XV

Может быть, это сработал нюх на опасность, а может, это сознание того, что за свою жизнь теперь отвечает только она сама, обострило все вообще чувства, но только Реана, ощутив что-то ещё во сне, окончательно проснулась уже стоя на одном колене с мечом в руке. Над ней возвышался стильный здоровяк с роскошным хвостом светлых волос из-под конусообразного головного убора "а-ля Вьетнам". Удивление на его лице ("И этот светлокожий! — удивилась в свою очередь Реана. — Как они тут умудряются оставаться незагорелыми все?") сменялось уважением.

— Клянусь Лирриле, здорово ты спишь! — сказал он густым басом. — Весь день дрыхла, вокруг все топочут, чуть не по тебе, а тебе хоть бы хны. А сейчас вот, чуть я затеял подкрасться тихонько — вона как подскочила!

— Привычка наверное, — заулыбалась Реана, подбирая ножны, убирая меч и опоясываясь.

— Я вот думал, — неспешно говорил хвостатый, поглаживая бороду, — что ясно, ежели махать мечом пойдет девка страшная, как ведьма, а ты вон — и лицо у тебя тоже ничего, куда хуже бывает, а так собой ты статная. Тебе воевать на что?

— А по-моему наоборот, — пожала плечами Реана. — Страшная и без меча любого отпугнет, а остальным по всякому выпутываться приходится.

Её собеседник гулко захохотал, а потом протянул руку:

— Ну, волей Вечных, будем знакомы. Я Аэрре, помощник капитана.

— Реана.

— Это кто ж тебя бродягой обозвал? Меч вон у тебя прямо императорский!

Комплимент этот Реане удовольствия не доставил, потому что она предпочла бы пореже вспоминать, кому меч принадлежал исторически. Но кривиться не стала, а отреагировала на первую часть реплики Аэрре:

— Сама я и обозвала, — она пожала плечами. — А ты ещё что-то хотел, или только проверить, насколько крепко я сплю?

— Да тут скоро ужин будет, так ежели ты к нам присоединишься, гнать тебя не станут.

— Отлично! Это приглашение? — лукаво улыбнулась Реана.

— Наоборот. Не смей приставать к ребятам!

— Ужас какой! А я как раз было обрадовалась: столько ребят — приставай — не хочу!..

— Я так гляжу, они сами раньше приставать начнут.

— Ничего, отобьюсь, — снова рассмеялась Реана. — Так где, ты говоришь, ужин?

— С четверть часа ещё погоди, — сказал Аэрре. — Вот там и увидимся.

Он удалился — насколько это вообще возможно на палубе длиной в двадцать пять метров, а Реана подошла к борту, облокотилась на перила. Мимо тёк берег Арна, заснеженный и безлюдный. Что-то скреблось на душе, девушка изловила и препарировала скребуна — и обнаружила, что её задело, оказывается, замечание Аэрре: рожи, значит, бывают и хуже? Вот спасибо, обнадёжил. Все же как-то привычно считать себя очень даже симпатичной, а тут… Уж сами такие, блин, красавцы все: бледные поганки! А особенно модницы местные: ещё и мукой усыпаны!

Стоп. Загорелых тут нет, а у меня загар хоть и поблек с лета очень даже, но ещё вполне заметен, да и без него кожа не слишком светлая… В этом незагорелом мире и то, и другое, должно бросаться в глаза. К тому же, привычка определяет моду… И если красивыми считаются здешние рахитичные бледняжки, то я им должна казаться не менее страшненькой, чем они мне! Брр! И как они до сих пор не поразбежались от такого ужаса куда подальше?

Впрочем… Реана улыбнулась, оборачиваясь к западу. Себе она нравилась. И ещё один человек всё-таки её рожу страшной не считает. А остальные сами дураки.

А потом она немного подкисла. Как-никак, но ведь даже попрощаться не успели! Увидимся ли ещё? В любом случае, не скоро… Хотя… Разве что-то несказанным осталось? Какой бы смысл был в прощании? А к тому же… На каком максимальном расстоянии можно общаться телепатически?

Реана с трудом подавила искушение завопить во весь мысленный голос: "Раир!!!" Она сообразила, что не удосужилась пока проверить, насколько направленны её телепатические реплики. Не будет ли её вопль слышен не только Раиру, но и над всей Центральной равниной, любому, кто умеет слышать?

Она отложила сомнительные эксперименты на неопределенное потом и задумалась, глядя в спешащую на запад воду. Улыбнулась. Опять плывём против течения. Ну зачем было убеждать Раира, что дальше им не по пути? Какая разница, что, логически рассуждая, так всё на самом деле и обстоит? Можно подумать, она так уж часто поступает логично. И уж в таком-то деле какая может быть логика?!

А, что толку. Да, при мысли о том, что не увидит его, может быть, несколько месяцев, Реана начинала скучать по нему уже сейчас, через каких-то пять часов после расставания. Мысль о том, что они могут не увидеться больше, девушка упорно отгоняла. До конца отведенного ей срока ещё было время.

"Мы увидимся. Обязательно ещё встретимся, я обещаю! — заверила она западный край неба. — Только вот когда теперь встретимся…"

Если бы она увидела сейчас Раира, она бы кинулась к нему на шею, не обращая внимания ни на кого и ни на что, и счастлива была бы… ох, до чего была бы счастлива! Но все же не хотела этого. Потому что… потому что это было бы неправильно. Раир… Она улыбнулась мечтательно. Самый безумный роман в её и без того нескучной жизни… И расстались, только-только всё началось!

Ну и пусть. Что ж поделаешь, если ей со своей шизофренией надо в Арнер, а ему со своим наследством надо в Торен. Какая разница, где он и сколько недель пути их разделяют? Главное, что он есть!..

Ветер, мокрый и пушистый, ткнулся носом в щёку Реане, она, тихонько засмеявшись, убрала волосы с глаз и подумала, что давно пора привести голову в порядок. Ветер тем временем порыскал по кораблю и, виляя хвостом, принес Реане запах жареного мяса. В животе с энтузиазмом заурчало, и девушка, справедливо рассудив, что это пахнет ужином, куда её даже приглашали, — и отправилась на запах вместо косметических (от слова "космы"?) процедур. Причёска пока и так сойдет, а вот ужин ждать не будет — там и без пассажирки найдётся, кому поработать челюстями.

Вот челюсти и работали вовсю. Реана нашла глазами Аэрре и направилась к нему, как к единственному (кроме Толлы) знакомому. По дороге она удивилась: в пестрой команде "Дара Килре" одежда была самой разной, но кроме неопрятности одно было общим: наличие головных уборов. В виде широких конусов, с полями и козырьками (больше всего первых)… Ни один не догадался перед едой снять.

Настроение у Реаны было отменное, и шутками она сыпала напропалую. Ну, пару раз забывалась и выдавала приколы или слишком абстрактные, или слишком нездешние, но в целом её выступление имело успех, и к концу ужина гостья органично влилась в коллектив. Аэрре гордо радовался за девушку, которую явно вознамерился опекать.

Погода была отличная, ветер дул исключительно в нужную сторону и с хорошей скоростью, лишней работой Толла команду не перегружал, а Реану несло. Под конец она поспорила, что, имея два ножа, побьет щитовика с секирой, выиграла спор (без единой царапины как на себе, так и на противнике) и два отличных боевых ножа. После чего, довольная продуктивным рабочим днём, ушла спать, пожелав всем спокойной ночи.

Завтра она проснулась с рассветом, привела в порядок волосы, поскучала часа три до завтрака, потрепалась с Аэрре и ещё двумя ребятами (одного звали Оилё, другого Воиза, сходства между ними не было никакого, но соотнести имена с лицами Реане удалось почему-то лишь минут через сорок беседы), потом на некоторое время занялась новой игрушкой — выигранными ножами, — потом с четверть часа полировала меч — в общем, график работы был невероятно насыщенным. Ближе к полудню Реана перебралась на нос, где как раз обретался Толла, и около часа молчала вместе с капитаном, разговорить которого оказалось делом безнадёжным. Реана ушла бы, но она явственно различала, что Толла молчит приветливо. Гостья ему не мешала.

Так и молчали, пока очередной изгиб Арна не вызвал у Реаны некие смутные подозрения.

— Не нравится мне этот поворот, — сказала она, вглядываясь в серую паутину веток по клочковатому белесому небу.

Толла неспешно оглянулся на Реану, потом — на не угодивший ей поворот и снова замер. Подошедший к ним и слышавший реплику Реаны Аэрре отреагировал активней:

— Да ну? Что тебе ещё не нравится?

— А ещё мне не нравится этот корабль, — сказала Реана, доставая из-за спины лук и натягивая тетиву, не сводя при этом глаз с быстрого корабля, появившегося из-за высокого берега, круто уходившего влево в полусотне метров от них.

— Мы много лет тут ходим, — начал Аэрре. — Тут, волей Вечных, тихо, никогда тут…

Он поперхнулся, разглядев флаг. Знак весов Тиарсе**, в котором вместо вертикального ромба изгибалась сабля, расширявшаяся к концу.

Триста лет назад это был флаг пиратов; сейчас — тоже, судя по выражению лиц Толлы и Аэрре.

— Далеко они забрались, клянусь Лирриле! — покачал головой Аэрре. Шикарный хвост его светлых волос при этом с шуршанием вычертил восьмерку по плотному кожаному жилету.

Пираты вдвое сократили расстояние. В доказательство, видимо, их намерений, прилетела стрела: метили в лучника. Реана стрелу поймала — больше рефлекторно, разум успел только отметить: "Вау, я, оказывается, и так умею!". Хотела пустить перелётную гостью назад, но Толла знаком остановил её. Аэрре он уже отправил — тоже жестом — организовывать на "Килреишене" осадное положение.

Команда действовала быстро — пираты, к сожалению, тоже. Так что едва "Дар Килре" успел ощетиниться оружием из-за щитов, как чужой корабль уже подошёл вплотную, с размаху ударился бортом, и не ожидавшая подвоха девушка едва успела ухватиться за какой-то трос.

После непродолжительного артобстрела (Реана успела снять пятерых) началась всеобщая свалка. Для тесноты лучше подходит клинковое оружие — его Реана и выхватила, кинув лук обратно за спину. Причем, к своему удивлению, схватилась она не за меч, а за выигранные у Оиллё ножи, — и кинулась в гущу событий.

Официально считается, что два ножа против любого "серьезного" оружия — особенно двуручного, — дохлый номер, и псих вроде Реаны сделается не менее дохлым в самые сжатые сроки. Но если у человека комплекция не медведя, а ящерицы, делать ставку на силу по меньшей мере глупо, так как драться идут обычно именно медведи, а вовсе не ящерицы. И Реана делала ставку на скорость: попробуй попади двуручным мечом, секирой или тому подобной длинной и неповоротливой дрянью по противнику, ускользающему, как ветер между пальцами! Нет, с двуручником на корабль лезть никто не додумался, но сабли, дубины и топоры разной степени тяжести имелись в изобилии. А клинок чем короче и легче, тем быстрее, и Реана со своими двумя зубочистками по тридцать сантиметров длиной мелькала в самой толчее, раз за разом оказываясь вплотную к очередному противнику, так что длинное оружие ему только мешало.

Команда "Килреишена" поднажала и перенесла бой на вражескую территорию. Толла размеренно и методично прорубал дорогу к верзиле в мохнатом жилете, в котором как-то опознал капитана пиратов. Аэрре пёр, как танк, размахивая здоровенным топором, как вертолет лопастями винта. Реана носилась по палубе, как маленький смерч, успевая быть везде одновременно. И её счастье, что на двух кораблях не было ни одного зеркала, в котором она могла бы увидеть свое лицо.

Число пиратов сократилось втрое, их оставалось уже немногим больше дюжины, а среди людей Толлы убит был один.

Реана технично уложила двоих, ухмыляясь в совершенно диком восторге, скользнула к третьему, кадарцу, судя по одежде, который явно нервничал уже заранее. Она неуловимым движением оказалась за спиной кадарца, полоснув сразу обоими ножами. Пирата от удара крутануло, падая он повернулся к Реане лицом и ругнулся: "Кхад!" ["Ведьма!" кад.], - прежде чем закрыть глаза.

— Угадал, — усмехнулась она и отвернулась. Но продолжать движение в прежнем ритме и с прежней результативностью она не смогла. Очень уж верно он угадал. Одно выплюнутое умирающим слово выбило её из состояния упоения битвой, полупьяного-полумедитативного… Это коротенькое слово, "кхад", которое кадарец полагал, скорее всего, просто ругательством, доступно объяснило Реане и почему она вдруг так возлюбила ножи, и откуда ей знакома эта виртуозная техника работы с ними. Триста лет назад в Эрлони её, девчонку, звали Кхадера, Зеленоглазая Ведьма, или просто Кхад, ведьма. И в уличных драках ножи были самым удобным оружием.

Реана огляделась. Под ногами было мокро и скользко от крови. Слева человек с распоротым животом поскуливал нечленораздельно, упираясь спиной в борт, а ногами — в чей-то труп. Драка переместилась на нос корабля, где десяток пиратов ещё упрямо сопротивлялся. Кто-то из команды "Дара Килре" наверняка уже скрылся в трюме чужого корабля, присматривая, что бы экспроприировать. Те же, что продолжали сражаться… Реана передёрнула плечами. На лицах не было ни следа мысли. Не разумные существа, они действовали на рефлексах, на подсознании, не раздумывая. Искажённые рожи не имели ничего общего с лицами тех, с кем Реана трепалась за обедом. Каких-нибудь две минуты назад она и сама была точно такой же — с абсолютно пустой головой, с лицом, перекошенным в безумной усмешке, и с единственным стремлением: убить. Она знала, как кривит её губы ледяная усмешка со вкусом крови. Она и сама видела однажды эту усмешку со стороны — в странном ирреальном мире, который был разделен стеной на два… К себе такой, как и к этим нелюдям, рычавшим в пяти метрах от неё, Реана испытывала отвращение… и страх. Потому что она, ненавидящая терять контроль, в драке была пьяней пьяного, тонула с головой в этой дикой, яростной радости — упоение боем, тяжёлое, злое счастье от верного удара, смех, колючий, как искры бенгальского огня, в тускнеющие чужие глаза. И ещё Реана знала: если бы сейчас кто-то налетел на неё, рыча, останавливать агрессора она стала бы не цитатами из Нового Завета, а вполне физической контратакой. Потому что не сомневалась — хотя и хотела бы иначе! — что удар ножа надёжней и окончательнее Нагорной проповеди.

Но больше всего пугало то, что чувство упоения чужой смертью оказалось на этот раз не чужим воспоминанием, вовсе не воспоминанием, — а просто было. С ней. Сейчас.

Реана чертыхнулась сквозь зубы, вытерла и убрала ножи в рукава.

Справа что-то громыхнуло. Из люка вылез Воиза, волоча за собой растрёпанную светленькую девчонку. Воиза не успел ещё сменить лица после драки, а девчонка была, похоже, в прострации.

В голове Реаны промелькнуло: кто бы в этой стычке ни победил, финальная сцена от этого не поменяется: под занавес — делёж добычи победителями. Поскольку Реана сама принадлежала к одной из заинтересованных сторон, исход стычки не был ей безразличен, но при взгляде на растрёпанную девчонку она поняла, что присутствовать при делёжке ей бы в любом случае не понравилось. Проблема в том, что человек с выключенным сознанием — как Воиза, например, сейчас — никаких аргументов не услышит. Белобрысую эту он считает своей законной собственностью…

В это время один из пиратов, прорвавшись из толпы дерущихся, попытался бежать — и наткнулся на Воизу. Тот выпустил девчонку, вышедшую из ступора с диким визгом, и переключился на неожиданного противника. Реана сориентировалась мигом.

— Я за ней присмотрю пока! — заверила она Воизу, цепляя белобрысую на буксир. Воиза сообразил только, что в плане общения с девушками Реана ему не конкурент, и окончательно сосредоточился на пирате.

Реана, держа дрожащую и окончательно потерянную девчонку за плечи, увела её на "Килреишен"; по дороге пришлось уложить только одного — чётко пяткой в солнечное сплетение. На корабле Реана устроила белобрысую в уголок, подальше от ненужных взглядов, кинула рядом свой мешок, подхваченный попутно.

— Сиди тут, чудо. И ради всех богов здешних и нездешних, не высовывайся! Если что, зови меня, Реану. Ясно?

Круглоглазая "чудо" кивнула. Реана пообещала скоро вернуться и ушла: это всё очень хорошо, конечно, но на втором корабле ещё о чём-то шумели.

Перемахнув через борта сцепленных кораблей, Реана обнаружила, что стычка уже подошла к логическому завершению. Пленных оказалось всего восемь: пятеро сравнительно легко раненых и трое в ауте. За восьмёркой лениво приглядывали Аэрре и его топор; тут же толклись почти все матросы — за исключением тех, что ещё шуршали в чужом трюме. Толла, верхом на здоровенной бочке, кивнул Реане, подзывая. Аэрре тоже обрадовался её появлению (остальные радость выражали, почтительно расступаясь).

— А, Реана! — Аэрре приветственно помахал над головой топором-переростком — пленные съёжились. — Куда это ты запропала? Благодарение Таго, что не раньше пропала — без тебя мы бы, волей Вечных, до сих пор гремели оружием. Верно, капитан?

Толла кивнул и сказал, обращаясь к ней:

— Тебе причитается часть.

Реана замялась немного.

— Толла… Спасибо, что меня считаешь в доле… Там, у пиратов, была девочка — вот её нельзя ли мне забрать? — она говорила негромко, отчасти для того, чтобы не вводить в курс дела матросов метрах в пяти от них.

— На что она тебе? — удивился Аэрре.

— Не нравится мне определение "делёж добычи" применительно к человеку, — сказала Реана, глядя почему-то в пол. Где-то изнутри затылка назойливой мухой кружилась мудрая фраза о нецелесообразности ходить в чужой монастырь со своим уставом.

— Забирай, — вынес вердикт Толла.

После ужина, уже в темноте, Реана шла вдоль борта, ведя по гладкому дереву ладонью и подставляя лицо мокрому ветру. Ветер пах почему-то Санкт-Петербургом. Девушка вздохнула и помотала головой.

Дойдя до своего угла, Реана обнаружила белобрысую такой же, какой и оставила: огромные круглые глаза из темноты, и дрожит, как виброзвонок.

— Привет, чудо, — улыбнулась Реана. — Что не спишь? Холодно?

Девочка покачала головой.

— Тебя как зовут-то, чудо? — спросила Реана, опускаясь на палубу. — На вот плащ, а то и правда замёрзнешь.

— Маилель, — тихо сказала девочка, кутаясь в плащ и дрожа уже меньше.

— А?

— Меня зовут Маилель, — повторила девочка.

— Ага. А я — Реана… кажется, я уже говорила, да?

Маилель кивнула.

— А никто из них не придет? — тихо-тихо спросила она.

— Кто? — не сразу сообразила Реана. — А, нет, никто не придет. Спи спокойно. Они все перепились на фиг. Ух, какую тут дрянь пьют! Есть хочешь? — Реана села, развернула узелок, который предусмотрительно прихватила со стола. — Конечно, хочешь, что я спрашиваю. Держи.

Назавтра Реана всё-таки уговорила Маилель пообедать на палубе, а не в углу за бочками. Девочка сидела между Реаной и Толлой (заметно ближе к первой), нервная и недоверчиво поблёскивающая глазами. Никаких грязных инсинуаций ни с чьей стороны не последовало, Толла собственноручно выколупывал для Маилель костный мозг и смотрел с такой отеческой теплотой в глазах, что Реана только довольно улыбалась, и даже сама её подопечная под конец обеда уже не так походила на взъерошенного котенка, увидевшего бультерьера.

До вечера этого дня и все утро следующего Реана пребывала в состоянии боевой готовности, внешне изображая полную беззаботность — в первую очередь для того, чтобы успокоить девочку. Маилель пришла в себя довольно быстро, и оказалась милейшим созданием. Разве что смущалась и краснела она, на взгляд Реаны, ввосьмеро чаще любой среднестатистической девчонки. Потом, правда, Реана сообразила всё-таки, что сравнивала Маилель со своими однокурсницами из другого мира, а здесь — кто их знает, может так и надо?

А краснеть, честно говоря, девочке было совершенно не из-за чего. За три дня произошел всего один стоивший того инцидент, который и инцидентом-то не назовешь. Кто-то из команды то ли подошел слишком близко, то ли сказал что-то не то, а Маилель приготовилась завизжать на всю Центральную равнину и нацелилась коленом, но дальше развитию событий помешали. Даже не Реана, которая оказалась на противоположном конце "Дара Килре", а Толла, который одним взглядом посоветовал матросу соблюдать порядок на корабле. Тот понуро послушался, а Маилель окончательно перестала бояться капитана. Через несколько дней как-то вдруг оказалось, что Толла привычно уже называет девочку дочкой, и она больше времени проводит с капитаном, чем с Реаной. Жизнь на корабле потихоньку вошла в колею. Все было спокойно, и Реана радовалась незапланированному отпуску, несмотря на отсутствие каких бы то ни было удобств. До десятого, кажется, утра на корабле. Началось оно для Реаны вполне невинно: со звука чьих-то шагов по палубе.

— Подходим к Варио, — сказал Толла. Взгляд его был направлен строго над Реаной параллельно земле.

— И что? — сонно спросила Реана.

— Граница с Арнакией, таможенный досмотр.

— Всё равно не поняла… — Реана зевнула и села. — Мы что, везем контрабанду?

— Нет. Ты спрячь оружие и придумай историю, почему одна.

— Ах ты черт! — вскочила Реана. — Вот ведь я дура! А просто спрятать оружие не пойдет?

— Нет. Ты все равно слишком странная. Темная.

— Вот чёрт. А может, у меня кто-то из родителей с юга?

— Ты что! — Толла ужаснулся настолько, насколько это было вообще возможно при его темпераменте. — Мешать разную кровь противно воле Вечных!

— Вот чёрт, — повторила Реана и вздохнула. — И что мне делать? Обсыпаться мукой?

— Всё равно станут выяснять, почему ты одна.

— Толла, ради Бога, подскажи какую-нибудь идею! — Реана внезапно ощутила, как дико она устала ото всех и от всего. Нервы тоже ни к черту. Вот сейчас, например, она опасно близка к панике.

— Я скажу, что ты моя племянница.

— Здорово! — ожила Реана, но тут же сникла. — Хотя не совсем… Толла, если ты ввяжешься… Я ведь… Меня ведь разыскивает Дракон. Это меня он вызвал, а я сбежала. Так что, помогая мне…

— Я знаю.

— Знаешь?! Но как?

Толла пожал плечами.

— Ты слишком странная.

— И ты все равно?..

— Я уже сказал, — снова пожал плечами Толла.

Так Реана стала болеющей в каюте племянницей капитана. Там она и маялась от скуки, когда "Килреишен" подходил к причалу. Звукоизоляции в каюте не было никакой, и Реана свободно слышала, как звуки сгущаются из отдельных взвизгов и скрежетов в пульсирующий гул.

Когда на палубу поднялась инспекция, и кто-то визгливым, как пила по металлу, голосом стал зачитывать ордер на обыск, слышно было каждое слово. И Реана похолодела, а потом возблагодарила небеса за то, что "ордер на обыск" зачитали прежде, чем Толле представился случай изложить легенду о "племяннице". Потому что главной идеей этого документа было: обыскать каждый корабль от мачты до киля на предмет отнюдь не контрабанды, а Раира Лаолийца и Реды, Возродившейся (причем визгливый произнёс "Возродившаяся" именно так, с заглавной буквы). И сверить с приметами надлежало всех, невзирая ни на какие обстоятельства, даже на знатность — "ибо коварство и изворотливость бесчестных сих невообразимы и неизмеримы суть".

Что ж, все может быть, но найти выход "коварная и изворотливая" Реана не могла. Вот и сидела-куковала, держась за меч и ожидая, что вот-вот придут её арестовывать. "Влекут меня в милицию коленками назад".

Дверь открылась, но вошли не таможенники, а Аэрре. Реана дала мечу скользнуть обратно в ножны.

— Капитан верно говорил: ты уж и сама знаешь, что надо тебе сматывать удочки, — сказал он. Реана все свои вещи уже собрала в сумку и за спину. — Всё одно не могу понять: как ты можешь быть Возродившейся?

— Я всё могу, — вздохнула она. — Суметь бы ещё удрать сейчас… Возможно как-нибудь смыться с корабля? — без особой надежды спросила она. И добавила:

— По возможности, не купаясь в зимней реке.

— Само собой. На корму пока никто не полез, волей Вечных, потому я и смог сюда зайти. И тут есть лодки — одну уже должны бы спустить на воду.

Реана вскочила.

— Ну так идём!

Уже когда они благополучно добрались до лодки, и Реана (со скрипом) сообразила, каким образом вёсла следует держать в руках, Аэрре спросил:

— Ты грести-то умеешь?

— Нет, и что это меняет? — раздражённо откликнулась Реана.

— Можно бы кого-то с тобой, — неуверенно предложил Аэрре, глядя на лодочку.

— В эту солонку? Да ладно, до берега доплыву, — сказала Реана. "Надеюсь…" — добавила она про себя. — Счастливо оставаться!

— Удачи тебе.

— Спасибо.

Реана изрядно намучилась, пытаясь грести не слишком громко и при этом продвигаться в нужном направлении. Как бы то ни было, на берегу её не ждали с "воронком" и наручниками, так что операцию по спасению себя любимой можно было считать удавшейся. Бросив лодку у кромки воды, Реана быстрым шагом пошла прочь от берега. Только метров через триста она сообразила, что совсем забыла о Маилели. Вздохнула, понадеялась, что Толла и Аэрре куда-нибудь её пристроят, и пошла искать, куда бы пристроить себя на ближайшие день и ночь.

Денег при тщательном обыске себя удалось найти всего ничего, их Реана предпочла оставить на пропитание, — значит если она тут задержится, то ночевать придется на улице. Побродив по Варио, девушка поняла, что эта перспектива её не прельщает, купила хлеба и направилась прочь из города, по дороге на восток, на Тенойль, если верить надписи на придорожном камне. За день — промозглый, ветреный и мокрый — Реана пропиталась раздражительностью так же основательно, как её одежда — сыростью. Ещё до обеда девушка поняла, что Шегдар её достал, как и роль бомжа. Хотелось высушить ноющие ноги, залезть в горячую ванну и хотелось есть. А когда Реана остановилась на обед, то удостоверилась, что, кроме купленного в Варио (и наполовину тогда же съеденного) хлеба, еды не осталось — только свёрток с "чаем"-травами. Реана вздохнула и завернула хлеб обратно. Лучше уж на вечер оставить. И пошла дальше.

Ближе к вечеру дорога свернула к югу от Арна, отползла на пару километров и снова повернула на восток, параллельно реке. Слева, между дорогой и рекой, поднимался длинный бугор, ближе к его гребню виднелась небольшая площадка, с трех сторон укрытая от ветра обрывистыми склонами. Там девушка и устроилась на ночь. Слегка приглушила голод остававшимся хлебом и чаем из сушёных трав, вынула ноги из убитых ботинок, высушила у костра то и другое и плащ и легла спать.

Когда Реана проснулась, как раз начинало светать. Вокруг уныло мёрз мутноватый сумрак. Внизу тускло светлела дорога, дальше белёсыми призраками виднелись деревья, сбившиеся для теплоты в кучку. Реана зябко поёжилась, пошевелила, согревая, руками-ногами, села. Костёр бесславно скончался от бескормицы, прикрыв угли золой, и иней заполз прямо на плащ. Откуда Реана не преминула его согнать. Пока девушка бегала в качестве зарядки вниз, к деревьям за дровами, она вспомнила, что есть на завтрак нечего. Прискорбно, но не смертельно. Выспавшись, она снова готова была ехидничать и заливаться смехом по поводу и без.

Костер всё-таки разгорелся, и, пока закипала вода, Реана успела отогреть руки и прикинуть, что после пошлины за въезд в город, покупки иголки-нитки и нормальной обуви денег "на поесть" у неё останется как раз в обрез. "Мои финансы поют романсы…" — пробормотала Реана, вдыхая запах заваривающегося чая. Но зимой ходить в одних дырках вместо обуви и плаща сталось бы слишком легкомысленно даже для неё.

Выпитый в количестве чуть ли не литра душистый чай довёл настроение Реаны, и так не слишком плохое, почти до точки кипения. Фальшиво, но душевно напевая себе под нос какую-то попсовую чепуху, засевшую в мозгах ещё дома, в её мире, Реана тщательно затушила огонь, присыпала снегом кострище, снегом же почистила и бросила в сумку "чайник", закинула сумку за спину, присоседила к ней лук, колчан, прицепила меч и спустилась на дорогу. Солнце недоверчиво светлело сквозь тучи прямо впереди над горизонтом.

— Легка же ты на подъем, радость моя, — заметила себе Реана, улыбнувшись. — Всё свое ношу с собой, перекати-поле. До чего здорово! Повезло нам. В том мире ты разве решилась бы бросить свою уютную жизнь со всеми удобствами и умотать чёрт-не-знает-куда за приключениями на свою бедную голову? Да ни за что! Так что скажи спасибо доброй тете Судьбе за своевременный пинок под зад!

Развлекши себя светской болтовней с собой же любимой — ещё один общепризнанный симптом шизофрении, — она быстрым шагом отправилась дальше на восток. Часов через пять дорога уткнулась в Арн и свернула вправо, змеясь вдоль реки вверх по течению. До вечера ничего не происходило. Назавтра утром есть хотелось дико, так что Реана попыталась что-нибудь подстрелить — безуспешно. Трудно сказать, с чем уж связано такое невезение, но единственным ощутимым результатом её охоты стала потеря времени. В итоге этот день она снова постилась, глуша голод чаем, а на следующий день к обеду её дорога снова свернула, в неё влилась с юга ещё одна, а снег под ногами постепенно сделался светло-бурым, истоптанным. Вскоре после поворота Реану обогнали двое всадников, потом она сама обогнала чью-то истошно скрипящую телегу, в которой сидела усталая женщина с ребенком на руках, вопящим не менее истошно. Реана посочувствовала возчику, с обречённым видом слушавшему эту какофонию уже явно не первый километр. Дальше и встречные, и попутчики стали попадаться всё чаще и чаще (причем в город направлялось куда больше народу, чем оттуда), и когда впереди, наконец, показались стены и башни Тенойля, Реана уже месила грязь в густой разношерстной толпе, ржущей, орущей, мычащей, звенящей, дребезжащей и скрипящей на сотни ладов. Внушительный поток пешеходов и верховых, телег и всевозможного домашнего скота вливался в ворота, притормаживая, чтобы заплатить въездную пошлину.

Переобувшись и спрятав старые ботинки вместе со швейными принадлежностями в сумку до поры до времени, Реана выбралась из бурно тасующейся толпы. Затем девушка последовательно обшарила кошелек, пояс и все им подобные места, где материально благополучные счастливчики имеют обыкновение хранить деньги. Сама она на данный момент к таковым счастливчикам не относилась. Результатом её поисков явился один-единственный медный пятак — вполне достаточно на один скромный перекус. Реана сочла находку добрым знаком, и в прекрасном настроении зашагала в шумной каше ярмарки с намерением, наконец, поесть и с ма-ахонькой такой робкой надеждой наткнуться на что-то, что обеспечит ей ужин сегодня, завтрак завтра и приятно позванивающую тяжесть в кошельке на пару дней сверх того.

Народ развлекался, как мог, но Реана ещё в Ри поняла, что не является восторженной почитательницей здешней самодеятельности. Пройдя мимо гадателя, демонстрировавшего драного ворона и неправильный прикус, Реана обнаружила прилавок, откуда вполне съедобно пахло чем-то вроде пирога. С удовольствием было направившись туда, Реана краем уха услышала: "…поэт, говоришь? Ну-ка, спой что-нибудь этакое!" Послушав бардов в Ри, девушка уже уверилась, что до Макаревича и Фредди Меркьюри им не ближе, чем ей самой. Но на слово "поэт", тем не менее, обернулась. Говорил здоровенный краснорожий явно поддатый детина, с хамоватой повадкой, сквозящей во всём: от голоса, до выражения лица и позы (руки в боки, расставив ноги и выпятив пузо). Его лицо было обильно осыпано мукой перед выходом из дома, но пот превратил ровный белый слой в неравномерно размазанное грязное тесто. Обращался краснорожий к сидевшему на земле парню лет двадцати, настраивавшему альдзел [изначально кадарский традиционный пятиструнный инструмент, получивший широкое распространение на Центральной равнине. Играющий на альдзеле — альдзелд]***. Полоска ткани на лбу вызывала у Реаны почему-то настойчивую ассоциацию с хайратниками хиппи, а не с лаолийской модой, хотя последнее было бы куда более логично, учитывая место действия… Хайратник этот небрежно притворялся, будто мешает светлым прядям волос, закрывающим уши, падать на лицо альдзелда. И вообще, Реана поняла, что ничего "этакого" по просьбе краснорожего парень исполнять не будет, и остановилась послушать, что же он всё-таки споет.

Парень поднял голову от альдзела и спросил, о чём петь. "О деньгах, о власти, о славе… О чём все мечтают", — объявил краснорожий и хищно оскалил зубы в том, что, видимо, полагал улыбкой. Альдзелд чуть заметно улыбнулся, перебрал струны и начал нараспев читать на эрлике:

Ты грезишь богатством и властью? Ну что же, недаром:

безжалостна Тиарсе к нищим, нашада, бродягам…

Но есть и такие, чьи странны желанья и цели,

кому хуже смерти дворца златобархатный сумрак,

кто отдал бы триста бессмысленных лет, не колеблясь,

за краткий, единственный год — без гроша и в дороге,

и северный ветер, и запах костра и свободы…

Реана обнаружила, что всё же подошла ближе, оказавшись шагах в трёх одновременно и от альдзелда и от краснорожего. Детина ещё секунды две ждал продолжения, а потом на место пьяной улыбки приползло недоумение, а потом — обида на весь свет. Бросив возмущённый взгляд сначала на певца, а потом и на подвернувшуюся Реану, краснорожий неуверенно удалился. Реана проводила его смешком, обернулась. Альдзелд смотрел на неё. Он ждал чего-то, и Реана заговорила.

— На Юге небезопасно вспоминать Северный ветер. Тебе не кажется, что здесь мало кто любит сквозняки?

Реана была почти уверена, что он не захочет обсуждать скользкую тему с первой встречной девчонкой, но он ответил.

— Сквозняка боятся во дворце. А Арнакия давно мечтает о глотке свежего воздуха.

— Ох, парень, если б этом дурацком мире хоть десяток нашлись, кто различает страну и правительство! — воскликнула Реана чуть громче, чем это сделал бы адекватный человек. Парень смотрел на её энтузиазм с легкой оторопью, но с любопытством. Реана выколупала из кошелька свои сбережения ("Чёрт, ну почему именно сегодня у меня финансовый кризис!" — возмутилась она про себя) и кинула монетку альдзелду.

— Благодарю, — наклонил голову он. — Именно эти мои стихи редко кто оценивает по достоинству…

— А ты бы не слишком громко их распевал, — заметила Реана. — А то как бы твою голову по достоинству не оценили.

— А её — уже, волею Вечных… Но не заботься обо мне, о незнакомка, — усмехнулся альдзелд. — Не так меня просто поймать — Эиле укрывает меня туманным плащом, и Хофо хранит своего служителя. Сегодня я здесь, а завтра, с помощью Килре, в Занге, а то и в Лаолии. Возможно ли тебе представить, каково это?

— Возможно, поверь уж, — рассмеялась Реана. — Гляди, наш краснорожий друг ведёт за собой всю городскую стражу! До встречи, непризнанный гений! Желаю творческих успехов!

Не дожидаясь повторного приглашения, парень легко вскочил, одним движением приладил альдзел куда-то под плащ, показал Реане ладони в прощальном жесте и с отточенной виртуозностью растаял в толпе. Реана последовала его примеру не менее мастерски. Обнаружение у себя этого полезного в быту умения трехвековой давности повергло её в щенячий восторг.

Прогулявшись между прилавками с мясными деликатесами, она просочилась в почти незаметную щель между двумя лавками и оказалась в ряду торговцев пряностями, где примесей в воздухе было больше, чем самого воздуха. Попетляв ещё немного, Реана обнаружила себя в сравнительно небольшом раю для местных модниц: столько нелепой одежды сразу до сих пор ей доводилось видеть только в новом супермаркете совсем в другой реальности. Она прогулялась вдоль ряда, лениво поглядывая на цветные тряпки, свернула, просачиваясь между важно шествующими покупателями всевозможных национальностей. Дома на рынках всё-таки соблюдалось какое-то подобие порядка. Идея правостороннего движения прочно укоренилась в мозгах, так что, по большей части, двумя потоками народ и тёк: по правой стороне ряда. Здесь же, в полном соответствии с отсутствием правил, каждый из присутствовавших брёл по лишь ему известному маршруту — кто по правой стороне, кто по левой, кто по центру, а кто и по синусоиде… Безусловно радовало одно: погони ни слуху, ни духу.

Ещё через пару поворотов Реана вышла в оружейный ряд, где оказалось заметно свободнее: товар здесь не просто вывешивали напоказ, но и демонстрировали его тут же, и чтобы не напороться (в буквальном смысле) на очередного купца, размахивающего сталью, покупатели держались ближе к центру. Несколько здешних лавочек вызвали у Реаны обиженный вздох зависти.

Свернув ещё раз, девушка вышла на небольшую площадку, где по краю торговали всяческой репой-картошкой, а в центре махали конечностями акробаты. Не успела Реана толком оглядеться, когда услышала: на противоположном краю площадки довольно громко упомянули Возродившуюся. Она небрежно прошлась к первому попавшемуся прилавку, по пути оглянувшись на источник звука. Там длинный оборванец, невежливо тыкая в её сторону рукой, что-то возбужденно втолковывал квадратному человеку в коричневом с красной нашивкой на плече — сотнику городской стражи. Потом коричневый обернулся и гавкнул что-то себе за плечо — в проход посыпались стражники. Дальше Реана представление не смотрела.

Забег по пересечённой местности — сам по себе весьма занимательный вид спорта, а когда пересечённая местность ещё и заполнена людьми, ввиду того, что является рынком… Словом, это был уже не просто бег, а супершоу "Чудеса акробатики". Реана бежала ещё относительно аккуратно, уворачиваясь и от углов, и от встречных, а вот коричневые за ней громыхали похлеще, чем грузовик с кирпичом на проселочной дороге.

Не без труда разминувшись с каким-то чокнутым всадником, Реана зацепилась плащом за гвоздь в чьей-то телеге, чертыхнулась, оглянувшись на догоняющих охранников, рванула плащ на себя, тот затрещал, но признал свою неправоту. Коричневые сократили дистанцию до дюжины метров. На руку Реане играла только разница в расценках на неё живую и на неё же, но мертвую: как и при покупке рыбы к ужину, за живую давали больше.

Дыра в заборе пришлась очень кстати, рынок остался позади, Реана продолжала петлять по подворотням, проулкам и пустырям. Минут через пять — погони не было слышно — Реана сочла инцидент исчерпанным. Пошла прогулочным шагом, восстанавливая дыхание и чувствуя, что подустала и дико голодна. Реана окончательно переключилась на мысли об обеде, и думать забыв о городской страже, — и, разумеется, за очередным поворотом буквально наткнулась на коричневых. Причем ладно бы просто на случайных каких-нибудь, но нет, как раз на тех, кто за ней только что охотился. Выйдя из ступора, Реана в три секунды увеличила расстояние между собой и коричневыми с двух шагов до десятка метров, а толку? Скорость она предпочла бесшумности, хотя разумнее было бы наоборот, и её заметили, разумеется. Антракт закончился. Для полного счастья Реана не вписалась в поворот и от души припечаталась коленом об угол фундамента. Сдавленно зарычав сквозь зубы, она побежала дальше, прихрамывая на чертову конечность. Оторваться не получалось, нога болела, позади орали коричневые, Реана злилась до скрипа зубов. Без толку. Минут через пятнадцать она поняла, что пора этот спринт заканчивать, дистанция уже начинает смахивать на марафонскую. Такое ощущение, что на хвосте весь город, чёрт бы его побрал!

Реана рванулась вперед, надеясь за углом найти, куда спрятаться; свернула. В доме слева была открыта дверь. Не тратя времени на размышления, Реана скользнула в обитаемую полутьму и тихо прикрыла за собой дверь. Потом только, когда на улице прогромыхали мимо сапоги под аккомпанемент выкриков, Реана обернулась. Она стояла в тесной прихожей, заставленной какими-то сундуками и лавками. В противоположном конце коридора была дверь, и в двери стоял рыхлый человечек, на лице которого было написано безмерное возмущение.

— Это ещё что? Что такое? Что ты тут делаешь?!

Реана расслабилась, но руку с меча не убрала.

— Ничего. Подожду пару минут и уйду.

— Как это "подожду"?! Ещё чего! Ещё нищие вшивые в моем доме не отдыхали! А ну, пошла вон отсюда!

— А иди ты, — вяло откликнулась Реана. — Прирежу на фиг. Особенно, если попытаешься позвать коричневых. Доступно?

— Ну зачем же так! — засуетился человечек. — Я же ведь не всерьёз, я же ведь пошутил это, а зачем же так сразу! Конечно, Оа свидетель, оставайся, я на стол накрыть прикажу…

— Валяй, — кивнула Реана. Устала она и правда зверски. Не столько физической усталостью, сколько эмоционально — от погони, от постоянного напряжения, от тупости окружающих…

— К тебе как обращаться? — спросила она, поднимаясь на второй этаж за семенящим проводником.

— Кайсале, с твоего позволения, госпожа, ткач Кайсале. А будет ли мне, недостойному, позволено узнать имя…

— Реана.

— Реана… Благодарю госпожа. Ты конечно, в своем праве скрывать подлинное имя, тут же ведь ещё и коричневые, да… Как тебе угодно, госпожа.

— Ты иди-иди, не застревай посреди лестницы. Дашь чистой воды — буду тебе дико благодарна.

— Да-да, непременно! Изволишь пообедать?

— Нет, — отозвалась Реана. Несмотря на скулящий желудок, обедать здесь не хотелось определенно. Рациональных мотивов этого нежелания Реана не обнаружила — и махнула рукой.

Кайсале провел её в просторное полупустое помещение (в этом мире, кажется, все помещения были полупустыми. И полутёмными). Единственным источником света было маленькое, как форточка, окошко, а роль интерьера выполняли лавка, сундук и стол — форм простых, как кирпич.

Реану поверг в восторг уже тот факт, что можно сесть и отдохнуть хоть немного, так что она ничуть не возражала, когда Кайсале со множеством извинений исчез за дверью, пообещав принести воды. Минут через пять Реана приняла горизонтальное положение на широкой лавке, одну руку закинула за голову, а другая легла на рукоять меча, отцепить который девушка поленилась. Она расслабилась, и, глядя в закопченный потолок, не заботилась о Кайсале, запропастившемся куда-то. И напрасно.

Прошло минут десять. Реана почти заснула, когда вдруг с улицы донесся низкий, масляный вопль — Сапома. Она подскочила, попутно закидывая на спину сумку и хватаясь за ножи. К окну кидаться не стала. Она видела то, что видела кошка на улице. И нельзя сказать, что зрелище было воодушевляющим: под дверями дома толклась городская стража.

— Разорви вас Таго! — выдохнула девушка. — Ну что за день сегодня такой!

От рыси она знала, что в доме есть черный ход, и поспешила туда — пока коричневые отвлеклись на Сапому-кошку. Похоже, они всерьез решили, что ведьма превратилась в рысь с целью скрыться с места преступления. Рысь развлекала публику достаточно долго, чтобы Реана успела выйти через заднюю дверь. Полсотни метров спустя одновременно ушла связь с рысью и коричневые снова сели на хвост.

Реана бежала, думая о том, как всё паршиво и как её всё достало. Она была устала и зла, и чувствовала, как с каждым шагом поднимается эта ледяная презрительная ненависть, которую так просто переплавить в магическую силу, в мощь разрушающей магии.

За очередным поворотом она остановилась. Не доставая оружия, она слушала, как приближается погоня, и улыбалась нехорошо. За спиной тихо прошуршали шаги, Реана обернулась.

— О, здравствуй! — сказал альдзелд.

— Стой смирно, — уронила она, снова переводя изумрудные глаза туда, где уже совсем близко слышались выкрики коричневых. Когда в проходе между домами из шикарного бронебойного камня показались самые рьяные преследователи, она не подняла даже руки, только ослепительно улыбнулась коричневым ледяной улыбкой, а они уже завопили в предвкушении победы. Стены обоих домов взорвались с грохотом, рвущим барабанные перепонки, завалив обломками камня метров пять улицы и всё, чему непосчастливилось там оказаться. Если кто-то и кричал вначале, услышать его всё равно было невозможно. Когда грохот камня улегся, только песок и щебень шуршали, осыпаясь, и из облака пыли стал слышен чей-то вой, вой боли и ужаса, он тянулся на одной ноте, всё громче, и обрывался всхлипом. Секунда молчания — и всё сначала.

Альдзелд прилип взглядом к завалу, пока странный звук не перерезал на миг жилку воя. Альдзелд повернул голову. Реана, глядя прямо в оседающую пыль, снова скрипнула зубами. Потом отвернулась и пошла прочь, почти неподвижно держа руки со сжатыми кулаками.

Один поворот спустя Реана сфокусировала взгляд.

— А, ты ещё тут, поэт. Почему не сбежал?

— Покарай меня Хофо, если я знаю! На мне тень Правого Крыла [Правое Крыло — один из эпитетов Хофо. Согласно преданиям, тень от крыльев Хофо, упав на человека, наделяет мудростью, высшим знанием, даром поэзии, но может при этом отнять разум], раз я иду с тобой…

— Раз ты поэт, то уж точно, — кисло улыбнулась она. И продолжила выцветшим голосом:

— Да и меня безумной то и дело называют…

Они пришли на какой-то пустырь. Реана огляделась, села на землю, прислонилась к стене и прикрыла глаза.

— Реда, — тихо позвал альдзелд.

Она открыла один глаз.

— Ну?

— Так это… охраните меня Вечные!.. Так это правда ты?!

— А чёрт меня знает, — устало пробормотала она, закрывая глаз.

___________________________________

*Лирриле — воплощение реки, одной из пяти стихий. На алеире слово "иррилл", называющее эту стихию, означает не столько "река", сколько "поток", "течение", "струя" — любую не застойную воду. Лирриле — бог рек, ручьев, дождя, морей и океанов, а также проточных озер. Родникам, колодцам и подземным водам покровительствуют дети Лирриле, духи заальты, лерты и ульрии соответственно.

** Весы Тиарсе — один из наиболее почитаемых символов. Узкий вертикальный ромб и горизонтальный овал, тоже вытянутый в длину, пересекающиеся под прямым углом. Овал и ромб символизируют, соответственно, хо (да, ал.) и арр (нет, ал.) — две извечные противоположности, равновесие которых в мире составляет предмет неусыпной (в прямом смысле: Тиарсе не спит, пока существует Вселенная) заботы Белой. Традиционно изображается на тагалах.

***альдзел (эрл.), тж. алжел (арнак.), алзаил (арнс.); кад. алаждзаль — пятиструнный музыкальный инструмент с длинным грифом переходящим в плавно расширяющийся неширокий корпус. Изначально кадарский национальный инструмент; распространился по всей Центральной равнине в позднеимперскую эпоху. В поэтическом контексте слово "альдзел" передаёт то же значение, что "лира" в европейской традиции. Альдзелд — музыкант, играющий на альдзеле.

 

XVI

Шаги по щебню, черепкам и прочему мусору мокрого пустыря были оглушительно громким. Реана уже не спала, но просыпаться не хотелось, она лежала с закрытыми глазами и открывать их не намеревалась. Но в то же время любопытство заелозило в сознании: что это там? Реана потянулась, почти не меняя позы, и открыла… нет, не глаза, а… а чёрт его знает, что! Только, хотя глаза оставались закрыты, она видела, пусть и не слишком чётко, окружающее. Да, пожалуй, и не видела, а… ощущала, что ли? Так или иначе, она была в курсе происходящего, хотя и не знала наверняка, кто эти четверо крепких парней, считавших, что крадутся неслышно к двоим спящим… Двоим? А, ну да: прямо перед носом у Реаны спал вчерашний альдзелд в обнимку со своим инструментом. Он немного нервничал — это Реана тоже ощутила, сквозь его сон маячила неуверенность и… растерянность, что ли. Реана немного удивилась своим странным способностям — не слишком удивилась, значительно меньше, чем можно бы ожидать, — но не стала тратить на удивление чрезмерно много времени. Вместо этого она направила внимание на четверых приближавшихся. Одеты явно не в лучшую одежду, но все вооружены. Задиристые, самолюбивые и наглые трусы. И за каждое из этих определений, высказанное вслух, готовы глаза выгрызть. Смешно. Почему-то такие ребята почти никогда не понимают, что, вскидываясь на слово "трус", объявляют тем самым всему свету, что и сами себя полагают таковыми в глубине души…

Реана не стала вскидываться сама, не стала даже открывать глаза, лишь тихонько толкнула мысленно альдзелда — тот проснулся. Потянулся, сел и зевнул, не открывая глаз. Четверо, беря лежащих в полукольцо, вытащили не то короткие кинжалы, не то длинные ножи, лязгнул металл, поэт захлопнул рот и удивлённо уставился на подходивших. Потом он вскочил и кинулся на них, и по одному этому движению было ясно, что драться он не умеет совершенно. "Дурак!" — ругнулась Реана про себя и тоже открыла глаза, кладя руку на меч. Ножи — это, конечно, хорошо, но тут проще будет длинным оружием. Не так-то легко с комплекцией этих парней уворачиваться от её меча, и едва ли хоть один из них успеет пройти достаточно близко.

— Чего вам, ребята? — поинтересовалась она, скорее для проформы, чем оттого, что не знала ответ.

— Деньги, драгоценности, — охотно объяснил один из парней. — Оружие, — добавил он, скользнув взглядом по мечу Реаны и по луку с колчаном. Ножей в рукавах он не заметил. Поэт с задранными кверху локтями висел в это время в руках одного из парней и зло косился на другого, который живо обыскивал поэта на предмет хоть чего-то ценного. Альдзел валялся на грязной земле, небрежно отброшенный в самом начале обыска.

— Нету у меня ни черта, — лениво сказала Реана, поглаживая ножны. — У тебя драгоценности есть? — спросила она альдзелда. Тот моргнул, но ответил: мотнул головой. — Видите, и у него ни фига нет.

— У вас есть оружие. И какие это такие ваши права жить в нашем районе и не платить нам? — искренне возмутился парламентёр от рэкетиров. — Не хотите платить — убирайтесь отсюда к Верго!

— Да с удовольствием, — пожала плечами Реана. — Уже убираюсь.

Парни, явно не ожидали такого ответа. Реана встала, потянулась и оправила плащ. Грабители напряглись.

— Гэт, ты что, дашь ей уйти? — возопил четвертый парень, выставляя в сторону Реаны руку с ножом. — Этот крысёныш пусть, за него много не дадут, но девчонка-то сочная, хоть на рожу и не вышла! Две серебряшки за нее только так выручим!

— Жаль вас разочаровывать, ребята, но я не продаюсь, — покачала головой Реана. — Ни черта вы за меня не выручите и пойдете, бедняжки, спать голодными.

Она повернулась подобрать лук, но тот, кого назвали Гэтом, окликнул ее:

— Эй, ты!.. Эй!.. Обернись, разорви тебя Таго!

— Ну? — Реана обернулась со скучающим лицом. Ей стоило некоторого труда сохранить лицо таким же. Гэт подошел поближе к альдзелду и поигрывал элегантным ножом.

— Или ты отдаешь оружие по-хорошему, или я, клянусь Ррагэ [один из сильнейших демонов, повелитель нечистой силы и преисподней, довольно близкий эквивалент дьявола], отрежу твоему дружку ухо. Для начала. Цены это не собьет, но приятного ему мало. Что скажешь?

— А что скажу… — она снова пожала плечами. — Режь на здоровье, если руки чешутся. Этого парня я второй раз в жизни вижу. Даже имени его не знаю.

Гэт оторопел на миг, Реане этого хватило, чтобы поднять лук, колчан, сумку и закинуть все это одним движением на спину.

— Даже имени клиента не спросила, шлюха? — крикнул тот, который держал альдзелда. Поэт возмутился и начал что-то бурно возражать. Реана поправила ремни налучи и колчана и равнодушно кивнула.

— Не спросила. Ещё вопросы есть?

— Гэт, клянусь преисподней, какого Верго мы с ней возимся? — не выдержал, наконец, парень, который закончил безрезультатный обыск альдзелда. — Мы с Келром живо растолкуем этой девке, как себя вести в присутствии мужчин!

— Постой, — качнул головой Гэт. — Чтоб мне завтра проснуться на виселице, если я не прав, но здесь что-то не так. Больно уж странная встречная. Так ты, — он обратился к Реане, — не против, чтоб я пустил кровь этому вшивому?

— Да хоть съешь его, — любезно разрешила Реана. — Мне он никто.

Гэт профессиональным движением поднес нож к горлу альдзелда, и видно было, как трое парней приготовились отойти, чтобы не забрызгало кровью, но альдзелд вдруг отчаянно крикнул девушке:

— Реда! Я не хочу умирать!!

Четверо парней остолбенели от неожиданности, потом выпучили глаза на неё. Она в который раз чертыхнулась про себя, — внешне только губы дрогнули недовольством.

— Правильно не хочешь, — проворчала она. — Умирать совсем неинтересно. Насколько я знаю.

— Реда?.. — выдохнул Гэт, забывая даже про нож. — Не может быть!

— Доказать? — осведомилась она. Глаза были холодно-изумрудные, тяжелые, презрительные.

— Нет, зачем это… — промямлил Гэт, пятясь. Его подручный выронил поэта и поспешил присоединиться к своим коллегам, уже бывшими на порядочном расстоянии. Реана проводила их взглядом, потом подобрала альдзелда.

— Цел? Вот и отлично. И сделай одолжение, радость моя, не лезь в другой раз поперёд батьки в пекло. Ладно?

— Он меня чуть не убил!

— Не убил.

— Он мог меня убить!!

— Нет.

— Как это "нет"?!

— Я бы перехватила кинжал.

— Как? — интонации альдзелда сменились с шокированных на удивленные. Уже прогресс.

— Магией.

— Оо!.. — только и смог протянуть альдзелд.

— Тебя хоть как зовут-то, "юноша бледный со взором горящим"? — спросила Реана. — Пойдём.

— Хейлле, — сказал альдзелд.

— А я — Реана. И у меня к тебе одна просьба, Хейлле. Не называй меня Редой, будь добр. Если ты полагаешь, что мне приятно отзываться на это имя, то спешу тебя разубедить.

— А куда мы идем? — логично спросил Хейлле некоторое время спустя.

— Это гордое слово "мы"… До сих пор мы шли с пустыря, потому что там делать нечего, — задумчиво проговорила Реана. — Я иду на восток, а куда идешь ты — тебе виднее.

— Я… И мне тоже нужно в Квлний! — быстро сориентировался Хейлле.

— Квлний — это на восток?

— На юго-восток. Но в более восточном направлении дорогу из Тенойля пока не построили, волею Вечных.

— Ладно, знаток географии, тогда просвети меня, раз уж под руку подвернулся: до Арнера не быстрее будет пройти напрямик?

— Вдоль священного Арна нет дороги, — пожал плечами Хейлле. — Там владения Наамы, непроходимые леса, кишащие зверьем.

— Русские называют дорогой то место, где собираются проехать, — отмахнулась Реана.

— Мне неведомо, кто такие "русские", но раз уж вы спросили моего совета, поверьте: в тех лесах не только проехать, и пройти невозможно. А если и возможно, то времени вы всё же не выгадаете. Путь напрямик слишком сложен, а дорога делает отнюдь не столь уж ощутимый крюк.

— Ладно, чудо, — согласилась Реана. — Идем к воротам. Да, и не надо ко мне на "вы"! Ну имей совесть, не нужно привлекать лишнее внимание! А то и до ворот не дойдем… Меня, кажется, всё ещё пытаются взять живой, а вот тебя прирежут. Или тебе жить скучно?

— Отнюдь, — качнул головой поэт. — Однако, позволь заметить, ты и без моей скромной помощи привлекаешь внимание.

— Вот ехидное создание! — хмыкнула Реана. — И что же во мне не так? Рожа чёрная страшная? Не думала, что все настолько серьезно, чтобы пугать прохожих…

— Я не это имел в виду! — вскинулся поэт. — Наоборот, вы… ты, по-моему, очень красива… — Выпалив последнюю фразу, поэт заметно покраснел; Реана расплылась в улыбке, но ненадолго.

— Только не говори, что толпы поклонников оглядываются на меня с восхищением. Ладно, соберись, подыши глубоко и скажи, пожалуйста, чётко: что во мне не так?

Альдзелд помялся, видимо, прикидывая, а потом решительно сказал:

— Всё. Походка странная: для женщины слишком широко, для мужчины слишком… женственно. И слишком решительная, уверенная, простые люди так не ходят. И спина слишком прямая, голова гордо поднята, слишком царственная стать, во всем городе никто так не держится, кроме самых родовитых господ. Так впору ходить богам, а не людям. А к человеку с такой осанкой так и хочется обратиться на "вы"!

— Ну-ну… — вздохнула Реана. — Это мне что же, сгорбиться?

— Ну… да. Идти, как все…

— А пусть эти "все" катятся к чёрту! — решительно заключила девушка. — Вот из города выйду, там некому будет внимание обращать. А пока потерпят.

Когда нищих и грязи стало ещё больше, обшарпанные бока домов по сторонам сделались ещё более жалкими, и впереди уже виднелись городские стены, альдзелд всерьёз и вслух забеспокоился о завтраке.

— Завтракать? А у тебя есть, чем? — оживилась Реана.

— Нет. Но есть деньги…

— Так чего ж ты молчал? — праведно возмутилась девушка. Потом рассмеялась. — Знаешь, я, кажется, согласна на "мы". Нанимаюсь к тебе в телохранители, — она весело сверкнула глазами. — За харчи.

За этот день они прошли немало километров, несмотря на то, что погода не отличалась человеколюбием. Крупный мокрый снег тяжело падал на дорогу и липко и хрустко сминался под ногами. Обувь промокла почти моментально (несмотря на то, что сапоги у Реаны были новые), чуть позже заледенели ноги… Ходьба позволяла хоть отчасти согреться, и первый тагал двое миновали задолго до полудня. Хейлле воспринял тагал как сигнал к остановке на обед и весьма удивился наличию у Реаны других планов. Тагалы вообще-то — принадлежность крупных дорог, и Реана только теперь поняла, как странно, что ей — при множестве пройденных дней — тагалы до сих пор встречались от силы два-три раза. Впрочем, по дороге в Тенойль она тоже видела по сторонам парочку, но особого внимания не обратила. Идя по дороге на Арнер, к вечеру они как раз подошли к третьей за день стеле на пятигранном основании. Дров натаскали быстро (сухих всё равно не было), а потом Хейлле долго пытался разжечь огонь, но искры только обиженно шипели и гасли. Реана вздохнула, попросила Хейлле посторониться и сосредоточилась на кучке дров. Она легко вспомнила, как поджечь дерево магией, и на саму магию ушло каких-то пару секунд, но Реана хотела понять, как она делает то, что делает. Разобраться в механизме куда сложнее, чем просто скопировать, повторить когда-то подсказанное Редой. Она поняла лишь одно: сила идет через медальон. Вот почему ведьма не расставалась с ним. Подумав, Реана пришла к выводу, что и все предыдущие её магические экзерсисы проходили так же. Накопив немного магической силы, она фокусировала этот пульсирующий луч в медальоне, из которого магия уже вырывалась наружу — и ощутимо более мощная, чем тот лучик, который возникал вначале. Медальон направлял и усиливал магию, как рупор — звук, наверное.

Хейлле заснул почти сразу же, немного побренчав себе колыбельную на неразлучном альдзеле. Начинающая ведьма лежала без сна долго. Потом осторожно, пробуя себя, открыла "третий глаз". Мир заколебался, но понемногу пришел в фокус. Ведьма осторожно нашла мыслью меч, потянула из ножен. Меч послушно скользнул, и рукоять бесшумно легла в ладонь. Тем же манером Реана отправила меч обратно, открыла глаза и села. Медленно, словно вдруг сгустившийся воздух стал затруднять движения, она сняла через голову цепочку с медальоном. Положила Олинду рядом с собой на снег и попробовала теперь передвинуть веточку в полуметре от себя. Это оказалось намного труднее, чем Реана смела даже бояться. Собрать все силы и при этом остаться расслабленной до последнего сухожилия… В конце концов ей удалось. Веточка послушно поднялась в воздух и описала пару оборотов вокруг свой оси. Пока Реана не отпустила контроль и не уронила злосчастную деревяшку на мокрый снег, ничего помимо неё девушка не видела, не слышала и не сознавала. Лоб от виска и до виска был мокрым, как лягушка. Реана вернула Олинду на её законное место и вытерла пот. До чего полезная вещица! Ведьма снова попробовала открыть третий глаз. Это удалось вовсе без напряжения. Открыла глаза, приподняла магией злосчастную веточку, помахала ей в воздухе… Не сложнее, чем помахать рукой. Нет уж, лучше не снимать медальон. Пока, по крайней мере.

Завтра прошло — было пройдено — точно так же, то есть быстрым шагом. С единственным отличием: снег прекратился вскоре после полуночи, и на небо выползло сонное, подслеповатое солнце. Теплее от него не стало. Видимо, отчаявшись прогреть мир, солнце вновь спряталось за тучами, поднялся ветер, спустя два часа после полудня принёсший острый мелкий снег, который закрутился к вечеру в совершенно безумном вальсе. Снег густел, ветер крепчал, и вся эта катавасия грозила в ближайшем будущем вылиться в настоящую метель. К огромному облегчению обоих рядом с дорогой обнаружились следы жилья: заснеженный покос и пара стогов на нём, с белыми макушками. Ещё через пару десятков метров слева от дороги зачернел дом. Определенно жилой, хороший такой, крепкий дом. За высоченным частоколом, что, впрочем, не означало негостеприимности. Просто жить с иным частоколом в безлюдных местах, по меньшей мере, неблагоразумно.

На стук калитку не открыли. На повторный стук из-за частокола, сквозь вой ветра послышался хриплый голос, советовавший проваливать в преисподнюю, пока не пристрелили, как бешеных псов. Возмущённые вопли поэта о долге гостеприимства и проклятии Кеила [проклятие Кеила — кара за недостаточное гостеприимство. Поверье связано с тем, что Кеил, согласно легендам, имеет обыкновение бродить по земле в облике слепого бродяги, а следовательно, выступает покровителем бездомных] результатов не имели. Обладатель хриплого голоса в идиоматических выражениях снова посоветовал им убираться, а когда понял, что толку от его советов не больше, чем от просьб стучащихся, замолчал, погромыхал чем-то внутри… Реана, решившая уже оттаскивать распалившегося поэта от злосчастной калитки, насторожилась: неужели всё-таки впустят?

Надежды не умирают, но им свойственно разбиваться. Эту разбили две арбалетные стрелы, выпущенные одна за другой настолько быстро, что вторую Реана за снегом не успела заметить и четко поймала левым плечом. Хриплый обитатель дома за частоколом стрелял отлично.

Реана ухватила-таки поэта под локоть здоровой рукой и уволокла его к дороге. Хейлле сдавленно ругался, ничуть не смущаясь присутствием дамы. Потом, правда, поостыл и извинился за непарламентские выражения. Реана честно ответила, что сердиться на поэта и не думает, потому что думает совсем о другом. О короткой стреле, прошившей плечо. И о том, что в такой дивный вечерок ночевать на дороге — самоубийство. Поэт, увидев болт, переполошился, хотел броситься обратно к дому, набить лицо стрелку, но Реана удержала его, ещё раз напомнив о более насущной проблеме. Понадеявшись на гостеприимство зачастокольных жителей, они не потрудились найти место для ночевки, а теперь, в метель, искать его не имело смысла.

Они вернулись к стогам, вырыли в одном нору, достаточно вместительную для двоих. Хейлле, обнаружив, что снег уже не залепляет лицо, да и ветер не норовит оторвать капюшон вместе с головой, окончательно переключил внимание на подстреленную ведьму. Стрела прошла навылет — за что Реана душевно её поблагодарила: предприимчивый стрелок позаботился угостить прохожих стрелочкой не с простым каким-то там гладким наконечником, а с куда более сложным в изготовлении зазубренным. Милейший человек, право слово!

Пернатый хвост стрелы поэт без малейшего уважения отломил, все остальное вытащил (больно, конечно! Но Реана по ей самой не вполне ясным причинам решила попонтоваться и гордо терпела — молча). Затем Реана достала из своей сумки мешочек с буроватой смесью, смешала её со снегом, и Хейлле под чутким руководством девушки залепил получившимся неаппетитным месивом входное-выходное отверстия. Полоска ткани для перевязки тоже нашлась, процесс оказания первой помощи подошел к логическому завершению и двое, перекусив, улеглись спать.

Утром они выкопались — со смехом, хотя Реане было больно вертеть головой, а левая рука соглашалась двигаться только до локтя, не выше. Локоть же сам себя отправил на законный заслуженный отдых. Вместе со всем предплечьем и плечом заодно. Хейлле сосредоточенно наблюдал за сложным танцем, который выписали его руки прежде, чем поэт приступил к еде. Реана покосилась на него, хмыкнула, но расспросы оставила на потом. Подобные махинации её спутник проделывал и в первый день их совместного пути, в полдень и перед сном, кажется. Девушка выполняла свою программу утренних упражнений: умылась снегом. Хейлле наблюдал за ней с любопытством, спросил:

— Это ты так возносишь хвалу своим богам?

Реана опешила.

— С чего ты взял?

— Для чего же ты делаешь так?

— Умываюсь? Потому что руки перед едой мыть надо. Чтобы заразу никакую на завтрак не съесть.

— Отгоняешь злых духов… — со знанием дела покивал Хейлле.

— Да нет вовсе! А впрочем… думай, как тебе удобней.

— Погоди, во имя Хофо, я не понимаю… По твоим словам выходит, это был не ритуал. Но если это не ритуал, то когда же ты молишься? Я ни разу не видел, чтобы ты молилась. Невозможно человеку за целый день ни разу не помолиться! Ты навлёчешь на себя проклятие Вечных!

— Да ладно тебе, — отмахнулась Реана. — Не суетись.

— А может… охрани меня Тиарсе… может тебе нельзя молиться?

— Почему? — удивилась Реана, приглядывая за чайником. Вот-вот закипит.

— Если ты… ты… — поэт оглянулся и трагическим шепотом завершил: — Возродившаяся! То, возможно, ты… это — нечисть?

— Хм… Знаешь, все может быть (альдзелд отшатнулся). А как определить, нечисть я или нет?

— Клянусь плащом Эиле и повязкой Слепого! Не шути с такими вещами!

— С чем хочу, с тем и шучу! — пожала плечами Реана, высыпая в кипяток сушеные травы. — Так, знаешь ли, веселее почему-то. И всё-таки, нечисть ли я?

— Да нет же, во имя пяти стихий! У тебя ведь кровь текла, красная…

— А надо — голубая?

Поэт уже успокоился, присел рядом, принюхиваясь к запаху чая, и перебирая струны.

— Ну ты и шутишь! Я ведь было испугался даже, дай мне Таго силы! Кто тебя разберет — Возродившаяся, с того света…

— Не видела я того света, — рассеянно проговорила она. — А ты меня бойся, бойся. А то вон, безобразие какое, такая вся страшная, а никто не боится.

— Вчерашние бандиты испугались, — возразил альдзелд.

— Ну… Те, небось, и сглаза боятся, и чёрной кошки, и разбитого зеркала. Таких и пугать неинтересно. А вот Шегдар не боится, и святейший Ксондак не боится, а ведь как удобно было бы!

— Тш! — зашипел Хейлле. — Зачем же их звать!

— Да я не зову… А, извини, забыла.

— Ты напрасно говоришь, что они не боятся. Не боялись бы — не стали бы назначать цену за твою голову.

— Да? Пожалуй, верно. А сколько назначили-то, кстати? А то я до сих пор и не знаю.

— Пятьдесят золотых.

— Брешешь! — удивилась Реана. В здешних ценах она успела уже сориентироваться. На пятьдесят медяков-рыжих можно было купить, скажем, курицу. На пятьдесят серебряных — небольшой табунчик лошадей. С дюжину. За её меч один настырный мужик на рынке упорно предлагал десять золотых, и денег этих вполне хватило бы на постройку скромного особнячка в пригороде. А пятьдесят….

— Правда! Во имя Килре, зачем мне врать?

— Как зачем? А во имя Килре, — ехидно ответила Реана. — Он сам брехло, и поклоннички под стать. Да ладно, верю. Удивительно, это ж какую я ценность на плечах таскаю! Нет, я всегда головой своей дорожила, но чтоб она кому-то, кроме меня, настолько дорога была…

__________________________________________

— Да пребудет благословение Вечных над Вашим Величеством, — хорошо поставленным голосом сказал его святейшество Мастер Ксондак, сдержанно кланяясь.

— Благодарю, — кивнул Шегдар. — Смею надеяться, святейший Мастер имеет, что сказать мне, — и более важное, чем благословение.

Он бы и не прочь был пообщаться человеческим языком, но присутствие у колонны аксотского библиотекаря-летописца обеспечивало численное превосходство церковников и обрекало императора на выспренные фразы в духе подгнивших манускриптов.

— Вы пренебрегаете милостью Вечных, Ваше Величество? Будет ли мне позволено напомнить, что даже ничтожное дело смертный не осилит, буде это окажется противно воле их.

Ксондак речи такого рода обожал. На то он и проповедник. Не води в углу кисточкой его спутник, Мастер ни на волос не убавил бы патетики.

— Что ты, как бы я мог и помыслить и неуважении к богам. Пусть даже на земле я — император, в чьих руках жизни всех, от нашада, до его святейшества… — Император сощурил глаза в щели-лезвия, — но — да, перед судом Вечных я буду никем. Как и ты, Мастер Ксондак. Однако вернемся на землю. Почему Вечные не благословили нашего дела и позволяют ведьме и мятежнику ускользать от святого воинства непогрешимой церкви?

— Ваше Величество изволили позабыть, что я — всего лишь смиренный человек, и мне не дано знать, почему Вечные поступают так или иначе. И в мыслях задать такой вопрос — уже дерзость непростительная!

— Изволь, я спрошу об иных причинах. Почему люди святейшего Мастера бездействуют, когда мои гвардейцы уже дважды едва не схватили Возродившуюся и Лаолийца?

— С позволения Вашего Величества, я склонен полагать причиной этого поистине сверхъестественное коварство преступных сих, заручившихся, очевидно, помощью и поддержкой нечистых сил, защитите нас Вечные от подобного несчастья.

— Позволь спросить, святейший Мастер: разве извинительно святому воинству бездействовать из опасений перед черным колдовством, борьба с коим является первейшей обязанностью церкви и твоего святейшества?

Ксондак прикрыл глаза синюшными веками. За миг до того могло показаться, что глаза святого человека сверкнули колючим огоньком. Затем его святейшество соединил руки перед грудью кончиками пальцев, кротко возвел глаза к сводчатому потолку с паутиной.

— Непогрешимой церкви служат смертные люди, Ваше Императорское Величество. А люди несовершенны: плоть наша слаба, разум темен, силы ничтожны. На всё воля Вечных.

Ксондак плавно и артистически взмахнул руками в отработанном ритуальном жесте преклонения перед Вечными. Теперь был черед императора прятать досаду, но Шегдар усмехнулся.

— Милостию Хофо, твой разум, святейший Мастер, не столь уж тёмен. И возможно ли тебе не понимать, что в этом деле, деле защиты безопасности государства, нам следует действовать совместно!

— Ваше Величество правы, как всегда. Безопасность государства требует уничтожить Лаолийца и ведьму во имя справедливости.

— Уничтожить Лаолийца, — Шегдар наклонил голову в знак согласия. — Но ведьма нужна мне живой.

— Ваше Величество всё ещё рассчитывает склонить Реду на сторону закона? Она — ведьма, проклятая, повязанная с нечистой силой, — неужто есть необходимость ещё раз напоминать об этом Вашему Величеству?

