистируя Кевину, — Сьюзи работала в монреальском филиале крупнейшего банка Канады, а Карла была вице-президентом торговой компании в Филадельфии.

— И как вы сюда попали? — спрашиваю я.

— Самолетом, — смеясь, отвечает Сьюзи.

— Я имею в виду — почему? Что заставило вас приехать? Или, точнее, почему вы здесь остались?

Сьюзи смотрит на веселую, беззаботную толпу, которая мельтешит в комнате. Двойная стеклянная дверь гостиной выходит на бескрайнюю ширь океана, который сияет под полной луной.

— А зачем уезжать? — спрашивает Сьюзи.

— Так случается со многими, — говорит Карла. — Я бросила всю эту тоскливую рутину; сначала казалось, что всего лишь на две недели. А потом подумала: а как же остальные пятьдесят? Разве не стоит быть счастливой каждый день?

Я отхлебываю пива. Быть счастливой каждый день? Если ты мать, то ты счастлива, когда счастливы твои дети. Ты перестаешь думать о поисках счастья для себя самой.

— А как же работа?

— Удивительно, но без меня банк не лопнул, — отвечает Сьюзи и опять смеется.

— А я вполне могу прожить без своей фирмы, — говорит Карла.

— Меняешь костюмы-тройки на костюмы-двойки — как это интересно… В бикини куда удобнее загорать, — добавляет Сьюзи.

— Так как? — Карла улыбается. — Ты остаешься здесь с Кевином?

Я закашливаюсь.

— Нет. Ничего подобного. Завтра я возвращаюсь в Нью-Йорк.

Сказав это, я тут же понимаю, что очень хотела бы еще немного понежиться в океане, попить пива прямо из бутылки и порадоваться своему новоприобретенному таланту танцора. Я бы очень хотела еще немного побыть с Кевином.

Но видимо, все в этой комнате хотят немного побыть с Кевином, потому что вечеринка все еще в самом разгаре, хотя время — за полночь. Только в два часа ночи Дэйв вспоминает, что утром ему предстоит какая-то поездка, и потому он хочет отдохнуть хотя бы четыре часа.

— Тебе непременно нужно поспать, — намекает Карла. — Ты получишь больше чаевых от туристов, если у тебя не будет опухших глаз.

— Я больше полагаюсь на свои облегающие плавки, — отвечает Дэйв.

— Это я тебя научила, — замечает Карла и посылает ему воздушный поцелуй.

Остальные гости помогают прибраться на кухне и расставить мебель в гостиной. Никто, видимо, не замечает, что весь пол усыпан чипсами, а на каминной полке стоит целая батарея пустых бутылок. Но по крайней мере они стараются. Долгая церемония прощания — и наконец мы с Кевином одни.

Внезапно охваченная усталостью, я сажусь на кушетку. Кевин подходит ко мне.

— И в самом деле поздно, — говорит он, обвивая рукой мои плечи. — Почему бы тебе не остаться здесь, вместо того чтобы возвращаться в отель? Утром я отвезу тебя в аэропорт.

Я задумываюсь.

— Можешь спать в комнате для гостей.

— Договорились.

Он отводит меня в уютную, в бледно-голубых тонах комнату с двуспальной кроватью, застеленной нежнопастельным покрывалом, которое можно увидеть в каждом номере любого южного отеля. Я ищу неизменные рисунки в рамках из ракушек, но вместо них на стенах висят три увеличенные фотографии, изображающие подводный мир.

— Твои? — спрашиваю я и восхищаюсь их абсолютной четкостью и тем мастерством, благодаря которому Кевин улучил момент, когда рыбы-ангелы выстроились в линию. Они словно посылают ему воздушный поцелуй.

— Да. Снял много лет назад.

— Здорово.

— Это еще не предел.

— Это точно.

Все еще в своем импровизированном платье из Кевиновой рубашки, я откидываю покрывало, ложусь на прохладные, хрустящие простыни, потягиваюсь и зеваю.

— Не возражаешь, если я ненадолго к тебе присоединюсь? — спрашивает Кевин.

Я похлопываю рядом с собой, Кевин проскальзывает под одеяло и крепко меня обнимает.

— Было весело, — говорит он.

— Великолепный день. Прекрасный день, — отзываюсь я и, опустив голову ему на грудь, мгновенно засыпаю.

Утром я просыпаюсь позже, чем планировала, и смотрю на Кевина. Он лежит на кровати, по-прежнему в шортах и футболке. До меня доходит: я провела ночь с мужчиной. Мы натуральным образом спали вместе.

Ночью каким-то образом рука Кевина обвилась вокруг моей талии, а наши ноги переплелись. Я тихонько отодвигаюсь, чтобы встать, и Кевин тут же открывает глаза.

— Отличная была ночь, — говорит он.

— Случилось что-нибудь такое, о чем мне следует знать? — шутливо спрашиваю я.

Кевин томно перекатывается на спину.

— Мои таланты никогда не пропадают даром. Чтобы оценить их по достоинству, ты должна была бодрствовать.

— Ах ты нахал! — смеюсь я и легонько щиплю его повыше локтя. Он начинает целовать меня, но тут я смотрю на часы и в панике выскакиваю из постели. Спокойствие меня покидает.

— Что случилось? — спрашивает Кевин.

— Поверить не могу, что я спала так долго! Мне нужно вернуться в отель, чтобы сдать номер, потом вернуть машину в прокат и сесть на самолет. — Я качаю головой и повторяю: — Как я могла проспать так долго?

— Ты расслабилась. Наверное, тебе было очень приятно лежать рядом со мной, — говорит Кевин.

— Зато сейчас мне очень скверно, — отзываюсь я, бегу в ванную и плещу себе холодной водой в лицо, потом хватаю сумочку, крашу губы и удостоверяюсь, что паспорт по-прежнему лежит в отдельном кармашке.

Кевин не двигается с места. Он что, не понимает, что я без машины? Нужно, чтобы он меня отвез. Мне нужно сделать еще миллион дел. Но Кевин всего лишь лениво зарывается в подушку.

— Посмотри, какой сегодня замечательный день, — говорит он, указывая в окно.

— Да, отличное, потрясающее, очень яркое солнце. Вставай, пожалуйста. — Я подхожу к кровати и тяну его за руку. — Отвези меня в отель. Мой рейс через несколько часов.

— Но завтра будет еще один. И послезавтра. — Кевин гладит мою кисть.

— Но я улетаю сегодня!

— Вовсе не обязательно. — Он играет моими пальцами. Усмиренная, я сажусь на кровать рядом с ним. — Останься, — просит он. — Помнишь, что я сказал тебе вчера? Если ты сядешь на этот самолет, то пожалеешь.

— Да?

— Ты всегда будешь думать о том, что могло бы случиться. Мы оба будем думать.

Пальцы Кевина взбираются по моему обнаженному бедру, и на секунду я закрываю глаза.

— Что будет, если я останусь? — мягко спрашиваю я.

Вместо ответа Кевин нежно притягивает меня, а потом наваливается сверху, так что я ощущаю на себе весь вес его сильного тела. И вместо того чтобы сказать ему, как мне хочется остаться, я просто растворяюсь в блаженстве. Вот чего я искала и вот от чего бегала начиная с самого дня приезда. Неужели я наконец сдамся и позволю себе полюбить? Ухвачу те шансы, о которых говорила Эмили?

— Я хочу заняться с тобой любовью, — говорит Кевин. Его дыхание щекочет мне ухо. — Страстной любовью. Медленно. Очень медленно.

Мое сердце колотится, я запускаю руки ему под футболку и касаюсь его гладкой, мускулистой спины.

Не упусти этот шанс. Возьми то, что хочешь.

— Не уверена, что помню, как это делается, — шепотом отвечаю я и придвигаюсь ближе.

— Так давай я тебе напомню. — Кевин стягивает с меня футболку и раздевается сам. Я вздрагиваю, когда наши обнаженные тела соприкасаются, и на этот раз не смущаюсь тем, что Кевин видит меня голой. Что он меня гладит. Что он занимается со мной любовью. Все — совсем как вчера, когда мы танцевали. Я просто следую за ним.

Следую и следую. Потом начинаю вести. И следую снова.

С тех пор как Билл ушел от меня, я гадала, доведется ли мне еще когда-нибудь заниматься сексом. Я сомневалась в этом и не думала, что мне этого хочется. После стольких лет супружеской жизни как я могу оказаться в постели с кем-то другим? Но когда я сливаюсь с Кевином, снова и снова, то как будто просыпаюсь от долгой спячки.

— Интересно, сколько еще раз мы сможем заняться любовью? — спрашиваю я днем, когда мы сидим в уютном гроте на пляже.

— Ну… может быть, еще разок, — отвечает Кевин и придвигается.

— Ты весь в песке. — Я легонько отталкиваю его.

— Один день — и ты уже от меня устала?

— Ничего подобного.

Кевин растягивается во всю длину, лицом на руки, и я восхищенно провожу пальцами по его красивому телу.

— О чем ты думаешь?

Я ложусь на спину и смотрю в небо.

— О том, что ты — замечательный любовник.

— Тебе есть с кем сравнивать?

— Нет. Но я много об этом читала. — Я не упоминаю, что читала преимущественно юридические документы, а не любовные романы.

— А еще о чем ты думаешь?

— Артур, наверное, подумает, что меня похитили пираты.

Кевин шутливо смотрит на меня.

— Артур? Так дома тебя ждет возлюбленный?

Я смеюсь.

— Нет. Артур — это мой шеф. Сегодня он ждет меня в офисе.

— Тогда все просто. Позвони ему и скажи, что приедешь на день позже. — Кевин гладит мою грудь. — А еще лучше, скажи, что приедешь через неделю. Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь.

— У меня нет никакой одежды. Мой чемодан по-прежнему лежит в машине, которая стоит в аэропорту, — говорю я, как будто единственное, что удерживает меня от окончательного переезда к Кевину, — это лишняя пара джинсов.

— Забудь об этом. Я вообще не хочу, чтобы ты одевалась, — отвечает Кевин. Он тянется ко мне и целует в изгиб талии.

Мы медленно, обнявшись, возвращаемся домой. Я понимаю, что Кевин прав. Я никоим образом не хочу возвращаться в Нью-Йорк прямо сейчас.

— Я позвоню Артуру, — говорю я Кевину, когда мы входим в дом.

Не похоже на меня — бросать работу, но ведь это всего лишь на несколько дней. И потом, я прошла тест Сьюзи и Карлы под названием «Почему тебе не следует спешить с возвращением к своей прежней жизни». Я счастлива.

И чувствую себя еще счастливее два дня спустя, когда мы с Кевином приходим к выводу, что я могу остаться на острове по крайней мере до тех пор, пока ему не привезут заказанную через Интернет новую кофеварку и экземпляр иллюстрированной «Камасутры».

— Я не хочу, чтобы ты скучала, — говорит он, объясняя свой заказ.

— Еще одна чашка дрянного кофе — и я сбегу, — смеюсь я. Но на книгу Кевин мог бы и не тратиться.

Его репертуар и так выше всяких похвал.

— Сколько позиций в «Камасутре»? — с любопытством спрашиваю я.

— Шестьдесят четыре.

— Надо будет потратить много времени, чтобы все их освоить.

— Значит, потратим столько, сколько будет нужно.

Я понимаю, что времени уйдет уйма, и поэтому снова звоню Артуру. Когда он берет трубку, я объясняю, что вынуждена задержаться и продлить себе отпуск.

— Что происходит, Хэлли? — резко интересуется он. — Ты никогда не была такой безответственной.

— Знаю, — весело говорю я, но тут же одергиваю себя, поняв, что это не комплимент. Я ожидала, что мой обычно сговорчивый шеф окажется чуть более уступчивым, но, убедившись, что это не так, быстро меняю тон. — Я могу работать и здесь, — говорю я тоном профессионала. — Телефон, Интернет, электронная почта…

— Мне не нравится эта идея, — отзывается Артур. — Дело Тайлера скоро будет передано в суд. Нужно, чтобы ты уделяла ему максимум внимания.

Почему мой шеф думает, что я на это не способна? Неужели по моему голосу он понимает, что одной рукой я держу телефон, а другой — натираюсь солнцезащитным кремом?

— Я сделаю все, что смогу, — отвечаю я, и тюбик с кремом выскальзывает у меня из рук. Я смотрю, как он, подскакивая, катится по полу. В конце концов, дело Тайлера можно спасти разве что чудом.

— Лучшее, что ты можешь сделать, — это найти мне мистера Тайлера, — мрачно говорит Артур. — Я пытаюсь связаться с ним последние три дня, но он не отвечает на мои сообщения.

— Я бы могла поискать его где-нибудь здесь, — шучу я.

— Почему бы и нет, если ты не слишком занята, — ядовито отзывается Артур и вешает трубку.

Чтобы шеф успокоился, я решаю немного поработать. В поисках мистера Тайлера я переворачиваю подушки, заглядываю под кровать и в ванную комнату. Его нигде нет. По крайней мере за один час работы это можно засчитать. Потом поищу его на пляже. Но сначала я быстренько звоню Беллини на работу. Хотя бы один человек в Нью-Йорке должен знать, где я нахожусь.

— Ты все еще на Виргин-Горда? Что это значит? — спрашивает она.

— Ты бы только видела, какие здесь замечательные пляжи! — томно говорю я.

— Послушай, у меня нет времени выслушивать твои впечатления прямо сейчас. — Беллини вздыхает. — Ты можешь просто сказать, как дела? Здесь у меня два агента — один собирается всучить мне расшитые блестками сумочки, а второй полагает, что хит следующего сезона — это аппликации. Прости, но мне некогда.

Я выхожу на веранду и наблюдаю, как мимо проплывает прелестный катамаран. Три человека на борту машут мне, и я лениво машу в ответ. Да, ей некогда. Беллини в панике, поскольку итоги продаж зависят от того, что она выберет: блестки или аппликации. Артур в ярости от того, что дело может быть проиграно, и вдобавок он потерял клиента. Что касается меня, то стоит немного понежиться на солнышке — и все это кажется таким далеким…

Но если Беллини хочет от меня краткого репортажа, она его получит.

— Кевин, как выяснилось, занимается подводной фотосъемкой. Он великолепен. А когда дело доходит до секса, он еще великолепнее.

— Звучит неплохо, — отзывается Беллини.

Я облокачиваюсь о перила и машу следующей лодке.

— Может быть, я никогда не вернусь.

— Да ладно, вернешься. Ты просто пустилась в разгул.

— Не скажи… А что, если это серьезно? Почему я не могу здесь остаться?

— Ты только что встретила этого человека. У тебя двое детей. И ты ненавидишь пинаколаду. Разве этого мало?

Поскольку в течение последних дней я перебирала в уме те же самые аргументы, теперь я готова поспорить:

— Мои дети в колледже. Пинаколада уже вышла из моды. А Кевина я знаю двадцать пять лет. Господи, я даже знакома с его матерью!

Я замолкаю. Знакомство с Жанеттой Талберт — это определенно не плюс, а минус.

— Прекрати, — говорит Беллини. — Аквалангист на острове. Разве он тебе пара?

— А что — нет? — Я начинаю хохотать. Беллини, которая осуждает меня за то, что я встречаюсь с неподходящим человеком, — это все равно что гомосексуалист, восстающий против сексуальных отклонений.

— Хэлли, я человек с заниженными требованиями! — сердито восклицает Беллини. — И все мы смотрим на тебя как на образец добродетели. Столп общества. Воплощение гармонии.

— Наверное, мне надоело быть столпом и образцом. Не говоря уже о воплощении.

— Но это ты. Ты создана такой.

— Ты говоришь обо мне так, как будто я Колизей. Я от этого устала. Я хочу быть… — Кем я хочу быть? — …музеем современных искусств. Вроде того, в Испании, с круглой крышей. Необычно и современно — то, о чем все говорят.

— Продолжай в том же духе, и все будут о тебе говорить, это уж точно.

— Поверить не могу, что ты меня не одобряешь. Я думала, ты единственный человек, который скажет мне: «Так держать».

— Я просто пытаюсь рассуждать логично.

— Это тебе не идет.

Беллини вздыхает.

— Ладно. Наслаждайся сексом. Вы ведь предохраняетесь? Ты же не забываешь о спермицидах? И просто на всякий случай принимай таблетки чаще, чем написано в инструкции.

Я морщу нос.

— Беллини, если ты хочешь, чтобы я наслаждалась, — заткнись. Я знаю, что делать, поэтому прекрати оповещать всех вокруг. А что, если нам вдруг захочется заняться любовью без предварительной подготовки?

— Даже не помышляй об этом! Я серьезно. Каждый раз обязательно вводи спермициды заново, даже если вы занимаетесь сексом дважды в час. — Она замолкает, а потом, понизив голос, спрашивает: — Кстати, а вы занимаетесь этим дважды в час?

— Даже трижды.

— Теперь я знаю, что ты врешь. — Беллини смеется. — Но, если уж об этом зашла речь, что ты сказала детям?

— Ничего.

— Ты им солгала?

— Я никогда не стала бы лгать своим детям, — возмущенно говорю я. — Я постоянно с ними общаюсь. Они звонят мне на мобильник. Им просто не приходит в голову спросить, где я.

— Похоже, у тебя и впрямь все под контролем, — нерешительно отзывается Беллини. — Я тебе скоро перезвоню. А пока мне придется заняться сумочками.

— Так как ты думаешь, что будет хитом следующего сезона? Блестки или аппликация?

— Ни то ни другое, — отвечает она. — Ты не единственная, кто способен свернуть с проложенного пути. Не вешай трубку.

Я слышу, как она приказывает своему помощнику прогнать обоих агентов.

— Пора все здесь основательно перетрясти, — заявляет Беллини и одной короткой фразой вписывает себя в историю модной индустрии: — Раздобудьте мне пластиковые сумочки.

Пластиковые сумочки? Неплохая идея.

 

Глава 12

Удивительно, с какой легкостью я приспосабливаюсь к островной жизни и влезаю в саронг. Целый день я провожу, бегая по пляжу, купаясь в океане и занимаясь сексом при каждом удобном случае, и нахожусь в самой лучшей форме. Я слышала, что в среднем женщина набирает по восемьсот граммов за каждый год брака. Возможно, когда ты разведена, то теряешь по восемьсот граммов в год. Если я проживу одна еще двадцать лет, то закончится это полным истощением.

Но сейчас я наслаждаюсь жизнью. Я чувствую себя здоровой и полной сил, и у меня есть Кевин. Я с потрясающей быстротой покинула свой мир и перешла в его. По утрам меня будит плеск волн, а не звон будильника. Вместо того чтобы по утрам торопливо засовывать в рот батончик мюсли и бежать на поезд, я в свое удовольствие сижу с Кевином на террасе, смотрю на чаек, попиваю свежесваренный кофе (купить новую кофеварку оказалось неплохой идеей) и ем свежие фрукты. «Камасутра» — еще одно хорошее приобретение, но обычно мы не приступаем к ней до ленча.

Мне нравится быть рядом с Кевином, пусть это и значит, что я провожу много времени под водой. Мои навыки аквалангиста значительно улучшились, и я рада время от времени ему помогать. Я редко бывала в офисе у Билла, с тех пор как мы поженились, но мне доставляет истинное удовольствие бывать на работе у Кевина. Может быть, потому, что его рабочее место — океан и сопутствовать ему — экзотично до крайности.

Кевин начнет работать с Анджелиной только в следующем месяце, а пока занимается тем, что фотографирует туристов. Но сегодняшнее предложение — снимать церемонию бракосочетания — очень необычно, по крайней мере для меня. Я присутствовала на многих свадьбах и видела босоногих невест, бегавших по лугам в Вермонте, и женихов, важно шествующих в сюртуках и цилиндрах по проходу между скамьями в соборе Святого Патрика. Но мне еще никогда не доводилось видеть парочку, обменивающуюся брачными клятвами в тридцати метрах под водой и с аквалангом на спине. У всех перехватывает дыхание в тот момент, когда предстоит сказать: «Да», но это, наверное, будет первый случай, когда жениху и невесте срочно понадобится кислород.

— А что, если они уронят кольцо? — спрашиваю я у Кевина, когда мы несемся на катере, направляясь на соседний остров Гуана, где счастливая парочка собирается сочетаться браком.

— Если они уронят кольцо, мы вызовем береговую охрану.

Я не сразу понимаю, что он шутит.

— «Береговая охрана: спасение кольца», — отзываюсь я.

Кевин смеется, и, когда мы приближаемся к острову, в воздух поднимается стая пушистых белых птиц, до того занятых ленивыми поисками пропитания. Их пронзительные крики заглушают жужжание мотора. Стоя на краю причала, высокий широкоплечий мужчина сначала машет нам, а затем подходит и протягивает руку, помогая выбраться.

— Привет, Генри, рад тебя видеть, — говорит Кевин.

— Я тоже. Добро пожаловать, — отвечает Генри и, с любопытством глядя на меня, спрашивает: — Твоя новая подружка?

— В общем, старая. Познакомься, это Хэлли. — Кевин по-хозяйски кладет руку мне на плечо. — Позаботишься о ней, пока я приготовлю аппаратуру?

— Я всегда рад позаботиться о твоих подругах, — улыбается Генри.

Кевин смеется, забирает снаряжение и уходит.

— Милое местечко, — говорю я, когда Генри помогает мне привязать лодку, и мы бредем вдоль берега. — Ты давно здесь работаешь?

— Наверное, ты сама можешь ответить на этот вопрос, — отзывается тот с усмешкой.

Перед нами дефилирует целая вереница фламинго — длинноногих и длинношеих красавцев. Они явно достойны того, чтобы им посвятили балет. «Лебединое озеро» слишком долго царило на сцене.

— Какие красивые, — говорю я.

Генри гордо смотрит им вслед.

— Гуана — настоящий заповедник дикой природы! Несколько лет назад карибские фламинго были под угрозой исчезновения, а мы восстановили их численность. Здесь обитает много животных, которых больше нигде не встретишь.

Как будто для того, чтобы доказать это, некое огромное насекомое пытается вскарабкаться по моей ноге. Я взвизгиваю и отбрасываю его прочь.

Генри наклоняется и поднимает жука.

— Здесь живут сотни видов насекомых, в том числе три вида тараканов. — Он смотрит на то, что у него в руке, и осторожно сажает жука на лист. — А ты знаешь, что разновидностей тараканов в мире больше, чем всех остальных животных? Есть один анекдот о биологе, которого спросили, узнал ли он что-нибудь о Боге, изучая природу, и он ответил: «Я понял, что у Господа определенная слабость к тараканам».

Я смеюсь.

— Ты, наверное, многое знаешь об этом острове.

— Приходится, — отвечает Генри, поправляя широкополую шляпу. — Ведь я его владелец.

— Ты? Его владелец? — Я ошарашена. — Это значит, что ты король? Диктатор? И как мне тебя называть?

— Генри, — скромно ответствует тот.

— А я думала, «король Генри». — Я делаю реверанс.

Генри хмыкает.

— Если честно, я владею двумя островами. Гуану я купил еще в семидесятых.

— Неплохое вложение средств. А что ты собираешься купить теперь?

— Новую удочку.

— Как приятно, когда у человека есть цель в жизни.

Генри улыбается и садится на край причала.

— Расскажи о себе, Хэлли. Я хочу знать твою историю.

— В моей истории все ежеминутно меняется, — отвечаю я. — Основная тема на нынешний момент — это Кевин.

Генри берет камушек и запускает его по поверхности воды. Три «блинчика». Неплохо!

— Кевин — отличный парень. У него свободная натура. Отличное качество в мужчинах. Хотя спустя какое-то время некоторые женщины от этого устают.

Я пропускаю песок через пальцы.

— Это предупреждение, король Генри?

— Всего лишь наблюдение, — говорит он.

Мы смотрим друг на друга, и Генри встает.

— Ты, наверное, хочешь посмотреть на свадьбу. — Он показывает мне тропинку и объясняет, как добраться до Маскмелон-Бэй, а потом легонько обнимает и целует в щеку. — Развлекайся. Наслаждайся жизнью с Кевином. Это намного важнее, чем владеть островами.

Я обнимаю его в ответ.

— Ты самый замечательный король из тех, кого я встречала.

Я отправляюсь на место проведения церемонии. Какая-то необычная ящерица пересекает тропинку, и, вместо того чтобы отбежать в сторону, я останавливаюсь и восхищенно ее разглядываю. В конце концов, это одно из созданий Господа Бога. И Генри.

Подойдя к краю причала, я смотрю в воду, пытаясь угадать, где под соленой толщей Кевин. Мой возлюбленный где-то там. Мой возлюбленный. Так приятно, что он у меня есть, несмотря на предупреждение Генри. Видимо, Гуана — подходящее место не только для культивации новых видов, но и для зарождения отношений. Может быть, мой возлюбленный станет моим…

— Морской дьявол! — восклицаю я, когда голова Кевина показывается из воды.

Кевин машет мне и плывет к берегу.

— Привет, детка! — Он снимает маску и обрызгивает меня с головы до ног.

— Прекрати, я вся мокрая!

Он хохочет и простирает руки к океану.

— Свадьба! Подводная свадьба!

Я быстро натягиваю гидрокостюм, проверяю снаряжение и вспоминаю о том, как всего пару недель назад мне требовалась помощь детей, Ника и капитана катера, чтобы спуститься в воду. И вдобавок я хлопала ластами, как тюлень. А сейчас для меня пребывание в воде — не проблема. И у меня появляется еще один шанс поучаствовать в чем-то большем, чем просто подводное плавание.

Держась за руки, мы с Кевином опускаемся под воду и присоединяемся к свадебной процессии. Я думала, что мне это не понравится, но океан ни в какое сравнение не идет с моей естественной средой обитания. Коралловый риф, мерцающий, как тысяча кристаллов, куда красивее любого мраморного алтаря, а лиловые водоросли восхитительнее всяких роз.

Через пару минут я вижу, как жених с невестой медленно погружаются в воду, чтобы присоединиться к нам на глубине почти что тридцати метров. Они плывут к нам в одинаковых черных гидрокостюмах, и, учитывая маски, трубки и акваланги, трудно отгадать, где он, а где она. Оптимальный вариант для свадьбы геев. Не спрашивай — и не отличишь.

Молодых сопровождает Сьюзи — временный ассистент Кевина, она будет совершать обряд бракосочетания. Пусть она и забросила банковскую карьеру, перебравшись на острова, но деловое чутье у нее определенно осталось. Сьюзи не только профессиональный дайвер, но и признанный мировой судья и бармен. Разумное совмещение профессий. Кому не захочется выпить после церемонии?

Когда молодые приближаются к нам, невеста (по крайней мере тот аквалангист, который ниже ростом) выдергивает пучок водорослей и держит его в руке как букет. Кевин вынимает загубник и выпускает каскад пузырей, изображая фанфары.

Слава Богу, невеста плывет к алтарю не под обычную мелодию, иначе Кевин точно лишился бы чувств, пытаясь ее воспроизвести. Так или иначе, музыкальный аккомпанемент обрывается, Сьюзи ставит нас потеснее, и церемония наконец начинается. В качестве свидетелей выступает разноцветная стайка рыб-попугаев, а огромная головастая черепаха, видимо, играет роль шафера.

Ни у кого из вышеперечисленных не находится возражений против заключения брака, и все дальнейшее проходит довольно быстро. Кевин начинает щелкать фотоаппаратом, в то время как Сьюзи указывает попеременно на жениха и невесту и чертит пальцем вопросительный знак. Жених отвечает утвердительно, сомкнув колечком указательный и большой пальцы. Подводный вариант «Да». Сьюзи обращается к невесте, и та кивает, обещая будущему мужу верность. Я знаю, что от Сьюзи ничто и никогда не ускользнет, но как она узнает, дала ли невеста свое согласие всего лишь любить и заботиться — или повиноваться тоже?

Молодожены стукаются масками, пытаясь поцеловаться, и в знак окончательного объединения делают вдох из одного шланга. Охваченная приятным возбуждением, я поднимаю большие пальцы вверх, совершенно забыв, что в среде дайверов этот жест означает: «Пора на поверхность». Все послушно начинают подниматься. Впрочем, единственное, что не сделала невеста, так это не бросила букет, а я в любом случае не хочу получить связку водорослей в физиономию.

Мы с Кевином первыми выходим из воды и быстро избавляемся от снаряжения. Следом поднимаются новобрачные, я протягиваю им руки, помогая выбраться на берег.

Молодожен смотрит на меня сквозь стеклышко маски, пятится и чуть не падает обратно в воду. Я его поднимаю, и он поспешно прячется за спиной у новоиспеченной супруги.

— В чем дело, милый? — спрашивает та, снимая очки и собирая волосы в «конский хвост». У нее густые рыжие кудри. Жених тем временем что-то шепчет ей на ухо и настойчиво тянет за гидрокостюм.

Вдруг я понимаю, что знаю их обоих. Жених сидел в моем кабинете, а невесту я видела обнаженной на фотографии.

— Мистер Тайлер? — недоверчиво спрашиваю я. — Это вы?

Вместо ответа он немедленно хватает невесту (Мелину Маркс) за руку, тащит ее по направлению к моторной лодке и дергает за шнур, пытаясь завести движок.

Я несусь к ним, но лодка отчаливает и с ног до головы окатывает меня водой. Сьюзи догоняет меня и останавливается на кромке прибоя.

— Надеюсь, я все сделала правильно во время церемонии? — спрашивает она, наблюдая за удаляющейся парочкой.

— Ты молодец, — уверяю я. Мы смотрим им вслед, пока лодка не превращается в точку.

Сьюзи вздыхает.

— Мне нужно заполнить лицензию, а я даже не знаю, как их зовут. Что это был за тип в маске?

Я столько лет смотрела сериал «Одинокий рейнджер» и никогда не думала, что однажды мне придется отвечать на этот вопрос.

— Его зовут Чарльз Тайлер. Он — мой клиент, — говорю я. — Когда шеф велел мне его разыскать, я перевернула буквально каждый камушек. Но мне и в голову не приходило, что нужно порыться среди аквалангов.

— Почему он так испугался, когда увидел тебя?

Я качаю головой:

— Наверное, потому, что это не слишком благоразумный поступок — в самый разгар судебного процесса по делу о сексуальных домогательствах жениться на женщине, в связи с которой тебя обвиняют.

Какое-то время я брожу по Гуане, ожидая, что лодка вернется, но она так и не возвращается.

— Может быть, нам поискать их? — спрашиваю я у Кевина.

— Можно попытаться. Но сейчас они могут быть где угодно — или по крайней мере там, где можно достать канистру горючего.

Поскольку выбора, в общем, нет, я посылаю мистеру Тайлеру сообщение, поздравляя его с женитьбой. А что еще можно сделать? Идиот, ты ставишь крест на своей карьере, а твоя жена непременно потеряет работу. Я прошу мистера Тайлера перезвонить, пусть даже официально у него медовый месяц.

Мы покидаем Гуану, и всю дорогу до дома я нервничаю. Когда наша маленькая лодка врезается в набегающую волну, я каждый раз стукаюсь задницей о сиденье, но эти удары ни в какое сравнение не идут с тем, что творится в моей голове. Спасибо мистеру Тайлеру. Когда вечером мы с Дэйвом и Сьюзи отправляемся в бар, это единственное, о чем я могу говорить.

— Я все-таки не понимаю, отчего ты так волнуешься? — в десятый раз повторяет Кевин.

— Волнуюсь? Нет, я не волнуюсь, — говорю я и начинаю нервничать еще больше.

— Кевин прав. Ты волнуешься, — заявляет Дэйв, подбрасывает орешек в воздух и ловит его ртом. — В чем дело?

— Мой клиент ведет себя очень странно. Я вижу, что у него проблема, но никак не могу понять какая. — Я делаю глоток пива. — И я схожу с ума от того, что не могу в этом разобраться.

— Да какая разница? Отдыхай, пей пиво и забудь обо всем, — говорит Дэйв.

— Моя работа мне интересна, — возражаю я. — Я вовсе не хочу о ней забывать. Иногда я всю ночь об этом думаю.

— Мне иногда тоже приходится работать по ночам, — лукаво отвечает Дэйв. — Какая-нибудь хорошенькая туристка, которая хочет, чтобы инструктор научил ее не только плавать между коралловых рифов. Она приходит ко мне домой, и я показываю ей своего морского конька.

— Дэйв, ты ужасен, — говорит Сьюзи.

— Морского конька? — удивленно переспрашивает Кевин. — Значит, ты так называешь свою штучку? А я думал, что та женщина, которая спала с тобой в последний раз, назвала ее кальмарчиком.

Я откидываюсь на спинку стула и качаю головой. Несколько месяцев — целую жизнь — назад я сидела с Биллом на очередном званом ужине в Чеддеке, попивала красное вино и обсуждала результаты вырубки лесов на Амазонке с точки зрения того, как это отражается на окружающей среде. Теперь моя окружающая среда и впрямь изменилась. Я пью какие-то помои и обсуждаю, что там болтается между ног у человека, который мне даже не интересен, — морской конек или кальмар.

— Что касается всего этого дела, — говорит Дэйв, прекратив наконец разговор о своих принадлежностях, — весь шум насчет сексуальных домогательств, по-моему, сплошная ерунда. Такова жизнь. Конечно, ты получаешь все, что захочешь, если ты красивая и все хотят с тобой переспать. Это естественный отбор. Совсем как у Дарвина.

Я поражена. Дэйв упомянул Дарвина? Хотя его точка зрения меня не вдохновляет.

И точка зрения Кевина — тоже.

— Брось, Хэлли. Я работаю с людьми, которые мне нравятся. Почему бы и остальным не делать то же самое?

— Но ведь ты же не спишь со всеми, с кем работаешь?

За столом повисает неловкое молчание. Сьюзи и Кевин обмениваются взглядами.

— Со мной он никогда не спал, — отзывается Дэйв, снова подбрасывает в воздух орешек и промахивается.

