На сей раз он оказался на заднем дворе собственного замка. Жаркое полуденное солнце заливало мир белым огнём, короткие иссиня-чёрные тени напоминали скрещённые клинки. Некошеная трава пожухла, стала острой и ломкой, да и листву на старой берёзе тоже тронуло желтизной. И только разросшейся у крепостной стены крапиве хоть бы что – тёмно-зелёная, с фиолетовым отливом, она вымахала в человеческий рост и ничуть не боялась жгучего солнца. У самой жгучести в избытке.

Надо бы велеть подзаботным навести порядок – видать, совсем разленились за последние годы. Да и раньше нечастые наезды в пожалованную твердыню как-то не способствовали образцовому ведению хозяйства. Если мужики в приписанных ему сёлах трудились как муравьи – своя-то ноша не тянет – то эти, дворовые, чувствовали себя как… как в санатории, пришел ему на ум потусторонний образ. А стыдить их тоже не очень ловко. Образцового порядка может требовать только образцовый домохозяин. А у него в квартире пол не мыт с прошлого года, раковина обрела мутно-серый оттенок, в ванной штукатурка потрескалась…

Игорь сейчас же представил на своём месте какого-нибудь средневекового английского графа или немецкого барона. Этот бы не постеснялся. Картинка вышла настолько зверская, что её пришлось тут же выгнать из ума. У каждой стороны свои недостатки, но свои – как-то милее.

Подзаботных, кстати, вокруг не наблюдалось – видать, где-то дрыхнут. Жара, безделье, безопасность, всех неприятностей – мухи да клопы. И сны у них обычные, людские. Не изгибают структуру.

Вадим Александрович обнаружился сидящим на огромном, три охвата в поперечнике, пне. Пень обычно использовался для колки дров, дари девятого круга сидели на нём редко. И был он сейчас – не пень, а князь – одет в потустороннее. Пиджак застёгнут на две пуговицы, чёрный, с серебристыми нитями галстук затянут у кадыкастой шеи, стрелки на брюках ровнёхонькие, чёрные ботинки как минуту назад начищены, сверкают на солнце. В таком виде князь, должно быть, входит в школьный класс – последние двадцать лет дари Алханай преподаёт на той стороне алгебру с геометрией. Учитель он строгий, порою безжалостный, дети стонут – но почему-то без всяких репетиторов поступают в вузы, где математика – профилирующий предмет.

Тихий человек, незаметный, скромный труженик – идеальная норка для Смотрителя. Это Искатели должны внедряться в элиту или крутиться возле. Бизнесмены, силовики, телеведущие, писатели, актеры, журналисты… А Смотритель – он как паук в центре паутины. Дёргает когда нужно за необходимые ниточки, и движется дело.

А сам Игорь сейчас был одет по-человечески. Широкие, не сковывающие движений синие штаны, лёгкая льняная сорочка, короткий – до колен – зелёный плащ. Голубая повязка на лбу прихватывает волосы за ушами, на широком, расшитом бисером поясе – меч Амидай в походных дубовых ножнах. Игорю такие больше нравились.

– Что-то случилось, Гарран? – поднял на него водянистые глаза Вадим Александрович. – Я вообще-то ещё и не ложился, мне поурочный план до конца года к понедельнику нужно нарисовать… у нас новая завучиха, мечтает выслужиться…

Игорь почувствовал, что мягко и дипломатично сейчас не получится. Очень уж мучила заноза в душе.

– Мой князь, – без предисловий спросил он, – исчезновение Таволгина – это ваши люди сработали?

Вадим Александрович моргнул.

– Что? Таволгин исчез? Ты это серьёзно? – Игорю показалось, что князь даже на мгновение подскочил, будто из пня выдвинулась острая щепка. – Когда это случилось?

– Не более трёх дней назад, – объяснил Игорь. – Вы простите меня, мой князь, но первой мыслью было, что после моего прошлого отчёта вы решили погасить Таволгина по самому жёсткому варианту.

– Игорёк, ты что? – ахнул князь. – Похоже, не долечился? Мы же условились – наблюдаем твоего физика и дальше. И какое бы решение по нему ни приняли бы – только сообща. Не подозревай меня в зверолюдстве. Вроде как не заслужил.

– Простите, князь, – твёрдо сказал Игорь. – Плохо, что я так о вас подумал, но ещё хуже было бы, удержи я эти мысли в себе.

– Разумеется, – кивнул Вадим Александрович. – А теперь изложи все подробности по дяде Феде.