— Отнюдь. Это напоминание совершенно лишнее, Мастер Ксондак. Тебе незачем остерегать меня против нечистой силы. Возможно, Возродившаяся действительно слуга преисподней, но мы оба политики, святейший Мастер, и тебе также известно, что и слуга преисподней может послужить благому делу укрепления государства.

— Моя обязанность, Ваше Величество, уничтожать нечистую силу, но не укрощать её.

— А моя обязанность, святейший Ксондак, оберегать Кадар. И для этого я сделаю все, даже если придется вступить в сговор с самим Ррагэ! Реда нужна мне живой. И я найду способ привлечь её на свою сторону!

— Ваше Величество, позволительно ли мне предположить, что ваши суждения могут быть не вполне объективны. Ваше увлечение историей всем известно, и, волею Килре, некоторым известны также ваши предпочтения среди исторических лиц. Однако, позвольте указать Вашему Величеству, что из этого вовсе не следует, что данные лица… или лучше сказать, данное лицо также окажет предпочтение вам в политической игре. И когда я, скромный служитель Вечных, припоминаю некоторые сведения из не столь давней истории, вполне вероятным мне кажется, Ваше Императорское Величество, что указанное лицо предпочтёт играть в собственную игру, а не в ту, которую предложит Ваше Величество…

Шегдар сжал зубы и ожёг святого человека таким взглядом исподлобья, что Мастеру Ксондаку грозило самовозгорание, как минимум. Его святейшество кротко склонил голову, и злорадства в опустившихся глазах император уже видеть не мог.

Дверь открылась, на пороге возник человек в синей шапке гонца.

— Ваше Императорское Величество… — поклон в сторону Шегдара. — Святейший Мастер… — поклон в сторону Ксондака. — Донесение из Квлния, Ваше Величество. Из тех, что вы велели доставлять незамедлительно лично Вашему Величеству.

Шегдар пробежал донесение глазами, нахмурился, протянул свиток Ксондаку. Пока его святейшество читал, император отдал распоряжения начальнику гвардии:

— С птичьей почтой передай в Кунен приказ: отправить в Квлний двадцать лучших солдат, пусть привезут Возродившуюся, хотя бы для этого понадобилось спалить весь город. Привезти живой. На дорогу до Квлния у них двое суток считая с этого момента. Иди.

Закрылась дверь за гвардейцем, в зале остались император и Мастер Ксондак.

— Что скажешь, святейший Мастер? — спросил Шегдар сквозь зубы. Ксондак поднял глаза, в которых ясно читалась самая настоящая растерянность.

— Клянусь пятью стихиями, Ваше Величество, я ничего не понимаю. В этом нет никакого смысла! Вероятно, ваш информатор ошибся?

— Исключено. Это она. Возможно, люди справедливо окрестили её "Безумной"? — Шегдар усмехнулся.

— Но это и в самом деле безумие, Ваше Величество! Зачем, во имя Вечных, с какой целью стала бы Реда изображать Гиллену [Гиллена — богиня врачевания, милосердия] в городе, охваченном эпидемией?

— Зачем — это очень хороший вопрос, святейший Мастер Ксондак, — проговорил Шегдар, начиная шагать по залу. — Возможно, я ошибаюсь, но у меня создается впечатление, что Безумная действительно желает сыграть в свою собственную игру, правила которой тебе неизвестны так же, как и мне, Мастер. Более того, я начинаю сомневаться, что правила известны ей самой.

Ксондак продолжал слушать, но Шегдар замолчал, ожидая его реакции.

— Я служитель Вечных, Ваше Величество, а не Мудрый [эпитет Хофо]. Мне не дано понять пути размышлений нечистой силы, ибо известно, что мыслит нечисть иначе, нежели человек.

__________________________________________

Через два дня после памятной метели Реана проснулась в отличном настроении, села, потянулась, и только тогда обнаружила причину поднявшегося настроения: плечо было в порядке. Всего-то три раза перевязку делали. Ничего себе, чудеса народная медицина…

А на четвёртый день к полудню они пришли в Квлний. Нашли постоялый двор, где за умеренную цену им предоставили комнату с двумя кроватями. Надолго задерживаться в городе ни Реана, ни Хейлле не собирались, но на пару дней остаться рассчитывали — поправить финансовое положение. Альдзелд работал по своей основной специальности: развлекал народ в центре города. Зарабатывал, правда, не ахти. Причем создавалось впечатление, что причина крылась не в чёрствости обывателей, а в отсутствии у них денег. И цены на рынке были зверские.

А Реана, оценив свои возможности, убедилась, что в этом мире не умеет, кажется, ни черта, кроме как лечить и калечить. За второе деньги получать сталось бы вполне реально, но противно, поэтому она выбрала первое. И дела пошли весьма споро, потому что начала Реана свою карьеру с оказания первой помощи местному вышибале, которого едва не вышибли самого. После быстрого выздоровления вышибалы Реану, за её заслуги перед общественностью, а заодно и альдзелда, от души прикармливали на кухне. А когда к "чернявой лекарке" обратился сначала один сосед, потом другой, идея заняться частной практикой созрела сама собой.

От поносов, простуд и вывихов Реана лечила на "раз", а потом привели одного мальчишку с дизентерией — пришлось повозиться и дать указания на будущее. Отец пациента все внимательно выслушал, поблагодарил, но ясно было, что лечение сына он полагает законченным. На следующий день явились ещё трое с теми же симптомами, а потом вернулся Хейлле и принес новость — всего одну, но мало не показалось. В городе давно зрела эпидемия, и дозрела, наконец. Тейрлках с семьей и все благородное население из города выехало, после чего ворота закрылись, и выезд из города, как и въезд в него, запретили. А на другое утро хозяин трактира вежливо, но убедительно попросил "лекарку" со спутником освободить жилплощадь. Понять хозяина можно было: десяток больных разной степени тяжести являли собой зрелище не слишком оптимистичное. Реана пожала плечами и увела поэта, не дав ему возмутиться. На улице Хейлле разразился длинной тирадой о несправедливости мира, в результате чего потенциальные пациенты наперебой стали приглашать их обоих к себе в гости. Из всех десяти прилично одет был только один, оказавшийся зажиточным купцом по имени Вларрик, отлично известным в городе. Его приглашение и приняли, поприветствовав новый дом лекцией об основах гигиены.

Возможности магии вовсе не безграничны — это Реана ощутила очень явственно. Первого пациента, мальчика, которого привели два дня назад, она вылечила без труда. Вылечив разом троих следующих, она устала весьма ощутимо. К концу этого дня — вымоталась, хотя и пыталась магию использовать только в крайних случаях. Вечером приплёлся Хейлле, такой же измотанный. От обычно разговорчивого поэта Реана услышала всего пару фраз, из которых можно было понять, что парень весь день мотался по городу, помогая всем подряд в чём только можно — от покупки лекарств и услуг заклинателей, до рытья могил и складывания погребальных костров, — а попутно безуспешно, но упорно пытался помешать людям впасть в отчаяние. При всех его ораторских талантах, вид родных, засыпаемых землей, говорит куда более красноречиво, чем любые слова постороннего человека.

Посреди ночи Реана проснулась. Несмотря на зверскую усталость, заснуть снова не удавалось — что вызывало глухое раздражение и обиду на всё разом и на свой чертов организм в первую очередь. Девушка довольно долго изучала потолок, тщетно пытаясь уснуть, а когда, наконец, ей это почти удалось, неокрепший сон упорхнул прочь, спугнутый неаппетитными звуками из-за стены. Реана прислушалась — все верно, Хейлле. Реана вздохнула, встала, оделась и вышла. В коридоре, как и в комнате, было почти совсем темно — от одинокого факела в дальнем конце коридора толку было немного, — но соседнюю дверь Реана нашла и открыла без проблем.

— Доброе утро, болящий, — хмуро сказала она. — Сказать не мог?

Зелёный Хейлле сидел на кровати, закутавшись в одеяло.

— Я думал, обойдётся, милостью Гиллены…

— Обойдётся… — проворчала Реана. — Ложись, горе мое. Завтра мы уходим из этого чертова города, так что к утру ты должен быть здоров.

— Уходим? Во имя Вечных, мы не можем уйти!

— Я всё могу, — устало сказала Реана. Отдохнуть она всё же успела, хотя и недолго, и на лечение поэта времени ушло всего ничего. Тем более, и заболел он совсем недавно. — Ну вот, — вздохнула она с облегчением. — Больше не жри всякую гадость. Теперь выспаться, и завтра нас здесь уже не будет. И никакие запертые ворота не помешают…

— Я никуда не уйду, — твёрдо сказал альдзелд.

— Как это?..

— Я нужен здесь. Ты нужна ещё больше, и ты тоже не имеешь права уходить! Ты должна остаться и лечить людей!

— Никто никому ничего не должен, — жёстко сказала Реана. — И я не должна оставаться здесь и дохнуть оттого, что у каких-то идиотов нет привычки мыть руки перед едой, зато есть обыкновение гадить под себя. И ты не обязан, даже если и можешь быть полезен тут. И вообще, с чего ты взял, что тебе нужно остаться? В этом нет никакого смысла. Что ты сможешь сделать один?

— На всё воля Вечных. Быть может, я и бесполезен, и разумнее было бы уйти, пытаясь спасти себя, но, клянусь Хофо, я — поэт, и я чувствую, что должен остаться в городе! Не ведаю, почему…

— "Не ведаю"? Ну-ну. Дурак, — грустно констатировала Реана. — Жалко, что такие обаятельные дураки так быстро мрут. А я вот умирать не хочу. И уйду завтра утром, потому что в этом городе я случайно и проездом.

— Жаль…

— Жаль, — согласилась Реана. — Счастливо оставаться, поэт.

На рассвете она при помощи верёвки перебралась через городскую стену, внушив часовому, что он никого не видит и не слышит, и не слишком быстро пошла на северо-восток. За три часа пути ей не встретился ни один человек, окрестности будто вымерли. Хотя, пожалуй, слово "будто" здесь лишнее. Кострища погребальных костров и черная земля свежих могил встречались значительно чаще путников.

Реана поднялась на холм и остановилась оглядеться. Ветер, не стихавший с утра, окреп, и теперь носился вокруг, хмельной и шалый. Он разорвал белое полотно облаков на востоке, и сквозь прореху заморгало солнце. Лучи невесомо рассыпались по белым плечам облаков, зажгли искрами снег на земле, а слева растеклись по поверхности Арна. Священная река беспокоилась, вскидывая волны к небу, и на их макушках расплавленное золото сверкало сквозь пену. На юге холмы терялись в дымке, впереди, под солнцем, чернел лес. Справа, между дорогой и холмами, лежало плоское поле, спящее, зимнее. В километре от Реаны темнела деревушка, привязанная к тракту бурой ухабистой дорогой устрашающего вида. На полпути от деревушки до холма, где стояла девушка, стайкой мух вилась ребятня, не испытывая никакого уважения к чёрной проплешине в снегу — кострище, служившее местным крематорием. Реана отвернулась. Перевела взгляд на прозрачные локоны солнечных лучей, на искрящийся снег, на пылающий Арн, снова на чёрные непоседливые пятнышки детских фигурок…

— Это мой мир, — прошептала она, не разжимая зубов. Потом запрокинула голову и в голос объявила белому небу, накрывшему землю, словно плащом Тиарсе:

— Это мой мир!

А потом развернулась спиной к солнцу и быстро пошла по дороге обратно в Квлний. Потом побежала.

Ровно в полдень она постучалась в дверь Вларрика. Открывшая ей девочка ничуть не удивилась её возвращению.

— Уже, госпожа? Господин Хейлле говорил, что ты скоро вернешься, но так быстро мы тебя не ждали. Как раз накрывают к обеду. Добавить ещё один прибор?

Реана только кивнула. После обеда, отложив на минуту прием больных, которые уже собрались под дверями, Реана спросила у поэта, почему он не сомневался, что она вернется. Хейлле пожал плечами, задумчиво улыбаясь, и переключил внимание на свой альдзел, о чём-то мечтательно загрустивший под его пальцами.

Реана не допытывалась. Времени было не в пример меньше, чем работы. Дни потянулись одинаковые, мутные, выматывающие. Через два дня нужные травы закончились; несмотря на все поиски Хейлле, пополнить запасы не удалось, и волей-неволей ведьме пришлось полагаться только на свои магические способности. Ничего не менялось день ото дня. Толпа людей под окнами дома, чужая боль, которую Реана смывала как-то (магия это или нет, её это сила, или девушка только направляла её — она не знала), попытки выспаться — урывками, перманентная усталость… Почти никакими событиями эта тягомотина не прерывалась.

На третий день жизни у Вларрика пришла одна женщина с маленькой дочкой и чуть слышно сообщила, что денег у неё нет и ничего у нее нет, но она отработает, как угодно — "Только спаси Лкарису, госпожа!.." Женщина расплакалась, а Реана секунды три стояла в растерянности, прежде чем взяла на руки невесомую девочку и объяснила её матери, что плакать незачем, как и отрабатывать.

— Можно подумать, я тут деньги зарабатываю!.. — укоризненно сказала Реана. Потом повернулась к Хейлле. — Успокой женщину, пока я… В чём дело?

Хейлле стоял бледный и не спешил никому помогать.

— Они же… нашада! — неуверенно сказал поэт. Реана огляделась. И в самом деле — из всех присутствовавших только она не обратила внимания на оранжевые колпаки и манжеты этих двоих. Все остальные — кроме, разве что, Хейлле — смотрели на Реану с ужасом и недоверием. Она глубоко вдохнула и сказала альдзелду как можно весомее — и громко, потому что предназначались эти слова не только ему:

— Я могу помогать любому. И нашада тоже. И это проклятье на меня не подействует. Как и на тебя, пока ты со мной.

Она, как можно более уверенным шагом, ушла лечить девочку, оставив полдюжины человек обдумывать её слова. Кто знает, поверили Реане или нет, но особого выбора у людей не было. В следующие дни к ней так же тянулись больные, разве что теперь в стороне от общей толпы виднелись и оранжевые колпаки.

Прошла неделя. Реана, и так далеко не толстая, похудела ещё больше, Хейлле ходил бледным призраком, но поток пациентов стал заметно редеть. Ведьма и поэт потихоньку вздохнули с облегчением, искренне надеясь, что теперь уж всё наладится. И наладилось бы — если бы однажды вечером в дом Вларрика не прибыл тейрлках Квлния, сопровождаемый десятком охраны. Благородный господин, скрепя сердце и скрипя зубами, вынужден был обратиться к нищей "чернявой лекарке", потому что его единственного сына десяти лет от роду тоже настигла зараза, лечить которую не умел никто — кроме безумной побродяжки, невесть откуда явившейся в городе. Мальчик заболел только вчера, а у Реаны в комнате лежал тяжелый больной, и Хейлле, вконец обнаглевший: влияние ведьмы, смеявшейся даже над богами, — сказал тейрлкаху подождать. Разъярившийся тейрлках ждать не стал, а пинком распахнул широкую дверь, за которой ведьма с тёмными подглазьями сосредоточенно отвоевывала у Кеила ещё одного человека. Тейрлках, впрочем, не разглядел, что это — человек, он заметил только оранжевые манжеты.

— Лекарка! — заревел тейрлках, нехилый, надо сказать, человечище в бархате желтых и черных цветом. — Разорви тебя Таго! Что ты делаешь, проклятие Вечных на твою вшивую голову!

— Лечу, — коротко сказала Реана, не удостоив его взглядом. Тейрлках зарычал от ярости.

— С тобой, недостойная, говорит Хантлар Вонрлеххо, тейрлках Квлния, граф л-Тренглар, член Совета Арнакии, дворянин в восемнадцатом поколении! Во имя Таго Сильного! Я оказываю тебе величайшую честь, о какой ты не смела и мечтать, дозволяя тебе лечить моего наследника, а ты, грязная, неблагодарная дрянь, вместо того, чтобы целовать мои сапоги и возносить хвалу Вечным, пренебрегаешь мной! Пренебрегаешь моим сыном и лечишь какого-то… какого-то вшивого, никчемного, отвратительного нашада!

Реана поняла, что сосредоточиться не удастся, пока не выпроводит этого олуха, вздохнула и повернулась к нему. За спиной его через открытую дверь была видна комната, обращенная в приемную, откуда за сценой наблюдали четверо больных, несколько человек Вларрика и десяток солдат в черно-желтых плащах, окружавших бледного мальчика с капризным лицом.

— Это твой сын? — спросила Реана.

— Да! — рявкнул оскорбленный дворянин.

— Его жизнь вне опасности. Я вылечу его. Но сначала мне нужно помочь этому человеку, — она указала на спящего на столе. — Этот человек болен серьезнее, и ему моя помощь нужнее.

— Нужнее? Человеку?! Это — не человек! Это дерьмо собачье! Это — нашада!

— Это человек, — возразила Реана. Гораздо тише, чем кричал тейрлках, но как-то более веско, несмотря на это. — Подождите немного, господа, — сказала она всем, ждавшим за дверью. — Всё будет в порядке. С каждым из вас.

Потом она снова повернулась к лежащему на столе, причем умудрилась сделать это так, что тейрлках прекрасно понял: его просят закрыть дверь с той стороны. Этого он не сделал. Он выхватил меч и кинулся к нашада, которого проклятая лекарка вздумала лечить прежде сына графа Тренгларского. Левой рукой он оттолкнул лекарку — рука не встретила сопротивления, чему тейрлках, сильный, как медведь, не удивился. Он не видел, что лекарка под руку не попала, просто отступила и остановилась уже метрах в двух от него. И не понял, как это вдруг меч — его меч! — выскользнул из ладони, проплыл по воздуху и плавно опустился на лавку в противоположном от него конце комнаты. За спиной у лекарки.

— Ведьма! — прошипел тейрлках.

Он хотел кинуться на неё, но девушка осторожно подняла руку — тейрлках застыл, не в силах двинуться.

— С твоим сыном всё будет в порядке, — сказала ведьма. — Я вылечу его. Подожди минутку.

Она вылечила и нашада, и будущего графа, а потом вернула тейрлкаху свободу движений. Тот с достоинством подлинного дворянина выпрямился, отряхнул одежду. Испепеляя Реану взглядом, он сдёрнул с шеи тяжелую золотую цепь с квадратной золотой бляхой — общим весом килограммов пять, не меньше, — и швырнул это изящное украшение девушке в голову. Хейлле успел только вздрогнуть: будь он на месте Реаны, от его лица осталась бы кровавая каша. Но девушка поймала цепь. Наклонила голову:

— Благодарю. Ты очень щедр, — сказала она с такими светскими интонациями, что тейрлках побагровел, но сдержался.

— Я заплатил тебе за здоровье сына, лекарка. Но за оскорбление чести графа Тренгларского, за оскорбление, нанесенное мне, ты заплатишь жестоко, призываю Таго в свидетели!

Реана только пожала плечами и через пару часов забыла об этом инциденте. Зря.

Завтра больных пришло меньше, чем обычно: эпидемия, кажется, и на самом деле затухала, не успев разгореться по-настоящему сильно. Хейлле ушел куда-то в город со своим вечным альдзелом, Реана разобралась с полудюжиной больных и с огромным удовольствием улеглась спать, пока выдался свободный час. Что эпидемия прекращается, это, конечно, очень хорошо. Куда хуже то, что Реана, вымотанная почти до предела, подцепила где-то жутчайшую простуду. А себя лечить не получалось. Проверенные дедовские способы вроде чая с малиной помогли только отчасти, а ничего умнее девушка придумать была не в состоянии. Поэтому она сделала лучшее, что могла сделать в данной ситуации: заснула. Разбудил её Хейлле, вечером. Весьма бесцеремонно, надо заметить.

— Ну? — недовольно отозвалась Реана. — Новые пациенты скребутся в двери?

— Отнюдь. Все значительно хуже.

— Хуже? Разве хуже бывает? — искренне удивилась Реана и села. Поэт счел почему-то вид девушки в тонкой светлой рубашке, без обычной кожаной куртки поверх, не вполне пристойным и решил покраснеть. — Отвернись, — посоветовала Реана. — Так в чём дело? — спросила она, выбираясь из-под одеяла и натягивая штаны — после того, как альдзелд последовал её совету.

— Тебя хотят убить.

— Вот это новость! — рассмеялась Реана, пытаясь прогнать нехорошее предчувствие. — А нового ничего не мог выдумать?

— Незачем выдумывать, — хмуро сказал Хейлле. — Волею Тиарсе, дела и так хуже, чем у Наренда Невезучего накануне гарвильской резни.

— Ох, как всё запущено. А по делу?

— Эпидемия понемногу стихает, благодарение Гиллене.

— Так это же отлично! — удивилась Реана.

— Да, но горожане полагают, что она стихнет ещё быстрее, если убить тебя.

— Ну ни черта себе! — подскочила Реана. — А я-то тут при чём?

— Это л-Тренглар пустил слух, готов поклясться стихиями. В городе болтают, что эпидемия началась тогда, когда в Квлний пришла "чернявая ведьма"…

— А то, что я лечила кое-кого — это ничего не значит? — возмутилась Реана.

— Поговаривают, что именно потому тебе так легко и удавалось лечить неизлечимую болезнь. Потому, что это ты её наслала.

— Ну, ни черта ж себе — "легко"! — покачала головой Реана. — Ну вас к дьяволу, господа, я так не играю. Надеюсь, эти милые люди, которые так резко возлюбили меня лютой ненавистью, ещё не у порога?

— Пока нет. Но они уже строят планы на площади, как бы половчее спалить этот дом.

— Идём к Вларрику, — сказала Реана, вставая.

Купец был уже в курсе. И весьма нервничал. Он был не злым человеком, но и не героем вовсе.

— Отвратительный вечер, не правда ли, почтенный? — сказала Реана в качестве приветствия. — Времени у нас мало, поэтому обойдемся без вежливостей. Скажи мне, пожалуйста, честно, почтенный: ты ведь намерен выдать меня поджигателям, чтобы спасти свой дом?

Хейлле ахнул, оскорбленный в лучших чувствах, когда Вларрик кивнул в ответ.

— Я так и полагала, — кивнула в свою очередь Реана. — А кроме того, я полагаю, что это оптимальное решение. Тише Хейлле, не пугайся так. А ты, почтенный, не сверли меня глазами так недоверчиво, я не блефую. Как ни странно, я тоже ничуть не хочу, чтобы этот дом сгорел. Соседям ты потом объяснишь, что я тебя заколдовала и держала в своей власти. Но прежде ты выпустишь Хейлле через заднюю дверь.

— Постой! — встрял возмущенный поэт. — Ты хочешь, чтобы я оставил тебя на смерть? Не будет этого, кля…

— Не клянись раньше времени, — остановила его Реана. — Я не собираюсь умирать. Ты уйдешь — ты ведь сумеешь выбраться из города? Вот и отлично. Вларрик, ты выдашь меня этим чудным людям, столь обожающим ведьм. Жареных, я полагаю? Ты, таким образом, останешься в безопасности, и твой дом не пострадает. А я выпутаюсь из этой истории, Хейлле, не беспокойся.

— Я не уйду, — упрямо заявил поэт.

— Уйдёшь, — заверила его ведьма. — Или сам, или я помогу — магией. Что выбираешь? — ледяные изумрудные глаза на миг ожгли поэта — он опустил глаза.

— Но я найду тебя потом, — сказал Хейлле, а интонация больше походила на вопрос.

— Может быть, ещё и увидимся, Хейлле, — улыбнулась Реана. — Но едва ли. Так что — прощай, поэт. Удачи — и вдохновения тебе!

— Удачи тебе, Реана, — сказал альдзелд, пожимая её руку. А в глазах его теплилось выражение, которое безошибочно узнала бы любая женщина, даже та, которой ни разу ещё не в любви не признавались. Реана обнаружила в глубине души жалость, отругала себя за неё и улыбнулась поэту со всей возможной теплотой. Потом повернулась к купцу.

— Идем, Вларрик. За мной пока не пришли, но это ненадолго.

— Реана?.. — дрогнувшим голосом спросил он, шагая рядом. В Квлние она жила под именем Илларгвы ["долгожданная гостья", арнак., одно из распространённых имён], Хейлле только напоследок назвал её более привычное здешнее имя.

— Реана, — кивнула она.

Число людей перед домом превысило критическую массу примерно через час. Чуть ли не полгорода вопило и ревело под окнами, требуя выдать проклятую ведьму. Неведомыми путями они уже выяснили, что это за ведьма. И когда Реана вышла из дома, и за спиной захлопнулась дверь, девушка поняла, что погорячилась. Да уж, "погорячилась" — это очень мягко сказано. Она совершенно ничего не могла противопоставить этому живому колышущемуся морю, охваченному одной целью: растерзать. О размахивании холодным оружием в попытке пробиться сквозь эту толпу даже думать было смешно. Отводить кому-то глаза не имело смысла: толпа стояла так прочно, что ей всё равно не удалось бы уйти. Даже если допустить совершенно немыслимую возможность отвода глаз такому количеству людей разом. Глядя поверх грязных, нечёсаных голов, Реана ощутила себя больной и безобразно слабой, и задним числом подумала, что куда умнее было бы удрать по-тихому вместе с Хейлле, чем геройствовать и спасать имущество Вларрика, который уж наверняка в любом случае выкрутился бы. Ей бы ликтово умение запудривать мозги, или хотя бы ораторский талант Хейлле. Ну-ну… Надеяться можно только на себя. И ещё немножко — на свою удачу. Удача — это хорошо. В ожидании счастливого случая Реана и попыталась немного потянуть время. Представила себя Редой — это оказалось на удивление легко. И спросила, глядя поверх голов и немного усиливая магией свой голос:

— Что вам надо?

Толпа на миг притихла, а потом взорвалась:

— Гаааа!

— Бей ведьму!

— Проклятие неба на тебя!

— Разве я сделала вам что-то плохое? — Реана выбросила вверх руку, призывая внимание. Тем же жестом она на некоторое время обезопасила себя от нападения, создав невидимую стену между собой и первым рядом толпы.

— Она ещё спрашивает!

— Дрянь, мерзавка!

— Бей ведьму!

— Ты наслала эпидемию!

— Вот нечисть! Она что-то наколдовывает, люди добрые! Она вконец нас магией извести хочет!

— Я не насылала эпидемию! — сказала Реана. — Я лечила вас! Разве это — неправда?

Толпа немного притихла, и Реана уже, было, подумала, что всё обойдется, но тут кто-то выкрикнул на всю улицу:

— Ну, лечила! Ну и что? Одно другому не мешает! Сперва наслала эпидемию, а потом на наших слезах деньгу зашибала!

— Неправда! — возмутилась Реана. — Я не требовала денег!

Эту реплику услышать не пожелали.

— Но зачем мне было останавливать эпидемию, если б я её наслала? В этом нет никакого смысла! — Отчаянно выкрикнула девушка, чувствуя, что защита слабеет. Толпа снова на миг притихла, и снова тишину взорвал тот же самый голос:

— И что, раз нет смысла? Будто человеку дано понять, что на уме у нечисти! Бей ведьму! Неужто ни один не жалеет своих детей, которых убила эта мерзавка?

Толпа взорвалась, насела с новой силой, и защита лопнула. Реана пыталась отбиваться, но толку от этого было не больше, чем от её ораторских потугов.

"Неужели всё? — с ужасом подумала она. И поняла, что по логике вещей — всё. Несомненно. — Неет! Не хочу! Господи!.." Она снова забилась, едва не задыхаясь в навалившейся на неё куче немытых тел, но получила такой пинок в солнечное сплетение, что сочла за лучшее съёжиться клубком, закрывая голову руками и пытаясь снова натянуть защиту.

…Ей очень крупно повезло, что продолжалось это всего пару минут.

Обнаружив, что никто пока не пытается разодрать её на части, Реана приятно удивилась, разогнула руки, прикрывавшие голову, и недоверчиво открыла глаза. Лицо она уберечь смогла, да и переломов вроде бы не было, если только нывшие ребра справа не были сломаны. А от синяков, ссадин и пустячного пореза на спине никто ещё не умирал.

Она лежала в позе зародыша на мостовой, такая же грязная, как эта мостовая, а над ней стоял, самодовольно усмехаясь, тейрлках Квлния. Реана тоже усмехнулась ему, сладко потянулась, игнорируя ноющие ребра, и упруго вскочила на ноги. Тейрлкаха сопровождало около дюжины коричневых, и все они дружно схватились за оружие. Толпы за их спинами почти не наблюдалось. Где-то с треть осталось — зрителями, но в отдалении. Это обстоятельство привело Реану в безмерно счастливое расположение духа. Она готова была от души расцеловать любого — потому что она была жива!

— Добрый день, граф Как-там-тебя-по-имени, дворянин в далеко не первом поколении, — ослепительно улыбнулась Реана. — Вот уж не думала, что ты поспешишь спасать меня от впечатлительных горожан.

— Я предпочел бы убить тебя собственными руками, Реда, — сквозь зубы прошипел граф.

— Даже так!.. — задумчиво покивала она. — И ты всерьёз надеешься меня убить?

— И убил бы — не сразу, конечно, — если бы не личный приказ от Его Императорского Величества мне доставить тебя в Даз-нок-Раад живой. Это гвардейцы Его Величества! — тейрлках гордо указал на своих спутников.

— Какая прелесть! — рассмеялась Реана. — То есть, это Шегдар спас мою весьма ценную, но и весьма неосмотрительную голову? Что же, передай ему мою горячую благодарность! Пожалуй, даже не просто благодарность, а воздушный поцелуй. Если бы не он, я бы уже и не знала, как спастись от доблестного тэйрлкаха этого гостеприимного города!

— Все только что убедились, что ты столь же уязвима, как и нормальный человек, — с гордостью удачливого экспериментатора заметил тейрлках.

— С чем вас и поздравляю, — пожала плечами Реана. — Прощай, чудо, береги здоровье.

Чем внимательней на тебя смотрят, тем проще исчезнуть — такой вот парадокс. Внимание коричневых, как и внимание графа, было сосредоточено на девушке, чем она и воспользовалась. Дюжине человек отвести глаза оказалось не слишком сложным делом, если Реана справилась с ним даже в теперешнем больном состоянии. Больше её в Квлние не видели.

 

XVII

Дом в Собачнице — районе на северо-западной окраине Эрлони, — стоял на отшибе. К Острову здесь лепился деревянный настил — метров на сорок над мелководьем, державшийся на честном слове. На чём держались здешние халупы, не знал, пожалуй, и Хофо Мудрый. Подвала в доме не было вовсе, его заменял люк в каменном полу, под которым нехорошо поблескивала чёрная вода. Каменный пол и камин являлись главнейшими отличиями дома от остальных в Собачнице, если не считать дурной славы.

Ещё при доме имелся дворик, сохранивший только две стены, который плавно переходил в двухсотметровый пустырь, отделявший старый дом от остальных по улице Мокрой. Здесь время от времени ночевали немногочисленные и весьма нереспектабельные господа без прописки и легальной специализации. Не то чтобы этим господам было дело до чего-то ещё помимо собственного выживания, но старый полутораэтажный, чёрный от времени, но все ещё крепкий дом, последний по улице, пользовался стойкой славой недоброго места, где и в светлое время суток бывать не стоит, не говоря уж о ночи. Жили в доме только крысы, пока однажды, ранней весной, у хвостатых домовладельцев не появились конкуренты. Началось всё так…

Как-то в сумерках по Мокрой улице скользнула тень — и растаяла в густой тьме вдоль грязных влажных стен. И патруль в коричневых плащах, вышедший из-за поворота, уже не видел, как тень исчезла в темном окне старого дома в противоположном конце улицы.

Шаги и голоса стражников давно затихли вдалеке, но гостья не появлялась из проклятого дома. Дом заинтересовал её. И месяц спустя в доме появились жильцы. Десятка полтора невнятно одетых, грязных и злых подростков. Обычные сопляки, каких даже в мирное и сытое время полно было на улицах древней столицы, особенно ночами, — но со второго взгляда внимательный наблюдатель удивился бы, не найдя в этой горстке оборвышей не то что увечных — и просто хилых. А человек опытный, приглядевшись, сказал бы, что из этих тощих зверят вырастут отменные зверюги. Хрупкая с виду зеленоглазая ведьма, сама в полтора метра ростом, отбирала в свой отряд придирчиво. Через пару лет число кхади [кхади — досл. "ведьмины"] удвоилось, именно благодаря этой придирчивости не потеряв за счёт количества в качестве. Дом обновили, замкнули стену вокруг дворика, укрепили двери… За безопасностью Кхадера следила не менее тщательно, и при необходимости три десятка её людей дали бы очень серьезный отпор даже опытным гвардейцам — если бы те нашли "логово". Чего, впрочем, так и не случилось. За безопасностью и конспирацией Кхадера, как уже говорилось, следила со всем тщанием.

Стукнула и открылась дверь старого дома, все головы в комнате повернулись к фигурке в дверном проеме. Хилый мальчишка лет десяти на вид. Даже дрожавший здесь не слишком яркий свет позволял увидеть, что худоба и невзрачность вошедшего имела другую природу, чем у подчиненных ведьмы. Они были неприметны намеренно, и не тощими выглядели, а жилистыми. Неожиданный гость выглядел, да и являлся, настоящим заморышем. Голодным, грязным, вшивым и с гноящимися глазами, похожим на подраненного растрепанного воробья. Но пристальное внимание всей компании вызвала вовсе не запущенность неожиданного гостя, а то, что гость явился неожиданно.

— Нарк, Теотта, смените тех, кто был на стреме, я с ними поговорю. Ты, заморыш! — окликнула она. — Подойди, воробей недожёванный.

Мальчишка послушался, по пути слишком поспешно отскочил, пропуская Нарка и Теотту, споткнулся и едва не упал, вызвав вялые смешки. Он действительно походил на воробьёнка, в последний момент вырвавшегося из кошачьих зубов. И двигался странно: неуверенно, нелепо, неуклюже, но с каким-то болезненным изяществом и совершенно бесшумно. Дошел до конца стола, где сидела Кхад, и остановился, не понимая, куда деть глаза и руки.

— Зачем ты здесь?

— Мне… Я умру скоро. Я всегда голодный, а все гонят…

— Все — это Безухий и Лис Загри? — поинтересовался кто-то через всю комнату.

— Ну, и они тоже… Все… — мальчишка с усилием отвел взгляд от копченой курицы, масляно желтевшей у его правого локтя. Быстро провёл языком по растрескавшейся губе, сглотнул и поднял глаза на Кхад. — Возьми меня к себе, Кхадера! — выпалил он, и затараторил, пока не прервали:

— Я всё сделаю, я что угодно… всё… Во имя пяти стихий, ради Гиллены, пожалуйста! Возьми меня к себе!

Такая дикая, отчаянная надежда, безумная решимость человека, которому нечего терять, — в глазах десятилетнего мальчишки — это жутко. Но в старом доме у озера видели всякое.

— Ты мне не нужен, — равнодушно сказала Кхад.

— Н-не нужен?.. Но… но… но я же умру тогда! Я же не протяну зиму…

— Потому и не нужен, дурень, — снисходительно сказала Кошка. — Ты даже себя прокормить не тянешь. Кхад не кормит никчёмных.

— Никчёмных? — мальчишка, часто моргая, оглядывался, переводил слезящиеся глаза с одного равнодушного лица на другое. Некоторые продолжали жевать, не глядя на заморыша с дрожащими губами. — Ты меня прогонишь?.. — обрёченно спросил он, снова остановив взгляд на ведьме.

— Нет. (Чтобы он раззвонил по всей столице, где найти Зеленоглазую Ведьму? Такой глупости ей и в голову прийти не могло.) Кто сказал тебе, где меня найти?

— Никто не сказал, — буркнул мальчишка, нервничая под тяжестью изумрудного взгляда. — Я сам. Ну, следом шел. От казармы.

— Брехня! — вскинулась Кошка, лично следившая, чтобы не было хвоста. — Будь ты сам Килре, и то не мог так красться, чтоб никто не просёк!

Кхад остановила её жестом и уже заинтересованно оглядела гостя

— Что ты видел около казармы?

— Видел, что двое влезли на стену и ножи кинули. Я остановился, чтоб меня не видели, и стоял, а потом ты, Кхадера, вот этот, те двое и ещё — вот (он безошибочно тыкал пальцем в тех, кто действительно были возле казармы)… и ещё трое, их здеся нету, — вы полезли за стену. Потом тихо было, а потом кто-то кричал, а ещё потом вы все вернулись, и ещё одна была, которой сначала не было. И вы пошли сюда, а я тоже, потому как мне уже всё равно, а если ты меня к себе возьмёшь, то я не помру зимой.

— Да брешет он! — неуверенно воскликнула Кошка. — Ну как, во имя Лишённого Памяти он разглядел лица? Темень же!

— Я ночью вижу, — обиделся он. — Я сперва думал, так все видят, а в самом деле — не все.

— Ты отлично прячешься, заморыш, если я ничего не заметила, — Кхад ожгла мальчишку взглядом. — Но этого маловато, чтобы я сочла тебя полезным.

— Ты, чай и на рынке воровать не сможешь! — презрительно сказал Умник, единственный из всей компании воровать не умевший.

— Нет, наверно. Меня ловят вечно…

Умник фыркнул.

— Я ножики кидать умею… — тихо сказал мальчишка, едва сдерживая слезы. — Как вот они, — он ткнул пальцем в сторону близнецов. На этот раз фырканье было громче и исходило не только от Умника.

— Как они? — скептически хмыкнула Кхад, подытоживая общее мнение. — А убить одним ударом сможешь?

— У-убить?.. — вздрогнул заморыш. — З-зачем?.

— Затем. Из живого сделать труп. Это называется "убить". Так сможешь — одним броском?

— Н-не знаю. Как же это?.. Я не… не знаю… Как это?..

— Так. Метни нож в меня.

Гость остолбенел, а Кхад усмехнулась даже не презрительно, а брезгливо.

— Каким бы метким ты ни был, меня не достанешь. Давай, покажи: способен ты хоть на что-то?

Мальчик побледнел, сжал губы, борясь с сильным желанием зажмуриться, и метнул нож — быстрым, почти неуловимым движением: пустая рука, и вдруг нож сверкнул в полете — и завяз в воздухе, на расстоянии в ладонь от горла ведьмы.

— Пойдёт, — снисходительно сказала она, обходя нож и беря его в руку. — Убийца из тебя получится.

Если у него и были возражения, то они остались невысказанными. Ещё возле казармы, придумав последовать за Кхад и её людьми, он решил, что у него нет выбора — сам себя лишил возможности выбирать.

— Близнецы, берёте заморыша. Тисса, ты им тоже займешься. Мои люди не должны выглядеть, будто драные воробьи. Ужинаем!

Быстро темнело. Главная комната старого дома понемногу заполнялась людьми. Света было немного — от двух факелов и искрящего камина. Голодные и мокрые подчиненные Кхадеры возвращались из раскисшей осенней столицы, садились к столу и предъявляли результаты дневного промысла. Еды (и не только еды) на столе прибавлялось по мере прибытия новых добытчиков.

Дело шло к полуночи. Кхад скользнула взглядом по лицам сидящих. Все здесь? Кхади ждали, когда, наконец, начнется ужин, переговариваясь и смеясь.

— Где Тисса? — Кхад ни к кому конкретно не обращалась, но заёрзал на лавке вполне конкретный парень. На две головы выше ведьмы, жилистый парень по кличке Наркаф [кулак, ст.и.].

— Замели её, — неохотно сказал Наркаф. Ведьма молчала. — Утром. Клянусь пятью стихиями, я не знаю, что эта дура натворила! Я чуть отвернулся — спасите, Вечные: её уже ведут, забери её Верго! Раздави небо этих вонючих рыбаков ["рыбами" (чаще "подводниками") в Старой Империи называли людей вне закона. "Рыбаки", соответственно — городская стража]! Но их трое было, ну, Кхад, что я мог сделать?..

— Даже полный идиот догадался бы хоть сказать раньше, — холодно заметила Кхадера. — Что случилось, куда её увели, зачем?

От изумрудных глаз тянуло холодом, и тихо-тихо стало в доме, так что затрещавшая свеча заставила Наркафа дернуться, и скрип его штанов по лавке прозвучал оглушительно.

— Просто сбежал, бросив напарницу, — заключила Кхад.

— Да какая она, во имя Оа, напарница! — возразил Наркаф, но его реплике явно недоставало пафоса. — Дура она полная, а не напарница, — неуверенно продолжал парень под оглушительное молчание ведьмы. — Ну она ж… Она ж яблоко с прилавка стырить — и то не потянет! Никчёмность она!.. — тихо и жалобно заключил Наркаф.

— Никчёмность? — сощурилась Кхад. И спросила негромко, почти ласково: — А если тебе снова кишки выпустят, кто тебя штопать будет? Я?

Интонации ведьмы не предвещали ничего хорошего тому, кого она возьмется штопать. Наркаф сглотнул и сделал движение, будто хотел спрятаться под стол. И спрятался бы, но Кхад отвернулась и заговорила деловым тоном.

— Кошка, хватит жевать. Бери Наркафа и бегом узнай, где Тисса. Ужин откладывается, пока не соберутся все. Кто остается здесь, могут чуть отдохнуть. Наркаф, если наша Гиллени [Гиллени — находящаяся под покровительством Гиллены, целительницы, одной из второстепенных богинь. В переносном значении — лекарка] окажется трупом к тому времени, как мы её вытащим, ты можешь сразу убираться хоть за Восточные чащобы, хоть на тот свет. Тогда, даст Тиарсе, у тебя будет ещё время на молитву до того, как я тебя найду, — Наркаф съежился. — Это я гoворю всем, кто подставит кого-то из наших! — Кхад обвела всех глазами, и этот взгляд почти никто из её людей не побоялся встретить, в противоположность Наркафу, выпрямляясь. — Ещё не хватало, чтоб нас передавили поодиночке, как клопов! Мы держимся вместе — и тогда коричневые будут дрожать перед нами, а не наоборот!

Против никто не был, и старый дом содрогнулся от дружного вопля из тридцати молодых глоток.

Чуть больше часа прошло. Под стеной, ограждавшей задний двор казармы, тени зашевелились. Гравий во дворе вполголоса покрякивал под ногами часовых, а тени поднялись на стену совершенно бесшумно. Факелы в руках часовых не освещали почти ничего, кроме самих стражей порядка, превращая их в отличные мишени. Два кинжала неслышно вспороли темноту, почти одновременно нашли цели, коротко сверкнув багровым. Две тени метнулись к беззвучно упавшим часовым в разных концах длинного двора, привычно и быстро выдернули, вытерли кинжалы, собрали оружие с убитых, подхватили факелы и присоединились к остальным, у входа в казарму.

— Наркаф, проверь за дверью.

Парень, бледный, как плащ Тиарсе, толкнул дверь. Он подозревал, что Кхад контролирует происходящее, не допустит же она срыва операции только из-за ошибки уже оступившегося него. Но контроль контролем, а смерть или хотя бы серьезное ранение провинившегося она допустить как раз могла.

Внутри что-то глухо грохнуло, зашуршало, кто-то подавился вскриком. Полминуты спустя Наркаф распахнул дверь, явственно перекошенный на левый бок.

— Чисто, — отрывисто доложил он.

За дверью был коридор со старой соломой на полу. Поверх соломы почти сразу за дверью слева у стены сидел, булькая и опираясь на копье, стражник с перерезанным горлом. Напротив и чуть дальше лежал ничком второй в мундире, почерневшем на спине от крови. Метатели кинжалов остались снаружи с одним факелом; десяток осторожных теней проскользнул к дальней двери, за которой обнаружились пятеро стражников. К тому моменту, когда вошла Кхад, все пятеро были обезоружены и выстроены вдоль стены. Наркаф дружески посоветовал им не шуметь, дополняя просьбу ухмылочкой исподлобья и закатыванием рукавов.

Ещё в комнате обнаружилась Тисса. В углу, вздрагивающий комок локтей и коленок из-под спутанных сосульками волос. Кхад резко и небрежно взмахнула рукой — с младшего из стражников свалилась одежда, и, повинуясь ещё одному жесту ведьмы, тряпичный комок метнулся к Тиссе, выведя её из ступора. Мальчишка-стражник покраснел до кончиков пальцев, к немалому удовольствию всех собравшихся (кроме его товарищей, которым вообще было не до смеха).

— Одевайся, — скомандовала ведьма Тиссе. — Идём домой.

Тисса судорожно вздохнула, кивнула, вскочила, схватилась за рубашку, за плащ, а потом упала обратно на пол и разревелась в голос.

— Они… они… — выговорить что-либо связное у нее не получалось, но смысл был ясен и так.

— Кто? — поинтересовалась Кхад.

— Все… — тихо-тихо всхлипнула Тисса. — Кроме этого… голого. Он… смотрел…

Кхад сощурилась на пятерых стражников. В руках у нее откуда-то возникли два длинных ножа буроватой темной стали.

— Вам ещё не объясняли, что моих людей обижать не стоит? — улыбнулась ведьма. — Я объясню.

Четырьмя быстрыми движениями она объяснила. Позаботилась, чтобы никто из этих четверых свой сегодняшний подвиг повторить не смог.

Приостановилась перед пятым: бледнее трупа, глядящий на вопящую четверку на побуревшей от крови соломе.

— В другой раз выбирай, за кого ты, мальчик, а не просто смотри, — улыбнулась ему ведьма. Ножи мелькнули ещё раз — мальчишка схватился за лицо, тонко вскрикнув. — На память, — мурлыкнула Кхад. Вытерла клинки о плащ ближайшего из стражников, ножи исчезли так же незаметно, как и появились.

О том, что излишняя театральность — дурной тон, никто из её людей не задумывался. Банда ведьмой восхищалась.

Кхад взглядом отправила Кошку помочь Тиссе, которая все ещё тихо всхлипывала в своем углу.

— Прекратите вопить, — посоветовала Кхад стражникам. — Голоса сорвете.

— Р-разорви тебя… Таго… ведьма! — сквозь зубы выговорил десятник. — На кой… к Верго… м-мёртвому голос?

— Почему это — мёртвому? — удивилась Кхад. — Ах да, чуть не забыла…

Она картинно щёлкнула пальцами, в комнате запахло палёным, четверо завопили ещё громче, но кровотечение у всех остановилось.

— Умирать вы пока не будете, — сообщила Кхад. — А голоса берегите: вы ещё передадите привет тэрко. Разъясните ему, что моих людей задевать не следует. Мне это очень не по душе. И ещё передайте мою благодарность за отличные короткие мечи, которыми укомплектована охрана. Нам они очень пригодятся.

Ведьма изящно поклонилась в светском прощании и растворилась в ночи со своими людьми.

Тисса очередной раз споткнулась, не упала только благодаря близнецам, которые всю дорогу держали её под обе руки, и сказала:

— Зря вы меня вытащили. Пусть бы меня убили, я всё равно… Я не хочу жить…

— Придётся, — отозвалась Кхад.

— Зря ты меня вытащила, — упорно всхлипнула Тисса.

— Я ничего не делаю зря, — отрезала ведьма. — И я не бросаю своих людей.

— А я не хочу! Не хочу жить… теперь…

— Может убить тебя, чтоб не мучилась? — деловым тоном предложила Кхад, в упор просветив Тиссу изумрудными льдинками. Тисса вздрогнула, но потом уставилась на ведьму безумными глазами и закивала.

— Да. Да, убей меня, пожалуйста, я не хочу!..

— Тисса, что ты такое говоришь! Всё будет хорошо! — нестройным дуэтом заговорили близнецы. — Домой придем, поужинаем…

— Подождите! — подняла руку Кхад. Они были уже на пустыре, рядом с домом, вокруг было пусто и тихо, только собаки грызлись поодаль, да слышались откуда-то пьяная ругань. Небольшой отряд остановился, вокруг Кхад и Тиссы в центре.

— Значит, жить не хочешь? — внятно спросила Кхад. Тисса кивнула, но уже менее уверенно, потому что огоньки в зеленых глазах ведьмы поблескивали жутковато. — Значит, убить?

Кхад подняла правую руку, медленно, так, чтобы тень от ладони упала на лицо побледневшей Тиссы. Об этом трюке знали не только подчиненные Кхадеры. Внушение всегда удавалось ей лучше всего. И она сама однажды любезно объяснила, что просто помогает человеку увидеть его собственный страх. Самый большой страх. Каждый видит свое, прежде чем замереть навечно с искорёженным от ужаса лицом.

— Посмотрим, — медленно и раздельно, смакуя слова, заговорила Кхад, — чего ты боишься… — Тисса побледнела ещё больше и дернулась было, но чужая воля уже сковала движения, — …больше всего.

Глаза в тени ладони расширились, девочка упала на землю, извиваясь и корчась, со взглядом, всё так же прикованным к ладони, руки и ноги заколотили по мокрой земле в центре раздавшегося круга.

— Не-ее-ет! — завопила Тисса. — Не так! Только не так!!

Потом обмякла и заплакала в голос, не сразу поняв, что Кхад убрала руку.

— Соображай, о чём просишь, дура, — спокойно сказала ведьма. — И не вздумай сама себя убить. Я тебя не для того вызволяла. Попробуешь улизнуть с Кеилом [Кеил — проводник умерших между этим и тем светом] — из преисподней выужу.

 

XVIII

Реана села на обочину, поморгала на горизонт, где черно-зеленая, в сосновых зубцах, кромка леса вспарывала грязное, белёсое брюхо зимнего неба. Горизонт расплывался, дрожа и дробясь. Реана сжала зубы и мотнула головой, зажмурилась… Не помогло. Тогда она плюнула на всё; сумкой, висевшей на спине, облокотилась об узловатый ствол старого дерева, расправила плащ, умостила меч рядом и заплакала. Дерево шершаво холодило затылок, сквозь ткань сумки вдавливался в спину край котелка, слёзы текли по спокойному лицу, ветер разбивал их, разметал по коже, и мороз тут же схватывал мокрые дорожки, покрывая щеки инеем.

Реана сама не знала, о чём плачет. Просто в какой-то момент поняла: если не выпустить ноющую боль — чёрт знает, какого происхождения! — которая вяло шевелила челюстями где-то в районе солнечного сплетения, будет только хуже. Потому что утихать боль не желала, а сознательно её ликвидировать не удавалось. Как избавиться от боли, причины которой не знаешь? Реана ясно понимала, что паршиво ей не из-за того, что чуть не умерла вчера, и не потому, что вымоталась и схватила как бы не воспаление лёгких, и не потому, что одиноко. Всё нормально. Просто — паршиво. И она выбрала единственно приемлемый выход из ситуации: разрешила себе поплакать. Недолго, минут пять.

Потом осторожно растерла лицо ладонями, стирая иней и слёзы, встала, глубоко вдохнула… Лицо заледенело напрочь, ноги-руки ощущались с трудом, но боль ушла. Осталось неприятное ощущение в горле и в груди, но это болезнь давала о себе знать, а не хандра. Реана вернулась на дорогу, пошла быстрым шагом, потом пробежалась километра два.

Узенькая дорога извивалась, как пьяная змейка, прогрызая себе дорогу в черно-белом зимнем лесу, раскрашенном только тёмной зеленью хвои из-под снега. С момента бурного прощания с Квлнием прошёл день, потом ночь, потом ещё одни сутки. Реана неторопливо брела на восток. Неторопливо — ещё и потому, что устала, и чувствовала боль в горле, постепенно сползающую, казалось, прямо в легкие. Вдруг девушка остановилась, споткнувшись взглядом о… Дорога сворачивала вправо, и на повороте, впереди, стоял столб линии электропередач. Из-за деревьев виднелась только половина верхней перекладины, и от нее налево, через дорогу к лесу, тянулся черный провод, немного провисая и покачиваясь на ветру. Девушка шагнула вперёд, споткнулась, запутавшись в плаще, зажала край непокорной одёжки в кулак и побежала, оскальзываясь. Дышать оказалось неожиданно трудно и больно, воздух скрипел по глотке, кажется, даже раздирая её, вдохи получались хриплыми и прерывистыми, как всхлипы… Но бежала — на одной мысли: "Неужели?.."

Реана выбежала на поворот и остановилась. "Столб" и верно оказался столбом в форме буквы "Т", но не для проводов, а для трупов. На правом плече буквы, прежде невидимом за деревьями, висел свежезамороженный голый покойник. Впереди, под холмом, белело поле, пересечённое следом полозьев и копыт. След одним концом терялся в лесу слева, а вторым липнул к саням с дровами, въезжавшим в большое, с полсотни дворов, село. Роль "провода" выполняла длинная верёвка, чёрная от дегтя. Ветер перебросил её через дорогу и вплёл в путаницу веток.

Реана села под дерево, возмущенно глядя в небо и слушая, как колотится сердце под аккомпанемент хриплого дыхания. Снова хотелось разреветься — на этот раз причина была. Не было слёз. Оказывается, тот мир она все ещё называла домом. Господи, как же тянет домой!

Дня на два позже Илейг, кузнец лет сорока, возвращался из соседнего села от сестры через Длангвский лес. Точности ради стоит заметить, что "соседнее" село находилось в трёх днях пешего хода от деревни Илейга и в двух днях от кузнеца к тому времени, когда он понадёжней перехватил посох и замер, прислушиваясь. Подозрительный шум слева, как если бы там ворочался крупный зверь, мог не значить ничего. Но к безрассудным беды липнут, а потому Илейг направился дальше неслышным шагом охотника. Было тихо — как Илейг ни вслушивался, ничего необычного он больше не слышал. Мельник говорил, что видел где-то в этих местах огромного медведя, и поговаривали, будто натыкался кто-то по свежему снегу на рысьи следы, небывало крупные.

Кузнец остановился. Следы. Не рысьи, покамест, а человечьи, и маленькие — словно детские или женские.

Илейг сложил пальцы в охранном жесте: не иначе, нечисть! Что ребёнку, а равно и женщине делать зимой в лесу, в сутках пути от ближайшего жилья!

Следы были свежими: снегопад только час как прекратился, — но нечёткими, и расстояние между следами было неодинаковым. Кто бы ни оставил их, шёл он с трудом, опираясь не то на палку, не то на посох. Но зачем-то свернул с дороги, потратив немало сил, чтобы перебраться через сугроб на обочине.

— С благословением Вечных! — пробормотал Илейг, снова перехватив посох, и направился по следу. Обогнул заросший кустарником бугор и резко остановился за стволом огромной ели, совершенно остолбенев.

— Раздави меня небо! — одними губами отреагировал он. В шести шагах от него стояла рысь, огромная кошка, которая, может, уже почуяла его, и против которой его посох поможет не больше, чем комок снега. (Илейг подумал, что следы рысьи, стало быть, и вправду видели). А напротив рыси стояла женщина, та самая, по чьим следам он шёл. Её и кошку разделяло не больше двух шагов, но женщина не выказывала ни малейшего страха, она смотрела рыси в глаза, пристально смотрела в такие же пристальные глаза.

Как ни был ошарашен Илейг, он с готовностью поклялся бы, что рысь смотрела разумно.

"Возродившаяся! Раздави меня небо!.."

Реана чуть заметно кивнула, рысь повернулась как раз к Илейгу — у того похолодели руки, — но рысь только беззвучно показала зубы в брезгливо-элегантной ухмылке, отвернулась и исчезла за деревьями. Илейг сглотнул, все ещё пытаясь сообразить, как бы это слинять по-тихому.

Реана рассмеялась хрипло и с трудом, но с явным, тем не менее, удовольствием. В сторону Илейга она не взглянула, но его надежда остаться незамеченным забилась в агонии.

— Ну, подходи, раз пришёл, — отсмеявшись, сказала Реана, по-прежнему не поворачивая головы. Надежда Илейга брыкнулась последний раз и скончалась. Он вздохнул и вышел на открытое пространство, успев за эти пару шагов подумать: голос-то у Возродившейся хриплый не от природы, а от болезни. И ещё вспомнил слухи о том, что в давешнюю эпидемию в Квлние явилась не пойми откуда какая-то безумица… Гвардейцы по пивным, люди Ксондака и досужие сплетники рассказывали, что ведьма Реана-Возродившаяся наслала заразу, остановить которую удалось лишь изгнав злокозненную ведьму из города. Кум, живший в Квлние и уже совсем было собравшийся в разгар поветрия помирать, да потом раздумавший — он рассказывал другое.

Реана была теперь шагах в четырёх всего от Илейга, вполоборота к нему, тяжело опираясь на прочную палку в половину человеческого роста. Девушка искоса глянула на кузнеца — один короткий взгляд, но ему показалось, что этот взгляд прожег его насквозь. Пока Илейг моргал и собирался с мыслями, Реана успела усмехнуться (рассмеявшись, она с трудом сдержала кашель и предпочла пока не повторять опыт), стереть усмешку, и повернула голову к кузнецу изобразив вежливое выжидательное молчание.

Тот уже, в общем-то, почти успокоился, на безумную она и правда походила, но не на безжалостную убийцу точно.

— Ты мне ничего не сделаешь, — сказал Илейг, убеждая больше себя самого. — Меня колдун один научил проклятию, я тебя прокляну, ежели вдруг что!

— Испугали ежа голой задницей! — хмыкнула Реана, щурясь по-кошачьи. Илейг заговорил не сразу, и заговорил невпопад.

— Это ты? — спросил он.

— Ага, я — это я. Очень точно подмечено! — ехидно согласилась Реана.

— Ты — Возродившаяся?

— Возродившаяся? А, ну да, Реана… — устало кивнула она. — Чего тебе надо? Давай быстрее — или убирайся, я, знаешь ли, спать хочу.

Перед глазами плыло, и хотелось упасть, где стоишь, и поддерживало Реану скорее врождённое упрямство, чем палка, на которую она опиралась. Общение с рысью не помогло — Сапома не лучше её самой разбиралась в медицине. Девушка чувствовала себя совсем больной и понимала, что выглядит, мягко говоря, не блестяще. Тоже мне, ведьма, сама себя вылечить не в силах! Илейг тоже не мог не видеть, в каком она состоянии.

— И ты не боишься, что кто-то причинит тебе вред? — с искренним беспокойством спросил он.

Реана даже несколько ожила и позволила себе смешок.

— Кто, интересно?

— Да мало ли, кто! — пожал плечами Илейг. — Хоть бы и я. Ты ж еле на ногах держишься!

— А ты попробуй меня достать, заботливый, — Реана ещё раз проткнула Илейга взглядом и добавила:

— И без магии обойдусь.

Она даже не потрудилась переменить позу, да и выглядела вовсе девчонкой — самое бы время замуж. Илейг был вдвое крупнее и тяжелее её, да и посох в умелых руках — оружие не хуже, а то и лучше меча. Легендам и слухам Илейг доверял, лишь разделив все числа на десять, но и после того рассказы о Возродившейся внушали к ней немалое уважение. И в том, что эта девчонка поставила на ноги всю императорскую гвардию и белое воинство святейшего Мастера Ксондака, сомнений не было. А что она больна — и правда значит мало: в том, по меньшей мере, смысле, что порубить любого на фарш вместе с костями болезнь ей, при желании, ничуть не помешает. Илейгу доводилось знавать таких: ни за что не выкажет слабости и скорее загонит себя до смерти, чем позволит расслабиться.

— Думаю, можно не проверять, Таги, — сказал Илейг.

Реана усмехнулась левым углом губ. Это, конечно, лестно, что тебя знают, но можно и пореже вспоминать.

— Итак, мы познакомились. Ещё что-то? — Реана подняла тяжелую голову, чтобы посмотреть на собеседника. На её лице явственно читалась надежда на отрицательный ответ.

— С вашего позволения, да.

— Ну? — вздохнула Реана.

— Не желаете ли вы остановиться на ночь под крышей?

Реана уставилась на Илейга:

— Ты меня зовешь к себе домой? Меня?

— У меня кум живет в Квлние. Вот и довелось слышать о поветрии разные рассказы. За то, что кум всё ещё живет, он благодарит не только Тиарсе, но и ту, которую прозвали Безумной. Что ж странного, что я хочу вам помочь, зная, что у вас жар?

— Только не надо ко мне на "вы". Всех соседей перепугаешь, и коричневые сбегутся, как на раздачу жалования.

— Там нет никаких соседей, это охотничий домик в лесу.

— Надеюсь, не слишком далеко, — вздохнула Реана. — Потому что у меня действительно жар, и мне очень хочется лечь и заснуть прямо здесь.

— Недалеко, — заверил Илейг. — И, если позволишь, я бы понес тебя. За три четверти часа доберемся.

— Ну, ты даёшь! — рассмеялась Реана. И тут же пожалела, что рассмеялась: кашель всё-таки прорвался. Отдышавшись, Реана покачала головой. — Неси, чёрт с тобой. Когда меня ещё на руках потаскают…

Вещи девушки (кроме меча) перекочевали за спину Илейгу, потом он подхватил на руки её саму — легко, словно и без напряжения вовсе, — и понёс. Метров через пятьсот он остановился.

— Что случилось? — спросила Реана.

— Рысь. Здоровенная, — проворчал Илейг. — Так и вьётся вокруг. И что ей надо?

— А, Сапома. Она, кажется, волнуется за меня.

— И что, она будет всю дорогу маячить по сторонам?

— Боюсь, она и вокруг твоего охотничьего домика маячить будет.

— Ох, сохраните меня, Вечные, от всякой скверны! — вздохнул Илейг.

— Будешь знать, как водиться с ведьмами, — усмехнулась Реана.

— Буду, волею Тиарсе, — кивнул Илейг и зашагал дальше. — Не тянешь ты на Возродившуюся. Доверчивая, ровно и впрямь девчонка, какой выглядишь. А если я тебя прямиком коричневым отдам?

— Не верю, — сказала ведьма и улыбнулась.

Реане снился зимний слякотный переулок, щель между домами, где-то далеко от центра города. Холодно. Стены по сторонам поднимались высоко, чуть не смыкаясь над головой. Выросшая впереди стена наклонилась к девушке, Реана отшагнула назад, обернулась. Бок ещё одного дома достроил квадрат, и щель превратилась в колодец. Реана пробежала ладонями по всем четырём стенам, словно ища скрытую дверь, посмотрела в отчаянии наверх — чтобы увидеть вместо неба только густеющие сумерки да изнанку непомерно широких вторых этажей. Потом по серым глыбам добротной кладки пробежала рябь. Стены беззвучно, словно в вакууме, взорвались, и среди неспешно разлетающихся осколков камня Реана ощутила, как неожиданно взмокли ладони и лоб, её бросило в жар. Камни облаком нависли над головой, Реана стояла, остолбенев, а потом облако пролилось кошмарным дождем. Камни вгрызались в тело, кажется, даже ломали кости, но хуже всего было другое. Глаза. Каждый камень смотрел на неё остекленевшими мёртвыми глазами.

Реана кричала, пока камнепад не закончился, потом вздохнула с облегчением, но ненадолго. Её обступали лица. Взрослые, детские — мёртвые. Окровавленные и синюшно бледные, как толстый лёд, искорёженные ужасом, ненавидящие, безумные, пустые. Мелькнул какой-то костёр с человеком, привязанным к столбу в центре, площадь, с камней которой дожди и ноги прохожих ещё не стёрли кровь, дороги, поля, сёла, города, по которым прокатилась война, какие-то люди, подвешенные вниз головами на стене какой-то крепости… Картины менялись, и от их смены кружилась голова, пока всё прочее не вытеснило серое небо, и под ним — толпа с мёртвыми лицами, докуда хватало взгляда, неподвижная. Просто толпящиеся вокруг трупы, мёртвыми глазами глядящие на девушку в центре, едва ли менее бледную, чем они. Реана недолго вытерпела мертвенный лед этих взглядов, она попыталась прорваться за круг, но трупы словно вросли в землю, словно даже не заметили её попытки, только глаза повернулись вслед.

Реана заметалась в поисках бреши, прохода, хоть какой-то возможности вырваться отсюда — с тем же успехом она могла попробовать пробить кулаком скалу, — пока не опустилась, обессилев, на землю, скорчившись и дрожа. Она закрыла глаза, но и сквозь веки видела, как круг сжимается, и чувствовала: из неё по капле вытягивают жизнь.

"Нет! Не дождётесь!" — вскинулась она в последний раз; вместо слов из глотки вырвался какой-то безумный вой, а потом… Потом она ощутила чью-то руку на плече — тёплую руку. Ощущение вытянуло её из болотной жижи кошмара. Над головой оказался деревянный потолок, ниже — лицо Илейга.

Когда по домику разнесся придушенный вой, который тут же эхом отозвался из леса, Илейг первым движением начертил в воздухе защитный знак, а потом уже попытался проснуться и сообразить, в чём дело. Ведьма, бледная, как плащ Тиарсе, лежала на постели, насквозь мокрой от пота. Когда рука кузнеца легла ей на плечо, Возродившаяся открыла глаза, посмотрела на Илейга диким взглядом, потом на лице отразилось неимоверное облегчение, она послушно выпила отвар чего-то горького пополам с мёдом, и снова заснула.

В общей сложности она провалялась в постели около недели. Как только у Илейга хватило терпения всё это время выхаживать приблудную ведьму! Он нянчился с девушкой, как со своим ребенком. И это дало свои результаты. С началом второй луны после Порога Полуночи Реана уже не проваливалась то и дело в бред и кошмары и осторожно начала разминать мышцы, напоминая им, как нужно держать тело на ногах и меч в руках. Через пару дней созрела идея попробовать дуэт меч против посоха.

Выиграл Илейг. Когда он увидел, с каким безмерным удивлением Реана осознала свою промашку, кузнец обругал себя — к чему было обижать ребенка! Он знал, что с посохом орудует неплохо, но и не думал, что Таги стоит поддаваться!

— Это ты просто ещё нездорова.

Реана помотала головой, выдавая ошарашенный смешок.

— Нет уж, это ты просто меня сделал. Кажется, пора осваивать посох! — уже по-настоящему рассмеялась она.

Освоению посоха были посвящены ещё три-четыре дня, пока Реана не сочла себя готовой к дальнейшим подвигам на поприще пешего туризма. На прощальный поединок, из любопытства — кто же всё-таки победит? — она так и не решилась. Примерно на двенадцатый день второй луны Реана отправилась на север, к большому селу под названием Киле, откуда дорога шла уже прямо на Арнер. Это потом Илейг, который упорно не хотел отвечать на вопрос: "Как тебя отблагодарить?" — обнаружил, что ведьма всё-таки поступила по-своему. Она забыла на столе небольшой мешочек серебра (Ох, охраните, Вечные, эту бестолочь! Она себе хоть что-нибудь оставила?") и кольцо — которым ей заплатил кто-то в Квлние.

День дороги до Арна, переправа по ухоженному старому мосту, который чернел в сумерках досками, выглаженными сотнями ног и колес и промазанными дёгтем от сырости, ночь на сумасшедшем ветру через взгорок от реки, потому что в трактир Реану не пустили…

Назавтра дорога шла вдоль великой реки почти прямо на север. То тёрлась боком о самый берег Арна, высокий и лысый на этой стороне, то отползала в сторону, и ветер слабел, не становясь, впрочем, теплее. Потом Арн свернул восточней, а дорога по-прежнему тянулась к северу. До Киле, как объяснили Реане ещё возле трактира у моста, после этого поворота оставалось часа три ходу, а до Арнера, если даже напрямик, — с полдня, а то и больше. Дело близилось к вечеру, и Реана предпочла смутную надежду на ночлег под крышей перспективе ломиться к Арнеру по азимуту всю ночь напролет. Погода была достаточно мерзкой, чтобы о приближающейся ночёвке среди этого поля, где клочьями, как шерсть на плешивой собаке, росли хмурого вида кусты да пропитавшиеся сыростью деревья, думать не хотелось. Хороший мороз и крепкий наст под ногами куда приятней этого мокрого безобразия, которое здешние считают зимой — даже если по крепкому насту ты упорно прёшься в гору, с которой ветер столь же упорно пытается тебя даже не сдуть — срезать. Реана живо вспомнила, как леденеют на этом ветру пальцы, которыми не удается тогда даже натянуть перчатку, и как слезятся глаза, — и согласилась признать ветер излишеством. Но вот подморозить здешнюю слякоть не помешало бы. Потому что спать на такой земле — брр! И никакую ткань ты не убедишь, что она и правда непромокаемая…

Судя по тому, как быстро начало темнеть, где-то там, за тучами, село солнце. Реана некоторое время оглядывалась по сторонам, честно пытаясь найти нормальное место на ночь, но скоро убедилась в бесперспективности этого занятия. Все места вокруг были нормальными. Вот только нормой сегодня являлась мокроснежная грязь по щиколотку. Реана совсем уже решила, что лучше идти всю ночь — хоть не так промёрзнешь, да и спать пока не слишком хотелось, — когда сквозь сырость пробился другой запах: сухой, искристый запах дыма.

Реана прибавила шагу, недоверчиво ища в воздухе это смутное обещание ночи под крышей и у огня. Дорога вздыбила спину пригорком и отлого побежала с него вниз, между чёрных полей по сторонам, к мутным жёлтым огонькам впереди.

Деревню опоясывал плетень высотой в метр; с закатом круг замкнули. Реана цыкнула на возникшую было мысль перескочить плетень: при такой скользкой каше под ногами у неё были все шансы приземлиться (или пригрязниться?) носом вниз; так что девушка просто перелезла — менее эффектно, зато надёжно, — вызвав этим противоправным деянием негодование у всех, кажется, местных собак. Две-три особо рьяные кинулись на непрошенную гостью, надрывно лая. Лай сменился рычанием и поскуливанием, когда собаки наткнулись на защитный круг и учуяли магию. На шум тем временем не поленился выглянуть обитатель ближайшей избы (домом назвать это строение язык не поворачивался). Бородатый мужик настороженно всматривался, моргая, в темноту. Жидкий свет фонаря, раскачивавшегося в его руке, мужику больше мешал, чем помогал.

— Кого там Ррагэ принес? — крикнул мужик в темноту, так и не выбрав между грозной и опасливой интонациями. Реана шагнула в круг света — так, чтобы вопрошавший увидел женское лицо, но не увидел меча на поясе.

— Здоровья тебе и достатка, уважаемый. Мне бы переночевать…

Мужик ругнулся на собак, подозрительно оглядел бродягу.

— И тебе Килре в помощь, — решил он сказать наконец. — Прямо иди, во-он там дом увидишь, это вот трактир и есть. Ходют тут ночью, — ворчал он, шумно пробираясь обратно в дом. — И чего ночью ходют…

В указанном месте Реана действительно нашла трактир — без названия, поскольку трактир в поселке был единственным, и почти безлюдный. Хозяин встретил новоприбывшую профессионально оценивающим взглядом и затем криком через всю дымную комнату: "Для попрошаек и шалав местов нет!" При виде мелкой серебряной монетки, которую больше всего похожая на бродягу гостья задумчиво вертела в пальцах, он переменил тон. И решил, что богатой госпоже позволительны некоторые причуды вроде меча под плащом. Хотя более пристойно, Тиарсе свидетель, меч смотрелся бы при дюжем охраннике. А женщина, разгуливающая по дорогам в одиночку… Хотя, кто на такую рожу позарится!

Вынеся это решение, обжалованию не подлежащее, трактирщик надел рабочий оскал, исполнявший функции улыбки и разродился традиционным "Чего прикажешь, госпожа?"

Реана не была в курсе эстетических пристрастий трактирщика, и нельзя сказать, чтобы её удручало неведение. Она обсохла у камина, попутно поужинала, и ушла спать, вполне довольная жизнью.

Наутро она не сразу встала, а позволила себе понежиться, глядя в тёмный потолок. Ну и что, что набивка матраса давно свалялась комками, одеяло истрепалось, а простыни здесь неизвестны, как явление? Спать в тёплом и сухом месте, где в роли ветра лишь сквозняк, д и то замученный клаустрофобией… До чего здорово!

Реана вздохнула. А зачем вообще я иду в Арн? Чтобы вернуться домой?

Она остановилась, потянулась и закинула руки за голову, медля со следующим вопросом.

А так ли уж хочется вернуться в тот мир, о котором едва не завыла в небо под столбом виселицы с дюжину дней назад и который всё ещё привычно называешь "домом"? Так ли уж хочется покинуть этот мир? Такой уютный для гордости, безответственности и любви к экстриму. Более того, даже будь ты и здесь никем, тебе ведь безумно нравятся дороги — дни, месяцы, сотни километров, отмеренные шагами. Ты влюблена в этот мир. И в зимнюю слякоть дорог; и в осень, грибную, шелестящую под ногами хрупким золотом; и в такие вот деревенские трактиры, тёмные и грязные, где противоклопиных тазиков нет по причине отсутствия не клопов, а лишних тазиков; и в людей, какими бы они ни были. Потому что невозможно не любить, когда до самых дальних уголков души сознаёшь единство мира в себе и себя с миром.

