На другой день погода не заладилась. Никакого тебе солнышка! Натянуло серых, с чёрным подбрюшьем, туч, заморосило сперва, а там и вовсе полило. Скучно. Отправился я с утра в город, отнёс веленные письма – их всего-то два и было, и неинтересные – одно в контору стряпчего Гиумирахи, с напоминанием, что в случае обстоятельства, оговоренного в пункте четыре, действовать следует согласно пункту девять второй части договора. Что это значило, я и сейчас не понимаю. Второе – к знатной госпоже Хударигайи-тмаа, с извинениями, что назначенный на завтра сеанс отменяется, в связи с «внезапно открывшимися обстоятельствами непреодолимой силы». Распечатывать письма – дело не такое уж трудное, только аккуратности требующее. И, конечно, только под крышей этим заниматься следует, но крыша была. Сами знаете, какая. И знаете, что я там оставил и что оттуда забрал. Благо времени навалом было.

Вернулся весь мокрый, переоделся в сухое, на кухне кусок перехватил, с братцами-поварами пообщался (честно сказать, теперь они мне уже без особой надобности были, но не след плевать в колодец, откуда уже отпил). Поднялся к господину – мол, вот он я, всё в точности исполнил, не надо ль ещё чего?

Господин, однако ж, не в кабинете обнаружился, а в спальне. Лежал он на кровати, одежды домашней не сняв, но не спал, а просто в потолок белёный глядел.

– Уйди, Гилар, – только и сказал. – Мешаешь.

Мне бы поклониться следовало и дверь за собой прикрыть, но вздумалось малость обострить.

– Да от какого ж такого важного дела я вас, господин мой, отрываю? – я улыбнулся со всей возможной весёлостью. – Вы ж не спите, а так, просто валяетесь.

Сейчас должен заругаться, ибо что иное мои слова, как не дерзость? А то и за прутом послать.

Спрашиваете, зачем это было мне нужно? Ну, чтобы тоску сбросил, в злость перелил, да и выплеснул. Не понравилось мне, что вот так он лежит. Ясно же, какие мыши грызут его душу. Да, нехорошо, знаю. Молиться правильнее. Только не стал бы он молиться, а он мне собранным нужен. Ночью-то всяко-разно повернуться могло. А вдобавок просто интересно было, как себя поведёт.

Но ошибся я в своих догадках.

– Слушай, Гилар, и без тебя тошно, – процедил он, не меняя позы. – Мне тяжёлое дело предстоит, поеду лечить болезнь, с какой раньше дело не имел и не знаю, кто кого поборет. Я её или наоборот. Потому отдыхаю, сил набираюсь. А ты с глупостями. Иди, гуляй. Сам соберусь, ты мне не надобен пока. Считай, выходной у тебя. Да, погоди. Вот что. Чуть не забыл! – Он рывком сел на кровати. – Пошли в кабинет.

Там он отпер тумбу стола, вынул заклеенное письмо с надписанным адресом.

– Держи, – сказал. – Если через неделю не вернусь, отнеси это письмо, в собственные руки, и дождись, чтобы при тебе прочитал. А далее следуй его указаниям. И напоминаю: сбереги кота!

– Вы прямо как на войну собрались, господин мой, – вытаращился я на него. А как было не вытаращиться? Надо было!

– Может, оно и так, – очень тихо сказал аптекарь. – Всё, свободен! Не мешайся под ногами! Тангилю скажешь, что если задержусь, то все работы как обычно.

Так вот и выставил он меня за дверь. И всей шкурой почуял я: понеслось! Летом события стояли как вода в болоте, осенью уж сдвинулось, начиная со вдовы Анилагайи, но скорость была как у путника на дороге, ныне же помчались они, точно конская упряжка. И куда вывезут?

Сходил я к Тангилю, сказал, что господин велел мне до своего возвращения в покоях своих обитать, порядок поддерживать и кота блюсти. Приврал, конечно, но для дела так лучше – не придётся ночью из людской уходить.

