#img_1.jpeg

Елена Сергеевна Каплинская окончила сценарный факультет ВГИКа. По ее сценариям сняты короткометражные и полнометражные фильмы. С 1963 года выступает в жанре одноактной пьесы. Более всего ее привлекают образы людей труда, живущих по высоким моральным законам, предъявляющих к себе большие требования.

 

Ты самая любимая

Действующие лица

Т е т я  Л ю б а.

А к с ю ш а.

О т е ц.

М а т ь.

Действие происходит в ноябре 1941 года.

Комната, которая еще недавно была уютной. Теперь обеденный стол отодвинут в сторону и почетное место занимает железная печка-времянка, ее голенастая труба выведена в окно, и на нем, по морозным узорам и накрест приклеенным бумажным полоскам, растекаются черные струйки. Налево — входная дверь, направо — белые двустворчатые двери. Есть еще шкаф и письменный дамский столик, но все это отодвинуто в охваченную сумерками глубину. Возле времянки сидит  т е т я  Л ю б а, читает газету, подбрасывая в огонь щепки. На голове у нее полумужская шляпа, на плечи наброшен пуховый серый платок, большие ноги обуты в высокие фетровые боты. Возле тети Любы стоит на стуле потертый саквояж. У окна — А к с ю ш а, в накинутом коротком узковатом пальтишке, в мальчиковых полуботинках.

А к с ю ш а (барабанит по стеклу пальцами, напевает). «Москва моя, страна моя, никем не-по-бе-ди-мая…».

Т е т я  Л ю б а. Ну и ну. Что за газеты теперь стали! (Читает.)

(Пожав плечами.) Не газета, а… сборник стихов.

А к с ю ш а (напевает, не оборачиваясь). «Москва моя, ты самая любимая…».

Т е т я  Л ю б а. Море поэзии в тот момент, когда немцы под Кубинкой… Ты помнишь, мы в Кубинке снимали дачу? Тебе было полгодика!

Аксюша напевает чуть слышно, без слов.

Т е т я  Л ю б а. Аксюша, не пой так, пожалуйста, это у тебя нервное. (Вздохнула.) Я видела на рынке, как один мужчина менял хлеб на водку. Хлеб! И еще ходят слухи, что у нас не хватает танков.

А к с ю ш а (с досадой). Ну где же это мама?!

Т е т я  Л ю б а. Я бы с огромной охотой повидала сегодня твоего отца. Архитектор роет окопы… В этом есть тоже нечто забавное…

А к с ю ш а. В этом нет ничего забавного!

Т е т я  Л ю б а (подняв брови). Меня удивляет твой тон. Мне кажется, что это забавно. Надеюсь, что там не слишком сильно стреляют.

А к с ю ш а (с тоской). Хоть бы мама скорее пришла!

Т е т я  Л ю б а. А знаешь, Аксюша, чем взрослый отличается от ребенка? Разумной терпеливостью. Тебе надо постепенно себя к этому подготавливать. Сегодня тебе исполняется восемнадцать лет, а это значит, что всего лишь года через два ты станешь взрослой. Именно в этом возрасте я порвала с семьей и поступила на Бестужевские курсы.

А к с ю ш а. Уже скоро одиннадцать. Вы останетесь у нас ночевать?

Т е т я  Л ю б а. Очевидно. Я взяла с собой хлеб и сахар. Твой день рождения я всегда праздную с вами, не вижу никаких причин, чтобы отменить эту традицию.

А к с ю ш а (резко). Мне очень жаль, но никакого праздника не будет.

Тетя Люба выпрямляется. Газета вздрагивает в ее руке.

(Взглянув на нее, неловко.) Без папы…

Т е т я  Л ю б а. Бедная девочка, ты волнуешься. Восемнадцать лет… Я понимаю, хотелось бы танцевать в белом платье, а не глотать дым от этой вот буржуйки. (Небрежно указывает на печку.) Кстати, чем вы топите?

А к с ю ш а. Пока что кухонным столом и старым буфетом.

Т е т я  Л ю б а. Знаешь, потом можно будет разобрать сараи во дворе. (Улыбнувшись.) Я помню, как в восемнадцатом году мы по ночам ломали заборы… у купца Епишникова был отличный крепкий забор. Как видишь, у меня есть опыт, Аксюша. (Меланхолично.) Какие были светлые времена… Мы ели капустные котлеты и читали вслух «Материализм и эмпириокритицизм»…

А к с ю ш а. «Были»! Почему это «были»?

Т е т я  Л ю б а. А потому что у каждого есть в жизни молодость, и это самое лучшее время. Доживешь до моих лет и тоже будешь говорить «были». Про эту вот буржуйку и про… оду: «Огнем и мечом их палить и рубить».

Пауза.

А к с ю ш а. Ну где же мама?

Т е т я  Л ю б а. Надеюсь, что она успеет до одиннадцати.

А к с ю ш а (с досадой). Ох, тетя Люба!

Т е т я  Л ю б а. Ну что «тетя Люба»! Я всегда говорила Мите, что у твоей мамы легкий характер. У вас вода не замерзла?

А к с ю ш а. Нет, мы кран не закрываем.

Т е т я  Л ю б а. Давай поставим чайник.

А к с ю ш а. Почему легкий характер?

Т е т я  Л ю б а. Это не требует объяснения. Просто — легкий характер. И слабое здоровье.

А к с ю ш а. Слабое? У мамы?

Т е т я  Л ю б а. А вот это я сказала именно для тебя. Ее легкий и живой характер не позволяет заметить, какая она хрупкая.

А к с ю ш а (неуверенно). Ничего подобного!

Т е т я  Л ю б а. Ну вот начинается. Опять меня никто не слушает. Что за семейка! И в такие времена, когда немцы чуть ли не в Сходне, а газеты печатают много стихов.

А к с ю ш а. Тетя Люба, перестаньте говорить про газеты. Я не разрешаю! Они поддерживают моральный дух, и в этом нет ничего забавного!

Т е т я  Л ю б а. Детка, если я вижу в жизни забавное, мне этого никто не может разрешить или запретить. Я просто вижу — и все.

А к с ю ш а (не слушая). Когда весь народ, весь, как один…

Т е т я  Л ю б а. А в Сходне мы тоже снимали дачу. Помнишь?

А к с ю ш а. И эти слухи, которые вы повторяете…

Т е т я  Л ю б а. Ну хорошо! Ты меня убедила.

А к с ю ш а. Неужели я тоже когда-нибудь сделаюсь старой и желчной… (Отворачивается.)

Т е т я  Л ю б а (поникнув, глядит в огонь). На даче в Сходне у нас была дворняга — Дружок… Я отдавала ему косточки из супа… Дело кончилось тем, что Дружок принес нам шестерых щенят… (Взглянув на спину Аксюши.) Помнишь?

А к с ю ш а. Нет.

Т е т я  Л ю б а. Ох, этот переходный возраст!

А к с ю ш а (в голосе решимость). Тетя Люба, я бы хотела, чтобы сегодня вы не оставались ночевать. Пожалуйста, не сердитесь.

Т е т я  Л ю б а. Душа моя, ничего не выйдет. Я останусь.

Маленькая пауза.

Я взяла с собой хлеб и сахар. В восемнадцатом году мы тоже ходили в гости со своим хлебом. И никто никого не прогонял. Ты себе не представляешь, какие это были замечательные времена! (Помолчав.) Почему ты хочешь, чтобы я ушла?

А к с ю ш а (делая над собой усилие). Здесь чаще бомбят. В вашем районе спокойнее.

Т е т я  Л ю б а. Я стара, чтобы бояться бомбежек. И глуховата — очень кстати. И я была на фронте. Для меня уже нет ничего нового.

А к с ю ш а (с тоской). А мамы все нет.

Т е т я  Л ю б а. Терпение, Аксюша, терпение… Я тоже волнуюсь, но не показываю вида.

А к с ю ш а (сморщившись). Ой, тетя Люба! Невозможно все время разговаривать! Давайте лучше читайте и… (Машет рукой.) Раз вы решили остаться.

Т е т я  Л ю б а (улыбается снисходительно). Какое ты еще дитя, Аксюша. Это результат воспитания под стеклянным колпаком. И я тоже тебя баловала. Это был наш, так сказать, семейный психоз.

Аксюша резко подходит к шкафу, открывает дверцу и скрывается за ней, как бы разглядывая содержимое полок.

В свое время я говорила об этом с Митей. Нехорошо, когда в семье один ребенок. Но твой отец архитектор, и не только по профессии. Каждый его проект — для него своего рода дитя. Помнишь, как он нервничал, когда в каком-то там его здании гранит заменили мрамором? «Версаль!— кричал.— Княжеская купальня!» Я умирала со смеху. А когда построили, оказалось, что вместо строгости и простоты — ни дать ни взять дом купца Епишникова. Твой отец, Аксюша, как-то все видит заранее… Может быть, в этом и заключается талант.

Аксюша захлопывает дверцу шкафа и начинает рыться в ящиках письменного стола.

(Задумчиво.) Впрочем, этот «Версаль» теперь разбомбили. У Мити есть возможность, когда здание будут восстанавливать после войны, настоять на граните. (Вдруг.) Аксюша, я думаю, что вам лучше было бы эвакуироваться.

Пауза. Слышно только, как Аксюша роется в столе.

Что ты там ищешь, Аксюша? Впрочем, это смешной вопрос. Я просто говорю, что вы, очевидно, эвакуируетесь, как только Митя, то есть твой папа, вернется. Это самое разумное.

Аксюша с треском захлопывает ящик стола, вытаскивает несколько тетрадок и быстро бросает их в печку.

Что ты делаешь?!

А к с ю ш а (сердито). Это мои дневники.

Т е т я  Л ю б а (молниеносно выхватывает тетрадки, старательно топчет тлеющие искры). Что за кисейные жесты!

А к с ю ш а. Отдайте, тетя Люба!

Т е т я  Л ю б а. Глупости! Ты что, Чарской начиталась? Стыдись, ты ведь комсомолка!

А к с ю ш а. Тетя Люба, отдайте сейчас же!

Т е т я  Л ю б а. Я не хочу с тобой разговаривать! Ни слова больше! (Прячет дневники в саквояж.)

А к с ю ш а (медленно, гневно). Тетя Люба, я не хочу, чтобы, со мной так поступали.

Т е т я  Л ю б а (твердо). Получишь после войны.

Пауза. Аксюша отворачивается к окну. Плечи ее вздрагивают, похоже, что она плачет.

Ты же знаешь,— я ни за что не стану читать. В нашей семье… уважают друг друга. Я понимаю, что невозможно все забрать с собой. Я сохраню твои дневники, Аксюша…

Пауза.

(Ласково.) Деточка, ну не сердись. Ты потом меня простишь… Когда узнаешь, какое значение в жизни человека имеет прошлое…

А к с ю ш а (не оборачиваясь). Ну ладно, тетя Люба… Я вам сейчас скажу. Все равно уж…

Т е т я  Л ю б а (обрадованно). Скажи, скажи. То поешь, то плачешь… Эх, мне тоже было восемнадцать. Совсем недавно. И… наши молодые люди тоже уходили на фронт.

Слышится какой-то шум.

А к с ю ш а (оборачивается). Мама! Наконец-то!

Дверь распахивается, входит человек лет сорока, лицо заросло бородой, темное пальто помято и запачкано, через плечо сумка с противогазом и тощий рюкзак. Это  о т е ц.

Т е т я  Л ю б а (встает). Митя!.. (Растерянно.) Вот кстати…

О т е ц (засмеявшись). Еще бы, тетя Люба!

А к с ю ш а (бросившись к нему). Папа! (Обхватывает его, прижимается.)

О т е ц (чуть отведя голову назад). Эй-эй-эй, Пузырь…

А к с ю ш а (глухо). Папа, папа…

О т е ц. Ну подожди, Пузырик, подожди…

Т е т я  Л ю б а. Боже мой, Митя, брось этот рюкзак и этот ужасный противогаз. Не думаю, чтобы в ближайшие полчаса объявили химическую тревогу. (Берет чайник.) Аксюша, я давно говорила, что надо поставить чай. Но в этом доме никто меня не слушает. (Выходит.)

О т е ц (неуклюже проводит ладонью по волосам Аксюши). Ведь ты, плутовка, знала, что я постараюсь приехать в твой день. Ну скажи мне хотя бы «здравствуй».

А к с ю ш а (отпуская отца). Здравствуй, папа.

О т е ц. Теперь скажи мне, где мама?

А к с ю ш а. Пошла в магазин. Теперь такие очереди… Она должна вот-вот вернуться.

О т е ц. Как ты думаешь, я бы мог пойти ей навстречу?

А к с ю ш а. Папа, как мне это не пришло в голову?! Пойдем вместе. (Быстро накидывает платок.) Или нет, ты лучше отдохни.

О т е ц (кладет на пол рюкзак). Вместе, вместе.

Идут к дверям.

Т е т я  Л ю б а (входит с чайником). Мне кажется, или вы…

А к с ю ш а. Мы идем встречать маму.

Т е т я  Л ю б а (быстро загораживает дверь). Подождите, подождите, товарищи. Что такое? Как это — встречать? Куда встречать?

О т е ц. Мы пойдем к магазину.

Т е т я  Л ю б а (решительно). Вы никуда не пойдете. Я вас не отпускаю.

А к с ю ш а. Папа, я уже больше не могу…

Т е т я  Л ю б а. Дети, я хочу, чтобы вы рассуждали, пользуясь законами элементарной логики.

О т е ц. Мы ее встретим — это вполне логично.

Т е т я  Л ю б а. «А» — вы можете разминуться в переулках, «б» — если она в магазине, вас все равно туда не впустят без очереди, «в» — если бы она хотела, чтобы ее встретили, она сказала бы Аксюше.

О т е ц. «Г» — она просто не предполагала, что я сегодня приеду.

Т е т я  Л ю б а. Ты думаешь, Митя, что она забыла о дне рождения вашего единственного ребенка? Она все предполагала. Ручаюсь. Я думаю, именно поэтому она и пошла туда!

О т е ц (быстро). Куда?

А к с ю ш а (нетерпеливо). Да в магазин! Сказала, что будут что-то давать!

О т е ц. А, черт возьми, неужели нужно было обязательно сегодня…

Т е т я  Л ю б а. Митя, позволь тебе напомнить один факт: когда после объявления войны люди бросились в магазины, ты не разрешил своей жене закупить ни лишнего килограмма крупы, ни пачки соли, ни пакетика конфет!

О т е ц. Ну и что же? У меня существует определенный взгляд на вещи, и он останется неизменным, пока существую я сам.

Т е т я  Л ю б а. Ну конечно. Другие могли запасаться, а мы — зубы на полку.

А к с ю ш а. Тетя Люба! Перестаньте!

О т е ц. Тихо, Пузырь. Не надо кричать, не надо волноваться. Тетя Люба… куда пошла Агния?

Т е т я  Л ю б а. В сущности, я могла бы ничего этого не говорить. (Идет к печке и ставит чайник.) Я просто считаю, что было бы разумнее, если бы ты, Митя, почистился, помылся, мы бы накрыли стол и ждали ее здесь. По крайней мере так будет скорее. Но в этом доме, повторяю, никто меня не слушает.

О т е ц (подходит к ней, целует в щеку). В этом доме, тетя Люба, вам подчиняются беспрекословно.

Т е т я  Л ю б а (отвернувшись). Я все-таки твоя единственная родная тетка.

А к с ю ш а. Папа…

Т е т я  Л ю б а. Принеси отцу таз!

Отец, обернувшись, заговорщицки подмигивает Аксюше, глазами показывает на дверь. А к с ю ш а, махнув рукой, выходит.

О т е ц. Тетя Люба, в чем дело?

Т е т я  Л ю б а. Появилось новое выражение: «Все нормально». (Вздохнув.) Меня удивляют только газеты.

О т е ц. Да, в газетах пока веселого мало.

Т е т я  Л ю б а. Гм… Я бы этого не сказала.

О т е ц (скрыв улыбку). Я знаю, что у вас определенный взгляд на вещи.

Т е т я  Л ю б а. Митя, ты вернулся совсем?

О т е ц. Нет.

Т е т я  Л ю б а. Поедешь еще?

О т е ц. Нет. Скажите мне, Агния действительно…

Т е т я  Л ю б а (решительно). Вам нужно срочно эвакуироваться.

О т е ц. А?

Т е т я  Л ю б а (понизив голос). Вспомни тысяча восемьсот двенадцатый год.

О т е ц (улыбнувшись). Ну, мы до этого не допустим.

Т е т я  Л ю б а. «Мы»?! (Конфиденциально.) Митя, я знаю, что делается на фронте. Все знаю.

О т е ц (превращая разговор в шутку). Я так и понял.

Т е т я  Л ю б а. Митя, не будем ни о чем говорить при девочке, сегодня ее день рождения, и пусть он пройдет весело. Но завтра мы все обсудим серьезно.

О т е ц (задумчиво). Завтра…

Т е т я  Л ю б а. Да. Вы не имеете права рисковать ее жизнью. Ведь ей еще только восемнадцать…

А к с ю ш а (вносит таз). Папа, мойся. А я все-таки пойду. Удивляюсь, как мне не пришло в голову раньше.

Т е т я  Л ю б а. А тебе не пришло в голову, что именины не могут быть без именинницы? Не говоря уж о том, что твой отец месяц рыл окопы и строил укрепления и теперь нужно за ним немного поухаживать. Давай полотенце!

Аксюша достает полотенце, держит перед отцом. В ее позе нетерпение. Отец снимает пальто, начинает умываться. Тетя Люба смотрит на них секунду, затем подходит к буфету, достает и расставляет чашки на столе.

А к с ю ш а (очень тихо). Папа… мне нужно с тобой поговорить. Это замечательно, что ты все-таки приехал.

О т е ц (стряхивая с рук воду, выпрямляясь). А как же иначе? В жизни есть вещи, которые… важнее войны.

А к с ю ш а. Нет, папа. Важнее войны сейчас нет ничего.

О т е ц. Что-что? Ну-ка, давай полотенце.

А к с ю ш а. Именно об этом я и должна… я и хочу поговорить. То есть…

О т е ц. Подожди, Пузырь. Я вытираю уши. Ничего не слышу. (Отдает Аксюше полотенце.) Что ты сказала?

А к с ю ш а (тихо, чтобы не услышала тетя Люба). Пойдем, папа, а? Встретим маму и… поговорим по дороге.

Т е т я  Л ю б а (громко). Когда человек так стар и глуховат, как я, он догадывается обо всем, что делается у него за спиной. Митя, ты не сердишься, что я достала наши фамильные чашки с птичками? Они несколько легкомысленны, но, с другой стороны, как оказалось, отлично переносят бомбежки.

О т е ц. Прекрасно. И еще я попрошу вас поставить на стол баккара. Я кое-что принес. Баккара, те, на тонких ножках. (Аксюше, негромко.) Пойдем на минутку в кабинет. (Направляется к белым дверям.)

А к с ю ш а (быстро забегает вперед). Нет, папа, туда нельзя!

О т е ц. Ну и ну!

А к с ю ш а. Нет, там просто очень холодно и… недавно упала фугаска, рама вылетела, и балкон…

О т е ц (резкое движение). А книги?! А проект?! (Рывком распахивает дверь и исчезает в проеме.)

Аксюша и тетя Люба стоят не двигаясь. Пауза. О т е ц  возвращается, тщательно закрывает двери.

Т е т я  Л ю б а (бодро). Боже мой, на такие глупости теперь никто не обращает внимания. Митя, не будь мелочным.

О т е ц (обернувшись, устало). А чашки с птичками остались целы.

Т е т я  Л ю б а. И баккара тоже, вот что удивительно.

О т е ц (берет свое пальто, решительно). Аксюша, пойдем. Встретим маму. (Тете Любе.) Я не могу больше ждать. В моем распоряжении всего несколько часов. Утром я отправляюсь на фронт.

Аксюша бросилась было к дверям, резко остановилась.

Т е т я  Л ю б а (бокалы звякают у нее в руке). Митя! Ну разве можно так под руку… (Кричит.) У тебя же бронь!

О т е ц (направляясь к дверям). Да-да-да. Я вступил в ополчение.

Т е т я  Л ю б а (подбегает к отцу). Погоди! Погоди сейчас же! Нельзя так рубить с плеча. Постой, я хочу тебе объяснить… Ой, батюшки, ты сбил меня с мысли. (С досадой топает ногой.) Все мужчины рвутся воевать — я это поняла еще в восемнадцатом году! (Схватывает отца за рукав.) Нет, я не хотела сказать… (Глаза наполняются слезами.) У тебя бронь, Митя… Ты архитектор!

А к с ю ш а (вдруг). Тихо!

Все оборачиваются к дверям. Медленно, устало входит  м а т ь. Ей лет тридцать восемь, беличья шубка перетянута мужским ремнем, плечо оттягивает тяжелый противогаз, в руках хозяйственная сумка. Увидев отца, протягивает сумку Аксюше, молча крепко обнимает его. Пауза. Тетя Люба незаметно отступает.

М а т ь (тихонько смеясь, откуда-то из-за плеча отца). Ах вы хитрецы… уже все в сборе.

Т е т я  Л ю б а (громко). Еще бы! Без одной минуты семь!

М а т ь (так же). Эй, Аксюша. Чур не заглядывать в сумку раньше времени. (Чуть отступив, глядит в лицо отцу.) Там тебе подарок ко дню рождения.

Т е т я  Л ю б а. Так я и знала!

М а т ь (тихо, счастливо). Приехал, приехал, Митя… вернулся…

А к с ю ш а (с трудом отрывает взгляд от отца и матери, с ненатуральной веселостью раскрывает сумку). А я вот загляну! Стану я ждать… (Изумленно.) Мама! Шоколад?

Т е т я  Л ю б а (негромко). И копченая колбаса…

А к с ю ш а. И копченая колбаса! Мама! Что случилось с нашим магазином?!

М а т ь (держит отца за руки). Ничего. Просто объявили, что тебе исполняется восемнадцать.

Т е т я  Л ю б а (глухо). Там есть еще и сливочное масло.

А к с ю ш а. Да! Точно! (Изумленно смотрит на тетю Любу.)

О т е ц (осторожно снимает с головы матери платок). И у меня еще кое-что припасено в рюкзаке…

М а т ь (как бы очнувшись, радостно оглядывается). А вы уже накрыли на стол! И чайник кипит… Молодцы! (Идет к окну, опускает бумажную штору.) Зажжем канделябры! Начинается бал!

Тетя Люба зажигает коптилку, Аксюша и мать раскладывают на столе продукты.

…И сели они за стол, и пировали всю ночь до утра! И подано было сорок перемен. И ударили тут цимбалы, и литавры, и гусли, и балалайки, и мандолины…

О т е ц (Аксюше). Это был сводный международный оркестр.

М а т ь. И тогда вдруг засияла радуга и появилась фея. (Отцу.) Очаровательная фея. (Снова Аксюше.) И подарила принцессе волшебный перстенек. (Протягивает маленькую коробочку.) И сказала: носи его на здоровье, и будет у тебя тысяча женихов, миллион друзей, но… (шутливо грозит пальцем) только один папа и только одна мама.

О т е ц (Аксюше, доверительно). Фея купила перстенек в ювелирторге еще в мае, но это тайна.

А к с ю ш а (глядя на колечко). Еще до войны…

М а т ь. Ах вы какие! Ничего нельзя от вас скрыть! (Вдруг.) Ну, сказка это или не сказка, что мы все вместе?..

О т е ц (быстро). А потом засияло северное сияние и появился… фей.

М а т ь. Фей?! Браво!

О т е ц. К сожалению, фей не умел колдовать. Зато ему каждый день выдавали в пайке по конфете. (Достает из рюкзака газетный кулек.) И он преподнес принцессе мешок конфет.

А к с ю ш а. Папа, ну зачем это!..

Т е т я  Л ю б а (взорвавшись). Боже мой, я больше не могу смотреть на это воспитание. (Роется в своем саквояже.) На вот тебе, Аксюша. По крайней мере не обморозишь руки. (Протягивает Аксюше меховую огромную муфту.) Количество теток в жизни человека не было установлено, зато они хоть вполне реальные.

О т е ц (тихо, матери). Мы с тобой поступили нетактично.

М а т ь (быстро). Но вы, тетя Люба, Аксюше приходитесь двоюродной бабушкой.

Т е т я  Л ю б а (сердито). Ну да, как же!

А к с ю ш а (неуклюже держит перед собой муфту). Тетя Люба, это… какой-то удивительный подарок… Я даже…

Т е т я  Л ю б а. Вот выйдешь на улицу, засунешь в нее руки — и удивишься еще больше. Особенно когда двадцать восемь градусов мороза, как сегодня. Может, я и двоюродная бабушка, но муфта гораздо практичнее, чем перстенек.

Аксюша вдруг начинает хохотать. Она подносит муфту к лицу, стараясь скрыть свой смех, остановиться, но все хохочет. Все изумленно смотрят на Аксюшу.

О т е ц (загораживает Аксюшу плечом). Действительно, очень практичный подарок. Тетя Люба, вы нас переплюнули.

Т е т я  Л ю б а (обиженно). Ну и выражения! Я никогда не слышала, чтобы твой отец говорил подобным образом. А он работал в сельской больнице, и пациентами у него были крестьяне.

О т е ц (быстро). Каюсь, тетя Люба, стыжусь.

Т е т я  Л ю б а. Это оттого, что сейчас все посходили с ума. И ты, Митя, и ты, Агния…

М а т ь (звонко). Аксюша, перестань!

Т е т я  Л ю б а (сердито пожав плечами). Вместо того чтобы поступать, как разумные люди…

А к с ю ш а, вдруг резко повернувшись, выскакивает за дверь. Пауза.

М а т ь (растерянно). Ничего-ничего…

Т е т я  Л ю б а (гневно). Хорошенькое «ничего»! Девочке исполняется восемнадцать лет. В таких условиях! (Громко топая, выходит вслед за Аксюшей.)

М а т ь. Митя… не говори мне сейчас ничего. Пожалуйста, ничего мне сейчас не говори. Ты же видишь, я ни о чем не спрашиваю… (Напряженно.) А, Митя?

О т е ц (секунду смотрит на нее, затем шутливо, с нежностью). А ну-ка, сознавайся, где ты была так долго?

М а т ь (опустив глаза). Я шла и думала — хорошо бы прийти, а ты уже дома…

О т е ц. Ты шла очень медленно…

М а т ь. Ты видел… заграждения за Кропоткинской?

О т е ц. Да.

М а т ь. Одного я не могу себе простить. Твой проект…

О т е ц (качнув головой). Ну, на такие мелочи теперь никто не обращает внимания.

М а т ь. Пропали два года работы…

О т е ц. Ничто не пропало, пока это… (прикасается пальцами к своему лбу) здесь.

М а т ь. Митя, смешно признаваться в любви после девятнадцати лет нашей…

О т е ц. Нет. Признайся! Ну признайся же наконец!

Т е т я  Л ю б а (вводит за руку Аксюшу). Она уверяет, что эта муфта ей не пойдет. Моя дорогая, когда тебе было три года, у тебя была плюшевая муфточка на шнурочке через шею. И прекрасно шла! А это настоящий хорек. Настоящий!..

А к с ю ш а (отцу и матери). Извините…

М а т ь (хлопает звонко в ладоши). Ну, быстро все за стол! Стынут наши сорок перемен!

Все садятся. Тетя Люба кладет перед собой свой хлеб и сахар.

О т е ц (ставит на стол бутылку водки. Матери). К сожалению, вот… только такое шампанское. А?

Т е т я  Л ю б а. Я всегда говорила, что пить надо именно водку.

М а т ь. Тетя Люба, возьмите колбасы.

Т е т я  Л ю б а (смотрит ей в глаза). Нет. У меня есть свой хлеб и сахар.

О т е ц. Что значит свой?

Т е т я  Л ю б а. Только это и значит. В восемнадцатом году ходили в гости со своим хлебом, и было ничуть не менее весело.

М а т ь (робко). Это когда ничего другого не было, а когда есть…

Т е т я  Л ю б а. …И мы тогда читали вслух «Материализм и эмпириокритицизм», а не разыгрывали глупые сказочки. И революция тогда была в опасности. Мы просто были серьезнее!

М а т ь. Тетя Люба, мы станем серьезными завтра. Правда, Митя?

О т е ц. Завтра… (Наливает водку в бокалы.) Конечно.

Т е т я  Л ю б а. Завтра он…

М а т ь. Ай! Митя, ты перелил, перелил! (Быстро берет бокал, встает.) Аксюша, доченька. За твое будущее. А это значит — за победу!

Отец тоже встает. Молча чокается с матерью. Медленно поднимается Аксюша.

Т е т я  Л ю б а (хлопотливо вскакивает, роняет вилку, бормочет едва слышно). «За победу», «за победу»… В газетах пишут стихами, разговаривают — речами…

Все чокаются, пьют.

М а т ь (оживленно). Ух ты! Ну, хлопцы, теперь держитесь, сейчас я захмелею. Митя! Знаешь, отчего мне весело? Наша дочь растет и хорошеет, и этому не может помешать война!

О т е ц (подает матери бутерброд). Ну конечно, дорогая. Ешь, пожалуйста.

М а т ь. Митя, Аксюша, знаете, отчего мне так весело? Оттого, что впервые за эти месяцы мне говорят: ешь, пожалуйста, оттого, что мы все здесь вместе и как будто вовсе нет никакой войны!

Т е т я  Л ю б а. Митя, не давай ей, пожалуйста, больше водки.

М а т ь. А теперь пусть ударят и цимбалы, и балалайки, и гусли! И весь сводный международный оркестр! Три — четыре! (Запевает.) «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…».

О т е ц (подхватывает). «Просыпается с рассветом вся советская земля…».

Т е т я  Л ю б а. Вам нужно пить не водку, а валерьянку!

М а т ь. «Москва моя, страна моя…». (Встает, подбегает к репродуктору, висящему на стене.) Пусть включится и большой симфонический оркестр! Пусть все слышат! Пусть все знают! (Поворачивает регулятор.)

Раздается голос диктора: «…вога. Граждане, воздушная тревога. Граждане, воздушная тревога». Где-то возникают разноголосые гудки, воет сирена.

(Медленно возвращается к столу, садится.) Ну вот, Митя… А я хотела, чтобы иллюзии продлились до завтрашнего доя. Но… сейчас не время для иллюзий. Я это чувствую. (Напряженно.) Да, Митя?

Слышится стук во входную дверь, глухой голос: «Граждане, есть там кто? Выходите в убежище!» Пауза. Все сидят не двигаясь. Умолкают звуки гудков и сирен. Тишина.

(С оттенком горечи.) Он подумал, что мы тоже эвакуировались.

Т е т я  Л ю б а (сердито). А мы их обманули. Купили билет и не поехали!

О т е ц (разливает водку). Стынут сорок перемен. Шампанское испаряется.

М а т ь (быстро). Мне больше не наливай.

О т е ц. Что? (Его рука замирает.)

М а т ь (пытаясь шутить). Приказ тети Любы. (Кладет ладонь на сгиб его руки. Тихо.) Митя…

Т е т я  Л ю б а (Аксюше). Может быть, ты объяснишь, почему эта муфта тебе не пойдет? Хорек?

А к с ю ш а (как бы очнувшись). А?

Т е т я  Л ю б а. Хо-рек!..

А к с ю ш а. Нет, просто муфта… очень нарядная, очень… ну, какая-то дамская.

Т е т я  Л ю б а (оскорбленно). Моя милая, я никогда не была дамой. Никогда! Муфта — вещь первой необходимости, запомни эта!

А к с ю ш а (покорно). Ладно.

М а т ь (отцу, тихо). Ты ведь утром уедешь?

О т е ц (избегая ее взгляда). Видишь ли… Не совсем утром, но…

Т е т я  Л ю б а. Кстати, Митя, я хочу тебя обрадовать: «Версаль» разбомбили, когда будут восстанавливать, то ты сможешь настоять на граните.

О т е ц (улыбнувшись). Спасибо, тетя Люба. (Уже совсем серьезно, душевно.) Спасибо.

М а т ь. Митя… а как нам быть с Аксюшей?

А к с ю ш а. Мама…

Т е т я  Л ю б а (отцу). Распорядись, чтобы они эвакуировались.

О т е ц. Я могу распорядиться, чтобы эвакуировались и вы, тетя, но ведь вы, как мне кажется, вряд ли это сделаете…

Т е т я  Л ю б а. А я глухая!

Вдалеке стучат зенитки.

О т е ц (тщательно подбирая слова). То, что сейчас происходит под Москвой, когда-нибудь историки оценят как решающее событие. Решающее.

М а т ь. Ты утром уезжаешь?..

О т е ц. Я не хочу, чтобы бои происходили на улицах Москвы. (Опустив глаза, вертит в руках бокал.) Здесь здания Казакова, Бове, Жилярди, Рериха, Щусева… Кроме того, я знаю, как медленно строятся дома…

Т е т я  Л ю б а (вытаскивает из саквояжа коробку из-под лекарства, достает из нее огромную козью ножку, прикуривает от коптилки). Все мужчины рвутся воевать.

М а т ь (негромко, не отрывая взгляда от коптилки). Вас оденут в теплое, Митя?

О т е ц. Да.

М а т ь (так же). Ведь ужасные… холода. Нужно будет… Я просто не могу ничего придумать… Я сошью Аксюше валенки из одеяла…

А к с ю ш а. Мама… мама, пожалуйста, не сердись… Мама… (отчаянно) мне дадут валенки!

Т е т я  Л ю б а (поперхнувшись дымом). Где это дадут?

А к с ю ш а (сбивчиво). Ведь вы же мне сами… ведь я тоже могу… Я пошла и сказала, что знаю немецкий язык… Мама, ну вы же меня сами заставили ходить в немецкую группу! Папа, ну скажи, что мне уже восемнадцать! Тетя Люба, но вы же сами были на фронте!

Т е т я  Л ю б а. Что?! Дорогая, я тогда была взрослой! Мне было двадцать два года!

А к с ю ш а. А я комсомолка!

Пауза.

М а т ь (медленно протягивает руку). Покажи мне… что у тебя есть… заявление…

А к с ю ш а (быстро достает из кармана). Вот. Повестка военкомата.

М а т ь (негнущимися пальцами разворачивает листок, читает). Митя, посмотри… Митя! (Изумленно поднимает голову.) Это же почерк… Аксюша, это же почерк… Аксюша, это же твой почерк?

А к с ю ш а. Они просто дали мне бланк. Там народу очень много, они не справляются. Сказали — пиши сама.

Т е т я  Л ю б а. Вот вам! Плоды вашего воспитания. (Драматически протягивает руку.)

М а т ь (читает вслух). «Явиться… в шесть часов утра… иметь при себе…».

