— Ох, ну и холодина! — простонал помощник мэра, стуча зубами. Выпростав из шерстяной варежки замерзшую ладонь, он достал непослушными пальцами кинжал и поставил на столбе зарубку. Без малого сто двадцать отметин! Первую он нанес в тот самый день, когда над Стипотом закружились первые хлопья снега, а последнюю поставит не раньше ледохода.

С макушки столба сорвалась снежная шапка и, ударившись оземь, рассыпалась в ледяное крошево. Помощник мэра, едва успевший отпрыгнуть, выругался сквозь зубы, пнул ни в чем не повинный столб и поспешил в уютное тепло ратуши.

Месяц Ледяных Рун близился к концу. Последние несколько дней погода стояла на редкость хорошая. Казалось, что царству зимы пришел конец, потому что на ослепительно синем небе вовсю светило солнце, но силенок ему пока не хватало, чтобы подтопить огромные сугробы. Телеги торили путь по дорогам города, застревая колесами в размокшей колее и уминая днищами середку.

Рыночная площадь Стипота была полна народу, над ней стоял постоянный гул от десятков голосов. Торговцы спорили, нахваливали и изредка всучивали товар, а простой люд бродил вокруг, прицениваясь и ропща на непомерно высокие цены. Особое оживление можно было заметить неподалеку от рынка у единственной в городе гостиницы.

Сегодняшний день ознаменовался тем, что в городке остановился переночевать отряд рыцарей. Они возвращались из дальних краев, из похода, богатого сокровищами. Главный трофей сейчас томился в клетке, водруженной на повозку перед гостиницей. Бледные тонкие пальцы с длинными ногтями вцепились в прочные деревянные брусья с серебристым налетом. То было особое напыление, сделанное из аслатиновой пыли и заколдованное так, что прутья нельзя было сломать ни с помощью магии, ни применяя физическую силу. Разумеется, если на эти прутья обрушить всю мощь зачарованного гномами топора, они разлетятся в щепки, но узник не обладал ни подобным топором, ни даже мало-мальски приличным оружием. Бешеные черные глаза мрачно вращались, осматривая небогатую событиями жизнь двора.

Да, в этот раз рыцарям сказочно повезло, не каждый день получается захватить в плен черного мага.

С утра буквально все жители Стипота сочли своим долгом обозреть пленника и вынести свой вердикт о его личных качествах. Они сошлись во мнении, что маг злобен, агрессивен, да и урод к тому же. Пленник презрительно кутался в плащ и отворачивался, когда какой-нибудь настырный горожанин подходил совсем близко. Одна девица, впрочем, осмелилась пролепетать, что сей маг недурен собою. Тотчас же ее осыпали столь обидными замечаниями и грубыми насмешками, что прелестное личико покраснело, и она умчалась домой, откуда решила еще неделю не казать носа.

Рыцарей встретили очень тепло, сам мэр распорядился о званом ужине в местной таверне в их честь, а несколько постояльцев были вынуждены освободить лучшие комнаты, уступая их приезжим. Хитрый хозяин таверны, уладив разногласия, сбросил для рыцарей цену ровно вдвое, зная, что вечером к нему придет множество народу, чтобы хоть одним глазком взглянуть на доблестных рыцарей, и он с лихвой возместит затраты, продавая простые закуски и дрянную выпивку втридорога.

Аткас с утра тоже приходил поглазеть на диковинку в клетке, но черный маг его совершенно не впечатлил. Ни тебе черного балахона, ни посоха, ни разрядов молний по телу, ни самых завалящих демонов поблизости. Плащ, надо признать, все-таки был: грязно-коричневый и рваный. А так — старик стариком, самый обычный на вид.

Выросший на улице, Аткас перевидал в своей жизни многое, хотя городок, где он жил, располагался вдали от основных дорог империи, и всевозможные чудеса и напасти происходили далеко за его пределами. Но одна дорога здесь все-таки проходила — дорога из Вусэнта, огромного города-порта на западном побережье Кольдии. Она сходила на нет вскоре после Стипота, и дальше надо было пробираться потайными тропами, чтобы попасть к восточным отрогам Вишневых гор, где до сих пор таились от закона служители Тьмы. Обычно по сей дороге, именуемой некоторыми Западным трактом, перемещались карательные экспедиции ордена Красного Клинка. Из своих походов они возвращались, овеянные славой и почетом, со множеством боевых трофеев. Жители Стипота разговаривали с рыцарями, те им продавали кое-какие безделушки, и провинциалы чувствовали себя в какой-то мере сопричастными подвигам и славе. Ничего мало-мальски ценного, им, конечно, не перепадало, но стипотцам даже самые простые вещицы, сделанные в дальних краях, казались чудесными диковинами.