Настал меж тем и вечер, стемнело раньше обычного, потому что ненастье всё не унималось. Молотил дождь, выл ветер, и казалось явной глупостью в такую пору уезжать из дому. Так, наверное, все наши и подумали, но вслух, конечно, никто ничего не сказал.

В восьмом часу пополудни поужинал господин Алаглани, оделся, взял небольшой саквояж и спустился вниз. Оделся правильно, по погоде: длинный кожаный плащ, на голове шляпа с широкими полями, обулся в короткие сапоги – такие и от грязищи спасут, и бегать в них можно. И всё, между прочим, чёрного цвета. К больному в таком виде, конечно, являться незачем, а вот для других дел – самый правильный наряд. Между прочим, и саблю нацепил. Хирургический, стало быть, инструмент.

Тангиль уже Прыткого с Ласточкой в бричку запряг. Да, я не сказал? Господин заявил, что сам править будет, а кучер ему без надобности. Так что распахнул я ворота, и процокали кони по мостовой, и вскоре копыта смолкли, растворилась бричка в мокрой темени.

Ну, тут и мне следовало поспешать. Вернулся я в дом, коту корм задал, и тихонечко выскользнул на двор. Наши-то все в людской, если ещё спать не залегли, то байки травят. Что ещё в темени делать? Но всё равно берёгся я. А ну как собачки наши, Пустолай с Погрызаем, шум поднимут? Хоть и привычный я для них, а мало ли что в пёсьи головы взбредёт?

Но обошлось, и никем не замеченный добрался я до дальней калитки, спустился в овраг. До нитки вымок, само собой, да тогда оно неважно было. В схроне переоделся в потребное: штаны из просмоленной холстины, такие же рубашка да куртка с наголовником, сапожки на трёх слоях свиной кожи, в таких бесшумно ходить можно. Само собой, взял и что следовало. Не к бабке ведь на пироги.

Только понимал я, что против четырёх десятков людей Гоххарсы ни моя штучка, ни господская сабля не помогут. Но куда деваться-то? Раз уж понесло его туда, значит, и мне надлежит быть рядом. Дело-то ещё не сделано, и никак нельзя допустить, чтобы аптекарь по-глупому сгинул. Надежда, конечно, меня грела, но только надежда – не уверенность. Да, почтенные братья, уверенности – не было.

Я не слишком боялся опоздать. Понимал, что ни в бричке, ни конным туда не попрёшься, и потому господину Алаглани придётся где-нибудь экипаж свой оставить. И правильнее всего – заехать на какой-нибудь постоялый двор, вроде как путешественником, заплатить за ночлег, поужинать для виду, а потом уж по-тихому слинять. Пару часов на всё про всё уйдёт, не меньше. Однако мне прохлаждаться незачем, до места неблизко, а тем более по темноте. Ладно бы я там каждый бугорок знал и каждую канавку. И потому заспешил я переулками да закоулками до казённых складов, а оттуда уже и к заветному домику. Долго получилось, в одном месте не свезло, облаяли меня собаки, и пришлось кругаля давать. А всё же добрался до полуночи. Погода, конечно, дрянь, но для таких вот приключений – самое то. При ясном небе да полных лунах пришлось бы не в пример тяжелее.

Там, у домика, тихо было. Тихо, мокро и темно. Кабы я в глаза не накапал отвар ветродуя, видел бы не дальше вытянутой руки. А так – шагов на полсотни видно, не как на солнечном свету, но для меня и того довольно.

Укрытие я хорошее нашёл – в сточную канаву кто-то по дури мусор накидал, обломки гнилых досок, битый кирпич, кадушку треснутую. Получилась небольшая такая плотинка, и на ней можно было сидеть. Чуть тревога – и сигануть в воду, там неглубоко, ниже пояса будет. А главное, плотинка та почти рядом с дорогой, и всякий, кто в дом тот направится, не сможет мимо пройти. Нет там других подходов. Либо через колючие кусты ломиться, либо через соседнее хозяйство, но там не только псы, там, как мы с Баалару разведали, ещё и гусей содержат, и случись кто чужой, гуси почище собак шум поднимут. А с противоположной стороны болото. Не сказать чтобы совсем непреодолимое, но вылезешь оттуда по уши в тине и грязи, уже и не до боя будет.