Сьюзи, кажется, всецело поглощена тем, что намазывает себе масло на хлеб.

— К слову, о мистере Тайлере. Если я сделала их мужем и женой, разве это не поможет делу? Я имею в виду — ведь теперь все законно.

— Теперь все не так вопиюще, но делу это не поможет. Он женился на Мелине. Трудно будет доказать, что он не отдавал ей предпочтения.

— Любимчик! Любимчик! Это что, четвертый класс? — спрашивает Дэйв, подносит краешек салфетки к свече и смотрит, как горит бумага. — Хватит с меня политкорректности. Она просто мешает развлекаться.

— Не хотелось бы мне, чтобы все в мире шло тем самым образом, каким вы развлекаетесь, — насмешливо говорю я.

Кевин берет меня за руку и успокаивающе ее поглаживает:

— Брось, Хэлли. Не принимай близко к сердцу. Ты не в Нью-Йорке.

— Может быть, мне следовало бы быть там, — мягко отвечаю я.

Он качает головой:

— Давай не спорить об этом. Это твоя работа, и я уверен, что ты делаешь ее хорошо. — Кевин целует меня, и, как обычно, от его прикосновений я расслабляюсь. Но он не удерживается и добавляет: — И потом, посмотри на себя. Едва ли твоей карьере повредило то, что ты красотка.

Я одновременно и польщена, и обижена. Я сижу здесь в компании мужчин, которые полагают, что жизнь — это сплошная вечеринка, но по крайней мере один из них назвал меня красоткой.

* * *

На следующее утро, когда я гуляю по городу, Эмили звонит мне на мобильник. Голос у нее преувеличенно бодрый. Поскольку в Йеле сейчас разгар экзаменов, я думала, что она будет немного сдержаннее.

— Мне осталось всего лишь написать десятистраничный реферат о развитии и упадке цивилизации Старого Света, — сообщает она.

— Всего лишь четыре тысячи лет истории. Да ты за час с этим управишься, — шутливо говорю я.

Надо мной кричит чайка, и я поспешно прикрываю мембрану ладонью, надеясь, что Эмили не услышала. Я, конечно, всегда могу сказать ей, что еду в метро. Там много странных звуков. Не люблю лгать, но пока я еще не готова признаться, что развлекаюсь на островах с Кевином. Слава Богу, Эмили не приходит в голову спросить, где я.

— Есть хорошие ребята? — спрашиваю я.

Длинная пауза.

— Я слишком занята, чтобы обращать внимание на парней, — отвечает Эмили.

— Учеба — это хорошо, но должна же ты хоть немного развлекаться, — возражаю я. — Лучшие годы и все такое.

Я слышу странный звук, но на этот раз, судя по всему, он исходит с того конца. Эмили, кажется, сама зажимает мембрану, потому что я с трудом могу разобрать ее слова.

— Что, что?

— Не волнуйся, я развлекаюсь, — говорит Эмили, на этот раз разборчиво.

— А что еще делаешь?

— Очень занята. Просто решила позвонить тебе и сказать, что все в порядке. — Она замолкает, а потом добавляет преувеличенно бодрым голосом: — Если у тебя какие-то проблемы, позвони мне через пару дней. Я буквально окопалась в библиотеке.

— Бедняжка. Я буду все время о тебе думать, — отвечаю я, и мы разъединяемся.

Я чувствую себя слегка виноватой в том, что моя дочь усердно занимается в холодной библиотеке, в то время как я безмятежно греюсь на жарком южном солнце. Было так здорово, когда она приехала. Может быть, мне следовало купить дочери то украшение, которое так ей понравилось, пусть даже оно и стоило целое состояние. На острове, где уличные торговцы продают бусы из ракушек по два доллара за штуку, Эмили умудрилась отыскать жемчужное ожерелье, которое стоит не меньше, чем в салоне «Тиффани».

Я разворачиваюсь и иду в магазинчик, где оно продается, собираясь сделать Эмили сюрприз. Но когда я туда добираюсь, то вижу, что ожерелья нет. Хозяйка, которую зовут Имельда, напоминает мне, что в прошлый раз я его не купила, и пожимает плечами, когда я спрашиваю, где оно.

— Продала сегодня утром, — отвечает она.

Я разочарована:

— Черт. Я хотела взять его для дочери. Когда мы были здесь пару недель назад, оно ей очень понравилось. Я должна была купить его сразу!

— Она его и так получила, — говорит хозяйка. — Ваша дочь приходила сюда с этим хорошеньким инструктором, Ником. Такая славная парочка.

Я смотрю на нее и качаю головой:

— Если вы видели ее сегодня утром, то это не моя дочь. Она в колледже. Я только что с ней разговаривала.

— Может быть, вы с ней и разговаривали, но я ее видела, — твердо говорит Инельда. — Ее ведь зовут Эмили? Мы даже поговорили с ней о том, как она отдыхала здесь со своей мамой.

Я застываю. Ожерелье — у Эмили? Ник купил его для нее? Они — славная парочка?

— Может быть, они были здесь пару недель назад? — с надеждой спрашиваю я.

— Нет, сегодня утром. Что вам непонятно? — Инельда явно раздражена тем, что я ей не верю.

Что мне непонятно? То, что моя дочь позвонила мне и сказала, будто пишет реферат. То, что я велела ей развлекаться. То, что Эмили якобы окопалась в библиотеке, в то время как она, по всей видимости, где-то здесь с Ником.

Я выхожу из магазина, совершенно сбитая с толку. Как Эмили может оказаться на острове без моего ведома? Почему она мне не сказала? С другой стороны, я здесь, а Эмили об этом не знает. Но ведь это разные вещи. Я ее мать; предположительно, мне все должно быть известно.

Я иду на причал искать Кевина. Он стоит возле лодки, битком набитой туристками в бикини, и готовится к отплытию. Я хватаю его за руку.

— Ты не знаешь, где Ник?

— Ник, тот парень? А зачем он тебе? Уже подыскиваешь мне замену?

— Нет, я люблю тебя, — смущенно говорю я. — Мне просто нужен Ник.

— Ты меня любишь? — удивленно переспрашивает Кевин.

Мне становится неловко; я понимаю, что мы еще ни разу не произносили этого слова.

— Не то чтобы я действительно…

— Тогда как бы ты это назвала? — Кевин скрещивает руки на груди, и, пока он ждет моего ответа, по его лицу проскальзывает легкая улыбка. Парочка туристов тянется через борт, чтобы услышать больше.

— Ты мне нравишься. Ты мне очень нравишься. И я надеюсь, что нравлюсь тебе, — говорю я, краснея. Наверное, это не самая лучшая речь, которую стоит произносить в присутствии Кевина и туристов.

— Ты ей очень нравишься! — восклицает девочка-подросток, перегибаясь через перила.

— Ты мне тоже очень нравишься, Кевин, — отзывается капитан. — А теперь тащи свою задницу на борт, нам пора двигаться.

Кевин, не обращая внимания на насмешников, обнимает меня и целует.

— Я рад, что ты меня любишь. Потому что я тоже тебя люблю, — говорит он. — И сегодня ночью я тебе это докажу.

— Я не могу ждать, — отвечаю я, возвращая ему поцелуй и на мгновение забывая о цели своего появления здесь.

Но Кевина ждет работа, а меня ждет дочь. Хотя, конечно, в прямом смысле слова она меня не ждет.

Кевин прыгает в лодку и кричит, заглушая рев мотора:

— Ник в магазинчике за углом. Но не вздумай его зацапать!

Я несусь в магазинчик и распахиваю дверь.

— Хэлли, детка, как поживаешь?

Увы, это не Ник. Это Дэйв. Двойное увы.

— Ника здесь нет? — спрашиваю я.

— Нет. Здесь только я. Разве этого мало?

— Да, — резко отвечаю я. — Мне нужен Ник.

— Ух! Маленькому Нику сегодня достается больше приключений, чем положено. — Дэйв выходит из-за прилавка. — Он только что уехал на мопеде с какой-то классной крошкой.

— Эта классная крошка — моя дочь!

Дэйв приподнимает бровь.

— Быть такого не может. Ты слишком молода, чтобы иметь взрослую дочь.

— Спасибо. Я рано начала, — отвечаю я и качаю головой. — Во всяком случае, моя дочь уж точно слишком молода для того, чтобы спать с кем попало.

— Каждой матери рано или поздно приходится с этим столкнуться, — замечает Дэйв. — Ладно, мы их найдем.

Он вешает на дверь самодельную табличку «Закрыто». Наверное, никто сюда не заглянет до тех самых пор, пока мы не объясним маленькому Нику, что никто не позволит ему спать с моей дочерью. Интересно, до парней хоть когда-нибудь доходит, что их подружки — чьи-то дочери?

Я иду за Дэйвом туда, где стоит его сверкающий, черный с серебром, мотоцикл. Прежде я никогда не ездила на таких штуках, но Дэйв бросает мне помятый шлем, а сам надевает черную футболку прямо поверх белой майки.

— Надо сменить образ, — объясняет он, садится и жестом приказывает мне сесть позади него.

— Не понимаю, почему вы, байкеры, так любите символику смерти? — говорю я, с сомнением приближаясь к мотоциклу. — Учти, если мы с тобой разобьемся, спасибо я не скажу.

— Уж доверься мне. Любая женщина, побывав со мной, говорит «спасибо», — заявляет Дэйв и подмигивает, но на этот раз скорее самоуверенно, чем непристойно.

Он заводит мотор, и тот издает ужасающий рев, который неизменно сопровождает Ночных Волков. Мы срываемся с места, и я судорожно хватаюсь за Дэйва. Не так уж приятно ехать на этой штуке, не говоря уж о том, чтобы сидеть в обнимку с Дэйвом Морским Коньком. Хотя с таким именем он мог бы быть вождем племени чероки. Он именно тот, кто…

— Найди мою дочь!

— Найду! Я догоню любой дурацкий мопед! — кричит он и прибавляет газу, отчего я вцепляюсь в него еще крепче.

Впереди я вижу пятнышко, оно становится все ближе и ближе. Дэйв жмет на газ, обгоняет мопед, делает крутой разворот и подрезает. Мопед резко тормозит и чуть не валится набок.

— Я хотела найти Эмили, а не убить ее! — кричу я.

— Да, но, готов поспорить, ты не прочь убить Ника, — хохочет Дэйв. Наш монструозный «Харлей» и миниатюрный мопед Ника стоят друг против друга, перекрыв дорогу, совсем как в кино.

Ник кричит:

— Дэйв, какого хрена? Чего тебе надо?

— Отвяжись от этой девушки! — орет Дэйв, не покидая седла.

Эмили еще крепче обвивает Ника руками.

— Мама, это ты? — недоверчиво спрашивает она. — Что ты тут делаешь?

— Ищу тебя, — отвечаю я. — Поверить не могу, что ты вернулась к Нику.

Эмили качает головой:

— Удивительно.

— Это точно. Сегодня ты сказала мне по телефону, что пишешь реферат.

— Я и в самом деле пишу реферат. Мой ноутбук стоит у Ника.

— Но ты хотела, чтобы я думала, будто ты в колледже, — сурово замечаю я.

— А ты хотела, чтобы я думала, будто ты в Нью-Йорке, — отзывается та.

Мы смотрим друг на друга.

— А что это за тип с тобой? — спрашивает Эмили, указывая на Дэйва.

— Я лучший друг ее парня, — отвечает Дэйв.

Эмили, кажется, изумлена:

— Мама, у тебя есть парень? У тебя есть парень? Это так… пошло.

— Нет, это здорово, — продолжает Дэйв, думая, что помогает мне. — Они живут вместе и…

— Заткнись, Дэйв! — приказываю я.

Дэйв замолкает, но ровно на полфразы позже, чем было надо.

— Ты живешь с мужчиной? — спрашивает Эмили, и в ее голосе начинает звучать что-то вроде отвращения.

— Не совсем так, — отвечаю я, подумав, что в моем паспорте по-прежнему стоит штампик «гость» и что мне нужно по меньшей мере еще два чемодана одежды, чтобы водвориться здесь в качестве постоянного обитателя.

— Они, в общем, неплохо перепихиваются, — говорит Дэйв, которому непременно нужно все усугубить. — Кевин — классный парень. Он будет работать фотографом в новом фильме Анджелины Джоли.

— Это не тот человек, которого я встретила на лодке на День благодарения? — спрашивает Эмили, все еще пытаясь вникнуть в ситуацию.

— Нет, — отвечаю я и обещаю себе, что не пойду по пути Билла и не стану знакомить детей со своим возлюбленным. Но поскольку я уже успела пообещать, что никогда не буду лгать детям, я тут же поправляюсь: — Да.

— Что это за игра? — интересуется Эмили.

— Правильный ответ — «да», — подсказывает Ник. — Они всегда вместе.

— Ник, почему ты мне об этом не сказал? — возмущается Эмили, давая ему тычка, но по-прежнему не слезая с мопеда.

— Я думал, ты знаешь. И потом, в постели мне бы меньше всего хотелось говорить о твоей маме.

— Ник, так ты купил себе нормальную кровать и наконец избавился от той циновки? — спрашивает Дэйв.

— Конечно, — отвечает Ник, отклоняется назад и слегка целует Эмили. — Не годится спать с такой девушкой на полу.

— С такой девушкой ты не будешь спать нигде, — говорю я.

Ник заводит мотор, надеясь заглушить мои слова. Дэйв делает то же самое. Так мужчины выясняют, кто кого, Проверяют, чей мотор мощнее.

— Ты не бросишь колледж ради того, чтобы спать с каким-то дайвером! — ору я, пытаясь перекричать шум.

— Ты же бросила работу ради этого! — отзывается та.

Ник решает, что с него довольно, и разворачивается. В ту секунду, когда он трогается с места, на нас с шумом несется черный «БМВ».

— Берегись, Ник! — кричу я.

Дэйв рывком убирает мотоцикл с дороги, но Ник меня не слышит.

— Ник!!! — визжу я на грани истерики.

Визжат тормоза; Ник, наконец увидевший опасность, сворачивает на обочину и вместе с Эмили валится в траву. Когда мы с Дэйвом подбегаем к ним, я слышу, как хлопает дверца «БМВ».

— Господи, у вас все в порядке? — спрашивает мертвенно-бледный водитель.

— Да, — говорит Эмили и встает. Она слегка поцарапала колено. Ник потирает окровавленный локоть, но и он, кажется, не пострадал. Дочь, испуганная, ударяется в слезы и падает в мои распростертые объятия.

Водитель садится на обочине и сжимает голову руками. Из машины выходит женщина и присоединяется к нему. Если бы я не была так расстроена, я бы рассмеялась.

— Прости, Хэлли, — говорит водитель, он же — мой сбежавший клиент Чарльз Тайлер. — Я не хотел создавать тебе столько проблем.

— Я тоже не хотела проблем, — всхлипывая, отзывается Эмили. — Мне нужно было рассказать тебе, в чем дело.

— Я тоже должна была все тебе рассказать, — говорю я, целуя ее в темечко, а потом смотрю на новобрачных, полагая, что сейчас им самое время выступить на сцену и кое о чем мне поведать. Но вместо этого Мелина лишь поглаживает вздрагивающие плечи Чарльза Тайлера и слабо улыбается.

— Итак, — говорит она, — не понизится ли ваш рейтинг, если вы дадите юридическую консультацию прямо на обочине?

 

Глава 13

Когда в мою жизнь на острове врываются Эмили, Ник, Чарльз Тайлер и Мелина Маркс, все летит в тартарары. Вместо того чтобы полностью сосредоточиться на удивительном мужчине, который лежит рядом со мной в постели, я думаю о тысяче мелочей.

— Как тебе поза бабочки? — заботливо спрашивает Кевин, приподнимаясь надо мной.

— Не очень, — отвечаю я. На столике мерцают свечи, в гостиной играет тихая музыка, но впервые прикосновения Кевина лишены своей обычной магии.

— Никаких проблем. — Он тянется за книгой, лежащей возле кровати, и перелистывает страницу. — Вот эта картинка выглядит многообещающе. Давай-ка посмотрим. Начинается с того, что ты кладешь свою левую ногу на мое правое плечо.

Он становится на колени, и я послушно выполняю его указания, хотя могла бы чистосердечно признаться, что сегодня «Камасутра» не доставляет мне никакого удовольствия. Честное слово, я бы осталась разочарованной, даже если бы вся четверка «Роллинг стоунз» присоединилась к нам в этой тантрической позе.

Но, щадя Кевина, я стараюсь изо всех сил. Закрываю глаза и стискиваю зубы.

Кевин смеется.

— Не похоже на лицо полностью удовлетворенной женщины, — констатирует он.

— Это лицо разочарованной женщины, — отвечаю я, снимаю ногу с его плеча и сажусь.

— Попробуем что-нибудь попроще? — предлагает он.

Я слегка улыбаюсь.

— Меня разочаровывает не секс, — говорю я, хотя, возможно, наша бурная интимная жизнь исказила все мои перспективы. Увидев Эмили, я поняла, что безмятежно и бездумно плыву по течению. Краем сознания я понимаю, что не смогу остаться навсегда с человеком из своего прошлого. Но с другой стороны, зачем мне уезжать отсюда, если меня не ждет ничего хорошего?

Кевин бережно укутывает меня одеялом.

— У тебя был трудный день, — сочувственно говорит он.

Он прав. Чудом не случившаяся авария и Эмили в обществе Ника — все это подействовало на меня, как ведро холодной воды. Голова до сих пор болит.

— Я заставила мистера Тайлера пообещать, что он вернется в Нью-Йорк и поговорит с Артуром. Он сказал, что встретится со мной в офисе на этой неделе.

— Ты поедешь туда, чтобы увидеться с ним? — с ноткой удивления спрашивает Кевин.

Я тереблю угол простыни и тихо отвечаю:

— Наверное, да.

— Ты этого хочешь — вернуться в Нью-Йорк?

То, чего я хочу, смешалось с тем, что я должна и что мне нужно. Я не могу запретить Эмили поселиться на острове и не могу сделать это сама. Когда мы беседовали с ней с глазу на глаз вчера вечером, она поклялась, что приехала на Виргин-Горда всего лишь на три дня. Как я могла признаться ей, что втайне подумываю о том, чтобы бросить цивилизованную жизнь и остаться здесь навсегда?

— Чего я действительно хочу, так это быть здесь, с тобой, — говорю я, кладя руку на плечо Кевина.

— Хорошо, — отвечает тот, листая «Камасутру». — Мы всего лишь на двенадцатой странице. И есть еще целая уйма книг.

Я откидываюсь на мягкие подушки. Сразу после того, как ушел Билл, первым признаком депрессии было то, что я не хотела вылезать из постели. Теперь это — признак счастья. Но мне придется встать. Я тянусь к Кевину и целую его в плечо.

— Наверное, мне придется вернуться в Нью-Йорк, чтобы решить кое-какие дела и провести рождественские каникулы с детьми, — осторожно говорю я. — Но ведь ты будешь меня ждать?

Дыхание у меня учащается, когда я решаю наконец выложить карты на стол. Точнее, на кровать.

— Конечно, — отзывается тот.

Я заглядываю ему в лицо и набираюсь смелости, чтобы задать еще один, более важный вопрос:

— А ты не хочешь переехать в Нью-Йорк? Я хочу сказать, вернуться туда, чтобы быть со мной?

— Я давно уехал из Нью-Йорка. Это не мой город. Возможно, он нравится умным и амбициозным людям вроде тебя, но только не мне. Я приехал на Виргин-Горда и понял, что нашел свой дом. Мне здесь намного лучше.

Мы оба молчим и раздумываем над тем, почему то или иное место становится домом. Потом Кевин гладит меня по голове и пытается разрядить напряжение.

— Кроме того, как я могу ехать в Нью-Йорк? Не думаю, что Анджелина собирается сниматься на реке Гудзон.

— Но ведь есть еще и Ист-Ривер, — говорю я и касаюсь пальцем его носа.

Мы смеемся, но я услышала то, что хотела, и, вынуждена признать, меня это не удивляет. Если мы с Кевином собираемся жить вместе, такое может случиться лишь на его территории. Многие приезжают на Карибы и мечтают остаться там навсегда, но Кевин и в самом деле это сделал. А смогу ли я?

— Виргин-Горда и в самом деле — удивительное место. — Я целую Кевина. — Очень соблазнительное. Тебе повезло, что ты его нашел.

— Мне повезло, что я нашел тебя.

Кевин обнимает меня, так что наши тела переплетаются, мы лежим лицом к лицу, ощущая дыхание друг друга. Моя любимая позиция. Кому нужны замысловатые акробатические трюки, когда хорошо и так?

— Через три недели, — шепчу я, когда он начинает ритмично двигаться и наши «горизонтальные желания» одерживают верх над тревогами. — Я вернусь через три недели. Самое большее, через месяц.

Через два дня, когда наш четырехместный самолет отрывается от земли, я изо всех сил стискиваю руку Эмили.

— Успокойся, мама. Я никак не могу сосредоточиться, — просит та, пытаясь читать «Дон Кихота».

— Можем взять напрокат «Человека из Ламанчи», когда вернемся, — говорю я, разжимая свои судорожно сжатые пальцы.

Эмили смеется.

— Точно. И на экзамене я спою профессору «Прекрасную мечту». Успокойся. Никакая опасность нам не грозит.

— Отличная погода, прекрасный день! — Пилот, обернувшись, смотрит на нас с ободряющей улыбкой. Он всего лишь на год старше Эмили, и вместо официальной формы на нем майка и красная бейсболка.

— Следите за дорогой, — советую я.

— Да, мэм! — Пилот подмигивает Эмили, что означает: «Ох уж эти предки!»

Эмили берет меня за руку.

— Я навсегда запомню эти дни здесь, — торжественно говорит она, совсем как в кино.

— Ты хорошо провела время? — спрашиваю я, памятуя о том, что в разговоре с детьми нужно использовать открытые вопросы.

Она кивает:

— Да, очень-очень хорошо. Спасибо, что ты так к этому отнеслась.

— Кевин сказал, Ник — хороший парень, — говорю я — теперь, когда благополучно увезла ее от него.

— Это правда, — блаженно отзывается Эмили и, понизив голос, добавляет: — Он у меня первый.

— Слава Богу.

— Я рада, что подождала! В моей жизни столько всего нового! Живу не одна в комнате, пользуюсь кредитной карточкой, сама себе стираю, а теперь еще Ник…

Очевидно, все эти годы я откладывала деньги ради того, чтобы моя дочь отправилась в Йель и научилась там стирать и заниматься сексом.

— Я, кажется, говорила тебе, чтобы ты стирала «Тайдом»? Который «горная свежесть»?

Эмили смеется.

— Все в порядке, мама. Мы можем теперь говорить обо всем. — Она явно горда своим новым статусом. — Наверное, люди на всю жизнь запоминают свой первый раз.

— Да уж, — улыбаясь, отвечаю я. Это произошло меньше чем сутки назад. Но она и через двадцать лет об этом не забудет. Может быть, Эмили, как и я, будет гадать, как все могло бы обернуться. — И вы с Ником собираетесь продолжать отношения? — осторожно спрашиваю я.

— Я думаю, это невозможно. — Эмили смотрит в окно, потом снова на меня. — Мы живем в разных мирах. Я хочу сказать, мы очень друг друга любим и все такое, но у меня учеба… Целых пять лет.

— Пять лет — это много, — признаю я.

— Меня это убивает! А Ник такой замечательный.

Эмили выуживает из сумочки носовой платочек, громко сморкается, обхватывает плечи руками и съеживается, уперев локти в колени. Я сочувственно глажу ее по спине. Эмили выпрямляется.

— Нужно рассуждать здраво, — говорит она, снова сморкается и убирает платочек. — То, что откладываешь на долгий срок, никогда не сбывается.

Разве? Моя умудренная дочь, кажется, уже нашла для себя ответ на вопрос, над которым я билась — и безуспешно — столько дней.

— И потом, я потратила на билет все свои летние сбережения. Я не смогу приехать сюда еще несколько месяцев.

— Я всегда могу купить тебе билет, — говорю я скорее в порыве романтизма, нежели как мать, но тут же уточняю: — То есть если я вдруг снова соберусь на Виргин-Горда, а тебе захочется навестить меня. И Ника.

— Я бы очень хотела увидеть Ника еще раз, — отзывается Эмили, чуть не плача, и вдруг ее глаза округляются. — Подожди, а зачем тебе на Виргин-Горда? Надеюсь, не за тем, чтобы встретиться с Кевином?

— Возможно, — мягко отвечаю я, как будто мы с дочерью поменялись ролями.

— Он тебе не пара, — решительно заявляет Эмили. — В душе я знаю, что Ник тоже мне не пара. Они оба классные, но они нам не подходят.

— Почему?

— Противоположности притягиваются. Кто-то мне говорил, что каждый мужчина мечтает о приличной девушке, а каждая женщина — о плохом парне. — Она вздыхает. — Нравится тебе это или нет, но мы с тобой — приличные девушки. А Кевин и Ник — парни с острова. У нас с ними ничего не выйдет.

Не выйдет? Теперь моя очередь смотреть в окно. Эмили сделала то, что и следовало, — мужчина стал частью ее жизни (но вовсе не занял ее целиком). Когда она вернется в колледж, я не буду терзаться страхом, что моя дочь удерет к Нику. Хотя мне жаль, что их роман кончился, не успев начаться.

А как же мы с Кевином? Возможно, Эмили права насчет приличных девушек и плохих парней. Но, быть может, Кевин мне подходит? Ведь до сих пор подходил!

Добравшись из аэропорта на такси, в палисаднике у дома я застаю знакомую компанию. Неужели у них все еще продолжается вечеринка? Я выхожу из машины, вытаскиваю из багажника чемодан и приветственно машу рукой. Аманда, со своими четырехлетними близнецами на буксире, хлопочет возле столика с сидром и домашним печеньем. Я тронута. Соседи празднуют мое возращение! Хотя как они узнали, что я приеду именно сегодня?

Розали бродит с корзинкой и собирает сосновые шишки.

— Из них получатся премиленькие сувениры, — говорит она, целуя меня в щеку. — Всего лишь добавить немного золотой краски — и готово!

— Какая прелесть, — отвечаю я.

Небо серое, как сталь, холодный ветер пробирается под пальто. Здесь не только холоднее, чем на Виргин-Горда, — сегодня намного холоднее, чем в тот день, когда я уезжала.

Я смотрю на полтора десятка людей, собравшихся перед моим домом, и пытаюсь угадать, что именно их сюда привело. Для Хэллоуина уже слишком поздно, для Рождества — рано.

— В честь кого праздник? — интересуюсь я.

— В честь Билла, — отвечает Розали, буквально выхватывает у пробегающей мимо белки здоровенный желудь и торжествующе бросает его в корзинку.

В честь Билла? И без того холодные, мои руки и ноги немеют. Они с Эшли поженились, и все собрались здесь, чтобы их поздравить? Неужели я так долго отсутствовала, что весь город успел встать на его сторону? Накануне отъезда все сочувствовали мне. А когда я сбежала, Билл стал героем?

Но вместо хлопанья пробок шампанского я слышу визг бензопилы. Оборачиваюсь и вижу Билла. Он изображает Железного Дровосека — пилит клен.

Вот, значит, в чем дело! — триумф настоящего мужчины. Ничто не привлекает толпу в Чеддеке вернее, чем первобытная борьба человека с природой, особенно если человек вооружен полуметровым инструментом.

Я наблюдаю, как Билл спускается со стремянки, и решительно иду к нему.

— Что ты здесь делаешь?

— На прошлой неделе был ураган, тут ветка сломалась. Нужно ее спилить. И еще одну — прежде чем разразится очередная буря.

Значит, праздник в честь того, что Билл облагораживает окружающую среду. Хм… Но теперь это мой клен!

— Билл, а ну слезай!

— Не волнуйся, дорогая, все в порядке.

— Никакая я тебе не дорогая! И волнуюсь я за дерево, а не за тебя. — Я говорю хмуро и раздраженно.

Соседи с интересом наблюдают за нами. Билл дергает шнур, и пила угрожающе жужжит. Я слышу общий вздох. Не то чтобы обитатели Чеддека мечтали увидеть, как Билл отрежет себе палец, но сцена в целом вызывает у них нездоровое любопытство. Кто знает, что может произойти?

Билл принимается за дело, пила визжит. Сыплются опилки. Ветка, надломившись, падает.

— Ба-бах! — в восторге кричат близнецы Аманды.

Все отскакивают и дружно аплодируют Биллу-победителю.

Мне становится неприятно, и я собираюсь уйти в дом. Ноги мерзнут. Я уехала с Виргин-Горда в босоножках, но даже надев пару шерстяных носков, не могу восстановить температурное равновесие.

Впрочем, какое тут равновесие! Я захожу в дом и вспоминаю о том, как тепло мы с Эмили распрощались в аэропорту Кеннеди, где я посадила ее в автобус до Йеля. О прощании с Кевином я даже вспоминать не хочу. Он поцеловал меня, когда я садилась в самолет, наказал поскорее возвращаться и вплел мне в волосы цветок. Я машинально дотрагиваюсь до него рукой и смотрю на себя в зеркало. Я загорела, волосы выцвели на солнце, а цветок увял. Я иду в кухню и кладу его в фарфоровую чашечку с водой.

Чашечку я ставлю на подоконник. Мне всегда тяжело акклиматизироваться, но сегодня, кажется, мне это труднее, чем обычно. И не только потому, что я уже скучаю по Кевину. Я медленно оглядываю кухню. Помнится, я оставляла ее чистой. Но сейчас тут полно грязной посуды и крошек. В раковине тарелка с недоеденной булкой. Письма, вместо того чтобы им валяться в коридоре, под дверью, горкой сложены на столе. Я с чемоданом поднимаюсь наверх. Кровать в моей комнате застелена, но одеяло лежит криво, подушки — не в том порядке. Это может означать только одно: кровать застилал Билл. Почему ни один мужчина не видит разницы между «пирожком» и «квадратом»? Неужели действительно нужно долго консультироваться у дизайнера, чтобы понять: маленькая подушка с декоративной вышивкой должна лежать на виду?!

Я расправляю простыни, раздраженная больше тем, что Билл плохо застелил постель, нежели тем, что он в ней спал. В любом случае — какого дьявола он тут делал?!

Я скидываю босоножки и лезу в шкаф за теплыми ботинками. Черт! Малы. В пальцах и щиколотках. Каким-то образом я втискиваю в них привыкшие к свободе ноги и вновь выхожу на улицу. Билл по-прежнему принимает поздравления и раздает соседям сучья для камина. Надеюсь, они не собираются сэкономить на топливе в этом году? Ведь дрова должны пролежать примерно пять лет, прежде чем их можно будет жечь.

Увидев меня, Билл вразвалку идет ко мне — в своих облепленных грязью ботинках.

— Как дела, бродяга? Сто лет тебя не видел! — Еще и улыбается.

— Ее давненько не было дома, — встревает Аманда.

— Я забирала твои газеты, — докладывает Розали очень кстати. — Скопилась целая пачка! Если они тебе не нужны, я возьму их для поделок.

— А мы купили щенка. — Аманда пытается отстоять свое право на пачку старых «Нью-Йорк таймс». Наверное, я отдам их Розали. Мне больше нравится идея сделать из газет рамочки для фотографий.

Билл дождался своей очереди продолжить со мной беседу:

— Тебя не было с самого Дня благодарения? Я знаю, вчера ты не ночевала дома.

— Не твое дело, — огрызаюсь я. — А что ты здесь делаешь? На Девяносто третьей улице нет деревьев?

— Я здесь живу!

— Больше не живешь.

Один из близнецов начинает плакать.

— Мама, они ссорятся, пусть они перестанут!

Я хихикаю. Вот что бывает, когда отдаешь малышей в школу Монтессори. Они начинают думать, что все в мире можно уладить.

— Может быть, продолжим разговор в доме? — предлагает Билл. — Затопим камин и пропустим по глоточку.

— Я не хочу находиться в одном доме с тобой, — говорю я.

— Нет-нет, — возражает Розали. — Вы должны сесть у огня и все обсудить. Это было бы просто чудесно, если бы Билл вернулся к тебе на Рождество. Я так надеюсь, что мы пойдем петь рождественские гимны, а без Билла нам не хватает тенора.

— У меня баритон, — обижается Билл. Мало ему деревьев?!

Аманда знает, когда нужно удалиться. Она оборачивается к близнецам:

— Дети, пора домой пить горячий шоколад! — И зовет с собой Розали: — Идем с нами. У меня есть несколько замечательных пробок от бутылок, можешь что-нибудь из них сделать.

Они уходят. Я продолжаю стоять. Мне холодно. И я зла. На Билла, на погоду, на ботинки, которые мне жмут.

— Так что ты тут делал вчера вечером? Эшли была с тобой? — спрашиваю я, с презрением произнося ненавистное мне имя.

— Нет, конечно! — ханжески возмущается Билл. — Я бы никогда такого не сделал. Брачное ложе — это святое.

Рада слышать. Осквернить брак — пожалуйста. Но не ложе.

— А где она? Почему ты ночевал здесь?

— Эшли улетела в Сан-Хосе на конференцию по витаминам и минералам. Она хотела, чтобы я поехал с ней, но если мне и предстоит принимать лекарства, то уж никак не калий.

Билл замолкает и ждет, что я рассмеюсь, но я молчу. Тогда он переходит к сути дела:

— Если честно, нам с Эшли нужно пожить какое-то время врозь. Мы поссорились.

Интересно, кто из них первым нажал на тормоза? Они разрушили наш брак, и если теперь у них плохи дела — слава Богу. Может быть, Эшли устала от своего немолодого плейбоя или же Билла утомила юная красотка? Так или иначе, у них нестыковка.

— И ты хочешь пожить здесь? — спрашиваю я.

— Ну да… — отвечает он с улыбкой.

— Не выйдет!

Билл, как обычно, слышит только то, что хочет услышать. Сейчас он не хочет слышать мой протест. Он обнимает меня.