Ей помнилось смутно, что и тот, техногенный мир она любила так же беззаветно, но там Вика была привязана к месту, вросла роднёй, друзьями, учёбой и работой в маленький городок в предгорьях…

К тому же, воспоминания мутнеют, теряют чёткость, а мёрзло-багровая память о другой жизни, в этом мире, три века назад, делается ярче, вытесняет память о тихом городке. И это прошлое, почти шестьдесят лет в этом мире, кажется, куда реальнее ускользающей памяти о двух десятках лет там.

И здесь поднимается ещё один букет вопросов. На которые отвечать хочется не больше, чем на первый. До сих пор полагалось a priori, что главная её цель — помимо возвращения домой — уничтожить Реду, вколдованную в её сознание. То, что уничтожать ведьму не хочется, ясно с тех ещё дней, когда проблески чужой памяти больше всего походили на прогрессирующую шизофрению. Сейчас же… Уничтожить Реду?..

Реана снова помедлила.

Это значит — уничтожить часть себя. Когда ты помнишь шесть десятков лет и столько же умений; когда тебе снятся мутно-серые туманы рассветов на Светлом озере, великом озере; и старый дом на деревянном настиле причалов, дом с идеальной звукоизоляцией в две сотни метров "полосы отчуждения" вокруг; улицы, отвратительные для босых ног, знакомые настолько, что и сейчас можно начертить план Древней Столицы, города на двух островах; Даз-нок-Раад, так долго бывший домом, с сумрачными коридорами, шикарными залами, бесконечными лестницами, червоточинами скрытых дверей и ходов; походные шатры и официальные церемонии, горы бумаг на столе, запах воска и масляных ламп, дороги, стены чужих городов, и пахнет деревом, пылью и кровью, потом и дымом, и мокрой сталью…

Когда Реана, наконец, спустилась в задымлённый зал, он уже не пустовал. За средним из трёх столов пятеро местных разной степени небритости (в среднем небритость доходила до плеч), обсуждали деревенские новости и мировую политику. Рассказы о том, что Лкаррен Косой женился, а Данва, дочка конюха, сломала ногу, Реану не слишком заинтересовали, поэтому первые минут десять она посвятила отвратительного качества картошке. От меланхоличного ковыряния в тарелке Реану отвлекла реплика с именем Раира.

— Ещё байку расскажи про Лаолийца!

— Нет, не байку. В этом разе я вам правду истинную скажу, про то, как по осени Лаолиец в Кадар ездил.

— Ещё скажи, что это ведьму он вызвал! — съехидничал один из слушателей, сидевший за столом в старой заячьей шапке.

— Дурень ты, Длакке. Как с телеги об забор в том годе приложился, так ишшо дурнее стал, — снисходительно и степенно ответствовал рассказчик, поправляя пояс из хорошей красной кожи. — Выпей лучше. — Сам он также последовал своему совету, как и вся остальная компания. Стукнул об мокрый стол кружкой и продолжил. — У мово деверя племянница замуж вышла в Арну аж и еёйного вот мужа брат в Нори-ол-Те, храме тамошнем, прислуживает. Так через него вот я и знаю, что Лаолиец с тамошним Мастером в друзьях. Вот аккурат в начале прошлой осени Лаолиец в Нори-ол-Те заезжал, с Мастером об чём-то обсуждал. Про то, как Лаолиец в Кадар поедет и разберется, что там, да как, и вызовет ли Дракон ведьму. А откудова они сами про то докумекали — это, почитай, никто, окромя Вечных, не знает. Только уехал, сталбыть, Лаолиец — да и надолго, до снега ажно. Ни слуху, ни духу не было, поговаривали только, что с концами сгинул, не видать уже Лаолию свово блудного прынца. Да тут уж сами дурни, простите, Вечные, с этаким-то обычаем! Однако ж зимой-то, по морозу самому, приходит к храму девка какая-то, в одёже неплохой, но страхолюдная такая, хужей халвлега [халвлег — демон, предпочитающий в качестве среды обитания болота, но способный жить где угодно. Мелкий пакостник, отличающийся крайне неприятной наружностью]. Глазами зыркает, зубами скалится, и оружная — страсть! Там дело-то в чём вышло. Лаолиец её, ведьму-то, в плен взял, да убить хотел, но ведьма заклятьями да амулетами еёйными ведьминскими его зачаровала, да в лесу бросила помирать, значит, да в храм пошла, Мастера тамошнего со свету сжить и над Вечными святотатство учинить, и над церковью святой. Но Мастер этот, дай ему, Гиллена, здоровья и Тиарсе благ всяких, святой человек, сталбыть, почитай как Нанжин Арнский, он ведьму убил. Бился, бился долго, и ведьму одолел, а Лаолийца вызволил.

— Врёшь ты всё! Брешешь! — пьяно-уверенным голосом объявил ещё один из той же компании, расхлюстанный и красный лохмач в тяжеленных, судя по стуку, сапогах. — Как же, "убил" твой Мастер Возродившуюся! А хто, в таком разе в Квлние эпи… ипе… апидемью наслал? Хто тама нашада людями звал, а с благородных по три шкуры за знахарство драл? О ком шпиёны выслухивают по всем дырам и щелям, а в городах деньгу эвон какую за дохлую ведьму сулят, а за живую так и вовсе — помоги Оа, какую кучу деньжищ! За кого? За бабку твою полоумную? А?

— Ну, можа приврал мне деверь чуток, — не смутился рассказчик. — Но бился Мастер Нори-ол-Те с ведьмой, Кеилом клянусь, истина.

— Ладно, — вмешался Длакке. — Я вот ещё слышал…

Какие ещё слухи бродят по миру, Реана узнать не успела. Дверь в трактир скрипнула, неохотно пропуская в зал помятого старика. Он дошаркал до стойки, тяжело на неё облокотился и позвал хозяина. Звать ему пришлось трижды, потому что поддатая компания в охотку переключилась с посторонних тем на сердито зыркавшего пенсионера, и его фальцета за этими басами попросту не было слышно.

— Воистину, мельчают времена, и грядет конец мира, и горше всего будет вам, невеждам и беззаконным, ибо не найдете спасения от суда Тиарсе, и нечистью терзаемы будете! — возгласил старик пламенным глаголом, простирая руку перед собой.

— О как! — с удовольствием цокнул кто-то из шумной компании, прежде чем все пятеро заржали. Старик дернулся, сшиб миску, вызвав ещё большее оживление у пятерых наблюдателей, и затеял свару со всеми окружающими разом. Впрочем, поддержали это начинание лишь всё те же пятеро да пришедшая продать молоко обширная красная баба.

Когда барышня, разносившая заказы, показалась в пределах досягаемости, Реана спросила её о старике. Ворчливого философа звали Вкадлехом, и был он, судя по всему, местным ходячим анекдотом — бедный, как церковная мышь, обладатель неплохой библиотеки ("И книги у его, всё книги, ажно не сосчитать! Девяносто, а то и вовсе сорок, Оа в свидетели!"), отличный историк и местная инкарнация Цицерона, он не уставал сетовать на падение нравов. Идея библиотеки покорила воображение Реаны, и, доев, она последовала за Вкадлехом до его дома. Неспешно подошла к закрытой калитке, в полтора прыжка одолела забор, вброд пробралась по грязи к двери, постучала. Ворчливый голос не сразу, но отозвался из-за двери.

— Что там? Хотите проверить крепость моей палки на собственных грязных спинах? Покарай вас Тиарсе и да падет гнев Таго на ваши нечестивые головы! Что вам нужно от смиренного служителя науки?

Реана проглотила смешок.

— Мне нужно поговорить с тобой, почтенный Вкадлех.

Едва ли Вкадлеха кто либо называл "почтенным" в последние пару десятков лет. Возможно, это было причиной некоторого замешательства по ту сторону двери.

К тому времени, когда между дверью и косяком появилась щель, достаточная для того, чтобы выглянуть одним глазом, Реана, предупреждая лишние реплики, протянула руку со свисающим на цепочке медальоном в полосу света.

Трактирщик, похоже, не соврал. Вкадлех и правда был классным историком. Медальон он узнал.

— Но это… Спасите Вечные! Это же…

Дверь распахнулась настежь, демонстрируя комнату, старика в уличной одежде и с лучиной в руке. Вкадлех обхватил запястье Реаны свободной, левой рукой, потащил девушку в дом, предоставляя ей самой позаботиться о двери. Руку Реаны он держал так, чтобы медальон висел прямо у него перед глазами, а мелочи вроде стула, опрокинутого походя и уронившего бумажно-перьевую лавину, учёного не интересовали.

— Где ты это взяла?

— В чёрно-серебряной комнате Даз-нок-Раада, — ответила Реана, которую ситуация немало забавляла.

— Ещё меч… Во имя Хофо, там где-то должен быть и меч!

— Нет, меча там уже нет, — разочаровала его Реана, поглаживая рукоять левой ладонью.

— Жаль, какая жалость! — сокрушался Вкадлех, не забывая поворачивать руку Реаны, чтобы получше рассмотреть медальон.

— Меч здесь, — пояснила она. — Надпись, правда, я не читать не буду…

— Надпись?..

Вкадлех уставился на обмотанную чёрной кожей рукоять меча в коричнево-серых, вытертых ножнах без украшений, на Олинду, сощурился на лицо в тени, нездешнего очерка лицо с искрящимися зелёными глазами.

— Это же… Великий Дракон! Значит… Невозможно! Невероятно! Немыслимо! Во имя Хофо…

Продолжая бормотать, Вкадлех усадил Реану в кресло (книги, пересыпанные свитками и лучинами, она едва успела немного разгрести), отпустил, наконец, её руку, вставил лучину в расщеп. Затем по одной перетаскал на стол несколько книг разных размеров, веса, формата и выложил их на предыдущий слой, под которым давно скрылось дерево крышки стола. Затем раскрыл один из талмудов на изображении Олинды, бесцеремонно повертел в руках оригинал, уложил его рядом с рисунком, заставил Реану обнажить меч и водрузил его поверх всего уже на столе бывшего, зажег две свечи в придачу к трем лучинам, уселся в кресло и зарылся в справочники. Время от времени Вкадлех въедливо осматривал со всех сторон оба экспоната, не обращая на их хозяйку ни малейшего внимания. Реана, поудивлявшись, немного обиделась и завертела головой. Мусор как таковой формировал незначительную часть бардака, с большим отрывом уступая книгам, а остальное просто отражало многолетнюю привычку хозяина бросать ненужную вещь там, где стоишь…

— Руку убери!

— А?..

— Руку убери, читать невозможно! Пошли мне, Эиле, терпения! Ох, грехи мои тяжкие, одни невежды вокруг!

Реана передвинула руку по желтоватому листу бумаги. Кисть и запястье старика на тёмной старой бумаге казались почти белыми. Рука девушки была темнее бумаги настолько же, насколько бумага темнее руки учёного. Лето Вика подарила горам и загорела, по словам мамы, "до безобразия", так что даже зимой её кожа была цвета какао. Здесь это внушало людям больше отвращения, чем гнилые зубы или вонь тела, немытого с прошлогоднего Порога Полудня [Порог Полудня — летний солнцеворот, праздник середины лета, посвященный паре Наама-Вайгэ и, в меньшей степени, Эиле].

— Ну! Во имя Вечных, уснула ты? — раздался ворчливый голос.

— А что?.. — осторожно спросила Реана. Вкадлех выудил откуда-то из-под толщи культурного слоя письменные принадлежности и сел выжидательно глядеть на неё.

— Рассказывай! Рассказывай, Килре в помощь, только ври не больно! — поторопил Вкадлех.

— О чём рассказывать? — уточнила Реана.

Вкадлех скептически окинул идиотку взглядом.

— Воистину, ума Кеил прибавить не в силах. О том, что за гранью скажи, и как Слепой является умершим, и как переход меж мирами осуществляется, и какие мучения грешникам на том свете уготованы. И пусть Килре стоит по правое плечо твоё [традиционное пожелание красноречия]. Да не завирайся!

— Л-ладно. Не буду завираться. Если в двух словах — того света я не помню.

Вкадлех недоверчиво Реану оглядел, подумал, скривился.

— И где ты оказалась после смерти?

Она честно задумалась.

— Родилась в другом мире, кажется.

— Когда?

— По моим ощущениям — двадцать один год назад.

— А где триста лет была?

Реана преувеличенно пожала плечами. Вкадлех поджал губы, повертел перо.

— Ну как хоть оттуда сюда попала? — почти просяще сказал он.

— Попала под машину, потеряла сознание, очнулась в Даз-нок-Рааде.

Вкадлех скривился окончательно, бросил перо и поднялся с кресла.

— Тогда я иду спать.

— Эй! — позвала Реана в спину фигуре, шаркающей зигзагообразно между книжными завалами. — Я тут пока в книгах немного пороюсь?

— Только порви что-нибудь! — охотно отозвался Вкадлех. — Отхожу палкой вволю, не посмотрю, что ведьма!

— Не порву! — заверила ведьма. Вернула мысли к столу. Удивилась, что ничуть не сложно было отдать Вкадлеху Олинду в руки. Надела медальон, убрала меч и зашуршала бумагой и пергаментом.

 

XIX

— Что в Дазаране?

Разговор происходил в королевской карете, увозившей Раира Лаолийского из порта во дворец. Ликта разместили в другом экипаже: Мастер Занота хотел поговорить со своим учеником наедине.

— Меня хорошо услышали, хотя и не поняли, кто говорит, — довольно улыбнулся Раир. — Брожение уже пошло, и, думаю, к лету вино хорошо созреет.

— Чтобы затуманить умы всей Равнины, — с застарелым сожалением сказал Занота потолку.

— Ты сам говорил, что в борьбе за Империю без войны не обойтись, — тихо и почти просящее сказал Раир.

— Но я не говорил, что нельзя обойтись без Империи, — проворчал Мастер. — И я не говорил, что тебе нельзя убедить в этом Кадарца, вместо того, чтобы играть в бойцовых петухов с его подачи.

Раир сделал странное движение, словно хотел пожать плечами, но на середине жеста передумал. Безуспешно подождал продолжения разговора и повернулся к окну. Некоторое время они ехали молча. Занота дремал, откинув голову на спинку.

— Чем завершилось твоё последнee предприятие? — спросил он. — То, что вы обдумывали совместно с этим арнцем, Эглитором.

Слова "с этим арнцем" старый Мастер произнес, как обычно говорят "с этим зангцем", намекая на хитрость и коварство этого народа. Но, Занота, по ему лишь ведомым причинам, полагал лучшими последователями Килре жителей Арны.

Раир хмыкнул, отрываясь от созерцания пейзажа.

— Пожалуй, что и ничем. Всё пошло не так, как мы рассчитывали.

— Рассчитывали? Мой принц, разве тебе не наблюдать следовало? И разве в этом случае неожиданный поворот событий помешал бы твоим планам?

— Ты недооцениваешь изобретательность Тиарсе, — Раир улыбнулся и покачал головой. — Такой поворот событий спутал бы любые планы… Неужели сюда не доходит с юга никаких вестей?

— Доходят слухи, мой принц. Не вести. Особенно о тебе. Народ пересказывает множество баек, но не станет же человек в трезвом уме верить всем им!

— Да уж, клянусь Килре [бог ветра, изменчивости, жуликов, ораторов]! — усмехнулся Раир. — Ладно. Я собирался не только наблюдать. Моей целью было, во-первых, вызнать, действительно ли Шегдар решится воскресить Реду. Во-вторых, если бы опасения подтвердились, я предполагал помешать его колдовству. Благо я и сам не обделен Кеилом [дар Кеила (кеилишен, эрл.) — магический дар]. В-третьих, если бы помешать не удалось, я намеревался уничтожить вызванную ведьму ещё прежде того, как она воплотится окончательно.

— Лично уничтожить?

— Ну да.

— Не следовало ли нанять кого-то? Ты не убийца, а воин, мой принц. Или в число твоих умений входит теперь и способность подкрадываться к жертве исподтишка — через чужой замок, незамеченным?

— Сам ведь знаешь, что входит. К услугам наёмников я не прибегнул по другой причине. Если бы кто-то их них и сумел добраться до Реды, ему не хватило бы сил совладать с ней. А у меня, смею надеяться, были бы некоторые шансы.

— И как же именно Вечные доказали неосуществимость твоих планов, мой принц?

— Я заснул, — ответил Раир, помолчав. Занота непонимающе поднял бровь, и Раир пояснил:

— Остановился отдохнуть примерно в дне моего пути до Даз-нок-Раада, и заснул. Когда проснулся, вокруг меня толпился десяток гвардейцев, желавших узнать мое имя. Потом подошел их офицер, который узнал меня… Офицер этому обрадовался куда больше, чем я. Меня переправили в Даз-нок-Раад, с должным уважением связав… и в полном соответствии с моими планами. Но на три дня позже, чем мне хотелось бы, и не в том качестве, в каком удобно срывать чьи-то планы. Так или иначе, я опоздал: Дракон уже провел обряд, и та, кого он вызвал, уже была в замке. Благодарение Тиарсе и Ликту, мне довелось наслаждаться Шегдаровым гостеприимством всего полдня.

— Ликт? Это не тот ли мальчик, что прибыл с тобой?

— Он самый.

— А что он делал в Даз-нок-Рааде?

— Жил, — пожал плечами Раир.

— Я думал, он из Занги.

— Нет, Ликт кадарец.

— И светловолосый!

— У меня тоже волосы не самого обычного для Лаолия цвета, — усмехнулся Раир.

— В тебе — кровь древних императоров, — Занота отвел возражение плавным жестом. — Но как этот мальчик сумел помочь тебе? И, во имя Хофо, почему тебе не удалось совершить задуманное, если ты все же оказался на свободе?

— Это сложная и путаная история… Но вначале… Клянусь крыльями Хофо, я просто растерялся! Представь: сижу я в подвале Даз-нок-Раада, ругаю себя последними словами за неосторожность и, разумеется, ожидаю худшего. Помощи тоже ждать неоткуда. И тут появляется какой-то светловолосый паренек с хитрым лицом и сначала открывает мне дверь, затем вручает мне мое оружие, а потом уж, проведя мимо совершенно пьяных стражей, спрашивает, не могу ли я помочь. Я — вооружён, в отличие от него, вокруг — ни души, и никаких причин полагать это ловушкой. Вся помощь, которая от меня требовалась, это вывести из страны, при условии, что из замка нас, по словам Ликта, выведет какая-то девушка. Я согласился. Выход из замка мне был весьма кстати, учитывая, что помешать вызову Реды я уже не сумел. Пытаться уничтожить её в замке, который она знает, как Наама — леса [Наама — богиня полодородия, в том числе лесов], а я знаю лишь по старым схемам, не заслуживающим доверия… Я был ещё не настолько раздосадован первой нелепой ошибкой, чтобы сразу же добавлять к ней новые. Я счел, что мой новый знакомец хочет просто выпутаться из какой-то любовной истории, раз уж в деле замешана девушка. Ничего удивительного: решили двое молодых и неосмотрительных ребят бежать навстречу Эиле [здесь — романтической влюбленности]. Но когда Ликт привел меня в чёрно-серебряную комнату… Где в кресле, удобно устроившись, дремала… Реда!.. Я не был удивлен, клянусь пятью стихиями, я был ошарашен! И ничего, кроме словесной перепалки, не предпринимал, пока она утверждала, что это лишь внешнее сходство, и что Шегдар все перепутал, а она тут ни при чём и хочет домой. Но она открыла потайной ход из чёрно-серебряной комнаты. И она уже тогда нашла и Олинду, и меч.

— Во имя Тиарсе, была ли она уже тогда настолько сильна, что ты не счёл разумным…

Раир покачал головой. Подумав, уточнил:

— Я полагаю, что нет. Я бы одолел её, но… Тебе не доводилось смотреть магическим зрением на двух человек, стоящих один за другим? Когда я глядел на неё, эффект получался сходный. Словно два сознания, накладывающихся одно на другое…Так и оказалось позже, — добавил Раир, помолчав. — Шегдар вызвал девочку, в которую вселил память Реды. Он хотел пробудить её память, но не успел: девочка сбежала.

— Ты говоришь, она уже нашла медальон и меч, и она сумела отыскать потайной ход. Следовательно, что-то она вспомнила и сама.

— Верно. Кое-что она помнила. Но смутно. И сама она не понимала, в чем дело. Я разобрался прежде неё.

— Но почему, мой принц, ты не избавился от неё прежде, чем Реда возродилась окончательно?

Раир не отвечал, глядя в окно.

— Ачаро [ученик, ал.]!

Он не повернул головы, ловя лицом морозный сквозняк, сочившийся из-за занавеси на окошке.

— Что тебе помешало?

Раир обернулся, отпуская занавесь, усмехнулся, а потом вздохнул.

— Сначала я сомневался. Она не была вполне Реда. Лишь испуганная девчонка, одна в чужом мире, умная, но наивная и сущая дикарка во всём, что касается этикета. Нахальная, легкомысленная и острая на язык. Пешка в магических планах Шегдара. Я просто пожалел её. И я подумал: а возможно, волею Вечных, Реда не проснется. Или есть способ уничтожить одно сознание, не задевая другое. К тому же, я отвечал за неё, раз уж нам довелось путешествовать вместе.

Лаолиец снова замолчал, устроив локоть на ручку сиденья, положив подбородок на кулак и глядя в окно.

— Раир, чем больше ты молчишь, тем более я опасаюсь: уж не правдивы ли слухи о ведьме и Лаолийце.

— Я не вполне достоверно знаю, о чём говорят слухи, — усмехнулся Раир, не меняя позы. — Но догадываюсь. Да, а затем… Затем я не смог убить её, потому что… — он повернулся к Заноте. — Я её полюбил. Совершенно недостойный лаолийского принца поступок, не так ли, Мастер?

Раир снова замолчал, и, судя по его лицу, принца до крайности заинтересовал бархат противоположного сиденья. Вновь он заговорил, также не отрываясь от этого зрелища. Глухо заговорил.

— Я сделал ещё хуже. Я отправил её к Эглитору, одну, опасаясь, что Эглитор убьет её, как Реду, исполнит то, на что у меня духу не хватало! Во имя Хофо Мудрого и Таго Карающего! Дворянину нельзя простить такого поступка! Я отпустил её одну, потому что не смог бы быть там и увидеть её глаза, когда она узнала бы, что я привел её на суд, если не просто на смерть! Я лишь написал Эглитору письмо, где рассказывал всё… кроме того, что люблю её.

Занота промолчал. За окном всплеснулись голоса солдат, приветствовавших королевскую карету, потом колеса бойко пересчитали поперечные доски моста, на котором почему-то не держался снег. Мост остался позади, уступив место бугристому большаку. Экипаж хорошенько тряхнуло, так что Раир стукнулся о собственный кулак, на который умащивал подбородок.

— Мой принц, она — ведьма.

— А я — маг.

— Более того, она — Реда, "пришедшая, чтобы разрушить мир" [здесь (и далее — "дочь Верго") — цитаты из классического анонимного апокалипсиса XXIV века. Относятся, разумеется, к Реде].

— Она не Реда.

— Мой принц, не ты ли говорил, что увидел в ней сознание Реды?

— Мне нужна Реана, а не Лэнрайна ол Тэно! [официальное полное имя Реды-императрицы. Реда — скорее прозвище, как Иван IV Грозный или Людовик II Заика]

— Позволь усомниться, мой принц в том, что тебе подлинно нужна бродяга. А равно и Возродившаяся. Но сейчас изволь вспомнить уроки логики, и взгляни на обстоятельства здраво. Неужто слабая девочка, о которой ты говорил вначале, одолеет Реду? Боюсь, той, которую ты избрал, уже нет, мой принц.

— Она жива, — покачал головой Раир. — Она ведьма, я узнал бы, случись с ней что.

— Возродившаяся обретёт невиданное могущество, гласят пророчества. Святой Тхэам [подвижник и аскет конца XХIII века, родом из Кадара] говорил, что нельзя будет противиться мощи этой, "ибо странна будет и не такова, как бывшее прежде, и неясно будет, как противостоять ей". У Реаны твоей, мой принц, одна лишь возможность не погибнуть. Она жива до сей поры лишь если сама она — Реда. Если для неё это не одержимость, но другое рождение.

— Хочешь сказать, она либо мертва, либо Реда? — вскинулся Раир.

— Да, мой принц. Поразмыслив, ты и сам придешь к тому же.

Раир не хотел размышлять на эту тему. Он увлечённо разыгрывал принца крови, вернувшегося в родные пенаты, показывался народу, устраивал праздники для простых людей и для двора, дарил благословения и благосклонные улыбки направо и налево, на публичных судах разбирал грошовые дела всех желающих, общался с Мастерами, учёными, поэтами и прочей богемой — словом, предвыборная кампания неслась на всех парах. Попутно знакомился с изменениями в текущим состоянием экономики, упрочивал торговые связи с Зангой и подготавливал почву для возможного союза с Арнакией. Принц намеревался возродить Империю, и пока за другого претендента на выполнение этой славной миссии стояли, помимо Кадара, Арна и Дазаран, дело обещало быть не из легких. И то, что зерно, которое должно разрушить союз Кадара с Дазараном, уже было заронено Раиром, не слишком облегчало задачу.

Так завершилась последняя луна зимы — вторая после Порога Полуночи, и первая луна весны вступила в свои права параллельно с лаолийским принцем.

— Мой принц, ты позволишь мне не вполне этикетное замечание?

— Странный вопрос, во имя Хофо! — наклонил голову Раир, дописывая фразу и откладывая пергамент, осторожно придавив углы чернильницей и книгами, чтобы лист, свернувшись, не смазал невысохший текст. — К чему здесь разговоры об этикете, учитель!

— Именно об этом я и желал бы поговорить, мой принц. О том, что придает подлинную завершённость благородству благородного человека. Об этикете, о той роли, которую нам назначено исполнять волею Вечных. Ты слишком долго странствовал, мой принц. И сюда, в Торен, вернулся, да простят меня Вечные, в большей мере Ведоирре, как прозвали тебя арнские простолюдины, нежели Раир Лаолийский, принц крови и наследник престола.

— Начало интригует…

— Пока ты странствовал, мой принц, ты принуждён был скрывать свое происхождение, дабы не вводить в излишний соблазн людей с нечистыми помыслами. И видит Тиарсе, справедливо было отказаться от некоторых привилегий и прав, приличных тебе. Ты согласился жить жизнию простых людей, сумел отринуть удобства и утончённость дворцовой жизни, дабы исполнить свой долг согласно обычаю. Но ныне, когда ты возвратился под родной кров, где вскоре королевский венец будет возложен на твое чело, в святом по сути своей небрежении к земным благам и условностям нет более необходимости.

— Проще говоря, бродя по Центральной равнине, я обзавелся хамскими повадками? — усмехнулся Раир.

— Ты сказал, мой принц, — церемонно склонился Занота. — Да простит меня Белая, но ты слишком много времени принужден был провести следи грубых, простых людей, далёких от искусства и всего прекрасного. Пойми меня верно, я и в мыслях не имею поставить под сомнение твоё благородство, но утонченное мастерство придворного общения следует оттачивать постоянно, как и владение оружием. Если же забросить одно из этих искусств на долгое время, навыки теряются, мой принц.

— Чем дальше, тем больше мне кажется, — с некоторой тоскливостью сказал Раир, — что этикет — совершенная нелепость даже внешне!

— Нет, мой принц. Каждый жест, каждое слово, предписанные этикетом, каждая церемониальная мелочь несут свой смысл. Церемонии расставляют всё по местам, вносят гармонию в наш бедный мир. Человек призван упорядочивать хаос, в противном же случае дикость и бессмысленность возьмут верх. Вечные заповедали нам порядок, который мы, грешные, и храним по мере сил наших. Простой человек не поймет философских выкладок, но он впитает их неосознанно, узрев в церемонии, в ярком и образном воплощении. Но ведь и мы, образованные люди, не в силах охватить мир своим несовершенным разумом. Мы ищем в мире знак, символ, который поможет нам, направит, укажет путь. И Вечные дают нам такие знаки, хвала им и почет. Ведь сама речь наша — собрание знаков, как и мысли.

— И потому речь должна быть не менее регламентирована, чем поступки?

— Не только поэтому, мой принц. Речь есть отражение мысли. Форма, в которую мы отливаем свои размышления. Если форма нехороша, то и мысль окажется никуда не годной. Форма без содержания лишена дыхания Наамы, безжизненна, но содержание без формы не может существовать. Долг благородного человека — охранять форму во всем. От мыслей, до жестов и слов. Иначе мир скатится в первобытный пепел, и Верго поглотит всё.

— Значит, такие люди, как, например, Ликт, приближают гибель нашего мира?

— Отнюдь, мой принц. Твой дурно воспитанный друг может поступать наперекор правилам, но у него нет силы разрушать обычай. Он сам вскормлен этим обычаем и не представляет жизни иной. Даже поступая вопреки установленному, он помнит установления, и лишь потому не теряет направления. Такие бунтовщики не страшны, как не страшны для равновесия мира восстания простонародья. Они напротив сходны с очистительным огнем: разрушая прежнее, они возвращают мир к истокам. Страшны другие. Те, что нарушают заветы не оттого, что Килре толкает их на поступки наперекор, а оттого, что попросту не думают о них. Им нет дела до правил, они создают собственные. Есть люди, что не замечают границ, оскорбляя Кеила, сносят двери, не уважают чужих владений, поступают по-своему всегда, не помнят традиций, не почитают Вечных, пренебрегая ритуалом. Люди, которые ни во что не ставят ни знатность и благородство, ни доброе имя и богатство, ни этикет и обычаи. Они — подлинные разрушители, ибо враг их — любой порядок, любое устоявшееся бытие. Человек, способный отказать герцогу, но не гнушающийся нашада, не выказывающий почтения императорам, но с рабом держащийся, словно с равным, — вот подлинное несчастье. Люди такие страшны тем, что не всегда возможно отличить их: они не станут нарушать все порядки, как это делают бунтари, вдохновленные Килре, бунтующие назло. Если порядок им не мешает, они способны молчать и не выделяться ничем, но как только что-то потревожит их покой, они проснутся, и никакие уже воззвания к совести не переубедят их. И тогда они делаются способны разрушить мир.

— Ты говоришь о Реане? — хмуро спросил Раир.

— Я говорю обо всех людях такого рода, мой принц. Судя по тем историям, что рассказывают о Реане, она принадлежит к таковым бунтовщикам, способным обратить всё в пепел. И я говорю о Реде, которая несомненно была такой же. Она пренебрегала обычаем, не считалась с чинами и знатностью, что и погубило её. Она расшатала государство, переступая устои и нарушая границы.

— Это натяжки, Занота. При желании можно подогнать под эту мерку чуть ли не каждого. Нет ведь на свете людей, которые выполняли бы все предписания и не нарушали ровным счетом никаких обычаев!

— А жаль, мой принц. Если бы люди прилежнее выполняли то, что должно, мир был бы куда устойчивей, и давно уже пришел бы к покою. И мои мысли — вовсе не "натяжки", как ты изволил их назвать. Напротив, идеи эти лежат на поверхности. Ведь если бы не была Реда таковой разрушительницей, неужто возникла бы легенда о Возродившейся, которая вернётся, чтобы разрушить мир? Лэнрайна ол Тэно не была чрезмерно жестокой или необычно коварной. Да, это вовсе не идеал правителя, как полагали некоторые еретики. Но в её поступках, если рассуждать о коварстве и жестокости, не было ничего, что выделяло бы её резко из череды других правителей. И жестокость, и коварство — не редкость среди императоров и королей. Достаточно припомнить Люалоре Арнского или Танерту Везаренол. Не будь Реда разрушительницей, её не именовали "пришедшей, чтобы разрушить мир" и "дочерью Верго" [Верго — пустота, пепел, ничто, хаос, Бог-Которого-Нет].

— Мне неприятно это слушать, — сказал Раир, прервав возникшую паузу. — Реана странная и дикарка, но не Возродившаяся, не разрушительница. Она и не думает разрушать традиции, ей до них никакого дела нет!

— "Нет дела"? — повторил Занота, но завершать мысль не стал. Раир и сам запнулся, поняв, что его тезис pro и в самом деле обернулся contra, неожиданно для неудачливого оправдателя.

— Мне внушает опасения другое, мой принц. То, что тебе довелось пожалеть Возродившуюся — не беда само по себе. Беда в том, что ты заразился от неё некими недостойными идеями. Ты больше не считаешь знатность определяющим фактором в выборе манеры общения с людьми. Должно уважать труд и земледельца, и сапожника, но непозволительно забывать о пропасти, разделяющей благородного человека и человека простого. Эти отличия и эти границы проложены самими Вечными, мой принц! Странствуя, ты принужден был общаться с людьми, в том числе, и недостойными. Сейчас нет необходимости в этом. Нужда в подобных сторонниках не исчезла, но нет более необходимости приближать их к себе. Более того, подобные, с твоего позволения, знакомства, становятся даже нежелательными. Мой принц, теперь, когда ты дома, тебе лучше было бы заручиться поддержкой сильнейших родов Торена и страны…

— Занота, политическая поддержка — это одно, а друзья — несколько другое. И если в первом я буду руководствоваться интересами государства, то во втором я намерен прислушиваться только к собственному мнению.

— Это сыграет против тебя, мой принц, — покачал головой Занота. — Даже простой народ не оценит этого. Людям нужно видеть, насколько ты велик, но они не поймут тебя, если ты снизойдешь до их уровня. А дворяне… Мой принц, представь, сколько возмущений это повлечет за собой: что же, неужто древность рода и чистота линии не важна, если сам Раир Лаолийский зовет личным другом человека без второго имени? Такие друзья, мой принц, — это дестабилизирующий фактор, да будет Хофо свидетелем. Будь осторожнее, мой принц, дабы самому не стать разрушителем, подтачивающим покой. Подобные мысли страшны тем, что грань между истиной и ложью в них размыта. Бойся нечеткости, мой принц! В ней основа беспорядка.

— От друзей я отказываться не намерен.

Занота вздохнул.

— Что ж, быть может, с помощью Тиарсе, мы найдем, как решить и эту проблему…

Из-за двери послышался какой-то шум, голоса ("Так уж и занят? Да уж меня-то, клянусь зубами моей бабки, Раир уж точно будет рад видеть! Плевал я на твой приказ, ты, ошибка жестянщика! Дай я пройду!").

Раир со смешком поднялся с кресла:

— Надо его впустить, пока он не натворил чего-либо противозаконного.

— Лучше будет, если это сделаю я, мой принц. Тебе следовало бы больше заботиться о своем достоинстве.

Раир пожал плечами, послушно сел обратно в кресло, и надел несколько преувеличенное выражение монаршей снисходительности. Он достаточно знал своего учителя, чтобы понять: несмотря на то, что Занота всерьёз озабочен, ему тоже смешно.

По слову Мастера охранники развели скрещенные алебарды, но Ликт всё равно умудрился споткнуться об одну из них, и в помещёние "дестабилизирующий фактор" ввалился. Ну, на ковер он не упал, но был близок к этому. Что, впрочем, ничуть его не смутило.

— Привет, мой принц! Как поживают государственные дела?

— Ты нарушаешь этикет, юноша! — строго сказал Занота. — Перед тобой принц крови, будущий император, а ведь сказано в священных книгах: "Да убоятся государей своих, дабы мир воцарился в сердцах и умах, и во всяком месте под небесами".

— Да ладно тебе! Клянусь Кеилом, не хочу я "убояться" Раира, мы же друзья!

— Заноте тебе придется подчиниться, — с усмешкой покачал головой Раир. — Не "убоишься" меня, так уж он заставит бледнеть и стучать коленками.

— Мой принц, — укоризненно сказал Занота. — Ты заставляешь меня думать, будто придется мне заняться манерами не только этого…

— Дестабилизирующего фактора, — подсказал Раир.

— Да, мой принц.

Занота улыбнулся, прикрывая глаза.

— Эй, уважаемые, погодите! — перебил Ликт. — Я верно понял, кто-то вздумал учить меня манерам? На кой Ррагэ мне сдались манеры? Я что, благородный какой? Они ж мне — как собаке пятый хвост!

— Урок первый, — невозмутимо говорил старый учитель. — При дворе, а равно, видят Вечные, и в любом благопристойном обществе, не следует поминать имя демонов и иной нечисти, а того паче — их господина.

— Раир! — возопил Ликт.

— Терпи, — лаконично отозвался Лаолиец. — Я вижу лишь один способ для тебя остаться при дворе. Стать придворным. Скажи спасибо, что полный курс придворного искусства изящной подлости тебе изучать не придется.

— Мой принц, этот курс называется политикой, — вежливо уточнил Занота.

Раир отмахнулся:

— Так его называешь только ты и только в присутствии учеников!

— Что ж, как справедливо сказал великий Вартен [арнакийский поэт XIX века], "никто не беспорочен на земле", — чуть заметно усмехнулся Занота. Эта их шутка давно уже путалась ногами в собственной бороде. — Но мой принц, почему же не дать твоему… другу возможность в полной мере испить из источника мудрости!

— Во имя крыльев Хофо, если он сам пожелает…

— Не пожелаю!

— …то пусть изучает хоть баллистику, хоть экономику. Но не вижу смысла делать из отличного человека ещё одного рафинированного интригана с больным самолюбием. Мне кажется, Ликту вполне достаточно будет умения правильно говорить и двигаться, и общей базы знаний — того, что должен знать культурный человек. А прочее — на его усмотрение.

— На всё воля Вечных, мой принц. Я начну ваять герцога из этого дикого камня, а пожелает ли он…

— Не пожелаю!

— …изучать науки либо же стать рафинированным интриганом — здесь я уже не властен.

— Во имя Вечных, кошки вас обоих сожри! Почему вы говорите обо мне так, будто меня тут нет вовсе?

— Ты возражаешь против обучения? — отвлёкся, наконец, на Ликта Раир.

— Клянусь Кеилом, ещё б я не возражал! Но не уходить же мне отсюда! Бросить тебя здесь одного что ли, так прикажешь? Вот ещё! Вот и выходит, что надо учиться жить по-здешнему.

— Благодарение Тиарсе, а то я уж думал, придётся тебя насильно здесь держать, — с серьёзной миной сообщил принц. — Занота займется твоими манерами, поможет, верно, Занота? И библиотека, разумеется, в твоём распоряжении.

— Раир, — заботливо начал Ликт, — тебе Таго на голову кулак уронил, да? Отшибания начались? На кой пёс мне библиотека! Ты припомни, поскрипи мозгами, какого я сословия. Мне читать-писать законами что людскими, что высшими — ну никак не положено.

Раир честно призадумался. Ненадолго.

— Занота, сколько времени займет поиск какого-нибудь вымершего полностью дворянского рода, скажем, Занги? И сбор необходимых бумаг, которые бы доказывали древность фамилии и законность происхождения этого оболтуса?

— Че-его? — первым среагировал оболтус. Занота отозвался чуть позже, но содержательней.

— Месяца три как минимум. Но, мой принц, в этом нет необходимости…

— Предлагаешь плюнуть на законы и обычаи? — малость недоверчиво покосился Раир.

— Охраните, Вечные, мой разум от такой страшной мысли! Нет, отнюдь нет, мой принц. Напротив, прошу тебя вспомнить о твоем праве производить в дворянство. Возможно, как ты помнишь, наградить как наследуемым титулом, так и не передающимся по наследству, за особые заслуги перед государством или кем-то из королевской семьи…

— Клянусь Хофо, ты гений! — воскликнул Раир. — Тем проще задача, что заслуг перед государством и королевской семьей накопилось множество, и за них так или иначе пора бы расплатиться.

— К-какие заслуги? — в некоторой оторопи проговорил Ликт.

— Содействие в разведывательной операции и последующем переходе через границу, активная помощь в путешествии до Лаолия, доблесть, проявленная при защите моей особы, а также спасение жизни — ну и прочее.

— Благодарение Безликому, жизнь прожита не зря! — патетически произнес Ликт. — Ух и хорошо, Раир, что ты перечислил, а то бы не знал я о собственном героизме ни сном, ни духом!

__________________________________________

Примерно в то же время, в начале первого месяца весны, только на пару сотен километров южнее Шегдар и Ксондак затеяли разбор полетов. Разбор проходил бурно, но малоэффективно. Оба были смурные, так как налетали они совместными усилиями такого, что разгребать придётся долго.

Император говорил:

— Вечные всё ещё препятствуют церкви, святейший Мастер? Или, возможно, нашлись иные неучтённые факторы?

Ксондак не любил, когда его называли лжецом и бездельником.

— Оба ваших предположения верны, Ваше Величество. Я не мог знать, в чём заключалась тайная игра моего императора, правила коей недоступны умам не столь светлым, как ваш, и счёл, в неведении своем, что не след мне вмешиваться, дабы не разрушить планов Вашего Императорского Величества.

— Умываешь руки? — прошипел Шегдар.

Ксондак встал, прошелся по комнате, остановился у стола, подумал и присел.

— Давайте поговорим серьёзно, Ваше Величество.

— Отличная мысль, Мастер. Что ж, я внимательно тебя слушаю, — Шегдар облокотился на ручку кресла и устремил на Мастера преувеличенно внимательный взгляд.

— Мы проиграли первое сражение, упустив обоих.

— Не из-за твоей ли привычки выжидать? — поинтересовался Шегдар.

— Возможно. А возможно, и по причине вашего нежелания разрубить узел, вместо того, чтобы тщетно пытаться распутать его по волосу. Не всякий узел возможно развязать, Ваше Величество. Некоторые лишь туже затягиваются.

— Какая резкость! — саркастически проговорил Шегдар. — Пристало ли святейшему Мастеру рубить сплеча?

— Вы предпочитаете поразмыслить, Ваше Величество, но раздумья ваши переходят в чрезмерную осмотрительность. Мы промедлили — и проиграли на обоих фронтах.

— Ситуация ещё не вышла из-под контроля, — без особой убежденности огрызнулся Шегдар.

— Вышла, Ваше Величество. Не следовало ворошить гадючью нору, вы же рискнули — и вызвали Реду. Но известно, что змее неведома благодарность, она может ужалить ежечасно. Проще и надёжнее раздавить гадючье яйцо, но не медлить, пока змея не возрастет. Вы же упустили её и дали время вспомнить и стать подлинно Редой. И коронация Лаолийца состоится ещё до смерти этой луны…

— Я понимаю, что Лаолиец-бродяга куда менее опасен, чем Лаолиец коронованный! Но не вини во всех ошибках меня, святейший Мастер, — недобро сощурился Шегдар. — Почему медлил ты? Почему помощь от церкви ограничивалась информацией — да и то зачастую ошибочной?

— Церковь не может открыто выступить против Лаолийца. Вся Центральная равнина — дети Вечных, не один лишь Кадар. А Лаолиец, к тому же, почитает Тоа Илирского [философ, основатель учения о Порядке, жил в XIV веке]; еретиком его объявить может лишь та церковь, к которой он принадлежит, и это не в моих силах.

— Не надо делать вид, будто ты не умеешь действовать незаметно, — поморщился Шегдар. — Почему ты не убрал Лаолица?

— А что помешало Вашему Величеству убрать Реду — теперь, когда ясно, что она не станет играть за вас?

Шегдар одарил его святейшество взглядом тёплым, как февральский ветер, но в остальном проигнорировал вопрос.

— Я соглашусь простить бездействие, — милостиво кивнул император, — но если ты даёшь информацию — давай точную! Почему их не оказалось на корабле, указанном тобой?

— Сведения были достоверными, Ваше Величество. Ваши люди опоздали.

— Как это "опоздали"? Раир плыл в Вернац! Зачем, во имя Таго, ему сходить раньше?

__________________________________________

— Зачем это — "уходим"? Ликт, ложись, нам плыть ещё два дня, — ответил Раир, не просыпаясь.

— Раир, я серьезно! Шухер!

Раир вздохнул и открыл глаза.

— В самом деле? Коричневые на борту? Или святое воинство с песнопениями, курильницами и сотней лучников?

— Хуже! — радостно заверил Ликт.

— И что случилось? — успокоенно спросил Раир и сел, поняв, что спать больше не дадут. — Подрался с капитаном?

— Я? Да я, клянусь Килре, вовсе никогда не дерусь! Ну, почти…

— И что ты всё-таки натворил? — Ликт замялся, пожал плечами и выдал:

— Уронил бочку.

— Какую бочку?..

— А пёс её знает, — честно ответил Ликт. — Но тяжёлая, холера.

— Так… — Раир потянулся и встал. — Давай по порядку, но коротко. И без риторики.

— Чего?

— По делу и без художественного вранья.

Ликт хмыкнул, но опровергать не стал.

— Проголодался я. И пошёл в трюм перекусить. Хотел достать кусочек окорока и случайно перерезал не ту веревку.

— Ну и что? — спросил Раир, потому что рассказчик замолк.

— Ну, бочка и покатилась.

— Пхм, — сказал Раир. — Что-то разбилось, хочешь сказать? Ну так заплатим…

— Раир, — тихо сказал Ликт, надев самое виноватое лицо из имевшихся в его распоряжении. — У нас столько денег нет.

— Клянусь пятью стихиями!.. Да что там за бочка была?

— Бочка была обычная. Она кувшины сшибла с каким-то маслом — так розами сразу запахло, я чуть не задохнулся, — и масло вылилось на ткани, а бочка по маслу заскользила, и сломала какую-то шкатулку… ну, несколько… там, кажется, специи были. А дальше я не смотрел…

— Ликт… Кара Тиарсе на твою дурную голову! Это же особый дар нужен — притягивать неприятности! И что теперь с тобой делать?

— Сойти на берег и подождать другого корабля, — предложил Ликт.

__________________________________________

— Я не знаю, зачем ему понадобилось оставить корабль прежде Вернаца, Ваше Величество. Но мне достоверно известно, что на корабле Лаолиец был. Если бы ваши люди оказались самую малость проворнее, он уже не представлял бы для нас опасности.

— Если бы твои люди делали хоть что-то, он уже давно встретился бы с Кеилом!

— Ваше Величество, Лаолийцу помогает нечистая сила. Обычным оружием его не возьмешь, а магов, столь сильных, как он, среди моих людей нет. В Царонгисе я едва не схватил Лаолийца, но проклятый колдун, да падет на него гнев Таго, сумел скрыться…

__________________________________________

— Клянусь зубами моей бабки! Вот это да! Поразительно! Раир, ты видел это? Нет, ты видел? Он поджёг воду! Горящая вода, чтоб меня кошки съели! Во имя Кеила, он величайший маг!

— Это не магия. Наверное, какая-то наука, пока ещё нам неизвестная, но не магия.

— Э, да откуда ты… А, ну да…

Ликт заметно смутился и несколько успокоился, хотя продолжал оглядываться через плечо на горящую воду.

— Но вода же не горит! А у него — горит! Наука — это ж когда считают или пишут, или там астрология… А тут — вода! Горит!

— Возможно, я ошибаюсь, но, кажется, это не вода. И уж точно не магия. Если бы этот человек был магом, я бы почувствовал.

— Правда? Вот это да! И ты любого мага мажешь так учуять?

— Практически любого. Но сильных магов мало. Меньше, чем Вечных.

— А несильных? Ну, здесь вот, сейчас где-нибудь тут есть маг?

— Сейчас…

Раир осторожно огляделся магическим зрением. Средней величины огонек нервно подрагивал неподалеку. В другой стороне, почти на таком же расстоянии — ещё один, чуть послабее, и третий — такой же силы, как второй — вдвое ближе. Все три неспешно приближались.

— Уходим, — тихо скомандовал Раир. — Конец прогулки.

— Почему?!

— На площади три мага кроме меня, — Раир уже шел, без подозрительной спешки, но быстро, в противоположную от порта сторону. — Два так себе, средних способностей, а третий посильней.

— Сильней тебя? — замер Ликт.

— Нет, что ты. Хвала Кеилу, мало кто под звездами будет сильнее меня. Но я, тем не менее, не думаю, что для Царонгиса четыре мага на городской площади — это обычное явление.

— Где они сейчас? — нервно оглядывался Ликт, когда они оставили площадь.

— Идут следом. Но ты можешь уже успокоиться: нас они не найдут.

— Как это? Ты наколдовал что-то? А почему я ничего не заметил? И что ты наколдовал?

— Небольшую иллюзию, — Раир помедлил, словно от неловкости, как если бы сам он не был уверен в разумности своего поступка. — Оранжевые колпаки и оранжевые широкие манжеты. Только иллюзия, и ничто больше! Зато никто и не подумает искать нас под личиной нашада — даже если кто-то из магов знает меня в лицо…

— Что?! Нашада?! Я не буду нашада! Убери эту гадость! Я, может, не герцог, но я свободный человек, клянусь пятью стихиями, и душа у меня имеется, не буду я даже на недолго изображать нашада, я не был никогда и не буду никогда неприкасаемым! Я свободный человек!

— Ликт, — не очень приветливым голосом сказал Раир, придерживая разбушевавшегося парня за плечо и не останавливаясь. — Я — принц крови.

За тысячу шагов от порта он снял иллюзию, разрушив её с особенным удовольствием. Он и сам не понимал, как ему могла прийти в голову такая безумная идея, и не слишком был рад, что поддался первому импульсу и решил проблему так. Но расчет оказался верен: маги Ксондака действительно знали Лаолийца в лицо и даже видели его издали уже и после того, как была наведена иллюзия, но не узнали его, хотя оранжевая отделка была единственным, что Раир поменял во внешности. Любой здравомыслящий человек замечает в нашада только знаки его касты. В лица всматриваться нет охотников. А вдруг, пока будешь всматриваться, коснешься ненароком? Как для лаолийца с непривычки кажутся на одно лицо все гартаоэ, а для илирца — все жители Арны, так для любого человека на Центральной равнине и в окрестностях на одно лицо были все нашада. Да и к тому же, маги искали дворянина. Человека, а не нашада.

А Раир долго удивлялся потом своему поступку. Позже, уже в Торене, обдумывая разговор с Занотой, он вспомнил эту историю и подумал: возможно ли, что он и в самом деле заразился от Реаны некими крамольными идеями?..

__________________________________________

— А почему ты сам не участвовал в операции, святейший Мастер? Или магия перестала входить в число способов [способы познания: магия, наука, искусство, философия. Звание Мастера получает освоивший все.]?

— Ваше высочество изволили забыть мои слова: я не вправе выступать против Лаолийца открыто. Он не еретик, он не богохульствует и не порочит истинную веру, и столь же чист перед церковью, как и Ваше Величество.

— Он исповедует ересь Тоа Илирского — разве это нельзя использовать как формальную причину?

— Нет, Ваше Величество. Учение Тоа не является ересью. Оно отдельно от церкви.

— Так объяви его ересью и получишь желанный повод!

— Это ваше желание, Ваше Величество, но не желание церкви. Церковь же сторонится мирских дел. Долг церкви — оберегать покой человеческих сердец и хранить беспристрастие.

— Ррагэ!

— Не поминайте имени нечистого, Ваше Величество! — тут же встрял Ксондак с искренним желанием спасти заблудшую душу.

— Если бы ты рискнул, святейший Мастер, — сказал Шегдар, сдерживая злость, — Лаолиец был бы уже мёртв!

— Долг церкви — хранить беспристрастие, — повторил Ксондак. — Ваш же долг, как императора — действовать и искоренять скверну. Вы же попустительствуете ведьме и дочери нечистого, Возродившейся! Неужто вы жаждете свершения пророчеств и конца времен?

— Я жажду восстановить Империю и избавиться от Лаолийца, о чём ты прекрасно знаешь! А вот ты стремишься переждать бурю в шалаше, святейший Мастер! Или ты надеешься уцелеть, бездействуя? Что ты молчишь?

— Смирение пред гневом сильных и почтение к земным властителям суть украшения слуги Вечных, — возгласил Ксондак, приподнимая руки к небу.

— Я не всегда столь терпелив, как в охоте на Возродившуюся, святейший Мастер, — доверительно сказал Шегдар. — В критический момент я вспомню твои советы и разрублю узел.

— Да укрепит Хофо ваш разум, Ваше Величество, — ответил Ксондак, и глаза его ясно говорили, что вызов принят.

— Да укрепит Таго мою руку! — отозвался Шегдар.

Ксондак помолчал, склонив голову.

— И ещё, Ваше Величество. Вы следите за ситуацией в Дазаране? — не дождавшись ответа, Мастер продолжил:

— Вам не кажется целесообразным принять какие-либо меры?

— Например? — саркастически скривился Шегдар. — Объявить войну первым?

— Вашему Величеству следовало бы более пристально внимать Мудрому, а не Яростному [Хофо и Таго соответственно], и вы увидели бы другое решение. Уменьшить пошлины для дазаранских купцов и повысить цены на их камни, пряности и ткани.

— И тем самым признать поражение, ещё не начав войну? — возмутился Шегдар. — Уж лучше перебить тех зангских умников, которые подали Дазарану эту идею — добиваться новых позиций на мировом рынке! Я ожидал от тебя большего, святейший Мастер! После таких уступок Занга потребует себе если не весь Форбос, то, по крайней мере, право устроить там и свою колонию. И к Верго тогда наш контроль над Науро!

— А если вы не пойдете на эти уступки, Ваше Величество, то к Верго отправятся ваши планы по восстановлению Империи, потому что Кадар не выдержит атаки на четыре фронта. Или вы думаете, что Лаолийца надолго задержит армия Арны? Или что Занга откажется присоединиться к морским атакам Дазарана? Или что даже тогда Нанжин Арнский не сумеет убедить Совет Арнакии отказаться от нейтралитета?

Ксондак нок Аксот говорил бесстрастным голосом, не глядя на багровеющего императора.

Шегдар неожиданно вернулся к нормальной окраске и позволил себе усмешку.

— А ведь насколько всё было бы проще, святейший Мастер, — задумчиво сказал он, — если бы ты проявил должное рвение в охоте на Лаолийца.

__________________________________________

А при торенском дворе в Лаолии покой царил на удивление. Никаких интриг, одни интрижки. Правящий род в Лаолии любили, а Раир и вовсе считался одним из величайших рыцарей современности. И в значительной степени потому, что Раир, в отличие от нескольких своих предшественников, не пренебрег древней традицией: если король умирает задолго до нового весеннего равноденствия, принц должен отправиться в странствие или хотя бы на маленькую войну. Особенно, если прежде он себя зарекомендовать не успел. Раир успел. При дворе он проводил ощутимо меньше времени, чем на дорогах соседних и не очень государств. И умудрялся, тем не менее, сохранять за собой славу одного из обходительнейших людей; слава эта подкреплялась каждым его очередным визитом домой.

Через месяц после возвращения в Торен он тосковал по делу, с нетерпением ждал коронации, трепался с Ликтом, спорил с Занотой и принципиально не понимал намёков на то, что Лаолию понадобится наследник, и надо бы Раиру присматриваться к девицам. Девицы все были на одно лицо — обильно напудренное, круглое и глупое, — одинаково хихикали невпопад, краснели и размахивали ресницами. Даже Ликт, вначале испытавший феерический восторг при мысли, что сможет флиртовать с благородными дамами, быстро разочаровался в этом утомительном и бесполезном занятии. Имелись ещё дамы, которые на людях вели себя так же, как и девицы, но в отсутствие строгих свидетелей забывавшие не только о стыдливом румянце и очах долу, но и о некоторых других установлениях истинной веры. Дамы эти вполне устраивали Ликта, который, в процессе обучения этикету оттачивал на них свои таланты светского человека, и нагоняли тоску на Раира, который из всех столичных обитательниц по-настоящему общался только со своей кузиной, своевольной и умной вдовой лет примерно двадцати семи.

Так или иначе, времени у Раира оставалась уйма, и тратилось оно по большей части на размышления. Наверное, у каждого бывают в жизни периоды, когда одолевают философские раздумья. Причем такие, что сложно отыскать не только ответ, но порой и вопрос. Первый месяц весны выдался таким для Раира. Он вспоминал и обдумывал события то недавние, то случившиеся много лет назад, искал вопросы к бессмысленным на первый взгляд ответам… И боялся доводить мысль до логического завершения, потому что выводы иногда оказывались не то кощунственными и богохульными, не то просто безумными…

__________________________________________

Эрлони, турнир в честь юной Веимелле, дочери и наследницы Тиоты ол Эртой, короля Арны. Официальная версия гласила, что рука Веимелле достанется победителю турнира, но неофициальные источники, пожимая плечами, говорили, что, конечно, действительным кандидатом в мужья является Хонадж Кадарский, второй сын императора Тэдагжаа нок Эдол. Тэдагжаа опасался (и небезосновательно), что нетерпеливый принц не откажется равнодушно от кадарского престола, а примется расчищать путь к нему всеми подручными средствами. В силу этой же нетерпеливости Хонадж и ухватится обеими руками за корону Арны, от которой его, при условии женитьбы, будет отделять разве что немощный старик-король. Раир принц Лаолиец, тогда максималист и мальчишка, подумывал было составить Хонаджу конкуренцию по идейным соображениям, но вовремя сообразил, что победитель рискует попасться в руки Илру [бог брака], и решил, что политику пристала обдуманность, а не слепая убежденность, более приличная для рыцаря.

Турнир протекал вяло. Рыцари выезжали на ристалище покрасоваться, а не биться, и некоторые зрители больше внимания уделяли драке, начавшейся в толпе зрителей победнее. Инициатором её был тощий мужичонка в красной куртке, который быстро привлек к своей персоне внимание значительной части соседей. Внимание это было самым пристальным и проявлялось в непечатных воплях и размахивании кулаками.

На жёлтом песке ристалища тоже наметилось оживление. Будущий счастливый жених от души рубился с неким бароном, имя которого в памяти неблагодарных потомков не сохранилось. Барон сражался воодушевленно, не гнушаясь возможностью попижонить. Тем не менее (а вернее, как раз благодаря этому), победы он не добился. Обиженно бросил меч в ножны, вскочил на коня, всё ещё держа зачем-то в левой руке обломок копья.

Шум в беспокойном углу тем временем усилился: мужичонка в красной куртке проигрывал в затяжной драке и, в конце концов, был выбит прямо на ристалище, как раз под ноги коню раздосадованного барона. Конь фыркнул и, сочтя ниже своего достоинства связываться, перешагнул упавшего с аристократическим презрением в каждом движении. Но барон не последовал примеру мудрого животного, дёрнул поводья, заставив его недовольно развернуться на месте, и нашёл применение обломку копья: не поленившись наклониться, вогнал его в песок. Сквозь упавшего. После чего брезгливо встряхнул рукой, вытер её о шею коня и уехал.

Поступок барона вызвал в рядах зрителей неоднозначную, но живую реакцию. Большинство сочли верхом неучтивости уехать так, не простившись и не удостоив даже поклоном дам. (Дамы томно закатывали глазки и затаенно вздыхали о страстном мужчине). Некоторые добавляли, что выходить из себя не пристало дворянину, да и пачкать благородное оружие, пусть даже и сломанное, о какого-то… Фи!

— Это!… Это бесчестно! — возмущался Раир на скамье для почетных гостей. Рядом с ним сидел Шегдар, наследник кадарского престола, высокий бледный юноша с холодным лбом и циничными губами. Его глаза, в отличие от пылающих взоров Лаолийца, холодно мерцали, оживляясь лишь любопытством и насмешкой.

— Неосмотрительно и глупо — да. Но бесчестно? Ты слишком суров, лорд принц.

— Нет! Дворянин не станет так поступать! Он не достоин звания благородного!

Места под навесом было достаточно для куда большего числа людей. Там вполне могли бы разместиться пятеро. Но третий гость готовился к очередному выходу на поединок, а Тэдагжаа Кадарский и Осканен, король Лаолия, удалились куда-то для переговоров о торговле напрямую, без посредничества Занги или Арны.

— Благородство дается древностью рода и славными предками, лорд принц. Сам же барон — отличный солдат, хотя политиком ему не быть, так как он слушает кровь, а не разум.

— Он убил человека! Нам не для того вверены их судьбы! Долг дворянина — защищать их и им сочувствовать, но не убивать!

— "Разумный пастух оберегает стадо своё от волка, и стрижёт овец разумный пастух, но не режет их, и не оскудеет рука его", — процитировал Шегдар "Поучения" Кшарега Мудрого [император, философ; жил в XIX веке].

— Только отеческая любовь короля к народу скрепляет и освящает единение государства! — воодушевлённо подхватил Раир.

— Едва ли, — усмехнулся Шегдар. Раир воткнул в него возмущённый взгляд. — Какой резон любить овец? — спросил Шегдар. — Овцы не способны заметить любви. Любить народ столь же нелепо, как пылать страстью к плодородному дереву, что питает нас, или к одежде, что защищает нас от непогоды и пыли. Есть люди, поступающие так, но "разумный муж не сделается рабом вещей, и разумный пастух не пожелает стать рабом своего стада".

— Правитель не может быть свободен от народа! Власть — это ответственность, Вечные ставят лучших из людей над всеми прочими дабы мы вели их, заботливо оберегая, подобно любящим родителям!

— Не мне судить, чего хотели Вечные, ставя меня над простолюдинами. Но власть — это власть. Ничего больше. И этого достаточно.

— Нет! Клянусь крыльями Хофо Мудрого!.. Это… неправильно! — как-то удивленно произнес Раир.

Торенский мороз казалася куда менее зябким, чем туманы Центральной равнины. Лаолиец сдёрнул плащ и намотал его на руку. Они долго ещё тогда спорили, иногда сходились в каком-то тезисе, но сходились настолько с разных сторон, что и сам тезис словно раздваивался. Они говорили о разных вещах, только иногда, по нелепой случайности называя эти вещи сходными словами.

Человек по природе своей чист и светел, младенец мудр, безмятежен и счастлив высшей мудростью незамутнённого ума. Вечные изначально создали людей прекрасными, для безмятежности и счастья, с сердцами, подобными лику Тиарсе: чистое зеркало в коем отображаются и бури, и чудеса жизни. И был человек — как тростинка, полая тростинка, скользя в которой, плетёт свою песню ветер вечности. Как Верго, действующий бездействием, как Тиарсе, позволяющая вещам быть, как Кеил, сохраняющий себя, хотя все века и все веяния людей и богов текут сквозь него, как Килре, изменяющий свой лик, и не помнящий ушедшего, сущий здесь-и-сейчас, мгновение, помимо которого нет ничего. Такими были люди издревле, и такими станут они, ибо всё возвращается, но не по кругу, а по спирали, и люди, вернувшись к прежней мудрости, станут выше и прекраснее.

Так учил бродячий илирский философ Тоа двенадцать веков назад, и так верил Раир, принц Лаолия.

— Пристало ли принцу исповедовать ересь? — ехидно полюбопытствовал Шегдар.

— Принцу пристало уважать все веры, сколь бы странными они ни казались, — ответствовал Раир. — Ибо истина является разным народам под разными личинами.

Шегдар хмыкнул, сверкнул глазами и замолчал.

Они спорили о знаниях, о школах для крестьян и городских бедняков, открытых в Занге. Раир твердил, что учение это во вред, учителя с палками и розгами выбивают из детей истинную мудрость, уродуя душу и ломая тот образ высшей правды, что Вечные вкладывают в каждого. Ломают человека, и оставляют лишь ложную гордость и твёрдое убеждение в непреложности надуманных истин.

— Каждый крестьянин, не научившись мыслить, приучится полагать, что он и только он прав!

— Значит, плохо бьют, — предположил Шегдар. — Крестьянин не должен полагать. Думать за него будут благородные. Но знания нужны, лорд принц. Недаром же у Занги лучший флот и сильнейшая армия. Учёные укрепляют государство. Нужно лишь не допускать вольномыслия. Я бы открыл школы с математикой, алхимией и механикой, чтобы учёные сооружали осадные машины и строили мосты и крепости, а не сочиняли дерзкие стишки. Лучше учёные, чем философы и поэты. Учёным всё равно, на кого работать: наука объективна и не обременена моралью.

— Это ничем не лучше зангских школ! — не выдержал возмущённый Раир. — Это ещё хуже! Правитель не должен калечить разум! Ты не вправе делать рабов из людей, но должен помочь им возвыситься до Вечных!

— Я вправе на всё, — отрезал Шегдар. — До Вечных возвысится тот, кто на это способен, а не никчемный простолюдин. А правитель должен заботиться о благе государства, не смущаясь идеями философов.

Из этой беседы лаолийский принц вынес твёрдое убеждение, что знания — зло. Они отравляют ум, порождая предвзятость, замутняя зеркало духа. И знания безразличнее к добру и злу, чем сама Тиарсе: их даже проще использовать во вред, чем на пользу. Знания бессмысленны, ибо окончательной истины в мире нет, а здешние истины, земные, лишь множат заблуждения. Но теперь Раир подумал вдруг, что Ликту, беглому рабу, не хватает только знаний, чтобы стать вровень с ним, без половины луны королем Лаолия и наследником старых императоров. Неужто знания могут быть необходимы? Но не они ведь делают человека мудрым или счастливым! Зачем же они нужны? А если нужны, то… Неужто законы препятствуют духовному совершенствованию человека? Ведь эти законы, лежащие фундаментом всего мира человеческого: законы сословий и иерархии, — даны Вечными! И кто скажет, что проще принять: предположение, что Вечным неугодно человеческое совершенство, или же крамольную, кощунственную мысль, что власть в мире этом Вечными не освящена, и все законы людские созданы людьми!.. А значит, несовершенны, как всё человеческое… И значит он, принц, кровь от крови властителей Старой Империи весит на весах Судьи столько же, если не меньше, сколько каменщик, мостивший эту аллею! И значит, нет у него никакого права распоряжаться судьбами других людей, и никаких высоких целей и смысла в жизни — он не избранный Тиарсе, не глашатай воли Вечных, а просто случайный человек, капризом Килре заброшенный на вершину пирамиды! Ему и в голову не приходило отказываться от короны. Но то, что в голову приходило, уже грозило разорвать эту голову на части.

 

XX

"…В зиму от основания Города две тысячи двести семьдесят четвёртую герцогиня Лэнрайна ол Тэно, урождённая дворянка в поколении шестнадцатом, в преступлениях и Вечным противных делах неповинная, Мастером Тиарсэи храма указанная, по приметам и знамениям отысканная, волею Вечных коронована императорским венцом в Тиарсэи храме в третий день первой луны…"

Реана осторожно разгладила страницу сокращенного списка с "Хроник Эрлони…" и откинулась в кресле, придерживая её ладонью. Забавно. Коронация — церемония яркая, но сама по себе ничего не решающая. Лишь красивый итог долгой работы — и ещё более долгой подготовки. Что характерно, подоплёку тогда не знал никто, и уж меньше всего те, чьими руками она мостила себе дорогу на престол.

__________________________________________

Жатланци нка Лантонц ол Кой-Мюрино повернулся от окна в комнату, услышав шорох. И верно — Лэн, эта зеленоглазая ррагэи, проснулась и по-кошачьи потягивалась на шелке и мехах, ничуть не смущаясь отсутствием одежды. Жатланци самодовольно улыбнулся. Первое время эта девочка так мило краснела и опускала глаза, даже когда её слуха касалось не вполне пристойное слово. А теперь, всего-то через три луны…

Ага, сия романтическая история началась три луны тому назад. Нка-Лантонц прогуливался вечером по городу. Ну… Видят Вечные, был он почти трезв, а если ноги и заплетались немного, так что, забери вас Верго, дурного в том, чтобы дворянину отметить праздник Порога Полуночи! И — этого уж, во имя Таго Сильного, отрицать никто не будет! — пара бутылок доброго зангского чёрного не помешали дворянину разогнать пятерых бандитского вида молодчиков, покушавшихся на честь юной девы. Странно было бы после столь эффектной завязки не продолжить знакомство и не взять деву под свое покровительство. И пока поводов пожалеть у него не было. Разве что немного капризна — но неужто бывают женщины не капризными?

(Можно отметить, что Кхад не пользовалась даже внушением. Охмурять нка-Лантонца магией ей не позволило бы самолюбие, а все остальное почти не приходилось контролировать — дела и так шли, как по нотам. Главные затруднения во всей операции вызвала стычка "один герой против пятерых мерзавцев", которую следовало поставить так, чтобы в дым пьяный герой не порезался сам, не порезал никого из окружающих и при этом не понял, что с ним играют. Хотя, если задуматься, умильно улыбаться, а не кривиться, когда тебя называют "Лэн, детка" — немногим проще…)

— Доброе утро, Лэн, детка! — осклабился Жатланци. Кхад ответила вампирьим оскалом, привычно замаскированным под улыбку влюбленной дуры. — Какая ты у меня красавица, сама Наама должна завидовать тебе!

— Ты так добр ко мне… — отозвалась Лэн, пряча глаза под ресницами, мелькающими, как крылья колибри, а Кхад подумала, что для хорошего дела и не такого идиота можно потерпеть. Тем более что, объективно говоря, идиотом нка-Лантонц не был. Просто он, будучи дворянином, никак не мог предполагать в девчонке, подобранной на улице, мозгов. И никак не мог ожидать какой-то непредвиденной просьбы в ответ на банальную фразу: "Только скажи, чего ты хочешь, я всё для тебя сделаю!"

Кхад не стала скрывать торжествующую улыбку. Как раз сегодня первый этап подготовки благополучно завершился, и Жатланци разродился искомым заверением как нельзя более вовремя.

— Всё-всё? Ой, ты всё можешь! Поклянись, что правда сделаешь всё, милый!

— Клянусь Таго, детка! — легко согласился нка-Лантонц, убеждённый, что ничего экстраординарного "детка" не придумает.

— Я хочу корону Империи, — объявила она голосом избалованного ребенка.

Даже когда прошел первый ступор, Жатланци назвал только одно конкретное препятствие: "Но ведь ты даже не дворянка!" — "Я?! Я герцогиня ол Тэно! У меня больше прав на престол, чем у всего двора вместе взятого!" Праведное возмущение вышло немного слишком театральным, но ошарашенный Жатланци не заметил. Когда он вернул себе способность рассуждать, эта способность недолго сопротивлялась гипнотизирующему шуршанию старого пергамента, где (чернилами, вполне правдоподобно выцветшими трудами одного из народных умельцев) значились дата и место рождения и имянаречения* долгожданного ребенка ол Тэно — за полгода до начала войны с варварами Пустошей. Война эта, как до сих пор считалось, уничтожила знатнейший после императорского род Центральной равнины полностью. "Почему же ты молчала раньше?" — "К слову не пришлось. Ну, не догадалась я, милый…"

Раньше Кхад предъявить эти бумаги не могла бы потому, что Лорд только вчера передал их, не говоря уж о мелочах вроде той, что три дня назад этих бумаг ещё не было в природе. К тому же, ещё позавчера тот престарелый священник, чьей подписью заверены бумаги, не покидал бренного мира, а значит, теоретически, мог появиться невовремя и разрушить всю стройную картину. А теперь все огрехи подчищены, и концы спрятаны более чем надёжно. А если кто-то и найдёт в лице герцогини ол Тэно черты сходства с Кхадерой, так за оскорбление достоинства всегда можно убивать без суда.

Нка-Лантонц нарушать клятву не стал. В первую голову не в силу предрассудков, а в силу того, что прекрасно понимал, какие козыри дает ему в руки ррагэи Лэн, оказавшись Лэнрайной ол Тэно. У неё — титул, дающий право на престол, а у него — власть, с помощью которой можно это право осуществить. Нка Лантонц, далеко не последний человеком в Империи, на престол претендовать не мог. Как, впрочем, не мог и никто после смерти Нактирра. Но Жатланци реальную власть всегда предпочитал формальной, так что мысль о негласном правлении Империей из-за спины послушной, пусть и капризной, девчонки ему вполне нравилась. И он не стал вспоминать, что немало людей считают действительной лишь ту клятву, что дана равному — в данном случае дворянину и, разумеется, мужчине. Он сказал: "Да, Лэн, детка. Всё, что ты пожелаешь".

Через месяц Лэнрайна ол Тэно начала покорять имперский двор. Жатланци и Кхад заручились весьма и весьма солидной поддержкой уже через два месяца после смерти Нактирра. Верхушка столичного дворянства с большим интересом отнеслась к идее теневого правительства. Особенно с учётом того, что в пригородной усадьбе скончалась при родах вдова императора, а её ребёнок оказался мертворожденным.

