(2273–2289 гг.)

Шонек

2273, 4 луна Ппд

"Лисья нора", Эрлони

Пару лун назад, ещё не ожидая от мироздания никакого подвоха, Шонек сидел на полу во втором зале "Норы", умостив бумагу на лавку, и пытался нарисовать огонь. Попутно лениво гадал, что сейчас творится на стрелке Кхад, Лиса и ол Баррейи. Лисятню, судя по рассказу Наркафа, вычистили удачно… Кроме того, немного занимал Шонека вопрос о дворянстве и дворянских бумагах. Бумаги ол Нюрио принёс Призрак — тут всё ясно. Бумаги ол Кайле рыжий делал сам, бумаги ол Тэно ещё не доделал… Но как Хриссэ можно было выдать за Веджойо ол Каехо? Никак, видит Килре.

Рисунок, придавленный мыслями, получался тяжёлым, плотным и неподвижным, а живое пламя насмешливо плясало в камине и дразнилось. Шонек досадливо смял бумагу и кинул в огонь. Мокрый от краски лист зашипел и задымил, но потом разгорелся, подбросив пламя выше. Мальчишка схватил другой лист и торопливо принялся за новый набросок. За столом перебирала какие-то свои травы Тисса, вполголоса разговаривая с Кошкой. Кошка что-то осторожно выспрашивала у неё про Хриссэ, а лекарка поднимала брови и убеждала, что пыльник, во-первых, хороший (Кошка издала странный звук, словно поперхнулась), а во-вторых, надоедливый, как незнамо кто. То ему в холмы приспичило, то на реку зовёт, то на рынок, то вообще пылью угощать пытался.

— Я спать хочу, а он меня гулять тащит, — тихонько хихикнула Тисса. — Ещё чуть-чуть, и я бы от него прятаться начала.

— Так это же замечательно! — неожиданно обрадовалась Кошка; так громко, что Шонек обернулся и увидел, как Тисса удивлённо глянула искоса, не поднимая головы от трав. — Нет-нет, это я так… — поспешила успокоить её Кошка.

— Так что даже лучше, что он в Веройге, — задумчиво подытожила Тисса.

— Ну, Хриссэ! Кто бы мог подумать!.. — весело цокнула Кошка. — Увёртливый, как…

Дверь громко стукнула в стену, пропуская Близнецов и взбешённого Умника.

— Ай-яй-яй… — сказала Тисса, вскакивая и вскидывая кулачок ко рту. Прозвучало это как-то совсем беспомощно. — Это… Что же это? Гиллена-светлая…

"Это" была Кхад, Нейех нёс её на руках, и выглядела ведьма жутко и жалко. Пропоротая и пропитанная кровью куртка на левом плече, бесцветное лицо и закатившиеся глаза. Интонацию Тиссы вполне можно было понять.

Нейех положил Кхадеру на застланную мехом лавку, и лекарка тут же присела рядом, нерешительно трогая плечо рядом с наспех перевязанной раной.

— Ай-яй-яй… — ещё раз сказала она, качая головой. — И противоядия, как нарочно… Ай-яй-яй…

Кошка втянула воздух сквозь зубы.

— Ничего, — сказала Тисса совсем другим голосом. — Ничего. Справимся.

Она выпрямилась и посерьёзнела, пробегаясь пальцами другой руки по ведьминому лбу. Кошка постояла-постояла рядом — и ушла к другому столу, позвав Близнецов. Там они начали что-то обсуждать вполголоса, время от времени бросая тревожные взгляды на ведьму.

Умник сквозь зубы рассказывал, что лорд тэрко почему-то ушёл, Кхад вот подстрелили отравленной стрелой, в Логове засада…

— А Синий? — дёрнулся Шонек. — И Тлайко, и дед…

Умник нахмурился и поднял голову, яростно глядя в стену.

— Я его убью. Сначала кьол Баррейю и о-Баррейю. Потом его.

"О-Баррейя ни при чём", — подумал Шонек, но вслух говорить ничего не стал. Было у него подозрение, что тогда Умник расширит список потенциальных трупов. Рыжий стал смотреть на Тиссу. Тем более, что посмотреть было на что. Нет, сидела она совершенно неподвижно, мягко положив тонкопалую ладонь на лоб Кхад. Всё дело было в выражении лица. Обычно в присутствии Кхад лекарка выглядела как-то пришибленно. Плечи приподнимались, лицо делалось неподвижным. Губы она начинала кусать. Сейчас Тисса выглядела спокойной, собранной и строгой. Вдохновенной какой-то. Лицо прямо светилось. Конечно, это только отблески каминного огня играли на её щеках, но иллюзия не делалась от этого менее полной. Гиллена милосердная собственной вечной персоной. Шонек потянулся за бумагой, не отрывая взгляда от Тиссы, наткнулся рукой на руку Умника, оценил праведное пламя мести во взгляде, которым Умник сверлил стену, и решил повременить. Хотя и обидно: до сих пор Шонек был совершенно уверен, что такой зеленовато-серый, землистый оттенок лица, как у Кхад сейчас, бывает только у трупов на классических иконах, а никак не у живых людей. Тисса зажмурилась, губы у неё мелко подрагивали, и прядки прилипли к намокшим вискам. Землистость медленно перетекала с лица Кхад на лекаркино. Потом Тисса открыла глаза, отняла руки и покачнулась. Мокрая, как утопленница.

— Всё будет хорошо, — тихонько сказала Тисса, трогая висок. — Очень плохой яд, но я её вытянула. Отлежится несколько дней…

Шонек вздрогнул. Судя по убитому голосу и мелко подрагивающим рукам, Тисса вытянула еле-еле. То есть, Кхад действительно могла умереть?..

Ведьма открыла глаза. Тисса тронула её лоб горячими пальцами и вздрогнула, встретив взгляд в упор. На Гиллену она уже была совсем не похожа. Неловкая и боязливая девочка с вечно расширенными глазами.

— Дура, — сказала Кхад. Тисса дёрнулась от обиды. — Теперь тебя выхаживать? — резко спросила ведьма. — Что, прохожего какого-нибудь не могли поймать?

— К-какого про… — недоумённо начала Тисса и осеклась. — Ты… Да как так можно?!

Лекарка возмущённо глянула из-под сведённых бровей и вскочила, чтобы выйти, но сразу зашагать к двери не смогла: Тиссу ощутимо повело, так что ей пришлось ухватиться за плечо Умника.

— Ты куда? — недоумённо спросил он. Сути спора он, кажется, не уловил.

— Есть и спать, — буркнула Тисса и вышла.

— Чего это она?

Шонек на его вопрос пожал плечами. Вроде, где-то он слышал, что можно не лекарской силой лечить, а купить какого-нибудь раба и перегнать его жизнь в больного. Вроде, о ком-то из лордов он слышал, что так лечили, потому что так лекарю проще. Но объяснять было лень, и Шонек пожатием плеч ограничился, сгрёб со стола бумагу и пошёл скорей зарисовывать, пока ничего не забылось.

Каминный огонь у него так и не получился, а получилось что-то мрачноватое и тревожное. Длинная, немного изгибающаяся улица. Мокрая, тёмно-серая и чёрная, с рыжими подпалинами там, где на неё просачивался факельный или свечной свет. И на этом фоне — тонкая фигурка гиллени, светловолосой и светлолицей, светлой почти до прозрачности. Гиллени вытягивала из слякотной темноты ведьму с лохматыми коричневыми волосами, смугловатую от природы и землистую от полумёртвости. Впрочем, со второго взгляда казалось, что это ведьма втягивает лекарку в темноту, но исправлять Шонек не стал. Поразмыслив, решил, что так тоже хорошо. И даже более того: Мию и Онею надо показать обязательно.

Потом Шонек сообразил, что Онею показать едва ли получится, и загрустил, но быстро отвлёкся на ужин. Назавтра утром времени на задумчивость тоже не было. "Нора" стала опасной, если уж лорд тэрко вздумал устроить тотальную облаву на кхади. Сам по себе Клойт выкрутится — не первый обыск и не последний. Но перебраться в другое место необходимо, и Логово для этого не подходит. Зато пустует вычищенная Лисятня. В которой, к тому же, выловить кого бы то ни было сложнее, чем руками поймать мышь в тёмном подполе. Переезд много времени не занял, уже после полудня Шонек был свободен. Погода стояла совершенно замечательная, солнечная и свежая, и рыжий вытащил Мийгута бродить по городу и рисовать дома. Шонеку почти удалось отвлечься, и удалось бы окончательно, если бы на обратной дороге он не разглядел городскую стражу под дверью мэтра Астиваза, отчего пришлось срочно дёргать Мия за рукав и нырять за угол. Зрелище коричневых курток сразу и безоговорочно убедило Шонека в том, что Мия надо прятать, и рыжий решился на страшную вещь: он привёл Мийгута с собой в Лисятню, по дороге рассказав о своей принадлежности к кхади и о том, почему ол Баррейя мог возжаждать Мийгутовой крови. А приведя, рыжий приготовился героически умереть под скептическим взглядом Кхадеры. Но ведьма спала, явно собираясь сделать это своим основным занятием на ближайшие дни, так что героическая гибель отодвинулась в туман.

Потом было ещё много интересного. После смерти Нактирра, кьол Истаилле и наследника столица тихо бурлила — чем дальше, тем громче. Пьяный нка-Лантонц спас зеленоглазую уличную девчонку от шпаны и взял в содержанки, так что старшей у кхади осталась Кошка. Шонек доделал бумаги ол Тэно. О попавших в руки лорда тэрко Синем, Тлайко и деде Янеке никаких известий не было. Шонек скучал и выходил в город на охоту за колоритными лицами.

В одно из таких блужданий перед ним, уже на подходах к Глинянке, едва не путаясь в ногах, стайкой порхнули воробьи. Перелетели улицу, почти задевая брусчатку, и расселись на завитках решётки, которая лентой тянулась по стене чьего-то сада. Шонек обернулся: картинка бы многим колоритным лицам дала фору. Воробьи расселись только для того, чтобы при первом порыве ветра первый из них мягко слетел на землю под самой стеной. За ним — ещё два, потом — сразу пять, потом — ещё несколько. Потом воробьепад пошёл на убыль. Три следующих птицы спорхнули, чуть помедлив. Последний подумал ещё с десяток ударов сердца и тоже слетел. "Как листья осенью", — подумал Шонек, споткнулся и стал смотреть вперёд. Как раз вовремя, чтобы увидеть…

— Оней?! — рыжий задохнулся от удивления и за шиворот втащил болезненно бледного о-Баррейю в сараюшку, мешая тому изображать надменное возмущение.

— Ты чего тут делаешь, дурак сумасшедший?! — шипел Шонек, тараща глаза. Оней смотрел на него исподлобья.

— Я твои книги принёс.

— К-какие книги?.. Если тебя увидят…

— И официальный вызов. Потому что это подло… — Оней сбился. — Ты, Мийгут… Я вас друзьями считал… А вы…

— Какой вызов?..

— На поединок, — гордо заявил Оней. Шонек открыл рот и застыл. Сначала от удивления, потом — вслушиваясь: снаружи шорхнула чья-то нога. Других шагов слышно не было, и Оней продолжил:

— Завтра в полдень, возле тагала на дороге на Нори-ол-Те, — старательно отработанной интонацией сказал он.

— Тиарсе Белая, — выдохнул Шонек. — Какой поединок?..

Оней собрался пространно отвечать, и рыжий спешно закивал:

— Хорошо, хорошо, книги, поединок, только убирайся отсюда скорей! Если тебя старшие увидят, тебя же живьём съедят, и меня за компанию… Хал!

— Сам ты хал, — весело сказала Кошка от двери.

Шонек явно перепугался больше Онея: о-Баррейя изображал гордую статую, пока рыжий подскочил, нервно хватаясь за нож. Кошка шагнула вперёд, ловя головой пыльный луч света из-под потолка.

— Ша, шмакодявка! — жизнерадостно заявила она. — Прям ты меня так сразу и достал, с первого же удара.

— Кошка… — просительно сказал рыжий. — Давай, ты его не видела, а?.. Он сейчас уходит…

Кошка фыркнула. Шонек, красный от возмущения, почти выкрикнул:

— Он же не виноват, что о-Баррейя! — и тут же осёкся, гадая: не слишком ли громко получилось.

— Я тебя видел где-то, — сказал Оней. Кошка рассмеялась и шагнула ближе, небрежно отодвигая Шонека, который нервно сжимал и разжимал руку на ноже. Так спокойно отвернулась; уверена была, что рыжий не решится?..

— Поразительная наблюдательность, господин наследник! Если помнить, что я в "Башнях" несколько лун подряд паслась…

Она шагнула совсем близко и ласково провела пальцами по щеке Онея. Тот дёрнулся и покраснел.

— Как же ты на ол Баррейю похож, — задумчиво сказала она. И тут же добавила: — С виду. Лорд тэрко уж наверняка никогда в жизни таким олухом не был.

Оней возмущённо вскинул голову и потянулся к оружию, но Кошка дотянулась до его меча раньше — и отшагнула назад, угрожая Онею его же клинком. Шонек стоял у неё за спиной, сверлил эту спину взглядом, и нервно сжимал и разжимал руку на ноже. Так уверена, что рыжий не решится?.. А рыжий решится?..

— Кыш отсюда, — весело сказала Кошка, чуть опуская меч, и шагнула в сторону ещё до того, как Шонек успел определиться. — Передавай привет отцу.

Оней растеряно шагнул к ней — Кошка приподняла меч — и мальчишка остановился, не в состоянии отвести взгляд от солнечного блика, наколотого на острие.

— Объяснишь ему, куда меч дел, — ласково сказала Кошка, — он с тебя сам шкуру спустит.

Оней хотел было что-то сказать, но промолчал, побледнев и жалко заморгав.

— Кошка, — попросил Шонек. — Пожалуйста… Отдай ему меч, а?

Она снисходительно улыбнулась.

— А ты вообще молчи. И молись, чтобы я тоже молчала, если Кхад спросит.

Шонек вздрогнул.

— Ну Кошка, ну пожалуйста… — тихо сказал он. Кошка хмыкнула и вышла, и даже со спины было видно, как она довольна мирозданием в целом и собой в частности.

Шонек её счастья не разделял, но вышел тоже и помчался к Глинянке подворотнями, таща за собой о-Баррейю и нервно оглядываясь. О-Баррейя потеряно молчал, никто из кхади по дороге не встретился, и это хоть как-то примирило Шонека с действительностью. У Зелёного моста рыжий остановился и отпустил руку Онея. Тот потёр запястье. Помолчал и пошёл прочь.

— Оней, — позвал Шонек. О-Баррейя обернулся. Шонек смотрел в сторону. — Только ты не думай… я не шпионил. Это вообще случайно получилось. Я случайно сдружился с Мием… Ну, ты же тоже случайно. А потом уже он нас сдружил. Честно.

Оней молчал. Шонек вдруг вздрогнул:

— А откуда твой… лорд тэрко узнал про Мийгута?

— Я не говорил! — почти выкрикнул Оней. — Ни вам про отца, — тихо продолжил он. — Ни отцу про вас.

Он поднял злые от обиды глаза и добавил:

— Потому что не знал ничего.

— А откуда тогда?..

Оней помолчал.

— Дед твой сказал. Он эту вашу Кхад терпеть не может, похоже…

— Он… Он мне не дед, — жёстко сказал Шонек. — Я приёмыш. А что с Синим и Тлайко?

Оней отвёл глаза. Шонек скрипнул зубами. Потом вздохнул.

— Шон, — тихо сказал Оней. — Насчёт поединка.

— Ну? — нехорошо усмехнулся рыжий.

— Это я от злости сказал. Но ты всё равно приходи, ладно? Не драться — поговорить.

— Я рисунки притащу. И книгу по баллистам, — кивнул Шонек. — И… я не обещаю, но ты отцу не говори пока про меч. Я попробую его у Кошки стырить.

— Спасибо! — оживился Оней. И тут же помрачнел обратно. — Он меня убьёт. Ладно, я побежал.

Шонек помахал ему рукой и тихо буркнул себе под нос:

— Ты, главное, в Лисятню больше не ходи. А то Умник убьёт тебя раньше. И меня за компанию.

Веджойо ол Каехо

2273 год, 19 день 5 луны Ппд

Веройге

Мать нагрянула внезапно, как зангские пираты в приморский городок. Приведя себя в порядок после долгой дороги, она тут же затеяла приводить в порядок дела сына, который, как ни крути, очень вовремя вернулся к делёжке власти. И который по малолетству и разгильдяйству пил без просыху и травился пылью вместо того, чтобы доблестно интриговать, как положено приличному карьеристу из древнего рода.

— Нет.

— Но хотя бы попробовать!..

— Нет.

— Сынок… — и замолчала.

"Сынок" терпеливо ждал, когда ей надоест общение, и можно будет заняться делом.

— Что? — спросил он. Клайенна непонимающе наклонила голову.

— Что ты так смотришь? — пояснил Хриссэ.

Клайенна кьол Каехо улыбнулась и неловко протянула руку, тронуть висок сына. Хриссэ скептически приподнял бровь. Кьол Каехо отняла руку.

— Ведж… Хотя, какой ты Ведж!.. Энетхе… Нет, не так. Я говорила твоему отцу, что из Сойвено получился бы лучший герцог. Энетхе точно такое же лицо делал, как ты сейчас…

С облегчением прикрыв за ней дверь, Хриссэ побродил по комнате, попинывая мебель — настроение от этого не улучшалось, — и пыльник отправился мерить улицы, в надежде, что промозглый ветер выдует дурацкое состояние. Пешком — он никогда не ладил с лошадьми. Конечно, он мог держаться в седле, мог отличить дазаранскую кобылицу от мерина с Пустошей… Но не более того. Не мог, как отец, с полусотни шагов определить возраст скакуна с точностью до порога. Не мог, как мать, мгновенно подружиться с любой лошадью любого норова. Отец умел коней укрощать, а мать умела сделать так, что лошади не хотели блажить. И как ухаживать за лошадьми, Веджойо знал, но предпочитал перепоручать это конюхам. Своим ногам он вообще доверял больше, чем конским, что странно для сойгьи и непростительно для о-Каехо. Брат, Сойвено, любимец матери и гордость отца, хоть и был младше девять порогов, уже тогда освоился с лошадьми лучше беспутного наследника. Вот кто мог хоть нлакку в седле на галопе сплясать. Недаром так сдружился с таким же лошадником Натом н-Эдолом, хоть по возрасту кадарец ближе был к Веджу, чем к Вену. Тиволи и Сойге враждовали редко, что бы там себе ни думали Империя и Кадар. Иногда два герцогства казались друг другу больше сродни, чем формальным землякам. Ничего странного, что обоих родов "герцогята", как выражался старый конюх (как же его звали?…), то и дело мотались из Кейба в Эдол и обратно. Или по границе между герцогствами. Или по Кадарскому лесу. Главное, чтобы втроём. Все трое, впрочем, понимали, что Наатадж н-Эдол и Сойвено ол Каехо дружат, а Веджойо и Наатадж — не особенно. В любом случае, других друзей у Веджа не было. Он и с братом ладил постольку поскольку. Вен любил не только лошадей, он всякую живность любил. А Ведж любил охотиться. Когда гончие загоняли дичь, что-то зажигалось в холодных глазах о-Каехо, и Вен на этот холодный огонёк хмурился сквозь белёсые ресницы, но молчал. А когда старший брат погонял чистокровного и отлично выезженного коня плёткой, младший молчать уже не мог и не хотел. Вплоть до крика и кулаков. С кулаками, в отличие от лошадей, всегда лучше было у старшего, и любви Вена ему это не прибавляло. Как, впрочем, и сам он не проникался братской любовью, когда Сойвено кричал на всю округу, что только полный дурак и неумёха будет хлестать такого умницу, как Пепел, который и голоса, и ног, и поводьев слушается замечательно — если рот ему поводьями не драть. А драть рот такому умнице будет только совсем уж безрукий… Безрукий на аргументы отвечал рукоприкладством. Мэтр Дийшан, учивший "герцогят" стрельбе, фехтованию, кулачному бою, сойгийской борьбе и прочим воинским премудростям, всегда выделял Веджа, но это было мало не единственное, в чём старший брат опережал младшего. Если не считать умения срезать словом, конечно, и умения усмехаться с неприятным прищуром, которые о-Каехо более-менее освоил уже годам к десяти. По крайней мере, сверстники с ним тягаться точно не могли. И старшие — не всякие. Справедливости ради надо сказать, что не только в силу языкатости наследника, но и потому, что сыну герцога ол Каехо в Кейбе не указ никто и ни в чём, кроме родителей. Попробуй, скажи что поперёк, когда всякая собака в столице герцогства с первого же пинка усвоила, что с господином Веджойо связываться — себе дороже.

Дальше — больше. Вена в герцогстве любили, Веджа — боялись. Герцога боялись, конечно, сильней, а потому не высказывались вслух, что наследником надо бы — рассудительного Сойвено, а не психованного Веджойо, хоть Сойвено и младший. Зато младший в седле — как там и родился, сразу видно истинного сойгьи! Вслух не говорили, но думали громко, а Ведж глухим не был. В первый поединок вляпался в двадцать четыре порога — со здоровым детиной, сыном заезжего арнакийского барона. Детина хаял "герцогёныша" в кабаке, не приметив, как обхаянный вошёл туда же. И Ведж победил. Перед поединком не договаривались, до первой крови ли, до сдачи или до смерти, потому победил — убив, чтобы уж точно. Не постеснялся пнуть песок, чтобы тот взметнулся и забился детине в глаза, давая возможность ударить наверняка.

У Вена со слухом на сплетни было хуже, да и рано думать о политике в шесть или семь лет, даже если ты сын герцога. Потому о терзаниях брата он имел смутное представление. А потом ему выпал шанс обнаружить, что он и о самом брате имеет представление не менее смутное. Поединок был в четвёртую луну пополуночи, а вскоре после Порога полудня Вен отправился кататься на своём Закате. На обратной дороге завернул в изученный вдоль и поперёк обоими братьями овражек, где протекала речка, давая воду древесным корням и получая взамен тень. Лето выдалось жарким, и жажда под вечер вполне закономерна, так что Сойвено ничуть не удивился, обнаружив между тропой и ручьём пасущегося Пепла, коня Веджа. Оставил Заката там же и весело пошёл к прогалине с удобным бревном для сидения над речкой. Ведж действительно был там. Сойвено заметил брата раньше, чем он его, и замер за кустом.

Мэтр Дийшан объяснял мальчишкам, помимо прочего, болевые захваты, болевые приёмы, особые точки на человеческом теле… Именно это Ведж и отрабатывал на щуплом парне лет семнадцати; рабе, судя по клейму на плече. Парень явно не был воином, и толкового сопротивления оказать не мог. Потому, видимо, Ведж его и купил: чтобы без лишних проблем. Чтобы нащупывать болевые точки, заламывать руки под разными углами… А рот парня забит кляпом и завязан поверх, чтобы не отвлекал. Ведж закончил серию ударов, позволил рабу придушенно стонущим кулём рухнуть под ноги и, довольный собой, пошёл к воде. По дороге он заметил Вена, весело поприветствовал, помахав рукой. Потом разглядел выражение брезгливого возмущения на лице брата и расплылся в своей неприятной ухмылочке. Вен зыркнул на него и пошёл было к свалившемуся парню: посмотреть, помочь… Ведж успел первым и деловито добил раба коротким тычком ножа. Сойвено снова замер, но от злости не нашёл слов. Только постоял, сверкая глазами на смеющегося и вытирающего нож Веджа, а потом повернулся и убежал.

Впрочем, росчерк под братской дружбой поставила другая история. Следующей весной, когда снег уже сошёл и холмы подсохли и расцвели тюльпанами, "герцогята" втроём отправились скакать в окрестностях Кейба. Ведж в поездку не рвался, заранее зная, чем это кончится. Вен с Натом затеют скачки наперегонки, оба умчатся вперёд, а он безнадёжно отстанет, чтобы в очередной раз яростно сжимать зубы и воображать, как отыграется на турнире в честь Порога полудня… Но поехал. Очень уж хорошо было утро: нежно-розовое с желтизной небо — и степь, сплошь в цветах того же оттенка. В тот день ему вдруг повезло. Чуть ли не впервые он действительно чувствовал Пепла, не затягивал поводья и прекрасно справлялся одними ногами, без плётки. И вырвался вперёд, немало удивив приятелей. Он как раз успел захлебнуться успехом и рассмеяться от восторга и торжества, когда Пепел вдруг запнулся и упал набок, дико завизжав. Ведж не понял, что случилось: нора или ненадёжный песок под копыто, или ещё что, — он даже толком не заметил, что конь едва не расплющил своим весом его левую ногу, почти не почувствовал боли в отбитом боку, он понял только, что опять проиграл. С воплем выхватил плеть и принялся охаживать коня, по лопаткам, по шее, куда придётся, прямо так, лёжа на земле с ногой, зажатой между землёй и конским боком, среди мятых тюльпанов с кровавыми и жёлтыми лепестками. Бить Веджойо о Каехо умел и в тринадцать лет, так что небольшой вес его тройной плётки мало что менял. Наверное, об этом Вен тоже подумал, слетая с Заката прямо на скаку. А может, вовсе ни о чём не подумал, только очередной удар пришёлся не по злобно визжащему, но не могущему встать Пеплу, а по плечам Сойвено, кинувшегося между конской шеей и плёткой. Ведж оторопело замер, глядя на наливающиеся кровью три прорехи в тонкой рубашке младшего ол Каехо. И только потом услышал, что говорит Вен побелевшими от ярости губами:

— Тварь!

Вопреки обыкновению, Вен не объяснял многословно, почему именно его старший братец — редкостная зараза. И вопреки обыкновению, Ведж не ответил младшему оплеухой. Вопреки обыкновению, одинокое слово хлестнуло не хуже плётки, и Веджу захотелось сказать в ответ что-то обидное и такое же хлёсткое, но ничего не пришло в голову. Хоть прежде никогда колкости за пазухой искать не приходилось. Ведж только рванулся из-под Пепла, отталкиваясь свободной ногой от седла, выдернул придавленную ногу, резко выдохнув от ужаса — так больно получилось, — и поковылял домой. Ни Нат, ни Вен следом не кинулись. За ближайшей сопкой Ведж свернул в сторону рощи; к любимому овражку, где река, а потому — деревья. Там мальчишка вволю наревелся, отмачивая ногу в воде. От обиды и злости за поражение, от боли в ноге и боку, от злости на брата… И ещё от чего-то, а от чего — сам не понял. К вечеру вернулся домой, на самую малость позже лошадников, которые тоже весь день где-то пропадали вместе с насилу успокоенным Пеплом. Разумеется, Ведж тут же попал под перекрёстный допрос с очной ставкой: герцогская чета ол Каехо уже допрашивала Вена с Натом. Те угрюмо молчали, как кадарские горцы под пыткой. С появлением Веджа на лицах родителей мелькнуло облегчение, тут же сменившееся обещанием грандиозной взбучки, и кадарских горцев под пыткой стало трое.

От Пепла Ведж категорически отказался, получив взамен смирную полукровку парадного вида и не ахти каких скаковых достоинств, а Пепел бывшего хозяина открыто ненавидел. Через пару дней Нат уехал домой. Вен с тех пор на брата голос не повышал, а Ведж — не поднимал руку. Родителей это почему-то не радовало. Потому, может быть, что и говорить друг с другом братья почти перестали. "С праздником Порога полудня". — "Благодарю". Но не больше. Все попытки докопаться до причины пропадали даром, как и попытки мальчишек примирить.

А весной 2268 года в Сойге пришла чума. Вернее, мимо прошла, быстрым шагом. Вену хватило и того. За три дня Сойвено из весёлого мальчишки восьми лет от роду стал живым трупом. На четвёртый день — трупом мёртвым.

Пару раз после этого в Кейб приезжал Нат, они с Веджем разговаривали, даже спорили, показывали друг другу какие-то приёмы, ездили верхом, но это не было дружбой, скорее, каким-то напряжённым желанием присмотреться друг к другу, понять… Что — понять? Они вряд ли и сами знали.

Порог спустя Ведж не стал делиться с н-Эдолом планами побега из дома. Не потому, что не доверял, а просто в голову не пришло кому-то рассказывать. Ведж всегда был здравомыслящим ребёнком и вопреки возрастной жажде подвигов понимал, что повод для побега совершенно дурацкий. К двадцать восьмому порогу жизни Веджойо о-Каехо до зуда в печёнке надоело быть "о-", наследником, существом, которому в силу грядущего герцогского титула всё даётся на блюдечке… Кроме, разве что, умения ладить с лошадьми и пары других умений. И, опять-таки до зуда в печёнке, хотелось узнать, чего стоит Ведж, не о-Каехо и сын герцога, а сам по себе. Старый конюх, имени которого никак не удавалось вспомнить, узнай он об этом, сказал бы, что герцогёнок с жиру блажит. "Герцогёнок", пожалуй, согласился бы. С тем выводом, что надо, значит, жир порастрясти.