Аткас немного завидовал рыцарям, но считал, что есть и оборотная сторона у славы и подвигов: многочасовые переходы в доспехах, изнуряющие тренировки, опасность, подстерегающая на каждом шагу… Не раз и не два бывало, что отряды не возвращались вовсе, навеки сгинув в диких местах у подножия Вишневых гор. Не даром говорилось, что за спиной воина усмехается смерть, — один неверный шаг и ты труп.

Если кто и усмехался за спиной Аткаса, так это городские стражники. Быть воришкой в маленьком городке, где тебя почти все знают в лицо, сложнее во сто крат, нежели заниматься разбоем, скажем, в столице. Но юноше, собственно, деваться было некуда. Он родился в столь нищей семье, что в детстве радовался, коли ел раз в три дня. К работе склонности у него не обнаружилось, хотя мать не раз пыталась отдать его в ученики к местным мастеровым. И неизменно каждый раз он своей ленью и притворной тупостью доводил их до белого каления и добивался того, что его гнали взашей. Дольше всего его выходки терпел здоровенный кузнец, бивший Аткаса смертным боем за малейшую промашку. От него юноша удрал сам. А потом мать умерла, и он оказался предоставлен сам себе: то репку на рынке стащит, то у пьяного возле таверны кошель вытащит. Тем и жил.

И вот сейчас он шнырял по рынку, высматривая себе пропитание. Бывалые торговцы, едва завидя его маленькую фигурку в оборванной одежде, сдвигали брови и принимались пуще прежнего следить за товаром, но Аткас не унывал.

В крайнем ряду он заметил нездешнего крестьянина, торгующего яблоками. Простоватое лицо и рассеянный взгляд мужика не сулили никаких неприятностей. У такого стащить что-нибудь легче легкого. К тому же Цила просила яблочек…

Аткас подобрался ближе и сделал вид, что он просто идет мимо. Посвистывая, он словно бы даже глядел в другую сторону, на красивых девиц с корзиночками, а рука, действуя словно сама по себе, подобралась к одной из корзин с красными фруктами, вот ладонь обхватила гладкое яблоко…

Внезапно руку чуть повыше предплечья словно клещами сжали, он невольно вскрикнул и с изумлением поднял глаза. На него смотрел суровый крестьянин. И куда только подевалось простодушное выражение лица?..

— Эй, ты, куда свою лапу тянешь? Стра-а-ажа!!!

— Я только пощупать хотел… Спелые ли… — Растерянно пробормотал Аткас. Вот уж не думал он здесь опростоволоситься!

— Пощупать он хотел! Видали мы таких! А ну, мерзавец, выворачивай карманы, посмотрим, сумеешь ли ты расплатиться!

Аткас глянул внимательнее на яблоки и чуть не застонал от досады. И как он мог так ошибиться: принять жутко дорогой южный сорт за дешевый местный! Вполне естественно, что крестьянин его стережет пуще глаз. Видно, сегодня боги не на стороне Аткаса.

И тут чья-то рука легла ему на плечо, и суровый мужской голос спросил:

— Что здесь происходит?

Крестьянин вмиг преобразился. Лицо расплылось в слащавой улыбке, и он пропел:

— Ничего, господин! Мы сами разберемся. У нас с воришками разговор короткий. Или вы сами желаете препроводить негодника в темницу? Или яблочек купите, самые хорошие на всем рынке…

Аткас рискнул слегка повернуть голову и, скосив глаза, увидел над собой мужчину лет тридцати пяти. Первыми бросались в глаза пышные усы пшеничного цвета, обрамлявшие лицо. Серо-голубые глаза смотрели серьезно и немного устало. Завитки длинных волос свободно лежали на плечах, а плечи были облачены… Нет, так не везти ему не могло. На мужчине красовались вычищенные до блеска доспехи, на которых с помощью лака и эмали был изображен огненно-красный меч. Только рыцаря ему и не хватало!

— Он пойдет со мной, — решил рыцарь, кидая крестьянину монетку. — За труды, любезный.

Крестьянин переломил спину в поклоне, а на губах у него расцвела злорадная улыбка.

Аткас, чувствительно подталкиваемый сзади, поплелся вперед. Ну конечно, ночь в кутузке. Именно этого ему и не хватало для полного счастья. Глядишь, еще и на рудники отправят, в Вишневые горы. Кажется, рыцарь настроен весьма решительно. С каждым шагом голова Аткаса клонилась все ниже и ниже, а ноги он переставлял медленно-медленно. Когда он совсем было решил бежать: рыцарь в латах, ему вряд ли по силам догнать воришку, тот вдруг подал голос:

— Как тебя зовут, парень?

— Аткас, — буркнул воришка.

— А меня — Экроланд Гурд. Ты голоден?

Аткас удивился. Занятие воровством требовало недюжинного знания людей. Вовремя определив, что человек собой представляет, можно сохранить себе не только свободу, но и жизнь. Похоже, рыцарь не собирается сдавать его на руки стражникам. Шестое чувство подсказало Аткасу, что тюрьма откладывается.

