Поразмыслил я ночью и понял: великий предстоит мне день. Если не обманул вдову господин Алаглани, если и впрямь поможет ей – то этим и подтвердится наша догадка. Это уж будет твёрдо установленное. Ибо человеческой силой такое сотворить невозможно – из Башни Закона узника никак не вынуть, разве что атаковать большим войском. Так это надо вообще целую армию на столицу вести… Стражу не подкупишь – знаете же сами, отборная там стража. Высокое Собрание-то помнит, как нынешние вожди его девять лет тому назад из башни бежали, и сколько это стоило серебряных огримов. Так что как низложили короля и Новый Порядок установился – всю тюремную стражу заменили и за новой учредили строжайший пригляд. Ни к чему им, чтобы кто-то сотворил то же самое, что некогда сподвижники ихние. Впрочем, вы получше меня всё это знаете.

Конечно, нельзя было совсем уж не брать в расчёт иную догадку: что обманул её господин, что не станет он ей помогать, а будет, по обыкновению всех мошенников, тянуть из неё огримы да обещаниями кормить. Но, по правде сказать, мысль эта показалась мне совсем уж глупой. Вдова-то про сбережения свои сказала честно, и ничто господину не мешало тотчас деньги у неё забрать, в плату за помощь. Больше, чем в том узелке, у неё всё равно не вытянешь, последнее собрала. И потому какая же в том выгода, чтобы обманывать её? Подумал я и то, что, может, ему не серебро надобно, а тело её женское? Но ведь немолода уже, и не сказать чтоб красива, и разве господин бы лучшей не нашёл?

Да, я прекрасно понял ваш вопрос. Нет, всё то время, что я в доме у господина Алаглани провёл, женщин он к себе не водил, а те, кто приходили на приём – так приёмом всё и ограничивалось. Потом-то выяснилось, но об этом, братья, я поведаю в своё время. Кстати, слышал я от Халти, что за два года до меня был в доме старшим некто Пиалай, и влюбился он в девчонку с нашей же улицы. Заутинайи её звали. Служанка у лавочника Амиарги, всякой рухлядью торгующего. И стали они с Пиалаем в саду господском встречаться, и дошло у них дело до телесного соития. И застукал их на том господин. Как прознал? О том есть у меня догадка – стукнул кто-то. Может, сам Халти и стукнул, потому что по словам его легко можно было понять: крепко не любил он Пиалая. В общем, было крику и шуму! Девчонку ту хозяин её, лавочник, поучил, а вот господин наш Алаглани Пиалая не стал драть – а отправил на телеге. Прикиньте – парню уж всего-ничего прослужить оставалось, а вмиг всё рухнуло, и что с ним теперь, и на каком он свете – поди пойми… Старшим вместо него Мианаху стал, ровесник ему был, а через год Мианаху получил мешочек с серебром и рекомендательное письмо, а старшим сделался Тангиль…

Спрашиваете, как же я проверил насчёт вдовы? Потерпите, и до того речь дойдёт, а сейчас я по порядку всё излагаю.

Итак, начался день как обычно. Позавтракали мы – без Тангиля, ему Амихи поесть принёс в лабораторию. А уж после обеда его в людскую перенесли. Господин Алаглани сказал: не меньше недели ему лежать, да и потом осторожным быть надо, руку не перетруждать. Спрашиваете, а кто ж на время болезни Тангиля лошадями занимался? Это дело поручили Хайтару, уж коней-то почистить, корму засыпать, воды в кадушки залить он сумеет, а с упряжью ему Халти помочь должен.

Потом я собирал рысь-траву и раскладывал в сарае на просушку – дело долгое, кропотливое. После обеда возился на грядках, осень же началась, что-то надо убирать, а что-то, наоборот, сажать, и под будущие посадки навоз вносить, перекапывать так, чтобы поровну с землёй смешался.

