– Останешься тут! – не слушая гневных Илюшкиных воплей, заявил я. – Сто раз уж сказано было, почему. Лошадей вон стереги, а то неровен час…

– Почему? – в сто первый раз проворчал Илюшка. – Я ж копьём доску в три пальца пробиваю! Я в полном доспехе сто пятьдесят раз приседаю! Я гвозди могу узлом завязать! А ты, брат Александр, не можешь, между прочим! И вообще, разве я не должен тебя охранять!

– Остынь, малой, – я слегка съездил ему по загривку, очередной раз отметив про себя, что парень-то уже на полголовы меня выше. А скоро и на всю голову будет. – Рано тебе на оборотня идти, тут не сила нужна и не доспех. Этому долго учатся, много лет. Дух упражняют, а не тело. А ты? Ведь не читал же сегодня утреннее правило! Да не мычи ты, знаю, что не читал!

Солнце жарило, я истекал потом под бронёй, да и остальные наши тоже мучились. Но идти в логово, не защитившись освящённым серебром, никак не следовало. Серебряные кольца кольчуги (за такую кольчугу, пожалуй, богатое село можно купить), конечно, полную безопасность не гарантировали. Но серебра эти твари не любят, а серебра, омоченного крещенской водой и укреплённого молитвами аввы Евстафия – тем более. Остановить не остановит, но силу удара снизит более чем вдвое.

Наших было немного – два десятка всего. И это не радовало – люди бы сейчас ой как пригодились. Но вчера пришлось пятерых отправить в Белополь – там обнаружилась то ли ведьма, то ли жертва оговора, брат Максим взял с собой в Гнилорожье десяток – там уже третий месяц шалил упырь, а крестьяне до последнего мялись и жались, не посылали гонца в Защиту. А ещё ведь немало людей занято в одиночном поиске – бродят по Криволесью, ловят неуловимого Философа…

– Поверь, брат Александр, это важнее, – мягко увещевал владыка Дионисий. Грузный, седой, тяжело дышащий, он был похож на старинный, как до Вторжения, самовар – такие порой ещё можно встретить в деревнях северян.

– Владыко, – морщился я, – никак не могу с вами согласиться. У нас тут просто какая-то эпидемия нечисти, безумство просто… за полгода уже сто пятнадцать вызовов, из них семьдесят восемь подтверждённых. Каждый человек на счету… А Философ… Ну что Философ… Я понимаю, какой вред от упыря, какой от ведьмы. Ну ладно, будь он классическим еретиком, искажающим учение Церкви – тоже можно понять. Но тут… Ходит какой-то невнятный дядька, произносит какие-то невнятные речи. И это – ужас-ужас-ужас?

– А исчезнувшие? – напомнил мне епископ и поправил оплывшую свечу. Тут же колыхнулись в поставце остальные, и заплясали на белёной стене кельи огромные чёрные тени. Как-то неуютно мне стало, вспомнилось прошлогоднее пещерное дело.

– Исчезнувшие… – усмехнулся я. – А кто может поручиться, что они действительно исчезли? Может, сбежали, дабы не платить подати? Как доказать, что даже если в самом деле исчезли – то из-за поучений Философа? Сами ж знаете: после того – не значит вследствие того.

– Брат Александр, – под внешней мягкостью владыки чувствовалась сталь, – просто попробуй мне поверить. А я тебе говорю, что Философ – это страшнее тысячи упырей. В некотором смысле это угроза самому существованию… не только Империи. Невнятный дядька… хорошо ты сказал. А теперь представь, что он нечто вроде бобра, подгрызающего корни дуба. А дуб – это сама жизнь. Я не могу тебе всего объяснить, и не только потому что во многом знании много печали. Просто есть вещи, о которых и мне запрещено разглашать. Так что бери сколько там у тебя осталось – и сделай мне этого оборотня поскорее. Князь Алексей уже всю плешь проел, – постучал он себя по темечку, на котором и намёка не было на лысину. Мне бы так в семьдесят шесть. – Надеюсь, трёх дней тебе хватит. А как вернёшься – все обычные дела спусти на брата Георгия и занимайся только Философом!

Но пока что заниматься приходилось оборотнем. И ладно бы обычным, волком или медведем. Тут, в селе Малые Праздники (вот уж названьице, и кому только в голову пришло?) завелось нечто куда более редкое. Крестьяне, отродясь не покидавшие родной земли и не бывавшие дальше ярмарки в Загорелье, называли это полосатым котом. И добавляли: «Только поболе коровы будет!». О тиграх никто из них, разумеется, и не слышал… А между тем тварь пристрастилась к человечине. Пятеро детишек от двух до семи лет, старуха Аграфена, бортник Паисий, молодой парень Венька – ему неделя оставалась до свадьбы… Ну, скотину даже и не считаем, скотина – дело наживное.

А третий день, отпущенный владыкой Дионисием, уже истекал. Завтра с утра мне надлежало представить на серебряном блюде голову чудовища. И лучше уж в зверином облике… как-то оно правильнее будет.

