В течение трех недель никто не берет трубку там, куда я звоню, но Джо Диддли клянется, что Барри Стерн живет по этому адресу. А поскольку Артур хочет, чтобы я отправилась в Сан-Франциско для снятия показаний, я полагаю, что мне ничего не стоит проехать лишних семьдесят миль и заглянуть в старый кармелитский монастырь. После изумительной поездки среди холмов я вижу табличку: «Приют Божественного Духа». Должно быть, я на месте. Или же я умерла, и святой Петр, одобрительно кивнув, впустил меня во врата райские.

Я выхожу из машины и оправляю на себе темно-синюю юбку — именно в ней я провела сегодняшнее утро в зале суда. Жалко, что я не переоделась в кафе, куда заехала перекусить. Чипсы, сырные палочки и жирный хот-дог. Луку в нем явно многовато.

Я уже позвонила Артуру и сказала ему, что снятые мною показания по делу Тайлера не слишком-то многообещающи. Глава фирмы, куда Бет Льюис перебралась после ссоры с Тайлером, говорит, что она — отличный работник. Сама Бет спокойна и непоколебима в своей уверенности, что у Тайлера не было никаких причин, за исключением личных, чтобы так ее прокатить.

Поскольку прямо сейчас ничего сделать невозможно, я отодвигаю эту проблему на задний план и направляюсь к нескольким худосочным деревцам, посаженным в ряд, дабы обозначить въезд.

Трудно назвать это газоном — земляных проплешин куда больше, чем травы, да и та забита сорняками. Но зато ландшафт оживлен дикими цветами, а в отдалении я вижу поблескивающий пруд.

Я смотрю в другую сторону, замечаю трех человек и немедленно направляюсь к ним.

— Извините, вы не подскажете, как пройти к главному зданию?

Две женщины поспешно отступают и удаляются. Неужели от меня так несет луком? Мужчина также не произносит ни слова, но после непродолжительного молчания кивает.

— Я ищу главное здание, — повторяю я.

Он снова дергает головой. Или у него легкий тик, или он пытается что-то мне объяснить. Скорее всего последнее, поскольку он жестом предлагает мне следовать за ним, что я и делаю. Мы подходим к огромному каменному строению и входим в светлую, очень уютную комнату. В ней десятка полтора людей, все босиком, в широких штанах. Одни группами, держась за руки, другие поодиночке, но все сидят, скрестив ноги, на татами. По-моему, так называются эти штуки. Или же я путаю, и татами — это что-то съедобное.

Несколько секунд я стою в удивлении и не знаю, что делать. Потом кто-то замечает меня и взглядом указывает на свободную циновку. Я не двигаюсь, и тогда мужчина слегка приподнимает руку и жестом предлагает мне сесть.

Это «Приют Божественного Духа». Что-то подсказывает мне, что я попала на сеанс медитации. Я снимаю туфли и сажусь на коврик. Слава Богу, юбка на мне в складку. А вот колготки я надела зря. Честно говоря, я частенько об этом жалею.

Женщина рядом со мной сидит, сомкнув пальцы «домиком», в молитвенной позе. Глаза у нее закрыты, на лице разлито умиротворение. Мужчина слева держит руки на коленях и, не мигая, смотрит себе на ноги. Я замечаю, что у обоих моих соседей прямые спины и идеально развернутые плечи. Не знаю, каким именно образом медитация исцеляет душу, но, судя по всему, она заметно улучшает осанку.

В комнате тихо, никто не двигается. Я решаю закрыть глаза и сосредоточиться на счастливых воспоминаниях. Надо подумать. Например, свадьба. Нет, вычеркнем это событие из списка счастливых. Может быть, тот апрельский день в Париже, когда мы гуляли по берегу Сены? Нет, потому что человеком, державшим меня за руку, был Билл. Нужно вспомнить что-нибудь хорошее, связанное с детьми. Я снова вижу Эмили и Адама в зоопарке, когда они были еще совсем маленькими. Адам прыгал, подражая орангутангу, а Эмили корчила забавные гримасы. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не рассмеяться вслух. Потом вспоминаю, как Эмили сделала колесо перед клеткой с обезьянами, и у меня вырывается смешок. Совсем негромкий, но в общей тишине он подобен пушечному выстрелу. Я испуганно оглядываюсь, но, к моему удивлению, никто даже ухом не повел. В прямом смысле слова. Вот это концентрация. Если бы удалось сфокусировать всю энергию, собранную в этой комнате, то, наверное, можно было бы неделю освещать Сан-Франциско.

