Ремонта здесь не было, наверное, с брежневских, а то и с более древних времён. Побелка вся потемнела, потрескалась, местами даже и штукатурка посыпалась. Стены выкрашены в ядовито-зелёный цвет. Правда, линолеум чисто протёрт, окна тоже мытые – но это, по всей видимости, максимум, на что способен был персонал больницы.

Больница, впрочем, считалась хорошей – здесь работали медики старой закалки, не лишённые своеобразного дари. Игорь весной делал для «Общего вестника» интервью со здешним главврачом, толстым сердитым стариком Арменом Григорьевичем Степанянцем – доктором наук, профессором и лауреатом государственной премии. Именно поэтому их и взяли сюда, хватило пары-тройки звонков с мобильного – а ведь розовощёкая девица со «Скорой» сначала собиралась везти в психиатрическую клинику, потом – в районную больницу, не пользовавшуюся доброй славой.

Игорь повернулся к Насте. Была она сейчас как бумажный фонарик, по которому прошлась чья-то большая и равнодушная нога. Тёмка примостился рядом, положив голову ей на колени. Всё-таки задремал. Столько впечатлений для шести лет многовато. И не оставлять же его одного в машине.

– Настя, – мягко произнёс он, – ну что толку сидеть тут всю ночь? Что от этого изменится? В реанимацию нас всё равно не пустят, никакие мои журналистские корочки не помогут. Завтра Федю переведут в обычную палату, и тогда приедем с утра, как раз лечащего врача застанем, пообщаемся. Тут-то мы чем поможем?

Настя посмотрела на него невидящим взглядом.

– Ну как же так? – потеряно выдохнула она. – За что? Ну прямо полоса сплошная жуткая… сперва эти дела с дачей, потом Федя исчез, потом… – кивнула она на спящего сына. – А теперь вот и это…

Игорь ничего не ответил, только осторожно коснулся напряжённого плеча. Да и что он мог ответить?

Всё случилось как-то быстро и по-дурацки. Оделись, спустились вниз. Никаких криминальных личностей ни в подъезде, ни на улице не оказалось. Зато оказалось, что тучи за день рассеялись, заметно похолодало. Светились в плотной черноте несколько наиболее ярких звёзд – на большее в городе и рассчитывать нечего. Игорь пошёл прогревать мотор, дарёная «восьмёрка» всё-таки не могла сравниться с удостоившимся огненного погребения «паркетником». Надо бы, конечно, заняться, купить новый джип – но со всей этой чехардой последних дней было не до того. Даже напрягая связи – как минимум неделя возни с покупкой, регистрацией, техосмотром. Деньги-то ладно, деньги – это самое простое, их он сделал ещё когда ожоги залечивал. Заодно и проверил, как пополняются силы, достаточно ли их уже для занятий Искусством.

Технология была несложной. Сперва входишь в Сон Действия, протискиваешься узким лазом, где со всех сторон тянутся из земли скрюченные корни, потом, отряхнувшись, выбираешься на свет, взмываешь над обрывом – и летишь над серой плоскостью, ищешь своё маленькое, чуть зеленоватое озерко. Целевая точка схвачена, теперь надо источник найти. Их немало, местность вся усеяна большими и малыми озёрами, морями, прудами и бесчисленными лужами.

Здесь почему-то никогда не светило солнце, небо заволакивали плотные облака – но никогда и не дождило. Вода, наверное, поступала снизу, из-под земли.

Чтобы понять, где чьи тут водоёмы, приходилось глядеть через Третью Плоскость – наложить карту местности на карту Обладания, совместить их, добиваясь полного слияния. Это было не то чтобы трудно, но муторно. Однако потом всё стало ясным. Вот это большое озеро – деньги Министерства внутренних дел, та лужа – состояние Ивана Геннадьевича Булкина, гендиректора строительной фирмы, вон то необъятное море – столичный бюджет, рядом океан Газпрома, плещутся волны, вода вся в радужных пятнах от бензина, а вон тут – какое-то мутное болотце – ага, игорный бизнес. Вот отсюда не стыдно и отсосать.

Игорь взял лопату и начал рыть канал от болота к своему озерку. Канал устроен был хитро – он пересекал множество прочих водоёмов, воды смешивались, и в родное озерко впадали уже вполне чистыми.

