Пропущу-ка я в своём рассказе примерно неделю. Потому что ничего за эту неделю интересного не случилось. Освоился я с новой работой своей лакейской. Знаете, что самое в ней тяжкое? Сидеть и ждать, когда понадобишься. Убраться в комнатах, одежду вычистить, обед подать – всё это просто. К тому же господин Алаглани оказался непривередлив и не шпынял меня за всякую мелочь. Я даже голову ломал – что это такое на него нашло, что он на Дамиля и Алая взъелся? Тем более, что при первой возможности мы с Алаем поболтали – и сказал мне мой дружок, что книг господских и вправду не касался. Тем подтвердил он мою догадку, что господин малейший повод искал, лишь бы его, Алая, из лакеев убрать и на прежнюю работу вернуть. Зачем, спрашивается? Уж не затем ли, чтобы меня лакеем сделать? Но я-то ему зачем?

И ещё об одном я подумал. Господин ведь Алая при мне распекал, при мне пенял ему на княжескую гордость. Выходит, знает он, что Алай мне всё про себя рассказал. Знает и не боится, что я побегу в город за десятью огримами. А почему он так во мне уверен? Десять огримов – деньги немалые, равны моему здешнему жалованью за восемь лет. В общем, интересная подробность.

За неделю эту поправился Тангиль, перестал в людской отлёживаться и, как раньше, за всеми работами надзирал. Правда, за лошадьми ходить ему господин покуда запретил, рука, сказал, долго ещё заживать будет. И потому там, на конюшне, управлялись Хайтару и – самую малость – Халти.

Господин, кстати, на следующий же день меня спросил, как я насчёт лошадей? В смысле, умею ли запрячь-распрячь, ну и править. Врать не стал, признался, что умею, что с отцом-купцом нередко вместе за товаром ездили и науку лошадиную я немножко знаю.

Ещё он спросил, знаю ли я грамоту. Тут замялся я, потому что любой мой ответ мог и к добру привести, и к худу. Скажу, что не знаю – а вдруг я ему зачем-то грамотным нужен? Скажу, что знаю – а вдруг он сообразит, что не так прост я, как хочу казаться? Но всё-таки сказал я, что учил меня отец – и письму, и счёту. В торговом деле это нужно.

– Что ж, – сказал господин, – сейчас и проверим, хорошо ли он тебя обучил.

Достал из шкафа огромную книгу, тяжеленную, перелистнул и подал мне.

– Читай вот с этого места.

А книга, между прочим, старинная, рукописная ещё. И старым письмом писана, линейным. Я несколько строчек с ходу прочёл громко – и лишь тогда сообразил, что отец-купец мог и не знать старого письма. А прочёл я вот что:

«И потому праведный муж отрешиться должен от сиюминутных тягот и предстоящих ему бедствий, ибо мысли о том подобны верёвкам, стягивающим не тело его, но душу, и не пускающим её в предлежащее ей небо. А одним лишь небом у праведного мужа питается душа, и коли направит он все устремления свои в землю, то, лишённая пищи, умрёт в нём душа, а тело живо будет. Но трупные яды мёртвой души, растекаясь по тонким путям, отравят и сердце ему, и мозг, и печень. Иное дело душа человека простого, землёй рождённого и земле обречённого…». Да, почтенный брат, я с первого раза запомнил. А разве сие трудно?

– Понял что-нибудь? – спросил господин, отобрав у меня книгу.

– Не, – отозвался я. – Заумь какая-то. Вроде про то, что благородным денег не надо, а надо только купцам да мужикам. Только глупость ведь – на какие шиши благородные жратву тогда покупать будут?

– Ничего-то ты не понял, – вздохнул господин, но я заметил, что он сдерживает улыбку.

А что, братья, мне надо было ему сказать, что сочинения еретика Хадирубая запрещены Пятыми Вратами?