Я ловлю себя на мысли, что пришла сюда не затем, чтобы размышлять об обезьянах, пушках и калифорнийском энергетическом кризисе. Вдобавок у меня затекла нога. Но все это сущие пустяки по сравнению с тем трепетом, который охватывает меня в следующее мгновение.

Звенит гонг, и люди вокруг оживляются. Начинается некое движение, и тут мои соседи начинают гудеть. Гудение быстро перерастает в гул, потом в пение: «Ом, ом, ом…» Оно звучит монотонно: как колокол или пожарная сирена.

Эти звуки ознаменовывают появление человека в широких штанах и белом восточном халате. Через боковую дверь входит досточтимый наставник — Рав Джон Йома Махариши.

Он же — Барри Стерн.

Я непроизвольно улыбаюсь и легонько машу рукой, но, к счастью, он этого не замечает. Я рассмеялась, когда Джо Диддли сообщил мне, что тот славный, изящный, умный мальчик, которого я знала прежде, стал «духовным лидером тех, кто ищет просветления, объединившим в своем учении догматы раннего индуизма, дзен-буддизма и свами». (Почему бы не добавить к этому еще и выдержки из проповедей преподобного Эла Шарптона — просто на всякий случай?) Но Барри, должно быть, и в самом деле занят чем-то очень правильным. В ту минуту, как он вошел, моя карма определенно улучшилась.

Присутствующие — иными словами, адепты Рава Джона Йомы Махариши — смотрят на него с восхищением. Пение продолжается, становясь все громче. Не хочу показаться грубой, но Барри за минувшие годы сохранился далеко не так хорошо, как Эрик. Я пристально смотрю на него. Уверена, душа у него чиста, но тело слегка расплылось. Даже под просторной одеждой заметно наметившееся брюшко. Полагаю, он не проповедует воздержание.

Барри поднимает руку, и пение смолкает.

— Начнем сатсанг, — говорит он тихо, почти шепотом. — Как вы знаете, на десять минут я прерву молчание, принятое здесь в течение выходных.

Обет молчания? Это объясняет странные кивки того парня и бегство двух женщин. Но всего лишь десять минут на разговоры — за два дня?

— Я буду отвечать на вопросы, касающиеся поисков правды, просветления и самоусовершенствования, — говорит Махариши. Многовато для десяти минут. Он добавляет: — А также мы можем побеседовать о радостях одиночества.

Я не против того, чтобы побеседовать о радостях совместной жизни, поскольку недавний опыт доказал мне, что одиночество — не лучшее, что есть в жизни. Но моя соседка энергично кивает.

— Махариши, я ищу единения с космическим разумом. Не могли бы вы поведать нам, как вы его достигли?

— Хм, — певуче отвечает Барри. — Мое путешествие началось на вершине горы. Я вдруг почувствовал, что плыву в бесконечности. Все преграды исчезли, и двери сознания отворились, потому что больше не было стен, чтобы держать меня в заточении.

Насколько я знаю, никаких стен на горных вершинах не бывает — по крайней мере пока там не возвели кооперативных домов.

Но аудитория очарована, и Барри продолжает:

— Я увидел, что жизнь есть Бог и что все люди во вселенной, великие и малые, известные и неизвестные, умудренные и неумудренные, выдающиеся и обыкновенные…

Да, да, все мы. Красивые и некрасивые. Умные и глупые. И так далее.

— …что все и всё, что существует и существовало когда-либо, есть Любовь. И в ее наивысшем проявлении она достигает такой силы, что человеческое тело испытывает радость и почти невероятное наслаждение…

Неужели я усмотрела в этом какой-то скрытый смысл? Он и вправду сказал, что духовное просветление сродни оргазму? Если бы проповедник в нашей воскресной школе говорил что-то вроде этого, я проводила бы куда больше времени в церкви.