Спрашиваете, было ли зябко? Конечно, было, осенние ночи стылые. Правда, будь небо ясным, и холодать пришлось бы сильнее. Но меня холодом не испугать, я же знаю, что делать: ноги под себя поджать, руками коленки обхватить, голову чуть к низу – но так, чтобы обзору не мешало – и мысленно творить малую благодарственную молитву. Ещё брат Аланар научил. После первой тысячи повторений уже о холоде и не помнишь.

А как дошло до двух с лишним тысяч, встрепенулся я, почуял кого-то. С насиженного места в воду сошёл осторожно, опасаясь, чтобы не плеснуло. Сперва тихий шорох услышал, а потом уж и фигуру заметил. Да, судя по росту и шляпе, он это, господин Алаглани. Остановился у забора, и долго так стоял, не двигаясь. Минут пять, не меньше. Потом шляпу свою снял и наголовник плаща накинул. Оно и правильнее, если бегать придётся, шляпа только мешаться будет, хотя в бою от неё некоторая польза тоже есть – можно метнуть так, чтобы полями врагу по глазам чиркнула. Если при броске хорошо завертеть, то даже обычными полями можно человека оконфузить, а уж если там стальной обруч вшит… Хотя что я глупости говорю? Мне ли не знать, какая у господина Алаглани шляпа? Обычная, к бою не приспособленная.

Стоял он так, стоял. Не понять, что делал. То ли чары творил, то ли молился, то ли просто глубоко задумался. А мне, между прочим, разом холодно стало. Как пришлось в воду сигануть, так я молитву твердить перестал и потому внутренней теплоты лишился. Скорее уж, думаю, что-нибудь началось. Сколько можно так мёрзнуть?

Наконец, от восточных ворот полночь пробили. Не так уж далеко они, восточные ворота, но в такую погоду звук в воздухе вязнет и потому едва слышен. Мне, однако ж, он прямо как по ушам долбанул, потому что чувства все обострены.

Решился на что-то господин, рванул одну доску в заборе, потом соседнюю. Вот и щель возникла, вполне достаточная, чтобы пролезть. Но он сразу лезть не стал, а сыпанул что-то по ту сторону и начал руками движения всякие творить, будто невидимого кота гладит. Потом раздвинул руками доски и скользнул внутрь. Выждал я чуток, выпрыгнул из канавы, и за ним. Штучку из кожаного нательного мешочка вынул, на ходу собрал. Нырнул в дыру вслед за господином, дыхание задержал, чтоб он меня не почуял. Там, за забором, бурьян был, пожухлый уже, ломкий, и потому приходилось осторожничать, не дай Творец под ногой хрустнет.

А господин меж тем что-то достал из саквояжа своего, в потёмках не разобрать, но ясно, что небольшая такая вещь. То ли зеркальце, то ли диск шириной с ладонь. Поднёс к лицу и, кажется, дунул. Снова замер, после сделал два мелких шажка вправо, потом вперёд – и застыл. Поднял штуку свою, дунул – и вперёд на три шага. И дальше таким же манером. А я сообразил, что не просто так всё, что, значит, напрямую к дому ломиться нельзя, стоит защита чародейская, и он в ней, в защите, то ли уязвимые места отыскивает, то ли бреши пробивает.

Решил я за ним следом двинуться, все его движения повторяя и ступая только там, где он. И шагнул уже было, да только тут началось.

Справа, с той стороны, где по соседству гусиное хозяйство, выплеснулись чёрные тени. Уж на что темно было, а они чернее ночной тьмы. Сосчитать невозможно было, но не десяток и не два – явно больше. Волной метнулись, от забора к дому. И в тот же миг там, в доме, огонь вспыхнул – факелы зажглись. Крики послышались, сухой треск, чей-то вой. Я, понятное дело, замер, нечего соваться под горячую руку. А внутри радость разгоралась, потому что понял я: сработало.