Ну, конечно, улучил я всё же минутку с Алаем повидаться и от него узнал, что после завтрака господин засел у себя в кабинете, стал разные письма писать. Долго писал, а Алай в чуланчике ждал, не понадобится ли. Потом кликнул его господин, велел Халти позвать. И поручил он ему, Халти то есть, срочно разнести эти письма в город, по адресам. Сильно я тогда пожалел, что не мне это приказали.

После обеда Халти вернулся, поел отдельно на кухне, стал работы проверять – пока болен Тангиль, ему, как самому из нас старшему, пришлось на себя начальство взять. А господин, по словам Алая, в лаборатории заперся и был там до ужина. Кстати, кота своего любимого с собой взял. Вот хоть убей, не пойму, чего этой рыжей бестии в лаборатории делать? Мышей разве что ловить? Так ведь говорил я уже – кот наш равнодушен к мышам. Впрочем, у нас мышей-то и не водится. То ли запах кошачий чуют, то ли господин наш лекарь знает против них какое-то сильное средство.

Вышел господин из лаборатории только к ужину, мрачен был, по словам Алая. Отругал его, что чернила в чернильнице несвежие и перья плохо заточены, что пыль на оконном стекле, что воздух в кабинете затхлый. В общем, придирался – а с ним такое редко бывает. Он вообще, как думается мне, из тех, кто долго терпит всякую мелочь, но уж если круто натворишь, круто и получишь. Как вот я тогда за чуть не сгоревшее травохранилище.

После ужина сидели мы, как обычно, в людской, в камешки играли. Я сам играть не стал, рукой лишь махнул – утомился, мол, сильно, голова тупая совсем. Лёг на свой тюфяк и принялся ждать, когда же закончат они. Хорошо хоть, осень уже наступала, темнеть пораньше начало, а поскольку жечь в людской свечи нам запрещалось, то вскоре уже и камешки пришлось кончать. Боялся я, что начнут ребята всякие истории рассказывать, это могло надолго выйти. Но повезло – вскоре начали все ложиться. То ли настроения болтать не было, то ли потому, что Алай в чуланчике ночевал, а не с нами. Он-то первый из нас рассказчик, его не останови – так он до утра может всякие книжки пересказывать.

Почему я так волновался? Да потому, что времени у меня не слишком много оставалось. Сами судите – когда окончили мы ужинать, почти восемь было, и затем ещё эти камешки… Да и теперь к тому же следовало хоть малость, а выждать. То есть на всё про всё – меньше двух часов, а столько всего следовало успеть!

Подождал я, пока по дыханию ребят не убедился, что дрыхнут они. Тогда тихонько поднялся и из людской шмыгнул. А не все, оказывается, спали! Вслед мне сонный голос Халти донёсся:

– Ты куда, Гилар?

– Куда-куда? Срать! – я нарочно грубо сказал, чтобы обыкновеннее всё звучало. – Или мне прямо тут кучу наложить?

И, не дожидаясь его ответа, выскользнул в коридор. А там уж – и из дома.

Да, вопрос очевидный. Входная дверь, конечно, запиралась изнутри на засов, и если ночью выйти приходилось, то шли в конец коридора, в отхожее место. Но там, в отхожем то есть месте, окошко было, считалось, что забито оно наглухо. С этим окошком я ещё летом разобрался, и теперь оно легко открывалось. Так я выбрался из дома.

Само собой – в одном исподнем. Мы ж не в штанах и рубахах спали, нечего одёжку портить, лишним потом пропитается, чаще стирать придётся. Конечно, зябко было. Хоть и начиналась только осень, и днём теплынь стояла, а ночи-то уже холодные. Так что скакали по коже мурашки. Но знал я, что недолго мне зябнуть.

На дворе тихо-тихо было! Небо совсем чёрное, звёзд высыпало видимо-невидимо, и все яркие. Всё равно как летом ягоды в бору сосновом, тут и там алеют в траве. А здесь не в траве – в черноте бездонной. Умом-то я понимаю, что не ягоды это. Когда матушка была жива, говорила она мне, что это глаза ангельские, надзирают они за нами, людьми, правильно ли живём. А брат Аланар мне разъяснил, что ангелы невидимы, а звёзды – это дырочки в небесной тверди, и льётся сквозь них свет Изначального Творца. Только всё одно у меня на ягоды мысли сворачивали. Может, оттого, что очень уж давно никаких ягод не ел. Только на базаре видел.