__________________________________________

Реана повела плечами. В истории с наследником ей и тогда померещилась некоторая несогласованность деталей. Сейчас — тем более. Люди нка-Лантонца прекрасно выполнили приказ, у них были для этого все возможности. А у императрицы с наследником никакой возможности спастись не было и быть не могло, учитывая, что охраняли её как раз люди нка-Лантонца. Хоть и неофициально, но первая сотня была сплошь лояльна заговорщикам, а не ол Истаилле. Однако несколькими годами позже наследник всплыл в Лаолии, и Мастер Джатохе явно приложил к этому руку, хотя воспользоваться результатами не успел. Тогда Реда была уверена, что и наследник, и бумаги — фальшивка, козырная карта Мастера на случай, когда ему понадобится срочно расшатать трон ол Тэно. Раир же утверждает, что наследника действительно спасли спасли и вывезли в Рикола. Но не похож Лаолиец на Нактирра. Хотя, это не доказательство: триста лет прошло, какое тут фамильное сходство, если и дети на родителей не всегда похожи… Да нет, ерунда, не мог наследник выжить. А фальшивому ол Истаилле, естественно, не говорили о том, что он фальшивый — зачем? И уже одно поколение спустя никто не докопался бы до правды. А, ладно. Главное, Раиру ничего не говорить на эту тему. Не поверит — оскорбится, а поверит — ещё хуже, испереживается весь: ах, я не император, жизнь кончена!

Так или иначе, ол Истаилле Кхадеру не беспокоили. Осенью герцогиню ол Тэно объявили будущей императрицей и зимой короновали. Два месяца спустя Жатланци нка Лантонц ол Кой-Мюрино был грубо и неизящно заколот в спину невыясненными личностями и невыясненным способом. Более всего на воображение света повлиял тот факт, что убили блистательного герцога прямо в его карете, за ту четверть часа, что требовалась шестёрке лучших кадарских скакунов на дорогу от особняка нка Лантонца ко двору. Никто из сопровождения герцога ровным счётом ничего не заметил. По странному совпадению, как раз накануне герцог позволил себе на собрании "лучших людей Империи" — теневого правительства, каковым они себя искренне полагали, — заверить всех, что куклы в императорском венце опасаться просто глупо. Дело в том, что кто-то из дворян выказал сомнение: а такой ли уж прекрасной идеей было поставить императрицей эту? "Мы посадили её на престол, и ей не остается ничего, кроме как подчиняться нам столь же беспрекословно, сколь подчиняются Тиарсе". Лучшие люди знали императрицу не так близко, как знал её Жатланци, а потому этой его уверенности не разделяли. После печального инцидента они почему-то ещё более поскучнели, а об экономической программе нка Лантонца так больше никто и не вспомнил.

__________________________________________

Реана снова склонилась над летописью, пролистывая то, что её не интересовало.

"…В лето от основания Города две тысячи двести семьдесят пятое бесчестные дворяне кадарцы родом Лагрэт, граф нок Тайракх и Тоссеш, барон нок Бааркидж противу законов высших и человеческих пошли, подло клятву верности императрице своей <…> нарушив, поелику же покушаться дерзнули на священную особу Её Императорского Величества<…>. Но Тиарсе не попустила совершиться мерзости, и разоблачены коварные планы сих, и схвачены они, и отданы правосудию во имя Оа и Тиарсе, и всех Вечных, и пяти стихий…"

Реана вновь оторвалась от чтения, и не смогла сдержать смешок. Забавный тогда выдался эпизод. Спокойным летним вечером она просто бездельничала. В начале правления такие вечера ещё выдавались, не то, что позже. Она читала "Поучения" Кшарега, и дверь открылась точно на фразе "Все, что совершено когда-то, откликнется в грядущем, и не дано нам знать, когда и как именно…". Близнецы конвоировали Нхария Призрака. Наёмник, вопреки обыкновению, выглядел мятым и неопрятным. Кошка с брезгливой гримасой вела испуганных дворян. Нок Тайракх с бегающими глазами все порывался преувеличенно возмущаться её бесцеремонностью, а Бааркидж молча зыркал исподлобья. Горделиво вышагивающий Лорд замыкал процессию. Императрица усмехнулась, осторожно закрыла ветхую книгу и приготовилась созерцать прелюбопытнейшее представление.

__________________________________________

…Нхарий замер в нише, прислушиваясь. За углом смутно слышно было стоящих на посту стражников: вот кто-то из них переступил с ноги на ногу, шорхнуло — задели рукавом стену, наверное, — и снова тихо. Слева по коридору никого. Нхарий скользнул из тени в нише к повороту, сжимая холодные рукоятки ножей. Одного охранника можно было бы снять по звуку, пусть и с двадцати шагов, но их двое, и лучше не рисковать. Ну, во имя Кеила! Наёмник возник в коридоре в десятке метров от охранявших покои императрицы, прекрасно видимый в факельном свете, взмахивая обеими руками в броске навскидку…

Он совершил непростительную ошибку: растерялся, на долю мгновения помедлив, прежде чем метнуть ножи. И понял, что влип. Лишившись главного козыря — фактора внезапности. Но кто же мог предположить, что сам он встретится с такой неожиданностью! Дверь к её Величеству охраняли близнецы, старые знакомые, работавшие на Зеленоглазую Ведьму! Близнецы тоже растерялись, и девчонка не успела ничего сделать, а вот парню как раз хватило мига, упущенного Нхарием, чтобы взять того на прицел. Убийца по прозвищу Призрак в свои тридцать четыре ничуть не сомневался, что одно из заданий однажды окажется для него последним, и метнул бы ножи, целься парень насмерть. Но тот держал кинжал так, чтобы дурак понял: полетит эта игрушка не в глаз или сердце, а так, чтобы подрезать сухожилие на ноге. Мёртвый наёмник — это не страшно. Нхарий не боялся Кеила, которому исправно служил почти двадцать лет. Но хромой и схваченный наёмник — это уж никуда не годится!

— В замке завелись призраки? — сказала девчонка, ехидно улыбаясь. — Вот так встреча! Кажется, нам есть о чем потрепаться, а?

Нхарий изобразил дружелюбный оскал голодного волка.

— Брось ножи и подойди ближе, — сказал парень.

Нхарий скривился, но послушался. Девчонка подобрала ножи, быстро обшарила наемника, подстраховываясь кинжалом у его шеи. К тому же, она ни разу не перекрыла прицела своему братцу. Нхарий ругнулся сквозь зубы, про себя ещё раз отметив, насколько чётко и слаженно работает эта парочка. Оружия Призраку не оставили никакого. Да что оружие — девчонка нащупала даже перстень в поясе, выданный заказчиком в качестве пропуска в замок. Наловчилась обыскивать, пока кормились с братом на ночных улицах! Перстню девчонка явно обрадовалась. Удивилась и обрадовалась. Но не может ведь она его узнать? Заказчик уверял, что это не фамильная драгоценность, и узнать его никто не должен. Ррагэ! Чтоб тебе, дурню старому, избавиться от побрякушки сразу после того, как показал тому хмырю на входе! — А какого беса вы тут делаете? — раздраженно спросил Нхарий, пока ему вязали руки. — Продались имперской гвардии? А сколько шума было и распущенных перьев: мол, служим только Кхад, всегда держимся своих!..

Девчонка дернула узел напоследок и рассмеялась.

— Потерпи малость, Призрак, скоро всё поймешь! — она снова рассмеялась, будто хорошей шутке. Наёмник нахмурился, но ничего не сказал.

Близнецы поговорили о чем-то вполголоса, потом заперли обвязанного верёвками, как кусок ветчины, Нхария в какой-то комнатушке и исчезли, по ощущениям Призрака, почти на полчаса. За эти полчаса он не смог ни освободиться, ни разглядеть что-либо в кромешной темноте, ни нащупать что-нибудь достаточно острое, чтобы перепилить веревки. Зато успел убедиться, что комнатушка совсем маленькая и абсолютно пустая, не населённая никем, кроме весьма трудолюбивых пауков. Потом девчонка выудила его на свет, с тем, чтобы Призрак увидел заказчика, небрежно схваченного под локти Кошкой — тоже из банды Кхадеры, и ещё одного человека Ведьмы, одетого чуть ли не изящней обоих дворян, которого называли Лордом. Этот придерживал за шиворот злого и красного барона Бааркижда. Все старые знакомые с удовольствием скалились на хмурого и ничего не понимающего Призрака с паутиной в волосах. Нхария пропустили вперед, следом вошли близнецы, сдерживая довольные улыбки.

Нхарий прикинул было защитную речь, но вспомнил, как смотрел на него заказчик, и понял, что уж этот заложит точно, после чег плюнул и доверился Кеилу. Посмотрим хоть, кому именно Нхарий Призрак проиграл последний раз в своей жизни.

— Ваше Величество, — начала Кошка, обращаясь к невнятному силуэту над книгой. Вошедшие видели только макушку — тёмно-каштановые волосы в гладкой прическе. — Позвольте сообщить: сегодня раскрыт заговор, ставивший целью дворцовый переворот. Заговорщики и неудавшийся исполнитель схвачены.

Императрица подняла голову, обежала посетителей быстрым цепким взглядом, чуть дольше задержав его на Призраке, усмехнулась, закрыла книгу и уложила руки на стол с выражением живейшей заинтересованности.

До того момента, как он узнал лицо той, что носила титул императрицы, Нхарий думал, что запас удивления на сегодня исчерпан.

— Почему я узнаю о заговоре только теперь? — спросила Кхад.

— Да мы сами полчаса назад узнали, — весело ответила младшая из близнецов.

— Чисто работаете!

— С помощью Тиарсе, — она пожала плечами. — У Призрака было кольцо нок Тайракха, я его видела когда-то, граф, кажется, всего-то раз кольцо и надевал. А когда лорду графу предложили устроить встречу с начальником гвардии, граф так перепугался, что и кольцо в доказательство не пригодилось.

Граф затрясся от злости, косясь через плечо на державшую его девчонку, но тут же сменил выражение лица, и верноподданнически заморгал на императрицу.

— Ладно, уведите пока высокородных лордов, — императрица шевельнула кистью, — с ними я пообщаюсь позже. Наёмника оставьте.

— Любопытная встреча, Нхарий Призрак, — сказала Кхад, когда её повеление исполнили. Нхарий кивнул.

— Более чем, Кхадера, — он огляделся, куда бы сесть, но кресло в комнате было только одно, да и то занято. — Или всё-таки императрица Лэнрайна ол Тэно?

— В данном случае — Кхадера.

Она оглядела Нхария, перевела взгляд на старый гобелен и некоторое время задумчиво его изучала.

— Помнится, — сказала она, вновь поворачиваясь к наемнику, — с год назад мы заключали сделку. В "Одноногом петухе". Ты не напомнишь мне, что это была за сделка?

Кхад смотрела с выражением вежливого внимания на лице. Нхарий подавил желание поёжиться.

— Я не пытаюсь вредить тебе, а ты не трогаешь меня, — буркнул он.

— За год ты успел продать репутацию честного человека?

— А вот не надо оскорблять меня! Ты знаешь, что я держу слово. Мне заказали императрицу, а не Кхадеру.

Она насмешливо приподняла бровь.

— Проклятье на твою голову, ты же знаешь, о чем я говорю, Кхад! Ну откуда мне было знать, что это ты?

— Ты никогда не видел меня, Призрак? Разве после восшествия на престол я сменила внешность?

— Ха! Да кто же вздумает искать в императрице ол Тэно Кхадеру? Ты была ночной императрицей, но кому в голову придет, что дворянка в Ррагэ-не-знает-каком поколении окажется безродной ведьмой с улицы?

— Одежда значит много, но ты все же профессионал, верно, служитель Слепого [Кеила]?

Нхарий угрюмо молчал. После сегодняшних неудач он начал в этом сомневаться.

— Однако в итоге ты таки понял, кто я.

— Да какого ж беса не понять, после того, как твои люди скрутили мне руки и накормили кляпом?

Кхад ухмыльнулась. Она была очень довольна. Если уж Призрак не смог узнать её, пока не встретил лицом к лицу, разоблачения бояться незачем.

— Принял бы ты заказ нок Тайракха, если бы знал все детали?

— Нет.

Нхарий не понимал пока, куда она клонит, и предпочитал избегать распространенных ответов.

— Может ли в таком случае сделка с графом считаться действительной?

На этот раз Призрак думал дольше, но ответил так же.

— Нет.

— Значит, нок Тайракх и Бааркидж не являются твоими заказчиками?

— Нет, — снова признал Нхарий, хотя и без энтузиазма.

— В таком случае, тебя заинтересует не то, что я их казню за покушение на императрицу, а то, что предложу тебе новую сделку.

— Какую сделку? — спросил наёмник после секундного раздумья.

— Обновить нашу старую договоренность. Год назад ты отказался работать на меня. Что скажешь теперь?

__________________________________________

В правую ногу три раза быстро ткнулось что-то маленькое и острое, Реана резко качнула ногой, просыпаясь. Мышь, сброшенная с ноги, возмущенно ругнулась.

— Сама ты хамка! — жизнерадостно отозвалась Реана. — Обойти не могла?

Она выпрямилась, потянулась. За окном уже начало светлеть, где-то кукарекнуло, потом замычало, потом тишина рассыпалась одиноким собачьим брехом, и окончательно занялся рассвет. Реана встала с кресла, пытаясь сообразить, о чем именно невнятно сокрушается её организм. Убив с минуту на размышления, она всё-таки поняла, что загадочный дискомфорт являлся банальным голодом. Порыскав взглядом по комнате, Реана поняла, что найти здесь что-либо съедобное едва ли удастся, так что тряхнула головой, окончательно сгоняя сон, и направилась на улицу. Через полчаса, стуча зубами, вернулась с крынкой молока и хорошим куском хлеба, чётко зная, что никогда больше не выбежит на мороз "на минутку" без верхней одежды. Правда где-то в глубине сознания крутился здоровый скептицизм и резонное сомнение в собственной сознательности, но Реана споила его парным молоком, и внутренний критик благодушно заткнулся.

Под молоко и хлеб чтение исторических документов пошло без энтузиазма, но споро. Книги, судя по всему, составляли единственную статью расходов Вкадлеха. Чем этот ворчливый пенсионер кормился, Реана и вовсе не представляла. Может быть, сам переписывал те же книги? Библиотека у него была неплохая. Большую часть её составляли списки с хроник и летописей — выдержки из "Хроник" Даз-нок-Раада, арнской летописи, "Анналов" Кунена, летописи Эрлони… Больше всего Реане понравился этакий компилятивный труд самого, видимо, Вкадлеха: прослеживалась общая линия исторического процесса. События последних лет автор фиксировал самостоятельно и методом реферата по летописям соседних городов. Кажется, труд был нацелен на то, чтобы доказать три тезиса: 1) мир изменяется; 2) противиться регрессу невозможно из-за того, что непокорство и ереси глубоко укоренились в умах; 3) грядёт конец времён. Очень оптимистическая книжка. Но понравилась она Реане по другой причине. Вкадлех доказывал приближение конца света именно переменами, да ещё ростом "духа непокорства". То есть, не пропускал никаких новшеств и не замалчивал восстания и крестьянские войны, не преуменьшая, к тому же, их масштаб и не искажая причины и последствия. Другими словами, в своем стремлении подобрать убедительные доказательства, он брал подлинные факты. По той простой причине, что они его построений не разрушали. А вот отношение у читательницы вызывали прямо противоположное желаемому. Потому что кощунственная мысль о путешествиях за Океан, за Восточные чащобы или к югу не вызывала у неё ужаса и отвращения, а "нечисти угодный" наборный печатный станок она и в своём мире полагала величайшим достижением человечества докомпьютерной эпохи.

Эта книжка Реане попалась на глаза не в первую очередь. Вначале, бегло проглядев списки с летописей, девушка уверилась, что за прошедшие триста лет в мире мало что изменилось, верно говорил Шегдар в их первую встречу. Летописцы детально обрисовали пару десятков войн, смену нескольких дюжин правителей, тщательно обмусолили один дворцовый переворот в Илире со сменой правящей династии… Заинтересовал Реану только распад королевства Арнакии на полтора десятка отдельных странок с последующим объединением их в единое государство с выборным правительством. Да определенно буржуазная бархатная революция в Занге. Вкадлех акценты ставил иначе, описывая не доблесть сражающихся, например, а методы ведения войны — там, где он вообще останавливался на описании войн. Судя по работе Вкадлеха, большая часть "противных Вечным" открытий, изобретений и ересей относились к концу двадцать пятого века. В этом же времени Реане попались знакомые имена: 2485 — рождение принца кадарского Шегдара нок Эдол, и 2488 — рождение лаолийского принца Раира герцога Везариол, наследника ол Истаилле. Буквально за год до бархатной революции в Занге.

Потом откуда-то из недр темного дома выковылял Вкадлех, по-утреннему жизнерадостный, бормоча что-то о нынешней молодёжи. Представительница таковой угостила учёного завтраком, который она всё равно брала в расчёте на двоих, и объяснила, насколько её увлёк и восхитил великий труд великого историка. Вкадлех в благодарность рассказал, что он думает о её способностях к восприятию данного гениального труда, и замолчал, явно довольный.

Реана вернулась к чтению. В 2490 мелькнул Нанжин, Мастер Арна, куда она идёт (а зачем?..) Потом девушку почему-то заинтересовало, сколько лет назад имели место быть все эти замечательные события. Дальнейший анализ книги дал разве что дату коронации Шегдара, из которой следовало, что сейчас вряд ли меньше 2509 года, на чём анализ застопорился. Реана рассмеялась, взмахнув рукой и откинувшись на спинку стула.

— Почтенный Вкадлех! — сквозь смех проговорила она. — Почтенный Вкадлех, а который год на дворе?

— Смеёшься? — проворчал Вкадлех. — Ну-ну, смейся, пока молодая, вот до моих лет доживешь…

— Я серьёзно! — заверила Реана, не потрудившись, впрочем, привести выражение лица в соответствие с заявлением. — Какой сейчас год? Две тысячи… четыреста?.. нет, пятьсот, да?..

— Пятьсот. Пятьсот девятнадцатый, — сказал Вкадлех, покосившись на девчонку, теребящую правой рукой Олинду. Тиарсе Всеблагая, ты смеёшься над миром?! А как иначе объяснить, что Возродившаяся, "грядущая разрушить мир" — это такая вот девчонка? Обычная девчонка, как если бы от соседей забежала! Только и разницы, что меч, пусть он и стоит больше, чем домик со всем барахлом и хозяином в придачу! Как может "Гибель мира и Вечных" быть такой? И смеяться!

__________________________________________

— Оставь мысли о ней, мой принц. Это не та любовь, что зовется даром Изу. Она околдовала тебя.

— Глупости, Занота. Я бы почувствовал, если бы кто-то попытался. Откуда ты можешь знать?

— А как же иначе, мой принц? Она — ведьма, Возродившаяся, нищая бродяга. Будь она хотя бы красива, твою любовь возможно было бы каким-то образом объяснить. Но Возродившаяся отличается крайне неприятной внешностью!

— Ты ориентируешься на изображения Страшного Суда и казни грешников? — Раир усмехнулся. На таких картинах Возродившаяся традиционно изображалась с клыками в палец длиной, с кожей цвета сырого мяса и в ожерелье из человеческих рук и голов. Кроме того, её представляли с полусотней рук, каждая из которых сжимала какое-нибудь оружие. Кроме одной, которая сжимала медальон, Олинду.

— Нет, мой принц, я ориентируюсь на портреты Лэнрайны ол Тэно и описания Реаны. Говорят, что она черна лицом от загара, сама тоща, а лицо угловатое. Это верно?

— Нну… Да… — Раир описал бы совсем не так, но по сути, пусть и не по форме, Занота сказал верно.

— И неужто неоколдованный человек сочтёт это приятной внешностью? Всё бы ещё терпимо, но загар… Не то что воспитанные люди, и крестьяне себе такого не позволяют! Это, в конце концов, неопрятно! Недопустимо так небрежно относиться к своему телу!

— Занота, ты не видел её! Она красива. Да, она странная, но она красива: и даже загар, клянусь крыльями Хофо! Словно дикий мед, просвеченный солнцем!

Занота качнул кубком вправо и влево, покачал головой в такт заколыхавшемуся густому золотистому напитку.

— Ты напрасно думаешь о ней, ачаро. Прислушайся к разуму. Плоть слаба, а женская натура изменчива. Возможно, она давно уже с другим, а ты всё ещё томишься по выдумке.

— Как ты можешь! — Раир вскочил. — Ты не вправе так говорить, ты вовсе не знаешь её!…Да, — он неожиданно успокоился и снова сел, — ты совершенно не знаешь её.

— Не знаю, — легко согласился Занота. — Но я достаточно знаю людей. Пусть даже она не Возродившаяся, она женщина. И простая женщина, даже нищая, бродяга. Ты ведь даже не знаешь, мой принц, девица ли она.

В принципе, Раир знал совершенно достоверно. Но сообщать об этом Заноте не стал.

__________________________________________

Она задержалась в Киле не дольше, чем потребовалось, чтобы проститься со Вкадлехом (судя по его интонациям, ученый Реану не простил), сбить магией в плотную дорожку грязь у него перед дверью, шугануть с забора боязливо наблюдавшую ребятню и пройти расстояние до околицы. К полудню следующего дня она знакомилась с Арнером, и город ей понравился. Сложно сказать, чем. Западные ворота, через которые она вошла, открывали путь на узенькие переулки с глухими стенами, причем высота стен позволяла догадаться, что этот район едва ли считается элитным. "И все же, летом здесь должно быть восхитительно", подумала Реана. Деревья протягивали ветки из-за каменных стен — здесь разводили сады прямо в городских стенах, и не так часто гадили себе под ноги, как арнцы. Мостовая, конечно, не походила на те, что в голливудских фильмах: чтобы с тротуара можно есть, — но всё познается в сравнении. Кстати, тротуары здесь тоже были. Только в центре города, правда, но — были. Зародыш уважения к человеку, пешему. И ещё в городе росли деревья. Как раз вдоль тротуаров. Местная администрация не пожалела денег на нужды уважаемых горожан. А совершенно посторонние нищие бродяги вроде Реаны беззастенчиво пользуются вовсе не для них созданными благами цивилизации. Одинокий встречный в на удивление чистой форме городской стражи хотел было шугануть из благополучного района подозрительную бродяжку, но Реана правдоподобно возмутилась, что идёт с паломничеством к храму, и добилась в конечном итоге ещё и чёткого описания маршрута до площади Зорь. Пока она шла по улице, храм скрывали другие здания. Светлый купол растворялся на фоне высокого пасмурного неба, и только поднявшись к площади, Реана замерла в восхищении. Храм вырос неожиданно, словно сгустившийся воздух завился туманом и застыл, чуть касаясь земли. Он парил над мостовой, не касаясь её, и в то же время словно вырастая из неё, как утренний туман клубится по траве, как пар от влажной почвы летним вечером, поднимающийся от земли, тянущийся ввысь. Как роща, чистая и звонкая, на вершине холма, глядящая в небо и приветливая к прохожим. Белый, молочный, прозрачный мрамор, лёгкий, как пена, и ясный, как хрусталь, будто светящийся изнутри. Древний храм, спокойные линии, изящество простоты, прозрачность колоннады, растворяющей границу между зданием и площадью, обнимающей площадь полукольцом. Колоннада вырастала из невысокого всхолмья, почти незаметного на первый взгляд, и парила над тобой, создавая опору для самого храма. Три многогранных купола плыли в небо и глядели на людей внизу. Реана стала примерять архитектуру к привычным стилям, и с этой точки зрения странный был храм. Устремлённые вверх приделы, колокольня, высокие окна — словно дань готике; плавные линии куполов — словно главы Тадж-Махала или русских церквей; античная строгость колонн, древняя, благородная простота и величие стен и башен. И все это невесомо таяло в пространстве, словно сама реальность сгустилась и задрожала ясным кристаллом. Храм врастал в рельеф, в площадь, как старинный монастырь, высеченный в скале; он был сердцем города, сплетаясь с ним, как японский чайный домик теряется среди деревьев сада.

Она поднялась к центру колоннады, по ступенькам ко входу в храм. Проём закрывали монументальные ворота — с изображением весов Тиарсе, с позеленевшими бронзовыми полосами поверх дерева для надёжности, метра в три высотой, наверняка тяжеленные и наверняка не каждый день открывавшиеся.

"Пару раз в год на праздники, наверное", — подумала Реана, представляя толпу людей, трудящихся над открытием этих громадных створок.

Может, и чаще, но для одинокой девчонки их распахивать определённо не собирались, и вошла она через дверь нормальных размеров, ведшую, через относительно маленький придел, в просторное центральное помещёние с мозаичным орнаментом колонн, фресками на стенах и восхитительными витражами, начинавшимися примерно от уровня второго этажа.

Один из местных обитателей и с повадками потомственного британского дворецкого эпохи Холмса и королевы Виктории невозмутимо выслушал просьбу пришлой нахалки проводить её к Нанжину, невозмутимо опознал предъявленный медальон и невозмутимо просьбу выполнил.

— Возродившаяся, Мастер, — сказал служитель, шагнув в дверной проем, отступил в сторону, пропуская её ("Темза, сэр!" — некстати вспомнила Вика и судорожно прожевала смешок).

Силуэт Мастера Арна темно выделялся на фоне окна, задрапированный в тяжёлую мантию.

— Ты пришла о чём-то спросить?

— Да.

Нанжин вежливо слушал, но Реана молчала, ожидая вопроса "О чём?" и пытаясь найти на него ответ. Не дождалась, но всё равно ответила:

— Не знаю, о чём… — Нанжин по-прежнему ждал с непроницаемым лицом, но Реана засуетилась, спеша подобрать мало-мальски толковое объяснение. — Пока я шла, я думала, что знаю, за чем! Сперва я думала, что хочу вернуться домой… То есть, не думала, а правда хотела! Я, наверное, и сейчас хочу… или нет… Я не знаю! Я помню, что любила тот мир, и люблю его сейчас тоже, но… Но этот я люблю не меньше! Может быть, даже больше!.. Во всяком случае, не меньше! Я не знаю, я не могу выбрать!.. А потом… Потом я думала, что нужно уничтожить Реду. Как будто сознание было разделено надвое… Словно стена, я так и увидела её — эту стену, а в ней дверь, и — Реда… В дверном проеме… как в зеркале… Нет, я не знаю, я — это не она! И я не хочу быть ею, она… Это кошмар — так жить, как она жила! Знали бы вы… то есть ты… что мне иногда снится… Я не хочу быть ею! Но стена рухнула, мы… я как-то разрушила её. А Реда не вырвалась. По крайней мере, не так, как я себе представляла… Но я и не уничтожила её, как тоже сначала подумала. Она… Как будто взяли два… две жидкости, налили их во что-то, разделив перегородкой, а потом перегородку убрали. Как это можно теперь разделить? Если я сама не понимаю, где там граница между… Есть ли вообще граница?! Я не знаю. Я — не Реда. Но я помню её… это словно моя память теперь. И я… Я не хочу её уничтожать. Какой бы она ни была. Вот и… Пришла. Сама не знаю, зачем… Извините. То есть… А… — она мазнула по воздуху правой кистью, слишком блестящими глазами взглянула на непроницаемое лицо Мастера, и отвернулась, понурившись.

— Ты пришла спросить, кто ты и на каком свете, — не то спросил, не то подытожил Мастер. Реана метнула в него взгляд, усмехнулась.

— Д-да. Действительно, глупость, — с запинкой выговорила она.

— Вовсе не глупость — задавать эти вопросы. Ты устала, дитя. Отдохни, доверься Эиле [в данном контексте — богиня снов]. Храм излечит твою усталость, и мы поговорим позже.

Реана наклонила голову, чувствуя, что и в самом деле очень устала — не только физически. И ещё поняла, что так легко и спокойно ей давно уже не было. Может быть, вопросы и метания от одного к другому вернутся, но — позже. А пока на сердце тихо и ясно, и жизнь бесхитростна, как детский смех. Реана не потеряла способность обдумывать свои вопросы, она только разучилась терзаться из-за них.

Час спустя она осталась одна в небольшой уютной комнате одной из построек в храмовом саду, заполнявших пространство внутри ограды. Струилась тишина, такая тишина, что затрещавший уголек в камине едва ли не отдавался эхом.

Она села на пятки, чувствуя, как подается под её весом прохладный, короткий и густой мех. За окном, взмывавшим от самого пола, таял закат, расплываясь в спокойной тяжести ночи и дробясь в мелких стёклах частого переплета. Небо вопило, что весна вот-вот стукнет в двери капелью. Чай, неразличимого цвета в тёмно-серой глиняной чашке, чуть жёг пальцы сквозь глину, и от него поднимался сладковатый, медовый, восхитительно свежий аромат. Реана отпила глоток, поставила чашку на бедро, придерживая руками, мотнула головой, откидывая волосы за спину. Она была совершенно счастлива.

__________________________________________

— Мой принц, вернее, мой король, — Ирдена улыбнулась, — позволь тебя поздравить. Я действительно рада за тебя.

— За сегодняшний вечер я слышал это столько раз, что сама Тиарсе должна бы сбиться со счета, — улыбнулся Раир. — Но тебе первой, после Заноты, я верю.

— Я знаю. И, полагаю, ты догадываешься: я рада за тебя не только из-за ностальгических воспоминаний о том, как мы тайком добывали павлинье перо из шляпы почтенной маркизы Фаленеол, чтобы найти с его помощью клад в саду…

Раир рассмеялся.

— Однако помнишь!

Ирдена рассмеялась тоже.

— Ещё бы не помнить! Или ты полагаешь, что я часто охочусь на перья с чужих шляп? Но я рада не столько Раиру, моему старому другу, сколько ол Истаилле, королю Лаолия. Я всё же выучилась слушать разум прежде сердца.

— Странно слышать это от столь импульсивной дамы, как ты!

— Да, я всегда была сумасбродкой, — Ирдена улыбнулась, склонив голову набок. — Но разум есть качество, отличающее нас от остальных детей Наамы, а значит разуму и должны мы подчиняться.

— Да, наверное, — кивнул Раир. — Так говорят мудрецы… Но я, наверное, плохой философ, я не умею жить только рассудком.

— А мне всегда казалось, наоборот, — пожала плечами Ирдена. — Ты очень рассудительный человек, Раир. И ты никогда не колеблешься, выбирая между долгом и чувством. Для тебя долг — это главное, видят Вечные! По меньшей мере, так выглядит внешне. Но ведь в нашем мире внешнее куда важнее. Люди, да и Вечные, смотрят на поступки, а мысли… Можно думать и чувствовать то, что тебе угодно, если ты поступаешь, как должно. Взять хоть эту историю с твоей Реаной. Ты не из тех рыцарей, которые входят в баллады о любви. О тебе сложат другие баллады: о герое, воителе, императоре. Как бы ты ни любил её, ясно ведь, что ты никогда на ней не женишься, да и сам не оставишь королевство, чтобы быть с нею. Потому что ты знаешь, где Кеил определил грань между долгом и чувствами…

От растерянности, неожиданности или по другим, неизвестным науке причинам, Раир прервал только сейчас:

— Откуда ты знаешь?!

— Мы редко видимся, но знаю я тебя хорошо… Но отчего ты всполошился? О тебе и Возродившейся…

— Она не Реда!

— Будь по твоему, хотя по мне, призову Айо [мать богов] свидетельницей, лучше уж зваться "Возродившейся", нежели бродягой… О тебе и Реане слухи ходит разные, но достоверно знает мало кто. Учитель твой, Мастер Занота, да я. А больше в Лаолии никто и не знает тебя довольно хорошо, Рий, чтобы разобрать, что к чему. Это не должно тебя заботить, мой король. Тебя ждёт великое дело, угодное Вечным: возрождение Империи. Я ходила в храм Кеила, спрашивала предсказательницу, и она передала: "Тиарсе ведёт Раира Лаолийца, ибо он выполняет её замысел". Ты возродишь Империю, Раир! Сами Вечные направляют тебя, и ты не можешь проиграть.

— Откуда нам знать, что замыслили Вечные! А что если Тиарсе ведет меня к гибели? — усмехнулся Раир.

— Глупости! — возмутилась Ирдена. — Ты — наследник императоров, Раир ол Истаилле! Как могут Вечные желать твоей смерти? Неужто за этим они охранили нить императорского рода? Чтобы оборвать её теперь?

— Пути Вечных неисповедимы, — голосом проповедника сказал Раир.

— Вот уж! Нет, мой король, ты возродишь Империю. Я верю в тебя. И весь Лаолий верит, а вскоре уверится и вся Центральная равнина. Жаль только, что великие правители так часто бывают одиноки. Это неправильно, видит Айо, однако ж так часто… Вечные редко заботятся о том, чтобы в мире были и великие женщины. Или пусть даже не великие, но просто достойные стать рядом с императором, с подлинным императором, как в старину. Но иногда всё же случается такое.

— Ты веришь в легенду о Ликани и Тарисе [повесть о любви, ок. ХI в.]? — Раир улыбнулся, как улыбаются детям.

— Верю? — удивилась Ирдена. — Вот уж, право, не знаю! Неужто легенды слагают затем, чтобы мы верили им, как летописям? Довольно и того, чтобы мы сочувствовали героям и тянулись за ними, силясь встать ближе к Вечным. Никогда не задумывалась, правдива ли эта история, но верно ведь, что и великому человеку нужно, чтобы кто-то живой был рядом, а не только подчинённые. Подвиги совершает рыцарь, но где-то непременно должна быть дама, которая его ждёт.

— Ты сумасбродка и мечтательница, Ирдена, — сказал Раир, по-прежнему улыбаясь.

— Пусть. Но разве я не права? Занота так или иначе оженит тебя. Так хоть постарайся, чтобы это случилось не совсем уж без твоего участия! Тебе нужна знатная и влиятельная жена, чтобы ещё укрепить связи, к примеру, с Зангой, достойная во всех смыслах. И неглупая, потому что иначе это выйдет обычный династический брак, а ты замёрзнешь один. Сможешь ты сносить дуру, зная, что это твоя жена? Посмотри вокруг и выбери сам!

Это "выбери сам" прозвучало настолько однозначно, что Раир от удивления даже не смог рассмеяться. Выдавил только растерянный смешок…

— Знаешь ли, дорогая кузина, ещё ни разу, клянусь пятью стихиями, ни разу ещё ни одна дама не предлагала мне на ней жениться!..

— И что же? — улыбнулась Ирдена. — Ты ведь и сам сказал, что я сумасбродка. Я и в самом деле хочу быть твоей женой… "дорогой кузен". Разве это столь уж плохое решение? А кто иначе? По знатности со мной мало кто сравнится, да и денег у меня не меньше, чем у тебя, мой король. И союз с Зангой и моим отцом тебе вовсе не помешает, видит небо. Да из кого тебе выбирать? Или ты не знаешь, каковы столичные невесты? Хороши, конечно, куколки, да ведь они куклы и есть. Не на Реане же твоей жениться будешь! Забыть даже, что она Возродившаяся и безродная да нищая. Женщина должна быть свечой в окне, чтобы мужчина видел: есть куда возвращаться, есть место под небом, где его ждут. А эта? Какая из неё свеча! Куда тебя заведёт этот блуждающий огонек, мой король?

— Перестань, Ирдена, — тихо попросил Раир. — Не надо. Я люблю её. И не могу я ни на ком жениться. Ни на какой-либо из столичных кукол, ни на тебе.

— Почему не можешь?..

Он понятия не имел, почему. И вовсе не знал, почему ему, собственно, так не хочется жениться. Бредовое чувство, совершенно нелепое. Столь же нелепое, как пришедшая когда-то в холмах Арнакии мысль, что он хочет жениться на Реане.

— Не знаю. Глупо, но, кажется, именно потому и не могу, что люблю!

Ирдена удивлённо поглядела на него.

— А разве это причина? — она пожала плечами, помолчала растерянно. — Рий, неужто ты решил, что я прошу твоей любви? Я даже в детстве не была в тебя влюблена, как бы там прислуга ни зубоскалила. Я не хочу быть твоей любимой, я хочу быть твоей женой. А любить ты можешь кого тебе угодно, во имя Вечных!

Раир посмотрел на неё, сквозь неё, поднял руку и вдохнул, собираясь что-то сказать, выдохнул, опустил руку и покачал головой.

Ирдена теребила край длинного рукава. Она тоже была сконфужена, но заговорила первой.

— Прошу простить эту выходку, мой король. Ох, Раир, это страшное нарушение этикета с моей стороны! Видит Тиарсе, я понимаю, что не должна была заговаривать на такие темы!..

— Не извиняйся, Ирдена, я вовсе не рассержен, я растерян. Однако, ты совершенно непредсказуема! Во имя Хофо! Может быть, если бы тебе довелось встретиться с Реаной, вы стали бы подругами. Вы даже похожи чем-то: ты настолько небрежно обращаешься с этикетом и обычаями…

— Нет, что ты говоришь, Раир! — вскинулась Ирдена. — Это страшные вещи, что ты говоришь! И мне жаль, что так обо мне думаешь! О Возродившейся говорят, что она пришла уничтожить мир. Она — разрушительница, она восстаёт против Кеила и всех Вечных, разрушая границы, руша всё. А я бы и не вздумала нарушать обычаи! Я не разрушительница, с чего бы мне разрушать этот мир, я и так отлично устроюсь. Есть правила игры, им уж не одно тысячелетие, они освящены Вечными. Я лучше выучу правила и стану выигрывать поэтому. А есть люди, что, даже не зная правил, создают собственные. Они ни за что не станут жить по правилам, если не сами их создали. Вот Возродившаяся такая. Потому она и разрушит мир: не из-за того, что она — зло и ненавидит всех. Я знаю, я это ересь говорю, но уж ты-то меня поймешь. Я не видела её — Возродившуюся — в самом деле, но я хорошо знаю священные книги и эти пророчества я читала тоже. И даже по священным книгам выходит, что грядущая разрушить мир — не зло, она просто другая. Совсем другая. Она захочет устроить в мире свои правила, но два порядка не уживутся в одном мире, и потому наш рухнет, если в последней битве Вечные проиграют. Зачем ты говоришь, что мы похожи? Я не хочу разрушать! Я не стану придумывать свои правила, мне лучше выучить те, что есть.

__________________________________________

Хейлле опоздал на коронацию. С определенной точки зрения, не трагедия: умение поэта не в том, чтобы быть свидетелем всех без исключения событий, стоящих внимания. Только уличные зеваки стремятся успеть всюду — но кто сказал, что уличный зевака непременно будет поэтом? Поэт сможет рассказать и о тех событиях, которым он не был свидетелем, и рассказать так, что даже сами свидетели признают его правдивость! А этот Шаната, будь он хоть трижды удачлив, — ведь сумел, проныра, проскользнуть даже в храм на саму церемонию! — вовек не сумеет сложить такой баллады, какую сложит Хейлле из Нюрио, прозванный Голосом Эиле!

Хейлле шмыгнул носом, подёргал, скосив глаза, нитку, свисавшую с головной повязки, убедился, что повязка сползёт на нос раньше, чем нитка оторвется, и восстановил status quo. Нахохлился, завернувшись в плащ. Однако проныра Шаната сидит сейчас в "Пьяном быке" в окружении любопытных и щедрых слушателей, а Голос Эиле мёрзнет на городской площади, потому что последние деньги отдал на перекладных от Рикола до Торена — только затем, чтобы застрять на границе и опоздать на два дня. И повстречать счастливого и самодовольного бездаря Шанату, который уже второй день пользуется среди торенцев совершенно незаслуженным почетом! Да падёт гнев Вечных на это грязное животное, имеющее наглость зваться поэтом! Чтоб его чесоткой поразило, и чтоб язык у него отсох, у дешёвого зубоскала!

— Хейлле? Вот так встреча! Какая жалость, право слово, что ты не явился на коронацию короля Раира ол Истаилле Лаолийского герцога Везариол графа Виконэол! Вот это было празднество! Факелы, фанфары, а какой стол! В храме уйма свечей, всё сияет — весь цвет Лаолия, и гости из Рикола и Занги… Хотя, — Шаната шутовски поклонился, — такому великому поэту, как ты, видит Килре, и в самом деле не к лицу думать о таких мелочах, как земные короли! Ты же говоришь, что "мы все умрем — и лорды, и нашада, поэту же о вечном мыслить суждено". Преклоняюсь перед твоим гением! Но к столу не приглашу — боюсь обидеть, ты же весь в мыслях о вечном, что тебе наша бренная пища!

Хам, неуч и бездарь!

Однако, сытый и популярный бездарь.

Хейлле вздохнул, удержался от соблазна случайно пройти мимо таверны, чтобы хоть краем уха услышать, что Шаната врёт о церемонии. Ощутив некоторую гордость за свою выдержку, пробежал пальцами по узкому грифу, взял аккорд…

"А, ну его, Шанату", — неожиданно искренне подумал Хейлле, пробуя знакомые струны на вкус кончиками пальцев. Шанату кормят, пока он слагает хвалебные вирши кормящим хозяевам или похабные песенки гвардейцам. Но пастухи возле костра, горожане в праздник, да и те же гвардейцы и даже порой благородные господа, задумавшись, оставив приятелей ради друзей или любимых, поют не его вирши, а песни Хейлле из Нюрио. Помилуйте Вечные, да неужто ты, Хейлле, станешь соперничать с Шанатой? Будто места на свете не хватает! Хаешь тех, кто находят, что делить и о чём спорить, — а сам-то!

Все мы тленны — так судило небо…

Аккорд дрогнул и поплыл над площадью, одинокий, несмелый, вибрируя, тая… Почти затихнул, истончившись, но ему вслед взмыл ещё один, громче, наполняя воздух перебором струн — побегом дыма потянулся к облакам, втягивая воздух в себя, воздуховоротом, заставляя ветра вплетаться в песню, волнами разбегающуюся от альдзелда.

Все мы тленны — так судило небо.

И нашада, и король, и Мастер —

Не прочней ничуть, чем белый иней,

Что растает от прикосновенья…

И так просто оборваться жизни,

И так просто оборваться песне…

Кто-то спит, забыв, что все мы тленны,

Кто-то жрёт и ни о чём не помнит,

Кто-то ищет — ищет и находит,

Не желая верить, что всё тщетно,

Не желая верить, что все тленны…

Волна песни, раскатившись от альдзелда, вернулась к нему тихими голосами слушателей, ловивших слова и мелодию. Кто-то из них узнал поэта, и Хейлле с удовольствием отметил своё имя, раскатившееся шелестом вокруг.

— Спой о Наренде [Наренд Невезучий, император с 1990 по 2012]! — попросил кто-то, когда альдзелд завершил песню.

— Нет, лучше о братьях из Рикола!

Хейлле покачал головой.

— Доверьтесь Танцующей [Эиле. Здесь — покровительница искусства], и вы увидите, о чем её танец. Я расскажу о том, что есть, а не о том, что давно прошло. О Реане, Бродяге, Возродившейся, Безумной.

Он говорил громко, давно приучившись приноравливаться ко множеству слушателей и гаму на площадях, и толпа колыхнулась, потому что вслух Возродившуюся поминать избегали, опасаясь накликать беду. Слухи о ней всё же ходили. Разные. О грядущем конце времён, например, когда Вечные сойдутся в битве против людей, обращенных во зло Возродившейся, восставшей против Высшего Закона и самой Тиарсе. И ярость богов падёт на отступников, а ярость нечисти — на всех, и если победят Вечные, то они воссоздадут мир для света, а иначе он рассыплется пеплом в объятия Верго. Эти истории вспоминались всё чаще и до появления Реаны. "Мир катится во тьму!" — восклицали вдохновенные провидцы и проповедники, обличая замыслы тех, что рвутся за Великий Океан, и тех, что дерзают роптать на королей. Другие слухи — искажённым эхом отдававшиеся шаги Возродившейся. За голову её двумя королями и церковью цена назначена, она же то и дело нарушает порядок и покой то в одном городе, то в другом, ничуть не таясь и разве что не крича на всех углах: "Вот она я! Ловите!". При том ухитряется ускользать, будто угорь, и от коричневых, и от святого воинства. Как иначе объяснить это, если не вмешательством нечисти? Да и церковь говорит о том же. И кожа её темна, а разве грязь и загар не суть признаки нечистого? Говорят к тому же, что она никогда не приносит подношений к тагалам или в храмы, и даже вовсе не молится! И смеётся в лицо дворянам, и не чтит праздников, и насмехается над богами, а с нашада братается и не боится замарать руки и убить душу! Уж не потому ли не боится, что душа давно мертва? А ещё говорят, что она насылает проклятья да поветрия на безвинных людей, а в Арнакии где-то, говорят, мало не целый город порушила махом, злобным каким-то чародейством, а клыки она имеет страшенные, в палец, а глаза красные, а питается трупами нерождённых младенцев…

Хейлле из Нюрио рассказывал о какой-то другой Реане. Клыков у неё не было, а глаза — серые и зелёные, словно первая весенняя трава сквозь рассветный туман. И была она человеком, а вовсе не демоном, воплотившимся, чтобы разрушить мир. И смеялась и плакала так же, как и прочие люди. И вовсе не стремилась рушить города, а просто шла и шла, радуясь и ветру в дороге, и солнцу и снегу, и льду и пыли, и туману и закатам, и людям. И не мстила за свои обиды, и не насылала болезни, а лечила, и как перед Вечными все равны, так и она не различала — герцог или нашада.

— Как же ж это, люди добрые? — всхлипнула в толпе какая-то женщина. — Чьих-то детей, значит, лечит, и нашада даже, добрая какая! — а моих племяшиков обоих поубивала в том Тенойле, богами позабытом?

Хейлле вздрогнул и едва не сбил ритм, вспомнив, как второй раз увидел Реану в том проулке, взорванном магией, и дикий вой на одной ноте над шёпотом оседающей пыли.

…Но давят, как камень, и имя, и память чужие,

И держит чужая судьба, и проклятьем пронзает виски.

Во встречных глазах отразишься другой, не собой, и —

Где силы найти не свернуть, не соврать, а идти?

Так хочется плюнуть на всё и всё возненавидеть —

Исхоженный сотнями ног и стократно проверенный путь!

Но узкий, давящийся всхлипами мостик над бездной,

Ведущий кто знает куда — и кто знает, возможно ль пройти! -

Ждёт первых шагов твоих ног, и конечно, дождётся,

Ведь ты не захочешь исчезнуть?

Нет, там невозможно пройти, но быть может, ты сможешь взлететь…

Аккорд неожиданно кончился, оставив тонкий аромат гаснущего звука. Толпа — к этому времени уже действительно толпа — молчала, и Хейлле, не поднимая головы, ловил тональность этого молчания. Лучшая награда для поэта — живая, задумчивая тишина.

…Бедный Шаната! Ты хоть раз был ли в центре такой тишины?

— Ты знаком с ней?

Хейлле поднял голову от альдзела. Рядом с ним стояли двое. Какой-то высокий черноволосый дворянин в простой для знатного человека одежде — без дорогих камней и золотой вышивки, но ткани, несомненно, отличные, не говоря уж о выделке кожи куртки и сапог. Да и вовсе, что там говорить, разве можно не узнать благородного человека по дорогой ли одежде или по манере говорить и держаться?

— Да, господин, — ответил Хейлле, несколько насторожившись. — Разве Лаолий уже входит в число королевств, где запрещено упоминание имени Реаны?

— Нет! — его собеседник рассмеялся. Пока он был серьёзен, ему можно было дать тридцать три или четыре, а теперь, пожалуй, лет пять можно было бы сбросить. — Нет, и не станет входить уж при этом короле наверняка, клянусь Хофо! Расскажи, где ты её видел? И когда?

— Я уже рассказал, господин, в песне, — сказал Хейлле, но подумав, решил не хамить. — Вы, быть может, прослушали? Я могу спеть для вас заново.

— Нет, я слышал песню. Но я хотел бы услышать ещё о Реане. Я же верно понял, ты знаешь её лично?

— Да, я хорошо её знаю, — улыбнулся Хейлле. — Иначе я сложил бы песню совсем другой. Она была бы о Возродившейся, а не о Реане.

— Она не Реда? — спросил дворянин как-то полуутверждением, странно глянув на своего спутника. Тот — благообразный седой, но не старый человек с суровыми бровями, — ответил коротким укоризненным взглядом. Вопрос оказался неожиданно сложным.

— Не знаю, господин, — сказал Хейлле, подумав. — Вы слышали песню; по всем её поступкам я без тени сомнения сказал бы: она — не Реда. Но я видел, как она разрушила магией целый квартал, и когда я окликнул её Редой, она отозвалась: "Да?". Она показывала мне Олинду. Но она не та, что придёт обратить мир в пепел! Клянусь Вечными! Я уверен в этом больше, чем она сама!

— Ты столь хорошо её знаешь? — спросил пожилой. — Возможно, вы с ней больше, чем друзья?

— Что ты, господин! — Хейлле тряхнул головой, скрывая смущение под упавшими на лицо волосами. — Она любит вовсе не меня.

— Кого же?

— А то вам неизвестно! Дети Килре [ветрa; болтуны, рассказчики] по всей Центральной равнине разносят истории о Возродившейся и вашем короле.

Темноволосый как-то просветлел лицом.

— Она это говорила? — поспешил уточнить он.

— Нет, — снова пожал плечами Хейлле. — Но она и не помышляла скрывать, и разве только слепой не увидел бы, как она менялась, услышав это имя. ("Почти как ты сейчас выспрашиваешь", — подумал Хейлле, внимательнее приглядываясь к высокому темноволосому лорду в сопровождении Мастера, судя по знаку на плече. Во имя крыльев Хофо! Лаолиец?.. Но почему без свиты? Король…)

— Где ты её видел и когда последний раз?

— В Квлние, в конце второго месяца.

— Не тот ли город, на который она наслала эпидемию? — неожиданно спросил Мастер.

— Она её не насылала! — возмутился Хейлле. — Она остановила эпидемию! Во имя Килре, помутняющего разум, да ты знаешь, что она спала по три часа за сутки? А в благодарность горожане примчались спалить её, едва оклемавшись довольно, чтобы выкрикивать проклятия!

— Но она в порядке? Она ведь успела уйти? — темноволосый подался вперёд, к видимому неудовольствию Мастера, очевидно полагавшего такое поведение неприличным королю. Что это именно король, Хейлле уже не сомневался. К тому же, это был едва ли не единственный темноволосый человек во всём Лаолии.

— Она ушла к Арну, к храму, — сказал поэт и подумал, что уже знает, о чём будет его новая песня. История Ликани и Тариса хороша, но эта будет ещё лучше.

— И нам пора уходить, — сказал Занота. — Ты слишком надолго задержался, ачaро.

— Да, идем, — кивнул Раир. Он снял кольцо с пальца и протянул альдзелду:

— Благодарю тебя, поэт. Да будет милость Вечных с тобой.

Хейлле принял кольцо, склонив голову. Кажется, сегодня вечером не только бездарь Шаната сыт и популярен!

Раир и Занота шагали быстро, Мастер ворчал:

— Мой король, ты слишком свободно себя ведёшь! Мало того, что ты отказался от свиты, но ты и разговариваешь, едва ли не как с равным, с первым встречным проходимцем!

— Он не проходимец, Занота, — улыбнулся Раир. — Ты же слышал, какой он поэт.

— Он из низшего сословия, — возразил Занота.

— Он — поэт, — повторил Раир. И прочёл нараспев:

Нет, там невозможно пройти, но быть может, ты сможешь взлететь…

 

XXI

В первый день, когда Возродившаяся пришла в Арн, она выглядела растерянной девчонкой, и в определенном смысле была ей, иначе Мастер Нанжин заметил бы неискренность. Но ведьма (то, что она ведьма, сомнений всяко не вызывало), казалось, и в самом деле преследовала лишь те цели, о которых сказала. Запуталась в собственной и чужих судьбах, потерялась между мирами и просила помощи. Просила она странно, оскорбляя святое место непочтением и не склонив даже головы перед Мастером. Но храмы издавна затем и строились людьми, чтобы принимать потерянных, смущённых сердцами. Не зря же во всякой земле всякий храм примет любого, кто постучит в ворота, и ни короли, ни его святейшество не вправе возражать.

Мастер принял в храм несмышленого ребенка, просившего помощи. Теперь следовало решить, что делать с Редой, откровенно потребовавшей стать на её сторону.

Основная сложность заключалась в том, чтобы определить, какую сторону приняла сама Реда, потому что относительно своей стороны Мастер определился давно. Роль сильной оппозиции в церковной иерархии, тёмной лошадки, чьи бока мелькали за кулисами многих интриг. Нанжин ни разу ещё не сбился с курса, строго перпендикулярного курсам всех остальных игроков на игровом поле Центральной равнины. Он искренне не любил священный трепет в глазах ближних, войну и роскошь. Столь же искренне он ценил покой и комфорт, и ради этих нехитрых радостей поборол природную лень и добился власти, достаточной для того, чтобы обеспечить себя необходимым минимумом.

Можно найти покой в глуши, в подвижничестве, но высокое счастье подлинного аскета в глазах Нанжина составляло несколько бледную альтернативу суетному прозябанию столичного сибарита. Скрепя сердце, он пожертвовал посмертной славой ради элитного чая и доступа к крупнейшей в мире библиотеке.

Комфорт можно купить, но нельзя купить покой и мир, потому что Совет — два десятка лучших рыцарей Арнакии — задирист, как стайка ребятни. Не далее как летом едва удалось растащить мало не за шкирки л-Тренглара и л-Конша, вздумавших завершить давнюю вражду священным судебным поединком. Удача ещё, что поединок — священный. Кому, как не Мастеру, разбирать подобные дела. И кому, как не ему, примирять этих бойцовых петухов, когда кровная месть за любого из них сожжёт под конец целую область…

За одиннадцать лет Мастером Нанжин утвердил свое место в Совете, заставив ещё внимательней прислушиваться к слову Арна и, казалось бы, упрочил нейтральное положение Арнакии во всех внешнеполитических дрязгах. Страна, наконец, поняла, что торговать выгоднее, чем проигрывать войны, и даже перестала, пусть и оставаясь лоскутным одеялом, разлезаться на клочки под ногами. Хотя менее пёстрой не сделалась: слишком уж обильна эта земля буйной дворянской кровью, да ещё говорами. Встретится купец из Кунена с купцом из Ирлгифа — изъясняться станут, поди, на эрлике, а не на благородном арнакийском, одном из четырех священных языков. Оттого так выходит, что эрлик понятен всей Центральной равнине, а говоры Арнакии несхожи, словно братья, выросшие в разных странах. На священном же арнакийском языке разговаривают ныне разве что книжники, да и те предпочтут эрлик, если не стоит над ними Мастер с палкой.

А палка у него была знатная. Послушники-ачаро шептались, что самой ценной реликвией храма является вовсе не оригинал одной из четырёх священных Книг, созданный руками Оректа и Мальвиша. Была палка почти в рост человека — не палка, а посох. Набалдашником служил шар из кости, который искусная резьба уподобила ядрышку грецкого ореха, иссечённому извилинами. Один из ачаро утверждал, что Мастер и спать ложится с посохом, укладывая его набалдашником на подушку, а металлический заострённый конец пристраивая в специальную выемку на спинке кровати в ногах. Кто-то из его товарищей рискнул было побиться об заклад, но никто так и не решился прокрасться ночью в спальню Мастера и проверить, так что пари сошло на нет, дав повод лишнему десятку шуток.

О посохе ходил по храму целый ворох баек. Говаривали, в числе прочего, что посох этот магический, а также, что удар набалдашником — смертелен. Причем неважно, насколько слабым будет этот удар, важен сам факт прикосновения к резной сморщенной кости. Откуда пошла эта легенда и насколько она была правдива, не знал и сам Нанжин: ему как-то не доводилось никого бить резной костью. Да и чем-либо другим тоже. Мастер без должного уважения относился к Таго и полагал его неизбежным злом, без которого мир стал бы, с одной стороны, лучше, а с другой, — не столь гармоничен и уравновешен. Все познается в сравнении, и как бы люди узнали о том, что Хофо мудр, не будь у того не отмеченного мудростью брата?

Вопрос, почему Таго — зло, Нанжин вопросом не считал. Таго Сильный, Багровый Дракон — бог войны. Никчёмность же войн Мастер полагал не требующей доказательств. Война — это уничтожение, не дающее ничего взамен. Нанжин не спорил с тем, что следует давать место новому, хотя для него как Мастера недопустимо было исповедовать новомодную ересь. Ереси старый сибарит, тем не менее, верил. Он не верил в то, что лучшим способом исправить плохо выстроенный дом является поджог его. Особенно, если дом новый не существует ещё даже в чертежах. Кроме того, он не умел видеть красоты боя, изящности тактических и стратегических ходов, не верил в обоснованность посылок, обосновывающих необходимость убийства. Он любил чай, книги и свой посох, с которым можно совершать прогулки по городу, любуясь прекрасными зданиями. Во время войны нет времени на чай; здания и книги горят чадным пламенем, а с посоха содрали бы металлическую ажурную оплетку и резную кость диковинного дазаранского зверя слона, чтобы продать за гроши. Нет, Нанжин не желал видеть красоту, экономичное изящество и логичность военных кампаний.

Сейчас Арнакия похожа на канатоходца, стоящего на одной ноге на канате над площадью, поджав вторую ногу и раздумывая, куда бы её поставить.

Нанжин прошёл по комнате, мягко стукая посохом в ковёр, прислонил резную кость к высокой спинке кресла, тронул маленькую колоколенку на столе, издавшую довольно громкий звон. Сел.

С одной стороны — южной — Кунен привязан к Даз-нок-Рааду хорошей прямой дорогой и двумя неделями быстрой езды. С другой — западной — стороны, Тенойль стоит на границе с Арной, и эти земли даже в спокойное время общему спокойствию не поддаются. С третьей же стороны, северной, с Лаолием напрямую границы нет. Лаолий отделён от Арнакии болотами и пустошами. Воевать в таких условиях неудобно, чему Нанжин искренне радовался.

Ачаро просочился в комнату, поставил перед Мастером поднос, над которым тихо млел чайный запах, и растаял за дверью. Нанжин обеими руками приподнял расписную, илирской работы чашку и, вдохнув, на миг прикрыл от удовольствия глаза с нечеловечески светлой, серебристой радужкой. Причастился красноватого напитка.

Кадар пока молчит: покуда Шегдар допускает, что Совет возможно переманить на сторону Юга, война не начнётся. Кадару и без нейтральной Арнакии есть о чём позаботиться, особенно в настоящее время. И это положение Нанжина из Тлмая, философа, Мастера Арна и неофициального главу Совета городов Арнакии прекрасно устраивало. И совершенно не внушала энтузиазма ни идея воевать с Кадаром и в очередной раз терять юг страны, ни перспектива вести войско через болота или половину Арны, чтобы пытаться напасть на Лаолий. О сборе этого войска и о руководстве толпой самовлюбленных дворян без содрогания думать не получалось.

Нанжин отпил ещё глоток.

Если, согласно обычаю, позволить Возродившейся гостить в храме, то нужно готовить Кунен к худшему. То есть, в идеале, эвакуировать жителей и молить Вечных, чтобы дорогу на Даз-нок-Раад стёр огненный меч Таго. В надежде, что Багровый услышит незнакомого Мастера, а не своего истового почитателя Шегдара. И что обходного пути Кадарец не отыщет.

Выдать Возродившуюся Шегдару или Ксондаку? Тут препятствий было два. Главным препятствием являлась сердечная нелюбовь Нанжина к его святейшеству, которого арнский Мастер полагал истеричным фанатиком и садистом. Если бы Арн столь явно проявил свою готовность подчиняться официальной верхушке церкви, едва ли кто-то поверил бы, что арнский храм Весов святее, древнее и значимее, чем храм Стихий в Аксоте, и репутацию Мастера Нанжина не спасла бы и сама Белая.

Мастер допил чай, но продолжал задумчиво держать чашку в бережных ладонях.

Во-вторых, Нанжин не желал впутывать Арнакию в бесконечные завоевательные войны, как бы их ни называл Шегдар. Выдав Возродившуюся, Арн порвал бы всяческие отношения с Лаолием (хотя совершенно неясно, почему Раир Лаолийский поддерживает Реду) и выказал готовность поддерживать Кадар во всех начинаниях.

Он поставил чашку на стол, поднялся. Прошёл к окну, взяв с собой посох. Стал перед низким подоконником, опустив подбородок на ладони, сложенные на костном шаре.

Выходов оставалось два. Первый — избавиться от Реды. Возможно, однако нежелательно. Несколько послушников в курсе, а значит, убийство гостьи, уже принятой в храме и даже проведшей ночь в его стенах создаст очень неприятный прецедент.

За окном зеленеет сад, где бережно хранят послушники созданное искусным садовником ощущение древнего леса, древнего, но не дряхлого, могучего леса, пропитанного извечной силой, старше которой и среди Вечных будет один лишь Верго. Справа поодаль виднеется угол колокольни. Впереди, чуть левее, — беседка с голубями на крыше. Правее и дальше беседки темнеет густая зелень: там вода. Пруд и огибающий мшистые валуны ручей. Из беседки так хорошо глядеть на пруд и слушать смешливый ручеек, так легко делается на душе и верится в провидение Тиарсе, Дающей имена, Позволяющей вещам быть…

Дальше за стеной поднимается Левый город: та его часть, что выросла за рекой. С высоты центрального здания храма хорошо видны и деревянные верхние этажи с высокими острыми крышами, и тёмный камень ниже, и белёные глиняные стены вокруг садов, и зелень крон… Арнер — просторный город, и гордится тем, что не лепит дома один на один, а раз за разом обводит новые кварталы стеной: полуколец этих стен набралось уже семь в Правом городе и пять — в Левом.

Это его мир. Мир старого Мастера из Тлмая, ставшего Арнским Мастером, чтобы защитить всё, что дорого. От идеализма завоевателя-Лаолийца, от ярости завоевателя-Кадарца, от глупости вспыльчивых арнакийских дворян, от ребячества возродившейся ведьмы…

Второй выход — вежливо с ней попрощаться. Здесь Нанжин препятствий не видел. Одна лишь мелочь: Мастеру было любопытно уточнить некоторые технические детали. Как именно Шегдар вызвал её, откуда, сохранялось ли сознание Реды и в новом рождении или же пробудилось только с переходом в этот мир…

Мастер поднял голову с ладоней и стукнул в пол, на этот раз игнорируя колоколенку.

— Что делает гостья?

— Читает, Мастер, — почтительно склонился ачаро. — С утра пьёт чай и читает.

Нанжин улыбнулся куда-то в пространство, чуть прикрыв глаза.

— Позови. И скажи накрыть стол для чаепития в зелёном кабинете.

— Открыто.

Кёдзан толкнул дверь. Возродившаяся сидела за столом, за книгой. Сколь пристойно занятие, столь же немыслима поза: одна нога подогнута под себя, вторая перекинута вбок через ручку кресла и небрежно постукивает по обитому шёлком дереву голой пяткой.

— Мастер приглашает тебя для беседы, госпожа, — сказал ачаро. Невежа-собеседник — ещё не повод самому нарушать этикет.

Реана с некоторым сожалением поглядела на философский трактат Тоа Илирского, закрыла книгу и встала, скользнув через подлокотник одним движением.

Ведьма надела свою одежду, не новую, но выстиранную и высохшую за ночь. Странную одежду: потертые замшевые штаны — кадарские, полотняная рубашка — лаолийская. И вся она была какая-то… неопределённая: тощая, но тяжёлое кресло придвинула к столу небрежно одной рукой.

— Ну идём. Тебе тоже добрый день, кстати. А в чём дело?

Кёдзан пожал плечами с видом простодушия, как и пристало ученику.

— Мне велено передать приглашение. Ачаро не посвящают во все дела храма.

— Ну а предположения?

— Святой Тхэам говорил: не следует рассуждать о том, что Вечные потрудились сокрыть от нас.

— Пхм, — слишком недоверчиво, чтобы счесть это знаком удивления, произнесла Реана. — Парень, а на фиг тогда лезть в науку, если нет даже малейшего любопытства?

Лицо у неё тоже ввергало в недоумение: резкие черты, но подобное выражение подошло бы счастливой и чрезмерно удачливой девчонке, словно бы за всю жизнь не испытала ни разу сильной боли — ни душой, ни телом. Наивная, лёгкая, безрассудная и взбалмошная…Реда?

— Учёному пристало тянуться душою к Вечным, а не к земному. И уж всяко не достойно ученого пытаться проникнуть в чужую тайну. Даже если она вовсе и не тайна. Это более постыдно, чем подслушивать.

— Пхм… — снова неопределенно сказала Реана, покосившись на него. Кёдзан ответил взглядом величайшей серьезности. Симпатичный мальчик. С тонкими чертами лица, причем определённо умный, судя по мимике. Как бы он ни пытался этот ум скрыть под классическими сентенциями и цитатами из поросших мхом проповедей.

— А что из себя представляет храм? — спросила она.

— Что именно вас интересует?

— "Вас"? Скольких меня ты видишь, парень?

— Что именно тебя интересует? — невозмутимо исправился Кёдзан с той же интонацией.

— Всё, — беспечно откликнулась Реана. Кёдзан обнаружил, что всё это время она смотрела не на лицо собеседника, а сквозь него. Это провоцировало навязчивое желание обернуться. — Что делают в храме, для чего он построен, кому подчиняется… За три века что-то могло и поменяться, верно? (То, что Кёдзан двинулся впёред, не меняя выражения лица, не помешало ей поддерживать беседу, идя с парнем рядом.) Изначально ведь храмы задумывались как резиденции императоров, где отправлялся культ, а Мастер храма был фактически послушником, потому как для общения с богами дико необходима "божественная кровь". Но, как мне помнится, уже во времена Империи Мастера не слишком жаловали императоров. А императоры, что неудивительно, без лишней симпатии относились ко второй силе…

— Церковь — первая во всем, а уж в силе — наипаче! — возразил, не выдержав, Кёдзан. — Светская власть — вторая сила, отнюдь не первая.

— Потому арнского Мастера не включают в Совет Арнакии?

— Как это "не включают"? — возмутился ученик.

— Ага, значит, уже включают.

Она совершенно не представляла себе, что творилось в Арнакии на данный момент. Слово "Совет" она впервые встретила в историческом труде Вкадлеха. В её время ("чёрт возьми, жизнь Реды я уже зову "своим временем"?!") Мастер не входил в Совет по причине отсутствия Совета. Арнакия, как и Арна, была частью Империи, две эти территории как раз и составляли костяк государства, уж никак не ощущая себя отдельными странами. Ещё несколько минут осторожного, совершенно безопасного блефа, и по репликам парня, убеждённого, что говорит общеизвестные вещи, вполне восстановится и расклад политических сил, и место в происходящем Мастера Нанжина. Следовало, конечно, заинтересоваться этим месяцев на пять раньше, да всё недосуг было. Теперь вот выкручивайся, стараясь спасти лицо. Сначала доразберемся с Советом…

— Один голос — это, конечно, лучше, чем ни одного… — задумчиво сказала ведьма.

— Голос Мастера весит как треть всех прочих! Если голоса лягут… двадцать восемь к пятидесяти трём, но двадцать восьмым будет Мастер, то двадцать восемь перетянут! А Мастер Нанжин убедит Совет, даже будь все против него!

— Жаль, что столь великий человек велик только в своей стране, а не всюду под взглядом Вечных…

Иронии в её словах не было, разве что чуть сильнее нужного растянуто слово "жаль", но и намека на тень иронии оказалось достаточно.

— Мастер — величайший среди детей божьих!

— А людям свойственно ошибаться, — кивнула Реана. — И во главе церкви стоит не Нанжин.

— Ксондак не посмеет сунуться сюда! — с презрением сказал Кёдзан, однако, хотя в его глазах при имени его святейшества мелькнуло много чувств, и презрение в число их не входило.

— Нерешительный какой! — бормотнула Реана. — Мог бы и посметь, со святым-то воинством…

— Вечные не попустят богохульной армии явиться пред ворота подлинно святого места!

— Ну-ну, — покосилась на него Реана. — Сдаётся мне, Ксондак не потому ещё не стучится в Арн, что Килре отсоветовал за стаканчиком белого.

Кёдзан посмотрел на богохульницу недружелюбно, однако промолчал.

— С севером воевать Арнакии тоже будет невесело, — продолжала думать вслух Реана, исподволь отслеживая реакции собеседника.

— Войны противны Вечным!

— Ну надо же! — цокнула Реана. — А как же Таго?

— Таго — кадарский бог.

— Хех! А если война начнётся?

— Станем уповать на милость Вечных, — смиренно ответил послушник настырной ведьме.

— И только? — не унималась она. Кёдзан сверкнул глазами.

— Воли богов довольно. На что ещё уповать смертным?

— Прямо и не знаю, что посоветовать! — ехидно скривилась Реана. — На дипломатов, например, полководцев, самих себя, в конце концов!..

— Если война начнётся, значит, дипломаты проиграли. Что уж тогда на них надеяться, — хмуро сказал Кёдзан. — Прошу. Мастер ждет тебя.

Реана вошла в комнату — небольшую и зелёную. Шёлк и бархат всех оттенков — от салатного до густо-малахитового. Зелёный камень пола. (Конкретнее Реана назвать его не смогла бы, потому что в минералах разбиралась, как та блондинка из анекдота в машинах: "Какой она у вас марки?" — "Светло-зелёненькая"). Льющийся изумруд портьер. Синеватая глубина бархата, словно вода лесных озер. Неяркий хаки стола. И зелёный чай в светлых чашках. То есть, чай-то, конечно, на самом деле не зелёного цвета, но хуже его это не делало. Потому что аромат чая — безо всяких добавок, чистый классический аромат — Реана ощутила с порога. Тоже не потому, что запах сшибал с ног. Просто на чай у неё нюх был поставлен.

Мастер в тёмно-зелёном, почти чёрном одеянии фасона "мешок с дырками", расшитом золотом, стоял у стола, положив обе ладони на костяной набалдашник и смотрел на вошедшую пристальными глазами с неправдоподобно светлой радужкой. Светло-серыми, "металлическими". Полный человек, он умудрялся носить свою хламиду так, что с первого взгляда полнота не ощущалась. И, положив подбородок на руки (посох как раз доходил ему до подбородка), сохранял какую-то ауру величия и горделивую осанку.

— Добрый вечер… Реана.

Что-то в спокойном, мягком голосе выдавало, что из двух значений слова "реана" он подразумевал не значение "бродяга".

— Добрый вечер, Мастер. У вас восхитительный чай… судя по запаху. И… восхитительный храм. В самом деле. Я не могла и вообразить, что здание может быть настолько прекрасным. Оно похоже на мелодию, чистую, как горная река.

Мастер прикрыл глаза на миг. Затем жестом пригласил за стол. Для этого ему пришлось приподнять голову и снять длинные пальцы с верхушки посоха. Жест вышел мягкий и очень изящный — Реана залюбовалась.

В её искренности Мастер мог бы поручиться перед кем угодно. И самого Нанжина она заметила позже, чем аромат чая и эстетику комнаты, что Мастер также увидел вполне явственно. Но эта искренность не говорила ни о чем решительно, кроме того, что ведьма знает ключевой секрет любого жулика и политика: истина ввергает в заблуждение куда вернее, чем ложь.

— Благодарю. Служителю Вечных не следовало бы думать о мирском, но я не могу поверить, что красота может быть неугодна богам.

— В самом деле! — рассмеялась Реана. — А это не ересь, Мастер? Восхищение чаем вместо восхищения… ну там, не знаю… Эиле.

Нанжин опустился в кресло, жестом пианиста выложил на стол кисти. Ведьма, кажется, и в самом деле не пыталась угрожать или вменять обвинение в ереси. Она подразумевала не больше, чем сказала, и сказала именно то, что действительно хотела. Немыслимо! Подобное простодушие — у Возродившейся? Сейчас она ещё скажет, что в храм заглянула просто потому, что шла мимо. А Олинду показала оттого, что иначе не удалось бы получить такую хорошую комнату в храме и добиться встречи с Мастером.

— Это не ересь, но слабость смертного человека. Вечные завещали нам тянуться к небу и красоте, так же, как завещали искать истину. И как можно восхищаться Эиле, если не видишь красоты в придорожной былинке, созданной богиней?