А к с ю ш а. Папа… Я тоже не хочу, чтобы бои происходили на улицах Москвы. Здесь ведь и твои здания, папа…

Все, не двигаясь, сидят вокруг стола. Щелкает репродуктор. Размеренный голос произносит: «Угроза воздушного нападения миновала. Отбой. Угроза воздушного нападения миновала. Отбой». Медленное затемнение. Зажигается свет. Морозное утро. Штора на окне поднята. Возле окна стоит  м а т ь.

Т е т я  Л ю б а (сидит на прежнем месте, в руках держит муфту). «Дамская»! Ну и объяснение! Конечно, если в руках винтовка, то муфта… Муфта уже теряет свой смысл.

М а т ь (напевает едва слышно). «Москва моя… страна моя…».

Т е т я  Л ю б а. Я надеюсь, что ей выдадут также рукавицы. Если она отморозит руки, то они будут всю жизнь распухать от холода.

М а т ь (так же). «Ты самая любимая…».

Т е т я  Л ю б а. Перестань, пожалуйста, это у тебя нервное.

М а т ь. А?

Т е т я  Л ю б а. И не стой у окна. Дует. Еще настоишься, когда будешь их встречать.

М а т ь. Выпейте еще чаю, тетя Люба.

Т е т я  Л ю б а. Мне нужно пойти прикрепиться в вашу булочную.

М а т ь (не слыша). Вы сегодня побудете у нас?

Т е т я  Л ю б а. Да. Мой дом разбомбило.

М а т ь. Что?! (Оборачивается.)

Т е т я  Л ю б а. Хоть Аксюша и уверяет, что наш район спокойнее.

М а т ь (быстро). Тетя Люба, значит, вы останетесь со мной? Это хорошо, я рада… Что же вы раньше не сказали?

Т е т я  Л ю б а. Я, милая моя, многих вещей еще не сказала. Я просто очень деликатный человек, хоть никто в этом доме меня не ценит.

М а т ь (ходит по комнате, кутаясь в шубу). Не знаю, не знаю, как я должна была поступить с Аксюшей…

Т е т я  Л ю б а. Ну конечно, запереть в ванной комнате.

М а т ь (сморщившись). Не нужно так говорить…

Т е т я  Л ю б а (непреклонно). И не давать ей читать газет, которые поддерживают боевой дух. (Громко.) Запереть в ванной и кормить копченой колбасой! Чтобы у нее не было никакой настоящей молодости! Ничего, что потом человек вспоминает всю жизнь.

М а т ь (останавливается). Выпейте еще чаю, тетя Люба.

Т е т я  Л ю б а (вытаскивает из коробки козью ножку, закуривает). И скажи мне спасибо, что я им не объяснила, откуда взялась копченая колбаса.

М а т ь (растерявшись). Из магазина…

Т е т я  Л ю б а. Нет, моя дорогая. Это донорский паек. Сдавать кровь очень полезно для твоего здоровья.

М а т ь. Откуда вы знаете?!

Т е т я  Л ю б а. Видела тебя в очереди.

Пауза.

М а т ь. Тетя Люба… у вас есть еще такая? (Показывает на козью ножку.)

Т е т я  Л ю б а. Еще чего! Пьешь, куришь… Нет у меня больше. Это мне один раненый навертел, я сама не умею.

М а т ь. Раненый?!

Т е т я  Л ю б а. А почему такое изумление? Ты что же, не читаешь газет? И для чего ты стала донором? Для копченой колбасы?

М а т ь. Нет, я… я просто спросила… что за раненые, откуда?

Т е т я  Л ю б а. Из госпиталя. Как раз напротив донорского пункта, Где я тебя углядела.

М а т ь. Значит, вы там работаете?

Т е т я  Л ю б а. Представь себе, решила тряхнуть стариной. (Тушит самокрутку, встает.) Теперь, когда газеты полны стихов… Мне как-то не захотелось получать иждивенческую карточку. (Накидывает поверх шляпы платок, завязывает поплотнее.)

Мать молча, задумчиво смотрит на тетю Любу.

З а н а в е с

 

Трое из миллионов

Действующие лица

Л е й т е н а н т.

Ш о ф е р.

М а р т а.

Они — л е й т е н а н т  и  ш о ф е р — выходят одновременно из противоположных кулис, два человека среднего возраста, идут навстречу, как обычные прохожие на улице. Вот-вот минуют друг друга, почти не взглянув, но тот, что немного повыше, вдруг останавливается. Тут же останавливается и оборачивается второй.

Ш о ф е р. Товарищ лейтенант!

Л е й т е н а н т (смотрит). Да. Я так и подумал.

Ш о ф е р. Вот курьи ножки!

Л е й т е н а н т. Курьи ножки…

Пауза. Со слабой улыбкой приглядываются друг к другу.

Ш о ф е р (широко размахнувшись, протягивает руку). Ну, лейтенант…

Л е й т е н а н т (пожимает протянутую руку). Не шуми. Вон паренек как посмотрел. Лейтенант — и в старой кепке, в нечищеных ботинках! С этими вот… волосами. (На секунду снимает кепку, голова почти лысая.)

Ш о ф е р. Ну и ну! А когда это я вас, товарищ лейтенант, в чищеных ботинках видел? Тогда…

Л е й т е н а н т. Все равно. Не удивляй паренька.

Ш о ф е р (весело). Ну, чепуха, станет на нас паренек оглядываться! Тут кругом… есть на что поглядеть.

Л е й т е н а н т. Пожалуй, верно. (Улыбается.)

Ш о ф е р (мягко). А ладонь-то у вас… сухая.

Л е й т е н а н т. Да. Вот оно как.

Ш о ф е р. В порядке, значит?

Л е й т е н а н т (вдруг погрустнев). В полном…

Ш о ф е р. Что? Не так, что ль, чего я сказал?

Л е й т е н а н т. Все так.

Ш о ф е р. Значит, порядок. И хочется мне от радости орать, что старого, боевого…

Л е й т е н а н т. Ты как же, все шоферишь?

Ш о ф е р. Нет. Начальствую теперь. Над автопарком. В начальство вышел, курьи ножки.

Л е й т е н а н т. Курьи ножки…

Ш о ф е р. Вот что: рад я, товарищ лейтенант. Только говорить как-то не решаюсь. Знал бы причину моей радости тот паренек, может, действительно на нас оглянулся бы.

Л е й т е н а н т. Нет. Нас вон сколько кругом таких ходит.

Ш о ф е р. Да я говорю, знал бы он…

Л е й т е н а н т. Знать тут особенно нечего. Просто у тебя хорошая память.

Ш о ф е р. А у вас… лейтенант… а?

Л е й т е н а н т (оглядываясь). Стоим мы тут на самой дороге. Неудобно. Отойдем хоть в сторонку.

Ш о ф е р. Отойдем, ладно. Куда?

Л е й т е н а н т. Ну хоть сюда…

Пошел занавес. Шофер и лейтенант вместе с его движением медленно отступают в глубину сцены. Там видна тыльная часть платформы газика довоенного образца, с опущенным задним бортом. Над платформой — брезентовый навес в пятнах маскировочной окраски, на платформе — радиоустановка с микрофоном, раструб рупора. Возле газика — небольшой замаскированный костер, на котором кипятится котелок с чаем. Лейтенант и шофер, отступив в глубину сцены, опускаются возле костра. Слышна редкая перестрелка. Очевидно, затишье.

Ш о ф е р (заглядывая в котелок). Жаль немца-то. Хороший был парень. Как его… Гер… берт.

Л е й т е н а н т (руками обхватив колени). Герберт. Двадцать два года.

Ш о ф е р. Какие гады, а? В своего!

Л е й т е н а н т. В своего? Нет. В нашего Герберта.

Ш о ф е р. Может, и правда. Только он с ними в этих самых окопах вместе щи хлебал. Или чего они там едят по-немецки. И ведь он им — слова́, всю правду, а они — пулю… Хороший был парень этот Гер… берт.

Л е й т е н а н т (кашлянув). Ну как чай, кипит?

Ш о ф е р. Сейчас, товарищ лейтенант. (Вздохнув.) И еще я чего подумал: язык-то у них больно трудный. А как его привезли да послушал я… Прямо скажу, товарищ лейтенант, будто все я понимал, чего он им на солдатском языке говорит. Про жизнь, про будущее, опять же что пленных мы не убиваем. Вот все как есть я понимал, каждое слово нашего Гер… берта.

Л е й т е н а н т (нетерпеливо). Подбрось еще веток. До завтра, что ли, кипятку будем ждать?

Ш о ф е р. Да сейчас уж… согреетесь, товарищ лейтенант.

Л е й т е н а н т. Мне не холодно. Ненавижу безделье, ожидание.

Ш о ф е р. Да… интересно, кого теперь пришлют. Только, сдается мне, лучше, чем наш Гер… берт был…

Л е й т е н а н т (резко). Прекратить разговоры! (Задохнувшись, вдруг сухо кашляет.) Чертов дым… прямо в глотку.

Ш о ф е р (взглянув на него). Есть прекратить разговоры. (Снимает кепку, машет над костром, как бы разгоняя дым.)

Л е й т е н а н т (снова охватывает руками колени, опускает голову). Черт бы побрал это проклятое ожидание…

Ш о ф е р (осторожно). А я вот чего… представляю, будто это мы на рыбалке… с вечера еще… клев не начался… До войны я у одного начальника служил, большой был любитель на рыбалку ездить. Только одно смешно: нравится мне у костра песни петь. В пионерлагере еще эта привычка у меня выработалась. Но при рыбе петь нельзя. И теперь… тоже не запоешь. Так что с самого пионерлагеря при костре не удается мне песню завести. А хочется… эх как хочется…

Л е й т е н а н т (вдруг подняв голову). Тихо…

Входит М а р т а, в стеганом ватнике и брюках, заправленных в сапоги. На голове — пилотка. Вся одежда ей заметно велика, но аккуратно подтянута. Марта худенькая и чуть-чуть сутулится.

Ш о ф е р (вскакивает, негромко). Стой, кто идет?

М а р т а. Розетка. (Переводит взгляд на лейтенанта.)

Л е й т е н а н т (встает). Шнур. Слушаю вас.

М а р т а (вынимает из кармана и передает ему пакет). Вот.

Л е й т е н а н т (вскрывает пакет, пробегает глазами). Почему без сопровождающего?

М а р т а. Предпочитаю одна.

Л е й т е н а н т. Русская?

М а р т а. Там сказано.

Л е й т е н а н т. Немка?

М а р т а. Русская. Немка.

Ш о ф е р. Батюшки! Девчонка. Ну смеху…

Л е й т е н а н т (прячет пакет). Хорошо. Как прошли?

М а р т а. Без затруднений.

Ш о ф е р (улыбается). А по-немецки-то знаешь?

М а р т а. Да.

Л е й т е н а н т. Вас ознакомили?

М а р т а. Вполне.

Ш о ф е р. Сдается мне, будет большая удача. Как заслышат немцы-то девичий голосок, враз побегут сдаваться!

Л е й т е н а н т. Отставить.

Ш о ф е р. Есть отставить. Товарищ лейтенант, чай готов.

Л е й т е н а н т (Марте). Вы прибыли вовремя. Прошу к столу.

М а р т а. Я попросила бы без неуместных шуток.

Л е й т е н а н т (удивленно). Чай вскипел. Это серьезно.

М а р т а. У нас нет времени.

Л е й т е н а н т. На этом газике командую я.

Марта подходит к костру, садится. Шофер и лейтенант садятся возле нее.

Ш о ф е р (разливает кипяток в кружки, достает из вещмешка хлеб и сало). Сейчас мы настроение поправим…

Л е й т е н а н т (Марте). Волен зи брод, шпиг?

М а р т а (резко). Данке!

Ш о ф е р. Ого! (Покрутив головой.) И впрямь знает, курьи ножки!

М а р т а (вдруг обернувшись к нему, в упор). Что вы сказали?

Ш о ф е р. Я?» Чего я?.. Это приговорка такая, курь…

М а р т а. Я расслышала. Не надо повторять.

Л е й т е н а н т. Итак: хлеб, шпиг. Кипяток. Называется — чай.

М а р т а. Предпочитаете поужинать перед работой?

Л е й т е н а н т. Да. Веселее идет.

М а р т а. Комфортабельные условия.

Л е й т е н а н т (протягивает ей толстый кусок хлеба). А как же. Почти передовая.

М а р т а (усмехнувшись). Почти…

Лейтенант вдруг закашливается, как бы снова поперхнувшись дымом.

Ш о ф е р (подает ему кружку). Запейте, товарищ лейтенант.

Л е й т е н а н т (пьет, Марте). Берите же хлеб.

М а р т а. Я сказала «спасибо». Это значит — не хочу.

Ш о ф е р. Ишь ты. А не мешало бы. Из фигуры один скелет.

М а р т а. Я хотела бы знать, мы будем работать или…

Л е й т е н а н т. Повторяю: на этом газике командую я.

М а р т а. Я знаю одного лейтенанта. Он командует ротой, чуть западнее нас.

Л е й т е н а н т (жестко). Значит, мы можем спокойно поужинать.

М а р т а. Да. Вы можете спокойно поужинать.

Близкий разрыв снаряда. Шофер, пригнувшись, быстро гасит костер. Еще разрыв. Лейтенант хватает Марту за плечи, прижимает к земле.

Ш о ф е р. Два… Три.

Разрыв снаряда. Тишина.

М а р т а (оттолкнув лейтенанта). Пожалуйста, без нежностей.

Л е й т е н а н т. Вечерний звон. Артиллерия почистила зубки.

Ш о ф е р. Ага. Хорошо, что не нами.

М а р т а (отряхивает телогрейку). Моему бы знакомому лейтенанту да ваши заботы.

Л е й т е н а н т (жестко). Вот что: ешьте быстро, и начнем.

М а р т а (встает). Начнем.

Л е й т е н а н т (быстро дергает ее за руку, заставляя пригнуться). Я не давал команды вставать!

М а р т а (от неожиданности покачнувшись, почти падает рядом с лейтенантом). Как вы смеете?!

Ш о ф е р (негромко). Ты, девушка, не кипятись. Пришла к нам — наша теперь. Лейтенант-то лучше разбирается, что к чему.

М а р т а. Вижу, вы здесь удобно окопались! Хлеб, сало, когда люди гибнут! Когда кругом…

Л е й т е н а н т. Отставить разговорчики! (Резко закашливается и, пригнувшись, старается подавить кашель.)

Ш о ф е р. Не кипятись, девушка. Ты откуда такая горячая?

М а р т а. Выбрали себе тихую позицию! Думаете, я с вами тут сидеть буду? Лейтенант — четырьмя колесами командует! Другие…

Ш о ф е р. Ты откуда, спрашиваю, девушка? Родом-то откуда?

М а р т а. Лейтенант, если сию минуту…

Л е й т е н а н т (выпрямляясь). Идите в машину! Ну!

М а р т а. Я…

Ш о ф е р. Подсадить, что ли?

Марта быстро взбирается в кузов.

Л е й т е н а н т. Все, конечно, вам ясно?

М а р т а. Да.

Л е й т е н а н т (берет с платформы газика рупор и моток провода). Готовьтесь. (Отходит.)

Ш о ф е р. Товарищ лейтенант…

Л е й т е н а н т. За руль. В случае чего…

Ш о ф е р. Товарищ лейтенант, вы же…

Л е й т е н а н т (продевая руку в моток провода). За руль!

Ш о ф е р (умоляюще). Товарищ лейтенант…

Л е й т е н а н т. Все! (Пригнувшись и разматывая провод, уходит.)

Ш о ф е р. Эх, курьи ножки…

М а р т а (обернувшись). Что?

Ш о ф е р. Да с рупором пошел! Чтобы голос от нас отвести, на ничейную землю.

М а р т а. Вам же было приказано: за руль.

Ш о ф е р. А ты молчи! «Чуть западнее нас…». Что ты понимаешь.

М а р т а. Вы на меня голос не повышайте. Я понимаю только одно: если бы я была здоровым и сильным мужчиной, как он, я бы… на опушечке не отсиживалась.

Ш о ф е р (сплевывает, в сердцах). Ты, видно, и вправду немка.

М а р т а. Да! Немка! И поэтому я говорить им буду!

Ш о ф е р (отступая). Ну… Ну…

М а р т а. Я сражаюсь как могу, и все должны, все! Все! Не должно быть покоя, хлеба, сала, пока вот так…

Л е й т е н а н т (быстро вбегает, вскакивает на платформу). Приготовились!

Шофер скрывается за платформой, там, где предполагается кабина газика.

М а р т а. Есть!

Л е й т е н а н т. Давай!

М а р т а (говорит в микрофон, издалека доносится ее голос, усиленный установленным рупором). Дойтше Зольдатен! Геноссен! Их бин айне дойтше… (Ее голос заглушается бешеной стрельбой автоматов.)

Л е й т е н а н т. Давай! Давай!

М а р т а. Варум зухен зи тот ин руссише вальдер?!

Разрыв снаряда. Потом ближе. Марта продолжает говорить в грохоте обстрела. Ее голоса почти не слышно.

Л е й т е н а н т (кричит). Стой! Рупор сняли! (Выпрыгивает из машины, бежит к кулисам.)

Ш о ф е р (выскакивает из-за газика). Куда?!

Л е й т е н а н т (на ходу). За руль! Пристрелят!

Ш о ф е р (догоняет его). Я… я пойду!

Л е й т е н а н т. За руль! Хочешь, чтобы и ее… как Герберта?.. За руль — и полный ход отсюда!

М а р т а (вскакивает, кричит). Дойтше зольдатен! Нихт шиссен!

Взрыв. Темнота. Тишина. Затем снова медленно возникает свет.

Платформа газика чуть сдвинута, как будто это уже другое место, другая стоянка после бешеной езды под обстрелом. На платформе, скорчившись, спит  л е й т е н а н т. Приткнувшись у колеса, сидят  М а р т а  и  ш о ф е р.

Ш о ф е р. Вот так оно и приключилось с нашим Гер… бертом. Хороший был парнишка, хоть и немец.

М а р т а. Нельзя говорить «хоть». Это неправильно — «хоть».

Ш о ф е р. Эх, Марта, нам сейчас не до тонкостей. Гм…

М а р т а (опускает голову). Я помню только… Нет, я ничего не помню. Наверное, только так кажется. Какой-то высокий серый дом… коричневая тяжелая дверь с блестящей ручкой, звериная лапа держит шар… Я, кажется, спала. Отец меня нес на руках. Потом — смешная деревенька, солнце и снова ночь, лес… вот как сейчас. И все. Может быть, я сама все это придумала, когда родители рассказывали мне, как они перешли границу.

Ш о ф е р. Ага, вот, значит, чего. Партийные?

М а р т а. Конечно. Помню, как я пошла в первый класс и ребята смеялись. Я все слова коверкала. Дома мы говорили только по-немецки.

Ш о ф е р (сочувственно кивает головой). Ну и ну!

М а р т а. Как я хотела быть русской! Как не выносила этого смеха!

Ш о ф е р. Ты, Марта, говоришь так, будто ребята со зла…

М а р т а. Нет. Это на самом деле было смешно. Но я этого не понимала, пока не научилась говорить, как они. Как вы…

Ш о ф е р. Э, в разговоре ли дело…

М а р т а. И в разговоре тоже. Язык помогает понять. Поэтому я сейчас здесь.

Ш о ф е р. Много ли они поняли из того, что ты сказала?

М а р т а. У меня есть еще отличный помощник — жизнь. Жизнь подтвердит им мои слова. Тем, кто еще не понял.

Ш о ф е р (вздохнув). Выходит, ты русская. По всему выходит.

М а р т а. Нет. Это я только в школе мечтала. А потом… в июне, я стала немкой. Я виновата. Я виновата!

Ш о ф е р. Да что ты, Марта. И помнишь-то всего серый дом.

М а р т а. Виновата! Люди убивают друг друга! Немецкая Марта виновата перед русской Мартой!

Ш о ф е р. Ну ладно, ладно… на-ка вот, хлебушка поешь, успокойся.

М а р т а. Нет.

Ш о ф е р. Чего — нет? Чего ты тут мне фанатика представляешь? Теперь силенки нужны. Вот они — в нашем хлебушке.

М а р т а. Я не поэтому… я…

Ш о ф е р. Потом разберемся. Бери-ка, ешь. Оформляй скелет. Ну?!

Марта секунду смотрит на него, потом берет хлеб и начинает торопливо жевать.

(С жалостью глядя на нее.) Ты где в школе-то училась?

М а р т а (перестав жевать). В Ленинграде.

Ш о ф е р (встает). Гм… да. (Снимает с себя куртку, осторожно набрасывает на лейтенанта.)

Лейтенант закашливается во сне.

М а р т а (тихо). Что это… с ним?

Ш о ф е р. А ничего.

М а р т а. Он кашляет… как-то странно.

Ш о ф е р. Может, приснилось чего. Ты ешь, ешь.

М а р т а. Скажите…

Ш о ф е р. Чего сказать?

М а р т а. Он болен?

Ш о ф е р. Да нет.

М а р т а. Это что… он только сегодня так кашляет?

Ш о ф е р. Я не женщина. Внимания не обращал.

М а р т а. Странный какой кашель.

Ш о ф е р. Чудная ты, Марта. На фронте, в ситуации вроде разбираешься, а на кашель внимание обращаешь.

М а р т а. Чудно другое: скажем, на фронте умереть от воспаления легких.

Ш о ф е р. Нет у него никакого воспаления. Давай ешь и спать ложись. Недолго уж осталось…

М а р т а. Откуда вы знаете, что это не воспаление?

Ш о ф е р (хочет отойти). Прямо мушиная липучка.

М а р т а. Вернусь в штаб, доложу.

Ш о ф е р (быстро). Нечего докладывать. Нормально кашляет человек, и все. Воздух тут такой, болота кругом.

М а р т а. Вы не кашляете. Я не кашляю.

Ш о ф е р. Эх, курь… (Обрывает.) Иди, значит, в кабину. Все же там теплее.

М а р т а (настойчиво). Почему он кашляет?

Ш о ф е р. Ну кашляет! Имеет право! Иди в кабину.

М а р т а. Не пойду.

Ш о ф е р. Это почему же?

М а р т а. Не хочу. Имею право. Почему он не пошел?

Ш о ф е р. Ему там душно.

М а р т а. Что?

Ш о ф е р (растерянно и сердито). А, надоели вы с этими разговорчиками! Пойду и лягу, чем вас, чертей, уговаривать…

М а р т а. Скажите! Ну пожалуйста… (Негромко.) Очень прошу. Мне показалось, что-то я сделала не так.

Ш о ф е р (решившись, безнадежно махнув рукой). У него ранение было. Пол-легкого нету. Знают они, в штабе-то. Он там им голову заморочил, пока хоть сюда, на этот газик, добился назначения. В госпитале-то ему дали чистую. И не приставай ты больше. Ни ко мне, ни к нему… со своим знакомым лейтенантом. (Уходит за газик.)

Марта сидит неподвижно, дожевывая хлеб. Лейтенант снова закашливается, тихо стонет, пытаясь во сне натянуть повыше куртку. Марта, обернувшись, смотрит на него. Затем поднимается, подходит к платформе, снимает ватник и укрывает им лейтенанта. Сама остается в пестрой кофточке с короткими рукавами.

Л е й т е н а н т (в полусне). А?.. А?.. Кто?..

М а р т а. Я, товарищ лейтенант. Спите.

Л е й т е н а н т (двинувшись беспокойно). Сейчас… сейчас! (Кашляет.)

М а р т а (подтыкает покрепче под его спину ватник и куртку). Все… хорошо. Так… теплее?

Л е й т е н а н т (открывает глаза). Теплее.

Марта садится возле колеса, обхватив себя руками, пытается укрыться от ветра.

(Осторожно.) Вы… А вам… удобно?

М а р т а. Нет.

Л е й т е н а н т. Я… согрелся. Уже. Давайте поменяемся местами.

М а р т а. Я буду спать так.

Л е й т е н а н т. Я что-нибудь… крикнул? Во сне?

М а р т а. Нет.

Л е й т е н а н т (напряженно). Кашлял?

М а р т а (после паузы). Нет.

Л е й т е н а н т. Я больше не буду спать. Вы можете отдохнуть.

М а р т а. Хорошо.

Л е й т е н а н т. Это значит — ложитесь на платформе. А я посижу.

М а р т а. Мне удобно и здесь.

Л е й т е н а н т. Ладно. Будем считать, что это правда.

М а р т а. Считайте на здоровье.

Л е й т е н а н т (после паузы). Вам нужно побольше есть. Вы ослабеете. Сегодня вы ничего не ели.

М а р т а. Я ела. Оформляла скелет.

Л е й т е н а н т. А?

М а р т а. Я говорю, что наврала. У меня нет никакого знакомого лейтенанта. Кроме вас.

Л е й т е н а н т. А у меня есть мама, бабушка и три сестренки.

М а р т а. Можно мне вам что-то сказать?

Л е й т е н а н т. Да. Конечно, можно.

М а р т а. Я хотела, чтобы вы согрелись и спали спокойно. А вышло, что я вас разбудила.

Л е й т е н а н т. Я никогда не был соней. И даже теперь, когда люди научились спать на ходу…

М а р т а. Значит, у вас легкий сон. Или вы много о чем-то думаете, а это мешает спать.

Л е й т е н а н т. Нет. Просто я не устаю.

М а р т а. Как… совсем?

Л е й т е н а н т. Совсем.

М а р т а. И ни о чем не думаете?

Л е й т е н а н т. Ни о чем.

М а р т а. Разве так можно?

Л е й т е н а н т. На данном этапе ситуация предельно ясна. Нельзя уставать.

М а р т а. А я вот… думаю… Все время. Тут — окопы, и там — окопы. Тут люди говорят на моем языке, и там — тоже на моем. А между окопами — смерть. Люди разрушают города, топчут урожай, взрывают плотины — все, что создавали трудом, все, без чего людям плохо. А где-то там, в своем замке, сидит Гитлер.

Л е й т е н а н т (осторожно поворачивается, пытаясь увидеть лицо Марты). Ну, Марта… ну… (Очень мягко.) А что это на мне за ватник?

Марта молчит.

(Встает, спускается с платформы, берет ватник и накидывает на плечи Марты. Садится рядом.) Ситуация ясная. Он должен исчезнуть. А мы — остаться жить. (Высвободив руку из-под куртки, неловко проводит рукой по волосам Марты.) А теперь — спать. Идите ложитесь. А то вы устали.

М а р т а (замерев). А вы?..

Л е й т е н а н т. У меня еще будет время уставать. После войны.

Тишина. Они не двигаются. Потом вдруг слышится едва уловимый звук, как бы хрип, и далекий, усиленный громкоговорителем голос с сильным немецким акцентом: «Русские зольдаты, бросьте оружие… ваша ситуация плохо, сдавайся в плен и остается жить… иначе получается котел…» Марта и лейтенант резко вскакивают.

М а р т а. Дайте! Дайте мне микрофон!

Ш о ф е р (выбегая из-за газика). Товарищ лейтенант!

Л е й т е н а н т (бросаясь к рации). Сейчас…

Начинается резкая перестрелка.

М а р т а (вскакивает на платформу, хватает микрофон). Скорее!.. (Ватник падает с ее плеч.)

Л е й т е н а н т (шоферу). Жми к самому краю, к опушке! (Марте.) Пригнуться!!

Ш о ф е р. Есть! (Бежит за газик.)

Слышится шум взревевшего мотора. Перестрелка, которую покрывает голос: «Сегодня в пять ноль-ноль германские войска вошли в Ленинград церемониальным маршем…»

М а р т а (вскакивая, кричит). Врете! Врете!

Л е й т е н а н т. Пригнись! (Хватает ее за руку.)

Перестрелка становится оглушительной.

М а р т а (вырывая руку). Врете! Вре…

Резко обрываются все звуки. Абсолютная тишина. Марта медленно оседает на платформу. Лейтенант, замерев, смотрит на нее.

Закрывается занавес. Из-за кулисы неторопливо выходят  л е й т е н а н т  и  ш о ф е р.

Л е й т е н а н т. У нас в совхозе климат благодатный. Я уж и забыл, сколько у меня легких. Вот разве что ты припомнил. Оказывается, человек о человеке больше помнит, чем сам о себе.

Ш о ф е р. Как же нам забывать-то, товарищ лейтенант. (Улыбнувшись.) Сами видите, вон паренек на девушек оглядывается. А я так считаю: надо бы на вас.

Л е й т е н а н т. Нет. Пусть оглядывается на девушек. Только на девушек. (Приостанавливается.) Ну что, это сквер?

Ш о ф е р. Точно. Здесь, значит?

Л е й т е н а н т (оглядывается). Да. (Смотрит на часы.)

Ш о ф е р. Часто вы в город приезжаете?

Л е й т е н а н т. Не очень.

Ш о ф е р. Значит, совсем в сельские жители перешли?

Л е й т е н а н т. Пожалуй.

Ш о ф е р. Эх, курьи ножки! Теперь, значит, так: весь автопарк к вашим услугам. Если нужно чего — первым делом. Лично ко мне, раз я теперь начальствую.

Л е й т е н а н т (улыбнувшись). Обязательно. (Смотрит на часы.)

Ш о ф е р. И… детишек, значит, трое?

Л е й т е н а н т. Да. Три сестренки… (Вдруг, подтянувшись, делает шаг кому-то навстречу.) Вот.

Входит  М а р т а. На ней широкий плащ, в руке — небольшая сумка с покупками. Увидев лейтенанта, радостно улыбается.

Ш о ф е р. Марта!

М а р т а (пристально смотрит на него, останавливается). Шофер… (Быстро протягивает лейтенанту сумку, затем этой же рукой обнимает шофера.) Шофер! Мой милый, хороший…

Л е й т е н а н т. Вот видишь, Марта… видишь…

М а р т а (оборачивается к нему. Видно, что второй рукав широкого плаща пуст и засунут в карман). И как же… мы теперь? Встретились — надо поговорить, надо.

Ш о ф е р (смотрит на пустой рукав). Вот, курь…

М а р т а. Курьи ножки! Курьи ножки!

Ш о ф е р. Фу ты… а я… помню, не нравилось тебе.

Л е й т е н а н т. Он все помнит, Марта. Все. (Радостно.) Как это чертовски здорово устроено — человеческая память.

М а р т а (рукой проводит по лицу). Курьи ножки…

Ш о ф е р. Привык, никак не отучусь.

М а р т а. Да не надо, не надо.

Ш о ф е р. А почему тогда… ты не велела?

М а р т а. Тогда… (Спокойно.) Мама у меня в Ленинграде… в блокаду… все бредила: «куриные ножки…» Я до сих пор не знаю, почему именно куриные ножки. Хотелось ей съесть куриную ножку, что ли…

Пауза.

Ш о ф е р. Я тут совсем рядом… совсем недалеко живу… А?

М а р т а. Даже если бы за тысячу километров. За миллион километров. Это не имеет значения.

Ш о ф е р. Значит, пошли?

Л е й т е н а н т. Пошли.

М а р т а. Пожалуй, я тоже кое-что вспомню, шофер!

Л е й т е н а н т. Он теперь начальник автопарка. В начальство вышел.

Ш о ф е р (с торжеством). Вот курьи ножки!

М а р т а (улыбнувшись). Ладно, потом разберемся.

Ш о ф е р. Пошли!

М а р т а (обернувшись к лейтенанту, берет его за руку; нежно, негромко). Ты не устал, дорогой?

Л е й т е н а н т (обнимает за плечи ее и шофера). Не устал, родная. Пошли.

Они уходят со сцены прямо в зрительный зал. Их не провожает луч прожектора, и они как бы растворяются, исчезают, смешавшись со зрителями.

З а н а в е с

 

Глухомань

Действующие лица

В а с я т а.

С о ф р о н.

Л е л ь к а.

Все это произошло в сторожке путевого обходчика на одной из сибирских железнодорожных веток. Стоит сторожка на семнадцатом километре, между двумя отдаленными станциями, и живет в ней Васята — человек годам к шестидесяти и совсем не крупный могучий сибиряк. Обстановка в его доме нехитрая — стол да шкаф с тяжелыми резными дверками, да вешалка возле дверей, да ситцевая занавеска, отделяющая угол, в котором кровать. И телефон — для связи по линии. Ветреный осенний вечер. На столе, поблескивая боками, стоит пузатый самовар. У  В а с я т ы  гость — С о ф р о н, ровесник и старый приятель. Сидят они у стола и чаевничают. Неторопливо, как нетороплив их разговор.

С о ф р о н. Ну так как же, Васята, насчет моей просьбы будет?

В а с я т а. Пусто в кружке-то у тебя?

С о ф р о н. Пусто.

В а с я т а. Так давай, подплесну.

С о ф р о н (протягивая кружку). Это можно.

В а с я т а (наливая чай). Молочком забели да подсласти. Чего ж теперь делать, раз мы на чай в полных ста процентах перешли.

С о ф р о н. Каждому возрасту — свой напиток. (Принимая кружку.) И заботы — опять же свои.

В а с я т а. А заботы у нас с тобой, Софрон, одни и те же: как под кусточком-то, помнишь, ты меня спрашивал: «Жив ли, Васята?» Так и теперь: двадцать верст отмахал, приходишь да спрашиваешь: «Жив ли, Васята?»

С о ф р о н (улыбнувшись). Ну тогда… тогда эвон как он из пушек жарил! Гляжу — вдруг из пыли да грому что-то прилетает да хрясь! Возле меня. А это котелок. Да на донышке — каша. Чей котелок-то, так и не узнали. Не нашлось хозяина, который кашу не доел. Вот я и спрашивал: «Жив ли, Васята?» Раз котелки пошли летать.

В а с я т а. А теперь, значит, спрашиваешь с другой целью.

С о ф р о н. Ну так как же… а?

В а с я т а. Опять, что ль, подплеснуть?

С о ф р о н. Подплесни, друг. И того и другого…

В а с я т а. Насчет другого — и разговор другой. (Наливает чай.)

С о ф р о н (чуть хрипловато). Я — что же. Я тебе старый друг. Вот при надобности и обращаюсь.

В а с я т а. Знаешь ведь — Кешка вот-вот из армии придет. Пока оглядится парнишка…

С о ф р о н. Он что, он молодой. Он быстро на свое место встанет.

В а с я т а. А, однако, костюм ему гражданский нужен. Да полушубок. Да рубашки. Глядишь — и набежит расход.

С о ф р о н. Я почему говорю: сбережения у тебя есть. Один живешь…

В а с я т а (жестко). Один. Нету у Кешки матери. Только я один о нем и забочусь.