На другой день он проверил, как у меня со счётом. Сказал, что некий купец три года назад одолжил ему тысячу огримов, под годовую десятую долю от наросшего долга. Он же купцу тому, страдавшему почечными болями, продал целебный эликсир, ценою в пятьдесят огримов флакон, и принимать тот эликсир нужно три раза в день по ложке, а во флаконе умещается шестьдесят ложек. И как флакон кончается, купец новый приобретает. Но не живыми деньгами, а в счёт долга. Вот прошло три года, пора с купцом расплатиться. И сколько ж ему денег дать? Прикинул я на пальцах – да и сказал, что если на глазок, то огримов девятьсот, а если точно, то это уж бумага с пером мне нужна или доска с грифелем.

Ничего на это господин не ответил, велел только сходить в каморку к Хасинайи и пригласить её в кабинет.

– Да смотри, повежливее. Она не вам, пацанам, чета, с ней нужно осторожное обращение.

Выполнил я поручение господское, но вот что скажу – услышав мои слова, девчонка сперва шитьё выронила, потом зашипела на меня, точно кошка злобная, а потом вздохнула и пошла. И походила она в тот миг на деревянную куклу, которую искусник за ниточки дёргает, отчего и кажется, будто кукла сама движется.

Ну, как вы думаете, куда я направился, едва господин отослал меня кивком? Правильно думаете, на чердак. Заодно проверил паутинку, три дня назад ставленую. Цела оказалась паутинка.

Послушал я, что в кабинете творилось. Только одно понял: то же, что и со мной. Сперва спросил господин, как она чувствует себя, не болит ли чего. Потом спросил, что гнетёт её душу. Всхлип девичий раздался, но тихий-тихий. А потом долго ничего не было – видать, впала Хасинайи в сон.

Не стал я пробуждения её дожидаться – обратно побежал, и правильно сделал, ибо только вышла Хасинайи, бледная да квёлая, велел мне господин вина ему подать.

В общем, ничего особо интересного. Интересное позже началось, когда к господину Алаглани гость пожаловал.

Это случилось неделей позже нового моего назначения. Вторник был, как раз канун праздника Одержания. Солнышко за тучами спряталось, с утра мелкая морось капала, и ветер выл, срывал листву. Скучная, словом, погода, да и мне скучно было. Господин, позавтракав, меня из кабинета выгнал, сказал, над учёными книгами сидеть будет. А мне, чтобы бездельем не маялся, дал толстенный том и велел читать с первой страницы до сороковой. Мол, как знать, вдруг и от меня толк выйдет в лекарском искусстве. Называется та книга «Премудрое наставление о благоприятных и премногоопасных свойствах растительности лесной да луговой, предназначенное тем, кто облегчения недугов телесных жаждет и волю Творца Изначального почитает. Сочинение многоопытного Краахатти Амберлийского, старшего наставника королевского университета в Тмаа-Гидалайе».

– Смотри, – сказал господин, – после проверю, что ты запомнил.

Взял я книгу, отправился с нею в гостиную – там светло, вся восточная стена – одно сплошное окно. Ну, и колокольчик из кабинета там слышен.

Наверное, нет надобности пересказывать вам эту книгу. Замечу только, что многоопытный Крааахатти был невероятно нуден и многословен. Там, где я бы написал «корень желтоцвета применяется для лечения глазных болезней у пожилых людей», старший наставник писал: «Да будет же известно тебе, о читатель мой, что трава полевая, в тёмном народе желтоцветом именуемая, особую склонность имеет благодетельную помощь тем много на свете пожившим мужам и жёнам оказывать, кто слабостью зрения Высшею Волей одарён, но то дарованное испытание Творец Изначальный однако же и ослабить может, располагая ход событий так, что преискусный целитель сему страдальцу либо сей страдалице предпишет отвар из корня желтоцвета в глаза закапывать». И вот так сорок страниц!

После же того, как я обед господину принёс, у него приём начался. В тот день много пришло страждущих, и кого там только не было – и благородные, и купцы, и судейские. Капитан охраны Благоуправителя даже был, при полном облачении – нагрудный панцирь из тонких стальных пластинок, до блеска начищенный шлем, широкая кожаная перевязь с двумя по уставу положенными саблями… Воевать он тут, что ли, собрался?