Господин тоже не дурак оказался. Тут же обратный ход дал, в точности повторяя свои зигзаги. Нырнул в дырку, потом, судя по плеску, в канаву залез.

Я же остался где стоял, и только смотрел. Хотя смотреть особо и не на что было. Мечутся возле дома факелы, слышатся крики, потом вроде показалось мне, тащат кого-то к воротам. Помните, тем самым, мощным, паутиной заросшим? Так распахнулись они с громким лязгом. А над домом пламя взметнулось, и чёрные тени, гляжу, обратно – на гусиный двор. Вернее, как понял я, где раньше гуси были. Интересно, братья, а домохозяину тому стоимость-то возместили? Да, понимаю, что маловажный вопрос.

А вот что немаловажно – это стоны и вопли, из пламени доносившиеся. Хотелось мне туда кинуться, люди же всё-таки, может, сумел бы кого вытащить. Но тут же схлынуло наваждение, и вспомнил я, что не люди это, а «вечно молодые», и что осиные гнёзда надлежит выжигать. Огонь очищает, и всё такое.

Осторожненько я к забору двинулся, не как господин, зигзагами, а напрямую. Потому что теперь охранных чар можно было не бояться. Когда паука больше нет, никто не придёт на трясение паутины.

А господин меж тем времени, оказывается, не терял. Он уже у ворот суетился, оттаскивал тела в сторонку, ножом путы резал. Их, тел, я пятеро насчитал. Вроде как чуток шевелятся, значит, в телах этих души всё-таки есть. Повезло им, что полнолуние только через три дня.

Тут и улица проснулась. Понятное дело, пожар не проспишь. Сперва псы забрехали, потом матерная ругань послышалась, после женские визги. И завертелось! В окошках свет, факелы замелькали, кто-то уже вёдрами гремит. Просыпаются люди, жильё своё от огня обороняют. На дождь особой надежды нет, тем более, он уже на морось мелкую изошёл.

Но что мне на разбуженную улицу смотреть, мне господин Алаглани интереснее. А господин Алаглани не суетясь переносил освобождённых с дороги к воротам соседнего домишки, прислонял к забору. Кажется, ладонями головы им массировал, или же над головами пассы делал, не разглядеть было. А одну фигурку легко закинул на плечо и быстро зашагал прочь, петляя так, чтобы в свет от окошек и факелов не попасть. А я за ним, на расстоянии, конечно. Так до конца улицы добрались. Людям, понятно, не до нас было, но осторожность не мешает.

Оказалось, господин Алаглани предусмотрительнее, чем я подумал. Коня-то он с собой всё же взял, только на пустыре оставил, в трёх улицах от логовища гоххарского. Звёздочка то была. Оно и верно, Прыткий мог заржать некстати, а Звёздочка из наших коней самая умная.

Посадил он на коня, кого тащил, сам взлетел в седло – и помчались они. А я потрусил себе к дому, мысленно прикидывая: хватится ли меня господин? И будет ли стучать в ворота? По уму ему стоило бы той же калиточкой войти, а там уж самому ворота отворить и Звёздочку в конюшню завести. Зачем ему лишние разговоры среди слуг?

Понятно, что пешему конного не обогнать, и потому в овраге я был уже где-то в четвертом часу ночи. Самое тёмное и глухое время. Переоделся, да не в мокрое – на подобный случай у меня в схроне была заготовлена одёжка точно такая же, как и та, какую нам в доме выдают. Пока садом пробирался, чуток промок, но до утра должно высохнуть, никто ничего не заметит.

А когда я проник в дом – через то самое окошко в нужном месте – и поднялся осторожно в господские покои, в кабинете уже горели свечи. Заглянул я в приоткрытую дверь.

Там, на диванчике, лежал тощий светловолосый пацан, моих примерно лет. Из одёжи на нём только лёгкая рубашка была. А господин Алаглани склонился над ним со своим изумрудом, и медленно-медленно водил по воздуху камнем, описывая круги возле головы мальчишки.