С о ф р о н (смутившись). Не чай у тебя, а чифирь, право слово. (Взглянув на Васяту осторожно.) И уж тому, Васята, двадцать с лишком лет… привыкнуть бы тебе…

В а с я т а. Не к чему привыкать. Изменить я ничего не могу, могу только не привыкнуть.

С о ф р о н. Зачем себе поперек жизни становиться?

В а с я т а. А уж это, Софрон, ты мне по привычке говоришь.

С о ф р о н. Теперь уж по привычке. А раньше-то, раньше нужно было тебя переупрямить!

В а с я т а. Это зачем же?

С о ф р о н. А?

В а с я т а. То-то. Вот и ты не знаешь.

С о ф р о н (вздохнув). Моя вон пятерых родила, и ничего. А твоя единственного и… говорил я тебе, долго она собиралась. У нас уже трое бегало, когда Кешка твой родился. Чем проще, тем оно… спокойнее.

В а с я т а. Нетерпеливый ты, Софрон. Все тебе спокойствие подавай. Да простоту: женился — роди, овдовел — женись. Торопился все ты меня спрашивать: «Жив ли, Васята?» А это «жив» очень по-разному звучать может. И каждый по-разному «жив»…

С о ф р о н. Конечно, воля твоя. Сам в глухомань забрался, только я один ног к тебе не жалею. Только силы-то теперь убывают. Иду — а сторожка твоя все дальше и дальше от меня. И ты не молодеешь. А жизни ты только, как поезду, — зеленым флажком махнешь, она и промчится. (Перебивая себя.) Скорый-то не пропустишь?

В а с я т а. Нет. В двадцать два ноль три. И звонок будет.

С о ф р о н. Другое расписание теперь?

В а с я т а. Тихо. (Прислушивается.) Показалось мне, Чернок тявкнул.

С о ф р о н. Да нет. Васята, ну так как же с просьбой-то с моей будет?

В а с я т а. Сказал же я, Софрон. Кешка вот-вот вернется, письмо написал, что или на этой неделе, или на той. Для этого случая специально деньги откладывал.

С о ф р о н. На этой ли, на той ли — месяц, глядишь, и пролетит. Да дорога. Да в Москву завернет — как не поглядеть столицу. А я уж к тому времени обернусь. Как только Кешка заявится — сразу отдам. За мной не пропадет.

В а с я т а. Лает! Лает Чернок, слышишь?

С о ф р о н. Да нет!

В а с я т а. Странно так — то тявкнет, то рычит… (Встает.)

С о ф р о н (обидевшись). Если ты, Васята, и говорить со мной не хочешь…

В а с я т а. Я же тебе все сказал. (Садится на место.)

С о ф р о н. Да-а… не думал я, что вот так оно случится. Как Серега жениться надумал, Наталья моя и говорит: «Иди, значит, возьми у Васяты. Единственный ты у него друг».

В а с я т а. И еще сказала: «Куда ему, сычу, в глухомани деньги девать».

С о ф р о н. Васята!

В а с я т а. Давай, чайку-то подплесну.

С о ф р о н. Хватит. (Переворачивает кружку донышком вверх.)

Пауза.

В а с я т а. А чего это Серега так сразу надумал жениться?

С о ф р о н. Да не сразу. Они уж давно гуляют. Девушка хорошая, из приезжих, правда, учительница. Вот Наталья и хочет, чтобы свадьба была на весь поселок…

В а с я т а. Надо было, значит, Сереге деньжат прикопить, раз такое событие готовилось.

С о ф р о н. Кешка твой много думает? Вот так у них все, у молодых…

В а с я т а. А им, молодым, может, и не надо на «весь поселок» свадьбу…

С о ф р о н. Как это не надо?

В а с я т а. Им любовь нужна да счастье.

С о ф р о н. И торжество им нужно, торжественное бракосочетание. Чтоб на всю жизнь память.

В а с я т а. О чем память-то, Софрон, о свадьбе? О человеке память должна быть, а не о торжестве.

С о ф р о н. А торжество да праздник памяти человеческой помогают.

В а с я т а. Вот я и говорю: надо было Сереге о таком торжестве и позаботиться.

С о ф р о н (примирительно). Ну, Васята, если так рассудить: ты своему Кешке костюм желаешь справить, я своему Сереге — свадьбу. Каждый для своего старается.

В а с я т а. А только я у тебя на Кешкин костюм не одолжаю.

С о ф р о н (задевает рукой кружку, она резко звякает. Еле сдержавшись). Я к тебе за одолжением, а ты мне — попрек.

В а с я т а. Ну, может, и попрек. А только мы с тобой жизнь начинали на своем. Некому было для нас на торжество занимать. И нехорошо молодых приучать на чужое надеяться.

С о ф р о н. Да ты что, думаешь, я тебе не отдам, что ли?!

В а с я т а (поспешно вскакивает). Рычит же, рычит Чернок-то! (Идет к дверям.)

С о ф р о н. Ну выгляни, ну успокойся! (Сердито отворачивается.)

В а с я т а  выходит. Напряженная тишина. Софрон сидит, опустив голову, перебирая нетерпеливо пальцами по столу. Затем дверь распахивается и  В а с я т а  вталкивает непонятную, закутанную в ватник не по росту фигурку в растоптанных и почерневших от грязи бурках, в нахлобученной на самые брови шапке-колпаке из вытертого меха. Сначала трудно определить, молодой это человек или старый, девушка или парень. Это — Л е л ь к а.

В а с я т а (насильно тащит Лельку ближе к лампе). Ну-ну, не пугайся! Ишь, звереныш!

Л е л ь к а (хрипло). Да что я вас… трогаю, что ли? (Вырывается из рук Васяты.)

В а с я т а. Смирно стой!

Л е л ь к а (пытаясь броситься к дверям). И вы меня не трогайте!

В а с я т а (хватает Лельку на ходу и отталкивает на середину комнаты). Я сказал — на свет иди!

Л е л ь к а (съежившись). Что вы толкаетесь!

В а с я т а. Снимай шапку!

Л е л ь к а. Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте!

В а с я т а. Вона! В сарай мой лезет, называется — не трогает! Что тебе нужно было в сарае?

Л е л ь к а. Не лезу я в ваш сарай! Возле сарая только…

В а с я т а (Софрону). А говоришь, не лает Чернок! Исхрипелся весь. Он его в будке корягой припер.

С о ф р о н. Сектант какой, что ли? (Встает, подходит к Лельке.)

Л е л ь к а (испуганно отмахиваясь). Сами вы сектант! Собственники!

С о ф р о н (быстрым движением срывает с головы Лельки шапку). А ну покажись… Ого!

В а с я т а. Да ты, оказывается, девка?

Л е л ь к а. Нет!!

В а с я т а. А кудри-то?

Л е л ь к а. Отросли!

С о ф р о н. Как это — отросли? Медведь ты, что ли? В лесу живешь?

Л е л ь к а. В лесу! Только не медведь. Хуже!

С о ф р о н. Это кто же хуже?

Л е л ь к а. Человек!

В а с я т а (внимательно разглядывая Лельку). Медведь — зверь неплохой…

Л е л ь к а. Да. Особенно потому, что сидит в зоопарке за решеткой, а не гуляет по аллейкам, как некоторый прогрессирующий вид обезьян.

В а с я т а. Прог… Какой вид обезьян?

Л е л ь к а. Гомо сапиенс.

С о ф р о н (Васяте). Тунеядка, что ли?

Л е л ь к а. Вот-вот. А может, и еще хуже.

В а с я т а. Ты как здесь взялась?

Л е л ь к а. На персональном вертолете.

В а с я т а. Да… больше здесь никаких путей сообщения нет. И поезда не останавливаются.

С о ф р о н (Лельке). Покажи документы!

Л е л ь к а. Правильно. Шапку сорвали, документы требуете, стукнуть тоже можно. Ничего, со мной все можно. Не медведь.

С о ф р о н. Сейчас покажи документы!

Л е л ь к а. И если окажется, что я тунеядка, валютчица или убийца, вот тут вы мною займетесь. Позвоните куда следует, и за мной пришлют вертолет или дрезину. Ну а если окажется, что я просто честный человек, вы пойдете спокойно спать. На боковую. (Вынимает паспорт, протягивает его Софрону.) Нате, смотрите. И можете сразу же забыть о моем существовании.

С о ф р о н (берет и рассматривает паспорт). Так… ммм… прописка… город Воронеж… Далековато. На. (Отдает паспорт.)

Л е л ь к а (прячет паспорт). Могу следовать дальше. В свой город Воронеж.

С о ф р о н (садясь обратно за стол). Следуй, конечно.

Л е л ь к а. Ни вертолета, ни дрезины. (Идет к дверям.)

В а с я т а. Эй, девушка, погоди.

Л е л ь к а. Не беспокойтесь, не нарушу я ваш сарай. Возле стены только хотела от ветра немного прикрыться. Но теперь и это мне не надо.

В а с я т а (загораживая ей дорогу). Ни вертолета, ни дрезины. Однако самовар под парами.

Л е л ь к а. Да ну? Расщедрились. Не здешний, видать?

Васята молча освобождает дорогу к двери и возвращается обратно к столу.

С о ф р о н (Васяте). Самовар, — эта техника для нее устарела. У них в Воронеже небось одну «столичную» пьют.

Васята молча наливает в кружку чай. Лелька берется за ручку двери. Но приостанавливается. Пауза.

Подплесни и мне, пожалуй. (Протягивает Васяте кружку.)

Л е л ь к а (медленно). У нас в Воронеже… у нас в Воронеже… (Опирается плечом о дверь и закрывает глаза.)

В а с я т а. До Воронежа твоего тысяча километров.

Л е л ь к а (открывая глаза). А?

В а с я т а. До поселка отсюда, говорю, двадцать верст. А ночью — и того больше, смотря какой ты ходок.

Л е л ь к а. Мне в поселок не надо. Я по железной дороге.

В а с я т а. Значит, за стол садись.

Л е л ь к а. Неловко вам, что обзывали, что шапку сорвали?

В а с я т а. Согрейся на дорогу.

Л е л ь к а. Я? Согрейся? Не меня вы хотите согреть, а совесть свою. Ничего, переживете. Кто в теплой кровати спит, тому хорошо. Кто по шпалам топает, тому плохо. Значит, его дело. Просто и ясно.

С о ф р о н. Ты чего же это прицепилась к нам?! Чаю тебе предлагают, а ты что в ответ?

Л е л ь к а. Ча-аю? Чаю надо было сначала предлагать! Сначала!

С о ф р о н. Чего? Да кто ты такая, чтоб тебе особенно предлагать?

Л е л ь к а. Никто. (Тихо.) Не медведь. Моя шкура ничего не стоит…

В а с я т а. До станции сто пятьдесят километров.

Л е л ь к а (усмехнувшись). А мне станция не нужна.

С о ф р о н. Ишь ты! Думаешь поезд, как грузовик, на полдороге остановить?

В а с я т а (не давая Лельке высказаться, указывает на Софрона). Вот он из поселка пришел. Двадцать верст всего. А и то обратно ночью не пускается. Переночует — и только утром. Шоссейки здесь нет, попутную машину не подхватишь.

Л е л ь к а. Не подхвачу. Ни здесь, ни там. Нигде.

В а с я т а (достает из шкафчика кружку, наливает). Садись-ко. (Негромко.) Места у нас суровые, с непривычки может человек ошеломиться…

Пауза. Затем Лелька быстро подходит к столу, садится, обхватывает кружку обеими ладонями, начинает жадно, мелкими глотками пить чай.

С о ф р о н (искоса взглянув на нее). Ну вот и ладно. Так как же, Васята?

В а с я т а. А?

С о ф р о н. Да я все насчет того же.

В а с я т а (вздохнув). Что же, Софрон, воду в ступе толочь…

С о ф р о н. За мной долго не задержится, не бойся. Это именно сейчас и к такому случаю не хватает. Лицом в грязь ударить не хочу. Знаешь ведь — если что не так, будет потом весь поселок косточки перемывать.

В а с я т а. А чего не так? Купец ты какой, что ли?

С о ф р о н. Я сына женю!

Кружка звякает в руке Лельки. Откинув голову, Лелька смотрит на Софрона.

В а с я т а (медленно с расстановкой). На свадьбу приду. Подарок, какой надо, принесу. Совета да любви пожелаю. А насчет другого — и не проси, Софрон. Не надо это.

С о ф р о н. Как?!

В а с я т а (твердо). Не надо это.

Лелька вдруг роняет голову на стол. Ее плечи начинают беззвучно трястись не то от смеха, не то от рыданий.

С о ф р о н (изумленно). Батюшки… (Васяте.) Припадочная, что ли?

В а с я т а (осторожно дотрагивается до руки Лельки). Эй… девушка, эй…

Л е л ь к а (поднимает голову. Глаза сухие). Ошеломилась я. (Васяте.) Правильно вы сказали. Места у вас, говорите, суровые? (Софрону.) Сына жените? Он что у вас, маленький?

С о ф р о н. Ты что болтаешь-то?

Л е л ь к а. Я до сих пор думала, что парни сами женятся. Так утверждал один мой знакомый… ваш земляк.

С о ф р о н. Земляк? Откуда?

Л е л ь к а. Неподалеку. С разработок.

С о ф р о н. А-а. Там наших, из поселка, никого нет.

Л е л ь к а. Какая разница… все вы тут одинаковые. Вообще… везде все одинаковые.

С о ф р о н. Правильно. Везде люди.

Л е л ь к а. Я разве сказала — люди?

С о ф р о н. Вот что, девушка: не нравишься ты мне. Чего ты злобствуешь? Паспорт у тебя чистый, а душа — грязная.

Л е л ь к а. Грязная? А очень может быть. Как вы сказали — а может, я сектантка, или тунеядка, или припадочная. Шапку сорвали. Документы потребовали. Это что же, чисто все, не грязно? А очень может быть, что стала у меня грязная душа. Но у вас — у вас ее вовсе нет!

С о ф р о н. Ах, ты…

В а с я т а (перебивая). Напрасно ты на него, девушка, говоришь. Другое что-то ты на него переносишь. Другое.

Л е л ь к а. Да. Говорю же — все вы тут одинаковые.

В а с я т а. А документ я у тебя спросил — это потому, что много мы в наших краях разного повидали. Нет, не все одинаковые.

Л е л ь к а. Ну да. Если вы тут бездушные — обстоятельства виноваты, а не вы сами.

В а с я т а. Значит, на разработках ты была? А как же сюда добралась?

Л е л ь к а. В эту сторону путь сообщения один. Пешком.

С о ф р о н (подозрительно). А шоссейка?

Л е л ь к а (ядовито). Меня на машине укачивает. Предпочитаю железную дорогу.

В а с я т а. Тут станции-то редко.

Л е л ь к а. А мне станции не нужны. Предпочитаю сторожки. Обогреют, чаем напоят. (Искоса взглянув на Васяту.) Судя по тому, как мне сегодня повезло…

С о ф р о н (гневно). Брось, Васята, с ней разговаривать!

Л е л ь к а (обернувшись к нему). Значит, сына жените? А невесту тоже вы ему нашли?

С о ф р о н. Наше семейное дело.

Л е л ь к а. И свадьбу зададите на весь поселок… Как принято.

С о ф р о н. Уж как принято! (Отворачивается от нее.)

В а с я т а (Лельке). На разработках, значит, не понравилось тебе?

Л е л ь к а. Нет.

В а с я т а. По договору приезжала, по найму?

Л е л ь к а. Нет.

С о ф р о н. Скажет она тебе. Нанялась, а потом сбежала. Подъемные получила — и обратно!

В а с я т а (резко). Погоди, Софрон!

Л е л ь к а (очень вежливо). Нет, пожалуйста, не стесняйтесь. Я ему отвечу, ему будет интересно: на свадьбу я приезжала, на пышную свадьбу. Он бы от зависти умер, если б ту свадьбу увидал.

С о ф р о н. Мы, девушка, сами крепко живем. Не завистливые.

Л е л ь к а. А?.. (Глядя куда-то в пустоту.) А я вот умерла…

С о ф р о н (скрывая любопытство). А чего они там такое особенное устроили? Из обкома кто приезжал?

Л е л ь к а (так же). Не знаю… я на свадьбе не была…

С о ф р о н. Тьфу ты. (Встает, уходит за занавеску.)

В а с я т а (осторожно). Что ж ты, девушка, на свадьбу приезжала, а приглашена не была?

Л е л ь к а. Была я приглашена. Из самого Воронежа…

В а с я т а. Кто ж тебя пригласил? Невеста? Подружки были и поссорились?

Л е л ь к а. Жених…

В а с я т а. Значит, невеста не захотела, дело понятное. Ты вон какая ладная, кудри какие.

Л е л ь к а (поднимает голову, смотрит на Васяту). Жених. Жених меня приглашал. Крепко приглашал, еще как! В Воронеже. Так приглашал, что отказаться не смогла. С работы уволилась, билет сюда тоже недешевый… приехала и в самую подготовку к свадьбе попала…

В а с я т а. Говори, говори, не останавливайся.

Л е л ь к а. Говорить я ни о чем не могу. Не для меня эта привилегия. Это только для тех, чью совесть закон да параграф определяют. Я-то что значу. Вот если закон да параграф нарушить — тогда берегись! А со мной можно как хочешь. И шапку сорвать и за дверь вышвырнуть. Из-за меня на стенку никто не полезет. Просто так я. Могу пешком по тайге топать, могу по шпалам. Никого не интересует. Все остальное для тех, кому повезет. Те и хозяева. Тем и разговаривать.

В а с я т а. Та-ак…

Л е л ь к а. И ничего я не ладная. Получше меня девушки есть. На них и женятся. А мне: «Встреча наша с тобой, Лелька, была случайная…» Нет, ни на кого я не обижаюсь. Не отхватила себе места в жизни — ничего я не стою.

В а с я т а. Та-ак…

Л е л ь к а. Вышла я, да пошла себе. Никто и не спросил — куда да как. И проводить-то никто не вышел. Будто нет меня.

В а с я т а (кивает). Да. Коль человек без места да без работы, его будто и нет.

Л е л ь к а (усмехнувшись). Нет меня. «И встреча наша была случайная».

В а с я т а. Дома-то, в Воронеже, небось ждут да волнуются.

Л е л ь к а. А! Ждут! Тоскуют дико! Двадцать пятое когда — через два дня? Так вот: соберется жилкомиссия. Ах, скажут, наша дорогая Лелечка пять лет на производстве у нас работала, три года в очередниках на площадь стоит. Должны мы ей сегодня ордер выдать, а она уволилась да уехала. Так подождем еще недельку-другую, может, обратно притопает. Пусть лежат для нее блага на блюдечке с голубой каемочкой! Вот как для меня все приготовлено. Будто где нет меня — там пустое место остается… Нет, не так все устроено. На самом деле пустое место — это я…

Звонок телефона.

В а с я т а (подходит к аппарату, берет трубку). Семидесятый километр слушает… Есть. (Снимает с крючка ватник, фуражку, чехол с сигнальным флажком.) Ты, девушка, жди меня. Сейчас я вернусь. Пассажирский идет.

Л е л ь к а (вдруг приняв это как обидный намек на то, что пора уходить). Чего ждать-то, могу и уйти.

В а с я т а. Уйти ты не можешь. Заблудишься. Пропадешь без людей. (Выходит.)

Пауза. Лелька протягивает руку, берет кусок хлеба со стола и торопливо откусывает.

С о ф р о н (из-за занавески). Ты чего это там шебуршишь?

Л е л ь к а (быстро кладет хлеб обратно). Это я дышу. Дышать можно?

С о ф р о н. Сказано тебе было — сиди. Смирно сиди.

Л е л ь к а. Спать я вам мешаю?

С о ф р о н. Я не сплю. Не надейся.

Л е л ь к а. Вот сейчас я по ящикам шарю. Добро по карманам распихиваю. Мало что у меня паспорт в порядке. Как это вы паспорту можете доверять, если человеку не доверяете?

С о ф р о н (грозно). Чего-о? Вот сейчас выйду!

Л е л ь к а. Может, у меня ножик припрятан. Чего от меня ждать.

С о ф р о н. Молчи ты… кочерыжка! Ты еще до человека не выросла!

Л е л ь к а. Ничего, вы поможете.

Слышен звук приближающегося поезда. Затем резкий короткий свисток паровоза. Какой-то странный шум. И вдруг тишина, невнятные голоса. Дверь распахивается, и вбегает  В а с я т а.

В а с я т а (задыхаясь от быстрого бега). Девушка… давай, скорее!

Л е л ь к а (резко). Я у вас кусок хлеба взяла.

В а с я т а (нахлобучивает Лельке шапку). Скорее… поезд… стоит, остановился. Скорее! Тебя ждут! (Почти насильно приподнимает Лельку с лавки.) Беги!

Л е л ь к а. Что вы! (Отбиваясь.) Какой поезд?

В а с я т а. Две минуты. Беги! Поезжай… домой. Успеешь!

Л е л ь к а. Не хочу я! Я уйду сейчас!

В а с я т а (кричит). Поезд! Специально тебя ждет!

Л е л ь к а (вырвавшись из его рук). Не хочу! Не хочу!

В а с я т а. Специально, понимаешь? (Отступает, тихо.) Специально… для тебя, Леля.

Л е л ь к а (потерявшись). Что — для меня?

В а с я т а. Успеешь… на работу вернешься, квартиру получишь…

Л е л ь к а. Я… (Вдруг выворачивает карманы.) Не могу я! Все продала, хозяйке пальто отдала! Высадят меня все равно на первой же станции! Понимаете? Надо было раньше меня спросить! Что вы наделали!

В а с я т а (бросается к шкафу, вытаскивает деньги, завернутые в бумагу). На! Скорее! На дорогу хватит! (Запихивает Лельке в карман.) Поезжай! Для тебя специально. Для тебя! Люди они — люди! Ждут!

Л е л ь к а. Я? Я?.. Да кто я!! Да как же вы мне…

В а с я т а  выталкивает ее за дверь, выбегает следом за ней. Резко отдергивается занавеска. Софрон застывает на месте. На одной ноге сапог, другая — в носке. В позе Софрона гнев и возмущение. Слышится свисток, затем стук двигающихся с места вагонов. Шум удаляющегося поезда. Медленно входит  В а с я т а. Вешает на крючок сигнальный флажок и, не снимая фуражки и ватника, садится на лавку.

С о ф р о н (как бы давясь словами). Ты… что же это… сделал?

В а с я т а. Успела…

С о ф р о н. Что же ты… сделал-то, а?

В а с я т а. Натянут на перегоне…

С о ф р о н (кричит). Ты что же это!

В а с я т а. Да-аа… (Устало.) Ложись-ка, Софрон… с рассветом небось уйдешь…

С о ф р о н. Ты… поезд остановил. Деньги ей отдал!

В а с я т а. Отдал… на дорогу.

С о ф р о н. Все отдал?!

В а с я т а. Кешка, конечно… неделя, да другая, да в Москву завернет… как не поглядеть столицу. Месяц и пролетит.

С о ф р о н. Приблудной, посторонней… без возврата! Без возврата — увидишь!

В а с я т а. За месяц зарплату отложу… да Кешка бездельничать не будет. Пусть на своем привыкает…

С о ф р о н. Ай тебе — старый друг! И ты так со мной, так?! Ты, значит, на меня да на моих — плевать?

В а с я т а. Да что ты, Софрон. Тебе обижаться не на что. Счастье у тебя в доме. Сына женишь. И сын у тебя крепкий… Как это — плевать? Зачем же так говоришь?

С о ф р о н. Я ж к тебе двадцать верст шел! Я ж тебя просил, уговаривал! Я с тобой вместе воевал! И мне — вот?

В а с я т а. Ложись-ка, Софрон. Нечего тебе расстраиваться. Счастье у тебя в доме.

С о ф р о н. Ну не-ет! (Поспешно натягивает второй сапог.) Был я тебе друг, был. Не знал я, каков ты тут, в глухомани, сделался. (Срывает с вешалки полупальто, натягивает дрожащими руками.) Не за обидой я к тебе шел, не за обидой!

В а с я т а. Ночь же, Софрон! Куда ты? Нельзя с гневом вот так уходить!

С о ф р о н. Нет меня здесь, Васята! И не будет больше! И забудь про меня! И я про тебя забуду!

В а с я т а. Охолони немного! Я больше тебя в убытке. Да в жизни всяко бывает. И мы с тобой в трудную годину одни как волки не выли…

С о ф р о н. С друзьями мы были! Друзей нужно уважать! А ты мне — такую обиду! Сердце у меня горит! (Подходит к двери, берется за ручку.) Будто себя я потерял. И не пойму, что это, в груди вот здесь у меня ворочается. Огнем будто жжет, и страшно мне и тоскливо… Нет, не могу я на тебя глядеть. Эх, Васята! (Резко рванув дверь, выходит.)

Васята сидит на лавке, опустив голову. Потом встает, подходит к шкафу, закрывает дверцы, как бы в задумчивости стирает рукавом пыль с резьбы. Подходит к самовару, ладонями трогает его пузатые бока. Звонок телефона. Васята вздрагивает от неожиданности. Смотрит на телефон чуть изумленно. Снова звонок.

В а с я т а (поднимая трубку). Семидесятый километр слушает… Да… (Лицо его становится виноватым.) Да… на две минуты… А?! Натянули?!.. Все равно, это, конечно… да, я понимаю… это, конечно… (Кладет трубку. Садится на лавку, медленно снимает форменную фуражку.) Разобраться надо… человек же, не медведь…

З а н а в е с

 

Пирс для влюбленных

Действующие лица

П а р о м щ и к.

М а р и я.

Т а н я.

П е т я.

В а л е н т и н.

Ж е н щ и н а.

Это просто речной дебаркадер. На нем неяркий фонарь на столбе, возле фонаря садовая скамейка. Направо видна дверь в домик паромщика, а там, где кончается стенка дебаркадера, предполагается пришвартованный паром. Паромщик упрямо называет дебаркадер пирсом. Дело к вечеру, сгущаются сумерки, горит фонарь. Его свет временами может быть ярче, временами слабее. На скамейке сидят старый  п а р о м щ и к  и  М а р и я. Ей лет тридцать, она в толстом свитере, куртке и брюках, возле нее стоит туго набитый рюкзак. Мария нервна, порывиста, подвижна. Это человек в дороге, который задержался на минуту.

П а р о м щ и к. А ты, Мария, вышла замуж?

М а р и я (смеется). Значит, так: соседи спрашивали, подружки спрашивали, директора своей школы встретила — спросила, в райком зашла — поинтересовались. И ты, дед!

П а р о м щ и к. Вот-вот, скаль зубы-то. Конечно, если вышла. А не вышла — улыбки твои вид только, да и все.

М а р и я. Поезжай, дед, скорее на ту сторону и привези моего профессора.

П а р о м щ и к. «Поезжа-ай»! Ты мне не расписание. Паром — путь сообщения. Пути сообщения все по расписанию.

М а р и я (рассердившись). А ну-ка, покажи расписание.

П а р о м щ и к. Ого. Инспектор. Заучилась в своей аспирантуре. А Валька тебе ручкой «адью» сделал.

М а р и я (кивает). Правильно.

П а р о м щ и к. А вот и правильно. Потому что парень положительный, на должность в конторе вышел, все как полагается.

М а р и я (кивает). Правильно.

П а р о м щ и к. Я тебе и лучше еще рассчитаю: твоя мамка с тятькой сюда ходила целоваться, еще как пирс дощатый был. Значит, это год двадцать восьмой. Значит, сколько же?

М а р и я. Ну, дед, если ты сам расписание составлял, не знаю, как тебя люди не утопили еще. Считать не умеешь.

П а р о м щ и к. Не распоряжайся в государственном деле. Государство меня на этот пост поставило. И не сняло до сих пор. А директоров разных у нас в городе вон уже сколько полетело. Директор универмага полетел, директор гвоздильного полетел! Не соответствуют!

М а р и я (покоряясь). Правильно.

П а р о м щ и к. А как мамка твоя тятьку с этого пирса на фронт провожала, ты уже в косичках да в галстуке пионерском была. Лет тебе тридцать, Мария, не меньше. Если ты в девках еще, то смеяться уже черед пришел другим.

М а р и я. Черед пришел на тот берег отправляться, дед. Профессор там ждет, понимаешь? Профессор!

П а р о м щ и к. «Профессор»!.. Испугала. Что он мне, начальство?

М а р и я. Нет, не начальство. Он ученый. Профессор. Ты как, дед, профессоров не возишь? Только начальство?

П а р о м щ и к. Чего-о? Я людей вожу! По расписанию! Хоть начальство, хоть профессор — по расписанию! Про-фес-сор! Если профессор, так и расписания не может обождать?

М а р и я. Не может. Катер за нами вот-вот подойдет. Профессор и так на сутки задержался, телеграмму дал, что приедет прямо к катеру. Ну, непонятно?

П а р о м щ и к (покивав головой). Ты замуж-то вышла или нет?

Т а н я (вбегает). Дедушка… ой, задохнулась… Что же это… опоздала?

П а р о м щ и к (Марии). Вот, погляди. Задохнулась даже. (Тане.) Не ходил я еще.

Т а н я. Как же?

П а р о м щ и к. По расписанию.

Т а н я. А-а. (Вынимает зеркальце из кармана жакетика, оглядывает свою прическу.)

П а р о м щ и к. Что ж, значит, сегодня?

Т а н я. На почту звонил. Райка прибежала, сказала.

П а р о м щ и к. А свадьба-то когда?

Т а н я. Да ну, дедушка, вы уж скажете тоже.

П а р о м щ и к. Я тут, милая моя, на этом пирсе столько лет сижу, сколько тебе и на белый свет глядеть не пришлось. Все тут у меня были. Под наблюдением. Как на пирс ходить начнут — значит, дело ясное. Свадьба.

Т а н я. Дедушка, миленький, уже пора… по расписанию!

П а р о м щ и к. Расписание я один знать могу.

Т а н я. Ой, дедушка, так вы же и знаете, что пора!

П а р о м щ и к. Паром — имущество государственное, нельзя его туда-сюда гонять.

М а р и я. Паром, дед, для того и существует, чтобы туда-сюда.

П а р о м щ и к (взвиваясь). Ишь ты! Так бы тебе все растратить да размахать, как сама размахалась! То тебе в аспирантуру, то тебе в эту… мерзлоту! Сидела бы на месте — давно бы в Валькином-то доме хозяйкой ты была, а не другая!

М а р и я. А я, дед, на хозяйство побольше разлетелась.

П а р о м щ и к. Летай, летай! А паром пусть постоит. Целее будет.

М а р и я. Не удержится, дед, твое расписание. Жизнь заставит твой паром все скорее и скорее циркулировать.

Таня делает Марии предостерегающие знаки.

П а р о м щ и к. Паром без меня циркулировать не может.

Т а н я (быстро). Ой, дедушка, уж конечно, дедушка. Вот вы не едете и не едете. А как по расписанию будет пора, так сразу и поедете.

П а р о м щ и к. Ишь, медовушка. Ты уж свое дело знаешь. С тобой-то хлопот не будет. Как с Евдокимихой… Соседи, кажись, с вами?

Т а н я. В школе в одном классе учились.

П а р о м щ и к. Да нет, с мамашей ее. Все тоже ходили сюда на пирс, все как полагается. А парень-то возьми да и упрись. Молодой, мол, еще, а что на пирс ходил — это так просто. Ну, я тут уж как свидетель и выступил. Нет, говорю, на пирс так просто не ходят. Нет у нас правила такого. Я сам со своей старухой, царство ей небесное, тоже на пирс ходил. Тогда еще мостки просто были, бабы тут спозаранку белье стирали.

Т а н я (скрывая нетерпение). Значит, так и поженились Евдокимовы?

П а р о м щ и к (солидно). Сама видишь.

М а р и я. Ну а как он ее поколачивать стал, так ты уже, дед, в свидетелях не ходил?

П а р о м щ и к. Видать, ты, Мария, замуж не вышла. Злая ты бабенка.

М а р и я. Злая, дед, жизнь, когда человек думает, что ему где-то дорожку перегородили. Пусть ошибается, пусть что-то потеряет, но паром должен циркулировать.

П а р о м щ и к. А?

Пауза.

Т а н я (заискивающе). Дедушка, миленький…

М а р и я (другим голосом). Вот, слышишь, как она тебе, говорит? Это потому, что ты, ты, дед, этот паром двигаешь.

П а р о м щ и к. Ну я… так ведь я, конечно. (Встает.) По расписанию положено, вот и двигаю. (Уходит.)

Т а н я. Ой, спасибо вам. Он уж такой упрямый, уж такой упрямый. Еще днем, когда людей много… а вечером совсем работать не хочет.

М а р и я. Ничего, привезет сейчас вашего парня.

Т а н я (подходит к Марии). А я вас помню, вы меня, наверное, нет. Вы в десятом учились, а я в первом.

М а р и я (думая о чем-то своем). В первом классе все девочки кажутся одинаковыми.

Т а н я. А вы были самая красивая в десятом.

М а р и я. А?.. Возможно.

Т а н я. Скажите, а сейчас вы кто?

М а р и я (быстро оборачивается к ней). Вы спрашиваете, кто я?

Т а н я. Извините… Я слышала, в аспирантуре вы учились. Теперь вы кто?

М а р и я (после паузы). Как вас зовут?

Т а н я. Таня.

М а р и я. Танечка, моя специальность смешно называется. Я — мерзлотовед.

Т а н я. Ме-мерзлотовед?

М а р и я. Да. Мы занимаемся почвами вечной мерзлоты. (Очень тепло.) Видишь, какие бывают специальности.

Т а н я. Но там же… холодно, никого нет…

М а р и я. Конечно, сначала холодно и никого нет. Но появляются люди — и возникает жизнь. Видишь ли, Таня, нам совсем неплохо в наших теплых домах, и все же мы с интересом поглядываем на другие планеты. У человека всегда чешутся руки. Ему хочется делать и делать что-то новое.

Т а н я. Ох…

М а р и я (вглядываясь). Что-то там застрял наш дед.

Т а н я. А вы… вы не боитесь так… одна?

М а р и я. Я не одна.

Пауза.

Т а н я. Вы что же… ждете тоже кого?

М а р и я. Да.

Т а н я (осторожно). В гости?

М а р и я. Нет. Я жду одного ученого, профессора. Я выехала немного раньше, чтобы побывать здесь у родных. А дальше мы поедем вместе.

Т а н я. Профессора! Ой, как интересно! Значит, он старый, а тоже не боится.

М а р и я. Не все профессора старые.

Т а н я (всплескивая руками). Молодой! И профессор!

М а р и я (мягко). Не знаю. Мы незнакомы, к сожалению. Я читала его статьи. Очень толковые.

Т а н я. Ой, как интересно! А мой-то, мой все лесоруб да и лесоруб.