— Брось, Хэлли, Наверное, ты замерзла. Пойдем в дом. Ты приготовишь мне свою знаменитую лазанью.

В душе я горько хохочу. В тот самый вечер, когда Билл сообщил мне о предстоящем разрыве, я предложила ему приготовить лазанью, как будто томатная паста и сыр моцарелла могли тогда спасти наш брак. Они не смогут этого и сейчас.

Я тоже обнимаю его и с притворным сочувствием говорю:

— Дорогой, ты не можешь остановиться здесь, потому что тебе нужно какое-то время пожить одному. Посмотрим, как тебе это понравится. Отправляйся в отель. Ешь печенье. Смотри «Магазин на диване». Мне это помогло, когда ты меня бросил. Я стала красивей, смуглей и умней.

Я открываю входную дверь и вхожу в дом, оставив Билла на улице.

— Сиди в одиночестве, милый. Ударяйся в депрессию. Думай, что жизнь кончена. Не хочу, чтобы ты лишился такого опыта.

Если Билл что-то и отвечает, я этого не слышу. Дав ему столь мудрый совет, я захлопываю дверь прямо у него перед носом и иду наверх — переложить подушки в нужном порядке.

 

Глава 14

Сутки у меня уходят на акклиматизацию, и я отправляюсь на работу. Переходя Мэдисон-авеню, чуть не попадаю под такси.

— Смотреть надо! — орет водитель. — Вы что, не знаете, как переходить улицу в Нью-Йорке?

Забыла! Придется заново обретать манхэттенскую самоуверенность. Две недели на Виргин-Горда — и я уже не помню, как перебегать улицу…

Мне удается добраться до офиса живой и невредимой, и, войдя, я ощущаю радость от того, что вернулась. Смешно, но сейчас офис мне куда роднее дома. Здесь мое любимое кресло, знакомые фотографии. Эмили может сколько угодно думать, что теперь она — взрослая женщина, а здесь она — четырехлетняя девчушка с веснушчатым носиком и кудряшками.

Папка входящих переполнена сообщениями, и ассистент оставил мне список телефонных звонков, который тянется на несколько листов. Мой юный помощник по имени Чендлер не доверяет электронной почте; вокруг компьютера наклеены четыре листочка, и каждый помечен «Срочно». Сегодня у меня будет нелегкий день, но, как ни странно, я чувствую прилив энергии. Пусть таксисты думают что хотят, но мой офис — это единственное место, где я всегда знаю, что делаю.

Я рассматриваю два незаконченных дела и нахожу для одного из них блистательное решение. Я сама удивлена и с чувством удовлетворения вешаю трубку после разговора с клиентом. Все вернулось на круги своя.

Когда Артур просит меня зайти, я шагаю по коридору и готовлюсь сообщить ему о своем утреннем триумфе. Я рада его видеть.

Но он, кажется, далеко не так рад меня видеть. Он даже не смотрит в мою сторону, когда я вхожу, более того, принимается говорить по телефону. Я стою в дверях и переминаюсь с ноги на ногу.

Наконец он вешает трубку, что-то деловито записывает в блокноте и приказывает:

— Садись.

Не похоже на то, что он хочет переброситься со мной парой слов. Я пристраиваюсь на краешке неудобного жесткого стула. В который раз мне приходит в голову, что кабинет Артура идеально спроектирован с точки зрения демонстрации силы. Если бы кабинет президента в Белом доме был таким же устрашающим, Северная Корея, наверное, покорилась бы давным-давно.

— Рада тебя видеть, — бодро говорю я. — Как дела?

— Не очень, — отвечает тот, кладет ручку и хмурится. — Давай не будем ходить вокруг да около, Хэлли. Я пытался тебя понять, но ты злоупотребляешь моим терпением. Я не могу работать с тобой, если тебя нет.

— Меня ведь не всегда нет, — говорю я. — Я отсутствовала всего лишь пару недель.

И ту неделю, когда ушел Билл. И те несколько недель после, когда я никак не могла собраться с силами.

— Ты уехала на День благодарения и не вернулась, даже несмотря на то что должна была присутствовать в суде при разборе дела о клевете.

Черт. Я и забыла.

— Слава Богу, что Чендлер был здесь. Тебе повезло. Он взялся за это и спас твою голову.

— Мне очень жаль, Артур, — покаянно отвечаю я, и воздушный шар моего недавнего триумфа начинает сдуваться. — Ты ведь знаешь, что обычно я не такая.

— Знаю. И поэтому даю тебе еще один шанс.

Я недоверчиво смотрю на него.

— Ты нравишься мне как человек, Хэлли, но я не могу вести дела таким образом. Наша следующая большая проблема — Тайлер.

— Я поработала над этим делом. Ты же знаешь, что я столкнулась с Тайлером на Виргин-Горда.

— Да, ты рассказывала. Очень любопытная история и все такое, но она ничего не решает. Можешь включить ее в свои мемуары, — резко говорит Артур.

Я удивленно смотрю на него. Если он продолжает разговаривать со мной в таком тоне, то явно не собирается их читать — если, конечно, мой шеф не пьян.

— Я думаю встретиться с мистером Тайлером через пару дней и добиться увольнения Мелины Маркс, — мягко говорю я. — Я сделаю все, что в моих силах, но не могу гарантировать, что все пройдет гладко.

— В таком случае я не могу гарантировать, что это место останется за тобой.

В четверг мистер Тайлер, как и обещал, приходит ко мне, но брак не сделал его общительнее. Он спрашивает, нельзя ли дать отступного и прекратить дело. Он по-прежнему твердо уверен, что невиновен, но теперь хочет предложить истице, Бет, крупную сумму денег, чтобы та оставила его в покое.

Но Бет на это не клюнет.

— Она не хочет денег, она хочет подтверждения своей правоты, — сказал мне ее адвокат.

— Банковский чек может послужить таким подтверждением, — возражаю я, пытаясь прийти к какому-то соглашению и любой ценой удержаться на своем рабочем месте.

— Я бы хотел, чтоб так оно и было, Хэлли, но я знаю, что Бет откажется. Решительно скажет «нет». Все, что я могу тебе сказать, — «Не выйдет».

Я в отчаянии вешаю трубку. Истцы всегда говорят, что дело не в деньгах, но именно мне повезло налететь на такого, кому действительно не нужны деньги.

Ну и наплевать. Если Артур мной недоволен, я уйду отсюда завтра же и вернусь к Кевину. Разве это не то, что мне хочется сделать?

Я поднимаюсь и меряю шагами свой кабинет. Кевин. Я так по нему скучаю! Скучаю по его телу, улыбке, по лучикам вокруг глаз. Я бы все отдала, чтобы оказаться в объятиях моего дайвера сию же секунду. Но ведь именно так и стоит вопрос. Чем я готова пожертвовать, чтобы остаться с Кевином? Когда я жила на Виргин-Горда и мечтала поселиться там навсегда, небольшие нюансы вроде работы не казались мне столь уж важными. Я убедила себя, что можно решать дела по Интернету и летать в Нью-Йорк ради важных встреч. Но Артуру, судя по всему, это не кажется выходом. Если я уеду на Виргин-Горда, то останусь без работы. Возможно, я открою небольшую контору на острове. У меня будет немало работы. Взять хотя бы составление документов, в которых речь идет о том, что компания, какую бы халатность она ни проявила, не несет ответственности за гибель туристов.

Вариантов много, но решать буду я, а не Артур. Я сажусь. Если я брошу работу, чтобы уехать на Виргин-Горда, то я брошу работу. И будь я проклята, если позволю себя уволить!

Следующие несколько дней я работаю без устали; все, о чем я могу говорить, когда звонят Адам и Эмили, — это дело Тайлера. Беллини думает, что мне нужно куда-нибудь сходить вечером, и предлагает присоединиться к ней. Она собирается в театр.

— Возможно. Я сто лет не была на Бродвее, — отвечаю я, пытаясь не думать о том, что мистер Тайлер в тупике и мне срочно нужна свежая идея.

— Это не то чтобы Бродвей, — уточняет Беллини. — Скорее, это не Бродвей. Совсем не Бродвей. Даже не Манхэттен, если быть точной.

— Это далеко?

— В Бруклине. Поедем на метро.

В семь часов мы втискиваемся в переполненный вагон подземки; я уже давным-давно этого не проделывала. Впрочем, публика куда приятнее, чем раньше, — стало меньше попрошаек и больше прилизанных коммивояжеров. Вечером и те и другие обычно пытаются выудить у вас деньги, но по крайней мере попрошайки делают это талантливо: они играют на губной гармошке.

В тесноте я даже не могу дотянуться до поручня и в итоге чуть не падаю, когда поезд трогается. Молодой человек с дрэдами и в мешковатом спортивном свитере встает и локтем толкает своего соседа, понуждая его сделать то же самое.

— Садитесь, мэм, — деликатно говорит он.

Я удивленно смотрю на него. Почему ньюйоркцы внезапно сделались такими вежливыми? А что еще хуже — неужели я стала вдруг такой старой, что мне уступают место и говорят «мэм»?

— Все в порядке, — отзываюсь я и думаю, что скорее предпочту растянуться на затоптанном полу, чем признать себя старухой.

— Ничего, — отвечает он. — Ужасно, когда молодые люди не уступают места тем, кто старше.

Я обращаюсь к стоящей рядом женщине в длинной юбке и куртке с капюшоном.

— Садитесь. Вы старше, чем я.

— Ничего подобного, — отзывается та, крепко упираясь в пол обутыми в кроссовки ногами.

— А вы? — спрашиваю я, указывая на седовласую даму. Кожа у нее красновато-лилового цвета, который намекает на то, что она по меньшей мере восемьдесят лет не пользовалась солнцезащитным кремом.

— Все в порядке, не стоит, — отвечает она, постукивая палкой.

Впрочем, не всем здесь приходится доказывать свою молодость. Некоторые и в самом деле молоды. Пока мы препираемся, кто из нас должен сесть, на пустые сиденья плюхаются две юные девицы в мини-юбках. Парни улыбаются, а те бодро кладут сумочки себе на колени и чувствуют себя превосходно.

Через сорок пять минут, когда мы добираемся до нужной остановки, моя гордость остается неприкосновенной — в отличие от позвоночника. Мы пробираемся по узкой бруклинской улице, и я тешу себя мыслью о мягком театральном кресле. Впрочем, Беллини забыла упомянуть, что мы идем в авангардный театр. Сцена в нем представляет собой пустую черную коробку, а публика ютится на жестких скамьях без спинок.

— Я и не знала, что мы идем на молитвенное собрание, — говорю я, пытаясь поудобнее устроиться на деревянном сиденье. — Как тебя угораздило выбрать именно это место?

— Бесплатные билеты. Мне дал их мой парень, который работает в «Старбаксе».

— Ты встречаешься с тем барменом? — спрашиваю я, вспомнив молодого человека, с которым она флиртовала за ленчем.

— На самом деле он актер. И потом, он не бармен, а помощник менеджера.

— Ах, прости. Это и в самом деле огромная разница.

— Возможно, разница составляет два доллара в час, — соглашается Беллини. — Но он такой милый. Я прихожу в «Старбакс» на ленч, и он меня угощает. Бесплатно.

— В таком случае обедать отправляйся в «Косто». Они бесплатно дают попробовать сырные палочки. И симпатичные девушки в кружевных наколках всегда разрешают взять вторую порцию.

— Мой парень не носит наколку. Не думаю, что в этой пьесе он вообще что-нибудь носит. Он сказал, что здесь есть сцена, где все актеры абсолютно голые.

— Очень удобно! Ты можешь как следует его разглядеть, а потом решить, стоит ли завязывать серьезные отношения.

— Не говори пошлостей, — хихикает Беллини. — Полагаю, ты порядком огрубела за то время, что провела со своим ныряльщиком.

— Этот ныряльщик оказался…

— Мне все равно, — прерывает она меня.

— Я не собираюсь рассказывать тебе о том, каков он в голом виде, — возмущенно говорю я. Если честно, Беллини уже до чертиков наслушалась моих восторгов о том, как хорошо мне было с Кевином и какой он замечательный в постели.

— Все в порядке, — говорит Беллини. — Я не против поговорить о Кевине. Надеюсь, что у вас все сложится, пусть даже это и неудобно.

— В каком смысле?

— В географическом! Однажды я познакомилась с мужчиной, который сказал мне, что мы не сможем встречаться, потому что он живет в пригороде, а я на Аппер-Вест. Слишком долго добираться на метро. А тебе с Кевином еще сложнее. Вам, ребята, придется ломать стереотипы.

— Значит, мы добавим новые пункты в список «Как далеко может зайти женщина», — отвечаю я, подбирая ноги, чтобы пропустить двух одетых в черное театралов.

— Если уж речь зашла о мужчинах, взгляни на Билла, — говорит Беллини.

— Черт, — отзываюсь я: один из новоприбывших наступил мне на ногу.

— Билл. Черт. Естественная реакция, — отвечает та. — Теперь, когда у него разлад с Эшли, он хочет вернуться к тебе. Бывшая жена — это все равно что разношенная обувь. Но, дорогая, старую обувь, поносив, снова засовывают в шкаф. А ты заслужила иную участь. Как новые туфли.

— Спасибо, — говорю я. Беллини, очевидно, думает, что сделала мне сногсшибательный комплимент. Но я вовсе не хочу походить на атрибут чьего-либо гардероба.

— Не сдавайся, — предупреждает она.

— Беллини, я не собираюсь впускать Билла в свою жизнь. Что сделано, то сделано. Давай просто посмотрим спектакль. Занавес вот-вот поднимут.

— Здесь нет занавеса, — говорит Беллини, и я понимаю, что она права. Никаких излишеств — ни занавеса, ни кресел, ни одежды.

Слава Богу, наш разговор обрывается, потому что свет гаснет. Когда зажигаются огни рампы, мы видим его — бармена из «Старбакса», абсолютно голого (если не считать световых пятен). А я думала, это произойдет в финале. Ведь самое лучшее всегда приберегают напоследок.

— Он великолепен, — шепчу я подруге. Наши глаза явно прикованы к одной точке.

— Я бы сказала — супер, — отзывается та.

— А тебя не смущает, что человек, с которым ты встречаешься, стоит здесь голый?

— Мне нравится, когда человек, с которым я встречаюсь, стоит голый.

— При всех?

— Если тебе есть что показать, так почему бы нет? — говорит наша одетая в черное соседка, которая, судя по всему, слышала весь разговор.

— Вы были бы не прочь с ним встретиться, а? — спрашивает Беллини, перегибаясь через меня.

— Я бы предпочла сначала увидеть его в одной из пьес Пинтера, а потом уже решать, — отзывается дама. — А что, в постели у него бывают осечки?

— Никогда, — отвечает Беллини. И садится поудобнее, чтобы насладиться зрелищем.

Хоть я и возвращаюсь домой за полночь, все равно звоню Кевину, чтобы пожелать спокойной ночи. Мне хочется услышать его голос. Но не важно, насколько хороша связь, — телефон не может заменить нам объятий. То и дело повисают неловкие паузы, которые мы не можем ничем заполнить.

— Моя постель чертовски пуста без тебя, — говорит Кевин.

— Слава Богу, — шутливо отзываюсь я и тут же добавляю: — Я все время о тебе думаю.

— Когда ты вернешься?

— Может быть, чуть позже, чем планировала, — нерешительно отвечаю я. — Мне нужно закончить дело Тайлера.

— С каких это пор Тайлер стал для тебя важнее, чем я? Я ведь видел этого парня. В гидрокостюме я смотрюсь сексуальней.

— И намного, — говорю я. Понятно, что Кевин шутит, но не стоит уязвлять мужское самолюбие. Я решаю умолчать о том, что провела весь вечер в созерцании голого мужчины.

— Твоя работа настолько для тебя важна, что ты не сможешь провести со мной Рождество, — с легким сарказмом говорит Кевин. — Это ужасно.

Я поражена.

— Дело не только в работе. Дети приедут домой на каникулы.

Секунду Кевин молчит и, кажется, понимает это так, что не он для меня — номер один. Надо объяснить ему, что он тоже очень мне нужен.

— Почему бы тебе самому не приехать? — предлагаю я.

— Не могу; это туристический сезон.

Я сдерживаюсь и не указываю Кевину на то, что я тут не единственный человек, чьи дела мешают нам быть вместе.

— Мне без тебя скучно, — говорю я.

— Мне тоже.

Я вешаю трубку и думаю, что территориальная удаленность всегда усиливает непонимание. Я закрываю глаза и пытаюсь представить, каким может быть Рождество на Виргин-Горда. Воображаю себе пальмы, украшенные фонариками, манго, которое поджаривают на открытом огне, и Санта-Клауса, прибывающего на моторке. Наше снежное Рождество всегда было куда более традиционным, хотя в этом году я собираюсь несколько отступить от канона.

Адам и Эмили приезжают домой на зимние каникулы, но я не могу больше проводить с ними целый день за счет работы. Они заняты тем, что встречаются с друзьями, и ничуть не возражают. Но мне от этого очень грустно. Чем старше становятся твои дети, тем меньше они нуждаются в тебе и тем сильнее ты нуждаешься в них.

Поздно вечером мы снимаем с чердака коробки с елочными украшениями и принимаемся весело развешивать их на двухметровой елке. На следующий день я любовно отбираю на сайте Amazon.com — истинном спасении работающих матерей — многочисленные подарки, которые предстоит положить под елку.

Дети пригласили к нам друзей из колледжа — четверых студентов по обмену из Бразилии, Италии, Испании и Индонезии, которые не могут уехать домой на каникулы. Рождественский ужин превращается в огромный «шведский стол», куда каждый из приглашенных вносит свою лепту. Наверное, это единственный случай, когда южноамериканские черные бобы и свиная отбивная соседствуют с индонезийскими банановыми чипсами «Лампунг». Беллини приносит аксессуары — блестящие браслеты, которые мы используем как кольца для салфеток, и великолепную вязаную «дорожку» — она раскладывает ее на столе. Я колеблюсь, прежде чем поставить на нее липкую тарелку с ямсом, но Беллини обещает показать мне лучшую в городе химчистку.

Вместо рождественских гимнов бразильская студентка, красавица Эвахи, включает латиноамериканскую музыку, и я немедленно вспоминаю, как Кевин учил меня танцевать.

— Отличный ритм, — говорит Адам, берет Эвахи и энергично кружит ее по комнате. Она смеется, ее длинная разноцветная юбка так и мелькает, а густые волосы падают на глаза.

Когда они, разрумянившиеся, садятся на место, блистательная Эвахи придвигается чуть ближе к Адаму. Каждая женщина скажет, что мечтает повстречать мужчину с чувством юмора; но что на самом деле ей нужно — так это мужчина с чувством ритма. Интересно, где Адам этому научился? Явно не у родителей. У меня всю жизнь обе ноги были левые. А у Билла, по ощущениям, ног вообще было три.

Чувственная музыка, изящно украшенный стол, изысканные блюда — это, конечно, не похоже на традиционные рождественские открытки. Вместо тихого вечера у нас бурное веселье. Я купила для всех маленькие подарки, и после десерта стол тут же покрывается оберточной бумагой и ленточками.

— Как замечательно, — говорит Эвахи, листая книгу, посвященную черно-белому кино тридцатых годов. — А как вы узнали, что я обожаю старые фильмы?

— Адам рассказал!

Она с улыбкой смотрит на моего сына, берет его за руки, и они танцуют. Эвахи что-то говорит ему. Не знаю, как у него с квантовой физикой, но в том, что касается амурных дел, Адам заслуживает оценки «отлично».

И не собирается останавливаться на достигнутом.

— Эвахи. Какое милое имя. Откуда оно? — спрашивает Беллини. Быть может, она готовится сменить свое нынешнее прозвище на нечто более стильное.

— Родители назвали меня в честь латиноамериканской богини, — говорит Эвахи.

— Это потому что ты сама — латиноамериканская богиня, — отзывается Адам. Парень наверняка получит диплом с отличием по части прекрасного пола.

— Ты специализируешься по кино? — интересуется Беллини. Ее явно заинтриговала эта хорошенькая девушка, у которой, судя по всему, есть шансы стать моей невесткой.

— Она специализируется по астрофизике. Эвахи изучает черные дыры и активные галактические ядра, — гордо объявляет Адам. — А потом уже кино.

— По крайней мере мне есть о чем поговорить с окружающими, — смеется Эвахи.

— Отличная мысль, — подхватывает Беллини и, чтобы доказать, что кино объединяет всех, добавляет: — У Хэлли есть клиент из киноиндустрии.

— Об этом не стоит говорить во время праздника.

— Ты говоришь об этом каждый день.

— Что за клиент? — спрашивает Эвахи.

— Один тип из «Аладдин филмс», — отвечаю я. Неохота портить себе настроение, выкладывая историю целиком.

— Ух ты. А вы, случайно, не знаете тамошнего специалиста по рекламе — Мелину Маркс?

Я ставлю свой коньяк со взбитыми желтками на стол, может быть, слишком резко; содержимое чуть не выплескивается, но я успеваю спасти ситуацию, прежде чем будет испорчена дорогая скатерть, подаренная Беллини.

— Откуда ты ее знаешь? — спрашиваю я, держа бокал обеими руками.

— Мы пригласили ее, чтобы она рассказала нам о своей работе в кино. Это так здорово. Мы встречаемся с кастинг-агентами, директорами киностудий, продюсерами — со всеми, кто работает в киноиндустрии.

— Должно быть, это интересно, — говорю я.

Особенно для меня. Ее пригласили выступить перед студентами — может ли это быть явным доказательством того, что Мелина заслужила свое повышение? Или же это значит, что с деканом Дармута она тоже успела переспать?

Я замечаю, что Эмили и ее друзья перебрались в гостиную, разговор о кино им явно наскучил. Может быть, следовало перейти на астрофизику? Я присоединяюсь к ним, но через пару минут сквозь латиноамериканские ритмы начинают пробиваться звуки освященных веками рождественских гимнов.

— Наверное, это Розали со своей компанией, — говорит Эмили, которая помнит чеддекские традиции. — Мы всегда их слушаем, а потом мама идет на кухню и приносит тарелку домашнего печенья с изюмом.

— Это домашнее печенье куплено в магазине, — уточняет Адам.

— Не разрушай моих иллюзий, — умоляет Эмили. — Сейчас ты скажешь, что Санта-Клауса не существует!

Адам открывает дверь и с улыбкой оборачивается к Эмили.

— Санта-Клаус уже здесь, — говорит он.

Мы все собираемся на пороге и, конечно, видим, как Санта-Клаус, в красном костюме и с огромной белой бородой, весело распевает рождественские гимны вместе с пятью нашими соседями. Он отлично загримирован, и ему даже не пришлось подкладывать вместо живота подушку. Неудивительно. Я мгновенно понимаю, что этот Санта — тщеславный, лживый и подлый тип, который не заслуживает своего красного колпака с помпоном. И уж, конечно, не ему петь «Приидите, верные».

— Билл, возьми печенье! — обращаюсь я к своему блудному супругу, когда пение заканчивается.

— Папа, это ты? — в восторге спрашивает Эмили и выбегает на засыпанное снегом крыльцо. — Заходи!

— Если мама не возражает.

Билл искоса смотрит на меня. Это шантаж. Даже в маленьком городке Вифлееме гостям давали приют. Неужели я смогу выгнать отца своих детей на Рождество?

— Конечно, заходите все, — говорю я, распахивая дверь.

Розали, возглавляющая христославцев, ведет певцов в гостиную.

— Разве это не самый лучший рождественский подарок? — спрашивает она, указывая на Билла. Он уже наливает себе глинтвейн.

— Вы пели очень мило, — говорю я, намекая на то единственное, что мне пришлось по душе.

Санта-Билл, певцы и дети оживленно беседуют, а я, вместо того чтобы присоединиться, скрываюсь на кухне. Все просто сияют радостью, но для меня приход Билла ознаменовал конец вечеринки. И потому я начинаю разгребать посуду и наполняю раковину теплой мыльной водой.

— Как приятно снова есть мясо, — говорит Билл, появляясь позади меня. В руках у него тарелка с едой и вилка. — И все это приготовила ты? Ягненок на вертеле мне очень понравился. Как это называется? Соте? Это был высший класс.

Я отхожу от раковины, вытираю руки полотенцем и медленно поворачиваюсь к Биллу.

— Что ты тут делаешь? — спрашиваю я — грубее, чем хотелось бы.

— Сегодня Рождество, — весело отвечает он. — Хо-хо-хо и все такое.

Я молчу. А что можно сказать? «Убирайся к своей Эшли?» Нет, нельзя перекладывать все на нее. Это вина Билла.

— Полагаю, у тебя с твоей подружкой все еще нелады? — спрашиваю я, изображая пальцами в воздухе кавычки, чтобы подчеркнуть слово «нелады».

Билл ставит тарелку на стол.

— Если честно, у нас не просто нелады. Мы расстались. Все кончено…

— Надо же, сочувствую… — Это максимум, на что я способна.

Да, но, с другой стороны, это хорошо, — продолжает он. — Потому что теперь мы снова можем быть вместе.

Я так и застываю.

— Ты что, шутишь? Сегодня, конечно, Рождество, но это не самая лучшая шутка в мире.

— Подумай хорошенько. Почему бы и нет? На Новый год мы пойдем в ресторан. Хорошо проведем время, выпьем шампанского. Может быть, в полночь ты даже не откажешься меня поцеловать?

 

Глава 15

Кому нужен Билл? Рождество придет и пройдет, у меня множество планов на Новый год, и свидание с бывшим мужем явно не возглавляет хит-парад. Дети хотят, чтобы я присоединилась к ним на празднествах в Таймс-сквер. Аманда устраивает у себя вечеринку с выпивкой для взрослых и клоуном для детей. Беллини зовет меня на официальную попойку где-то в центре, с шампанским и подарками для гостей. Я уже успела всем им отказать и вместо этого собираюсь залезть в джакузи с бутылкой «Мюэтт». Я встречу Новый год среди мыльных пузырей.

Но в одиннадцать часов вечера мне становится одиноко. Новогоднее шоу Дика Кларка в этом году не показывают, а Райан Сикрест для меня чересчур молод. Я беру телефон, чтобы позвонить Кевину, но тут же откладываю трубку. Мы и так уже проболтали целый час, и на этот раз он, возможно, окажется вне зоны доступа. Он, наверное, в море — везет группу туристов на ночное погружение. По крайней мере Кевин сказал мне, что так оно и будет, и поэтому он не сможет со мной связаться.

Я забираю два жакета, которые Эмили мерила перед уходом; она отказалась их надевать и бросила на стул в коридоре. Как она могла отвергнуть темно-коричневый жакет бабушки Рики и мой — классический, из ангорки? Эмили ушла в своем легоньком кашемировом свитере. Впрочем, на Таймс-сквер яблоку негде будет упасть, так что девочка не замерзнет в толпе.

Я начинаю копаться в шкафу и в очередной раз смотрю на пыльный канделябр. Розали постоянно твердит, что он нуждается в хорошей чистке. Может быть, сейчас она уже ушла от Аманды и сидит дома, а потому не откажется заглянуть ко мне и помочь. Мы можем хорошо провести время. Я роюсь в кладовке и обнаруживаю наполовину полную бутылку вина. По крайней мере у меня правильный взгляд на вещи: я не считаю ее полупустой. Но к тому моменту, когда я нахожу чистую тряпочку, решаю отвергнуть этот проект. Драить канделябр в канун Нового года — это слишком грустно. И кроме того, за этот год моя жизнь успела претерпеть такие изменения, что пусть хоть что-то останется прежним, даже если это всего лишь пыль.

Босая и в купальном халате, я беспокойно брожу по дому. У меня был насыщенный год. Но конечно, не то, чего я ожидала в прошлом январе, когда размышляла о будущем. Как сказал бы Рави, все меняется. И я даже представить себе не могу, что со мной случится спустя еще двенадцать месяцев.

Через окно гостиной я замечаю огоньки фар, которые движутся по нашей тихой пригородной улочке. Странно, что кто-то сейчас едет домой. Вечеринка у Аманды закончилась в десять, а все остальные, должно быть, готовятся к торжественному выходу.

Что еще удивительнее, машина останавливается у моего дома.

Водитель, кто бы он ни был, даже не выключает мотор. Я вижу, как он бежит к входной двери, оставляет сверток и возвращается в машину. Когда он уезжает, я спускаюсь вниз и открываю дверь. Мне в лицо ударяет порыв морозного ветра.

На верхней ступеньке лежит большая, в яркой обертке, коробка. Я вношу ее в дом и читаю открытку, хотя мне уже ясно, что это подарок от Билла.

«Ты не захотела выпить со мной шампанского сегодня вечером, но я надеюсь, что мы как-нибудь разопьем с тобой одну из этих штучек».

Я снимаю оберточную бумагу и разглядываю романтический подарок. Шесть банок шипучки. Я качаю головой. Он что, думал соблазнить меня «Доктором Пеппером»? Что случилось с этим мужчиной? Я беру одну из банок и смеюсь. Каково! Билл, наверное, был очень доволен собой, когда сообразил, каким именно образом он может преподнести мне хорошенький новогодний сюрприз, не тратясь на дорогое вино, потому что в каком-то смысле «Доктор Пеппер» ничуть не хуже.

Наверное, я вышла замуж за Билла потому, что он знал, как устроить замечательный новогодний праздник с участием только нас двоих. Я никогда не любила большие вечеринки, вот почему никакое шампанское, клоуны и подарки не заставили меня сегодня вылезти из купального халата. Билл это понял; и на наше первое Рождество он купил две пары снегоступов и отправился со мной в Центральный парк. Был ясный, морозный вечер, земля уже покрылась толстым слоем снега. Мы протопали через главную лужайку, и в этот момент, как по заказу, с неба начали падать мягкие белые хлопья. Ровно в полночь мы встретили наступление Нового года, открыв две банки «Доктора Пеппера» — точь-в-точь такого же, который он прислал мне сегодня.

— Чтобы опьянеть, мне не нужно ничего, кроме тебя, — сказал Билл, целуя меня.

Я вспоминаю все это, и глаза у меня начинают заволакиваться слезами. Я вздыхаю. И не хлюпай, Хэлли. Да, через два дня вы обручились. А спустя двадцать лет он ушел.

У меня звонит телефон. Билл? Какого черта? Если он хочет прийти и выпить со мной «Доктора Пеппера», я его впущу.

Но это Кевин. Я едва слышу его голос из-за помех на линии. У меня уходит пара секунд, чтобы понять, что это он. А потом меня охватывает волнение.

— Где ты? — спрашиваю я, не расслышав ничего из того, что он сказал.

Он говорит какую-то невнятную длинную фразу, которая оканчивается на «ке», и я догадываюсь, что это, наверное, значит: «Я в открытом море, на лодке».

— Я тебя почти не слышу, — говорю я.

— Я ссс… ччч… ссс… — доносится в ответ. Можно перевести как: «Я скучаю по тебе, моя красавица».

— Я тоже по тебе скучаю. Я люблю тебя.

— Нмнм… ввв…

Еще проще. «Я никого не любил так, как люблю тебя в эту минуту». Этот односторонний разговор не так уж плох, честное слово.

— Поговорим позже, — говорю я, потому что помехи усиливаются.

Но пусть даже мобильная связь на Карибах далека от совершенства, Кевин, видимо, полон решимости что-то мне сказать. Он продолжает говорить, и, прежде чем связь прерывается окончательно, я успеваю расслышать несколько слов:

— Нью-Йорк… послезавтра… приезжаю…

Дети развлекаются допоздна, но наутро они встают раньше меня. Каким образом мне удалось воспитать единственных в Америке подростков, которые не спят до полудня? Когда я, полусонная, спускаюсь к ним и беру себе кофе с пончиком, они отправляются в гараж и нагружают старый «вольво» лыжным снаряжением. Адам собирается поехать в Дартмут пораньше, чтобы успеть покататься на лыжах, прежде чем начнутся занятия, и берет с собой Эмили. Я рада, что мои дети дружат. Но с другой стороны…

— Пусть твои приятели-футболисты держатся от нее подальше, — предупреждаю я.

— Мама, ты шутишь? Я собираюсь обменять Эмили на бесплатные билеты.

Эмили ухмыляется:

— И во сколько билетов ты меня оцениваешь?

— Зависит от того, как сильно ты будешь меня доставать.

Я знаю, что они шутят, но тем не менее этот разговор не кажется мне забавным. Я лезу в сумочку и достаю пять двадцатидолларовых банкнот.

— Возьми, Адам. Купишь себе билеты.

— А мне? — спрашивает Эмили. — Или все-таки придется выставлять себя на рынок?

— Ты дорогого стоишь, милая, — бормочу я, прощаясь с еще одной сотней баксов. Не знаю, как она относится к феминизму, но с экономикой у моей дочери все в порядке.

Когда дети уезжают, стрелки часов как будто застывают на месте. Я трижды разговаривала с Кевином и убедилась, что все поняла правильно. Он приезжает. Мне невероятно хочется его увидеть. Завтра, завтра, это будет завтра. «Так день крадется мелкими шажками…» Откуда Шекспир узнал, как медленно течет время?

Я перестилаю постель (пусть даже я единственный человек, кто спал на ней) и расставляю в спальне свечи. А чтобы Кевин чувствовал себя как дома, я переношу из гостиной аквариум с золотыми рыбками и ставлю его на комод.

Я знаю, что Кевин возьмет такси и явится ко мне на работу. И потому начинаю заранее продумывать свой туалет. Со дна комода я извлекаю розовый кружевной лифчик, но никак не могу найти трусиков в тон. В руках у меня две разные пары. Что предпочтет мужчина — эротичные, с высокой талией, почти под цвет лифчика или голубенькие, но зато крошечные? Я отвергаю первый вариант. Женщина, которая не может ответить на этот вопрос, не заслуживает возлюбленного.