Мужчина в центре комнаты, должно быть, думает, что это пресс-конференция, потому что поднимает руку и спрашивает:

— Можно еще один вопрос, Рав?

Я нервно смотрю на часы. Все эти люди, возможно, пытаются войти в соприкосновение со своим внутренним миром, но я-то пыталась в течение нескольких недель соприкоснуться с Барри! Должно быть, обет молчания распространяется и на телефонные разговоры. Всего на один вопрос ушло шесть минут. Еще четыре минуты — и все вернется на круги своя.

Вопрошающий, кажется, говорит целую вечность, а Рав Джон Йома Махариши отвечает и того дольше. Напряжение в комнате становится буквально осязаемым. Когда время истекает, даже пение мантр не может прекратить поднявшуюся суматоху — люди пытаются задавать вопросы.

— Есть ли способ быстро достичь самопознания?

— Пожалуйста, назовите три вещи, которые помогут мне ступить на стезю духовной жизни.

Этот мужчина — явно директор какой-нибудь фирмы и думает, что смысл жизни будет предъявлен ему в виде диаграммы.

Прежде чем Барри успевает ответить, еще кто-то выкрикивает:

— А нет ли специальной программы для тех, кто может заниматься самоусовершенствованием только по выходным?

Осталось пятнадцать секунд. Я отважно встаю и задаю единственный вопрос, который крутится в моем сознании:

— Ты помнишь меня, Барри?

Более тридцати человек оборачиваются и смотрят на меня. Кто-то недоумевающе бормочет: «Барри?» Я их понимаю. Они, наверное, заплатили уйму денег, чтобы причаститься мудрости Рава Джона Йомы Махариши. Мудрость Барри — это как-то не звучит.

Барри смотрит на меня, но в его глазах я не вижу ни тени узнавания. Наверное, я должна была бы обидеться, но вместо этого я свирепею. Давай же, парень. Эрик сказал, что я ничуть не изменилась.

Пение возобновляется, Махариши поворачивается к собравшимся, произносит слова клятвы и торжественно покидает комнату. Я начинаю пробираться за ним к выходу, но обнаруживаю, что он словно в воздухе растворился. Или превращение Барри в Рава не обошлось без волшебного плаща?

Я иду обратно к машине, но тут же останавливаюсь. Я проделала весь этот путь, чтобы поговорить с Барри, и пусть даже разговоры не самое популярное времяпрепровождение в этих стенах, я не собираюсь сдаваться. Раз уж я здесь, то попытаюсь достичь хоть какого-нибудь просветления.

Мне бы очень хотелось отдохнуть в своей комнате, но я вспоминаю, что комнаты у меня нет. Я снова бреду по направлению к главному зданию и вижу, что все вышли. Я нахожу своего знакомца, который объясняется со мной кивками, и возбужденными жестами даю ему понять, что хочу зарегистрироваться. Он не понимает, и я наклоняю голову и закрываю глаза, надеясь, что теперь-то до него дойдет: мне нужно место для сна. Но он воспринимает все с точностью до наоборот — обнимает меня, гладит мое плечо и указывает на дверь своей комнаты. Наверное, это мой единственный шанс заняться беззвучным сексом, но, так и быть, я его упущу. Я энергично трясу головой в знак отказа.

До вечера я брожу по прилегающей территории, как и все остальные, и пытаюсь заняться самопогружением. Ом, ом, ом. Боже, как это скучно. Гном, сом, ром, дом. Уже лучше. Барри, Барри, Барри. Может быть, мне удастся вызвать его дух?

И черт меня побери, если передо мной вдруг не появляется мужчина! Не Барри — но ведь и я, в конце концов, новичок. Какая женщина не гордилась бы тем, что ей удалось мысленно призвать к себе мужчину — любого мужчину? Этот — лысый, высокий, широкоплечий, с ног до головы в белом, стоящий, скрестив на груди руки, — сильно смахивает на персонажа из рекламы чистящих средств. Жестом он предлагает мне следовать за ним и быстро идет вперед. Мы минуем пруд и ступаем на узенькую тропинку в зарослях, в конце ее я вижу маленький домик.