Я, кстати, три дня уже к тому как открыл одну простую вещь. Вовсе не обязательно подслушивать на чердаке. В спальне, примыкающей к кабинету, всё и так неплохо слышно, если поднырнуть под висящий на стене пышный ковёр. Так-то он звуки глушит, но если приложить к стенке кружку и прижаться к ней ухом – всё услышишь. А если в стенке ещё и дырочку сделать, то и подглядеть можно будет. По моим прикидкам, дырочка та как раз напротив стола будет, между двумя неплотно примыкающими друг к другу книжными шкафами. Надо только сделать деревянную затычку, по цвету такую же, как стена. Из кабинета затычка отверстие скроет, из спальни – ковёр.

И тут я сообразил, что коли подслушивать можно и из спальни, то, значит, тот, кто подслушивал с чердака, доступа в спальню не имел. Стало быть, не лакей это. Значит, Дамиля можно из подозреваемых исключить. Не может ведь нюхач-лакей быть столь глуп, что во время приёма станет таиться на чердаке, когда ему надлежит посетителей к господину провожать и от господина. Не набегаешься ведь!

Да, отвечаю на ваш вопрос. На том приёме совершенно ничего интересного не было. Никто не обращался к господину с просьбами особого рода – все сплошь исцеления искали, от болезней вполне обычных. Почечные боли, чирьи в неудобосказуемых местах, грудная жаба… Поразмыслить если, оно и понятно: коли бы к господину народ валом валил ради чародейств, то очень скоро пошла бы о нём слава в народе, и каждая базарная торговка знала бы о великом чудотворце. Это мне ещё повезло необычайно, что на первом же подслушанном приёме оказалась та несчастная вдова Анилагайи.

Ну, встречал я посетителей, кланяясь до земли, почтительно принимал плащи да шляпы, почтительно провожал. Между прочим, сообразил, что такие вот встречи-проводы – тоже могут дополнительной связью стать. Приходит, скажем, наш человек на приём, хворь уж какую-нибудь сообразим, и передаёт мне что-то, либо у меня забирает. Об этом я при ближайшей же возможности записку в известном месте оставил, да вот мысль моя так и осталась без надобности.

Потом ужинал господин, а только я с подносом посуды на кухню отправился – он и постучал в ворота. Гость то есть.

Пришлось мне, куска даже не перехватив, мчаться и встречать.

Был гость немолод уже, в чёрных волосах седины было уже изрядно. Ростом высок, в плечах широк, лицо чуть вытянуто, кожа в морщинках, и по левой щеке, от уха до подбородка, белел кривой шрам.

Одежда не скажу чтобы слишком богатая, но подстать дворянину из худородных или купцу средней руки. Плащ из свиной кожи, полукафтан чёрного плотного сукна, высокие сапоги, шляпа с широкими, загнутыми вниз полями. На поясе перевязь, прицеплены к ней длинная сабля слева и короткий кинжал справа.

В поводу он вёл каурую кобылу, к седлу были приторочены две кожаные сумки.

– Это ли дом достославного господина Алаглани? – спросил он басовито.

Я, согнувшись в поклоне, поведал, что именно так оно и есть.

– Ну так веди же меня к нему! – велел гость.

– А каково ваше почтенное имя? – вновь склонился я, встав между створками ворот. – Как мне доложить о вас господину?

– Ишь, какой суровый, – усмехнулся гость. – Ну ладно, доложишь ему, что навестил его тот, кто помнит такое место – озеро Саугари-гил.

– Тотчас доложу! – я понял, что если гость окажется желанным, то мне же и попадёт, что на пороге держу. А если нежеланным – то не хватит мне сил его в дом не пустить. – Так что проходите покуда, вина подогретого сейчас подам. А лошадь вашу в лучшем виде на конюшне устроим.