Потом были четыре луны безбедной и бестолковой жизни, с придорожными кабаками, парой пьяных драк, одним ограблением, после которого не осталось ни денег, ни хорошего оружия, а только лёгкое восторженное недоумение: живой! Недоумение явилось позже, вместе с сознанием. Восторг быстро прошёл: рабство Веджу о-Каехо не понравилось. Впрочем, к тому времени он говорил о себе не "о-Каехо", а "Хриссэ", и его мнение никого не интересовало. Он отлёживался в комнате рабов рядом с конюшнями, криво скалился в потолок, пугая соседей. И думал, что Сойвено мог бы усмотреть в этом некую высшую справедливость: купили Веджа в школу боевых искусств, в числе рабов, на которых предполагалось отрабатывать рискованные приёмы. Хриссэ не раз и не два мысленно благодарил то науку мэтра Дийшана, ставившего умение падать и страховаться превыше всего, то свою неимоверную везучесть… Мальчишка выжил и остался непокалеченным. В первую очередь потому, что его заметил хозяин школы, который решил, что умелого раба (с явными, к тому же, способностями) глупо будет просто угробить, когда его можно вырастить и продать потом тем же устроителям боёв. Хриссэ оказался на положении почти ученика. "Почти" выражалось в том, что его партнёры по тренировкам то и дело забывали проконтролировать силу удара или дать возможность нормально состраховаться.

Четыре луны придорожных трактиров немного сбили с него спесь, но не отучили вскидываться от ярости, проиграв. Не от ярости к тем, что били его, потому что были сильней, — он сам на их месте поступал и поступал бы так же. От ярости к себе, за то, что оказывался слабей. Значит, нужно стать сильнее.

То, что его купил именно мэтр Цоштек, Хриссэ посчитал большой удачей: мэтр Дийшан дал "герцогёнку" много, но недостаточно, и мальчишка жадно впитывал всё, что попадалось под руку. Это другие могут быть слабыми, глупыми, неумелыми, несдержанными. Им можно. На "других" и их недостатки Хриссэ плевал с высоты своего самолюбия. К себе он относился совсем иначе. Без поблажек, прощения и жалости. Без равнодушной снисходительности, которая так оскорбляла учеников мэтра Цоштека. Видимо, именно потому ученики и тратили столько сил, чтобы оскорбить не по статусу наглого раба.

— Что, больно? — с преувеличенной заботой спрашивал Тентойо, старший ученик, похлопав Хриссэ по плечу, пока коленом продолжал придерживать его вывернутую руку.

— Не имеет значения, — как можно беспечней сказал тот. Он хотел немного поддеть, и только. Но, когда сказал, замер от удивления, глядя поверх сбитой в камень земли на чьи-то босые пятки в нескольких шагах. Потому что понял, что сказал правду: это не имело значения. Тело могло чувствовать всё, что угодно — это не мешало…

— Что не имеет значения? — возмутился Тентойо, ещё доворачивая руку. В локте что-то хрустнуло. Хриссэ прислушался к себе и уверенно ответил:

— Всё не имеет значения.

Повторил, смакуя слова:

— Всё — не имеет — значения!

И рассмеялся.

Кажется, его боялись. Тентойо о-Зугойя в свои семнадцать был любимым сыном графской четы, сердцеедом провинциального масштаба, гордостью школы и заводилой у старших учеников. И Тентойо, хоть и себе не признался бы в этом, боялся школьного раба, который не умел пока выстоять против старших, но умел так смеяться. Неудивительно, что гордость школы никого и никогда не ненавидел с такой страстью, с какой — этого раба. Сказано не калечить? Замечательно. Калечить не будем. Бросить на тренировке не абы куда — а в лужу, накидать чертополоха в постель и слизней — в воду для умывания, утопить одежду в выгребной яме…

Спустя два или три порога после того, как Веджа ограбили, а в школе мэтра Цоштека появился Хриссэ, был замечательный свежий день, когда Хриссэ, едва не сломав сам себе руку, вывернулся из захвата Тентойо и швырнул его через бедро, подловив, как первогодка. Лучшего ученика школы, гордость мэтра Цоштека, в присутствии младших — лицом в песок, не давая состраховаться. Неудивительно, что зарвавшийся раб, пока он счастливо смеялся на всю школу в оглушительной тишине, чётко и сразу же понял: больше здесь оставаться нельзя. Тентойо медленно встал, сжимая кулаки, повернулся… Сдул песок с лица, отбросил мокрые волосы того же цвета, что и песок, и сказал, что для раба у Хриссэ получилось совсем неплохо. Тогда раб и заподозрил, что всё может обернуться чем-то похуже простого мордобоя на тренировочном поле. И уверился в этом, когда Тентойо продолжил тренировку, всего пару раз, для восстановления авторитета, швырнув обидчика тем же приёмом, на каком попался сам.

Ошибся Хриссэ в том, что отложил побег на предутреннее время. Было около полуночи, когда он проснулся от того, что его тишком волокли куда-то, тщательно зажав и рот, и нос, так что даже мычать не получалось.

Его били долго, с душой, с выдумкой, с умением. Ещё бы старшим ученикам не уметь бить. Потом вдруг перестали, и откуда-то сверху спросил Тентойо:

— Ну, что скажешь? Я готов выслушать твои извинения.

Кто-то даже догадался развязать Хриссэ рот. Он с удовольствием вдохнул настолько полно, насколько позволяли помятые рёбра.

— Скажу. Был такой философ в Занге, Итшас. Он говорил, что земная жизнь — только иллюзия. Ничего этого нет.

Старшие ученики смотрели на него, вытаращив глаза. Тентойо в том числе.

— И тебя тоже нет, — доверительно сказал ему Хриссэ. И улыбнулся.

От насмешки Тентойо взбеленился окончательно. Может быть, он засёк бы раба кнутом до смерти. Во всяком случае, у Хриссэ мелькнуло такое подозрение. Он зубами вцепился в одну мысль: "Боль не имеет значения…" — и отказывался умирать. Когда Хриссэ уже совсем собирался потерять сознание, его заботливо поливали из ведра ледяной водой.

Не имеет значения.

Он твердил это, как молитву, как заклинание, как будто других слов не осталось: "Боль не имеет значения. Не имеет значения. Не имеет значения. Не имеет значения…"

Может быть, он свихнулся бы тогда, если бы не поверил сам в свою выдумку. Может быть, он всё-таки тогда свихнулся. Или даже раньше. Это "не имеет значения" крутилось в голове, как пёс на привязи, потом исчезло в темноте на какое-то время, а потом из темноты выплыло другое. "Больно. Следовательно, пока не сдох". Это было уже под утро и заставило невнятно усмехнуться разбитыми губами. Ещё через четверть часа мир стал светлеть, крыши школьных строений вырисовывались на фоне неба всё чётче, по мере того, как тускнели звёзды. Хриссэ с трудом и не с первой попытки, но встал. Подобрал брошенное пустое ведро, вытянул из колодца немного воды, умылся и потащил мокрую тяжеленную голову на свою кровать.

Когда мэтр потом искал виновных в порче школьного имущества, школьное имущество скептически ухмылялось бесформенным ртом и молчало. Эта ухмылка даже заставила мэтра заподозрить, что мальчишка повредился в уме. Мальчишка отлёживался и думал с каким-то злым восторгом, до чего ему на самом деле повезло. Во-первых, Тентойо со товарищи калечить всё же не решились. Во-вторых, больного раба держали отдельно и стерегли не так рьяно, как здоровых. Только полный дурак бы этим не воспользоваться.

Пару лун спустя он пришёл в Эрлони — наглый, задиристый и до предела умудрённый жизнью. К тому же, о-Каехо. Ему казалось очень смешным, что все эти подзаборники считают себя с ним ровней. Пришёл и прибился к кхади, потому что сама мысль стать подводником "официально" показалась ему очень забавной, а кхади — достаточно эпатажной компанией. Идея Кхад прорываться на престол тоже была достаточно эпатажной, и Хриссэ получил бы от игры огромное удовольствие, если бы не…

Он остро почувствовал сожаление о том, что Сойвено умер. Можно было бы и дальше радоваться жизни. Для жизни в Веройге, при дворе Лэнрайны ол Тэно, назваться чужим именем, а Серым герцогом пусть был бы Вен… Хриссэ задумчиво вытянул руку в сторону, на ходу ведя ладонью по стене чьего-то запущенного сада. Стена была влажной и немного крошилась, оставляя на ладони чёрные кусочки старого лишайника и песчинки. До Серого герцога вдруг дошло, с опозданием чуть ли не в десять лет, что он понятия не имеет, хотел ли сам Сойвено быть герцогом. Герцогство хотело, это ясно. А Вен? Белобрысый мальчишка с бесцветными бровями и ресницами, любивший только лошадей и карнавалы, а старшего брата не любивший… Надо будет поговорить с Натом, спросить, — вдруг решил Хриссэ. Если, конечно, тот захочет говорить.

"Дурак ты, Веджойо о-Каехо", — сказал Серый герцог призраку тонкорукого мальчишки с недобрым прищуром. Интересно, не зуди тогда Кейб, что младший — лучше наследник, чем старший, на сколько лет раньше старший понял бы, что нужен ему этот герцогский титул, как глаза на заднице?

ол Баррейя

2273 год, 17 день 6 луны Ппд

Эрлони

Тетива щёлкнула по браслету, отправив стрелу в центр мишени. Белое оперение ещё подрагивало, когда сама стрела уже замерла. Тусклое зимнее солнце взглянуло на город где-то за окном и тут же спряталось снова; полдень уже миновал, если солнце переползло на эту сторону. Лорд тэрко снял тетиву, повесил её и лук на место и подошёл к мишени. Из последних пяти выстрелов в самый центр попало три, два других пришлись мимо, хоть и совсем рядом с красным кружком. "Сказать Ёнте, чтобы заменили мишень", — подумал тэрко, вынимая стрелы из растрепавшейся соломенной вязки. Кинул их в висящий на стене колчан к остальным и вышел в коридор. Идти по кругу не хотелось, и ол Баррейя через подсобные комнаты вышел во двор — пустой, только одна служанка с красными от холода руками мыла посуду у колодца. Три низкие ступеньки — в галерею по периметру двора и оттуда — в холл. В помещении после холодного уличного воздуха казалось душно и тесно. Тяжёлые занавеси у дальнего окна усиливали впечатление. Ол Баррейя шёл через холл к лестнице на второй этаж, и Оней как раз в это время подходил к двери, держа в руке сумку с жёстким каркасом, в каких носят книги. Что-то в сыне лорда тэрко насторожило, он взглянул ещё раз.

— Ты идёшь в город без оружия?

Оней запнулся, повернул лицо и заморгал. В моргании было что-то неловкое, что заставило ол Баррейю насторожиться ещё больше, чем отсутствие положенного по этикету дворянского оружия.

— Где твой меч? — спросил герцог. Оней слишком явно смешался, чтобы это скрыть.

— Я… Оружейнику отдал, полировку подправить, — с фальшивой беспечностью сказал мальчишка. Ол Баррейя глянул почти брезгливо. Сын редко его радовал, но чтобы настолько…

— Лгать из страха… — больше себе, чем ему сказал лорд тэрко. О-Баррейя дёрнулся, выпрямляя спину и вскидывая голову.

— Я ходил к Шонеку, — сказал он. Сказать, что тэрко удивился, было бы сильным преуменьшением. — Я думал, что он шпионил, и собирался вызвать его на поединок, — продолжал Оней, глядя в упор. Лицо оставалось неподвижным, только бледные губы шевелились. — Это неправда. Он хотел, чтобы я ушёл быстрее, пока никто меня не видел. Но я не успел, пришла девушка, я её здесь видел, у неё коса светлая длинная. Шонек её уговаривал, но она меч забрала и ушла.

Ол Баррейя стоял и смотрел. История была настолько нелепа, что тэрко не находил, что сказать. Сын стоял и боялся. Но смотрел прямо.

— Ты ходил в Лисятню? — ледяным голосом спросил наконец ол Баррейя.

— Н-не знаю, — сказал Оней. — Там подворотни, недалеко от квартала художников. Целый лабиринт. Я слышал, ты говорил с кем-то, что кхади там.

— Один пошёл, — сказал тэрко тем же тоном. Оней сглотнул. — Почему они тебя отпустили?

— Она… — мальчишка неловко переступил на месте, отвёл глаза. — Она сказала… — Оней вскинул голову, стиснул зубы и выговорил: — Сказала, ты сам с меня шкуру спустишь.

Идиот, думал тэрко, глядя сквозь него. Учёный. Наследничек. Опора родителей в старости. Оней стоял неподвижно, и ясно чувствовалось, как ему хочется провалиться сквозь землю. Три шкуры спустить надо — только ведь не поможет.

От галереи шёл сильный сквозняк, дёргая тесьму на сумке Онея.

Потом лорду тэрко пришла в голову ещё одна мысль. Ни одного пленного кхади под рукой не осталось. А если получить показания, которые позволят повязать ол Каехо…

— Если ты позовёшь этого Шонека куда-нибудь, он придёт? — задумчиво сказал ол Баррейя.

— Ну да, сегод… — сказал Оней. Вздрогнул и осёкся.

— Может, его ещё и выручать потом придут, — продолжил тэрко так же задумчиво. — Куда ты сейчас идёшь? — спросил он, остро глянув на сына. Лицо у того стало совсем несчастным. Нервные пальцы на сумке замерли.

— Я никуда не пойду, — тихо сказал он. И добавил ещё тише, но твёрдо и не опуская глаз: — И никто не пойдёт.

Ол Баррейе давно так сильно не хотелось на кого-то наорать. Но заговорил он медленно и раздельно.

— С чего ты взял, что этот крысёныш придёт сам, а не с друзьями?

Оней молчал, но не обиженно, а упрямо.

— Ты себе представляешь, что было бы, если бы тебя не отпустили?

— Представляю, — тихо сказал он. Глянул чуть ли не с вызовом. — Я видел пару раз, как ты говорил с информаторами в допросной.

Ол Баррейя поморщился.

— Где вы договорились встретиться?

Мальчишка молчал.

— Где?

— Он мой друг, — сказал Оней, глядя в пол.

— А я твой отец.

Оней вздрогнул, не поднимая взгляда.

— Про тебя я бы тоже не сказал, — едва слышно произнёс он.

Ол Баррейя яростно глянул на сына, а потом понял вдруг, что верит, вопреки логике. Ярость от этого неожиданно улеглась. Тэрко подумал — и решил, что это несущественно. Можно и иначе выяснить.

— Иди, — сказал герцог, махнув рукой в сторону выхода, отвернулся и пошёл наверх. От "Башен" в сторону Лисятни идёт одна дорога, Шат успеет незаметно догнать мальчишку до первой развилки. Если отправить Шата прямо сейчас.

Оней стоял на месте сколько-то — шагов не было слышно. Потом двинулся с места. Ол Баррейя оглянулся проверить — так и есть, Оней поднимался вслед за отцом по той же лестнице. Мальчишка встретил его взгляд и сказал, неловко пожав плечами:

— Я лучше дома пока побуду.

Тэрко остановился на миг, потом усмехнулся и продолжил подниматься. Нужно было переодеться и выезжать к Джатохе, ол Лезон обещал какие-то новости.

Новости эти не добавили лорду Нохо хорошего настроения. Гверу донесли о большом грузе из Дазарана, перехваченном зангскими пиратами. Это третий корабль за месяц, и сделать ничего не представляется возможным. Герцог Рикола рвёт и мечет и требует либо имперских санкций к Занге, либо полной свободы действий для себя. На самом деле, ясно, каких именно действий. Герцог хочет уничтожить один портовый городок в устье Лобара, но позволить этого никак нельзя. Если иностранный корабль нападёт на зангскую пиратскую базу, Занга поднимет шум на всю Равнину об атаке на её граждан. Пираты никогда не бывают гражданами Занги, когда грабят чужие корабли, — но сразу становятся ими, стоит кому-то чихнуть в сторону их сухопутных баз. И непохоже, чтобы эта ситуация переменилась, пока пираты продолжают вносить добровольные пожертвования в казну Совета городов Занги. Морские пути не делаются от этого безопасней, Империя — особенно Рикола — терпит убытки, как и Лаолий. А Занга фактически контролирует все морские пути до самого Форбоса, до моря Науро.

— Если так пойдёт дальше, — сказал ол Лезон, — Рикола предпочтёт отойти от Империи под власть Лаолия — или к независимости и союзу с Лаолием. И вместе пробивать морской путь на юг.

Прогноз неприятный сам по себе, но вдвойне неприятный в контексте. Сойге всё больше замыкается, торгуя с Тиволи на лучших условиях, чем с собственной метрополией. В центре и на западе поля заброшены, дворяне разоряются. Арнакия с её десятками баронств то и дело вспыхивает междоусобными стычками, и каждый дворянчик с одной укреплённой башней и одной заморенной деревней кричит о независимости. По всей стране пока тихий, но нарастающий гул: безродные горожане требуют дворянских привилегий, мелкие дворяне — войны и денег, а церковники кричат о конце времён. В Рикола и Кунене о правах купцов и банкиров не кричат, там безродные заправляют давно и прочно.

— Шпионы из Кадара говорят, что канцлер нок Шоктен окончательно раздумал воевать с Сойге и готовит атаку на Кунен.

Нок Шоктен умён. С полукочевыми сойгьи в их холмах и предгорьях слишком много возни. Кунен — кусок не менее лакомый, но его куда проще откусить. Это тоже холмы, но купцы и ремесленники недалеко уйдут от городов…

Врагам ни к чему атаковать сердце Империи. Окраины богаче центра и сами норовят отпасть. Сердце тогда остановится само.

— Нка-Лантонц думает, что у него есть экономическая программа, — сказал ол Баррейя сквозь вязкую, тяжёлую тишину. — Назначить грабительские налоги регионам, перевешать бунтовщиков-банкиров и на их деньги облагодетельствовать мелкое дворянство.

Джатохе продолжал молчать, и это молчание выходило таким же оглушительным и мощным, как и бас Мастера на пике скандала. За весь вечер он заговорил однажды: об ол Каехо, который наотрез отказался лезть на трон и затеял вместо этого торговать пылью, даже платя с торговли налог, хоть и сложно сказать, насколько честно. И о содержанке нка-Лантонца с бумагами ол Тэно. Это было ещё хуже, чем было бы с ол Каехо, потому что девчонка — явная марионетка и власть почти полностью оказывается у нка-Лантонца.

Остаток встречи прошёл мрачно, и мысль о предстоящем светском вечере его не сильно скрасила. На званый вечер ол Баррейя, тем не менее, пошёл, рассчитывая увидеть нка-Лантонца и услышать мнения об ол Тэно. По дороге через засыпающий мокрый город лорду тэрко не давала покоя мысль о паршивке. Верно ли её запах мерещился в истории с ол Каехо? И что значит его уход от интриг за власть — подтверждение или опровержение этого запаха? Мертва ли она, наконец, или всё же выжила?

О второй облаве на паршивку и о ядовитой стреле ей в плечо Мастер знал. Молчал. Ол Баррейя, ожидавший, как обычно, ядовитой критики, счёл это молчание почти похвалой. Но гордиться удачной операцией всё не спешил: вот если бы точно знать, что паршивка мертва… "Онея спросить", — подумал тэрко, поднимаясь в залу. Ведьма у Онея в друзья не числится, он вполне может и ответить. Мысль о сыне и его самоубийственных выходках заставила стиснуть зубы от ярости и толкнуть дверь сильнее, чем требовали приличия.

Ол Баррейя продолжал думать о паршивке, автоматически шагая через зал и приветствуя знакомых, а потому не сразу удивился, когда её увидел. И не сразу понял, что увидел её. Поняв, замер и тут же едва не кинулся со сжатыми кулаками. Она была в тяжёлом бархатном платье, с высокой причёской и напудрена. Она была с нка-Лантонцем и выглядела хихикающей дурочкой.

— Желаете чего-нибудь, лорд герцог? — услужливо спросили позади. Ол Баррейя слепо повернулся, взял вина у слуги и отошёл в сторону.

"Если ол Каехо действительно от паршивки, то какое же имя нарисует себе сама она?" Фраза вспомнилась и продолжала крутиться в голове тэрко, пока он стоял у колонны, глядя сквозь гостей и зал и по-прежнему сжимая полную чашу до белизны костяшек.

— Скука смертная, а лорд герцог?

Ол Баррейя с некоторым недоумением взглянул на неожиданного собеседника. Нка-Лантонц где-то оставил свою спутницу и жаждал общения, немного нетвёрдо держась на ногах.

— Мне казалось, ты был с дамой, — заметил ол Баррейя. — Неужели разговор показался скучен?

— А! — маркиз махнул рукой. — Ей приспичило в дамскую комнату.

Нка-Лантонц покачнулся, ол Баррейя смотрел чуть задумчиво. Это не должно стать у власти. Никоим образом. Герцогу вдруг подумалось, что и не станет. Или тэрко не понимает чего-то главного, или "ол Тэно" к власти никого не подпустит.

— А что это за очаровательная особа? — спросил ол Баррейя, отпивая вина.

Нка-Лантонц пьяно хмыкнул.

— Ол Тэно. С виду, конечно, не Наама, но что она творит в постели, вы бы знали!

Ол Баррейя покивал, изображая жгучее любопытство и зависть. С любопытством было проще: лорд тэрко безмерно хотел знать, каким это образом паршивка вдруг стала ол Тэно. Или не хотел?.. Пожалуй, обознаться он хотел бы куда больше. В возможность ошибки, впрочем, он не верил.

— Откуда-то из провинции? — с плохо изображённой небрежностью спросил ол Баррейя.

— Вроде того, — размашисто кивнул нка-Лантонц. — Я её из дерьма вытащил, теперь вот наслаждаюсь наградой Вечных за благородный поступок. Она, конечно, с виду не Наама, да и глуповата (ол Баррейя сказал "Угу"), но для женщины это, скорей, достоинство.

— Как это верно! — с чувством сказал лорд тэрко, глядя в зал, где ол Тэно широко улыбалась всем сразу и восхищённо хлопала глазами, оглядывая зал. — Для некоторых женщин ум и в самом деле значительный недостаток.

Ум — это страшный недостаток у врага. Ол Баррейя дорого бы дал, чтобы все его враги были такими, как нка-Лантонц.

— Лэн, в таком случае, сборище сплошных достоинств! — хохотнул нка-Лантонц. — Пойдёмте, я вас познакомлю.

Представленная Лэнрайной ол Тэно была само очарование и непосредственность, хотя провинциальные манеры, и в особенности манера капризно кривить ротик, несколько её портили, придавая глуповатое выражение её лицу. Приглядевшись, можно было заметить, что это лицо, хоть и обрамлено изящной причёской и умело накрашено, неприятной формы, с неизящными крупными чертами и резким контуром, чего не могли сгладить никакие ухищрения. Восторги нка-Лантонца, впрочем, становились ясны, если отвести глаза от лица девицы и направить взгляд ниже. Провинциалку не слишком портила даже худоба. Где-то по ходу беседы девушка пожаловалась на духоту, нка-Лантонц поддержал и предложил пройтись по галерее. По дороге, впрочем, приотстал, чтобы прихватить с собой бутыль зангского чёрного.

— Мне всё кажется, что мы уже встречались с вами, — заметил ол Баррейя, шедший справа от ол Тэно. Нка-Лантонц нагнал их через пару шагов, у выхода из залы. — Вы не бывали в столице прежде? Возможно, теперь вас отыщут старые знакомцы…

— Я в Веройге впервые, — беспечно пожала плечами ол Тэно. — И приехала совсем недавно. Помнится, вскоре после того, как с вашим сыном приключилась какая-то беда. Сейчас ему лучше? — участливо спрашивала паршивка, шагая через распахнутые двери в галерею и сияя невинным взором. Ол Баррейя несколько нахмурился.

— Лучше, — сухо сказал он, заставляя себя не стискивать зубы.

— Слава Гиллене! — благочестиво опустила глаза ол Тэно. — А что стряслось тогда?

— В него стреляли из-за угла какие-то мерзавцы, — почти резко сказал лорд Нохо.

Лэнрайна ол Тэно ахнула и придвинулась ближе к нка-Лантонцу.

— Тихо, детка! — самодовольно сказал тот. — Не пугайте ребёнка, ол Баррейя!

— Я детей не пугаю! — отрезал ол Баррейя. — Я не воюю с детьми и не подстерегаю их на ночных улицах.

— Хофо мудрый! — рассмеялся нка-Лантонц. — Не принимайте это так близко к сердцу, я и не думал вас обвинять!

— Ничего, — сказала ол Тэно, мило улыбаясь. — Лорд герцог просто очень любит сына, — мурлыкнула она. — Это, наверное, такой ужас — знать, что кто-то может пострадать из-за тебя…

Ол Баррейя отстранённо подумал, что ещё немного — и кинется на нежную барышню с кулаками. За отсутствием при себе меча.

— Ну, надеюсь, больше с вашим наследником ничего не случится, — глубокомысленно сказал нка-Лантонц.

— Я думаю, лорд герцог знает, как защитить сына, — поддержала его ол Тэно. Ол Баррейя мысленно зарычал.

Нка-Лантонц снова приотстал, с руганью перевязывая шнуровку на мягком куненском сапоге. Галерея повернула за угол, где высокие узкие ступени сходили во дворик со скамейками и прудом. Ол Тэно с опаской посмотрела на ступени; вопросительно — на лорда герцога…

Ол Баррейя галантно склонил голову, чтобы скрыть ярость, и подал даме руку. Ол Тэно довольно улыбнулась, опираясь.

— Благодарю.

Ол Баррейя заверил в том, что счастье помогать даме само по себе награда. В зелёном льду паршивкиных глаз мерещилось что-то мерзкое, как труп в колодце.

— Готова поручиться, вам несложно поверить, что я в столице совсем недавно, — неприятно улыбнулась она. — Моё умение вести беседу наверняка никуда не годится.

— Отнюдь. Для провинциалки вы на удивление умелы в светских играх. Популярность с первых дней при дворе — это редкая удача.

— Такой дивный цветок не мог оставить ценителей равнодушными! — продекламировал нка-Лантонц, снова догоняя их. Ол Тэно улыбнулась ему через плечо и снова обратилась к ол Баррейе:

— Я много молилась об этой удаче — и Вечные воздают мне за мои бессонные ночи.

Нка-Лантонц заржал. Лорд тэрко предпочёл пропустить мимо ушей почти богохульную двусмысленность.

— Килре — непостоянный бог, — сказал он. — Легко даёт удачу и легко забирает. Её непросто удержать.

Ступеньки кончились, ол Баррейя свёл девушку на цветные плитки дворика и хотел отнять руку. Пальцы ол Тэно держали цепко, как когти хищной птицы.

— Удержу, — сказала ол Тэно. Улыбнулась — ол Баррейе снова почудилось в улыбке что-то пакостное — и отпустила. Лорд Нохо со злым восхищением обнаружил, что паршивка виртуозно пережала правильную точку: пальцы левой руки не слушались.

— В нежных пальцах удача лежит прочнее, — кокетливо протянула она, любуясь тенью от голых веток на озябшем бронзовом драконе. Неподвижный бог войны хмуро косился на лорда тэрко. Тот вернул руку к жизни, мягко нажав чуть в стороне от места, где надавила ол Тэно.

— Прочнее, но не прочно, — сказал ол Баррейя, поддерживая задумчивый тон. — Удача — опасная дичь.

"Не будет сон спокоен на крови," — изящно порхнули пальцы в "тихом языке", цитируя бессмертного ол Угэ. "Дурак, — одёрнул себя тэрко, ещё не закончив цитаты, — откуда ей знать поэзию…"

Но она продолжила, из той же поэмы, хотя из другой главы: "Мы будущее купим этой кровью". И улыбнулась.

— Ха! — сказал нка-Лантонц. — Её есть, кому защитить!

Ол Тэно почти брезгливо усмехнулась, не оборачиваясь, потом повернула лицо к нка-Лантонцу, сменяя усмешку блаженной улыбкой.

— О да! Есть! — сказала она с почти карикатурным придыханием. А продолжила совсем иначе, негромко и ясно: — К тому же, с достойными людьми мне делить нечего. Империя у нас одна и цель одна. А прочих я терплю с трудом и недолго, верно, Жатланци?

Нка-Лантонц опять громко рассмеялся:

— Ещё бы не верно! Ол Баррейя, не поверите: более капризной и взбалмошной девчонки…

Ол Баррейя не поверил. Скупо улыбался, встретив прямой и уверенный взгляд ведьмы.

— Дорого бы я дал, чтобы знать, что это за цели, — сказал лорд тэрко со всей возможной галантностью.