— Вы правы, Мастер, — улыбнулась Реана и пригубила чай, жмурясь от удовольствия. Оторвалась, вдохнула запах. — Вы абсолютно правы. Знаете, какая нелепость со мной случилась? Я, верите ли, влюбилась в мир. Ну, тот, где родилась двадцать лет назад. А потом меня из этого мира выкинуло. Я, конечно, поныла и пообижалась на судьбу, но потом как-то не до того стало. Потому что потом я… Во-первых, оказалось, что я — это не просто я, а в некотором смысле во мне живет ещё и Реда. И во-вторых, как-то внезапно обнаружилось, что я влюбилась и в этот мир. Я сначала хотела как-то извернуться, найти кого-то, кто вернёт всё обратно. Вернёт меня домой, где мне вовсе не надо будет ни от кого скрываться и… никого убивать. И где мне не будет сниться ночами другая жизнь, в которой я совсем не такая, какой привыкла себя считать.

Она подняла глаза. Нанжин смотрел на нее, держа в пальцах чашку чая. Слово "выражение" к его прозрачным… или зеркальным… глазам не подходило в принципе.

— Вы… то есть ты, черт бы побрал этот этикет!.. ты веришь мне?

Нанжин приподнял почти пустую чашку, ловя аромат, неспешно долил себе ещё чаю из чайника (некрашеная тёмно-серая и чуть зеленоватая глина).

— Да.

— Тогда я договорю — мне в кои-то веки приспичило исповедоваться… — а ты уж потом скажешь, что всё это несущественно, — сказала ведьма, приподнимая левый уголок губ. Получилось насмешливо — словно насмехалась она над собой. — Это вначале всё было так просто. А потом ещё неожиданней оказалось, что и в этот мир, как я уже говорила, меня угораздило влюбиться. И что Реда — не просто чужое сознание, втиснутое в меня Шегдаром. А я. Другая какая-то, местами отвратительная, но я. И потому не только отвратительная, но и… неотделимая от меня. Знаешь, может быть: иногда во сне такого навытворяешь, что потом в зеркало смотришься с омерзением. Или на самом деле сделаешь гадость, а потом… Короче, я не знаю, что делать. Раир, после того, как Эглитор ничего не смог сделать, сказал, что единственный, кто сможет помочь, это Нанжин Арнский. Он, Раир, то есть, тогда имел в виду, конечно, что вы сумеете, может быть, уничтожить Реду, не убивая меня. А я пришла… чёрт меня знает, зачем я пришла, но попробую теперь, наверное, попросить: подскажите, куда мне теперь? Какой мир и какую себя выбрать?

Она несколько секунд глядела на молчавшего Нанжина, потом рассмеялась с тем же выражением: над собой.

— Бред, верно? Извините. То есть, извини. Только, ещё раз прощу прощения, но я не уйду. Потому что, как бы несущественно это ни было для тебя, для меня всё иначе. И ты можешь помочь!

Реана подалась вперёд, опершись обеими руками на стол. Нанжин смотрел на неё с прежним отсутствием выражения в светлых глазах.

Отставил чашку.

— Тебя впустили в храм потому, что в храм может войти любой, кто пожелает. Отнюдь не потому, что ты Возродившаяся. И комнату тебе дали не поэтому. Однако теперь, если Реда останется в храме, Арнакия восстановит против себя Шегдара Дракона. Поверь мне, простое удовлетворение моего любопытства не стоит таких жертв.

— Только если Шегдар узнает, что я здесь! А откуда ему знать? — перебила Реана.

— Сколько человек тебя видели в храме? Нет, я не считаю, что удалось бы сохранить эту тайну.

— Если ты выдашь меня, то пятьдесят золотых за мою непутёвую голову будут стоить вам войны с Лаолием.

— Поэтому выдавать тебя я не стану, — согласно и величественно кивнул Нанжин. — Однако ничего не препятствует мне указать нежданной гостье путь из внутренних комнат до выхода на площадь Зорь.

— Вон как! — Реана усмехнулась. — А если я откажусь уходить?

— Ты и в самом деле полагаешь, что затеять потасовку в стенах Арна — это лучший способ привлечь на себя милость Вечных и любовь служителей храма?

— Я полагаю, что храм — открыт для всех! И если храм откажется впустить хоть кого-то, прецедент едва ли будет забыт!

— Храм впустил тебя. Однако…

— Если храм меня впустил, то я — под защитой богов. Кто имеет право выгнать меня? Кто бы я ни была!

— Я — Мастер. И я вправе очищать храм от скверны.

— Ха! Значит, можно сначала впустить меня, а потом объявить скверной? Мастер Нанжин, постарайся решать быстрее! Либо не следовало меня впускать — и тогда, следовательно, пред Вечными не все равны, и церковь может решать, кто достоин предстать перед ними, а кто — нет. Либо нет причины выгонять меня теперь!

Тот факт, что в богов она не верила, хотя и допускала их существование, Реану ничуть не смущал. Религиозная тематика пошла в ход исключительно в качестве аргументов, которые могли иметь вес для собеседника. Отношение к ним говорящей существенным не являлось.

— Причина такая есть. Если ты останешься здесь, Арнакия окажется втянута в войну. Я не думаю, что это подходящая цена за чью-то прихоть.

— Это не прихоть! И я, вообще-то, уже здесь. Значит, если кто-то узнает об этом, то Кадар в любом случае станет коситься на Арн с подозрением. Я не говорю уж о Ксондаке. Вы же с ним друг друга отлично уравновешиваете, да? Отвечаете друг другу взаимностью, можно сказать. Попробуй меня выгнать! Увидишь, что получится!

Реана замолчала. Нанжин смотрел на нее с академически сухим интересом. Она вдруг почувствовала себя полной дурой. Но выражение лица ("Ах, вы та-ак!..") менять не стала. Из упрямства.

— А нужно ли это тебе, дитя мое?

Реана удивленно моргнула.

— Ты хочешь услышать ответ? Я могу ответить. Но действительно ли тебе это нужно? Вопрос не всегда так уж нуждается в ответе. Гораздо важнее порой снова и снова задавать вопрос. "Кто я?", "Где мое место?"… Ты и в самом деле полагаешь, что на эти вопросы тебе ответит кто-то, не ты? Если ты всё же хочешь услышать ответ… Попробуй отыскать храм Тиарсе.

— Храм Тиарсе?.. — она выглядела так, словно Нанжин огрел-таки её своим посохом по голове.

— Тот, о котором говорится в легендах. Который, по легендам, стоит в столице Алирона, легендарной страны легендарных эльфов. Если эльфы существуют и если храм стоит, то это единственное место, где на такие вопросы можно получить ответ.

— Есть… — медленно сказала Реана. — И храм, и Алирон… И дорога туда… Ррагэ! Как же я сама…

Она посмотрела на Мастера. Тот наблюдал с прежним академическим интересом.

— Ты и в самом деле пыталась завоевать эльфов?

— Пыталась. Да уж, — она издала странный гортанный звук. — Было дело. Дурдом! Неужели я туда снова попрусь? Охх. Вот уж мне будут рады!..

— Ещё один совет, — Нанжин отпил глоток чая. — Не отправляйся туда сразу же. Насколько я понимаю, это на север и через горы, — он отставил чашку, неспешно, полюбовался тем, как свечной свет впитывается, теряясь, в темную глину. — Подожди хотя бы четвертой луны.

Реана открыла рот. Закрыла. Похоже, Нанжин вывесил табличку: "ушёл в себя, назад не ждите". Встала, молча наклонила голову в рудиментарном поклоне, повернулась и вышла.

Она осталась в Арнере. Отыскала себе какую-то каморку на западной окраине Левого города. Не самый фешенебельный район: там ютились все, у кого не хватало денег на приличное жилье. Реану это не особо смущало, потому что гигиена здесь даже на окраинах стояла на несколько порядков выше, чем в той же Арне. В Арне её просто не было. Здесь же по улицам можно было ходить без омерзения. Ну, если глядеть, куда ставишь ногу.

Занялась Реана, разумеется, медицинской практикой. И зарабатывала неплохо — по крайней мере, на жилье и еду хватало. В городе новости разлетались быстро. О новой лекарке заговорили после того, как она, где-то в начале первой весенней луны, перехватила из-под носа у десятка солдат из святого воинства какого-то удиравшего со всех ног парня, обвинённого в святотатстве. Приволокла его в храм, заставила Мастера Нанжина провести обряд суда Тиарсе и неделю потом отругивалась от местного разлива "охотников" за еретиками, доказывая, что сама Белая вынесла решение о невиновности обвиняемого. Внешне Нанжин воспринял появление святотатца в храме совершенно спокойно, однако все свои мысли на этот счет потом высказал Реане. Она возмущённо напомнила, что долг Мастера в храме Весов — следить за справедливостью, и вообще не фиг лебезить перед Ксондаком. Впрочем, выбора у Нанжина не оставалось: "тёмная лекарка" к тому времени настолько была известна в городе, что сумела убедить толпу, и так не слишком жаловавшую "охотников", что суд Тиарсе — идеальный выход. В Арнере помнили, что Арнакия — свободное государство, и никакие правители, помимо Вечных и выборных в Совете, ей не указ. Так что "охотникам" пришлось убраться восвояси, а Нанжин смирился, обругав Реану безрассудной девчонкой.

Они виделись ещё пару раз. Нанжин тщетно пытался наставить ведьму на путь осторожности или выставить из Арнера, она же аргументов принципиально не слушала. Она, кажется, совершенно не желала понять, что ставит под удар полгорода. Хрупкое равновесие, для которого Нанжин так долго трудился, трещало и раскачивалось хуже маятника. Ведьма и в самом деле разрушала всё, к чему прикасалась. Страшнее всего было то, что она глубоко верила в свою правоту. Ей терять было нечего, над ней висело предсказание скорой смерти, о котором ведьма и сама знала, и она не тратила времени на страх, рассуждения, осмотрительность… При всём том, она была, несомненно, умна, и её слушала не только городская беднота, но и ремесленники — кроме цеховой верхушки, разумеется. Кто-то наверняка догадывался, кто эта девчонка с тёмным лицом.

В середине третьей луны Ксондак от лица церкви официально объявил Реану Безумную еретичкой, ведьмой и первым врагом Вечных, цитируя Тхэама Проповедника и многочисленные предсказания о конце света. И угрожая за укрывательство отлучением и анафемой, не говоря уж о прочих санкциях вроде повешения. К угрозам он прибавил обещание полного отпущения грехов и круглой суммы в сто золотых за мертвую ведьму. Шегдар Кадарский в ответ предложил сто пятьдесят за живую, вызвав у Нанжина усмешку. Южный император по-прежнему хотел заполучить живьём это мощное оружие о двух ногах и несносном нраве. Но Арнер не спешил выдавать ведьму. Люди видели возможность наплевать в лицо Кадару, и с явственным удовольствием этой возможностью пользовались. Не потому, что они отличались такой уж смелостью и гордостью. Просто Кадару сейчас было не до гудящего Арнера. Дазаранские купцы, давно уже возмущавшиеся низкими ценами, какие Кадар предлагал за их драгоценный кедр, благовония и камни, расшатали и смели аргументацию властей — и добились снаряжения флота на Форбос, чтобы выбить с него кадарский флот и получить свободный доступ во Внутреннее море и к портам Занги, Рикола и Лаолия. Почти в то же время прошла коронация Раира по лаолийскому обряду в торенском храме Оа с последовавшим объявлением прав короля Лаолия Раира ол Истаилле на имперский трон. Войска Кадара подтянулись к Форбосу в полнолуние четвёртой луны и увязли там. Пользуясь этим, южные зангские города захватили Тангерт и Рздагот. Но это было позже, в самом конце четвёртой луны. А пока ведьма бродила по Арнеру и окрестностям, высказывала крамолу и находила общий язык с местными. Она нашла подходы даже к ачаро храма. С некоторыми, как с Кёдзаном, например, даже общалась более-менее регулярно. Впрочем, с Нанжином тоже. Мастер не оставил попытки вбить в её голову осторожность и… И в любом случае, пока она в городе, почему бы не поспорить с собеседником, чье мнение диаметрально противоположно твоему? Ведьма имела своё суждение, не совпадавшее со мнением Мастера, но странность заключалась в том, что оно точно так же не совпадало вовсе ни с одним из существующих мнений. Мастер подумал как-то, что позиция ведьмы похожа на его собственную: не противоположно какому-то курсу и не совершенно в стороне от него, а именно перпендикулярно. Поэтому беседы — на философские темы, к примеру, — выходили занятными. О прогрессе, например. Когда Нанжин упомянул, что появление Империи явилось большим шагом вперед, Реана резко не согласилась. Такая реакция была нормальной, ибо слово "прогресс" есть слово еретическое: оно допускает, что мир не является неизменным. Но странно оказалось видеть, что несогласие это относится не к идее изменчивости мира, как следовало бы ожидать, а к оценке Империи…

— Тоже мне, прогресс, — скептически хмыкнула Реана. — До Империи, небось, ученых не обвиняли в ереси, и не вешали во славу Тиарсе. И на чужие религии запрета не устанавливали. Это — прогресс, когда каждый клочок земли, успевший обзавестись пантеоном и правительством, объявляет всех остальных нелюдями? Это прогресс, когда толпа при виде инакого кидается в атаку, забыв обо всем — только бы разорвать в клочья?

— Да. Да, это прогресс, — повторил он, видя лицо Реаны. — Оборотная сторона прогресса. В древности "инаких", как говоришь ты, оставляли в спокойствии не из уважения к чужому мнению. Из боязни. Мы боялись всего неведомого, не допуская даже мысли о том, что с неведомым возможно бороться. Коли доказана его слабость — это вопрос отдельный. Но действует аксиома: сильный прав. И потому, если Ррагэ силен, то следует приносить ему жертвы, ублажать его, переманивать на свою сторону. С появлением Империи люди начали понимать свою силу. И тогда на первый план вышла другая идея: со злом можно бороться. Возможно бороться даже с тем, кто сильнее. И потому Ррагэ объявлен врагом. Потому его проклинают и оскорбляют вместо того, чтобы убивать во славу его людей на древних алтарях. Если бы ты, ведьма, перенеслась в те времена, когда Империя ещё не рождалась, тебя не стали бы убивать, за тобой не вздумали бы охотиться. Тебя бы почитали и приносили бы тебе дары. Но не потому, что поняли бы тебя. Никто не стал бы слушать твоих слов, но, поняв, что ты сильна, люди приняли бы это как должное, смиряясь с твоею властью. Отнюдь не соглашаясь с тобой, но попросту подчиняясь силе для того, чтобы выжить. Вот и поразмысли, что лучше. А условности суть другая сторона того же. Пока прав сильный, нет нужды разграничивать мир заранее. Теперь, когда люди ищут новые истины, им трудно: потому что начинать трудно всегда. И они запирают мир в границы, в рамки, подгоняют под застывшие формы — потому что иначе им не найти, кто прав, а кто виноват.

Реана помолчала.

— Начинать! А ты знаешь, сколько веков пройдет прежде, чем мы перестанем "начинать" и начнем делать? Я вот понятия не имею! В моем мире — в том, другом, — "начинать" начали ещё лет с пару тысяч назад! И всё ещё начинают! Только-только наметили начало того конца, которым оканчивается начало! И вот уж будет удача, если действительно начнём делать, а не пытаться!.. Чёрт бы нас всех побрал…

Тем временем в Арнакию шла весна. Неспешно, играючи, то отвлекаясь и сворачивая в сторону, то прибегая в гости, устраиваясь, умащиваясь, растапливая остатки зимы — и снова убегая, как непоседливая девчонка, то смеясь капелью, то скрываясь и позволяя зиме снова подморозить грязь на дорогах. Она забегала на минутку, на денек, присматриваясь, успевая ровно настолько отогреть землю, чтобы передвигаться по ней стало невозможно — ни пешком, ни вплавь, разве что вброд ещё получилось бы, но уж очень медленный и утомительный способ. И если бы люди не знали, что таким бестолковым и неряшливым образом весна пытается установить тепло, разбудить мир, то едва ли кто-то питал бы к этой безрассудной девчонке теплые чувства. Скорее, поспешил бы прогнать к Верго, вспоминая добрым словом твердый наст и свежий морозец, когда подхватить простуду куда сложнее, чем в один из этих промозглых деньков. Разве можно всерьёз полагать, что эта бестолковая девчонка-весна угомонится и высушит дороги? Да она только и умеет, что растапливать их в непроезжую кашу! Правильно, ломать — не строить…

— Я что, что-то не так делаю? — вызывающе спрашивала Реана.

— Ты всё делаешь не так, — флегматично отвечал Мастер.

— В самом деле? — издевательски спросила ведьма. Она в кои-то веки отдыхала — впервые с сегодняшнего утра. Но бессердечные горожане её не ценили. То, что они до сих пор не выдали её церкви, ни о чем не говорило. Они ругали Возродившуюся. Не опасаясь ни Ксондака, приравнявшего упоминание о ней к богохульству, ни самой ведьмы, которая, по слухам, могла совершать любые гадости, на какие у рассказчиков хватало воображения, и значительную часть тех, на которые оного воображения не хватало. Они говорили, что Безумная безумна, что из-за неё нынешняя зима выдалась непомерно длинной, в Арнер зачастили охотники, а в соседних сёлах перемёрли куры. — И что же я должна, по-твоему, делать, чтобы меня не считали Редой?

— Тебя не полагают Редой. Более не полагают. Люди говорят не о Реде, но о Возродившейся, Безумной Реане. Которая нарушает заповеди Вечных, не смотрит на родовитость и на оранжевые колпаки, а ведёт себя так, словно сама она чуть ли не одна из Вечных.

— И что?

— И ничего. Либо ты перестаешь замечать, что о тебе говорят, и начинаешь благодарить небеса за то, что Ксондаку есть пока чем заняться и без тебя, либо же прекращаешь оскорблять своим дерзким норовом Вечных и добропорядочных граждан.

— Пхм.

Едва ли Нанжин ожидал, что Безумная (как её обычно и называли за глаза) в самом деле вздумает переменить свое поведение. Она так же неосмотрительно обращала на себя внимание чуть ли не по всему центру Арнакии. Впрочем, с дворянами и членами Совета она пока не портила отношения. Возможно, конечно, что ей просто не довелось наткнуться на родовитого человека за время, истраченное на бедные кварталы Арнера, что стлались на западе, вниз по течению Арна, где вместо улиц были каналы. И на дороги от города до соседних и не очень сёл, деревень и деревушек, рядом с которыми можно было бы пройти в полусотне метров, не заметив трех дворов, приютившихся за деревьями, если б не поля да покосы. Она вовсе не рвалась в высшее общество. Хотя, вообще-то, могла бы попробовать показаться: денег у неё имелось довольно. Особенно, на первых порах. Она же общалась с беднотой да с ачаро, которые искали бесед с Безумной, кажется, из простого молодого любопытства. Даже если при встрече они начинали возмущаться, как Кёдзан, изображавший резкую антипатию к богохульнице и еретичке, однако часто оказывавшийся с ней в одном районе.

— Добрый вечер, Кёдзан! — широко улыбнулась Реана. — Кажется, где-то я тебя сегодня уже видела… Кстати, разве ачаро могут сегодня выходить за пределы храма? Разве сегодняшний день посвящен не Хофо и медитации?

— Откуда далеким от храма людям знать его порядок! — заявил Кёдзан, пряча что-то под плащ.

— Я уже не говорю о том, что ты нарушаешь приличный ачаро аскетизм, покупая в дешевых забегаловках всякую кислую дрянь, — хитро вздернула уголок рта ведьма.

— Ну что это такое! — громко возмутился Кедзан. — Куда ни пойдешь, всюду следят! Отовсюду! Чуть ли не каждый прохожий косые взгляды бросает! Ну как это называется?

— Это? Паранойя, — снова усмехнулась Реана.

— Да ну тебя, — обиделся парень.

— Ладно, параноик. Не хочешь составить компанию?

— Вот ещё! И куда тебя опять Килре несет?

— Да так…

Обычно Кёдзан соглашался. Он намеревался стать лекарем, а не просто учёным-переписчиком, всю жизнь проводящим в каморке с видом на храмовый двор. Ему было скучно сидеть в городе, а о его "свиданиях" с Безумной ходили по храму среди послушников такие истории, что когда, время от времени, кто-то из товарищей начинал у Кёдзана выспрашивать подробности, тот искренне молил всех подряд Вечных, без различия светлой или тёмной природы, чтобы Реана об этих слухах не прослышала. На самом деле, она знала, разумеется. Но её собственной репутации — репутации Безумной, Реды и так далее — повредить было сложно, Кёдзан же о себе заботился самостоятельно (разве кто-то сказал, что эти слухи ухудшили его реноме среди сверстников-ачаро?), а бродить по окрестным более или менее населённым пунктам вдвоём было веселее. Так что… какая, чёрт возьми, разница, что там говорят зеленеющие от скуки сплетники?

Прогулки мало чем отличались одна от другой. Если бы Реана потом взялась вспоминать это время, из всех "радиальных выходов", как она их называла, припомнился бы один. Кто-то из арнерских знакомых — бывший пациент, — попросил съездить к одному из его родственников в Клейвлан, городок в дне пути на север от Арнера. Плата была назначена неплохая, к тому же, в Клейвлане как раз цвела пышным цветом ежегодная весенняя ярмарка, и Реана согласилась, а Кёдзан примазался.

Лечение родственника описывать не имеет смысла, а вот ярмарка оказалась на удивление хороша. Хотя, мнение Реаны нельзя назвать объективным. Её зацепило только одно — но зато действительно зацепило. Песня, услышанная краем уха. Чуть ли не первая песня, если не считать творчества Хейлле, которая Реане в этом мире понравилась. Простая мелодия, дурацкие какие-то слова… Песня тосковала о чём-то. Легко, светло и так пронзительно тосковала…

Реана слушала, закусив губу. Не обращая внимания на Кёдзана, удивленно на неё косившегося: парень вовсе не находил песню гениальной. Реана и сама её таковой не находила. Она унеслась вслед за музыкой не потому, что та была хороша. Потому, что музыка напомнила о чём-то восхитительно знакомом, невыразимо дорогом и прекрасном. Как брызжущий слюной злобный дурак, хающий твоего друга, о котором не слышно уже несколько лет, вдруг покажется роднее брата: потому что он видел дорогого тебе человека, говорил с ним… Песня зачаровывала тем, о чём она говорила, а не тем, как. И другим это "о чём" было совершенно без толку — так, пара стёртых от старости слов…

Раир… Любимый… Где ты? Король Лаолия, надо же…Чёрт бы побрал весь этот мир! До чего же я соскучилась!..

Она вздохнула, резко выдохнув.

— Идём.

Обратно шли быстро, но без приключений, чуть ли не зевая. Ну, по крайней мере, до обеда. Они как раз сворачивали обеденный платок, когда на дороге, сантиметров на двадцать проваливаясь в едва-едва подмёрзший наст, показалась телега. Этот первобытный шейкер был нагружен некоторым количеством свертков и узлов, тройкой детей от пяти до десяти, маленьким старичком и женщиной с грудным ребенком на руках… Дети решали судьбу леденца — судя по воплям, последнего. Женщина, даже с виду, составляла процентов пятьдесят всего груза. По крайней мере, по весу. Парой лошадей правил бородатый мужик тоже немаленьких размеров. (Если продолжить взвешивание, то на его долю пришлось бы примерно две трети оставшегося веса). Ну, в этом мире "бородатый" не является яркой характеристикой, но данный экземпляр был очень уж бородат. Реана ещё никогда не видела столько бороды сразу.

Телега поравнялась с ними, мужик натянул поводья, прикрикнул на детей, порылся в бороде, прокашлялся и заговорил.

— Храни вас Тиарсе, люди добрые. Ежели хотите — могу подвезти, чего вам пешком телепать.

— Милость богов да пребудет с тобой, почтенный, — степенно ответил Кёдзан. Покосился на Реану. Она пожала плечами с видом спокойного пофигизма.

— Благодарим, почтенный, — сказала Реана. — С удовольствием примем твоё приглашение.

Мужик посмотрел на неё с видом роденовского мыслителя, тщетно бьющегося над какой-нибудь теоремой Ферма. По его разумению, девка в простой одежде должна молчать до встречи с Кеилом, а не встревать в разговор.

— Вы, я чай, не из простых, — заключил он, когда дети по его слову ссыпались с телеги, нечаянные попутчики устроились, и лошадёнки тронули. — Говорите по-ученому да по господскому, хоть сами пешие и одёжа простая… — раздумчиво говорил он.

— И что? — спросила Реана, с искренним любопытством ожидая выводов.

— Да ничто. Рази ж то до меня касаемо?

— Ты с ярмарки едешь, почтенный? — Кедзан взял нить разговора в свои руки. Реана не слишком расстроилась, переключив внимание на малолетних попутчиков. Младенец орал и отплевывался от тряпочки с хлебомолочной кашицей, которой мать пыталась блокировать звук. Ребенок бы ещё и отбрыкивался, но для этого он был слишком надежно запакован в плотный свёрток.

— Да чего ж ты вопишь, халвлег, бесья ты душа!

— Жарко ему, — ответила Реана. — Не кутай его так, здоровей будет.

— А ты почем знаешь? — набычилась мать. — У тебя, девка, своих-то детей, небось, и вовсе нет, а я четверых родила!

Реана на мгновение прикрыла глаза. "Нет. А осенью я умру".

— Пятерых, — поправила она, осторожно вскрыв чужие воспоминания. — Второй ребенок умер… умерла, когда ещё годика не было.

Теперь уже все трое выпучились на неё. Только старичок сидел так же безучастно да Кёдзан быстро пришел в себя.

— А ты почём знаешь? — почти взвизгнула многодетная мать, закрывая руками младенца.

— Гиллена сказала, — с чистой совестью заявила атеистка Реана, старательно воспроизводя угодный Вечным и непереносимый ведьмами знак огня.

— Так ты лекарка, — облегченно сказал мужик, которого взвизг жены несколько насторожил. Реана кивнула, смиренно опуская глаза. Никак у неё не получалось быть ниже воды, тише травы, и представляться лекаркой было лучше, чем давать людям увериться, что ты ведьма.

— Ну, оно и ясно: кому ж ещё ходить с монахом, как не лекарке, — заключил бородач, отворачиваясь обратно к лошадям.

— А скажи тогда, любезная, — уважительно обратилась его жена, — почто у одного оболтуса руки в цыпках, а у другого глаза нечистые? Кому из Вечных дар принести?

— Дар необязательно, — сказала Реана. Её собеседница, кажется, снова заподозрила в ней ведьму, и Реана поспешила исправить положение. — Главное, почтение.

— Да как же его тогда выказать? Уж и деньгами жертвовали, не говоря уж за гусей да поросят. И табличку со знаками на одежду нашивала. Не иначе, прогневились на нас Вечные! Грехи наши тяжкие…

— Слушай внимательно! — строго сказала Реана. Обоих оболтусов она уже заметила. Тоже мне, болячки! И откуда только берутся толки о всемогущей народной медицине? — Тот, у кого цыпки, пусть трижды в день, прежде, чем поесть, трикрат прочтет "Взирая на небо с упоением" и девять раз хорошенько омоет руки в воде, стоя на правой ноге лицом на восток. Вода должна быть не абы какая, а настоянная в чашке со знаком Наамы на донышке. А вечером с молитвой смажь ему цыпки чистотелом, сорванным так, чтобы на него упала тень болящего.

Женщина внимала, раскрыв рот. Остальные тоже. Реана возвела очи горе, вздохнула и продолжила вещать.

— Второму же, с нечистыми глазами, приготовишь такое лекарство. Надо сорвать трижды по пятьдесят два [три — число верховных богов, Айо, Оа и Верго; пять — число стихий; два — две извечные противоположности] цветков Гиллены [цветок богини врачевания — ромашка], пока не сошла роса. Над высушенными прочесть хвалу богине, а после залить их кипящей водой и держать на малом огне, стоя к вареву спиной и помешивая непрестанно посолонь ореховой ложкой в левой руке, притом сорок восемь раз повторить: "Сила к силе, свежесть к воде, а болезнь в землю, с благословения Тиарсе и Оа, и Гиллены, и всех Вечных, воистину". И этим настоем, когда немного остынет, протирать глаза в часы, посвященные высшим богам с соответствующими молитвами.

Реана замолчала. Из звуков вокруг телеги витали только скрип колес, выкрики детей, носившихся вокруг, да фыркнула одна из лошадей. Реана добавила:

— Пока всё не пройдет.

Особое удовольствие ей доставляло то, что импровизация закончена, и вышеизложенный бред можно забыть. "Стоя на правой ноге лицом на восток…" Мда. Ликт бы обзавидовался.

— Возни-то сколько! — проворчал мужик. — Ишь, целая наука, как чирей свести.

— Всё надо! — возразила ему жена. — Ты что ж, хотел бы, чтоб ничего не делать вовсе?…Ох Тиарсе всемогущая! — заполошно вскрикнула она. Одновременно заверещали дети, вскакивая на телегу. Старик флегматично жевал губами воздух. На дороге впереди стояли трое вооружённых. Дубинка, топор да копьё у лучника. Ни шлемов, ни щитов…

— Здрасьте, люди добрые! — жизнерадостно поприветствовал топор, обходя телегу. — С ярмарки, никак? Верно уж, милостивы к нам Вечные. Слазьте с телеги да доставайте денежки. А узлы мы уж сами развяжем.

Реана напряглась. Если сейчас мужик кинется на разбойников, чёрт знает, удастся ли выкрутиться! Хотя дубину либо лучника (или, при удаче, обоих) можно снять кинжалами, топор отвлечется на мужика, если тот и правда решит драться… Да нет, вполне реально.

Мужик и не подумал кидаться. Съежился, ссутулив широченные плечи. Зато активность проявил Кёдзан.

— Опомнитесь! Служение Килре не в грабежах и разбое! Вечные заповедали…

Послушнику ответили смехом и стрелой. Кёдзан только моргнул, когда перед ним мелькнула узкая рука. Реана встала во весь рост, бросая стрелу и поворачиваясь так, чтобы видеть и двоих впереди, и третьего, остановившегося на полпути вокруг телеги. Теперь нервничали уже не только ограбляемые да их лошадки. Разбойники тоже запереминались в некотором недоумении. Реана усмехнулась. Холодная, рассудочная ярость не у неё одной проявлялась так. И Ррагэ не разберет, почему эта весьма хрупкая и неопасная с виду фигурка вызывала такую однозначную реакцию.

— Эй, ты!.. Ты это, слазь с телеги, девка! Слазьте все! — не очень уверенно скомандовал топор. Ведьма снова усмехнулась углом рта и послушалась.

— Вы на кого ручонками замахиваетесь? — почти ласково сказала она. Никто не увидел, как она соскочила с телеги. Только что стояла, небрежно положив руку на край телеги, — и уже стояла вплотную к топору, с боевыми ножами в руках.

Кёдзан понял, чего не хватало до этого момента: младенец молчал. Теперь вот заорал снова.

— Ты это… Ты чего?… — удивился топор. Все, кроме Кёдзана, смотрели на ведьму одинаково: недоуменно и опасливо, как котята на впервые увиденную живую крысу. Кёдзан смотрел с любопытством и недозволенной симпатией, смешанной с обидой. Возродившаяся, дочь Верго, гибель мира не должна внушать симпатию.

— Идите домой, ребята, — с той же интонацией предложила она. Несмотря на ор младенца, её прекрасно услышали. — Мне в лом сегодня оружие пачкать.

Ленивая кошка на солнечном подоконнике.

Топор, немного оправившись, в образных выражениях изложил, что он думает о девках с оружием и описал детально, куда и зачем эта самая девка может прогуляться. Ведьма ответила быстрым до смазанности движением. Топор выпал, а его бывший обладатель, нечленораздельно ругаясь, схватился за правую руку, которая повисла плетью и ниже плеча расцвела красным сквозь куртку и, что ещё показательней, толстую кожу доспеха.

— Идите домой, — повторила Реана. Лучник не внял и не проникся. Стрела вонзилась в дерево на краю дороги, за спиной ведьмы, хотя она не сходила с места, а упругое движение в сторону и обратно могло и померещиться: до того быстро ведьма качнулась. Успев одновременно метнуть один из ножей. Лучник вскрикнул, когда нож рывком вышел из плеча и сам собой вернулся в протянутую руку ведьмы.

— Идите домой.

Реана отвлеклась на вытирание ножа добытой из-под плаща тряпочкой. Когда она подняла голову, дорога была уже пустой. На память от разбойников остались топор и лук. Паршивенькие, вообще-то. Реана вернулась к телеге. Дети маленькой стайкой порскнули по другую сторону и сверкали глазами с противоположной обочины. Мужик смотрел на ведьму с тем же выражением, с каким минуту назад смотрел на гопников. Женщина прижимала к себе крикливый сверток. Старик жевал воздух.

— Спасибо вам, почтенные, что подвезли, — сказала Реана, чуть поклонившись. — Да будет на вас милость Вечных.

Кёдзан догадался спрыгнуть, сказал свою порцию вежливостей и поспешил за Реаной. Они шагали быстрее, чем тряслась телега — во всяком случае, телега осталась позади, так и не нагнав их больше.

— Лекарка, — неопределенно сказал Кёдзан.

— Кто умеет убивать, умеет и лечить.

— Ты и верно знаешь много рецептов. Сложная наука, должно быть, если и от простых болезней такие сложные рецепты.

Реана, хмуро молчавшая с самой стычки, рассмеялась.

— Все молитвы и знаки Вечных — дешевая чушь. Если бы я не поминала Гиллену к месту и не к месту, мне бы просто не поверили.

— Ты лгала? Эти рецепты не помогут?

— Почему же, — Реана блеснула зубами в улыбке. — Помогут. Только всю эту ерунду вроде гимнов, знаков, помешивания посолонь и тени болящего можно опустить с тем же успехом. Гимны нужны, чтобы замерять время при изготовлении лекарств. Прочесть "Даруй, Наама, крепость телесную…" два раза, пока кипит вода…

— Не богохульствуй!

— А я разве?.. — искренне удивилась Реана. — Я ничего плохого о Вечных не говорила…

— Ты говоришь о них небрежно, без почтения, и этого довольно! И почему знак огня не испепелил тебя, ведьма?

— Вот уж не знаю. Может, если б я верила в здешних богов… Так я и Библию всегда считала гениальным памятником литературы, а не божественным откровением! Но при других обстоятельствах, возможно, и не решилась бы сложить пальцы в знак. И забилась бы от ужаса в истерике. Вера — стрррашная сила!

— Не богохульствуй! Ты говоришь страшные вещи, непростительные!

— Нет, — неожиданно тихо сказала Реана. — Непростительные вещи я делаю. Ты возмущён моими словами, а того, что я сделала, не заметил?

— Чего не заметил?..

Она невесело усмехнулась.

— И правда, не заметил. А люди, которые нас подвозили, заметили это в первую очередь. Я умею не только лечить. Убивать куда проще… Технически.

— Если ты жалеешь, что отпустила ватажников, то здесь и верно ты сделала не вполне правильно. Только излишняя жестокость Вечным неугодна, а конвоировать разбойников до города было бы чрезмерно обременительно… Почему ты снова усмехаешься? Тем более, показывая зубы! Это тоже дурная привычка, изобличающая дерзость нрава!

— Я никогда на смиренность и не претендовала. Видишь ли, Кёдзан… Там, откуда я родом, бытует странная ересь… С детства я привыкла полагать, что на человека недопустимо повышать голос. Ударить человека — немыслимо. Убить… Мне и в голову не могло бы прийти, что я когда-то убью человека. А здесь — я Реда.

— Но это и в самом деле ересь, — рассудительно сказал Кёдзан. И пояснил:

— Легко избегать насилия, пока живешь спокойно. Но если на тебя нацелена стрела, на философию времени недостанет.

— Совершенно верно, — признала Реана. — И моя гордость убеждена, что я выступила красиво. Но я-то все равно знаю, что поступила неправильно.

— Но почему?

— Потому что ударить человека — немыслимо.

— И что же ты должна была сделать, в таком случае?

— Заговорить, сделать что-то неожиданное, переубедить их, изменить их.

— Нелепица. Ну что ты могла им сказать?

— Понятия не имею. Но приятней мне от этого не становится.

— Да может, ничего другого сделать и нельзя было!

— Может быть. Но ничего не делать тоже неправильно. Те варианты, что приходят мне в голову, неправильные. Но на что похож правильный, я совершенно не представляю.

— Так зачем тебе терзаться, если правильного ответа нет?

— Незачем. Ты снова совершенно прав. Я не хочу спорить, потому что у меня нет аргументов. И потому, что согласиться с тобой я, тем не менее, не могу.

 

XXII

Где-то на западе шумела война. Зангцы, недовольные прекращением из-за войны торговли с Дазараном, однако воодушевлённые открывшимися перспективами, заняли Эгзарт. Форбос, ключ к торговым путям Океана и Внутреннего моря, пылал, в третий раз переходя из рук в руки. Лаолиец пробивался к югу, то мчась вперед при поддержке мятежных арнских городов, то увязая надолго при встрече с королевской армией. Которая, впрочем, не слишком рвалась воевать с северянами. Отчасти потому, что на отчаянные призывы к Кадару ответ следовал один: вот с Форбосом разберемся… Шегдар пытался удержать южные рубежи, не отвлекаясь пока на Север. И не без основания рассчитывал, что лаолийская армия основательно выдохнется, проходя Арну. Арна, к неудовольствию Шегдара, не горела желанием становиться живым щитом на защиту кадарского императора, однако особого выбора у неё не было.

— А что вы намерены предпринять в отношении Арнакии, Ваше Величество? Они оскорбляют достоинство Вечных тем, что привечают ведьму.

— Я не могу сейчас отвлекаться на нейтральную Арнакию, святейший Мастер! — ещё ни разу Шегдар не произносил его титул так, чтобы он не казался ругательством. — О чём ты знаешь не хуже, чем эта дрянная торговая вольница их городов!

— Вы могли бы принять меры раньше…

— Какие? Потребовать выдачи Реаны? Объявить для этого войну Арнакии, чтобы теперь пришлось воевать на три фронта?

— Дела земные должны решаться вами, Ваше Величество. Я — лишь служитель Вечных, призванный очищать мир от скверны духовной…

Шегдар остановил челночную ходьбу по кабинету, уткнувшись взглядом в портьеру. Волной согнул пальцы на правой руке, растянул губы в усмешке и пристально посмотрел на Ксондака.

— Святейший Мастер! — мягко сказал Дракон. — Не кажется ли тебе, что Нанжин Арнский есть воплощение скверны и слуга нечистого? Он привечает ведьму и промышляет колдовством, о чём тебе несомненно должно быть известно, ибо эта информация сообщалась нашими доверенными людьми.

— К чему вы клоните, Ваше Величество?

— Натрави своих белых псов на арнского Мастера, — отчеканил Шегдар, целеустремленно глядя в точку над левым ухом Ксондака. — Арнакия не станет возражать: это будет дело церковное, и светских властей не касающееся.

Реана покинула Арн во второй день после полнолуния четвертой луны, когда по дорогам Арнакии уже можно было пройти, не утонув. До южной окраины Гиблых гор она и сама дошла без приключений (разбойники по дороге, оказавшиеся дружиной местного графа, приключением могут не считаться, хотя удирать от них было смешно). Но чтобы пройти дальше, по почти нехоженым тропам и горному перевалу, пришлось отыскать проводника. Он нашёлся довольно быстро, в отличие от аргументов, которые заставили бы его отправиться на перевал в такое лавиноопасное время года. Сказать по совести, аргументов не нашлось вовсе. Все те, на которые у Реаны хватило фантазии, потенциальный Сусанин выслушал со спокойствием удава, равнодушно кивнул и ответил, что совершенно незачем, видит Тиарсе, идти в горы в начале пятой луны. Реана вздохнула и назавтра пришла снова. Проводник выслушал новые аргументы, кивнул, ответил, что в горы в начале пятой луны идти, видит Тиарсе, незачем, попросил принести воды из колодца и пригласил на обед. Реана вздохнула и… с трудом поверила, когда услышала положительный ответ. Сусанинскую логику она так и не поняла за неделю совместного пути, но не слишком этому огорчилась. После перевала она шла одна, потому что в проклятый лес проводник соваться отказался. Реана спустилась ещё на целый сезон вниз, из горной зимы в майскую весну, прежде чем ощутила причину.

Лес был живой. Тот, кто лес любит, всегда ощущает его живым, радуясь лесу, как другу, который принимает тебя с такой же радостью. Растворяет в себе, не отнимая индивидуальности. Для человека, принимающего лес, едва ли покажется удивительной языческая вера в одушевленность всего. Чего же здесь не понять? Конечно, у леса есть душа! Как можно сомневаться в её реальности, когда она так явственно есть! В ровном дыхании — ветер, касающийся легкими пальцами листьев, веток и трав; в улыбке — ярким, свежим ароматом мая; в свете глаз — солнца, отражённого озерами, или луны, звезд, утонувших в тёмной ночной воде… Так все теории о невозможности счастья разбиваются об одну недоумённую фразу: "Как это его нет, когда я его неоднократно испытывал?" Так и лозунг "природа — не храм, а мастерская" не сумеет приглушить инстинктивного, мистического чувства: воздух, кора деревьев, сама земля под босыми ногами пронизаны чем-то неуловимо тонким, обнимающим тебя, как тёплая вода моря, держащая тебя на ладонях. В душе леса хочется утонуть — и тонешь, вдыхая солнечный свет, впитывая тепло упругой почвы, большими глотками ловя запахи земли, зелени, цветов, позволяя душе леса плясать на твоей коже ментоловым пламенем, чувствуя в себе эхо его пульса.

В обычном лесу кто-то сумеет ощутить это, а кто-то не даст себе труда раскрыться. Этот лес не оставлял выбора. Его не отравили люди, плюющие на всё, кроме себя, и он был куда более живым, чем обычный. Если привычный лес глубоко спал, дыша тихо, едва слышно, то этот лес не спал вовсе, был не просто полон жизни, но переполнен ею, жизнь едва не брызгала фонтаном, как сок, переполняющий спелое яблоко, прорываясь ароматом, кружащим голову. Здесь не получалось не верить в то, что лес — живое существо, это было слишком очевидно, чтобы "верить" или "не верить": очевидность смывала логику течением горной реки.

Того, кто смотрит на мир, как на механизм или "мастерскую" это смело бы ледяной Ниагарой. Не сон, а кошмар.

Реана споткнулась. Триста лет назад это был кошмар. Для её людей — потому что живой лес внушал им мистический ужас; и для неё — потому что лес знал, кто ведёт эту толпу смертных, и хлестал силой ту, которая шла убивать. Она подготовилась, просчитала варианты заранее и выдержала. Не плывя против течения, разумеется. Ни один человек не сможет отразить в лоб чистую энергию в таких масштабах. Ведьма позволила энергии течь сквозь тело, растворилась в лесу. Лес ощущал инородное нечто, но не мог локализовать его — и боролся с "чужой", как организм борется с инфекцией: повышением температуры.

Почти безвредно (не зря же Реда просчитывала варианты), но крайне болезненно. И она была в отвратительном расположении духа к тому времени, когда армия достигла первого эльфийского поселения (крепостей у аэстальвен вообще не было, так что городом назвать это сложно; деревней или селом — тоже, из-за размеров) и затем Ироале — столицы. Защиту Ироале ведьма снесла махом, перенаправив часть той энергии, которой бил по ней лес. Магия эльфов сгорела вместе с их магами и частью воинов. Потом пошла резня. Эльфы слишком верили в лес и своих чародеев, чтобы всерьёз готовиться к войне со смертными.

Город. Пламя. Угольные ожоги на белизне зданий и стонущей зелени леса. Уголь, багрец и дым на зелёном и белом. Пена на горящих живых ветках, кровь на стенах, тянущая корка крови на твоей коже, кровь под ногами, сперва жадно выпиваемая землей, затем льющаяся даром. Всхлипы, рык, треск, хруст, свист и шорох вспарываемого воздуха. Хрип и стоны, дым — густой, плотный, едкий, сладковатый дым. Упоение движением, болезненное удовольствие от нереальной точности, лёгкости, слитности движения в танце разрушения, ледяной восторг — цвета дыма, вмёрзшего в воздух. Цвета капли на медальоне.

Реана едва не упала, снова споткнувшись, напоролась левым запястьем, чуть ниже рукава, на сучок. Не сильно глубоко, хотя и до крови. Дёрнула губами, выколупнула кусочек коры. И удивлённо прислушалась. Лес дышал и жил, не напоминая ничем о недавнем молчании. В памяти проступал прошлый… "визит" в эльфийский лес, но не так ярко, как пару минут назад. Вспоминалось отстранённо. Память цвета дыма, вмёрзшего в воздух. Реана тронула дымчатый топаз на Олинде. Пахло цветущим шиповником, и свежая зелень морковника источала резковатый аромат. Эти ноты, сладкая и свежая, на миг перебили запах дыма.

Она захватила столицу. Король эльфов, маг, погиб в самом начале, вместе с другими приняв на себя первый удар. Королеву кто-то, кажется, зарубил. Мальчишка-наследник, к удивлению ведьмы, увернулся от мимолётного выплеска энергии, который не сжёг его, как должен был, а только зацепил глаз. Ребёнок тонко закричал, но вместо того, чтобы схватиться за лицо, швырнул магией, да так, что Реда хотя и отбила, но не без труда. А потом её качественно задержали, быстро и чётко отрезав от храма Тиарсе, где укрылись оставшиеся жители столицы.

Она пришла специально к храму, в который так и не смогла пробиться. Штурмом взять храм не удалось, а на осаду у постоянно атакуемой лесом императрицы сил не было. Она увела армию и больше не возвращалась в Алирон. До сих пор. Теперь вот шла. К храму Тиарсе. Не представляя (не желая представлять), как её встретят. Едва ли примут теплее, чем в других странах.

В этот раз она не хотела власти над миром. Её вполне устроило бы разобраться с собой.

На другой день к вечеру она вышла к границе. Где-то впереди, за листвой, сухо щелкнуло, коротко всхлипнул вспоротый воздух, и под ноги Реане ткнулось пернатое предупреждение.

— Янавоа, лироннаэ! [ал.: я пришла с миром, алиронцы!] — сказала Реана, поднимая руки и медленно поворачиваясь, показывая пустые ладони.

— Брось оружие! — коротко отозвался на алеире невидимый пограничник.

Реана осторожно сложила: меч, лук-стрелы, два боевых ножа, короткое охотничье копье, топорик, нож, — и с некоторым удивлением посмотрела на получившуюся кучу. Выпрямилась, распахивая плащ и раздвигая руки.

— Медальон, ведьма! — сказал эльф, вышедший из-за деревьев со стрелой на тетиве. Ведьма посмотрела на него, удивившись этой реплике ощутимо больше, чем количеству оружия.

Такая же, как была. Даже лицо совершенно не изменилось, — отметил пограничник. — Странно сознавать, что ты, аэтальевв, за три века изменился больше, если верить зеркалу, чем смертная за то же время.

— Сними Олинду, ведма. Едва ли ты пришла с миром. И знай, что на тебя сейчас смотрят полтора десятка лучников и маг.

Ведьма перестала изображать удивление. Медленно вытянула из-под одежды блестящий медальон. Эльф, не удержавшись, натянул тетиву ещё чуть сильнее. За спиной тихо скрипнуло, доказывая, что нервы есть не только у десятника границы* Наэлатэ, ветерана той единственной войны, в которой эльфы принимали участие.

Ведьма, прикрыв непроницаемые глаза, склонила голову, снимая Олинду. Наэлатэ поймал себя на мысли, что ждет удара. Он не так уж был уверен, что Сапома не в силах уничтожить разом и мага, и полтора десятка лучников.

Ведьма опустилась на одно колено, сжав медальон в ладони, замерла на долгих две секунды — Наэлатэ почти физически ощутил напряжение, с которым она разжала пальцы и встала. Слишком быстро встала. У кого-то из лучников не хватило выдержки: щелкнула по кибити [деревянная часть лука] спущенная тетива.

— Не стрелять!! — Завопил Наэлатэ, вскидывая руки — в одной лук, в другой стрела со смятым в кулаке оперением. Он уже видел, как падают его люди, снова падают один за другим, и ничего уже не исправить…

Ведьма спокойно стояла, отступив на шаг в сторону. Стрела ушла куда-то в заросли, левее Наэлатэ. Эльф смотрел на ведьму, не отрываясь, снова ожидая удара и моля Вечных, чтобы всё не началось сначала. Ведьма грустно улыбнулась и громко повторила:

— Янавоа! Я пришла с миром!

Реана видела, как эльф в форме десятника облегченно вздохнул, потом снова напрягся, увидев, что куртка на её левом боку вспорота и начала темнеть. Реана запахнула плащ.

— Мне нужно увидеть короля, — сказала она.

Эльф колебался пару секунд, потом скомандовал:

— Возьмите её вещи! Я проведу вас в Ироале, — он обратился к Реане. — Но я не знаю, допустят ли вас к королю. Возможно, если вы действительно пришли с миром.

— Я пришла с миром, — снова повторила Реана. — И, будь добр, не надо обращаться ко мне на "вы". Что бы тебе ни рассказывали о Сапоме Реде.

Эльф, наверное, принял это к сведению, но занимало его совершенно другое. Он мучительно обдумывал, как ему транспортировать по Алирону Сапому, и просто разоружить ведьму явно не казалось ему достаточным. С другой стороны, ведьма, похоже, и в самом деле не собиралась воевать в этот раз. Не видя особого выбора, он вздохнул и сказал:

— Первый десяток — остаётся на заставе. Остальные — в обычном порядке, Сапому в середину.

— Можешь руки мне связать, — предложила Реана Наэлатэ, шедшему рядом. Эльф повернул голову. Он определенно не представлял, как нейтрализовать магию, и не верил, что без медальона ведьма действительно ничего не может. — Или глаза завязать можно… Как к тебе обращаться? — спросила она неожиданно.

— Кто же так просто скажет тебе свое имя, ведьма? — удивленно покосился эльф.

— Я не спрашиваю маэто [подлинное имя], - пожала плечами она, — просто неудобно общаться с человеком, кому говоришь "эй, аэтальевв!". То есть, не человеком, конечно, прошу прощения, — она усмехнулась. — А "десятник" — это как-то… К тому же, это ведь не принято у вас?

— Нэлат. Да, не принято. Можете… шь… называть меня Нэлат.

— Хорошо. Так вот, не дергайся, Нэлат: я правда ни черта не могу без медальона. — Она притормозила, разводя пальцы правой босой ноги, роняя пару застрявших травинок. Остановка вышла как раз такой, чтобы шедшие сзади конвойные не уткнулись ведьме в спину копьями. — Меня можно убить так же просто, как любого другого, — усмехнулась она. — Хотя, голыми руками я тоже могу кое-что. Но руки можно связать.

— А как обращаться к тебе? — не совсем последовательно спросил Нэлат.

— "Реана", "ведьма", "эй ты", — усмехнулась она. — Мне всё равно. Но "Реана" — как-то привычнее.

Наэлатэ доставил её в столицу дня через четыре после знакомства на пограничной заставе. Вместо экскурсии по местным достопримечательностям знакомство с городом начали с государственного суда. Представление о суде у эльфов тоже было специфическим. Таковой устраивался в любом удобном для судей месте и в столь же удобное для них время. На этот раз суд по неясным для человеческого разума причинам решено было устроить на опушке леса, над обрывом, неподалёку от столицы. Вначале Нэлат транспортировал туда подсудимую, затем появились присяжные…

Реана уселась на край обрыва, покачивая ногами и глядя вниз, на сухое дно оврага, бывшего когда-то руслом ручья. Минуты через полторы после того, как она уселась, в зарослях поодаль полукругом выстроились аэстальвен, специально подошедшие достаточно громко, чтобы ведьма их услышала. Маги и лучники, наверняка. Эта весёлая компания стояла неподвижно, да и Реана ленилась вертеть головой, так что декорации не менялись вовсе. Пока Реана не услышала — нет, скорее, ощутила, — движение за спиной. Повернула голову, чтобы наткнуться взглядом на белую хламиду с золотой вышивкой. Хламида стояла колом. Кол увенчивался возмутительно красивым лицом: решительным и одновременно мягким, овальным, как раз, чтобы восхищать и жителей этого мира тоже… Реана вдавила ладони в землю, чувствуя, как мелкие камешки впиваются в кожу, и невольно поджала ноги, тихо стукнув пятками по глине обрыва. Черты лица были бы идеальными, не отсутствуй левый глаз. Глазницу закрывала золотая пластинка, обернутая замшей по краю, тончайшей работы чеканка — с изображением глаза Кеила. Немного слишком черный юмор для эльфа.

— Норээвоалтэ ["здравствуй и будь удачлив(а)": одна из официальных приветственных формул], Шаоэллуо Ллирoннаэ, сын Шаoтны Ллироннаэ и Эллураго Таллинуэ, — ей удалось сказать это спокойным голосом.

Ребёнок тонко вскрикнул, но не стал хвататься за выжженный глаз…

Наследник выжил, скрывшись в храме Тиарсе.

— Квироа ["вижу тебя" — также приветственная формула, но самого низшего уровня, почти оскорбление], Сапома Реда, — холодно сказал Шаоэллуо, не сводя с неё глаза, словно в доказательство слов. Тут Реане не вздрогнуть было сложнее. Но она справилась. — Ты, кажется, удивлена, увидев меня?

— Да, — немного нервно усмехнулась она. — Я, конечно, знала, что эльфы бессмертны, но не думала об этом… в таком аспекте.

Губы Шаоэллуо-Шаолу чуть дрогнули, но король не позволил им искривиться в гримасу.

— Эльфы смертны. И кому, как не тебе, знать это!

Ведьма прямо, в упор, и почти нагло разглядывала его. Шаолу знал, что у людей представления об этикете куда менее чётки, чем у аэстальвен, а от Сапомы он и не ожидал утончённых манер. Но на резком лице ведьмы не было ни следа издёвки, вызова, даже дерзостью это выражение назвать было нельзя. Она просто смотрела, с любопытством, с доброжелательным интересом. Следов совести на этом лице тоже не наблюдалось. Зато наблюдались следы загара. В мае! Шаолу поморщился.

Реана отстранённо подумала, что эльфу сейчас достаточно небрежно пнуть её, сидящую, левой ногой, и никакая физподготовка не поможет ей не слететь в пропасть. Попутно она отмечала, как элегантно изящны все присутствующие — в строгих и эффектных парадных одеждах. Эти хламиды с точки зрения эстетики ничуть не уступали античным туникам и тогам. Впрочем, грекоримляне никогда не нацепляли на себя столько ткани. Эльфы были похожи на живые драпировки — ткань была единственным, на что натыкался взгляд, открытыми участками кожи (светлой, весьма светлой) оставались только напудренные лица да кисти рук. И живые драпировки смотрелись просто восхитительно, хотя и должны были бы выглядеть нелепо и претенциозно в лесу. Небрежно заплетённая, растрёпанная ведьма в своих хамски простых штанах и рубашке смотрелась в их окружении примерно так, как смотрелся бы с похмелья наихиппейший из всех хиппи на светском рауте при британском дворе. Реана тронула прочный, но совершенно неэстетичный шов на левом боку, где ткань была недавно вспорота стрелой. Усмехнулась. И, неизвестно почему, подумала вдруг, что совершенно не стыдится того, что было три века назад. Что никому ничего не должна. Как бы сволочно это ни звучало.

— Ваше Величество, Шаоэллуо, сын Шаотны и Эллураго, — начала Реана, спокойно и прямо глядя на него. — Я сожалею о том, что было три века назад. Тогда я была совершенной дурой и сметала по дороге всё, что попадалось под руку. Не стану утверждать, что теперь я так уж умна, но кой-какой прогресс наметился. Сейчас я бы не стала поступать так, как в годы, когда меня звали императрицей и Редой. Полгода назад я вообще сказала бы, что не имею к Реде никакого отношения. Сейчас я скажу, что мне жаль…

— Жаль?! — Реане пришлось напрячь слух, чтобы разобрать это шипение. И ей захотелось закрыться от эльфа ладонью. — Жаль? Ты знаешь, что чувствует десятилетний ребенок, когда его дом горит? Когда отец умирает у тебя на глазах? Когда мать лежит, рассечённая почти надвое? — он наклонился почти вплотную к лицу Реаны, и взгляд единственного глаза, кажется, должен был проплавить в её лице дыру. Реана неожиданно ясно ощутила пустоту под ногами. — Мне было десять лет, Сапома Реда. Мне было десять лет, когда я по чистой случайности выжил, отделавшись пустяком — сгоревшим глазом! Тебе жаль! Да, тебе было жаль, что "маленький гадёныш" ушёл. Я помню, как ты огорчилась по этому поводу!

Эльф выпрямился, возвращая спину к царственной осанке и придавая лицу должное высокомерное выражение. Реана мельком подумала, что глаз таки не отвела. Может быть потому, что вспомнила десятилетнюю Кхад, которую тогда ещё звали Лэн… впрочем, куда чаще её звали "эй ты"… или не звали, а вовсе даже гнали, что ещё чаще, потому что тогда она только лишь смутно догадывалась, что умеет что-то, чего не могут остальные: что может заставить даже взрослого слушаться. Правда, тогда ещё не всякого. Она не знала, что чувствует десятилетний ребенок, у кого на глазах горит родной дом. Потому что дом Вики никогда не горел, а Лэн своего дома не помнила.

— Мне в самом деле жаль, — тихо сказала она. Шаолу посмотрел на неё сверху вниз — а как ещё стоящий посмотрит на сидящую? — и вопреки себе почти поверил.

— Это была ты, — возразил Шаолу. — Ты — Возродившаяся.

— Это было три века назад. Если я — Возродившаяся, это ещё не значит, что я такая же, как была!

— Это ты.

— Чёрт возьми, но всё меняется! Неужели за триста десять лет ты этого не заметил?!

— Аэстальвен не меняются.

— А люди — да. Правда, — она криво усмехнулась, — цель у меня такая же, как и в тот раз. Мне нужно в храм Тиарсе.

Шаолу напрягся при словах "такая же, как и в тот раз" и возмущённо сверкнул глазом, услышав последнюю фразу.

— Верно тебя прозвали Безумной! Ты полагаешь, что мы волей отдадим тебе то, что в прошлый раз ты не смогла получить силой?

— Да, — кивнула головой Реана. — И именно потому, что в этот раз я прошу, а не пытаюсь получить силой.

— Ты полагаешь, что мы согласимся подарить тебе ту мощь, которой ты разрушишь мир?

— Я не собираюсь рушить мир! Он мне, знаешь ли, нравится! Я хочу просто разобраться в себе… Тиарсе ведь — богиня справедливости! Впустите меня в храм, а там уж пусть Вечные сами разбираются! Я согласна любому из ваших магов дать порыться в моих мозгах, если вы мне не верите!

Что именно в её несвязных репликах впечатлило Шаолу, неизвестно, однако король пообещал подумать. Приписав покамест ведьму к тинэраеффу Наэлатэ, раз уж того угораздило арестовать её. Наэлатэ особо счастлив не был, но приказ, тем не менее, выполнял. И не слишком стеснял ведьму: не запирал её, скажем, в подвал. Просто передал меч и медальон королю, вполне уверенному, что без Олинды Реда не уйдет. Культурный досуг ей никто, разумеется, обеспечить и не пытался, так что из всех развлечений Реане оставались леса вокруг столицы, потому что эльфы с ведьмой не разговаривали. Не потому, что так уж презирали, поголовно помня Возродившуюся в лицо, а потому, что Реана сама старалась по возможности избегать аэстальвьен (которые, кроме высшего правительства да примазавшегося Наэлатэ, и не знали о наличии в Алироне Реды) — согласно договоренности с Шаолу.

Нита остановилась между последними деревьями, не подходя к реке. На берегу кто-то был. Странно, кто тут мог оказаться? Отец ещё не вернулся… Или вернулся? В любом случае, это не он и никто из его отряда. Это женщина, нет, девушка, и незнакомая. Она танцевала. Килре, Эиле и все мороки! Кто мог здесь оказаться? Нездешняя одежда девушки, удобная и простая, слишком простая, лишена была всяких украшений и даже вышивки, по которой можно было бы определить, кто она и откуда.

Нита оправила верхнюю юбку, чьи складки немного сместились от ветра и быстрой ходьбы, и снова принялась изучать танцующую. Нет, непохоже, чтобы она приходилась дочерью лесу или горам, или потоку, от неё не ощущалось того смутного аромата потусторонности, какой отличает все творения Эиле. Богиня тумана не дает своим детям такой… осязаемости. И они растворяются в лесу, плывут и вьются утренней дымкой, неотличимые от леса, неотделимые от него…

Силуэт ускорился, смазываясь, теряясь в движении, обманывая глаза и слух… Нет, слух обманывался уже давно: Нита ничего не слышала. То есть, никаких признаков того, что на берегу танцует живое существо. Лес дышал, как обычно, размеренно и свободно, но в тихий шелест этого дыхания не вмешивалось ничего постороннего.

Снова замедление. Серия фиксированных поз, сменяющихся слишком быстро, чтобы можно было разглядеть движение. Только точки, узлы, мгновения остановки. И между ними — резкое, отрывистое движение, мазки виртуозной кисти, слишком лёгкие, чтобы их можно было уловить. Быстрее, быстрее сменяющие друг друга позиции, нарастающий ритм, взвивающийся спиралью, несущийся вихрем, полупрозрачный силуэт, мелькающий, мерцающий, струящийся — дождём, туманом, вихрем, потоком, стрелой, дымом сквозь пальцы!

Странный был танец. Плавный, размеренный, при всей резкости и быстроте движений, но не это странно, Нита, сама отлично танцевавшая, понимала и любила игру противоречий, балансировку на весах Тиарсе. Но здесь… Кажется, это не просто танец ради танца. Кажется, у него есть ещё какая-то цель. Не поиск истины и красоты, не только он, в любом случае. Танец не имеет цели. Этот — имел. В нем было и восхищение красотой, и вдумчивое чтение мира, и наслаждение самим движением, возможностью плести кружево жестов, музыку танца, счастье выплеснуть себя, творя Узор. Но было и что-то ещё. Странное. Страшное?.. Завораживающе страшное.

Танец замедлился. Расплеснулся вширь, как крылья, как река, вырвавшаяся на равнину. Танцующая изменила ритм, не меняя скорости. Увела силу и яростную красоту вглубь, спрятала под спокойной гладью лицевой стороны. Как будто перевернула пирамиду, ставя её, как положено, на основание. Только что на поверхности плясало пламя, на широком основании вспыхивали, вырастали узоры; руки, ноги, корпус плели кружево со множеством узелков и перекрестий, похожее на пену горного потока. И всё это стекало, сбегало, слеталось в одну точку, фокусировалось в самом низу, на вершине перевернутой пирамиды, вспыхивая ослепительно ярко. Теперь было иначе. Теперь танец стал плавным, спокойным, даже неторопливым. Но сила осталась та же — бешенная, неудержимая. На виду оказалась вершина. Слишком яркая, чтобы непривычный человек осознал эту яркость. Под неторопливостью и спокойствием жестов кипит та самая бурлящая и безудержная горная река, которая бесновалась миг назад, только теперь её буйство стало неявным, как неявной стала сила. Ну… неявной для новичка или несведущего. Нита, например, легко отличала своих — любящих и знающих танец — среди сколь угодно большого числа аэстальвен. Так же, как сейчас в простых, непринужденных, небрежных движениях танца могуче звенела сила, так и в обычной жизни отличала она наделенных ею.

Танцующая внимательно и почти удивлённо следила за собственными руками, с дружелюбным любопытством отслеживая рождающийся узор. Руки двигались. Медленно. Очень тщательно контролируя каждый палец. Кисти. Предплечья. Руки целиком. Плечи. Корпус.

Ноги, взрыв, полет. Нита отшатнулась: она не успела разглядеть ничего. Вообще. Это был именно взрыв, взорвавшаяся сфера света. Танцевавшая стояла, опустив руки, спиной к реке, лицом к Ните. Танец, очевидно, был завершен.

— Оэллэинеф, аэталя ["свежего ветра и теплого солнца тебе, эльфийка" — традиционное приветствие; "эльфийка" в данном случае — скорее элемент этикетной фразы, чем уточнение расы], - сказала танцевавшая, склоняя голову.

— Иллеоэфъинта ["свежести и тепла и тебе"], - ответила Нита, подходя. — Ты сплела прекрасный танец. Вот бы мне так! — добавила она, не удержавшись, нарушая всяческий этикет.

— Спасибо, аэтаниля ["девочка"], - улыбнулась та, ничуть не смущаясь нарушением этикета. — Только не думаю, что тебе хотелось бы… танцевать этот танец в действительности.

Нита посмотрела на неё, ожидая пояснений, но танцевавшая из всех объяснений выбрала только грустную улыбку. Нита тряхнула головой, попробовала вспомнить виденный танец, несколько движений: шаг, поворот, скользящее движение, руки по вертикальному кругу… Чего-то не хватало. Нита остановилась, задумавшись. Не хватало… понимания сути танца. Она не знала, что танцует, не видела цели, совершенно очевидной для только что танцевавшей, цели, которая была ощутима, хотя и непонятна, даже со стороны.

— А что ты танцевала? — спросила Нита. "Как ты себя ведёшь? — послышался ей строгий голос отца. — С незнакомой, не назвавшись, не узнав её имени, положения и рода! Мы не должны опускаться до неразумных, а потому должно соблюдать порядок, чтить этикет и обряды". — "Ну и что!" — дерзко ответила Нита и продолжила вслух:

— Страшно красивый танец. Как буря или гроза. И я не поняла, кому из Вечных он посвящен… Не могла бы ты помочь мне, я ведь так мало знаю, а отец отказывается нанять мне настоящего учителя!

Последнюю фразу Нита проговорила быстро, откровенно оправдываясь за хамство. Но танцевавшая и не собиралась обижаться. После Нитыной попытки воспроизвести её движения, танцевавшая смотрела на девочку с заметным интересом. Бестактности она не заметила.

— А разве танец непременно должен быть посвящен кому-то из Вечных? — лукаво спросила она.

Нита не поддалась на провокацию, ответив цитатой:

— "Ничто не творится случайно, однако лишь по воле Их. Посему ничто не бывает помимо их либо помимо их сведения".

Её собеседница хмыкнула.

— Что ж… Тогда пускай будут… Таго. И Кеил.

— И верно, похоже, — задумчиво сказала Нита. Потом вздрогнула и перевела глаза на собеседницу. — Теон… теронтаэргэ? Танец, призывающий смерть?.. Зачем призывать к себе смерть?

Танцевавшая усмехнулась. Усмешка была похожа на её танец: больше скрывала, чем показывала, и пугала.

— Танец, призывающий смерть не к танцующему, а к кому-то другому. Нет, не пугайся так, не к тебе. На этот раз я… танцевала не по-настоящему. Как тренировка.

Нита смотрела на нее уже почти с ужасом.

— Это… танец, чтобы… убить?!

— Тебе не стоило сюда приходить, девочка, — мягко сказала танцевавшая. — И я не должна была здесь… танцевать. И уж тем более не должна была забивать тебе голову своими глупостями. Тебя, наверное, дома ждут.

Тут уж Нита возмутилась.

— Ты не можешь меня прогонять! С чего ты взяла, что это место более твоё, чем моё? Да это и есть мой дом! Да что ты вообще делаешь на нашей земле? Вот папа приедет…

— Нита!

— Папа! Так ты уже вернулся? — обернулась, расцветая, Нита.

— Что ты здесь делаешь? — скорее зарычал, чем сказал Наэлатэ.

— Папа! Эта вот… пришла тут и гонит меня! От моего места! На нашей реке! Она…

Наэлатэ стоял между дочерью и ведьмой, кипя праведным гневом и готовясь разорвать ведьму голыми руками, если она…

— Если ты что-то сделала моей дочери…

Реана вздохнула и села на траву.

— Сделала. Не прогнала сразу, как только заметила.

— Она меня гонит! Папа! Да кто она такая, чтобы прогонять меня от моей реки?!

— Иди домой, дочка, — сказал Наэлатэ.

— Папа!

— Иди домой. А ты, ведьма… Что ты здесь делала?

— Ничего.

Реана устало прикрыла глаза и легла, заложив руки за голову.

— Не пугай ребёнка, Нэлат. Ни черта я не делала. И определись уже, наконец, веришь ты моему слову или прикажешь связать по рукам-ногам-глазам и кляп вытаскивать только чтобы покормить меня с ложечки. Ни черта я не могу. Ни-чер-та. Только что кинуться с голыми руками на доблестную эльфийскую армию. Отличная будет картинка.

— Твоя дерзость никого не задевает! — объявил Наэлатэ. Ведьма удивленно открыла глаза, потом скептически вскинула бровь. — Ответ из дворца придет через два дня, — недовольно сказал эльф. — До тех пор ты останешься здесь. И не надо ничего делать… Пожалуйста.

— Я уже обещала. Я в последние три дня дала обещаний больше, чем за все предыдущие годы. Может, хватит, а? — просяще сказала она.

— Мне трудно тебе верить.

Реана не опустила глаза.

— Мне жаль, — тихо проговорила она, и было не совсем ясно, к чему именно это относится.

— Папа, она кто?

— Ты ещё тут?!

— Не кричи на меня! Я не уйду, пока не пойму, в чем дело! Почему ты на неё смотришь, будто это Сапома возродилась?

Наэлатэ застыл, моргнув, а Реана от смеха села. И прекратила смех резко, так что на лице не осталось и следа весёлости.

— Хорошая у тебя девочка, Нэлат. Нахальная, упрямая и догадливая.

Миг Нита пыталась сообразить, нужно ли ей оскорбиться на этот комплимент, а потом до неё дошло.

— Сапома?! — выдохнула она, широко раскрывая глаза.

— Иди домой! — рявкнул Наэлатэ. Нита испуганно глянула на ведьму и послушалась. Пока…

— Тебе разве не было сказано не общаться со мной? — спросила ведьма, не отрываясь от штопанья куртки. Нита замялась, нерешительно поглядывая на дверь.

— Проходи, садись. Чаю будешь?

— Я… Чаю?..

— Угу… — Реана откусила нитку, воткнула иголку в кусок пробки, кинула всё это в сумку, подпихнув её к себе ногой. — У меня чай есть, даже никуда ходить не надо. Если ты не вспомнишь, конечно, что со мной разговаривать и находиться в одной комнате нельзя. Впрочем, ты можешь взять кружку чая и уйти в соседнюю комнату.

— Нет, спасибо, я…

— Не хочешь чая?

— Спасибо, я не пойду в другую комнату.

— А, ну тогда ладно. Тогда я наливаю.

— Если папа узнает…

— …что ты пила чай с ужасной мной, то скандал будет стрррашный. Поэтому можешь уходить сразу, чая не дожидаясь.

Ведьма поставила чайник на место, протянула одну чашку Ните, другую взяла себе и устроилась на полу возле холодного камина, без малейшего признака уважения к этикету разглядывая гостью. Девочка мялась, раздумывая, а не уйти ли ей, в самом-то деле. Реана действительно безумная. Словно она вовсе не знает, как следует себя вести.

— Чудную погоду послала сегодня Наама, не так ли?

— А черт её знает! — с энтузиазмом пожала плечами Реана. — Я на улице не была. Дня два уже. Ты пришла мое мнение о погоде уточнить?

Смущенная Нита вызывала в ней патологическое желание хамить. В рамках себя Реана удерживала с трудом: очень уж её достал этот чёртов эльфийский этикет.

— Нет…

— Ну так спроси прямо, или ты полагаешь, что я кинусь тебя душить, если вопрос мне не понравится? Едва ли, честно.

— Правда, что вы смертные? — спросила Нита тихо, замирая от собственной наглости.

Реана посмотрела на неё. Нита заёрзала:

— Прости, я не хотела… Если я тебя обидела… Извини…

— Ты меня ничуть не обидела, — хмыкнула Реана. — Просто… Девочка, мы все смертные. И аэстальвен — тоже.

— Нет, ну это же совсем разное! Если не случится ничего страшного, я буду жить и жить, не умирать! А вы, люди, вы же не можете жить дольше века даже, а то и меньше обычно, почти всегда раньше умираете! Вы совсем не можете… Вы непременно… Как вы можете так жить, зная, что через сколько-то лет вас уже непременно не будет?!

— Привыкаем, — сказала Реана.

— Как можно привыкнуть к смерти?!