— Да, господин. Очень, господин. С утра ничего не ел! — пробормотал он скороговоркой и шмыгнул носом, желая вызвать к себе побольше жалости.

— Славно. И я не прочь заморить червячка.

Под ногами у Аткаса словно исчезли вся слякоть и снег. Теперь уже рыцарь едва поспевал за ним, настолько быстро он пошел. Спустя пару минут они очутились в таверне на окраине города. Называлась она с некоторой претензией: «Драконий череп». Само собой, среди местного фольклора бытовала история о юноше, некогда победившего дракона и принесшего его голову на главную площадь города. Правда, потом мнения разделялись. Одни утверждали, что драконова магия заставила юношу нацепить на себя его череп и в таком виде бегать по улицам до изнеможения, так что пришлось его везти в Орлувин и лечить от сумасшествия. Другие считали, что дракон сумел куснуть юношу, после чего ему совершенно расхотелось общаться со своей любимой девушкой, да и вообще со всеми девушками на свете, и он ушел в монастырь. Первые считали, что нынешний хозяин таверны был его правнуком, вторые же с пеной у рта доказывали, что он был правнуком лучшего друга того юноши.

Внутри народу было — раз два и обчелся. Двое рыцарей, молодой и постарше, вели неспешный разговор за кружечками эля, соседний стол занимала компания местных. У них глаза вылезли на лоб, когда они увидели Аткаса в таком сопровождении.

Экроланд приветственно кивнул рыцарям и занял столик в глубине зала. Сама жена хозяина, улыбчивая полная женщина, подошла принять заказ. Рыцарь долго уточнял у нее, свежее ли мясо, хорош ли эль, и только после этого заказал свиную отбивную, пива и жареной картошки с соусом. Хозяйка пообещала лично проследить, чтобы на кухне ничего не перепутали. Дождавшись, пока она отойдет, Экроланд откинулся на спинку стула и спросил:

— Что же ты, юноша, занимаешься столь неблаговидным ремеслом?

Паренек хотел было огрызнуться, но прикусил язык и смиренно ответил:

— Крайняя нужда, господин, заставила меня… Я был учеником кузнеца, но тот внезапно умер от болезни, и я остался без единой монетки и без работы… Моя больная мать и три маленькие сестренки все время хотят кушать… Она с ними сидеть должна, делать они еще ничего не умеют. Подрастут, в посудомойки пойдут, а коли не доследим, то и похуже чего. Отец тоже умер… Что мне еще оставалось делать, коли не воровать?

На рыцаря жалостливо смотрели два невинных карих глаза. Экроланд отвел взгляд, вздохнул и молвил:

— Увы, мне слишком часто доводится слушать истории, подобные твоей. Но прошлое не переиначить. Буду с тобой откровенен. Я тебя еще с утра приметил, когда ты стоял возле нашего пленника.

Воришка настороженно следил за рыцарем. На что это он намекает? И вроде бы поверил тому бреду, что Аткас выдумал на ходу… Странный какой-то рыцарь.

— Я всегда считал, — вдохновенно продолжал Экроланд, — что в каждом парне заложен интерес к мужским занятиям. А что есть мужское занятие, как не война? Даже в самых пропащих есть тяга к подвигам и славе, в каждом живет своя маленькая честь, важно лишь правильно ее развить! Вот ты, например, наверняка играешь со своими сверстниками в разные игры, в поединки там всякие, или в «убей-тролля»?

Аткас мотнул головой и проговорил тихо:

— Мне некогда, господин… Маме помогаю… — Хотя не далее как вчера вовсю носился с ребятами в овраге, изображая рыцарей-и-очень-злого-колдуна. И поспешно прибавил, — но я очень хотел бы поиграть!

— Я знаю, — снисходительно сказал Экроланд. — Любой мальчишка в душе мечтает стать рыцарем. Я, например, только об этом и грезил. И мне показалось, что тебе будет не только интересно, но и полезно стать моим оруженосцем. Ну а потом, когда ты возмужаешь и усвоишь все уроки, которые Талус сочтет нужным преподнести тебе, возможно, ты будешь достоин называться рыцарем.

Аткас ни о чем таком не мечтал, но поспешил согласиться:

— О да, господин, это было бы здорово! Мечи, доспехи, боевые кони, сражения!

«И прочая чепуха», — добавил он про себя.

Служанка, улыбаясь рыцарю во весь рот, поставила на стол поднос с дымящимися кушаньями и запотевшим кувшином пива. Взмахом руки рыцарь отпустил ее и наклонился к Аткасу. Тот безумно хотел есть, ноздри щекотал пряный аромат мяса, но он решил, что вежливее сначала выслушать предложение, которое не замедлило последовать.