— О, ничего неблагоразумного! — кокетливо рассмеялась ол Тэно. — Вы меня знаете!

Нка-Лантонц рассмеялся следом, оценив шутку со своей стороны. Ол Баррейя снова сухо улыбнулся.

Мише ол Кайле

2274 год, конец второй луны Ппн

Веройге

Золото и корица, персик и красная глина, янтарь всех оттенков — слои тончайшего шёлка просвечивали один из-под другого, переливались, плавились. Девушка наклонила голову к плечу, отчего прядки на висках качнулись и блеснули в свете ламп, и танцевальным па обернулась вокруг себя, разбудив тонкий запах корицы и мускуса. Кто вам сказал, что алый — это вульгарно? Поглядите, как он вспыхивает в прорезях верхнего платья!

Она остановилась, глядя в мутноватое зеркало. Посеребрённое полированное стекло в рост человека стоило дорого. Какая-нибудь семья в Собачнице могла бы год жить, не трезвея, на такие деньги. В стекле отражалась небольшая, со вкусом убранная комната и её хозяйка, одетая для светского вечера.

— Мише, — сказала она. Добавила как-то недоверчиво: — Герцогиня ол Кайле.

И замерла, разглядывая отражение, словно опасаясь, что оно пойдёт рябью и рассеется. Отражение выжидающе глядело в ответ из резной позолоченной рамы. Качнулись янтарные серьги в ушах. Кошка рассмеялась и закружилась по комнате. Пусть комнаты пока не её, а съёмные, пусть деньги не с поместья, а с соляных копей, которые ещё два года назад через подставных были записаны на Кхад… Если уж на то пошло, доходы с копей можно считать и своими, законно заработанными. В конце концов, дарственную на них из малолетнего барона Айшру выбивала именно Кошка с Хриссэ, и это было не так-то просто!

Хотя всё это неважно. Она остановилась вплотную к зеркалу, положив ладони на стекло. Глаза блестели, только что не фосфоресцировали. По всем формальностям она теперь герцогиня. По складу души она всегда себя герцогиней ощущала. А формальности, благородная кровь… Хех, в конце концов, мало ли, кто мог быть её отцом!

— Госпожа, паланкин готов, — сказал слуга от неслышно открывшейся двери.

— Иду, — кивнула Кошка. Она успела опытным путём выяснить, что каретные колёса хуже совместимы с мостовой, чем ноги носильщиков, и не собиралась портить настроение и причёску тряской. Садясь в паланкин и расправляя прохладные юбки, Кошка представила встречу с ол Баррейёй и осталась довольна представленным.

По дороге в Веройге, глядя на покачивающиеся занавески, Кошка думала о ближайшем будущем. Междуцарствие затянулось, Империя волнуется. В столицу съехались безземельные и малоземельные авантюристы со всей страны, так что появление в свете троих кхади сошло незамеченным. По крайней мере, появление Кошки и Лорда и для всех, кроме ол Баррейи. От него что-то укрыть, похоже, — подвиг, достойный увековечивания… Неудивительно, что Джатохе не прочь бы короновать лорда тэрко. Который не верит, что проживёт в короне и одну луну. А делать императором кого-то из марионеток нка-Лантонца Мастер очень не хочет. Но дальше тянуть нельзя, близится весеннее равноденствие, это хороший день для коронации, и это последний срок. Нужен один разговор с тэрко, чтобы убедить его, на чьей он стороне. Килре-пересмешник, как много надо продумать для этого разговора!

Паланкин остановился. Кошка вышла, придерживая юбки, и поплыла по парадной лестнице вверх, оглядываясь из-под ресниц. Она не сомневалась в себе. Мир был восхитителен и щедр и ждал только Кошкиной улыбки, чтобы пасть к её ногам. Кошка подождала, пока перед ней откроют дверь и объявят герцогиню ол Кайле, и улыбнулась.

Приём был из небольших, у кого-то из офицеров третьей сотни. Кошку туда пригласил Лорд, которому она, согласно легенде, приходилась двоюродной сестрой. По легенде, она к брату и приехала в столицу. Никто, впрочем, в эту легенду не вслушивался. Кто такой Дзохойно ол Нюрио? Кто такая Мише ол Кайле? Кому до них какое дело? Свету есть, на кого посмотреть. На том же приёме гулял нка-Лантонц — этот гулял на каждом приёме, только волю дай. Сейчас маркиз был ещё слишком трезв и потому несколько мрачно двигал ногами, иногда попадая в такт музыке. С полбутылки спустя, подумала Кошка, начнёт проповедовать. Проповеди нка-Лантонца разнообразием тематики не отличались; две из них Кошка уже слышала. Содержание третьей, надо думать, сведётся к тому же: к исключительности дворянской крови. Незаконный отпрыск побочной линии заштатного рода очень любил научно обосновывать превосходство высшего сословия над всеми прочими.

На другом краю залы, у выхода в галерею, Кошка приметила Лорда и направилась туда, по пути улыбаясь всем встречным кавалерам. За последние дни она вблизи увидела больше блистательных дворян, чем за всю предыдущую жизнь — издали. Кошка замечала, как блистательные дворяне смотрели на неё в ответ, и знала, что попала в рай. В специальный кошачий рай, полный шелестящего шёлка, томного бархата, дорогих духов, благородных лиц и ухоженных рук.

Дзой её приближения не увидел, он стоял в оконной нише неподвижно и глядел перед собой с выражением вселенской муки на лице. Кошка посмотрела в ту же сторону — ничего, кроме танцующих, там не было. Свет веселился, Кхад висла на нка-Лантонце, честно отыгрывая роль дурочки. Танцевать из танцующих умели не все, но едва ли это задело Лорда за живое.

— У тебя зубы не болят? — заботливо спросила Кошка, останавливаясь рядом. Лорд вздрогнул, переводя взгляд на неё и быстро делаясь невозмутимым и сосредоточенным.

— Да, — сказал он, подумав. — Зубы.

Кошка, может, и развила бы зубную тему, но один из осчастливленных её улыбкой подошёл знакомиться: русоволосый парень, может, чуть постарше неё, с нашивками десятника на куртке.

— Дзой, немедленно прекрати киснуть и представь меня прекрасной даме! — весело скомандовал он, улыбаясь не то что во все зубы — во всё лицо. Улыбка не помещалась внутри парня и рвалась наружу со страшной силой.

— Эшекоци ол Ройоме, десятник третьей сотни, — послушно представил Лорд. — Мише ол Кайле, моя кузина.

— Никаких "ол Ройоме"! — тряхнул головой Эшекоци. — Ол Ройоме меня зовёт начальство, объявляя выговор. Все остальные, если им не больше сотни порогов, зовут меня Шек. Договорились? — он так заразительно улыбался, что Кошка рассмеялась в ответ.

— Договорились. Я тоже не ол Кайле, а Мише. Почти тёзки, получается.

— За это стоит выпить! — объявил Шек, раздавая всем непонятно откуда взявшиеся кубки. Откупоренная бутыль чёрного вина оказалась у него в руке сама собой, как козырная карта из рукава шулера. — Выпить — и срочно, пока Дзой не прокис окончательно!

— Дзой, хорошее вино отлично помогает от зубной боли! — авторитетно заявила Кошка, приподнимая кубок. — Давайте в галерею, ребят? А то здесь так шумно…

Лорд ещё один раз быстро глянул в зал и позволил себя утащить в галерею, к низким перилам и плетёным креслам у лёгкого столика. В кресле, впрочем, один только Лорд и сидел, Шек сразу устроился на перилах, и Кошка сочла идею очень удачной, хотя усаживаться по его примеру верхом не рискнула: многослойные арнакийские юбки для этого не очень подходят. Заливисто хохотать, впрочем, они ничуть не мешают, а искоса поглядывать на Шека, прислонясь плечом к столбику навеса, — наоборот, помогают. Только под самый конец вечера Кошка вспомнила об ол Баррейе и впала в задумчивость. Шек посчитал это за сонливость, и Кошка согласилась с мыслью разъезжаться по домам. Неизвестно, молчал пока ол Баррейя о том, кто такая ол Тэно, или нет. Если не молчал, то неизвестно, как к этой новости отнесся Джатохе. Неизвестно, точно ли у тэрко и Мастера настолько нет выбора, что Его Святейшество коронует ол Тэно в любом случае. Лорда тэрко нужно перетянуть на свою сторону, любым способом. Беда в том, — думала Кошка, глядя на город в щели между занавесками паланкина, — что шантажировать его бессмысленно. Кошке определённо казалось, что лорд тэрко мгновенно встанет на дыбы, если кто-то вздумает его к чему-то принуждать. А опираться нужно именно на него и Мастера. Не на нка-Лантонца же. Кого легко привлечь — сложно удержать на своей стороне. Ол Баррейя, если уж примет сторону кхади, будет работать на совесть.

На Империю, а не на императрицу.

А это мысль, — подумала Кошка. — Надо бы её продумать…

Послезавтра день выдался душным почти по-летнему и солнечным. Вдоволь налюбовавшись на этот день из окна, Кошка поняла, что ей решительно недостаёт собеседника. Думать в одиночку она умела, но очень не любила. Вслух всегда думалось лучше. Ближайшим доступным собеседником был Лорд. Кошка потянулась, спрыгнула с подоконника, переоделась в уличную одежду поудобней и вышла из дома.

Больше половины пути она уже прошла, когда деревья поодаль зашумели необычно громко. Кошка обернулась. Она была на солнце, а в сотне шагов от неё ветки с ослепительно свежей листвой ходили ходуном под частым ливнем. Вода шла стеной, как если бы водопад вздумал прогуляться. Кошка зашагала дальше, но ливень нагнал её уже через шагов через двадцать, тяжело рухнул на голову и плечи, отодвигая солнечную часть мира всё дальше и дальше вперёд. Резко потемнело. Когда она дошла до крытой галереи у храма, с неба открыли навесную стрельбу под аккомпанемент грома и молнии. Прохожие опрометью кинулись под крыши. Крупные, с горошину, градины шли белой картечью, оглушительно рикошетя от мостовой, от крыши галереи и каретных крыш. У кого-то понесли лошади, возница, ругаясь на всю улицу, натягивал поводья, но толку от этого не было. Пахнуло холодом, градины, отскакивая, метили в ноги, и оставались лежать на зелёной траве, чёрной земле и битой мостовой рваным белым слоем.

Град вскоре умчался к западу. Кошка скептически попробовала выжать рукава, не преуспела и порадовалась, что вышла не в парадной одежде и без косметики. До Лорда было ближе, чем до дома, и возвращаться она не стала.

Сам Дзой домой ещё не вернулся, но его квартирная хозяйка впустила Кошку, сокрушённо охая над попавшей в дождь барышней и выговаривая ей за фантазию ходить пешком. Домой к ол Кайле послали за сухой одеждой, и через четверть часа Кошка, разжившись чистым платьем, чашкой чая и новой неправдоподобной сплетней о нка-Лантонце, засела в Лордовой комнате. По сравнению с этой комнатой её собственные были верхом роскоши и расточительства. Лорд, денег которому выделялось ровно столько же, позволил себе узкую жёсткую кровать, табурет и большой лаолийский сундук с отделениями. Он же, благодаря плоской крышке, — стол. Идеально застеленная кровать и идеально чистый стол. Оклеенные цветной бумагой стены из общей картины выбивались, но эта старая бумага явно была идеей хозяйки, а не Лорда. На сундуке-столе лежала книга, из неё выглядывал край узкой бумажной закладки. Кошка присела на сундук и взяла книгу, ожидая увидеть какую-нибудь вдумчивую заумь. Открыла наугад, хмыкнула, полистала, устроилась поудобней и стала читать с начала, временами сдавленно фыркая. За этим её и застал Дзой, когда вернулся.

— Лорд! — живо поприветствовала она вошедшего, улыбаясь до ушей и потрясая книжкой. — Ты что, правда это читаешь?

— Ну, читаю, — буркнул он, сердито отбирая у неё своё имущество.

— Лучше бы ты "Вайгитоден" читал, если уж о любви хочется, — доверительно сказала Кошка.

— Там нечего читать, — буркнул Лорд с некоторым ехидством, откладывая книжку в сторону. — Там одни картинки.

— Так здесь-то тоже читать нечего! — возражала смеющаяся Кошка, тыкая в отобранную книжку пальцем. — Здесь же ничего нет, только и сюжета, что рыдают все через каждые две строки! И через каждые три — клянутся друг другу в чём-нибудь вечном, типа любви, дружбы, братской верности… Разве что ещё в вечной ненависти, на худой конец!

Лорд смотрел на неё исподлобья, медленно закипая. Кошка смеялась.

— А ты-то зачем читала, если так не нравится?

— Мне очень нравится! — бурно возмутилась Кошка. — Такое чудо! — она вдохновенно задрала голову и стала вещать, очень похоже пародируя: — "Силуэт любимой мельком разглядев на горизонте, как бревно он тут же рухнул, и лежал четыре года. И ещё четыре года он рыдал, придя в сознанье…"

На этой трагической ноте Кошка окончательно согнулась пополам от хохота, чем Лорд и воспользовался, выпихав её из комнаты.

— Хху-ух… — выдохнула Кошка, держась за живот. Мотнула головой и забарабанила в дверь:

— Дзой! Слушай, я ж не за этим пришла! Открой, я больше не буду! Никаких литературных диспутов, правда, поговорить нужно! Серьёзно, открой… Спасибо.

Разговор вышел недолгий и по большей части монолог. Уверенности Кошке он здорово прибавил. По дороге домой от Лорда ей пришла в голову ещё одна мысль, и разговор с лордом тэрко вырисовался чётко и ясно. Осталось только воплотить его в жизнь.

Случай представился через несколько дней. Ему сложно было не представиться, когда Кошка так тщательно его планировала. Она сидела в первом из залов библиотеки, на удивление светлом для такого помещения. Бумага боится сырости, и обычно окна здесь были как можно меньше. В этой небольшой комнате от данного правила почему-то отошли. Возможно, книги тут чувствовали себя несколько хуже, зато гораздо лучше себя чувствовали люди. К достоинствам комнаты Кошка отнесла и её положение: пройти в библиотеку можно было только этой дорогой, а лорд тэрко как раз сегодня собирался зарыться в хроники. Когда он вошёл быстрым шагом, не слишком много внимания уделяя девушке за набором для игры в шаги у окна, девушка его окликнула. Ол Баррейя остановился, потом подошёл.

— Я вижу, вы не слишком удивлены, встретив меня здесь? — улыбнулась Кошка, поднимая голову. У неё было восхитительное настроение — и ни малейших причин его скрывать.

— Я уже имел счастье познакомиться с… ол Тэно, — сказал герцог. — Знакомство с тобой только закономерно.

— Где ваши манеры, лорд тэрко! — укоризненно сказала Кошка, поблёскивая лукавыми глазами. — Извольте говорить "вы" герцогине ол Кайле!

Ол Баррейя смотрел сверху вниз, как смотрел бы на говорящую крысу.

— Моему роду почти две тысячи лет, девочка, — сказал он. — Даже те, кто получил бы имя ол Кайле от родителей, а не кражей, не кричал бы о родовитости сейчас.

— Может быть, — сказала Кошка, чуть откидывая голову, — моему роду однажды будет столько же, если не больше. И я… — она приподняла ладонь, прося герцога не перебивать, — я не променяю это "может быть, будет" на ваше "было".

— Будущего не будет, если не было прошлого.

— Вы правы, — легко согласилась Кошка. — Вы не подарите мне одну партию в шаги? По-моему, мне очень не хватает хорошего учителя. — Я не займу много вашего времени, — пообещала она. Ол Баррейя, помедлив, сел.

— На что играем? — весело спросила Кошка, откидываясь на спинку кресла. — Или так, без ставок? Если вы проиграете, можете подарить мне хорошего чая.

— Кажется, ты должна моему сыну, — заметил ол Баррейя, кладя на стол сложенные в замок руки. — Можешь вернуть.

Кошка рассмеялась тихонько.

— Лорд герцог, зачем ему меч? Давайте, я если проиграю, подарю ему циркулей на ту же цену! Для меча у него слишком много смелости при такой непрактичной голове!

Ол Баррейя хмуро покосился на неё.

— Циркулей ты подарить можешь, — сказал тэрко, расставляя фигуры на столе. — Но не вместо меча, а дополнительно.

Он начал партию, классическим укреплением флангов. Но центр при этом ослабил немного сильнее, чем стоило бы на данном поле.

— Лорд герцог, — сказала Кошка, беззвучно двигая фигурки пехоты на его центр, в такт словам. — Вы же знаете, что никого из ваших нка-Лантонц короновать не даст. А если и даст, то не позволит усидеть на троне. Есть множество способов избавиться от неугодного правителя. Вы же поэтому отказываетесь от короны, разве нет?

Ол Баррейя молчал. Он передвинул одну фигуру — Кошкина пехота провалилась глубоко в его игровое поле и увязла, окружённая мощными фланговыми силами по сторонам. Кошка двинула колесницу на защиту — лорд тэрко ударил драконом по колеснице, отрезая Кошкину пехоту от основных сил и отхватывая солидный кусок игрового поля.

— Поразительный вы человек, лорд герцог, — задумчиво сказала Кошка. — Но дело даже не только в этом. — Она задумчиво тронула фигурку мага, передумала и пошла оборотнем, начиная выстраивать квадратную защиту. — Нам нужно будет опереться на кого-то в Веройге. И ол Тэно — не нка-Лантонц, чтобы опираться на бездарных и слабых. Посудите сами. Вы же знаете его "программу". Как вы думаете, сколько протянет Империя, если отдать власть ему? А мы не собираемся обратно на дно. В Веройге мне лучше, чем в Собачнице.

Кошка обезоруживающе улыбнулась, трогая кончиками пальцев кружево на лифе. Ол Баррейя бросил на неё быстрый взгляд от доски, продолжил игру. Убрал остатки пойманной в ловушку пехоты, одновременно выводя дракона на позицию, удобную для атаки.

Кошка помолчала.

— Своего плана у нас пока толком нет, — она пожала плечами. — С нка-Лантонцем нам точно не по пути. Ясно, что нужно не грабить окраины и городские верхи, а поднимать центр — руками купцов и банкиров.

Она пошла магом, одним ходом превращая квадратную защиту в "линию крепостей". Подняла глаза.

— Вам как дворянину это может быть неприятно, но не похоже, чтобы была альтернатива.

Ол Баррейя молча ударил своим магом по неприкрытому Кошкиному оборотню. Кошка опять помолчала, рассеянно поправляя волосы. Любой следующий ход ослаблял её позицию, разрушая линию обороны. Ход магом — ол Баррейя забирает всю правую часть игрового поля. Ход конниками — большую часть левой. Кошка двинула дракона, оголяя центр.

— Да, сами мы не справимся, — сказала она. — Ол Тэно нужны будут советники. Особенно, когда не будет нка-Лантонца.

Ол Баррейя остро глянул на неё, кладя руки на стол.

— Что вам помешает избавиться от нас после того, как избавитесь от нка-Лантонца?

Кошка тихонько рассмеялась.

— Мы же не самоубийцы. Мы не удержимся у власти одни. Нка-Лантонц делает расчёт на близкую перспективу, когда можно подгрести под себя, сколько получится, и выйти из игры. Для нас это самоубийство. Нам некуда выходить из игры, у нас слишком много на кону. Мы или сумеем вытянуть Империю и выплывем, или не сумеем. Тогда, если Империя рухнет, мы будем никто, если вообще будем.

Кошка смотрела прямо и серьёзно. Ол Баррейя поморщился.

— У меня недостаточно причин верить.

— Значит, пойдёте на трон сами? — сказала Кошка, кладя подбородок на руки и глядя снизу вверх. — Время ещё есть, до равноденствия. Забавно, не находите: все знают, что коронация будет, но никто не уверен, кого будут короновать.

Ол Баррейя дёрнул углом рта. Перевёл взгляд на фигурки. Двинул своего дракона вперёд, на место Кошкиного, получая контроль почти над всем игровым полем.

Кошка разглядывала положение фигур несколько мгновений. Потом встала и чуть поклонилась, благодаря за игру.

— Лэнрайна ол Тэно просила передать уверения в глубоком уважении вам и Святейшему Мастеру. Такие люди стали бы украшением любого совета министров.

Она тепло улыбнулась и пошла к выходу. От двери обернулась:

— Да, меч вашего сына я верну с посыльным. Хорошего вам дня, лорд тэрко.

Меч, чертёжный набор и книгу мэтра Кларовеола о фортификации она послала уже назавтра. Набор и книга были куплены заранее, с помощью Шонека. Восторга Онея Кошка не видела, но живо воображала: Шонек божился, что этой книгой о-Баррейя грезил во сне и наяву.

Через несколько дней по Веройге прокатился слух, что Мастер, зажатый нка-Лантонцем в угол, согласился короновать маркизову марионетку. По городу говорили о чудесном возвращении наследницы древнейшего рода Империи. В Эрлони неспешно начали стягиваться сперва первые люди имперских регионов, затем — послы соседей. Коронация состоялась в первый день четвёртой луны 2274 года. Официальная часть была долгой, яркой и утомительной. Но после — праздник удался на славу. С катанием на лодках, карнавалом, танцорами, жонглёрами, артистами, с состязаниями поэтов и фейерверком. Даже Лорд походил не на строгого клирика на похоронах, а на… не слишком строгого клирика на похоронах, но с его стороны и это был почти подвиг. А уж Кошка плясала и смеялась до изнеможения, а флиртовала и после. К полуночи уверилась было, что Шек ол Ройоме влюблён по уши, потом заметила, что с таким упоённым восторгом в глазах тот смотрит на абсолютно любую девушку моложе шестидесяти, и неожиданно прониклась к Эшекоци весёлой симпатией.

— Слишком много красивых людей! — жаловалась Кошка после какого-то по счёту кубка. — Выбрать невозможно!

Шек живо согласился, и они решили проблему выбора радикально: ушли в верхний парк, пьянствовать в обнимку на скамейке над склоном, под кустом сирени. Пить аромат из воздуха и смотреть, как бурлит и сверкает Веройге, как праздник пожаровым заревом отражается в озере и Арне, и как по Глинянке бродят факелы между яркими маками уличных костров.

Потом идиллию нарушила основательно нетрезвая толпа золотой молодёжи. В толпе обнаружился счастливый ол Каехо: Хриссэ радостно нарабатывал клиентуру, щедро угощая всех подвернувшихся, и компания быстро из нетрезвой превращалась в нетрезвую и пыльную. Кошка с Шеком, переглянувшись, удрали. Целовался Шек ещё лучше, чем травил байки.

Потом праздник стал затухать. Город встретил зарю, вздохнул и тихо улёгся набираться сил. Вечером обещали продолжение.

Ланг-нок-Зеер

2274 год, 25 день 5 луны Ппн

Эрлони

Первые месяцы после коронации летели стремительно. Тэрко быстро и без шума продвигал на ключевые офицерские посты надёжных людей, люди святейшего Мастера о чём-то договаривались с главами цехов и крупнейшими банкирами, Кхад помогала отвлечь от этого нка-Лантонца. Нка-Лантонц и сам легко отвлекался. Лорд хмыкнул, подумав, что маркиза приход к власти опьянил больше, чем кого-то из кхади, хоть маркиз и пришёл из Веройге, а они — из Собачницы. Отчасти потому, может быть, Кхад успела уже опереться на армию, а дни нка-Лантонца были уже сочтены: ему их оставалось девять.

Лорд — Дзохойно ол Нюрио — свернул во дворик, откуда пахло маслом и буковым дымом, и пошёл вокруг дома по знакомой дорожке. Первый раз Лорд зашёл сюда пару лун назад: Иера хотела обзавестись кольчугой и прочей защитной амуницией и поручила она это Лорду, а не кому-то из придворных, — чтобы парадности в доспехе не оказалось больше, чем доспеха. Мэтр Ошта посоветовал это место, и Лорд был очень рад, что совета послушал. Оружейник, мэтр Джанш, к своему делу относился с душой, а к императорским посланцам — со сдержанной неприязнью. Кому охота переводить добрую сталь и своё время на дорогую игрушку, которой судьба веками пылиться на стене, украшая интерьер, да по праздникам гонять блики по восхищённой толпе!

Примерно так себе Лорд представлял мысли мэтра Джанша, впервые входя в мастерскую и объясняя, что доспех нужен для императрицы. Правильно представлял, по большому счёту, но неприязнь оружейника быстро уступила место симпатии к вежливому парню, когда тот объяснил толком, что именно требуется. Лорд и сам не заметил, как привык захаживать к мэтру и без дела — посмотреть хорошее оружие, поспорить, во всех ли ситуациях у длинного клинка преимущество против короткого, поговорить о способах заточки.

В один из летних дней Лорд зашёл в лавку под вечер. Мэтр был в кузне, и Лорд устроился там же, глядя на то, как Джанш доводит до ума лезвие широкого метательного ножа с отделкой из зелёного серебра.

— Ты по делу, лорд герцог? — спросил Джанш, откладывая полоску кожи и пробуя ножом волоски на руке.

— По делу, — кивнул Лорд.

С утра Иера вздумала размяться с оружием, и Лорд с удовольствием принял приглашение. Фехтовала Иера чем дальше, тем виртуозней, с упоением. Словно смеялась каждым движением. Только вот кадарские красные ножи императрице были не по рангу, так что в последнее время работать приходилось всё больше мечами. Лорду меч подарил мэтр Ошта, и на этот клинок грех было жаловаться, а вот Иера подбирала себе что-то под руку в оружейных палатах Веройге. Лорд ходил подбирать с ней, и точно знал, что дело это неблагодарное. Воинами ол Истаилле когда-то были, но очень уж давно. И мечи от тех времён остались широкие, тяжёлые, из плохой стали, слабо держащей заточку, и неуклюжие из-за слишком смещённого к острию баланса. Да и острия закруглённые — только рубить, проламывая щиты с диким рёвом, а не фехтовать. Оружие поновей было легче, длинней, богаче и вычурней. Самое то для парадов. Что-то Иера себе выбрала… Рукоять с крупными камнями не слишком удобна, но клинок вроде бы неплохой, с твёрдым и острым лезвием. Но как раз сегодня неплохой клинок сухо хрустнул от почти скользящего удара сбоку и разбился на несколько кусков.

— День урожая в этом году приходится на осеннее равноденствие, будет большой праздник, — сказал Лорд. — Я хочу подарить Её Величеству хороший меч.

Джанш отложил нож и повернулся к ол Нюрио.

— Для чего?

— Для дела. Уверен, никто из высоких гостей не догадается дарить оружие. Её ещё не знают. А значит, если и подарят — то парадное, с самоцветами и гравировкой. Такого добра в Веройге достаточно. Мэтр… — Лорд посмотрел на него в упор, — я хочу подарить ей что-то настоящее. Такой меч, которому можно доверить жизнь и честь и дать имя.

Джанш помолчал.

— Я понимаю, времени мало, — тихо сказал ол Нюрио. Было слышно, что он почти уверен в отказе, но не хочет в него верить. Джанш пристально посмотрел на Лорда, потом отвёл взгляд и чуть прикрыл тяжёлые веки. Одной стены в кузне не было, и солнечный свет косо падал со двора, роняя тени в морщины на шее и у глаз мэтра.

— В каком стиле она фехтует?

Лорд не сдержался и расплылся в благодарной улыбке.

— Быстро. Непредсказуемо. Иногда не слишком экономно. Без жёстких блоков.

— Я так понимаю, это одноручник, — сказал Джанш. — Классический сайне?

— Или чуть поуже. И центр тяжести чуть ближе к рукояти, чем обычно. Конечно, не настолько, чтобы это вредило точности удара…

— Так, — сказал Джанш.

— Мерки у вас есть…

— Хорошо бы встретиться с ней и поговорить.

Лорд чуть нахмурился.

— Я хотел сделать подарок сюрпризом…

— Так.

На этот раз Джанш молчал довольно долго, глядя поверх стены, что окружала двор, в небо за сетью голых весенних веток.

— Вы возьмётесь? — негромко спросил Лорд.

Джанш встал, подошёл к шкафу и достал с одной из полок тёмный от масла свёрток. Положил на стол, развернул ткань и вынул заготовку из переплетённых прутьев. Хвост, будущая рукоять, казался непропорционально тонким в сравнении с будущим клинком.

В один из приходов Лорда, когда меч уже был похож на меч, Джанш спросил, есть ли особые пожелания к украшениям.

— Клинок стоит столько, что никакая отделка цены заметно не увеличит, — усмехнулся мэтр. — Но думать надо уже теперь, чтобы мой брат закончил ножны как раз вовремя.

— Нет, — качнул головой Лорд. Джанш довольно улыбнулся. — Делай на своё усмотрение.

