Следующие несколько ночей тюрьма стала моей навязчивой идеей. Как-то там будет? Смогу ли я там читать? Посадят меня в одиночку или в общую камеру? А что, если у меня вдруг заболит зуб? Можно ли там курить? А выпивка? Это для меня, может быть, последняя возможность отвыкнуть от алкоголя. Что, если я там начну голодовку? Что, если умру? Что останется после меня? Ничего. Я не закончил даже монографию о Шломовиче… Как скоро меня все забудут? Я перечитал «Процесс» Кафки и снова не смог принять воображаемой вины героя. Наверное, потому я и не люблю Кафку, хотя и восхищаюсь им. Читаю его ради самозащиты. Ведь мою судьбу решали какие-то люди, которых я и знать не знал. Что мне ещё оставалось, кроме как ждать их решения? К счастью, вино у меня всегда под рукой. Ложился я под утро, выучив наизусть и отрепетировав речи, которые вызывали бурные аплодисменты в зале воображаемого суда. Я не расставался с визитной карточкой Петровича-младшего, клал ее даже в карман пижамы.
Как-то ровно в полночь стали бешено трезвонить в дверь. Вот оно! Наконец-то пробил мой час! Не спрашиваю, ни кто там, ни что нужно. Знаю и так. Зажигаю свет в прихожей и настежь распахиваю дверь. Я готов! Наденут мне наручники сразу или потом?
В дверях пьяно раскачивается поэт Ангел, личность, известная в богемной среде Скадарли живущий где-то в середине девятнадцатого века.
— Я тут проходил мимо, — он едва ворочает языком, — и решил сказать тебе, что ты настоящий мужик! Ей-богу! Снимаю шляпу! Только не вздумай теперь оправдываться и что-то им объяснять. Ты своё сказал! А если надо, я на суде заявлю, что тоже читал про Флэша Гордона. Да, и вот что, — добавил он, придерживаясь за косяк, — дай-ка мне на пиво!
На следующий день я позвонил Петровичу-младшему и спросил его, как мне себя вести.
— А как ты себя вёл раньше? — ответил он вопросом. — Что ты обычно делал?
— Ходил в лавку…
— Ну и ходи себе дальше, — сказал он. — Тебя же ещё не вытурили…
— Гулял, сидел в кафанах с друзьями… Мало ли что ещё.
— Продолжай по-прежнему гулять и сидеть в кафанах! — сказал он. — Конечно, если найдёшь кого-нибудь, кто осмелится сидеть с тобой за одном столом!
В то же утро я вышел из своего домашнего заключения, к которому сам себя приговорил, и с головой окунулся в волны, поднятые моим «делом».
Так я узнал, что весь номер «Журнала», в котором были приведены отрывки моей речи в лавке, распродан до последнего экземпляра. По слухам, на чёрном рынке он шел по пятьдесят тысяч динаров. В других городах цена, говорят, была еще выше. Один владелец ксерокопировальной машины выставил у себя в витрине неподалеку от Байлониева рынка ксерокопию страницы с моей речью. У него её можно приобрести всего за десять тысяч. Воистину, наш народ может торговать чем угодно, даже идеями! Я сам себе начинаю казаться народной песней, передающейся из уст в уста.
— Разве ты не в тюрьме? — чаще всего спрашивают меня знакомые на улице или в кафане.
— В тюрьме, — отведаю я, — но днем меня выпускают. Там я только ночую.
— Разве вы не в тюрьме? — спрашивает Ладислав Кирхнер, польский переводчик, который частенько заглядывает в лавку.
— Вы говорите с моим дублером! — объясняю ему. — Настоящий Педжа Лукач в тюрьме!
В известном смысле это правда. Куда бы я ни шёл, я ношу свою клетку с собой.
Сижу за её невидимыми решетками в одном клубе. Полдень.
— Какова ваша политическая концепция? — спрашивает госпожа Лерка Кон, руководитель корреспондентской сети одной из крупных американских газет в странах юго-восточной Европы.
Похожая на какую-то экзотическую птичку, госпожа Кон (фамилия ей досталась от одного из многочисленных мужей) явно наслаждается неприкосновенной экстерриториальностью иностранного корреспондента.
— Пожалуйста, заверните мне эти остатки для собаки! — приказывает окна официанту, уши которого превратились в некое подобие локаторов.
Я ответил, что не имею никакой концепции.
— Хорошо! Каковы в таком случае ваши намерения?
— У меня есть намерение забиться в какую-нибудь нору!
Остатки бифштекса ей завернули.
«КНИГОТОРГОВЕЦ ПРОТИВ СИСТЕМЫ!» — гласил заголовок её статьи.
«ФЛЭШ ГОРДОН — ПЕРСОНА НОН ГРАТА В ЮГОСЛАВИИ» — сообщала «Нью-Йорк таймс».
«КНИГОТОРГОВЦУ-ДИССИДЕНТУ ГРОЗИТ АPEСТ» — сообщение агентства Ассошиэйтед Пресс, которое перепечатали все газеты западного полушария, имела броский подзаголовок: «HE ИДЕТ ЛИ ЮГОСЛАВИЯ СНОВА НА ПОВОДУ У РУССКИХ?»
«ПОД ПРИЦЕЛОМ КНИЖНЫЕ МАГАЗИНЫ! — писала парижская „Монд“. — СИМПТОМЫ БОЛЕЕ ЖЕСТКОГО КУРСА?»