Сбегал я в людскую, кликнул Хайтару, чтоб кобылой гостевой занялся, а сам помчался к господину докладывать.

Услышав об озере Саугари-гил, господин не то чтобы в лице переменился, но скулы его чуть заострились, а в глазах промелькнуло какое-то непонятное выражение. Промелькнуло – и пропало, тут же сделался он таким, как и всегда. Невозмутимым и малость насмешливым.

– Веди же этого почтенного господина сюда! – велел он. – А после мигом на кухню, обеспечь наилучший ужин, вина… И приготовь ему комнату. Сдаётся мне, что добрый гость мой у нас заночует.

Привёл я гостя в кабинет господский – и помчался хлопотать. Нет, не стал сразу подслушивать – какой смысл? Понятно, что раньше, чем перекусят они и выпьют, настоящего разговора не будет.

Так что подслушкой я занялся только в десятом часу, когда за окнами уже совсем стемнело и снова закапал дождик. Подслушивал, как и днём – из спальни, стоя за ковром.

– А вино у тебя отменное, – донёсся из-за стены голос нашего гостя. – Не совсем то, что у меня в погребах было, но всё же букет весьма и весьма неплох.

– Верно, – согласился господин. – Это мне один торговец из южного Хассая поставляет, вроде как в благодарность за лечение. Уж три года как вырезал ему опухоль… за такое в Державе и впрямь мало кто берётся, но мне, честно скажу, повезло – застал недуг в самой ранней стадии. Впрочем, тебе, пресветлый, такие детали, наверное, неинтересны.

– Не забывайся, Алаг, – судя по тону, гость был слегка раздражён, – даже в твоём доме и то не стоит упоминать. Зови малым именем, Гирхаем то бишь. Не мне тебе рассказывать, какие сейчас времена.

– Ладно, ладно, Гирхай, не кипятись, – ответил господин. – Ну вырвалось, так ведь в моём доме лишних ушей нет.

– И всё-таки прошу тебя впредь поосторожнее быть, – сказал гость.

– А ты сам, между прочим, подставляешься, – судя по звуку, мой господин отхлебнул ещё вина. – Шрам твой уж больно приметен. Сейчас, конечно, потише, чем ещё пару лет назад, но знаешь ведь, Пригляд никогда не бросает работу недоделанной.

– Да брось, – хохотнул пресветлый гость. – Сабельный шрам поперёк морды – эка невидаль. Сколько войн было после Низложения… сколько воинов поранено и порублено. Этак каждого второго хватать придётся.

– А хочешь, сведу тебе шрам? – предложил господин.

– Не хочу, – отказался гость. – Как я такое изменение объясню? Ну ладно Хаидайи-мау, она поймёт, но что я скажу остальным? Нет уж, буду доживать век свой с тем, что есть.

На минуту оба они замолчали.

– Ладно, – не выдержал, наконец, господин. – рассказывай, как вам удалось?

– Деньги, – мрачно ответил Гирхай. – Всего лишь сотня золотых, и стражники до ночи резались в кости, а капитан, Дангиль-тмаа, внезапно чего-то не то съел, так что прочно поселился в отхожем месте. Ему уже не до проверки караулов было. Это первое. Второе – нашёл я старичка одного, который лет сорок тому назад командовал работами по ремонту замка. Все подземные переходы знал, как имена своих внуков. Этому и пятидесяти хватило. В общем, вывели за реку, там уж карета у меня стояла, рванули в Тмаа-Анхельну, оттуда западным трактом в дом Гианали, а уж оттуда в безопасное место, о коем даже тебе говорить не стану. Уж извини, таков порядок.

– Да понимаю я, понимаю, – перебил господин. – Как они сейчас?

– Хаидайи же сильная, по ней и не видно, что внутри кипит. Но, мыслю, те два дня тяжело ей дались. Тем более, как простых держали. Охапка соломы, со стен вода сочится, крысы бегают.

– А Илагай?