Со стороны это выглядело так – игорные деньги утекали с резервного счёта, совершали сложное путешествие, число транзакций не поддавалось контролю, а в итоге всё это падало Игорю на банковскую карту. Даже люди Ильича – и то не отследили бы всю цепочку.

Словом, деньги уже были, «восьмёрка» ещё была. И, как всякое отечественное изделие, на морозе капризничало. Искусство тут почему-то не спасало. Пришлось открывать капот, разбираться с отечественным изделием по-родственному. За это время Фёдор пытался показать засыпающему Тёмке Большую Медведицу, но драконоборец к звёздам оказался неожиданно холоден, его явно привлекали иные игрушки.

А потом – рассказывала Настя – к ним подошёл невзрачный какой-то мужичок, одетый, впрочем, относительно прилично, попросил у Феди закурить. «Год, как бросил», – недовольно ответил Федя. «Жалко. Лучше б ты не бросал», – спокойно ответил мужичок и неторопливо удалился куда-то за детскую площадку.

Через несколько минут Федя упал. Лицо его сперва потемнело, потом побледнело, на губах выступила пена – это Игорь уже видел сам, прибежав на Настин крик.

Кандидат наук Таволгин валялся на холодном асфальте, сучил ногами, из губ его вылетали бессвязные звуки. Пришлось нести его домой, укладывать на тахту, вызывать «Скорую».

Когда Настя, рыдая, накручивала старинный дисковый аппарат, а Тёмка на всякий случай аккомпанировал ей своим плачем, Игорь сел на корточки возле Фёдора, взглянул сперва через Вторую Плоскость, потом через Третью, Четвёртую…

Всё было очень плохо. Физически – ничего с Таволгиным не случилось. Но вот мозг… вернее, то, что его наполняло… Память оказалась стёрта начисто, до первых младенческих дней. Оставались только безусловные рефлексы. Федя и был сейчас младенцем – но, увы, не имеющим более никаких шансов на развитие. Это не медикаментозная амнезия, когда человек забывает личную историю, но сохраняет базовые знания и навыки. Чтобы стереть человека вот так, до чистого листа – нужно по меньше мере быть Искусником восьмого круга. А лучше девятого.

Проникновение заняло у него секунду-другую, никто и не заметил, а потом пришлось включаться в неизбежную кутерьму, успокаивать Настю и Тёмку, объясняться с молоденькой врачихой – Настя была в нечленораздельном состоянии, договариваться насчёт нейрохирургического отделения у Степанянца. На самом деле было без разницы, в какую больницу везти – но лучше уж к знакомым, да и для Насти хоть какое-то облегчение, пусть до поры до времени верует в чудесного доктора Армена Григорьевича.

Приходилось изображать уверенного, знающего в этой жизни все ходы и выходы человека, а внутри бушевал лесной пожар, и мысли метались, сталкивались друг с другом, словно пытающиеся вылететь из огня птицы. Кто? Зачем? Неужели? Или всё-таки здесь такие технологии тоже есть? Ильич? Американцы? Американцы или Ильич?

Очень уж не хотелось додумывать всё до конца.

– Настя, надо ехать, – прибавил он голосу твёрдости. – Вам силы нужны для завтрашнего дня… Да и Тёмик должен нормально поспать. Что ж так-то…

Она покорно встала, передала Тёмку на руки Игорю. Похоже, признала право заботиться.

Он дождался, когда закипит чайник. Как же неудобно, наверное, жить с электрической плитой! Бедная Настя. Впрочем, приспособилась – что ещё оставалось ей делать? Приспособится и к новой ситуации. Будет ездить в больницу к брату, глядеть в пустые глаза, кормить с ложечки, вытирать слюни, брить щетину… И помнить, всё время помнить, каким умным, весёлым и потрясающе наивным было это полуживотное-полурастение. Слишком долго, однако, в больнице не получится. Придётся подыскивать для Фёдора какой-то вменяемый интернат. Можно Филинову напрячь, конечно. Всё устроит в лучшем виде. Благодарна за то дело о бензоколонке…

Игорь обжёгся чаем – и тут же забыл о такой смешной боли. Внутри было куда хуже, чем во рту. Если бы не он… если бы не зацепился он за «петровское дело» как за удобный повод… сейчас Фёдор наверняка был бы жив и здоров, максимум, чего бы лишился – не слишком-то ему и нужной дачи. Не пускал бы сейчас пузыри… и Настя не рыдала бы у Игоря на плече, и не скулил бы в ужасе Тёмка. Всё было бы у них как у людей. У людей этой стороны.