— Ты с самого низа общества, Аткас, у тебя нищая семья. Ниже падать некуда, остается только вверх. Подумай, что с тобой будет завтра? Опять украдешь, потом в тюрьму… Чем ты оправдаешь доверие богов, вложивших в тебя душу? Хотя, о чем это я… Послушай, оруженосцы зарабатывают хорошие деньги, — говорил Экроланд, мучительно подбирая слова, морщась и жестикулируя. — Я буду платить тебе десять серебряных монет в неделю. Ты согласен? И золотой дам прямо сейчас, чтобы твоя мама ни в чем не нуждалась. Неподалеку от Вусэнта я владею Медовыми Лужайками. Это большое поместье, так что тебе будет где жить, а со временем поднакопишь денег и снимешь для матери квартирку в городе. Ну как, согласен?

Аткас едва заметно сдвинул брови. Рыцарь, похоже, лопух каких поискать. Но богатый, что немаловажно. К тому же особняк в Вусэнте… А ну как получится его ограбить?

Состроив самую восхищенную рожу, которую только был способен скорчить, он закивал:

— О да, господин! Здорово, господин! Ты так добр, господин!

Экроланд слегка улыбнулся и приступил к еде. Аткас тотчас последовал его примеру, не замечая, с каким возмущением и брезгливостью смотрит на них чернявый рыцарь за столом напротив.

***

Прижав к сердцу кошель, полный монет, Аткас помчался домой. Ему казалось, что на спине выросли крылья. Он сам не понимал, почему грудь распирает от счастья, ведь быть оруженосцем — это такая тоска! «Наверное, это из-за денег. Я в жизни столько в руках не держал!» — решил юноша, сворачивая на свою улицу.

Экроланд же, насупившись, слушал отповедь главы отряда, Сегрика Теллера.

— Ну и зачем ты его взял? — кипятился тот, вонзая белые крепкие зубы в сочную баранью ногу. — Не надо быть ясновидящим, чтобы увидеть в нем проходимца и лгуна. Ты хочешь завтра обнаружить себя с перерезанным горлом и без единой монетки? Так он это устроит.

— Да, в его голове роятся мрачные замыслы, но в душе он совсем не такой плохой, — мягко ответил Экроланд. — Его сделали таким улица, полная лишений жизнь и отсутствие присмотра. Но вот увидишь, стоит ему побыть с нами годик-другой, и он изменится. Пусть Аткас и не станет хорошим рыцарем, но и наемным убийцей тоже. Ведь по его глазам видно, что, подвернись наниматель, и он, не задумываясь, пустит в дело нож.

— Но случай подбросил ему великого благодетеля Эри! — язвительно воскликнул Сегрик, делая большой глоток вина. — По-моему, ты сошел с ума. Свихнулся на почве преданности Талусу. Нельзя же так фанатично исполнять все его заветы!

— Не вижу ничего дурного в том, чтобы мальчишка исправился, — твердо сказал Экроланд. — Пусть он сейчас лжив и даже вызывает у тебя омерзение, но он изменится, клянусь тебе.

— Ага, — хохотнул глава отряда, — изменится он сегодня вечером, когда напьется как свинья на тот золотой, что ты столь опрометчиво дал ему, снимет себе на ночь девку, и уж конечно завтра сюда не явится.

— Посмотрим, — пожал плечами рыцарь. — Я верю, что такого не случится. Пари?

Сегрик в сердцах махнул рукой и вышел на улицу проветриться. Они с Экроландом редко понимали друг друга, потому что их убеждения разнились, точно небо и земля. Некоторые считали Сегрика фанатиком: он предпочитал видеть мир в черно-белых тонах. Белым был он сам, священники и некоторые рыцари из тех, что помоложе. Остальных он видел либо неблагонадежными серыми, либо подлежащими уничтожению черными. Экроланд тоже в какой-то мере казался фанатиком, но несколько иного рода. Он всегда вел себя так, будто заветы Талуса ему выжгли на лбу. Строгие заветы эти четко определяли грань между добродетелью и грехом. Добродетелью было наставлять грешных на путь истинный, — и Экроланд пытался облагородить любого встреченного бродяжку.

Внешне они разительно отличались друг от друга. Если у Экроланда внешность выдавала северное происхождение, о чем говорили высокий рост, стройная фигура, бледная кожа, светлые волосы и синие глаза, то один только взгляд на Сегрика не позволял усомниться в том, что он — южанин. Невысокий рост компенсировался крепким сложением, коротко стриженые волосы весьма ему шли, а смуглое лицо обрамляла небольшая бородка.

Несмотря на всю их непохожесть, в одном они были точно сродни: оба соперничали за титул паладина, высший в Ордене. У обоих была безупречная репутация и великое множество выдающихся подвигов. Оба давно справили тридцатилетие, только Сегрик был на пару лет младше Экроланда.