Вообще-то не так уж хорошо, что звёзды. А ещё хоть одна луна выплыви – совсем уж худо бы пришлось. Самое-то лучшее – если дождь с ветром. Для дела моего погоду лучше и не выдумать. Хотя потом и простыть можно, если не подействуют здешние отвары.

Разумеется, я к воротам не пошёл. На что мне ворота? Они изнутри на засов заложены, а засов замком крепится, и ключ от замка – у господина. Зачем такие сложности?

А пошёл я в сад, миновал лекарственные грядки, миновал кустарники и яблони, вывернул на тропинку меж двух рядов густого шиповника. И вывела меня тропинка к дальней калитке, за которой начинается спуск в тот полезный овраг.

Спустился я осторожно на самое дно, но не уберёгся – крепко меня крапивой обжалило. Хоть и осень, да крапива ещё в силе, ещё и не думает вянуть. Всюду осень, а тут, в овраге – лето.

Ну, думаю, вы уже сообразили. Схрон у меня в овраге был, как только появилась возможность в город ходить – так и обустроил. Понятно, что на всякий случай – не знал, когда доведётся воспользоваться, да и доведётся ли.

Спрашиваете, когда же я успел, если времени у меня на покупки немного было, а до базара в Нижнем Городе путь неблизкий? А кто вам сказал, будто я на Нижнем Базаре всё покупал? Я рядом брал, у того самого лавочника, куда до меня Амихи с Гайяном всегда ходили. Да, дорого, ну так ведь мне с ценами считаться незачем, денежки в нам с вами известном месте не переводились. Так что пока повара наши думали, будто я за каждый грош на базаре собачусь, я тут поблизости крутился и разные дела обделывал. Вот схрон, к примеру.

Нет, никто бы его не нашёл. Туда, почти на самое дно оврага, никому нет смысла лазить. Да тут вообще никто не бывает. Нет тут ничего полезного – одна крапива, бурьян да колючие кусты горехвата. Ну, понятно, что не просто на дне схрон, а спрятан по-умному. Кто не знает – в упор глядеть будет, а не дотумкает.

В общем, взял я одёжку подходящую к делу – чёрные штаны, чёрную же рубаху, где к вороту наголовник нашит, чёрные же перчатки из тонкого шёлка. Обулся в башмаки деревянные, но толстой свиной кожей подбитые. Взял, понятное дело, то, что и следовало взять на непредвиденный случай. Хотя если на такой случай чего берёшь – он, случай, уже, выходит, предвиденный. Я так считаю.

Ну, снарядился я – и бегом к стене городской. Времени уже не так много осталось, а восточные ворота далеко, дом господина Алаглани, как вы знаете, в северной части города. Хорошо хоть лазейка под стеной, мне да некоторым из вас известная, не так уж далеко была, и после того, как очутился я за стенами, не пришлось мне крюк делать. И помчался я что было духу к восточному тракту. Едва поспел к тому месту, о котором господин говорил – где от большой дороги малая отходит к северу.

Как успел? А я, почтенные, быстро бегать обучен. Тут главное – не сила ног, а дыхание умное. Брат Аланар много ведь со мной занимался, всяким штукам наставлял… что и пригодилось, как видите.

Темнота? Да не такая уж и темнота, это ж только когда я из дому вышел, мне небо чёрными чернилами помыслилось. А потом глаза приноровились. Ну и ещё одна малость, не скрою – я из нашего травохранилища сушёный лист ветродуя стащил, а в тот день перед ужином минутку улучил, растолок, в воде колодезной размешал и тем средством в глаза себе капнул. Как некоторые из вас знают, средство это действует не сразу, часа через три-четыре только, и ненадолго – часа на два. Но зато на эти два часа даёт кошачье зрение. Потом, правда, голова болеть будет, ну так для пользы дела чего ж ей не поболеть.