М а р и я. Трудная профессия. Но — красивая. Зеленая, снежная, пахучая.

Т а н я. Зе-зеленая? Это как же?

М а р и я. Люблю лес, Таня.

Т а н я. Так он же его рубит! И все.

М а р и я. Рубка лесу не вредит. Только рубить нужно с головой и с душой. Чтобы молодняк поднимался. Знаешь, Танечка, рубить лес должны только очень добрые и мудрые люди.

Т а н я (воспрянув духом, с хвастливой ноткой). А он бригадир. Лесной техникум кончил.

М а р и я. Ну вот видишь.

Т а н я. Ему даже Валентин Иванович, наш начальник конторы, обещал…

М а р и я (резко). Кажется, едут? Тихо!

Т а н я (шепотом). Он с моим Петькой всегда советуется…

М а р и я. Тихо!

Т а н я (совсем тихо, но не в силах остановиться). Говорит, ты — моя правая рука…

М а р и я (встает). Совсем темно, прямо не видно ничего.

Т а н я (идет за ней). Петьке уже обещал: в город переедет, квартиру дадут…

М а р и я (громко). Ну вот и приехали. (Вдруг делает шаг назад, чуть не наткнувшись на Таню.)

Слышатся голоса, и входят  В а л е н т и н, П е т я  и  п а р о м щ и к.

В а л е н т и н (он в шляпе, сапогах и плаще, в руках портфель). Ну, Петя, тут, кажется, целая делега… Маша!

П а р о м щ и к (бочком высовываясь вперед). А вот тебе, Валька, и мой сюрприз. (Указывает на Марию.)

Т а н я (с достоинством). С приездом, Петя.

П е т я (тоже очень великосветски). А, Таня. Приятное совпадение.

Т а н я. Да вот, проходила мимо.

П е т я (перекладывая чемоданчик из руки в руку). Если ты в город, можем пойти вместе.

В а л е н т и н (оборачиваясь к нему). Петя, захвати мой портфель, забрось по дороге. Все руки оттянул.

П е т я. Можно. (Берет портфель.) Так я пойду.

В а л е н т и н. Гуляй. Завтра приедешь в контору — все оформим.

П е т я (кивнув паромщику и Марии, повернулся к Тане). Пойдем?

Т а н я (смотрит то на чемоданчик, то на портфель, которыми заняты обе руки Пети). Можем пойти. Рядком. (Церемонно кивает остающимся и уходит.)

П е т я  уходит вслед за ней.

В а л е н т и н (Марии, очень душевно, с приветливой радостью). Ну что за встреча! В отпуск к нам?

М а р и я (хмуро). Проездом. (Паромщику.) Что ж, больше никого?

П а р о м щ и к (едко). Нету. И в песке поискал, не завалялся ли где твой профессор.

В а л е н т и н (Марии, радушно). Ну как жизнь? Вышла замуж?

М а р и я (глядя ему прямо в глаза). Вышла.

Паромщик прислушивается.

В а л е н т и н. Да ну… За кого?

М а р и я. За профессора.

В а л е н т и н. Вот это новость! А как фамилия?

М а р и я (не опуская глаз). Фамилия… Макарчик.

В а л е н т и н. Я что-то такое слышал. Поздравляю! Вот весь город-то небось трясется!

М а р и я (спокойно). Я уже обнаружила, что в нашем городе это самая актуальная проблема.

П а р о м щ и к (крутя головой). Пхи! Ездит, в аспирантуре обучается, голову морочит своими разговорами. Другие люди здесь у меня, на пирсе, как на ладони. Значит, этого профессора ты и ждешь? Сказала бы по-прямому: мужа. А то объясняет, гордится!

В а л е н т и н. Дед, будь другом, заберись-ка к себе, звякни там по телефону моим, что скоро буду.

П а р о м щ и к. Это могу. (Грозя Валентину пальцем.) Ох, Валька, хитер ты. Известно: с пирса скоро не приходят!

В а л е н т и н (сердечно смеясь). Дед, сделай милость, называй меня — Валентин Иванович. При людях хотя бы.

П а р о м щ и к. Я, Валентин Иванович, еще из памяти не выжил. Всех помню, кто на пирс сюда ходил, Валентин Иванович. Этот пирс — для молодых да для влюбленных, Валентин Иванович, а они все у меня по именам. Вот оно как, Валька. Но скажу, как желаешь: Валентин Иванович.

В а л е н т и н (примирительно). Ладно, ладно, дед. Пойми: положение обязывает. При Петьке хотя бы воздержался.

П а р о м щ и к. А, при Петьке… Значит, в контору его забираешь?

В а л е н т и н. Уже забрал. Пусть обоснуется парень, женится.

П а р о м щ и к. Вот это разговор.

М а р и я (паромщику, нервно). Дед, когда у тебя следующий рейс? Разумеется, по расписанию.

П а р о м щ и к (упрямо). Да. По расписанию. Видишь, дела у меня есть. (С удовольствием.) Сам начальник конторы Валентин Иванович поручение сделал. (Входит в свой домик.)

В а л е н т и н. А ну-ка, покажись, Маша, как ты выглядишь на замужнем положении?

М а р и я (пожимая плечами). Разве от замужнего положения люди меняются?

В а л е н т и н. Женщины — безусловно.

М а р и я. Становятся от этого умнее, глубже, добрее?

В а л е н т и н. Да просто меняются.

М а р и я. Ты имеешь в виду — в глазах окружающих?

В а л е н т и н (скрывая раздражение). А ты что-то не изменилась.

М а р и я. Меняться не входит в мои планы. Я бы хотела просто умнеть и добреть. Сама по себе.

В а л е н т и н. Ну и как? Удается?

М а р и я. А это я могу проверить только на окружающих.

В а л е н т и н. Когда мы разговаривали с тобой в последний раз, пять лет назад, ты плакала и упрекала меня…

М а р и я. Плакала? Не может быть.

В а л е н т и н. Да, и упрекала.

М а р и я. Ты не помнишь за что?

В а л е н т и н. За то, что я тебя не дождался.

М а р и я. Не совсем так.

В а л е н т и н. Но теперь-то все в порядке — ты тоже вышла замуж.

М а р и я. Для меня самое главное, что я стала кандидатом наук. Я! Лично я!

В а л е н т и н. Вот видишь, как тебе повезло.

М а р и я (опускается на скамейку, спокойно). Возможно. Ведь я за этим и ездила в аспирантуру. (Устало.) Ты что, посетил свои владения?

В а л е н т и н. Точно. (Улыбнувшись.) Знаешь, месяцами сижу в конторе и вот как раз на эти два дня выехал. (Взглянув на рюкзак.) Кажется, чуть-чуть не разминулись?

М а р и я. Разминулись.

В а л е н т и н (как бы не слыша). В Москву возвращаешься или как?

М а р и я. Или как.

В а л е н т и н. А когда в Москву?

М а р и я. Разве что случится командировка.

В а л е н т и н. На постоянно?!

М а р и я. В Москве нет почв вечной мерзлоты.

В а л е н т и н. Я когда-то тебе советовал…

М а р и я. Твои советы были чересчур деловыми.

В а л е н т и н (терпеливо). Машка, чудачка, ну сама подумай, о чем нам спорить. Живем, работаем, растем, как говорится, стареем… Все нормально.

М а р и я. Я видела — ты дом построил.

В а л е н т и н. Да, получил дотацию.

М а р и я. Все ненормально, Валя.

В а л е н т и н. Ты снова собираешься меня упрекать, говорить о прошлом?

М а р и я. Нет. Уж если этот разговор начался, то только о настоящем. Мне оно не нравится. Ох как не нравится, Валя.

В а л е н т и н. Маша, не ставь себя в смешное положение. Упрекать, обижаться… Да, у нас была общая молодость, но потом каждый остался сам по себе, у каждого свои дела, заботы… семья. Нужно как-то трезвее. В конце концов, мы вполне самостоятельные и… чужие люди, и по какому праву, например, я мог бы… предъявлять к тебе какие-то требования…

М а р и я. Ах вот как!

В а л е н т и н (мягко). Нас было тридцать человек в классе, и если бы теперь каждый из них…

М а р и я. Но со мной ты ходил на пирс!

Пауза.

В а л е н т и н (осторожно превращая все в шутку). Ты прямо как дед…

М а р и я (откидываясь на спинку скамейки). Отвратительный, упрямый старикашка. Этакий цербер любви.

В а л е н т и н (облегченно). Ну вот видишь.

М а р и я. Вижу, что ты пополнел.

В а л е н т и н. А?

М а р и я. У тебя бархатистые нотки в голосе.

В а л е н т и н. Да ну?

М а р и я. «Начальник конторы принимает по понедельникам и пятницам»…

В а л е н т и н. Ты заходила?

М а р и я. Нет.

В а л е н т и н. Ты себе представить не можешь, как я доволен, что у тебя там все в порядке.

М а р и я. Только у меня другой порядок, Валя.

В а л е н т и н. У тебя просто другая специальность.

М а р и я. Я видела твою жену. В халате и шлепанцах.

В а л е н т и н (встает). Маша, я хотел, чтобы мы с тобой поговорили наконец как люди. Мне уже надоела вся эта волынка. Пять лет твоя мать смотрит на меня с упреком. Каждый раз, когда ты приезжаешь, я боюсь встретить тебя на улице. Запомни: я ничего ужасного не сделал. Живу нормально, порядочно. Когда ты уезжала, ты сама сказала, что всякое может случиться и что ты…

М а р и я (быстро поднимаясь со скамейки). Погоди, Валя, ты плащ измазал. (Наклоняется, трет полу его плаща.) Ух как пахнет… смола. Золотистая… Только потом, если налипнет пыль, будет черное пятно. (Смотрит на него снизу вверх.) Конечно, всякое может случиться… Валечка, важно только, чтобы мы никогда, никогда не стыдились взглянуть в глаза друг другу… (Кладет руку ему на плечо.) И если придет другая любовь, напиши… сразу напиши…

В а л е н т и н (замерев). Я не написал, потому что…

М а р и я (ласково). И это было первое маленькое отступление…

В а л е н т и н. Я хотел сказать тебе на словах…

М а р и я. И сказал, что был вынужден… вынужден! Это было второе отступление, уже побольше…

В а л е н т и н. Маша…

М а р и я. Посмотри на меня… здесь такой темный фонарь… но на этом пирсе никто не нуждается в его свете… Здесь часто загораются совсем другие, совсем другие огни… С этого пирса начинаются дороги, и начинающие люди учатся не отступать сначала в любви, а потом и в чем-то другом…

В а л е н т и н. Погоди, Маша…

М а р и я. Нет, некогда, некогда, Валя!

Входит  ж е н щ и н а. Она средних лет, в плотно застегнутой кожаной куртке, за плечами рюкзак, в брюках и тяжелых ботинках. Увидев Валентина и Марию, деликатно останавливается, ставит рюкзак на землю и садится на него.

В а л е н т и н. Кто-то там… смотрит на нас.

М а р и я. Пусть, пусть! Ведь я…

В а л е н т и н (отступая от нее, трезво). Ну, Маша, нельзя же так.

М а р и я (гневно). Нельзя? Нет, нужно! Почему ты отдал свой портфель Пете?

В а л е н т и н. Что?

М а р и я. Почему ты отдал свой портфель Пете?

В а л е н т и н. Я ему доверяю!

М а р и я. Доверяешь выполнять за тебя какую-то работу?

В а л е н т и н (сорвавшись). Что за намеки! Мы разошлись с тобой давно, слышишь, и перестань за мной наблюдать!

М а р и я. Ведь у Пети такое же образование, как у тебя, и ты старше всего на пять лет. Разница только в том, что ты его начальник.

В а л е н т и н. Смотришь мой дом, ходишь в контору! Что тебе еще надо от меня? У тебя есть муж, этот, профессор Макарчик! И успокойся!

М а р и я (отчаянно). При чем тут муж?

П а р о м щ и к (быстро входит). Что? Что? Чего это вы тут?

В а л е н т и н (беря себя в руки). Ну, Маша, вот и ладно, все нормально.

М а р и я. Да, если мой муж, как я установила, самая актуальная проблема в этом городе.

П а р о м щ и к (ехидно). Еще проверим, какой это муж. Раз не приехал по расписанию. (Валентину.) Вот, Валька… (запнулся, увидев женщину), Иванович, Валентин, значит, Иванович, твоя-то на месте ждет. Спрашивала все: а где, а что? Беспокоится.

В а л е н т и н. Надо идти. (Маше, неловко.) Ну так что же, Маша…

М а р и я (остро). А почему ты ей не скажешь, чтобы она сняла шлепанцы, надела туфли и пришла на пирс?

П а р о м щ и к (в восторге). Пхи! Чего это замужним бабенкам на пирс бегать?

В а л е н т и н (изо всех сил пытаясь заключить мир). Всего тебе желаю хорошего, а твоей матери если понадобятся дрова или что — пусть ко мне обратится.

М а р и я. В приемные часы.

В а л е н т и н (с вынужденной радушностью). Зачем? Просто по-соседски. (Уходит.)

П а р о м щ и к (Марии). В аспирантуру ездила, а хорошим манерам вот у него, Валентина, значит, Ивановича, поучилась бы.

М а р и я (сердито). Давай, дед, осуществляй распятие. Скорее!

П а р о м щ и к. Да ты что здесь раскомандовалась?!

Ж е н щ и н а (встает, подходит к Марии). Простите, насколько я поняла… Мария Тимофеевна?

М а р и я. Да… (Вдруг испуганно.) Вы… (Оглядывается на деда.)

Ж е н щ и н а (понижая голос). Неожиданно шла обкомовская машина, и меня довезли по окружной, через мост. Простите за опоздание.

М а р и я (с трудом). Здесь… я…

Ж е н щ и н а (паромщику). Будьте добры, скажите мне ваше имя-отчество.

П а р о м щ и к (испуганно). Я?! Да дед я!

Ж е н щ и н а (улыбаясь). Мне как-то неловко вас так называть. Сама уже седая.

П а р о м щ и к (очень громко). А как же, есть это… имя-отчество, есть! Парфен Парфеныч! Правильно! Парфен Парфеныч я!..

Ж е н щ и н а. Парфен Парфеныч, у вас не найдется кружечки воды?

П а р о м щ и к. Есть! А как же! Чтобы у меня, у Парфен Парфеныча, значит… (Убегает.)

Ж е н щ и н а. Мария Тимофеевна, у вас есть несколько минут, чтобы как следует меня рассмотреть?

М а р и я. Обязательно сразу?

Ж е н щ и н а. Обязательно. Я вас уже рассмотрела. Полгода мы будем вместе работать. А я очень верю в первое впечатление.

М а р и я (взглянув на нее). Я лезу на стенку, когда чувствую себя бессильной.

Ж е н щ и н а. Ах, Мария Тимофеевна, ведь вы же ученый, вы-то должны знать, как медленно и трудно достигается даже самое малое.

М а р и я. Я бы хотела поплакать.

Ж е н щ и н а. Давайте. Только быстро. (Достает из кармана клетчатый мужской носовой платок.) Надо?

М а р и я. У меня есть.

Мария и женщина смотрят друг на друга и вдруг медленно, слабо улыбаются.

Ж е н щ и н а. Ну и ну. Что мне с вами делать? Вы везде разыскиваете вечную мерзлоту.

М а р и я. Я совсем не умею себя вести.

Ж е н щ и н а (деловито). Вы будете плакать?

М а р и я. Уже не успею. Дед сейчас вернется.

Ж е н щ и н а. Видите, я вас предупреждала.

М а р и я (вдруг громко, радостно). Замечательно! Ну как это замечательно, что именно вы — профессор Макарчик!

П а р о м щ и к  вбегает с чайником и кружкой и, услышав слова Марии, останавливается.

Ж е н щ и н а. Парфен Парфеныч, ну что же вы, целый чайник! Я только глоточек хотела, горло промочить.

П а р о м щ и к (приходя в себя). Ну вы и промочите. (Хитро, наливая в кружку.) Попробуйте, попробуйте!

Ж е н щ и н а (пьет). Ох ты! Да это квас!

П а р о м щ и к. Своя, значит, фирма. У меня, у Парфен Парфеныча!

Ж е н щ и н а. Правильно, что принесли целый чайник. Целый чайник и выпью. Вот это квасок!

П а р о м щ и к (наливает). Первый — манит, второй — голову кружит, третий — с ног валит.

Ж е н щ и н а (пьет). Я остановлюсь на том, что голову кружит. Спасибо, Парфен Парфеныч. Вот это фирма!

П а р о м щ и к (торжественно). Теперь дозвольте мне вам один вопрос задать.

М а р и я (беспокойно). Дед, тебе мало своих? Совсем совесть потерял — человек в дороге, мимоходом, а ты и на него наседаешь.

П а р о м щ и к (резко оборачиваясь к ней). Ты там, Мария, тихо сиди! Выучилась, понимаешь, в аспирантуре, так целый вечер мне тут огород городишь! Беспорядок мне на пирсе делаешь! Сроду пирс таких разговоров не слыхал, какие ты тут сегодня наговорила!

Ж е н щ и н а (мягко). Парфен Парфеныч, сейчас подойдет катер за нами. Так что задавайте ваш вопрос, и я вам постараюсь ответить.

П а р о м щ и к (утихая). Расписание ей не подходит!.. Замужних баб велит на пирс таскать, а этот пирс для кого? Для влюбленных. Какая есть традиция, такая есть…

М а р и я. А за…

Ж е н щ и н а (перебивая). Как вы сказали? Пирс для влюбленных? А почему пирс? Пирс ведь бывает только на море.

П а р о м щ и к. Правильно. Как я на флоте служил — это еще в империалистическую, значит, было, — насмотрелся разных пирсов. Корабли от них отваливали в далекие плаванья. Ну и с нашего пирса тоже не близкие дорожки ведут. Для молодежи, выходит, самое главное место в нашем-то городе. Инженер один, который строил, говорил, мол, дебаркад… дебаркад… тьфу… Поэтому пирс.

Ж е н щ и н а (улыбается). Для влюбленных… Ну хорошо. Так какой у вас вопрос?

П а р о м щ и к (осторожно). Поскольку вы этак выразились — седая, мол, то и прочее… Так вот как с этим делом обстоит… вы, значит… замужняя?

Мария начинает беззвучно трястись от смеха.

Ж е н щ и н а (строго). Парфен Парфеныч, это для меня самый грустный вопрос. Видите ли, большую часть своей жизни я провожу на севере. Мой муж — ботаник, работает в Крыму, в Никитском саду. И у нас нет с ним другого выхода, как жить почти всегда в разлуке.

П а р о м щ и к. Ах ты, господи… Так что же… (Вдруг.) Нужно эту вечную мерзлоту прогреть. Чтобы сажать на ней можно было разные там… ботанические растения.

Ж е н щ и н а (взглянув на него, тепло). Это очень важно — то, что вы сейчас сказали!

Слышно, как к дебаркадеру подходит катер. Голоса. Гудок.

(Продолжает медленно, веско.) Вы очень мудро сказали: прогреть. Вот примерно за этим мы с Марией Тимофеевной и отправляемся туда.

Снова гудок катера. Мария встает, берет рюкзак. Паромщик неподвижно смотрит на женщину.

А ведь вы могли бы сказать: бросьте это дело и отправляйтесь к мужу, в Крым. (Протягивает ему руку.) До свидания, Парфен Парфеныч. Спасибо.

Паромщик осторожно пожимает ее руку. М а р и я, забрав рюкзак, идет к катеру. П а р о м щ и к  быстро подхватывает рюкзак женщины и идет вслед за Марией. Ж е н щ и н а, улыбнувшись и покачав головой, уходит за ними. Слышно, как катер отчаливает.

Тишина. Затем возвращается  п а р о м щ и к. Вбегает  Т а н я, за ней входит  П е т я.

Т а н я. Ох, дедушка, успели!

П а р о м щ и к. А? Куда успели?

Т а н я. На паром. На ту сторону.

П а р о м щ и к. Не будет парома. Расписание все вышло.

Т а н я (указывая на Петю). Дедушка, миленький, свезите его.

П е т я (с достоинством). Я могу и завтра.

Т а н я. Сегодня! Сегодня! Сегодня! Сегодня!

П а р о м щ и к (с интересом). Забыл? Паспорт?

Т а н я. Хуже! Хуже! Хуже!

П а р о м щ и к. А чего ж такое хуже может быть, без чего регистрироваться нельзя?

П е т я (сурово). О регистрации и речи не было.

П а р о м щ и к. А, так вот оно как повернулось? (Выпрямляется.) Так я тебе новое заявление делаю, официально. На пирс ходил? Ходил. Значит, пожалуйте регистрироваться. В свидетели выйду! И не будет парома!

Т а н я. Дедушка, миленький, да отвезите вы его! Отвезите! Сейчас прямо, да поскорее! Не в регистрации тут совсем дело!

П а р о м щ и к (твердо). Ничего, бедная душа, не рвись. Есть кому за тебя вступиться.

П е т я. Слышь, дед, за нее вступаться не надо. Требует она, чтобы я к себе в бригаду вернулся.

П а р о м щ и к. А?!

П е т я. А я могу и завтра.

Т а н я. Сегодня! Сегодня! Сегодня!

П а р о м щ и к. Сегодня расписания нет! (Садится на скамейку и закидывает ногу на ногу.)

Т а н я (подходит к Пете). Ты завтра в контору пойдешь…

П а р о м щ и к. И пойдет. Повышение, значит, ему вышло. От самого Валентина Ивановича.

Т а н я (отчаянно). Лес должны рубить только очень добрые и мудрые люди! Это красивая профессия! Зеленая! Снежная! Пахучая!

П е т я (терпеливо). Не пойду я завтра в контору.

Т а н я. Он тебя позовет… доверит тебе отчет за него писать… портфель… портфель попросит донести…

П е т я (паромщику). На портфель этот она рассердилась. Дескать, в одной руке — чемодан, в другой — портфель, ее и под ручку-то не возьмешь.

Т а н я (бросаясь к паромщику). Дедушка, миленький. Ну и что ж, что расписание вышло! Нужно, чтобы паром… циркулировал! Дедушка, свези Петю на тот берег! Он же бригадир!

П е т я. Ничего, я могу и завтра.

Т а н я. Не отступай, Петя, не отступай! Сегодня задержишься — завтра труднее будет!

П а р о м щ и к (соображая). Что же это… девки сами теперь на новую моду перешли — свадьбу откладывают?

П е т я (сурово). О свадьбе никакой речи и не было.

Т а н я. Была! Валентин Иванович говорил! Квартиру тебе обещал! (Запнувшись, вдруг тихо.) В конторе ты ему нужен, а в лесу — всей стране!

Пауза.

П е т я. Вот дурная…

П а р о м щ и к (встает). Значит, раз о свадьбе речи не было… выходит, новый рейс придется провести. Без расписания… (Идет к парому.)

Т а н я (облегченно). Ну вот и до свидания.

П е т я (солидно). Значит, когда следующий раз приеду — как всегда.

Т а н я. Ага. Через Райку позвони.

П е т я (протягивает руку). Бывай.

Т а н я (пожимает руку). Счастливенько.

П е т я  уходит. Таня делает несколько шагов за ним, вглядывается в темноту, поднимает руку, собираясь помахать на прощанье.

П е т я (вдруг вбегает). Танюшка, иди на паром!

Т а н я. Ку-куда?

П е т я. Со мной поедешь, там и свадьбу сыграем. Замуж за меня пойдешь?

Т а н я (кричит). Да ты что?

П е т я. Сама же говорила… как это… зеленое, пахучее, снежное!

Т а н я. Так об этом и речи не было! Ты же мне и предложения не делал!

П е т я. Я тебе там, там предложение сделаю! С этими… как их… с цветами! На пирс ходили? Ходили. И все честь честью.

Т а н я  бросилась в сторону парома. П е т я  убегает за ней. Сцена некоторое время пуста, затем осторожно входит  В а л е н т и н. Смотрит на пустую скамейку, обходит место, где стоял рюкзак Марии. Потом возвращается к домику паромщика, стучит в дверь.

В а л е н т и н. Дед, а дед! (Прислушивается. Как бы услышав звуки двигающегося парома, идет к фонарю. Смотрит на часы, недоуменно пожимает плечами. Наклоняется, начинает тереть полу плаща, испачканную в смоле.) Черт… налипнет же… (Махнув рукой, садится на скамейку.)

Слышится пение приближающегося паромщика: «Эх, тачанка-д-ростовчанка, да наша гордость и краса!..»

П а р о м щ и к (появляясь). «…Все четыре колеса!»

В а л е н т и н (ласково). Это что же, дед, без расписания? Сам себя катаешь?

П а р о м щ и к (он в странном настроении). Ага. Молодость свою.

В а л е н т и н (шутит). Не жалеешь, значит, государственное имущество?

П а р о м щ и к (садится рядом с ним на скамейку). Я жалею, Валентин, значит, Иванович, самое главное имущество в государстве. Вот чего экономить да беречь надо.

В а л е н т и н (все так же, в шутливом тоне). Чего ж это?

П а р о м щ и к. А люди.

В а л е н т и н (осторожно). Значит, вез кого-то?

П а р о м щ и к. Я так думаю — придется этот новый рейс в расписание вставить. Людям, понимаешь, надо — ходят, требуют… циркулировать.

В а л е н т и н. Расписание повесь. Расписания не знают. Вот и требуют.

П а р о м щ и к (строго). А ты, Валентин, значит, Иванович, учти: государство меня на этот пост поставило. И не сняло до сих пор. Значит, знаю, как нужно действовать. И расписание тут такое объявляю: если людям надо — везу! Если по-настоящему, понимаешь, надо!

В а л е н т и н (пропуская мимо ушей). Так ты кого вез, дед?

П а р о м щ и к. Петьку!

В а л е н т и н (заинтересовавшись). Забыл что-нибудь? Чего срочно так?

П а р о м щ и к. Он решил при своем остаться. К тебе не переходить.

В а л е н т и н. Ну-у? (Пожав плечом.) Жалко. Ничего, придет. Если, конечно, другого не подыщем.

П а р о м щ и к (быстро). И Таньку с собой взял. Сказал, свадьбу там сыграют. А она-то, она-то! В кофточке, как была! Да в босоножках. И поехала! Бегом! Ну, говорю, Петька, свадьбу быстрее играй, пока у тебя комары невесту не всю съели! А он…

В а л е н т и н (перебивает). Ладно, дед, это уже неинтересно. Ты мне вот что скажи… ты ведь тут был, все видел… (Запнулся, потому что подошел к главному, но продолжает легко, маскируя заинтересованность.) Мария отправилась? Муж ее приехал? Что-то она вроде крутила, насчет мужа, а?

Пауза. Валентин в ожидании смотрит на паромщика.

П а р о м щ и к. Муж… Значит, об этом у тебя беспокойство. Ладно. Скажу. (Медленно, веско.) Муж Марии… приехал. Все, как она сказала. Профессор Макарчик. Красивый такой… седой. Квас мой пил. И мы разговаривали. Таких людей на моем пирсе не было. У этого профессора… земля под ногами теплеет!

В а л е н т и н (откидывается на спинку скамейки). Ну вот и прекрасно. Раз замуж вышла — свои заботы, хлопоты, там детишки пойдут — семья. А то все как на иголках меня заставляла жить, претензии какие-то, додумалась сегодня этим вот пирсом меня упрекнуть. Что в юности на пирс мы с ней ходили. Каково, а? Ты давай расскажи всем, что Мария замуж вышла. Ладно, дед?

П а р о м щ и к (встает). Парфен Парфеныч я буду.

Валентин смотрит на него изумленно.

Ты мне сказал, Валентином, значит, Ивановичем тебя звать, а я Парфен Парфеныч. Дед — это я так, для молодежи. А тебе какой я дед. Ты уже и сам скоро в деды выйдешь. Теперь — второй вопрос. Поднимайся-ка, Валентин Иванович. Поднимайся, поднимайся.

Валентин, ошарашенный встает.

И иди к себе в дом-то. Дом у тебя хороший, жена тебя ждет, нечего тебе напрасно на пирсе болтаться! Этот пирс, знаешь, — это пирс для влюбленных. Иди, иди, Валентин Иванович. Гуляй. (Вытягивает руку, как бы раскрывая перед Валентином невидимую дверь.)

З а н а в е с

 

Троллейбус

Действующие лица

А л л а.

Д и м а.

Ж е н щ и н а.

Ч е л о в е к  с  г а з е т о й.

П е р в а я  с т у д е н т к а.

В т о р а я  с т у д е н т к а.

Сцена представляет заднюю площадку троллейбуса с несколькими сиденьями, высоким ящиком кассы. Окошки покрыты густыми узорами мороза. Вечер, поэтому пассажиров не очень много. В течение всего действия троллейбус в движении, и время от времени на лица пассажиров падают яркие лучи света уличных фонарей.

На самом последнем сиденье, возле кассы, — А л л а  и  Д и м а. Они, видимо, только что вошли. Перед ними — ч е л о в е к  с  г а з е т о й. Развернув ее, он погружается в чтение.

Д и м а (берет Аллу за руку). Лапки закоченели? Сейчас мы их потрем, подуем, подышим…

А л л а. В какой это сказке — дунул, плюнул и… Что произошло?

Д и м а. Мне в детстве не рассказывали сказок. Так я к ним и не привык.

Человек с газетой громко кашляет.

А л л а (понизив голос). Смотри, это, наверно, волшебник. Днем он работает бухгалтером, чтобы замаскироваться.

Д и м а. Точно! Самая подходящая профессия для волшебника. Поэтому ими так часто интересуется ОБХСС.

А л л а. Тише! Он услышит.

Д и м а. Плевать. Выйдет из троллейбуса, и больше ни он нас, ни мы его…

А л л а. Да нет, я говорю, вдруг он услышит…

Д и м а, Учти, в нашем городе семь миллионов прохожих. Мало ли кто из них что услышит!

А л л а. Ой, Димка…

Д и м а. Кстати, с кем из этих семи миллионов ты пропадала всю прошлую неделю?

А л л а. Ты же знаешь.

Д и м а. Опять?!

А л л а. Дима, мы обо всем поговорили. Я все сказала.

Д и м а. Хватило недели?

А л л а. Он же не знал… и заранее купил билеты в театр. В «Современник». С нагрузкой… Вот мы и были два раза в театре. Не пропадать же билетам…

Д и м а. И ты ему это сказала? И он тебе поверил?

А л л а. Я сказала, что… что иду с ним в последний раз.

Д и м а. Месяц тому назад он разорился на билеты в кино. Кажется, вы еще не были в цирке и в консерватории?

А л л а (мягко). Дима, ну не сердись… Ты же должен меня понять…

Д и м а. Я не понимаю, неужели так трудно сказать кому-то «да» и кому-то «нет».

А л л а. Кому-то… может быть. Но ведь это не «кто-то». Это ты… и он.

Д и м а. Можешь сказать мне «нет». Я не побегу за билетами в Большой театр.

А л л а. Я тебе сказала «да»…

Д и м а. И целую неделю…

А л л а (быстро). «Да» не нужно объяснять. А вот «нет»… Особенно если говорить это человеку, с которым дружил…

Д и м а (перебивает). Ну ладно. Я его не знаю, но раз ты с ним дружила, значит, он не дурак и сделает соответствующие выводы. Кончим этот разговор. Но я все-таки хочу тебя предупредить: если он еще раз выкинет что-нибудь подобное, учти, я превращусь в волшебника. И исчезну. Раз и навсегда.

А л л а. Нет-нет. Больше он мне не позвонит…

Г о л о с  в о д и т е л я (в микрофон). Октябрьская улица.

Алла быстро поднимает голову. Входит пожилая  ж е н щ и н а  с чемоданом и узлом. На ней большой платок с кистями, повязанный поверх пальто.

Ж е н щ и н а (растерянно оглядывается). А до вокзала-то я доеду? Миленькие, скажите, до вокзала доеду, а? В эту сторону или наоборот?

А л л а (поспешно). Доедете, доедете.

Женщина ставит чемодан на пол.

Д и м а. Если рейс не изменился.

Ж е н щ и н а. Как — изменился? (Подхватывает чемодан.)

Г о л о с  в о д и т е л я. Следующая — техникум.

Ж е н щ и н а (поднимает голову, как бы в поисках микрофона, громко). Голубчик, скажите, до вокзала я доеду, а?

Г о л о с  в о д и т е л я. Доедете, не волнуйтесь. Я вас предупрежу, когда будет остановка.

Женщина ставит чемодан, облегченно вздыхает.

А л л а (напряженно). Дим, нам еще далеко?

Г о л о с  в о д и т е л я. Следующая — техникум. Здесь готовят специалистов приборостроения. В здании техникума выступал с речью товарищ Фрунзе на собрании рабочей дружины. Рядом с техникумом находится комбинат бытового обслуживания, лучший в районе.

Д и м а. Ого!

А л л а (беспокойно). Дима, давай выйдем.

Д и м а (шутливо). Оторвалась пуговица? Или сломался каблук?

А л л а. Пойдем пешком!

Д и м а. Значит, не сломался. Но ты хочешь его сломать. Не рекомендую. Лучший в районе комбинат бытового обслуживания уже давно закрыт.

А л л а. Давай выйдем, Дима!

Человек с газетой с шумом переворачивает лист и снова углубляется в чтение.

Д и м а (мягко). Зачем, Аллочка? Скажи. Ведь мороз.

А л л а (смешавшись). Я люблю мороз…

Д и м а (улыбаясь). Это твоя единственная отрицательная черта. А я было уже начал пугаться, что ты — идеал без недостатков.

Ж е н щ и н а (уместив наконец чемодан и узел, роется в кармане, вытаскивая мелочь). Ох, что за цены такие неудобные: три копейки да копейка… поди отыщи эту копейку — и махонькая такая, и юркая, и без нее не обойдешься…

Д и м а (оборачиваясь). А вы, мамаша, три трехкопеечные да пять копеек суньте. Как раз будет.

Ж е н щ и н а. Три… да пять? Это как же?

Д и м а. А за чемоданчик. Он тоже едет.

Ж е н щ и н а. Ах ты, батюшки! Верно ведь! Извините, граждане.

Д и м а. Знаю, бывает.

Ж е н щ и н а. Все ведь я как — с внучком езжу. В руках вроде много, а платить не полагается. А он еще как крик подаст — весь троллейбус подпрыгивает. Голосистый у меня внучонок. (Перебирает на ладони мелочь.) Смотрите-ка! И как раз одни копейки попадаются, когда не надо! Три да одна… Вот так и выходит: мой внучонок с таким голосом бесплатно ездит. А чемодан стоит и молчит. Из головы у меня вон, что платить надо.

Г о л о с  в о д и т е л я. Техникум!

А л л а (пытается встать). Идем скорее, Дима!