«А ведь титул получит Эри, — размышлял Сегрик, идя по темным улицам обратно к таверне. Вокруг не было ни души, такое впечатление, что ночная жизнь в городке не велась вовсе. Холод пробирался под доспехи и, бессильный заползти под плотную ткань льняной рубашки, кусал руки. — Он больше меня достоин этого, как ни крути. Обниматься с каждым оборванцем — это же сколько мужества надо иметь! И подцепить можно любую болезнь, вшей каких-нибудь, и нож под ребра получить… Вот только люди любят Гурда, и с этим ничего не поделаешь. Любят, конечно, после того, как поближе узнают и перестанут обращать внимание на все его странности».

Вдали показалось темное здание таверны, свет горел только в нескольких оконцах. Совсем близко ко входу стояла клетка с пленным магом. Сегрик прошел было мимо, но потом услышал невнятный звук. Прислушавшись, он понял, что это пленник зовет его. Мгновение помедлив, он подошел ближе и повелительно спросил:

— В чем дело, Меруэль?

Груда истертых мехов, в кучу наваленных на дне клетки, зашевелилась, и оттуда показалась всклокоченная голова черного мага. В бездонных черных глазах отразился свет окошек.

— Пить… Пить… — прохрипел он.

Сегрик нерешительно замер, затем подумал: «А вдруг маг загнется от жажды? Маловероятно, но все же… Кажется, за весь день никто не удосужился его напоить. Жалко его». Рыцарь торопливо пообещал принести воды и зашагал к гостинице.

Меруэль проводил его долгим взглядом, потом задрал рукав и осмотрел браслет на левой руке еще раз. Да, он не ошибся — паутинка трещинок пробежала по всей металлической поверхности. Священник Талуса нацепил на него вещичку с изъяном! Впрочем, был и второй браслет, абсолютно целый. Ну да не беда, даже с половиной Силы он кое-что сумеет. Маг усмехнулся в темноте и поспешил, спасаясь от холода, вновь нырнуть в теплые объятия меха. Спустя некоторое время, показавшееся ему вечностью, дверь гостиницы растворилась, и в освещенном проеме появился Сегрик.

Рыцарь подошел вплотную к клетке и сунул сквозь прутья решетки большую кружку с водой:

— Можешь оставить у себя, хозяину она понадобится только утром.

Меруэль благодарно кивнул и сделал глоток, затем еще один. Сильнейший кашель сотряс все худощавое тело, кружка выпала из рук и покатилась по дну клетки. Сегрик затряс прутья решетки, нахмурившись:

— Эй, ты чего?

Кашель мага становился суше и все более трескучим, он согнулся пополам и рухнул на колени, прижимая руки ко рту. По ладоням потекла кровь.

«Свардак его поглоти, что это с ним? Никак, вода была отравлена? Но кем?» — растерянно думал Сегрик, замерев на месте и не в силах что-либо предпринять. Внезапно кашель оборвался, маг завалился на бок и затих.

Сегрик, более не размышляя, достал связку ключей с пояса и открыл клетку. «Маг не может причинить мне вред, — попытался убедить он себя. — Священники знают свое дело. Он надежно огражден от магии и не сумеет воспользоваться Силой». Рыцарь склонился над магом, но тот не подавал признаков жизни.

«Неужели он мертв? Прощай, награда. Магистр нас отнюдь не похвалит. Нет, этого никак нельзя допускать»… Сегрик перевернул мага на спину и приблизился к лицу, на котором ярким пятном выделялся окровавленный рот. Рыцарь попытался нащупать на шее Меруэля пульс, но ему никак не удавалось найти артерию. Кожа мага на ощупь казалась горячей.

Странный холод коснулся шеи Сегрика. Ледяные пальцы, в которых чувствовалась небывалая сила, принялись сжиматься на горле сильнее и сильнее. Но вот же они, руки Меруэля, обе перед ним! Кто схватил его? Веки мага поднялись, открывая огромные черные глаза без белка. Сегрик замер в страхе, почувствовав, что все попытки освободиться тщетны. С трудом он сглотнул и уставился на Меруэля, словно кролик на удава. Маг резво высвободился из меховых шкур, поднялся на ноги и приложил указательные пальцы к вискам рыцаря. Звякнула цепочка, соединяющая один из браслетов с большим железным кольцом, намертво прикрепленным к полу клетки.

— Так-так, — проговорил Меруэль, вглядываясь в глаза Сегрика. В голове рыцаря родились странные и необычные ощущения: словно маленькие лапки пробежались изнутри черепа, прошлись туда-сюда и с негромким хлопком исчезли. Внезапно маг изумленно выдохнул, — ого! Что я вижу! Так у тебя… Ну что же, тем лучше. Я предлагаю тебе сделку.

Сегрик неровно, со всхрипами дышал, чувствуя, что напрягись хоть одна мышца в теле, — и он будет трупом. Рука вокруг шеи потихоньку сжималась крепче и крепче, но она не принадлежала магу. В таком случае, кому же? Воздух с трудом проходил сквозь сдавленное горло, рыцарь боролся за каждый вдох, а маг знай себе улыбался.