Я беру фен и флакон с гелем для волос. Сорок пять минут, онемевшие от усталости руки — и мои волосы становятся абсолютно прямыми. Ну и что, если они слишком плотно прилегают к голове? Мне хватает ума не мазать под глазами тональным кремом; меня не волнует, кто и что скажет, но от крема «мешочки» кажутся больше, а не меньше. Я натягиваю свое любимое черное платье — в стиле Шанель, как сказала бы Беллини, — и всего лишь дважды меняю серьги, потому что и так уже опаздываю.

Я в нетерпении топчусь на платформе, опоздав на десять секунд, и жду следующего поезда. Добравшись до офиса, я пытаюсь тихонько проскользнуть к себе в кабинет, но Артур появляется из-за угла в тот самый момент, когда я несусь по коридору со стаканом кофе в руке. Прежде чем я успеваю заметить шефа, половина содержимого (без кофеина) выплескивается на его темно-синий костюм.

— Боже мой, прошу прощения. — Я пытаюсь промокнуть жидкость бумажной салфеткой. На лацкане остаются волокна.

— Вот что бывает, если опаздываешь, — лаконично высказывается Артур, достает из заднего кармана платок и приводит себя в порядок.

— Может быть, мне отнести костюм в чистку? — спрашиваю я.

— Надеюсь, сегодня ты окажешься способна на большее, — мрачно говорит он.

Я ищу ключи от кабинета, перекладывая из руки в руку сумочку, ноутбук, пачку документов, которые мне принес ассистент, и стакан с остатками кофе. Артур ждет, пока я открою, и заходит следом.

Я сваливаю на стол все, что держала в руках.

— Хорошо провел Новый год? — Я пытаюсь играть в непринужденность.

— Нет, — угрюмо отзывается Артур.

Многообещающее начало.

— Я просмотрел твой последний отчет по делу Тайлера, — говорит мой шеф. — Уйма юридического жаргона, но я что-то не вижу никакого реального выхода.

— Я все еще пытаюсь с ними договориться.

— Они прямо сказали «нет». К чему привели твои переговоры?

— Я нашла несколько зацепок.

— Например?

— Мелина Маркс будет выступать в Дартмуте! — Это первое, что приходит мне в голову.

Артур выразительно смотрит на меня.

— И что это значит? Снова твоя частная жизнь? Дайка подумать. Ты хочешь получить отгул, чтобы послушать ее лекцию — и заодно повидаться с сыном, раз уж ты будешь там?

Я как будто получила пощечину; несколько секунд уходит на то, чтобы я обрела равновесие.

— Артур, я работала как проклятая, чтобы добиться своего нынешнего положения в твоей фирме, и я не позволю ставить под сомнение свой профессионализм. Можешь сомневаться в чем угодно, но только не в моих профессиональных навыках.

— Именно в твоем профессионализме я и сомневаюсь.

И у него есть на это право. Потому что прямо вслед за этим я слышу, как мой ассистент хихикает за своим столом, а мгновение спустя в дверях возникает…

— Сюрприз, детка! Я выбрался пораньше, — говорит Кевин.

Я изумленно таращусь на него. Кевин. Мой замечательный Кевин. Ярко-малиновый пиджак, шорты цвета хаки, в руке — цветы. Куплены в том же магазинчике, куда я бегала за кофе. Кевин входит в кабинет и, не обращая внимания на Артура, целует меня.

Я делаю шаг назад и ловлю взгляд Артура. Если еще и может идти речь о моем профессионализме, то явно не о рабочем.

— Кевин, это мой шеф Артур, — говорю я. — Артур, это мой друг Кевин.

— Ага, грозный Артур, — весело отзывается Кевин. — Я надеюсь, ты здесь не слишком наседал на мою Хэлли?

Артур окидывает Кевина взглядом, смысл которого очевиден. Голые ноги, на шее золотой медальон с изображением Нептуна. На Виргин-Горда мне нравился этот независимый и очень притягательный стиль Кевина, но сейчас я бы предпочла, чтобы по дороге сюда он заехал в магазин мужской одежды. Артур достаточно умен для того, чтобы не судить по внешности, но видок у Кевина, прямо скажем…

— Что вы здесь делаете? — спрашивает Артур. — Это офис, а не пляж.

— Ладно, не напрягайся, — говорит Кевин.

Артур скрещивает руки на груди.

— Я абсолютно спокоен.

— Да, старик, ты, по-моему, холоден как камень. — Кевин качает головой. — Я прилетел в Нью-Йорк час назад и тут же вспомнил, какой это холодный город. Что погода, что люди. Брр!

— Если вы замерзли, я могу предложить вам брюки, — говорит Артур.

Великолепно. Мой шеф и мой возлюбленный устроили поединок злословия. Не важно, кто из них победит; я в любом случае окажусь проигравшей.

Но Кевин здесь не ради того, чтобы ставить меня в неловкое положение; он тут же меняет тон:

— Прости. Я знаю, что Хэлли занята, а у тебя прорва дел.

Артур молча взирает на него, и Кевин вежливо добавляет:

— Честное слово, сэр, я приношу свои искренние извинения за то, что вломился к вам.

Кажется, шеф умилостивлен. Я блаженно улыбаюсь. Поняв, что все в порядке, Кевин снисходительно продолжает:

— Я и правда не хотел мешать, Артур. Я сейчас свалю и ни волоска на твоей голове не трону.

Это, конечно, фигура речи, но мой шеф абсолютно лыс и очень болезненно воспринимает эти слова. Пытаясь как-то исправить ситуацию, Кевин тут же поправляется:

— То есть ни волоска на голове Хэлли.

— Ты и не представляешь себе, сколько с ними проблем! — Я пытаюсь ему помочь, но получается только хуже. — Мыть, сушить, укладывать… А потом еще мусс и гель.

— Никогда не мог понять, чем они отличаются, — хмыкает Кевин.

Артур поворачивается и вылетает из кабинета.

— На самом деле пышные волосы — это не так уж и хорошо, — громко говорю я, надеясь, что он меня слышит. — Я рассказывала тебе, как десять лет назад Эмили набралась вшей?

В кабинете повисает молчание. Мы с Кевином смотрим друг на друга и еще не знаем, чем все это обернется. А потом, против воли, я начинаю хихикать.

— На Виргин-Горда нет никаких вшей, — со смехом говорит Кевин, подходит и обнимает меня. — Как насчет того, чтобы как следует поцеловаться в честь нашей встречи?

Наши губы тут же встречаются, и я могу смело сказать, что Кевин не прочь прямо сейчас избавиться от одежды и повалить меня на кушетку. Как бы мне того ни хотелось, ясно, что на сегодня мы и так привлекли к себе слишком много внимания. Я легонько целую Кевина, и он меня понимает.

— Наверное, я не могу надеяться, что ты уйдешь с работы пораньше?

— Пораньше, но не прямо сейчас, — отвечаю я.

— А ленч? Здесь неподалеку мой любимый китайский ресторанчик — «Пинг тонг».

— Он уже пятнадцать лет как закрылся.

— Может быть, «Ла Соте»?

— Его тоже нет.

— А где же люди питаются?

— На рабочем месте, — отвечаю я.

— Ладно, ладно, я понял намек, — говорит он и взваливает на плечо свой потрепанный рюкзак. — Тогда я просто поброжу по городу и вернусь вечером. В пять сойдет?

— В шесть. Даже в шесть тридцать.

— Отлично. — Он целует меня в макушку. — Кстати, здорово выглядишь.

— Правда? — счастливо спрашиваю я.

Кевин делает гримасу.

— Я имел в виду, как здорово увидеть тебя! Ты великолепна. Но прямые волосы и черное платье?.. Это не ты.

— Нью-йоркский вариант, — отвечаю я.

В половине седьмого мне становится неуютно. Кевин в городе, а я работаю. Это еще хуже, чем когда я работала и не могла видеться с детьми. По крайней мере они-то хоть развлекались. Лучшее, что я могу сейчас сделать, — это удостовериться, что и мы с Кевином сегодня вечером тоже развлечемся. Если уж он приехал в Нью-Йорк, у меня есть шанс показать ему, как прекрасен этот город. Беллини внесла мое имя в список приглашенных на какую-то сногсшибательную вечеринку.

— Домой? — спрашивает Кевин, когда мы встречаемся с ним на улице, у входа в офис.

— У меня есть идея получше! Я хочу хорошенько повеселиться. — Предвкушая замечательный вечер, я целую его. — Сначала мы пойдем на открытие выставки гималайского искусства.

Кевин с сомнением смотрит на меня.

— А что нам там делать?

— Там будет весело. Один из типичных нью-йоркских вечеров.

— Единственный вечер, который меня устроит, — с тобой в постели.

— Позже, — отвечаю я, целуя его в нос. — Ты хоть что-нибудь знаешь о гималайском искусстве?

— Нет! Но если оно тебе так нравится, пойдем. Совсем как в школе: ты пытаешься чему-то учить меня.

Мы идем в Музей искусств на пересечении Седьмой и Семнадцатой улиц. Изначально все здание было отведено под универмаг «Барни», и владельцы магазинов, свято чтившие «Прада», пришли в ужас, когда какой-то паршивец оттяпал у них половину площади. Но зато половина магазина осталась за ними, и теперь на всеобщее обозрение выставлено еще больше туфель от «Прада», чем раньше, — не только на витрине, но и на ногах дам-патронесс, которые посещают музей.

Перед входом толпа, и мы с Кевином становимся в хвост очереди — под огромным оранжевым плакатом. На нем начертано: «Отпечатки пальцев. XXI век».

— Подумаешь. Такое я и сам могу сделать, — недовольно ворчит Кевин, оставляя отпечаток ладони на стеклянной двери.

Очередь движется медленно, Кевин развлекается тем, что шлепает ладонью по стеклу. Когда мы наконец оказываемся перед широкоплечим, с серьгой в ухе, охранником, я уверенно называю свое имя. Тот сверяется со списком и впускает нас.

— Полагаю, мы избранные, — гордо говорю я, беря Кевина за руку. — И при этом нам даже не нужно отказываться от свинины.

Он качает головой:

— Почему вы, ньюйоркцы, обожаете те места, куда нельзя попасть?

— Но ведь нас впустили, — возражаю я.

— Великолепно. С тем же успехом мы могли отправиться в «Макдоналдс».

Я стискиваю его руку и говорю, замечая одетых в смокинги официантов, которые дефилируют с серебряными подносами:

— Здесь кормят лучше.

Один из них подходит к нам — возможно, потому, что здесь в отличие от моего офиса сочетание шерстяного кардигана с шортами (зимой) делает Кевина похожим на звезду МТВ.

— Белые грибы с крабовым фаршем и свежим кремом, — докладывает официант.

— Мои любимые, — отзывается Кевин и берет сразу пять штук. Судя по всему, он не ужинал.

Мы идем дальше, к означенной на плакате у входа экспозиции.

— Отпечатки пальцев. Я это везде узнаю, — заявляет Кевин, глядя на длинную стену, увешанную фотографиями в рамках. Он принимается загибать пальцы. — Один поросенок пошел на рынок, второй поросенок остался дома, третий поросенок съел бифштекс, четвертому поросенку…

— …ничего не досталось, — говорит стоящий рядом с нами мужчина, заканчивая считалочку. На нем черный костюм и очки без оправы. Остренькая эспаньолка и пристальный взгляд. Уверена, сейчас он будет выговаривать Кевину за мальчишество, но вместо этого он оборачивается к нам с восхищенной улыбкой. — Вы совершенно точно выразили самую суть этой экспозиции, — говорит он. — Рука — это первоначальный источник человеческой мифологии. Можно сказать, фундамент как фольклора, так и высокой культуры.

— Точно, — отзывается Кевин. Чтобы доказать свою интеллектуальную состоятельность, он сжимает кулаки, выставив большие пальцы, и поет: — Где пальчик? Где пальчик?

— Вот он, вот он! — немедленно подхватывает мужчина, оживленно размахивая руками.

Меня вдруг посещает тревожная мысль, что этот жест может обозначать гомосексуальность собеседника. Но мужчина в черном, видимо, всего лишь в восторге от того, что нашел собрата по разуму.

— То, что вы столь невинно демонстрируете — большой палец, — это, так сказать, главное орудие руки, куда более значительное, нежели указательный или безымянный. Но он обладает различным значением в монгольской и тибетской культурах. Сейчас вы поймете, что я имею в виду.

Я, заинтригованная, двигаюсь следом, но Кевин, кажется, не впечатлен.

— Претенциозный идиот, — шепчет он. — Я лучше пойду и возьму еще несколько фаршированных грибов.

Перед следующей стеной с фотографиями наш собеседник начинает проводить какие-то межкультурные аналогии и при этом бешено жестикулирует — как мне кажется, доказывая тем самым, что рука — фундамент не только культуры, но и языка. Кевин машет нам через всю комнату. Его руки — вот действительно ценный экспонат.

— Милый, посмотри сюда, — говорю я, когда Кевин наконец подходит. — Мой новый друг, Диггер, только что рассказал мне, что выставленный средний палец на этом рисунке символизирует королевское происхождение. Он обозначает высокий статус не художника, а его покровителя, который заказал эту работу.

Кевин скептически смотрит на рисунок и сжимает кулак, выставив средний палец.

— Вам двоим никто не объяснял, что на самом деле это значит? А я думал, этот жест универсальный.

— Прекрати, — говорю я, пытаясь заслонить Кевина. Диггер, может быть, немного странный, но он весьма неглуп и уже успел привлечь небольшую кучку любителей искусства, которые толкутся рядом и слушают, что он рассказывает. Я принимаюсь разглядывать свои руки. Наверное, мне следовало бы сделать маникюр.

Через толпу протискивается фотограф из «Нью-Йорк пост».

— Диггер, я хотел бы сфотографировать вас для светской хроники. Встаньте поближе.

Диггер обнимает меня.

— Нет, нет, с ним. — Фотограф указывает на Кевина. — Мне не нужны никому не известные люди на фотографиях.

— Я тоже никому не известный человек, — возражает тот.

— Вы — никому не известный человек, у которого потрясающий стиль, — говорит репортер. — Мне нравится, как вы выглядите. Потрясающая имитация андеграунда.

— Это самый настоящий андеграунд, — кривится Кевин. — И с чего вы взяли, что я хочу попасть на страницы светской хроники?

Вокруг пробегает шумок. Всем прекрасно известно, что попасть на страницы светской хроники мечтает любой. И Кевину не отвертеться: на Манхэттене нужно быть очень богатым или очень знаменитым, чтобы так плевать на дресс-код.

Внезапно фотограф покидает нас — вероятно, заметив кого-то более достойного. Или того, кто одет еще небрежнее.

— Прости, парень, увидимся позже, — бросает он, беря след.

Кевин смотрит на меня и качает головой:

— Не понимаю я их. Этих ньюйоркцев. Твоих ньюйоркцев. Твой шеф думает, что я хреново одет и что это плохо. Этот тип думает, что я хреново одет и что это хорошо.

— Плохо, — поправляю я.

— Что?

— Ты одет плохо.

— Ты тоже так думаешь?

— Нет, милый. Ты великолепен, — отвечаю я. Наверное, лучше не объяснять ему, что я автоматически исправляю его речевые ошибки, иначе буду напоминать девочку-подростка, пытающуюся быть умнее своего парня.

— Давай пойдем дальше, — предлагаю я.

— Я лучше съем еще парочку этих штук, с крабовым фаршем и грибами. — Он ловко перехватывает проходящего мимо официанта. Отправив в рот несколько грибов, он уже не возражает, когда я беру его за руку и веду по музею.

Мы выбираемся из толпы и поднимаемся по лестнице, мимо гобеленов, расшитых монгольскими богинями и серебряными статуями Шивы.

— Смотри, женщина-Будда! — Я восхищенно разглядываю бронзовую скульптуру и читаю подпись: — «Гендерная принадлежность — эффективное средство познания сути божества».

— Прямо мои мысли! — Кевин обвивает рукой мою талию и покусывает меня за ухо. — Было бы замечательно использовать твою гендерную принадлежность по назначению. Именно этого я и хочу.

Я хихикаю.

— Только не говори, что тебе уже надоело гималайское искусство.

— Мне надоело все, кроме тебя.

Кевин запихивает меня в темную нишу, где нет никого, кроме изображения каких-то обнаженных богов, и запускает мне руку в вырез платья.

— Ты когда-нибудь занималась сексом в музее гималайского искусства? — спрашивает он.

— Пару раз, — лукаво отвечаю я.

— Давай еще разок. — Он начинает расстегивать молнию на спине, но я уворачиваюсь.

— Не здесь.

— Почему? — Кевин целует меня в шею. — Эти боги дадут нам свое благословение.

— В отличие от посетителей. — Я отодвигаюсь и оправляю платье. — Идем, милый. Нельзя заниматься этим на публике.

— На пляже Виргин-Горда мы об этом не задумывались, — замечает он.

— На Манхэттене все иначе.

Мы спускаемся по широкой дугообразной лестнице и выходим из музея. Берем такси до Гранд-Сентрал. Ожидая поезда в Чеддек, я указываю на сияющие созвездия, которыми расписан высокий вокзальный свод. Это, конечно, не то, что небо над Карибскими островами, но по крайней мере его нью-йоркская версия.

— Забавно, но город потратил уйму денег на то, чтобы подновить этот потолок, а тот, кто его расписывал, нарисовал все созвездия задом наперед. Это все равно что смотреть на небо вниз, а не вверх.

— Да, смешно, — говорит Кевин, которого, кажется, это ничуть не развлекло. Похоже, ему вообще тут не нравится. Веки опущены, плечи согнуты, руки скрещены на груди.

Я касаюсь его локтя.

— Ты злишься на меня, потому что я не захотела заниматься с тобой любовью перед статуей Будды?

— Нет, я просто… — Он вдруг хватается за живот и неуверенной походкой направляется вниз по лестнице — туда, где виднеется надпись «Туалет».

Я протискиваюсь следом и жду снаружи — как мне кажется, очень долго. Смотрю на часы. Мы вот-вот опоздаем на поезд и я ощущаю себя такой же беспомощной, как и в тот день, когда Адам пошел в начальную школу и мне пришлось отпустить его в мужской туалет одного.

Как и тогда, я просто встаю на пороге и громко зову:

— Кевин! Кевин! С тобой все в порядке? Я здесь, я тебя жду!

Мой голос эхом отскакивает от стен, но никто не отвечает.

— Кевин! Кевин, тебе нужна помощь?

Мужчина в синем костюме, с портфелем в руке, выходит из кабинки и улыбается.

— Там ваш малыш? — спрашивает он. — Я знаю, каково это. Моя жена всегда нервничает, когда наш сын пользуется общественной уборной. Хотите, чтобы я за ним приглядел?

— Очень мило с вашей стороны, — отвечаю я.

Будет нелегко объяснить ему, что мой малыш под два метра ростом.

Тут Кевин выбирается из кабинки и, пошатываясь, идет к нам. Он бледен, глаза опухли, рот полуоткрыт, подбородок залит слюной. Мужчина в синем костюме неодобрительно смотрит на моего, как ему кажется, пьяного спутника и торопливо выходит.

— Господи, тебе плохо, — говорю я, беря Кевина под локоть и пытаясь его поддержать. — Что случилось? Ты ведь пил только минералку.

— И ел крабовое мясо, — стонет он. — Я отравился.

— Пищевое отравление, — констатирую я и пытаюсь его утешить: — Это ужасно, но все пройдет. Поехали домой.

Мы поднимаемся на платформу, Кевин тяжело повисает на мне. Я изо всех сил поддерживаю его под руку и чувствую, что он вот-вот упадет.

— Мы уже почти на месте, — ободряюще шепчу я.

Бум.

Кевин валится на пол, устремив безумный взгляд на расписанный созвездиями потолок Гранд-Сентрал. Так или иначе, но сейчас он явно видит все звезды.

Я наклоняюсь над ним и глупо спрашиваю:

— Ты в порядке? — Хотя ясно, что нет. Он тяжело дышит и дрожит.

К нам бегут два полисмена, на поясах у них болтаются дубинки, а из кобуры торчат пистолеты. У каждого на поводке — собака, натасканная на взрывчатку.

— У нас нет бомбы, это всего лишь пищевое отравление, — объясняю я.

Полисмены, видимо, поверили, что мы не международные террористы, зато собаки явно не удовлетворены. Одна из них нюхает Кевина, и я уже готова сказать, что обычно он пахнет куда приятнее, чем сейчас. Но наверное, у собаки на этот счет свое мнение, потому что она легонько лижет Кевину шею.

— Как мило, — говорит он, начиная приходить в себя, потом понимает, что лежит на полу рядом с собакой, и тут же садится.

Над ним наклоняется полисмен:

— Хотите, чтобы мы вызвали «скорую», сэр? Хотите, чтобы вас осмотрел врач?

— Да, — тревожно говорю я.

— Нет, — отвечает Кевин.

— Перестань. Может быть, врач что-нибудь тебе даст.

Он качает головой:

— Все нормально. Проблююсь — и порядок.

Если бы! Насчет «проблеваться» Кевин прав, но вместо пары часов это продолжается уже третий день. Вчера я изображала сестру милосердия: приносила ему лед и минералку, а на обед подала прозрачный куриный бульон. Кевин был страшно зол, но до Артура ему было далеко: тот чуть не убил меня, когда я позвонила и сказала, что вынуждена остаться дома с больным.

Больше я не могу прогуливать работу и начинаю одеваться. Кевин просыпается. Ему явно полегчало.

— Ты уходишь? — Он недоверчиво смотрит на меня.

— Ненадолго, — отвечаю я. — Обойдешься без няньки. Я думаю, все будет в порядке.

— А можно, мы сначала позанимаемся любовью? — интересуется он. — Я здесь уже три дня, а мы ни разу…

Да, на закуску.

— Всего лишь потому, что тебя так выворачивало, — говорю я и целую его. — Оставайся в постели. Я приду, как только освобожусь.

— Все равно это очень долго. — Он гладит мою щеку и садится. — Послушай, я проголодался. Можешь приготовить мне что-нибудь?

— Конечно. Что ты хочешь? — Я тревожно смотрю на часы и надеюсь, что Кевин попросит мюсли, а не блинов.

— Не знаю… А ты как думаешь? Пару яиц вкрутую или омлет.

— Что угодно! — Я пытаюсь казаться любезной.

— Хм. Или овсянку. Или французский тост с кленовым сиропом. Или булочку с сыром. — Он задумчиво перебирает все, что может вспомнить. — А еще я обожаю бельгийские вафли. У тебя есть вафельница?

— Разумеется, — отзываюсь я с легким раздражением и наконец теряю терпение: — А в шкафу у меня прячется кухарка, которая специализируется на приготовлении вафель! Господи, это всего лишь завтрак. Просто скажи, что тебе приготовить.

Кевин оскорблен.

— Я не хочу быть тебе обузой, — ворчит он. — Но я перевернул все свое рабочее расписание, чтобы приехать и повидать тебя. А ты не можешь пожертвовать хотя бы одним днем, чтобы побыть со мной.

— Мне уже и так пришлось пожертвовать больше, чем днем, чтобы побыть с тобой, — говорю я.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Если мы собираемся жить вместе, мне придется менять всю свою жизнь. Бросить все и переехать на Виргин-Горда.

— Подумаешь! Нью-Йорк, ах, какое замечательное место! Неблагодарная работа. Кучка самовлюбленных идиотов. Слюни над дурацкими картинками, которые может нарисовать и трехлетний ребенок! Отвратная еда. Действительно, тебе есть чем дорожить!

— Ты забыл еще кое-что. — Голос у меня дрожит. — Мои дети. И друзья. Мне показалось, что эта выставка была интересной. По крайней мере необычной. И я, представь себе, люблю свою работу и хочу сохранить ее!

— Тогда все ясно, — сердито говорит Кевин и встает. — Я не хочу тебе мешать. Я просто уеду.

Мы стоим друг против друга, и ни один из нас не собираемся уступать. Кевин ничуть не изменился. Если его обидеть, он уходит. Но на этот раз я не позволю ему так просто отделаться.

Я подхожу к нему и обнимаю его.

— Не уходи, Я люблю тебя, Кевин. И если ты меня любишь, пожалуйста, будь дома, когда я вернусь.

Он гладит меня по голове, но не отвечает. Я слышу, как бьется мое сердце. Если я вернусь и обнаружу, что Кевина нет, то не переживу.

— И потом, ты не можешь уехать прямо сейчас. У тебя билет только на завтра. Если ты проведешь эту ночь со мной, тебе не придется платить неустойку — по-моему, оно того стоит. — Я пытаюсь шутить.

Кевин вздыхает:

— Я останусь. Конечно, останусь. Если я уеду прежде, чем мы проведем хотя бы одну ночь вместе, я себе этого не прощу.

 

Глава 16

Вместо того чтобы, войдя в вагон, открыть «Нью-Йорк таймс», я принимаюсь смотреть в окно и думать о Кевине и о том, что мы скажем друг другу, когда увидимся.

— Можно? — спрашивает Стефи и подсаживается. И добавляет, демонстрируя свое знание дорожного этикета: — Нам не обязательно разговаривать. Можешь спокойно читать.

— Я не читаю, если ты заметила.

Впрочем, не важно. Мужчина может сесть рядом со знакомым, с головой погрузиться в газету и не обменяться с соседом ни единым словом, кроме «Здравствуйте». И ничего более. Но женщины, оказавшись на одной скамейке в вагоне, обязаны болтать. Добираясь до города, где нам предстоит управлять фирмами и принимать важные решения, мы тратим тридцать пять минут на обмен сплетнями о новом маникюрном салоне, о чеддекском мяснике (у него интрижка на стороне, а главное — он обвешивает) и о том, что учительница по рисованию в детском саду слишком много задает на дом.

Но достаточно одного взгляда на Стефи, и я понимаю, что ее беспокоит нечто иное, нежели нечестный мясник или машинка для прокалывания ушей. Глаза у нее опухшие, она выглядит так, как будто совсем не спала. Стефи лезет в сумочку, равнодушно достает шоколадку, снимает обертку и сует в рот сразу три квадратика. Ого! Если женщина ест шоколад с утра, это может означать лишь одно…

— Ричард сказал, что уходит от меня. — Стефи всхлипывает. — Я не виновата. У нас был счастливый брак, но ему хочется попробовать еще разок.

Я в изумлении смотрю на нее. То же самое сказал Билл. Неужели он проложил дорожку Ричарду, или у каждого мужчины это заложено где-то в подкорке? Может быть, они все-таки разговаривают в поезде, прикрывшись «Уоллстрит джорнал»?

— Стефи, мне жаль, — говорю я, беря ее за руку. — Я бы очень хотела тебе помочь.

— Ты и так мне помогла. Я каждый день о тебе думаю. Ты даешь мне надежду. — Она достает носовой платок.

Я распрямляю плечи и преисполняюсь гордости. Я неплохо справилась со своими проблемами! Говорят, пережить развод — как пережить чью-то смерть. Ты проходишь те же стадии: протест, депрессия и примирение. Я рада, что Стефи может брать с меня пример; мне следует открыть ей, что на самом деле этапы таковы: хрен с ним, хрен с ним, хрен с ним, хрен с ним и «какого черта, плевать я на него хотела».

— Всегда есть надежда. Жизнь продолжается. Когда пройдет первоначальный шок, ты испытаешь приятное возбуждение оттого, что можешь начать все сначала, — ободряюще говорю я. — Мы сами можем планировать свое будущее, каким бы оно ни было.

— Легко тебе говорить! — отзывается Стефи. — Билл сказал Ричарду, что они с Эшли расстались.

— Это меня не касается! — фыркаю я.

— Потому-то я и надеюсь, — говорит она. Моя моральная стойкость явно впечатляет ее меньше, чем недавняя сплетня. — Если Эшли покинула сцену, вы с Биллом могли бы снова сойтись.

— Нет, не могли бы! — взвиваюсь я. — Я не такая дура! Один раз Билл ушел; значит, может уйти опять. Не к Эшли, так к Кэнди, Рэнди или еще кому-то.

— По крайней мере ты бы не осталась одна. У тебя был бы муж.

— Но не тот, которого бы мне хотелось! И кроме того, у меня есть друг.

Стефи роняет платочек.

— Друг? Это звучит так по-детски…

— Поверь мне, это серьезно!

— Ты с ним спишь? — Несмотря на смущение, Стефи распирает любопытство.

— Разумеется, — беспечно отвечаю я. Пусть даже (сначала — из-за расстояния, потом — из-за расстройства желудка) мы с Кевином уже давным-давно не занимались любовью. Но по крайней мере сегодня вечером я сосредоточусь именно на этом.

Когда я прихожу домой, Кевин заканчивает приготовления. В духовке жарится цыпленок, на столе стоят свечи. Он встречает меня в одних плавках — явно не по погоде.

— Отлично выглядишь, — говорю я, снимая шарф, и игриво набрасываю его ему на шею.

— Я собирался открыть тебе голым, но это моя уступка вашим консервативным нравам.

— Полагаю, не только я, но и весь квартал был бы в восторге, увидев тебя обнаженным.

— Нет проблем! — Кевин мгновенно стягивает плавки и встает у окна.

— Кевин! — ору я, поспешно опуская шторы. Я рассказала Стефи, что у меня есть возлюбленный, но столь наглядное доказательство излишне.

— Прости за сегодняшнее утро, — говорит он.

— И ты меня прости. Это я виновата.

Мы оба знаем, что нам есть о чем поговорить, но сначала нас ждет одно важное дело.

— Хочешь есть? — спрашивает Кевин, целуя меня.

— Я хочу тебя.

— Я надеялся, что ты скажешь именно это.

Мы с жадностью занимаемся любовью — прямо на полу в гостиной. Может быть, мне следовало оставить окно открытым, если не для Стефи, то для Дарли. Она, наверное, давно такого не видела.

Ужин проходит далеко не в такой торжественной обстановке, как задумал Кевин. Все очень романтично. Мы едим цыпленка (отлично прожаренного, разве что чеснока слишком много), лежа в постели, и разрываем его прямо руками. Я протягиваю кусочек Кевину, и он берет его ртом, облизывая мои пальцы, один за другим. Мы целуемся.

— Бедрышко или грудку? — смеюсь я, протягивая ему следующий кусочек.

— И то и другое. — Он целует меня в грудь, потом в бедро.

Мы забываем о еде и снова занимаемся любовью. Кровать сотрясается, куски куриного мяса попадают с подноса на простыни, но мне не до порядка на постели.

Мы лежим, обнявшись, когда звонит телефон. Заметив номер Адама, я беру трубку.

— Привет! Как дела, милый?

Адам принимается восторженно описывать лыжную прогулку; я сажусь и беззвучно говорю Кевину: «Извини». Тот пожимает плечами.

Сын рассказывает, как он съехал с крутого склона. Кевин, видя, что я увлечена разговором, ложится спиной ко мне; я дотягиваюсь и массирую ему плечи.

— Похоже, ты отлично провел день, — говорю я. Впервые мне хочется, чтобы наша беседа не затягивалась. — Передай Эмили привет. И когда завтра будешь возвращаться в колледж, поосторожнее за рулем.

— Хорошо, мама. Я бы никогда до этого не додумался, если бы ты мне не напомнила.

— Не волнуйся, я всегда тебе напомню. — Я смеюсь и думаю: не важно, сколько лет моим детям. Я никогда не перестану быть матерью.

Я вешаю трубку и целую Кевина в шею, но, прежде чем он успевает обернуться, снова звонит телефон. Эмили.

— Мама, ты попросила Адама передать мне привет, — говорит она в притворном негодовании. — Ты что, не можешь сказать мне «привет» лично? Я не знала, что ты так занята.

Я смотрю на Кевина. Наверное, не стоит объявлять Эмили, что я действительно очень занята.

Эмили, так же как и Адама, переполняют впечатления, но несколько иного толка. В частности, красивый инструктор угостил ее горячим шоколадом, и она полагает, что влюбилась. Сначала подводное плавание, теперь лыжи. Мне бы следовало держать дочь подальше от спорта. Кто сказал, что девочка должна заниматься спортом, чтобы у нее не оставалось времени думать о парнях?

— Мои дети такие замечательные, — восторженно говорю я Кевину, когда наконец возвращаюсь под одеяло.

— У тебя хорошие дети, — соглашается Кевин и, не проявляя более никакого интереса к семейной жизни, берет пульт и включает телевизор. Мы зарываемся в подушки, и он щелкает с канала на канал — хоккейный матч, новости, глупая комедия, прогноз погоды, еще одна глупая комедия. Если он предпочтет «Магазин на диване», возможно, я куплю себе еще какое-нибудь украшение.

Я деликатно забираю у него пульт и выключаю телевизор.

— Что-то не так? — спрашиваю я.

— Нет, — неубедительно отвечает он.

— Прости, что мы прервались, — говорю я, прижимаясь к нему. — Но я всегда беру трубку, когда звонят дети.

— Ты правильно поступаешь.

— Но?..

Кевин вздыхает, встает и начинает бродить по комнате.

— Я только сейчас начал понимать, что именно ты имела в виду утром, когда говорила о переменах. Что это не так-то просто. Я ведь тоже получил мало удовольствия, пытаясь вписаться в твой мир.

— Это всего лишь последствия пищевого отравления, — говорю я.

— Нет, это реальность.

— Прости, если что-то не так. — Я начинаю чувствовать легкое возмущение. — Я сделала все, что было в моих силах.

Кевин на секунду останавливается и пристально смотрит на меня.

— Я знаю. Мы оба старались. Я бросил все, чтобы приехать и повидать тебя, хотя у меня уйма дел.

— И ты злишься оттого, что я не бросила все, чтобы постоянно быть с тобой.

— Я не злюсь. — Кевин останавливается в ногах кровати и потягивается. — Ты мне небезразлична, Хэлли. Совсем наоборот. Но твой мир — здесь, а мой — на Виргин-Горда. Я всегда говорил, что не вернусь сюда. Но теперь, когда я здесь, я вижу, что такое твоя жизнь. Было бы просто ужасно, если бы тебе пришлось пожертвовать всем ради меня.