Реана помолчала. Потом заговорила спокойно, делая паузы для глотка чая.

— За первые десять лет усваиваешь мысль в теории, — причащение чаем. Потом глаза доверительно на слушательницу. — До двадцати обычно не верят в смерть. Знают, но не верят: остальные умирают, а я — как-нибудь выкручусь, увернусь, самый умный, типа, — острая, колючая усмешка, глубокий упоённый вдох над чашкой чая. — Потом лет тридцать-сорок ещё о смерти не вспоминают, потому что страшно и непонятно, — молчание, длиной в два внимательных, вдумчивых глотка и один плотный, почти осязаемый усталый взгляд в потолок, запрокинув голову. Взгляд сбегает по стенке вниз, по полу, на пальцы, лежащие на колене вокруг чашки. Пальцы ищуще дрогнули, затихли. Глаза на притихшую Ниту. — А потом оказывается, что привыкнуть к этой мысли невозможно. И уже некогда.

Последний решительный глоток, чашка стукнула о пол рядом с ногой. Пять секунд густой тишины, поглощающей и птиц из-за окна, и чей-то яркий, рыжий голос издалека.

— Вы поэтому так злы? — сочувственно спросила Нита.

— В смысле?

— Вы воюете… зачем вы убиваете друг друга? Как это вообще можно… Как можно было додуматься, что такое можно придумать?..

(…Уголь ожогов на белизне зданий… Ребёнок тонко вскрикнул, но не стал хвататься за сгоревший глаз, а швырнул магией…

…Синие, синие, синие глаза. Жалость в глазах… Лиаро…

…- Не-еет!! Только не так!!

— В другой раз думай, о чём просишь, дура!

…Повисший над битым камнем вой: на одной ноте…

…- Я могла его убить!

— Ха! Нашла из-за чего огорчаться! Уж он-то убил бы тебя, не задумавшись!

…Всего-то десяток тупых бездельников…

… - Что вы делаете?!

— Всё, что вздумается.)

— Реана… — прохладные пальцы осторожно коснулись её руки. Реана сфокусировала взгляд.

— Я не знаю.

— А?

— Я не знаю, зачем мы убиваем друг друга.

Нита сидела в недоумении: ведьма была только что как замороженная, и глаза — серые и ледяные — в одну точку. Потом так резко оттаяла, словно ничего и не было, и усмехнулась дерзко.

— Это больно?

— Умирать — да. Если успеваешь понять, что происходит. Убивать — нет.

Реана скривила злые губы так, что Ните стало страшно.

— Но это же неправильно! Так нельзя! — выкрикнула она, как рыба об лед.

— Неправильно, — кивнула Реана. — Нельзя, — снова кивнула. — Смерть — это неправильно. Потому что непоправимо.

— Я не смогла бы жить, зная, что дольше какого-то срока не проживу точно. Ведь об этом станешь постоянно думать!

— Как ты думаешь, проживешь ты ещё миллион лет? — внезапно спросила Реана.

— Нет, конечно! — рассмеялась Нита. — Столько не жи… Ой. Нет, это неправильный пример! Миллион — это много! Это ещё совсем нескоро! А полвека…

— А полвека — это меньше. Но когда ты узнаешь, что через миг умрешь, тебе плевать будет с высокой колокольни, полвека прошло или полмиллиарда лет! А пока я живу этот миг, сейчас, сидя тут на полу за чаем, мне решительно плевать, через полгода я умру или через миллион лет.

— Нет, как это? Не может быть… Почему это?..

— Потому что в этот момент я — жива.

Нита снова помолчала. Ведьма сидела, безмятежно глядя в окно. Она была жива. Живее многих, кого Нита знала. Уж куда живее чопорной зануды Кээраоле, которая преподавала Ните Священное Писание и жития Мальвиша и Оректа. И хотя Нита знала, что Кээраоле проживет ещё несколько сотен лет, а то и вовсе не умрет из-за привычки пережидать неприятности в Храме, это знание не делало Кээраоле живей. А если бы вдруг узнать что Реана — охрани Белая! — умрёт завтра, это не сделало бы её ни на самую малость менее живой. Ведьма была очень жива. Живее некуда. Она впитывала жизнь, как губка — воду, и излучала ее, как солнце — свет. Совершенно безумная, но столь же простая и непринужденная, как бы неожиданно это ни выглядело бы. Она не думала о правилах и о мнении других. Совершенная нелепость! Первым в жизни поступком, который Нита сделала по своему желанию, а не потому, что этого от неё ждали, было решение поговорить с Безумной. А она, кажется, вся жизнь делала только то, что хотела. И ещё… Нита не верила, что это — та самая Сапома Реда, которая изуродовала короля, когда он был ещё ребенком. Реана делала, что хотела. Но она, кажется… Нита была уверена, что ничего плохого эта усталая девушка, продолжающая улыбаться, хотя ей совсем не смешно, захотеть не может.

— Все люди такие, как ты?

— Нет, конечно! — рассмеялась Реана. — Люди есть просто замечательные! Ты встречала когда-нибудь двоих аэстальёт [двойственное число общего рода от "эльф"], которые были бы одинаковыми? И люди все разные. Но если ты говоришь о моих манерах… Люди тоже считают меня хамкой и нахальной бесстыжей мордой. Хотя в целом у них с этикетом получше, чем здесь: там его ощутимо меньше.

— А правда, что ты убивала? — спросила Нита, понимая, что уже давно перешла все границы, так что "бесстыжей мордой" давно пора — и вполне заслуженно — называть её.

— Да.

— И правда то, что говорят про тебя?

— Что касается Реды — в целом, да. А о последних месяцах правды и вранья примерно поровну.

— А зачем тебе в храм Тиарсе?

— Хочу задать ей несколько вопросов.

Никто не засёк Ниту за предосудительной беседой с ведьмой — ни в этот раз, ни потом, когда Реана отправилась бродить по лесу, а Нита ну очень случайно на неё наткнулась… Реана рассказывала о людях, о мире, который меняется, который дышит, потому что слишком велик, чтобы зажать его в рамки так же надёжно, как зажат Алирон.

А потом у Реаны всё же появилась возможность задать желаемые пару вопросов Белой. При условии клятвы, что ведьма не причинит вреда никому из аэстальвьен в Алироне ни при каких обстоятельствах.

— Ты понимаешь, чего от меня требуешь, эльф? — медленно сказала Реана, не поднимая головы, когда Наэлатэ изложил ей требование короля.

— Безопасности для своих братьев и сестер, — твердо ответил Наэлатэ.

— Не-эт, Нэлат! — невесело рассмеялась она. Шевельнула повисшими кистями рук, подняла голову. — Ты требуешь, чтобы я, даже если толпа твоих братьев и сестер, питающих ко мне теплейшие чувства… если эта толпа кинется разрывать меня в клочья, чтобы я тогда не могла бы даже сопротивляться.

Наэлатэ моргнул. С этой точки зрения он не смотрел на ситуацию. Ему не приходило в голову…

— Ты опасаешься за свою жизнь? Ты?..

Ведьма запрокинула голову и расхохоталась.

— Я. Я! А ты полагал, что я жажду умереть? Да, я боюсь за свою жизнь! Боюсь! И я не собираюсь нападать первой ни на эльфов, ни на кого-то ещё! Я отдала оружие, отдала Олинду. Этого недостаточно?

— Нет. С голыми руками ты тоже можешь немало. И не один я в Алироне сомневаюсь, что ты и в действительности не способна колдовать без медальона. А то, как ты отказываешься давать клятвы и обещания, настораживает.

— Нэлат, — воззвала Реана, — Нэлат, я буду хорошо себя вести! Я что, похожа на самоубийцу?

— Ты похожа на безумную.

— А если я пообещаю не нападать первой? Любую клятву, какую пожелаешь!

— Это не зависит от меня. Либо ты клянешься Тиарсе, что не причинишь вреда никому из аэтальвьен, пока находишься в Алироне от моря до гор и от гор до утреннего солнца, либо ты объявляешь о своей враждебности аэстальвен, а потому повинна смерти.

Реана посмотрела на него с кривой улыбкой, отвернулась. Молчала так долго, что Наэлатэ уже собирался её окликнуть, когда она заговорила сама.

— Чёрт бы вас побрал, — сказала она тяжёлым, усталым голосом. — Ррагэ! Да. Хорошо. Я клянусь. Я не причиню вреда аэстальвен, пока нахожусь на вашей ррагэи территории.

— Поклянись Тиарсе. И не поминай нечистого.

— Клянусь Тиарсе. Иди к чёрту, эльф, и сообщи своим, чтобы разворачивали ковровую дорожку к храму!

Ведьма, так и не глядя на него, встала на ноги, в два движения скользнула на кровать и улеглась, уделяя деревянному потолку куда больше внимания, чем эльфу. Наэлатэ слегка поклонился, в полном соответствии с этикетом, и вышел. Охранник у двери ведьмы спросил десятника, как прошли переговоры.

— Она согласилась?! Тиарсе Всеблагая! Она точно чокнулась!

— Почему ты говоришь так? — нахмурился Наэлатэ.

— Она в чужой стране, господин офицер. И здесь из всех нас к ведьме ни один спокойно не относится. Я б нипочем не решился так вот поклясться!

Наэлатэ поджал губы и ничего не сказал. Однако прежде, чем он вышел наружу, одна мысль прочно засела в его голове: "Я бы тоже не решился". Нужно быть и верно безумной, чтобы так упрямо совать голову в петлю. Да ещё и намыливать веревку собственноручно.

Реана с ним была полностью согласна, однако всё обошлось. По дороге к храму Тиарсе толпы разъярённых эльфов не кидались на неё с проклятьями, потому что Шаолу по-прежнему не спешил объявить Алирону, что Возродившаяся здесь. Её тихо проводили до храма и тихо позволили войти туда.

Дверь закрылась за спиной, и Реана огляделась, щурясь. Освещением здесь не злоупотребляли. Помещение казалось пустым и не слишком просторным. Полутьма тихо клубилась и отдавала каким-то странным, пряным, горько-сладким запахом. Впереди, закрепленные на стенах горели два факела, а между ними было… зеркало. Огромное по здешним меркам — полтора на два, наверное, в полный рост. Реана подошла и потрогала стекло. Нет, не стекло: это был светлый металл — назвать его Реана не смогла бы, — отполированный до шёлковой гладкости. Холодный. Смутно видимая Реана с той стороны с приподнятыми бровями на недоверчивом лице трогала ладонью протянутую к зеркалу ладонь. В висках почему-то сильнее начала стучать кровь, а стекло… Реане показалось, что оно пошло слабыми волнами.

— Ну вот, — обиженно сказала девушка. Собственный голос звучал как-то странно. — Красивая аллегория, не спорю. Познай себя, наслышаны. Но я-то хотела чего-то более конкретного, чем аллегория!

Чего именно, она вряд ли сумела бы ответить.

От душного запаха начинанала кружиться голова, а стены вдруг раздались вширь и растаяли где-то вдалеке. Осталась только слабо извивающаяся вокруг полутьма и зеркало, чуть заметно пульсирующее в ритме сердца.

Реана-в-зеркале дрогнула и поплыла, растеклась в зеркальной глуби, сменяясь девчонкой помладше, в вытертых джинсах и старом бесформенном свитере. Девчонка задумчиво грызла то ноготь, то яблоко, глядя в монитор. Потом отложила яблоко и застучала по клавиатуре с пулемётной скоростью.

"— Беседы с подсознанием? Накурись эльфийской дури и достигни просветления?

— Да хоть так. Я сначала хотела написать нравоучительную беседу о смысле жизни, но ты активно сопротивлялась, и эпизод пришлось переделать.

Реана поморщилась, потёрла лоб, попробовала вытрясти из ушей звон и подняла руку:

— Так. Давай с начала. Глюк, ты кто?

— Тиарсе, — отозвался глюк. — Дающая имена, Определяющая форму, Проводящая границы, Позволяющая вещам быть. Образ автора в произведении. Глюк.

— Хорошая дурь, — кивнула Реана. Образ автора вздохнул и заколыхался".

Девчонка вздохнула и потянулась. Скептически покосилась сквозь стекло на Реану, отчаянно вгрызлась в яблоко и некоторое время вперяла взор в заоконную муть, тускло подсвеченную окнами сквозь орешник. Вздохнула ещё раз, вернулась к клавиатуре, отбила несколько пустых строк и застучала. Сначала с паузами, потом быстрей и уверенней.

"Да, все мои персонажи — это я. Каждое здание — это я. Каждый обед, который ты съела, каждая чашка чая, которую ты выпила, каждый человек, которого ты убила, и каждый, кого ты знаешь и кого не знаешь — это я. И Нанжин, и Ирдена, которую ты пока не знаешь, и Раир, и Шегдар, и Нита, и Ксондак, и Наренд невезучий, и Кошка, Хриссэ, Лорд, Близнецы, Тисса, Нхарий Призрак, и храм в Арне, и чёрно-серебряная комната в Даз-нок-Рааде, и… Для тебя я — всё. И ты сама — тоже я. Твоя вселенная со всеми мирами — внутри меня. Пока я не закончила писать, во всяком случае…

Deus Pantocrator atque Artifex Mirabilis. Тиарсе Маэтишеной".

Она откинулась на спинку бордового офисного кресла, перечла написанное. Задумчиво пожевала губу. Скривилась, будто вкус губы подтвердил худшие её опасения, и брезгливо прижала клавишу backspace.

Реана удивлённо моргнула, когда камера пошла к девчонке на приближение; когда из рук, корпуса, лица, волос стал проступать ландшафт, словно вырастая из девчонки и приставшей к пальцам клавиатуры. Океан с севера и с запада. Длинный полуостров на западе, залив мора южнее, пустыня и оазисы на юге, перевёрнутый "Y" горного хребта к северу от пустыни. Бесконечные, кажется, леса на востоке. Реки; особенно — одна, вытекающая из лесистых гор на юго-востоке, чтобы течь через всю равнину, чтобы разлиться огромным озером почти в центре неё… Прежде, чем Реана успела толком сообразить, что это (где это), земля понеслась навстречу, словно к парашютисту.

Падение замедлилось только в сотне метров над полем, где стояла девушка в простой рубашке и полотняных штанах, задумчиво трогала рукоять меча и выбирала между тремя дорогами. Трава в поле была — богатырская, по грудь. И трава жужжала, стрекотала и сверчала, аккомпанируя восторженному жаворонку — высоко в рассветном небе.

Рассветная высь обрушилась на стекло, как холодная вода на голову и плечи, а когда в зеркале снова прояснилось, там была осень, оглушительно яркая. Густые масляные мазки листьев по акварельному небу, голубая и сиреневая пастель гор в отдалении на востоке и витражное стекло костра совсем рядом.

Пока от костра тянуло только смолой и чистым дымом кедровой древесины, но скоро уже огонь доберётся и до трупа: изрубленного, явно становившегося трупом долго и неохотно.

Откуда-то, из каких-то далей, невидимых в зеркале, слышались голоса Хейлле и его альдзела. Тихие, почти без эмоций, почти без мелодии.

— Плясало пламя на трупах кедров, — рисовали голоса, -

свивалось струнно-звенящим дымом,

и дым вплетался в холодный ветер —

холодный ветер.

Реана дёрнулась, пытаясь отнять от зеркала примёрзшие ладони или хотя бы не смотреть на себя — мёртвую.

— Лицо терялось в осенних листьях,

растущих в небо горячих листьях,

и серость глаз становилась пеплом —

прозрачным пеплом.

— Не хочу! — выдохнула Реана, туманя дыханием стекло. — Не хочу!!

То ли послушавшись, то ли подавшись под яростным нажимом ладоней, то ли в издёвку — зеркало переменило сюжет. В пустой комнате без окон Реана-в-зеркале сидела на единственном, кроме стола, предмете мебели — пристенном топчане. Опершись о стену и закинув голову. На столе был нетронутый хлеб с сыром, а под безвольно лежащей рукой пленницы лился на топчан недопитый чай — хороший, душистый, с почти неощутимым странным привкусом. Здесь никто не пел, только сверху, из круглой замковой часовни просачивалось, как запах курений, глубокое, спокойное довольство человека, выполнившего, наконец, свой долг перед Вечными.

Реана-перед-зеркалом зло втянула свистнувший воздух сквозь зубы, и тогда изображение снова переменилось. С той стороны в то же зеркало гляделась она же, живая и невредимая; примеряла изумрудную диадему, замечательно оттеняющую цвет глаз. Реана дёрнулась снова; та, что в зеркале, оглядела себя и улыбнулась — одними губами, глаза оставались холодны, как камни диадемы.

_____________________________________

*"Десятник" — приблизительный аналог эльфийского "тинэраефф", в подчинении у которого обычно от десяти до шестидесяти воинов. Тинюйваэраефф — десятник границы, начальник пограничной заставы, к которой может быть приписан и не один онэраф — "десяток"

 

XXIII

Лес. Ночной, но из-за лежащего снега не слишком тёмный. Снег, выпавший только днем, ещё совсем не утоптан, даже на дороге. И то верно: кто станет ходить из города в город пешком по ночному лесу, когда электричка студентам стоит пять рублей? Правильно, одна только нашлась такая. Снег сминался под ногами. До заката было теплее, снег таял, падая на землю, и ноги промокли. Но сейчас, когда быстро идёшь — по морозному, рыхлому снегу, — тепло и весело. Отлично начинаются выходные!

Лесная дорога забрала правее, приближаясь к трассе. Слева по-прежнему молчал лес, задумчиво поскрипывая о вечном. Справа, метрах в пятнадцати лежало шоссе, не такое оживленное, конечно, как Садовое кольцо, но и не безмолвное. Ярко освещённая полоса, на фоне которой резко выделялись силуэты деревьев на краю леса. А между лесом и трассой — ровная полоска нехоженого снега. Запыленная тенью леса там, где фонари расходились далеко один от другого, и залитая светом под ними.

Меч на поясе как-то странно сочетается с автострадой и фонарями, вы не находите?

Слева прилетел, нарастая, громкий, требовательный вопль. Эй! В этом лесу уже лет двести как ничего крупнее кабанов не водится!….Я не к тому, что рысь крупнее кабана, я к тому, что здесь ей делать нечего!

Отхожу к дороге. Крик не напугал, он зовёт, и зовёт не на роль ужина. Дружеский вопль. Но туда не хочется. Дюжина шагов вправо. Кромка леса. Вот здесь и пойду, по кромке, по водоразделу, по границе. Посредине между двумя дорогами.

______________________________________________

Проснулась Реана не в храме, а в комнате, которую ей отвели в доме десятника.

Она понимала, что ведьме в Алироне не рады, и потому ушла сразу же, дав все клятвы, на которые у эльфов хватило фантазии, что не посвятит остаток жизни вождению экскурсий до Ироале.

Потом были три недели неспешного пути по горам, босые ноги по толстому мху, каменистой глине тропинок, ледяным ручьям, шелковистой палой хвое… Льдистый свет речной и родниковой воды, пахнущей солнцем, камнем и давней осенью. Запах чабреца на солнечных скалах, чуть прикрытых тонким слоем земли, чай из его нежных, ещё нецветших веточек и молодых земляничных листочков. Оттаявший перевал, куда за это время успела взобраться весна. Белая вишня, бело-зеленая алыча, нежно-розовый абрикос, желтые шапки кизила — вся весна, от начала и до конца, на разной высоте. Воздух… Дивный воздух! Первые грозы, со внезапными холодом и темнотой, скалы гулко хохочут, перебрасываясь громом, а утром зябко кутаются в сизую дымку, чтобы с появлением солнца небрежно уронить её в долины, ущелья, овраги. И озера — лазурные, яркие, прозрачные. Холодные озера, текшие расплавленным льдистым светом вдоль тела, когда девушка почти бесшумно ныряла с высокого глинистого берега, пробегавшие ментоловой чистотой по коже, от кончиков пальцев вытянутых рук до узких ступней, смывая усталость и пыль. Горячие, чистые валуны, на которых она нежилась под солнцем, испытывая смутное желание замурлыкать (сдерживало её лишь то, что мурлыкать ни рыси, ни ведьмы не умеют). А потом дивным фиолетовым цветом загорелись цветки персиков. Три недели счастья. Для идеальной полноты которого не хватало только одного. Того, кто сейчас шёл с армией по Арне, пробиваясь к Древней столице.

Если бы Шаолу увидел лицо ведьмы под конец этой прогулки, он понял бы, что при первой встрече назвал "загаром" зимнюю бледность… Реана прекрасно это понимала, она знала, как быстро и сильно кожа схватывается загаром под горным солнцем. И подставляла солнцу шальную усмешку, воображая шок местных. Ей нравилось готовить эту пощечину общественному вкусу.

Общественность — жители встречных деревень — шокировалась вполне, что, однако, не помешало ведьме купить полотняные штаны и рубашку из небелёного льна. В куртке Реане давно было жарко, а рубашка, которую она носила под ней, была слишком тонкой и белой, чтобы снимать куртку в обитаемой местности без опасения подвергнуться воспитательному побиению камнями. Других связей с легкошокируемой общественностью ведьма не налаживала, намереваясь быстро и тихо дойти до Арна, пообщаться с Нанжином и Кёдзаном, узнать, где сейчас Раир, и — туда, по азимуту. В своих силах она совершенно не сомневалась: если пойдет по людной местности, пройти тихо наверняка не удастся. Поэтому лучше избегать городов, да и деревень тоже. Скрываться от властей по всем правилам. А ведь замаскироваться было бы очень просто, весело подумала Реана однажды. Всего-то и нужно — надеть обычную женскую одежду местного покроя, сменить прическу и напудриться.

Реана вошла в Арнер через Новые ворота. Эта часть города была не слишком ей знакома: два месяца назад, когда она прохлаждалась в здешних местах, её больше интересовали набережные на западной окраине, заполненной густым рыбным запахом и беднотой, и тому подобные места скопления народа. Впрочем, куда больше всего этого вместе взятого её интересовала храмовая библиотека и бесконечная болтовня обо всем на свете с Нанжином… Одним словом, сюда, на Верхние набережные, где буйным половодьем разлились необъятные сады и почти столь же необъятные особняки местной элиты, — сюда Реана заглядывала лишь пару раз. Кроме того, на улицах здесь всё равно смотреть было не на что, кроме высоких глухих стен из здешнего голубоватого камня. Только деревья, равнодушные к человеческим попыткам отграничиться, протягивали ветви чуть ли не до середины узкой, извилистой улицы.

Стена слева острым углом отогнулась в сторону, и Реана вышла на небольшой треугольный лоскуток пространства, претендующий на звание площади. Знакомое место. Нырнувшая влево и назад улочка уводила к причалам, а прямо поблескивала булыжной мостовой улица, вливающаяся через два квартала в площадь Зорь. Реана приостановилась, вглядываясь вперед. Перемигивался бликами полированный камень крыш, ослепительно плавились под солнцем шпили и флюгера; сразу за той башенкой поодаль, с лепниной по углам, должна быть и сама площадь с храмом в центре. Центральный купол, увенчанный знаком весов Тиарсе, виден издалека.

Реана моргнула. Дальше башенки — оглушающе бездонное и синее небо. И от этой синевы девушке вдруг сделалось не по себе, но смутное чувство ушло столь же неожиданно, как и возникло. Она поспешила вперед, стремясь скорее миновать эти злосчастные два квартала и воображая, как откроет знакомую дверь, взбежит по неправдоподобно крутой и узкой винтовой лестнице и как удивится и обрадуется Нанжин, хотя и не подаст виду, а прочитает очередную отповедь за неосмотрительность и беспечность…

Реана оставила слева башенку с лепниной и застыла на месте. Да, башенка высилась у края площади — просторной, светлой площади Зорь. Ещё более просторной теперь, чем два месяца назад. Воздушная громада Арна больше не занимала её центр. Храма не было. Торчала половина одной из колонн, словно обломок сломанного дерева. На месте колоннады бугрился булыжник. Дико торчали остатки внешних стен, местами снесённых до основания, чернело пепелище на месте сада. Выжженный пустырь ограничивался корявым, закопчённым прямоугольником битого камня. На пепелище мертво чернели поваленные, надломленные деревья, торчали обугленные пни разной высоты; искорёженные стволы, обломки мрамора, вздыбленные плиты дорожек, толстый слой золы поверх, стирающий острые грани.

И солнце — равнодушное, слепое солнце — с безжалостной яркостью освещающее весь этот кем-то замороженный хаос, выделяющее, подчеркивающее каждую мелочь, как режущий глаза свет дезинфицированно белой операционной.

А ближе к центру громоздилось нечто, больше похожее на полусгнивший зуб доисторического чудовища — остатки правого крыла храма, звонница. Покрытые копотью камни венчались почему-то уцелевшими массивными столбами с перекладиной между ними, державшей прежде колокола. Сама каменная балка была надломлена посредине, и всё сооружение корчило из себя нелепую букву "М".

Мыслей не было. Эмоции пронеслись смерчем: удивление, нежелание поверить и страх, боль, возмущение, ярость, имя "Шегдар"… Потом смерч умер и не оставил после себя ничего. Девушка постояла ещё пару секунд, направилась туда, где были ворота, пошла — перешагивая, обходя, подныривая, пачкая руки. Под ноги попадались осколки керамики, закопчённые так, что нельзя было разобрать цветов, куски стекла — или такие же густо-чёрные, или расплавленные, бесформенные и вспузырившиеся. Вон те торчащие из земли металлические прутья с сидящим голубем, болезненно белым в сравнении со всем прочим, остались от ажурной беседки. А там, на месте похожей на воронку от снаряда ямы, веяло свежестью от пруда с кувшинками и земляникой на берегу.

На месте самого здания громоздилась мешанина из битого камня, металла и как-то уцелевших огрызков дерева, ещё не растащенных по городским поленницам. Девушка обошла всё это стороной. Не потому, что опасалась переломать ноги в скрытых под слоем пепла ямах. Она об этом не думала. Не думала ни о чем.

Один раз она всё-таки упала: уже у противоположного края — возле бывшей "тихой двери", калитки, через которую в запретные дни сбегали в город ачаро. Калитку запирали, зная об этой привычке студентов, но у Кёдзана, например, был свой ключ. И как он его раздобыл?.. Какой-то камень качнулся под ногой, и девушка приземлилась на колено. Встав, она механически махнула рукой по штанине, ничего этим не добилась, но и тем удовольствовалась. Девушка перешагнула через торчащий угол плиты, свернула и пошла вдоль разрушенной стены. Дальше часть стены метра в три длиной почти полностью уцелела, и по верхнему её краю тянулся сохранившийся узор из переплетённых металлических прутьев. Один конец плетенки ещё держался, а большая часть оборвалась и свисала до земли, изогнувшись и топорща концы разломившихся прутьев. Реана остановила — всего на несколько секунд — свое бездумное перемещёние, и этих секунд хватило, чтобы появилась, наконец, мысль, которой, по совести, стоило появиться сразу же. Нужно узнать, что, дьявол его побери, здесь случилось!

Реана оглянулась. Метрах в десяти от неё, у края площади, тяжело ступая на неподвижные стопы, грузно переваливаясь и расставив от боков руки, шла женщина неопределённого, но явно не юного возраста. На голове у нее было наверчено что-то аляповато-цветастое, на левое ухо, выбившись, свисала замусоленная прядь.

Реана подошла, поздоровалась:

— Век здравствовать, почтенная.

Женщины остановилась, провела рукой по красному из-под пудры лбу над бровями, сведёнными почти на нет выщипыванием, примостила обе руки туда, где у людей бывает талия, окинула девушку взглядом из-под вспухших век и, наконец, ответила.

— А и тебе того же. А чего надо-то? Ты, я гляжу, нездешняя. Городских я почитай всех знаю.

— Нездешняя, — согласилась Реана, на ходу сочиняя правдоподобную историю: эта всезнающая кумушка не преминет вытянуть из неё всю подноготную. — Я паломница, шла поклониться святым местам, а здесь… — Реана кивнула на горелое. — Ты не расскажешь, что случилось?

— Отчего ж не рассказать, расскажу, — с готовностью согласилась кумушка. — Меня звать Лтэта. А ты?

— Лэн.

— И имя не наше, — удовлетворенно кивнула Лтэта. — Видно, что издалека. Хотя, имена нынче какие хотят, те дитям и дают. Взять хоть соседку мою: у ней сын…

— И всё-таки, — перебила Реана, — что случилось с Арном?

— С Арном? Это с храмом-то? Ну как же — что? Сожгли Арн. Был вот и нету. Пришли… когда ж это? Давно уж. Да вот когда племяш мой ногу сломал, луны с две сменилось.

— Да что случилось-то?

— Случилось-то? Известно что: за кошкой племяш гонялся — и на что ему кошка, спроси? — такой сорвиголова… На крышу за ней полез, да и…

— Не с племянником что случилось, — прервала её Реана, стараясь не вскипеть. — С Арном что?

— Так я ж рассказываю! — возмутилась Лтэта. — Ты не перебивай, деточка, не перебивай. Вот я ж говорю: аккурат когда Чaроф ногу-то сломал, солдаты и пришли, его святейшества святое воинство, да хранят его Вечные от всяких напастей! Такие уж все молодцы, все одеты одинаково, и идут все в ногу, ни один не запнется! Так пришли, значит, они, собрали народ на площади, да начальник ихний и объявил, что в храме мол в нашем еретики скрываются, значит, чтоб их, нечестивцев, Таго покарал! И обряды свои богопротивные проводят, и детей неповинных демонам скармливают! Ты ж подумай только, детонька: в Арне! На святой земле! И как у них ноги не отсохли, простите, Вечные! И сказали ещё, что сам Нанжин нечестивцам покровитель и помощник первый!

— Но разве мог сам светлый Нанжин?.. — осторожно спросила Реана.

— Да, детонька, в какое время мы живем, и подумать боязно! — патетически воскликнула Лтэта. — Никому, никому верить нельзя! Даже в cвятую обитель прокралась мятежная зараза!

Лтэта определенно кого-то цитировала, но устанавливать авторство Реана не стала.

— Неужели никто не пытался остановить? Помешать жечь храм?

— Помешать? — удивилась Лтэта, и подозрительно поглядела на девушку. — Это с чего бы? Ежели Нанжин колдун и преступник, кто ж ему помогать вздумает? Это надо ж придумать: мешать святому воинству! Кто ж на такое пойдет, окромя безумцев? Богохульники да еретики разве только что, небом проклятые. Нет уж, власть на то и власть, чтоб знать, что правильно, а что нет. Наши-то наоборот, помогали солдатикам. Еды там всякой, чего попросят. Святые люди они ведь до того любезные, и не буйничали, не зашибли даже никого, потому слушали их все, нешто ж им кто перечить станет! И ворота наши ребята таранили. Нанжин-то заперся, хоть с храма почти все посдавались — ну, их и распустили с миром, а он остался, заперся, и несколько ещё с ним, самые злодеи, чай, не иначе. А ворота тяжёлые, так наши их и ломали тараном. Шуму много было, а потом, как Нанжина выкурили, что смогли — разломали, да подожгли, так треск, грохот стоял, весь вечер да всю ночь потом горело, только днём уже стихло всё, на другой день, значит. А… Ага. А Нанжина казнили потом, дней через пять… или десять, не помню уж. Я и ходить туда не ходила, племяш мой бегал, и девчонку ещё потащил, сестру свою, значит. Ну, их дело молодое, как не сбегать. А я не ходила, чего смотреть-то? Это дитям интересно, а я… Будто я казней не видела. Да и внучка заболела у меня тогда. Холодно ещё ж было, а она побежала на речку, ноги и промочила. Ой, Тиарсе сохрани, заболталась я с тобой, детонька! — спохватилась вдруг Лтэта. — Всего хорошего.

Женщина заспешила прочь неуклюжим шагом бегущей утки, Реана осталась стоять — просто потому, что не знала, куда идти. Нет, она и не надеялась, что Нанжин всё-таки остался жив, но убедиться в его смерти, оказывается, тоже не думала. Два месяца назад. Это же, выходит, сразу после её ухода! Нужно было остаться, нужно, нужно было… что-то… Но почему он не ушел? Почему? Ведь наверняка знал! Почему?!

Реана вдруг услышала громкий прерывистый вдох — свой собственный — и поняла, что сейчас расплачется. Прекратить, не думать, идти куда угодно, просто занять ноги, не думать ни о чем, вспоминать какую-нибудь ерунду, что учила наизусть, позаковыристей, Горация "Exegi monument aere perenius…", что угодно, только отвлечься, потом, выйдешь за город, сама будешь в безопасности, тогда — что хочешь, вой, кричи…

Латынь ли помогла, ходьба ли, или ещё что-то, только отключить мозги ей действительно удалось.

Реана позволила себе бродить с совершенно пустой головой — и единственное доступное ей успокоительное действовало, и это было хорошо, ещё и потому, что Реана отчего-то не чувствовала себя вправе тратить время на вопли и траур. Потом. Может быть…

Когда Реана пришла в себя, солнце уже подбиралось к горизонту, а сама она — к северной части города, к тому району, где всякого рода забегаловоки своим количеством явно превосходили жилые дома. Реана остановилась, недоумённо пытаясь понять, что вернуло её к реальности: она что-то услышала, но не могла сообразить, что. И услышала снова.

— Разумеется, Арн сравняли с землей не потому, что Нанжин продал душу Ррагэ, хотя самого факта продажи я не исключаю. Но из-за этого Дракон не стал бы поднимать столько шума.

Говорил мужчина впереди, остановившийся вместе со своим собеседником, чтобы снять и свернуть плащ. Затем они неторопливо пошли вперед, и Реана двинулась следом, не задумываясь о причинах и целях своего поступка.

Тот же человек продолжал, чуть понизив голос:

— А потому Дракон сжег Арн, что там целый месяц жила Реана.

— Что?! Безумная? Убис, с чего ты взял?

— Дурень ты! — оборвал его первый. — Не один я такой догадливый: полгорода знало! Это ты у нас чересчур приметливый, а слухи ходили долго, о лекарке, якобы, что на западной окраине жила. Да в гости к Мастеру наведывалась. Я сам видел её. Старый колдун Нанжин учил её каким-то трюкам, одни Вечные знают, чему и зачем. За это, а вовсе не за сделку с Ррагэ, Нанжин и поплатился. Конечно, Дракон убил двух врагов одним ударом: и от миротворца-Нанжина избавился, и показал, что Кадар никому не спустит. Едва ли теперь кто-то решится помогать Безумной. Я-то и тогда считал, и по-прежнему считаю, что в мире сейчас две силы: Дракон и Безумная. Кадарский император вызвал Реду — с того света или с ближайшей звезды, не думаю, что он сам это знает, — а Реда назвалась Реаной и выступила против него. Как бы теперь она не взялась за нас, ведь ни для кого не секрет, что ворота храма ломали арнерцы…

— А с чего ты взял, что Арн сжег император? Ведь солдаты приходили — Ксондаковы белые, а вовсе не имперские коричневые. И зачем уж тогда выдумывать эту историю про сделку с нечистой силой? Безумная ведь — преступница! Нанжина и без надуманных обвинений нашли б за что казнить.

— Яно, иногда ты меня поражаешь, — вздохнул Убис. — Скажи мне, во имя Хофо, зачем Кадару ссориться с Арнакией в самом начале войны? Совет ведь тогда ещё не решил, кого ему поддержать, Лаолийца или Дракона. Нанжин стоял как раз за то, чтобы не вступать в войну вовсе. И если бы Совет позволил арестовать Нанжина за симпатии к Безумной, которая, по всей видимости, поддержит Лаолийца, то это означало бы окончательный разрыв с Севером. В противном случае это был бы разрыв с Кадаром, чего Совету также не нужно. А так, когда Нанжин повешен не за политическое, а за религиозное преступление, и казнён, к тому же, руками его святейшества, а не императора нок Эдол, довольны все. Кадар наказал своего врага, а Совет умыл руки и остался в стороне, сохраняя нейтралитет. И правильно сделал, потому что война Арнакии ни к чему. Да только, я думаю, недолго мир продлится. Теперь Нанжина нет, в Совете дел не делается, одна грызня… Если Дракон не поднажмёт на Совет и не заставит выступить за Юг, графства перегрызутся сами.

— Ну ладно, — проворчал Яно. — И всегда-то ты всё знаешь! Расскажи лучше, как ты ведьму видел!

— Видел я её дня за четыре до того, как пришло святое воинство, рано утром. Возвращался домой через площадь, да и обернулся, сворачивая в переулок. Тот, что от самого Храма к реке идёт, там ещё на углу вечно костры жгут по праздникам. Вот я как раз на углу обернулся — и увидел: дверь открылась, в стене Арна. И вот в чём штука: пока была закрыта, я там сотню раз ходил, и ничего не замечал! А тут вышли двое: сперва девка, потом Нанжин со своей палкой. Они о чём-то говорили, но я не мог разобрать слов, они говорили негромко, а я был шагах в пятнадцати. Потом Нанжин благословил её, и она ушла.

— Так может, тои не она была?

— Она, — уверенно сказал Убис. — Она в полудюжине шагов от меня прошла, я меч у неё под плащом и разглядел. И говорили они с Нанжином, как старые друзья. Не так много женщин в этом мире носят оружие, и совсем уж мало тех, с кем старый высокомерный колдун держался на равных.

— А… какая она? — заговорщицки понизил голос Яно. — Нет, я конечно не верю, что глаза у неё один красный, а другой зеленый и клыки изо рта торчат, но…

— Ещё не хватало! — фыркнул Убис. — Обычная девка, тощая, страшненькая — да, но ничего сверхъестественного. Кожа тёмная, глаз не разглядел, уж извини. Шагает широко, как мужик, но бедрами притом вихляет. И спина прямая, как жердь, да голова вздернута, будто до сих пор себя считает императрицей… Но нам уже пора расходиться, ты же вроде собирался домой?

Двое распрощались, после чего слушатель — Яно — свернул вправо, а рассказчик — Убис — прошел ещё немного прямо по той же людной улице, свернул налево, в пустой переулок. Он шёл медленной походкой уверенного человека с полными карманами и массой свободного времени. Переулок впереди заворачивал влево. Метра за четыре от угла Реана прибавила шагу и догнала Убиса. Тот обернулся, взглянул на лицо Реаны и отшатнулся, но не кинулся бежать, хотя в первый момент хотел.

— И правильно, — сказала Реана. — Не надо никуда бегать. Узнал меня?

Убис кивнул, слегка примороженно.

— Я ничего не делал и ничего не знаю, — сказал он, стараясь выдерживать тон человека, знающего свои права, и одновременно изобразить на лице выражение глубочайшего уважения и преклонения. — А если я что… — он сглотнул, — если я что сказал о внешности великой, блистательной, несравненной, так это по недомыслию и скудоумию моему…

— Плевала я на твое мнение о моей внешности, — совершенно искренне сказала Реана. — Я хочу только знать всё, что случилось с Нанжином, и всё, что хоть как-то связано с разрушением Арна.

Она огляделась. В переулке негде было даже сесть.

— Идём, — сказала Реана и направилась обратно на улицу, где забегаловки стояли через дом. Убис понуро направился следом.

Реана верно угадала дверь в забегаловку. Вошла, выбрала стол в углу, села. Дверь терялась где-то в чаду. Убис сел напротив, сцепив кисти рук. Реана поставила локти на стол, соединила пальцы домиком, указательными пальцами ко впадинке над губой. Подошедшая барышня неопределённого возраста цепко оглядела сидящих, безошибочно выбрала Реану и вопросительно на неё уставилась.

— Выпить, — сказала Реана. Барышня ушла. Ведьма молчала с минуту, глядя в стол сквозь соединенные пальцы. Потом подняла изумрудные глаза, направив взгляд сквозь Убиса. — Рассказывай.

— Ш-што прикажете рас-сказывать?

— Что случилось в конце четвертой луны: как сожгли Арн. Как продвигалась война всё это время. Где сейчас Лаолиец. И где Дракон.

— Д-долго рассказывать, — заикнулся Убис.

— Ты куда-то спешишь? — холодно спросила ведьма, переводя взгляд на него. Убис как-то сразу понял, что к Кеилу пока не торопится. Вздохнул. Заказ принесли. Ведьма молча налила мутной жидкости в одну из кружек, пододвинула её к Убису.

— Чтоб трястись перестал, — пояснила она. Налила себе, выпила полкружки разом. Убис тоже отхлебнул, стукнувшись зубами. Помогло.

— Да что тут… — начал он. — Пришло святое воинство да сожгли Арн. Нанжин отказался сдаваться и каяться — ясно же, какое покаяние ему Ксондак приберёг. Заперся в башне и отбивался с десятком таких же приду… верных. Перебили всех. А Нанжина выкурили, в прямом смысле, да и схватили: Нанжина да ещё из ачаро кого-то…

— Кёдзана? Высокий, тонкий, лохматый…

— Ррагэ его знает. Может, и его. Серьёзный такой, злючий был, как бес, пока тащили в подвалы.

— А Совет что? — глухо спросила ведьма.

— А что — Совет? Войны Кадар не объявлял, это дела церкви; Лаолию тоже до бывшего Мастера дела нет. Совету и проще: уж больно много власти забрал старый трус… То есть, светлый Мастер…

Ведьма не показала виду, даже если её и задело неуважение к Нанжину. Она прикрыла глаза на пару секунд, отпила из кружки. Помолчала, снова заговорила, будто через силу, слишком спокойным, равнодушным голосом.

— И что теперь Арнакия? В Совете грызня…

— Роды тянут телегу каждый к себе. Война уже началась бы, если б нашлось, кому повести армию…

— А Шегдар на что? — недобро усмехнулась ведьма. — Сдаётся мне, "старый трус" один держал мир в стране… — она болезненно сжала губы, долила в кружку, снова хлебнула. — А что война за имперскую корону?

— Всё тоже, — неловко пожал одним плечом Убис. — Разве что Дазаран притих: Кадар натравил на них гартаоэ, да и Саддаранн-тай объявил себя веше… Везведеру-веше есть чем заняться. А так все то же. Лаолиец ломится на юг, сейчас уже к Эрлони подходит, кажется. Кадар и Занга рвут друг у друга Форбос и Острова [Синие острова — архипелаг, разделяющий Океан и Внутреннее море]. Дракон захватил Дзечис и Нгоас, так что север Занги теперь отрезан от рудников, а юг — от хлеба.

— Чёрт с ними. Ты не договорил о Нанжине, — решилась Реана. Уточнять судьбу Нанжина спокойным голосом было трудно.

— А что о нём договаривать? То есть, да, как прикажете… ну, увезли его. Неделю, кажется, допрашивали или чего уж там. А после сожгли на той же площади Зорь. Храм к тому времени уже почти сравняли с землёй, как и было приказано. Ещё старика какого-то схватили, ученого из Киле (ведьма вскинула глаза). Его уж за что — не знаю. Поговаривали, что за чернокнижие. Схватили, да только до казни он не дожил. Да и Нанжин тоже не больно-то свежим выглядел. Стоять уж верно не мог. А мальчишка этот, ачаро, трясся да плакал, губы кусал. И всё глядел так виновато на Мастера. Не иначе, рассказал… всё…

Убис запнулся. Очень уж страшно закаменело лицо ведьмы. Она выпила махом содержимое кружки, мазнула по Убису свинцовым взглядом (Убис сжался, боясь представить, в какие формы выльется пьяное буйство Безумной), припечатала на стол квадратную зангскую монету, встала и вышла в ночь.

Кедзан не мог рассказать о ведьме ничего секретного — потому что ничего секретного не знал.

Лучше бы знал, что ли… мне-то что… мне-то хуже бы не было. Дьявол! Это что же надо было сделать, чтобы Кедзан плакал?!

Воображение послушно подсунуло пару ярких картинок. Случайный встречный в пернатой шапке шарахнулся от женщины, шедшей с перекошенным лицом.

А Нанжин? Чёрт бы тебя побрал, Нанжин, почему ты не ушёл? Ты же мог сбежать! Спокойно уйти, оставив их с носом!…И бросить храм? Ррагэ! Где была моя голова?! Какого дьявола я так по всей Арнакии засветилась?! Нан-жин…

Ты не виновата. Не так уж виновата. Нанжин и сам по себе мешал и Шегдару, и Ксондаку, и Совету…

Но убили его, когда в Арне наследила я!

Пахло акацией. Над городом подрагивало звездное небо. В голове стучало в такт мерцанию звезд: "Ненавижу!" Посшибать с неба эти ехидные тупые огоньки, растоптать, каждую! Эхх, Шшегдар, попался бы ты мне сейчас!

Впереди, за поворотом улицы, громыхали, приближаясь, кованые сапоги. Реана отступила в тень у стены. Показался десяток коричневых — ух, как кстати!

Нанжин ругался бы, — мелькнула мысль. Как же, пацифист! А чёрта с два! Не хрен было умирать!

Двоих… или даже троих удастся спалить магией, ещё двое не успеют ничего сообразить — кинжалы в рукавах наготове, а с остальными разобраться у меня ярости хватит! Десять метров. Восемь. Идите, родненькие! Шесть…

— Мня? — лукаво спросил котенок у ноги. Беспородный, серо-полосатый, с маленькими кисточками на ушах. — Мряу? — спросил котенок, крутнувшись на месте и мазнув по ноге Реаны хвостом.

— Тоже мне, рысь, — тихо буркнула она, разжимая пальцы на рукояти меча, которым приготовилась было махнуть на звук. — Хвост уж тогда отрежь…

Сапоги прогремели мимо. Реана задумчиво убрала ножи. "Хорошая мысля приходит опосля…" — пробормотала она. Подняла глаза от земли и тихо рассмеялась, вскинув голову, — светло и грустно.

Ветренным и ярким вечером следующего дня к северу от Арнера Реана шла по дороге на север. В Киле, Тенойле, Клейвлане и Сейнледе были коричневые, так что идти прямо на запад оказалось бы слишком неосмотрительно. Ведьма решила сделать крюк, обходя города. Садилось солнце, просачиваясь кровью сквозь резной край дальнего леса слева, за рекой с мелодичным именем Лвира ["лвира" — национальный арнакийский духовой музыкальный инструмент типа свирели]. Реана шла и грустно улыбалась. Оставленный город гудел. Нынче на площади Зорь при большом стечении народа явился лучезарный дух святого Нанжина. Благословил город, проклял войну и заповедал хранить свободу и не держать руки Кадара, ибо Вечные отвратили свой взор от страны той.

Город гудел. И, кажется, поговаривал народ о том, что надо восстановить храм — древнейший и святейший из всех.

 

XXIV

Есть особенный час в конце ночи, когда засыпает всё в мире: от гуляк-полуночников до даже ночных хищников. В том мире, куда Вике дороги уже не найти, даже в городе в этот час тихо. Город спит сном младенца. Успокоились все, отмечавшие в этот день очередной праздник, не шумят пьяные магнитофоны у пьяных соседей, не орут телевизоры, и не хрипят радио. Даже улицы и переулки — кровеносная система города — страдают в этот час малокровием. Ночь тиха. Город, неожиданно пустынный, внемлет богу. А может, просто подслушивает звёздные перешёптывания с перемигиваниями там, высоко над головой. Только шалый ветер, страдающий хронической бессонницей, взмётывает зелёные подолы деревьев или, подхватив одинокую бумажку с тротуара, выпишет с ней несколько изящных па и небрежно бросит, погнавшись за новым развлечением.

Но этого мира не было. Был лишь сон. Давний, полузабытый, глупый сон. Почему-то манящий. Мы иногда долго, часто, с тоской оглядываемся на то, чего никогда не было.

А был лес. Затопленный почти до самых вершин густой и прохладной, как кефир, темнотой, которая там, выше, почему-то разжижалась и вдруг взмывала далеко-далеко, неожиданно оказываясь бархатным, в прорехах звёзд небом. Лес полнился той особенной, напряженной тишиной, в которой с непривычки (и потому с испугом) всегда слышатся жутковатые шорохи, шелесты, крадущиеся шаги, подвывание нечистой силы и прочая мистика, которая на поверку умело сфальсифицирована ветром, листвой и качающимися ветками и которую, привыкнув, совсем не замечаешь, как не замечаем мы дома тиканья часов. Тихое лесное шушуканье вкупе с запахами и чем-то ещё совсем особенным, тонким и неуловимым, как воспоминание о музыке, слышанной во сне, и составляет ночную тишину леса: густую, мягкую и одновременно лёгкую и свежую, терпковато-пряную.

Этот особенный час возмущённо содрогнулся вслед бесцеремонному всаднику, промчавшемуся по недовысохшей грязи каменистого склона мимо спавшей реки и всполошившему лагерь северян, часовые которого, уже совсем было подчинившиеся убаюкивающей ночи, принуждены были вдруг проснуться и попытаться найти оружие.

— Стой, кто идет! — хриплым спросонья голосом догадался крикнуть кто-то из них. Всадник, к слову, коня уже осадил. Свет от костра прыгнул на видневшееся из капюшона лицо, и похожий на начальника человек, выбравшийся из шатра, недовольно осведомился, кого это черти носят по лесу в такую рань.

— Парень, сто демонов тебе на голову, ты что, в конец спятил? Нашёл где носиться вскачь!

Реана засмеялась, снимая капюшон. Народ остолбенел.

— Я ношусь вскачь здесь, потому что именно сюда мне и надо. Мне надо видеть Лаолийца. Срочно.

Начальник вышел из ступора первым и заговорил тоном несколько менее грубым, но более возмущённым:

— Тебе-то, девка, здесь делать уж точно нечего. Тебя дома ждут. А если ты думаешь, что у императора ("Надо же!" — отметила про себя Реана) только и дел, что принимать подобных гостей…

— Меня зовут Реана, — прервала она. — И у меня нет времени выяснять здесь отношения. Проводи меня к Раиру или хотя бы доложи обо мне, только быстро! А то мне придется обойтись и без твоей помощи.

Имя оказало свое действие: её выслушали в гробовом молчании, но затем начальник, хоть и спросонья, но решил выполнить свой долг и приказал "схватить ведьму". Реана мысленно чертыхнулась: неприятным вышло первое знакомство, — и приготовилась отвести присутствующим глаза, как вдруг заметила шагах в пятнадцати приближающегося человека в длинном плаще, выкрашенном ночью в черный.

— Раир! — позвала она, с облегчением убедившись, что не обозналась.

Раир приостановился на миг, вгляделся и ускорил шаги. Солдаты расступились, давая дорогу. Реана спешилась и шагнула навстречу. Раир с удовольствием крепко пожал протянутую руку.

— Реана! Каким ветром тебя сюда занесло?

— Не попутным, хотя я тоже рада тебя видеть, — мимолётно улыбнулась Реана и тут же посерьезнела. — Сюда идет Шегдар, и не позже, чем через три часа, нужно будет принимать гостей.

"Если он идет не к Эрлони, чтобы занять столицу, а сюда, то через пару часов будет уже здесь!" — говорила она. Раир смотрел на неё, затаив дыхание, словно опасаясь, что вот её подхватит и унесёт порывом ветра, и окажется, что не было никакой Реаны рядом, а просто очередной сон…

— Если он успеет укрепиться в Эрлони, я не представляю, как можно будет взять город. Разве что осадой, но не знаю, где раньше кончатся припасы: в Эрлони или у нас…

Она говорила, выкладывала информацию, полученную от троих попутчиков-батраков (вороного тонконогого Угля, которому крестьянское происхождение не мешало быть отличным конём, ведьма купила у них же), она высказывала какие-то идеи, что-то говорила, говорила, и по делу, наверное, раз невзрачный пристроившийся человек с нашивками советника на плаще (кажется, Раир представил его ол Лезоном) слушал уважительно и задавал какие-то вопросы. Но думала она совершенно не о том. Шегдар, война… Какие глупости! Раир… Чёрт возьми, разве нужно ещё какое-то счастье? Слышу, вижу тебя, могу протянуть руку и коснуться… Раир… И какую глупость, по сути дела говорили попутчики, мол, кто бы ни победил — всё равно: и Дракон и Ведоирре хотят одного и того же… Как можно равнять какого-то Шегдара…

Реана вдруг поняла две вещи: во-первых, они остановились. Во-вторых, оба молчат, стоя лицом к лицу. На лице Раира сквозь плохо натянутую маску деловитости просвечивала счастливая улыбка. "Интересно, я тоже так нелепо выгляжу?" — подумала Реана. Взяла его руку, Раир руку пожал и притянул к себе. Они стояли молча, просто глядя друг на друга.

Советник стоял чуть в стороне, очень заинтересованно глядя на звёзды.

— Раир! — тихонько позвала Реана. — Ты меня слушаешь?

— Да.

Тот факт, что слушать он мог в лучшем случае её молчание, никого из них не смущало.

— Слушай, а мне вообще-то можно держаться с тобой рядом или же отношения у нас исключительно деловые?

Раир сжал её руку чуть крепче, вгляделся в лицо. Реана улыбнулась и пожала плечами. "Я же понимаю, что ты — император, а не только Ведоирре".

— Не смей изображать исключительно деловые отношения, — усмехнулся Раир. — Я первый не выдержу. Императором я ещё успею побыть. Я люблю тебя.

Советник, любовавшийся звездами, не подал виду, что слышит этот разговор, но кто-то из проходивших рядом обернулся: Раир ол Истаилле говорил достаточно громко, чтобы его услышали.

Реана улыбнулась и сделала то, чего давно хотела, и что совершенно не вписывалось в рамки деловых отношений.

— Ваше Величество! — ворвался чей-то ломкий голос, парой мгновений после того, как они успели отодвинуться друг от друга на предписанное этикетом расстояние.

— Да? — неохотно отозвался Раир.

— Вести из Эрлони! Арна возмущена бесчестностью Шегдара, нарушившего договор о помощи, и признает вас императором. Город впустит вас!

— Сколько часов до Эрлони? Считая сборы? — мгновенно спросила Реана.

— За три можем успеть…

— Ещё одно, Ваше Величество! До Эрлони дошли известия, что с юга движется армия Дракона. Когда я уезжал, говорили, что им полдня пути до города.

— Что сейчас делает ол Жернайра?

— Готовится к обороне, Ваше Величество.

— Ол Лезон! — Раир обратился к советнику.

— Да, Ваше Величество?

— Прикажи выступать: к Эрлони!

 

XXV

Реана ехала впереди, рядом с Раиром. Чуть позади держался и Ликт, сияющий и болтливый, который вчера едва мог поверить, что Реана действительно приехала. Неуёмный парень то и дело порывался вперёд, к двоим всадникам — на вороном и песочно-золотистом конях. Советники, со знаками весов Тиарсе на плащах и куртках, презрительно поджимали губы. Во-первых, кабинетные генералы, они недолюбливали конные походы. Во-вторых, появление в лагере Безумной действовало богобоязненным людям на нервы. Особенно раздражало то, как отнёсся к ней император. Раир ол Истаилле не намеревался опровергать слухи, ходившие о нём и Возродившейся.

Двоим, ехавшим впереди, полгода не видевшимся, было неважно, как они смотрятся со стороны… красиво смотрелись, хотя и странно. Император в белой рубашке, в синем камзоле с золотым шитьем, на коне, переливавшемся в рассветных луча золотым перламутром. И ведьма на гибкой черной тени, без намёка на какой-либо другой оттенок, только лоснившейся под солнцем. Ведьма, одетая совсем не парадно: плотные штаны и крестьянская рубашка — из некрашеного, даже небелёного полотна, из-под которого ещё ярче рыжел её возмутительный загар.

По дороге Реана успела рассказать вкратце о Нанжине и о храме Тиарсе. Очень вкратце: сказала только, что дороги домой не нашла, и проблему с Редой никто не решил. И неизвестно, возможно ли решить вообще. По большому счёту, детали и не были важны…

Они ехали к Эрлони, стараясь не думать, что если Шегдар не останавливался на ночь, встреча под стенами Древней Столицы может стать последней. Шегдар должен был остановиться. Он слишком верил — нет, не в преданность арнцев. В их страх. Собственно, страх-то и открыл двери северянам. Вся Центральная равнина знала: как только северный флот Занги прорвется вверх по реке, Эрлони будет уже вовсе не таким уж неприступным городом. А другой речной флот, арнакийский, как считалось, разбросан по всей стране: обезглавленный Совет не успел ещё собрать страну в кулак Мастеру Длутошу, которого в ультимативном порядке назначил его святейшество. Слухи — отличная вещь, если их обосновывать и распускать дозировано.

У Шегдара Кадарского, обосновавшего слухи об арнакийском флоте, были на его счёт несколько иные сведения, но на то они и секретные, чтобы не только Лаолиец, но и досужие сплетники не трепали эти сведения своими бездельными языками. Тэрко Эрлони этими сведениями располагал в достаточной степени, чтобы, на взгляд Шегдара, его страх не перелился на другую чашу весов, не подтолкнул город к северянам, а как раз уравновешивался доверием к законному императору нок Эдол. Шегдар не учёл одной мелочи. Два флота — зангский северный и арнакийский сборный — действительно представляли равную угрозу в глазах тэрко ол Жернайры. Точно так же, как равную угрозу представляли Кадарец и Лаолиец. Познания тэрко в военном деле ограничивались уверенностью в том, что его город взять невозможно, и из этой посылки ол Жернайра сделал оригинальный вывод: выиграет войну тот, кто сумеет занять Эрлони. Нет, тэрко Древней Столицы не собирался сам отстаивать город. Ни для себя, ни, тем более, для кого-то другого. Он решил проблему проще: ключи от города и приветствия горожан получит тот, кто первым подойдёт к его стенам. В кои-то веки тэрко выбрал не самый глупый вариант. С одной стороны, горожане, мягко говоря, с прохладцей относились к Шегдару, сознавая, что Арна давно под тяжёлым кованым каблуком Кадара. Да и то, что страну выставили живым щитом для прикрытия кадарских рубежей, тоже не прибавляло любви к южным соседям. С другой стороны, сложно было навскидку сказать, чем лаолийский каблук будет принципиально отличаться от кадарского. Не говоря уж о том, что на стороне Кадара выступала Церковь, а Лаолий почти в открытую поддерживал ведьму и еретичку Реду Возродившуюся. Словом, обстановка в городе была ну очень уж мирной и однозначной. Приди первым Шегдар, его приветствовали бы как защитника и опору Церкви, а к исходу недели начались бы брожения, если допустить, что Дракон ничего не заметил бы и оставил бы дело на самотёк. Дракон решил дать Раиру фору в сутки, чтобы город ощутил осаду, а потом уже пробиться за укрепленные стены и принять лавры защитника по праву, укрепившись сразу и прочно. Но, как уже было сказано, изобретательность тэрко ол Жернайры Шегдар недооценил…

Итак, первыми к раскрытым воротам Эрлони подоспели северяне.

Как раз на рассвете они выехали из леса. С холма к западу от Светлого озера Эрлони был виден от замка до последней лачуги. Восходящее солнце подожгло озеро жемчужно-золотым пламенем, и на этом фоне почти чёрным выделялись пирсы и причалы Верхнего города. Рассвет отливал золотом на сером граните крепостных стен и красном мраморе храмовых башен. Нижний город терялся в тени, полускрытый высоким правым берегом Арна…

________________________________________________

— Ты давно тут, Кхад? Мы тебя ищем.

Светловолосый черноглазый паренёк лет пятнадцати стоял не то чтобы по струнке, но для уличного оболтуса на удивление смирно и ровно. Маленькая ведьма сидевшая на берегу боком к нему, не обернулась. У её ног стригли воздух ласточки, под их крыльями — лежал Нижний город: чёрное от старости дерево пирсов, настил рыбацких причалов, чуть более светлый щербатый камень опор, чёрные мостовые — в этой части города тоже из дерева; рыжая от лишайника кладка старой крепости; рыжая черепица под слоем ярко-зелёного мха, коричнево-рыжеватые небелёные саманные стены. Яркие флаги, яркая толпа чуть дальше, на пристанях у моста Всех Святых. Красный мрамор порта — как фон саману и дереву нижних набережных. И дорогой, привозной белый камень Замкового острова, левей, выше по течению, на границе реки и озера.

— Смотри, Лорд! — она вскинула голову, улыбаясь, по-прежнему не давая себе труда обернуться. — Смотри: вон там, в замке, думают, что этот город — их!

— Любой ошибся бы на месте Его Величества.

Кхад расхохоталась.

— Ты точно политик, Лорд! Не обиженный Килре!

Она встала.

— Мой город! Ещё пару лет — и моей будет Империя. Клянусь Таго!

________________________________________________

— Знаешь, Раир, кажется, в той, прошлой жизни, я только здесь и была счастлива.

— В Эрлони?

— Ага. До того, как стала императрицей.

— Разве ты бывала в столице до того? Кажется… (он запнулся перед именем) ол Тэно жили где-то в провинции…

— Ол Тэно?.. — она удивлённо покосилась на Раира. Потом поняла, хмыкнула и качнула головой. Прядь волос, не удержавшаяся в плетёном "венке", мазнула по загорелому виску, как спутанная паутинка. — Раир, Лэнрайна ол Тэно — это выдумка. Меня — ту меня — и в самом деле звали Лэн, лет до девяти. Терпеть не могла это имя. Почему и сменила его на другое: Кхадера, Кхад. "Кадо" [ведьма] на эрлике.

Раир прищурился на неё, не понимая.

— Я не была ол Тэно. Я была нищей девчонкой без семьи и без гроша. Пришла в этот город, сбила крепкий отряд, который даже странно называть шайкой, взяла имя "Кхадера"…

— Бумаги в библиотеке Рикола очень похожи на настоящие…

— Разумеется. Ты же не думаешь, что я полезла бы на трон, не заготовив себе достаточно весомой родословной?

— Ты… — Раир с некоторым трудом разжал зубы, — ты не дворянка?

— Дворянка?! — она расхохоталась. — Да ни в одной из жизней!

Судя по тому, как она смеялась, последняя фраза показалась ей неплохой шуткой. Раир задумчиво смотрел, как перед седлом по золотисто-песчаной шкуре коня скользят коричневые пряди гривы. Хофо премудрый не соизволил ответить на вопрос смертного. Приходилось гадать самому: что именно так зацепило его в словах Реаны?.. И что…напугало. Нет, напугали не слова. То, как она смотрела на город. Очень прямо держась в седле, вскинув голову, так что рассветное солнце тронуло каштановый венчик рыжиной. Странно улыбаясь… Усмехаясь. Хофо Хэноар! Цвета глаз он не разглядел толком — Реана смотрела вперёд, — но глаза были изумрудными, в этом можно смело ручаться именем Тиарсе.

Она зажмурилась на мгновение, повернулась к Раиру. Доверительно заговорила, глядя в упор зелёными глазами.

— Это мой город, мой, понимаешь? — она сжала левый кулак, сгибая руку в такт словам. — Куда в большей степени мой, чем Раад! Он уже был моим, когда Нактирр ещё оставался жив и пытался меня изловить. Потом Нактирр умер, а я провернула удачную интригу. И стала Лэнрайной ол Тэно, императрицей…

— Редой.

Раир сказал это, хотя имя жгло язык. Сказал потому, что Реана последнее слово проговорила почти мечтательно. На его реплику она снова отвернулась от города, посмотрела Раиру прямо в глаза и спокойно — спокойно! — кивнула:

— Да.

— Ты принимаешь имя, — с неожиданной даже для себя горечью сказал Раир. — Поверить не могу! Охраните нас крылья Белого Дракона [Хофо]…

— А что не так? Я принимаю то, что было, разумеется, что толку бегать от своего прошлого? Не лучшее прошлое, но оно же было? Значит, теперь я тех ошибок не повторю…

— Ты… вспомнила ту жизнь? — Раир смотрел вперёд, а не на неё. Руки, сжимавшие повод, сжались сильнее, чем было необходимо. Реана пожала плечами.

— Да.

— Если вспомнила, значит, тебе уже не нужно объяснять элементарные вещи. Что такое имя, и что оно значит.

— В смысле? Что истинное имя — суть вещи? Это я и так поняла, ещё до того, как вспомнила.

— Да не только ведь в истинном имени дело! — он не выдержал и обернулся к ней. — Реана, ты всерьёз думаешь, что назовись ты в начале пути иначе, не бродягой, а… как угодно иначе — ты думаешь, всё было бы так же? Что же ты вспомнила об этом мире, если элементарных вещёй не понимаешь?

— Раир… погоди… Ты меня окончательно запутал! Истинное имя, маэто — квинтэссенция души, это ладно. Но клички-то при чём? Ведь суть не меняется, как меня ни назови!

— Суть — не меняется. Пока человек не умрёт душой или телом. Но в том-то и отличие истинного имени, маэто, от простых имён, эттэй: маэто называет стержень. А эттэй, "клички" — грани. Ты принимаешь имя Реды. Если ты отзываешься на него, ты — Реда!

— Неправда! — обиделась Реана. — Я… Ну, пусть я перестану отзываться на Реду, я же не забуду того, что пережила триста лет назад!

— Не забывай! Используй её память во славу Вечных!

— Это моя память! Как бы я к ней ни относилась! Это была я! — она яростно ткнула в себя большим пальцем сжатой в кулак руки. — Была, — повторила она после паузы. — …Ну что ты, Раир?..

Раир смотрел на нее как-то отстранённо.

— Я не верил… А, нечисть!

Полгода назад он прощался с девушкой, которую угораздило запутаться в чужой магии. На которой проклятьем лежала чужая память. Она твёрдо собиралась уничтожить Реду. Потом, в Лаолии, в Рикола, через которое король Лаолия ехал в Иаре принять венец императора, ол Истаилле, — всюду, все твердили, что Реана — Возродившаяся. Он с таким жаром отвергал это перед Занотой, перед Ирденой, перед советниками… А она теперь сама заявляла, что триста лет назад Редой прослыла она! Но это, прости её Хофо, даже не полбеды, это так, мелочь. А вот то, что она приняла старое имя и в этой жизни…

— Реана, неужели ты в самом деле не понимаешь, чьим именем называешься?

— Cвоим.

— Не нужно ёрничать, — поморщился Раир. — Вспомнить этого ты не могла, но могла бы и сама понять: довольно уже бродишь по Центральной равнине. Реда — это хуже, чем даже Ррагэ. Ррагэ — один из Вечных, часть порядка — как и все они. Реда — человек, ведьма, восставшая против этого порядка. Она…

— Я.

— Я не могу говорить "ты", говоря о Реде! Ты — это ты!

— Именно! Я — это я! Кем бы и чем бы ещё я ни была! В любом из миров и любой из эпох! Мало ли, что было три века назад! Ответственность за свои дела я приму…

— Какую ответственность? — устало сказал Раир. — По какому из законов Реду ни суди, один человек не может быть казнён столько раз. И не в том дело, видит Хофо. Если ты назвалась Возродившейся, ты уничтожишь мир по предсказанному.

— Ну ни черта себе заявки! Это с какой ещё стати?

— Реана, не принимай имени! Любое другое, хоть халом назовись! Но не это! Если ты примешь его — неважно будет, чего ты хочешь и чего — нет! Уже имя само решит за тебя!

— Я сама решаю за себя!

— Всё в руках Маэтишеной [эпитет Тиарсе: на эрлике — "Дающая имена" или "Определяющая границы"], покачал головой Раир. — Она даёт нам выбирать, но между теми дорогами, которые проложила сама.

— А, плевать, — неожиданно ровно сказала Реана. — Разницы никакой. Зови меня этим именем или не зови…

Она рассмеялась — скорее зло, чем весело.

— А ты прав. Она всё решила заранее, Тиарсе Маэтишеной. Она с самого начала решила мне родиться сперва в этом мире — Редой, потом в том — Викой. С самого начала, сволочь!

Раира покоробило богохульство.

— Видит Хофо, дело не в том, что было. Но принимая имя, ты соглашаешься с пророчеством.

— А не принимая — не соглашаюсь? — ехидно спросила Реана.

— Сопротивляешься. Если сменить имя, пророчество, даже направленное на тебя, может тебя не найти.

— Эх-ха… Да у меня и так другое имя — "бродяга". Я просто устала врать, что это не я была триста лет назад.

— Ты напросишься на костер и анафему…

Реана вскинула глаза.

— Может быть. А что, если я сейчас объявлю, что не Реда — мне кто-то поверит? Да и толку… Реану Безумную церковь прокляла так же охотно, как и Реду Возродившуюся.

За десяток метров до моста их встретила делегация. Городская верхушка не поленилась выстроиться в парадный строй и выспренно приветствовать Раира ол Истаилле, герцога Везариол, графа о-Виконэол, короля Лаолия и наследника имперского престола, который вовремя и уверенно отвечал, благодарил, кивал и улыбался, а Реана, остановившая коня на два корпуса позади, сидела и мечтательно раздумывала о том, что не обязана и не будет участвовать в этой и подобной тягомотине.

Через полчаса копыта их коней гулко простучали, наконец, по мосту. Северяне въехали в Эрлони через Красные ворота сразу после восхода солнца. Пару кварталов спустя город проснулся, задвигался, заскрипел ставнями, встречая войско шумом, выкриками и стайками ребятни.

Раир отметил, что стены находятся в великолепном состоянии, чего он даже не ожидал. А вот шумным ликованием толпы обмануться сложно. Здесь ещё вовсе не уверены, что Лаолиец лучше Кадарца. Радуются скорее тому, что ситуация, наконец, прояснилась. Да и репутация Ведоирре делает свое дело. Однако лучшие люди города ясно дали понять, что герой там или не герой, а в Древней Столице ты покамест чужак и таковым останешься, пока не докажешь, что вправе надеть имперский венец. Что ж, доказывать свое право Раир приготовился давно. Устроить в осаждённом городе идеальный порядок — с благословения Тиарсе, справиться возможно, тем более, что город сам позвал его. А после первого же штурма северяне и Эрлони окажутся повязаны накрепко. Шегдар и город-раба не слишком жаловал, а уж город-перебежчик и подавно щадить не будет. Да вот не учел, что в кулаке у него была только верхушка, и то не вся. А сам город, как и вся Арна, мечтал о независимости да тихо скрипел зубами. Вот и докажем Древней Столице, что она имеет право на высоко поднятую голову, на подлинную, а не формальную свободу и на уважение! А Раир-Ведоирре вправе рассчитывать на корону своих предков.

Реана чувствовала, что тихо шалеет. Город изменился… немного. Во всяком случае, на Глинянке перемен не было заметно. Где-то бочком втиснули хибару в щель между домами, где-то пробили переулок на месте снесённого здания… если изменились какие-то детали: цвет стен или камни мостовой на улице, шедшей от Красных ворот, — то такие мелочи Реана могла и забыть. А вот этот трехэтажный серый дом с красной облицовкой углов и чёрно-белой мозаикой по фронтону она помнила. В этом доме жил банкир родом из Занги, уважаемый горожанин с женой, тремя детьми, брюшком и плешью. А через четыре дома будет проулок слева, пешим не разминуться, выводящий после серии подъемов, спусков и извивов прямо к Малому мосту на Замковый остров, к Веройге. А ещё дальше впереди, метрах в пятистах, улица сворачивает градусов на сорок пять вправо, и где-то через километр, свернув с улицы ещё направо, можно дворами и проулками пройти насквозь Нижний город, спуститься в Собачницу, к причалам, где давно уже сгнил, наверное, старый дом на самом краю настила, у воды. Дом, где люк в полу открывался прямо в воду, и который окрестные жители — по ту сторону пустыря — полагали проклятым и населённым нечистью…

Реана не сомневалась в живости своего воображения, а потому не размышляла о том, какая шизофреническая ностальгия накроет её при виде храма Таго или стен Веройге, замка.

Она специально избегала глядеть по сторонам, выспрашивая у Раира имена дворян, однако ностальгия всё равно не подкачала. Ол Лезон, ол Жернайра — имена были ей знакомы, давно, ещё три века назад. Разве что ол Лезона звали Нохо, а не Гвер, как того, прежнего. Едва выпутавшись из имён, Реана почувствовала, что у неё в самом прямом смысле слова кружится голова: при виде белых хищных башен с зубчатыми краями и между ними — чёрных ворот морёного дуба, обитых сталью. Спасибо хоть во внутренних помещениях обстановка переменилась. Впрочем, особого счастья это Реане не прибавило. Зато прибавилось уверенности, что на "Реду" откликаться будет совсем просто…

— Раир, я лучше где-нибудь в другом месте размещусь, ладно?

Раир внимательно посмотрел на неё, улыбнулся словно бы с облегчением.

— Здесь тебе всё равно отведут комнаты. Но жить можешь где угодно, конечно.