– Напугался сильно, но когда я уезжал, он уже вроде как отошёл. Пробудь они там дольше, всё могло привести к худшим последствиям.

– Как вообще его состояние? – быстро спросил господин.

– Я не лекарь, – раздумчиво протянул Гирхай, – но могу описать внешние признаки. Дыхание довольно ровное, а вот бледность стала даже сильнее. И вернулись головные боли по ночам, Хаидайи ежедневно поит его тем бальзамом, что ты в прошлый раз передал. На боли в груди не жалуется, но вообще квёлый он стал какой-то… причём ещё до всех этих событий с замком Гайта.

– Как у нас получится с зимой? – Голос господина был тревожным.

– Думаю, всё должно получиться как всегда, – деловито сообщил гость. – От нового места до твоего дома даже на день пути ближе, а облавы я не жду – облавы, как достоверно знаю я от прикормленного человечка в Собрании Тмаа-Анхельну, пройдут до снега, потому что к празднику Зимнего Солнца от них требуется в Высокое Собрание переслать отчёт. Значит, изобразят много шума, загребут шелупонь… и на какое-то время затихнет.

– Твоими бы устами… – протянул господин. – Человечек-то надёжный?

– Человечек на таком крючке, что врать ему всяко невыгодно, – Гирхай невесело рассмеялся.

– А с деньгами у вас как? Может, поспособствовать? Тем более, что на побег пришлось потратиться изрядно.

– Деньги есть, – коротко ответил гость. – Снабжают. В Державе всё-таки немало осталось верных.

– Ну… – заметил господин, – это ещё не признак подлинной верности. Откупаются просто. То ли на всякий случай – а вдруг всё опять вернётся в прежние берега, то ли от совести своей откупаются. Но всё равно – они присягали Собранию, они не выйдут людно, конно и оружно. Так что не особо на них рассчитывай.

– Я и не рассчитываю на этих, откупающихся, – Гирхай, видимо, махнул рукой, во всяком случае, так мне показалось по его тону. – Но есть другие, готовые на всё. И хотя пока их слишком мало, но со временем…

Снова повисло молчание. И снова нарушил его господин.

– Гирхай… Я, наверное, сейчас скажу то, что тебе не придётся по сердцу… но река не вернётся в прежние берега. Я давно обо всём этом думаю… Понимаешь, дело ведь не в жуликах из Высокого Собрания. Как бы тебе это объяснить… вот представь, зима, стужа, ночь… идёт человек по дороге. Набрасываются на него разбойники, раздевают догола и оставляют замерзать. Кто повинен в его смерти? Да, конечно, разбойники. Они лишили беднягу одежды. Но не они напустили стужу. Так и в случае нашей не слишком-то хранимой Творцом Державы. Крикуны и жулики из всех этих Собраний – это как черви в трупе. Но черви заводятся только в мёртвом. И вот как ни обижайся на мои слова, но Держава была уже мертва задолго до Низложения. Я, как ты знаешь, ничего не имею против короля Хайсагурая-мау. Он, конечно, был не идеален, но был и далеко не худшим правителем. Просто изменилось время.

– Что же, собственно, изменилось? – хмыкнул гость. – Неубедительно пока что.

– Да всё изменилось, – твёрдо сказал господин. – В чём опора трона? Как все мы знаем – вера, порядок и сытость. Начнём с веры. Все мы принимаем Вероучение, но сам посуди – знать и умники из университетов давно уж смеялись над ним. И чем же отвечало Доброе Братство на эти, в общем-то, не слишком умные насмешки? Костром и дыбой, Гирхай. А у казнённых оставались родичи, и ненависть рождала ненависть. Это что касаемо высшего общества. А веру простонародья только совсем уж наивный может счесть тем самым Вероучением. Мужики не читают богословские трактаты, пресветлый! Извини, сорвалось. Мужики верят в Изначального Творца не больше и не меньше, чем в домовика, серую нежить и сестриц-лихорадиц. Мужики каждую седмицу ходили в храмы – это верно. Но напомнить тебе, что делали с теми, кто без уважительной причины пропустил три седмичные службы? Правильно, пороли. Ну и откуда тут взяться такой любви к Творцу, что за Него мужики взялись бы за топоры и косы?