– Ну и где ты шляешься? – раздражённо бросил он, завидев меня. – Ты где должен быть, а?

– По нужде ходил, – степенно сообщил я.

– Быстро зажги фонарь – и в подвал, на травяной склад, тащи сюда порошок ящериного цвета, настой шипорезника и склянку с семенами белоконь-травы! Как принесёшь, воду грей! И живо!

Помчался я исполнять, а в голове одно крутилось: а что это он ничего мне объяснять не стал? В смысле, почему вдруг вернулся раньше времени и кто этот пацан на диванчике? Вёл себя так, будто я и без того знаю. И возникли у меня разные нехорошие подозрения.

Но если вы думаете, что этим день завершился, то сильно ошибаетесь. Принёс я господину всё потребное, воду нагретую принёс – и заплохело мне. Голова кружится, перед глазами огненные пятна пляшут, виски ломит. Оно и понятно, ветродуй-трава даром не проходит. Чувствую, что вот прямо упаду сейчас, и придётся господину не одного, а двоих лечить. А как начнёт он меня лечить, так и увидит зрачки расширенные, а то и запах отвара учует. Оно мне надо? И потому решил я, что спасение – в наглости. Поставил я котелок дымящийся прямо на господский стол, и пошёл в чулан. Пусть злится потом, пусть за прут хватается, главное, что всё это потом. Свалился на топчан и тотчас поплыл, и никаких снов.

Впрочем, недолго мне удалось тогда подремать. Господин Алаглани грубо растолкал меня. Вылез я из чулана в кабинет, бросил взгляд на окно – едва светать начало, тьма уже не чёрная, а тёмно-синяя.

– Похоже, Гилар, тебе этой ночью так и не удастся поспать, – строго сказал аптекарь. – Слушай, запоминай и ни о чём не спрашивай, пока не позволю говорить. Сейчас ты переоденешься вот в это, – ткнул он ладонью в свёрток, лежащий на диванчике. – А в свою одежду поможешь одеться мальчику по имени Алиш. Вот мешочек с деньгами, тут пятнадцать огримов, должно хватить, даже с небольшим запасом. Вы с Алишем сейчас идёте в конюшню, берёте Звёздочку, она уже осёдлана. Сажаешь Алиша, сам ведёшь кобылу в поводу. Я открою вам ворота и закрою потом. Вы должны оказаться в трактире «Коготь льва», это в северной части, в конце улицы златокузнецов. Перед трактиром, ясное дело, поменяетесь местами, ты в седло, он за поводья. В трактире назовёшься дворянином Гиларом Ахаразди-тмаа, Алиш – твой слуга. Из Тмаа-Урлагайи приехал ты в столицу по своей надобности, хлопотать насчёт места. Это если станут расспрашивать, но постарайся расспросов избежать. Снимаешь комнату на неделю. Кобылу – в стойло, Алиша – спать. Переодеваешься в его одежду и осторожно уходишь из трактира. Бежишь на Славную аллею, там дом блистательного графа Хидарай-тмаа. Успеть должен до восьмого часа. Дожидаешься, когда юный граф Баалару Хидарай-тмаа пойдёт на занятия в Благородное Училище. Перехватываешь его, ведёшь в трактир. Опять же, постарайся, чтобы ни у кого не возникло сомнения, что ты слуга мелкого дворянчика Ахаразди-тмаа. Ведёшь Баалару в комнату, помогаешь Алишу переодеться в дворянское платье, оставляешь их двоих, забираешь Звёздочку, ведёшь домой. Да, скажешь Баалару, чтобы через час после твоего ухода отправлялись домой, и поскорее. Дома пусть говорит, что когда шёл в Училище, к нему подбежал нищий и сунул записку. В записке говорилось, что слуга Алиш находится в трактире «Коготь льва». Записку Баалару потерял, пока бегал да искал трактир. Запомнил?

Я кивнул, совершенно ошарашенный. Нет, запомнить-то несложно было, но вот как-то оно всё сразу как снег на голову… С чего вдруг такие откровенности? Я ему кто? Ученик чародея?