Потом у него не было решительно никакого времени на визиты, и шлифовка, заточка, доводка и оформление прошли мимо Лорда. Когда он незадолго до праздника зашёл за готовым клинком, то сам не знал, что именно увидит. Джанш с видимым удовольствием тянул время за разговорами. Когда он, наконец, достал из сундука свёрток плотной парусины, Лорд уже совсем извёлся.

Мэтр бережно положил свёрток на стол, вдруг став серьёзен и молчалив, как перед алтарём. Лорд встал со своего места у стены и подошёл, чувствуя, что его затапливает то же тихое сосредоточенное спокойствие, что и мэтра. Джанш развернул ткань, открывая кожу и тёмный лак по дереву ножен. Воронёная сталь накладок на конце и устье была матовой от лёгкой насечки и делалась ещё темнее в косых лучах, проникавших со двора. Никаких украшений, кроме этой насечки, не было, но опытный глаз сразу отметил бы цену и кожи, и чёрного дерева, и добротной, мастерской работы. Рукоять, обмотанная замшей. Прямая гарда и четкие грани навершия. Ничего лишнего, ничего недостающего. Строго и просто.

Мэтр ласково провёл по ноженному боку рукой, поднял меч и передал его на раскрытых ладонях Лорду, чуть наклонив голову. Тот взял, с таким же наклоном головы и почти неуверенно, словно опасался обжечься и выронить. Отступил на шаг и медленно потянул клинок наружу, зачарованно глядя, как тот с лёгким шелестом подчиняется. Классический обоюдоострый сайне, в сечении — арр с двумя срезанными гранями, с чуть смещённой балансировкой. Тёмный, почти чёрный фон со светлыми, рассыпавшимися в беспорядке линиями, похожими не то на крупные кудри, не то на фактуру суковатого дерева. Лорд осторожно, как хрусталь, отложил ножны и шагнул в сторону, где было свободней и светлей, почти выйдя из-под навеса. Поднял клинок на уровень глаз, ловя вечернее солнце на полированный металл — нежный золотистый свет зажёгся и словно бы повис над сталью, не касаясь.

— Красивая девочка, — с родительской гордостью сказал Джанш, возвращая Лорда к реальности. Тот перехватил "красивую девочку" надёжней и попробовал воздух второй связкой. Иера делала эту же связку как-то иначе. Не в шагах или жестах разница, а в чём-то другом, неуловимом, как золотистый свет над сталью. Выводя клинок из слива, Лорд вдруг ясно почувствовал смещённость центра: меч пошёл не по той дуге, на которую Лорд хотел его направить, а по другой, с меньшим диаметром. Лорд послушно повёл руку следом, не ломая кривую. И вдруг понял, что именно так этот кусок связки делала Иера, выгадывая в скорости и выходя на последний выпад под таким углом, что его пока ни разу не получалось парировать. Он завершил связку и замер, глядя вперёд сквозь кончик клинка и явственно слыша, как меч смеётся холодным, искристым смехом. Весёлая девочка.

— Мэтр Джанш… — тихо сказал Лорд, опуская меч. Подошёл обратно, вложил клинок в ножны, положил его на стол, повернулся к мэтру и низко поклонился.

— Как вас благодарить, мэтр? — тихо спросил он, не поднимая головы. — Не деньгами же… Тут сколько ни заплати…

— Брось ты это, мальчик, — сказал Джанш. — "Спасиба" с меня вполне хватит.

— Спасибо, — сказал Лорд.

Потом выпрямился, отвязал с пояса кошелёк и передал мэтру.

— Это — как договаривались. А что касается благодарности, то если вам что-то будет нужно, что в моих силах, в любое время — я к вашим услугам. Такой меч не имеет цены.

— Если твоя императрица фехтует и верно так, как ты говоришь, в её руку отдать не жалко, — усмехнулся Джанш.

— Лучше, — уверенно сказал Лорд. — Я не умею так говорить, как она фехтует.

Он умел смотреть. Как засияли восторгом её глаза при виде клинка. Как покачала меч в руке, как пробовала себя и меч в движении, как позвала Лорда составить компанию, как они вдвоём смеялись: Иера и меч, — одинаковым льдистым, беззвучным смехом в каждом движении. Как его самого подхватило и понесло, не давая свернуть или выбрать, навязывая свою игру, правила и волю.

Они были абсолютно одинаковыми — Иера и меч.

Нет.

Не одинаковыми.

Они были — одно и то же.

Иера шагнула прямо в удар, вполкасания сливая его мимо и, кажется, тем же движением — атакуя. Лорду на какой-то миг почудилось, что клинок прошил его насквозь, и он успел задохнуться от жара и чего-то ещё, неожиданного, прежде чем осознать: в последний момент Иера увела меч в сторону, мимо его бока. Она стояла совсем близко, сияя совершенно запредельным восторгом.

— С ума сойти! — выдохнула она. — Так не бывает!

Жарко, трудно дышать, и в висках стучит, словно не пару минут тренировочного боя прошёл, а пробежал пару тагалов. Или это потому, что её дыхание чувствуется на лице — так близко…

Так близко, что почти больно.

По щеке мазнул холодный ветер. Лорд моргнул: в глазах Иеры ему померещилась усмешка. Почти сразу исчезла, если и была. Иера отшагнула назад, отвернулась. Вытянула руку с мечом, любуясь.

— Ланг-нок-Зеер.

Кадарские слова упали на клинок звонким бликом и впитались.

Лезвие ветра. Конечно, как ещё её могут звать!

________

1арр — узкий ромб; дословно со староимперского — "нет". Геометрическая форма и мифологический символ. Пересекаясь с горизонтально вытянутым овалом, образует хо-арр, крест Весов Тиарсе.

Мастер Джатохе

2274 год, 1 луна Ппд

Эрлони

Кто-то ударил кремнем по огниву, и в голове, у затылка, вспыхнула искрой боль. Ещё раз и ещё, в неровном быстром ритме, от которого мир раскачивался, заставляя цепляться за стену, чтобы не упасть. Попутно с пульсирующей болью нарастала бессильная ярость: Мастер, опора Империи! Гнилой пень. Вокруг плясали тучи стеклистой мошкары, и сквозь эту мошкару подоспевший Нохо помог дойти до кресла. На его лице угадывалось сочувствие к старому пню, и тот злорадно оперся всем немаленьким весом, прежде чем сесть. Боль перестала довольствоваться затылком и ударила изнутри в глаза, будто пытаясь выдавить их наружу.

— Окно! — приказал Мастер, неловкими руками ослабляя воротник. — И плед.

Душно. Жар нахлынул на несколько вспышек боли, потом резко сменился ознобом. Нохо возмутительно медленно возился с окном.

— Быстрее! — зло бросил Мастер, цепляясь за подлокотники. Паника. Это ничего, она пройдёт, не успеешь прочесть "Наама-матерь, дай крепости телесной…" Но каждый раз — паника, подгоняет сердце, хотя куда уже быстрей, и в голове чаще и ярче взрывается боль.

Мастер закрыл глаза, чтобы не дать им выпасть из орбит. Пальцы мелко дрожали, как ни сжимай ими дерево. От окна потянуло наконец свежим воздухом, дышать стало легче… Пледом Нохо накрыл как раз в тот момент, когда озноб сменился жаром, и Мастер раздражённо откинул шерстяную ткань. Почти тут же его опять пробил холодный пот, заставляя кутаться.

Собрать силы, стянуть магию потуже, укутать ей, как пледом, голову и грудь. Гиллена светлая, дай разумения, дай потушить жжение в сердце, отогнать проснувшуюся тошноту, унять трясущиеся руки, разогнать мошкару…

— …врача, живо! Его Святейшеству нехорошо!..

Джатохе открыл глаза и рявкнул в спину ол Баррейе:

— Не сметь распоряжаться в моём доме!

Слуга в дверях замер, а Нохо резко обернулся, сверкая глазами. Джатохе испепеляюще глянул в ответ, поджал губы и откинул голову. Боль медленно уходила. Ол Баррейя поморщился, отослал слугу и подошёл. Мастер ясно видел в остаточном трансе, как с лица и рук уходят красные пятна, а сердце выравнивается и идёт дальше. Ничего. Ещё побегаем.

— Я ещё недостаточно мёртв, чтобы кто-то распоряжался в моём доме, — жёстко сказал Мастер.

— Вы сами говорили, что лечить себя своей же магией непродуктивно, — обронил Нохо. Он злился и нервничал, и Мастера это раздражало. Его почти всё в последнее время раздражало.

— Мне не нужен врач, — отрезал Джатохе. — Я вполне справлюсь сам.

— Не забывайте, сколько вам лет! — резко сказал Нохо. — Уже не мальчик!

— Вот именно! — почти угрожающе произнёс Джатохе. — В отличие от тебя. Не забывайся, лорд тэрко!

Ол Баррейя встал и попросил разрешения откланяться. Мастер соизволил разрешить. Долго сидел неподвижно, глядя в вычурный узор по краю жаровни. В комнате был камин, но зимой его жара не хватало, а летом его топили не всегда, и зангская придумка была кстати для его вечно мёрзнущего святейшества. Сердце взбрыкивает всё чаще, а умирать сейчас никак нельзя. Именно сейчас, когда Империя зависла над пропастью и ждёт малейшего толчка — изнутри ли, снаружи ли, — чтобы распасться. Именно сейчас, когда столичные банкиры почти согласились поддерживать правительство, пока правительство поддерживает их. Именно сейчас, когда нок Шоктен в Рааде умирать точно не собирается.

После смерти Мастера его деньги достанутся Церкви и Империи. А его головные боли — ол Баррейе. Фигурально выражаясь. Хватит с него и фигуральных болей.

Джатохе осторожно встал и подошёл к жаровне. Взял щипцы, поворошил в живых красных углях, чувствуя тепло на переставших дрожать пальцах. Ничего, ещё сыграем. С нок Шоктеном, с Аджувенгором. Успеть бы, не дать бы слабину прямо сейчас. Нок Шоктен планирует войну с Империей на следующий год, не позже. Этого допустить нельзя ни в коем случае. Гвер это тоже понимает, ищет, чем бы отвлечь кадарского канцлера, что бы ему подсунуть в качестве самого насущного и неотложного дела. Канцлер прекрасно представляет обстановку в Империи. И потому уверен, что Империя от него никуда не денется. Главное — не лишать его этой уверенности. И не заразиться от него ею.

Уголёк звонко треснул, распадаясь на две половинки.

Отвлечь нок Шоктена, и в эту отсрочку собрать по Империи всё, что только можно, собрать все силы для одного удара. А потом уже можно и передавать головные боли по наследству. Посмотрим завтра, какие есть заготовки у Гвера.

Завтрашняя встреча началась, впрочем, не с Гвера, а с неприветливого лорда тэрко. Он церемонно вещал об укреплении дисциплины, натаскивании войск, укреплении на офицерских постах нужных людей и обучении этих офицеров. Джатохе слушал, Гвер, похоже, дремал с открытыми глазами, глядя куда-то между краем резной панели и портьерой. Проснулся он, когда ол Баррейя всё тем же официальным тоном отрапортовал:

— Сотник второй сотни докладывал, что в результате тщательно подготовленной операции в лесах возле Белого двора был убит кадарский шпион.

— Знаем мы эти "подготовленные операции", — пробурчал Джатохе. — Я полагаю, взятки с браконьеров стригли?

— В выходной день на казённых лошадях, — кивнул ол Баррейя, усмехаясь. Стрижка браконьеров была этаким местным анекдотом. Леса и холмы ближе к Белому двору при ол Истаилле считались заповедными, но местные, не смущаясь грозящим штрафом, крали оттуда и дрова, и дичь, и птицу. Со сменой династии статус заповедника никто не менял, и выгода от этого была тройная. Во-первых, браконьерам, если они не попадались. Если попадались — то егерям. В-третьих, выгода была коричневым, если они ловили тех, кого прозевали егеря. Егеря с коричневыми из-за этого взаимной любовью не пылали.

— Егеря сделали вид, что поверили в продуманную операцию, — продолжил тэрко. — Но шпион и на самом деле подлинный.

— Что-то я сомневаюсь, — сказал ол Лезон. — У меня точные сведения из нескольких источников, что нок Шоктен планирует атаковать Сойге или Кунен, не Эрлони. И в последнее время склоняется к тому, чтобы Кунен не атаковать, а купить: это выйдет проще, быстрей и дешевле. В любом случае, столица ему не нужна. Зачем слать сюда шпионов? Что они, Эрлони не видели?

— Подорожная — на человека короля, — продолжал ол Баррейя, отмахиваясь от ол Лезона этой подорожной. — Заверенная лично нок Зааржатом, а не канцлером.

— Любопытно… — проговорил ол Лезон, изучая документ. — От нок Зааржата можно и не такого ожидать… Если король интригует отдельно от канцлера, их можно попробовать стравить.

— Не того полёта птица нок Зааржат, чтобы помешать нок Шоктену, — брюзгливо сказал Мастер. — Ссорить с канцлером надо Дазаран.

Тэрко и ол Лезон помолчали, обдумывая.

— Вокруг Форбоса? — предположил ол Лезон. — Кадар вот-вот загребёт остров под себя, и Дазаран из-за этого сильно переживает.

Ещё бы не переживать. Остров Форбос — единственная удобная база между Науро и Внутренним морем. Достанься он Кадару — о прямой торговле с Зангой, Империей и Лаолием веше1 останется только мечтать. Кадар фактически монополизирует сообщение по Науро и торговлю с Дазараном. А в таких условиях нок Шоктен сможет безо всякого стеснения диктовать дазаранцам любые торговые и таможенные условия. А остальной Равнине — цены на дазаранские товары.

— Тогда хорошо бы подключить и Зангу, — вслух подумал ол Баррейя.

— Нет, не Зангу, — возразил Гвер. — Лаолий. Занга сама подключится. Она и всегда стремилась к полному контролю морских путей, а уж тем более теперь, под Аджувенгором.

Пока во главе Совета городов стоит Аджувенгор, есть хорошие шансы, что Занга будет действовать как единое целое. Внутреннее море и так полностью под её контролем, но Форбос — а с ним и свобода перемещения по Науро — от Занги ускользает, нок Шоктен цепко держит то, что ему нужно. Но Аджувенгор амбициозен, он не упустит случая закрепить свою позицию. Если Дазаран сцепится с Кадаром за Форбос, Занга точно не останется в стороне. А вот Лаолий…

— С чего ты взял, что Лаолий пойдёт на союз? — спросил Мастер.

— Им невыгодно усиление Кадара. Но и усиление Занги тоже, — сказал ол Лезон. — Зангские пираты докучают их не меньше, чем нам.

— А открыто Занга пиратов защищать не станет, — сказал ол Баррейя.

Ол Лезон кивнул.

— К осеннему равноденствию прибывает дазаранский посол. Нужно успеть к тому времени. Продумать хорошую приманку: выгодные условия торговли и — на случай, если Занга попытается перекрыть дорогу — договор о совместной защите морских путей. Открыто возмущаться Аджувенгор не станет, а от пиратов при должном усилении охраны можно отбиться.

— Заодно у нас будет благопристойный повод нарастить флот и натаскать людей, — медленно сказал ол Баррейя.

— А если Занга всё же возмутится открыто? — спросил Мастер. Ол Лезон довольно улыбнулся.

— Дазарану того и надо. Они ищут повода для войны. Если Занга возмутится открыто, Дазаран атакует Зангу. А Кадар не станет стоять в стороне, видя, что идёт грызня за Форбос. Нок Шоктен уже привык считать Форбос своим…

Они помолчали. Потом Джатохе заметил:

— Дазарану не выиграть этой войны. И как бы глуп ни был веше, в Зегере есть не только самоуверенные идиоты.

— В Зегере есть умные люди, — согласился ол Лезон. — Но ни один из них не входит в правительство. А веше верит в свою морскую мощь.

Джатохе брюзгливо поджал губы.

— Тедовередж не верит, — сказал он. — Послом же по-прежнему он?

Ол Лезон улыбнулся почти мечтательно. Тедовередж был его личной проблемой на протяжении многих лет. Вплоть до последнего года.

— Старый посол зимою умер, — сказал ол Лезон. — В Эрлони приедет его наследник.

Джатохе остро глянул.

— Тот, который Кирой? Он же ребёнок. Десять лет? Или двенадцать?

— Восемнадцать. По описаниям моих людей он действительно ребёнок.

— Это хорошо, — согласился Мастер. — Значит, дальше работаем в этом направлении. Гвер, постарайся получить от веше предварительное согласие, ещё до приезда посла. И быстро, — добавил он, помолчав. — Если не успеем…

"…Империя обречена", — собирался закончить Мастер, но не стал. Ни к чему дразнить голодных демонов.

Когда ол Лезон и ол Баррейя уже собрались уходить, Джатохе окликнул лорда тэрко.

— Нохо!

Ол Баррейя обернулся.

— Останься.

Тэрко остался, вернулся в своё кресло и стал ждать. Джатохе молчал, хмуря кустистые брови и неприязненно смотря из-под них в окно. В комнату сунулся какой-то молодой и недогадливый слуга, но быстро исчез обратно. Откуда-то из угла тянуло холодным сквозняком, несмотря на плотно закрытые окно и дверь.

— Какие гарантии, что нам не станут мешать? — спросил Мастер, прерывая молчание. Кто может мешать и в чём, он не уточнял, но ол Баррейя прекрасно понял и без уточнений. Ответил он не сразу, но уверенно.

— Не станут. Нка-Лантонца уберут на днях. Они ждали, пока вы добьётесь согласия банкиров и пока новые офицеры закрепятся на местах. Нка-Лантонц им больше не нужен. А сами они нам мешать не станут. По крайней мере, не в этот раз.

Джатохе молчал, безмятежно перебирая чётки. Ол Баррейя ждал, глядя, как бусины одна за другой бесшумно текут из руки в руку.

— Почему ты им веришь, Нохо? — спросил Джатохе. Он знал, почему сам согласился. Тому было несколько причин. У Святейшего Мастера не было особого выбора — раз. Если ол Тэно решала опереться на армию через ол Баррейю и на финансы через Церковь, она оказывалась в зависимости от них обоих — два. Ол Баррейя, параноик не хуже Святейшего Мастера, каким-то чудом поверил ол Тэно. Безродной ведьме, как оказывается, которую иначе как "паршивкой" не называл, люди которой едва не убили его сына. Нохо убил бы её, с удовольствием. Но вместо этого согласился поддерживать. Это была третья причина. В шантаж Мастер не верил, он слишком хорошо знал ол Баррейю. Значит, у тэрко были причины поверить в искренность "паршивки". Что это могли быть за причины?

— Она умна, — сказал тэрко. — Нка-Лантонц или кто-то вроде него вытянул бы из Империи последнее, дождался бы гражданской войны — и пошёл бы ко дну. Не думаю, что её заботят нужды Империи, но она очень не хочет тонуть.

— Думаешь, она понимает, в каком сейчас положении Империя? — скептически сказал Джатохе.

— Она не может понимать всё. Но очень многое видит точно.

Ол Баррейя помолчал и добавил:

— Она будет вытягивать Империю, потому что это выгодно ей самой. И будет делать это тщательно и последовательно. Она уже несколько лет назад наняла учителей для себя и своей шпаны. Она знала, куда идёт и что ей понадобится, чтобы сойти за дворянку. У неё недостаточно умения, чтобы править Империей, но это ненадолго. И я уверен: убийством нка-Лантонцем дело не ограничится. Когда она утвердила своё положение среди подводников, то начала чистку по всем уровням. Сначала убирала тех, кто не годился в союзники, — чтобы они не мешались под ногами. Потом — союзников, на которых нельзя положиться и которые могут помешать навести её собственный порядок. До того времени нам по пути. Если однажды она поймёт, что может обойтись уже без нас, нужно будет её убрать, иначе она уберёт нас раньше.

Джатохе усмехнулся.

— Что ж, это будет интересная игра. Как раз в твоём вкусе. В ближайшие дни собери мне как можно больше информации обо всех её людях: в среде подводников и сейчас. О ком найдёшь. Можешь идти.

Мастер не любил сильных противников. Но лучше уж умный враг, чем тупой союзник. Если девчонка обставила ол Баррейю, она точно не дура. Но кто сказал, что этого достаточно, чтобы обставить и Мастера? К тому же, если ол Баррейя верно её описывает, пока им действительно по пути. Пока Мастеру нужно было от императрицы только одно: чтобы она не мешала. Если бы у власти оказался нка-Лантонц, не осталось бы ни одного шанса оттянуть войну с Кадаром и подготовиться к ней. Империи нужна эта отсрочка, нужна война Кадара с Дазараном или Зангой. Жизненно необходима. Нужно хотя бы два года передышки. Нок Шоктен, ударь он сейчас, отколет Кунен без каких-то затруднений. Или купит. Чтобы пришить окраины к центру, нужно поднимать центр, сделать выгодным для окраин быть вместе с центром. На это нужны деньги, нужны люди, нужно время. Много времени, и спокойного. А времени нет. Значит, нужно его создать. Если война за Форбос не развяжется из-за дазаранской наглости, Империи придётся действовать грубей и рискованней. Убить кадарского посла в Дазаране. Или сжечь под дазаранским флагом кадарский порт.

Если Кадар сможет доказать, кто за провокациями стоит, это будет идеальный повод напасть на Империю. И это будет начало конца.

Хорошо бы убить нок Шоктена, но к старому пройдохе не подобраться. Охрана у него не хуже, чем у Святейшего Мастера…

_________________

1веше — титул правителя Дазарана.

Ноанк Аджашер

2274 год, 2 день 2 луны Ппд

Эрлони

Ноанк заметил ол Каехо, когда тот сворачивал в переход, и пришлось побежать, на лёгких, но подкашивающихся ногах, догоняя герцога. Догнав, обнаружил, что не может окликнуть перехваченным горлом, и схватил его за рукав, за локоть. Ол Каехо резко обернулся, сгибая руку Ноанка в каком-то неправильном направлении, выкручивая из плеча локтем вверх, чуть ли не до слёз больно. Ноанк подскочил на цыпочки, но это не слишком помогло.

— Эт-то что такое? — раздражённо спросил ол Каехо, отпуская его.

— Ол Каехо, — жалобно сказал Ноанк, не решаясь потрогать пострадавшее плечо. — У меня закончилась пыль…

— И это повод хватать чужие рукава? — желчно осведомился тот. — Кончилась — покупай, цены прежние. Сколько нужно?

Ноанк потерянно молчал. Беда была в том, что деньги у него тоже кончились. Ол Каехо об этом знал, ещё когда Ноанк в прошлый раз подходил просить, пару дней назад. С тех пор ничего не переменилось. Ол Каехо понял молчание правильно и зашагал дальше. Ноанк поспешил тоже.

— Ол Каехо, вы же знаете, я всегда плачу честно! Я заплачу, мне брат скоро должен прислать денег, уже на днях…

— Вот тогда и приходи, — равнодушно сказал герцог, не поворачивая головы.

— Ол Каехо… — сказал Ноанк. Таким жалким голосом, что сам удивился. — Я не могу ждать…

— Возьми денег в долг у кого-нибудь, — предложил ол Каехо.

Ноанк смотрел на свои дрожащие руки.

— Мне не дают, — пожаловался он. Герцог рассмеялся, холодно и весело.

— И с чего ты взял, что я стану исключением?

Ноанк тоскливо вздохнул.

— Я умру.

— Я не даю пыль в долг, — сказал ол Каехо.

— Ол Каехо, ради Вечных, пожалуйста!

— Я не даю в долг.

Ноанк заплакал. Ол Каехо удивлённо обернулся на звук, хмыкнул.

— Ол Каехо, — всхлипнул мальчишка. Потом вдруг рухнул на колени и стал хватать чужие сапоги. — Можно, я тогда отработаю? Если вам нужно что-то, я всё сделаю, только скажите…

— Встань сейчас же, — сказал ол Каехо, отпихивая его ногой. — Твои сопли на моих сапогах точно не нужны.

Ноанк послушно встал на трясущихся ногах.

— Если что-то нужно, вы только скажите…

Ол Каехо скептически его оглядел, ничего не сказал, только угол рта брезгливо дрогнул. Потом герцогу, похоже, пришло в голову какое-то соображение. Он ещё раз глянул на Ноанка и неприятно улыбнулся.

— Ну-ка, пойдём, — сказал ол Каехо.

Пришли они в какой-то кабинет в особняке ол Каехо, обставленный наполовину как библиотека, наполовину как жильё сумасшедшего алхимика. Обе эти половины Ноанк разглядел плохо. В комнате было слишком много пыли, чтобы мальчишка мог думать о чём-то ещё. Во рту пересохло.

— Ничего не трогать! — окрикнул ол Каехо. Рука Ноанка отдёрнулась назад рефлекторно, ещё до того, как он понял, что ему сказали.

Ол Каехо взял его за плечо, усадил в кресло и присел на край стола рядом.

— Прекрати облизываться и слушай, — сказал ол Каехо. Ноанк виновато замер. — Будешь приходить каждый день. Пыли у тебя будет больше, чем достаточно. Иногда не совсем обычной. Будешь подробно рассказывать, что видел под пылью, что чувствовал, как быстро подействовала, на сколько, какой был откат. Ясно?

Ноанк кивнул, пытаясь понять, в чём подвох. Ол Каехо достал откуда-то илирской бумаги и перо.

— Ты когда пыль первый раз попробовал? — спросил он, макая перо в чернильницу.

— После коронации на празднике…

— А! — сказал ол Каехо, черкнув на листе. — Точно. Когда она у тебя кончилась?

Ноанк облизнул пересохшие губы.

— Четыре дня назад…

— Сколько в последний раз принял?

— Зерна1 полтора… Ну, больше не было.

— Картинки видел?

— Мало… только стены качались.

— Хорошо, — сказал ол Каехо. — Что от тебя требуется, понял?

Ноанк покивал:

— Приходить каждый день, рассказывать, что под пылью видел, какой откат был…

Замолчал и вдруг в ужасе подумал, что это, наверное, шутка. Не может же быть, чтобы всё так просто! Но ол Каехо кивнул ещё раз, дал бумажный конвертик с пылью и кивнул на дверь. Ноанк, прижимая к груди конвертик, встал и пошёл к выходу. У двери его окликнули.

— Эй, погоди!

Ноанк сжался. Обернулся медленно, прижимая сокровище обеими руками.

— Напомни, как тебя зовут? Нохо?

Он кивнул.

— Ноанк Аджашер.

Он приходил, пробовал всё, что предлагали, иногда картинки были ярче, иногда картинок почти не было, но счастье захлёстывало. Иногда не было ни счастья, ни картинок, только головная боль и страх, но головная боль была лучше откатов, которые становились всё страшней и длиннее. Ол Каехо с одинаково живым любопытством следил и за счастьем, и за головной болью. Иногда спрашивал об учёбе или друзьях, на это Ноанк отвечал коротко и раздражённо, тем более, что об учёбе и друзьях ничего нового сказать не мог. Ни того, ни другого он давно не видел. Брат присылал деньги, Ноанк за ними не ходил. Примерно пол-луны спустя со дня договора с ол Каехо он переехал к герцогу. Ходить каждый день туда-обратно через полгорода было утомительно — с каждым разом всё утомительней, — а после переезда ничего от пыли уже не отвлекало. Больше ничего, кроме пыли, и не осталось, и Ноанка это вполне устраивало. Всё устраивало, кроме, разве что, откатов. Во время отката свет казался слишком ярким, звуки — слишком громкими и резкими, одежда — грубой и шершавой.

После одного из откатов ол Каехо не давал ему пыли долго, Ноанк не сказал бы точно, сколько; вряд ли больше двух дней, но казалось, что бесконечно. В другой раз, когда откат был особенно острым, ол Каехо раздвинул занавеси, впуская ядовито-резкий свет. Ноанк возмутился и хотел спрятаться под покрывало, но ол Каехо спрятаться не дал и избил. Ну, как — избил. Он едва дотрагивался, остальное довершали болезненно обострённые откатом чувства, любое прикосновение казалось либо ледяным, либо обжигающим. Ноанк кричал. Ол Каехо долго потом сидел над своей тетрадью.

Но после он дал Ноанку такой пыли, какой он никогда в жизни не пробовал, настолько чисто, весело и хорошо человеку на этом свете не бывает, и таким умным и понимающим человек тоже быть не может без пыли. Так что в конечном итоге, решил Ноанк, оно того стоило. Он так ол Каехо и сказал; сказал, что внутренняя свобода стоит любых жертв. Ол Каехо глянул оторопело, а потом смеялся так, что Ноанк думал, он упадёт от смеха. Отсмеялся, достал тетрадку и велел рассказывать. Ноанк рассказывал. Вспоминать было легко и приятно, переживать заново. Рассказ получался несколько сумбурным и захлёбывающимся, Ноанк пару раз сбился на "Ну, вы же знаете, это — так!.."

