Шьякка и Лонго слыли в полицейском участке на улице Веккья-Оньина самыми невезучими. Не считаясь ни с возрастом, ни с заслугами, им поручали самую противную работу: дежурить в участке, конвоировать задержанных, и прочую дребедень. А между тем, не окажись их двоих на месте в Бельмонте-Меццаньо, окружного судью грохнули бы как пить дать!
Шьякка и Лонго как раз покупали в лавке «амаро» из Капаче, потому что сестра Шьякки приготовила брату пасту с баклажанами, а жена Лонго приготовила мужу пасту с сардинами. В это самое время из участка позвонили и приказали забрать американку, бьющуюся в истерическом припадке, и отвезти ее в гостиницу.
Вот так вместо того, чтобы наслаждаться отличным «амаро» и вкусной едой, Шьякка и Лонго узнали, что им придется заниматься истеричкой-американкой, и нетрудно представить себе, какое удовольствие они при этом испытали.
В лифте они едва не задремали. И взрогнули, когда Грета громко обозвала Лонго bastard, а Шьякку son of a bitch.
Нормально, подумал Лонго, у нее только что грохнули «папашку», а шлюхи всегда себя так ведут, когда убивают их сутенера.
На нужном этаже Шьякка взял Грету под руку, но та принялась орать, как баба из телерекламы. «Don't touch те», [69]«Не прикасайтесь ко мне» (англ.).
– вопила она на весь коридор.
Тем не менее Шьякка и Лонго довели ее до номера. Грета испепелила их взглядом и с грохотом захлопнула дверь перед самым их носом.
На лестничной площадке Лонго достал из кармана бутылочку с вином и с блаженным видом сделал первый глоток, когда перед ними откуда ни возьмись появился какой-то придурок в серо-синем заношенном костюме с перхотью на лацканах.
– Вечер добрый, – поздоровался он.
Лонго и Шьякка переглянулись и кивнули в ответ.
Рыжеволосый, он производил впечатление человека, перенесшего пластическую операцию, – так сильно была натянута кожа на лице. Пожалуй, над ним произвели сразу несколько таких операций. Даже глаза, оттянутые к вискам, приобрели миндалевидную форму.
– Что случилось? Сперва я слышал, как орала баба, а теперь вижу – в коридоре полно полицейских. Мне не угрожает опасность?
– Ничего страшного, – объяснил Лонго. – Произошло убийство, синьора при этом присутствовала, и теперь у нее шок.
– Убийство? Здесь, в гостинице?
– Да нет, где-то на улице.
– Ничего серьезного, надеюсь, – отозвался тип. – А что, синьора имеет к этому отношение или случайно там оказалась?
Лонго и Шьякка вновь переглянулись.
– Слушай, вали отсюда, а? – предложил Шьякка, махнув зажатой в руке бутылкой.
– Конечно, конечно, я просто так спросил. Если синьора случайно оказалась там, это ничего. А если синьора к этому имеет отношение и осталась жива, это значит, что попытку могут повторить, разве нет?… Все-все. Я уже ухожу.
Обсыпанный перхотью придурок сунул руки в карманы и удалился.
– Классический мудак, – определил Шьякка.
– Жертва аборта, – в тон ему добавил Лонго.
Шьякка передал бутылочку Лонго, и тот опустошил ее одним большим глотком.
– Что тебе сказал шеф? – спросил Шьякка.
– Черт, у Личчарделло нервы как скрипичные струны! ФБР сообщило, что один из двух убитых на улице Крочифери – крупный мафиозо!
– А мы должны торчать здесь, – воскликнул Шьякка, сплевывая, и пожал плечами.
– Слушай, что-то стало холодать, а? Это, наверное, от долбаных кондиционеров, – сказал Лонго.
– Еще как! Послушай, Лонго, что тебе сказал Личчарделло? Проводите ее в гостиницу и охраняйте или проводите ее и охраняйте гостиницу?
– Мне кажется, второе, – ответил Лонго.
– Тогда почему бы нам не спуститься в бар и не пропустить по рюмашке?
– Я бы сказал, прекрасная мысль, – одобрил Лонго.
Тури включил портативный магнитофон, который обычно брал с собой, чтобы потом слушать стоны жертвы. Когда Грета вышла из ванной, Тури схватил ее за плечи, зажал рукой ей рот, бросил лицом вниз на кровать и приставил к горлу нож. Потаскушку охватила паника – Тури почувствовал это по тому, как сильно и быстро колотилось ее сердце – бум! бум! бум! – и как часто она задышала. Он принялся играть ножом: то прижимал лезвие к самому горлу, и сучка пыталась закричать, то ослаблял нажим, и она замолкала. Еще нажим, еще ее слабое мычание…
Внезапно она прекратила свой писк и начала туда-сюда двигать задницей, словно войдя в ритм его игры. Тури много чего повидал в жизни, но чтобы баба с ножом у горла выделывала подобные штуки – нет, такого он не видел никогда. Тури едва не потерял сознание, так закружилась у него голова. А эта мазохистка все наращивала и наращивала темп… Тури ощутил чудовищное возбуждение. Еще бы, ее задница елозила прямо у него по ширинке.
У Греты оставалась свободной всего одна рука – та, что свисала с кровати. Кончиками пальцев она шарила ею по ковру в надежде найти хоть что-нибудь – hairgrip, [70]Заколка для волос (англ.).
или hatpin, [71]Шляпная булавка (англ.).
или что-нибудь еще. Но наткнулась лишь на туфли «Прада» на stiletto heels, [72]Шпилька (англ.).
которые Чаз по распоряжению Фрэнка приобрел для нее на Пятой авеню.
Когда шпилька врезалась Тури в нос, он не сразу понял, что случилось. Из глаз посыпались искры, нос мгновенно налился дикой болью и начал раздуваться. Ему вдруг вспомнилось, как однажды он еще пацаном в одно прекрасное утро неожиданно, почувствовал, как зачесался и начал набухать кончик его члена. Он вскочил, побежал в уборную и стал дрочить, пока из возбужденного конца не потекло что-то липкое и белое. После этого Тури обмяк в полуобморочном состоянии – он еще никогда не испытывал подобного кайфа.
Собрав все силы, Грета еще раз со всего маху врезала туфлей наугад и попала благословенному идиоту Тури прямо в глаз. Она еще крутанула рукой, как всегда делала ее бабушка в Мэне, когда по утрам прокалывала хлебное тесто перед выпечкой. В ответ послышался странный звук, похожий на шепот. Со стороны могло показаться, что глотка Тури сама издала нечто вроде pleasure's whispering. [73]Шепот удовлетворения (англ.).
И все было кончено.
Грета с усилием перевернулась на спину и посмотрела в лицо напавшего на нее мужчины. Из глаза бездыханного тела, замершего на ее кровати, торчала туфля стоимостью больше тысячи долларов. На подошве полузапекся сгусток крови. Он медленно стекал на физиономию, обтянутую кожей плотнее, чем на лице у Шер.