Она сама предложила ему остаться. «Мне страшно, Игорь, – шепнула она не то в ухо, не то в щёку. – Не уезжайте… пожалуйста». Её прерывистое дыхание… такое же тёплое, как, наверное, и губы – замершие в сантиметре от его кожи. А в глазах плескалось отчаяние пополам с надеждой. И нельзя было ей сказать, что надежды нет.

Сейчас она в комнате укладывала Тёмку – тот проснулся в машине и с этой минуты плакал не переставая. «Дядя Федя умер, умер!» – всхлипывал он и отказывался верить, что ничего страшного не случилось, что дядя просто заболел и его скоро вылечат.

Игорь вдруг ясно увидел: после того, как Толик, непутёвый Настин супруг, слинял, место отца в Тёмкиной душе заменил дядя. Примерно так же, как и у него самого. Когда на охоте медведь сломал его отцу спину, Гаррану было четыре года… он почти и не помнил ничего, только как кололись жёсткие отцовские усы и как высоко, к самому солнцу, тот подкидывал его. А потом уже был дядя Миэзерь, отцовский брат. Мама, наверное, понимала это… А после двенадцати, после Первых Экзаменов, место дядя Миэзеря занял совсем другой человек…

Игорь не торопясь отхлебнул обжигающий чай. Что ж, пока Настя там возится с малышом, можно и разобраться в некоторых вещах.

Он откинулся на спинку стула, медленно прикрыл глаза, освободил ум от звуков, красок и запахов.

…Солнце клонилось к изрезанному гребёнкой дальнего леса горизонту. Воздух ещё держал дневное тепло, но что-то всё-таки было в нём, какой-то намёк на ночь. Отсюда, с крепостной стены – десять человеческих ростов, более чем достаточно против степных варваров – он часто любил смотреть. Вот тянутся призамковые поля и огороды, вот непоседливой ящерицей вьётся узкая речка Домильга, вот ближние деревни, слышится мычание коров – после долгого выпаса скот загоняют домой. А вон там, совсем далеко, у самого горизонта – дом. Настоящий его дом. Не замок Аргуань, пожалованный ему после Третьих Экзаменов, не двухэтажный терем в столице, выделенный ему Вратами Надзора. И уж тем более не этот замок, где он сейчас оказался – тут он всего лишь в гостях. Нет, настоящий дом – у горизонта, в деревушке Аскараль, где смеялась мама, где кололся усами здоровяк-отец, где терпеливо наставлял его на ум дядя Миэзерь… Сейчас там живут совсем другие люди… какие-то родственники старой Амуси, тёщи дяди Миэзеря. Когда-нибудь там надо будет побывать, потрогать ладонями доски пола, печку, сунуть руку под крыльцо, где хранил он свои самые первые детские секреты… А всё некогда.

За спиной послышались шаги. Гарран нехотя обернулся.

– Желаю доброго здравия, мой князь, – поклонился он, прижав левую руку к губам, а правую – к сердцу.

– И тебе того же, – буркнул Вадим Александрович. – Давай всё-таки без церемоний, ты же знаешь, где у меня сидит вся эта наша мишура…

Он был в потустороннем – кожаная куртка на меху, кепка, тщательно поглаженные коричневые в тёмную полоску брюки, старомодные штиблеты. Пенсионер вышел за кефиром… И как он не упарился в этом? Середина сухотрава, самое жаркое время.

– Князь, – без церемоний начал Игорь. – Вы в курсе, что случилось с Таволгиным? Вижу, что в курсе. Так вот – чьих это рук дело?

– Сядь, Игорёк, – велел князь. – Это разговор не на одну кружку…

Только тут Игорь обнаружил, что они уже не на стене, а в кабинете. Всё тут было как всегда – висят на левой стене звериные шкуры, сабли и секиры, под высоким потолком горит люстра – семь негаснущих белых факелов, вдоль правой стены, почти до самого верха, тянутся книжные шкафы, на полу – ворсистый меаранский ковёр.

– Так всё же? – Игорь опустился в старинное чёрное кресло. Юноша-подзаботный подал ему на серебряном подносике кружку с медовым взваром, поклонился и исчез за меховым пологом. – Я чувствую, что вы в курсе.

– Да, Игорь, – кивнул Вадим Александрович. – Это я стёр память нашему подопечному. Поверь, это самое лучшее, что можно было для него сделать.