— Я займусь ранеными, значит, и жить будет проще всего при больнице, — пожала плечами Реана. Он, похоже, ещё не видел здешнюю больницу, потому не стал отговаривать. — Туда и пойду.

— Погоди. Сначала я приглашаю тебя отобедать в Веройге. Через два часа после полудня, придёшь?

— Приду. Надеюсь, это не императорский обед для всех придворных и прихлебателей?

— Нет, — рассмеялся Раир. — Хвала Тиарсе, нет. А вот вечером придётся сидеть на Совете.

— Чтоб лучше спалось? — мрачно спросила Реана. — Ладно, до вечера ещё целый день. Увидимся.

Из замка она выбралась почти бегом, избегая глядеть по сторонам.

За утро она успела лично осмотреть крепостные стены, удостовериться, что солдаты размещены в хороших условиях — казармы в городе были обширные, с запасом строенные. И — чтобы день скучным не показался, — наткнуться на Хейлле.

— Ха! А ты здесь откуда?

— По воле Тиарсе, я арнец, — улыбнулся Хейлле. — Воин, правду сказать, из меня никудышный, да ведь и поэт на что-то сгодится.

— Хейлле! — рассмеялась Реана. — Ты и в самом деле гений! Чокнутый!

В верхних казармах, где обитал Хейлле, она просидела пару часов. Альдзелд яро и неожиданно зло ругал войну как явление, шёпотом спел Реане одну балладу… Шёпотом — потому, что пение таких песен вслух впору приравнять к государственной измене за подрыв боевого духа, настолько мрачной эта баллада была. Реана поёжилась.

— Таких песен я не стану петь на войне, — вздохнул Хейлле. — На войне нужно петь о мире. И о победе, о чести… Слушай, вот сейчас мы сидим тут, а в армии Дракона, возможно, идет Джалар из Эгзарта! Я так давно хотел его увидеть, а тут эта война, будь она неладна! — он рванул струны в злом аккорде.

— Может, как раз на войне и увидишь, — пожала плечами Реана. — А кто это такой?

— Это… Меня назвали Голосом Эиле, а по справедливости назвать следовало его! Джалар-ахат нок Эгзарт [кад. "ахат" — "поэт"] — величайший поэт нашего времени!

— Хотела бы я прочесть стихи человека, которого ты называешь величайшим поэтом, — качнула головой Реана.

— Я расскажу! — расцвел Хейлле. — Я, волею Килре, его стихи знаю, не хуже, чем свои!

Он действительно "рассказал" — отложив альдзел, декламировал чужие стихи так же вдохновенно, как пел свои песни. Если Хейлле складывал песни скорее меланхоличные, в сине-зеленом спектре, так сказать, то из стихов Джалара била горячим гейзером огненная жизнь, жгучая, яростная, свободная, как пламя. Но пламя костра, а не пожара.

— Он воин, — неожиданно сказал Хейлле после очередного стихотворения. — Но ни одного стиха нет про ту войну, которую благословил Таго. Про борьбу, свободу — множество. Про битвы — ни одного. А ведь он их-то видел едва не больше, чем я городов да деревень.

Реана посидела ещё немного, поблагодарила за компанию ("И за стихи Джалара!") и ушла, часа за три до полудня. Договориться-то она с Раиром договорилась, что возьмет на себя обустройство лазарета в городской больнице, да вот то, что в этом городе называлось больницей… Она стояла в Нижнем городе, почти в Собачнице — и этим всё сказано.

Первые подозрения, зародившиеся у Реаны при виде фасада больницы, перешли в уверенность сразу за порогом. Триста лет не изменили здесь ничего. Богатые горожане приглашали лекарей к себе домой, а здоровьем неплатежеспособной части населения никто не заботился. Кроме них самих, возможно. В городской больнице легко было уморить кого угодно, а вот излечение представлялось скорее полузабытым мифом.

Реана сгребла со стола наваленный хлам. Старая глиняная кружка крякнула, разваливаясь на полу надвое, с тихим шелестом осыпались грязные игральные карты с разлохмаченными углами, глухо стукнула пустая оплетенная бутылка, звякнув привязанной пробкой. На освободившееся место легли соединённые в замок руки. Обслуживающий персонал в количестве двух десятков человек со смесью нервозности и наглости смотрел на непроницаемое тёмное лицо ведьмы. Реана смотрела на свои руки. Хороший загар, густой, цвета крепкого чая. Стол примерно такой же. Редкостно отвратительный на ощупь: липкий. Реана пошевелила пальцами. В горах сейчас грибы, земляника, мёдом пахнет, лещина вот-вот созреет… И угораздило же Раира родиться ол Истаилле! Чёртова война…

Кто-то из стоявших переступил с ноги на ногу. Реана подняла голову.

— План работы на сегодня. Я делаю обход. Через час должна быть готова баня. Всех больных, кроме тех, о ком распоряжусь отдельно, вымыть. Когда больной отправлен мыться, сиделки меняют постельное белье. Его подвезут с минуты на минуту. После этого по всем горизонтальным поверхностям, включая потолочные балки, пройтись веником и вымыть их все, за исключением потолочных балок. После этого вымоетесь сами. Завтра утром я пройдусь по комнатам с чистой тряпочкой и проверю качество работы. В случае, если качество меня не удовлетворит, будете перемывать. Кроме того, проверю, чтобы у всех были чистые руки. Руки, кстати, будете мыть, как только запачкаются. Все ясно?

Тихий гул, который Реана до сих пор игнорировала, прорвался репликами.

— Гиллена заступница, это ж на год работы!

— Сроду здесь никто полы не мыл!

— А вот, наконец, придется, — негромко, но с удовольствием сказала девчонка в углу, одетая опрятней остальных вместе взятых.

— Да чего их мыть! Все одно грязи обратно нанесут!

Последний говоривший смачно сплюнул на пол в подтверждение своих слов и с вызовом посмотрел на ведьму.

— Да, — сказала Реана. — Чуть не забыла. Представьтесь.

Она обвела взглядом всех, улыбнулась девочке в углу, чуть дольше задержала глаза на тех, кто высказывался, и остановила на сплюнувшем. Тот попытался сохранить наглое выражение лица — мина разбилась о зверски дружелюбную улыбку ведьмы — отвёл взгляд и пошевелил усами. Назвался. Назвались все (девочку звали Дайре, плюнувшего — Лузойи, главного управителя больницы — Нанэ). Реана кивнула.

— И ещё. Пока баня не нагрелась, я иду проверить запасы лекарств. Кто здесь аптекарь? Покажешь. Остальные, кто не занят непосредственно в растопке, могут начать подметать.

Она встала.

— Начали.

Реана не сомневалась, что при возможности услышала бы о себе много любопытного. Она и сама не постеснялась бы в выражениях в адрес того, кто бы её отправил чистить эти авгиевы конюшни.

Ближе ко второй половине дня она выбрала-таки час свободного времени — чтобы прогуляться на Замковый остров, пообедать.

Со второго взгляда она, как ни пыталась не смотреть, увидела, до чего мало изменился Веройге. Белый камень, "старый, как Арн, и крепкий, как клятва именем Кеила". Лаконичные квадратные башни внешнего периметра, обнимающие внутренний двор и сам замок руками крепостных стен. Стены опускаются прямо в воду, мощное ровное течение которой вовсе не ощущается с виду. Мост без ограждения.

Реана направила коня к воротам, испытывая огромное желание зажмуриться. Ничего не изменилось. Ничего. Привратники её не остановили, вежливо склонились… Как нарочно!

Маленькое ущелье — длиной метров в восемь, высотой столько же, шириной едва в три: единственный явный вход в замок. Рёшетка чёрной бронзы в конце ущелья. Ещё одно, уходящее вправо и влево, загибаясь вперед полукругом. Это чуть пошире, метра четыре. Впереди — распахнуты окованные серебром ворота. За ними — широкая лестница в Большой приёмный зал, он же — Зал Совета. Оттуда есть всего одна дверь, уводящая по коридору в верхний двор. Туда нам ни к чему.

Направо, по гладким, крупным бордовым плитам двора проехать немного по ущелью между двумя стенами, сквозь ещё одну решетку, снова принимая поклоны стражников… Вышла на верхний двор. Веройге мало изменился? Нет, не изменился вовсе. Кинула поводья какому-то мальчишке. Наискосок через двор. На полпути её внимание привлекла приоткрытая дверь слева, в какие-то подсобные помещения. Оттуда донесся глухой удар, шорох, невнятная ругань… Реана предположила, что за дверью бьют кого-то, кто вовсе не желает быть битым, — и предположение полностью оправдалось, стоило заглянуть.

Капитан гвардейцев вытянулся по струнке, когда в дверях малой допросной появилась Реда, внимательно оглядела всех присутствующих и молча остановила глаза на нём.

— Эээ… Что угодно госпоже?

Реана шагнула вперед и вправо, уселась на свободный стул. В комнате было трое лаолийских солдат в синем и белом, капитан городской гвардии да трое пленных. Кажется, эта каморка предназначалась для предварительной обработки потенциальных информаторов… Все семеро смотрели на вошедшую ведьму, как на… Возродившуюся. Реана вздохнула.

— Садитесь, господа. Кто эти трое?

Тройка пленных представляла собой жалкое зрелище. Связывать их было необязательно. Какое-никакое сопротивление смог бы оказать разве что один из них, хоть и с разбитой головой. Реана подумала, что надо бы их подлечить… и подкормить. Что, Шегдар своих вовсе не кормит? Простые солдаты, "пушечное мясо"… Н-да, "мясо" появилось куда раньше пушек… Вон того, землистого, зажимающего живот, вылечу, даже если всеми четырьмя отбрыкиваться будет! Или это уже здесь постарались? Нет, за пару дней так не исхудаешь.

Солдаты стояли, пытаясь сообразить, что страшнее: сидеть в присутствии Реды или не выполнить её приказ. Пленные смотрели по-разному. Тот, что с разбитой головой, смотрел холодно и почти презрительно. Второй, не раненый, похоже, прятал страх под злостью, скрючившись на корточках. Третий, землистый, лежащий на боку на голом камне, не смотрел никак. Равнодушно скользнул взглядом и уставился в стену над самым полом — на уровне глаз.

— Пленные, госпожа. Шпионы: вокруг города ошивались. Да попались — кто ж кадарца не отличит, хоть и не в их цвета одетого!

— Что-нибудь сказали уже?

— Никак нет, госпожа.

Реана повернулась к пленным. Главное аккуратно, чтобы они сами ничего не почувствовали. Просто считать мысли было бы совсем несложно, да только кто же будет думать о своем проваленном задании во всех деталях? Думают о своей боли, неудаче, боятся неизвестности, боятся Реды, злы на всех и на себя больше всего (это с битой головой зол на себя)… Это шелуха, мимолётные мысли мне ни к чему. Надо глубже, глубже… Ага, вот!

— Что вам приказано было узнать? Кто они, какое задание, где Шегдар, куда идет… Ещё что-то?

— Д… Нет, госпожа, — удивлённо ответил капитан.

— Тогда оставьте их в покое. Всё, что нужно, я уже узнала. Ведоирре узнает через пару минут: я как раз шла к нему.

— А… не сочтите за дерзость, госпожа…

— Не сочту, даже если прекратишь повторять "госпожа" после каждого слова, — кривовато улыбнулась Реана. — Я прочитала их память. Кстати, как тебя зовут?

— Гвардии капитан ол Койват! — отрапортовал он.

— Ага. Так вот, ол Койват, от начальства можешь смело прикрыться моим именем.

Капитан замялся.

— Думаешь, не поверят? — усмехнулась Реана. — А ты бы сам поверил, что подчиненный врёт, прикрываясь моим именем?

Офицер призадумался, потом первый раз усмехнулся в ответ, хоть и не вполне уверенно.

— Я скоро вернусь. Только не подумайте, что это угроза! — рассмеялась она, махнула рукой и вышла.

Она не заметила, что уже через пару десятков шагов её походка изменилась с беззаботно-лёгкой на резкую, а осанка — с гордой на высокомерную. Поклоны и взгляды стражи, как и стены Веройге, слишком мало накопили отличий за триста лет.

Встречные слуги шарахались от вооруженной ведьмы, а придворные — косились, как на дикого зверя, которого пьяный дрессировщик объявил ручным да спустил с привязи. Перед толстой резной дверью красного дерева стояла охрана, с самым решительным видом скрестившая алебарды. Первый стражник отличался широкой бородой и носом, походившим на клин, плотно вбитый между сурово сдвинутыми бровями.

— Его Величество у себя?

— Так точно, госпожа. Велено никого не пускать!

Реана раздраженно вздохнула, нетерпеливо постучала пальцами по ножнам меча. Второй стражник (помоложе, глядевший скорее хитро, чем сурово, и щеголявший усами при гладком подбородке) заговорил раньше неё — она успела только набрать воздуха:

— Но для ведьм велено делать исключение!

Первый издал невнятный возмущенный звук и обернулся к нему. Реана рассмеялась, второй стражник с умудренным видом подмигнул ей, пряча улыбку в усы.

Что же ты делаешь, Реана! Тиарсе Маэтишеной, помоги ей!

— Что-то случилось, Раир? — спросила она. — Ты так смотришь…

— Поглядись в зеркало, — тихо сказал Раир. Она удивлённо на него покосилась. Раир указал на зеркало. Реана пожала плечами, хмыкнула и подошла к стеклу. Оттуда на неё подозрительно и снисходительно глянули холодные изумрудные глаза с резкого лица цвета тёмного меда. За правым плечом появился Раир.

— Эттэй.

Реана вздрогнула, посмотрела его отражению в глаза. Два колодца грусти в непроницаемой серой кайме.

— Да брось! — она мотнула головой, сбрасывая наваждение. — Разве в имени дело!

— Ты приняла эттэй Реда. А истинного имени у тебя нет.

— Как это нет? — она обернулась. — Почему?

— Не помнишь? Если ты сама не знаешь своего маэто — его нет.

— И что теперь?..

— Ничего. Теперь уже ничего не изменить. Маэто даётся служителем Тиарсе Маэтишеной каждому ещё в детстве, и я не слышал, чтобы когда-то кто-то отступил от этого обычая. Но теперь давать истинное имя уже поздно. Не знаю, что будет с человеком без маэто. Но скорее всего ты просто слишком сильно меняешься, мечешься из стороны в сторону — оттого, что ничто не ограничивает тебя, не назначает предела ["маэто" на эрлике означает не только имя, но и границу, форму, предел]. Ты берёшь имена, не обращая на них внимания, а на тебя эттэй оказывают куда большее влияние, чем на обычных людей.

Реана открыла рот, но Раир остановил её.

— Погоди, я ещё не договорил. Хуже всего то, что ты даже не вслушиваешься в свои имена. Вначале ты взяла эттэй "реана". Пока это имя было единственным, всё оставалось более-менее в равновесии, особенно потому, что ты видела в этом имени значение "бродяга", а не "возродившаяся". А теперь ты приняла второе эттэй, и два твоих имени, поставленные рядом, уже нельзя понять двояко. Реда Реана — это Реда Возродившаяся.

— Давай обедать, — сникшим голосом сказала она. — У меня ещё для тебя новости. И просьба.

На обратной дороге она снова навестила верхний двор, забрала троих пленных и двух солдат (на роли охраны и носильщиков для третьего пленного, тяжелораненого) и отправила одного из местных мальчишек за Хейлле.

В больнице грязи было уже не по уши, как с удовлетворением заметила Реана, — в отличие от работы.

— Дайре, скажи Нанэ разместить троих новых. Желательно вместе. И пусть кто-нибудь следит за ними повнимательней. Только не забудь передать, что с любым, кто будет их шпынять только за то, что они кадарцы, я буду разбираться персонально.

Дайре удивлённо посмотрела на Реану, на "троих новых", на гвардейцев…

— Сейчас, госпожа.

— И проследи, чтобы покормили хорошенько. Одного я сейчас заберу ненадолго…

Реана обернулась к кадарцам. Вернее, к одному из них, раненному в голову.

— Ты ведь Джалар из Эгзарта, я верно поняла?

Тот хмуро на нее посмотрел, но ответил:

— Угу.

— Поразительное красноречие для поэта! — рассмеялась Реана. — Пойдём.

Кадарец прошел за ней через больницу в дальнее крыло, выходившее к реке. Реана чувствовала, как он сверлит ей спину глазами, и усмехнулась, представив, как Джалар гадает, с чего это ведьма повернулась к нему спиной. Куда ему деваться в городе, где он пленник? Разве что к Верго. Но туда ему вряд ли хочется.

Они уже почти дошли, когда их догнала круглолицая, белая от пудры женщина:

— Госпожа, там под дверью парень какой-то пришел, белобрысый. Говорит, что его звали, что его Хейлле звать.

— Проведи ко мне, — кивнула Реана.

Коридор через десяток метров закончился полудюжиной ступенек вверх и дверью, за которой оказалась комната: светлая и почти пустая. Кроме стола, широкой лавки и камина там не было ничего, кроме старой лаолийской сумки в углу. Обживать эту комнату Реана ещё не начинала.

— Садись, — ведьма кивнула на лавку, сама подошла к столу и вырыла из вороха бумаги на нём поднос с кувшином и куском хлеба в тряпице.

— Угощайся.

Поднос переместился к Джалару, на расчищенный клочок стола. Поэт смотрел ошарашено, а ведьма продолжала:

— Я извиняюсь, конечно, но больше ничего нет. Скоро будут кормить всех раненых, но ты ведь и три раза пообедать не откажешься, верно?

— Всё равно ты ничего от меня не добьешься, клянусь Вечными! — объявил Джалар, упорно стараясь выглядеть героически. С набитым ртом это у него получалось не слишком талантливо. Реана смотрела на поэта, жевавшего так, словно это был последний обед в его жизни, и грустно улыбалась.

— Не хочу я ничего от тебя добиваться, Джалар-ахат [поэт, кад.].

— Ну да! — скептически булькнул поэт из кувшина. — А зачем притащила сюда?

— Ты не поверишь, но я просто люблю поэтов.

— Есть? — черные глаза исподлобья уставились на нее. В глазах таилось совершенно неподражаемое ехидство. Реана рахохоталась.

— Кормить. Да ты не дергайся, всё будет хорошо.

— Хорошо для кого?

— Ххек! Для всех.

— Во имя Килре… ты хочешь сказать, что не убьёшь меня?

— Конечно. Разве для этого надо было тебя тащить через полгорода?

С минуту она молча смотрела на обедающего. Джалар ел быстро и аккуратно, не роняя крошек, не проливая капли. Заботясь не об эстетике, а о функциональности.

Реана тихо улыбнулась. Потом задумчиво спросила:

— Кстати, Джалар, а почему ты за Шегдара?

Кадарец возмущенно вскинул голову.

— Постой, я же не прошу тебя переходить к нам! — Реана подняла руку. — Я просто спросила — почему?

— А за кого мне быть, ведьма? — скривился Джалар. — На той же стороне, что и Занга? Чьи корабли походя спалили Эгзарт в самом начале войны? Не изображай ребёнка, во имя Таго!

— Прости, — сказала Реана, помолчав. Ещё помолчала. — Голова не болит?

Джалар недоумённо посмотрел на неё, на пару секунд замер, потом глянул ошарашено и потянулся к затылку.

— Ясно, — улыбнулась Реана. — Вот бредовая была бы история: один из лучших поэтов начала двадцать шестого века и неудачливый разведчик умер в плену от сотрясения мозга…

Дверь открылась, пропуская светловолосого парня с плетёной повязкой на лбу, одетого в цвета лаолийской армии. Реана улыбнулась и махнула ему рукой:

— Привет, проходи!

— Здравствуй, — он шагнул в комнату, устраиваясь за столом. — Зачем ты меня позвала?

— Познакомить, — сказала Реана, расплываясь в хитрой усмешке. — С а-агромным удовольствием представлю вас друг другу, господа: Хейлле из Нюрио, Джалар из Эгзарта.

________________________________________________

Его святейшество Ксондак нок Аксот нок Здего, Мастер, глава единой Церкви Кадара, Арны, Арнакии и Занги был недоволен. Нет, мелочи вроде вялотекущей войны его не слишком тревожили. Но Раир Везариол Лаолийский, самовольно присвоивший себе имя ол Истаилле и вместе с тем — право на имперскую корону, дерзко объявил, что Лаолий больше не подвластен Мастеру Аксота, назначив нового наместника Вечных! И объявил учение Тоа Илирского равноправной религией! Возмутительно! Ксондак спрашивал совета у правосудной Тиарсе, у мудрого Хофо, у неистового Таго… Лишь Багровый ответил: вспыхнул огонь в очаге, заплясав отсветами на бронзовом зеркале. Святейший Мастер истолковал это так: Таго поддержит правых, и Тиарсе угодна эта война. Но беспокоило Ксондака другое. Пусть Раир хотел получить корону Империи, после чего — или попутно — собрать Империю воедино. Лаолиец стремился не запятнать при этом дворянской чести, ему не давали покоя легенды о великих мудрых императорах древности. Этот почитатель Хофо был понятен, внушал уважение и понуждал бороться всерьёз — но с ним ясно, как бороться. Кроме того, он не угрожал Ксондаку лично. До тех пор, пока не выступил против церкви, Лаолиец оставался запасным вариантом его святейшества: не столь важно, кто станет орудием Тиарсе в святом деле воссоединения Империи, важно то, что единой Империи нужна единая церковь, и никто лучше святейшего Мастера Ксондака не справится с делом пастыря душ человеческих. Тиарсе приготовила много дела своему слуге: возмутительные еретики Илира, беспокойные дерзкие умы Лаолия, безбожники Занги, язычники-гартаоэ, поклоняющийся демонам Дазаран… Лишь Кадар и Арна остаются оплотом веры, но и здесь порой прорастают уродливые цветы вольномыслия и богохульства. Ксондак был готов со смирением принять эту тяжкую ношу: ношу садовника, выпалывающего ядовитые сорняки, обирающего мерзостных насекомых ересей с лепестков веры. Розарий велик, необозрим, а возделана лишь малая толика. Дворянин, но верный раб Вечных, Ксондак не боялся грязной работы.

А на роль порфироносной марионетки Раир Лаолийский годился не хуже и не лучше, чем Шегдар Кадарский. Управлять кем-то из них непросто, но Ксондак не сомневался в своих силах: с благословения Вечных осуществим любой подвиг во славу веры. Теперь же… Лаолиец стал порой непредсказуем, достойный враг. Шегдар врагом не является, и понять его легче. Почитатель Таго, бога силы и рассудочной ярости, жаждущий власти и разделяющий убеждение церкви в том, что цель оправдывает средства. Цель его совпадала с целью Тиарсе, глашатаем коей выступал смиренный глава церкви, а потому Шегдар Ксондака не беспокоил. Была, тем не менее, одна проблема, не дававшая Мастеру спокойно спать по ночам, заставлявшая его, преклонив колена, проводить в молитве и мольбе о совете долгие часы. Шегдар, что легко объяснимо, увлекался историей. Он, что также неудивительно, имел свои пристрастия и антипатии среди героев и властителей прошлого… И не противоречило характеру и взглядам Шегдара Кадарского то, что в числе симпатий первое место заняла императрица Лэнрайна ол Тэно, Реда. Святейшего Мастера ощутимо коробило это. Не доверяя, в силу образованности, слухам и легендам, он был убеждён, что и подлинная Реда не чтила Вечных. То, что она не чтила предков и нарушала заветы святых, уважаемых, задолго до неё ушедших с Кеилом, людей, — сомнению не подлежало. Глава церкви искренне недоумевал: как в благочестивом роду ол Тэно могла появиться эта… это оскорбление дворянства и благопристойности, развратная, бесчестная, дерзкая, эта…

Святейший Мастер Ксондак терпел прихоть своего императора (потому что императора далеко не во всем интересовало мнение наместника Вечных). Ксондак терпел, когда Шегдар восстановил кабинет Реды в Даз-нок-Рааде. Но когда Его Императорское Величество, практиковавший магию, вопреки настойчивым рекомендациям Вечных и церкви, вздумал Реду вызвать с того света… Этично ли вызывать из небытия ту, которой было предсказано уничтожить мир? Ни для кого из споривших этот вопрос вопросом не был, однако разговор вышел громким. Ксондак шипел об анафеме и проклятии, о том, что императору более других недопустимо переступать законы Вечных.

— Но ведь Вечные контролируют всё, разве не так, святейший Мастер? — учтиво спросил Шегдар. — Как же возможно поступить вопреки их воле? Всё, что я делаю, я делаю по воле Тиарсе, как и все мы.

Разошлись собеседники злыми и каждый при своем мнении. А через пару дней возникла самая нелюбимая Ксондаком проблема. Возродившаяся. Хуже всего было то, что Ксондак не понимал её. И не видел, как можно противостоять тому, чего не понимаешь. Это нервировало. Хотя, со стороны о наличии у Ксондака нервов догадаться было сложно. Даже император, с которым Мастер более-менее общался, определённо считал его скорее гласом Вечных, нежели живым человеком.

Забавнее всего, что Ксондак и сам относился к себе примерно так же. Лет с двенадцати, когда пришел в Аксотский храм, чтобы выучиться грамоте. Любопытно, хотя совершенно недоказуемо: пятый сын графа нок Здего, он подался в священники не потому, что это была единственная карьерная лестница, доступная тому, кто лишён и наследства, и титула. В двенадцать лет он впервые узнал любовь, которая так и осталась единственной. Страсть к Вечным и к заветам церкви жгла его сильней, чем иных — любовь земная. И его святейшество Ксондак нок Аксот нок Здего, наместник Вечных и первый советник Шегдара Кадарского служил идеалам своей молодости с неослабным пылом. На беду еретиков и богохульцев служение своё святейший Мастер видел отнюдь не только в молитве и воздержании. Он всегда был человеком неглупым — достаточно неглупым, чтобы различать деревенского колдуна — и астролога, что рискнул доказывать сферическую форму мира. И чтобы отличить дворянина, стремящегося выстроить сызнова Империю, от ведьмы, рушащую привычный мир куда более надёжным способом, чем война. Ни один таги [зд.: воин], перебей он хоть весь род людской, не добьется одним лишь мечом того, чего добьется килреи [зд.: болтун, еретик], исподволь отравляющий умы.

Против меча есть защита, известная многим. Но как бороться с ветром — одним Вечным ведомо. Ксондак не чувствовал коленей, онемевших на ледяном каменном полу. Факельный свет трепал узкие тени его рук, приподнятых ладонями вверх и вперёд, к алтарю. Склонённое лицо терялось в собственной тени, не позволяя видеть губ, но зеркало, пламя, хрусталь, пепел и чаша слышали исступленные слова. Ксондак не задумываясь лёг бы на алтарь Кеила по одному знаку свыше, во славу Вечных! Сказать, что его святейшество ненавидел Возродившуюся, значит безбожно преуменьшить.

________________________________________________

Кисло-сладкий, скорее всё-таки кисловатый запах земляники. Успокаивающая, едва-едва заметная нотка ромашки… Запах горной земли, пропитанной ливнем, прогретой солнцем, укутанной палыми листьями, прячущей в каких-то сантиметрах от поверхности жёсткую кость — острый, ребристый колотый камень. Запах солнца. Зеленовато-жёлтый чай, в котором медленно шевелятся раскрывшиеся, словно свежие, листья и цветы. Тёмные листья и светлые жилки на изнанке их — под цвет чая. Приставшие к листьям капельки воздуха — словно роса или дождь.

Осторожно поставить чашку, согнуть руку поверх плеча так, чтобы обнаружить там, под своей ладонью чужую кожу, чужие губы. Чужие? Глупость какая! Обернуться. Раир…

Чуть кисловатый запах загорелой, припыленной после долгого дня кожи — мягкой, упругой, как земля на тропинке. Так же прячущей под нежной гладкостью — нет, не камень — металл. Тонкий запах дыма, запах костров, несмываемый запах дороги. Вкус чая на губах своих и — ещё своих. Ведьма моя. Двуликая. Холодная усмешка ведьмы и тёплая улыбка вечно наивной девчонки… Безумная моя… Реана…

Кисти рук — тонкие кисти и запястья, руки фехтовальщика — загорелые, почти как у меня, а выше запястья — кожа светлая, чуть ли не белая… совсем белая, если сплести руку с загорелой. Только руки видят солнце, и только потому, что их спрятать нельзя, а так… Наследный принц, бедный мой! И как тебе удается не играть роль, а жить? Далекий запах мокрой стали — откуда? От волос… Длинных волос, до плеч, нет, почти до лопаток, если перекинуть пряди обратно за спину. Медальон… Тоже носишь медальон, не снимая? Крестик? А, почти: хо-арр, весы Тиарсе. И мой, ведьминский. Если коснутся один другого, должна быть аннигиляция…

 

XXVI

Вечером первого дня в городе Реана побывала на совете: "на людей посмотреть и всем показать", как она выразилась. Оба пункта можно было счесть выполненными с блеском, что признал и Раир. Если не вдаваться в частности, поведение Реаны он одобрил, но именно частности повергали его в состояние, далёкое от безмятежного — начиная с того момента, когда эти двое обговаривали дипломатический статус ведьмы на общественном мероприятии…

— В каком качестве ты намерена выступать на Совете?

— В качестве себя, разумеется.

— Реана! — укоризненно одернул её император. — Ты ведь не могла не позаботиться об этом, так к чему сейчас смеяться, когда осталось каких-то полчаса?

— В смысле?

— В каком качестве ты намерена выступать? И не говори мне, что не намерена!

— Не буду… В смысле, говорить, что не. Ну я же сказала: в своём собственном качестве.

— Хэноар, помоги! В качестве бродяги? Или в качестве Реды? Мне нужно знать, под каким титулом и с каким родовым именем представить тебя Совету! — Раир, прекратив наступать на неё и жестикулировать, закончил:

— Если сама ты об этом не позаботилась, у меня есть некоторые соображения…

— А на черта мне титул? — пожала плечами Реана. — Я не имею счастья принадлежать к дворянскому сословию…

— В таком случае ты не имеешь счастья присутствовать на Совете, — исподлобья сказал Раир тёмно-зелёной портьере.

— Кхм.

— Я могу дать тебе должность придворного мага, что автоматически обеспечивает тебя маркизским титулом. Понятно, что в продолжение войны твои права на замок и земли в Лаолии останутся чисто номинальными, однако это решит текущие проблемы.

— Я…

— Если у тебя есть альтернатива — буду только рад её выслушать…

— Хотя самому тебе твоё решение кажется идеальным, — вставила Реана. Император повернулся к ней, кладя обе руки на столешницу.

— Моё решение представляется мне весьма недурным.

— Я не хочу.

Раир не сразу нашелся с ответом на такое нелепое возражение.

— При чём тут… Почему?..

— Я…

— Вот уж чего я от тебя не стал бы ожидать, так это нелепых капризов! Что, тебе хочется получить сразу титул герцогини?

— Да ни черта подобного! — возмутилась Реана с неожиданным пылом. — Я не намерена брать никаких чужих имён!

Раир сник.

— И какое же родовое имя ты возьмёшь? Ол Тэно?

— В смыс?.. А, да нет, это ведь тоже не моё имя! И всё куда проще: я вообще никакого брать не собираюсь!

Раир возвёл глаза к потолку, где беззвучно порхала по камню тень паутинки. Опустил веки, помолчал. Посмотрел на Реану.

— Тебе нужен титул, чтобы получить доступ в Совет.

— Нет, не нужен.

— Тиарсе Маэтишеной, да как ты не понимаешь: ты не можешь на Совете зваться просто — бродягой! Это… Это…

— Немыслимо? Недопустимо? Неприлично? Ну и что?

— Да то, что ты не явишься туда, пока остаёшься просто Реаной!

— А если я приму титул — я, можно подумать, перестану быть просто Реаной! Можно подумать, что-то это этой бюрократической махинации переменится!

Раир, человек и император, целую секунду смотрел на неё с таким безграничным удивлением, что Реане стало как-то даже неловко.

— Титул — не "бюрократическая махинация". Присвоение титула — церковное таинство, освящённое Вечными. Получение человеком родового имени даёт отблеск той силы, что есть у Айо, хранительницы жизни и смерти. Титул — не пустой звук, а материальный знак того места, которое будет закреплено за тобой и твоими потомками навеки…

— Какими, к чертям, потомками, когда я через месяц… Когда тут такое творится? И — спасибо, конечно, — но я не верю в высший порядок и…

— Но ты веришь в людей, которые в него верят?

— А-э… м… да.

— Так изволь уважать их веру!

— Не раньше, чем они изволят уважать моё безверие, — пробурчала Реана.

— Реана, я ведь действительно не могу привести тебя на Совет — никем.

— Я сама приду.

— А я вынужден буду тебя выставить?

— Зачем?

Раир вдохнул и выдохнул, прилагая немало усилий, чтобы не сорваться на повышенные тона.

— Да потому что я…

— А, точно: гарант Конституции и тэ пэ…

— Прекрати вести себя, как ребёнок! — устало потребовал Раир (она удивилась такому виртуозному владению интонацией). — Это не спор, это совершенно бессмысленный обмен словами: ты просто не слушаешь никаких возражений!

Теперь была очередь Реаны вдыхать-выдыхать… Опустить голову… Поднять голову…

— Ладно. Прости, я действительно идиотка, — криво усмехнулась она. — Но я не могу принять титул сейчас. Как тогда воспримет меня Совет?

— Как… дворянку…

— Да нет, я не о том. Император даёт некоей особе дворянский титул, чтобы эта особа смогла присутствовать на Совете. Не говоря уж о тонкостях вроде слухов о странных знакомствах Ведоирре… Как на подобную ситуацию отреагирует Совет?

Раир слегка поморщился.

— Вот и я так думаю, — вздохнула Реана.

— Но не-дворяне и в самом деле не вправе присутствовать.

— Как ведьма и антихрист, думаю, я могу себе позволить ещё и не такое.

— Как ведьма и кто?

— Как… Возродившаяся. Ну не могу я явиться на Совет в качестве твоей, извиняюсь, фавортики — а ведь именно так выйдет, если ты мне дашь титул! Что толку тогда с моего присутствия, если тебя сочтут ответственным за мои слова и вообще… Значит, будем портить остатки моей репутации.

В целом Раир принял это решение куда спокойней, нежели Совет. Первый министр Ниедол презрительно поджимал губы и морщился каждый раз, когда его аристократический взор натыкался на деревенскую полотняную рубаху ведьмы. Барон Везарол, незаметно скосив на миг глаза на Ниедола, поджал правую половину рта и принял наиболее замороженную из возможных поз, тщась придать такую же степень замороженности оплывшему узкому лицу. Лицо сопротивлялось: после того как Реана ехидно подмигнула второму министру, наткнувшись взглядом на его глаза, Везарола перекашивало каждый раз, когда ведьма вновь попадалась ему на глаза. Л-Налвих, потрясая кулаком над головой нервно пригибавшегося ол Файле, помянул всех святых и половину демонов, с сожалением заключил, что изгнать ведьму не удалось, чуть притих — и продолжал гулко рокотать на протяжении всего совета. Ол Жернайра при взгляде на любого, чей голос имел хоть какое-то значение, надевал улыбку глубочайшего благожелательства, становясь похожим на карася с выпученными глазами. Аджлокарц хранил невозмутимое лицо достоуважаемого человека, периодически оглаживая бороду.

Совет нельзя было назвать плодотворным. Вступительное слово Раира выглядело, словно качественная предвыборная речь умного кандидата, стилисты которого хорошо делают свою работу. Первый министр Ниедол присматривался к ведьме, второй министр Везарол присматривался к первому. Государственный советник Занги Аджлокарц молчал. Речь ол Жернайры сводилась к тому, что Эрлони взять невозможно. Реана утверждала обратное. Из всего Совета только герцог ол Лезон, при всей его невзрачности, выныривал из молчания в нужные моменты, помогая Раиру направлять разговор в нужное русло. Тем не менее, конструктивной беседы не вышло. Высокие договаривающиеся стороны грязно лаялись в атмосфере полного взаимопонимания и сотрудничества и устали от этого зверски, закончив уже заполночь.

Реана осталась в Веройге.

Утром проснулась одна, и спустя четверть часа нашла Раира в галерее южного крыла, выходящей на восток, к озеру. Силуэт Раира казался густо-синим, как летняя ночь, на фоне жемчужного неба. Прямо под галереей темнела узкая полоска сада. Край её был смят крепостной стеной — там, дальше, начиналась серо-серебряная вода под стелющимися обрывками тумана.

— Здравствуй… — обнимая.

— Здравствуй, — не оборачиваясь.

— Что-то не так, или ты просто устал?

Реана почувствовала, как он глубоко вздохнул…

— Я не могу узнать тебя.

— Раир… Хватит!

— Нет. Ты… не ты… Не та, кого я знал.

— Неправда! — вскинулась она. — Ну какого чёрта ты опять эту тему поднимаешь!

— Ты сама спросила, что не так, — пожал плечами Раир. ("Хэноар, помоги мне!") Повернул голову и прямо посмотрел на неё. — Я не уверен, что… люблю Реду.

— Ак… — она замолкла, проглотив какой-то невнятный звук. Зажмурилась и потрясла головой. Открыла глаза. Раир стоял напротив, с несколько напряженным лицом, давя ладонями на каменный ажур перил. Густые, рассветные тени от его пальцев падали так, словно руки оставили на белом мраморе вмятины. — Раир… Я не…

Он впился в Реану глазами, ожидая продолжения, — так, что взгляд должен был оставить следы.

— Ты не… не… меня?.. — чуть слышно проговорила она, вглядываясь почти так же пристально… опустила глаза. Снова их вскинула, возмущённо, с силой наклоняясь вперед:

— Но это же я! (Раир отвел взгляд и как-то ещё потяжелел) Какой бы я ни была! Это я, Раир! Как бы я ни менялась, я же остаюсь собой! Остаюсь собой, чёрт бы тебя побрал!

Раир стоял неподвижно, глядя в сад. Слева наливались яблоки, но прямо перед глазами рыжел каштан — совсем уже осенний. И пахло осенью. Дождём и сыростью.

— Ну что ты стоишь… молчишь… — устало сказала Реана, опираясь рукой на перила рядом с ним. — Что ты… Чего ты ждал? Что я скажу: "Извини, я обозналась, я не Реда"?..

— Да, — отрывисто и неожиданно зло сказал Раир. — Зря ждал, — голос звучал глухо; из-под общего ровного тона выбивался сарказм, как битое стекло из пыли под ногами. — Тебя подменили за полгода. Как в сказках про похищенных детей, вместо которых подкидывают отродье нечисти. Не шесть лун прошло, а шестьсот Порогов [т. е. триста лет]. Я… тебя… не знаю.

— Ты сам в это не веришь! Иначе с чего бы прятал глаза! — отчаянно сказала Реана, подаваясь к нему. Костяшкой на левом кулаке она при этом от души мазнула по старому камню, смахнув шкурку.

— Прекрати! — Раир тяжело хлопнул по перилам ладонью, почти яростно сверкнув на девушку свинцовыми глазами. — Ты играешь с тем, с чем шутить не позволено никому! Да была бы ты хоть Танерта Везаренол — Вечные судили бы тебя, а не я! Но Реда… хуже ты выдумать не могла, как выбрать разрушительницу, насмешницу над святым, богохульницу, не чтившую ничего, никакого…

— Я — Реда! — жёстко сказала она, убирая от груди судорожно прижатый кулак. Выпрямилась. Ол Истаилле стоял лицом к лицу с ней; лицо ведьмы было совершенно неподвижно, а Раира выдавали только нервно раздувающиеся ноздри. — Я была Редой.

— Ты… Ты издеваешься надо мной! — процедил Раир, отвернулся в сад, снова приняв непринужденную позу, и сжал губы. — Если ты помнишь себя Редой, ты уже не отговоришься незнанием. Ты понимаешь, чем соглашаешься быть. Реда — хуже всего, хуже Верго, хуже Ррагэ! Она вне порядка!

— И отлично. Терпеть не могу порядки… — устало проговорила она, задумчиво присаживаясь на перила, ставя обе ладони по сторонам себя. — Раир, что ты несёшь? Ты сказал, что не любишь меня, и хочешь, чтоб я выслушивала истории о богах? Ну куда ты сейчас уводишь разговор?..

Замша её штанов давно уже была потёртой и блеклой. Наполовину продранная на правой коленке, она торчала заусенцем, в тени которого светлел обгрызаный треугольник замшевой "ссадины".

— Ну о чём ты говоришь?.. — повторила она, не поднимая головы.

— О святом, Реана, — сказал он. Так сказал, что явно ощущалась двусмысленность имени. — О том, что ты отрицаешь. Ты не знала, что у человека может быть что-то святое? — он тоже не оборачивался, только видел краем глаза мутно-бежевый контур её спины.

— Прости… Я не подумала…

Реана повернулась растерянной девчонкой, виновато — и поймала его взгляд. Раир моргнул от неожиданности и вдруг расхохотался, оторвав руки от перил и запрокидывая голову.

— Безумная! Выбрать эттэй Реда — не подумав — такое и от Кеила странно бы ожидать!

Он резко переменил выражение лица.

— А ты подумай, Безумная, подумай. Может быть…

Раир осёкся. Реана осторожно взяла его руку — пальцы дрогнули, но руки император не отнял.

— Может, попробуем познакомиться заново? — предложила Реана. — Я — не пугало из древних легенд. Я, в некотором смысле, живая. Ну что ты так на меня смотришь? Снова ждешь, что я закричу: "Я не Реда"?

— Не худший из вариантов, — усмехнулся Раир ол Истаилле, глядя в небо своего геральдического цвета с геральдической зарей на нём.

— А ты бы мне поверил? — тихо-тихо спросила Реана, переводя глаза в ту же сторону. Раир вздохнул и расслабил ладонь, позволяя ведьме симулировать рукопожатие.

— Если бы… — выдохнул он, мучительно сдвигая брови. Реана разжала пальцы. В рукопожатии должны участвовать двое — иначе его всё равно что нет.

— Я ещё зайду к тебе.

Он промолчал.

В этот день впервые ударил Шегдар. Удара ждали сразу же, когда появилась южная армия, — его не последовало. Была лишь короткая атака на рыбачий посёлок, которую, по совести, и атакой-то назвать сложно, в результате чего посёлок ушел в дым. Затем ждали на рассвете — снова напрасно. Он ударил ближе к вечеру, едва наступил час благодарственного молебна.

Эрлони был старым городом, и рос он постепенно, отчего на начало двадцать шестого века крепостных стен в нём было три. В самом сердце белела крепость Веройге, на Замковом острове. Вторая защищала по периметру второй остров. Её северо-западная часть, между Нижним городом и Собачницей, была сильно запущена. Третья стена прикрывала Новый город, выросший на левом берегу Арна, привязанный к большому острову четырьмя мостами. Эта стена не отличалась прочностью, но это никого особо и не заботило: Новый город населяли не самые богатые горожане, и тэрко за тэрко раз за разом решал, что их дома проще будет отстроить заново, чем оборонять.

На Новый город упали первые просмолённые комья горящих тряпок из катапульт, оставляя дымные следы на небе, покрытом тонким рваным слоем облаков. Шегдар ударил именно с той стороны не потому, что рассчитывал ворваться в саму столицу, едва захватив предместья. Скорей, чтобы показать: я уже взял первую стену. И вы ничем мне не помешали.

Относительно последнего он был совершенно прав: оборонять заречные кварталы с их небрежно выстроенной стеной не имело смысла. Единственное, от чего Совету не удалось отговорить Ведоирре, так это от его затеи задержать атакующих, пока последние обитатели Нового города не укроются на острове.

Эта затея удалась, хотя и не без эксцессов. Под конец, когда в Новом городе помимо южан оставался только отряд Раира, какое-то из багрово-золотых подразделений сумело обойти этот отряд и выбраться к набережной раньше него. На мост южане не лезли, резонно опасаясь стрел, но этого и не требовалось. Они с нарочитой неспешностью, красуясь луками, вне досягаемости городских лучников и катапульт, заняли несколько домов с окнами на набережную у самого моста и на единственную улицу, выводившую к мосту.

— …перестреляют, как собак!

— Ведоирре маг, он сумеет закрыться.

— А остальные? У вас что, лишних людей много?!

— У меня нет лишних людей, потому я не намерен подставлять их под кадарские стрелы!

Реана бесилась. Примчалась она сюда под предлогом оказания первой помощи раненым, но с ничтожным количеством таковых пока справлялась и Дайре. А ведьме, после того, как она привязала Угля на краю пустыря, где ещё не всю траву вытоптали защитники, заняться было решительно нечем — кроме как беситься. Чему она и посвятила своё время, мотаясь зигзагами по стене, за неимением своего отряда вынужденная клянчить людей у других. Посылали ведьму все, хотя и с разной степенью отсутствия вежливости. Часть верила в то, что Ведоирре пробьётся обратно без проблем, потому что маг. Часть не заботилась тем, вернётся Лаолиец или нет. Но никто не видел причин, по которым перестрелять должны не только тот отряд, что уже угораздило вылезти за стены, но и их людей, среди которых лишних, разумеется, не наблюдалось.

В итоге Реана попыталась воодушевить и увлечь на прорыв первый попавшийся под руку отряд, но солдаты л-Налвиха лучше ведьмы помнили о субординации и вассальной присяге, так что на патетические воззвания ответили недоумёнными взглядами и ухмылками. Реана плюнула… и наткнулась на ол Лезона, который…

— У тебя есть какие-то основания думать, что лучников возможно выбить из домов прежде, чем они перестреляют нападающих?

Реана оторопело уставилась на графа. Ол Лезон был без шлема и хмурый. Под прядями пыльно-русых волос у герцога оказались непроницаемые глаза, такие жёсткие, что на невнятном лице они казались неуместными. Ведьма кивнула:

— Запросто: я прикрою магией на то время, пока люди добегут, а там уж у копейщиков перед лучниками точно будет преимущество. Нужно только небольшое численное превосходство. Или, в идеале, горящие стрелы, тогда и не придётся штурмовать дома…

Они успели как раз вовремя: едва разобравшись с лучниками, помогли отряду Раира встретить кадарскую конницу, и едва ли кто-то из южан заметил, что подкрепление из-за второй стены возглавляла вовсе не ведьма. Ол Лезон не рвался в бой, в отличие от Реаны.

— Йиии-хххайй!!

Кадарцы же уверились, что все рассказы о Безумной, о Реде Возродившейся — правда.

У ворот не было никого из друзей, чему Реана облегчённо вздохнула. Зато там был л-Налвих. Взъярённый.

— Кулак Таго на твою голову, ведьма!

— Я тоже рада тебя видеть, — огрызнулась Реана.

— Ты оскорбила мою честь!

— Чем?.. — поморщилась она с досадливым недоумением.

— Ты подбивала моих людей нарушить присягу! Я смою это оскорбление твоей кровью! — возгласил рыцарь.

— Кровь — плохой растворитель. Попробуй лучше водой, — она сделала попытку обойти неожиданное препятствие.

— Это вызов, ведьма!

— В смысле? — Реана посмотрела на него таким искренне тупым взглядом, что л-Налвих запнулся на миг.

— В присутствии всех этих досточтимых людей я вызываю тебя на поединок!

Реана зажмурилась и повела головой.

— Отказываю, — сказала она, открыв глаза, в каждом из которых светилась мечта хоть о каком спальном месте. Выложившись сперва магически, потом и физически, она была совершенно не в настроении лаяться с кем-то.

— Ты… Ты…

Реана терпеливо ждала продолжения. Многочисленные зрители, стоявшие возле внутренней решетки и на башнях по бокам прохода — тоже.

— Это противно всему обычаю вечному и человеческому! — недоумённо прогудел л-Налвих.

— А мне плевать, — призналась Реана. Несколько мальчишек шпаноидного вида, ошивавшихся близ ворот, заулюлюкали.

— Ты… а-атветишь за это перед имперским судом!

— Возможно. Но драться я с тобой не стану. У нас обоих есть хорошие шансы подохнуть и так — как и у всех в этом городе. Как ты полагаешь, стоит делать Шегдару такой подарок?

— Твоя поганая жизнь ничего не стоит! Не будь ты дворянкой, я бы и меча о твою грязную кровь марать не стал!

— Это ты про имя ол Тэно? Так я и не дворянка. Я самозванка, нагло присвоившая титул. Начало преступной карьеры, так сказать.

Зрители зашумели, уже сообразив, что отреагировать на эту новость следует, но ещё не поняв, как. Начальник городской стражи ошарашено молчал, раскрывая и закрывая рот. Как и в прошлый раз, это было единственной причиной, почему он позволил ведьме договорить до конца столь длинную реплику.

— Ну, я пойду? — сказала Реана. Никто не ответил. Она аккуратно обошла л-Налвиха. Зрители держались поодаль. Спасибо. Ведьма обтёрла меч, убрала его, наконец, в ножны. Примерно на этом её и догнал л-Налвих всё так же с топором в руке и жаждой поединка во взоре. Реана посвятила всё свое внимание тому, чтобы спуститься по узким ступеням в проулок, не пересчитав ножнами всех камней. Ей не то что л-Налвиха видеть не хотелось, она и Раира встретила бы постной рожей за его неодобрительное молчание великого моралиста, да и Ликту не обрадовалась бы, который уж верно надавал бы ментальных подзатыльников за то, что не удосужилась надеть ничего прочнее кольчуги. На полпути барон отстал, поняв, что поединка ему не светит, и сочтя несолидным рубить ведьмин затылок. Метров через тридцать Реана вспомнила, что забыла Дайре. Понадеялась, что та уже догадалась вернуться в госпиталь.

За два квартала до своего поворота в Нижний город, Реана наткнулась посреди Храмовой улицы на группу дам в сопровождении слуг. Судя по тому, что были пешими, они возвращались из храма. Блистая многослойными одеждами разных оттенков зелёного и золотого [геральдические цвета Эрлони] и сложными головными уборами той же расцветки. Похоже, патриотизм вошёл в моду этим летом. Как минимум трём из семёрки модниц он откровенно не шёл. От дам пахло цветами и свежестью, и немного — храмовыми курениями. Походя Реана имела счастье отметить, с каким ужасом взирали на неё дамы. И сделала ещё шагов сорок прежде, чем понять: ужас мешался с брезгливой жалостью, обусловленный не репутацией ведьмы, а её внешностью.

Реана усмехнулась правым углом рта, не сочтя нужным подключить к усмешке глаза, брезгливо встряхнула кистью, на тыльной стороне которой тёмными полосами стягивали кожу кровь, грязь и ещё какая-то склизкая дрянь, обогнула свинью в луже и ускорила шаги.

В лазарете она первым делом привела в порядок меч, после содрала с себя успевшую местами засохнуть в картон одежду, выстирала её и ожесточённо вымылась сама — и, по дороге кинув что-то в рот, зашивала, отрезала, вправляла… Только поздно ночью, когда уже садилась убывающая луна, Реана легла лицом к потолку с чёрными морщинами щелей, прямо и напряжённо, в неживой и неудобной позе, и лоб был мокрым и холодным, а по вискам от глаз, приклеивая пряди к коже, текло горячее, пока лицо — спокойное, как посмертная маска, — гляделось в потолок. Она так и заснула, и видела во сне полуотрубленные пальцы, которые держались на сухожилиях или просто на кожице, видела не раны — дыры в животах, заткнутые обрывками грязных тряпок, видела топор, сочно вмазывающийся в голову, меч, косым ударом снизу отрубающий руку и ухо, копье, застрявшее в ноге свесившегося до земли мертвого всадника, вопящего человека под ногами и копытами, который кажется чёрно-белой картинкой немого кино: звука не слышно… Видела себя — в мёртвой белизне операционной, в заскорузлой от крови и грязи одежде, с мечом в руках, кромсающей чью-то ногу увлеченно и яростно. Сухожилия и кости прорубались беззвучно, как пластилин. И тихо зудели лампы дневного света на потолке. Потом бросалась в атаку со шприцем в одной руке и иголкой с шелковой ниткой — в другой, и орудовала иголками, как дерутся двумя ножами на улицах южного Кадара. И от любого касания иголки люди корчились и вопили. Видела лица: искривлённые омерзением рты, сморщенные лбы и нервные ноздри. Люди смотрели на неё и отворачивались. И это правильно, потому что она была чумной бактерией, непомерно громадной и отвратительной. Её вырастили в секретных лабораториях на питательной среде из кошачьей шерсти, философского камня и детской крови и прислали сюда в неподписанных конвертах, в виде белого порошка. Потому её следовало уничтожать знаком огня и нейтронными бомбами…

Проснулась Реана оттого, что её колотило, будто на морозе в мокрой одежде. Она лежала, скукожившись, сердце внутри отплясывало лезгинку.

Что я делаю! Боже мой, что я делаю?..

Что она делает — Хофо, дай мне разума! — что она делает со мною? Во имя пяти стихий, Реана!

Моя безумная!..

Реда?

— Я не стану отрицать своё прошлое! — смеётся левой половиной рта…

Пальцы, тонкие пальцы цвета гречишного мёда на илирском хрустале. Тонкие пальцы — смуглые, перемазанные кровью, на рукояти меча. Голые пальцы, потому что под её руку не нашлось перчаток, а сделать на заказ не успевали — да она и сама сказала: незачем.

Будь ты просто воительницей, подобно Охотнице или Лораге [Охотница — эпитет Наамы; Лораге — литературный персонаж, девушка-мстительница] — я бы принял это. Пусть ты даже ни капли не сходна с Ликанью, я стал бы для тебя Тарисом.

Блик солнца на загорелой щеке и прядь волос. Усмешка левым уголком рта и взгляд из-под брови. Вскинутое лицо, резкий профиль…

— Ии-хха! — бешеная скачка, и ты совсем рядом, словно оба подхвачены детьми Килре. Руки…

Руки, куда мгновенно, как влитые легли два ножа, едва шорхнула чья-то нога в тёмном проулке. Усмешка, холодная и безумная, когда твой удар пришёлся в шею кадарскому сотнику. Ты хуже, чем Шегдар, слышишь, любимая?.. Он — дворянин и рыцарь, пусть не во всём, но рыцарь. А ты убиваешь с удовольствием. И рвёшь порядок, установленный от начала мира и навеки…

Пусть не всегда внятна нам справедливость замысла, но это замысел Вечных!..

Так ли?..

Нет, Тиарсе пощади меня за эти еретические мысли! Даже и Тоа не отрицал высшего замысла! Не нам судить о нём и уж тем паче — не нам менять! Сама природа человека противится этой мысли… потому что, если она справедлива… я — не богопомазанный?.. Случайный человек, заброшенный на гребень власти?.. Без разума, без способности править… Что ж удивительного, когда меня принимают за героя, покуда глядят издали, а вблизи поражаются несходству…

Хэноар, тогда уж проще сразу сдаться Дракону!

Укрепить Лаолий, поднять Империю… Но если Вечные не следят за миром, зачем это всё? Зачем всё?! Кому это нужно? Если Кеил не слушает, как вспоминают павших живые, и не устраивает сообразно заслугам награду и воздаяние за Порогом… Зачем тогда бороться за добрую память по себе? Зачем тогда не стать хуже, чем Реда? Зачем? Если Вечным нет дела до мира! Если воздаяния и в посмертии нет! Если всё тленно, а справедливости нет!

Нет, клянусь пятью стихиями! Не должна эта ррагэи мысль дойти хоть до чьих ушей! Даже если она верна! Тем более — если она верна!

Реда… Грядущая разрушить мир, ввергнуть его в хаос, не оставив даже пепла, откуда заново родилась бы Айо, как однажды… Гибель мира и Вечных, Возродившаяся! Реана!

Реана… Запах солнца и твоих волос… Когда бы я оказался прав, и ты уничтожила Реду, какое было бы счастье…

…Ещё немного, и я начну подозревать, что убей ты себя тогда, в холмах Арнакии, вышло бы…

Нет. Нет, верно, обезумел и я, раз мысль, что ты убила бы свою душу, страшнее мысли о гибели мира. Тиарсе Всеблагая, прости и сохрани! Кажется, я и верно недостоин венца ол Истаилле: разум всё же проиграл сердцу.

А право, жаль, что Ликань и Тарис — только сказка.

С Ирденой в неё ещё возможно поверить. С Реаной — никоим образом.

Дни стеклись в неделю и растаяли утренней росой. Шегдар не спешил, разбив вызывающе просторный лагерь на холме за узкой полоской разрушенного Нового города. Строго говоря, не так вызывающи были размеры лагеря, как его роскошность. Шатры знати считали ниже своего достоинства выглядеть шатрами, принимая форму замков с зубчатым верхом, охотничьих домиков с двускатными крышами, выкрашенными под дерево… Древняя столица плохо спала ночами, потому что атаки на стены проводились с нечеловеческой методичностью — без какого-либо ритма, но всегда достаточно часто, чтобы выспаться времени не хватало. Посменное дежурство мало помогало. За неделю кто-то из шегдаровых магов снял точечным ударом троих часовых — без видимой цели, смысла, вообще какой-либо системы. После чего каждый, стоя на посту, гадал, не станет ли он следующим. Это ожидание выматывало сильней, чем если бы Дракон устроил неделю непрерывного штурма.

Кадарец тянул время. Чего он выжидал — город не понимал совершенно. Ещё более странным казалось то, что южане ни соседних деревень не пожгли, ни полей не вытоптали конскими копытами… Просто стояли под стенами, изредка с энтузиазмом встречали вылазки горожан, переругивались с острословами на стенах… Особенно общительны оказались дворяне-кадарцы: передавали городским знакомым приветы в меру неприличного содержания, устраивали показательные турниры и пьянки в пределах видимости, но за пределами досягаемости… Насколько можно было судить со стороны, крестьяне мирно снабжали кадарскую армию продовольствием — совершенно добровольно, в качестве благодарности, вероятно, за не сожжённые поля и намёка: "Не жгите и дальше…"

А мимо тихо проходило лето. Город пах яблоками, рекой и мокрой глиной, а над замковым садом парчовой пеленой стлался запах роз, настойчиво уверяя, что ничего плохого не случалось и не может случиться с вечным городом, Древней столицей, красавицей-Эрлони. Запаху никто не верил. Раир в редкие свободные минуты прятался в восточной галерее, куда не заглядывал никто, кроме ветра, и молча, неподвижно стоял, глядя на озеро, простиравшееся к северу и к востоку, на узкую тёмную оторочку по дальнему берегу, на небо — и сжимал резной камень перил белеющими пальцами. На юге, за рекой, за стенами Нового города, за остывшим пожарищем рыбацкого посёлка, темнел кадарский лагерь. Дракон, казалось, бездействовал, но это бездействие убеждало не более, чем запах безмятежного лета. Город, вначале принявший Ведоирре почти с восторгом, уже винил его в росте цен на хлеб, на дрова, во всеобщей воинской повинности и наливался недовольством и бунтом, грозя вот-вот прорваться. Если Шегдар не сделает глупой ошибки в ближайшие дни, Эрлони выдаст Раира Лаолийца. А Шегдар — не ол Жернайра, чтобы делать глупости.

Раир загонял себя до полусмерти, а единственным результатом явились ввалившиеся щёки да чёрная кайма вокруг глаз.

Реана и рада была бы поверить в лето, но у неё не оставалось сил даже на мысли, не говоря уж об эмоциях. Не сказать, чтобы такое положение её действительно огорчало: непроходящая, глубокая и привычная усталость — не худший способ не сойти с ума. За глаза её не звали иначе, как "Безумная". Ведьма с болезненным упорством участвовала во всех вылазках (говорили, что это Ррагэ требует кровавых жертв, и служительница его не может не убивать), а после остервенело отвоёвывала у Слепого его добычу, излечивая тех, кого можно, и вливая жизнь в тех, кого спасти уже казалось немыслимым. Этого "а после" люди объяснить не могли — что и уверило их в безумии Возродившейся.

А Реана больше смерти боялась Возродившейся. Ненавидела себя за то, что идёт убивать — и ничего не чувствует, никаких эмоций, кроме ледяного упоения битвой. За то, что в ней было от Реды. И возвращалась со стен и с берега в город, в госпиталь, и за каждую жизнь боролась не так, как боролась бы за свою, совсем не так — не за жизнь свою, а за себя, своё сознание, разум. За право быть — не Редой.

Итогом этой напряжённой борьбы стало то, что ведьма похудела ещё больше, став похожей на ладзахские статуэтки из тёмного дерева: с такими же ломкими, нервными изгибами, загорелая почти до черноты. Костистое лицо с выпуклыми скулами оцепенело в каком-то диком упорстве. Когда Лаолиец и ведьма стояли рядом, люди испытывали нечто похожее на мистический ужас: и по отдельности эти двое, больше походившие на духов, чем на людей, вызывали какое-то смутное беспокойство, если не страх. О Раире и Реане ходили слухи, один другого причудливее: о них двоих, о каждом из них в отдельности, в нескольких модификациях… Столько же историй ходило, пожалуй, только о Шегдаре.

Ещё, к немалому удивлению Реаны, ходили истории о том, как Безумная бывала там-то и там-то, делала то-то и то-то — два, три года, пять лет назад… В один из вечеров в госпиталь заглянула девушка — подруга Дайре, видимо, которая развлекала персонал байками. Звали её Эйтахе, и внешне она казалась одних лет с Дайре, полная и низенькая, в противоположность подруге, но подвижная, весёлая настолько, что будь она тоньше, её живость, казалось, взорвала бы девчонку изнутри. Латаная и грязная одежда была отменно сшита, да и метка на рукаве — вышитая иголка с ниткой — указывала на цех портных. Рассказывала Эйтахе великолепно, и слушатели то и дело припоминали свои истории, одна другой цветистее. Довольно скоро ответные байки пошли о начальстве; вечная тема — и тем более животрепещущая, когда в начальниках столь одиозная личность, как Возродившаяся. Приятельница Дайре живо отозвалась и высыпала целый ворох историй о ведьме, одна другой жутче. Причём, все — незнакомые, про её детство и жизнь до появления в Даз-нок-Рааде. О том, что разговоры их прекрасно слышно в соседней каморке, где сидела за схемами городских стен ведьма, собравшиеся не то забыли, не то не знали.

— Вот говорят же: вызвал Дракон Возродившуюся, — рассказывала Эйтахе, спокойно и деловито, но с какой-то подспудной готовностью рассмеяться в любой момент. Даже сквозь стену было ясно, как она весело щурит глаза, смотрит на собеседников искоса и руками раскладывает свои слова по полочкам. — Говорят — "вызвал", так обычно и решают, будто она — хлоп — да и появилась посреди залы, как ни есть — живая. А мне знающий человек говорил, что умерших можно только души призывать, а не тела. Тела-то ого когда Наама забрала! А она жадная, она через столько лет своё не отдаёт, это со Слепым маги договориться могут, да и то не все, и потому только, что Кеил магам благоволит, а души умершие от времени не портятся. Тело-то ведьмино сожгли шестьсот Порогов тому как, вот и выходит, что не мог его Дракон призвать, будь он хоть самый что ни на есть разнаисильнейший маг!

— Как же! — хмыкнул Лузойи. — Ты, девчонка, ври, да не завирайся! "Знающий человек" ей сказал, ишь ты! А что ж он, знающий-то, не признал, что у Возродившейся души нет? И что ж, в такой случайности, Дракон призвал? Как это можно то, чего нет, призвать, га?

— А и не я вру вовсе, напрасно ты, дядька, ругаешься, — возразила Эйтахе. — Ну вот душа — она что? Она то, отчего человек ходит да дышит, да говорит. А у нечисти души нет, но они тоже говорят да ходят. А нечисть они потому, что вместо души у них дыхание нечистого, а не душа. Реда, она ведь живой-то выглядела? Стало быть, вместо души-то у неё было что ни на есть. Вот это-то самое Дракон и призвал, стало быть. А тело-то всё равно у человека должно быть, иначе-то что за польза такая от Возродившейся, если от неё один призрак только, а больше ничего-то и нет? Что с неё тогда — детей разве пугать? Значит, надо ей ещё тело найти. А коли предсказано, что она возродится, то Дракон и увидел в магическом зеркале, где она родилась да когда — ну да и подселил ведьмино это самое, что вместо души. Но это ж когда ещё было, верно? Порогов тому сорок назад, я чай. Сперва-то, пока ведьма росла только, ничего и не было, а уж после вовсю разгулялась. Вот слыхали, как девять Порогов тому в Кладойренке сразу четыре города за еретиков, за продвижников встали? Когда их едва белые уговорили аж совместно с коричневыми? И не нашли тогда-то виновника, а это ж ведьма и устроила; против истинной-то веры вставать — завсегда самое это ведьминское дело! Они, ведьмы-то, завсегда думают, как бы похуже напакостить! За то их Вечные и карают: ничего у ведьмы путного не выйдет, и молоко скиснет, и цыплята подохнут… Или вот ещё в год, когда в Тиволи…

Через час примерно Реана поняла, что ничего для себя существенного, кроме головной боли, от старых схем и планов не добьётся, и вышла шугануть бездельников. В комнате их было с дюжину; Эйтахе сидела на высоком столе, где обычно складывали грязное постельное бельё, и вдохновенно рассказывала о ранних заморозках в Налвихе, которые загадочным образом тронули только земли, принадлежавшие лично барону. Появление Реаны породило волну смущённых покашливаний, которая обежала комнату, и лишь затем Эйтахе ойкнула — ничуть не испуганно — и замолчала.

Реана усмехнулась.

— Спасибо за истории, Эйтахе. Много нового о себе узнала.

Эйтахе сделала странное движение углами губ, глотая улыбку. Потом сказала — на удивление, не задорно, а как-то нагло:

— А мне твоё "спасибо" ни на что не сгодится! Я могу ещё и за проклятье рассказать, и за то, сколько всего Возродившаяся второй-то раз по земле походит…

Реана недоумённо прищурилась на неё.

— Нет, благодарю. Это я и сама прекрасно знаю.

Она по-прежнему улыбалась, но откровенно приклеенной улыбкой.

— Господа, — обратилась она к остальным, повернувшись спиной к Эйтахе, — у вас появилось свободное время? Просто замечательно: у меня как раз скопилась несделанная работа…

Господа несколько нервно зашевелились, и, поскольку ведьма не перекрывала путей отступления, комната быстро опустела. Остались только Реана, Дайре и Эйтахе. Последняя одарила неласковым взором ведьму и досадливым — Дайре, спрыгнула со стола и вышла, сердито и часто шагая. Реана отметила, что холодное выражение девушке совершенно не подходит: на круглом лице, от которого ожидаешь тёплого пушистого смеха, суровая или злая гримаса смотрится обидным и уродливым несоответствием.

— Ты на неё не злись, — тихо сказала Дайре. Реана повернула голову:

— С чего ты взяла, что я злюсь? Просто удивлена немного…

— Она ж на самом деле не злая, — убеждённо сказала Дайре, задумчиво водя рукой по столу, где сидела Эйтахе. — Она бы и вовсе не хотела на тебя злиться, ты ж сама видела… У них в роду так просто…

— Что — "просто"? Ведьм не любят?

— Ну… почти. Они ведьму не любят. Одну.

— Хах!

Но Дайре смотрела совершенно серьёзно, чуть даже набычилась, что ей не верят, и прекратила наматывать височную прядку на палец.

— Да почему? Триста лет прошло! Не бывает такой родовой ненависти, за три века любая забылась бы!

— Как же, забылась бы! А л-Коншей сколько поколений в нищете жили прежде, чем убить первого в роду л-Тренглар, кто вздумает стать магом? А Эгзарт сколько ждал, чтоб отомстить Шереведже [Эгзарт и Шереведжа — автономные города, на юге Кадара и на севере Дазарана соответственно]?

Реана промычала нечто невразумительное. Если первая история относилась скорее к области литературы, то вторая была доподлинным историческим фактом: крайне невыгодным с политической, экономической и всех прочих точек зрения, однако имевшим место быть. Родовая ненависть обладала достаточной осязаемостью, чтобы сжигать города. И среди всех врагов Реды вполне мог, исходя из теории вероятности, найтись один род, который не поленился бы ждать возрождения.

— Ну ладно, допустим. Но это случаи, когда затронута дворянская или цеховая честь. Эйтахе не дворянка, и я не помню ни одного серьёзного конфликта трёхсотлетней давности, который касался бы ткачей города Эрлони.

— Это не ткачей касается. У Эйтахе предки были дворянами, почти два десятка поколений, она была бы двадцать-какая-то, если б Реда их не обвинила в заговоре и не забрала всё. Это Эйтахе так знает, — извиняющимся тоном добавила Дайре, поднимая на Реану глаза. — И мне так говорила. А что уж там было столько лет назад — Вечным ведомо.

— Какое было их родовое имя?

— Ол Нешхар.

Реана помолчала. Имя не сказало ей ровным счётом ни о чём.

— Они триста лет ждут мести? — спросила Реана, почти не сдерживая усмешку. То, что конкретная Эйтахе отчего-то обижена на весь мир и потому злится на первую встречную, казалось куда более вероятным.

— Ждут, — сказала Дайре, укоризненно косясь на усмешку. — Они почти нищими живут, сейчас-то хоть от голода не умирают, а раньше, как Эйтахе говорила, и вовсе ужас был. Она столько рассказывала и про всё, про всё, что мне аж зябко делалось — ужас. Я так думаю, что здесь не только что честь причём, а просто на Тиарсе-то роптать — грех; вот они и нашли, кого во всём винить: в своей нищете-то.

_______________________________________

На пыльные плиты пролилась полоска блёкло-жёлтого света, растеклась вширь, передёргиваясь от отвращения там, где соприкасалась с мраком старого подземного хода. Живая тень надкусила край полоски, влилась в темень за пределами луча. Чернота бесшумно наползла на свет и поглотила всё; потом раздалось четкое "кац" — сверкнула белая искра, задымил и разгорелся факел, отчёркивая руку в тёмно-багровом полотняном рукаве — мокром, распоротом вдоль предплечья, и бело-багровый узор расшитой куртки на левом боку.

— Ррагэ! — почти сплюнула Реда в сторону закрывшейся двери. Отвернулась, бросила на пол мягкий свёрток и укрепила факел в кольце на стене. Обнаружить себя запахом дыма она опасалась не больше, чем ночной нечисти: и дыма, и крови в Даз-нок-Рааде сейчас было больше, чем в аду.

Она отвязала пояс с мечом, бережно уложила на плиты, быстро разделась и развернула свёрток. Перевязала левую руку, надела плотные штаны, короткую рубашку до середины бедра, лёгкую кольчугу той же длины, шерстяную безрукавку по колено и классическую кадарскую куртку на меху, до середины голени, несшитую по бокам от пояса вниз. Ни на чём из перечисленного, включая просторный плащ некрашеной темно-серой шерсти, не было ни бело-ало-черной символики Империи, ни черно-серебряных узоров ол Тэно, что выгодно отличало новую одежду от кучи сброшенного Редой тряпья.

"Возвращаемся душою к нежным дням златого детства…" [из поэмы ол Угэ "Круг земной"] — пробормотала императрица, пряча в прямых рукавах метательные кинжалы и укрепляя длинные ножи на поясе под курткой. По Ланг-нок-зеер [кад. "лезвие ветра"] её узнали бы так же верно, как если бы она не сняла имперского плаща.

"Джелгах [Джелгах, барон нок Аакшаба, последний фавoрит Реды, во время атаки арнцев на Даз-нок-Раад перешедший на сторону восставших] сын халвлега, пепел на твой труп! Надеюсь, слухи не врут и моя рука и верно убивает душу вместе с телом!"

Реда сжала рукоять меча. Установила ножны в разъём для рычага, открывающего дверь, вылила в них полную фляжку масла. Потом опустила в ножны Ланг-нок-зеер. Ножны были "чужие": немного великоваты, — и густое масло со всех сторон окружало меч.

— Я вернусь, — она ещё раз пожала на прощанье рукоять, кинула на спину сумку с припасами, одеялом, топориком и сборным илирским луком, взяла факел и пошла вниз по высоким узким ступеням.