— Не знаю, — сказал ол Каехо. Ноанк удивлённо на него уставился. Ол Каехо поднял голову и выразительно пошевелил пером, имея в виду, что надо бы продолжить рассказ.

— Вы… Вы что, не пробовали? — недоверчиво спросил Ноанк.

Ол Каехо хмыкнул.

— Я мало что пробовал. И уж точно не в таких дозах.

Ноанк сообразил, что и правда всего раз или два видел ол Каехо под пылью — и только слегка.

— Но почему?…

— Я же не самоубийца! — рассмеялся ол Каехо. — Рассказывай давай.

Ноанк рассказывал, ол Каехо слушал, иногда помечая что-то в тетради. Ноанк заглянул в эту тетрадь однажды. Почерк у ол Каехо был чёткий, с тонкими резковатыми линиями. И мелкий: только длинные вертикальные черты отдельных букв были действительно длинными. Тетрадь была чем-то вроде рабочего дневника. В ней значились даты, размер дозы, состав и эффекты. Ноанк пролистал и отложил, не найдя ничего интересного. Записи продолжали прибавляться, и тогда, когда у Ноанка между одной дозой и другой уже не было времени читать.

"<…>25 день 2 луны — 3 зрн. — неочищ. — картинки слабые, беспокойство, движения неточные, рваные — откат сильный, подозрит., агрессивность.

<…>

2 день 3 луны — 2,5 зрн. — раствор. в кружке огнёвки — картинки слабые, приподн. настроение, болтливость, движения как обычно — откат: больше похмелье.

<…>

12 день 3 луны — 4 зрн. — неочищ. — частич. потеря зрения, иррац. ужас, оч. яркое восприятие цвета и звука — откат: тошнота, симптомы отравл.

<…>

19 день 3 луны — 2,5 зрн. — 3 к 1 с жабьим ядом — картинки ярче обычного, разговар. с пустым местом, лежит пластом, потом без сознания — откат: оч. плохой, отравление, пришлось лечить.

21 день 3 луны — 4 зрн. — чист. — картинки яркие, "цвета пахнут", "музыка бархатная такая, приятно пощупать " и т. д. — откат обычный.

<…>

7 день 4 луны — 30 шт. в сыром виде — салатом — лёгкие картинки, приподн. настроение — откат слабый.

<…>

10 день 4 луны — 5 зрн. — плюс три кружки огнёвки — дёргался, смеялся, плакал, разговаривал с кем-то; потом без сознания — откат: умер. 11 день 4 луны."

_______________

1зерно — зд. мера веса, около 2 граммов.

Кирой Тедовередж-тай1

2274 год, 2 день 5 луны Ппд

Веройге, Эрлони

Большую часть дня съел последний кусок дороги. Остаток вечера Кирой, переправленный с корабля в Веройге транзитом через ванну, боролся со сном на празднике осеннего равноденствия. Вручал подарок от лица веше и обсуждал обеспечение безопасности морских путей по Науро и Внутреннему морю. За право имперских купцов торговать в Дазаране по сниженным пошлинам ол Тэно предлагала поддержку людьми и оружием в охране дазаранских кораблей. Ясно, что это выгодно в первую очередь Империи. А Дазарану грозит обострением отношений с Зангой. Возможно, войной. Веше ждёт этой войны, как ребёнок карнавала, и не то что Кирой, но и отец Кироя переубедить никого не смог…

Кирой Тедовередж-тай в первое своё посольство отправился с чёткими инструкциями: договор о совместной охране морских дорог подписать. И сложилось у Кироя впечатление, что в Веройге об этих инструкциях знали не хуже него. Потому и реагировали так снисходительно на судорожные попытки посла ограничить присутствие багровых мундиров на дазаранских кораблях и в портах. Кирой и сам понимал, что первоначальный вариант договора долго не протянет. Империи не нужна безопасность дазаранских купцов, ей нужно усилиться на море, нужны базы на Островах, нужно приструнить зангских пиратов… А веше верит в мощь дазаранского флота и возрождение контроля над Науро.

Ночью герцог удивил себя: нашёл время поспать. Утром заперся в кабинете, долго и со швырянием подсвечника в стену пытался изобрести спасительную поправку к треклятому договору. Выдохшись, неожиданно для себя обнаружил, что думает антипатриотические нецензурные мысли о столпе вселенной и надежде человечества, а также о его благословенной матушке. Встал, позвонил и потребовал кофе. Остро чувствовалось, что старого посла больше нет, а молодому — девятнадцать, да и то — будет через пять с половиной лун.

А следующим вечером и ночью, пришедшей за вечером, Кирой занимался другим важным делом: очаровывал дам. По договорённости. Договорённость была об укреплении сердечных отношений между Дазараном и Империей, послу для лучшего обживания на двух островах предписывалась женитьба, и в рамках этого международного проекта и устраивался пышный приём на Белом острове и высшем уровне. Веройге гудел и похихикивал от нижнего двора, где сразу стало тесно от людских и конских морд, до парадных зал в третьем ярусе. Оттуда осчастливленный женским вниманием посол и сбежал, вытерпев несколько часов оркестра и запаха еды, что пробивался снизу, где расставляли и накрывали столы для высокого собрания.

На старой лестнице, ведшей от заколоченного люка к запертой двери, не было никого и ничего, за что её и облюбовал Кирой для поедания куска мясного пирога, с боем захваченного в кухне. От одежды тяжело пахло факельным чадом, горелым маслом из ламп, лошадиным потом и благовониями. Кирой жевал и с малодушным фатализмом думал, что под вечер ткнёт пальцем в первую попавшуюся, лишь бы не из близких к императрице семейств; а так — всё равно они различаются только цветом одежды. Жениться не то чтобы активно не хотелось, но думалось об этом как-то кисло и муторно.

Жених поёрзал на лестнице. Лестница придушенно всхлипнула. Потом ещё раз. Кирой замер и прислушался. Десяток ударов сердца — тихо, потом всхлипнуло снова, тоскливо и устало, в пустой комнатке, за одной из пыльных портьер которой Кирой и нашёл свою лестницу спокойствия. Парень встал и, скрипя по возможности тише, подошёл к бархату, тяжёлому и старому, как Верго. От бархата над лестницей протянулся пыльный шнурок света, услужливо показывая дырку в портьере. Снаружи, на полу посреди комнаты, по-детски подобрав под себя ноги, сидела девушка с письмом в руке и с песочными волосами. К светловолосым Кирой так и не привык по-настоящему, хоть и провёл в Империи такую же половину детства, как в Дазаране.

"А почему, собственно, нет?" — подумал Кирой, переступил, громко скрипнув лестницей, и выждав чуть, шагнул из-за портьеры. Девушка промокнула глаза бледно-лиловым рукавом, обернулась и изобразила церемонный поклон. Из-за того, что вставать она и не подумала, поклон изображался в основном руками и головой и выглядел совершенно не церемонно.

— Вы, должно быть, заблудились, — сказала она. Кирой подумал, что это старомодное "вы" идёт ей так же, как манера сидеть на полу. — Веселятся там, по коридору второй поворот налево и вниз.

— Веселятся? — поразился Кирой. — Как можно веселиться, когда здесь так грустят?

Она слабо улыбнулась.

— Что ж, мило сказано, галантный Гость-из-за-портьеры. Но сегодня в игры Эиле2 играют без меня.

— Не буду играть, — покорно сказал Кирой. — Позвольте только погрустить вместе с вами, а то мне тамошнее веселье с утра уже оскомину набило.

Она поглядела жёлтыми кошачьим глазами, хмыкнула и снова перевела взгляд на письмо. Кирой понял это как приглашение и сел рядом. Пол был холодный, даже не застеленный ничем.

— У меня брата в Олклет отправили, — сказала она, помолчав. — То есть, он не брат, а кузен, но это всё равно. Пишет, как у него всё там хорошо, будто я не знаю, что такое рэнги с их луками. Видела, как их яд действует.

— Ваш брат там не один, — сказал Кирой. — Семь тысяч пополнения сумеют удержать на границе имперский порядок.

— Пожалуй. Но только один из них — мой брат. И жизнь у него только одна. А вы, должно быть, не знаете, что такое эти болота.

Она разгладила полосу шёлка, исписанную с обеих сторон артистическим мелким почерком, бережно сложила и спрятала в рукав, как платок.

— Не знаю, — кивнул Кирой. — Я южанин, для меня Эрлони — север, а дальше я и не бывал, хоть имя и тамошнее: Кирой.

— Да не убавится честь твоя и твоего дома, лорд герцог.

— И твоей чести… — с некоторой долей тоскливости начал Кирой, оборачиваясь, и расхохотался. — Эшекоци! С таким голосом и манерами я ожидал увидеть трухлявый пень времён Хада!

Эшекоци светился от удовольствия. Сказал уже не кривляясь:

— Хотелось бы, конечно, хорошенько огреть тебя по плечу, но, боюсь, салон меня не поймёт.

— Салон скажет, что здесь не казарма, и будет прав, — сказал Кирой. — Тебя каким ветром в Веройге занесло?

— Я-то по-прежнему в Эрлони живу, а вот ты откуда на наших островах? Совсем в последнее время забыл бедную столицу со своими дазаранцами! Всё ждёшь, что они выучат твоё типично дазаранское имя?

Шутка была старая и, как водится среди старых шуток, не смешная. Отец Кироя, бессменный посол Дазарана в Империи и большой любитель северной экзотики, выбрал сыну арнское имя. Дазаранцы, не слишком испорченные знанием чужих языков, чуть ли не поголовно произносили его как "Кирии", чем повергали Эшекоци в детский восторг, поскольку в таком звучании имя его друга совпадало с просторечным именем для одной разновидности клопа. Вонючей до слезоточивости.

— И не надоело? — хмыкнул Кирой, — пропуская слугу с огромным блюдом чего-то жирного и мясного. — Какие новости у тебя?

— Шикарные, — заявил Эшекоци, расправляя плечи. Плечами он всегда выделялся — на зависть многим задохликам вроде Кироя. — Главное: я офицер. Не по наследству, а на самом деле. Людей пока, правда, всего полтора десятка, ну так ол Эсхо и вовсе с пяти начинал.

— На легендарных полководцев, значит, равняемся? — усмехнулся Кирой. — А как же современные военачальники? Так ли уж запросто нок Вардже сложит генеральство с себя, чтобы отдать тебе?

— Ох и паршивый из тебя шпион, Кир, — сощурился Эшекоци, беря друга за локоть и отводя в сторонку, за колонну. — Нок Вардже арестовали позавчера. Официально — растрата государственных денег. Ты где был?

Кирой пожал плечами. К стыду своему, стыда он не чувствовал. Хотя о таких передвижках в офицерских кругах и обязан знать первым.

— Ладно, герой-интервент, у тебя-то, я слышал, новости пикантные. С обручением?

"Вот и нечего скалиться", — подумал Кирой.

— С укреплением дружественных отношений между державами, — продекламировал он, спугнув особо рьяного слугу, подплывшего было с выпивкой.

— А ну стой! — заорал Эшекоци слуге вслед, героически захватил обе бутыли в плен и вернулся к Кирою с победным выражением лица. — За помолвку! — объявил офицер, протягивая бутыль, и тут же приложился к своей.

— Может, найдём кубки? — с сомнением протянул Кирой.

— Где твоя офицерская честь? — возмутился Эшекоци. — За такое дело ты просто обязан надраться до поросячьего визга!

Кирой хмыкнул, но о порочащей офицерскую честь посуде больше не заикался.

— Да, кем тебя осчастливили? Ей меньше пятидесяти?

— Меньше пятидесяти порогов. Младше меня. Недавно из захолустья, очень милая провинциальная девочка, Мише ол Кайле.

— Ол Кай… кха-кха-ха-ха-ха! — зашёлся Эшекоци. Кирой молча ждал.

— А давай-ка в сад выйдем, — сказал Эшекоци, направляясь наискось через зал. — А то душно что-то, — крикнул он через плечо, протискиваясь между музыкантами и стеной.

В саду было менее душно. Прямо сказать, ни души.

— Ну, — Кирой остановился под клёном, освещённым единственной лампой и смотревшимся потому печальным одноглазым калекой на фоне расцвеченных остальных. — И что ты хочешь мне секретного сообщить о моей невесте? Какая-то великосветская глупость о близких отношениях со всем двором?

Эшекоци задумчиво вытер опаутиненные пальцы о щегольские штаны, которые смотрелись на нём на удивление уместно, и расплылся в ухмылке.

— Нет, великосветских глупостей о ней не распускают, хотя насчёт отношений всё может быть. Но сказать я тебе хочу кое-что о тебе, потому и отозвал. Чтоб не ронять престиж Дазарана. Ты редкостный идиот, лорд Кирой, герцог Тедовередж. Либо — я не знаю, что за игру ты затеял, женясь на главе тайной полиции.

— А, — сказал Кирой, поскучнев. — Так это одна из твоих дурацких шуток.

Эшекоци посмотрел на него сочувственно и сел. Поёрзал, ругнулся, выудил из-под себя длинную суковатую палку и сел окончательно.

— Значит, всё-таки идиот. Ты невесту сам выбирал или подсказал кто?

— Шек, хватит! Значит, полиция такая тайная, что о её существовании никто не знает, а кто во главе — в каждой людской треплются?

— Вроде как. Зря ты недооцениваешь людские. Ты садись, старик.

Старик скептически поглядел под ноги, пошевелил носком сапога траву и присел на корточки, подобрав низ плаща на колени.

— Может, конечно, и не полиция, — задумчиво сказал Шек. — Может, они пока полицию только планируют. Но делает ол Кайле именно это дело, как ни называй. Или я совсем дураком стал на старости лет.

Он помолчал, садясь поудобней, прежде чем продолжить.

— Знаешь ведь, Кир, реальное офицерство за так не дают, это не формальное за выслугу лет или по рождению. По рождению у меня сам знаешь, что, а на выслугу лет — всех моих не хватит.

Тут он не соврал. Что до лет, то старики еле-еле набрали бы сорок вскладчину.

— Веройге полон молодёжи, сам видишь. Столица помолодела на полусотню порогов: Её Величество, да будет ей Тиарсе опорой, не устраивают все эти пыльные бороды, что помнят, как Нактирр агукал, и пытаются отводить воду к своей мельнице. А мы — мокрые цыплята, без неё нас сожрут. Да и её без нас. Вот она и строит к Веройге бесплатные мосты для всех желающих. Хочешь наверх — лезь, неважно из какой деревни. Только докажи, что можешь приносить пользу любимому государству и боготворимой императрице. Не хочешь — дело хозяйское. Я вот хочу. Не так у меня много наследства, чтоб на всю жизнь хватило.

— И как туда, наверх, лезут? — медленно спросил Кирой. — Как самим в голову взбредёт или по приглашению?

— Я сам полез. Тебя, похоже, приглашать будут: не зря ж на ол Кайле женили.

Шек подумал, хмыкнул, подумал ещё и заржал.

— Ох… Кир… — сквозь смех сказал он. — Она умница и весёлая девчонка, но, Килре-насмешник, боюсь тебе от этого легче не будет…

— Она очень хорошо сыграла приятную и тонко образованную девочку, — сказал Кирой, тщательно скрывая невесть откуда взявшуюся обиду.

— По-моему, это ближе к правде, чем когда она играет капризную придворную дуру, — пожал плечами Эшекоци. Потом посерьёзнел. — По старой дружбе — держи секретную информацию: она в ближайшем окружении императрицы.

— Тхе, понятно, раз уж…

— Ты погоди умное лицо делать, — Эшекоци швырнул в него щепкой. — Здесь я тебе точно не скажу, но нутром чую, есть там какая-то государственная тайна международного масштаба. Есть мы, шушера, выдвинувшаяся за мелкие или крупные, но довольно явные заслуги. И есть несколько домов, всё из глубинки, до того в столицу носа не казавшие и никому не знакомые, которые этот ближний круг и составляют. Я здорово подозреваю, что два-три из них — в прямом вассалитете при доме ол Тэно, но почему-то этого не афишируют. Ол Кайле твоя — в том числе.

"Да, — подумал Кирой, — это ты верно подозреваешь. Это нам сказали. За какие-то древние заслуги кого-то из древних предков. Чуть ли не при Сэнхо ещё".

Когда сказали, Кирой почему-то забыл, что в Империи прямой вассалитет никогда не бывает наследственным: только личным. Не Дазаран, всё-таки.

Задача повисла абстрактной и чёткой, как в детстве (всё, что было при живом отце, для Кироя вдруг самоназвалось "детством"), когда сидели с Шеком где-нибудь на заднем дворе или под одним из окрестных тагалов, играя в большую политику.

"Вот есть два рода, Мтэй и Кшу…" — "Что за имена дурацкие?" — "Скажи спасибо, что не Кирии". — "Шек!" — "Ой-ой, не убивайте!…Ну, всё, ладно, отвяжись! Два рода, значит. Мтэй торгуют солью, Кшу не торгуют ничем, поскольку традиционно неграмотны, но владеют землями вдоль реки, по которой Мтэй соль сплавляют. Иирик Мтэй, сын-наследник, сопровождал последний груз и геройски исчез, недовыплыв из владений Кшу. Выбирай, кем будешь". Один играет, другой ведёт. Если уличат друг друга в нелогичности — заодно и в борьбе поупражняются.

— Ещё кто в ближнем круге? — уже азартно спросил Кирой.

— А вот этого, дорогой друг, я тебе не скажу. Во-первых, потому, что сам не знаю — я и про ол Кайле, скорей, догадываюсь. А в-главных — шпион ты дазаранский, а я — имперский реальный офицер. И не должен бы я тебе, хоть и другу, говорить ничего даже и про твою жену, не то, что про нок Дзерго или нок Джеаша, о которых у меня и вовсе никаких фактов кроме туманных ощущений в селезёнке.

Кирой молча улыбнулся.

— Спасибо, Шек.

— Всегда рад подставиться. Бутылку не забудь: как жених — обязан надраться.

_________________

1-тай в Дазаране приставка к родовому имени, означающая главу рода.

2игры Эиле — зд. флирт

Мийгут

2274, 5 луна Ппд

Эрлони

Вечерами у себя в полутёмной каморке он подолгу сидел перед облезлым закопчённым камином и смотрел на поленья в огне, похожие на берёзу: белые с чёрным. Белые — где древесина стала золой и горяча, и чёрные — где уголь и чуть холодней. Зима ещё не началась, а дрова у него уже заканчивались, их и не было толком. Что удалось спилить тайком и надёргать из чужих поленниц, тем и перебивайся. Он искал работу, но работа была вся не его. Он хотел работать, пусть даже без праздников и по ночам, и когда удалось найти на время место при красильне, перетаскивая тюки из лавки в подводу, Мий был практически счастлив. Работа занимала руки, оставляя голову полностью свободной, на откуп цвету, фактуре и форме. В голове складывались из осколков дневных впечатлений узоры и сюжеты, из совершеннейшей ерунды и повседневных пустяков — что-то, ни с чем не схожее. От этого тюки из рук периодически валились, и Мийгут отстранённо отмечал грязевые потёки на белёном заборе, слушая ругань хозяина. Бестолковый работник вылетел со свистом, и до самых сумерек изводил дома остатки туши на последние листы бумаги, вырисовывая странные узоры, в которых проступали то болотная цапля, то искажённое лицо, то дом в огне. Утром он купил ещё бумаги и туши, и вечером в доме было нечего есть. На следующий день выходить из дома не хотелось, и Мий тупо сидел, глядя в стену, по которой медленно спускался паук — с коричневыми сухими лапками и тёмным, почти чёрным туловищем. Полубоком, держась одной лапой за паутинку. Тщательно выбирал место, куда поставить ногу, задумчиво шевелил жвальцами. Если две-три ноги соскальзывали с ненадёжной стены, паук начинал судорожно перебирать всеми ногами сразу, спеша вернуть себе опору.

Мий неожиданно увлёкся, и следил заворожено, как умеют смотреть маленькие дети: с вниманием абсолютным, хоть и недолгим. Паук нашёл трещинку в стене между камнями и быстро-быстро стал спускаться по ней, не забывая подстраховываться за паутинку и проверять ногой опору перед каждым шагом. В движениях маленького членистоногого, в функциональном аскетизме его внешности было что-то, что притягивало взгляд и не давало оторваться. Идеально отлаженный, ювелирной точности живой шедевр.

Наблюдение за живой природой прервал Шонек, довольный жизнью, шумный и энергичный. Рыжий Шон как-то умудрялся совмещать любовь к рисованию с карьерной хваткой, и Мийгут завидовал бы, если бы это не казалось ему настолько незначительным. Значимо то, что можно зарисовать, Мийгут жил — туда, в картины, у него наконец-то было на это время, и когда какой-то набросок удавался, это было счастье.

Жаль, что жить так невозможно. Можно найти покровителя, писать семейные портреты и украшать загородные дома. Мию упорно казалось, что лучше уж грузить подводы. Когда родители устроили его к мэтру Астивазу, Мий первое время был в восторге. Каллиграфия — это не живопись, но ведь близко… Близко: силы и азарт тратились на красивый почерк, а на прочее их не оставалось. С подводами в этом смысле как-то честнее, хотя и безуспешно в последнее время.

Денег не было. Как и сил искать их. Была жгучая обида, что есть же умение, но совершенно бесполезное и никчёмное в карьерно-финансовом плане, всё равно что умение шевелить ушами, к примеру. Только это умение, не принося ничего, отнимает всё.

Шону проще. Он явно на своём месте и в своей судьбе, смеющийся и твёрдо знающий, что всё будет отлично. Он вломился в комнату, как штормовой ветер, с Кудлашем на пару, и чуть ли не за шиворот потащил равнодушно отпирающегося Мия гулять. В сумку по дороге нахватал чего-то у лоточников и устремился к северным воротам, через Глинянку, по каким-то боковым улочкам, где теснили друг друга боками кирпичные новые дома. За их высокими ступенчатыми фасадами не видно было крыш, отчего оставалось чувство какой-то незавершённости, недостроенности. Где-то к северу от города Шон отыскал заброшенную усадьбу, откуда открывался прекрасный вид, и твёрдо вознамерился там порисовать, пока не стемнело. Мий идею поддержал, особенно когда они пришли на место и из Шонековой сумки стала появляться еда. Пустой живот приветствовал её радостным урчанием, и Мийгут впервые за долгое время наелся до отвала. Он азартно рассказывал о том, как ему удалось поймать игру бликов на воде, используя одну только тушь разной степени разбавленности, и не говорил о том, что пока ловил, забывал поесть. Это, в общем, и к лучшему было: экономия.

Мийгут не обращал внимания, что на нём надето и давно ли штаны надо подвязывать, чтобы не падали, но рядом со щёголем-Шонеком ему вдруг стало неловко вытертых колен и пятен туши на рукавах.

Мий встал и прошёлся по площадке, бывшей когда-то чьим-то двором. От построек мало что осталось, часть их была саманной или турлучной, как везде в этих краях, бедных на камень и древесину. Но остатки главного дома из привозного камня и местного кирпича поднимались на вершине холма, в окаймлении низкого, размытого дождями и затянутого сухой осенней травой вала, который был когда-то стеной усадьбы.

— Мне такие места всегда нравились, — сказал Мий, осторожно трогая пальцем ветку облепихи, свесившуюся через стену дома изнутри, из комнаты. Ярко-рыжие ягоды казались маленькими копиями солнца на фоне мрачноватого серого камня. Мийгут перевёл взгляд вдаль. Старые стены не загораживали обзор, осыпавшись наполовину. Ещё не вылинявшая за зиму высокая трава золотом текла по холму вниз и вперёд, в реку и в закат. Против солнца стебли выглядели совсем тёмными.

— Не знаю, чем. Молодые города похожи на новую жесть: яркие, звонкие и бессмысленные. В них ещё нет души. У людей душа изнашивается с возрастом, а у вещей и мест — с возрастом появляется. Появляется, а потом растёт и крепнет, с каждым шагом по ступеням и с каждым криком, отразившимся от стен. Как старая посуда помнит руки и губы людей, которые жили за много порогов до нас. Как старое оружие, каждая царапина на котором — память о каком-то бое, о чьей-то смерти.

Налетевший ветер ткнулся Мию в затылок, бросая волосы ему в глаза и набивая в рот. Мийгут рассмеялся, запрокидывая голову.

— Не люблю новые города. Я люблю стёртые ступени, осыпавшуюся штукатурку, выщербленные стены, выбоины в мостовой… Глупо, да?

— Я когда на наших смотрю, думаю, что я дурак без здравого смысла, — засмеялся Шонек. — А с тобой если сравнивать, так практичней меня ещё поискать людей надо! Ты-то где теперь? К Астивазу же не вернулся? Или с родителями?

Мийгут повернулся от ковыля во двор.

— Не вернулся. Ни к мэтру, ни к родителям. Место вот ищу. А то уже и краски с бумагой кончились, и деньги на них.

— Так на что ты живёшь? Тебе деньги нужны? Если что, я…

— Не надо. Я так, по мелочи подрабатываю. Там стену расписать, здесь подводу разгрузить, тут приглашения оформить или письмо сочинить. Плохо платят, правда: несолидный я.

Шонек покачал головой, с явным неодобрением.

— Слушай, — вдруг сказал он. — А может, к нам? Я предложу, чтоб тебя взяли. Будем вместе работать.

Мийгут задумчиво помолчал.

— А что за работа?

— Ну… Всякое. И каллиграфия нужна будет, и рисовать…

Мийгут смотрел вдаль. Работать где-то в канцелярии Веройге? Там много будет такого, что стоит нарисовать. Не для денег, просто. Лица, места, сюжеты… Такое, чего в других местах такому вот Мию не увидеть ни за что.

— Секретарём можно тебя устроить. Там, правда, много такого будет, о чём говорить нельзя, и даже думать громко нежелательно, — продолжал Шонек. — Но с деньгами проблем не будет точно. Дворянство получишь, и защиту хорошую.

— Брось! Какой из меня дворянин! — сказал Мий, думая о другом. Что толку в этих сюжетах, если их нельзя будет никому показать? Что толку в жизни, если её нельзя нарисовать и оставить другим? Конечно, и сейчас-то никому не показываешь. Но одно дело, когда это только сейчас, когда веришь, что однажды станешь известен. И совсем другое — когда никому никогда показать нельзя будет. И после смерти наверняка уничтожат половину, если вообще позволят написать…

Шонек тем временем продолжал что-то говорить. О том, что зато интересно, и деньги хорошие, и жильё в Веройге дадут. Правда, иногда могут и ночью, и в любое нерабочее время выдернуть…

— Это ничего, это ерунда, — сказал Мий, глядя на запад и думая о том, как можно было бы, имея деньги, сделать закатное солнце — из разных сортов золота и вечернее небо — из янтаря.

— Так я старшим про тебя скажу?

Мий вынырнул из задумчивости и повернулся к нему.

— Нет, — сказал он, — не нужно. Я подумаю, ладно?

Шонек явно удивился. Видно было, что он сам желание быть в кхади считает естественным и здоровым желанием любого вменяемого человека. Но настаивать не стал и остаток прогулки говорил о другом. Мийгут, к своему удивлению, обнаружил в себе некоторое беспокойство и смятение. Потенциальная карьера при дворе ол Тэно представлялась ему чем-то в духе спектаклей бродячих актёров, где всё слишком запутано и надрывно, чтобы быть правдоподобным. Смутно воображались страшные тайны, кровавые застенки, секретные письма, придворные праздники и секретные комнаты фамильных замков. "Вот бы нарисовать!" — восторженно вскрикнул кто-то на задворках сознания, кто не делал различия между застенками и праздниками. Кто-то другой, там же, на задворках того же сознания, вполголоса бурчал, что на деле всё будет скучней и невнятней, страшных тайн писцу-секретарю никто не доверит прямо с порога, а если и доверит, то будут они грязные и скучные, как сплетни базарных баб над прилавком с несвежей рыбой.

Но самое главное… Глупо идти в дворцовую канцелярию и сидеть там всю жизнь писарем. На такой карьерной лестнице вообще глупо сидеть, по ней надо бежать вверх, расталкивая препятствия локтями. А это дело хлопотное, отбирающее много сил и времени. И откуда тогда брать время на главное? На картины?

Нет, подумал Мийгут. Не нужны мне ваши тайны и ваши деньги. Не хочу я лезть в интриги и политику. Я картины писать хочу. Хватит, что я на каллиграфию дал себя уговорить, пока мелкий и дурной был. Не хочу я себе чужой судьбы.

Шон говорит, хорошо платят. Но хорошо платят там, где много требуют.

А мне же много не надо, думал Мийгут. Мне же только чтоб на краски хватало, ну и поесть иногда. Зачем мне много денег?

Шон смеётся. Говорит, что это глупость несусветная. Мол, что ты тогда рисовать будешь, если кроме рисования у тебя ничего нет? Будешь писать картины про то, как ты пишешь картину с себя, пишущего картину?