— Разве жизнь с тобой может быть ужасной? — говорю я, обнимаю его и кладу голову ему на грудь. — Но это, наверное, трудно. Слишком трудно.

Мы держим друг друга в объятиях и молчим. Кевин гладит меня по голове, его грудь делается мокрой от моих слез.

— И что же дальше? — спрашивает он.

Я делаю глубокий вдох и прижимаюсь к нему сильнее.

— Я не могу уехать на Виргин-Горда, — говорю я, и голос у меня обрывается. — Даже ради тебя. Наверное, я всегда в глубине души это понимала, но не могла признать.

— Я тоже знал, — отвечает он. — Мне трудно давать обязательства. Ты поняла это в первый же день, когда мы встретились. Я подумал, что, может быть, на этот раз все получится, сказал себе: давай поезжай в Нью-Йорк. И что? В Нью-Йорке мне тут же стало плохо.

— Это нечестно. Наше будущее разрушил какой-то крабовый фарш.

— Кто бы мог подумать. — Кевин обнимает меня, и мы надолго замолкаем.

— Ты жалеешь, что я тебя разыскала? Может быть, мне следовало оставить тебя в покое спустя столько лет? — тихо спрашиваю я.

— Нет, — горячо отвечает он. — Это было замечательно. Когда я впервые увидел тебя на острове, то подумал, что это мираж. Моя маленькая Хэлли — в моем собственном раю.

— Для меня это, очевидно, потерянный рай, — говорю я.

Наконец-то Кевин улавливает литературную аллюзию.

— Кажется, мы что-то такое читали в выпускном классе, — говорит он. — Это Диккенс?

— Почти угадал. Мильтон.

— Они писали в одно время?

— Нет, их разделяла всего лишь пара столетий. Но они оба были англичанами.

— По крайней мере хоть в этом я прав, — говорит он.

— Ты прав во многом, — отзываюсь я. — Не думаю, что ты вообще хоть что-нибудь делаешь неправильно, если не считать того, что живешь не в том месте.

Мы стискиваем друг друга в объятиях, сильная рука Кевина касается моей спины.

— Думаешь, у нас бы все сложилось, если бы после школы мы остались вместе? — спрашиваю я.

— Нет. Наши миры были слишком разными уже тогда. — Кевин приподнимает мое лицо за подбородок и грустно улыбается. — Наверное, это единственное, что осталось неизменным.

— Но я могу навещать тебя в раю?

— В любое время.

— И мы будем заново влюбляться друг в друга каждые двадцать лет?

— Можешь не сомневаться, — отвечает он и снова целует меня — долго и страстно. — По крайней мере мы будем чего-то ждать. Это самый лучший повод жить дальше.

Мы с Кевином умудрились достичь того, что нам так и не удалось сделать в школе, — стать друзьями. После его отъезда мы общаемся почти каждый день, и спустя две недели наши разговоры становятся намного непринужденнее и куда приятнее, чем в те дни, когда я, уехав с Виргин-Горда, гадала о том, что будет и чего не может быть. Засидевшись в офисе допоздна, я звоню Кевину. Он весел и сыплет новостями, потому что наконец начал работать с Анджелиной Джоли. По его словам, он чувствует себя как рыба в воде. Я смеюсь и шутливо напоминаю, сколько раз он уже пытался ввернуть эту шутку.

Я вешаю трубку, успокоенная и окончательно убежденная, что мы приняли правильное решение. Живя с Биллом, я иногда разочаровывалась в своем браке и начинала гадать, какой могла бы быть моя жизнь, останься я с одним из своих прежних парней. Теперь у меня появился шанс вернуться назад и еще раз пройти тот же путь. И снова я сказала «нет» Кевину и Эрику. И Рави. Точнее, я не то чтобы сказала Рави «нет». Мне вообще не так уж много удалось ему сказать.

Я задумчиво открываю ящик стола и вынимаю салфетку, которую прихватила с собой после той отчаянной одинокой вылазки в ресторан. Салфетку, где написаны имена мужчин, за которых я не вышла замуж. Я беру этот список и смотрю на четвертое имя. Дик Бенедикт. Рави дал мне понять, что нужно жить настоящим, но я по-прежнему испытываю глубочайшую скорбь, когда думаю об этом человеке. Я снова сворачиваю салфетку и держу ее в руке. Нет, не каждый твой выбор был правильным. Нужно просто это признать.

Я опять берусь за работу и заставляю себя сосредоточиться на лежащих передо мной бумагах. Если честно, мне больше не о чем думать. Ни мужа, ни любовника — ни единого повода, чтобы увильнуть. Отыскивая хоть какие-нибудь зацепки в деле Тайлера, я перечитываю все показания. В том, что сказала Мелина Маркс, нет ничего нового. Как и мистер Тайлер, она упрямо стоит на своем и твердит, что заслужила повышение. Может быть, собираясь послушать ее лекцию в Дартмуте, я всего лишь хватаюсь за соломинку, но сейчас я готова схватиться за что угодно. Я посылаю Артуру сообщение и объясняю, почему не смогу быть завтра на работе. Остается надеяться лишь на то, что никто не будет сидеть за моим столом, когда я вернусь.

Я выезжаю в пять утра, чтобы добраться до Дартмута. В честь Кевина открываю окно в салоне и включаю Бон Джови на полную мощность. Ресницы у меня смерзаются, так что в конце концов я сдаюсь. Легко быть свободным в тропиках, но не здесь.

В Дартмуте я иду по дорожке, ведущей в главный корпус, и завидую студентам: они сейчас слушают лекции знаменитых профессоров и решают глобальные вопросы. Как бы мне хотелось вернуться в колледж! Ходить на занятия, писать рефераты — все это кажется мне сейчас таким притягательным, таким беззаботным, когда больше не нужно этого делать. Почему мне видится, что подобное времяпрепровождение лучше, чем деловые совещания и возня с документами?

Я трижды обхожу всю территорию, ища нужное здание, пока кто-то из студентов наконец не указывает мне дорогу. Адам и его подруга Эвахи ждут меня у дверей лекционного зала. Эвахи целует меня в обе щеки. Когда я звонила Адаму, чтобы предупредить его о своем приезде, то рассказала ему о деле Тайлера, о Мелине и о том, что мое пребывание в офисе отныне под вопросом. Мой преданный сын пообещал, что они с Эвахи постараются помочь мне.

— Спасибо, что позволили мне прийти на лекцию, — говорю я.

— Никаких проблем. То, чем вы занимаетесь, — это круто, — отзывается Эвахи, одетая в мешковатый свитер и джинсы. Никакого макияжа, но эта девятнадцатилетняя девушка излучает какое-то естественное сияние и сейчас еще красивее, чем на Рождество.

— А вдруг мы поможем тебе завершить это дело и все попадем на телевидение? — говорит Адам.

— Об этом снимут фильм, — возбужденно добавляет Эвахи. — В фильмах о сексуальных домогательствах обычно играют самые красивые актрисы. Деми Мур в «Разоблачении», Мерил Стрип в «Шелковых сетях», Шарлиз Терон в «Северной земле»…

— Мелина Маркс в фильме «Как мама потеряла работу», — подсказывает Адам.

— Спасибо, милый, — отзываюсь я, хлопая его по плечу.

Зал уже полон, и, пока дети занимают места, я нахожу свободный стул в заднем ряду — так, чтобы меня не было видно из президиума. Исходя из своего опыта я предполагаю, что профессор должен быть седовласым и сутулым, в потрепанном твидовом пиджаке с латками на локтях. Но тот, кого мои дети обычно называют Джо, — это мужчина едва за тридцать, высокий и достаточно красивый для того, чтобы самому сниматься в кино, а не рассказывать о нем. Еще один повод вернуться в колледж. Он любезно представляет собравшимся Мелину, которая улыбается и благодарит его за приглашение. Она стоит перед аудиторией в синем брючном костюме, в туфлях без каблуков и совершенно не походит на роковую женщину. Мелина бегло просматривает свои записи и начинает остроумно и интересно, в деталях, рассказывать о киноиндустрии, объясняя, что специалисты по рекламе играют куда более важную роль в создании образа кинозвезды, чем это представляется многим.

Студенты просто заворожены, и даже я почерпнула для себя нечто новое. Увы, не по делу Тайлера. Но теперь я знаю, что Том Круз удостоился беседы с Опрой Уинфри лишь после того, как уволил прежнего менеджера и нанял вместо него свою неопытную сестру, которая вскоре поняла, что удерживать Тома в каких-то рамках невозможно. Заодно я узнала, что женские журналы, дабы поместить на обложку фотографию знаменитости, иногда позволяют специалистам по рекламе самим отбирать снимки, подыскивать рецензента и вообще контролировать весь процесс. Вот и говорите теперь о том, что молодых журналистов учат этике.

Примерно через полчаса Мелина заканчивает говорить по написанному и любезно объявляет:

— Я буду рада ответить на ваши вопросы.

Сразу поднимается несколько рук, и Мелина указывает на девушку, сидящую рядом с Эвахи.

— Для начала спасибо за потрясающую лекцию. Женщина, занимающая высокий пост, — это так вдохновляет, — говорит студентка, которая явно собирается всучить Мелине свое резюме. — Скажите, пожалуйста, каков самый лучший способ получить хорошую работу в вашей индустрии?

— Закончить Дартмут с отличием, а затем подлизаться к какому-нибудь воротиле, — шутит Мелина. Аудитория хохочет, а я оглядываюсь, дабы удостовериться, что в зале нет представителей противоположной стороны, которые могут записать эту фразу и затем использовать ее в суде против мистера Тайлера. Видимо, я здесь единственный тайный агент. — Так и есть, связи очень важны, — продолжает Мелина, — но я всегда была уверена, что усердный труд окупается.

Вот это лучше. Теперь ее может цитировать адвокат защиты.

Мелина вызывает следующего.

— Скажите, в киноиндустрии и впрямь царит такая жестокая конкуренция, как говорят?

— Перережут горло и не задумаются, — отвечает та, красноречиво проводя ребром ладони по шее. — У меня столько шрамов, что я вынуждена носить свитера с высоким воротником. — Мелина теребит ворот свитера, как бы в знак доказательства, студенты снова смеются.

— Шарфы тоже красиво смотрятся, — говорит многообещающая девушка во втором ряду, у которой в кармане, возможно, уже лежит билет в Лос-Анджелес. Быть может, после лекции я кое-что расскажу ей о шарфах — изящных и недорогих.

— Есть еще вопросы? — спрашивает Мелина.

Снова поднимаются руки. Следующие три вопроса касаются работы в рекламном бизнесе. Мелина запросто общается с молодежью и открывает им все, что они хотят узнать, за исключением номера своего мобильника и адреса электронной почты.

— А что нужно для того, чтобы сделать хорошую карьеру? — интересуется молодой человек в первом ряду.

Мелина теребит сережку, обдумывая ответ.

— Не давать воли самомнению, — говорит она. — Если вы человек идеи, то старайтесь не выходить из себя, если предпочтение отдают другому. Не обязательно, чтобы весь мир знал о ваших способностях. Самое главное, пусть о них знает ваш шеф.

Я подаюсь вперед. Это интересно. Мне очень хочется задать вопрос. Но лучше я останусь зрителем. Со студентами Мелина ведет себя куда непринужденнее, чем в моем кабинете.

Эвахи энергично размахивает рукой, и Мелина бросает на нее одобрительный взгляд.

— А с вами такое бывало? — спрашивает девушка. — Когда-нибудь отдавали предпочтение другому, а не вам?

— Конечно, — отвечает Мелина.

Вот теперь она по-настоящему возбуждает мое любопытство. Может быть, здесь и кроется истинная причина того, что Мелина, а не Бет, получила продвижение по службе? Если так, то мистер Тайлер об этом знал и у него были определенные причины сохранить все в тайне.

— А вы можете нам рассказать? — настаивает Эвахи.

Именно об этом мне и хотелось спросить, Если эта девушка и не станет моей невесткой, я ее просто удочерю.

— Я могу объяснить на теоретическом примере, — отвечает Мелина, пытаясь удовлетворить ненасытную молодую аудиторию. — Давайте представим, что вы предложили оригинальную идею, которая привлекла всеобщее внимание к актрисе, полностью изменила ее имидж и способствовала карьере. Актриса очень благодарна, но глава вашей фирмы приписывает эту честь себе. Он дает вам понять, кто здесь самый главный. Все идеи — его идеи. Если вы по-прежнему будете настаивать на том, что гениальный план принадлежал вам, он просто разозлится и уволит вас.

— Но в конце концов вы получили за это хоть что-нибудь? — спрашивает девушка, первой заговорившая о шарфах. Видимо, она не убеждена, что командная игра стоит свеч.

— Повышение, — говорит Мелина. Но потом, поняв, что она сказала слишком много, быстро оговаривается: — Я не имела в виду, что это мой случай. Просто теоретически…

— Но ведь это было с вами, да? — настойчиво спрашивает Эвахи.

Мелина отрицательно качает головой:

— Нет-нет.

Эвахи не сдается:

— А что это была за актриса?

Лицо Мелины темнеет.

— Ладно, давайте забудем этот пример, — говорит она, нервно теребит свои записи, оттягивает ворот свитера, как будто в зале вдруг стало слишком жарко, умоляюще смотрит на профессора Джо и торопливо заканчивает: — Полагаю, это все, что я хотела вам рассказать. Спасибо за то, что предоставили мне такую возможность.

Студенты награждают Мелину бурными аплодисментами, и она слабо улыбается. Лекция окончена, и будущие воротилы киноиндустрии толпятся вокруг Мелины. Я сижу в дальнем углу, пытаясь сложить все фрагменты головоломки воедино. По-моему, мне это удается. Через пару минут, когда толпа редеет, Мелина замечает меня. Сначала она как будто пугается, но потом просит прощения у оставшихся и идет ко мне.

— Подруга моего сына сказала, что сегодня вы читаете лекцию, — говорю я, прежде чем она успевает спросить, что я тут делаю. — Вы блистали.

— Спасибо. Надеюсь, студентам понравилось. Но может быть, я сказала слишком много.

— Нет, ровно столько, сколько следовало.

Она тревожно смотрит на меня.

— Послушайте, я наконец поняла, что случилось. Ваш муж, Чарльз Тайлер, продвинул вас не из-за своих личных пристрастий. Вы, а не Бет, заслужили это повышение, потому что предложили какой-то проект, который присвоил себе ваш шеф, Алан Аладдин.

— Я этого не говорила, — возражает Мелина.

— Это говорю я. Я права?

Мелина долго размышляет. А потом тихо — так, что я едва могу ее расслышать — отвечает:

— Да.

Мы смотрим друг на друга, и она тяжело вздыхает, как будто освобождение от этой тайны принесло ей невероятное облегчение.

— Почему ни вы, ни Чарльз не рассказали мне об этом? — мягко спрашиваю я.

Мелина опускается на сиденье и опирается локтями о крышку откидного столика.

— Послушайте, Хэлли, я просила Чарльза, чтобы он все рассказал вам, — говорит она. — Но он знает, что, если эта история выйдет наружу, Алан Аладдин уволит нас обоих и вдобавок страшно скомпрометирует. Он очень влиятелен, и никто не возьмет нас на работу, если Алан запретит. Чарльз надеялся на чудо. Он хотел, чтобы вы разрешили это дело каким-нибудь другим образом.

— Бросьте. Вы оба преувеличиваете. Мистер Аладдин не мог требовать от вас, чтобы в самый разгар судебного процесса вы об этом умолчали.

Мелина качает головой:

— Нет, мог. Человеческое самомнение безгранично. Повсюду — логотип компании, все его рубашки украшены монограммой А.А. Он подумывает о том, чтобы возбудить иск против Общества анонимных алкоголиков за то, что они используют его инициалы.

— Зато сейчас Бет Льюис возбудила иск против вашего мужа.

— Это не ее вина, — говорит Мелина. — Она знает лишь то, что мы с Чарльзом были близки. Мы действительно влюбились, когда работали, и, наверное, все это почувствовали. Но наш роман никак не связан с моим повышением. Бет понятия не имеет, как много я сделала для Анджелины Джоли.

— Анджелины Джоли? — медленно спрашиваю я.

— Вы, наверное, все знаете, — со вздохом отвечает Мелина. — Анджелина много лет была клиенткой Алана. Все полагали, что это настоящая фурия, которая целуется с собственным братом и носит на шее фиал с кровью. А я придумала, как сделать из нее Одри Хепберн. Она стала представителем ООН. Я это устроила. Потом эти поездки в Африку и акции против СПИДа. Их тоже организовала я.

— Но всюду на первом месте был Алан?

— Да. Теперь никто не представляет себе Анджелину иной. Самое смешное, что при всех своих татуировках Анджелина действительно великий филантроп.

— Позвольте мне использовать эти данные, — умоляюще говорю я.

Мелина пожимает плечами:

— Что толку? Алан скажет, что это ложь и что все сделал он. Кто сумеет доказать обратное? Чарльз выступит в еще более неприглядном свете, и мы оба потеряем работу.

— Полагаю, что работу потеряем мы все, включая меня. Мое место сейчас зависит от исхода этого процесса.

— Мне жаль это слышать, — отзывается Мелина. — Но у меня есть опыт в подобных делах. Я просто не вижу выхода.

— Наверное, я смогу что-нибудь сделать, — говорю я, подумав о Кевине. — У меня есть друг, который знаком с Анджелиной. Можно сказать, она буквально на него не надышится.

 

Глава 17

Когда начинается первый день судебного слушания, мы с Артуром берем такси и едем на Фоли-сквер. С тех пор как дом номер шестьдесят на Сентр-стрит стал местом действия «Закона и порядка», я всегда, приезжая сюда, чувствовала себя так, как будто собираюсь сниматься в кино, а не делать свою работу. Сегодня и в самом деле сюжет будет лихо закручен. Но Артур не хочет ничего непредвиденного.

— Я не люблю сюрпризов, — ворчит он. — Мы не можем войти в зал суда, не зная, что нас ожидает. Это первое правило адвоката.

— Да, быть готовым. А также первое правило бойскаута. — Я не удерживаюсь и говорю ему, что всегда удивлялась, какое в таком случае первое правило гёрл-скаута. Продавать печенье? — Так или иначе, я готова, Артур, — продолжаю я. — Просто иногда приходится плыть по течению.

— Ты хорошо потрудилась в Дартмуте, раздобыв сведения о том, что Мелина сделала всю работу за Алана Аладдина. Но, как она тебе и сказала, он будет это отрицать.

Все закончится вульгарной перепалкой.

— По крайней мере не такой, какая обычно бывает в делах о сексуальных домогательствах, — предполагаю я. — Разве оно того не стоит? Пусть наша работа будет интересной.

Артур фыркает и смотрит в окно. Я храбрюсь, но при этом от души надеюсь, что завтра мне не придется подыскивать себе новое место. Кевин обещал выставить свидетельницу в нужный момент, но я, как и Артур, не слишком-то доверяю неожиданностям. Иногда они оборачиваются против тебя.

Судья Руфь Уоррен, элегантная седая дама в черной мантии, быстро проходит на свое место, и слушание начинается. В отличие от меня ей не приходится каждое утро думать о том, что надеть на работу. Поскольку обе стороны решили отказаться от присяжных, судья бросает несколько кратких реплик и объявляет заседание открытым. Первым выступает адвокат истицы Бет Льюис и объясняет присутствующим, какая вопиющая несправедливость была допущена в отношении его клиентки.

— Талантливая, прилежная Бет Льюис заслужила повышение. Но ей было отказано в этом, потому что ее шеф, Чарльз Тайлер, несправедливо отдал предпочтение Мелине Маркс, Почему? — Он делает паузу, чтобы взглянуть на Бет, которая кротко сидит рядом с ним. — Потому что обвиняемый, мистер Тайлер, имел связь с мисс Маркс и позже на ней женился. — Адвокат снова замолкает и, сняв очки, смотрит на судью: — Ваша честь, закон гласит, что на рабочем месте, как на футбольном поле, шансы у всех должны быть равны. Но как шансы могут быть равны, если на этом, так сказать, поле возникает постель?

Он садится, и у меня в голове возникает образ колоссальной кровати, стоящей возле пятидесятиметровой отметки на Стадионе Гигантов. По крайней мере это создало бы определенные удобства для футболистов и их поклонниц.

Я быстро прогоняю видение и встаю, чтобы произнести вступительное слово. Я вдумчиво излагаю свою позицию и объясняю, что защита не собирается опровергать того факта, что у мистера Тайлера и мисс Маркс существовали некие отношения вне работы. (К слову, у них прелестная квартирка на Саттон-Плейс, с двумя спальнями. Впечатляющее достижение, если учесть ситуацию на нью-йоркском рынке недвижимости.)

— Защита собирается доказать, что мистер Тайлер повысил мисс Маркс в должности, руководствуясь исключительно деловыми соображениями. Мы предъявим вам неоспоримые доказательства.

Я вижу, что адвокат Бет роется в толстой пачке документов, лежащей перед ним, и готовится вызвать первого свидетеля. Мистер Тайлер нервно поглядывает на меня. Он понимает, что сейчас его приведут к присяге.

— Все будет в порядке, — шепчу я, надеясь, что в моем голосе звучит уверенности больше, нежели я ощущаю.

И тут в задних рядах происходит какое-то движение. Входит женщина, не узнать которую невозможно, несмотря на ее темные очки, длинное коричневое пальто и шарф, скрывающий роскошные волосы. Она решительно шагает по проходу прямиком к судье.

— Ваша честь, у меня есть несколько минут, и мне нужно с вами поговорить, — заявляет таинственная посетительница.

Судебный пристав делает шаг вперед и хватается за кобуру, но, поняв, что гостья не представляет собой никакой угрозы, ограничивается тем, что берет ее за руку, не давая слишком приблизиться к блюстительнице закона.

— Кто эта женщина? — спрашивает судья, перебегая взглядом с адвоката Бет на меня.

— Анджелина Джоли, — шепчет ей стенографистка и замирает с открытым ртом.

— Я держу за руку Анджелину Джоли? — воодушевляется судебный пристав и отпускает ее, видимо, решив, что наверняка потерпит поражение, если вздумает затеять рукопашную со звездой, сыгравшей могучую Аару Крофт. — Можно взять у вас автограф для моего сына? — внезапно спрашивает пристав.

— Офицер! — возмущенно реагирует судья Уоррен. — Соблюдайте порядок!

Анджелина беспрепятственно и уверенно идет к месту, где обычно свидетели дают показания.

— Приведите меня к присяге, или что там полагается! — командует она.

Адвокат Бет вскакивает:

— Это против правил! Ее нет в списке свидетелей! Она не имеет права являться в суд!

— А я уже явилась! — Анджелина сбрасывает пальто на руки судебному приставу, снимает солнечные очки и цепляет их за V-образный вырез свитера. Декольте такое низкое, что изумленный офицер роняет пальто на пол. Оба порывисто наклоняются поднять его и стукаются лбами.

— Ух ты! — Пристав потирает ушибленное место. — Столкнуться с Анджелиной Джоли! Вот это да!

Актриса издает хрипловатый смешок, к ней присоединяются все, кроме судьи Уоррен. Она стучит молоточком, призывая присутствующих успокоиться.

— Будьте так любезны, мэм, присядьте.

— Спасибо, но мне некогда, — демонстрируя великодушие, отзывается Анджелина, будто благодарит за предложенную ей чашечку чаю. — Послушайте, я хочу сказать одно. Этот бедолага, Чарльз Тайлер, невиновен. Вы меня знаете. У меня репутация человека, который не терпит несправедливости. И эта репутация создана благодаря замечательной женщине, которая здесь сидит, — Мелине Маркс…

— Ваша честь, если это еще один свидетель со стороны защиты, то ее нужно допросить под присягой, — прерывает актрису адвокат противной стороны. Он взволнован и раскраснелся. — Все это никуда не годится!

— Да-да, — быстро соглашается судья Уоррен. — Никуда не годится, но довольно интересно. Я вспомнила вас, мисс Джоли! Обожаю «Семейство Смит»! Пожалуйста, продолжайте…

Анджелина благосклонно и с достоинством кивает:

— Спасибо. Мне очень жаль, что я не знала об этом процессе раньше, мне рассказал о нем мой оператор, Кевин. Так вот, я провела небольшое расследование и обнаружила, что он, — Анджелина тычет пальцем в сторону Алана Аладдина, — присвоил себе все, что она, — палец указует на Мелину, — для меня сделала. Об этом не знает никто, но Мелина — это тот человек, который сделал меня тем, что я есть.

И Анджелина, по всем законам драматургии, выдерживает паузу, давая нам возможность переварить информацию. Потом продолжает:

— А он, — теперь она выбрасывает длинную, гибкую руку в сторону Чарльза Тайлера, — совершил то, что и должен был, чтобы оценить по достоинству усилия Мелины. Поэтому она, — Анджелина разворачивается, чтобы указать на Бет, — не имеет никакого права его преследовать.

— Я всего этого не знал! — Адвокат Бет обескуражен.

— Вас обманули. Нас всех надули! — восклицает актриса.

— Погодите. Я — глава компании. И я заявляю, что все это ложь. — Алан Аладдин встает во весь рост (если, конечно, можно назвать ростом его неполные метр шестьдесят) и начинает отчаянно жестикулировать, чтобы окружающим были видны монограммы А.А. на манжетах и запонках. В случае чего опознать этого человека будет просто.

— Глава, но не мозг, — парирует Анджелина. — Я разговаривала с моими друзьями в ООН. Все они говорят, что работали с Мелиной, а не с вами. Она все улаживала и устраивала. Вы обманули меня, Алан. Терпеть не могу подобного лицедейства!

Я хмыкаю про себя. Лицедейство — не это ли суть актерской профессии? Но, как бы то ни было, Анджелина теперь — мой кумир. Возможно, я даже посмотрю еще раз «Прерванную жизнь» и попытаюсь понять, за что этот фильм получил «Оскара».

Адвокат Бет, кажется, близок к удару, но сделать ничего не может. Анджелина смотрит на часы.

— Мне пора. Надеюсь, все разрешилось, — говорит она, забирая пальто и вручая судебному приставу подписанную фотографию.

— Вы абсолютно уверены, что все вами сказанное — правда? — спрашивает Бет, когда Анджелина проходит мимо нее.

— На сто процентов! — отвечает та.

— Тогда все и в самом деле разрешилось, — объявляет Бет, прежде чем адвокат успевает ее остановить. — Если Анджелина права, я бы хотела закрыть это дело.

Полностью удовлетворенная представлением, Анджелина машет нам на прощание и устремляется к выходу. Секунду мы смотрим ей вслед в молчаливом изумлении, и тут же зал буквально взрывается: Артур кидается поздравлять меня, Чарльз и Мелина тискают в объятиях, Бет кричит: «Мне очень жаль!» Лишь один человек не выражает восторга.

— Вы уволены! — в бешенстве кричит Алан Аладдин Мелине и Чарльзу. — Оба!

Анджелина оборачивается и замирает на пороге, одарив его той самой улыбкой, которая покорила Брэда Питта.

— Вот и славно! Все стало еще проще! Значит, теперь я могу расторгнуть контракт с агентством «Аладдин» и взять этих двоих в свою команду. — И с этими словами она покидает стены дворца правосудия.

В тот же день Артур просит меня прийти в конференц-зал — там в мою честь устроено импровизированное торжество. Несколько коллег и все наши ассистенты собрались, чтобы поднять бокалы с яблочным сидром. Но я уже слишком долго здесь проработала и прекрасно понимаю, что они пришли не ради меня, а ради бесплатного угощения. И какого угощения! — разноцветный торт-мороженое украшен изображением клоуна и подписью: «С днем рождения, Питти!»

— Я даже и представить себе не мог, что ты выиграешь это дело, — извиняющимся тоном говорит мне ассистент Артура. — И потому ничего не заказал заблаговременно. Это все, что осталось в магазине.

— А почему бедный Питти не забрал свой торт? — спрашиваю я.

— Он закатил скандал и сказал, что клоуны уже устарели. Матери пришлось немедленно искать ему торт со Шреком.

Я убираю три свечки, которые никто не удосужился зажечь. Ладно. «С днем рождения, Питти!» — не такая уж плохая надпись. На торте могло быть написано «Счастливого пути», а я, как никогда, была близка к тому, чтобы эта вечеринка стала прощальной.

Артур неловко обнимает меня и произносит краткую речь на тему — как здорово работать со мной. Видимо, все прощено.

— Почему бы тебе сегодня не пойти домой пораньше? — предлагает он через пять минут, когда все расходятся по рабочим местам, держа в руках тарелки со сладким. Праздники в нашей фирме — скорее концепция, чем событие.

— Я могу и остаться, — отвечаю я.

— Иди. Ты отлично поработала. Прости, если я на тебя нажимал, — великодушно настаивает Артур.

Я ухожу, но, вернувшись в Чеддек, не знаю, чем заняться. В доме тихо; он кажется еще более пустым, чем всегда. Я переодеваюсь и брожу по комнатам в спортивных штанах, поочередно включая и выключая то телевизор, то радио, то магнитофон, то компьютер, то старые видеоигры Адама…

Если учесть, какое потрясающее у меня было утро, мне, наверное, полагалось бы сейчас торжествовать, но я тоскую. Сегодня я уже разговаривала с Кевином, но звоню ему снова, чтобы сказать еще раз, какой великий подвиг он совершил.

— Да уж, — довольно говорит он и, уже скромнее, добавляет: — Не надо меня благодарить. Для того и нужны друзья, детка!

— Друзья, которые наслаждаются обществом Анджелины Джоли, — смеюсь я.

Приехав на Виргин-Горда в поисках Кевина, я и подумать не могла, что благодаря ему сохраню за собой место и выиграю запутанный судебный процесс. Но как я успела убедиться, жизнь делает крутые виражи.

Повесив трубку, я чувствую себя еще более одинокой. Как приятно было бы отпраздновать с кем-нибудь сегодняшнюю победу! Я иду на кухню, открываю бутылку газировки, привезенной Биллом на Новый год, и делаю большой глоток. Мои поздравления.

Я задумчиво кручу бутылку в руках. На что это будет похоже, если в доме снова появится Билл? Даже представить себе не могу. Своей выходкой он стер все счастливые воспоминания нашей с ним жизни. С ним с первым я всегда делилась новостями, ибо знала: он на моей стороне. А потом у него появился еще кое-кто — Эшли.

Интуиция подсказывает мне, что желание Билла вернуться — случайный каприз. Они с Эшли расстались, и потому, как и предупреждала Беллини, он начал подумывать о том, чтобы снова войти в привычную колею. Старая бензопила, старый гараж, старый дом, старая жена. Что там моя подруга сказала насчет старой обуви? Она удобнее?

Кажется, сейчас я тоже могу себе это позволить. Я быстро набираю номер Билла, прежде чем успеваю раздумать. Он берет трубку, и я рассказываю ему о своем триумфе. Разумеется, он хохочет и поздравляет меня.

— Я был бы не прочь на это посмотреть, — говорит он.

— Да, на это стоило посмотреть, — отвечаю я и, сделав паузу, продолжаю: — Если ты завтра ничем не занят… Я бы хотела пройтись по магазинам и купить Эмили подарок ко дню рождения. Ты пойдешь со мной?

— Разумеется, — обрадованно откликается Билл. — Почему нет? Я не слишком силен в выборе подарков!

Утром я злюсь на себя. И о чем я думала? Я заезжаю в несколько мест — химчистка, телефонная служба, фруктовый магазин. Останавливаюсь возле французской булочной. Для поднятия духа съедаю шоколадный кекс. Когда дети были маленькими, я постоянно ворчала, что на заднем сиденье полно изюма. А теперь, когда они выросли, как мне объяснить появление в машине крошек?

— У тебя губы в шоколаде, — говорит Билл, когда мы встречаемся неподалеку от универмага «Эйберкромби». Он целует меня в щеку и замечает пакет из булочной. — Это мне?

— В общем, да. — Я протягиваю Биллу его любимое двухцветное печенье. Я специально его купила. Протоптавшись десять минут в очереди, я подумала, что будет глупо взять только кекс. Но сейчас я чувствую себя еще более глупо. Зачем я вообще что-то ему купила?

— Это много для меня значит, Хэлли, — говорит Билл и смотрит на печенье так, словно это Нобелевская премия.

— Не ищи в кондитерских изделиях глубокий смысл, — усмехаюсь я.

— Не буду. Но это здорово. — Он откусывает краешек. — А то, что ты здесь, просто великолепно.

Я не могу сдержать улыбку.

— Все в порядке. И вовсе не обязательно быть таким любезным.

— Это выходит само собой.

В магазине нас мгновенно оглушает громкая музыка. Полуобнаженный манекенщик в джинсах с низкой талией приветствует нас. Грудь у него смуглая и мускулистая, он поигрывает красиво обозначенными мышцами.

— Добро пожаловать в «Эйберкромби»! — улыбается он. — Что вам показать?

— Рубашки, — в полушутку отвечаю я. Повсюду горы одежды, но, видимо, она недостаточно хороша для этого парня. Не слишком-то умное решение для владельца магазина — демонстрировать покупателям, что без рубашки человек выглядит куда сексуальнее.

Мы с Биллом протискиваемся сквозь толпу на первом этаже и добираемся до отдела, где средний возраст покупателей от десяти до двадцати. Мимо нас в поисках подходящей пары джинсов толкутся подростки — с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Квалификационный экзамен в «Эйберкромби» намного труднее, чем в колледже.

— Какая разница между «лохматыми» джинсами, джинсами «антик» и джинсами, «выстиранными с камнями»? — спрашивает Билл, разглядывая ярлычки.

— Зависит от того, где они продраны, — объясняю я. — Дырка на колене, лохмы на бедре или протертая задница.