Выслушав Игоря, он надолго замолчал. И всё молчало вокруг – не шелестел ветер в листве берёзы, не трещали кузнечики в траве, не гомонили в кустах птицы. Сон замер, точно фильм, когда жмёшь на пульте кнопку паузы.

– Да, – пожевав губами, изрёк свой вердикт дари Алханай, – это очень серьёзно. Ты, мальчик, даже не представляешь, насколько это серьёзно. Впрочем, тебе и не надо. Ты Фёдора ищи. Можешь использовать Искусство, как тебе заблагорассудится. Я тоже пошевелю своих людей, подключим ГСУ, ФСБ… пройдёмся широкой сетью…

– Я сперва всё-таки сам попробую, – возразил Игорь. – Есть у меня одна мысль… вернее, есть один человечек, если уж у него не получится, тогда давайте сетью.

– Вот, кстати, возьми, – князь вынул из кармана пиджака серебряное кольцо, протянул. – Это на несколько дней повысит твоё Искусство. Чувствую, пригодится.

Игорь поклонился и надел кольцо на средний палец левой руки. Наяву, конечно, ничего на пальце не будет, кольцо – всего лишь символ, но символ в истинном смысле: канал между Сутью и Воплощением. По каналу, точно электрический ток по медному проводу, заструится сила.

– Жарко тут у тебя, – вздохнул князь, поднимаясь с пня и отряхиваясь. – Ну ладно, ступай.

Из внутреннего кармана пиджака он вынул авторучку – старомодную, заправляющуюся чернилами. Видать, немало двоек было выставлено ею в классные журналы и дневники. Точно саблей в прошлый сон, Смотритель взмахнул ею, описал в горячем воздухе круг. Игорь скользнул взглядом по бурой замковой стене – и быстро шагнул в прохладную сгустившуюся тьму.

По ту сторону ему уже было семнадцать лет. Мокрый весенний ветер – а весна выдалась холодной и тусклой – ударил в лицо, взлохматил длинные волосы, залез невидимыми пальцами за ворот куртки. Плотное сукно, синий окрас – такие полагались ученикам столичных Врат Мудрости.

Гарран шёл по вечерней улице. Ещё не темно, масляные фонари зажгут через час, но видно, что день подходит к концу. Закрываются лавки, меньше становится прохожих – когда зацветет слива, их будет много, гулять до звёзд под сливами считается хорошим тоном. Но сейчас, когда в воздухе даже не дождь, а зябкая водяная взвесь, мало кому хочется вылезать из тёплого дома или из тёплого трактира. Трактиры призывно светят красными лампами по обеим сторонам улицы – обещают подогретое вино, копчёную свинину, жареную на берёзовых углях рыбу.

Но мысли о рыбе и свинине надо немедленно выкинуть из головы. Могут помешать. Сколько бы он ни твердил себе, что готов – при каждом шаге страх только растёт. Недаром ведь говорят, что Вторые Экзамены куда тяжелее Первых. Со взрослого ведь и спрос больше, чем с двенадцатилетнего мальчонки…

Тяжёлая, в полтора человеческих роста дубовая дверь. Её и сейчас-то надо с немалым трудом тянешь на себя, а уж тогда-то, в детстве, приходилось напрягать все силёнки.

Лиловый Зал освещён множеством факелов, укреплённых в медных кольцах. Эти факелы горят, но никогда не сгорают. Здесь Искусство, которое Гаррану пока не понять.

Высокий потолок загибается куполом, но свет его не достигает – и потому кажется, будто над головой – ночное небо.

А Старцы-Наставники уже сидят в резных креслах из гранатового дерева. Их, как и положено, восемь. Четверо в белых плащах, знаменующих смерть, четверо в чёрных – это жизнь. Прямо как шахматные фигуры – мелькает в голове чья-то чужая мысль. Старцы смотрят не мигая, не шевелясь, и поначалу кажутся статуями, как в Хранилище древностей. Но вот один из них, тот, что сидит слева, чёрный, негромко произносит:

– Гарран Миарху, дари Первого Круга! Готов ли ты подвергнуться испытаниям? Твёрд ли твой дух, бодра ли твоя душа, здорово ли твоё тело?

Старец не размыкает губ, слова звучат у Гаррана в голове. И бегают по коже мурашки, и кажется, будто чья-то невидимая рука легонько тянет тебя за волосы.

Странно, что не видно других ребят – а ведь не один же он сдаёт сегодня Экзамены. И не то чтобы зал был пуст – просто никак не удаётся удержать взгляд на чём-либо, кроме Старцев.

– Да, господа мои и наставники, – голос Гаррана дрожит и срывается. – Я готов.

– Тогда подними голову, дари Первого Круга, – говорит белый старец справа.

