Николай Павлович Смирнов. Многим читателям, даже нынешним литераторам, эта фамилия ничего не говорит. Другое дело – литераторам-охотникам старшего поколения. Судьба свела его со многими охотничьими писателями, и сам он страстно любил природу и охоту. С 1922 года – в газете «Известия», в 1926-м – перешел в литературный журнал «Новый мир». Н.П. Смирнов был незаслуженно репрессирован. Пять лет провел в лагерях. Затем Великая Отечественная. На ее фронтах он от начала до конца. В 1950-м Николай Павлович совместно с видными учеными-зоологами, писателями и охотниками становится инициатором создания сборника «Охотничьи просторы». Выступает и как автор, и как составитель, и как заместитель ответственного редактора.

Писал Николай Павлович очень много. Тут и охотничьи путешествия: «Леса моей Родины», «Лето на Волге», охотничьи портреты, литературные заметки («Н.Н. Толстой и его творчество»), «Певцы родной природы» (Тургенев, Рахманинов), «Бунин – поэт», «Золотой плес» (о Левитане) и многое другое.

Альманах «Охотничьи просторы» выходил тиражом 100 тысяч экземпляров, а иногда и более, представлял большой интерес для читателей и пользовался огромным спросом. Его быстро раскупали. В 1959–1970 годы я сотрудничал с журналом, очень любил бывать в редакции. Потому что, кто бы ни зашел, будь то молодой охотник, начинающий писать свои вирши, или один из «мелкотравчатых» все внимание – гостю, начиная с верхов (писатели Ефим Пермилин и Николай Смирнов, журналист Виктор Наумов-Цигикал и другие. Не удивляйтесь слову «Цигикал» – это лишь игра в говоре народов среднеюжной России).

Общительность, искренность, доброта, сочувствие были характерными чертами сотрудников альманаха. Кстати, эти черты сохранились и поныне в новой редакции журнала, хотя прежних работников почти не осталось.

Но вернемся к Николаю Павловичу. Он был настоящим писателем. Большой эрудит, знаток охотничьей литературы, начиная с древнерусской.

В 1972 году Н.П. Смирнов был составителем книги «Русская охота» (г. Москва). В предисловии сборника он пишет: «Русская охота имеет свою обширную литературу, а эта литература – богатейшую историю. Киевский князь Владимир Мономах (XII век) в своем поучении отводил охоте особый раздел, приравнивая охотничьи подвиги к подвигам на ратном поле».

Охотничьи образы не раз встречаются и в «Слове о полку Игореве». В другом замечательном памятнике древнерусской литературы «Задонщина» рязанца Сафония (XV век) фигурируют образы соколиной охоты. «А уж соколы и кречати Белозерские ястребы взлетета под синие небеса… Хотят ударити на многие стада гусиные и лебединые…».

Много у писателя рассказов, очерков, зарисовок, и все они по своему привлекательны и интересны, будь то рассказ о егере, очерки «Половодье», «Семигорский бор» и другие.

Вот как в очерке «Косачи» (из цикла «Любимые птицы») писатель описывает тетерева: «Нет, кажется, в русском лесу красивее и грациознее птицы, нежели тетерев. Он делит красоту только с вальдшнепом, но вальдшнеп – птица другой, не лесной природы: это кулик, и среди коренных обитателей является все же как бы гостем, тем более, что на зиму улетает в теплые края. Тетерев – лесная, оседлая русская птица безмерно волнует охотника и гремучим взлетом, и чудесным видом: черно-синим оперением, снежным (снизу) хвостом, распушенным в форме классической лиры, пунцовыми витыми бровями. В тетереве, как ни в какой другой птице, чувствуется поэзия русского леса – запах росистой травы и брусники, палой листвы и свежего снега».

Тетерев – любимая дичь почти каждого охотника, недаром он – на старинных гравюрах, и так часто говорится о нем в русских песнях и сказках.

В Москве много еще было славных жизнелюбов, знатоков леса, природы, флоры и фауны, тех, кто интересуется повадками животных и знает их «от и до», тех, кто назовет Вам любое растение, любой цветок, расскажет о нем так «вкусно», что слюнки потекут. Таким интересным человеком и собеседником был Дмитрий Павлович Зуев. Его чудесные «Времена года», «Дары леса» – не бестселлеры года, а бестселлеры жизни. Написанные в 70-е годы книги не потеряли значения и сейчас.