Д и м а (удерживая ее). Доедем, Аллочка, пустяки остались!

Входят  п е р в а я  и  в т о р а я  с т у д е н т к и, с папками, в модных высоких одинаковых шапочках.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Этот? Точно?

В т о р а я  с т у д е н т к а. Этот, этот. Я расписание наизусть знаю. И в стекло посмотрела.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Ну, проверим. Воображаю, какая потеха!

В т о р а я  с т у д е н т к а. Прекрати!

Г о л о с  в о д и т е л я. Следующая — Косой переулок. Старинный район, который населяли когда-то персонажи драматурга Островского.

А л л а (Диме, нервно). Не нужно было меня удерживать, не нужно…

Д и м а (прислушиваясь к голосу водителя). Погоди, Алла…

Г о л о с  в о д и т е л я. Здесь еще сохранились домишки с показной роскошью фасадов и пудовыми воротами. За ними гнездилось стяжательство, мещанское презрение к достоинству человека и господствовал единственный кумир — деньги.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Ух ты!

В т о р а я  с т у д е н т к а. Ну что, я говорила?

Г о л о с  в о д и т е л я. На углу Косого переулка стоит церковь постройки конца семнадцатого века, архитектурный памятник, охраняется государством.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Он что, по конспекту чешет?

В т о р а я  с т у д е н т к а. Про эту церковь он вчера не говорил… Смотри-ка, а я даже внимания не обратила. Стоит гриб, а, оказывается, конца семнадцатого века.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Он, наверное, в выходной по маршруту лазает, выглядывает, где что. Или в библиотеке копается.

В т о р а я  с т у д е н т к а. И охраняется государством. А мы на ней в четвертом классе углем писали: «Валя плюс Маня равняется любовь до гроба, дураки оба».

Д и м а. Аллочка, ну ты чего?

Алла отвернулась, перчаткой трет окно.

Ж е н щ и н а (задумчиво). Конечно, религия тут ни при чем. Руки народные эту церквушку строили. Сколько поколений прошло, а труд народный остался. По камушку небось складывали. Поэтому и охраняется государством.

В т о р а я  с т у д е н т к а (женщине). Нет, тут больше. Тут не только труд. Тут творчество, произведение искусства, вечная красота.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Есть предложение оплатить проезд, а потом продолжать разговор об искусстве.

В т о р а я  с т у д е н т к а (достает из папки кошелек). У меня есть мелочь.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Ладно, плати, раз ты меня заставила двадцать минут на морозе именно этот троллейбус дожидаться.

Ж е н щ и н а. И мне вот тоже… мне тоже билеты оторвите…

Д и м а. Аллочка, не обижайся. Я просто не хочу, чтобы ты отморозила нос.

А л л а. А я хочу выйти. Понимаешь — выйти!

Д и м а. Я зазевался. Это водитель виноват — болтает без умолку.

Алла молчит и упрямо смотрит в окно.

В т о р а я  с т у д е н т к а (берет у женщины с ладони мелочь). А-а, вот у вас есть копейка. Это мне сдачи, у меня девять, три трехкопеечные. (Опускает в кассу и отрывает билеты.)

П е р в а я  с т у д е н т к а. Можно занимать места?

Первая и вторая студентки садятся на одно из сидений.

Д и м а (Алле). Ну ладно, если хочешь, сойдем на следующей. Не понимаю, что за каприз. (Отворачивается.)

Ж е н щ и н а (опускает мелочь в кассу, отрывает билет). Ну вот, и на меня и на чемодан…

Д и м а (машинально, женщине). Еще копеечку.

Ж е н щ и н а. Еще?

Д и м а. Вы опустили десять и три — тринадцать копеек, а нужно четырнадцать.

Ж е н щ и н а. Да, конечно, тринадцать. Только ведь эту одну копейку я хотела опустить, а девушка…

Д и м а. Вы уже целую остановку все хотите опустить и все церемонитесь. Опустите, и дело с концом.

Ж е н щ и н а. Так ведь я же объясняю…

Д и м а (нетерпеливо). Ничего не надо объяснять. Стоите у нас над душой и объясняете, вместо того чтобы платить.

Ж е н щ и н а. Я заплатила!

Д и м а. Не надо ловчить. То вы насчет чемодана ловчили, теперь хоть одну копейку, но урвать у государства!

Алла оборачивается.

Ж е н щ и н а. Я… копейку… урвать…

Д и м а. Ну ладно, кончим разговор. Сегодня один копейку не положит, завтра второй… а людей в городе семь миллионов. Государство вам доверяет, а вы ловчите.

П е р в а я  с т у д е н т к а (оборачиваясь). В чем дело?

Д и м а. Ничего особенного. Она под шумок «забыла» опустить копейку.

В т о р а я  с т у д е н т к а (оборачиваясь). Это мы у нее взяли. Сдачи.

Д и м а. Я что-то не заметил.

П е р в а я  с т у д е н т к а. А почему это вы должны все замечать?

Д и м а. А потому, что здесь нет кондуктора, чтобы за вами наблюдать.

В т о р а я  с т у д е н т к а. А почему это за нами нужно наблюдать?

Д и м а. А потому, что не все еще поняли, что государство надеется на вашу честность.

Ж е н щ и н а (отступая). Я… копейку… урвать… (Опускается на краешек чемодана.)

П е р в а я  с т у д е н т к а (Диме). Знаете, оставьте громкие слова. А то тарахтите и слушаете только себя. Мы ж вам сказали, что взяли копейку сдачи.

Д и м а. А я не заметил!

Ч е л о в е к  с  г а з е т о й (не оборачиваясь, из-за листа). Я заметил.

Д и м а. Как это вы могли заметить что-нибудь, кроме своей газеты?

В т о р а я  с т у д е н т к а (Диме). Послушайте, у вас что, плохое настроение?

П е р в а я  с т у д е н т к а (второй студентке). Оставь в покое его личную жизнь. Наверное, тоска зеленая.

В т о р а я  с т у д е н т к а. Точно. Но дело в том, что он эту зеленую тоску возит с собой в троллейбусе и на других распространяет.

П е р в а я  с т у д е н т к а (негромко). Увидишь, он сойдет на Косом переулке.

В т о р а я  с т у д е н т к а (вздыхает). Такой молодой…

Негромко смеются.

Д и м а (Алле). Даю тебе честное слово, я на самом деле не заметил.

А л л а. Верю…

Г о л о с  в о д и т е л я. Косой переулок.

Д и м а (встает). Ну, пошли.

А л л а. Нет.

Д и м а. Что?

А л л а. Мороз.

Д и м а. Ты же хотела!

А л л а. Доедем. Пустяки остались.

Д и м а. Что с тобой сегодня?

А л л а. Я вдруг подумала, что могу сломать каблук.

Г о л о с  в о д и т е л я. Следующая — универмаг. Работает до девяти часов вечера. Есть продовольственный отдел. Возле универмага можно сделать пересадку на метро, троллейбусы третий, восьмой, автобусы сто двенадцатый и первый. Маршрут сто двенадцатого удлинен, он идет до Новых районов. На площади вчера открыт новый подземный переход.

П е р в а я  с т у д е н т к а (второй студентке). Я ошиблась. Не сошел.

В т о р а я  с т у д е н т к а. Значит, он решил воспользоваться удлиненным маршрутом сто двенадцатого.

Смеются.

А л л а (Диме, неожиданно оборачиваясь от окна). Тебе правда в детстве не рассказывали сказок? Почему?

Д и м а (пожимая плечами). Очевидно, моим родителям это не приходило в голову.

А л л а. Ни разу? Ни одной сказки?

Д и м а. Не помню. Может быть, на меня они просто не производили впечатления. Жизнь намного интереснее сказок. И заметь, в ней не происходит никаких чудес.

А л л а. Да. Лягушка не превращается в царевну. Чудище не оказывается зачарованным принцем…

Д и м а (подхватывает). Но зато аленький цветочек продается в любом цветочном магазине и стоит всего рубль. Вместе с глиняным горшком.

А л л а. А я взрослая, Дима, но очень люблю сказки. Что же мне теперь делать?

Пауза.

Д и м а (тихо). Любить меня. Я реальный.

Ж е н щ и н а (вдруг). Я… копейку… урвать…

П е р в а я  с т у д е н т к а. Микрометры там разные, фотоэлементы, спектральные анализы ни к черту не годятся…

В т о р а я  с т у д е н т к а. Что?

П е р в а я  с т у д е н т к а. Я думаю, какой бы прибор приспособить к этому троллейбусу.

В т о р а я  с т у д е н т к а. К нашему троллейбусу?

П е р в а я  с т у д е н т к а. Вот-вот. Тебя не раздражает, что в него беспрепятственно может влезть такой… копеечник?

В т о р а я  с т у д е н т к а. Это мысль. Сигнализатор с электроразрядом. Как схватится за поручень — его по лапе!

Смеются.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Ну вот, а ты тройку по фотоэлементам схватила.

В т о р а я  с т у д е н т к а. Случайно.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Хотя тут фотоэлемент не подойдет. Реагирует только на внешние качества. Мы с тобой перекрываем световой луч точно так же, как этот. (Кивает в сторону Димы.)

В т о р а я  с т у д е н т к а. Копеечник! Да, вот тебе случай, когда никакие приборы не определят дефекта… никакие приборы, кроме нас, людей.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Утешайся. За тройку.

В т о р а я  с т у д е н т к а. Ехидна. Не стоило даже показывать тебе этого водителя.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Кстати, он молодой? Или старый?

В т о р а я  с т у д е н т к а. Не знаю.

П е р в а я  с т у д е н т к а. А как же ты его узнала в лицо, когда троллейбус подходил? Ты сказала, что посмотрела в стекло.

В т о р а я  с т у д е н т к а (упрямо). Не знаю.

Г о л о с  в о д и т е л я. Универмаг.

П е р в а я  с т у д е н т к а (едко). Голос красивый.

В т о р а я  с т у д е н т к а (сердито). Дело не в голосе!

Г о л о с  в о д и т е л я. Следующая — вокзал. Внимание, кто спрашивал вок…

В тот момент, когда голос водителя обрывается, человек с газетой резко складывает газету и встает. И вдруг все пассажиры как бы от неожиданного толчка троллейбуса наклоняются в одну сторону.

Д и м а. Что такое!

Ч е л о в е к  с  г а з е т о й (Диме, останавливаясь возле него). Молодой человек, вы, возможно, запомнили, где находится лучший в районе комбинат бытового обслуживания?

Дим а. А?

Ч е л о в е к  с  г а з е т о й. Так вот, я хочу вам дать совет запомнить это хорошенько. И если вы соберетесь сшить себе костюм или возникнет нужда в художественной штопке прожженного сигаретой пиджака, никогда, слышите — никогда не обращайтесь в этот комбинат. Дело в том, что я там работаю главным закройщиком. Упаси бог, вы не досчитаетесь одного сантиметра материи или кусочка нитки. А мы, то есть наш комбинат, дорожим своей репутацией. Нас наверняка оскорбит недоверие. Нанести обиду ничего не стоит. Но зато потом ее никакими силами нельзя взять обратно. Даже художественная штопка не может восстановить нормальную фактуру ткани. Прощайте. Я надеюсь, что больше никогда вас не встречу. (Хочет выйти, но двери закрыты.) Водитель! Выпустите меня!

Шум раскрывающихся дверей. Ч е л о в е к  с  г а з е т о й  выходит. Пауза.

П е р в а я  с т у д е н т к а (как бы очнувшись). Мы стоим… Красный свет?

В т о р а я  с т у д е н т к а (негромко). Нет, сейчас зеленый.

П е р в а я  с т у д е н т к а (тихо). И он… молчит. Водитель. Что-нибудь сломалось?

Снова толчок троллейбуса. Все пассажиры наклоняются в одну сторону, как будто троллейбус неожиданно тронулся.

В т о р а я  с т у д е н т к а (настороженно). Что-то случилось.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Да нет, уже едем.

В т о р а я  с т у д е н т к а. Он никогда раньше так не дергал.

Д и м а (Алле). Неприятно. Этот с газетой все-таки подслушал наш разговор.

А л л а (без выражения). Плевать. Вышел из троллейбуса, и больше ни мы его, ни он нас не увидит.

Д и м а (взглянув на нее). Я говорю, он все-таки подслушал.

А л л а. В нашем городе семь миллионов прохожих, мало ли кто из них что подслушает.

Д и м а. Аллочка, учти, я парень простой и не люблю, когда зря лезут на стенку.

А л л а. Я не лезу на стенку.

Д и м а. Вот так.

Пауза.

П е р в а я  с т у д е н т к а (второй студентке). Почему он молчит?

В т о р а я  с т у д е н т к а. Кто?

П е р в а я  с т у д е н т к а. Твой водитель.

В т о р а я  с т у д е н т к а. «Мой водитель»…

Д и м а. Что-то холодно. (Оглядывается.) Дует откуда-то.

А л л а. Двери открыты.

Д и м а (громко). Эй, водитель! Двери! Двери забыл закрыть! Церкви семнадцатого века замечает, а что делается у себя под носом, не видит!

А л л а (бесцветно). Замолчи, Дима.

Д и м а. Его же оштрафуют.

А л л а (так же). А может, это не важно. Может быть, это совсем не важно.

Д и м а. Что?

Шум закрывающихся дверей.

А л л а. А вот все это… копейка, штраф…

Д и м а (медленно поворачивается, внимательно смотрит на Аллу). Ты, кажется, что-то сказала?

А л л а. Замолчи, Дима.

П е р в а я  с т у д е н т к а (второй студентке). У тебя нос покраснел. Дать пудру?

В т о р а я  с т у д е н т к а. Дай лучше вон той девице. По-моему, у нее покраснело все лицо.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Я бы на ее месте носила паранджу.

Д и м а (Алле). Что-что?

А л л а. Я сказала: «Замолчи, Дима».

Д и м а. Мне это не понравилось.

А л л а. Этого никто не любит.

Д и м а. Ты все-таки лезешь на стенку?

А л л а. Да.

Д и м а. Не советую.

Пауза.

П е р в а я  с т у д е н т к а (дует на стекло и трет его перчаткой). Мы уже подъезжаем к вокзалу. А он молчит.

В т о р а я  с т у д е н т к а. Собственно, он совершенно не обязан ничего говорить. Объявил остановку, и все.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Ну, знаешь, зачем же мы тогда мерзли на остановке и пропустили шесть других троллейбусов?

В т о р а я  с т у д е н т к а. Я тебя приглашала не на концерт. Просто человек умеет работать с душой.

П е р в а я  с т у д е н т к а (чуть смущенно). Интересно, что можно сказать о вокзале…

В т о р а я  с т у д е н т к а. Что его построил архитектор Рерих. Что вокзал — не просто здание, а ворота города. Первый гостеприимный дом для пассажиров, последний привет для отъезжающих.

П е р в а я  с т у д е н т к а (глядя на вторую студентку). Это что, ты…

В т о р а я  с т у д е н т к а. Это он сказал вчера.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Интересно… а как же люди, все, которые ехали в троллейбусе? Как они на это реагировали?

В т о р а я  с т у д е н т к а. Сначала стало тихо… А потом все, кто выходил, понимаешь, все как один почему-то говорили: «До свидания!»

П е р в а я  с т у д е н т к а. А сегодня? Он тоже это скажет?

Д и м а (Алле, резко, чуть громче). Ну ошибся! Случайно! Одной копейки не разглядел! Водитель этот меня сбил своими рассказами! Внимание отвлек! Живьем меня теперь есть? Ты разберись-ка, в какие времена вот так из-за копейки целое дело человеку пришивали? Что-то у тебя замашки старомодные! Попахивают одним коротеньким популярным словечком!

А л л а (гневно). Замолчи, Дима!

Д и м а. Ты…

Г о л о с  в о д и т е л я (немного хрипловатый, звучит иначе, резче, напряженнее). Вокзал. Кто спрашивал вокзал? Вам выходить.

Ж е н щ и н а. Ох… уже! (Вскакивает, схватывает узел, потом вдруг быстро подходит к Диме.) Молодой человек! Вы… вы вот насчет копейки… Не думайте, что я цену-то копейки не понимаю. Я лет-то с десяток по копейке на трудодень получала… По одной копеечке! В старых деньгах… (Неожиданно кладет руку Диме на плечо.) Вы вот расстраиваетесь… Теперь копейка, конечно, другая стала, и ваше беспокойство я поняла. Попервоначалу обиделась, а после… так я скажу: мало чего в жизни бывает. Ну и ладно. Уж не сердитесь на меня, глупую. Не будете? А?

Первая и вторая студентки оборачиваются.

Нужно, чтобы все теперь было хорошо… (Отходит, берет в другую руку чемодан.) До свидания… Поезжайте спокойно, граждане… (Выходит.)

П е р в а я  с т у д е н т к а (резко, стремительно встает). Пойдем!

В т о р а я  с т у д е н т к а (растерянно). Это конечная остановка… Нам надо вернуться. Мы же проехали, чтобы послушать.

П е р в а я  с т у д е н т к а. Нет! За новый рейс надо платить! Вот в его присутствии!

В т о р а я  с т у д е н т к а. Они сейчас выйдут…

П е р в а я  с т у д е н т к а (указывает на Диму). Он?! Он поедет спокойно! Слышала, что та женщина сказала? Он поедет спокойно! Его не надо упрашивать! (Идет к дверям.)

В т о р а я  с т у д е н т к а (встает, идет за первой студенткой). Тогда скорее! Поможем ей хоть донести чемодан! (Проходя мимо Димы.) А тройку по фотоэлементам я исправлю! (Наклоняется и говорит прямо в лицо Диме.) Даю честное слово! (Выбегает вслед за первой студенткой.)

А л л а (встает, говорит с трудом). Пошли…

Д и м а (медленно поднимается). Пошли? Как это понимать? После твоего «замолчи»? Я умею кидать мозгами. Парень неглупый.

А л л а (тихо). Нет, ты глупый парень, Дима.

Д и м а (жестко). И все же — «пошли». Куда?

А л л а. Мы должны выйти из этого троллейбуса. Это конечная остановка.

Пауза.

Д и м а. Так. Постой здесь, пожалуйста, пару минут. Пока я скроюсь за ближайшим углом. (Поворачивается и уходит.)

Алла растерянно делает шаг к дверям. Пауза.

Г о л о с  в о д и т е л я. Осторожно! Я закрываю двери!

А л л а (громко). Нет! Нет!

Г о л о с  в о д и т е л я. Я закрываю двери.

А л л а (поворачиваясь и глядя в ту сторону, где предполагается кабина водителя). Я должна выйти! (Покачнувшись как бы от толчка тронувшегося троллейбуса, садится на сиденье.)

Г о л о с  в о д и т е л я. Куда выйти? Зачем?

А л л а (отчаянно). Это конечная остановка!

Г о л о с  в о д и т е л я (мягко). Да. Это конечная остановка. Это начало нового рейса. Улица, по которой мы едем, мне очень нравится. На ней горят розовые неоновые огни. Впереди на остановке нет ни одного пассажира. Мы не остановимся и не откроем дверей. Мы будем ехать и ехать вперед.

А л л а (машинально прислоняется к окну, смотрит в узкую протертую в инее щелочку и вдруг резко). Мы сворачиваем! Мы сворачиваем с рейса! (Кричит.) Игорь!

Г о л о с  в о д и т е л я (по-прежнему мягко). Да. Но что делать. Я везу тебя домой. Если б я мог, я довез бы до самого парадного. Но я всего лишь троллейбус. Я могу ехать только там, где есть провода.

А л л а (встает). Не надо! Ведь тебе объявят выговор!

Г о л о с  в о д и т е л я. Я не могу оставить машину. И не могу оставить тебя. Хоть я и обещал тебе больше не звонить. И не покупать билетов в театр.

А л л а. Остановись! Открой двери!

Толчок как бы из-за остановки троллейбуса. Алла хватается за поручень.

Г о л о с  в о д и т е л я (негромко). Если только… ты на самом деле хочешь уйти… извини…

Алла молчит.

Советская площадь. Тебе отсюда два шага.

Пауза.

Открыть двери?..

Алла стоит неподвижно.

З а н а в е с

 

Он рядом

Действующие лица

Д и р е к т о р.

Ж у р н а л и с т.

Л а п ш и н.

С а в и н.

Г а в р и л ы ч.

Р у ч к и н а.

Ю р а.

П е н с и о н е р.

З а в е е в.

Н и т о в а.

Я ш а.

А в т о м о б и л и с т.

Картина первая

Кабинет директора завода. Два кресла, низкий столик. В креслах сидят  д и р е к т о р  и  ж у р н а л и с т.

Д и р е к т о р (взволнованно). Значит… тридцать лет назад…

Ж у р н а л и с т. Да. К сожалению, он так и не узнал.

Д и р е к т о р. А вы совершенно случайно…

Ж у р н а л и с т. Абсолютно. Я искал совсем другие материалы. И вдруг наткнулся на этот документ. Меня привлекла фраза: «За особые заслуги».

Д и р е к т о р. И вы точно установили, что заказ выполнялся на нашем заводе?

Ж у р н а л и с т. Да.

Пауза.

Д и р е к т о р. За особые заслуги?

Ж у р н а л и с т. За особые.

Д и р е к т о р. Как вы думаете, он знал, за что?

Ж у р н а л и с т. Думаю, что нет.

Д и р е к т о р. Хотя ведь награда уже не успела…

Ж у р н а л и с т. А если бы и успела?

Д и р е к т о р. Даже никогда не слышал, что завод выполнял такой заказ. Правда, я во время войны еще мальчишкой был.

Ж у р н а л и с т. Может быть, кто-нибудь из старых рабочих? Вдруг кто-то помнит Потапова? Какой он был? Как работал? Как погиб?

Д и р е к т о р. Надо подумать… Подождите… У нас есть один старейший работник. Сейчас я вас с отделом кадров свяжу… (Поднимает трубку, набирает номер.)

Картина вторая

Из окна блочного пятиэтажного дома звучит музыка: с гнусавинкой поет музыкально-вокальный квартет. Ж и л ь ц ы  дома вышли посидеть на скамеечках возле парадного. Стучит костяшками  к о м п а н и я  д о м и н о ш н и к о в. На одной из лавочек спит  Я ш а.

Л а п ш и н. Дубль! (Стукнул костяшкой.)

С а в и н. Мимо. (Сердито.) Голова пухнет. От этого пения.

Л а п ш и н. Гаврилыч, будь другом, прикрути Юрку. Общественность просит.

Г а в р и л ы ч. Счас. Мигом. (Кладет костяшки, вылезает из-за стола, бежит к окну.)

Л а п ш и н (вдогонку). За проволоку не запнись, Гаврилыч! Я там проволоку вчерась вокруг газона натянул!

Р у ч к и н а. А вот за границей вообще не полагается никакой проволоки. Прямо трава, и все.

Л а п ш и н (с юмором). Трава?

Р у ч к и н а. Трава. И все.

Л а п ш и н. Заграничная?

Р у ч к и н а. Местная. Которая растет.

Л а п ш и н. Сама?

С а в и н (пресекая). Пусть растет.

Г а в р и л ы ч (у окна). Юрка, Юрк! Выгляни на минуточку!

Ю р а (появляется в окне). Ну?

Г а в р и л ы ч. Учишь?

Ю р а. Учу.

Г а в р и л ы ч. В какой институт?

Ю р а. Транспорта. Пятнадцать.

Г а в р и л ы ч. На место?!

Ю р а. Общественность?

Г а в р и л ы ч. Точно. Просит.

Ю р а. Каждый день. Не надоело?

Г а в р и л ы ч. У Савина голова пухнет. Ты знаешь, он инвалид, ему нельзя.

Ю р а. А мне в институт надо или нет?

Г а в р и л ы ч. Надо-надо. Раз третий год поступаешь.

Ю р а. Я без музыки не усваиваю. А с этой общественностью пять лет не поступлю.

Г а в р и л ы ч. Знаешь что? Я тебе наушники принесу. Наушники, а? Как же это мы раньше-то не догадались?

Л а п ш и н. Ты куда, Гаврилыч?

Г а в р и л ы ч (убегая). Счас! Счас!

С а в и н. Подвижной старик. Все бегает, бегает.

Р у ч к и н а. Моторный.

Л а п ш и н (с юмором). Вагон?

Р у ч к и н а. Человек. Который заводной, тот и моторный.

Л а п ш и н. Кто тебе сказал?

Р у ч к и н а. Тренер. Только про Олега. Гаврилыча-то он не знает. Я Олежке не-се-ссер подкинула. К самолету. В эту, как ее… Оклахому самолет. А он не-се-ссер дома забыл.

Л а п ш и н. Это там трава растет?

С а в и н (пресекая). Пусть растет. Голова пухнет.

Л а п ш и н (кричит). Юрка! Выдерни музыку, абитуриент! Не видишь — человек спит!

Ю р а (высовываясь). Не человек, а Яшка!

Р у ч к и н а. Тебе Яшка — не человек? С ночной смены пришел! Дай отдохнуть!

Ю р а. Пусть в квартире спит!

Р у ч к и н а. Он на чистом воздухе привык! После ночной никогда в квартире не засыпает.

Ю р а. Замашки, как у лордов. А всего-навсего родственник чемпиона.

Л а п ш и н. Выдерни музыку! Сколько раз тебе говорить!

Г а в р и л ы ч (бежит). Счас! Счас! Юра, на, держи наушники.

Ю р а. О-о, старомодные какие. Колеса.

Г а в р и л ы ч. Это ничего, слышимость есть. Как включишь, так будто тебе по уху дали. А окружающим — ничего.

Ю р а. Так им и надо, окружающим. А особенно этой общественности. (Возится с наушниками.) Тут не втыкается, Гаврилыч.

Г а в р и л ы ч. Не может быть.

Ю р а. Устаревший стандарт. Век номер девятнадцать.

Г а в р и л ы ч. Неправдоподобно.

Ю р а. Ну, сам взгляни.

Г а в р и л ы ч (смотрит в окно). Отсюда не видать. Дай-ка руку. (Кряхтит.) Дом гладкий… без карниза. В том доме… в щель ногу засунешь, и тама…

Ю р а (тянет его). Держи пятерку, не разменивай! (Исчезает.)

Л а п ш и н. Гаврилы-ыч! Он в окно лезет.

С а в и н. Ты б в обход, Гаврилыч!

Г а в р и л ы ч. Долго… (Исчезает в окне; торжествующе.) Тама!

Л а п ш и н. Прямо Брумель! Перемахнул ведь.

Р у ч к и н а. Семьдесят ему. Я паспорт в жэке видела.

Л а п ш и н. Клевета.

Р у ч к и н а. А тебе пятьдесят девять! Я всех видала!

Музыка затихает. Слышен храп Яши.

С а в и н. О-о, хорошо. Тишина какая.

Л а п ш и н (Ручкиной). Ты б подушку сыну вынесла, что ли. Ведь с ночной человек.

Р у ч к и н а. Он так привык. На пиджаке. Жарко ему.

С а в и н. Как человек привык, много значит. Так он и чувствует, так и себя ведет…

Л а п ш и н. О, Гаврилыч появился! Привет! Общественность ждет!

Г а в р и л ы ч. Счас. Прыгаю.

С а в и н. Стой, Гаврилыч, хватит! В обход давай!

Г а в р и л ы ч. Долго. Я к общественности стремлюся! Ловите! (Прыгает и падает.)

С а в и н (приподнимаясь). Лежишь?

Л а п ш и н. Поднимайся, поднимайся, Гаврилыч. Ты ведь не с ночной.

Г а в р и л ы ч (поднимается). Ну-ка, сосед, глянь, что у меня сзади, на брюках?

С а в и н. Как осколком садануло. Меня вот так под Харьковом. Спасибо, штаны ватные были.

Г а в р и л ы ч. У меня значительно тоньшее.

Л а п ш и н. Пробоина насквозь.

Р у ч к и н а. И что-то белое видать…

Л а п ш и н. А ты не гляди! Научилась в жэке!

Р у ч к и н а. Я гляжу из тех соображений, что у меня йод есть.

Г а в р и л ы ч (скромно). Белое это… ну, на это йоду не надо. Иголка с ниткой — достаточно.

Л а п ш и н (кипя). Мало ей, что паспорта наши наизусть знает! Теперь берется за…

Г а в р и л ы ч (мирно). Ну-ну! Сидеть можно. (Садится.) Партия продолжается!

Л а п ш и н. Теперь она берется за…

С а в и н (пресекая). Пусть берется. А мы не дадимся.

Л а п ш и н. Гаврилыч, Юрка где? В окне не видать.

Г а в р и л ы ч. Лежит. В наушниках. В них сидя никак нельзя.

Л а п ш и н. Приладил?

Г а в р и л ы ч. Дело несложное.

С а в и н. Ты у нас, Гаврилыч, со смекалкой. Молодец.

Г а в р и л ы ч. Сказал — дело несложное. Не стоит разговоров.

Р у ч к и н а. А у моего Олега телефон с наушниками есть. В его квартире стоит. Чтоб рукой трубку не держать. Очень удобно. Он с олимпиады привез.

Л а п ш и н. Не с олимпиады, а с олимпийских игр.

Р у ч к и н а. Не спорю. Про которые в «Вечерке» писали.

Л а п ш и н. Про эти игры пишут во всех газетах.

Р у ч к и н а. Не спорю. А я выписываю «Вечерку». Я утром читать газеты не могу.

Слышен звонок телефона.

Г а в р и л ы ч. Телефон! У вас звонит, Петровна!

Р у ч к и н а. Ой, батюшки, не добегу! Гаврилыч, миленький, он у меня на окне, с окна достань!

Г а в р и л ы ч. Счас! (Бежит.)

Р у ч к и н а. С крыльца, с крыльца! Он на этом, в кухне!

Г а в р и л ы ч. Ну, это просто. Хвать! Вон он. (Снимает трубку.) Алё?.. Нет, это не Яша. Счас матери трубку передам.

Р у ч к и н а (в трубку). У телефона?..

Л а п ш и н. Гаврилыч, назад!

С а в и н. Отходи, Гаврилыч! Прикрывай тыл.

Р у ч к и н а (в трубку). Яша спит… Не могу, с ночной он. А кто говорит?.. Иванов?.. Нет, я не могу. С ночной он. До свидания… Что?.. Нет, не могу, спит он. (Отдает трубку.) На, Гаврилыч, трубку, на место положь.

Г а в р и л ы ч (кладет трубку). Счас. (Возвращается к столу.) Извините-простите.

Л а п ш и н. Дубль! (Кладет костяшку.)

С а в и н. Где ты столько дублей берешь?

Л а п ш и н. Со склада. По безналичному.

Г а в р и л ы ч. Счас-счас… А мы вота! (Стучит костяшкой.)

Л а п ш и н. Эй, Гаврилыч! Ты так выиграешь, неровен час!

Гаврилыч радостно смеется.

С а в и н. Тут нужен тактический маневр…

Р у ч к и н а. Ой, забыла вам рассказать, какой мне нонче сон приснился. Будто встаю я компоту из холодильника попить, глядь, а вот на этом самом месте, возле окна, новенький автомобиль стоит. «Жигули».

Л а п ш и н. Нет, ты видал, товарищ Савин, она и ночью разглядывает?

Р у ч к и н а. Приснилось мне! Приснилось.

Л а п ш и н. «Жигули»?

Р у ч к и н а. Автомобиль.

Л а п ш и н. А может, пиво.

Р у ч к и н а. Нет, компот.

Л а п ш и н. И приснился?

С а в и н (пресекая). Пусть снится.

Р у ч к и н а. У моего Олега такой точно автомобиль! Был. До «мерседеса». А теперь «мерседес».

Г а в р и л ы ч. Твой Олег — механик классный. Кроме того, что чемпион.

Р у ч к и н а. А Яшка? Яшка что у меня — плохой?

Г а в р и л ы ч. Яшка — дело известное. Такого слесаря поискать.

Л а п ш и н. Ну, всех перебрали?

Р у ч к и н а. У нас в роду все хорошие. Один к одному. Что отец у них был, у ребят моих. Просто героическая личность. Мы с ним знаешь где поженились? В цехе. Теперешние свадьбы что — без препятствиев. А у нас препятствия были. Во-первых, война.

Л а п ш и н (с юмором). А во-вторых?

Р у ч к и н а. А во-вторых, стоим мы у станков: так — он, так — я. А взглянуть друг на дружку не можем. Было у тебя такое? Не было! У нас в душе любовь, у нас страсть, а в руках — снаряды. Не оторвешься. По пятнадцать часов друг дружку не видали. Кончали смену — тут же отдыхать оставались. Чтоб зря силы на дорогу домой не тратить.

Яша сладко храпит, переворачивается на другой бок.

С а в и н. Ну, это не очень препятствия. Препятствия — когда разлука.

Р у ч к и н а. А у нас разве не разлука? Тут человек, а не взглянуть, не подойти. Мы, значит, к мастеру: пожениться хотим, прямо, значит, в цехе согласны. Как на военном положении. А он: не до глупостев, говорит, сейчас. Вот тебе наша любовь, вот тебе наши страдания.

Г а в р и л ы ч. Эх, молодость, молодость. Жизненное начало…

Свет гаснет.

Картина третья

Комната заводоуправления. В креслах возле маленького столика сидят журналист и пенсионер.

Ж у р н а л и с т. Благодарю вас, что помогли мне.

П е н с и о н е р. Не в обиду будь сказано, не только вам. Но и себе. Поскольку работа, которая имеет цель, — это счастье. Счастье помогает человеку расцветать. Жить. Ценить себя. Словом, наполняет. Без этого — пустота. Я, знаете, не наделен счастьем отдыха. А только счастьем работы. В пенсионере качество утомительное. Но совсем не редкое. Поэтому от таких, как я, обычно бегают.

Ж у р н а л и с т. Баш на баш. Я-то вас запряг не на шутку.

П е н с и о н е р. Но я ведь кадровик. А это не профессия, это, скорее, качество.

Ж у р н а л и с т. Знаете, некоторые считают, что это просто должность.

П е н с и о н е р. Должность?! Заниматься людьми?!

Ж у р н а л и с т. Все зависит от того, как ими заниматься. Вы мне показали класс.

П е н с и о н е р. Честно говоря, это не совсем моя заслуга. У меня был прекрасный учитель.

Ж у р н а л и с т. Учитель?

П е н с и о н е р. Да. А вам разве кажется, что этому не учатся? (Засмеялся.) И я так думал. Мол, премудрости никакой, сиди, заполняй карточки, читай анкеты, клей фотографии… А учитель был.

Ж у р н а л и с т. Расскажите, пока ждем Завеева.

П е н с и о н е р. Рассказывать-то нечего. Как вы понимаете, я кадровиком не родился, попал случайно. А учитель был. Был! Ох какой.

Ж у р н а л и с т. Простите, а как вы случайно попали?