— Что за сделка, демон? — удалось вымолвить ему.

— Ну, передо мной тебе нет нужды притворяться, — успокоил его маг, поднимаясь и промакивая тряпицей мокрые от крови руки и порезанный палец. — Я увидел все, понятно?

— Нет. Не пойму, о чем ты толкуешь… — Сегрик с трудом поднял руку и дотронулся до пальцев, сжимавших ему горло. Казалось, они были покрыты скользкой чешуей. Ему чуть не стало дурно от мысли, кому бы могла принадлежать эта рука. Не голоден ли ее владелец? Рыцарь опасался, что стоит ему схватиться за меч, и рука его придушит.

— Ты не можешь не согласиться. У тебя просто нет выбора, — ласково сказал маг. — Чего желаю я — это понятно. Свободы, само собой. А вот ты… Я, кажется, знаю, чего хочешь ты. Тебе нужна слава. Что же, ты ее получишь. Я располагаю кое-какими сведениями, и они могут сослужить тебе добрую службу.

Сегрик кивнул. Умирать ему вовсе не хотелось. И когда маг сообщил ему свои сведения, рыцарь ровным тоном сказал:

— Я схожу за ключом от браслетов, отомкну тебя, и ты сможешь уйти на все четыре стороны.

Меруэль подумал некоторое время, затем удовлетворенно кивнул и подал пальцами знак. Рука, державшая рыцаря, медленно разжалась. До последнего мгновения Сегрик не был уверен, что она его отпустит. Ему показалось, или позади него раздалось тихое рычание? Маг прошептал несколько слов, но так тихо, что разобрать их не удалось, и обратился к Сегрику:

— Смотри, не обмани меня… Я же многое могу поведать твоим товарищам.

Неуловимое движение — и Сегрик спрыгнул с повозки. Скрипнула рессора, клетка угрожающе зашаталась, но не опрокинулась. Быстрым шагом рыцарь пошел к гостинице. Пока он проходил сквозь общую залу, ему казалось, что сейчас он взорвется и совершит какой-нибудь необдуманный поступок, если посетители и дальше будут столь бараньими глазами на него пялиться. Войдя в коридор, по обеим сторонам которого располагались жилые комнаты, он захлопнул за собой дверь, прислонился к ней спиной и глубоко вздохнул, прикрыв глаза. Сердце стучало где-то вблизи горла, руки тряслись, — что и говорить, образцовый рыцарь!

Из-под двери, ведущей в комнату священника, на дощатый пол ложились мягкие желтые полоски. Вероятно, Рапен еще не спал. Сегрик осторожно поскреб пальцами по дереву.

— Войди, сын мой, — раздался голос изнутри комнаты, и Сегрик ступил внутрь.

Назвать обстановку, окружавшую священника, аскетичной было крайне затруднительно. Во всей гостинице он выбрал себе лучшую комнату, которую обычно занимали, проезжая Стипот, аристократы и зажиточные купцы. На окнах висели кружевные занавески, кокетливо присобранные снизу и подвязанные замысловатыми бантами; мебель отличалась солидностью и строгостью; на огромной кровати возвышалась мягчайшая пуховая перина, а сверху лежало три или четыре одеяла. В комнате было светло, как днем. Сегрик поразился расточительности хозяина: подсвечники, каждый с пятью толстыми свечами, стояли на столе, на прикроватной тумбочке и на подоконнике.

Облаченный в серую ризу Рапен, толстый и на вид довольный жизнью мужичок с полным красным лицом и маленькими синими глазками, сидел за столом и с аппетитом поглощал скромный ужин: жареное мясо с гарниром из овощей; моченую бруснику; кашу с грибным соусом на сметане; большой пирог с капустой и, наконец, пирожки в сахарной глазури на сладкое.

— Ты чем-то встревожен? Говори, не стесняйся, — пригласил священник, со смаком откусывая мясо с вилки.

— Меруэль освободился, отец, — склонив голову, сообщил Сегрик. — Браслеты, кажется, испорчены. Он сумел воспользоваться магией.

Рапен ужаснулся. Кусок еды выпал изо рта и шлепнулся на нарядную скатерть. Рыцарь брезгливо повернул голову к окну. Иногда манеры Рапена его весьма раздражали. Священник между тем проворно поднялся и вооружился посохом.

— Непрочная вещь этот аслатин! Одна царапина — и трещина ползет по всей поверхности. Захвати инструменты, сын мой, — Рапен указал подбородком на сундучок у кровати и, подобрав полы рясы, вылетел за дверь. Сегрик послушно последовал за ним.

Во дворе метались неясные тени. Посередине, словно оплот тьмы, возвышался черный силуэт клетки на повозке. Когда люди вышли из гостиницы, мимо стрелой промчался приблудный пес, кормившийся отбросами у кухни на заднем дворе.