– Самое лучшее? – прищурился Игорь. – Лишиться себя, жить как растение – это лучшее?

– Это всё-таки жизнь… А ведь он мог сейчас лежать не на койке в клинике, а на полке в морге. И не факт, что только он…

Князь вдруг оказался совсем рядом с Игорем, в упор взглянул на него. Такого взгляда кто-нибудь мог и испугаться – но только не Гарран, слишком хорошо знавший князя Ваурами дари Алханая. Не гнев был в водянистых стариковских глазах – а боль. И, совсем уж удивительно – страх.

– Послушай, Гарран, ты многого не знаешь. Я, как мог, оберегал тебя от лишней информации, – чуть быстрее, чем обычно, заговорил Вадим Александрович. – Так и для дела было полезнее, и для тебя самого. Но положение стало слишком серьёзным. Ты готов меня выслушать?

– Да, мой князь, – с заминкой произнёс Игорь.

– То, что я скажу, тебе сильно не понравится. Понимаешь, Гарран, ты – правильный мальчик, ты честный и прямой, у тебя настоящее дари… Я сам приложил к этому руку, ты помнишь… Но в некоторых вопросах ты наивен, как младенец, и это тоже оборотная сторона твоей правильности.

– К чему всё это? – перебил Игорь. – Какое это имеет отношение к случившемуся с Фёдором?

– Прямое, – твёрдо ответил князь. – Вот смотри, кто ты? Ты – дари, Искусник пятого круга, Искатель. На той стороне ты работаешь уже пять с лишним лет. А кто я? Искусник девятого круга, Смотритель, ты трудишься под моим началом. Помимо меня, есть и другие Смотрители, у каждого из них своя сеть Искателей, но все работают на общее дело, на благо миров Ладони. Всё правильно, да?

Игорь молча кивнул.

– А на самом деле всё закручено сложнее, – вздохнул Вадим Александрович. – Врата Надзора… да, конечно, там восседают такие же дари, как и все мы… там нет места низости, зависти, жестокости, алчности, властолюбию… словом, всё как тебе объясняли на уроках первого класса Врат Мудрости. Но человек, понимаешь, более тонкая штука… В общем, среди высших Искусников Надзора есть разные мнения, как лучше делать наше с тобой дело… И потому – там, на той стороне, точно так же, как и мы, трудятся другие Смотрители и Искатели. Мы с тобой, и те, кого ты знаешь – люди властителя Арамая дари Огран-Хиту, двенадцатый круг. А те, другие – люди властителя Гуамы дари Халаару, тоже двенадцатый круг. Считается, что полную безопасность обеспечивают только две независимые друг от друга сети. И, кроме того, между высокими властителями нет единства по поводу того, как действовать. Наш Арамай считает, что надо с максимальным милосердием, что прямые и лёгкие пути ведут к осквернению дари и в каком-то высшем смысле обесценивают смысл нашей работы.

– А властитель Гуама? – уныло спросил Игорь, уже предчувствуя ответ.

– А властитель Гуама считает, что слишком многое поставлено на карту, что от нас требуется максимальная эффективность, что по-настоящему запачкать дари можно только на своей стороне, со своими людьми, а та сторона… она и без того предельно жестока… Если в реку вылить ведро воды, наводнения не случится, если из реки зачерпнуть ведром, та не обмелеет. Поэтому он недоволен нами, людьми властителя Арамая. Мы, по его мнению, слишком церемонимся, когда гасим светимости, у нас маленький охват, мы тратим массу сил на милосердные решения, в ущерб смыслу нашего дела.

– Знаете, князь, – задумчиво протянул Игорь, – я и от вас часто слышал нечто схожее.

– А позиция властителя Гуамы не лишена здравого смысла, – кивнул князь. – Но где тот предел, перед которым надо остановиться, чтобы не потерять своё дари? Каждый решает сам, так?

– Наверное, – согласился Игорь. – И я чувствую, что слишком близок к этому пределу. Если только уже не переступил…

– А знаешь, кто стрелял в тебя с орбиты лазером? – сухо спросил Вадим Александрович. – Вот именно. Смотри, как оно оттуда смотрится. Есть столичный журналист Ястребов, человек яркий, популярный, его статьи пробуждают в людях совесть, достоинство, эту… как её… гражданскую позицию. При взгляде через Вторую Плоскость светимость запороговая. Ну и вот… Им и в голову не пришло присмотреться к тебе поглубже, запросить архив Арамая, в конце концов. Нет человека – нет проблемы. Такая вот трагическая случайность…

– А дари у них не треснет? – хмыкнул Игорь.