П е н с и о н е р. Спихнули меня.

Ж у р н а л и с т. Не понял.

П е н с и о н е р. Спихнули. (Делает жест.) Вот этак. Директор тогдашний и секретарь партбюро. Куда, говорят, мы его денем? Куда он нам такой? А в кадры посадим, пусть Голембе помогает. Големба — это и был мой учитель.

Ж у р н а л и с т. Простите, что значит «такой»?

П е н с и о н е р. Кто?

Ж у р н а л и с т. Вы.

П е н с и о н е р. А-а. У меня руки тряслись. Сильно так, знаете. Как у алкоголика. А я слесарь-лекальщик. Ну, с такими руками на завод вернулся, сами понимаете, слесарем они меня поставить не могли. Там точность нужна. Вот и спихнули в кадры. А там Големба.

Ж у р н а л и с т. Постойте, почему у вас руки тряслись?

П е н с и о н е р. От контузии. Так вот Големба…

Ж у р н а л и с т. Вы были контужены?

П е н с и о н е р. Да. Големба был человек старой гвардии.

Ж у р н а л и с т. Где вы были контужены?

П е н с и о н е р. Под Москвой.

Ж у р н а л и с т. Когда?

П е н с и о н е р. В октябре сорок первого.

Ж у р н а л и с т. Вы… воевали?

П е н с и о н е р. Да. В Московском ополчении.

Пауза.

Ж у р н а л и с т (сердито). Вот это да! Через самое главное вы перескакиваете.

П е н с и о н е р. Ну, знаете ли, должен быть порядок. Вы же спросили о Голембе. А это был человек еще из старой гвардии Дзержинского. Его земляк. Тоже польского происхождения. Тоже прошел каторгу, эмиграцию, революцию, гражданскую войну. Он много страдал и поэтому знал цену справедливости. Вот почему меня взволновала судьба Потапова. Понимаете? Человек не получил награду, которую заслужил.

Стук в дверь. Входит  З а в е е в.

З а в е е в. Здравствуйте. Завеев я. Извините, что маленько задержался…

П е н с и о н е р. В душ, вижу, заскочил.

З а в е е в. Да, я на монтаже, случается поползать, ну и измазался маленько.

П е н с и о н е р. Познакомьтесь, Завеев, — это товарищ журналист…

З а в е е в. Я знаю. Вы насчет Потапова?

Ж у р н а л и с т. Говорят, вы его ученик?

З а в е е в. Дяди Саши? Ну да. В сорок первом весной семь классов окончил, пришел на завод. (Засмеялся.) Вы, пожалуй, подсчитаете, что мне на пенсию пора?

П е н с и о н е р. Не остри. Дело серьезное.

З а в е е в. Меня и поставили к нему в ученики.

Ж у р н а л и с т. И долго вы были учеником?

З а в е е в. До самого конца. То есть до того, как дядя Саша погиб.

Ж у р н а л и с т. Вы его хорошо помните?

З а в е е в. А как же. Бывало, такого леща даст, что ого-го.

П е н с и о н е р (закашлял). «Леща»! Вспомнил.

З а в е е в. Ну, подзатыльник. Я вот своим ученикам подзатыльников не даю, так и наука не больно входит.

П е н с и о н е р (кашляет). Рассказывай про другое. Другие качества давай.

З а в е е в. Это качество самое хорошее было. Я вот специалистом стал и его помню. А с теперешних учеников…

П е н с и о н е р (кашляет). Да оставь ты свою педагогику!

Ж у р н а л и с т. А как он выглядел? Молодой, старый, высокий, низкий, блондин?..

П е н с и о н е р. Во-во. Давай об этом.

З а в е е в. Рыжий.

Ж у р н а л и с т. Что?

З а в е е в. Рыжий был. Стеснялся. Всегда в шапке. Должно быть, нестарый еще. Но мне тогда все были старые, кто не ребята. Потом, знаете, с едой как было. Нас-то, подростков, подкармливали. По полконфеты к чаю давали. А дядя Саша полсупа еще своего отольет, половину пшенки отвалит. Я старался с ним в столовку ходить, подкарауливал. А когда он в закрытый цех перешел…

Ж у р н а л и с т. Закрытый?

З а в е е в. Ага. Ему туда обед носили. Но он мне, как к двери подойдешь, хлебушка оттуда просовывал. А один раз — с колбасой… (Пауза.) Вот чудно. Сколько я в жизни потом разных колбас перепробовал, а тот ломтик помню. По вкусу даже… в юности-то она, память, видать, подзатыльником утрамбовывается.

П е н с и о н е р. Опять!

З а в е е в (лукаво). А теперешние ученики…

П е н с и о н е р (встал). Ну вот, я вас познакомил, я лучше пойду.

Ж у р н а л и с т. Нет-нет, не уходите.

П е н с и о н е р. Поймите, я этого Завеева с молодых лет насквозь знаю. Раз он начал, этому не будет конца. Он меня теперь завяжет морским узлом.

Ж у р н а л и с т. А вы совсем, совсем не помните Потапова?

П е н с и о н е р. Нет. Когда я слесарем был, мы в разных цехах работали. Потом — в интересующее вас время — я в ополчении был. А когда вернулся в кадры, он уже погиб. Остался единственный свидетель — Завеев. Вот он и обсуждает тут.

З а в е е в. Да пусть идет, пусть идет. Уйдет он, думаете? Его на пенсию проводили, а спросите, был ли хоть день, чтоб он на завод не явился? Тут как тут! Только зря государство пенсию на таких переводит. Он еще тут лет тридцать проторчит, как штык! И все будут к нему за помощью бегать.

П е н с и о н е р. Ухожу! У-хо-жу! У-хо-жу! (Хлопает дверью.)

Ж у р н а л и с т (сдерживая смех). Ну и зачем вы его прогнали?

З а в е е в. Рассказывать не дает. Все поправляет. А что я могу сделать, если дядя Саша «леща» давал?

Ж у р н а л и с т. Видите ли… (Пауза.)

З а в е е в. Вижу. Но ничем помочь не могу. Было!

Ж у р н а л и с т. Было-то не только это. Вот вы… про дверь начали, про закрытый цех…

З а в е е в. Он только так назывался, что закрытый. На самом деле во все дыры дуло. Дядя Саша по чертежу работал, так этот чертеж по всем углам носило. Бывало, зовет меня — лови!

Ж у р н а л и с т. А что это был за чертеж? Он вам объяснял?

З а в е е в. Не-ет. Мне не до этого было. Я тогда сам к станку встал. Пятнадцать исполнилось.

Ж у р н а л и с т. Вы тоже работали в закрытом цехе?

З а в е е в. Там никто не работал, кроме дяди Саши. Потому что там вместе с ним инженеры находились.

Ж у р н а л и с т. Какие инженеры?

З а в е е в. Для которых он работал. Они чертеж этот летающий принесли. А один, знаете, был такой… в круглых очках. Дядя Саша мне про него однажды сказал: этот самый башковитый. Стойте, вот еще что я припоминаю: получили мы с завода выходной, в баньку сходить, и по дороге завернули с дядей Сашей, значит, в кино. Глядим хронику, боевой киножурнал. Глядим — а там вдруг показывают новое огнеметное оружие. И такое, надо вам сказать, впечатление — я обомлел весь. В зале народ аж к экрану подался — стулья хрястнули! После сеанса выходим, а у меня из глаз не идет, и вроде что-то знакомое я видел. Я и говорю: дядь Саш, балочки там такие, на твои с закрытого цеха похожие… Ну, тут он, значит, мне «леща» дал.

Ж у р н а л и с т (встал). Значит, он знал… знал!

З а в е е в. Конечно. От настоящего рабочего тайн нет. Но дядя Саша кремень был. Показалось, говорит. Это после «леща»-то. Извини, говорит, стукнул тебя по ошибке. Теперь, говорит, ты самостоятельный рабочий и я должен тебя уважать. Мол, вровень мы с ним стали. И правда, это уж последний «лещ» был. Советы мне при работе давал, как сподручнее что делать, но как сотоварищу. Как равному. И так до самой его гибели было.

Ж у р н а л и с т. А как он погиб, вы знаете?

З а в е е в. А как же? Письмо от старушки матери пришло. Под Москвой ее оккупант застиг. Она из Смоленска почти пешком шла. Ноги-то и отказали. Тем более что старушка пережила: дяди Сашина жена и дочка при обстреле Смоленска погибли. Она в письме просила дядю Сашу, чтоб за ней приехал, потому что ходить не может. Ему на заводе сразу отпуск дали, инженер этот в очках пропуск выхлопотал, и дядя Саша отправился… (Замолчал.) Я его до самых ворот заводских провожал…

Ж у р н а л и с т. А дальше?

З а в е е в. А дальше… поезд разбомбило, дядю Сашу раненого в госпиталь отвезли, но он не выжил… (Полез в карман, достал письмо, сложенное треугольничком.) Вот, если хотите. Для вас принес.

Ж у р н а л и с т (осторожно разворачивает, читает). «Уважаемый товарищ Завеев, сообщаю вам, не старайтесь насчет приезда, тяжелораненного Потапова вы уже не застанете. Так как у него наступил паралич рук и ног, принято решение (если он доживет до утра) отправить его в тыловой госпиталь. О дальнейшем сообщу. Медицинская сестра Нитова».

З а в е е в. И больше ничего.

Ж у р н а л и с т. Но вы писали? Узнавали?

З а в е е в. Конечно. И профком заводской старался. Госпиталь-то полевой, переезжал, знаете. Потом пришло сообщение, что из списков выбыл и похоронен в братской могиле…

Ж у р н а л и с т (медленно складывает письмо, шелестит листок бумаги). В братской могиле…

З а в е е в. А я его до ворот проводил. До заводских. Дядю Сашу-то моего. Думал, денька через три свидимся…

Картина четвертая

Снова в садике перед домом стучат костяшки домино. Мирно похрапывает  Я ш а.

Г а в р и л ы ч. Эх, молодость, молодость. Жизненное начало…

С а в и н. А все-таки для любви самое главное препятствие — разлука.

Р у ч к и н а. Согласная. Но не обязательно — далекая. Близкая тоже может быть. Как у нас было. Только знаешь, что он рядом, а от станка не оторвешься.

Л а п ш и н. Не оторвешься? От станка?

Р у ч к и н а. От него самого.

Л а п ш и н. Значит, прямо без отрыва.

Р у ч к и н а. Без отрыва.

Л а п ш и н. Олега и Яшку соорудили все же.

С а в и н (пресекая). Пусть без отрыва. Сыновья — что надо.

Р у ч к и н а. Понял? Это настоящего военного героя оценка. Он кровь свою за Родину пролил.

С а в и н. Я для таких слов не подхожу.

Г а в р и л ы ч. Ну что ты, у тебя ранение, ты — инвалид Отечественной войны, ты свой почет не умаляй.

С а в и н. Да брось, Гаврилыч, ну палец отстрелило, без пальца живу.

Г а в р и л ы ч. А вот тут уже вопрос, как живешь. Ты живешь так, что мы тебя уважаем. И твоему званию низко кланяемся.

Л а п ш и н. В твоих обстоятельствах свободно могло голову отстрелить. Но отстрелило палец. Считай — наша удача. Почету от этого не меньше.

Г а в р и л ы ч. И на работу твою, прямо скажем, не всякий пойдет — мешки с деньгами возить. Случается, что и бандюги нападают, в газетах недавно случай описывали.

С а в и н. Ну, на меня за тридцать лет ни один не нападал.

Л а п ш и н. Это, скажем прямо, бандюгам повезло. Если ты с ружьишком на фашистский самолет вышел, я представляю, в какой вид ты мазуриков можешь привести.

С а в и н. Ни разу случая не было. Мне как народному контролеру больше достается. Придешь на какую-нибудь стройплощадку, а там рамы брошены, краска разлита, батареи ржавеют под дождем. Возьмет обида, укажешь им — ну и наслушаешься. Иной раз думаешь: почище мазуриков народному добру угрожают…

Г а в р и л ы ч. Да, у людей хозяйский глаз должон быть. Без хозяйского глаза труд не убережешь…

Р у ч к и н а. Вот я теперь уже сомневаюсь насчет автомобиля… откуда автомобиль?

Л а п ш и н (с юмором). Который «Жигули»?

Р у ч к и н а. Который мне приснился.

Л а п ш и н. Во сне? Приснился?

Р у ч к и н а. Будто стоит. На этом вот самом месте.

Л а п ш и н. На траве?

Р у ч к и н а. И ты будто возле него с кем-то шепчешься! Вот тебе.

Л а п ш и н. Ай да баба! Ну до чего глазастая! Даже во сне не спит.

С а в и н (пресекая). Пусть не спит. Выкладывай очередной дубль.

Л а п ш и н. Нету.

С а в и н. Возьми на базе. По безналичному.

Л а п ш и н. Кончились на базе. Мимо.

Г а в р и л ы ч (стучит костяшкой). Тама!

Л а п ш и н. Эй-эй, ты что? Обыграл. А? Обыграл!

С а в и н. С Гаврилычем лучше не связываться.

Гаврилыч радостно смеется.

Л а п ш и н. И гогочет, как крокодил.

С а в и н. А замаскировался под колибри.

Гаврилыч заливается хохотом.

Л а п ш и н. Не маши ушами-то, сквозняк сделаешь.

С а в и н. Стол качается. Сейчас с корнем выдернет.

Л а п ш и н. Дубля не хватило! Наверное, он сглотнул.

С а в и н. Пойдем отсюда, Лапшин, неровен час — он еще на что-нибудь нацелится…

Звонок телефона.

Р у ч к и н а. Ой, Гаврилыч! Подай скорей трубку!

Г а в р и л ы ч (бежит). Счас! Счас! (Хватает трубку.) Але!.. Нет, не Яша это. Счас матери аппарат передам.

Р у ч к и н а (в трубку). У телефона?

Л а п ш и н. Больше чтоб с Гаврилычем — ни-ни. За всю неделю ни разу не проиграл! Это как называется?!

Р у ч к и н а (в трубку). Нет, не могу, спит он… А кто говорит?.. Таранов?.. Нет, не могу. С ночной он. Спит. (Отдает трубку.) На, Гаврилыч, трубку на место положь.

Г а в р и л ы ч. Счас… Положить?

Р у ч к и н а. Положь, положь…

Г а в р и л ы ч (с сомнением). Значит, положить? Больше говорить не будешь?

Р у ч к и н а. О чем говорить? Нет, не буду.

Г а в р и л ы ч (колеблется). Так так… положить, выходит…

Р у ч к и н а. Да положь.

Г а в р и л ы ч. Счас. (Кладет трубку.)

Л а п ш и н. Эй, Гаврилыч. Иди сюда.

Г а в р и л ы ч (немного грустно). Счас…

С а в и н. В последний раз.

Л а п ш и н. Возможность даем. Как бывшие друзья. Восстанавливай репутацию, крокодил.

Яша всхрапнул, перевернулся на другой бок.

У Яши-то сон. Как у мамаши. В нее.

Р у ч к и н а. Ничего подобного. В отца он. И рыжий такой же. Как мой в молодости был.

Г а в р и л ы ч (задумчиво). Яшка слесарь замечательный… первый номер на заводе, можно сказать…

Л а п ш и н. Ты, мамаша, правильно дружкам отпор даешь. Зарплата увеличивается — возможности растут.

Г а в р и л ы ч. (задумчиво). Все ж таки звонят. Значит, надо.

Л а п ш и н. Им всегда надо. Известное дело, пока магазин не закроется.

Р у ч к и н а (взвилась). А ты что, моего Яшку выпимшим видел?

Л а п ш и н. Твоего?

Р у ч к и н а. А чьего же? Вредный ты человек, Лапшин! Ты ничего в жизни угрожающего не видал, вот и чувств не понимаешь!

Л а п ш и н. Чего-чего не видал?

Р у ч к и н а. Сам знаешь чего. Пятьдесят девять, а даже не воевал!

С а в и н. Ну, это не разговор. На личности не переходить.

Г а в р и л ы ч. Я сам тоже… не воевал.

Р у ч к и н а. С тебя какой спрос! Твое дело известное. А вот он мог бы.

Л а п ш и н. «Мог»! Не тебе знать, поняла? Мог или не мог. У меня особой важности задание было! Нас, если на то пошло, к фронтовому положению приравнивали, ясно? Я на фронт работал! Своим трудом!

С а в и н. Товарищи, мы на отдыхе. Разговор замнем. Годы у нас такие, что никому ничего не списано. Все полностью мы выполнили. Почет — он не торт. Делить не надо. У всех у нас руки не в маникюре.

Л а п ш и н. Дубль! (Стучит изо всех сил костяшкой.)

Г а в р и л ы ч. Гляди-ка, он опять дуплями кидается.

С а в и н. Это дело вкуса.

Л а п ш и н. Я тоже выигрывать предпочитаю!

Р у ч к и н а (фыркнула). Особой важности задание…

Л а п ш и н. Сказать какое?

Р у ч к и н а. Ну скажи, скажи.

С а в и н. Со-сед-ка. Не отвлекай.

Л а п ш и н. А вот не скажу. Умри, несчастная!

Р у ч к и н а. Вот видишь, Дружок сидит чешется? И он про это твое задание сто раз слышал. Дружок, Дружок! Ну-ка, гавкни!

Л а п ш и н. Нет, видели? Никакой секретности. Дом блочный, стены прослушиваются. Соседями.

С а в и н. И окна проглядываются.

Г а в р и л ы ч. Архитектурная особенность.

Р у ч к и н а. Да ну вас! Шутники. Мой бы, до ваших лет если б дожил, нипочем так не сдурел. Строгий был, уважаемый.

Ю р а (появляется в окне, энергично машет руками). Строгие вымирают. Естественный отбор. В современных условиях выживают юмористы.

Л а п ш и н. Это еще что за голос?

Г а в р и л ы ч. Юрка это. Разминку делает. Для чередования кровообращения.

Ю р а. Гаврилыч! Засеки на секундомере — пять минут.

Г а в р и л ы ч. Счас!

Л а п ш и н. Еще вякнет — я его системе йогов обучу.

Ю р а. Я спринтер, дядя Саш.

Л а п ш и н. Догоню.

Ю р а. Ноги коротки.

Г а в р и л ы ч. Это понятно. У молодежи акселерация. У нас ее не было.

Р у ч к и н а. Акселерация… мне Олег говорил. Но забыла.

Л а п ш и н. Это когда пятки далеко от души.

Ю р а. Но душа из наличии. (Исчезает.)

Р у ч к и н а. Ты, Юрк, с Лапшиным запросто не беседуй. Он особые важные задания выполнял, ты не гляди, что у него наград и орденов нету. Не дали ему почему-то.

Стук рассыпавшихся костяшек. Пауза.

С а в и н. Ну, соседка… Не ожидал я от тебя. Возьми-ка ты свои слова назад.

Р у ч к и н а (упавшим голосом). Почему это…

С а в и н. Не каждый солдат награды дождался, и не каждый за труд свой награжден. Заслуги их от этого не меньше.

Р у ч к и н а (упрямо). Ну, кто достоин, тот имеет. Ты Золотую Звезду носишь. Олег у меня — чемпион. У него медалей — полстенки.

Г а в р и л ы ч. А Яша?

Р у ч к и н а. Чего — Яша?

Г а в р и л ы ч. Без медалей.

Р у ч к и н а. За Яшку не беспокойся. Яшка получит. Что надо. У меня ребята стопроцентные. А без отца росли. Отец был бы доволен. Если б дожил. Если б не его геройская смерть.

С а в и н. Ну ладно-ладно. Тебя никто не обижает, и ты никого не обижай.

Л а п ш и н (встал). Тучки что-то потянули. Надо с балкона раскладушку убрать. Стоит у меня кой-чего на балконе. Разгрузить, пожалуй, придется.

Г а в р и л ы ч. Давай, я помогу. Моментально.

Л а п ш и н. Не надо. Сам обойдусь. (Уходит.)

С а в и н. Расстроился человек. А зачем? Какой в этом смысл?

Р у ч к и н а. Ну, мужики… чего я тут время теряю — просто изумляюсь. Будто у меня других интересов нет. (Уходит.)

С а в и н (вздохнул). Плечо что-то заломило. Пойду пройдусь. Пойдешь, Гаврилыч?

Г а в р и л ы ч. Нет, я… не в тех брюках. Не в прогулочных.

С а в и н. А-а. Выпало из памяти. (Уходит.)

Ю р а (выглядывает из окна). Раскипятились, старые паровозы! Из-за чего у них пошло, Гаврилыч? Из-за каких заслуг? Какие у них заслуги-то?

Г а в р и л ы ч (неожиданно громко). Стоп! Пять минут! Ровно!

Ю р а. Чего?

Г а в р и л ы ч. Засек на секундомере! Кончай разминку!

Ю р а. Странно. Что за звучок? Напугать собрался, Гаврилыч?

Г а в р и л ы ч. Берись за книжки! Надумал поступать — поступай! Что это, понимаешь, три года волынка!

Ю р а. Ты что… министр высшего образования, что ли?

Г а в р и л ы ч. Марш в наушники! И усваивай! Раз ихними заслугами тебе такая возможность предоставлена! Пошел в наушники! (Свистнул.) Дружок! Помоги абитуриенту!

Слышен лай.

Ю р а. Гаврилыч! Я маме… Гаврилыч! Гаври… (Исчезает в окне.)

Лай затихает.

Г а в р и л ы ч (смущенно). Молодец, Дружок. Спасибо за помощь. Один бы я не справился. Не та акселерация. Я тебе, Дружок, тут кое-что принес.

Тишина. Слышится мощный храп Яши.

(Подходит осторожно к Яше: шепотом.) Яша… тебе с завода звонили…

Яша моментально открывает глаза, садится.

Я ш а. Что? Кто?

Г а в р и л ы ч. С завода. По-моему. Судя по отдельным деталям.

Я ш а (покачиваясь). Счас. Счас. Проснусь.

Г а в р и л ы ч. Кваску… сбегать?

Я ш а, Нет. Сиди. Счас. Так… ффу… (Трясет головой, открывает глаза.) Ну, все. Сообщай.

Г а в р и л ы ч (деловито). Звонили два раза. Первый раз — Иванов.

Я ш а (кивнул). Сменный инженер.

Г а в р и л ы ч. Второй — Таранов.

Я ш а. Ого. Это уже главный механик. Где пиджак?

Г а в р и л ы ч (держит пиджак перед Яшей). Вот. Да куда ты… Той, той рукой лезь. Ага. Попал. В точку. Теперь другой…

Я ш а. Ты же понимаешь, зря не позвонит.

Г а в р и л ы ч. Конечно. Раз ты с ночной. Не побеспокоят. Если зря.

Я ш а. Раз, два, три — встали. Ну, прими поцелуй, Гаврилыч.

Г а в р и л ы ч. Извини, раньше разбудить не мог. Тут… присутствовали.

Я ш а. Ясно. Я под окном прокрадусь. (Пригибаясь, идет под окном.)

Г а в р и л ы ч (тоже пригнувшись, крадется с ним рядом). Позвони, что там. Не сообразив, не хватайся. Лучше пять минут подумать, чем двадцать напильником орудовать. А что тут состоится, беру на себя. Ты не волнуйся.

Я ш а (выпрямился). Поехали! (Уходит.)

Г а в р и л ы ч (вслед ему). На переходе гляди! Спросонья ведь… Насчет левого поворота! Не люблю я, когда эти машины налево поворачивают! Да еще на зеленый свет! Будто пешеходу вообще на другую сторону не надо! Ты гляди, Яша! Размышляй! (Помахал рукой, возвращается.)

В окне появляется  Р у ч к и н а.

Р у ч к и н а. Гаврилыч, борща налить?

Г а в р и л ы ч (скромно). Это предложение… соблазн.

Р у ч к и н а. Будто и котлеты не соблазн.

Г а в р и л ы ч. Неудобно как-то. Я ж при исполнении…

Р у ч к и н а. Да какое там у тебя исполнение? Слесарь жэка. На полставки.

Г а в р и л ы ч. Сейчас действительно… Работа текущая. А когда заселялись, два раза потоп был. Два раза серьезная авария наступала.

Р у ч к и н а. Вспомнил… К обеду-то.

Г а в р и л ы ч. Кому-то надо было.

Р у ч к и н а (примирительно). Ну ладно, ладно. Сболтнула. Мало чего бывает, у меня другие, может, достоинства. Борщ, например, уже налит. Ты как, в дверь или в окошко предпочитаешь?

Г а в р и л ы ч. В дверь…

Р у ч к и н а (вдруг). Ой! А Яшка где?

Г а в р и л ы ч. Иду в дверь. Встречай.

Р у ч к и н а. Где Яшка? Я тебя спрашиваю? Опять парня мне разбудил? Он же с ночной! Заездить его хотите? Будто без него у них все ломается! На секунду нельзя глаз отвести, парню здоровье сохранить!

Г а в р и л ы ч. Честное слово, Петровна, чем хочешь клянусь. Клянусь и даже извиняюсь. Честно. Но ты пойми.

Р у ч к и н а. Я к тебе как к человеку! А ты в семью вторгаешься! По какому праву? Не будет тебе борща! Не будет!

Г а в р и л ы ч (рассудительно). Борщ тут ни при чем. Сама все равно целую кастрюлю не съешь!

Р у ч к и н а. Мое дело! Мой борщ!

Г а в р и л ы ч. Три литра.

Р у ч к и н а. А хоть и три!

Г а в р и л ы ч. Я не понимаю: мне в дверь идти или не идти?

Р у ч к и н а. Не будет тебе борща! Не будет!

Г а в р и л ы ч (убежденно). Ты зря. Борщ не виноват!

Картина пятая

В двух креслах возле столика сидят  ж у р н а л и с т  и  Н и т о в а.

Ж у р н а л и с т. Значит, это вы Нитова? Медсестра?

Н и т о в а. Бывшая. Служила в полевом госпитале.

Пауза.

Что это вы меня так разглядываете?

Ж у р н а л и с т. Простите. Я думал, увижу строгую пожилую женщину в очках. Волосы с проседью и пучок. А все наоборот.

Н и т о в а. Ну, проседь… (Смущенно улыбается.) Пошла, знаете, к парикмахеру на Новый Арбат… оказался виртуоз. Мне даже наш главный в коридоре замечание сделал, почему я не на читке пьесы? А я, говорю, не актриса, а бутафор. Тогда, говорит, снимите парик. Я вас всех перепутал.

Ж у р н а л и с т (засмеялся). А вы?

Н и т о в а. Ну, волосы у меня все-таки свои. Невзирая на парикмахера.

Ж у р н а л и с т. Значит, вы бутафор, работаете в театре. Совсем не ожидал. Рисовалась, знаете, такая судьба с грустинкой, на стеклянном столике градусники и шприцы, белая косынка и низкие каблуки. И все наоборот.

Н и т о в а. Ну, шприцы… я их в войну навидалась. В госпиталь совсем девчонкой пошла. Насмотрелась на раны и страдания. На операции и болезни. После войны сразу решила: хватит. Работу такую хочу, чтоб обслуживать праздник, а не боль. И пошла в театр. Курсы закончила. Стала бутафором. Больницы ненавижу. Как войну.

Ж у р н а л и с т. А я вас искал, чтобы вы вспомнили… как раз войну.

Н и т о в а. Ну, вспоминать — это другое дело. Это даже… долг наш, что ли.

Ж у р н а л и с т. Взгляните сюда. Ваше письмо?

Н и т о в а (взяла листок, смотрит). Кажется, мое. Да, мое.

Ж у р н а л и с т. Вы не помните Потапова, о котором речь?

Н и т о в а. Помню. Тут же написано. Паралич. Я за ним ухаживала. Скромный был дядька. Терпеливый.

Ж у р н а л и с т. Но больше вы ничего не сообщили. Как обещали.

Н и т о в а. А вот этого не помню, почему. Вероятно, началось наступление. Не до писем было. Я и матери по месяцам не успевала написать.

Ж у р н а л и с т. А Потапова похоронили до наступления?

Н и т о в а. Нет. Его увезли в тыл.

Ж у р н а л и с т. Как?!

Н и т о в а. Постойте, постойте… (Хватает конверт, шелестит бумага.) Боже мой! Я же тут пишу — «если доживет до утра…». Боже мой! Страшный смысл. А ведь он дожил. Полковник говорил — сердце стальное! И, потом, паралич у него был не органический, а от шока. Поэтому я так написала. Но кризис миновал. Как я могла так написать?..

Пауза.

Ж у р н а л и с т. Хотите глоток воды?

Н и т о в а. Неужели я… была такой в восемнадцать лет?

Ж у р н а л и с т. Какой?

Н и т о в а. Глупой. Безжалостной. Легкомысленной.

Ж у р н а л и с т. В восемнадцать лет мы все немножечко такие.

Н и т о в а. Но тогда была война!

Ж у р н а л и с т. Не надо. Успокойтесь.

Н и т о в а. Что с ним случилось? Расскажите мне, почему к вам попало это письмо? Я… сломала чью-нибудь судьбу? Говорите же!

Ж у р н а л и с т. Нет. Нет. Нет. Сядьте. Не надо так.

Н и т о в а. А как? Ведь сейчас мне не восемнадцать!

Ж у р н а л и с т. Давайте поговорим. Поговорим обо всем. Спокойно.

Н и т о в а. Потапов жив?

Ж у р н а л и с т. Нет. (Пауза.) Но сведения о том, что он похоронен в братской могиле, получены из вашего госпиталя.

Н и т о в а. Это ошибка! Ошибка!

Ж у р н а л и с т. Не торопитесь. Подумайте.

Н и т о в а. Я провожала его до вагона. Понимаете? Я это отлично помню. Носилки… Носилки нес мой жених. Нас уже двое, понимаете? Двое свидетелей! Я. И мой муж. Вызвать его сюда?

Ж у р н а л и с т. Нет-нет. Зачем, раз вы это хорошо помните? Постойте. Что делать?.. Значит, так: надо узнать, в какой госпиталь его отправили…

Н и т о в а. Я должна была написать им. Как обещала. Должна была.

Ж у р н а л и с т. Послушайте…

Н и т о в а. Восемнадцать лет — не оправдание. Иногда люди расплачиваются за них всю жизнь.

Ж у р н а л и с т. Не вы же сообщили о… братской могиле.

Н и т о в а. Не я! Но я могла сообщить правду!

Ж у р н а л и с т. Всей правды мы, выходит, еще не знаем…

Картина шестая

Садик возле окна. Диалог  Г а в р и л ы ч а  и  Р у ч к и н о й  продолжается.

Г а в р и л ы ч. Эй, погоди, погоди… Ну борщ, борщ-то при чем?

Р у ч к и н а. Мне надоело. В какой рубашке спал, в той и пошел. Ну имеет право человек хоть рубашку сменить?

Г а в р и л ы ч. Твой-то супруг много в чистых рубашках фигурировал?

Р у ч к и н а. Без сравнения.

Г а в р и л ы ч. Впрочем, я в женских делах… не берусь.

Р у ч к и н а. Не берись. (Помолчала.) Давай, я уж хоть тебе дырку зашью. Нельзя же в таких штанах прогуливаться.

Г а в р и л ы ч. Я больше сидеть стараюсь.

Р у ч к и н а. Ты усидишь, как же. Все тебе какая-нибудь прогулка, глядишь, и подвернется. (Протягивает ему из окна.) На-ка вот. Держи иголку, держи нитку. Вдень, покуда выйду.

Г а в р и л ы ч (пытается попасть в ушко ниткой). Да ну ее… ушко небось полмикрона, не более. Такие отверстия в быту непригодны… Тут без приспособления не выйдет.

Р у ч к и н а (выходит из парадного, идет к нему). Я тебе сейчас продемонстрирую. Что в быту пригодно. (Вдевает нитку.) Раз-два. Готово. Вот оно, приспособление, видал?

Г а в р и л ы ч. Уважаю.

Р у ч к и н а. Повернись. Этой, как ее… пробоиной.

Г а в р и л ы ч. Глаза закрой.

Р у ч к и н а. Сам закрой.

Г а в р и л ы ч. Стесняюсь. Войди в положение.

Р у ч к и н а. Такого приспособления нет — с закрытыми глазами шить.

Г а в р и л ы ч. Я лучше сам.

Р у ч к и н а. Повернись! (Силой поворачивает Гаврилыча.)

Г а в р и л ы ч. Зачем мне красота? Кто на меня смотрит?

Р у ч к и н а (угрожающе). Пришью к этому… к белому.

Г а в р и л ы ч. Ты разглядываешь! Это нечестно!

Р у ч к и н а. Ага. Любуюсь. (Шьет.)

Слышится звук подъезжающей автомашины, скрип тормоза.

Батюшки…

Г а в р и л ы ч. Ты это что?

Р у ч к и н а. Автомобиль…

Г а в р и л ы ч (жалобно). Неужели это иголкой…

Р у ч к и н а. Гляди, Гаврилыч! Автомобиль! Настоящий. Из моего сна.

Г а в р и л ы ч. Гляжу. (Смотрит.) Нормальные «Жигули». Новенькие.

Р у ч к и н а. Эта самая машина мне ночью приснилась. Возле нашего подъезда стояла… и Лапшин с ней шептался.

Г а в р и л ы ч. Лапшин? Шептался? Не может быть. Зачем ему с «Жигулями» шептаться?

Р у ч к и н а. Смотри, вылезает. Товарищ, вы кого ищете?

Появляется  а в т о м о б и л и с т.

А в т о м о б и л и с т. Я-то? Я Лапшина сродственник.

Р у ч к и н а. Лапшина! (Села на лавочку.)

А в т о м о б и л и с т. Что так удивляетесь? Не может быть сродственников у Лапшина?

Р у ч к и н а. Слышь, Гаврилыч? Именно у Лапшина… Извините, а откуда вы с этим… с «Жигулями» этими?

А в т о м о б и л и с т (улыбается). Я-то? А в чем дело? (Идет мимо нее и Гаврилыча, направляется к парадному.)

Р у ч к и н а. Дело в том…

Л а п ш и н (выбегает из парадного, тащит тяжелый ящик). Что тут, что тут? Ты чего рано приехал?

А в т о м о б и л и с т. Да как управились, Сашок…

Л а п ш и н (прерывает). Ладно. Иди наверх.

А в т о м о б и л и с т. Не могу. Мне председатель сказал…

Л а п ш и н (прерывает). Ладно. Знаю. Картонку поэтому сразу тащу. Помоги-ка…

А в т о м о б и л и с т (громко). Это мой телевизор! Сейчас загрузим. Освободилось место от помидо…

Л а п ш и н (прерывает). Ладно. Пошли.

Оба тащат ящик.

Р у ч к и н а. Ну, Гаврилыч, слушай: машина эта была наяву. Ночью. И шептались они наяву.