Меруэль смутился, увидев священника. Он сник и отодвинулся вглубь клетки, выставив вперед руку без браслета. Сегрик выступил из-за спины священника и с холодной усмешкой сказал:

— Не жалейте его, святой отец. Он вздумал притворяться, что ему плохо, а потом заманил меня в клетку и чуть не убил, грозился оклеветать меня перед всеми…

— Будь ты проклят, Сегрик! — прошипел Меруэль. — Дважды предатель! Я тебя презираю ото всей души! Будь уверен: смерть твоя близка! Знай же, последователь Талуса, что ваш предводитель — никто иной, как пособник…

Договорить он не успел. Губы Рапена шевельнулись, и Меруэль тут же прервал речь и тоже зашептал себе под нос какую-то абракадабру.

Оба — и священник, и маг — разом начали бормотать, стремясь опередить соперника и первым произнести заклинание. Их глаза сузились, они неотрывно смотрели друг на друга. Кто первый? Сегрик побледнел и отступил на шаг. Магии он не почувствовал, но когда двое стоят с такими лицами, самое лучшее, что можно сделать — это убежать без оглядки. Удрать без задних ног не позволяла рыцарская честь, потому он, внутри содрогнувшись, стал поодаль и с деланным равнодушием сложил руки на груди, молясь Талусу, чтобы тот помог своему чаду справиться с магом.

На одно мгновение раньше мага Рапен вскинул руку. Меруэль дернулся, повторяя движение, но не успел. Так и застыл с неловко согнутой в локте рукой и с полуоткрытым ртом, скованный заклятием паралича. Лишь глаза оказались не подвластны этому волшебству. Меруэль мог только бессильно хлопать веками и безо всякого выражения на лице перемещать зрачки, в то время как Рапен подошел ближе и, грубо дергая руки мага, осмотрел браслеты на них. Маг пошатнулся и принялся падать набок, не меняя позы. Когда он рухнул в одеяла, раздался негромкий стук, словно весь он состоял из дерева.

— Ну, так я и знал! — огорченно воскликнул священник, закончив осмотр уже лежащего мага. — Опять сталь пошла трещинами. Вот напасть… Эти гномы совсем распустились. Добавляют в металл какие-то крохи аслатина. Непременно сообщу Наместнику, непременно. К счастью, у меня всегда есть запас кандалов, хе-хе…

Он достал из сундучка, который нес за ним Сегрик тонкие кольца-браслеты, приглушенно светящиеся голубым.

— Уж эти не подведут, в те времена аслатина не жалели! — сказал священник, прилаживая украшения на руки безумно вращающего глазами мага. — Хорошо, что ты цел остался, сын мой. Еще что-нибудь?

— Да, святой отец. Будьте добры, предупредите Элнаса, что завтра снимаемся. Меруэль успел мне кое-что рассказать… И сделайте милость, пусть он так и будет скрюченный до Вусэнта.

— Меня он тоже порядком нервировал, — согласился Рапен. — Предупрежу, конечно. Спокойной ночи!

Сегрик попрощался со священником и быстрым шагом двинулся к входу в общий зал «Драконьего черепа», чувствуя настоятельную потребность промочить горло. Машинально он потер шею. Казалось, на ней до сих пор лежат смертельно холодные пальцы.

Два молодых рыцаря веселились в обществе пары прехорошеньких девиц, то ли местных служанок, то ли дочек хозяина. На столе расплывались пятна от пролитых напитков, а у ног рыцарей дежурили, преданно заглядывая в глаза, несколько псов, которым иногда перепадала кость-другая. Экроланд сидел у камина, вытянув ноги к огню, и потягивал подогретый эль, не обращая внимания на шумную компанию.

Сегрик призвал всех к молчанию, велел девицам убраться вон и, когда все взоры обратились на него, объявил:

— Братья! Во тьме ночи бог говорил со мной и даровал видение. Мне ясно открылось место, где таятся люди, лелеющие богопротивные помыслы. Завтра мы разорим логово зла и порока! Я знаю, что оно находится не далее как в трех часах отсюда. Там, в деревне, свили себе гнездо ведьмы… Уничтожим богомерзких, вырвем с корнем ростки Неназываемого!

Молодые рыцари восторженно подняли кружки, чокаясь. Одно дело — пленить какого-то жалкого черного мага ничтожной ступени, а другое дело — прочесть святые слова над целой деревней.

Веселье возобновилось с удвоенной силой. Служанки на цыпочках вернулись и, не успев моргнуть глазом, оказались притянуты на колени молодых людей. Сегрик, равнодушно мазнув по ним взглядом, на сей раз не стал отсылать их прочь, просто сел рядом на скамью и стал громко похваляться тем, как обманул черного мага. Искоса глянув на Экроланда, он заметил, что тот даже головы не повернул при невероятном известии, а на его лице застыло печальное и слегка хмурое выражение.