Гарран задирает подбородок, взгляд его пересекается со взглядами восьмерых – и вспыхивает лиловая молния, пространство зала разрывается, точно ветхая ткань, и мир вокруг оказывается совсем другим.

…Возвращение даётся с трудом – будто выныриваешь из глубокого омута, когда в лёгких уже не осталось воздуха, в висках дёргается тупая иголка-боль, а вместо сердца – тяжёлая ледяная глыба.

Всё тот же Лиловый зал, только свет факелов сделался тусклее, и воздух сырой, почти как на улице. Восемь пар глаз не мигая смотрят на его взъерошенную фигурку. И никто не произносит ни слова.

Радостное возбуждение, охватившее его в первые секунды после возвращения, гаснет. Вместо него где-то внизу живота сгущается тревога. Что всё это значит? Почему они молчат? Неужели?

В этот момент раздаётся голос одного из белых Старцев. Не в голове – сейчас он отчётливо произносит слова, звук расплывается в пространстве зала и накатывает едва заметным эхом.

– Гарран, бывший Миарху, бывший дари Первого Круга. Ты не справился с испытаниями. Твоя душа оказалась дырявой, и сквозь дыры эти в неё вошла порча. Благородство твоё было подобно дому, построенному на прибрежном песке. Первая же морская волна смыла его. Достоинство твоё было подобно фальшивому золоту, которым расплачиваются в варварских землях извратители Искусства. Доброта твоя была подобна яблоку, красному снаружи и изъеденному червями изнутри.

Тревога внизу живота взрывается – не огнём, а льдом. Острые коготки холода бегут вверх по спине, вниз по бёдрам. Становится тяжело дышать, но воздух всё равно как-то проникает в лёгкие – только теперь в нём отчётливый запах гнили.

И ещё – отчаянно хочется в отхожее место.

– А посему, – подхватывает слова белого Старца один из чёрных, – ты, Гарран, лишаешься своего дари. Сними одеяние ученика и облекись в одёжу подзаботного. Ибо теперь ты вновь подзаботный князя своего, и должен предстать перед ним, дабы получить повеление о дальнейшей твоей судьбе.

Бороться с мочевым пузырём меж тем становится почти невозможно. Этот ужас – обмочиться прямо перед великими Искусниками – сильнее даже, чем обида. Как же так? Ведь ничего же этого не было! Не было! Гарран ведь помнит – Вторые Экзамены он сдал блестяще, и его дари увеличилось на один круг, и все поздравляли его, и князь Ваурами подарил ему кинжал с вделанным в рукоять искусным изумрудом – зелёный камень наливался кровью, если кто-то поблизости замышлял злое. И ещё подарил мешочек серебряных монет – «молодым людям должно быть, на что повеселиться с друзьями». Мешочек он, конечно, отослал в деревню, матери и дяде Миэзерю.

Почему же так?! Чем он заслужил такую несправедливость? Прошёл он испытания или не прошёл? Разве возможно, чтобы и то, и другое одновременно оказались правдой? Так не бывает!

– Так не бывает! – заорал он юношеским баском и сейчас же дал «петуха». – Так не бывает, – пробормотал он взрослым своим голосом, выбираясь из цепких зарослей сна.

В комнате было прохладно – сквозь открытую форточку проникал сырой ветер, шевелил занавеску. Светился экран ноутбука, вставало там над зелёными холмами огромное розовое солнце. Одеяло почему-то обнаружилось на полу.

Ничего не осталось от Лилового Зала, черно-белых Старцев, ужасного их приговора. Всё это, выходит, сон. Просто сон! Бывают же и простые сны.

И только одна ниточка протянулась в явь. Та самая. Игорь едва успел добежать до туалета.

Ресторан «Январь» – заведение весьма и весьма средней руки. Здесь могут заказать зал для свадьбы, могут и для поминок. Тут отмечают дни рождения владельцы рыночных ларьков, сюда приглашают не очень молодых девушек не очень крутые «папики». Но здесь, конечно, чище, чем в обычной забегаловке. Сюда не пускают явных алкашей. Здесь высокие потолки, дубовые панели и удивительно много зеркал – наверное, владельцам ресторана кажется, что это модно. Здесь играют живые музыканты – саксофон, бас-гитара и скрипка, и здесь редко бывают уши, способные уловить фальшь. Готовят здесь сносно, а цены явно ниже, чем где-нибудь на Новом Арбате. Так ведь и не Новый Арбат – Фили. Почувствуйте разницу.

Игорь выбрал столик у дальней стены, увешанной зачем-то фальшивыми рыцарскими доспехами. Наверное, такие клепают в ближайшем автосервисе.