Г а в р и л ы ч. Не может быть. О чем тут шептаться?

Р у ч к и н а. Да. Вот это вопрос.

Л а п ш и н (негромко, автомобилисту). Я тебе велел позднее приехать. Как стемнеет.

А в т о м о б и л и с т (негромко). Да не могу я до темноты дожидаться. Мне обратно надо. Председатель еле-еле до утра отпустил. Потому что овощ портился. В положение вошел.

Л а п ш и н. Плевал я на твое положение. Понял? Плевал.

А в т о м о б и л и с т. Ну-ну, ты не очень. Яблок тебе привез, огурцов. Тоже от нас питаешься.

Л а п ш и н. Не нужно мне твоих огурцов. В магазине куплю, как все.

А в т о м о б и л и с т (удивился). Что с тобой, Сашка?

Л а п ш и н. Приезжаешь тут на «Жигулях», телевизор цветной увозишь… А кто ты есть? Простой колхозник, больше никто. На рынок огурцы возишь…

А в т о м о б и л и с т. Нельзя, что ли?

Л а п ш и н. Можно! Можно!

А в т о м о б и л и с т. Так в чем вопрос?

Л а п ш и н. Приезжай, я тебе сказал, ночью! Тут люди живут… заслуженные. Рабочие, вроде меня. Друг мой, Герой Советского Союза. Тоже рядом живет. У нас ни у кого «Жигулей» пока нет. И телевизор цветной не у каждого. Ты на рынок приезжаешь, деньги с них трудовые берешь, «Жигули» тебе в первую очередь без очереди продают, так приезжай хоть ночью, не совести меня перед этими людьми!

А в т о м о б и л и с т (опустил ящик, остановился). Сашка, ты сдурел. Не помнишь, сколько деревня твоя родная выстрадала. Мать на себе пахала, а тебя в железнодорожное депо отправила. Пусть, мол, хоть ему полегче. Забыл, как тебя в дорогу собирала?

Л а п ш и н. А я на фронт эшелоны со снарядами водил. Знаешь, что такое по десять налетов за рейс? Одно попадание — и все на воздух! Я водил, кочегаром.

А в т о м о б и л и с т. Повел бы ты свой эшелон, если б мать тебе хлеба не взрастила? Куска в рот не вложила?

Л а п ш и н. Я не про это! У матери «Жигулей» не было. Э, да что говорить. Что считать, чего не было, что теперь есть. Не сосчитаешь. Все одинаково для страны трудились, и пока у моих соседей того же, что у тебя, не будет, не появляйся тут на четырех колесах. Все. Или ты мне не брат.

А в т о м о б и л и с т. Псих.

Л а п ш и н. Забирай свой телевизор и катись.

А в т о м о б и л и с т. Теперича только после уборочной вырвусь.

Л а п ш и н. На рынок?

А в т о м о б и л и с т. На рынок. А что? Мы снабжению помогаем. Иногда везем, чего в магазинах нет. Мы всей страны кормильцы!

Л а п ш и н. Не хвались. Не даром раздаете.

А в т о м о б и л и с т. Вы тоже не даром работаете!!!

Л а п ш и н. Тише… перед соседями пройдем как люди… Осторожно. Ящик этот поворачивай. Еще трубку разобьешь. Племянники-то небось ждут покупку…

Тащат ящик мимо Ручкиной и Гаврилыча.

Р у ч к и н а. Гляди, Гаврилыч, телевизор несут…

Г а в р и л ы ч (рванулся). Подсобить?! Счас!

Р у ч к и н а. Эй! Нитку оборвал.

Л а п ш и н (весело). Обойдемся, Гаврилыч. Ты шейся, шейся. Задраивай пробоину.

Р у ч к и н а. «Шейся», опять надо нитку вдевать.

А в т о м о б и л и с т. Ну, Сашок, прощевай.

Л а п ш и н. Приветы там передавай, председателю громадное спасибо.

А в т о м о б и л и с т (официально, повернувшись к Ручкиной и Гаврилычу). В этом году постараемся собрать урожай, чтобы лицом не ударить.

Л а п ш и н (всем). Сродственник мой из колхоза.

Р у ч к и н а. Очень приятно.

А в т о м о б и л и с т. И нам тоже очень приятно. Ну, привет, Сашок! Трудись! Води свои поезда в метро! Вози москвичей. И приезжих.

Л а п ш и н. Не забывай. Заезжай временами.

А в т о м о б и л и с т. В отпуск ждем.

Л а п ш и н. Отпуск зимой.

А в т о м о б и л и с т  уходит. Хлопнула дверца машины, заработал мотор, машина отъезжает.

Р у ч к и н а (Лапшину). Что ж ты, сосед, мог бы угостить сродственника на дорогу. В крайнем случае у меня борщ есть. Пока до деревни доедет… Пообедавши веселее.

Л а п ш и н. Ничего. Они теперь на индустриальной основе.

Г а в р и л ы ч. Это точно. Не как в старой поговорке — крестьянин спит, жито растет. Теперь повертишься. Нас, едоков, много, их — мало.

Звонок телефона.

Р у ч к и н а. Ой, Гаврилыч! Трубку хватай!

Г а в р и л ы ч (бежит к окну, достает телефон). Счас… Счас… Але! Слушаю!

Р у ч к и н а (подходит поспешно, дергает его за пиджак). Давай сюда. Давай мне.

Г а в р и л ы ч. Слушаю… кого?.. Это я, Яша! Слушаю тебя!.. Что случилось? Рассказывай.

Р у ч к и н а. Что, что случилось?

Г а в р и л ы ч (слушает). Так… в гидросистеме?.. Так… Нет, это ты зря, Яша… Ты подтяни сначала, подтяни… Так… Ну, молодец… Ага, все как я говорил… Ладно!

Р у ч к и н а. Ты долго будешь? Дай трубку!

Г а в р и л ы ч. Счас… Яша, тут мать требует… Ага… Ладно… Передам…

Р у ч к и н а. Дай трубку, тебе говорят! (Хватает трубку, слушает.)

Г а в р и л ы ч. Уже отсоединился.

Р у ч к и н а. Ты мне трубку не дал!

Г а в р и л ы ч. Авария там. Некогда ему.

Р у ч к и н а. А с тобой говорить есть когда? При матери, которая рядом присутствует!

Г а в р и л ы ч (скромно). Он мне звонил.

Р у ч к и н а. Тебе?! С какой такой стати?

Пауза. Входит  С а в и н.

С а в и н. Сюда прошу, товарищи. Сюда.

За ним входят  ж у р н а л и с т, Н и т о в а, З а в е е в.

Ж у р н а л и с т. Спасибо. Как удачно, что мы обратились прямо к вам. И оказалось, что вы лично его знаете.

С а в и н. Да-да. Да-да. Сейчас я вас… познакомлю.

Ж у р н а л и с т. Это товарищ Нитова, бывшая медсестра. А это товарищ Завеев, бывший его ученик… Лучше будет, если вы нас представите как его друг.

С а в и н. Да-да. Сейчас. Сейчас. Я представлю, я познакомлю, все будет в порядке.

Н и т о в а. Вы, пожалуйста, так не волнуйтесь, товарищ…

С а в и н. Не обессудьте. Немолод. И немного чувствителен.

Р у ч к и н а. Ой-ой-ой. Кажется, что-то будет. Интересное.

Л а п ш и н. Погоди!

Ж у р н а л и с т. Кто тут Потапов?

С а в и н. Гаврилыч! Поди сюда.

Г а в р и л ы ч. Зачем?

С а в и н. Надо, стало быть.

Ж у р н а л и с т. Вы товарищ Потапов?

Г а в р и л ы ч. Комиссия, что ли?

С а в и н. Он, он Потапов.

Ж у р н а л и с т. Товарищ Потапов, мы не комиссия. Просто мы пришли к вам, чтобы принести вам… черт возьми, я тоже волнуюсь.

Н и т о в а. Мы долго вас разыскивали. Мы боялись ошибки. Одна ошибка произошла когда-то… И теперь мы хотели, чтоб все было без ошибки… Теперь все точно, мы уверены…

Ж у р н а л и с т. Впрочем, мы действительно вроде комиссии. Только на общественных началах. И объединил ее один замечательный человек — Александр Потапов.

Пауза.

Г а в р и л ы ч. Это мой брат.

Р у ч к и н а. Слышь, Лапшин? У него, оказывается, есть брат!.. А?..

Л а п ш и н. Погоди!

Ж у р н а л и с т. Вот, товарищ Потапов, мы передаем вам. Это указ о награждении вашего брата. О котором он при своей жизни не узнал. Но эта награда по праву принадлежит тоже и вам.

Г а в р и л ы ч. Мне? Что вы…

Н и т о в а. Да что там говорить! Пять лет человек содержал, поил, кормил больного брата. Ни разу, ни к кому не обратился за помощью… Не сообщил даже на завод. (Замолчала.)

Ж у р н а л и с т (негромко). Возьмите, товарищ Потапов, этот указ ваш.

Р у ч к и н а (тихонько). Ой, вовремя я ему пробоину отремонтировала…

З а в е е в. Вот это… рамочка. Рамочку я выточил. Соответствующую. Эх, если б знал, что дядя Саша… рамочку… это он тоже меня обучил. И мастерству… (Голос прервался.) До ворот его проводил… думал, свидимся дня через три… Вот рамочка. Указ в рамочку вставьте. На стенку, что ли, повесить можно. На видном месте. Пусть все знают, что он… Держите. Если б мог, я б вас наградил…

Г а в р и л ы ч. Помилуйте, за что. Брат ведь… обычное дело… (Замолчал.)

Пауза. Все стоят вокруг Гаврилыча. В окне появляется  Ю р а.

Ю р а. Гаврилыч! В наушниках что-то заело!

Все молчат.

Гаврилыч! Я опять не усваиваю. (Пауза. Изумленно.) Что это вы все стоите? Гаврилыч! Что с тобой?

Г а в р и л ы ч (вытер глаза). Счас… Счас, Юра…

З а н а в е с

 

Иллюзорный факт

Действующие лица

Г а в р и л ы ч.

Р у ч к и н а.

Д и р е к т о р.

Н а т а.

Т а в р о в.

Я ш а.

Ж у р н а л и с т.

Б у р о в.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а.

П е р в ы й  р а б о ч и й.

Ж е н а  п е р в о г о  р а б о ч е г о.

В т о р о й  р а б о ч и й.

Г о л у б ч и к.

Кабинет директора. Ж у р н а л и с т  зашел попрощаться. Д и р е к т о р  и журналист ведут за столом беседу.

Ж у р н а л и с т. А как у вас Гаврилыч?

Д и р е к т о р. Отлично. С ним одна история была…

Ж у р н а л и с т. История?

Д и р е к т о р. Да. Со взрывом.

Ж у р н а л и с т. Со взрывом? Со взрывом не надо.

Д и р е к т о р. Боитесь взрывов?

Ж у р н а л и с т. Недолюбливаю.

Д и р е к т о р. Я думал, наоборот. Эффектно.

Ж у р н а л и с т. Эти эффекты всем известны. Сначала пишут про взрыв, ликвидацию аварии, про чью-нибудь самоотверженность, а потом выясняется, что все произошло по чьей-нибудь вине. Вместо ура — караул, вместо гонорара — выговор…

Д и р е к т о р. Действительно, печальная картина.

Ж у р н а л и с т. Не связываюсь. Мне и так хорошо. Без взрывов.

Д и р е к т о р. Абсолютно вас понимаю. Я тоже у себя взрывов не люблю. Но с Гаврилычем…

Ж у р н а л и с т. Нет-нет, не рассказывайте.

Дверь открывается, быстро входит  Т а в р о в  с какой-то бумагой.

Т а в р о в. Иван Михайлович, поставьте срочно виньетку.

Д и р е к т о р (журналисту). Наш главный механик.

Т а в р о в. Извините. Не ворвешься — не оторвешь, моральный кодекс производственника.

Д и р е к т о р. Два месяца как назначен. Старается еще. До этого был начальником цеха. (Таврову.) Я же сказал.

Т а в р о в. Сказать можно одно, подписать другое.

Д и р е к т о р (журналисту). Кстати, у него в цехе Гаврилыч работал. Помните, Володя?

Т а в р о в. Еще бы. Строгий выговор имею!

Д и р е к т о р (журналисту). Вот человек: от взысканий, как говорится, не просыхал. А вырос.

Т а в р о в. Спасибо. Поливали вы меня. (Журналисту.) А вы интересуетесь той историей с Гаврилычем?

Ж у р н а л и с т. Нет-нет.

Д и р е к т о р. Человек не любит взрывов.

Т а в р о в. А у нас всякое бывает. Вот, например…

Затемнение.

Тот же директорский кабинет. Посередине, на стуле, сидит  Г а в р и л ы ч. Возле него стоят  д и р е к т о р  и  Т а в р о в.

Д и р е к т о р. Как его разорвало?

Г а в р и л ы ч. Не знаю. Я спиной стоял.

Д и р е к т о р. Ни с того ни с сего бабахнул?

Г а в р и л ы ч (вздохнув). Его не спросишь. Не человек.

Т а в р о в. Но ты человек. Кроме тебя, никого в цехе не было. Все ушли на обеденный перерыв.

Г а в р и л ы ч. И я чуть не ушел. Уже у дверей был. Ну, дверь мне бац по физиономии. Прицельно.

Д и р е к т о р (достал платок, вытер лоб). Эх, я не дверь…

Т а в р о в. Ты что делал с насосом?

Г а в р и л ы ч. А что с ним делать? Он же не газировку качает.

Д и р е к т о р. Почему ты в цехе остался?

Г а в р и л ы ч. Вентиляцию выключал. В целях экономии электроэнергии. (Полез в карман, тоже достал платок, высморкался громко, из кармана выпадает пачка «Беломора».)

Д и р е к т о р. Ты курил?!

Г а в р и л ы ч. Не имею привычки.

Д и р е к т о р. Может, все же закурил? И окурок, например, кинул…

Г а в р и л ы ч. Мне жизнь дорога. (Показал на синяк.) Что теперь люди обо мне подумают? С самой подозрительной стороны. Подумают, наотмечался. А факты не соответствуют истине. И бывают неправильные факты.

Д и р е к т о р. Какие?

Г а в р и л ы ч. Иллюзорные.

Д и р е к т о р. Как это?

Г а в р и л ы ч. Не берусь вскрыть.

Д и р е к т о р (вдруг). Постой-ка… А что значит «наотмечался»? Берешься вскрыть?

Г а в р и л ы ч (отвернулся). Нет, не смогу.

Пауза. Директор быстро взглянул на Таврова.

Т а в р о в (ответил взглядом). А ну-ка, Гаврилыч… дыхни.

Г а в р и л ы ч. Отказываюсь.

Т а в р о в. Начальство просит.

Г а в р и л ы ч. Иллюзорный факт!

Д и р е к т о р. Иллюзорный… Да что это с тобой вдруг?

Г а в р и л ы ч (волнуясь). Я в насосе не виноват. И жизни своих товарищей поведением не угрожал. Насос ко мне отношения не имеет. Присягу даю.

Т а в р о в. Молчи уж. Что делать, Иван Михайлович? Приедет комиссия, а тут… слесарь, и объясняй им, что раньше ничего подобного не замечалось…

Д и р е к т о р. Что же я его, под стол спрячу?

Г а в р и л ы ч. Смело моту отвечать! В насосе не виноват! Стечение обстоятельств.

Д и р е к т о р. Импортное оборудование! За него страна валютой платит.

Г а в р и л ы ч. Но моя жизнь тоже дорога. И перед страной я не виноват!

Т а в р о в. Да замолчи ты! Выкинул эпизод под занавес…

Г а в р и л ы ч (испуганно). Какой занавес?..

Т а в р о в (отвернулся). На пенсию бы ушел как человек. А может, тебя как наставника использовали бы.

Г а в р и л ы ч. Сожалею. Но помочь не могу.

Д и р е к т о р (тяжело встал, пошел к телефону, набрал номер). Диспетчерская?.. Вызвали Ручкина?.. (Слушает.) Так… (Положил трубку. Таврову.) Не понимаю. Насчет матери Ручкина…

Т а в р о в. А-а. Не подзывает его мать к телефону. Он с ночной. Обычная история.

Г а в р и л ы ч. Точно. Она…

Д и р е к т о р. Помолчи. Сиди и молчи, пока еще что-нибудь не взорвалось.

Г а в р и л ы ч. Понял. Молчу.

Затемнение.

Просцениум. Появляется молодой рабочий  Г о л у б ч и к, ему навстречу идет  Р у ч к и н а.

Г о л у б ч и к (поет). «Придет серенький волчок, и ухватит за бочок!»

Р у ч к и н а. Ты что, Кобзон?

Г о л у б ч и к. «Баю, баюшки, баю, не ложися на краю». У меня родился сын.

Р у ч к и н а. Поздравляю, хотя не повезло мальчишке.

Г о л у б ч и к (заинтересовался). А почему?

Р у ч к и н а. В плохую семью попал.

Г о л у б ч и к. Значит, я не нравлюсь? Жаль. А я иду за молоком!!!

Р у ч к и н а. Все идут за молоком.

Г о л у б ч и к. А я с сегодняшнего дня отец! Сегодня это событие. А дальше привыкну. И у меня не какая-нибудь там дочка. Я главнее папаш дочкиных.

Р у ч к и н а. А я главнее тебя. У меня два сына. И оба знаменитые.

Вбегают  д в о е  молодых  р а б о ч и х.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Вот он! Мы тебя ищем, ловим возле палатки…

В т о р о й  р а б о ч и й. Как сквозь землю! Ты что делаешь?

Г о л у б ч и к (гордо). Иду за молоком.

В т о р о й  р а б о ч и й. Нет, серьезно?

Г о л у б ч и к. Точно. Спроси у кого хочешь.

Р у ч к и н а. Алиби.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Айда быстро на завод. У нас в цехе чепе…

В т о р о й  р а б о ч и й. Ты ничего не слышал, Голубчик?

Р у ч к и н а (быстро обернулась). А что случилось?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Где?

Р у ч к и н а. Ну ладно, выкладывай.

Г о л у б ч и к. Вы про что? (Хочет скрыться.)

В т о р о й  р а б о ч и й (хватает его, подталкивает к выходу). Ножками, ножками, Голубчик. Быстренько.

Г о л у б ч и к. Ребята, я желаю, чтоб было благородно. А вы меня куда-то тащите. Отмечать что ли?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Да ладно уж, наотмечались. Только мы на обед вышли — Гаврилыч насос рванул.

Пауза.

Г о л у б ч и к. Ку-куда?

В т о р о й  р а б о ч и й. «Куда»… В окружающую среду! Хорошо, никого на участке не было. Не считая стекол. И Гаврилыча.

Г о л у б ч и к. Гаврилыч?! При чем тут Гаврилыч? Это у меня сын родился!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Тихо ты!

В т о р о й  р а б о ч и й. Объясни ему. Отцу этому.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Мы отмечали. Так?

Г о л у б ч и к (кивнул). Так.

В т о р о й  р а б о ч и й. Ты Гаврилыча вовлек?

Пауза.

Г о л у б ч и к. Ку-куда?

В т о р о й  р а б о ч и й. Опять «куда»!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Он шел мимо, ты его вовлек!

В т о р о й  р а б о ч и й (веско). Не-доб-ро-воль-но.

Г о л у б ч и к (пугаясь). Как?..

П е р в ы й  р а б о ч и й. Он отбивался, а ты…

В т о р о й  р а б о ч и й. Мы свидетели.

Г о л у б ч и к. Вы?!

В т о р о й  р а б о ч и й (отступая). В случае чего.

П е р в ы й  р а б о ч и й (второму). Да ладно тебе. (Голубчику.) Ты сообрази: старик вовсе непьющий, ты к нему, он что, выпил? Или нет?

Г о л у б ч и к. Не помню.

Р у ч к и н а. Что это вы плетете?! Давай по порядку. Что про Гаврилыча?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Тебе чего, девушка?

Р у ч к и н а. Я те дам «девушка»! А ну-ка выкладывай, что там с Гаврилычем?

В т о р о й  р а б о ч и й. Да что надо-то, тетя?

Р у ч к и н а. Я те дам «тетя»!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ну вот и иди.

Г о л у б ч и к (рванулся). Я за молоком иду!

В т о р о й  р а б о ч и й (хватает его, подталкивая). Давай, давай, Голубчик, ножками…

Р у ч к и н а. Стойте! Друзья-приятели! А то я вас сама остановлю.

П е р в ы й  р а б о ч и й (разводит руками). Непонятно, чего ей надо…

Г о л у б ч и к (предостерегающе). У ней два сына. И оба знаменитые.

В т о р о й  р а б о ч и й (примирительно). Значит, все в порядке. До свидания.

Р у ч к и н а. Я те дам «до свидания»! Стой смирно, отвечай на вопросы. Какой Гаврилыч, Потапов, что ли?

Пауза.

П е р в ы й  р а б о ч и й. А вы кто, гражданочка?

Р у ч к и н а. Я?!

В т о р о й  р а б о ч и й (неуверенно). Личность вроде знакомая…

Р у ч к и н а (веско). Я Гаврилыча соседка! Поняли? И я вам покажу, как соседа моего забижать! Я вас на чистую воду выведу, отметчики. Я в этом деле разберуся, кто Гаврилыча довел. (Резко повернулась, уходит.)

В т о р о й  р а б о ч и й. Хлопцы… сдается мне, что это Яшки Ручкина мать…

П е р в ы й  р а б о ч и й (упавшим голосом). Такая может быть и из народного контроля…

Затемнение.

Снова кабинет директора. Д и р е к т о р  в изнеможении сидит за своим столом, подперев подбородок кулаками, и с тоской глядит на  Г а в р и л ы ч а.  Т а в р о в  присел на краешек стула, вертит в пальцах сигарету. Гаврилыч стоит возле стула, держась за спинку руками.

Д и р е к т о р (вздохнул тяжко). Попробуй еще раз, Гаврилыч. Значит, когда все вышли из цеха, ты выключил вентиляцию…

Г а в р и л ы ч. А он разорвался.

Т а в р о в. Стоп, стоп. Значит, ты выключил вентиляцию, а разорвался насос?

Г а в р и л ы ч. Аккурат так.

Т а в р о в. Ну какое отношение имеет насос к вентиляции?

Г а в р и л ы ч. Сам удивляюсь.

Д и р е к т о р. Ты к нему подходил?

Г а в р и л ы ч. Ни боже мой.

Т а в р о в. Отчего он разорвался?

Г а в р и л ы ч (твердо). Я выключил вентиляцию.

Д и р е к т о р. И в этот момент разорвался насос?

Г а в р и л ы ч. Факт.

Т а в р о в. Чертовщина какая-то.

Г а в р и л ы ч. Я же говорю: бывает иллюзорный факт.

Д и р е к т о р. Теоретик. Философ, кувшинчик тебе в бок.

Т а в р о в. Не волнуйтесь, Иван Михайлович…

Д и р е к т о р (хватает трубку телефона). Диспетчерская? Пришел Ручкин?.. А, ну наконец-то.

Г а в р и л ы ч (обрадованно). Я так и предполагал. В это время мать Ручкина в магазин направляется. Можно его разбудить.

Д и р е к т о р. Помолчи.

Т а в р о в. Иван Михайлович, информация исходит только от Гаврилыча.

Д и р е к т о р. Пил?

Г а в р и л ы ч (поколебался). Глотнул.

Д и р е к т о р. Какая разница?

Г а в р и л ы ч. Есть. Еще какая.

Т а в р о в. Ты лучше припомни, на какую кнопку нажал?

Г а в р и л ы ч (обижен). На какую надо.

Т а в р о в (вскочил). Да ты другую кнопку нажал! Промахнулся! Нажал включение, а насос был не разгружен и разорвался!

Г а в р и л ы ч. Отрицаю.

Д и р е к т о р (Таврову). Володя, я его сейчас самого на клочки разорву.

Т а в р о в. Не волнуйтесь, Иван Михайлович. Нам надо узнать, отчего насос разорвался. Так что давайте спокойно, по-человечески.

Д и р е к т о р (после паузы). Володя, ты все соображаешь, что говоришь?

Т а в р о в. Я — все. Я нормально к человеку подхожу. Без силовых приемов.

Д и р е к т о р. А я что?

Т а в р о в. Если хотите, за глаза вас ангелом не называют.

Д и р е к т о р. Как?! Как ты сказал?

Т а в р о в. А как вы думали? В прошлом квартале за что мне выговор отвесили? Вы же знали, что не моя вина, смежники подвели!

Д и р е к т о р (встав). Выговор тебе за благодушие! Чтоб не ждал милостей от природы! Чтоб бегал, царапался! Чтоб с себя на смежников не сваливал!

Т а в р о в. Для этого существуют другие службы! Коммерческая, материальщики, планово-производственная! Тоже зарплату получают и именно за это!

Д и р е к т о р. Ах, вот ты какой? Да я тебе еще один выговор влеплю — попадись только! От сих до сих в наше время не работают!

Гаврилыч осторожно отъезжает со стулом в сторонку.

Т а в р о в. Можете влеплять. И уволюсь с удовольствием.

Д и р е к т о р (снижая голос). От меня уволишься без удовольствия. Иначе не гарантирую.

Г а в р и л ы ч. Можно я выйду?

Т а в р о в (Гаврилычу). Ты с кем пил?

Г а в р и л ы ч. Я не пил.

Т а в р о в. Ну глотнул?

Г а в р и л ы ч. Я уже сообщил.

Т а в р о в. Так с кем именно?

Г а в р и л ы ч. Насос тут ни при чем.

Д и р е к т о р. Я вот вычту с тебя стоимость насоса.

Г а в р и л ы ч. Валюты не держу.

Д и р е к т о р. В рублях!

Г а в р и л ы ч. Я в насосе не виноват. Могу хоть с плакатом по территории пройти.

Т а в р о в. Гаврилыч, пойми, надо же нам разобраться, в чем дело? Может, кто-то нарушил технику безопасности, может быть, имеются скрытые конструктивные просчеты, надо это выявить! А ты не хочешь помочь.

Г а в р и л ы ч. Хочу. Я со всей душой.

Т а в р о в. Так расскажи, как дело было.

Г а в р и л ы ч. Никак. Я выключил вентиляцию.

Д и р е к т о р. О-ох!

Г а в р и л ы ч. Да! Это можно враз установить.

Т а в р о в. Как?

Г а в р и л ы ч. Там должны быть мои отпечатки пальцев! (Поглядел торжествующе.) На кнопке!

Д и р е к т о р (опустился в кресло). Все, Володя. Вызывай Петровку тридцать восемь, служебных собак, криминалистов.

Т а в р о в. Спокойно. Не волнуйтесь, Иван Михайлович.

Входит секретарша  Н а т а. За ней — Я ш а  и  Б у р о в.

Н а т а. Иван Михайлович, Буров и Ручкин.

Г а в р и л ы ч. Яша! Наконец-то! (Вскочил, кинулся к Яше.)

Б у р о в. Полегче! Скачешь, будто только из ПТУ!

Г а в р и л ы ч. Кто тебя разбудил?

Я ш а. Мать в магазин ушла… (Директору.) Извините, Иван Михайлович, что замешкался.

Д и р е к т о р. Знаю, ты с ночной, отдохнуть не дали, но сам понимаешь, зря не вызовем.

Я ш а. Понимаю.

Д и р е к т о р (Нате). Где Анюта Тимофеевна?

Н а т а. В райкоме. Я туда позвонила, она скоро вернется.

Д и р е к т о р. Хорошо. Ну что же, товарищи, отправимся на место происшествия. Работать можете, Яша?

Г а в р и л ы ч. Он-то? Да он счас все обнаружит, всю правду.

Т а в р о в. Я думаю, скорей всего, он не ту кнопку нажал.

Д и р е к т о р. Хватит нам голову морочить! То он глотнул чего-то, то…

Звонок телефона.

Н а т а (поднимает трубку). Дирекция… Кто говорит? Иван Михайлович, Ручкина!

Я ш а. Ой… Прорвалась! Иван Михайлович, вы извините… Словом, не обращайте внимания.

Д и р е к т о р (Нате). Меня нет.

Н а т а (в трубку). Его нет… Что?.. Спустился в цех… Что? А я не могу вслед за ним спуститься. Мое рабочее место здесь.

Директор на цыпочках идет к двери, за ним — Яша, Гаврилыч и Тавров.

Что?.. Нет, мне некого послать… Что?.. Нет, не могу ничего срочно передать в цех… Что? Нет, я не в курсе никакого дела… Извините. (Кладет трубку.)

Затемнение.

Уголок цеха. Возле растрескавшегося корпуса насоса стоят  д и р е к т о р  и  Б у р о в.  Т а в р о в  и  Я ш а  работают, отвинчивая болты креплений. В отдалении маячит  Г а в р и л ы ч.

Д и р е к т о р. Этот насос у нас, значит, швед по национальности?

Т а в р о в. Да, прибыл морем, через Ленинград.

Д и р е к т о р. Хороший новый насос. Да. Вот наш главный инженер знает, когда в отпуск уходить.

Т а в р о в. Точно. В прошлом году авария котла — без него. Водопровод пробило — без него.

Д и р е к т о р. А это… персональное дело, помните?

Т а в р о в. Тоже без него!

Д и р е к т о р. И то бюро райкома, когда план под угрозой был…

Т а в р о в. Ага! Он в командировку уехал!

Д и р е к т о р. Вот везет человеку.

Входит  А н ю т а  Т и м о ф е е в н а, секретарь парткома.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Кого это вы?

Д и р е к т о р (обернулся). Рачука, кого же еще. Остальные все на месте.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. За меня еще не взялись с горя?

Д и р е к т о р. Вовремя явилась.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Если это называется вовремя. Ну и пейзаж. Как случилось-то?

Т а в р о в. Похоже, насос был включен без разгрузки. По ошибке.

Г а в р и л ы ч (издалека). Анюта Тимофеевна! Не верь! Не было этого!

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а (обернулась). Что? Не слышу. Поближе подойди.

Г а в р и л ы ч. Ни в коем разе. Я лучше крикну Яше. Яша! Масло проверь! Может, засор где?! Слышишь?!

Д и р е к т о р (вздрогнул). Да что ж это такое, мать честная! Гаврилыч! Ты долго здесь будешь болтаться?!

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Полегче, полегче, Иван Михайлович.

Д и р е к т о р. А ты заступница.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Не заступница, а людей ущемлять не позволю.

Д и р е к т о р. А насосы рвать позволишь?

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Не доказано, что это он.

Д и р е к т о р. А ты глазам веришь?

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Бывает, что и не верю.

Д и р е к т о р. Факт налицо.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Бывает, что и факт…

Т а в р о в. Иллюзорный?

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Какой? Недослышала.

Т а в р о в (Бурову). Похоже, что тут действительно масло… Вон как засорилось… А фильтры? В порядке?

Я ш а. Фильтры в заводской сборке. По всему — монтажники их даже не трогали. Болты без царапинки, покраска не нарушена. Придется разбирать.

Д и р е к т о р. Погоди. (Таврову.) Какие у нас гарантии? От фирмы? Разберем, а потом вся вина — наша?

Т а в р о в. Надо в бумаги заглянуть. Не помню, что там.

Г а в р и л ы ч (издали). Разбирай фильтры, Яша! В них дело! Ни в чем другом!

Д и р е к т о р (резко обернулся). Ты уйдешь, в конце концов?!

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Стоп, не кипятись, Иван Михайлович. Человек дело предлагает. Что мы, сами не можем отремонтировать? Машины стоят. Пока мы на фирму кивать будем да кому платить разбираться…

Д и р е к т о р. Ты, Анюта Тимофеевна, быстрая. А денежки из моего кармана, из заводского.

Т а в р о в. Я сейчас подниму документацию. (Уходит.)

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Денежки мы считать научились, а работу подзабываем. Гляди, пока ты размышляешь, с кого неустойку взять, у тебя люди без дела томятся. Это гораздо больший урон.

Д и р е к т о р. Теперь экономика — королева.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. А король — человек. Рабочий.

Д и р е к т о р. Вот так поговоришь с тобой, сразу на душе легче.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Ты меня за этим срочно из райкома воротил?

Г а в р и л ы ч. Яша! Поди сюда! Я тебе присоветую!

Д и р е к т о р. Иди домой и проспись!

Яша кладет инструмент, направляется к Гаврилычу.

(Яше.) А ты работай, работай.

Я ш а (остановился, негромко). Иван Михайлович… Гаврилыч мастером моим был. Учитель вроде.

Пауза.

Д и р е к т о р. А-а… не знал.

Яша направляется к Гаврилычу.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Иван Михайлович, а у тебя… учитель был?

Д и р е к т о р. Нет. Своим умом дошел.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Похоже, что с умом у нас полное благополучие. Во всяком случае, никто не жалуется на его недостаток.

Я ш а (подошел к Гаврилычу). Чего, Гаврилыч?

Г а в р и л ы ч. Хошь, я тебе помогу?

Я ш а. Сам справлюсь. Зря, что ли, ты меня учил.

Пауза.

Г а в р и л ы ч. Ну да. А мне чего делать-то?

Я ш а (шепотом). Может, правда это… глотнул? С кем?

Г а в р и л ы ч. Не вскрою. И все. Ты вот что, скажи им, я с вами. Насос чинить.

Я ш а. Не скажу.

Г а в р и л ы ч. Яшка!

Я ш а. Ты не говоришь, и я не скажу.

Г а в р и л ы ч. Дело чести.

Я ш а. Ну ладно. Не беспокойся. До всего дойду.

Г а в р и л ы ч. Не дойдешь.

Я ш а. Ладно. Попробую. (Повернулся, идет к насосу.)

Г а в р и л ы ч (глядит ему вслед, затем громко). Яша! Яша!

Д и р е к т о р (вздрагивает, чуть не роняет чертеж, который он рассматривает вместе с Тавровым). О, нечистая сила! Тавров! Ты наведешь, наконец, порядок у себя в цехе?

Т а в р о в (сердито). На руках его вынести, что ли? (Направляется к Гаврилычу.)

Затемнение.

Комната Ручкиной. Р у ч к и н а  сидит у окна. На носу очки, в руках газета. Слышатся оглушительные звуки ансамбля «Скальды».

Р у ч к и н а (откладывает газету, набирает номер телефона). Юрка?.. Выруби музыку… Мне этот шум ни к чему. У меня переживания, понял? Делаю телефонное предупреждение: если не выключишь, пешком явлюсь и провода повыдергаю… Не спорь!.. Мой Олег в институт поступил без всякого шума, а он чемпион… Мог бы и не такую музыку устраивать! (Кладет трубку.)

Музыка становится тише.

(Вздохнула; взяла в руки газету. Читает.)