«КУДА ИДЕТ ЮГОСЛАВИЯ? (лондонская „Таймс“) МЕЖДУНАРОДНЫЙ ПЕН-КЛУБ РАССМАТРИВАЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ ВЗЯТЬ КНИГОТОРГОВЦА ЛУКАЧА ПОД ЗАЩИТУ, ХОТЯ OH И НЕ СОСТОИТ EГO ЧЛЕНОМ…»
«НА ОЧЕРЕДИ ФЛЭШ ГОРДОH» — оповестил читателей корреспондент агентства Рейтер.
Би-би-си посвятила мне получасовую передачу.
«Голос Америки» охарактеризовал происшедшее как «внушающее озабоченность охлаждение во взаимоотношениях между двумя странами, продвигавшимися до сих пор в направлении более тесного сотрудничества. Кампанию нападок на старый комикс покойного Алекса Реймонда можно расценить как непродуманный шаг югославского руководства, направленный против американского культурного влияния в данном регионе…»
«КНИЖНАЯ ЛАВКА — ЦЕНТР АНТИСОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ПРОПАГАНДЫ» — под таким заголовком «Литературная газета» опубликовала статью своего белградского корреспондента.
«Зери и популлит» в своей передовице выступила гораздо резче: «Югославские ревизионисты и американские подстрекатели поливают грязью самые светлые странницы марксистско-ленинской культуры!»
В лавке меня поджидала небольшая съёмочная группа Си-би-эс. Не успел я войти, включили мощные юпитеры.
— Не могли бы вы сказать несколько слов? — обратился ко мне корреспондент по-сербски с сильным американским акцентом.
— О чём?
— О том, что с вами произошло.
— Ничего не знаю, — ответил я. — Я несколько дней не читал газет.
— Всё же было бы интересно услышать, что вы обо всём этом думаете?
— Прошу вас считать это небольшой семейной размолвкой, — сказал я.
— Но разве вы не знаете, что вас хотят посадить?
— Неужели? — изумился я. — А за что?
— Станете ли вы искать защиты у организации «Международная амнистия»?
— Нет! — ответил я. — Я буду ждать, когда товарищ Уча или его представители придут за мной. Думаю, они знают, где я работаю.
Я сбежал от них в подсобку и заперся на ключ.
Си-би-эс провела опрос в связи с моим делом.
— Слушай, мы вчера видели тебя по телеку! — донёсся до меня через три дня далёкий голос Джорджа Поповича из Нью-Йорка. — Что у вас там происходит?
— Ничего, — ответил я. — Дурака валяем… А как у вас погода?
— C книжным магазином всё о'кей! — орал он из-за океана. — Выслать тебе билет?
— Дай мне немного времени подумать…
— Forget it!
— Я позвоню тебе через пару дней!
— О'кей, приятель! — вибрировала трубка. — Приезжай, мы перевернем Нюцу вверх тормашками!
В лавку пришло и письмо на моё имя, подписанное мистером Лео М. Клейном, директором Карпентерского центра по изучению искусства комикса в Лос-Анджелесе.
«Уважаемый господин Лукач, наш Центр уже много лет занимается изучением искусства комикса и сбором всевозможных материалов по этому чрезвычайно интересному вопросу. Нам стало известно, что Вы являетесь блестящим знатоком этого жанра и специализируетесь на комиксах о Флэше Гордоне. Не скроем, мы искрение рады тому, что этот комикс покойного Алекса Реймонда и сегодня пользуется популярностью в Вашей стране, в то время как даже в самих Соединенных Штатах, к сожалению, лишь единицам знакомо имя этого непревзойдённого художника. В связи с этим для нашего Центра, бережно хранящего и продолжающего традиции искусства комикса, просим Вас ответить на несколько вопросов:
1) Как и когда произошла ваша первая встреча с Флэшем Гордоном?
2) Какое влияние оказал на Вас этот комикс?
3) Что для Вас символизируют такие герои Реймонда, как Дале Арден, доктор Зарков, Король Минго на планете Монго и другие?
4) Каково Ваше отношение к остальным комиксам Алекса Peймoндa, таким как „Джим из джунглей“ или „Рип Кирби“?
5) Оказал ли Алекс Реймонд влияние на авторов комиксов в Вашей стране?
6) В чём конкретно образ Флэша Гордона противоречит политике правительства Вашей страны?
7) Наказуемо ли в Вашей стране хранение комиксов Алекса Реймoнда и почему?
Надеемся, что Вы не откажете нам в любезности ответить на эти несколько вопросов. Заранее благодарим от имени Центра. Искренне Ваш…»
— А вот и кофе! — кричит с порога На Здоровьичко, торопливо семеня с подносом в руках. — Ну что? Как она, жизнь-то?
— Помаленьку! — отвечаю.
— Ну и на здоровьичко!
Впервые за три года он не хочет брать с меня деньги за кофе. Оглянувшись по сторонам, кладёт мне руку на плечо:
— Живы будем — не помрём! — шепчет, но тут же снова натягивает на лицо прежнюю шутовскую маску и кричит: — На Здоровьичко! На Здоровьичко!
— Поостерегись там! — звонит мне старая тётка с курорта.
— Да что они могут мне сделать? — храбрюсь я, как когда-то в детстве.
Помолчав, она говорит:
— Они могут всё!