– Что непонятно?

– А зачем всё это, господин? Зачем такие сложности? Может, просто пригласить сюда молодого графа Хидарай-тмаа?

– Ишь, умник, – раздражённо бросил он. – Делай что велено. – И добавил: – Мне не нужно, чтобы хоть кто-нибудь прознал, что Алиш был в моём доме. И уж тем более не нужно, чтобы весь дом Хидарай-тмаа знал, что их потерявшийся слуга нашёлся именно здесь.

Ох, благой Творец Изначальный! Да если б он мне просто доверился, просто сказал бы, что нужно скрытно Алиша к молочному братцу переправить, я бы всё умнее сделал. Как вам известно, в городе полно куда более надёжных мест, чем трактир этот занюханный. А тут видно, что умён-то господин умён, а всё же в ловких делах особого опыта не имеет. Дырок в его плане, на скорую руку сочинённом, изрядно было, и мне пришлось на ходу соображать, как бы в те дырки не сунуться.

Знаете, не буду я в подробностях описывать, как лекарское поручение исполнил. Не так уж это сложно оказалось, и похитрее дела приходилось проворачивать. Скажу только насчёт Алиша. Был он совершенно сонный и, кажется, не очень соображал, что вокруг творится. Потом уж, как вернулся я, господин мне объяснил, что, мол, «случилось с этим мальчиком большое потрясение, и чтобы избавить его от душевной боли, пришлось так сделать, чтобы забыл он события последних нескольких дней. Но используемый для сих целей отвар стеблей синей каралайской осоки обладает побочными воздействием, поэтому мальчик будто замороженный. Дня через два отмёрзнет, никуда не денется».

Да, а в трактире том никто особо к нам не приглядывался. Трактир здоровенный, постояльцев десятки, и какой-то захудалый дворянчик никому там неинтересен. Денег заплатил, поторговался, конечно, десять огримов выложил, и ладно.

Насчёт оставшихся пяти? Ну что я, дурак, возвращать их господину? Он не сказал вернуть сдачу, и какой слуга на моем месте вернёт? Только очень глупый. Вот как Хайтару. Или очень верный, как Тангиль. А мне глупца изображать – только подставляться, да и верность тоже показалась бы странной. Я поступил как истинный купецкий сын.

А вот заминка чуть не случилось на самом простом в господском плане – перехватить Баалару, когда тот на занятия пойдёт. Потому что пойти-то он пошёл, но в компании толстенной пожилой тётки! Вы понимаете, да? После того прогула его мало что выдрали, к нему служанку приставили! Чтобы, значит, под присмотром в Училище теперь, и обратно. Баалару когда мне это объяснял, на пути в трактир, так чуть не плакал. Такой стыд! Над ним теперь всё Училище потешается, даже самая мелкота.

Как вывернулся, спрашиваете? Ну, несложное дело, у меня ж в карманах всегда кое-что припрятано. Молотый красный перец в мешочке из тонкой-тонкой бумаги. Такой бросить – бумага от столкновения тут же лопнет, а едва только перец в глаза попадёт, человеку уже ни до чего дела не будет. В общем, кинул я в тётеньку пакетик, выждал пару секунд, дёрнул Баалару за руку и в переулок уволок.

Да, понимаю, что согрешил. Ни в чём не повинную служанку обидел. Потом сорок больших молитвенных кругов прочёл. Думаю, достаточно. А как иначе? В нашем деле, сами знаете, нужда превыше чести.

Вот так, почтенные братья, завершилась история с блистательным Баалару и его молочным братом Алишем. Больше я с ними не встречался. Надеюсь, всё там хорошо сложилось.

Но вот меня эта история, а особенно конец её, изрядно озадачила. Потому что ещё с того момента, как я ночью открыл дверь в господский кабинет, не отпускала меня жгучая мысль. Вы понимаете, да? Кем всё-таки аптекарь Алаглани считает своего слугу Гилара? Правда, занятный вопрос?