Входит  Я ш а.

Я ш а. Привет, мам.

Р у ч к и н а. Что это?! Уже управился? Так быстро?

Я ш а (мрачно). Чем быстрей, тем хуже.

Р у ч к и н а. Так как же ты ушел? Почему?

Я ш а. Почему. Домой, к маме.

Р у ч к и н а. Неужели Гаврилыч натворил… ой, Яша?

Я ш а (молчит, переодевает рубашку). Я в кино иду.

Р у ч к и н а. В кино?!

Я ш а. На двадцать один. Начало сеанса. Как раз успею.

Р у ч к и н а. Ты ж не выспался! После ночной.

Я ш а. В кино компенсирую.

Р у ч к и н а. Лучше дома. В постели.

Я ш а. Нет. В кино удобнее. Во-первых, под картину враз засыпаешь. Во-вторых, спишь, а вроде как от культурной жизни не отстаешь. В-третьих, попробуй при девушке, например, в ресторане спать. Или в парке на лавочке. Обидится. А в кино можно. Еще сама потом содержание перескажет.

Р у ч к и н а. Сомневаюсь.

Я ш а. Насчет содержания?

Р у ч к и н а. Насчет девушки.

Я ш а. Уже дошло до тебя?

Р у ч к и н а. Дошло.

Я ш а. И эта не нравится?

Р у ч к и н а. Эта хуже всех.

Я ш а. Почему?

Р у ч к и н а. Вахтерша. Хорошая вахтерша должна быть душевная старушка, которая жизнь знает.

Я ш а. Ничего подобного. Душевные старушки пусть по лавочкам сидят. А тут надо на посту стоять.

Р у ч к и н а. Яша, эта вахтерша хуже всех.

Я ш а. Ты не знаешь, какие у нее достоинства.

Р у ч к и н а. У этой… как ее, прошлогодней, студентки, у Нины, прекрасные достоинства были. И то со мной не поладила.

Я ш а. И со мной тоже. А Валя ладит.

Р у ч к и н а. Валя?! Ты с ума сошел. Еще одна Валя! Хватит нам той, которая у Олега. Твоего брата окрутила совершенно насильно. Прямо на глазах. Не знаю, как я пережила.

Я ш а. А эта, думаешь, меня не может окрутить насильно?

Р у ч к и н а. Эта, Яш, слабовата. Вахтерша всего-навсего.

Я ш а. И я не чемпион.

Р у ч к и н а. Ну и хватит с меня одного. Хоть ты при матери сиди.

Я ш а. А ты все-таки, мама, сдерживайся. Чувство собственности укороти. Уже до чего дошла — директору звонить.

Р у ч к и н а. Я?! С чего взял? Это кто ж тебе наплел? Вахтерша эта ядовитая навыражалась?

Я ш а. Я в кабинете был.

Р у ч к и н а. Чего ж к трубке не подошел?

Я ш а. Насчет Гаврилыча звони не звони — завтра на завкоме разбирать будут.

Р у ч к и н а. Ах ты, батюшки… Как же он насос этот разорвал?

Я ш а. С насосом пока неясно.

Р у ч к и н а. А что там?

Я ш а. Фильтры тонкой очистки не сработали.

Р у ч к и н а. Почему?

Я ш а. Какая-то научная фантастика. Фильтры в заводском комплекте, прямо из-за границы поступили, в бумагах никакого указания нет. А масло грязное — значит, непорядок. Думали, думали, решили вскрыть.

Р у ч к и н а. Вскрыли?

Я ш а. Вскрыли. А они… пустые.

Р у ч к и н а. Как это — пустые?

Я ш а. Ничего нет. Фильтров нет, пластинок таких, через которые масло очищается.

Р у ч к и н а. Вот это да… Как же это до них Гаврилыч-то добрался?

Я ш а. Что ты, мам, глупости говоришь?

Р у ч к и н а. Глупости? Какие же это глупости? Знаешь, поговорка есть: осел опасен сзади, корова — сбоку, бык — спереди, а пьяный — со всех сторон! Тем более Гаврилыч абсолютно непьющий, мог ошалеть с непривычки. С пьющего худо-бедно спрос известный, а тут — невинно вовлеченный.

Я ш а. Мам, ну откуда у тебя обо всем такие разнообразные сведения?

Р у ч к и н а. Меньше говорю, больше слушаю.

Я ш а. Я тоже слушаю. Но почему-то безрезультатно.

Р у ч к и н а. Взял бы трубку, когда я звонила, был бы результат.

Я ш а. Мам, что ты еще выдумала?

Р у ч к и н а. Я?! Я бы такого не выдумала! Чтоб непьющего человека ловить и вино ему насильно вливать!

Я ш а. Что-о?

Р у ч к и н а. Я хотела, чтоб директор их к ответу потянул! А не Гаврилыча. Подумаешь — сына родил! А если ему удастся двойню родить — так он что, полцеха переловит? И всем на радостях вольет? Если общественность отпор не дает, такие манеры враз в традицию превращаются.

Я ш а. Кто это был-то, мам?

Р у ч к и н а. Да этот, как его… фамилия такая невинная. Стой, стой… Голубчик! Во замаскировался, а?

Я ш а (быстро надел пиджак). Ага. Ясно. Знаю.

Р у ч к и н а. Ты ему, Яш, как следует втолкуй. Я разрешаю. А то ведь у него в дальнейшем сын расти начнет.

Я ш а. Не беспокойся, мама. (Пошел к дверям. Остановился.) Мам, ты вот что: пойди в кино. На двадцать один.

Р у ч к и н а. Не собиралась.

Я ш а. Соберись. Это в клубе. Без пяти у кассы! (Уходит.)

Р у ч к и н а (подходит к телефону, набирает номер). Юрка?.. Можешь включать музыку. Если другие жильцы тебя не исколотят.

Затемнение.

Квартира, в которой живет первый рабочий. Он сидит за столом, перед ним на разложенном листе газеты лежит раскрытая школьная тетрадь. В смежной комнате блаженно спит  Г о л у б ч и к, по-детски подложив кулак под щеку.

В дверях появляется  ж е н а  п е р в о г о  р а б о ч е г о.

Ж е н а. Ты его уберешь или нет?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Так он же спит.

Ж е н а. Пусть уходит.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Слушай, ну как спящий человек может уйти?

Ж е н а. Мне нет дела.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Легче всего указания давать. А куда его деть?

Ж е н а. В окошко выкини.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Сама выкини.

Ж е н а. Я его, что ли, на нашу постель положила?

П е р в ы й  р а б о ч и й. А куда человека положить? На коврик в передней?

Ж е н а. Положи его в троллейбус. И пусть катится домой.

П е р в ы й  р а б о ч и й. У человека жена в роддоме.

Ж е н а. На своей постели я желаю спать сама!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Он на моей половине спит.

Ж е н а. Ты что, совсем сдурел?

П е р в ы й  р а б о ч и й (положил ручку). Настя, чего ты пристала? Видишь, я сочинение пишу?

Ж е н а. Я спать хочу, понял?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ну если негде, если негде, что я могу поделать?!

Ж е н а. Негде?! Нет, видали? Квартира есть, спальня есть, кровать есть — и негде! Да с какой стати этот Голубчик на моей подушке развалился?

П е р в ы й  р а б о ч и й (резонно). Если ты родишь, я к нему поеду и развалюсь, он мне слова не скажет! Как друг!

Ж е н а. Я рожу?! Хватит с меня одного. Вчера в школе колбу кокнул.

П е р в ы й  р а б о ч и й. А ты за ним получше гляди! Мать называется!

Ж е н а. А ты — отец! Сочинение он пишет! Сочинением думаешь отделаться? Забирай своего Голубчика, нечего ему на моей кровати торчать!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Мне он не мешает.

Ж е н а. «Не мешает»! Это что же, ты его на всю ночь думаешь приволок?

Звонок в передней.

Вот. Славка уже небось с тренировки возвращается. (Уходит в переднюю.)

П е р в ы й  р а б о ч и й (пишет). «Мой любимый литературный герой…».

Ж е н а (появляется в дверях). Еще один явился.

Входит  Я ш а.

Я ш а. Добрый вечер.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ручкин? Чего тебе?

Я ш а. Не догадываешься?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Это ерунда. Чистая ерунда.

Я ш а. Ты думаешь?

П е р в ы й  р а б о ч и й. А что такого? У человека радость…

Я ш а. Пировали-веселились.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Да что такого… проспится…

Я ш а (после паузы). Имею один вопрос. Вы Гаврилыча заставили выпить насильно?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Мы это… мы, значит, так… одним словом, вино у Голубчика было… вообще-то неизвестно откуда.

Я ш а. В роддоме выдали. Дальше.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Серьезно? Теперь выдают? Настя, слышишь?

Ж е н а. Меня не вмешивай.

Я ш а. Не валяй дурака.

П е р в ы й  р а б о ч и й. А что такого? Было вино — нормальное дело, по событию. Как в жизни.

Я ш а. Дальше.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ну, этот Гаврилыч, значит, идет. Не надо ему нашей трассой, где мы, значит, обосновались, а идет. Раз идет с замечанием. Кончай, мол, ребята. Голубчик ему объясняет, как качественному. Нет. Два идет: кончай, мол, этот стадион! Голубчик опять объясняет. Никакого эффекта. К труду призывает. Ручкин, войди в положение, сколько можно? Не понимает старикан. Значит, думаем, угостить надо. Ну, мы и… угостили.

Я ш а. А он? Поблагодарил?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Да это как-то… не определить. Потому что кашель помешал. Глаза, значит, вылупил — и кашляет.

Я ш а (подошел к столу). Что ты пишешь?

П е р в ы й  р а б о ч и й. «Мой любимый литературный герой». Сочинение.

Я ш а. И кто? Любимый герой?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Не знаю еще. Надо сынка спросить. Вот придет с тренировки.

Я ш а. Чистый лист бумаги есть?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Найдется.

Я ш а. Садись пиши. Я продиктую.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Насчет Гаврилыча?

Я ш а. Насчет любимого героя.

П е р в ы й  р а б о ч и й (взял ручку). Это можно. Сделаем.

Я ш а (диктует). «Прошу освободить меня от работы во вверенном вам цехе, так как я не достоин быть рабочим. К этой должности по своим моральным качествам не подхожу».

П е р в ы й  р а б о ч и й. Сдурел?

Я ш а. Голубчик у нас сколько на заводе работает?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Молодой еще… с полгода…

Я ш а. А мы вместе с тобой вроде поступили? И Гаврилыч нас с тобой по первым шагам, по цеху провел. Вот как бы ты мог Голубчика повести.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Знаешь что, пошел ты… Ты какое право имеешь мне диктовать?!

Я ш а. Какое право? Сказать или сам догадаешься?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ты кто, директор? Или, может, министр?

Я ш а. Они тебе не продиктуют. А вот я с тобой на одной должности. На равных. Вот это и есть мое право. Поэтому я и заявляю: работать с тобой рядом, терпеть тебя таким — не хочу. Уходи из нашего цеха. С нашего завода уходи. И если попадутся тебе настоящие люди, они тебя отовсюду прогонят. Так и знай: прогонят — значит, люди. Пить с тобой будут — значит, мусор. Самый что ни на есть!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Да я не хуже других работаю, знаешь это?! Не хуже других семью имею! Вот у меня сын — в спортивной школе грамоту получил! (Бросился к серванту, открыл дверцу, роется, оттуда падают детские игрушки и среди них странное сооружение из круглых пластинок.) По своим моральным качествам я могу такого сына воспитать?!

Я ш а (наклонился резко, поднимает игрушку). Что это?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Где? Это? Вот-вот, пожалуйста, на это взгляни. Тоже вещественное доказательство. Это он луноход построил! Он, может, у меня генеральным конструктором будет. Я, по-твоему, не достоин?!

Я ш а. Из чего построил? Откуда ты эти пластинки взял?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Какие?

Я ш а. Вот эти! Эти!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Эти… (Берет луноход в руки.) А-а, это осушители.

Я ш а. Где взял? На заводе, я спрашиваю?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Что орешь, что орешь? Не видишь — человек спит? Голубчик, ты спишь?

Я ш а (поймал его за рубашку). Говори! С завода принес? Эти пластинки?

П е р в ы й  р а б о ч и й. А что, нельзя?

Я ш а. Отвечай на вопрос! Сколько у тебя этих пластинок? Давай все сюда!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Да что ты прилип? Что я кабель унес, деталь или дефицит какой?

Я ш а. Знаешь, что это? Это фильтры!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Это? Это осушители.

Я ш а. Фильтры! Это фильтры тонкой очистки! Из-за них разорвало насос!!!

Затемнение.

Кабинет директора. Ж у р н а л и с т  порывисто встает, отодвигает стул и отмахивается от  д и р е к т о р а  и  Т а в р о в а.

Ж у р н а л и с т. Нет-нет, хватит. Так я и знал. Сейчас выяснится что-нибудь такое, этакое, по-ни-ма-ете ли, известный вздох, покачивание головой, полуулыбка со знанием дела, дескать, мол, знакомая небрежность… Я же просил!

Д и р е к т о р. При чем тут небрежность? Мы вам рассказываем о людях.

Т а в р о в. Во всяком случае, интересные люди раскрываются в деле. И вообще, если человека не интересует то, чем он занимается, — жизни нет.

Д и р е к т о р. Ну, а у нас на работе коллизии. Ничего, мы не пугаемся.

Ж у р н а л и с т. Ишь, как вы меня уговариваете. Думаете, моя работа без коллизий? Короче, кому выговор? Кому взыскание? Кому на вид?

Д и р е к т о р (посмотрел на Таврова). Не скажу больше ни слова.

Ж у р н а л и с т (Таврову). А вы? Вскрывайте подноготную.

Т а в р о в. Я? Я тут вообще ни при чем. Иван Михайлович, так как решим с виньеткой?

Д и р е к т о р. Я же сказал: сделайте как следует. Два дня срока.

Т а в р о в. Техническая идея рождается не так, как ребенок. В смысле сроков.

Д и р е к т о р. Точно. Ее можно поторопить. И потом, рожать коллективно. Пусть КБ поможет.

Т а в р о в. Можно коллективно, можно частями. Нужна только виньетка.

Д и р е к т о р. Излишества потом.

Т а в р о в. Соберу совещание.

Д и р е к т о р. Давай. Я загляну.

Ж у р н а л и с т. Минутку, а Гаврилыч? С ним-то как кончилось?

Т а в р о в (директору). Может, у вас в кабинете соберемся?

Д и р е к т о р. Еще чего. Пусть у тебя курят.

Ж у р н а л и с т. Если подумать, Гаврилыча, конечно, обидели. Хоть извинились?

Т а в р о в. Ну, я пошел. (Журналисту.) До свидания. Заглядывайте к нам. Когда никаких событий не будет. Мы вам график покажем. Годовой отчет. Музей трудовой славы у нас есть. Да, вот еще что интересно: знамена на вечном хранении у нас поглядите. Бархатные.

Д и р е к т о р. Давайте, я вам пропуск подпишу.

Ж у р н а л и с т. Кто вам сказал, что я уходить собираюсь?

Д и р е к т о р. А что сидеть зря?

Ж у р н а л и с т. Как это — зря? Чаю хотя бы предложили.

Д и р е к т о р (нажал кнопку селектора). Ната, у вас есть чай?

Г о л о с  Н а т ы. У меня?! Да что вы, Иван Михайлович. Сходить в буфет?

Д и р е к т о р. Сходите. И принесите сюда, товарищу журналисту. (Посмотрел искоса на журналиста.) А мы с Тавровым сию минуту спустимся в цех…

Ж у р н а л и с т. Ошибаетесь. Со мной эти шутки не пройдут. Валяйте уж до конца. Не чужой все-таки.

Затемнение.

Комната завкома. Здесь идет заседание, присутствуют почти все  д е й с т в у ю щ и е  л и ц а, кроме журналиста.

Г а в р и л ы ч. Главное доказано, что я вентиляцию выключал. В целях экономии электроэнергии. (Первому рабочему.) Говори, как с фильтрами дело было?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Я слово даю, что никак. Я думал, это осушители.

Б у р о в. У тебя какой разряд?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Четвертый.

Б у р о в. Сколько классов окончил?

П е р в ы й  р а б о ч и й. Семь.

Б у р о в. Грамотный еще? Или стерлось?

Г о л у б ч и к. Он сочинения за сына пишет!

Б у р о в. Это мы все пишем. Независимо от технической грамотности.

Г а в р и л ы ч. Позвольте слово. Я по-шведски тоже не люблю читать.

Б у р о в. Но ты и домой с завода ничего носить не любишь. Налегке идешь.

Г а в р и л ы ч. Я холостой. Почти на пенсии. Материальное положение хорошее, поскольку за насос теперь с меня не вычтут, как Иван Михайлович опасался.

Д и р е к т о р. Обожди выступать, Гаврилыч.

Г а в р и л ы ч. Счас. Ладно.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Товарищи! Слово даю, на этих фильтрах никаких надписей не было! Мешки такие, пакеты вроде полиэтиленовые — и все. Как обычно осушители упаковывают. Стандарт такой имеется. Не первый раз.

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Да зачем ты брал их? Первый рабочий. Так ведь все равно на выброс? Монтажники с упаковкой сняли, тоже решили — осушители. И выбросили. Пакеты красивые, цветные. Дай, думаю, для сынка…

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а (Таврову). Как это получилось, Владимир Антонович?

Т а в р о в. Насос в морской упаковке пришел. Монтажники и решили, что это новый тип осушителей. Они обычно вкладываются внутрь, чтобы оборудование в пути не ржавело. А потом выбрасываются.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Надписей не было! Если бы надписи были… ну хоть по-шведски, что ли!

Т а в р о в. Вообще-то… коробки фильтров выглядели собранными. Завинчены, покрашены заводским способом. И в бумагах никакого упоминания, что пластинки отдельно вложены. Монтажники вполне могли в заблуждение впасть.

Г а в р и л ы ч. Все! Виновных нет! Факт, но иллюзорный!

Б у р о в. Обожди. Есть факт другой: один глядит, ничего не видит. Приходит Гаврилыч, приходит Яша, глянули и сообразили.

Г а в р и л ы ч (поспешно). Талант. У него талант. Буров. Талант? Ну, не только. Грамотность — вот это что такое. Специалисту хоть ничего не пиши — поймет.

П е р в ы й  р а б о ч и й. А там ничего и не было!

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Тебе обязательно нужна надпись: «Не трогать»?

Д и р е к т о р. А где Ручкин? Почему его нет?

Пауза. Все оглядываются.

Т а в р о в. Он с насосом возится. Просил освободить.

Д и р е к т о р. Ясно.

Б у р о в. С насосом в тысячу раз возиться приятнее, чем с такими вот…

Г а в р и л ы ч. И еще я ему выражаю благодарность за то, что он меня реабилитировал.

Г о л у б ч и к (негромко). Гаврилыч, а Гаврилыч… А как же я? Ну сглупил, признаю. Ну сглупил я…

Г а в р и л ы ч (негромко). Отойди от меня!

Звонок телефона.

Б у р о в (берет трубку). Завком… Кто-кто?.. Да, здесь. (Директору.) Иван Михайлович, вас Ручкина спрашивает… Подойдете?

Д и р е к т о р. Конечно. (В трубку.) Слушаю. (Пауза.) Что?.. Как, кто разбудил?.. Да разве он… вторую смену?.. Я проверю… Минуточку-минуточку, волноваться-то зачем?.. Очень громко, трубка фонит… Кого к ответственности? Слов не разбираю… Не выспался?.. Еще после ночной?.. Хорошо… Хорошо… Хорошо… Немедленно… Немедленно… Немедленно спущусь в цех. (Кладет трубку. Обводит всех глазами.)

Г а в р и л ы ч. Прорвалась.

Анюта Тимофеевна посмотрела на Бурова.

Д и р е к т о р (снова схватил трубку, набрал номер). Ната? Это ты меня соединила?.. Только что?.. Ну так вот: объявляю тебе… замечание! (Бросил трубку.)

А н ю т а  Т и м о ф е е в н а. Остальным тоже, я думаю, достанется?

Д и р е к т о р. Не знаю, как решит завком, а о моих решениях узнаете завтра из приказа! Все ясно?

Т а в р о в. Предельно.

Г а в р и л ы ч. Иван Михайлович, позвольте вопрос.

Д и р е к т о р. Ну?

Г а в р и л ы ч. Мне одно не ясно.

Д и р е к т о р. Что?

Г а в р и л ы ч. Как теперь будет с экономией электроэнергии? Вентиляцию на перерыв выключать?

З а н а в е с

 

Автор и его герои

Настоящий сборник включает в себя семь одноактных пьес. Они принадлежат перу Елены Каплинской, чьи произведения ставятся на сценах театров, демонстрируются по телевидению и всегда привлекают внимание народных театров и самодеятельных коллективов.

В популярности пьес нет ничего удивительного. Театры и зрители с интересом встречают произведения, живо рассказывающие о нашей действительности. Е. Каплинская создает именно такие пьесы — большие, многоактные, как «Инженер», «И проснулся знаменитым», и другие, короткие, всего в один акт.

В самом деле: разве может не задеть душевные струны читателей и зрителей история Марии из пьесы «Пирс для влюбленных», молодой женщины с неустроенной личной судьбой, сохранившей внутреннее достоинство, нашедшей свое место в жизни и призвание в труде? Разве оставит их безразличными другой образ той же пьесы — удачливый молодой человек Валентин, маленький начальник с замашками большого бюрократа, черство-эгоистичный и самодовольный? Есть острота в столкновении мелочного, обывательского критиканства с поэтическим взглядом на жизнь в пьесе «Троллейбус». Есть стремление раскрыть сердечное благородство человека, показав, как герой «Глухомани», немногословный путевой обходчик Васята, в трудную минуту приходит на помощь тому, кто в ней действительно нуждается, приходит, не дожидаясь просьб, не спрашивая ни фамилии, ни адреса.

Автор чувствует себя свободно в сфере изображения обычных отношений людей, вглядывается в житейские перипетии, выпавшие на долю его героев, но волнуют его определенные мысли. Что такое верный путь в жизни? Что такое щедрое отношение к людям? Что такое подлинная доброта? Обо всем этом вместе со своими героями размышляет Е. Каплинская. И не только в тех произведениях, что впрямую привлекают внимание читателя к этической проблематике.

Пьесы «Он рядом» и «Иллюзорный факт» как будто относятся к числу так называемых «производственных»: их герои — рабочие, инженеры. Но при выяснении подробностей жизни рабочего Александра Потапова, в годы войны выполнявшего ответственные задания для фронта, при расследовании, по чьей вине случилась авария на заводе, автору важно не само расследование. Он отдает свое внимание раскрытию неписаных законов рабочей чести, утверждает высокую ценность трудовой самоотверженности рабочего человека. Таким образом определяется тематическое единство пьес, включенных в сборник. Они сведены под обложкой одной книжки не случайно, они дополняют друг друга, продолжают одна другую, воспринимаются как этапы разговора о жизни, о том, каким должен быть советский человек.

Это ощущение особенно укрепляют пьесы, где автор рассказывает о суровой военной поре. И это тоже не случайно. Патриотический порыв, в котором ненависть к врагу сливается с готовностью до конца отдать себя защите Родины, освещает образы матери, отца, Аксюши («Ты самая любимая»), весельчака-шофера, девушки-переводчицы («Трое из миллионов»). Автор укрупняет эти образы, делает героев носителями духовных качеств, присущих советскому человеку и в мирной жизни, но с особой полнотой раскрывшихся именно в испытаниях Великой Отечественной войны.

Впрочем, герои Е. Каплинской не забывают о войне и в мирные дни. О ней вспоминают в сторожке путевого обходчика сибиряки Васята и Софрон («Глухомань») и с азартом играющие в домино во дворе ничем неприметного блочного пятиэтажного дома персонажи пьесы «Он рядом». И воспоминания эти, как будто беглые, прочно связывают мирные будни с героическим прошлым. Эта связь, это свободное обращение со временем составляют отличительную черту мышления драматурга. В пьесе «Трое из миллионов» основное действие посвящено воинским подвигам, но начало и конец пьесы отражают современность. В пьесе «Он рядом» действие происходит в наши дни, но ее герои вспоминают прошлое, по крупицам собирают сведения о труде рабочего, в дни войны принимавшего участие в выпуске боевого оружия.

Связь прошлого и настоящего раскрывает преемственность поколений, заботу старших о молодежи.

О будущем думают герои пьесы «Ты самая любимая» и «Трое из миллионов» — о победе над фашизмом, в которой они ни минуты не сомневаются. Тетя Люба, вспоминая о своей молодости, о восемнадцатом годе, думает при этом о будущем своей племянницы Аксюши, добровольно идущей сражаться с врагом. Вероятно, не случайно почти во всех пьесах Е. Каплинской пожилые люди приходят на помощь молодежи или, если надо, сурово осуждают ее. Рядом с Марией и Валентином живет старик — паромщик Парфен Парфенович («Пирс для влюбленных»), рядом с Лелькой — Васята («Глухомань»), рядом с Димой и Аллой — человек с газетой, женщина («Троллейбус»). И хоть есть неожиданность в том, что простоватый и смешливый, услужливый старик Гаврилыч — «мотор», как его насмешливо называют, — оказывается учителем мастера «золотые руки» Яши Ручкина («Он рядом»), это закономерно. Автор любит в неприметном открывать важное, в каждом человеке ищет и старается найти хорошее.

Паромщик в «Пирсе для влюбленных» вначале аттестуется Марией как «отвратительный, упрямый старикашка», а к финалу оказывается сердечнейшим человеком, сразу принявшим сторону Марии в ее конфликте с Валентином. Смешная тетя Люба с ее раздражительным брюзжанием («Ты самая любимая»), о которой Аксюша говорит: «Неужели я тоже когда-нибудь сделаюсь старой и желчной», — на самом деле, как выясняется, прекрасный человек и ухаживает за ранеными в госпитале. Такие же черты обнаруживаются в нетерпимой, колючей Марте («Трое из миллионов») и на первый взгляд прижимистом Васяте («Глухомань»).

Характеры, которые разрабатывает драматург, весьма разнообразны и в социальном, и в возрастном, и в психологическом отношении. Но стоит отметить желание автора максимально выявить в образе несколько подчас контрастирующих черт. Это в первую очередь связано со стремлением сделать характеры персонажей более человечными. Она усложняет поведение героев, обусловливая его внутренними мотивировками, удачно пользуясь подтекстом. На нем, скажем, построено поведение Аксюши, которая готовится сообщить родителям неожиданную весть: девушка уходит на фронт («Ты самая любимая»). Так раскрываются взаимоотношения Лельки и Васяты («Глухомань»): Васята сопровождает сбивчивый рассказ Лельки нейтральными, как будто ничего не значащими словами: «Та-ак», «Та-ак», — но не упускает ни единой подробности.

Пьесы Е. Каплинской насыщены житейскими деталями и характерными мелочами. Последите за поведением героев пьесы «Он рядом», вслушайтесь в речь персонажей «Троллейбуса». Вглядитесь в портрет тети Любы («Ты самая любимая»): на голове — полумужская шляпа, на плечах — серый пуховый платок, на ногах — высокие фетровые боты, в руках — потертый саквояж. Вчитайтесь в описание квартиры, где происходит действие этой пьесы: «Комната, которая еще недавно была уютной. Теперь обеденный стол отодвинут в сторону и почетное место занимает железная печка-времянка, ее голенастая труба выведена в окно, и на нем, по морозным узорам и накрест приклеенным бумажным полоскам, растекаются черные струйки… Есть еще шкаф и письменный дамский столик, но все это отодвинуто в охваченную сумерками глубину». Все эти детали и мелочи поведения, разговора обстановки дают точное ощущение времени, среды, знания людей.

Стоит вспомнить беглый обмен репликами, происходящий между бывшими фронтовиками в самом начале пьесы «Трое из миллионов»:

«Л е й т е н а н т. Не шуми. Вон паренек как посмотрел… Не удивляй паренька.

Ш о ф е р. Ну чепуха, станет на нас паренек оглядываться! Тут кругом… есть на что поглядеть».

Е. Каплинская не согласна с шофером: вглядеться в прошлое, задуматься над происходящим на сцене — вот к чему призывает драматург. И пусть театр не пойдет вслед за автором в решении внешнего облика тети Любы, не будет стараться пунктуально выполнить ремарки, но зритель и исполнители обязательно поймут авторскую мысль.

Все, что автор хочет сообщить о своих героях, на что он намерен обратить внимание зрителей, прочитывается без труда. Звякнули бокалы в руке тети Любы при известии о том, что утром отец отправляется на фронт («Ты самая любимая») — это выдает волнение героини! Мать в той же пьесе дарит Аксюше в день ее восемнадцатилетия колечко — это память о недавнем мирном прошлом. В пьесе «Троллейбус» Дима с гордостью говорит о том, что ему в детстве не рассказывали сказок: он черств и душевно сух. В пьесе «Пирс для влюбленных» Валентин просит своего будущего подчиненного, паренька Петю, донести его туго набитый портфель до дому. Он желает, чтобы старик паромщик величал его Валентином Ивановичем, а на дверях конторы, где начальствует этот набирающий силу бюрократический сухарь, висит табличка: «Начальник принимает по понедельникам и пятницам». Мария, размышляя о жизненном пути этого человека, будет разглядывать пятнышко смолы на его плаще и скажет: «Золотистое… Только потом, если налипнет пыль, будет черное пятно»…

Таким образом, авторское отношение к героям и тема пьесы становятся предельно ясными. Можно сказать, что пьесы Е. Каплинской — это пьесы без загадок даже тогда, когда автор, как это происходит в «Иллюзорном факте» и «Он рядом», разрабатывает сюжет почти детективный и ставит перед собой да и перед зрителями довольно сложные задачи. В самом деле, в пьесе «Он рядом» автор стремится выяснить судьбу рабочего Потапова по свидетельствам знавших его людей. По воспоминаниям их мы узнаем не только героя, но и каждого из «свидетелей», особенно Гаврилыча. Однако все это как будто сложное композиционное построение «работает» на тему, каждый поворот сюжета без труда приводит к выявлению важных для драматурга мыслей. По внутреннему содержанию самая сложная из одноактных пьес Е. Каплинской все же проста и доходчива.

Все пьесы в той или иной мере строятся на сопоставлении или противопоставлении героев, потому что в их основе лежит спор, всегда обращенный к зрителю. Так, в пьесе «Троллейбус» мы встречаем мелочного, бездушного Диму, поэтически настроенную Аллу и влюбленного в жизнь, одержимого стремлением служить людям Игоря. И хотя Дима не встречается с Игорем (первый — пассажир троллейбуса, второй — его водитель), основной конфликт произведения завязывается именно между этими героями и представляет собой прямо-таки сшибку мировоззрений. А разве не противопоставлены друг другу Софрон и суровый, но добрый и отзывчивый Васята («Глухомань»)? В такой же примерно позиции находятся герои «Пирса для влюбленных»: Валентин, который «на должность в конторе вышел», и Мария, которая вышла на дорогу настоящей большой жизни. Не случайно, вероятно, у Ручкиной из пьесы «Он рядом» два сына: один — известный спортсмен, а другой, по всей видимости, особенно дорогой автору — рабочий. Но автор не ограничивается этими достаточно резкими противопоставлениями, часто прибегает к приемам, всячески усиливающим контрасты.

Так, судьба Марии, специалиста по почвам вечной мерзлоты, дополняется образом женщины-профессора, под руководством которой героине предстоит работать. Профессор Макарчик почти всегда живет в разлуке с мужем: она, мерзлотовед, — все время на севере, он, ботаник, — на юге… В той же пьесе «Пирс для влюбленных» рядом с Валентином и Марией, расставшимися главным образом из-за душевной черствости героя, разлученными силой житейских обстоятельств, Е. Каплинская выводит еще одну пару, которая оттеняет мысль произведения. Таня и Петя находят в себе силы преодолеть преграды, препятствующие их счастью, они хотят строить свою жизнь на доверии и взаимной дружеской поддержке.

Автор нередко прибегает к повторам. Лейтмотивом пьесы «Ты самая любимая» служит песенная строчка, определившая название произведения. Е. Каплинская четырехкратно повторяет один и тот же сюжетный ход, выражающий патриотическую идею пьесы. Отец, имеющий «бронь», неожиданно сообщает, что он вступил в ополчение и отправляется на фронт; слабая здоровьем мать становится донором, отдающим свою кровь раненым бойцам; поначалу малосимпатичная «паникерша» тетя Люба, как выясняется, самоотверженно работает в госпитале; наконец, Аксюша, которой сегодня исполняется всего восемнадцать, уходит воевать добровольцем… Таким образом каждый персонаж ясно включается в раскрытие единой темы.

Идейная и тематическая задача автора может быть и скрытой, как в «Глухомани», и явной, как в пьесах «Ты самая любимая», «Трое из миллионов», «Троллейбус». Автор ведет диспут с героями, со зрителями на важные и современные темы. Вряд ли мы ошибемся, сказав, что воспитательные цели пьес Е. Каплинской очевидны, что многие одноактные пьесы драматурга воспринимаются как облеченные в драматическую форму поучительные примеры. В какой-то мере Е. Каплинскую-драматурга можно сравнить с обаятельным героем ее пьесы «Троллейбус» — водителем Игорем, предупреждающим пассажиров (или зрителей?) о хорошем и плохом: о том, где «находится комбинат бытового обслуживания, лучший в районе», и о том, что за «домишками с показной роскошью фасадов и пудовыми воротами» когда-то «гнездилось стяжательство, мещанское презрение к достоинству человека и господствовал единственный кумир — деньги». Само собой разумеется, что драматург солидарен со своим героем: в своих пьесах он приветствует высокие принципы жизни и обличает то, что плохо и неизбежно уйдет в прошлое.

Особо следует отметить, что Е. Каплинская хорошо знает особенности зрительского восприятия: пьесы обладают напряженным сюжетом, изобилующим драматическими ситуациями, неожиданными поворотами. То же можно сказать и о способах, которыми автор раскрывает характеры героев. Ей равно удаются и патетические сцены и юмористические эпизоды. Последние встречаются почти во всех пьесах.

Ничего, что не исполнились надежды героини «Пирса для влюбленных»: Мария выбрала верный путь в жизни, не поступилась призванием, что дороже узко понимаемого личного счастья. Таня и Петр именно благодаря Марии сумели широко взглянуть на жизнь и свое место в ней. И даже в паромщике, этом «отвратительном, упрямом старикашке», под влиянием Марии просыпается чувство собственного достоинства: в финале он требует от Валентина, чтоб тот звал его не дедом, а как следует — Парфеном Парфенычем…

Это победа Марии. И вместе с тем автора.

А. Якубовский