— Берем все, — говорит Билл. — Для Эмили не может быть «слишком хорошо». Можно вообще купить одни дырки.

— Гениально. Тогда нам нужно было пойти за пончиками, — отвечаю я.

Билл смеется.

— Трудно выбирать дочери джинсы, а?

— Ох да, — отвечаю я. — А как насчет свитера? Это проще.

— Что? — переспрашивает он — музыку, кажется, включили еще громче.

— Свитер! — Я пытаюсь перекричать басы. Возможно, владельцы магазина не хотят, чтобы я здесь отоваривалась. Если бы они были рады меня видеть, включили бы Кэрли Саймон — это децибел на тридцать ниже.

По мере продвижения вдоль полок я откладываю яркорозовый свитер с рисунком в виде ромбов и вельветовый блейзер. И то и другое Билл немедленно одобряет. Конечно, а что ему еще остается? Для любого человека старше двадцати пяти поход в этот магазин становится сущей пыткой. «Эйберкромби» мог бы стать отличным местом для проведения допросов. Проведя час за разглядыванием стенда, на котором выставлены все фасоны брюк в семи различных оттенках хаки, сломается любой террорист.

Когда мы расплачиваемся, Билл берет себе синюю, в полоску, футболку с изображением лося — единственное напоминание о тех днях, когда «Эйберкромби» был охотничьим магазином. Не то чтобы я считала аллигатора более элегантным животным, но почему подросткам так нравится носить на груди лосиные рога? Нет уж, дайте мне поло от Ральфа Лорена.

— Ты действительно хочешь эту футболку? — спрашиваю я.

— Да, хочу, — отвечает Билл, возвращаясь к кассе.

Выходя из магазина, он протягивает сверток полуобнаженному манекенщику.

— Сейчас январь. Надень хоть что-нибудь, иначе простудишься, — говорит Билл.

Парень, кажется, ошарашен, а я начинаю хохотать. Билл берет меня за руку и выводит на улицу.

— Простуда — это самое меньшее, что ему грозит, — замечаю я.

Поскольку поход в «Эйберкромби» был моей идеей, теперь очередь Билла. Он минует «Крю и Гесс» и по булыжной мостовой ведет меня в «Брукстон» — магазин всяких технических штучек, где можно купить все — от вращающейся насадки для душа до радиолокатора. Для покупателя-мужчины это просто рай. Билл прилипает к прилавку и разглядывает четыре варианта электронных часов.

— Посмотри. Можно узнать, который сейчас час, в семи временных поясах. Плюс влажность воздуха и давление.

Я беру у него черный квадратик с мерцающим электронным циферблатом.

— Да, идеальный подарок для молодой девушки.

Он кладет часы на место.

— Это значит «нет»?

— Вот именно!

— Стало быть, я не всегда знаю, что нужно женщине, — отзывается Билл, пожимая плечами. — Да и кто это знает?

Я опускаюсь на черное кожаное кресло, выставленное в торговом зале, и смотрю на ценник: четыре тысячи долларов. Чтобы я отдала за него такие деньги, это кресло должно петь и танцевать. Я нажимаю какие-то кнопочки на подлокотнике, и кресло внезапно начинает что-то нежно бормотать и мягко покачивать мои бедра.

— Что нужно женщине? Мужчина, похожий на это кресло! — Я откидываюсь на подголовник и чувствую приятное тепло в области поясницы. Скрытые валики мягко массируют мне спину.

— Именно так делает твой парень? — спрашивает Билл.

— Что? У меня нет парня. Где ты такое услышал?

— Я встретил мужа твоей подружки Стефи. Ричард и Стефи не общаются, но сплетнями обмениваются. Он рассказал мне, что ты говорила его жене, будто спишь с каким-то молодым…

— Ничего подобного я не говорила, — спешу я возразить. Удивительно, как разрослось одно маленькое упоминание. Если я не пресеку эти слухи, то завтра, возможно, все будут болтать о том, что я вышла замуж за Джейка Джилленхолла, если только сумеют произнести его имя.

— А как все было на самом деле? — спрашивает Билл.

Я съеживаюсь. Нелегко вести серьезный разговор с бывшим мужем о бывшем возлюбленном, сидя в кресле, которое борется за твое внимание.

— Я навестила своего старого приятеля, а потом он приехал ко мне. Мы просто друзья.

— Вы спали? — Билл заговорил точь-в-точь как Стефи.

— Зачем тебе это знать?

— Я пытаюсь понять — мы квиты?

Я в раздражении переключаюсь на «усиленный режим»; кресло начинает вибрировать, совсем как мои нервы. Очень приятно найти неодушевленный объект, который выражает твои сокровенные чувства.

— Ничего подобного, — отвечаю я. — Ты — человек, который ушел из семьи, нашел другую женщину и вообще вел себя как последний плейбой.

— Полагаю, ты видишь только одну сторону, — надменно отзывается Билл.

— Другой стороны здесь нет. Мы никогда не встанем на одну доску.

Билл поднимается и направляется в отдел «Уход за автомобилем». Я смотрю, как он пересекает зал, и не могу разобраться в своих ощущениях. Если я дала второй шанс всем своим бывшим парням, то неужели мой почти бывший муж не заслуживает того же?

— Поди сюда, — жестом подзывает он меня. — Тебе нужен говорящий манометр. Я его тебе куплю.

Я смотрю на прибор. Типичный для Билла подарок, и всего за пятнадцать долларов. С его точки зрения — высший шик!

— Срабатывает, если давление в шине падает ниже ста пятидесяти фунтов на квадратный дюйм, — объясняет он. — Недостаточное давление — первый враг колеса.

— Ну так победим врага, — смеюсь я. На секунду мы сближаемся, я позволяю себе это ощущение и чувствую себя воспрявшей духом.

Но долго это не длится. У Билла звонит мобильник, он смотрит на номер, ухмыляется и даже не думает отойти. Его буквально распирает.

— Привет, крошка. Отличная была ночь, а? — энергично вступает он. Очевидно, на том конце — женщина. Билл замолкает — видимо, слушает ответ, — а затем продолжает: — Конечно, ты не помешала, куколка. Я абсолютно один. Я ни с кем не хочу говорить, кроме как с тобой. — Он подмигивает мне и неторопливо отходит, не прерывая разговора.

Я смотрю ему вслед. И как я позволила себе на целых сорок пять секунд поддаться каким-то нежным чувствам по отношению к своему неверному супругу? Я была права, когда говорила со Стефи. Билл — скотина. Но больше всего я злюсь на саму себя. Когда он возвращается, я уже на грани взрыва.

— Кто это был?

— Так, ничего особенного. Просто женщина, с которой я встречаюсь, — беззаботно отмахивается Билл.

— Я хочу кое-что у тебя спросить. Что это за игру ты устроил в канун Нового года? Упрашивал меня пойти с тобой на свидание, привез мне газировки… И прочий вздор на тему: «Я хочу к тебе вернуться».

— Ну… был такой вариант, ноты, кажется, им не заинтересовалась.

— И по-моему, правильно сделала.

— Я тебя не понимаю, Хэлли. Мы столько лет были женаты. Ты мне очень нравишься. Почему тебя так пугает, что я встречаюсь с другой?

Может быть, если бы я не кипела от злости, я бы посмеялась над этим беспримерным кретином. Но все, что я могу сейчас придумать, — это швырнуть наземь подарок, который он хотел мне купить, и выйти из магазина. Не нужен мне его идиотский манометр. Мой враг номер один — это слишком большие надежды, а не какое-то там недостаточное давление в колесе.

На следующий день наступает моя очередь угощать соседей, и я рада, что у меня появляется возможность отвлечься. Гости начинают прибывать к четырем, а Беллини, привыкшая на Манхэттене аристократически запаздывать и не приученная к пригородному педантизму, появляется в двадцать минут пятого.

— Это отличная идея, — говорит Аманда. — Собраться всем вместе в воскресенье. В духе декаданса.

Беллини смотрит по сторонам, пытаясь понять, какой может быть декаданс в комнате, где сидят шесть современно одетых женщин. Если моя подруга ожидает мужского стриптиза, то стоит ее предупредить: самым шокирующим из того, что она сегодня увидит, будет подгоревший пирог с заварным кремом.

— Я никогда не бросаю двойняшек по воскресеньям. Это семейный день, — заявляет Аманда, объясняя тем самым, почему наше сегодняшнее собрание кажется ей столь противоестественным. — Но я рада немного отдохнуть от этого шума.

— А я рада отдохнуть от тишины, — говорит Стефи, которая недавно развелась.

— Бедняжка, — сочувственно произносит Розали. — Поверить не могу, что Ричард ушел.

— Когда ушел Билл, ты сказала то же самое, — напоминает Аманда.

— Каждый раз, когда мы собираемся, становится одним мужем — и одним поводом для беспокойства — меньше, — бодро говорит Дарли. — Совсем как в романе Агаты Кристи «Десять негритят».

Розали с надеждой смотрит на меня.

— Может быть, последний шанс?..

— Нет, — решительно говорю я. — Можно бесконечно хранить у себя всякое старье, но в какой-то момент ты понимаешь, что пора навести в шкафу порядок.

Я замолкаю, не испытывая никакого желания рассказывать о том, что случилось вчера: как я захотела повидать Билла, какая это была плохая идея (но ведь мы оба были обязаны попытаться) и как в очередной раз я обнаружила, что ничего не выйдет. Я не позволю Биллу снова растоптать мне душу. Мировой запас шоколадного печенья все-таки исчерпаем.

— Навести порядок, — повторяю я, возвращаясь к сказанному. — Нужно избавиться от того, что тебе не нужно, и больше об этом не сожалеть.

— Хотя всегда немного жалко, — говорит Беллини, пытаясь мне помочь. — Но, будь то старое платье или неверный муж, надо жить дальше. Именно этим мы сейчас и занимаемся, ведь так?

— Мне очень нравится! — восклицает Розали, хлопая в ладоши. Она, судя по всему, пропустила мимо ушей весь сарказм нашего разговора. — Как это замечательно, что Хэлли нас пригласила!

Мы перебираемся в столовую, где мои гостьи оставили свои сумки. Я заранее предложила каждой из них принести по крайней мере одну деталь туалета, которую они купили, но еще ни разу не надевали.

— Правила таковы, — говорю я. — У каждой из нас в шкафу висит какая-нибудь Большая Ошибка, с которой даже не снят ярлычок. Если повезет, то кто-нибудь из присутствующих сочтет ее своей Большой Удачей. А если нет, мы отдадим эти вещи на благотворительность и забудем о них навсегда.

— Мне нравится эта идея, — объявляет Аманда.

Беллини посмеивается.

— Когда я предложила эту игру Хэлли, она называлась «Обмани соседа».

— Это не Нью-Йорк, — ворчу я. — Мы не хотим никого обманывать.

— А я не прочь, — лукаво говорит Дарли. — Если таковы обстоятельства, почему бы не надуть соседа?

— Не тот случай, милая, — отзывается Беллини, похлопывая ее по плечу. — Вечеринки «Надуй соседа» вышли из моды в семидесятых.

Дженнифер хихикает.

— К слову, о том, что вышло из моды. Смотрите, что я принесла!

Она вытаскивает оранжевый вельветовый блейзер с яркой цветочной аппликацией на лацканах, и мы приступаем к делу. Большие Ошибки — почти все принесли по нескольку вещей — так и сыплются из сумок. Беллини забирает себе блейзер — она может пойти в нем в ночной клуб. А мой бесформенный костюм с юбкой плиссе, хоть и ненадеванный, не находит себе нового владельца. Дело в том, что он полнит в бедрах. Мы решаем отослать его Терри Хэтчер, вместе с шоколадным пирогом. Так или иначе, Терри будет выглядеть куда лучше, если прибавит хоть пару фунтов.

Проблема с узеньким платьем для коктейлей, купленным Беллини, не в том, что моя подруга кажется в нем слишком крупной. Скорее, она купила чересчур маленькое платье.

— Я нашла его у «Роберто Кавалли» сразу после того, как две недели просидела на диете из грейпфрутов и огурцов, — говорит Беллини, вытаскивая крошечное мини. — Даже тогда я с трудом в него влезла, но подумала, что однажды это случится. Я хранила это платье два года, ожидая вдохновения. Оно посетило меня сегодня утром, когда я решила от него избавиться. В конце концов, кто хочет быть такой тощей?

Мы смеемся в знак согласия и тоже решаем отослать платье Терри Хэтчер.

Потом наступает очередь Аманды; ее покупка не подверглась влиянию времени.

— Это «Мочино», цену на нее снизили с шестисот долларов до тридцати, — говорит она, доставая белую виниловую мини-юбку, украшенную по шву металлическими колечками. — Но кто захочет надеть такое?

— Хитер Локлер. Анна Николь Смит. Уличная проститутка с Сорок второй улицы. Постоянные клиентки «Лаки Чанг», — перечисляет Беллини.

— И я, — заявляет Дарли, выхватывая юбку из рук Аманды, очевидно, полагая, что теперь ей обеспечена хорошая компания. Я предпочитаю промолчать о том, что «Лаки Чанг» — это клуб трансвеститов.

— А ты, Стефи? У тебя есть Большие Ошибки? — спрашиваю я.

— Я купила вот это и подумала, что Ричарду понравится, — говорит она, раскладывая на столе комплект изумительного шелкового белья. На глаза у нее наворачиваются слезы. — Никто этого больше не увидит. Так что одна из вас может это забрать.

— Я возьму, — заявляет Дарли и протягивает руку. Она, как пылесос, готова поглотить все, что видит.

— Нет, — возражает Аманда и вырывает у нее белье. Неужели они подерутся? Я уже готовлюсь вмешаться и сказать, что точно такой же комплект любая из них может приобрести в магазине «Блумингдейл», но у моей подруги, оказывается, иная цель. — Сохрани эту вещь, Стефи, — твердо говорит Аманда. — Она тебе еще пригодится. У тебя будет другой мужчина. И тогда ты скажешь мне спасибо.

Стефи теребит кружева и вздыхает.

— Представить себе не могу, что у меня будет кто-нибудь еще. Вы не поверите, но я спала лишь с одним человеком, кроме Ричарда. Всего лишь с одним.

— И где он сейчас? — спрашиваю я.

— Понятия не имею. Но я никогда его не забуду. Его звали Питер. Высокий, широкоплечий. Самый лучший на свете. Мы с ним всю ночь разговаривали и мечтали завести шестерых детей.

— Ну и слава Богу, что ты за него не вышла, — заявляет Дарли. — Шестеро детей! Даже если бы вы остановились на пяти, только подумай о растяжках на животе!

— У меня тоже был свой Питер, — мечтательно говорит Аманда. — Наверное, как и у всех нас.

— Какое распространенное имя! — отзывается Розали. Она в своем репертуаре.

Аманда смеется.

— Моего Питера звали Жан-Поль. Очень сексуальный и очень богатый, чистокровный француз. Сейчас я могла бы жить в Париже. Конечно, я очень счастлива, что живу в Чеддеке, но, только подумайте, как все могло сложиться. — Она замолкает и, очевидно, погружается в мечты о том, каково это — быть мадам Жан-Поль (одной из тех француженок, которые никогда не толстеют), есть круассаны и пить шоколад.

— Даже у моей матери был свой Питер, — провозглашает Беллини. — Пару месяцев назад я гостила у нее, принялась листать старые альбомы и нашла выцветшую черно-белую фотографию. Какой-то красивый блондин стоит на пляже в обнимку с моей мамой. Я спросила ее, что это за парень, она взглянула на снимок и жутко покраснела. Она встречалась с этим мужчиной до того, как познакомилась с моим отцом. Человек, за которого она не вышла замуж.

— Сколько лет твоей матери? — любопытствую я.

— Шестьдесят пять. Представляешь? Она встретила отца сорок пять лет назад и с тех пор жила в счастливом браке. Я спросила, почему она до сих пор хранит эту фотографию, и мама ответила: «Иногда мне нравится о нем думать».

Мы замолкаем.

— Меня это слегка озадачило, — продолжает Беллини. — Что было бы, если бы моя мать вышла за этого светловолосого красавчика, а не за моего отца? Неизвестно. Может быть, меня бы не было.

— Или ты была бы блондинкой, — намекает Дарли. — Я имею в виду — натуральной блондинкой.

Я смеюсь.

— По неизведанному пути всегда можно пройти еще разок. Я это сделала.

— Правда? — спрашивает Стефи.

— Правда.

И я неторопливо начинаю излагать им историю своих поисков. Эрик, Рави, Кевин. Подруги смотрят на меня, широко раскрыв глаза. Вдруг оказалось, что я больше не Хэлли-мама, не Хэлли-адвокат, не Хэлли-реалистка. Я Хэлли — искательница приключений. Судя по изумлению на их лицах, с тем же успехом я могла бы рассказать своим гостьям о том, что собираюсь прыгнуть с небоскреба. В какой-то мере я так и поступила. Я рискнула — и вернулась на исходную позицию.

— Ничего себе. Это, наверное, было так забавно, — говорит Аманда. Судя по блеску в ее глазах, не иначе как она собирается поискать своего француза в Интернете.

— Да, — отвечаю я.

— У меня бы ушла целая жизнь на то, чтобы найти всех мужчин, за которых я не вышла замуж, — говорит Дарли.

— Разве еще остались мужчины, за которых ты не вышла замуж? — нежно спрашивает Стефи, явно намекая на то, что Дарли четырежды стояла у алтаря.

— Не важно, — объявляет Аманда. Она рассеянно берет вязаную фуфайку, принесенную Розали, и поигрывает помпонами. — Есть что-то увлекательное в том, чтобы взглянуть на прошлое с новой точки зрения. Думаю, это просто замечательно — то, что ты встретилась со своими бывшими парнями.

— А знаешь, что еще замечательней? — задумчиво спрашиваю я. — Я не просто увиделась с ними, но и вспомнила, какой была сама много лет назад. Меня привлекали такие разные люди: энергичный делец, чувствительный юноша, плохой парень. Наверное, примеривая различные индивидуальности, я отчасти пыталась понять саму себя.

— И которая же из твоих индивидуальностей носила эту вещь? — спрашивает Стефи, весело разглядывая чопорную блузку в цветочек, которую я решила принести в жертву.

— Та, которая хотела найти работу. Но не забывай, что я носила и вот это, — говорю я, прикладывая к себе узкое ярко-красное платье.

— Трое мужчин… — говорит Стефи, качая головой, как будто не может себе такого представить. Она снова щупает шелк. — Кто-нибудь еще остался в списке?

Я задумываюсь и покусываю ноготь. Кто-нибудь еще?

— Нет, — говорю я. — Больше никого.

Когда все уходят, мы с Беллини принимаемся упаковывать вещи, которые решено отдать на благотворительность. Прежде чем я успеваю закрыть коробку, Беллини решает засунуть туда же оранжевый блейзер, заявив, что где-нибудь на свете есть восемнадцатилетняя девушка, которая нуждается в нем больше, чем она.

Дело сделано, я завариваю чай, и мы садимся на кушетку.

— Итак, — говорит Беллини, прихлебывая, — теперь, когда здесь только мы, я могу это сказать. Ты ведь не была полностью искренна, когда ответила, что в твоем списке больше никого нет?

— С чего ты взяла?

— Я тебя знаю, милая. Ты выдаешь себя, когда грызешь ногти.

— Это безопаснее, чем ножницы. Если порезать кутикулу, можно занести инфекцию.

— Благодарю за совет.

На тот случай, если этого оказалось недостаточно, чтобы отвлечь внимание Беллини, я оглядываю поднос и замечаю, что принесла лимон, но забыла молоко.

— Боже, какая же я плохая хозяйка. Пойду принесу сливочник, — говорю я и делаю шаг в сторону кухни.

Беллини ловит меня за руку.

— Я не люблю сливки. Не люблю молоко. Терпеть не могу коров. Сядь.

Я подчиняюсь.

— Почему ты не любишь коров? Индусы, например, им поклоняются. У меня есть соевое молоко, если тебе так больше нравится.

— Гадость. И прекрати уходить от ответа.

Я вздыхаю.

— Беллини, я готова все тебе рассказать. Но мне будет слишком больно.

— Нужно пережить эту боль еще раз, чтобы можно было двигаться дальше, — говорит она. Такое ощущение, что она прочла слишком много книг по самоанализу.

— Это устаревшая метода. Современные психологи стоят за отрицание.

— Когда они успели? — спрашивает Беллини.

— Наверное, когда страховые компании отказались оплачивать клиентам те месяцы, которые они провели в кабинете психолога.

— Так отрицание тебе помогает? — интересуется она.

— Не очень. — Я пожимаю плечами.

— Кто это был? Ты его действительно любила?

— Не то слово… — Я замолкаю и мысленно возвращаюсь к тем трем головокружительным месяцам. Дик. Его ум, обаяние и нежность буквально свели меня с ума, не говоря уже о его роскошном особняке в Нэшвилле и шикарных вечеринках. Мы чувствовали себя такими взрослыми, сидя на веранде и попивая джулеп. Он сделал мне предложение через неделю после того, как мы познакомились.

— Его звали Дик. Я думала, мы поженимся, — говорю я.

Беллини кивает:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. У меня было девять или десять мужчин, за которых я собиралась замуж.

— Да, но в твоем случае дело не продвинулось дальше первого свидания.

Беллини делает гримасу.

— Ты так бесстрашно себя вела, когда Билл ушел. Так почему бы тебе не разыскать и этого, последнего?

Я смотрю в окно, в холодные серые сумерки.

— Он связан с Эмми.

— Твоей младшей сестрой, которая?..

— Да.

— Может быть, если ты с ним увидишься, тебе станет легче?

— Не знаю. Не уверена. Иногда, когда теряешь любовь, ты страдаешь. Но пока земля не треснет у тебя под ногами, ты даже представить себе не можешь, какой глубокой может быть чаша страдания.

 

Глава 18

Кошмар начинается снова. Спустя столько лет после нашего разрыва Дик снова возникает в моих снах, и я просыпаюсь с криком. Как будто, произнеся его имя вслух при Беллини, я выпустила демона на волю. Ночь за ночью Дик преследует меня, принимая обличье то Дон Жуана, то Сатаны; его зловещая тень гонится за мной. Однажды утром я пробуждаюсь, с трудом понимая, где я, вся в поту, иду к столу и достаю статью, вырезанную из «Таймс». Дик участвует в выборах в конгресс от штата Теннесси.

Дик борется за официальный пост? Ему должно быть стыдно вообще показываться на людях, не говоря уж об участии в предвыборной гонке. Я снова перечитываю эти несколько фраз. Конкуренция жесткая, но Дик Бенедикт догоняет своих противников. Если бы в этом мире существовала справедливость, Дик был бы уже на том свете. Я понимаю, почему никто и никогда не называл его Ричардом. Уменьшительное имя подходило ему куда больше; Хитрый Дик, Вредный Дик, Дик-Ловкач. Мне следовало бы заняться написанием лозунгов для его предвыборной кампании. Пусть избиратели знают, каков он на самом деле.

Я собираюсь лететь в Теннесси. Практически машинально сажусь в самолет, выхожу из аэропорта и еду в полузнакомую часть города. Через пару минут я стою в маленьком офисе, оклеенном полутораметровыми плакатами с изображением человека, которого я стараюсь изгнать из своей памяти. Зачем я сюда приехала? Руки у меня мокрые, сердце колотится.

Энергичная молодая женщина, принимающая посетителей в штаб-квартире Дика Бенедикта, при виде меня вскакивает.

— Здравствуйте, вы хотите записаться? — взволнованно спрашивает она.

— Нет, — говорю я, украдкой вытирая потные ладони о край свитера. — Я приехала из Нью-Йорка, чтобы повидаться с мистером Бенедиктом.

— А, нью-йоркские деньги! Мы уже давно пытаемся найти спонсоров за пределами нашего штата. Вы знаете Дональда Трампа?

— Да, — уверенно отвечаю я, припомнив, что двоюродная сестра свекрови Аманды работает где-то там. Можно сказать, мы близкие друзья.

— А вы не могли бы замолвить за нас словечко перед мистером Трампом?

— Только если вы немедленно позвоните мистеру Бенедикту и скажете, что здесь Хэлли Лоуренс.

Женщина идет звонить и поворачивается ко мне спиной, но я отчетливо слышу, как она произносит: «Хорошо, я ей скажу».

Когда она снова оборачивается ко мне, ее улыбка уже не так гостеприимна.

— Мистер Бенедикт занят. Он извиняется и говорит, что вы можете оставить свой телефон.

— Я подожду, — заявляю я.

— Его долго не будет.

— У меня есть время.

— Очень долго. Может быть, до завтра.

— Хорошо, — отвечаю я и вынимаю из сумочки бутылку минералки, доказывая тем самым, что способна продержаться здесь сколько потребуется. Я беру шоколадное печенье, предназначенное для волонтеров, и усаживаюсь на складной стул.

— Вам лучше уйти. Пожалуйста, — просит женщина, нервно описывая вокруг меня круги.

— Дайте подумать. Чертов Дик Бенедикт сказал, что не хочет меня видеть?

— Он велел избавиться от вас любой ценой, — шепчет она.

— Скажите ему вот что, — говорю я. — Если Дик не захочет со мной встретиться, все репортеры в Теннесси узнают одну историю, которую он скрывал двадцать лет.

Видимо, она не знает, что делать.

— Скажите ему! — настаиваю я. — Этими же самыми словами. Историю, которую он скрывал двадцать лет.

Женщина в замешательстве. Эту недавнюю выпускницу колледжа явно не готовили к скандалам. Хотя, возможно, должны были. Но я в приливе сочувствия решаю помочь бедняжке. Я прохожу прямиком в кабинет ее шефа.

— Не… — начинает она, бросаясь следом, и мы обе обнаруживаем, что комната пуста. На столе лежит недоеденный сандвич, телевизор включен. Женщина озадаченно озирается, но я замечаю приоткрытую вторую дверь, выскакиваю на улицу и оказываюсь на парковке. Дик только что включил мотор своего «мерседеса», но я подбегаю к машине и упираюсь обеими руками в капот.

Сквозь ветровое стекло мне виден седовласый мужчина. Он избегает моего взгляда, оборачивается, словно собираясь дать задний ход, и поворачивает ключ в замке зажигания.

Я стучу кулаком по капоту и кричу вне себя:

— Давай, давай! Почему бы тебе не убить и меня?

Он высовывается из окна, лицо у него каменное.

— Пожалуйста, уйди. Не хотелось бы звонить в полицию.

— По тебе не скажешь, что ты нуждаешься в помощи! — рычу я.

— Пожалуйста, уйди с дороги! — Он пытается сохранять хладнокровие, но тон его становится резким.

— Один раз я это уже сделала. Второго раза не будет! — ору я.

Дик выключает мотор и выходит из машины, захлопнув за собой дверцу. Я с удивлением понимаю, что этот человек вовсе не похож на то ужасное чудовище, которое преследовало меня в моих кошмарах. Он среднего роста, заурядной внешности. Ни огненных глаз, ни вздувшихся на лбу вен. Вместо злобного блеска в его глазах всего лишь обыкновенная усталость немолодого мужчины.

— Если ты хочешь со мной поговорить, то избрала не лучший способ, — предупреждает он.

— А что бы ты предложил? Услышав, что я здесь, ты просто сбежал.

— Мне нужно было уехать по делу.

— Куда? К папочке в офис, чтобы он опять тебя защитил?

Дик долго молчит; я вижу, что он подавлен.

— Чего ты хочешь, Хэлли? Что ты здесь делаешь?

Я смотрю на него с презрением.

— Давненько я не была в Теннесси. И вот подумала, что стоит наведаться. Или послушать «Оле Опри».

«Гранд Оле Опри». Я пытаюсь сохранять спокойствие, произнося это название, но неумолимо вспоминаю тот вечер, когда мы праздновали шестнадцатилетие Эмми. Она сидела справа от меня, а Дик — слева. Нам было так хорошо!

— Ты, наверное, с тех пор побывал не на одном концерте? — с горечью спрашиваю я.

— Хэлли, не надо, — говорит он с тоской.

В честь дня ее рождения я взяла Эмми в Нэшвилл, в гости к своему парню — Дику. Мне очень хотелось, чтобы Эмми с ним познакомилась. Дик приготовил сюрприз — билеты на концерт Ребы Макинтайр, Эмми просто бредила по ней. И без умолку твердила, что я самая лучшая сестра на белом свете. Родители Дика держали в кулаке половину штата, нам легко достались места в партере, прямо перед сценой. В середине концерта Реба запела «С днем рожденья» и сошла со сцены, чтобы обнять Эмми. Та восторженно взвизгнула, расцеловала меня и Дика и сказала, что мы подарили ей самый удивительный вечер в ее жизни.

Откуда мне было знать, что этот вечер окажется последним?

— А почему я должна об этом молчать? — тихо спрашиваю я. — Кто-то должен сказать правду. Сомневаюсь, что избиратели знают об этом эпизоде твоей жизни. Им известно, что ты убил ни в чем не повинную шестнадцатилетнюю девочку?

Дик делает глубокий вдох.

— Хэлли, я не собираюсь продолжать этот разговор.

— А! Ты предпочел все забыть? — Я пытаюсь вложить в свои слова всю глубину своего отчаяния.

— Я не забыл. Это — самое жуткое, что случилось в моей жизни.

— Тебе не может быть хуже, чем мне, — говорю я и вдруг, не выдержав напряжения, ударяюсь в слезы. Мои рыдания эхом разносятся по стоянке, я крепко прижимаю ладони к глазам, пытаясь остановить потоки слез. Дик неуверенно делает шаг вперед и тянется рукой к моему плечу. Я вздрагиваю. — Отойди от меня! — Меня трясет, и я боюсь, как бы у меня не подломились ноги. Тогда я просто упаду на асфальт.

Дик, наверное, тоже это понял.

— Иди сядь, — говорит он и открывает дверцу машины. Я послушно забираюсь на кожаное сиденье, Дик садится рядом. Когда я понимаю, где нахожусь, со мной начинается настоящая истерика.

— Выпусти меня! Я не хочу здесь быть! Выпусти!

Дик бледнеет, опускает голову, его плечи дрожат.

— Хэлли, это было ужасно, ужасно, — хрипло говорит он.

Его голос обрывается, и я внезапно замолкаю. Он не имеет права на это страдание. Это мое чувство. Мое! Не его…

— Я пережил этот вечер миллион раз, со всеми «если бы», которые ты только можешь себе вообразить, — продолжает Дик. Я, давясь слезами, слушаю. — Если бы я не был под кайфом. Если бы я не разозлился на тебя. Если бы я не сел за руль в таком бешенстве и не уехал с Эмми, если бы я не врезался в дерево. Если бы пострадал только я.

— Пострадал? Ты и секунды не страдал. Ты убил мою сестру, но твои родители пустили в ход все свои связи! Два месяца условно и лишение водительских прав. Тебе всего лишь погрозили пальцем! А ее нет…

Все в городе знали, что Дик употреблял кокаин, но никому не приходило в голову бить тревогу. Сынок богатеньких родителей развлекается! Я была слишком наивна, чтобы понять, как это страшно. Дик был старше меня, красивый, умный. Я слепо верила своему возлюбленному, когда он говорил, что этот наркотик абсолютно безвреден. На том концерте Дик, нанюхавшись, был особенно невыносим. Он обругал меня, когда я попыталась его урезонить. Он обозвал меня маленькой лицемеркой и намекнул, что мне еще надо подрасти, чтобы делать ему замечания. Я вспыхнула, мы жутко повздорили.

— Я думала только о себе, — говорю я. — Мне следовало подумать об Эмми. Не оставлять ее с тобой в машине.

— Ты пыталась, — возражает Дик. — Ты хотела сама отвезти нас домой, но у меня просто-напросто крышу снесло. Я втолкнул Эмми в машину и сказал ей, что ты приедешь позже.

— Я не знала, как тебя остановить!

— А меня никто не смог бы остановить. После аварии я шесть месяцев провел в клинике и только там осознал, что произошло.

— Я могла бы не связываться с тобой… И с такими, как ты.

Дик морщится.

— Могла бы, не могла бы… Все это самокопание. Смысла в этом никакого.

— А ты предпочел обо всем забыть! — почти кричу я. — Как это тебе удается? Взять — и отмахнуться.

— А у меня есть выбор? Если я не в силах что-то изменить, я должен принять это как неизбежность. Кое-что я сумел изменить. Вылечился. У меня жена и трое детей.

— Поздравляю. Но как у тебя хватило наглости баллотироваться в конгресс?

— Поверишь ты или нет, но я думаю, что смогу принести пользу. Улучшить людям жизнь.

Я прекращаю разговор и вылезаю из машины, Дик — тоже. Понятно, почему он так испугался: понял, что я могу разрушить его планы. Я оборачиваюсь и пристально смотрю на него.

— Я приехала сюда, чтобы вывести тебя из игры. Я могла бы устроить такой грандиозный скандал, что даже деньги твоего папочки тебя бы не спасли!

— Да, могла бы. Но я хочу доказать тебе, что сейчас я стараюсь изо всех сил, чтобы загладить свою вину.

— Ты никогда не загладишь свою вину перед тем, кого нет в живых. И не важно, какую жизнь ты ведешь теперь и кому помогаешь. Эмми не вернуть…

После того как мы расстаемся, я брожу по улицам, прежде чем сесть за руль. Нэшвилл изменился, с тех пор как я была здесь в последний раз. На улицах полно туристов с фотоаппаратами, в каждом квартале — по паре неплохих ресторанов и одному паршивенькому магазину сувениров.

Я разглядываю витрину с музыкальными инструментами. Эмми училась играть на гитаре, мечтала стать звездой… Разглядывая афиши предстоящих концертов в «Оле Опри» (Клинт Блэк, Гарт Брукс, Винс Джил), я думаю: «Как бы это понравилось Эмми!» Она от души смеялась, стоило ей услышать, как кто-то начинал утверждать, что музыка в стиле кантри устарела. Ее пристрастие с детства к гитарным переборам считалось весьма странным для жительницы Нью-Йорка. А теперь звезды национальной величины — Клинт и Гарт. Кто бы мог подумать!