Три часа назад он вызвонил Ваню Скарабея, и тот, помямлив в трубку, назначил ему это место. Игорь скривился, но выбирать не приходилось.

– Что будете заказывать? – возникла перед ним юная официантка в белом передничке. Приглядевшись, можно было обнаружить, что и дева не столь юна, и передник многократно застиран. А можно было и не приглядываться.

– Для начала – чашечку «капуччино», коньяка араратского граммов пятьдесят, – распорядился Игорь, – и каких-нибудь сухариков. Найдутся у вас сухарики?

Дева кивнула и удалилась в сторону кухни. На висевшем возле барной стойки электронном табло высветилось 19:00. На это время и договаривались.

Игорь вытянул вперёд ноги, сделал вид, что расслабился, и принялся ждать. Дипломат он на всякий случай поставил между ног – не хотелось провоцировать местную публику, среди которой могли быть и совсем уж отмороженные личности.

Всё это было довольно пошло и довольно глупо. Да и вероятность, что Скарабей чем-то поможет, явно не превышала двадцати процентов. Тем не менее, не следовало пренебрегать и ею.

Итак, Ваня Скарабей. Когда-то его называли «Скоробей» – бил он действительно очень быстро, на излёте советских лет стал даже кандидатом в мастера по боксу. Легковес. Но потекла другая жизнь, и спортивная карьера сама собой прервалась – перед Ваней открылись более вкусные перспективы. Правда, в олигархи не выбился. В девяносто втором сел за рэкет, в девяносто четвёртом вышел по УДО и резко поумнел. Во всяком случае, в девяносто шестом всего три недели отсидел в СИЗО – адвокаты проплатили по всей цепочке и дело было закрыто. В последующие годы Ваня, крышевавший к тому времени два оптовых рынка и несколько респектабельных фирм, предпочитал откупаться. Или научился не попадаться.

До уровня «законника» он, ясное дело, не дотягивал, но кое-каким авторитетом у криминала пользовался. Масштаба у него не было, фантазии его не хватало измерений. Но этот внешне хлипкий человечек знал всех и вся. Чуткий его крысиный нос мог унюхать то, что не по зубам оказывалось старым, битым жизнью операм с Петровки. Чаще всего, впрочем, это не приносило Скарабею особой прибыли – распорядиться найденной информацией он либо не умел, либо побаивался. Его голова представлялась Игорю огромным складом, забитым совершенно неожиданными вещами. Вот тянутся скучные штабеля ящиков с тушенкой, вот коробки с итальянской обувью, вот – гниющие персики из Узбекистана, а вот – библиотека Ивана Грозного или технические алмазы в ящике с углём.

На просвет Скарабей был густо-фиолетовый, тусклый, дырок в его душе зияло немерено, и тянуло оттуда, из дырок, то ли гнилым сеном, то ли слезоточивым газом.

В общем, неприятный человечек, с которым Игорю физически противно было находиться рядом. К счастью, пересекались они редко. Его, Скарабея, вместе со всей своей сетью сдал Игорю предшественник, пожилой Искатель Шуммаги дари Онарг, седьмой круг, в миру – Шарафутдин Ильясович Меркитов. «А ты пальцами нос зажми, – советовал Шарафутдин, – жучок-то и не будет пахнуть». И действительно, пару раз Скарабей оказался незаменим.

Вместо юной официантки к его столику неторопливо подошёл пожилой толстый дядька в зелёной ливрее – пошлость владельцев ресторана доходила даже до ливрей.

– Уважаемый, тут с вами хотят побеседовать, – сообщил он, предупредительно наклонившись к уху Игоря. – Пойдёмте со мной.

Игорь поднялся, ухватил дипломат – и вскоре уже шагал вслед за лакеем по узкому, плохо освещённому коридорчику. Пронзительно пахло котлетами, кислой капустой и, почему-то, дешёвой парфюмерией.

Скарабей ждал его в маленькой комнатке, по виду – подсобке. Во всяком случае, задняя стена вся, до потолка, была заставлена продолговатыми картонными коробками. Засиженный мухами плафон на потолке, стены выкрашены масляной краской – снизу салатовой, сверху – белой.

– Ба, какие люди и без охраны! – скалясь зубными протезами, приподнялся ему навстречу Скарабей. Сидел он, как выяснилось, на деревянном ящике.

– Здравствуй, Иван, – сдержанно кивнул Игорь. – Куда бы тут можно было сесть, чтобы не запачкаться?

– А вот, на ящик пожалуйте, – изогнувшись, показал рукой Скарабей. – Мы люди маленькие, мы в журналах не пишем, можем и постоять.