"…Сколько всего можно будет там подсмотреть! — подпевал Шонеку кто-то с задворков Миева сознания. — Каких сюжетов, которые нигде больше не увидишь, и из головы не нарисуешь!"

Шонек говорит, что, может, иногда придётся съездить куда-то по делам.

"Не хочу!" — решил Мийгут, представляя слякоть, чёрное от дорожной пыли лицо и испорченные дождями рисунки. Бытовую подлость ради чинов и наград и взаимное подсиживание.

Кто-то на задворках сознания поскуливал от восторга, предвкушая дорожные пейзажи, странные дома, непривычные лица и чужую одежду, несходную с имперской.

Послезавтра, когда он снова увиделся с Шонеком, Мий сказал, что согласен. Пусть поговорит со старшими.

Кирой Тедовередж-тай кьол Кайле

2275, 5 день 1 луны Ппн

Ивовый дом, Эрлони

Поверив в свою непобедимость и моральную поддержку Империи, веше ударил по Форбосу в середине пятой луны пополудни прошлого года. Кадар не мог не отреагировать на такое вопиющее поведение и двинул флот на защиту своих владений на острове. Занга ждала недолго и уже луну спустя ввязалась в эту драку. В конце концов, каждое из трёх государств доподлинно знало, кто именно вправе держать морские пути от севера до юга. Империя тоже доподлинно знала это, но пока не спешила обнародовать своё мнение. А мнение Тедовереджа дазаранскую столицу совершенно не интересовало.

Тедовередж по этому поводу злился. Всё равно кроме этого ему сегодня особо нечем было заняться. Так что к этому делу Кирой подошёл ответственно. Сел в большом зале перед камином, потребовал кофе и приступил. Долго злиться ему помешал Шек, который явился, как всегда, без предупреждения: просто возник в двери, пробежал через комнату, упал в кресло, откинул голову на спинку и довольно расплылся в улыбке.

— Добрый день, — ехидно сказал Кирой. В присутствии Шека мировая скорбь как-то смутилась и явно собралась откланяться. — Откуда это ты такой счастливый? Из кабака или из борделя?

— Ха! — сказал Шек. — Всё ты опошлишь! У меня душевная драма!

— Ну-ну, — сказал Кирой, звоня, чтобы принесли вторую кружку.

— Какая девушка… Нет, ну какая девушка, Кир, ты себе не представляешь! Умница, весёлая, красавица… И я ей точно нравлюсь!

— А в чём тогда драма-то? — рассмеялся Кирой.

— А драма в том, — вздохнул Шек, — что её муж меня за что-то очень не любит… Прямо хоть в гости к ним не ходи!

— Ох, нарвёшься ты на скандал, Эшекоци ол Ройоме! — весело пообещал Кирой.

— Ха! — сказал Шек, подбоченившись. — В эту луну я могу творить что угодно, столица всё равно будет обсуждать ол Каехо.

— С чего это?

Шек глянул на него почти с жалостью.

— Кир, ты меня уморишь. Как можно быть настолько не в курсе городских сплетен? Часа два назад поединок был…

— И ты хочешь, чтобы я о нём уже знал? — рассмеялся Кирой. — Я дома был!

— А я был на свидании, — пожал плечами Шек. — Но уши-то у меня были свободны…

— Так что за поединок? Ол Каехо кому-то отрезал ухо?

— Зачем ухо? Голову, зангцу одному…

— Какому зангцу?

Вторую кружку принесли, Шек охотно налил себе кофе, но говорить ему явно было интересней, чем пить.

— Ну, имя я не знаю. Посланный от судьи из Вернаца, Аджашера. У этого Аджашера брат был младший, обалдуй редкостный. Он сюда юриспруденцию изучать приехал, но как я его ни видел, он всё больше огнёвку изучал, потом на пыль переключился. Ол Каехо, понятное дело, помогал в изучении, пока Аджашер-младший не пал жертвой учения. А старший, соответственно, заинтересовался и послал человека узнать, в чём дело. Ну и этот посыльный счёл ол Каехо главным аджашерским врагом и призвал покаяться. Герцог обрадовался поводу для скандала, и разговор закончился поединком.

— Не вижу пока, о чём тут говорить целую луну, — заметил Кирой. Шек радостно осклабился.

— Угадай, с каким оружием ол Каехо вышел!

— В каком смысле?

— В смысле, с ножом и плёткой!

Кирой недоверчиво уставился на Шека. Тот сиял, но не шутил, похоже.

— Шутишь? — спросил всё-таки Кирой. Большей нелепостью было бы только если бы ол Каехо, скажем, забросал противника конским дерьмом.

— Как же! Строго говоря, вышел он с ножом, а плётка просто на поясе висела, он верхом приехал. Аджашерский этот посыльный начал атаку, ол Каехо увернулся, подскочил вплотную — хлобысь плёткой по глазам. И ножом по горлу.

— Да уж… — ошарашено протянул Кирой. — Дикие нравы у вас в Империи.

Шек ржал.

— Это не нравы дикие, это Серые герцоги чокнутые. У некоторых форма носа в роду передаётся, а у этих — сверчки в голове.

Кирой покачал головой, отпил кофе, думая о другом. В воздухе пахло зангской кампанией. Война начнётся в любом случае, вовсе не из-за скандальных поединков и совсем скоро. Если Империя её проведёт удачно и удержит достигнутое, насколько выгодно или невыгодно это будет для Дазарана? Ближайшая перспектива вполне оптимистичная. После Занги Империи надо будет разобраться с Кадаром, и это даёт Дазарану возможность заниматься своими делами, не отвлекаясь на соседей. Но на что будет похож имперско-дазаранский договор, когда ол Тэно наберёт силу? И что именно нужно тщательней всего скрывать от своей красивой и легкомысленной жены дазаранскому послу? Зачем-то же эта свадьба была организована… Или просто для подстраховки, на всякий случай? На случай, если вдруг Тедовередж вздумает заняться самодеятельностью?

Эшекоци молчал, видя, что его не слушают, и разглядывал себя в полированном серебре кофейника.

— Шек, что ты знаешь о моей жене? — спросил Кирой. "Потому что я о ней ничего не знаю," — добавил он мысленно. — Ты с ней давно знаком?

— Давно я знаком с тобой, — Шек задумчиво крутил в руках щипцы для сахара. Пожал плечами. — Да я, в общем, что знал, уже говорил тебе. Приехала в столицу в начале весны, вроде бы к ол Нюрио. Насколько я понимаю, они родственники.

— А что там насчёт близких отношений со всем двором?

— Кир! — досадливо сказал Эшекоци, щёлкая щипцами. — Я не хочу, чтобы меня считали сплетником.

— Ты и есть сплетник, — хмыкнул Кирой. — Считай тебя или не считай…

Шек вздохнул.

— Ну, есть такое дело. В смысле, отношения. По-моему, тэрко она глазами стреляла одно время. С ол Сташем тоже что-то там крутила. Ну… я с ней целовался один раз, — сказал он и быстро уточнил: — Это до твоего приезда было!

Помолчал.

— Она тебя с ума сведёт, Кир.

— Мы договорились не мешать друг другу гулять, — мрачно сказал Кирой. Шек покосился на него.

— Как-то это… очень не по-дазарански.

— Зато очень по-посольски, — усмехнулся Кирой. Пояснил: — Любой наш семейный скандал тут же станет дипломатическим. Так что когда я застаю свою жену в саду с каким-то ачаро, я договариваюсь с ней избегать огласки и скандалов, а не бью её палкой за неверность.

— Да-а. Попал ты в переплёт.

— Работа у меня такая, — кисло улыбнулся Кирой. Побарабанил пальцами по столу. — Шек, вот что значит "в прямом вассалитете у императрицы"? Она какую-то услугу на шпионской ниве оказала? Или как? За что дают прямой вассалитет?

Шек покачал головой.

— Прямой вассалитет не дают. Ну, не так. За какую-то заслугу можно имение получить, или должность. Прямой вассалитет — это не так просто.

— Жизнь спасти, рискуя своей? — ехидно спросил Кирой.

— Ну, например, — кивнул Шек. — Вернее я бы сказал "спасать". Изо дня в день, друг другу, лет десять подряд, в порядке будничной рутины. Например.

Кирой скептически его изучал какое-то время, потом поморщился:

— Это несерьёзно, Шек. Звучит, как что-то из преданий героической древности.

— А ты думаешь, почему я так старательно обращаю на это твоё дазаранское внимание? — возмутился Шек. — В том и дело, что прямой вассалитет встречается в сто лет три раза!

Кирой смотрел на него несколько мгновений, моргнул, помотал головой.

— Ты пример можешь привести? За что можно получить прямой вассалитет, кроме как за ежедневное спасение жизни?

Эшекоци вздохнул, завозился в кресле, уселся боком, свесив ноги с подлокотника.

— Ох, Кир. Как же с вами, дазаранцами, сложно…

Подумал, снова сел прямо.

— Ну, во-первых, его не "получают". Его предлагают — и принимают или нет. И его не предлагают и не принимают как награду за что-то. Очень уж это сомнительная награда. Может, Мише твоя чем-то обязана сильно императрице и потому приняла прямую вассальную присягу…

— Ты имеешь в виду, там больше обязательств, чем выгод? Как при военном?

— Нет, — отмахнулся Шек. — То есть да. То есть… Тьфу.

Кирой какое-то время ждал продолжения. Шек почесал затылок левой рукой, но продолжать не стал.

— Я совсем уже ничего не понимаю, — сказал Кирой. — Военный вассалитет — это же почти рабство. Сюзерен может приказать абсолютно что угодно. И нет возможности расторгнуть договор. Так? И прямой, получается, то же самое, но бессрочно? Он же пожизненный, разве нет?

Шек переложил щипцы в левую руку и почесал затылок правой.

— Ну, в общем, да, — сказал он. — Но не совсем. Сюзерен может приказать абсолютно что угодно — если это не противоречит интересам вассала. А вассал вправе требовать от сюзерена что угодно. Если это не противоречит интересам сюзе… Пфф.

Он вытянул ноги, отложил щипцы, мотнул головой и посмотрел на Кироя. Тот смотрел в ответ совершенно непонимающе. Шек вздохнул.

— Понимаешь, Кир, тут всё дело не в том. Дело в том, что сюзерен поднимает вассала по иерархической лестнице фактически до своего уровня. Неважно, на каком уровне человек был, хоть рабом, если он приносит прямую вассальную присягу герцогу, он становится герцогу равен. Ну, почти равен. Разница — как между "ол" и "кьол", понимаешь? Люди, связанные прямым вассалитетом, даже в очереди на наследование друг за другом стоят. Сразу после ближайших родственников. И прямой вассалитет не означает рабства, он означает верность… — Шек снова вздохнул и взъерошил волосы. — Нет, это тоже всё не то, — сказал он. — Я не дока в вопросах вассалитета…

Кирой помолчал, обдумывая.

— В Дазаране ничего похожего нет, — сказал он. — Аналоги малого вассалитета, или военного — да. Вассал всегда ниже по рангу, чем сюзерен, иначе быть не может. Даже если они изначально были на одном уровне, когда один приносит присягу, он признаёт тем самым превосходство другого. Присяга — это и есть признание превосходства. Всё просто, всё чётко ложится в иерархическую систему.

Шек встрепенулся.

— Да, вот в этом и разница! — оживлённо сказал он. — Прямой вассалитет стоит вне иерархии. Отношения прямого вассалитета — это отношения равные, это скорей ближе к вашему побратимству. Хотя и не совсем. Формально, для законодательства, всё-таки, сюзерен выше, но ему это никаких привилегий не даёт, наоборот: навешивает ответственность за обоих.

— А процедура какая-то особая есть? Ну, как при побратимстве кровь смешивают, клятву повторяют…

Шек покачал головой.

— Для прямого вассалитета даже определённой клятвы нет. Никакой обязательной формы.

— Но как тогда Бог следит за соблюдением клятвы? Ну, или кто-то из ваших Вечных.

— Кто-то, наверное, следит… — сказал Шек, явно впервые задумавшись на эту тему.

— Ведь иначе вассалитет можно нарушить, — продолжил Кирой. Шек сначала глянул непонимающе, а потом вытаращил глаза.

— Кир, это невозможно. Вообще. Никак. Так не бывает. Прямой вассалитет и сам по себе — штука редкая. Но чтобы его нарушали — по-моему, за всю историю ни разу не было! Знаешь, даже шутка такая есть: серьёзней свадьбы только прямой вассалитет. А серьёзней прямого вассалитета только смерть.

Хриссэ

2275 год, 27 день 1 луны Ппн

Веройге, Эрлони

Он вообще не понимал, с какой стати ей понадобилось обсуждать планы зангской кампании с ним. Когда обоим совершенно ясно, что ничуть она ему не доверяет, ни на одну рыжую. И уж точно не интересуется его мнением, когда есть, скажем, Джатохе, ол Баррейя и прочие любители чертить план наступления на детальной карте. Но рассказывает зачем-то, о слабости имперского флота (надо же, у нас ещё и флот есть!), о необходимости захватить и удержать Вернац, о негласном договоре с Лаолием — для совместной борьбы с пиратами и новой таможенной политики. Хриссэ было бы скучно, если бы он не пытался понять, какого пепла Кхад от него надо. Не свободные же уши, в самом деле!

— Ты же знаешь, я мало смыслю в военной тактике.

— Тут большим тактиком быть не надо, — отмахнулась она. — Смотри: тройственный договор Империи, Дазарана и Лаолия готов, но мы не можем напасть на Вернац сразу. Пираты ударят нашим в спину. Если же сначала ударить по базе на Лобаре, Аджувенгор тут же оттянет часть флота к северу.

— Тогда шансов нет, — сказал Хриссэ, подпирая стену. — Даже с лаолийской помощью. А дазаранцы — на юге, и к Вернацу не успеют.

Кхад улыбнулась. Она была в отличном настроении.

— Да, — бархатно сказала она. — Поэтому нужно, чтобы флот, стоящий сейчас в Тердже, ушёл к югу, а не прикрывал север.

Хриссэ молча ждал какой-то гадости. Когда Кхад начинала так задумчиво и тепло улыбаться, это означало, что заготовленная гадость уже на подходе.

— Представь себя Аджувенгором, — сказала она. — Ты узнаёшь о тройственном договоре, только третий — не Лаолий, а Кадар: имперцы сговорились с Кадаром, боясь, что Кадар возьмётся за Империю, как только разберётся с Форбосом. Узнаёшь, что Империя пообещала помощь в войне с Зангой. План такой: ударить между Северной и Южной Зангой по перевалу Цонг. Кадар в это время бьёт туда же от Форбоса, одновременно блокируя морское сообщение. Так выйдет отрезать Север от Юга, и Юг достанется Кадару. Для Занги Форбос будет потерян.

Хриссэ задумался. Перерезать связь чуть южней Цошека, может, и реально. Но на это нужны были бы все невеликие сухопутные силы Империи.

— Тогда мы оголяем столицу, — сказал он. — И непонятно, как нам удалось договориться с нок Шоктеном.

— Такой план нок Шоктену был бы выгоден, — улыбнулась Кхад. — После окончания зангской кампании мы оказались бы в зависимости от Кадара. И никто не мешал бы им вскоре разорвать договор, как только это станет выгодно. Так что Занга может поверить. Если Аджувенгор поверит, мы ударим от Лобара по Вернацу флотом и в то же время — с Арна и с суши, и тогда город не устоит. Тогда по Южной Занге будет очень удобно ударить из Кадара. Думаю, канцлер воспользуется этим случаем даже без предварительной договорённости с нами.

— Для этого нужно, чтобы Аджувенгор поверил, — сказал Хриссэ, покачиваясь с пятки на носок. — Я бы мог и не поверить. Слишком похоже на обман. Войска должны быть на подходе — не совсем же у Занги слепые шпионы, чтобы эти войска не заметить.

— Конечно, не слепые, — кивнула Кхад. — Войска уже собраны, возле Айленна, вот здесь. До перевала и до Царонгиса на Арне оттуда примерно одинаково.

Хриссэ пожал плечами.

— Может, и поверит. Может, не станет рисковать, решив, что информация ненадёжная.

— Может. Если эту информацию не придётся вырывать пытками.

Какое-то время они помолчали. Заготовленная императрицей гадость уже звенела в воздухе, ещё не оформленная в слова. Ол Каехо уточнил, пробуя, как мысль звучит:

— Сыграть кого-то втёмную?

— Была у меня такая идея, — кивнула Кхад. — Найти мальчишку-идеалиста, подробно разъяснить ему обстановку, отправить в Вернац с заданием — и ждать. Нужен достаточно глупый и неосмотрительный, чтобы и в нашу сказку поверил, и зангцам попался. Но есть несколько сложностей. Если посылать только его, то информации о стенах и портах мне не увидеть. Если посылать его отдельно от шпионов, он может насторожить зангцев раньше, чем вы справитесь. Если посылать его с вами, то он заложит и вас.

Хриссэ усмехнулся тому, как непринуждённо императрица перешла с абстрактного "шпионы" на конкретное "вы". Тень опять в Лаолии, так что вторым будет, вероятно, Воробей.

Кхад потёрла лоб.

— Нужен кто-то, кто будет действовать осознанно и выдаст только то, что нужно. Не больше, но и не меньше. К тому же, если такая мелкая фигура, как подставной мальчишка, будет знать слишком много, выйдет недостоверно. Достоверней будет, если попадётся кто-то из крупных рыб. И ты поедешь не в Вернац, конечно. Ты поедешь как раз в Айленн, но опрометчиво срежешь дорогу через Тайле, откуда тебе охотно перепродадут зангцам.

Хриссэ молчал, только ухмылка сделалась странно неподвижной. Кто-то из крупных рыб, о ком известно, к тому же, что императрицу он не жалует. Кхад тоже молчала.

— Выпить хочешь? — спросила она. — Кадарское.

— Давай, — согласился Хриссэ. Принял кубок и снова ухмыльнулся.

— Я знал, что ты меня недолюбливаешь, но чтобы настолько…

Кхад пропустила едкость мимо ушей. Она села, задумчиво глядя на вино в хрустале.

— Ты не обязан, — вдруг сказала она. Посмотрела прямо на Хриссэ и повторила: — Ты не обязан. Если ты пойдёшь, мне нужно, чтобы ты пошёл добровольно и сознательно. Меньше всего я хочу требовать или приказывать, чтобы, когда тебе будут выламывать пальцы, ты вспомнил, что верность не имеет значения, и радостно сдал им всё, что знаешь. Это не приказ. Ты не обязан соглашаться. Но ты единственный, кто, возможно, смог бы с таким справиться.

Хриссэ прищурился на неё — звучало это странно, слишком непохоже на Кхад и неожиданно, чтобы принять всерьёз. Императрица смотрела спокойно и почти безучастно. Он дёрнул углом губ. Кхад вдруг усмехнулась весело и как-то заразительно.

— Возможно, смог бы. Возможно, нет. Как ты полагаешь, если откажешься, у тебя будет другой шанс узнать?

Хриссэ задумался, стоит ли ответить. Кхад не мешала ему думать, вернув на лицо прежнее безучастное выражение. Добавила, словно думая вслух:

— Если ты откажешься, ничего не изменится. Поедешь с Воробьём в Вернац, впереди вас пойдёт кто-то, кого сыграем втёмную…

Дзохойно ол Нюрио

2275 год, 2 день 3 луны Ппн

Вернац

Хороший повод проявить себя и продвинуться по лестнице реального офицерства — так Дзой думал о поездке на восточную границу в самом её начале. Где-то луну спустя после приезда возможность перестала выглядеть такой уж возможной. Восточные гарнизоны были в ещё худшем состоянии, чем казалось из столицы. Первое слово, которое шло на ум в качестве описания — "пьют". Если бы пили хоть чуть больше, не смогли бы отражать неорганизованные, но полные энтузиазма атаки рэнгов. Под конец Лорду стало казаться, что если бы пили хоть чуть меньше, сходили бы с ума от сумрачных дней без солнца, от вонючего тумана с болот, от постоянной сырости, которая намертво въедалась в одежду и постель. Но в первую голову — от беспросветной скуки, равнодушия и безнадёжности. Юг Арнакии неплохо зарабатывал, торгуя с Кадаром. На северо-востоке денег не было, не было плодородных земель, а были рэнги с отравленными стрелами, были болота, негодное болотное железо и торф. И морозы, которых хватало на то, чтобы заморозить за ночь припасённую на утро еду, но не болотную гниль. И война на границе была под стать этой земле. Рэнги молча и беззвучно проступали в тумане, как болотные духи, и пёрли в атаку, отсутствие боевого порядка возмещая целеустремлённостью. Имперцы обычно атакам бывали почти рады: за неимением других событий. В неподвижном маленьком мирке крепостицы все знали всё обо всех, и странно было к этому привыкать после столичного многолюдья.

Окончательно в безумии реальности Лорд убедился после одного случая. Его отряд оставили в каком-то сарае, рядом с которым от дороги уходила в болота довольно широкая гать. Никто не сомневался, что посадили их туда для отчётности, потому что ребёнок знает: дорогами в этих краях ходят только имперцы, а рэнги гуляют напрямки по трясинам аки посуху. Тем удивительней оказалась атака. Да не десяток пьяных дураков, а целая орава, которую никак не удавалось сосчитать из-за ночи и тумана. Они пёрли и пёрли, будто свет клином сошёлся на злосчастном сарае, а Лорд бегал и орал на всех. Старался не оскальзываться на грязных досках и поминал недобрым словом всех Вечных поштучно и в комбинациях, потому что кто-то надумал удирать, а куда ты убежишь от рэнгов по болотам? Счастье ещё, что сарай был сырой насквозь и оттого несгораемый, а то бы к приходу подкрепления на месте остались одни рэнги. Да и то вряд ли.

После героической обороны сарая Лорд чувствовал себя идиотом — и был представлен к награде, что не сделало мир логичней в его глазах.

В столицу он вернулся сотником, как раз когда Мастер и ол Баррейя закончили планировать для императрицы войну с Зангой. Кадар с Дазараном тогда уже глубоко увязли в войне за Форбос, и Дазаран пока не спешил сдавать позиции, хотя ему и стало туго, когда Занга включилась в игру. Занга заметила, конечно, что под Айленном собирается армия. Не выяснила точного числа — да. Но Аджувенгор точно знал: имперская армия будет бить по Цонгу. Точно знал, что Империя договорилась поддержать Кадар, надеясь этим купить себе лояльность нок Шоктена. Иера права: они считают Лэнрайну ол Тэно своевольной девчонкой, которая рвётся в политику и мешает Мастеру Джатохе работать. Они с Мастером хорошо это разыгрывали в присутствии послов. Настолько хорошо, что Лорду показалось: в этом куда меньше игры, чем хотелось бы Джатохе. Насчёт своеволия — пусть, но они считают её глупой. Достаточно глупой, чтобы поверить в благодарность нок Шоктена. Безусловно, если Империя ударит по Цонгу и дороге, связывающей зангский Север с Югом, Кадар тут же благодарно ударит по Южной Занге и с суши, и с моря. Это Империи не под силу терять время и людей, осаждая каждый город, один за другим. У Кадара есть и силы, и время. А зангские торговые города стоят того, чтобы их осаждать.

Аджувенгор знал, что Империя будет бить по Цонгу, и повёл северный флот из Терджа к югу, готовясь отражать нападение Кадара. Когда голуби принесли эту новость, всё стало зависеть только от скорости. Семь долгих дней от голубей до того времени, когда армия выступила. Северный зангский флот должен был уже подойти к Форбосу на тот момент. У имперцев было восемь суток. Пустые галеры вниз по Арну и имперская армия с окраины герцогства успели к месту встречи за полдня. Два дня до Вернаца, с налёту взяв по пути сонный Царонгис. Флот Рикола и Лаолия ударил в это время по устью Лобара, сжёг оставшиеся на севере пиратские корабли и успел к Вернацу одновременно с галерами. Аджувенгор уже понял, где его обманули, но что ему было делать? Флот ушёл бы от Форбоса к столице за шесть-семь суток, но лорд канцлер Кадара никогда не щёлкал зубами впустую, видя шанс отхватить кусок. Что с того, что Империя не атаковала Цонг? Это удивило только Аджувенгора. Нок Шоктен о Цонге не думал, он-то ни с кем ни о чём не договаривался. Канцлер просто увидел возможность ударить по богатым южным городам, пока глава зангского Совета отвлёкся на Север.

Вернац был беззащитен. Они успели поднять цепи в устье Арна. В этой отсрочке был бы смысл, будь у города войско, чтобы собрать его и подготовить. Имперцы и лаолийцы вырезали охрану у цепей и вломились в порт. Этого Лорд не видел, он был со стороны реки, на головной галере с императрицей. Она открыла ворота Вернаца перед атакой. Замерла, подняв руку: ждать! Прикрыла глаза, а когда открыла их, резко выдохнув сквозь зубы, одна из огромных створок пошатнулась и стала крениться наружу. Императрица заорала в атаку, и её голос странным образом перекрыл грохот от падения створки.

Потом было много шума, сумятицы, грязи под ногами. Зангцев было мало, самоубийственно мало для нормальной обороны, и потому штурма как такового не случилось, он как-то сразу и без предупреждений перешёл в уличные бои, в свалку и бардак. Город огрызался каждой улицей, каждым двором, молча и бешено. Бело-красно-чёрные врубались в Вернац с криком и гиканьем, и странно было слышать в ответ молчание. Дзой отметил это краем сознания; так же краем сознания он отмечал роскошь зангской столицы: не обилие дорогого дерева или металла, а ухоженность улиц, гладкость брусчатки и аккуратность зданий, какую-то неестественную в сравнении с Эрлони. Никогда прежде Дзой не задумывался о том, насколько ветхим и натужным было имперское богатство и имперское величие. Командуя ломать чью-то идеально белую стену, он и сейчас об этом не задумывался, он давно ловил и берёг возможность не думать ни о чём — не думать головой, не логикой, во всяком случае. Уличный бой — уж всяко не время и не место для пустых раздумий, мысли становятся предельно короткими и конкретными, если остаются вообще. Закрыться от стрелы, прикрикнуть на замешкавшегося десятника, прорываться к центральной площади…

Парой часов позже на центральной площади первые люди города пытались спасти если не город, то хотя бы себя, запоздало преподнося Лэнрайне ол Тэно ключи от Вернаца и клятвы преданности. Они пышной процессией вышли из ратуши с Мастерами городских храмов и всеми, кто сначала надеялся укрыться в ратуше, а потом не нашёл в себе сил оборонять просторное здание со слишком большими окнами и слишком легко горящей крышей. Иера слушала, сидя в седле, и первые люди города чувствовали себя всё спокойней и уверенней. Ол Тэно была пятнадцатилетняя девчонка в лёгком доспехе, заляпанная грязью немногим меньше, чем её конь. Первые люди Вернаца были солидные мужчины в бархате и золоте, и они слишком привыкли думать, что это их город, чтобы поверить во что-то другое. Дзой следил исподволь за лицом императрицы и чувствовал себя неуютно, хотя и понимал, что это недоброе веселье в её глазах выльется на чужих, а не на своих. Иера дала зангцам выговориться и заговорила сама. Обращаясь к имперцам, а не к зангцам. И с каждой фразой голос нарастал над площадью, заполняя её целиком, заставляя, кажется, камни откликаться. Дзой обнаружил, что едва воспринимает слова, голос наплывал, как прилив, и не так важно было, что именно она говорит — что Империи нужен этот город, что имперцы заслужили награды за идеально проделанный бросок и штурм…

— Этот город слишком долго решал сам за себя. Здесь никогда не было императоров, здесь не умеют хранить верность. Кто не слышал присказку "врёт, как зангский купец"? Империи ни к чему лживые клятвы. Разве у нас мало людей, достойных быть дворянами в Вернаце?!

Армия отвечала восторженным рёвом. Когда Кхад, дождавшись паузы, выкрикнула финальное: "Убейте всех! Вычистим город!" — "Гааааа!!" — отозвалось снизу, и Лорд с холодным ужасом понял, что сейчас они одинаковым восторгом приветствовали бы любое её слово.

— Райна!

Она обернулась, улыбаясь хищно и азартно.

— Что ты делаешь?! Они придут в себя завтра, и с Зангой нам ещё жить бок о бок! Тебе этого не забудут никогда!

Она рассмеялась.

— Ещё бы! Я и хочу, чтобы они запомнили хорошенько!

Она повернулась обратно, к площади. Зангцы вышли с ключами парадным шествием, ярким и вызывающе роскошным. Под пышными одеждами не было видно людей, только лица иногда выхватывал взгляд, чтобы снова отвлечься на алый, лазурный, насыщенно зелёный, всплески драгоценных камней… Буро-серые от весенней грязи имперцы врубались в эту роскошь с каким-то пьяным восторгом, кроша меха и бархат.