Повинуясь какому-то капризу, я захожу в магазин и беру в руки гитару.

— Славная вещица, — говорит молоденький продавец, подходя ко мне и подтягивая джинсы, которые готовы свалиться с его тощих бедер. — Для вас или для кого-то?

— Просто смотрю. — Я осторожно кладу инструмент на место. Когда Адам и Эмили были маленькими, я надеялась, что они тоже будут играть на гитаре и обожать кантри. Но ни тот ни другая не проявляли ни малейшего интереса к ковбоям с разбитым сердцем.

Эмили оживилась, услышав в моем исполнении несколько тактов из песни «Мои карие глаза станут голубыми»; она вообразила, будто я собираюсь купить ей цветные контактные линзы.

— Я уже несколько лет коплю деньги на нее, — говорит продавец, поглаживая отполированный гриф.

— Это так дорого? — удивляюсь я.

— Нет, не очень. Но все, что мне удается заработать, уходит на плату за обучение.

Я сочувственно смотрю на него. Мне понятно, что это такое. В другом углу магазина двое молоденьких музыкантов рассматривают усилитель, и продавец, извинившись, спешит к ним. Я слышу, как один говорит, что ему предстоит играть в клубе, приятели одобрительно хлопают его по плечу.

— Ты все еще берешь уроки у того классного препода? — спрашивает продавец у одного из юношей.

— Нет, сейчас это мне не по карману, — отвечает тот.

— Э… — сочувственно качает головой продавец. — Но ты все-таки не бросай играть!

Я задумчиво брожу по магазину, пытаясь представить себе, какой стала бы сейчас Эмми. Бросила бы писать песни или нет? Может быть, она играла бы дуэтом с Ребой Макинтайр в «Гранд Оле Опри». Или же работала врачом в клинике для бедных в Коста-Рике, а музыкой занималась бы для собственного удовольствия. Или жила в Рочестере, воспитывая двоих сыновей. И ничего этого никогда не будет, потому что ублюдок Дик Бенедикт лишил ее будущего.

Мысль о Дике снова приводит меня в бешенство, я хватаю гитару и замахиваюсь ею. И вдруг понимаю, какой восторг испытывает Пит Таунсенд из группы «Кто», вдребезги разбивая свой инструмент в финале каждого концерта.

— С вами все в порядке? — устремляется ко мне продавец, На его лице ужас. Еще бы — гитара стоит две тысячи долларов.

Опомнившись, я возвращаю гитару на место.

— Простите. Я вспомнила «Кто».

— Что? — уточняет он.

— «Кто».

— Где?

— Вы что, никогда не слышали о группе «Кто»?

Парень ухмыляется:

— Я просто шучу, мэм. Я вас понял. Обожаю «Кто». Если когда-нибудь у меня будет собственная группа, я назову ее «Как».

— Альтернативная музыка, — смеюсь я. — Для любителей рока, кантри и грамматики.

Продавец снова улыбается:

— Да, поклонников рэпа я не охвачу. У них проблемы с грамматикой.

— Не сдавайтесь. Я надеюсь, вы окончите колледж и однажды создадите свою группу.

— Спасибо.

Из магазина я ухожу с теплым чувством. Какой приятный этот молодой человек. Пешком я добираюсь до парка, нахожу свободную скамью и сажусь. Эта часть парка обычно пустует. Кусты еще совсем голые, но несколько ранних цветов пробились из земли даже на тусклом зимнем солнце. Я откидываюсь на спинку и закрываю глаза. Двадцать лет я питала ненависть к Дику — и какой в этом был толк? Что пожнет тот, кто посеет ярость? Гнев разрушителен, хочется ли тебе разбить гитару или загубить чью-нибудь политическую карьеру.

Я приехала в Нэшвилл, чтобы уничтожить Дика. Но теперь, когда я здесь, я не уверена, что это поможет. Если он сойдет с дистанции, в моей жизни ничто не изменится. Эмми не вернется. Так же, как мальчик из магазина может и не стать музыкантом. Я никогда не прощу Дика, но, наверное, мне будет лучше, если я перестану питать к нему ненависть. Адам и его профессора вряд ли докажут это в своих лабораториях, но негативная энергия лишает человека сил Я устала носить в себе гнев.

Я достаю мобильник и некоторое время бездумно нажимаю кнопки. Но потом звоню Дику в офис и после долгого ожидания наконец слышу его голос.

— Да, Хэлли, — неуверенно говорит он.

— Я в Сентенниал-парке. Мне нужно с тобой встретиться.

Повисает долгая пауза. Когда он отвечает, мне кажется, что уже наступила весна.

— Не волнуйся, это людное место. У меня нет мысли тебя застрелить, — успокаиваю его я.

— Это радует, — отзывается он.

Я объясняю, как меня найти, и Дик неохотно соглашается приехать.

— Скажи мне, что ты хочешь, Хэлли? — задает он вопрос и нервно добавляет: — Тебе нужна компенсация?

— Все, что мне нужно, — это справедливость, — говорю я.

Дик приезжает быстрее, чем я ожидала; мне видно, как он идет по аллее, низко опустив голову. На шее у него клетчатый шарф, руки в карманах, Вид довольно жалкий, И это о нем я столько лет думала, что он ворвался в мою жизнь и сломал ее?

— Я провела столько лет, думая о том, как я тебя ненавижу, — говорю я, когда Дик останавливается передо мной.

Он переминается с ноги на ногу и еще глубже засовывает руки в карманы.

— А я тебя — нет.

— За что тебе меня ненавидеть?

Он криво улыбается:

— Мне кажется, ты готова меня заложить.

— Нет, — качаю я головой. — Но я всегда думала, что ты не заслуживаешь ничего хорошего. Скажи мне правду. Ты был счастлив?

Теперь Дик, судя по всему, чувствует себя еще более неуютно и, кажется, борется с желанием сказать, что его жизнь, если не считать моего нынешнего присутствия здесь, вполне удалась. Он вытаскивает из бумажника фотографию. На ней три симпатичные лохматенькие девчушки.

— Заслужил я это или нет, но Бог меня благословил. И это была бы крайняя неблагодарность с моей стороны, если бы я не чувствовал себя счастливым каждый раз, когда смотрю на своих дочек.

Я улыбаюсь против воли, разглядывая снимок.

— Может быть, одна из них станет второй Миа Хамм. — Я возвращаю фото.

— У младшей небольшие проблемы с координацией, но я ей еще об этом не сказал. — Дик убирает снимок в бумажник. — Жена говорит, я чересчур заботливый. Но это лишь потому, что я знаю, как быстро может случиться несчастье. — Он многозначительно смотрит на меня, вздыхает и садится рядом.

Мы оба смотрим в никуда. Я пытаюсь представить себе Дика в роли заботливого отца.

— Твоим детям повезло. Моим тоже. А Эмми — нет, — говорю я.

Дик смотрит себе под ноги.

— Если бы я мог вернуть ее, я бы это сделал.

— Это неосуществимо, и ты об этом знаешь. Я помню твои слова: человеку под силу изменить лишь то, что в принципе может быть изменено.

— Трудный урок. — Он потирает руки в попытке согреть их. — Но что можно сделать сейчас, учитывая, к чему мы пришли?

Хороший вопрос. Смутные идеи весь день роились в моей голове и теперь начали приобретать форму.

— Сегодня в музыкальном магазине я встретила парня. Он хочет организовать музыкальную группу, — медленно говорю я. — Почему бы тебе не помочь ему?

— Мы могли бы приглашать его группу играть на наших собраниях!

— Этого недостаточно. Я подумала, что ты мог бы оплатить ему учебу в колледже — в память об Эмми. И не только. Употреби часть своего состояния на то, чтобы учредить в ее честь музыкальную стипендию.

Минуту Дик размышляет.

— Я буду рад это сделать. Очень рад.

— И пусть в Теннессийском университете появится музыкальная кафедра! — продолжаю я с энтузиазмом.

— Наверное, мне давно следовало сделать что-то подобное.

— Так сделай это сейчас!

— Да. Давай считать, что таким образом я прошу у тебя прощения.

— Прощение. Слово, которого ты никогда не произносил.

Дик опускает голову на руки.

— Мои родители не позволили мне даже поговорить с тобой после аварии. А потом вообще выслали меня из города. Отправили в реабилитационный центр. В Аризоне. Когда я вышел из клиники, то попытался звонить тебе, но ты не отвечала.

— И что бы мы сказали друг другу?

— Наши жизни перевернулись. И мы оба были бессильны что-то с этим сделать. Мы любили друг друга, но не могли даже поговорить. Это ужасно.

— У меня было много планов по поводу того, что можно сделать. Например, разорвать тебя в клочки.

— А у меня было много дней, когда я жалел, что ты этого не сделала. — Дик смотрит на меня почти жалобно. — Чем еще я могу искупить свою вину?

Я стискиваю кулаки. Неужели я и в самом деле готова расстаться со своей ненавистью к Дику? До сих пор я охотно ее подпитывала скорбью по Эмми. Мне казалось, что простить Дика — значит забыть сестру. Но теперь, по-моему, я нашла куда более удачный способ сохранить о ней вечную память.

— Ты можешь еще кое-что, — говорю я. — Пусть тебя выберут в конгресс. А когда ты туда попадешь, сделай что-нибудь хорошее.

Дик смотрит на меня с признательностью.

— Спасибо. Может быть, это звучит наивно, но я и в самом деле полагаю, что сумею что-нибудь сделать.

— Надеюсь, — отвечаю я, смотрю вдаль и на приличном расстоянии замечаю одну из колонн нэшвиллского Парфенона — точной копии греческого. — Единственное, о чем я тебя попрошу: если ты пройдешь в конгресс, не строй в Теннесси Колизей, — пытаюсь я разрядить атмосферу шуткой.

Дик улыбается мне и тянется скрепить наш договор рукопожатием, но вместо этого я обнимаю его. Мы оба вытираем слезы.

— Умоляю, никаких Колизеев! — хлюпаю я носом. — Никогда не понимала, почему вы, южане, копируете знаменитые постройки других стран. Едва ли греки будут воздвигать у себя статую генерала Ли.

— А что? Колизей — не такая уж плохая идея, — перехватывает шутку Дик и оглядывается, делая вид, что подыскивает для него подходящее место. — Мы не копируем — мы улучшаем. Слышала когда-нибудь о Фоумхендже в Виргинии? Это полный дубликат Стоунхенджа, но гораздо легче. Целиком сделан из пенопласта, а не из камня.

— Один из величайших памятников старины — за вычетом веса. По крайней мере никто из строителей не заработал себе грыжу.

Мы улыбаемся друг другу.

— Ты могла бы стать королевой Юга, — говорит Дик.

У меня текут слезы. Мне жаль всех этих несбывшихся возможностей. Дик пожимает мне руку и встает.

— Хэлли, спасибо тебе еще раз. Трудно выразить это словами.

— Все в порядке, — отвечаю я. Так оно и есть. Я снова откидываюсь на спинку скамьи. После того как я не переставая думала об Эмми в течение двадцати лет — и после этого безумного дня, — я искренне радуюсь моменту покоя.

От посещения могилы Эмми мне всегда становится грустно, но, возвратившись в Нэшвилл, я сразу еду на кладбище. Впервые мне не хочется плакать, когда я ступаю за кованую железную ограду. На земле еще лежит тонкий слой снега, и сквозь него радуют глаз небольшие лужайки…

Кладбище старое; идя по ухоженным дорожкам, я замечаю пару искусно выполненных надгробий в честь «любимого отца и мужа», умершего в 1897-м, и его «преданной жены и спутницы Мэри Элис». Она дожила до 1917-го. Двадцать лет без него. Я пытаюсь себе представить, как одиноко ей было в последние годы. Интересно, страшила ли ее необходимость самостоятельного существования, пыталась ли она начать новую жизнь? Появился ли в ее постели новый мужчина? У одиноких женщин в те времена было не так уж много вариантов.

Я смотрю на другие надгробия и в очередной раз поражаюсь, насколько быстротечна жизнь. Моя встреча с Диком чудесным образом освободила меня; теперь мне кажется, что я скорее должна радоваться тому, что провела какое-то время с Эмми, нежели скорбеть о том, что потеряла ее.

Я подхожу к ее могиле и нежно касаюсь пальцами камня.

— Это тебе, — говорю я и кладу наземь желтые розы.

Сажусь на влажную землю и подтягиваю к груди колени. Наверное, Эмми будет приятно узнать о моем разговоре с Диком. Я рассказываю ей все, что случилось в последние два дня. Я представляю себе, как она улыбается, узнав о музыкальной кафедре имени Эмми Лоуренс. Она всегда была скромной девочкой; я буквально слышу, как она шутливо выговаривает мне за излишнее рвение. «Классно, — говорит она, — но что это значит? Студенты будут изучать творчество Лоретты Лин?»

Я невольно смеюсь, и проходящий мимо сторож бросает в мою сторону суровый взгляд. Мне хочется сказать ему, что нельзя грустить вечно. Но можно постараться совершить что-нибудь хорошее — и жить дальше.

Жить дальше. Именно это я и пыталась сделать с тех самых пор, как ушел Билл. Нужно наконец признать, что путешествие в прошлое вывело меня на правильную дорогу. Неужели я и вправду думала, что счастливый брак с Эриком, Рави или Кевином был возможен? Да, это было бы очень мило, некоторые действительно спустя много лет выходят замуж за своих первых возлюбленных. Но даже если в моем случае ничего подобного не произошло, эти встречи мне столько дали!

Отчасти мне даже хочется повидаться с Биллом, но ясно, что толку из этого не будет. Билл и Эшли. Билл и куколка Кэнди. Билл и кто-нибудь еще — только не я. Я была хорошей женой, всегда готова была его поддержать. Я забирала вещи из химчистки, готовила эту дурацкую лазанью и раз в месяц выщипывала ему из ушей волосы — это тоже дорогого стоит. Я не заслужила того, чтобы меня столь унизительным образом бросили.

Я снова касаюсь надгробия Эмми. Увы! Кто сказал, что мы всегда получаем то, что заслуживаем? Но наилучшим для себя образом распорядиться тем, что нам выпало, — это мы обязаны сделать. Я встретила Дика и простила его. И с полным правом я могла бы прождать еще двадцать лет, прежде чем помиловать Билла, поскольку он не заслужил иного. Но, к моей чести, я готова простить его прямо сейчас.

Я встаю, смотрю на даты под именем Эмми и думаю: люди вроде меня, которых отделяет от собственной юности целое поколение, полагают, что это очень грустно, когда девушка умирает такой молодой. Но может быть, все мы окажемся достаточно мудры для того, чтобы извлечь урок из ее короткой жизни и понять: единственное, что нам под силу, — это не тратить даром отпущенное нам время.

 

Глава 19

Несмотря на то что предыдущие несколько дней были сверх меры насыщены, жизнь моя течет своим чередом. Я разговариваю с детьми по телефону, принимаюсь за разбор двух новых дел, готовлю себе по утрам овсянку. Впрочем, овсянка — новшество. И явно прогрессивное в сравнении с моими обычными батончиками мюсли на завтрак. На работе я получаю букет цветов от Чарльза и Мелины. Они только что открыли собственное рекламное агентство. Если я когда-нибудь начну сниматься в кино, они будут работать со мной бесплатно.

У Беллини свои новости, а точнее, сюрприз.

— Бармен сделал мне предложение! — вопит она, едва успев выпрыгнуть из такси на углу, где мы договорились встретиться после работы.

Я в таком ошеломлении, что роняю пакет и даже не огорчаюсь, когда слышу, как разбивается вдребезги только что купленная за четырнадцать долларов венецианская вазочка.

В справочниках по этикету пишут, что не следует говорить невесте «поздравляю», но и мой вариант трудно назвать уместным.

— Ты ведь сказала ему «нет»? — выдыхаю я.

— С чего бы это? — торжествующе вопрошает Беллини. — Ты же видела его голым. Красавец. Супергигант!

Наверное, есть и худшие поводы для брака, но сейчас в голову не приходит ни одного.

— Мне не кажется, что вы настолько близки. — Тут я вспоминаю, что даже не знаю, как зовут этого супергиганта. И не уверена, что Беллини знает.

— Я и сама не думала, что мы настолько близки, — отвечает она, и я преисполняюсь уверенности, что этот тип — всего лишь номер следующий из тех девяти или десяти претендентов, за которых моя подруга собиралась замуж после первого же свидания.

— А как именно он сделал тебе предложение?

— У нас был невероятный секс, а потом он положил руку мне на ляжку и сказал: «Как ты думаешь, может, нам пожениться?» Разве это не предложение?

— Никогда не верь в то, что говорит мужчина, когда держит тебя за задницу, — сухо советую я. Этот же совет я дала Эмили.

— К твоему сведению, утром он сказал мне то же самое. Мы чистили зубы, — повествует Беллини.

Теперь я несколько озабочена. Предложение, сделанное с зубной щеткой во рту, — похоже, это и в самом деле серьезно. Может быть, мне нужно поддержать подругу?

— Если ты хочешь устроить свадьбу под водой, могу порекомендовать хорошего фотографа.

Беллини начинает хохотать.

— Не спеши покупать водонепроницаемые туфли! Конечно, это предложение мне польстило, но все же я сказала: «Нет». С ним очень весело, но не думаю, что этот парень — моя половинка. И потом, не хочу, чтобы мои дети с молоком матери всасывали кофеин.

Я улыбаюсь и обнимаю ее.

— В конце концов ты найдешь своего мужчину.

— Да, — оптимистично кивает Беллини. — Если уж молодой сексуальный бармен захотел, чтобы все было официально, то когда-нибудь я выйду замуж за того, кого действительно полюблю.

Болтая, мы проходим пешком примерно полквартала. Беллини ведет меня вверх по лестнице в маленький, слабо освещенный торговый зал, где вдоль стен стоят кровати самых разных форм и размеров.

— О! Ты не забыла, что я хотела купить новый матрас! — восклицаю я. — Мне надоело засыпать в мыслях о Билле. На старом матрасе я так и чувствую отпечаток его тела.

— Мне и самой нужна новая кровать, — отзывается Беллини. — Я поняла, что одним из плюсов брака с барменом мог бы стать предсвадебный поход по магазинам. Я бы наконец купила фарфоровый сервиз и на законном основании приобрела бы роскошную двуспальную кровать. Но мне вдруг показалось, что отказывать самой себе в таком подарке просто глупо.

— И то верно. Если ты можешь прыгнуть с парнем в постель до свадьбы, то почему бы тебе не купить новую кровать — опять-таки до свадьбы? — Я лукаво смотрю на подругу.

Беллини снова хохочет и принимается изучать дорогущие матрасы.

— Такие продаются исключительно в Лондоне. Совсем недавно они вышли на американский рынок. Мы попали на эксклюзивную распродажу. Только в розницу.

Никогда не переставала удивляться: буквально в каждом случае (даже если речь идет всего лишь о нормальном сне) она ухитряется иметь столь глубокие познания. Я весело подпрыгиваю на матрасе, но, заметив ценник, вскакиваю как ошпаренная.

— Двенадцать тысяч долларов? Он что, расшит золотом?

— Шелк, натуральная шерсть, кашемир, — перечисляет Беллини. Кажется, она здесь уже побывала.

— Не то что в моем свитере. — Я ощупываю свою «мериносовую смесь».

— А еще — все швы полностью скрыты, так что ты не проснешься с полосатой физиономией. А в нашем возрасте это важно, — назидает Беллини и добавляет: — На таком спит королева Елизавета.

— Королева Елизавета? — скептически уточняю я. — Ее трудно назвать кумиром молодежи. А на чем спит Николь Кидман?

— На ботоксе, — с ухмылкой отзывается Беллини.

Я осторожно присаживаюсь на королевское ложе.

— Фирма «Дуксиана»? — По радио я как-то слышала, что это якобы самая удобная в мире постель.

Беллини плюхается рядом — о чудо, матрас даже не колыхнулся!

— «Гипнос». «Дуксиана» устарела, — говорит Беллини; судя по ее насмешливому тону, некогда превозносимая марка значительно сдала свои позиции. Поспать можно, но это вам не «номер люкс». — На матрасе от «Гипнос» спит Лучано Паваротти. И Владимир Путин.

— Эти новые русские. — Я качаю головой. — Когда видишь кровать за двенадцать тысяч долларов, то начинаешь жалеть о падении коммунизма.

Беллини смеется и говорит:

— Честное слово, хороший матрас стоит любых денег. Люди проводят треть жизни в постели.

— Ты — половину, — дразню я ее.

— Да, если неделя удачная! — подмигивает мне Беллини.

Я ложусь на спину, пытаясь решить, в самом ли деле эта претенциозная мешанина из набивки и поддерживающих пружин может улучшить качество жизни. Кто-то говорил мне, что, посидев пять минут на матрасе в магазине, вы никогда не поймете, каково вам будет лежать на нем каждую ночь в течение многих лет. То же самое можно сказать и о мужчинах.

— Лучше прибереги деньги и купи себе массажер для ног и коробку успокаивающего чая с ромашкой, — советую я Беллини.

— Ага, и вибратор, — добавляет та. Она еще более практична, чем я могла предположить.

Я фыркаю в подушку и думаю, не поделиться ли с подругой новоприобретенной мудростью, что отпущенное нам нужно использовать по максимуму. Но с другой стороны, стремление — это тоже неплохо. Особенно если оно относится к хорошей кровати и человеку, с которым ее можно разделить.

Беллини тоже опускается на подушки.

— О чем думаешь, Хэлли? После того, что ты испытала, ты по-прежнему полагаешь, что брак — это хорошая идея?

— Ты имеешь в виду мой развод?

Я понимаю, что до сих пор не произносила этого слова вслух. Очень странно слышать его из собственных уст.

— Я никогда не предполагала, что мой брак будет расторгнут. Когда я сказала «да» у алтаря, то думала, что это навеки. Сейчас, раньше и потом. Но жизнь делает неожиданные виражи. Никогда нельзя предсказать, что будет, — не важно, какие усилия ты к этому прикладываешь.

— Все неизвестное так мучительно, — говорит Беллини. — Если из моего бармена получится второй Мэтт Дэймон, как ты думаешь, я буду жалеть, что не вышла за него?

— Ты всегда хотела пройти по красной дорожке. А если все, чего он достигнет, — это звание «Бармен месяца»?

— Я по-прежнему буду им гордиться, — преданно отзывается Беллини. — Наверное, если бы он был знаменитостью, я бы в него не влюбилась. Я хочу сказать, ты ведь не захотела выйти замуж за Эрика, даже когда узнала, что он такой богач.

— Я захотела такую же квартиру.

— Ну, частная собственность всегда была мощным стимулом к заключению брака. Твоя честность тебе помешала, и пусть это будет на твоей совести.

— Ты права. И как это я могла поставить любовь превыше апартаментов с четырьмя спальнями и видом на Центральный парк?

— Потому что ты — это ты. — Беллини улыбается. — Может быть, мне не следовало бы говорить этого сейчас, когда мы лежим здесь бок о бок на матрасе, но дружба с тобой для меня важнее какого-то заурядного мужчины.

— Спасибо, — отзываюсь я. — Но предупреждаю, что я не умею рубить дрова и убивать пауков.

— Все в порядке. По крайней мере ты не забываешь спускать воду.

Эмили звонит мне и перечисляет, какие лекции она будет посещать во втором семестре. Я внимательно выслушиваю ее и понимаю, что в этом списке явно недостает литературы, истории и искусства.

— Подожди. Теория игры, макроэкономика, финансовый рынок и спецсеминар, касающийся торговли рисом в Китае? — спрашиваю я, разглядывая пометки, которые набросала во время ее «доклада». — А разве китайцы не едят, как прежде, рис три раза в день?

— Вот именно. Дело в том, что нужно расширить рынок.

— Но ведь тебе же так нравились сестры Бронте.

— Сейчас эра нового феминизма, мама. Больше никаких теорий. Надо позаботиться о себе и создать собственное гнездышко. Большинство женщин заканчивают жизнь в одиночестве. Посмотри на себя.

— Да, посмотри на меня. Я, знаешь ли, не сижу в депрессии и не ем кошачий корм.

— Я знаю, ма. У тебя в кабинете всегда припрятан гамбургер с тунцом. — Эмили драматически вздыхает. — Но если я буду специализироваться по экономике, я должна быть готова ко всему, что принесет мне жизнь.

— Жизнь принесет тебе уйму замечательных вещей. В моей жизни их было много, — отвечаю я и тут же добавляю: — И я надеюсь, что их запас еще не исчерпан.

Эмили молчит.

— Мама, я должна сказать тебе правду. Эвахи, подружка Артура, гостила в Нью-Йорке и случайно встретила папу. У него было свидание.

Я ощущаю лишь легкий укол. Трудно сказать, что Эмили открыла мне глаза.

— Детка, ничего страшного. Мы с папой больше не вместе.

В тот день, когда мы с Биллом пошли за покупками и я услышала, как он разговаривает по телефону со своей очередной пассией, я поняла, что все кончено навсегда.

— Мама, он оказался таким подлецом. Я просто с ума схожу, когда думаю о том, что он продолжает причинять тебе боль.

— Нет. Я перестала страдать из-за тех вещей, которые мне неподвластны.

Хм-м… даже у Дика я чему-то научилась!

— Ты ненавидишь его?

Я ненадолго задумываюсь.

— Нет. И ты не должна. Папа тебя любит. Помнишь, что он всегда говорил?

— Что в его глазах я прекраснее всех звезд Млечного Пути.

Я улыбаюсь, вспомнив, как Билл читал Эмили на ночь сказки, когда она была маленькой. А потом крепко обнимал ее и говорил, что вселенная огромна, но его любовь к ней наполняет все мироздание. Как я могу ненавидеть такого мужчину?

— Семья может распасться, но она не перестает быть семьей, — объясняю я.

— Да, я понимаю.

— Храни веру во всех своих начинаниях. Разберись в своих пристрастиях. Скоро ты убедишься, что все складывается как нельзя лучше.

Эмили задумывается.

— Да. Понятно. Но все-таки экономику я не брошу. У нас такой классный преподаватель!

После разговора с Эмили я решаю, что будет честно по отношению ко всем, если моим отношениям с Биллом будет официально положен конец. Какое-то время уходит на то, чтобы смириться с этой мыслью, и вскоре я звоню Биллу и намекаю, что нужно обратиться к посреднику, вместо того чтобы тратить деньги на адвокатов. Он колеблется:

— Я не уверен, что хочу разводиться.

— Билл, нашему браку пришел конец, и мы оба это знаем.

— Я бы предпочел его сохранить, — говорит он.

Я слишком много знаю для того, чтобы его слова мне польстили.

— Назови хотя бы две причины.

— Пожалуйста. Во-первых, если я не разведусь с тобой, то периодически смогу приходить домой и наводить в саду порядок. А во-вторых, ни одна из тех женщин, с которыми я встречаюсь, не видит во мне будущего супруга.

Я невольно смеюсь.

— Билл, я ничем не могу тебе помочь с женщинами. Но если ты хочешь бывать у меня в качестве садовника, то добро пожаловать.

— Да, ты действительно меня понимаешь.

— Пытаюсь.

Пауза.

— Нам надо встретиться и поговорить. Полагаю, мы должны решить кое-какие вопросы. В частности, о тех билетах.

Я фыркаю. Кто бы мог подумать, что абонемент на все матчи «Никса» столь мощный рычаг? Вероятно, Билл выменял бы его у меня на полотно Пикассо, если б только оно у него было.

— Нам и в самом деле нужно поговорить.

— Ну так приезжай. Я только что достал бутылочку шотландского виски двадцатипятилетней выдержки. Можно будет его распить.

— Я не пью виски, — напоминаю я.

— Тогда посмотрим телевизор. Я купил новый, с плоским экраном.

Дорогое виски, которое старше его подружек, дорогой телевизор? Билл полностью подходит под описание среднестатистического пятидесятилетнего мужчины. Нетрудно понять, почему мы больше не подходим друг другу. Хотя, если я сумела договориться со всеми своими бывшими парнями, почему Билл должен быть исключением?

Я приезжаю к нему в воскресенье и с порога замечаю включенный на полную мощность телевизор с шестидесятидюймовой диагональю.

— Уютное местечко, а? — спрашивает Билл, приглашая меня войти. — Один из моих коллег прожил здесь много лет. Он сказал, что я могу располагать этой квартиркой сколько вздумается.

— И ты купил новый телевизор?

— Нужно как-то жить, — искренне отвечает он.

Я осматриваюсь и думаю: неужели человек действительно может жить исключительно на виски, пиве и чипсах; судя по всему, это единственное, что у него имеется из съестного. Нет-нет, я его недооценила. Билл гордо вносит огромное пластиковое блюдо. На нем жареные цыплячьи крылышки под сырным соусом и несколько анемичных морковок — явно для красоты. Вот человек, который покупает «наши специальные предложения — всего за $24.99». Если Билл и не питается в закусочной, то превращает в нее свою квартиру.

Он садится на кожаный диван и жестом предлагает мне сделать то же самое. Мы оба смотрим на широкий экран, буквально зачарованные зрелищем футболистов почти в натуральную величину. Матч вот-вот начнется; а пока что нам показывают накопившиеся за сорок лет интересные моменты, не говоря уже о самой интригующей части игры — рекламе. Я понимаю, что рекламодатели используют полуголых девиц, чтобы сбывать свою продукцию мужчинам, но зачем нужны лягушки, лошади и обезьяны? Апелляция к животным инстинктам?

— Адам недавно звонил, — говорит Билл, обмакивая в сырный соус тост. — Мы вспоминали наши вечеринки «отцов и сыновей», которые устраивались в честь очередной игры.

— Скучаешь по нему? — Что-что, а с детьми Билл всегда был очень близок.

— Да, — грустно отвечает он. — Славные были времена.

— Мы были образцово-показательной семьей, — говорю я.

— Похоже, Адам и его новая подружка, Эвахи, неплохо проводят время.

— Она очень милая девушка.

— Да, наверное. Адам неплохо развлекается, — усмехается Билл.

— Ты говоришь о своем ребенке!

— А чем еще заниматься в колледже, если не развлекаться? — бодро спрашивает Билл, типичный мужчина.

— Эмили была бы рада это услышать. Она рассказывала тебе о лыжном инструкторе?

— Они всего лишь друзья! — Внезапно Билл превращается в заботливого папашу: — Эмили — моя милая крошка. Уверен, она все свое время посвящает учебе.

Я смеюсь.

— Да, именно этим мы, женщины, и занимаемся.

Билл внимательно смотрит на меня.

— Да, ты ведь говорила мне о своем бывшем. Кто это?

— Ты его не знаешь. Его зовут Кевин.

Билл выключает звук. Видимо, мои реплики его интересуют больше, чем реплики комментатора Терри Брэдшоу.

— Кевин? Из старшей школы? — с любопытством спрашивает он.

— Да, — отвечаю я и тут же пугаюсь. Мне становится ясно, что Билл действительно многое обо мне знает. В течение долгих лет мы делились друг с другом всем, что касалось нашего прошлого.

— Это не тот сукин сын в кожаной куртке, который заставлял тебя прогуливать уроки? — интересуется Билл.

— Он вовсе не сукин сын, — отвечаю я, пытаясь сдержать улыбку.

— Если уж ты пустилась на поиски своих бывших, я бы, скорее, предположил, что это будет богатенький Эрик, — качает головой Билл.

— Его я тоже видела!

— И переспала с обоими? — Билл поднимает два пальца и неожиданно становится похожим на болельщика.

— Я не спала с Эриком. Всего лишь была у него в гостях и ела икру.

— Есть еще кто-нибудь, о ком бы мне следовало знать?

— Не то чтобы тебя это касалось… Барри Стерн.

— Да, тот заумный романтик, с которым ты познакомилась в Европе и который водил тебя по музеям, — говорит Билл, доказывая, что в течение двадцати лет он и в самом деле меня слушал. — И как у него дела?

— Длинная история.

— Вы спали? Да или нет?

— Нет. Поблизости крутился его любовник.

Билл поднимает бровь.

— У твоего бывшего есть любовник?

— Жизнь — сложная штука.

— И не говори, — отзывается он.

Мы замолкаем; нас обоих охватывает легкая грусть. Я рассеянно смотрю на экран, где полуобнаженные девушки из группы поддержки энергично размахивают помпонами перед самым носом у Тренера — пожилого толстяка. Молоденькие красотки буквально повисают на нем; фотоаппараты щелкают. Неудивительно, что мужчины средних лет такие неловкие. Если они не хотят становиться взрослыми, никто и никогда их не заставит.

Я лезу в сумку и протягиваю Биллу бледно-желтый конверт.

— Документы на развод, — говорю я; рука у меня слегка дрожит. — Так будет проще. С них все и начнется.

— Не начнется. Ими все закончится. — Билл открывает конверт, берет ручку, потом откладывает. — Наверное, спустя какое-то время я об этом пожалею, как ты думаешь?

— Возможно, — отвечаю я, подумав, что однажды он поймет, от чего отказался. Еще лучше, если уже сейчас до него начинает это доходить. — И мне есть о чем жалеть.

Но поскольку это Билл, который всю жизнь предпочитал не зацикливаться на том, что ему мешает, он качает головой, тянется за пультом и включает звук — как раз в ту секунду, когда начинается матч.

— Игра, кажется, будет неплохая, — говорит он. — Но, если ты не хочешь, нам не обязательно ее смотреть. Все уже и так знают, чем она закончится.

Я беру морковку и макаю ее в подливу.

— Никто никогда не знает, чем все закончится. Именно поэтому люди продолжают играть.