– Но были же воистину верные, из всех сословий! – глухо произнёс Гирхай.

– Да, были, и сейчас есть, – согласился господин. – Но ведь вожди Собраний поступили хитро. Они не стали разорять храмы и запрещать веровать. Пожалуйста, надо тебе – ходи на седмичную службу, читай дома молитвы, это не запрещается – во всяком случае, пока. Новый Порядок всего лишь отменил принуждение. Низвергли из свода законов все уложения Врат, разогнали Праведный Надзор. Жестоко разогнали, не спорю, около сотни надзорных судили и казнили – но, откровенно говоря, для казни выбрали настоящую мразь, которая действительно растлевала арестованных девчонок, вымогала последний грош у бедняка, наслаждалась, пытая узников. Ну и скажи, при таком раскладе даже истинно верные – возьмутся ли за топоры? Собрания не покусились на основы, а Надзор уже всем давно был поперёк горла. Вот тебе и первая основа трона.

Он замолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли просто переводя дыхание. А я решил, что обдумаю его слова позднее, сейчас же нужно было их просто запомнить.

– Теперь о порядке, – вновь заговорил господин. – Порядок – это когда каждый знает своё место, знает, что ему можно, а что нельзя. Но когда одним можно всё, а другим – ничего, это уже не порядок. Если Его Величество соизволяет втрое повысить налог на ввозимые товары, то купцам не шибко интересно, что в казне не хватает денег. Если граф на глазах у всей дворни насилует крепостную девку – мужикам не шибко интересно, что у него седина в одном месте и бес в другом. Если солдаты грабят мирное население в своей же стране – то ограбленным не шибко интересно, что солдатам нечего жрать, потому что интенданты воруют продовольствие, а воинские начальники зажимают положенное им денежное жалование. Получилось в Державе два порядка: один писаный в законах и уложениях Врат, а другой – который на самом деле. И государь, обязанный пред небом защищать первый порядок, на деле защищал второй. Ну, или, по крайней мере, не препятствовал. Как думаешь, сильно будут верны такому государю? Вот тебе и вторая основа.

Гость молчал, и мне даже через стенку показалось, сколь тяжёлым было это молчание.

– И наконец, сытость. Когда человек уверен, что у него всегда будут хлеб и жилище, всё его недовольство ещё может ограничиться только словами. Но когда в стране начинается голод, мало кто станет смиряться с Высшей Волей и рассуждать о том, что Творец не без умысла посылает нам то засуху, то наводнение. Когда у мужиков сгорают дома, они не утешают себя сказками об огненных змеях. Они идут к своему господину за помощью – за зерном, хотя бы и в долг, за разрешением рубить сосны в заповедном лесу, они просят уменьшить им оброк. А их называют бунтовщиками и вешают каждого пятого. Что начинается тогда? Правильно, огненный змей целует уже не избы, а графские замки. Вот тебе и третья основа трона. Неудивительно, что, лишённый всех трёх основ, трон оказался в воздухе. Но долго в воздухе не провисишь.

– В старые времена тебя бы за такие слова отправили на кол, – усмехнулся гость.

– Несомненно, – подтвердил господин. – И таких отправленных было не столь уж мало. К примеру, благочестивый Араламай Хиусский, Бархадару Назимский… собственно, я в своей нынешней речи лишь немного другими словами изложил его «Трактат об основах трона». Вместо того, чтобы срочно спасать ситуацию, государевы люди затыкали рты.