— Реда! — кричала какая-то старуха в лохмотьях с храмовых ступеней, плюясь в сторону императрицы. — Нелюдь, демон-оборотень! Реда! Умрёшь, как крыса, одна, без семьи, без друзей, без души!

Какой-то имперец полоснул её мечом походя, на бегу.

Дзой вздрогнул, когда Иера окликнула его, обыденным тоном, не тем голосом, от которого вибрировала только что площадь.

— У меня для тебя небольшое поручение, Дзой. Помнишь разговор про дезинформацию, благодаря которой Аджувенгор отвёл флот к югу?

Дзой недоумённо кивнул, беспокойно перебирая пальцами на рукояти меча. Где-то за спиной войско снова покатилось по улицам под гам, звон и треск, обильно сдобренные дымом — расползались пожары.

— Её Аджувенгору передал Хриссэ. Он был проездом в Тайле, где Аджувенгов как раз очень удачно гостил. Насколько известно, Хриссе сейчас где-то в городской тюрьме. Сходи проверить.

Дзой открыл и закрыл рот. Потом открыл ещё раз, когда она уже отвернулась идти куда-то.

— Он сдался под пытки?..

— И очень удачно отыграл свою роль, — рассеянно кивнула Иера, трогая поводья и направляясь с площади.

Бой за город едва ли стал менее шумным, но Дзою определённо казалось, что вокруг сгустилась плотная и вязкая тишина, мешая думать.

— Иера, — тихо сказал Лорд. — Это сумасшествие. Как ты могла такое приказать? И как он мог согласиться?

Императрица вскинулась было, зло сверкнув глазами, но психовать не стала. Усмехнулась:

— Если бы я приказала, он бы ни за что не согласился.

— Откуда тебе было знать, что он не расскажет настоящие планы?

— И его бы прямо так сразу отпустили? — насмешливо уточнила ол Тэно. — Сначала он не знал, что палач — Аджашер. А когда уже попался и узнал… Он хоть и псих, но не дурак. И не мог не понять, что единственный его шанс выжить — если мы успешно и быстро возьмём Вернац.

— Но его же наверняка убили, как только мы начали наступление! — сказал Дзой, бездумно направляя коня следом.

— Не думаю, — ухмыльнулась императрица. — Говорю же: главный палач Вернаца — Тшеза Аджашер. Меньше чем за луну он явно не успел в полной мере насладиться общением. Убить — это слишком просто.

Дзой опять открыл рот, но она продолжила раньше:

— Помнишь старую историю про лису в капкане?

— Лису, которая отгрызает себе ногу? — мрачно переспросил ол Нюрио, ожидая слов о государственной необходимости.

— Да. Так вот: я — не лиса, у меня не так много ног. И я знала, что успею разжать капкан. Так что иди и разжимай, пока Аджашеру не пришла в голову светлая мысль увезти этого герцога из города.

Дзой смотрел пристально, пытаясь понять, насколько она искренна. Никогда этого понять не получалось, и этот раз не стал исключением. Ол Нюрио кивнул и пошёл, взяв с собой один из своих десятков. Уже по дороге к тюрьме, отмахиваясь мечом на скаку от назойливого зангца, он думал, что слова про "этого герцога" звучали чуть более ядовито, чем можно было ожидать. Умри глава древнейшего и сильнейшего рода в Империи — это сняло бы здоровый камень с души императрицы, не имевшей не только рода, но даже истинного имени.

Думать об этом не хотелось.

Дело не в том, чтобы не предать одного неприятного тебе пыльника. И даже не в том, что, каким бы он ни был, Хриссэ всё-таки один из своих, из кхади. Дело в том, что предательство — всегда предательство. И если сегодня ты предашь неприятного тебе пыльника, завтра ты предашь ещё кого-то.

— Йях-ха! — прикрикнул ол Нюрио, посылая коня в галоп. Десяток припустил следом, вспарывая группки мародёров и проносясь дальше.

И как Иера могла быть уверена, что ол Каехо не расколется по-настоящему и не выложит всю подноготную? Как она могла настолько на него положиться? Вся эта история отдавала каким-то коллективным сумасшествием. Настолько нелепая и неразумная, что просто не укладывалась в голове. Слишком нелепо и неразумно даже для пыльника. Не может же дело быть в верности. Не в случае с пыльником. Но зачем-то же он согласился? Какие-то же у него были цели и причины?

Городской тюрьмой Вернаца было просторное двухэтажное здание с эркерами и колоннами, квадрат со внутренним двором. Вряд ли оно всегда было тюрьмой, слишком уж светло и как-то даже торжественно оно выглядело. Здесь неплохо можно было бы держать оборону, если бы её было кому держать. Городская стража вся ушла на стены, и городской судья со своими людьми тоже, как сообщил потрёпанный парень, выуженный из караулки. Геройствовать он не рвался и сразу согласился показать, где держат имперского шпиона.

— Не верю я ему, лорд герцог, — вполголоса, чтоб не слышал караульный, нудел Дзою десятник, пока они шли следом. — Куда-то он нас вниз ведёт, а когда это дворян в подвалах держали?

Когда караульный сказал "Тута", десятник пролез вперёд. "А то мало ли что…" — пояснил он ол Нюрио. Толкнул дверь, шагнул внутрь с мечом наготове, оглядел практически пустую камеру и бросил через плечо:

— Да не, не он.

Ол Нюрио уже вошёл следом. В углу камеры, на загаженном полу действительно лежал на боку какой-то тощий человек, голый и грязный. Больше там не было ничего — даже света и, кажется, воздуха почти не проникало.

— Да и с чего ему тут быть, лорд герцог? — сказал десятник и сплюнул себе под ноги. — Чай, дворянин.

Человек поднял голову, прищурил на герцога глаза с красными веками и без ресниц и хмыкнул. Ол Нюрио застыл на месте. Десятник продолжал.

— Говорили же вам: тут шушера всякая. Дворян выше держат: сортиры, виды из окна. Набрехал нам этот поганец…

Ол Нюрио шагнул вперёд так резко, что десятник от неожиданности осёкся и перестал встряхивать "поганца" за плечо. Герцог, так бледный от бешенства, что это было видно даже в полутьме подвала, сдёрнул с себя плащ, накинул на арестанта. Поднял его на ноги. Десятник вытаращил глаза, сказал "э…", осёкся и кинулся помогать.

— Идти можешь? — спросил ол Нюрио, закидывая его руку себе на шею. С другой стороны ол Каехо поддержал десятник.

— Из этого гостеприимного дома я ещё и пробегусь, — усмехнулся Хриссэ. Голоса у него не было совсем.

Верхом ехать он явно не мог, поэтому пришлось потратить немного времени на поиски транспорта. Улицы рядом с тюрьмой пустовали — в этой части города оборонять или грабить было особо нечего, имперские сотни прокатились здесь штормовой волной, оставив за собой мусор и трупы. Жизнь бурлила сейчас в порту и у восточных ворот. Единственное, что удалось найти в одном из тупиков, среди битой посуды и обломков дешёвой мебели, — это неуклюжая телега предельно аскетичной конструкции: два колеса диаметром локтя по два, и плоская деревянная платформа без бортиков. В телегу впрягли одну из сменных лошадей, на платформу кинули пару плащей поверх сдёрнутой с чьего-то окна почти целой портьеры. Карета получилась не ахти, но за неимением лучшего вполне годилась.

Дзой помог ол Каехо сначала сесть на край, потом осторожно лечь. Дал плащ укрыться; поймал себя на том, что неловко отводит глаза от спутанных волос и ещё больше заострившегося лица.

— Укройся получше, — почти резко бросил ол Нюрио. — Судя по голосу, ты сильно простужен.

Ол Каехо уставился на него, а потом заперхал. Дзой не сразу понял, что это смех. Недовольно зыркнул.

— Это не простуда, лорд герцог, — просипел Хриссэ. — Это я так вопил.

Ол Нюрио мимолётно сузил глаза, отходя от телеги. Вспрыгнул в седло, проехал в голову маленького отряда, махнул рукой — ехать. Когда обернулся, проехав пару десятков шагов, ол Каехо выглядел почти довольным, пригревшись и расслабившись, и не менял выражения лица, когда телега жёстко подскакивала на выбитых из мостовой камнях, обломках чьих-то ворот или мёртвой руке неудачливого зангца. До занятого под имперский штаб двора они доехали уже на закате, подобрав по дороге ещё десяток раненых.

Под штаб заняли не разрушенную ратушу, а один из больших купеческих дворов ближе к порту: ратуша никогда не предназначалась для жилья, как и прочие здания городского Совета. Да и обоз нужно будет где-то разместить, когда он подоспеет, наконец, и в квартале припортовых трактиров и постоялых дворов места для этого хватало. Даже с учётом того, что значительная их часть выгорела.

Немногочисленные лекари, прибывшие вместе с армией, были заняты работой по горло, потому что Вернац, даже и обречённый, сражался насмерть. Или наоборот — именно из-за того, что был обречён? Так или иначе, имперцам было кого лечить, а обоз, как всегда, застрял где-то на подходе, и снабженцев за это кляли все, обустраивая места для дворян, для раненых, для себя, наконец. Ол Каехо прямо сейчас умирать, вроде, не собирался, потому обоих герцогов из импровизированного лазарета послали вежливо, но безоговорочно. Вот утром придёт обоз и, в том числе, — ещё лекари. Все, кто в состоянии не помереть до утра — ждут, невзирая на чины. Приказ императрицы.

Размещали дворян без лишней роскоши. Ол Каехо, к тому же, явно не стоило оставлять одного, и Дзой не слишком удивился, когда в соседи к пыльнику определили его, на втором этаже какого-то брошенного постоялого двора, с отдельной скрипучей лестницей от большого зала внизу к небольшой комнате с двумя кроватями, столом и пыльным шёлком на стенах. От прежних хозяев на лестнице и шёлке осталась подсыхающая кровь, которую со ступенек без особого тщания оттирал какой-то солдатик.

Ол Каехо не спешить засыпать, как ожидал Дзой, а жаждал общения. Без малейшего внимания к сорванному голосу, рассказывал какие-то дурацкие анекдоты, которые больше подошли бы для дружеской пьянки, а не для этой пустой комнаты в чужом доме. Дзою не было смешно. В кои-то веки не потому, что Хриссэ его раздражал. Во-первых, сип, которым сейчас разговаривал пыльник, даже дурным шуткам придавал оттенок загробной жути. Тощий полтруп, издававший это сипение, ничуть не разрушал общего колорита. Во-вторых, полутрупу было больно. Даже когда его не трогали. Когда трогали — осторожно, помогая сесть, чтобы выпить воды, — рука на покрывале судорожно напрягалась, вздуваясь жилами, и кисть делалась похожей на огромного паука, который силится подняться на ноги — и не может.

— Утром же пришлют врача, — зачем-то сказал Дзой, когда ол Каехо ненадолго замолчал.

Хриссэ закрыл глаза и оскалился.

— Закрасить синяки, — просипел он, — приклеить ногти, зашить задницу…

— …язык отрезать, — непроницаемым тоном продолжил Дзой.

Он отправил человека найти хлеба и молока или бульон и сел сам на пороге комнаты, глядя вниз, вдоль лестничного пролёта. В доме было тихо и спокойно, будто и не хрипел в агонии за стенами разрушенный, растоптанный город. Город, в котором не останется к утру ни одного — как это по-зангски? "Вернаццеши", жители Вернаца. Не останется к утру на этом свете "вернаццеши", кроме редких счастливчиков, которым по случайности удалось сбежать. И сложно сказать, такое ли уж это счастье — жить где-то, зная, что твой город спалили дотла, чтобы выстроить на его месте другой, пусть и похожий на прежний издали. Но жить в нём будут чужие люди, говорить на чужом языке, плясать чужие танцы под чужую музыку и воевать с твоей страной. Тебе этого не забудут, Иера, и не простят. Хотя — для того ты это и сделала, чтобы запомнили, да? Чтобы принимали всерьёз. Зачем, когда настолько удобней — чтобы принимали за марионетку? А прощения ты никогда и не думала просить. Ты нарочно делаешь из безликой Лэнрайны ол Тэно — нового Хада ол Джашье, Великого, ужас и гордость Равнины, да? Как кричала эта старуха-вернаццеши: "Реда!" Эттей, больше похожее на проклятие. Когда ты смеялась последний раз, Иера? По-настоящему, без особых причин, просто потому, что жизнь этого стоит?

— Лорд герцог?

Ол Нюрио поднял голову. Вернулся посланный за едой.

— Вот…

— Хорошо, — сказал Дзой. — Иди отдыхать. Завтра будет долгий день.

— Да, лорд герцог. Спасибо.

"За что спасибо-то?" — подумал Дзой, вставая и возвращаясь в комнату. Положил принесённую сумку на стол, рядом с жестяной кружкой, из которой выглядывал огонёк изрядно сгоревшей свечи. Дзой шагнул обратно к двери, прикрыл её и вернулся к столу. Развязал сумку, вынул два меха — с молоком и с вином, как оказалось, — хлеб в белой тряпице, немного холодной баранины. Удивился сначала, потом сообразил, что мясо предназначалось для него. Глянул влево — ол Каехо не спал, следил за ним скучающим взглядом.

— Есть будешь? — спросил Дзой.

— Пить буду, — сказал Хриссэ.

Дзой помог ему сесть и дал молоко с хлебом. Странно себя чувствовал, сидя за столом с мясом и вином, когда ол Каехо осторожно глотал молоко. Потом отчего-то взялся прибирать на столе, хоть и понимал умом, что не герцогское это дело.

А герцог, собственно, и не прибирает, — недобро подумал он вдруг, это кухаркин племяш прибирает, герцог, вон, отдыхать изволят…

Он глянул коротко на отдыхающего. Того бил озноб. Дзой аккуратно завернул оставшийся хлеб и пошёл за лишним одеялом.

— Я одного не понимаю, — сказал он, укрыв пыльника, и снова замолчал. Это была, разумеется, неправда. Не понимал он очень многое. И то, о чём хотел спросить, не было даже в числе главных неясностей.

— Ну?

— Зачем ты так долго терпел? — Дзой запнулся и продолжил быстрее, пока не передумал спрашивать: — Ты же затем туда и пошёл, чтобы выдать им фальшивый план. Ты мог сделать вид, что сломался, гораздо раньше. Зачем было…

— Хк-кхм, — сказал Хриссэ. Дзой скривился, решив, что спрашивать явно не стоило.

— Хотя это не моё дело, — сказал он и отвернулся к столу, зажигая зачем-то новую свечу, хотя пора уже было тушить свет и ложиться спать.

— Не твоё, конечно, — усмехнулся пыльник. Дзой равнодушно пожал плечами, снял куртку, сел на свою кровать и стянул сапоги. Подумал, решил, что свечи можно и оставить на случай если придётся вскакивать посреди ночи. И лёг.

— Я и сделал вид, что сломался, гораздо раньше, — сказал Хриссэ из-за стола. Чтобы распознать его сип, приходилось вслушиваться. — Сломаться было несложно: Тшеза — отличный дознаватель, настоящий мастер. Про атаку через Цонг я ему выдал ещё дней десять назад. Кажется. Тебе, пожалуй, лучше знать: вы же отслеживали, когда флот пойдёт к югу? Узнав, что было нужно, Тшеза взялся за дело не по приказу, а по зову души. Очень талантливый дознаватель. Заметь: он ведь даже ещё не начал меня калечить! Надо будет позаимствовать у него пару приёмов и пригласить как-нибудь в гости.

— И ты ничего не выдал, — тихо сказал ол Нюрио. Ему, откровенно говоря, было стыдно. В конце концов, Хриссэ всегда казался ему последним, от кого можно ждать верности чему бы то ни было.

— Выдавать было совершенно бесполезно, — равнодушно сказал Хриссэ. — Говорю же: Тшеза работал не для начальства, а для души. К тому же, если бы я рассказал наши настоящие планы, у Занги резко выросли бы шансы на победу. А у меня — шансы на то, чтобы остатки меня несколько месяцев спустя сожгли на тюремном заднем дворе. Он бы меня сломал. Не сразу, но точно сломал бы. Ему просто не хватило времени. Говорю же: очень талантливый человек.

Ол Нюрио молчал. Иера была права, как всегда. Мысли она, что ли, читает у всех подряд? Хотя это не мысли знать надо, это надо знать, по какой логике они появляются. В случае с пыльником и мысли его сложно было втиснуть в нормальную картину мира, не то что поверить, что у него есть какая-то логика.

— Интересно, — сказал Дзой чуть погодя, — ты хоть раз в жизни делал доброе дело, не притворяясь, будто руководствуешься только выгодой, а не честью?

— Я никогда не притворяюсь, — охотно отозвался ол Каехо. — Я всегда совершенно искренен. Это ты у нас мастер притворяться и подводить под всё этическую базу. Боится, например, какой-нибудь дурак какой-нибудь ведьме в любви признаться — и делает вид, что это вассальная верность, а вовсе не…

Ол Нюрио обнаружил, что вскочил босыми ногами на пол, обогнул стол и шарит в поисках оружия у пояса. Ол Каехо насмешливо заперхал. Дзой стиснул зубы и сел обратно.

— Или ударить какой-нибудь дурак хочет, но не решается, потому что…

— Потому что у меня совесть есть, — сухо сказал Дзой, кутаясь в одеяло. — Но однажды ты меня доведёшь.

Хриссэ ухмыльнулся.

— Тебя? Ты себя плохо знаешь, святой Дзохойно.

После этой фразы он помолчал — и опять начал ни с того ни с сего, задумчиво глядя в потолок:

— У меня был младший брат. Воплощённая мечта дома ол Каехо. На редкость правильный дворянин. Прямо как ты.

Лорд издал неопределённый звук. Ол Каехо разглагольствовал.

— Все недостатки нашей семьи были уже истрачены на меня, так что ему ничего, кроме достоинств, не осталось. Плохо в нём было только одно: он был младшим, а наследником почему-то родился я… Так вот, Вена было очень забавно дразнить. Он меня терпеть не мог. Я его, впрочем, тоже. А потом он умер.

Ол Нюрио подождал продолжения. Не дождался. Спросил:

— И что?

— Как — что? И умер, и был он сожжён, и душа стала дымом, и прах его в склеп поместили… Фамильный… Мерзкое место, скажу я тебе: холодно, сквозняки…

Дзой опять подождал продолжения и опять не дождался.

— Зачем ты это рассказываешь?

— Так ты же ничего рассказывать не хочешь. Приходится мне поддерживать светскую беседу.

Ол Нюрио молчал. Непохоже было, впрочем, чтобы Хриссэ всерьёз ждал ответа. Потом он наконец уснул, к облегчению ол Нюрио. Дзой последовал его примеру едва ли не раньше, чем успел заметить тишину. Жаль только, что ненадолго. Рывком проснувшись, Дзой какое-то время тупо хмурился в потолок — в темноту под потолком, — и силился понять, что же его разбудило. Потом на пару мгновений стало тихо, и когда звуки послышались снова, ол Нюрио уже разобрал, что это. Хриссэ прерывисто, почти со всхлипом вздохнул, скрипнул зубами и вдруг затянул то ли сиплый вой, то ли стон, на одной ноте, по нарастающей.

Дзой сел, потом встал и подошёл к его кровати. В темноте тускло выделялось перекошенное острое лицо. Кисти рук на одеяле снова изображали пауков, которым никак не удаётся подняться на ноги.

— Ол Каехо! — позвал он.

Тот не слышал. Мотнул головой по подушке, прерывая вой ещё одним рваным вдохом.

Ол Нюрио наклонился и потряс его за плечо.

— Хриссэ, проснись!

Пыльник коротко взвыл в голос, открывая дикие глаза, и от души приложил Дзою кулаком в солнечное сплетение и коленом куда-то в район левой почки. Ударить как следует ол Каехо не смог, так что Дзой только охнул, тряхнул его ещё раз: "Проснись!" — увидел на его лице осмысленное выражение и сел боком на край кровати, недовольно морщась.

— Доброе утро, святой Дзохойно, — сипло послышалось от подушки. Ол Нюрио неприветливо зыркнул туда. Хриссэ выглядел вполне счастливым, блаженно скалился.

— Ещё ночь, — буркнул Дзой, демонстративно потирая бок.

— Извини, — сказал Хриссэ.

— Ничего, — ол Нюрио ещё раз потёр бок и встал. — Я так понимаю, ты целился в Аджашера.

Хриссэ чуть посерьёзнел.

— На редкость талантливый человек, — задумчиво сказал он. Почти с восхищением, как показалось Дзою. Он помолчал, неловко поджимая пальцы на холодном полу.

— Может, — без энтузиазма начал он, — тебе пыли достать? Если спишь плохо…

— Нет, — резко сказал ол Каехо. Заметил удивление и пояснил: — Пыль усиливает все чувства. Под пылью больше видишь и слышишь несуществующее, а потом, во время отката — реальные вещи, только гораздо острей, чем обычно. Громче, ярче, горячей, холодней. Больней.

— Да, — сказал ол Нюрио. Сел на свою кровать и завернулся в одеяло. — Тогда действительно не стоит.

— Тшеза об этом свойстве пыли знает, — всё так же задумчиво сказал ол Каехо. Дзой передёрнул плечами.

— Может, конечно, потому я и вопил, — так же задумчиво продолжал ол Каехо. — Но не думаю, что дело только в этом. Понимаешь, в пытке главное — всё время держать человека на грани, когда ему кажется, что больше выдержать невозможно. А когда он только начнёт привыкать — немного усилить нажим. Но если переусердствовать, человек перестанет чувствовать так остро, ему будет уже всё равно. Даже если не доводить до бессознательного состояния. Поэтому нужно временами отпускать, дать отдохнуть, расслабиться. И как раз в тот момент, когда человек расплывается в блаженстве оттого, что наступила передышка, — вот тогда и тащить обратно, в пыточную.

Дзой обнаружил, что сидит, набычившись, и усиленно кутается в одеяло. В том, как полуживой Хриссэ деловито сипел о пыточной методике, было что-то жуткое, ненормальное.

— Это тактика Тшезы, — продолжал ол Каехо. — Не только его, конечно, ею многие пользуются. Но у меня какое-то неопределённое ощущение, что здесь что-то неправильно…

— Ещё бы, — поддакнул Дзой. — В пытке вообще есть что-то неправильное. Не находишь?

Хриссэ сел и уставился на него.

— В пытке… неправильное… Дзой, ты гений!

— Э?..

— Конечно! В том всё и дело! Тшеза слишком много внимания уделяет физической пытке! Разбалансировать, вывести из равновесия — это всё правильно. Сделать так, чтобы человек не знал, чего ожидать в следующий момент — это тоже правильно. Навязывать свою игру, свои правила, свой ритм. И не давать понять эти правила или поймать этот ритм. Но не только физической болью! Не для каждого пытуемого! Кого-то проще всего сломать страхом, кого-то — чувством вины… Да мало ли болевых точек! И разных: люди же все разные!

Ол Каехо прекратил жестикулировать, взялся за правое плечо, неловко пошевелил им и лёг на левый бок.

— Дзой, ты гений, — сказал он. — Это надо обдумать. И опробовать.

Ол Нюрио вздохнул и тоже лёг.

— Давешняя мысль про отрезание языка всё больше мне нравится, — меланхолично заметил он. Хриссэ хрюкнул в подушку.

— А потом отрезать мне пальцы, чтобы тихим эрликом я тоже не мог изъясняться, — сказал пыльник. — Вот это и будет моя персональная болевая точка: заставить меня молчать, пока не свихнусь. Ты никогда не хотел попробовать карьеру дознавателя, Дзой? У тебя могло бы получиться.

— Я ненавижу и презираю дознавателей, — сказал ол Нюрио. Судя по подчёркнутой нейтральности тона, он всерьёз оскорбился. — И я не хотел бы ненавидеть и презирать себя.

— Нда. Надеюсь, придушить меня спящего тебе помешает хотя бы брезгливость… Хотя, что это я: душить спящих — это же совсем не рыцарски!

— Я тебя сейчас бодрствующего придушу, — зевнул Дзой, отворачиваясь к стене. — Дай поспать, до утра всего ничего осталось.

Джатохе

2275, 19 день 5 луны Ппд

Эрлони

День был холоден и сыр, комната — натоплена до духоты, а Мастер непривычно рассеян.

— Чушь! — шумел ол Лезон. — Убив главу Совета городов, мы только сыграем на руку нок Шоктену. Живой Аджувенгор — это непобеждённая Занга и продолжение войны. Отвлекаться на Империю никто из занятых у Форбоса не станет. Не сможет. И зачем нам смерть Аджувенгора? Империя — единственный из игроков, кому он нужен живым. Или я что-то пропустил, и у нас уже достаточно сил, чтобы воевать с Кадаром?

Нохо сверкал глазами и доказывал, что Вернац и при мёртвом Аджувенгоре сложно будет удерживать, а Кадару всё равно пока хватит дел у Островов. Вопрос о готовности к войне с Кадаром он уже третий раз оставлял без ответа, как риторический.

Собрать и обучить армию — забота Нохо. Забота Мастера — деньги, деньги на обмундирование, оружие, еду и фураж, не говоря уж о жалованьи. Можно по примеру Неэра Кривого сказать армии: у вас нет ничего, а там, к югу, лежит богатая земля; заберите у них богатство, и оно станет вашим. Но это работает, когда противник слаб и вял, разжирев в своём богатстве, как Аксот времён Неэра. Не тогда, когда враг — сыт и силён, как степной лев со змеиными мозгами нок Шоктена.

Ол Тэно на замечание о недостатке денег сказала продать дворцовые залежи парадного оружия и урезала расходы на содержание Веройге едва не на треть. Зангская война снаряжалась на эти средства и доходы от личных соляных копей ол Тэно. Гарнизон в Вернаце Джатохе смог оплатить силами купцов и банкиров, которым подворья в устье Арна сулили немалые барыши. Такие, что ради них можно и рискнуть. Империя банкирам льготы и привилегии, а те в ответ — посильную материальную помощь. И деньги из разграбленного Вернаца частью пошли в Империю, но это один камешек на речном берегу. Лучше было бы без этих денег и без этого прорыва в Вернац. Шум вокруг Форбоса отлично годился для того, чтобы отвлечь от Империи всех, кто мог бы иначе посмотреть в её сторону. Удар по Вернацу и пиратским базам был нужен не Империи, союзникам; Лаолию в первую очередь. Империи он принёс только лишние сложности. Заселить, укрепить и удержать чужой город — ради чего? Ради сомнительной возможности контролировать Внутреннее море?

Джатохе брюзгливо поджал губы. Можно было выкрутиться, можно было оставить Вернац Лаолию. Непросто, но возможно было убедить союзников, что имперское вмешательство не нужно. Но нет, ол Тэно рвётся в бой, жаждет кровавой славы. А обеспечивать сообщение и тылы — не императорское это дело. План, ха! Ведь ни малейшего запаса прочности не было, любая мелочь, любая случайность не в нашу пользу — всё, полный провал. Прорвались, допустим. И что теперь? После такого прорыва нужно закрепляться, продолжать войну, чтобы не дать врагу времени опомниться. А ол Тэно даже об оставленном в тылу Ошегаце не вспомнила, хотя эту крепость Тадатское ущелье защищает лучше любой армии. Зачем думать о таких мелочах? Нам хочется сапоги сполоснуть в устье Арна, а с блокадой Ошегаца и Мастер с тэрко разберутся. Тьфу.

Мастер раздражённо хмурился, поворачивая голову к окну. Вернее, к тому месту, где окно бывало летом, закрытое на зиму тяжёлой портьерой, тускло поблёскивающей золотом на складках. Сквозь щель между половинами портьеры темнела лакированная резьба ставень.

Если не выбьют имперцев из Вернаца к концу следующего года — впору затевать хвалебные службы во славу всех Вечных.

Хофо, дай терпения.

А впереди ещё война с Кадаром. Война, которая будет долгой и трудной, и начнётся вскоре. Это не один удар, чтобы обрушить лавину, как с Зангой. Это затяжная кампания, которую даже при самом лучшем раскладе и поддержке Дазарана не удастся выиграть малой кровью. А выиграть необходимо, потому что поражения Империи не пережить.