 

Глава 20

Мы с Биллом полны решимости вести себя как цивилизованные люди; Эмили и Адам испытывают видимое облегчение оттого, что наша размолвка не превратится в Третью мировую войну. Мы без особенных затруднений делим имущество, пока дело не доходит до старых дисков, которые хранятся на чердаке. Мы решаем, что каждый заберет себе то, что изначально принадлежало ему, поскольку все эти записи исполнены для нас определенного смысла. Я провожу несколько часов, упаковывая свои в белые коробки, а диски Билла — в синие. Когда он приходит, чтобы их забрать, и видит старый альбом Боба Дилана, глаза у него загораются.

— Я рад, что он ко мне вернулся, — говорит он. — Это мой любимый альбом. Он звучал, когда мы с девушкой впервые занимались оральным сексом.

Я судорожно кашляю. А что может сказать Биллу его бывшая жена?

— Надеюсь, эти записи принесут тебе еще немало… удовольствия.

— Спасибо, — сердечно отзывается Билл и берет другой диск. — Вот этот я тоже никогда не забуду. Он звучал, когда…

— Я помню, — отвечаю я, предостерегающе вскидывая руки. Эту историю — как он в школе тискал какую-то девчонку — я слышала пять или шесть раз. Теперь, когда мы больше не муж и жена, я не обязана выслушивать ее снова.

Билл окидывает взглядом мои коробки, и по его лицу пробегает тень подозрения.

— А почему ты забрала себе «Белый ветер»?

— Потому что это мой диск, — отвечаю я.

Он выхватывает его и прижимает к груди.

— Нет, «Белый ветер» — это мое. А твое — «Черная суббота».

— Ты что-то путаешь. «Черная суббота» — твое, а мое — «Фиолетовый дождь».

— Нет, это я купил «Фиолетовый дождь», а ты купила «Розовые облака».

Может быть, Третья мировая война нам и не грозит, но война Цветов — это уж точно. И прежде чем Билл начинает лихорадочно рыться в своей коробке в поисках «Желтой субмарины», я решаю использовать «Белый ветер» в качестве… хм… белого флага.

— Возьми! Возьми все, что пожелаешь. Я не хочу ссориться.

Билл способен оценить мое великодушие. Он тоскливо смотрит на диск и возвращает его мне:

— Все нормально. Оставь себе. Честно говоря, сейчас я все равно предпочитаю «Белую линию».

— А их солиста зовут Джек Бел-Гроув, — добавляю я, и мы оба смеемся, настолько все это глупо.

Билл испытывает видимое облегчение: раздел проходит гладко.

— Так приятно снова с тобой посмеяться, — говорит он.

— Да, — отвечаю я. — Мы ведь можем развестись, не делая друг друга несчастными?

— Мы можем развестись и по-прежнему делать друг друга счастливыми. — Билл кладет руки мне на плечи. — Как насчет небольшого перепиха — в знак того, что мы по-прежнему друзья?

— Это ты так шутишь?

— Вовсе нет! Покувыркаемся напоследок — в память о старых временах. Ну же. Это же быстро! Не упрямься!

— Точно! — Я похлопываю его по щеке. — Хочешь маленький совет, как улучшить свою интимную жизнь? Предполагается, что это длительный процесс.

Билл неуверенно смотрит на меня, и я снимаю его руки со своих плеч. Я благодарна ему за предложение, потому что, с одной стороны, всегда приятно, когда тебя просят. А с другой стороны, принять мысль о нашем разводе мне значительно проще, когда он снова и снова демонстрирует, какой он идиот.

Зато я не дура. Я собираюсь отправиться на лучшую вечеринку в городе. Магазин «Бендел» устраивает ее, чтобы отпраздновать выпуск новый серии эксклюзивных украшений. Это творения Инки — сверхмодного молодого дизайнера, работающего с каким-то редким красным камнем, который водится исключительно в Перу. Его безумно дорогие подвески в форме сердца — хит сезона.

— Целые сердечки, надколотые сердечки, разбитые сердечки — и половинки сердечек для тех, у кого энтузиазм бьет через край, — говорит Беллини, которая на правах местного оракула и первого специалиста по аксессуарам подписала контракт с Инкой.

— Похоже, этот парень гений. Он берет кусочки камня, которые другой человек просто выкинул бы, и запрашивает за них огромные деньги.

— Подвески в виде разбитых сердец всегда идут нарасхват в качестве свадебных сувениров. «Вуменс дейли» назвал их «безумно ироничными».

Я бы предположила, что большинство женщин все-таки предпочтут бриллиант в пять каратов и желательно — идеальной огранки, но, в конце концов, что я знаю?

— Погоди, ты даже не представляешь, что нас ждет на вечеринке в Челси-Пирс! — возбужденно объявляет Беллини. — Световое шоу, акробаты из цирка «Дю Солейль», самый крутой диджей в Нью-Йорке и полтора десятка знаменитостей, которые уже дали свое согласие. И наконец, самое главное: ПБС.

— То есть Принеси Бутылку с Собой? Даже учитывая то, сколько запросил Инка, Бендел мог поставить хотя бы пару ящиков каберне.

— Я имею в виду — Приведи своего Бывшего с Собой! Разве это не замечательно? Ты приходишь с бывшим парнем, а потом все мы можем поменяться. Мне пришла в голову эта идея после той вечеринки, когда мы обменивались барахлом.

— Да брось, ты придумала это, потому что я встречалась со всеми своими бывшими, — шутливо отвечаю я.

— И то и другое. Но все-таки подумай. Если кому-то понравилось то старое красное платье, только представь себе, что будет, если ты выставишь на торги бывшую пассию.

— И что будет?

Беллини смеется.

— Я думаю, искра прежней любви может зажечь новые огоньки. Воспламенить другие сердца. Только представь себе все возможности. Комната, в которой полным-полно проверенных мужиков!

— И кого из своих бывших я должна привести? — спрашиваю я.

— Любого, — отвечает Беллини.

Моя подруга чересчур оптимистична. Я могла бы появиться с Барри, гуру нетрадиционной ориентации, или с Эриком, холостым миллиардером. Мне остается только восхищаться: Беллини всегда изобретает самые разнообразные способы, чтобы встречаться с мужчинами. И на этот раз оплатить все расходы предстоит «Бенделу».

Пару дней я размышляю и решаю наконец, что если я пойду на вечеринку, то единственный приемлемый для меня спутник — это Эрик. Кевин занят, Барри тоже, о Дике речь не идет. Я долго раздумываю, потому что хочу, чтобы Эрик меня правильно понял. После ночи, проведенной в пентхаусе, он сказал, что я еще вернусь, но теперь я пытаюсь вторично пустить в оборот его, а вовсе не ищу романтического свидания. Наконец я сажусь за компьютер и пишу Эрику письмо, в котором спрашиваю, не хочет ли он пойти на вечеринку в качестве моего бывшего парня.

«Не то чтобы ты действительно был бывшим», — пишу я и быстро стираю, потому что это звучит чересчур кокетливо. «У меня был большой выбор!» Тоже стираю, поскольку не хочу показаться легкомысленной. И даже безобидное «Будет весело» отправляется в небытие: вдруг Эрик неправильно меня поймет? Полчаса спустя я все еще безуспешно пытаюсь сочинить коротенькое послание, на которое в обычное время ушло бы две минуты. Я, подобно настоящему писателю, перечитываю каждое предложение. Кто сказал, что электронная почта упрощает жизнь?

Очевидно, она упрощает жизнь Эрику, потому что не проходит и минуты после отправки письма, как я получаю ответ: «Конечно. Супер».

Отлично. У меня уходит еще двадцать минут на то, чтобы расшифровать его слова. Это я — супер, или он просто порылся в Сети и обнаружил, что вечеринка у Бендела самая шикарная в Нью-Йорке? А возможно, он просто где-нибудь загорает и ему хорошо.

Вокруг пресловутой вечеринки возникает такая шумиха, что все мои чеддекские подруги просят меня раздобыть им приглашения, и я это делаю. Мужчины перестают хвастаться размерами заработка и начинают похваляться тем, сколько женщин пригласили их в качестве своего Официального Бывшего.

— Я слышала, Джуд Лоу получил четыре приглашения, причем два из них были от его горничных, — как-то говорит мне Беллини.

— Дай-ка подумать. А Чарли Шин получил шесть приглашений, причем четыре из них были от уличных проституток, — добавляю я.

— Считай, что я этого не слышала. — Беллини явно это запомнит. — Впрочем, быть может, репортерам это понравится.

Журналисты буквально с ума сходят от того, что в числе поклонников Инки оказались все три Дженнифер — Энистон, Лопес и Гарнер. Неудивительно, что у этих актрис совпадают взгляды относительно украшений, если по крайней мере у двух из них одинаковые вкусы в отношении мужчин.

— Мы объяснили Бену Эффлику, что он не может появиться со своей женой — Дженнифер Гарнер. Но если он захочет прийти в качестве мужчины, за которого не вышла замуж Дженнифер Лопес, — это совсем другое дело, — сообщает Беллини. — Вот это будет вечеринка!

Канун праздника тоже проходит неплохо. Примерно в полдень я приезжаю к Беллини на Ист-Сайд, и надо мной начинают трудиться парикмахер и визажист (за счет магазина). Меня наряжают в роскошное платье, которое Беллини ухитрилась одолжить у своего любимого дизайнера. Я поворачиваюсь перед зеркалом и восхищенно разглядываю свое богато украшенное атласное одеяние.

— И не смей потеть, — предупреждает Беллини, пока я прихорашиваюсь. — Завтра платье нужно будет вернуть.

— Может быть, мне следовало сделать инъекцию ботокса? — говорю я, вспомнив, что этот чудодейственный препарат недавно начали использовать в качестве антиперспиранта.

— Если ты собираешься использовать ботокс, сначала займись морщинками на лбу, — указует мне Беллини и восклицает, когда я обеспокоенно смотрю в зеркало: — Попалась! Нет у тебя никаких морщинок. Это шутка.

— Очень забавно. Испугай меня еще разок — и мне потребуется срочная подтяжка лица.

Наши аксессуары, разумеется, от Инки. Я надеваю кулон в виде сердечка — надколотого, но не разбитого, поскольку дела у меня, судя по всему, пошли в гору. У Беллини сердечко целое и вдобавок украшенное декоративными золотыми колючками. Слишком иронично, чтобы я могла это оценить.

Мы уже готовы выходить, когда мне звонит Эрик.

— Что он сказал? — спрашивает Беллини, едва я захлопываю крышку телефона.

— Эрик возвращается из Молдавии и потому немного запоздает. Он встретится с нами на месте.

Беллини кивает.

— А у моего бармена сейчас прослушивание, и потому он даже не собирается приходить.

Мы в одиночестве садимся в такси.

— Я знаю, обзавестись парнем трудно. Но кто думал, что будет так нелегко раздобыть бывшего парня! — смеется моя подруга, когда мы забираемся на заднее сиденье. Водитель замечает наши шикарные наряды и бросает на нас понимающие взгляды в зеркальце заднего вида.

— Спорим на что угодно, вы не мяч гонять собрались, — говорит он, сворачивая с шоссе Уэст-Сайд и пробираясь по Челси-Пирс — обширному району, вытянувшемуся вдоль реки Гудзон. Именно здесь расположены телевизионные студии и танцполы, не говоря уже о скалодромах и гольф-клубах, скейт-парках и баскетбольных площадках. Все виды спорта, которыми только увлекаются жители Нью-Йорка, по крайней мере легальные.

— Вечеринка на Челси-Пирс, шестьдесят. Следуйте за лимузинами, — указывает Беллини.

Такси садится на хвост двум черным лимузинам с тонированными стеклами. Рядом с нами пристраивается огромный белый джип, на заднем сиденье которого одиноко сидит женщина. Может быть, изначально она хотела танк — достаточно большой, чтобы вместить батальон пехоты, который расчищал бы ей дорогу, но, по-моему, эту машину было бы лучше перекрасить и пожертвовать на нужды американской армии.

Когда мы подъезжаем, я достаю свою блестящую вечернюю сумочку. Днем я потратила полчаса, пытаясь вместить в нее хоть что-то. Я ухитрилась впихнуть туда блеск для губ, три леденца для освежения дыхания, полрасчески (пришлось сломать ее пополам) и ключ от входной двери. Уверена, у меня было с собой сорок долларов, но теперь не могу их найти.

— У тебя есть деньги? — спрашиваю я у Беллини.

— Шутишь? Здесь даже накладные ресницы не поместились! — отвечает та, показывая мне свою крохотную сумчонку, примерно вдвое меньше моей, а стоит она, наверное, вдвое больше. В мире высокой моды размер действительно имеет значение.

Я ненадолго задумываюсь, а затем разъясняю таксисту ситуацию и прошу его оставить адрес.

— Мне очень жаль, но я вышлю вам чек в ту же минуту, как вернусь домой, — извиняющимся тоном обещаю я.

— Ну да, разумеется. Я на такое не клюну. — Водитель выключает мотор и вместе с нами вылезает из машины. Он на голову выше каждой из нас. Плюс взлохмаченная черная борода и рваные кеды.

— Что вы собираетесь делать? — спрашиваю я.

— Пойти с вами. Если у вас нет денег, то пусть кто-нибудь из этих пижонов заплатит мне двадцать пять баксов плюс чаевые.

— Подождите здесь. Я сама кого-нибудь найду, — говорю я и прихожу в ужас при мысли о том, что таксист действительно может ворваться и устроить скандал.

— Еще чего! Вы решили меня надуть? Уйдете — и ищи-свищи! — орет он и рвется к двери.

— Минуту! — кричу я, но он мчится вперед. Понятно, что его уже обманывали подобным образом, но сейчас явно не время возбуждать дело о мошенничестве.

Таксист влетает внутрь, а вечеринка идет полным ходом. Играет музыка, официанты разносят шампанское. Триста самых желанных женщин Нью-Йорка дефилируют по залу, болтают и флиртуют, щеголяя голыми спинами, дорогими костюмами и представительными бывшими.

Прежде чем я успеваю его остановить, таксист врезается в толпу.

— Эй, одолжите кто-нибудь пятнадцать баксов этим леди! — кричит он.

Я слышу удивленные возгласы. Одни беспокойно оглядываются, стоя с полными бокалами, другие демонстративно отходят. Наверное, денег у собравшихся достаточно, чтобы профинансировать следующий полет на Марс, но никто из них не раскошелится на то, чтобы оплатить трехмильную поездку на такси.

— Давайте, парни. Пятнадцать баксов. И все будет улажено! — восклицает таксист.

Хорошо бы оно поскорее уладилось. Я готова сквозь землю провалиться. Или же продать бесценные серьги от Инки за пятнадцать долларов. Если получится загнать их за тридцать, тогда хватит еще и на такси до дома.

В то время как прочие торопливо разбредаются, по направлению к нам движется какой-то высокий мужчина в смокинге.

— Проблемы? — интересуется он, в упор глядя на таксиста.

— Эти женщины приехали сюда на такси и не желают платить, — возмущенно говорит тот.

— У нас очень маленькие сумочки, — объясняет Беллини, пожимая плечами.

Высокий мужчина улыбается. Его явно это забавляет, и он готов помочь. Он достает бумажник, вытаскивает двадцать долларов, протягивает их таксисту и говорит:

— Вот, пожалуйста. — И любезно добавляет: — Может быть, хотите перекусить перед уходом?

— Конечно, — отзывается таксист, пряча двадцатку в карман и ожидая продолжения.

Красавец в смокинге подходит к столу и возвращается с двумя огромными шампурами, унизанными морепродуктами. Таксист потрясает ими, точно клинками, и торопливо удаляется.

— А вы? — спрашивает наш спаситель и улыбается мне. — Принести вам креветок? Или устриц?

— Нет, — отвечаю я, не глядя ему в глаза, бормочу что-то в знак благодарности и торопливо отправляюсь за выпивкой. Беллини удивленно смотрит на меня и, как бы извиняясь за мою неучтивость, разражается потоком комплиментов.

— В чем дело? — спрашивает она пару минут спустя, присоединяясь ко мне. — Он такой классный! По-моему, ты ему понравилась.

— Я его знаю, — цежу я сквозь зубы. — Какое унижение! Это Том Шепард.

— Кто?

— Приятель Эрика. Он вывел меня из леса, ну, тогда, когда я отправилась на прогулку, как только Билл меня бросил. Я сидела на обочине и плакала, а он довез меня до парковки. Благодаря ему я и вышла на Эрика.

— Ну так сегодня он спас тебя вторично. Это практически твой персональный спасатель. По-моему, здорово.

— Да, потрясающе. Когда он видел меня в последний раз, я была вся в грязи и покусанная. К тому же заблудилась в трех соснах. Сегодня я предстала перед ним идиоткой, которая не помнит, куда сунула деньги. Представляешь, что он скажет обо мне Эрику? И вообще — что он тут делает?

— Какая разница? Хэлли, милая, теперь ты — свободная женщина. Когда красивый мужчина предлагает устриц, не надо отказываться.

Я морщусь:

— Устрицы скользкие. И потом, разве ты не заметила? У него обручальное кольцо. — Я оглядываю помещение в поисках Тома Шепарда. В смокинге он еще красивее, чем в спортивном костюме. Но когда он смотрит на меня, я тут же отвожу взгляд.

Беллини качает головой:

— Ты безнадежна. Но если ты не собираешься разговаривать с Томом, давай просто погуляем по залу.

— Просто погуляем?

— Ну да. — Беллини ухмыляется. — Это будет наш секретный дружеский шифр. Он означает: «Давай поищем кого-нибудь еще».

Я смеюсь, беру бокал вина и слоняюсь с Беллини по залу, заглядывая в гигантские окна и поражаясь прекрасному виду на величественный Гудзон. Но то, что происходит вокруг, не позволяет мне полностью погрузиться в созерцание пейзажа. В одном углу зала акробаты из цирка «Дю Солейль», в леопардовых трико, раскачиваются на трех высоко подвешенных канатах и без видимых усилий принимают замысловатые позы. Над нашими головами туда-сюда летает гимнастка на трапеции — судя по всему, публика играет роль страховочной сетки. Пока я наблюдаю за представлением, какой-то подвыпивший пожилой мужчина с внушительным брюшком и огромными бриллиантовыми запонками подходит к нам и обнимает Беллини.

— Эй, красотка, может, я тебя угощу выпивкой? — спрашивает он и похотливо смотрит на нее. Потом замечает меня и добавляет: — Я вас обеих угощаю! Две по цене одной.

— Погуляем? — обращаюсь я к Беллини.

— Погуляем. — И мы обе начинаем хихикать, поворачиваемся в другую сторону и сталкиваемся с Дарли.

— Боже мой! — говорит та, обмениваясь с нами символическими поцелуями, и оправляет на себе узенькое платье. — Изумительная вечеринка. Я смотрю, вы встретились с моим бывшим. Его зовут Хирам. Что вы о нем думаете?

— Именно тот мужчина, с которым я тебя представляю, — вполне искренне отвечает Беллини. Лично я понимаю, почему у Дарли с Хирамом не сложилось. Она бы никогда не осталась с человеком, у которого бриллианты крупнее, чем у нее.

— Как мило с твоей стороны — привести такого шикарного бывшего. — Я пытаюсь казаться любезной.

— Ничего шикарного, — огрызается та. — Тот, кто однажды влюбился в Дарли, будет любить ее всегда.

Не знаю, какой смысл вкладывает в это «всегда» моя многомужняя чеддекская соседка, но Дарли действительно производит неизгладимое впечатление.

Стоит один лишь раз окинуть взглядом разноцветную толпу, чтобы убедиться: идея Беллини — «Приведи с собой своего бывшего» — и впрямь имеет успех. Парочки, которые не виделись много лет, опять флиртуют или помогают друг другу встретить новую пассию. Моя подруга Аманда знакомит своего бывшего парня со свежеразведенной Стефи, и те тут же принимаются оживленно болтать.

— А вот и наш почетный гость. Инка, — говорит Беллини, подводя меня к привлекательному блондину, который, судя по всему, думает, что «официальная одежда» — это ковбойские сапоги, красные брюки и галстук в виде шнурка. Вокруг знаменитого дизайнера вьется кучка поклонников, а тот улыбается и держит за руки свою точную копию — еще одного сексуального блондина. Заметив Беллини, Инка одаривает ее лучезарной улыбкой.

— Отличная идея. Спасибо за вечеринку! — восклицает Инка. — Познакомься, это мой бывший, Ацтек.

Насколько я помню, инки и ацтеки жили на разных континентах, но сегодня, видимо, они сблизились.

В отличие от меня с Эриком. Я снова смотрю на часы.

— Полагаю, твой бывший вот-вот появится? — спрашивает кто-то за моей спиной.

Я оборачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Томом Шепардом. Он улыбается и отхлебывает из бокала виски.

— Самолет запаздывает, — лепечу я.

— Не знаю, для чего Эрик держит эту штуковину. Он никогда не прибывает вовремя. На тот случай, если вы меня забыли, я — Том Шепард.

— Я… я вас помню. Мой дорожный герой.

— Эрик достал мне приглашение. Он подумал, что мне нужно куда-нибудь выбраться и пообщаться с людьми.

— А я-то гадала, что вы тут делаете, — не к месту леплю я.

— Определенно мы больше не прогуливаемся, — шепчет мне Беллини и удаляется, оставив нас наедине. Я бросаю ей вслед тоскливый взгляд.

Том пожимает мне руку. Непонятно почему, но я ощущаю легкий трепет.

— В прошлый раз, когда мы встретились, я была в совершенно непотребном виде!

— Ты отлично выглядишь. Какое замечательное платье. Оно прелестно.

— Это не мое, — брякаю я.

— Все равно. Вся прелесть — в тебе самой.

Я пялюсь на его кольцо.

— Спасибо за комплимент. Но должна тебе сказать, на этот счет я щепетильна. Не думаю, что женатым мужчинам пристало флиртовать.

Том, кажется, ошарашен; но, прежде чем он успевает ответить, появляется Эрик, за ним по пятам следует его ассистент Гамильтон — воплощение деловой суеты и непрерывных телефонных переговоров. Эрик наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и дружески хлопает Тома по спине.

— Хорошо, что ты наконец здесь, — двусмысленно говорю я.

— Я тоже рад, что я здесь, — отзывается он.

Но Гамильтон прерывает наш едва начавшийся разговор каким-то неотложным вопросом, и я задумываюсь, действительно ли Эрик «здесь». Впрочем, он с удовлетворением смотрит на нас с Томом.

— Так вы, значит, уже знакомы. Прекрасно. Мое дело сделано, — замечает он, как будто речь идет о слиянии двух фирм.

— Всех твоих дел не переделаешь, — шутит Том.

— Разумеется. Можешь войти в долю. — Эрик берет у проходящего мимо официанта небольшого размера хотдог, обмакивает его в горчичный соус и целиком сует в рот.

— М-м-м! Вкусно. Гамильтон, разузнайте, что это такое. Может быть, мы возьмем несколько штук с собой в самолет.

Мы с Томом обмениваемся понимающим взглядом и начинаем смеяться.

— Это всего лишь сосиска в тесте, мистер Миллиардер, — провозглашает Том.

— Эй, не ставь меня в неловкое положение, — протестует Эрик. — Я ведь нашел тебе подружку, разве нет?

Я в смущении. Неужели Эрик регулярно подбирает новых подружек своим женатым приятелям?

— Пока еще не подружку. И во всяком случае, я сам ее нашел. Чумазую, но перспективную, — говорит Том и улыбается.

— И с тех пор ты только о ней и говорил. Полагаю, она оказалась достаточно проницательна, когда не полетела со мной на Бермуды. Или в Лондон. — Эрик в притворном отчаянии качает головой. — Нечего сказать, хороша помощь от лучшего друга.

Теперь мне и в самом деле становится неловко. Я уже хочу отвести Эрика в сторонку и спросить, что тут творится. Но в этот момент появляется Гамильтон — надоедливый, как комар, которого никак не удается прихлопнуть.

— Мистер Ричмонд, звонок от президента, — важно объявляет он.

Эрик, как будто став выше ростом, отходит в сторону.

— Не стоит так впечатляться, — говорит Том. — Возможно, это всего лишь президент гольф-клуба, который хочет договориться с Эриком об игре.

— Или президент Молдавии, который с его помощью хочет нанести свою страну на карту мира.

Мы смеемся. Черт возьми, мне все равно, что у Эрика на уме. Я вовсе не собираюсь влюбляться в Тома.

Тот трогает меня за локоть.

— Здесь, конечно, очень весело, но ты не хочешь ненадолго выйти? Прогуляться и подышать свежим воздухом?

Я задумываюсь. Может быть, я слишком чопорна. Для того чтобы можно было прогуляться вместе с Томом, он вовсе не обязательно должен быть холост. Но с другой стороны, к чему приведет эта прогулка?

— Послушай, я юрист. Я люблю играть в открытую. Что это за кольцо? Оно что-нибудь для тебя значит?

Том смотрит на него и бессознательно крутит на пальце.

— Да. Многое. Но если ты хочешь знать, не женат ли я, то ответ будет отрицательным. Я вдовец.

Мне вдруг становится стыдно.

— Прости, — бормочу я, извиняясь одновременно за свое любопытство и за его утрату.

— Да, это нелегко. Но Эрик — хороший друг. Выкраивает время, чтобы съездить со мной на рыбалку, и все такое. Буквально покоя не дает, я бы сказал, — заканчивает Том с легкой улыбкой.

— Давно ты потерял жену?

— Пять лет назад. Сразу после этого я уехал из города, подальше от воспоминаний, и целиком посвятил себя воспитанию детей.

— И как у них дела?

— Отлично. Они счастливы, и я очень люблю проводить время с ними. К сожалению, они выросли. Младший в этом году поступил в колледж.

— Мои тоже, — отзываюсь я.

— Многое изменилось, да? Больше не нужно проводить все выходные на футбольных матчах и соревнованиях по плаванию. Наверное, пришла пора вернуться в реальный мир.

— Если ты имеешь в виду свидания… — Я смеюсь.

— Ну, я в этом не профи. Стою здесь с очаровательной женщиной и единственное, что могу ей предложить, так это прогулку на свежем воздухе.

— Ты уже дал мне пятнадцать долларов, — напоминаю я.

— Ты юрист. Пятнадцать долларов — это стоимость полутора минут твоего времени.

— Так давай используем их по максимуму, — говорю я.

Мы выходим на улицу, но я тут же начинаю мерзнуть; Том снимает пиджак и набрасывает его мне на плечи. Он снова меня спасает — и это, как сказала Беллини, просто здорово.

Мы бродим по пирсу и говорим о детях. Я быстро выясняю, что Том — терапевт и последние несколько лет он провел, занимаясь частной практикой в провинции. Теперь он подумывает о том, чтобы снова вернуться в большой город: ему предлагают должность преподавателя в Медицинском центре Колумбийского университета.

— Я готов начать все сначала, — говорит он.

— Предполагается, что фраза «У них вся жизнь впереди» относится к нашим детям, но я тоже чувствую себя готовой ко всему.

— И я. Это очень приятное ощущение, — отзывается Том, помогая мне преодолеть несколько ступенек.

Мы идем в обратном направлении, но, вместо того чтобы вернуться на вечеринку, оказываемся в совершенно другой части Челси-Пирс.

— Любишь боулинг? — с лукавой улыбкой спрашивает Том.

— Не играла с тех пор, как мне было двенадцать, — отвечаю я и задумываюсь, как я буду выглядеть в платье за восемь тысяч долларов и ботинках для боулинга.

Через пару минут мне предоставляется возможность это выяснить.

— Серебристое платье и зеленые ботинки — самое оно, — улыбаясь, заявляет Том, когда я предстаю перед ним во взятой напрокат экипировке. Так приятно снять туфли на шпильке — и не важно, что на мне сейчас надето.

— Боулинг теперь совсем другой. — Я оглядываю помещение. Оно больше похоже на дансинг, нежели на спортивный центр. Звучит рэп, клубится искусственный туман. Вместо грубых флуоресцентных ламп — темно-фиолетовая подсветка.

Том приносит мне шар, и я подхожу к черте, пытаясь изобразить классическую позу игрока в боулинг и запустить шар одной рукой. Но он тяжеловат, а платье слишком узкое для того, чтобы можно было свободно маневрировать. И потому, держа увесистое керамическое ядро двумя руками, я наклоняюсь, ставлю его на черту и толкаю вперед. Шар медленно катится по самой середине дорожки.

— Страйк? — в восторге кричит Том, когда все кегли падают и на табло загораются цифры.

— Новичкам везет, — отвечаю я и возвращаюсь к нему.

Он, в свою очередь, пускает мяч по всем правилам, и тот сначала идет идеально, а потом сворачивает к самому краю дорожки. Одна кегля. Вторая попытка — и тот же результат.

— Ты не виноват. Просто это действительно трудно, — ободряюще говорю я, когда Том возвращается на место.

— Не утешай меня, женщина в бальном платье, которая чудом сделала страйк.

— Страйк, — говорю я, пожимая плечами. — По-моему, в бейсболе это означает что-то плохое. Почему в боулинге так называется самый лучший результат?

— Понятия не имею.

В следующем раунде удача мне изменяет. Том ухитряется сбить все кегли, а у меня оба шара падают в желоб.

— Всё — или ничего, — говорю я, глядя на свой итог, высвечивающийся на табло.

— Ты определенно заслужила всё, — отзывается Том, обнимая меня.

— Да уж, — отвечаю я и затем, как бы в знак согласия, целую его.

Том в восторге.

— Если тебе нравится женщина, отведи ее в боулинг-клуб. Вот что я скажу своему сыну, — говорит он и сияет улыбкой.

— Не то чтобы это была панацея, но со мной сработало, — улыбаюсь я в ответ.

Мы смотрим друг на друга и думаем, что же будет теперь. Конечно, приключения не заставляют себя долго ждать. У Тома звонит мобильник.

— Интересно, чего от меня хочет Гамильтон? — говорит он. Выслушав, Том закрывает телефон и хватает меня за руку. — Гамильтон в панике. Несчастный случай. Им нужен врач. Эрик чем-то подавился.

— Возможно, хот-догом, — говорю я. Судя по всему, Эрику до сих пор не приходилось жевать ничего, кроме икры.

Мы выскакиваем из клуба, и лишь на полпути я вдруг понимаю, что мне ничто не мешает бежать.

— Я в ботинках! — кричу я.

— Черт, точно! — Том тоже не переобулся. — Потом! Сейчас некогда.

Держась за руки, мы в рекордное время возвращаемся на Челси-Пирс, 60. Эрик распластан на полу, а на нем буквально лежит женщина. Беллини!

Том пробирается сквозь толпу и становится рядом с другом на колени. Глаза у Эрика широко раскрыты, и выглядит он вполне счастливым и довольным. Я опускаюсь на пол рядом со своей подругой. Она, кажется, прямо-таки сочится довольством.

— Все под контролем, — говорит Беллини, чуть приподнимаясь, но по-прежнему продолжая нависать над Эриком. Она прижимается губами к его губам, отрывается, снова прижимается…

— Что ты делаешь? — спрашивает у нее доктор, Том.

— Эрик начал задыхаться, и поэтому сначала я постучала ему между лопаток, — спокойно объясняет Беллини. — А потом, когда он пришел в себя, я его уложила и сейчас делаю ему искусственное дыхание «рот в рот».

— Постучать между лопаток — это хорошо, но я не уверен, что он нуждается в искусственном дыхании, — замечает Том, мягко отстраняя Беллини.

Эрик, ухмыляясь, садится и снова притягивает ее к себе. Видимо, это его новый практикующий врач.

— Нет, нуждаюсь. Я в жизни еще не чувствовал себя лучше.

Том смеется, и все мы поднимаемся на ноги.

— Ладно, Эрик, давай я тебя быстренько осмотрю. А потом вы с Беллини продолжите играть в доктора.

Они уходят, а мы с подругой весело смотрим им вслед.

— Будь поосторожнее. Эрик — не подарок, — доверительно говорю я. — Он требователен и эгоистичен.

— А вдобавок еще красив, богат и классно целуется.

— Да, но он такой высокомерный.

— Всего лишь уверенный в себе, — поправляет Беллини.

— Он все время в разъездах.

— Значит, не будет стоять у меня над душой.

Я хохочу.

— Сдаюсь. Вы — идеальная пара.

Беллини обнимает меня.

— Не возражаешь, если я заберу себе твоего бывшего?

— Нет, конечно. Я готова к новым подвигам.

Я оглядываюсь и вижу Тома Шепарда — доброго, отзывчивого и такого сексуального. Голова у него слегка опущена; я замечаю, что он снимает с пальца кольцо и, задумчиво покатав в ладони, прячет его в карман.

— Все еще сожалеешь о тех мужчинах, за которых ты не вышла замуж? — спрашивает Беллини, находя глазами Эрика.

Я качаю головой:

— Я наконец поняла, что обратной дороги нет. Поэтому остается идти вперед.

Том подходит ко мне. Я думаю, как здорово мы сегодня повеселились, — и сколько нам еще предстоит узнать друг о друге. Даже не представляю себе, каким будет наше будущее. Может быть, через двадцать лет я с нежностью буду вспоминать о нем как о мужчине, за которого я не вышла замуж. Может быть, я вообще не буду о нем вспоминать. Или же мы будем просыпаться каждое утро вместе, абсолютно довольные жизнью.

Том протягивает мне руку.

— Могу я пригласить тебя на танец?

— Конечно, — отвечаю я и улыбаюсь. Стоит отпустить тормоза — и ты начинаешь принимать единственно верные решения. Всего пару месяцев назад я бы мялась, хмыкала и извинялась за то, что у меня обе ноги — левые. А сейчас я просто говорю: — Может быть, сначала нам следует переобуться?

— Ничего подобного, — отзывается Беллини, законодательница мод, в то время как Эрик берет ее за руку. — Бальное платье и ботинки для боулинга. Какая прелесть! Вы могли бы создать новый стиль.

Я смеюсь, обнимаю Тома, и мы скользим по залу. Новый стиль? Это вряд ли… Но если нам повезет, мы создадим нечто большее.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.