– Но ведь не так всё было! – вскричал Гирхай. – Ты же прекрасно знаешь, кто стоял во главе заговора! Ты знаешь, кто затевал смуту, кто подстрекал мужиков, кто обещал горы золотые мелким купчишкам…

– Да, знаю, – согласился господин. – Но ведь ты спрашивал, отчего ушло время… Я и ответил. И вновь скажу. Разбойники сорвали шапку… но не они напустили холод. Пойми – неважно на самом деле, кто устроил заговор. Устроили и устроили, и уже восемь лет тому миновало. А важно то, что сейчас никто уже не поднимется защищать павшую корону. Для большинства её бывших подданных, видишь ли, корона – это костёр Надзора, плеть князя и распухшие с голоду детишки.

– Но есть и те, кто понимает истину, – не сдавался Гирхай.

– Есть, – усмехнулся господин. – Но те, кто действительно понимает всё, не сожмут рукоять сабли. Потому что саблей нельзя рубить ветер и нельзя повернуть время. А те, на кого ты надеешься… это горячие головы. Смелости у них явно больше, чем ума.

Вновь они замолчали. А я стоял и жалел, что не захватил бумаги и грифеля. Поскорее нужно было записать их разговор, покуда не стёрся он у меня из памяти.

– Просто удивительно, – хмыкнул наконец Гирхай, – как ты, при таких взглядах… и Хаидайи-мау…

– А что взгляды? – если судить по голосу, господин пожал плечами. – Есть взгляды, а есть любовь, есть долг, есть верность, есть дружба, наконец. Ну и к тому же не восемь же лет назад я всё это понял, а гораздо позднее. И рад тому – потому что нет горшей участи, как всё понимать, знать, чем всё кончится, и быть не в силах что-либо изменить. Уж поверь мне. И потому мне сейчас нет дела до великих перемен, я не верю в восстановление трона – более того, даже боюсь этого… сам догадайся, почему. Не верю я и крикунам из Собраний, понимаю, что покричат-покричат они о свободе и равноправии, а кончится всё тем же – плетьми да виселицами. И Пригляд ничем не лучше Надзора, а подумать, так и хуже. Но, видишь ли, я тут ничего не могу изменить. Потому и принимаю вещи такими, каковы они есть. Не смеюсь, не плачу, а пытаюсь понять. – Он перевёл дыхание и закончил: – Но есть люди, не державы, не миры – отдельные люди, которым всё-таки как-то можно помочь…

– Знаешь, – усмехнулся гость, – в столице и в предместьях сейчас то и дело чешут языки про побег из Башни Закона. Какой-то мальчишка из чёрного народа, то ли ограбивший некую сволочь из Собрания, то ли не ограбивший… нетронутый замок на двери, целая решётка, и сокамерники, ничего не видавшие и не слыхавшие… что подтвердилось под пыткой…

– Мне не хочется говорить об этой истории, – сухо заявил господин. – Нас с тобой это никоим образом не касается. Будем считать это актом Высшей Воли.

Раздался звон колокольчика, и я быстро выскочил из-за ковра. Не следовало мне опаздывать на зов.

– Гилар, ещё вина! – распорядился господин, едва я вошёл в кабинет. – И закусок каких-нибудь.

– Ага, господин мой! – поклонился я в пояс и повернулся, чтобы бежать исполнять. Ночь, между прочим, уже стояла, придётся на кухне очаг разжигать – вино господин подогретое любит. Поваров будить незачем, сам справлюсь. Жалко лишь, что пока буду по делам этим суетиться, они ещё чего интересного наговорят впустую.

– Прыткий у тебя мальчишка, – заметил Гирхай. Лицо его уже раскраснелось от выпитого, но пока он держался неплохо. – Лет десять назад я бы выиграл его у тебя в кости.

– Десять лет назад ты мог бы выиграть в кости только холопа, – заметил господин. – А у меня, как у лица, не имеющего дворянского звания, холопов быть не могло. Только наёмные работники. И в этом немалая заслуга Нового Порядка, уничтожившего сословные привилегии. Теперь же, в справедливой нашей Арадаланге, и вовсе холопов нет, а все сплошь свободные граждане.

И уже за спиной услышал я их негромкий и невесёлый смех.