И у порога стоит Барри.

Мой сопровождающий заходит внутрь и затворяет дверь, Барри же остается на месте. Теперь, видя его перед собой, я не знаю, что делать. Если он по-прежнему мой Барри, мне следовало бы его обнять. Но можно ли прикасаться к Раву Джону Йоме Махариши? Может быть, мне следует поцеловать его перстень? Нет, это не тот случай. Барри решает сделать первый шаг и кладет обе руки мне на голову. Это благословение? Или он собирается меня поцеловать?

Барри чуть отступает и в знак приветствия медленно простирает руку. Наблюдая за ним во время медитации, я была убеждена, что это всего лишь маскарад. Но и теперь он — олицетворение спокойствия и безмятежности. Что-то в глубине его серых глаз дает мне понять, что он меня узнал.

— Ничего, если мы поговорим? — спрашиваю я вполголоса. Может быть, разговор не будет считаться преступлением, если мы не станем превышать определенного уровня децибел?

Прижав руку к груди, он качает головой и жестом показывает: я могу говорить, а он будет молчать. В браке так часто бывает.

Он садится на камень, а я пристраиваюсь рядом на жесткой, неудобной скамеечке. Барри, кажется, чувствует себя очень непринужденно. Я знаю, его сознание сейчас не здесь. И, судя по всему, задница тоже.

— И давно ты стал Махариши? — спрашиваю я. Боже, какой идиотский вопрос. Я промолчала целое утро и теперь, кажется, утратила все коммуникативные навыки.

Барри лучезарно улыбается. Наверное, мне придется немало постараться, чтобы получить ответ.

— Пять лет назад? — подсказываю я, хотя на самом деле это совершенно меня не интересует. — Десять? После того, как мы познакомились?

По-прежнему никакого отклика, но я не сдаюсь.

— Вот что мы сделаем. Просто топни ногой, если я угадаю.

Чтобы показать ему, как это должно выглядеть, я топаю пару раз, как лошадь.

И вдруг Барри смеется. Теперь я воспринимаю это как вызов — надо вынудить его сказать хоть что-нибудь. Я пытаюсь вспомнить, каким образом девятилетний Адам заставил непреклонного гвардейца у ворот Букингемского дворца наконец сдаться и буркнуть: «Иди отсюда, парень!» Если бы королева узнала об этом, гвардеец наверняка поплатился бы головой. А что может случиться с Барри? Ему будет отказано в нирване?

Но мне не приходится прикладывать столь уж больших усилий. Судьба работает за меня. Лысый приоткрывает дверь и протягивает телефонную трубку:

— Махариши, вам придется ответить на звонок.

Интересно, о чем должна идти речь, чтобы Барри нарушил обет молчания?

— Ваш представитель в Лос-Анджелесе, — взволнованно говорит лысый. Мне следовало бы догадаться. Голливуд любит святых. — Ваши молитвы были услышаны. Нас приглашают принять участие в ток-шоу на новом кабельном телеканале — Си-си-эн.

Не думаю, что Си-си-эн так же крут, как Си-эн-эн, но в любом случае хвала кабельному телевидению, иначе наш выбор был бы ограничен всего-навсего пятью тысячами каналов.

Барри идет говорить по телефону. Несколько минут, пока его нет, я стою на улице, затем он открывает дверь и приглашает меня войти. Мне не терпится увидеть, как он живет. Я думала, обстановка внутри будет строгой и аскетической — голые стены и, быть может, пара жестких стульев. Но оказывается, у Барри две зеленые, с обилием подушек, очень современные кушетки, они стоят одна против другой, между ними — стеклянный кофейный столик. На полу плюшевый коврик, возле музыкального центра — уютное кожаное кресло.

— Могу я предложить тебе соевого молока? — спрашивает Барри.

Не совсем то, что я ожидала услышать от него после двадцати лет разлуки, но все же это начало.

— Конечно.

— С шоколадом или ванилью?

А я и не подозревала о таком разнообразии.

— С клубникой, — говорю я. Интересно, насколько мне удастся продвинуться?