– У людей Гуамы – нет, – скривил губы князь. – Они ведь не из жестокости, не из подлости или мести. Ты же сам в юности отражал набеги степных варваров, так? Вас ведь отправляли на южные заслоны… Стрелял, рубил? И ничего с твоим дари не случилось, потому что это война, это враг, его нельзя ненавидеть, презирать, унижать и мучить. К нему относятся как к сорной траве… или, если хочешь, как к медведю на охоте… Извини… – спохватился он. – В общем, Гуама так их воспитал, что люди той стороны для них – как варвары или медведи. Из лихости обижать не стоит, но если для дела… И потому они чисты перед Законом, потому они успешно сдают Экзамены. У них чистое дари, мальчик.

– Значит, светимость у меня зашкаливает, – усмехнулся Игорь. – Ну-ну… не думал.

– А думать вообще полезно, – проворчал князь. – Подумай ещё и над тем, как они, наши коллеги-конкуренты, поступили бы с Фёдором. А ведь информация у них есть, я всё передал совету Врат, властитель Гуама уже знает, что тут есть человек, способный в скором времени построить Коридор… Это хорошо ещё, если бы они Фёдора Глебовича просто застрелили… А если вместе с домом взорвать? Для надёжности? Вместе с сестрой, племянником – если на момент операции те случайно рядом окажутся… А? Теперь понимаешь, зачем я так поступил?

– Но были же и другие способы… – глухо произнёс Игорь. – Чтобы погасить ему светимость, можно много чего было бы сделать… Например…

– Можно, – согласился князь. – Мы бы тобой именно так и сделали. Женили бы на стерве, навели бы галлюцинации и засунули бы в психушку, втянули бы в какой-нибудь скандал и намертво запятнали ему моральную репутацию… Только ты не забывай, что конкуренты предпочитают действовать наверняка. Тем более сейчас, когда нашего дядю Федю купила ФСБ… Слишком далеко всё зашло.

– Как-то всё это глупо выходит, – совсем по-детски вырвалось у Игоря. – Свои лупят по своим… прямо как в диковековье… Этак мы скоро ничем не лучше потусторонних станем.

– Только сейчас понял? – прищурился Вадим Александрович. – А я вот уже двадцать лет об этом думаю. Помнишь тамошнюю книжку, что я тебе давно подсунул? И помнишь, что я тогда тебе сказал?

– Что написано это про нас…

– Почти так… Только нам ещё тяжелее. Трудно быть богом, да. Богом-прогрессором… Видеть зло – и оставаться наблюдателем. Но у них по крайней мере утешение было – могли спасать самых лучших, самых продвинутых… тех, у кого запороговая светимость. А мы – наоборот, мы гасить должны. Богом, конечно, быть трудно. А вот чёртом – куда сложнее. Вот так-то, Игорёк…

И вновь повисла долгая пауза – словно прозрачная медуза распласталась под потолком и впитала в себя все звуки – даже человеческое дыхание.

Игорь машинально хлебнул из кружки, скривился. Медовый взвар был сейчас неприятен. Ни холоден, ни горяч…

– Интересно, что бы вы на моём месте сказали сейчас его сестре? – он почувствовал вдруг, что на глаза наворачиваются слёзы – совсем как в двенадцать лет, когда выяснилось, что сданные Экзамены означают столицу, долгое учение во Вратах Мудрости, разлуку с мамой…

Вадим Александрович помолчал, пожевал губами.

– Да, не хотел бы я оказаться на твоём месте, – сухо признал он. – Да ничего ей не надо говорить. Помогай чисто по-человечески… если сможешь удержаться в чисто человеческих пределах. Ты понимаешь. И я всё понимаю, но смотри, как бы тебе не оступиться… Мне очень будет не хватать такого Искателя… и вообще. Подумай, что лежит на весах. Кстати, тебе пора… Там, на той стороне, уже минут десять прошло, нельзя же так долго спать!

Вадим Александрович встал с кресла, поправил сбившуюся набок кепку, вытянул руку с кружкой – и описал ею в воздухе круг. Удивительно, но ни капли взвара не пролилось на ковёр. Вот что значит Искусник девятого круга, подумал Игорь, шагая в открывшийся провал.