Игорь с сомнением поглядел на ящик, но всё-таки принял приглашение.

– Ну, чем могу служить? – вновь оскалился Ваня. – Что привело модного столичного журналиста к больному пенсионеру?

Это было правдой. Скарабей действительно сделал себе пенсию по инвалидности – почему-то ему так было удобнее. Ирония судьбы – приглядевшись к его свечению через Третью Плоскость, Игорь увидел в печени маленький тёмный сгусток, далеко протянувший тонкие щупальца. Через полгода начнутся боли, Скарабей долго ещё не поймёт, в чём дело, а месяца через три онколог скажет ему что-то нейтрально-обнадёживающее, но время будет упущено.

– Вот что, Иван Павлович, – начал Игорь. – Я знаю, что человек ты крайне занятой, так что давай не будем о погоде, о футболе и о политике. У меня к тебе дело. Надо человечка одного найти. Вот это, – легонько стукнул он носком туфли по дипломату, – аванс. Десять штук евриков. Если сможешь человечка найти – будет ещё двадцать.

– Что за человечек? – осторожно поинтересовался Скарабей. – Из деловых? Политика? Имей в виду, за политику не возьмусь, я хочу жить долго и счастливо.

– Будешь, – соврал Игорь. – Человек совершенно обычный… Можешь его в некотором смысле считать моим родственником. Короче, жил он один в хорошей трехкомнатной квартире. Учёный, кандидат наук. Работы нормальной давно нет, перспектив нет. Начал попивать. Три дня как пропал. Судя по всему, вскрыли квартиру и увели, в чём был. Есть подозрение, что причина – недвижимость. Вот его и подвинули. Хороший дядька, но наивный, как… как ты в детсаду.

– Я и в детсаду жил по понятиям, – усмехнулся Скарабей.

– Этим вы с господином Таволгиным и различаетесь, – сухо парировал Игорь. – В общем, мне этот человечек нужен, и ты мне его найди.

– А если не найду? – задумался Ваня. – Тогда что?

– Тогда за хлопоты половину аванса оставляешь себе.

– Ну а как всё оставлю? – судя по голосу, у Скарабея стремительно повышалось настроение. В хорошем настроении был он игрив.

– Ты мне, Иван, только что сказал золотые слова – типа хочешь жить долго и счастливо… Ну и вот. Думай, Иван.

– Что-то я не пойму никак, – хохотнул Скарабей. – Ты типа мне угрожаешь? Ты – мне?

– Иван, – лениво протянул Игорь. – Я никогда никому не угрожаю. Я просто делаю.

– Что, статейку напишешь? – ощерился бывший боксёр.

– Ваня, этот разговор начинает меня утомлять, – Игорь приподнялся с ящика. – Если тебя не интересует моё предложения, я забираю кэш и ухожу. Больше беспокоить тебя не стану и другим отсоветую.

– Ну что ты такой нервный? – Скарабей развёл руками, демонстрируя, видимо, размер Игоревой нервности. – Шучу я, шучу. Понял?

– Так мы договорились?

– Знаешь, Михалыч, – задумчиво протянул Скарабей, – а маловато, пожалуй, будет. Сам прикинь – если и вправду за квартиру, то трехкомнатная, даже в Свиблово, за полмиллиона баксов потянет. Ну, там, понимаешь, откаты, накрутки… но всё равно люди при большой сумме. Выгодно мне за тридцатник влипать?

– Влипать тебя никто не просит, – сухо возразил Игорь. – Мне от тебя нужна только информация. Достоверная, разумеется. А дальше я уже вопрос сам решу. Поэтому – добавлять не стану. Или по рукам, или я пошёл.

Скарабей надолго задумался, затем с сомнением протянул руку.

– Ладно, считай, уболтал. А детали всякие про человечка?

– В дипломате папка, там всё собрано, – Игорь встал. – И не тяни особо с этим делом, по-человечески тебя прошу.

– По-человечески – это я понимаю, – ухмыльнулся Ваня. – Всё путём будет. А то, может, посидим сейчас, расслабимся? Ты не смотри, что ресторанчик – дешёвка, для меня тут как следует накроют.

– В другой раз, Иван, – Игорь постарался придать голосу искреннее сожаление. – Увы, сильно спешу.

– Статейки писать?

– Ошибаешься. К даме я спешу. К даме сердца.

…Уже садясь в «восьмёрку» – благоразумно припаркованную в квартале от «Января», он всё ещё катал под языком эти слова – «дама сердца». Примитив, пошлость, недостойная дари… но, однако же…