***

Аткас откинул полог и вошел в маленькую комнатку, где жил он и еще двое. Запах бедности ударил ему в нос, запах, к которому он так и не мог привыкнуть, несмотря на то, что провел с ним всю жизнь. Пахло тряпьем, дешевой едой и чем-то гниющим. От очага тянуло мокрой гарью.

Кровать, застеленная старым покрывалом, стол из потрескавшегося дерева, два стула, колыбель и пара ветхих сундуков — вот и вся обстановка.

Навстречу ему поднялась худенькая девушка с младенцем на руках.

— Аткас, — улыбнулась она. На бледном личике выделялись огромные карие глаза, на вид ей не было и четырнадцати. Если бы не следы усталости, отразившиеся синяками под глазами и серым оттенком на коже, ее можно было бы назвать хорошенькой.

— Цила, любовь моя, — он прижал их к себе и поцеловал девушку.

— Ты сегодня припозднился, а руки у тебя пусты. Был тяжелый день?

Аткас достал из-за пазухи кошель и с небрежным видом кинул его на стол. Цила нерешительно подошла и развязала тугой узелок. Распустив тесемки, она раскрыла кошель и сдавленно охнула. Ей в лицо мерцала горка серебра. Она осторожно пошевелила пальцами в груде монет и обернулась к Аткасу:

— Здесь их, наверное, пятьдесят… Где ты раздобыл такую кучу денег?

— Все сто, моя радость, — Аткас заходил по комнате, не в силах сдержать рвущуюся наружу энергию. — Я нашел работу!

— Какую? — девушка неуверенно улыбнулась. Она уже давно привыкла, что любая работа оканчивалась для парня одинаково: побоями да синяками, а об оплате и речи не шло. И уж конечно, она редко интересовалась, откуда в последнее время ее любимый приносит еду и деньги. Но такая россыпь серебра смутила ее.

— Оруженосцем, Цила. Представляешь? Буду служить огромному рыцарю в сияющих доспехах. Я его заинтересовал, и он решил взять меня к себе!

— Один из тех рыцарей, что остановились сегодня в гостинице? — спросила девушка.

— Да, его зовут Экроланд Гурд, и он самый странный мужик из всех, что я когда-либо видел. Но он богат, Цила, у него куча денег, и он не жаден.

— Он странный, как дурачок, что живет на площади?

— Ох, и глупая же ты! Ну сама подумай, разве рыцарь может быть идиотом? Странный — не значит глупый. Он просто говорит не так как все, и голова у него полна разных идей. Он чудной, но он не дурак.

— А зачем он тут останется?

Аткас наморщил лоб, взял младенца на руки и положил его в колыбельку. Малыш недовольно закряхтел. За руку он подвел Цилу к кровати, сел сам и усадил ее рядом с собой.

— Я еду с ним, Цила, — видя, как девушка нахмурила брови, он поспешил добавить, — мы едем в Вусэнт. Каждую неделю я буду получать за службу десять серебряных монет, представляешь? В месяц это… Это почти половина золотого!

— Вусэнт… Там море, да? Никогда не видела моря… А как же мы? — тихо спросила она.

— Вы приедете ко мне попозже, когда скоплю достаточно денег. Но я вас не оставлю, клянусь! Любовь моя, ты сомневаешься?

— Те деньги, которые ты принес нам… Я буду тратить их с умом, но они рано или поздно закончатся. Что тогда мне делать?

— Ты же у меня умница, Цила, — он потрепал ее по щеке. — Ты можешь купить мотков пряжи и заняться вязанием. Или вышивать, или еще что-нибудь. Я постараюсь быстрее раздобыть денег, в Вусэнте для этого возможностей целая куча.

Цила кивнула и опустила голову. Когда она ее подняла, в глазах ее блестели слезы:

— Но ведь рыцари уезжают уже завтра! Ты уедешь с ними?

— Мы расстанемся ненадолго, вот увидишь. Ты и не заметишь, как пролетит время, — он притянул ее к себе и обнял.

Цила затихла в его объятиях. Аткас смотрел поверх ее кудрявой головки на огонь в очаге и думал, что такая возможность, как сегодня, дается в жизни крайне редко, быть может, только раз. И будь что будет, но он воспользуется ею. Как знать, вдруг все пойдет иначе, не так, как прежде?

В голове замелькали картины: он, в бархатном камзоле, спорит с родовитыми аристократами. Семейный обед, а на огромном столе самые изысканные яства со всех краев материка, и Аткас лениво выбирает, что отведать. Цила, в атласном платье, держит за руку малыша в новеньком костюмчике, они прогуливаются по аллее, а рядом едет запряженная карета, чтобы, когда они устанут, отвезти их домой…

«Вот увидишь, Цила, — поклялся он про себя. — Все так и будет».