Пока что особыми успехами я похвастаться не мог. Два дня ушло на бестолковую беготню по окрестностям и бестолковые беседы с крестьянами, которые, конечно, все набивались в очевидцы, но большинству просто хотелось почесать языками перед новыми людьми. А проявлять строгость я не мог: стоит высечь одного явного враля – и остальные замкнутся, даже те, кто реально что-то видел. Приходилось тратить драгоценное время и выуживать крупицы золота в тоннах пустой породы.

И всё-таки выудили – восьмилетняя девчушка, сестра одного из сожранных малышей, вспомнила, в каком направлении удирала тварь. А сопоставив это с картой местности, мы уже смогли вычислить логово. Конечно, очень приблизительно, с точностью до мили. Дальше пришлось уже пользоваться освящённой лозой. Чем ближе мы подбирались к логову, тем сильнее дёргались ореховые прутья. Метод, конечно, спорный – некоторые авторитетные отцы полагали, что сие отдаёт магией – но действенный.

Теперь оставалось выкурить тварь из её берлоги – и молиться, чтобы та не ускользнула в какой-нибудь тайный выход. Мы, конечно, очертили святой круг, и с запасом, написали смертоносные для нечисти имена – но что, если подземный ход слишком длинный и выбирается на поверхность далеко за пределами круга?

Нам, впрочем, повезло. Наконец-то повезло за все эти дни. Едва только братья Иоанн и Артемий бросили в чёрное жерло чадящие факелы – из редкого южного дерева, дающего нестерпимый для зверья дым – как послышался возмущённый рёв.

Я подобрался поближе, махнул рукой бойцам – страхуйте, мол, и вынул из ножен длинный, слегка изогнутый меч. Левой же рукой держал серебряный крест. Не одно сработает, так другое.

Она выскочила. Куда больше, чем я думал – пожалуй, две полных сажени. И в самом деле тигр, только белый. И невероятно – не только не по-человечески, но даже и не по-звериному – быстрый. Причём не только телом, но и разумом. Тварь безошибочно вычленила самое слабое звено в нашей редкой цепочке – брат Пётр. Молодой защитный, немногим старше оставленного при конях Илюшки, он прошёл, конечно, обучение и в паре-тройке операций был на подхвате, но стоять в боевом строю ему довелось впервые. То ли зверь уловил запах страха, то ли сопряжённый с ним демон указал направление – но вот уже брат Пётр барахтается на траве, бестолково пытаясь задеть оборотня копьём. Учили же парня, что на близкой дистанции пика дура, а меч молодец! Урок, однако, не пошёл впрок, и вот уже когтистая лапа рвёт с его головы шлем.

Все эти подробности я видел уже на бегу. Спасибо суровым наставникам, я тоже умею двигаться быстро… не как оборотень, конечно, но явно побыстрее обычного человека.

Вот уже оскаленная морда в локте передо мной. Огромные клыки – пожалуй, вершка по четыре будут. Выкаченные жёлтые глаза с вертикальным зрачком, полные не звериной, а вполне человеческой ярости, прижатые уши с крошечными, смешными кисточками. И усы – длинные, белые, дёргающиеся прямо как поисковая лоза в руке у брата Антония.

Я ударил мечом. Не наотмашь – не было уже пространства для замаха, а ткнул вперёд, стараясь зацепить глаз. Частично мне это удалось, но клинок не пошёл вглубь черепа, а скользнул по кости и уклонился вправо. Тут же я обнаружил себя на спине, а залитую кровью морду – прямо над собой. Правую руку пронзила дикая боль – должно быть, её рвануло когтями.

Но левая, с крестом, была в порядке – и я, собрав все оставшиеся силы, вставил крест прямо в раскрытую пасть – заклинив челюсти. По тигриной шкуре прошла судорога – освящённое серебро начало оказывать действие. Но если пасть оборотня временно была выведена из строя, то когти – те оставались вполне дееспособными.

И тогда я понял, что время пришло. Время не металла – пускай и вобравшего в себя благодать, а подлинного духовного оружия. Того, что не против плоти и крови.

Не обращая внимание на боль, я закрыл глаза и медленно, чётко и внятно стал читать слова тайной бесогонной молитвы, которой научил меня авва Евстафий. Каждое слово представлялось мне молнией, вонзающейся в чёрное, смоляное море зла. А все вместе они были грозой – очистительной грозой, выжигающей из тварного мира то, чего никак не должно в нём быть.

Я не сразу заметил даже, что чудовищной тяжести, пригвоздившей меня к земле, больше нет. Ничто, кроме боли в правом предплечье, не мешало мне подняться.

Ко мне уже бежали остальные. А я, опираясь на меч точно на посох, стоял над гибким, худеньким телом девушки. На вид ей было не более шестнадцати. На пять лет меньше, чем брату Петру… чем лежащему с вырванным горлом в луже тёмной крови брату Петру – чей первый бой стал и последним.

Илюшка, самовольно бросивший лошадей (получит ещё за это по полной), давясь слезами, заматывал мне чистыми тряпками руку. А я, указав на бывшую тигрицу, хмуро сказал:

– Подвигов тебе хотелось? Что ж, начни с малого. Отсеки ей голову.

Самому мне этот подвиг был сейчас не под силу. И вовсе не из-за разодранной руки.