Барри идет на кухню и возвращается с двумя стаканами на бамбуковом подносе. Один, с розовым содержимым, он протягивает мне. В конце концов, это Махариши: он должен исполнять мечты людей. Но, пригубив розовую гадость, я вспоминаю старую поговорку: будь осторожна, когда загадываешь желание.

— Итак, Хэлли, что же заставило тебя пуститься в это путешествие? — спрашивает он меня, когда мы садимся на кушетку.

Я не знаю, сколько времени нам отпущено на разговор, но уже успела понять, что лучше говорить напрямик.

— Я хотела найти тебя, — отвечаю я. — Пусть даже прошло много лет, я все равно храню счастливые воспоминания о тех временах…

— Ты права, — отзывается он, беря меня за руки.

Я немного волнуюсь.

— Я даже представить себе не могла, что случилось, когда перестала получать от тебя письма. Я подумала, что ты встретил другую. Или умер.

— Человек, которого ты знала, действительно умер, — мягко отзывается Барри. — А потом переродился. Я отправился на поиски великого учителя Адвайты Рамана Махари, и он объяснил мне, что значит быть свободным.

— Но почему это должно было означать свободу от меня? — спрашиваю я, и меня снова охватывает тот же страх, что и в двадцать лет.

Барри проникновенно смотрит мне в глаза и переплетает свои гладкие, мягкие пальцы с моими.

— Потому что он нашел меня, — говорит лысый, подходит и многозначительно обвивает рукой талию Барри. — Мы вместе увидели свет.

Ого! Да, теперь я тоже его вижу.

Лысый нежно гладит Барри по плечу. Говорить о нашем грандиозном романе теперь неуместно.

Но Барри не смущается.

— Хэлли, я действительно тебя любил, но по-другому. Быть может, ты удивлялась, почему мы не занимались сексом.

— Не очень, — отвечаю я. — Я думала, ты просто настоящий джентльмен. Или хочешь, чтобы наша брачная ночь была особенной.

Честно говоря, мне было отчасти даже приятно, что Барри не делал мне никаких таких предложений. Мы часто обнимались, это было так мило, особенно после неистовства плоти с Эриком, — и ничего большего, в общем, не хотелось.

— А у тебя была брачная ночь? — осторожно спрашивает Барри.

— Да, и неплохая, — весело отвечаю я. — Завтрак в ресторане «Невис» был просто потрясающим.

Насколько я помню, во время медового месяца Билл в первый и в последний раз раскошелился и заказал еду в номер.

— У тебя хороший муж? — спрашивает Барри.

Не знаю. Мне ясно, что одна из причин моего присутствия здесь — то, что именно это я и пытаюсь выяснить. Я полагала, что сделала ошибку, выйдя замуж на Билла. Но, глядя на Барри и на лысого, который покусывает его за ухо, я понимаю, что у нас бы с ним ничего не вышло. Не думаю, что я предназначена для соевого молока и молчания. Не говоря уже о других очевидных неудобствах.

— Я долгое время полагала, что мой муж — вполне достойный человек, — искренне отвечаю я. — К сожалению, он от меня ушел.

— Люди меняются, — напевно говорит Махариши. — Все, что случается в настоящем, — это временные изменения. Не позволяй нынешним неприятностям заслонять от тебя минувшие радости.

Переезд Билла на Девяносто третью улицу — это, на мой взгляд, преступление, а не неприятность, но я понимаю, что хочет сказать Барри. Если что-нибудь заканчивается, это не значит, что игра не стоила свеч. Моему браку пришел конец, но долгое время он приносил мне счастье. Я не жалею о двадцати годах семейной жизни и о том, что у меня двое замечательных детей.

К сожалению, лысый указывает на часы — видимо, обет молчания вот-вот вступит в свои права. Свет иного мира вновь озаряет лицо Барри. Я все еще в доме, но могу поклясться: Махариши вознесся на вершину горы.

— Увидимся на сатсанге? — мягко спрашивает он, провожая меня до двери.

— Нет, я должна ехать. Но спасибо. Кажется, я нашла то, что искала.

Я кладу руку ему на плечо и легонько целую его в щеку. И, черт возьми, лысого тоже.