Вишнёвый овраг встретил её начавшей рыжеть травой и летней зеленью крон. Сухие стебли выпустившего уже весь пух осота, стебли цикория и просто травинки были густо усеяны белыми улитками, которые вполголоса цокали по жёстким голенищам кадарских сапог. Реда шла одна, и ощущение оказалось очень странным. Те полвека, что она помнила, императрица не подпускала никого близко к себе, но сейчас впервые некого было не подпускать. Эта мысль пришла ей в голову при попытке обдумать маршрут и выбрать союзников. Мастер Вальхез отпадает сразу; неизвестно, что там нашла про него ол Тайджай прежде, чем не выплыть из-под рухнувшего моста, но доверять арнакийцу нельзя никоим образом. Нок Аджаи помогли бы, будь за императрицей какая-то реальная сила, помимо её руки и её магии. Илир молится всем, от Ррагэ до Тоа, чтобы только остаться в стороне. Что Аджнгару, что Аджиркац, при всех их разногласиях в одном сойдутся: примут Лэнрайну ол Тэно с поклонами и гимнами, и обходиться с гостьей станут, как с посланницей Вечных, — пока не обговорят цену с наиболее щедрым покупателем. Интересно, кто бы им оказался? Везариол? Нет, скорее Атаджашад-веше, его финансовые возможности помасштабней.

Арна бесполезна в принципе — уж если они пошли штурмовать Даз-нок-Раад под жёлто-зелёными флагами! Можно было бы рискнуть и пробраться на север к ол Ройоме, но очень уже далеко добираться через всю страну, пылающую, как Даз-нок-Раад сейчас… (Демонов на твою мёртвую душу, дрянь!) Нет. Лучше послать голубей из Авойнаха: в Тиволи, в Нюрио… К нок Эдолу и в Эгзаан.

Тоже неизвестно, насколько можно доверять — даже этим. И ещё неизвестно, что хуже: сильный, но ненадёжный союзник, или ненадёжный, но слабый. Слабый хоть побоится предавать внаглую.

Ладно. Если Тиарсе не послала удачи, обходись разумом!

Реда раздраженно пнула попавший под ногу камень.

…Во имя Таго, разве это — союзники?

На ночь она остановилась поодаль от дороги. Сидела на плаще поверх груды веток, спиной к огню, и следила, как тонут и выплывают вновь отблески на траве и кустах, не решаясь покуситься на пространство, занятое тенью императрицы. Бывшей? Как бы не так! Прими мою клятву, Таго: я вернусь! И даже Кеил не остановит меня!

Отблески растворялись в темноте, таяли, блекли…

Будь со мной Лорд, Кошка да Близнецы — уже только их оказалось бы довольно! Те три десятка, что пошли бы за ведьмой на костёр, как пошли во дворец, только их и стоит звать людьми, остальное — гниль и грязь под ногами! Три десятка…

Реда на миг прикрыла глаза. Снова открыла. Вдалеке чёрное небо смыкалось с черными зубцами гор, отличаясь от них едва уловимым оттенком. Отблески пламени растворялись в темноте, терялись…

После коронации их было двадцать шесть. Пятеро сломались через два года сытой жизни, и на намёк императрицы Близнецы первые заявили, что бывшие свои хуже чужих. Пятеро выехали из Эрлони и не доехали до Тэно, потому что на дорогах случались разбойники — и потому что пятеро знали слишком много для обычных придворных бездельников.

Тисса спилась ещё через четыре года.

Ещё трое оказались не приспособлены для светских интриг и исчезли, один за другим, в несчастных случаях.

Отблески растворялись в темноте…

Потом войны, походы, карательные экспедиции, подавление мятежей, борьба с преступниками и еретиками… Лорд (герцог ол Нюрио) возглавлял гвардию, Кошка (герцогиня ол Кайле), неофициально, — тайную полицию. Остальные пятнадцать состояли либо офицерами гвардии (девять), либо агентами (шестеро в разных странах). Дни перетекали из будущего в прошлое, покоя не прибавлялось, зато прибавлялось покойников.

Из агентов дольше всех продержался Воробей (граф нок Шиджаа): тридцать четыре года. К тому времени, как Воробью пришлось проглотить яд до начала допроса в подвалах Зегере [столица Дазарана], Нхарий Призрак успел и прийти в агенты, и уйти со Слепым, второй раз в жизни провалив задание. Один агент остался… сам по себе, как и был. Неясно даже, стоит ли его искать.

Из первого состава офицеров самым живучим оказался Наркаф (барон нок Дзерго). В 2302 его отряд возвращался из Лаолия через Пустоши, где засуха не оставила рек, и воды хватило только для людей. И не все раненые вынесли затянувшийся пеший переход.

Отблески…

Кошка умерла от оспы 2303 года.

Лорда убили сегодня.

Ведьма легла на спину и закрыла глаза. Надо выспаться, а не перебирать эти чётки со смертями вместо бусин.

Лорд умер красиво, как он делал всё. Картинно и очень благородно, словно герой высокой драмы: закрыв собой свою императрицу.

"Уходи, Иера! Этот бой проиграли".

Реда тогда вздрогнула. Из трех десятков один Лорд вместо "Кхадера" говорил "Иера", а не "Кхад" — да и то не всегда решался. Из уст седеющего (хотя седина была почти не видна в светлых волосах) герцога неимоверно странно прозвучало это "Зеленоглазая", потянувшее за собой столько призраков. Это слово слишком прочно принадлежало тому времени, когда Лорд был просто Лордом, а не лордом герцогом ол Нюрио, а зеленоглазая девчонка мечтала об имперском троне, ночуя под плохо починенной крышей, и не думала дожить до белых нитей в копне каштановых.

Они, дети улицы, не знали маэто, только клички. И Лорд оставался единственным, кого это заботило. "Имя — это душа. А мы — люди без имён," — чем и бравировали все, кроме сказавшего эти слова. Потому что он один в это верил. Как и в то, что, умерши, умрёт навсегда.

Она легла на бок, нашаривая Олинду. Медальона не было. Реда замерла на миг. "Ррагэ!" Села, пошарила ещё. Медальон не появился. А Реда вспомнила, что и когда переодевалась, Олинда не попадалась под ладонь. "Ррагэ и все демоны!"

Что ж. Придётся справляться так, пока не найдётся другой предмет для фокусировки.

Она улеглась, накрылась одеялом и заснула. Снился ей Джелгах нок Аакшаба. Не мертвый и удивлённый, каким Реда его оставила, а живой. Пожалуй, даже слишком живой.

Утром она проснулась в омерзительном настроении и не сразу открыла глаза, не желая показывать небу живого Джелгаха в них.

"Дура! — зло сказала себе Реда. — Только этого не хватало на старости лет! Благодарение Вечным, хоть действуешь по разуму, а не по Вайгэ!"

Она умылась, перекусила и отправилась дальше, пытаясь думать о разговоре с л-Авойнахом и прикидывая козыри, какие можно разыграть с ол Кайолом, но перед глазами настырно кружился хоровод смертей. Её люди, её тридцатка кхади плясали какой-то нелепый танец, проходя вереницей в памяти. Кто старше, кто младше, кто совсем ещё ребенок — смотря к какому времени отсылала память.

Угольно-черные глаза Лорда, совершенно такие же, как в самом начале на улицах Эрлони, только мёртвые.

Лаолийская прическа большеглазой девчонки Тиссы: коса, скрученная в узел на затылке, и пряди на висках, и запах шалфея.

Усмешка Нхария, которую Призрак тщательно, но безуспешно прятал в глазах, когда, после истории с илирским заговором, Близнецы затащили его на вечеринку "кхади", и наемник так старался не выглядеть счастливым, что перестал следить за дверью и не сразу заметил вошедшую Реду.

Лицо Кейи после того, как её нож догнал спину зангского наемника под серым от пыли жилетом, а она повернулась к брату и поняла, что Близнецов больше нет, а осталась она одна… Только после этого, кажется, все и запомнили, что она — Кейя, а не половинка от "Близнецов".

Ручной воробей на плече у своего бескрылого, длинного и с виду неуклюжего тезки, вечно путавшийся в его нестриженых и неубранных волосах.

Два лица Кошки — ол Кайле: герцогиня в салонах, безупречно вежливая, более утонченная, чем узоры илирских шелков, — и резкая, беспринципная стерва во главе тайной полиции. В чем-то она очень походила на свою императрицу. Разве что, Кошка всегда была более — живой. Особенно — в сравнении со своей императрицей.

Была.

Жизнь есть путь в смерть — как сказал ещё Вартен Арнакиец. Мне много не надо: помочь добраться в пункт назначения особо памятным людям — и будет. Сама я ещё в дороге помаюсь, так уж и быть.

Реда усмехнулась. За срок чуть дольший, чем полвека, она не успела вволю "намаяться", и встреча с Кеилом не входила в её ближайшие планы — пока не раскачивает ветер трупы бунтовщиков на площади, пока ещё не покорён Дазаран, Лаолий продолжает трепыхаться, арнакийские баронства то и дело вспыхивают, Алирон тоже не спешит приносить дань… Вот добраться до Авойнаха…

Она попала под оползень на Шозденском перевале в начале осени 2307 года. Последним вспыхнуло сильное желание всадить кинжал в Кеила, потому что именно он, а не Тиарсе, должен был подвернуться под руку первым. Месяц спустя в столице объявили, что совсем мёртвый труп погибшей Реды непонятно как сам собою обнаружился в чёрно-серебряной комнате в Даз-нок-Рааде. Столь экстравагантное поведение трупа общественность потрясло, но не удивило, потому что труп и при жизни не отличался уважением к законам ни человеческим, ни божеским. И тело женщины, отдалённо похожей издали на Реду, императрицу Лэнрайну ол Тэно, было успешно сожжено на площади перед Даз-нок-Раадом, отчасти успокоив умы и отлично иллюстрируя занимающийся в трещащей по швам Империи пожар смуты.

 

XXVII

В ежеутреннем предложении сдаться наметилась очередная перемена. Первая пришлась где-то день на десятый после Порога полудня, когда Шегдар предложил выдать Лаолийца в обмен на снятие осады. Задумался город над предложением или нет — из-под стен видно было плохо. Зато хорошо слышались выкрики в поддержку Ведоирре и весёлая замысловатая ругань в адрес наглых южан. Под конец первой луны после Порога ситуация поменялась. И Шегдар выдвинул новые условия.

Хоть тот и держался, как всегда, со всем возможным почтением, Раир прекрасно знал, каким упёртым может быть лорд Нохо, граф ол Лезон.

— Ваше Величество, нам действительно разумнее уступить.

— Ол Лезон! — почти с возмущением отреагировал Раир. Граф не шевельнулся.

— Подумайте, Ваше Величество. Что ещё нам остаётся? Единственная надежда была на зангский флот — и где он? Или вы рассчитываете продержать оборону до той поры, когда союзники соберут новый?

— Ситуация ещё не настолько безнадёжна, — безнадёжно сказал Раир. Заноту — и то проще переспорить.

— А когда она будет "настолько"? Когда вся наша армия пойдёт на дно священной реки, как флот Занги?

— Эрлони не так просто взять. Нам хватит припасов хоть до весны! А штурмом Дракон ничего не добьётся.

— У вас есть план, или вы просто не хотите признавать очевидное? — позволил себе откровенную дерзость ол Лезон.

— Хэноар! Да, у меня есть план! Ждать невыгодно не только нам, но и Шегдару! Окрестные села вычистил почти полностью ещё ол Жернайра, готовясь к осаде! Они не смогут кормить кадарскую армию достаточно долго. И нам не придётся сидеть до весны — под конец осени можно будет дать решающее сражение и…

— И славно погибнуть от пятикратно превосходящих сил противника.

— Победа возможна.

— Возможна. Но не с людьми, которые возненавидят вас уже концу первой осенней луны.

Ол Лезон прикрыл глаза веками; когда не видишь его глаз, кажется, что более слабого, нерешительного и безвольного человека не отыскать. Такая уж у графа внешность. "Ему бы ол Каехо быть, а не ол Лезоном: старый герцогский род не признаёт никаких цветов, кроме оттенков серого…" Слушать, как тебе доказывают твою умственную несостоятельность — удовольствие на любителя. Раир любителем не был. Но слушал, потому что ол Лезон не замолчит, пока не выскажется. И потому, что старый знакомый слишком часто прав…

— Без осенней ярмарки четверть города вымрет за одну луну сразу после недели костров, — ровно продолжал граф. — Тэрко запас продовольствия довольно для армии, но не для горожан.

— Но я же дал слово, что хлеб станут раздавать всем!

— Они верят вам сейчас, но до конца осени успеют передумать. Дворяне Арны не позволят вам выиграть так просто.

— У меня ещё есть время. И продавать своих людей я не стану.

— У нас нет времени. А вассальной присяги она вам, насколько я помню, не приносила. Следовательно, перед Вечными вы не отвечаете за неё, равно как и перед людьми.

— Реан, слыхала новость? Шегдар обещает снять осаду в обмен на твою душу!

— Глупость какая! Ну откуда у меня душа?

Расправившись с объединённым лаолийским и северным зангским флотом, армада Кадара направилась не на юг, как ожидал и надеялся Раир, а к Эрлони. Надежда была не вполне необоснованной: Форбос в очередной раз перешёл из рук в руки (на этот раз — дазаранские), и представилась очень удобная возможность вернуть Кадару острова, разбив ослабленный флот-победитель. Но Шегдар определённо предпочёл сперва разобраться с главной проблемой — Древней столицей.

До заката оставалось немногим больше часа. Реана, вместо того, чтобы спать, лунатически бродила по городу. Вначале она пыталась гулять сознательно, однако как-то неожиданно вышла к храму Таго. Отвернулась, избегая смотреть на широкие ступени с попрошайками по сторонам, на распахнутые тяжёлые двери, на неровную щель переулка, которую стало можно разглядеть позади храма, когда Реана почти прошла уже мимо здания.

Ритм собственных шагов действовал гипнотически. Тени удлинились и загустели, и это было единственным признаком, по которому Реана могла понять, что бродит уже довольно долго.

Когда она осознанно огляделась, то обнаружила себя сворачивающей вправо с Серпного переулка — в дверь. Дверь эта с внешней стороны выглядела обычным чёрным ходом: глубокий проём, толстые, небрежно обструганные некрашеные доски, знак Кеила на притолоке. Петли не скрипнули, Реана свободно вошла — подумав только: "Что я делаю?.." За дверью был коридор, узёхонький, с почерневшей побелкой на стенах, с высоким потолком и с ярким, вытянутым вертикально прямоугольником света в десятке метров впереди. Реана, придерживая край рубашки, чтобы не цеплять грязных стен, шла вперёд, похрустывая щебёнкой под ногами и сохраняя совершенно невозмутимый вид. Свет от низкого солнца косо падал снаружи на правую стену, отсекая неровный кусок. На этой границе Реана помедлила секунду… шагнула два раза, закрыв глаза. Представила пустырь. Открыла глаза. Точно. Глубоко вздохнула и пошла наискосок, как тысячи раз прежде, вброд по густой траве, которую так и не смогли вытоптать ни козы, ни ребятня… И земля-то дряненькая, глинистая, но воды вдоволь — и бурьян буял, сочный, изумрудный. Перехлёстывал через крыльцо полусгнившего сарая слева, наполовину скрывал сидящего на бревне старичка с бородкой точь-в-точь козлиной, из-под старой яблони приглядывающего за своим стадом в три козьих ехидных головы; с хрустом ломался под палками двух мальчишек (лет десять на двоих), скакавших дальше и правее, возле полуосыпавшейся саманной стены. Метрах в ста пятидесяти впереди и слева темнел камыш. Ещё дальше вперёд по той же стороне — рыжая от лишайника стена, во младенчестве Эрлони охранявшая северо-западную границу города. Туда, наискось через пустырь, за стену — домой.

В дальнем правом углу, где два крепких забора сходятся углом, оставляя щель в полметра, — невидимый за слежавшейся грудой глинистой земли ход в квартал углежогов. Из того угла, от старых ям с закаменевшими от сажи стенками, и сейчас тянет тяжёлым дымом.

Домой… Я окончательно спятила…

Она потрогала рукоять ножа на запястье.

Настил начинался прямо перед камышом: обойти заросли слева — и к настилу ведёт узкий мостик в два бревна с перильцами под одну руку; каменные опоры блёклыми, битыми боками проглядывают сквозь камыш, а дальше вправо, невидимая отсюда за крепкими стеблями, рыжеет стена между пустырём и обрывом. И слышно воду. Ушами — и носом: запах арнского течения, крови Центральной равнины. Слабый запах рыбы. Ноздри Реаны расширились и снова сжались: этот запах она забыла. Рыбный запах, который пропитывал все кварталы Нижнего города — особенно Собачницы, — непроходящий запах.

Сухое дерево упруго ложилось под мягкие шаги, поднималось слепыми стенами и заборами по сторонам. Широких вторых этажей и балконов здесь не было: несущие стены в большинстве домишек не выдержали бы такой нагрузки. В большинстве мест такой нагрузки недолго бы выдержал и сам настил, куда менее прочный, чем опоры, держащие его.

Дальше — стали изредка появляться дыры, обрывавшиеся надломленными досками прямо к воде. Не всегда достаточно маленькие, чтобы их можно было обойти в узком переулке; из-за одной особенно широкой Реане пришлось вернуться и поискать обходной путь. Уже темнело, когда она добралась.

Каменный пол сохранился, но дерево не так долговечно, и остатки стен только кое-где поднимались на полметра. Странно. Каменный фундамент — слишком большая редкость, чтобы его не попытались застроить в этом районе подгнивших мостовых…

Она подошла ближе. Пытались. И застраивали. Вероятно, даже не раз. Внутренние стены прежде располагались иначе. А последняя постройка сгорела. Судя по остаткам, не раньше, чем в начале весны.

Реана шагнула внутрь, в очерченный недогорелыми стенам контур. Бездумно провела ладонью по обугленному дереву.

Пеплом было,

Пеплом станет —

Вечным пеплом… — тихо пробормотали губы древний гимн Верго [Верго — пепел, пустота, ничто, небытие].

Перешагнула туда, где когда-то была вторая общая комната. Почти в центре чернел квадрат люка, лишённого крышки. Из отверстия явственно слышалось полубезумное бормотание реки. Реана напряжённо склонилась над люком, словно и в самом деле ожидая увидеть там один из трупов трёхсотлетней давности. Снизу тянуло холодом и влагой, и тусклые лучи сумерек просачивались откуда-то сбоку, где уже кончался камень и начинался рассохшийся, в щелях настил.

Девчонка сидела в окне и общипывала кончики волос. По крайней мере, так это выглядело снизу. Сидела она полубоком, почти спиной, так что особо хорошо разглядеть Ликту не удалось. Он и не присматривался. Свистнул, привлекая внимание. Привлёк: девчонка звонко ойкнула и попыталась вывалиться наружу.

— Шша! — весело крикнул Ликт. Девчонка оказалась ещё симпатичней, чем обещала спина. — Это не коричневые в атаку полезли, это свои! Реана тут?

— Не, — девчонка попыталась придать спине гордое выражение. При одновременных попытках смотреть на улицу через плечо, держась правой рукой за проём окна, а левой — за плечо правой… Гордое выражение у неё получалось плохо. — А я тебя знаю. Ты — Ликт, верно? (Он гордо кивнул) Из свиты Ведоирре… То есть, Его Величества. (Кивнул уже не так гордо и с некоторой долей неуверенности в желании кивать) Тебя он прислал? (Почти обиделся)

— Ещё чего! Я думаю, что Реана будет рада меня видеть! Мы с ней и с Лаолийцем знаешь, какие друзья? Да мы втроём…

Ликту было изрядно обидно: похоже, крепкое "мы втроём" распалось на двух героев и одного забытого. Причём, забыла о нём, кажется, и Тарсе: не происходило, считай, ничего. Ну, осада, конечно. Но осада случилась не с Ликтом, а больше уж с… "героями". Теперь же — чьими молитвами? — дела налаживались…

— Ты заходи! — крикнула девчонка, скатываясь с окна — внутрь. — Погоди, сейчас я спущусь, впущу!

Сбежала она вниз мигом; похоже, и правда бежала.

— Заходи, — засуетилась она, открыв сперва нижнюю половину двери почему-то, так что голос звучал глуховато. — Заходи. Ты не сильно занят? — искательно спросила она. — А то скучно очень…

Ликт занят не был. Обязанности его сводились к нулю, если говорить откровенно. Но говорить откровенно с симпатичной девчонкой Ликт не собирался. Поморщился.

— Да вообще-то… А что, Реана скоро вернётся? — по возможности деловито спросил он, входя.

— Где там, — обрадовано закрыла дверь девчонка. — Меня Дайре зовут. Дай Тиарсе, если к вечеру. У них там опять эти старики засели умничать, а она сказала, что Раир сказал, что один не выдержит шести часов маразма… Ой! — она дурашливо прикрыла рот пальцами. — Это не я сказала!

Ликт рассмеялся заливисто, как ребёнок.

— Узнаю обоих!

Он не стал добавлять, что узнаёт едва не впервые за всё время в Эрлони. Узнаёт ту Реану, с которой сидел у одного костра и скакал наперегонки в белой арнакийской пыли. И того Раира, с которым плыл по Арну и Внутреннему морю. Их, а не этих трагических героев со скорбными лицами, в каких они превратились тут.

— Как я тебе завидую! — вздохнула Дайре. — Мы с ней чуть не каждый день видимся, а ничуть не друзья. Она меня вовсе всерьёз не принимает. Так, как котёнка гладят. Я её расспрашиваю, а она плечами жмёт, — говорила Дайре, ведя Ликта за лазарет, во двор, под яблони с начавшими наливаться яблоками. — Мол, чего там рассказывать, прошлась, мол, по Равнине, сперва с вами двоими, значит, потом сама, а потом — в Эрлони. Про землянику рассказывает, какую она в горах горстью ела. Или про мосты арнерские. Я что, мостов или земляники не видела? А с вами же, наверное, такое приключалось…

Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь рассказал о приключениях, что кто-нибудь не выдержал. Да. О, как он рассказывал! Призывая в свидетели всех Вечных, кроме Килре, хотя один только покровитель вдохновенного вранья и согласился бы свидетельствовать о таких фантастических происшествиях. Одних только событий не было в рассказе: правдоподобных. Яблони укоризненно качали ветками. Стена, невидимая под густым плетением винограда, едва удерживалась от того, чтобы с хохотом осыпаться. Дайре слушала, ахая так часто, что закрывать рот было некогда. И Ликт готов был продолжать хоть до Порога полуночи — ради этого восхищения и детского счастья в непритязательно серо-голубых глазах.

Через час после заката начался очередной совет, где снова было много ругани, много красивых цитат и мало рациональных идей. Но ругань воодушевлённо раздувалась десятками голосов, цитаты ширились, сталкивались, и призраки великих мудрецов древности злобно дрожали бородами над головами своих потомков, испуская призрачные вопли и потрясая посохами. Усилиями Раира удавалось направлять крикунов, и в результате ругались они по делу. Дело от этого не двигалось.

Спокойствие демонстрировали пятеро. Ол Лезон стоял на том, что долго удерживать город не получится. Конструктивных решений он не выдвигал, взамен почтительно склоняя голову в сторону императора, но за обширной аргументацией своей позиции граф как-то заставлял забыть об этой детали. Раир, впрочем, помнил.

Он предлагал продержаться ещё три месяца. За лето армия Шегдара неминуемо вытянет все соки из окрестных деревень, а если вспомнить ещё и бесконечные дожди в начале лета, то несложно вообразить, какой неурожайной выдастся эта осень. И через месяц после сбора урожая армия Дракона уже достаточно прочувствует последствия — тогда-то и самое время навязать прямую битву.

Реана отстаивала идею переговоров, в расчёте на то, что Шегдару не более выгодно стояние под стенами Эрлони, нежели им — сидение за таковыми.

Два остальных островка спокойствия идей на обсуждение не выносили. Первый, Ниедол, посвятил вечер интенсивному наблюдению из-под маски рассеянной усталости. Второй, Аджлокарц, проявлял себя тем, что периодически оглаживал бороду, звенел цепью городского судьи [в данном случае — должность в правительстве Занги, а не конкретного города], дожидался всеобщего внимания и изрекал высокомудрую сентенцию из классиков. Классики становились всё классичнее раз от раза, а мудрость — всё многосложней и расплывчатей, подобно тому, как всё громче и замысловатее делались выкрики менее выдержанных участников. Около полуночи казалось уже, что почтенный зангец, спокойно дремлющий в удобном кресле, рывком просыпается от этой дрёмы и цитату припоминает больше по существу своего сна, нежели по существу обсуждения.

Когда совет завершился ни на чём, спать уже было поздно. То есть, рано. Участники разошлись по домам, Раир и Реана остались в зале. Раир — потому, что идти особо некуда, кроме кабинета, где ждали замученные планы города, карты Равнины и побережья и головная боль, ничуть не лучше той, что висела здесь. Реана — потому, что идти особо некуда, кроме госпиталя, где ждали замученные ранами солдаты, замученные ожиданием горожанки и головная боль, ничуть не лучше той, что висела здесь. Она — откинувшись назад, уложив ноющий затылок на край жёсткой спинки. Он — подавшись вперёд, опершись лбом на сомкнутые кулаки.

— Реана, — позвал Раир, не поднимая головы. — В твоём мире верят в богов?

Она зажмурилась и потёрла брови, пытаясь прогнать сон.

— Верят. Одни верят, другие нет. Религий уйма, да и людей не то, чтобы мало…

— А ты веришь?

Она подумала, укладывая голову обратно.

— Нет. Я вообще верить не умею, кажется. Выбирая между "знать" и "верить" я выбрала "знать".

— И в твоём мире много таких… Кто выбрал "знать"?

— Ага. В моей стране особенно много. В других поменьше. Но тоже много.

— А посмертие? В него тоже не верят?

— И в посмертие, и в воздаяние, и в справедливость, — беззаботно сказала она, закрыв глаза и ловя лицом сквозняк откуда-то слева.

— И… Как тогда? Ведь если богов нет, то нет никаких правил? И всё разрешено?

— Не совсем. Человек всегда придумывает себе правила. Просто не всегда приписывает авторство этих правил богам.

Раир дёрнулся, Реана не заметила.

— Есть законы, построенные на простой логике. Можно всё, что не вредит другим. Основное и чуть ли не единственное правило человеческого общежития, — усмехнулась она. Раир молчал. С силой растёр лоб, сжал виски. Его голос прозвучал глухо; потому, наверное, что смотрел Лаолиец в стол.

— А в тех случаях, когда приходится выбирать из двух зол меньшее?

— Выбирай меньшее, — пожала плечами Реана. — Или третье, что ещё эффективней.

— Это в теории просто.

— Ну, так можно сказать о любой системе правил! — беспечно сказала Реана. Хотела тряхнуть головой, но поленилась.

— Да.

— На тебе пример, пожалуйста. Шегдар ставит ультиматум: сдаться или проиграть.

Раир снова не выдержал и метнул в неё быстрый взгляд. Она снова этого не заметила, полулёжа с закрытыми глазами, запрокинув голову. На лице неровными пятнами лежал факельный свет. Границы пятен дрожали, когда факельный огонь качался на сквозняке, и выражение лица ничего не сказало Раиру. Даже шевеление её губ казалось обманом зрения.

— А я предлагаю третье решение: разойтись до следующего матча. Мы ни черта сделать не можем, и он точно так же. Клинч не удался — расходимся, поищем другой способ атаковать…

Раир помолчал ещё. Задал другой вопрос — который счёл бы главным в любом другом случае, только не сейчас.

— А власть? Здесь Вечные решают, кто станет правителем. А там? Если вы не верите в Вечных.

Реана повернулась к нему с искренним удивлением. Он уже поднял лицо, но был только рад, что всё тот же факельный свет не даёт пристально глядеть в глаза.

— Раир… Ты… действительно считаешь, что правителей назначают высшие силы? Не сами правители? Хочешь сказать, меня триста лет назад (он с трудом удержался, чтобы не поморщиться) выбрали Вечные? Это я планировала! Я прорабатывала детали и выполняла план! Я, а не потусторонние силы! Понимаешь? И точно так же в моём мире. Человек сам добивается власти! Уникумов, которым она свалилась на голову, можно пересчитать по пальцам одной руки!

— Видишь ли, я всю сознательную жизнь полагал, что есть власть, данная Вечными, — истинная власть, священная, которая строится на избранной крови, — и бесчестная, захваченная обманом. И мне жаль твой мир, если там не знают законной власти, а только ту, которая достаётся случайному захватчику!

— Не так! — досадливо сказала Реана. — У нас больше похоже на Зангу, где правят главы цехов и выборные. Или на арнакийский Совет. Впрочем, толку… Всё равно система та же. Часть "правителей" приходит тихо и по правилам, а часть — вламывается шумно, с нахрапа.

— И в Занге, и в Арнакии власть освящена Вечными!

— И что? Всё равно, если у человека способности и желание есть — он будет хорошо руководить. А если нет — то хоть ты трижды венчайся на царство, толку не прибавится!

— Но как ты определишь, вправе человек быть королём или нет, если ты не веришь в святость власти и волю Вечных?

Она мигнула.

— Раир! Так ты из-за этого так издёргался? Чёрт-те что, честное слово! Уж если ты плохой правитель, то хороших в жизни не водится! Я решительно не представляю, на черта тебе эта каторга, но ты не дёргайся, ты по всем параметрам король. И по рождению, которое тебе так важно, и по возможностям.

Она встала, потянулась руками к потолку, встряхнула их, уронив.

— И, знаешь, ты не думай, что считается правильным, а что нет. Правила сочиняют люди. Идеальной системы правил нет, как нет идеальных людей. Делай, что нужно, и не парься. Аминь. Пошли ужинать. Или завтракать…

— Эгхм, — раздалось от двери. Реана отмахнулась — сейчас, — закрепила бинт и повернулась. Позади стоял Джалар, как-то неловко облокотившись на косяк и глядя куда-то в район своего правого сапога с нарочито наплевательским видом. Слева от двери Хейлле ровно держал на лице терпеливое выражение. "Поэтическая композиция", — подумала Реана.

— Реан, поговорить можно? — спросил Хейлле.

Она обвела глазами комнату.

— Можно. Здесь?

— Нет, лучше найти безлюдное место…

— Пошли.

В её комнате клубилась темнота и какая-то совершенно нежилая атмосфера.

— Сразу ясно, что ты тут за день два раза бываешь, — усмехнулся Джалар, сгребая хлам на лавке в компактную кучу, чтобы освободить себе место.

Двигался он подчёркнуто нагловато, и любопытство Реаны уже близилось к точке кипения.

— Ну?

Хейлле отыскал в своей шевелюре просвет, сквозь который можно поглядеть на мир хоть одним глазом, улыбнулся и сказал:

— Джалар хочет, милостию Безликого [Килре] бежать из города, а как именно — не знает.

Реана уставилась на поэта. Фыркнула. Рассмеялась.

— Ду-урдом!

— Я говорил тебе, что это бредовая идея! — буркнул Джалар, вставая и делая движение к выходу. — Не слушай его, госпожа…

— Ага. Ты меня ещё "гражданин начальник" назови! — окончательно развеселилась Реана. — Во вы даёте, господа богема! Хейлле, ты вообще-то понимаешь, что я должна бы тебя арестовать за… как это?.. перебежчикство… перебежникч… Тфу! За переход, словом, на сторону идейного противника.

Хейлле уселся, скрестив ноги на край стола, каким-то образом найдя там свободное место, и бездумно трогал струны.

— Я, благодарение Хофо, понимаю, что ты сама не считаешь это своим долгом.

— Свин белобрысый! — сказала Реана. — А на черта тебе сбегать? — повернулась она к Джалару. — Ты же тогда дезертиром будешь считаться?

— А кто меня найдёт? Равнина большая, дай Тиарсе — разминулись бы.

Реана внимательно поглядела на него.

— Такой патриот — и прятаться, когда война в разгаре?

— Патриот — ещё не значит дурень, — отозвался Джалар.

— Дай слово, что ничего не передашь командирам, — сказала Реана.

— Да не пойду я обратно!

— Дай слово. Скажешь, взаперти держали, ничего не видел, ничего не знаешь. Сбежал ночью, по сторонам не глядел, ничего не видел.

— Сто бесов на сковородке! Да я и так ничего не видел! Даю тебе слово молчать, ведьма!

— Отлично, — кивнула Реана. — Знаешь переулок Серпный сразу за храмом Таго?

— Нет.

— Обойдёшь храм — увидишь. Приходи туда ближе к полуночи, я постараюсь недолго задержаться.

На стенах, по понятным причинам, стража стояла денно и нощно, а эвакуированная Собачница ещё и блокировалась постами на всех улицах. Нижний город удобно обстреливать с высокого правого берега Арна, а не оборонять там, где нет даже путной крепостной стены. Потому линию обороны перенесли, как и в случае с Новым городом, ко второй стене. И потому ночью нельзя было иначе пробраться в Собачницу, как через такой ход, о котором мало кто знает и который не охраняет никто.

— Ты… Ррагэ и вся нечистая армия, ты поможешь мне сбежать?!

— А почему нет? — усмехнулась Реана. — Поэты — зверьё редкое, зачем вас по пустякам вроде войны расходовать? Да! — спохватилась она. — Ты плавать-то умеешь, редкий зверёк?

Джалар кивнул ошалелой головой, тряхнул ею и усмехнулся ведьме в ответ.

Близилась полночь, когда Реана, усталая, но в отличном расположении духа, вышла из госпиталя. Ночь стояла замечательная: свежая и тихая. По свинцовому, почти чёрному небу неровно стлались облака, и сквозь их неровный тонкий слой виднелась луна. Сама она сияла серебряной монеткой, а вокруг расходился ореол бледного света, окаймлённый бледно-ржавым по контуру. Дорога до храма Таго заняла чуть больше времени, чем ожидалось, оттого что Реана то и дело рисковала свернуть себе шею, разглядывая стоящую почти точно на юге луну. Когда девушка последний раз глянула на неё уже возле самого храма, облака сдвинулись и истончились так, что ореол принял форму не круга, а, скорее, обведённого бледно-рыжим глаза, в центре которого пылал серебряный зрачок.

Джалар был на месте. По Старой храмовой улице вышли точно к двери на Серпном, оттуда через пустырь — на Собачницу, и до северо-западного края настила.

— Отсюда ты в лагерь Шегдара если и пойдёшь — придётся в обход, но через Новый город… то, что от него осталось… — никак, сам понимаешь. Удачного плавания.

По дороге обратно в голове крутилась одна-единственная коротенькая мысль: "Всё".

Назавтра, часа за полтора до полудня лазарет всколыхнуло грохотом: стучали. Судя по звуку — оружием. Ко входу пробежались легкие шаги, дверь открылась.

Ойкнула Дайре, прогремели по коридору сапоги, в комнате показались солдаты возглавленные дворянином с баронской перевязью.

— Встать, шваль! — гаркнул дворянин. — Где эта мерзость, недостойная имени человека?

— Какого… дьявола… любезный л-Налвих?! — от нарочито приглушенного голоса за спиной он вздрогнул. "Мерзость, недостойная имени человека", стояла именно там, просочившись через ряды солдат.

Отряд л-Налвиха несколько попятился, предоставив офицеру самому разбираться с ведьмой-Возродившейся.

— Именем Вечных! Я выполняю приказ Совета!

— Какой приказ?

— Ты обвиняешься в преступлении против императора! По обвинению в государственной измене ты проведешь дни в посте, молитве и покаянии, пока Совет не решит твою участь.

— У меня есть немного другой план, барон, — вкрадчиво сказала Реана. — Ты сейчас замолкаешь, а я делаю вид, что не слышала твоих воплей, и выясняю ситуацию с Его Величеством, ладно?

Барон вздернул голову, сжимая левой ладонью рукоять меча. В лазарете нарастал гул.

— Я выполняю приказ, Лэнрайна ол Тэно! — барон издевательски выделил имя. — Отдай меч и медальон и шагай, как послушная ведьма!

— Убью, — коротко сказала Реана. — Безо всякого приказа. Если ты не потрудишься очистить помещение от себя и от тех, кого угораздило тебе подчиняться. Если до нашего возвращения кто-то из твоих людей зайдёт в лазарет с оружием, заказывай колокольчик. Потому что убью я тебя не мечом, а наслав проказу.

Барон вначале побагровел и выхватил меч, но не успел замахнуться, напоровшись на мёрзлый изумруд глаз. Ведьма продолжала говорить. На слове "колокольчик" барон уже вернулся к естественному цвету, а в конце ведьминой реплики стал на два тона бледней.

Она хотела было обратиться напрямую к солдатам, но вовремя спохватилась.

— Не изволите ли, господин барон, приказать своим людям разойтись? Я не настолько тщеславна, чтобы настаивать на таком большом эскорте.

Л-Налвих побагровел, скрипнул зубами и… изволил. Реана, прежде чем выйти вслед за солдатами, окинула лазарет странным взглядом. Ободряюще улыбнулась, но глаза были тревожные. Барон замкнул процессию.

— Раир! — ведьма влетела в залу, где проходил деловой обед. "Иррр…" — заурчало недовольное эхо. Совет зашевелился, изящно вскидывая руки над подлокотниками кресел, презрительно и возмущенно кривя рты. Ол Лезон и Ниедол синхронно и независимо друг от друга изобразили вежливое недоумение.

— Какого дьявола?! — не заметила такого приёма Реана. — Что за чёртово обвинение? Кто обвинил?

Пару секунд висела тишина, потом:

— Я, — поднял усталые глаза император.

— Какого?.. — на тон ниже и удивлённо повторила Реана.

— Совет постановил арестовать предательницу, — надменно сказал министр Везарол. — Ты не имеешь права здесь находиться.

— Я и не собираюсь здесь находиться, — огрызнулась она. — Раир, можно с тобой поговорить?

— Ваше Величество, помните…

Раир остановил его, подняв ладонь.

— Раз уж ты здесь, предлагаю Совету провести краткое разбирательство. Возражения? Тогда я изложу суть дела.

Он продолжил, обратившись к Реане, — прежним слогом.

— У Совета есть несколько свидетелей того, что ты недостаточно тщательно следила за пленными, позволяя им ходить по городу, где вздумается. Более серьёзно то, что ты лично помогла бежать одному из пленных, который, со всей вероятностью, владеет различной информацией о защите города; в том числе и такой, какую недопустимо раскрыть. Таким образом, ты обвиняешься в сговоре с Шегдаром нок Эдол и государственной измене.

Реана потрясённо хмыкнула. Мыслей в пределах досягаемости не замечалось.

— Ты сознаёшься? — спросил Раир.

— Вы спятили, господа! Не было никакого сговора, и уж тем более — с Шегдаром! Раир, ты же сам понимаешь, что это бред!

— В присутственных местах не пристало выражаться так же, как на рыночной площади, — назидательно сказал Аджлокарц, щурясь против солнца и тщетно пытаясь различить, где именно стоит Реана.

— Ладно, ладно, — показала ладони она. — Могу я полюбопытствовать, что за свидетели?

— Горожане этого достойного города и воин лаолийской армии, — ответил Ниедол. Реана рывком повернула к нему голову, сделала странное движение губами и обратилась к Раиру:

— Я заявляю, что заявления о моём предательстве — клевета! И даю вам слово, что не замышляла и не делала ничего во вред императору и Эрлони!

— Позволь уточнить: кого ты считаешь императором? — вкрадчиво спросил Везарол, встав из кресла и выйдя вперёд. Совет загудел. Реана выпрямилась ещё, хотя казалось, куда дальше.

— Если ты хочешь поединка, граф, то потерпи хотя бы до конца совета, — ровным голосом сказала Реана. — Если у меня будет время, я обдумаю твои слова.

"Чёрт, как меня все достало… Вызвать бы весь Совет разом, а ещё лучше — просто поубивать на хрен, наплевав на все дуэльные кодексы".

— Ответь на вопрос! — настаивал Везарол, отодвинувшись на полтора шага. Реана посмотрела налево, направо… Закончила разминку для глаз, вздохнула и нудным голосом начала:

— Единственным из ныне живущих законным претендентом на трон Империи является Раир ол Истаилле, потомок Нактирра ол Истаилле. Именно Раира я и назвала императором в последней реплике.

Граф вежливо кивнул и сел.

— Что скажет Совет? — заговорил Раир. — Обвиняемая отрицает свою вину. Её слово против слов простолюдинов.

— Да что тут спорить? — вступил временно забытый л-Налвих. — Поединок — и никаких проблем!

Реана оживилась…

— Не думаю, что это единственный достойный выход, — сказал Ниедол прежде, чем Совет проникся духом возможного спектакля. Известно, что ведьма получила от нечистого не только магическую силу, но и сверхъестественную способность к владению мечом, поэтому результат поединка может оказаться неверным, стоит кому-то из служителей Вечных с недостаточным тщанием отнестись к защите ристалища от сил хаоса.

"Ах ты, гадёныш! — подумала Реана. — Сам придумал, или ол Лезон подсказал?"

— Взамен я позволю себе предложить несколько вопросов перед лицом Судьи… Вы позволите, Ваше Величество?

Раир наклонил голову в знак согласия.

— Вытяни левую руку ладонью вперёд и помни, отвечая, что Тиарсе взвешивает твои слова! — Ниедол говорил громко и отчётливо, чувствовалась судейская практика. Реана криво улыбнулась. Она не вполне чётко понимала, какие вопросы вздумается задать герцогу, но начало оптимизма определённо не внушало.

— Ты поместила пленных южан в тех же комнатах, что и доблестных защитников Эрлони, и лечила всех одинаково?

— Да, — спокойно кивнула она, глядя в глаза Раиру.

— Ты позволяла им свободно покидать лазарет и ходить по городу всего с одним провожатым, в том числе и не воином?

— Да, — почти с той же беспечностью в интонации ответила она. Неудобно держать руку прямой и ладонь вертикально. И совершенно предсказуем следующий вопрос.

— Ты помогла бежать пленному кадарцу Джалару, родом из Эгзарта?

Мысли закрутились, как сумасшедшие, обгоняя, заслоняя, сбивая одна другую. Обида на себя за свою человеколюбивую дурость, злость на себя за эту обиду, логически и эмоционально обоснованная решимость соврать — какое мне дело до местных богов? — возмущение на сволочных всех… Она снова сфокусировала глаза на Раире — секунды через полторы, не больше.

— Да.

Совет взорвался. Ниедол вклинился в первую же удобную паузу:

— Каких ещё доказательств надо?

— Казнить сегодня же!

— Я никого не предавала! — выкрикнула Реана. — Даже если есть у него какая-то тактическая информация, он дал слово молчать!

— Слово безродного южанина?!

— Когда у дворян такие представления о чести, лучше уж я буду верить безродным!

— Ах ты дрянь!

— Тихо! — рыкнул Раир. И продолжил, вбивая звуки в общий гам:

— Достопочтенный Совет! Немного тишины: нужно обдумать ситуацию.

Не один человек проглотил выкрик "Да что здесь обдумывать!", однако императора ослушаться не посмел никто.

"Реана… зачем?.." — тихая, настойчивая мысль.

"Зачем помогла человеку не сдохнуть или зачем не соврала?" — злобно подумала в ответ Реана.

"Прекрати делать вид, будто не понимаешь, что это — государственная измена!"

"Как это я могла изменить чужому государству? Или тебе примерещилось, что я принесла тебе вассальную присягу?"

Раир сжал кулаки и на миг закрыл глаза, с трудом заставив себя не дёрнуться назад.

"Реана, ты дала Шегдару всю информацию, о какой он только мог мечтать!"

"Ни черта я ему не дала! Джалар ничего не передаст Шегдару, ни-че-го! Он дал мне слово!"

"Ты безумна".

"Это для кого-то новость?"

Раир снова окинул зал взглядом исподлобья. Трибунал в чистом виде: Совет в креслах по кругу, император на возвышении с изображением весов Тиарсе над головой, обвиняемый… обвиняемая в центре…

Безмолвный Совет, демонстративно уважающий безмолвность императора.

Аджлокарц, молчавший в белую бороду даже во время всеобщего ора, качнул головой и пригладил золотую цепь с гербовым листом дуба, тонувшем в бороде, как в морской пене. Каким-то образом это движение приковало к зангцу все взгляды. Аджлокарц осенил себя знаком огня и, с кивком Раира, заговорил:

— Вечные и предки наши, принявшие их заветы, решили дело за нас. Если трое свидетелей подтверждают вину и сама преступница сознаётся в ней, в вопросе не остаётся ничего спорного. Полагаю, Совет поддержит обвинение.

Совет поддержал.

Углы губ Реаны на миг дрогнули.

— Я не пойду под арест за то, чего не делала, — нарочито спокойно сказала она. — И позвольте уж мне оставить при себе мое мнение о вас, глубокоуважаемые господа!

— Ваше Императорское Величество, — обратился первый министр Ниедол. — Совет высказался. Каждый из нас почтет за счастье услышать Ваше слово.

Слово "ваше" он произнес определенно с заглавной буквы. Лично Ниедолу подчинялась тысяча всадников — северо-запад Лаолия всегда отличался крупными и сильными феодами. А в общей сложности Совет держал примерно четверть армии. Это можно было счесть мелочью. Если бы не очевидность доказательств. И если бы остальная армия не расползлась под пальцами, как ветхий шёлк, стоит кому-то узнать, что император пренебрег законом, обычаем, Советом и здравым смыслом ради прихоти ведьмы. И ведь скажут не "ведьмы". Скажут: "любовницы".

Реана стояла посреди зала совета, прямая, презрительная и едкая, с ледяными глазами. Император тоже выглядел бодрым и полным сил. А потому понимал, что Безумная вымотана не меньше него. Она была уверена, что Раир её поддержит.

— Поддерживаю, — сказал император.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — Ниедол поклонился и сел.

Реана вскинула глаза на Раира. Недоверчивые темные глаза. Вдохнула.

— Я, — начала она, продираясь сквозь вязкую тишину, — не пойду, — Совет замер, — под арест.

— Ты хочешь доказать всем, что действительно повинна в измене? — тяжело уронил Раир, поднимая глаза от рук, безвольно лежащих на коленях.

— Ты… Прошу прощения, Ваше Величество, — она чуть склонила голову. Раир не вздрогнул. — Жду ваших дальнейших приказаний.

"Реана…" — тихая-тихая мысль.

— От лица Совета, — горделиво начал Везарол, — позвольте мне, Ваше Величество, напомнить, что единственная и справедливая кара за предательство — смерть.

— Я помню, — глухо сказал Раир. — Ибо сказано: "Предавший же омерзительнее червя и мокрицы, и проклята память его на этой земле и в посмертии".

— Вы утверждаете смертный приговор, Ваше Величество? — чуть живее, чем требовал этикет, спросил Ниедол.

— Нет.

Совет зашевелился, являя многоглазое и многоухое воплощение внимания.

Реана не смотрела на императора, определённо считая мух высоко у окна слева более интересными для наблюдения.

— К чему выбирать одну только справедливость, когда можно достичь и справедливости, и победы? Я утверждаю: выдать преступницу Реду Реану Шегдару нок Эдол в обмен на снятие последим осады с города. До выдачи содержать упомянутую преступницу строго, однако пристойно и сообразно её рангу.

— Но… — подался вперёд второй министр. Император вопросительно посмотрел на него потемневшими почти до черноты глазами — и Везарол умолк.

— У тебя есть, что сказать? — невозмутимо задал ритуальный вопрос император. На какой-то миг внимание Совета переключилось на ведьму, и Раир спрятал обе руки под стол, расцепил, стряхнул с них невидимую мерзость и устроил по бокам кресла, избегая коснуться даже своей одежды. — Есть ли у тебя долги, которые ты не хочешь оставить неоплаченными, или должники, с которых ты вправе потребовать долг?

— Нет, Ваше Величество, — сказала Реана, скользнув по нему глазами и остановив взгляд чуть правее. — Никто никому ничего не должен.

И самую малость склонила вперед прямой корпус.

— Уведите. И займёмся подготовкой переговоров, досточтимый Совет, — сказал Его Величество, обводя круг непроницаемыми глазами. Кажется, его нимало не заботило, что серьёзные решения не принимаются так.

 

XXVIII

— Раир?

Раир был занят. Он сверял столбики цифр на клочьях чего-то такого замученного, что и не поймёшь, шёлк или бумага. И держал одной рукой голову, а другой — пальцем — жирную извилистую линию на карте. Судя по страдальчески нахмуренным бровям, линия рвалась из-под пальца со страшной силой.

— Раир! — почти зло потребовал внимания Ликт, уже полторы луны как граф ол Заште.

Раир поднял голову с руки.

— Это что за дурная шутка?

Раир молчал. Из щели между тяжелыми занавесями падал закатный луч глухого красного цвета, отсекая Лаолийца от остальной комнаты.

— Большей дури ты придумать не мог, да? Хоть и очень старался, да?

— Успокойся. В чём дело?

Ликт замер на миг.

— В чём дело? Да в том, что один император кого-то продал. Рыцарь, чтоб его, новый Дагено [Дагено — литературный персонаж, считавшийся образцом рыцарства], мечта всех баб Равнины!

Раир не двигался и смотрел так же неподвижно.

— Было бы лучше, если б я казнил, по закону?

— Было бы лучше, если бы ты её не продал Шегдару!

— Да как ты себе это представляешь?! — Раир встал, тяжело оттолкнувшись руками от стола. — Свести всё на нет, пойдя наперекор Совету? Чтобы уж наверняка проиграть войну, оставшись без войска и короны?

— А так ты выиграл? — саркастически бросил Ликт. — Ты же и к Эглитору её отправил тогда в расчёте, что её там прибьют?

Раир дёрнулся — рукой к мечу. Замер, убрал стиснутый кулак от рукояти, отвернул голову в сторону — лицо перечеркнул красный луч.

— Она же из-за этого тогда с тобой поругалась, это только я, дурак, не понял?

— Убирайся, — сдавленно сказал Раир. — Исчезни с глаз.

— Меня неприятней слушать, чем этих, которые под дудку ол Лезона в один голос хвалят самопожертвование и верность долгу? И хорошо поют, народ купится с потрохами! — зло бросил на прощание Ликт — и вышел.

Раир с силой ударил кулаком по столу. Потом сел на край. Тут Ликт ошибся. Похвалы слушать было ещё хуже. Гаже.

Он понял вдруг, что готов молить Вечных, чтоб она перешла на сторону Шегдара — лишь бы жила.

Закат погас, когда стало ясно, что молитва не даст облегчения. Хофо либо не слышал молящего, либо не обратил внимания за другими делами. Лазурный дракон на золотом шёлке оставался нарисованным. В голове бурлил всё тот же жгучий хаос.

Раир опустил руки, встал с колена и отвернулся от бога. Подошёл к окну. Сумерки съедали правильные контуры домов, размешивая город в единую массу, беспорядочную и бесформенную. Ещё более хаотичную оттого, что сильный ветер с озера нагнал туман, соединяя небо с землёй, не давая понять, где верх и где низ. Ничего чёткого, ничего определённого, только переменчивые, вьющиеся колдовской пляской белые пряди, растрёпанные, спутанные… То здесь, то там проглядывал из тумана край здания, черепица крыши, зубец стены, кусок шпиля — и вновь чёткие грани таяли, размывались, не давая глазу зацепиться.

Раир резко оттолкнулся от подоконника, шагнул к столу, сел, взял перо, чистый лист, рваными движениями зачёркал по пергаменту. Дел много, множество писем необходимо разослать, чтобы не терять времени, чтобы всё завертелось сразу, как только будет снята осада…

Снята осада.

Он придавил края пергамента, чтобы не свернулся, тщательно промокнул перо, вернул его в подставку. Встал, подошёл к двери, запер её. Вернулся в кресло. Сел, опустил лоб на сжатые кулаки. Беззвучно заплакал.

Через три дня, в конце второй луны после Порога полудня, на мост святого Тхэама, крупнейший из тех, что присоединяли к острову Новый город, выехала торжественная процессия. Возглавлял её герцог Ниедол; утреннее солнце полыхало на лазури и золоте его камзола. Следом, рядом с сонным Аджлокарцем, представляя городское дворянство, ехал ол Лезон; на его лице было самое официальное и бесстрастное выражение из возможных, а чуть выше — празднично дрожал в небе жёлто-зелёный флаг, прикреплённый древком к луке седла. Далее следовали трое стражников из городского гарнизона, далее — сама ведьма всё в той же одежде и со скрученными руками (коня вёл в поводу один из конвойных), далее — служитель храма Таго, и за ним — ещё пятеро стражников. Оставив толпу зевак по ту сторону моста, кавалькада проехала по обугленному Новому городу. Ведьма умудрялась сидеть так, словно выехала отдохнуть на королевской охоте, и выражение лица держала соответственное. И в городе, где зеваки не могли пропустить такое дивное представление, и на мосту, и на границе почти уже готового сняться лагеря, где их встретила такая же по пышности делегация… И потом, когда светская власть выдала получателю ведьму, духовная власть выдала прилагавшиеся к ведьме меч и медальон, золото-багровые дворяне обменялись любезностями и шутками с лазурно-золотыми, и разъехались обратно тем же порядком. Договор подписали накануне, и приказ сниматься прозвучал сразу, как только эта последняя формальность перестала удерживать Кадарца под стенами Эрлони.

— Счастлив приветствовать вас, — светски улыбнулся Шегдар, чуть придерживая коня, чтобы ехать бок о бок с Реаной. Она помедлила секунду…

— Благодарю. Рада встретить теплый приём.

Радости в голосе было ровно столько, чтобы фраза не звучала неумелой ложью.

— Не желаете ли принять более пристойную одежду? — не смутился Шегдар. — И я предлагаю освободить вам руки, если вы пообещаете не предпринимать попыток к бегству.

Реана посмотрела на него искоса и слегка насмешливо.

— Спасибо. Но не стоит. Предлагаю перейти на "ты" и не требовать ни с кого невыполнимых обещаний.

Шегдар усмехнулся.

— Идёт! — отточенным движением повёл рукой в воздухе, верёвка соскользнула с её запястий и метнулась к Шегдару. Реана потёрла покрасневшую кожу, блаженно улыбнулась.

— Отдай госпоже поводья, — сказал Шегдар ведшему её лошадь. Получил в ответ два удивлённых взгляда: от "поводыря" и от Реаны… Снова усмехнулся.

— Никуда ты не денешься из центра лагеря. Позавтракаешь со мной прежде, чем снимемся?

Реана беззаботно пожала плечами. Кивнула. Когда Раир сказал стандартную фразу "содержать сообразно рангу", она и сама не сообразила, что с рангом у неё… не очень. Особенно после того, как самолично заявила, что родовое имя ол Тэно присвоила себе незаконно. Зато догадался л-Налвих, каким-то образом оказавшимся ответственным за её содержание. Так что с ведьмой обращались уважительно (и камеру предоставили отдельную), но кормили редко. Раз в день, какой-то жуткой кашей, как и полагается кормить безродных и нищих. Так что против завтрака у девушки никаких возражений не имелось.

Проходил он в императорском шатре, и Реана впервые за год вспомнила традиционную кухню Центральной равнины. Традиционную кадарскую кухню, если точнее. В придорожных трактирах пределом сложности была фаршированная птица, а в приличных домах есть довелось раза три: Ёваск, Эглитор, Нанжин…

А ещё Реана как-то вдруг поняла, чем именно ей так знакомы Шегдаровы черты лица.

— Нок Эдол, — негромко сказала она.

— Да? — поднял голову Шегдар. Улыбнулся и прибавил: — Ол Тэно.

— Чем закончилась тогда эта история? Краджейх нок Эдол сел на трон тогда же или позже?

— Тогда же. С поддержкой ол Каехо и западнокадарских торговых городов.

Реана кивнула и сочла разговор законченным, так что следующим, после паузы, заговорил Шегдар.

— Я полагаю, сейчас вполне удобный момент, чтобы обсудить условия, на которых ты присоединишься ко мне.

Реана подняла на него глаза, хмыкнула и тряхнула головой.

— Я вообще не намерена присоединяться к тебе, с чего ты взял!

— Но Лаолиец тебя выдал! На его стороне ты не можешь остаться!

Она критически покосилась на Шегдара.

— Во-первых, могу. Во-вторых, на свете есть не только ты и Раир. Ваша война — это, мягко говоря, не вся жизнь. Помимо споров, кто круче, есть ещё целый мир, который я обожаю. И чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что мне в эту войну вовсе незачем было ввязываться.

— И мне нужно теперь тебя отпустить, чтоб ты тихо ушла в отшельники? — саркастически вопросил Шегдар.

— Ну, в целом неплохой план, — согласилась Реана. — В бродячие отшельники — самое оно.

— И никаких вмешательств в ход войны? Никакой помощи ни мне, ни Лаолийцу?

— А вот про невмешательство я не говорила. Если появится возможность помочь Раиру, я помогу. Раньше надо было думать, нужна мне эта война или нет. А теперь уже по уши замазана.

— Прекрати этот бредовый разговор! — приказал Шегдар, хлопнув по столу. — Ты понимаешь, что сейчас всё куда проще? Или ты выступаешь за меня и получаешь обратно императорский титул. Или я устраиваю пышную казнь на сутки, — как раз ко Дню изобилия успеется!

Реана подумала, повертела в руке сливу.

— Давай второе. Всегда хотела поучаствовать в ярком празднике!

Шегдар секунды полторы пытался понять услышанное…

— Но почему?..

— Я бы предпочла быть на своей собственной стороне, поодаль от ваших игр в войнушку, но если уж выбирать, то лучше я буду за Раира, чем за тебя.

— Почему? — повторил Шегдар.

— Потому что мне по душе его политика, потому что мне крайне не нравятся твои методы, потому что он считает власть обязанностью, а не правом, и потому что… я его люблю.

— Оставить одно последнее, и смысл не изменится, — скривился Шегдар.

— Угу, теперь ещё возведи глаза к потолку и скажи: "Женщины!", — рассмеялась Реана. — Я расставила причины в порядке убывания значимости… Впрочем, какая тебе разница.

Сутки в дороге тянулись одинаковые. Днём Реана наслаждалась почти полной свободой — в обозе между двумя телегами, зато верхом и с поводьями в развязанных руках. Впрочем, поводья можно было с тем же успехом отпустить — лошадь всё равно не могла идти никуда больше, как вперёд, с той же скоростью, что и весь обоз. На время привалов руки ведьме связывали, а помещали её как можно ближе к центру лагеря. Постоянный и постоянно меняющийся конвой не оставлял ни на минуту, и в туалет она ходила на привязи. Спасибо, хоть отойти разрешали.

Культурного досуга оказалось не предусмотрено: после первой беседы за завтраком Шегдар о ведьме вроде бы забыл, конвойные раз за разом попадались неразговорчивые, и из развлечений оставались только мысли. А думалось всё о том, о чём думать совершенно не хотелось.

Когда однажды вечером Шегдар решил-таки навестить пленную, зрелище ему представилось несколько неожиданное. На земле, подстелив свернутое одеяло, сидела ведьма, сосредоточенно глядя вниз. Шегдар подошел ближе, что не вызвало никаких изменений ни в позе, ни во взгляде ведьмы. Землю перед собой она расчертила неглубокими царапинами на поле в восемь на восемь клеток. В клетках без видимого порядка лежали десятка три сложных узлов с петлями. Нитки Реана, судя по всему, надергала из одеяла: старые шерстяные нитки светло-серого и темно-коричневого цвета.

— Изучаешь магию гартаоэ? — скептически спросил Шегдар. Ведьма почесала висок, передвинула один из узлов и с удовольствием потянулась.

— Вот ещё! Просто пытаюсь обыграть себя в шахматы. Кажется, выходит. Никогда не любила эту игру и никогда не умела в нее толком играть.

— Отчего же взялась теперь? — поинтересовался император, усаживаясь на сваленный рядом лапник для постели.

— Ну, надо же чем-то заняться… Знал бы ты, как это скучно — играть с собой…

Реана повернула голову.

— А это мысль! Давай я тебе объясню правила! Хотя… Можно, конечно, только все же не люблю я шахматы.

— Объяснишь! — усмехнулся Шегдар. — Полагаешь, я найду время для игр?

— Для этой игры — найдешь! Ручаюсь, тебе понравится. Голая логика и никаких случайностей… За что, собственно, и не нравится мне, — она улыбнулась и перевела глаза с узлов на собеседника. — Сползай с кровати, я расскажу.

Шегдар поколебался, но послушался. С логической точки зрения, ему здесь делать было решительно нечего. Как перетянуть ведьму на свою сторону, он решительно не видел. Следовательно, и говорить с пленной императору совершенно не о чём. Даже если допустить, что оная пленная императору ровня в силу своего тёмного прошлого. А если уж глава государства припёрся сюда солдатам на смех и выслушивает беззаботную болтовню ведьмы-смертницы о какой-то игре… Почему бы в такой нелепой ситуации не позволить себе ещё одну нелепость? Не усесться на землю и не составить ведьме компанию?

Первая партия была не игрой, а объяснением правил, вторая — их закреплением, в третьей, ценой едва ли не всех фигур, победа досталась Реане, а четвёртую ведьма позорно продула. Выпрямилась и расплылась в улыбке, крайне довольная.

— Приятно видеть, что не ошиблась ни в чём!

— Так уж ни в чём? — удивился Шегдар. — Видят Вечные, ошибок за игру ты сделала мало не больше, чем Наренд за год своего правления!

Реана рассмеялась.

— Я не про то, как играла. Первое, в чём я не ошиблась, так это в своих талантах шахматистки. А второе — в том, что тебе шахматы придутся как раз по душе. Закажешь себе нормальную доску с фигурами, и будешь с Ксондаком обмениваться шпильками…

— Если его святейшество узнает о происхождении этой игры, он и близко к ней не подойдет, — задумчиво и ехидно прикрыл глаза Шегдар.

— Скажи, что откровение было, — живо посоветовала Реана. Повернулась к Шегдару боком, обхватила одно колено рукой и продолжила. — Что приснилось, как кто-то из Вечных играл… О! — Реана прищёлкнула пальцами. — Тиарсе с кем-то играла! Эта точно знает шахматы, ручаюсь!

Шегдар посмотрел на неё непроницаемым лицом. И как прикажешь понимать эту безумную, Тиарсе всеблагая?

А ночью где-то возле лагеря вопила рысь. Надрывно, с привизгом, с такой безнадёжностью и тоской, что хотелось передёрнуть плечами и заткнуть уши.

— Почему?

Реана провела ладонью по колючей шерсти одеяла… Согнула пальцы, мазнула ими по ладони, смахивая ощущение. Пожала плечами.

— Я на другой стороне, так уж вышло.

— Ты что дала ему присягу?! — вскочил Шегдар. Реана почесала бровь, глядя на него искоса.

— Нет, — снова пожала плечами. — Присягу не дала. Я иерархию не люблю.

— Но в чём тогда затруднение? — он побарабанил пальцами по оголовью меча.

— В том, что я на другой стороне, — повторила Реана. — Шегдар, ну так уж получилось — я на другой стороне! Можно только один раз выбрать, белыми играть или чёрными. Я уже выбрала. И как ты себе это представляешь: в середине партии одна из фигур меняет цвет… Или игрок говорит, что намерен дальше играть за белых, а не за чёрных, скажем… Так неправильно.

— Эта ррагэи игра! — раздражённо сказал Шегдар, садясь. — В жизни правила нарушают!

— Я стараюсь не нарушать.

— Ха! Вот уж от тебя не ожидал услышать! Реда, которая играет по правилам!

Она чуть приподняла бровь:

— Я всегда играла по правилам. Триста лет назад — в особенности. Другое дело, что я сама их выбирала.

— Таго! Тебя продали! Ол Истаилле тебя продал! Какие ррагэи правила…

— Замолчи! — зло выкрикнула Реана, впившись в его плечо пальцами. В нескольких метрах справа всколыхнулись солдаты, кто-то потянулся к мечу. Шегдар не обратил на ведьмин жест внимания.

— Ха! Сама ведь знаешь: правда! Дурная привычка у тебя, Лэнрайна ол Тэно — доверять не тем! Нок Аакшаба продал, теперь ол Истаилле… с первой попытки не научилась?

Реана отпустила его плечо, усмехнулась.

— Дурак. Нашёл, кого сравнивать!

— А где разница?

Реана отвернулась. Потянулась, хрустнув спиной, уронила руки.

— Джелгах был мелкой дрянью. И его я только хотела, а не любила.

Шегдар пару секунд помолчал, отчасти шокированный неожиданной откровенностью. Но заготовленную реплику выдал с должным сарказмом:

— А продали оба одинаково.

Реана глотнула. Перевела глаза в глаза Шегдара и с напряжением подняла левый угол рта.

— Точно. Продали абсолютно одинаково. У Тиарсе неплохое чувство юмора, да?

Шегдар в замешательстве смотрел, молчал. Она добавила:

— Иди к чёрту, а?

— Нет уж, я ещё не всё сказал!

— Зато с меня на сегодня хватит, — снова криво усмехнулась Реана, улеглась и отвернулась к стене.

— Тебя продали, — рассудительно продолжал Шегдар, закинув ногу на ногу и покачивая стопой. — А любая сделка считается расторгнутой, если одна из сторон нарушает условия. Даже если бы ты принесла вассальную присягу Лаолийцу, ты была бы свободна от неё с момента продажи.

— Хватит.

— Таким образом, у тебя нет даже формального повода держать сторону северян. Более того, логично и правомерно — перейти на сторону противников тех, кто тебя продал…

— Хватит!

— Поскольку враг твоего врага всегда может оказаться весьма полезным другом…

— Раир мне не враг!

— В данном случае название несущественно. Можно исправить на "продавец"…

Реана с шипением выдохнула сквозь зубы.

— Суть останется прежней: по законам Вечных и по обычаям человеческим ты вправе и должна мстить за бесчестный поступок. Для этого же наиболее целесообразно заручиться моей поддержкой.

— Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! — короткой очередью выплюнула она, с чувством долбанула по хрустнувшей лежанке кулаками, села и набычилась на Шегдара, оказавшись почти нос к носу с ним. — Я не собираюсь мстить! Я — Не — Буду — Мстить! Ясно тебе? Мне плевать, честным или бесчестным был поступок Раира — потому что он был правильным! Потому что одна жизнь стоит меньше, чем город или всё войско! А этот идиот думает по-здешнему, ночами не спит и терзается совестью: "Ах, я поступил бесчестно! Ах, я уже не рыцарь без страха и упрёка!" Будто я ему не говорила, что всё правильно!

— Потому я и взываю к твоему разуму, — спокойно отозвался Шегдар. — Ты всегда больше верила ему, а не сердцу. Вот и скажи — рационально — почему ты не хочешь выжить?

— Ххха? — она мотнула головой. — Не хочу выжить? — расхохоталась, да так и забыла убрать с лица кривой оскал. — А то тебе не доносили, как я крепко сплю, ворочаясь с бока на бок по полночи! И ты не догадываешься, что мне снится? Да я свихнусь скоро: столько раз умирала заранее! Ещё пару дней — и я взвою от тоски так, что камни начнут дробиться! Я дико хочу жить, я каждое утро медлю глаза открыть: вдруг проснусь живой и свободной! Я не хочу выжить…

Она снова широко качнула головой, отвернулась от Шегдара.

— Но тогда почему? — Шегдар стал так, чтобы видеть её лицо. — Почему?! Из-за Лаолийца?

— Ох, да отвяжись ты от Раира. Если б не он, всё было б точно так же. Разве что мне было бы чуть менее паршиво. Ну нельзя перебегать на другую сторону! Тем более — так… Находясь у другой стороны на правах почётной гостьи…

— Я не понимаю! Почему? Что, на этой стороне не такие люди? Будто в войне есть правые и неправые!

— Вот не надо! — поморщилась Реана. — Можно подумать, я тут стала в позу великомученицы, ругаю тебя "исчадием ада", вопя "изыди, искуситель", или патетически простираю руку, вещая, что воины Света не переходят на сторону Тьмы. Ну, или там наоборот. В начале игры мне было глубоко плевать, за кого играть. Но когда выбор уже сделан — его нельзя менять! Неужели, я мало раз это повторила?

— Много! И бред полный! Выходит, один раз сделаешь глупость — дальше всю жизнь быть идиотом, раз выбор сделан?

Реана морщилась и молчала.

— Ты всё это время играла не на той стороне — какого беса ты не хочешь этого признать даже сейчас? Тебя разменяли, продали, непогрешимый Лаолиец тебя выбросил за ненадобностью! Кулак Таго на твою голову, почему ты не хочешь признать, что ошиблась? Почему не исправить ошибку?

— Заладил: "продали", "продали"… Неважно, продали меня или нет. Я продаваться не собираюсь. Всё.

Шегдар яростно сверкнул на неё глазами, прорычал "Ррагэ!" и ушёл, долбанув ножнами по пню.

Реана снова легла, отвернулась в темноту. Лежала, тихо трогая пальцем острый кончик ветки, проткнувшей одеяло. Хотелось плакать. Но на сердце было тяжело и холодно, и глаза оставались сухи.

Началась вторая неделя пути, и близился к середине первый месяц осени. Арнские холмы сменились Кадарским лесом, и до границы оставалось уже недолго. Дни оставались ещё жаркими; только хрупкая, звенящая синева вверху выдавала, что лето кончилось. А ночи стояли прозрачные, с восхитительно крупными звёздами, с упоительной свежестью в воздухе, ещё не морозные, они уже давали ощутить вкус будущих заморозков. И запахи… Ночной лес пах грибами и тайной и…

Она проснулась посреди безлунной ночи — от дикого, безумного счастья, палящего глотку воплем. Во сне было легко… Светло рассветным рассеянным светом, свежо и сияюще. Горы позади и внизу, бездонное небо впереди и вокруг. Ковыльные холмы и ветер — холодный, нет, ледяной, как озеро на леднике! Ледяной ветер по горячей коже. И всё. Ничего больше, только ветер над ковылём и она — над ветром.

Она раскинула руки…

Тыльная сторона левой ладони с размаху шлёпнула о горячий камень костра. Реана сжала левый кулак, повернулась на бок. Села, всполошив охрану, открыла глаза, поглядела в темноту, легла на спину… Лежала и смотрела в звёзды, ещё не начавшие тускнеть перед рассветом. И улыбалась.

Минут через сорок она поднялась — отойти за куст. Солдат сонно и недовольно проводил, привычно остановился, давая отойти, насколько пускает верёвка. Когда ведьма резко опустила связанные руки на его затылок, парень успел только удивиться.

Реана быстро разрезала верёвку. Шансов — никаких. Через пол-лагеря, пусть и безлунной ночью, но притом, что есть от силы пять минут прежде, чем поднимут тревогу… Даже если успеть до лошадей, всё равно далеко не уйду… Но что я теряю?

Она сняла с лежащего солдата меч и пошла, улыбаясь ветру. В голове набирала громкость шальная песня: "Любо, братцы, любо, любо, братцы жить!.."

"Какого демона творится снаружи?" — в полусне подумал Шегдар, прислушиваясь.

— Ваше Императорское Величество… — осторожно приподнялся дверной полог.

— Что?

— Ведьма… — забормотал слуга.

— Что?! — Шегдар рывком встал, хватая пояс с мечом, отодвинул слугу и вышел.

— Она…

Светало. Перед шатром собрался мало не весь лагерь. На земле, на собственном плаще лежала Реана. По плащу расплылось чёрное пятно.

— Разрешите сказать, Ваше Величество! — выступил вперёд первый советник. Поклонился и по мрачному кивку Шегдара начал, пока император опоясывался:

— Она пыталась бежать. Как-то сумела освободить руки, вооружилась и добралась уже до коней, когда её заметили. Конюх пытался остановить, но, кажется, даже не ранил. Она поскакала на восток, люди подняли тревогу, но остановить не успевали. Едва не ушла… Пришлось стрелять. Я был в числе стрелявших, — снова поклонился советник. — Сперва убили лошадь, но ведьма соскочила и побежала, а когда её догнали верховые, стала отбиваться…

— Почему не взяли живой? — поморщился Шегдар.

В толпе зашумели. Суть возмущения сводилась к тому, что человеческие способности не беспредельны — в отличие, как оказалось, от ведьминских.

Шегдар снова поморщился. Подошёл к ведьме вплотную. Судя по тому, на что она была похожа, её и мечом достать смогли далеко не с первой попытки, не то что схватить. Бок, плечо, нога… Не считая мелких порезов. И располосованной до зубов правой щеки.

Она была ещё жива.

Император достал кинжал, опустился на одно колено. Реана открыла глаза. Увидела его. И медленно, с трудом, усмехнулась уцелевшей половиной лица. Шегдар отвёл взгляд и вонзил кинжал.

Поднялся.

— Сложите погребальный костёр.

Опустил руки, брезгливо встряхнул их, повернулся спиной к показавшемуся солнцу и пошёл обратно в шатёр, плотнее запахивая плащ.

Какой холодный ветер.

____________________________________________________________

Feci quod potui, faciant meliora potentes.

1999–2004