Ладно, ближе к делу. Успел я вовремя, вдову минут на пять всего обогнал. На пересечении дорог – пусто. Никакой обещанной повозки. А издали видна фигурка, едва темнее неба. Она, вдова, подумал я – и угадал. Когда ближе подошла, убедился в том. Узелок при ней – хотя даже не узелок, а вполне такой приличный узел, по всему видать – самое ценное захватила.

Где я находился? Лежал в кустах, в десяти локтях от края дороги. Веточки чуть раздвинешь – и почти всё видно, а вот тебя никто не увидит, особенно когда дело ночью безлунной, а сам ты весь в чёрном.

Пришла вдова на перекрёсток, заозиралась. Где ж обещанное? Никак обманул её господин лекарь? Или не сладилось у него? Нетрудно было понять, какие мысли у неё в голове крутятся. Потому что в моей голове они тоже крутились. И чуял я, что колеблется она – то ли уйти, то ли подождать ещё чуток.

И вот тут-то всё и случилось. Сзади, со стороны города, часы начали полночь бить. Слышно было не очень хорошо, всё-таки мы от стены дальше тысячи локтей находились, да и часы-то на главной башне, а не на стене. Но всё-таки услышать можно.

Вдова к стене городской обернулась – ну, понятно, когда звук важный слышишь, всегда на стараешься к нему лицом. А я от вдовы взгляд не отрывал. Когда же двенадцатый удар гулко раскатился под ночным небом, вспыхнуло что-то – и гляжу я, повозка рядом стоит. Крытая просмоленным полотном – никакой ливень такое не промочит, трое коней впряжены, масть не разобрать, но поскольку едва заметны, то уж ясно – не белые. На облучке мужичонка низкорослый, в колпаке высоком и с бородой едва ли не до пупа. Во что одет, не разглядел.

А главное – перед повозкой парень долговязый. Кроме того, что долговязый, ничего я увидеть не сумел, зато сумела вдова. Взвизгнула радостно, бросилась ему на шею, узел свой выронив. Ну, значит, и впрямь сынок-узник.

А возница им ладонью: мол, не мешкайте, лезьте в повозку. Они и послушались. Парень этот мамашу свою сперва подсадил, а потом и сам через борт перевалился. И заметно было, как это трудно ему, слышал я, как присвистывает от боли. Оно и понятно – признание-то, как понимаете, в Башне Закона выбивать умеют.

Как забрались они внутрь, возница молча коней стегнул – и без звука понеслась повозка. Никогда я не видел, чтобы кони сразу такую скорость набрали, без разбега. Минута, другая – и вот уже только отдалённый цокот копыт слышен, а вскорости и тот заглох. Тёмно, тихо, пусто. Один я в колючих кустах лежу.

Вот так оно и обнаружилось, доказательство. Установленное твёрже некуда. Теперь уже точно мог я говорить, что чары это. Почти всё ведь можно к простым вещам свести, но вот повозку эту, из ничего взявшуюся, иначе как чарами не объяснить. Получил я в ту ночь ответ на первый из двух главных вопросов. Ответ: да! Теперь осталось на второй ответить: как?

Ну, про обратный путь рассказывать нечего. Всё легко да гладко прошло, за одним малым исключением. То есть тем же путём вернулся я в город, разделся в овраге, перелез через калитку в господский сад, сквозь окошко, в отхожем месте отворённое, в дом вернулся.

А малое исключение – это что крапивой меня знатно обстрекало. И ладно бы только ноги да руки – одежда прикроет. Но ведь и лицо, и ладони, и шея… Вот что мне придётся объяснять, коли спросят?

С этими мыслями забрался я на свой тюфяк и преспокойно уснул, хотя ещё за минуту до того мысли о крапивных укусах мне покоя не давали. Но недаром же в народе говорят: вечер глупее утра.