Николай Павлович Смирнов, конечно же, знал Зуева, даже бывал с ним на охоте. Рассказывая о Д.П. Зуеве, он так характеризует его: «Был он невысок, худощав, по-охотничьи ловок, подвижен и напоминал лицом острым кобчика или козодоя. Он самозабвенно любил охотничью литературу, как и литературу вообще, а в особенности стихи, так и сыпал ими, будто бенгальским огнем, в любом разговоре. Жизнелюбие его было неистощимо. Он почти физически хмелел ранней весной, когда в Москве появлялись мимоза и верба, и радостно тосковал осенью, бродя по золоченым бульварам».

Зуев был одаренным писателем, умеющим видеть и слышать благотворную красоту природы, тонко и влюблено ценившим вечные очарования нашей милой страсти – охоты. Дмитрий Зуев печатал в столичных газетах свои маленькие новеллы и этюды. Но одно время его печатали неохотно и мало. Тема природы и охоты казалась большинству редакторов не очень-то и нужной. Одинокий Зуев испытывал острую нехватку финансов. Узнав об этом, Н.П. Смирнов, чтобы помочь собрату по перу, на правах зам. редактора пригласил Зуева сотрудничать в «Охотничьих просторах». Как был рад такому предложению Дмитрий Павлович! Сначала он откликнулся одной строчкой в адрес Н.П. Смирнова: «Добро ярче изумруда в черной руке невольника» (Папирус 55 века). А потом написал вот такое четверостишие:

Николай Павлович фактически всю жизнь собирал все лучшее, связанное с охотой, и знакомил со своими находками всех, кто читает охотничью литературу. Но и сам писал прекрасно. Вот одно из воспоминаний писателя о встречах в редакции «Нового мира»: «Иногда приезжал еще ранней «неодетой» весной М.М. Пришвин – совсем цыган перед летним кочевьем, возбужденно-тревожное, затаенно-страстное, смуглое лицо, длинная черная борода, припорошенная сединой, порывистые движения, видавшая виды куртка, облысевшие на голенищах сапоги, старая выцветшая шляпа».

С Николаем Павловичем Смирновым мне не раз приходилось встречаться в редакции «Охотничьих просторов». Он присылал письма, касающиеся публикации моих материалов (они сохранились), а однажды по его приглашению я побывал у него дома. И беседовали мы не торопясь, в уютной обстановке, о многом. О природе и жизни, литературе, прежде всего охотничьей, о русских писателях, полузабытых и малоизвестных, таких как Н. Толстой (брат Льва Николаевича Толстого), Дриянский, Арсеньев, Черников, Сабанеев, Смельницкий и других.

Я знал, что родина Н.П. Смирнова – тихий маленький городок Плес на великой русской реке Волге. В Плесе жил и творил художник Левитан. «Да, здесь, на высоком берегу Волги расположен наш прекрасный городок, – рассказывал писатель. – На Волге я часто провожу лето». Были и другие поездки. На всю жизнь память сохранила путешествие с друзьями в молодые годы на родину писателя Новикова-Прибоя, в Мордовию и на реку Вад, по разливам которой было веселое утиное раздолье, а за рекой, в почти дремучем лесу – сказочное глухариное царство.

Среди дальних путешествий писателя – поездка на Южный Урал, на Западно-Сибирское озеро Чаны, на Печору.

Писатель, тем более пишущий о природе, охоте, не может не путешествовать. Иначе о чем же он будет писать?

Между прочим, охотничья литература – разновидность классической русской литературы. С.Т. Аксаков – беллетрист и натуралист, является родоначальником русской охотничьей, исследовательской литературы. «Книги славятся точными наблюдениями, – пишет Н.П. Смирнов. – Широко отражена охота в произведениях великого русского поэта Н.А. Некрасова. Многие замечательные произведения Некрасова созданы в результате его охотничьих скитаний». Из русских поэтов-классиков, кроме Пушкина и Некрасова, вплотную касались охотничьей темы А. Фет, А.К. Толстой, И.В. Бунин. «Записки охотника» Тургенева – одна из самых обаятельных книг в нашей классике. Всех замечательных имен не перечислить.

В беседе нашей с Николаем Павловичем Смирновым мне как-то особо запомнились такие его слова: «Литература создавалась и создается не одними гениальными и выдающимися талантами, а общей совокупностью тружеников и подвижников слова».

Повествование о Н.П. Смирнове хочется закончить словами москвича Л. Мея из рассказа «Соборное воскресение» (очерк написан в середине XIX века): «Слово «охота» все еще имеет обаятельную силу для москвичей (а только ли для них? – В. К.). Слышится в этом слове родимый разгул, родимое молодчество и удаль. Веет от этого слова темным бором, безграничным полем, широким раздольем. Раздробилась охота, но не исчезла и существует, и долго еще будет существовать на Руси».