Хорошо уже, что императрица не мешает. С нка-Лантонцем договориться было бы невозможно. Добиться тех же льгот для купцов и банкиров — даже и пытаться бессмысленно, с его болезненным отношением к любому ущемлению дворянских прав. Странно, что пришедшая с самого низа "ол Тэно" ведёт себя иначе, хотя такой взлёт запросто мог бы вскружить ей голову. Не вскружил, обманув ожидания Мастера, но окоротить девчонку от этого ничуть не легче. Впрочем, это не так плохо. Слабого союзника легко привлечь и подчинить, но зачем? Нохо был прав: пока всем по пути, и все работают на одну цель, ол Тэно в том числе. Работать она умеет. Набрасывается на информацию, как голодающий — на хлеб. Ум у неё быстрый и цепкий, но пробелы в образовании ужасающие. Проще сказать, что она знает, чем что — нет. Фактически, кроме грамоты, она поверхностно знает только историю да классическую литературу, выплывая во всём прочем за счёт логики. Логика у девчонки — дай Хофо каждому, но объяснять основы экономики с нуля, когда нужно не объяснять, а работать, да ещё спешно…

Мысль с земельной реформой, тем не менее, хороша. Разработать всю схему самостоятельно девчонка и не пыталась, но мысль стоит внимания. Лаолий хочет покупать наше сукно? Замечательно, мы сможем его производить в избытке. На овцеводстве центральные регионы смогут заработать куда надёжней и больше, чем на невысоких урожаях. Особенно, если сконцентрировать дело в руках нескольких сильных домов с крупными земельными владениями. Возможно, есть смысл сдавать землю в аренду. Возможно, тоже со льготами, если затея себя оправдает. Заодно гасить недовольство богатых, но безродных, давая им выдвинуться и разбогатеть ещё. Да и крупное дворянство не прогадает: живые деньги всяко лучше лягут в дворянские руки, чем часть крестьянского урожая, по старинке. А мелкое дворянство существует для войны, и войны ему будет более чем достаточно не позже, чем через несколько лет.

Да. Реформа даст прибыль, но позже, пока же, напротив, требует трат и додумывания. В качестве опытного образца выдвинули небольшие владения ол Нюрио. Явно один из её людей, мальчишка, формально выдвинувшийся на восточной границе и в зангской войне, фактически же — за старую принадлежность ко "кхади". Уже сотник, и неплохой, судя по отзывам. Судя по отзывам, он бы и без протекции выдвинулся.

Джатохе поворошил угли в жаровне, краем уха слушая диалог Нохо и Гвера. Горячатся, и не по делу. Но прерывать их сегодня отчего-то не хочется. Хочется отдохнуть немного, не особо тщательно притворяясь перед собой, что занят судьбами страны. Это старость, когда накатывает такая усталость ещё до начала работы?

Мастер откинулся на высокую спинку кресла, глядя из-под полуприкрытых век, как течёт алый жар по углям, бросая отблески на чёрный металл жаровенных стенок.

В Веройге неожиданно вломилось много молодёжи. Тот же ол Нюрио. Новый Тедовередж, который при всей молодости вдруг оказался фигурой неопределённой. Посол хотя и дружественной пока державы, но не вполне адекватного веше, с которым никогда не знаешь, что за песчаная блоха укусит его в следующий момент. Эшекоци ол Ройоме, герой штурма на Вернац, с маху прорвавший оборону. Об этом ол Ройоме Нохо высоко отзывался и прочил его в тысячники. Согласно досье на молодого Тедовереджа, с ол Ройоме он был в давней дружбе, что беспокоило Мастера как возможный путь утечки информации. Впрочем, при нужде эту дружбу можно применить с пользой, поручив Нохо правильно дозировать информацию для ол Ройоме.

Мальчишки, вчерашние дети. Это старость, когда вокруг кажутся детьми, а из старых друзей и врагов остался один нок Шоктен? Но в Веройге и действительно много мальчишек. Куда больше, чем при Нактирре. Молодые нетерпеливые головы означают войны, дерзкие выдумки и рискованные планы. Плох тот план, который требует личной доблести исполнителей. А молодёжи кажется иначе, кажется, что нужно бросить всё на кон, рискнуть и с нахрапа взять то, за что иначе пришлось бы кропотливо работать годами. Мастер Джатохе ценил людей по их способности работать. Так получилось, что уважение вызывали преимущественно те, кого вопрос, есть ли жизнь после службы, может серьёзно поставить в тупик, потому что единственная ситуация, при которой служба для них заканчивается — это смерть. Не те, кто работает по привычке и потому, что так положено. Те, кто видит абсолютно всё через призму своей работы, и оценивает мир не по какой-то из общепринятых шкал, а только с точки зрения приложимости к работе. Те люди, для которых выходной — это возможность выспаться, чтобы потом вгрызаться в дела с утроенной силой. Для них мир делится на рабочее и скучное, а потому все, кто оказывается за пределами этого рабочего мира — неинтересны. Человеческие отношения в этой среде либо отсутствуют, либо ярко окрашены профессиональным колоритом. Мастер Джатохе ценил людей, похожих на него самого.

— Нохо, — неспешно сказал Мастер, прерывая тираду ол Лезона о незнании некоторыми внешнеполитической обстановки. — У тебя была какая-то важная информация, или ты просто счёл мой кабинет удачным местом, чтобы оттачивать искусство беспредметного диспута?

Оба спорщика умолкли.

— Не столько важная, сколько занятная, — сказал Нохо. — Получена, как ни странно, от ол Эртоя.

Весь Веройге знал, что ценит в жизни ол Эртой две вещи. Первая — пересказывать заглазные гадости в глаза с указанием авторства. Вторая — смотреть на поединки. Впрочем, в известном смысле эти две вещи были одной — о двух сторонах. Этот примечательный человек у лорда Нохо вызывал тихое мутное раздражение, очевидное для всех, кроме ол Эртоя, потому что тот понимал только тупые, прямые и безыскусные, как кирпич, вопросы в лоб. И даже на них отвечал многозначительными междометиями, подмигиваниями, загадочным молчанием… Эти ритуальные пляски могли продолжаться мало не с четверть часа — чтобы разрешиться пшиком. Впрочем, сам граф полагал себя человеком глубоким, неординарным и в известном смысле исключительным. И потому полагал исключительной любую информацию, исходящую из уст столь примечательного человека. Мысль о ценности чужого времени показалась бы ему свежей и неординарной, поскольку во вселенной графа ол Эртой время предназначалось только для того, чтобы его убивать — и ни для чего иного.

— Я доблестно вытерпел полчаса, но оно того стоило, — говорил ол Баррейя. — В кои-то веки от ол Эртоя удалось получить внятную информацию. Да не о чём-то, а о готовящемся покушении на ол Тэно.

Что ж, удивительно, что первый заговор созрел только сейчас. Императрица так рьяно взялась за наведение своих порядков, и многим успела наступить на хвост, особенно мелкопоместной восточной шушере с кадарским происхождением, вроде нок Бааркиджа и нок Тайракха. Которые додумались до покушения, но не додумались лучше замаскировать подготовку к нему — если уж заметить эту подготовку сумел даже ол Эртой.

— Не думаю, что нужно что-то предпринимать, — не без удовольствия сказал Нохо. — Разве что устроиться поудобней и наблюдать за представлением. Заговорщики выбрали хорошего убийцу, но совершенно неподходящего для покушения именно на ол Тэно. Я не вполне понимаю, как им удалось на него выйти. Нхарий Призрак обычно не связывается с такими… некомпетентными заказчиками. Но самое любопытное… — ол x хмыкнул. — Нхарий никогда не работал открыто на Кхадеру, но у меня есть все основания полагать, что он обещал ей если не содействие, то по меньшей мере нейтралитет. А обещание от наёмника его уровня дорогого стоит. Я думаю, — подытожил он, — если у вас вдруг были какие-либо планы с участием нок Бааркиджа, вам стоит подыскать кого-то другого на его роль.

Пророчества Нохо сбылись уже через четыре дня. Нок Бааркиджа и нок Тайракха арестовали за попытку покушения и казнили через некоторое время. Само по себе это не стало бы темой разговоров надолго, но ол Тэно приказала заговорщиков — повесить, прозрачно намекнув, что нарушившие присягу — скорей нашада, а не дворяне.

Она не была дворянкой. Подлинные бумаги ол Тэно или поддельные, но воспитывали её не учителя в родовом имении, а столичные улицы. И Мастера коробила мысль об этом, как бы он ни забивал её здравым смыслом и соображениями целесообразности. Дворянке не пришло бы в голову повесить дворян, отняв у оставшихся родственников титулы и имущество. Сослать в дальние провинции или выслать из страны — да. Обезглавить — возможно. Пытать перед тем — возможно. Но не повесить.

После Вернаца в Занге её кто-то называл Редой. После такой казни заговорщиков об этом прозвище вспомнили и в Эрлони. В Веройге. Чернь стала за императрицу горой, чернь любит, когда ниспровергают авторитеты. Купцы и финансисты любят хорошие льготы, но они понимают, кем составлены указы об этих льготах, хоть и подписанные ол Тэно…

Беда в том, что это только самое начало. Девчонке и двадцати лет не исполнилось. И если продолжение будет похоже на начало, Лэнрайну ол Тэно может понадобиться сместить существенно раньше, чем планировали. Очень уж шустро она взялась тянуть власть на себя.

Мийгут

2276 год, 20 день 3 луны Ппн

Эрлони

Жизнь была кончена. Мийгут смотрел на последнюю работу и сознавал это со всей очевидностью. Жизнь была кончена, толком не начавшись. На лице Мальвиша вместо вдохновенного воинского пламени явно просвечивало мелочное злорадство и общая склочность нрава. Орект, в полном соответствии с каноном, смотрел строго, пасмурно и благочестиво. Складывалось впечатление, что младшему из авторов Писания аукнулась вчерашняя попойка, придав взгляду томность, а лицу — глянец мизантропии. Мечи в правых руках и перья в левых нелепо топорщились, канонически сияя пламенем и льдом соответственно. С атрибутикой в руках святые вынужденно стояли в неудобных и напряжённых позах, нервируя этим Мия.

Заказчик, безусловно, будет доволен. Но огонь рисовать как не получалось, так и до сих пор не выходит, а в этот раз — ещё хуже обычного.

Мий раздражённо сдвинул оконченный заказ на край стола, взял тряпку и принялся за уборку. Конечно, это всё — только попытки набить руку. Но сколько же можно набивать! Дооррэ Дзарш в этом возрасте уже стены аксотского храма расписывал. А Нотвадона Лаолийский свой гениальный "Поход Хада против южан" в пятнадцать написал!

А Мийгут из Эрлони так и помрёт ремесленником. Хотя и неплохим, наверное.

Раздумья прервал перезвон колокольчиков снизу, от двери. Мийгут высунулся на лестницу и обнаружил в дверях Шона, раскрасневшегося и встрёпанного. Кудлаш, судя по всему, остался снаружи, иначе его невозможно было бы не заметить. Шонек разуваться и проходить не спешил, и дверь не закрыл, сразу замахал рукой — спускайся, мол:

— Мий, на площади возле "Маэтишеной" состязания альдзелдов. Я Умника подбил участвовать, представляешь?! Собирайся быстрей!

Мий неуверенно переминался на месте.

— Давай-давай, быстро! — опять махнул рукой Шонек. — Опоздаем!

Выходить из дома не хотелось. Своим жильём Мий обзавёлся не так давно, но успел уже в полной мере оценить возможность отсиживаться в нём. Где-то в людном месте, да ещё в Шоном (и Лайя наверняка пойдёт, раз Умник там)… Это нужно будет смеяться, рассказывать байки и веселить приятелей…

— У меня работа на завтра, срочный заказ, — сказал Мий. — Несколько писем переписать надо, одно сочинить…

— Брось, утром напишешь!

— Да нет, сегодня надо.

— Точно?

— Я никуда не пойду.

Шонек зло фыркнул и взъерошил волосы.

— Ты сам на себя не похож в последнее время! — сердито сказал он. — Бледный затворник какой-то! Оней на тебя злится, между прочим. Ты вообще ещё помнишь, как он выглядит? Что на тебя нашло? Ты же из нас троих всегда самым компанейским был! Чего ты дома сидишь с кислой рожей?

— Я повзрослел и остепенился, — сказал Мий с такой карикатурной важностью, что Шонек покатился со смеху. — Шон, иди отсюда! — весело скомандовал Мий. — Я пол-луны ждал свободной минутки, чтобы поработать! А тут ты приходишь. Давай, на днях как-нибудь.

— Ладно, Мий, как знаешь, — качнул рыжей головой Шон. — Но ты смотри, хоть куда-то выбирайся иногда.

— Да выбираюсь я! Весь день вчера бегал по городу. А сегодня хочу поработать. И ничего преступного в этом желании не вижу.

Шонек ушёл, Мий закрыл за ним дверь, бездумно поправил плетёную занавеску в проёме и вернулся в кабинет. В кабинете было сумрачно, как вечером, и воздух стоял спёртый, несмотря на открытое окно. Пахло мокрыми досками от пола и сухой тушью, и тянуло весенней сыростью с улицы.

Каллиграф с отвращением поглядел на чистый лист. Зажмурился, помотал головой, открыл глаза и взял в руку кисть.

Это большая удача, когда удаётся найти работу, которая и кормит тебя, и не противна. К тому же, не сказать, чтобы слишком сложна: голова остаётся свободной, большей частью вся работа — дело техники. Шонек как-то говорил, что рисовать всю жизнь одни и те же знаки — скучно. Мийгута монотонная работа не пугала. По крайней мере, он привык так думать. Письмо помогало ему успокоиться.

Он снова помотал головой, отгоняя назойливую хандру. На столе справа от листа лоснилась капля туши. Мий поморщился и тщательно вытер её бумажной салфеткой. Потом аккуратно разобрал всё, что скопилось на столе. Потом сел и закрыл глаза. Та работа, за которую платили, канцелярская, вся была уже сделана. Настоящая же неожиданно заглохла, оставив вместо себя тянущее чувство пустоты. Мий чувствовал пустым высохшим колодцем с дурно пахнущей жижей на дне, глубоко в гулком деревянном срубе. Выходить из дома решительно не хотелось. Не хотелось делать вообще ничего, только лежать, есть изюм и ни о чём не думать. Меньше всего хотелось идти к друзьям, которые привыкли к его байкам, смеху и умению быть душой компании. И где придётся поэтому смеяться, рассказывать байки и быть душой компании. Дома можно расслабиться и не выглядеть счастливым.

Не потому, что ему было плохо. Ему было скучно и пусто, но вполне уютно при этом. Уютно и спокойно. Работа в канцелярии не занимала голову, так же, как когда-то — гружёные подводы. А сил отнимала меньше и давалась лучше. И оплачивалась не в пример лучше, что немаловажно. С этими деньгами получилось и снять домик, и нормально жить, и наведываться с подарками к родным по праздникам. И неожиданно оказалось, что это такая разновидность простого и тихого счастья, когда всё идёт своим ходом, не требуя от тебя особых усилий, чтобы держаться на плаву. Родные, опять же, довольны, что всё у Мия так удачно сложилось, несмотря на его непрактичность. И только картины взрывали это спокойствие, когда они нагло и требовательно рвались наружу, невзирая на время суток и настроение, взбаламучивая муть на дне сухого колодца, заполняя его до краёв и выплёскиваясь вовне. И единственным способом вернуться к покою и тишине было — поймать их, спеленать мазками кисти, приклеить к плоскости, сохранить, как мёртвую бабочку или засушенный кленовый лист. И снова наступало тихое счастье, которое в вечера вроде этого казалось худшей разновидностью пытки. Застрявший в этом покое, как муха в меду, Мийгут сам себя ощущал сухим кленовым листом. И картины — такие живые и объёмные, пока рвались наружу, — казались плоскими и бездарными, запертые на листе бумаги.

У Мийгута не было ощущения, что что-то резко переменилось в нём. Вокруг него — возможно. С того дня, когда пришлось удирать от мэтра Астиваза, прошло не так уж много времени, но по ощущениям — целая жизнь. Пока прятался несколько дней с кхади в лисятне, говорить особо не стоило, наоборот Шон просил как можно меньше попадаться на глаза, особенно старшим. Мий этим ничуть не тяготился: ему хватало впечатлений, чтобы было чем занять голову и кисть. Со старыми знакомыми, понятно, видеться было нельзя. Потом, без денег и со случайными заработками, Мий почти никуда не выходил. Только на охоту за лицами и сюжетами. Нужно было ещё не привлекать к себе внимания, и сидение дома в этом смысле пришлось как нельзя кстати. Странным образом, Мий давно не чувствовал себя так легко и счастливо, как тогда, без работы и денег, но с правом делить своё время только между охотой на впечатления и листом бумаги.

Потом была с помощью Шона канцелярия, и как-то вдруг оказалось, что старых приятелей Мий растерял, если не считать Шона с Онеем, а с новыми знакомыми приятельствовать совсем не хочет. Вместе с ним свою лепту в дело дворцовой бюрократии вносили два старика и один испуганный парень с вечно текущим носом. Старики при ближайшем рассмотрении оказались не так уж стары, но впечатление оставляли именно такое: усталые, измочаленные жизнью люди.

В канцелярии Мий сидел по большей части молча, иногда отпускал пару-тройку нейтральных шуток и чувствовал себя странно. Свободные минуты он изводил набросками — казённой тушью на казённой бумаге. Бумагу таскал себе; сначала понемногу и под предлогом, что поработает дома, потом побольше и без объяснений. Это была, пожалуй, единственная несомненная выгода от данной службы. Впрочем, была вторая: судебные слушания и следствия. Таких сюжетов и таких выражений на лицах нужно было ещё поискать! Писал Мийгут чисто и добросовестно, и в последнюю луну его несколько раз посылали записывать допросы. Быстро набрасывая текст вчерне, чтобы перебелить потом дома, Мий упоённо рисовал лица, руки, позы, свет на одежде — чтобы дома доводить наброски до ума. На этих допросных эскизах в тускло освещённых комнатах он пробовал гризайль и был очарован неожиданным богатством этой техники. Один-единственный цвет, стоило приглядеться внимательней, раскрывал в себе бездну оттенков. Грязно-жёлтые лица на фоне грязно-жёлтых подвальных стен проступали выпукло и живо, объёмно, как кадарские барельефы, и глаз, не отвлекаясь на цвет, оказывался прикован к форме, объёму, движению руки, гримасе, испуганной тени на стене, глубоким складкам от углов рта вниз. И только факел кровавым пятном выбивался из канона. Пламя было таким живым и таким алым, что Мийгут счёл меньшим кощунством нарушить строгость гризайли, чем лишить огонь цвета.

Это было луны полторы назад. С тех пор Мий не нарисовал ничего, и никаких сюжетов не шло на ум. Сидя за идеально чистым и пустым столом, он бездумно чертил на новом листе какие-то фигуры, какие-то гротескные лица, фантастических зверей и духов.

Впрочем, всё это было не то. Это было неплохо, и чем дальше, тем ясней Мий видел, что идёт правильно. Пока получалось тяжеловесно и мёртво, что бы ни говорил Шонек. Шонек полагал, что Мий подражает арнерской школе, и Мий не спешил его разубеждать. Пока он не дошёл до того же уровня техники, что арнерская школа, и поэтому пока Шон, в общем-то, прав. Но после нужно будет идти дальше. В каком направлении, Мий ещё не знал. Живость поз ладзахских статуэток, гротескно натуралистичне лица с зангских карикатур, насыщенность цвета в картинах кадарских мастеров — и сдержанность лаолийских. Что-то было у них всех общее, главное, чего Мийгут никак не мог уловить и понять.

До вечера он бродил по квартире неприкаянный, не зная, чем себя занять. Назавтра в канцелярии кто-то упомянул изгнание духов, намеченное на двадцать пятый день четвёртой луны, и эта новость неожиданно запала Мию в мысли. В нужный день он отпросился со службы, сказавшись больным, но болеть пошёл не домой, а в храм Весов-на-канале. Подойдя вдоль канала к храмовому двору, Мий отметил, что зевак собралось на удивление мало. Заклятья и гимны — это замечательно, но кто сказал, что изгнанный демон не вселится в тебя, прямо на глазах у святого Мастера и восторженных зрителей? Так что одержимые одержимыми, а спокойней всё же на нормальное четвертование сходить.

К началу Мий немного опоздал, пара сотен человек внутри храмовой ограды уже раздалась кольцом, давая место для обряда. В первый ряд пробиться не удалось — круг держали храмовые ачаро, из тех, что поздоровей. На каждой красной шее висел массивный крест хо-арра для защиты. Мий бездумно погладил пальцами крышку чернильницы, которая висела у него на шее, и стал протискиваться ближе к двери храма. Мастера, проводящего обряд, оттуда видно было хуже, зато одержимых — в самый раз. По обе стороны от ступеней стояли тагалы, и на основании одного из них Мий как раз удачно пристроился.

Одержимые стояли смирно и напряжённо: женщина с большим некрасивым ртом и два мужчины, постарше и помоложе. Мий сделал один набросок, пока Мастер читал проповедь, а с началом гимна переключился на одержимых. Пение делалось громче, подхватывали голоса из толпы… Первым забился старший из мужчин, его кинулись держать двое ачаро, потом к ним подскочил ещё третий; лицо одержимого — обычное, скучное лицо — менялось так дико и быстро, что Мий извёл три листа на эскизы, прежде чем заметил, что бьются уже все трое. Женщина упала на старые плиты, корчась, изгибаясь мостом; демон держал её, видимо, за пояс, так что она только головой и ногами касалась земли.

Рисование захватило Мия полностью, и в какой-то момент он полностью сосредоточился на набросках, уже не глядя на одержимых, а дорабатывая уже схваченные гримасы искажённых лиц.

— Слава тебе, Белая, — облегчённо сказал кто-то рядом. Мий поднял голову от бумаги и заметил, что одержимых поят водой, а гимны стихли.

— Всё уже? Жаль… — ляпнул Мий и тут же пожалел, увидев, как на него взвился нежданный собеседник — один из ачаро.

— Жаль? Это чего тебе жаль?

Мий хотел спрятать наброски, но не успел.

— Ах ты сопляк наглый! — возмутился ачаро, шагая к нему и целя схватить листы. — Никакого уважения к храму! Великое чудо свершилось, волею Тиарсе демоны повержены…

Мий прижал наброски к груди, бочком отходя за тагал.

— Тебе тут что, артисты?! — грозно наступал ачаро. — Развлечение? Художничек, служитель суетных грешников! Богохульник! — крикнул он, так что три сотни голов повернулись на его голос. Мий взял с места в карьер, роняя перо, и помчался прочь, на бегу перемахивая ограду.

"Чернила не высохли, — в панике думал он. — Смажется же!"

Тисса

2276, 27 день 3 луны Ппд

Эрлони

Лайя провела ладонью по переливчатой парче занавеси, подошла к камину и присела рядом, водя пальцем по причудливым узорам на кадарских изразцах. Потом прижала обе ладони к тёплому керамическому боку камина и мечтательно зажмурилась.

— Хорошо у тебя тут, — сказала она.

Тисса пожала плечами, перебирая бахрому на зангском поясе. Ей казалось как раз наоборот. Душно и тесно, и за город лишний раз не выйдешь — десять раз по дороге спросят, куда это лекарке приспичило и не нужно ли ей охраны.

Лайя вскочила и прошлась по комнате, трогая безделушки в шкафу, погладила лакированную столешницу и снова прилипла к окну.

— Нет, до чего же здорово! Стёкла же кучу денег стоят! А красиво как сквозь них! Всё так изгибается…

Лайя обернулась к хозяйке комнаты:

— Ты замечала? Головой двигаешь — и за стеклом всё немного колышется, как будто под текучей водой.

Тисса опять пожала плечами.

— А у меня, знаешь, комнаты хорошие, но… ну — обычные. Не то что у тебя. Оно и понятно, ты в Веройге всё-таки!

Лайя села рядом с ней на кушетку, подпрыгнула на перине и рассмеялась.

— Слушай, никогда б не думала, что буду к кому-то в гости в Веройге ходить! И не в кухню куда-то, а прямо в господские комнаты.

— Угу, — сказала Тисса. Ей казалось, что уж лучше бы без стекла в окнах и без изразцов, и вообще не в городе. Лайя повернулась к ней, пристально глядя.

— Слушай, что-то ты такая сонная!

— Да-а, что-то я такая сонная…

Лайя рассмеялась.

— Да ладно, просыпайся! Пойдём в "Лозу", Умник говорил, они с Шоном там будут сегодня. И Дзой, может, придёт. И вообще, чего ты дома сидишь тут одна, киснешь? Кто-то, я помню, мысль подавал тебя в судебное ведомство пристроить, там скучать не будешь. Там уж всегда есть кого лечить.

— Ну уж спасибо! — нервно хмыкнула Тисса.

— Да ладно! Что так? У тебя же здорово получается, — сказала Лайя. — Вон, в Вернаце, говорят, у тебя здорово получалось.

— Вот именно, — сказала Тисса, передёргивая плечами. — Хватит с меня Вернаца.

Она сильно похудела в последнее время, и глаза на бледном лице казались непомерными. Лайя смотрела несколько непонимающе, а Тисса заговорила вдруг быстро, сбивчиво, дёргая тесьму на поясе.

— Ничего она лучше не придумала, как меня тащить в Вернац. Там столько мёртвых, Кеил Справедливый, как же так можно? Всех, всех без разбора, деток…

— А куда их девать — детей? — сказала Лайя. — К тому ж, они вырастут и станут мстить…

Тисса глянула на неё поражённо.

— А так — не будут? Так вся Занга будет!

— Да нет, — равнодушно пожала плечами Лайя. — Аджувенгору сейчас не до того. А города так и так на Вернац сами давно стрелы ладили. Всё удобного случая не было. Так что с судебным ведомством? И Хриссэ же там, ты ж с ним хорошо ладишь, вроде?

— Хорошо… — буркнула Тисса. — Сто лет я ему не нужна. Он про меня уже и думать забыл. Все как с ума посходили. Хриссэ и так-то чокнутый был, а тут…

Хриссэ как-то скоропостижно женился. По рассказам Кошки, его мать сильно напугала история с Аджашером, и Веджойо ол Каехо обязали срочно обеспечить род наследником, а потом уже кидаться к Кеилу в гости, очертя голову. Опять же, по словам Кошки, Хриссэ счёл, что проще согласиться, поселить жену в Кейбе и наведываться туда раз в пару лет, чем ежедневно общаться с матерью на матримониальные темы. На роль кьол Каехо подобрали какую-то невнятную девицу из ол Даверои, которая забеременела чуть ли не сразу после свадьбы. Кажется, во вторую луну она уже родила мальчишку, чего Хриссэ не дожидался: едва жена забеременела, как он с чувством выполненного долга удрал из дома в Вернац, договариваться с дазаранцами о поставках пыли… В Веройге числился главным дознавателем, что сильно возмущало высшее дворянство, поскольку ремесло палача, как ни крути, сильно роняет дворянское достоинство. Тисса его понять не могла по другой причине. В Вернаце она видела только чужую кровь, но возвращаться туда не хотела. И она видела, в каком состоянии вытащили Хриссэ — не могла понять, как можно было так быстро подняться и пойти дальше, как ни в чём не бывало. И азартно и весело хвататься за пыточное ремесло.

— Тисс, ты вообще слушаешь? — Лайя подёргала её за рукав.

— Угу, — сказала Тисса. — Как с ума посходили все. Как будто дел других и быть не может — кроме как убивать друг дружку. Сумасшествие какое-то, — жалобно закончила она.

Лайя вздохнула.

— В "Лозу" пойдёшь, говорю?

— Не хочу я никуда идти…

— Нет, Тисс, так не годится! — решительно заявила Лайя, вставая. — Давай, вставай, живо. Через полчаса нужно уже на месте быть, нас там ждут. Обеих. Так что идём. Идём-идём!

Вяло возражать Тисса начала уже за дверью, но результатов это не принесло. "Лоза" оказалась небольшой забегаловкой на четыре маленьких стола, причём все четыре — во дворике. "На зиму они столы вносят обратно", — сказала Лайя. С трёх сторон дворик огораживали стены, одну из которых заплёл виноград, а с четвёртой был невысокий плетень. За плетнём — канал. Тисса сразу облюбовала себе место у плетня, с видом на воду.

Умник уже был на месте, и не вполне трезвый. Он сидел на одном из столиков, в компании с альдзелом и бутылкой. Девчонкам он приветственно помахал рукой, и предложил взять ещё бутылок, а то эта уже пуста. Едва они успели усесться и уговорить Умника сыграть, как подошёл Дзой с… ("Как это — "с кем?" — шёпотом удивилась Лайя. — Это Эшекоци ол Ройоме. — Правда его не знаешь? Мне уже стало казаться, что Шека в этом городе все знают, поголовно!") Разросшаяся компания сдвинула столы, потом подошёл Шонек, с о-Баррейёй, на которого Умник недобро зыркнул, но ничего не сказал.

Ребята смеялись, о чём-то спорили — Дзой с Шеком, Шон с Онеем, Лайя дёргала Умника, а Тисса чувствовала себя лишней и скучала. Поймала себя на том, что снова думает о Хриссэ, потом вдруг о Вернаце и трупах на улицах… Она глотнула вина, чтобы смыть неприятный то ли вкус, то ли запах на языке, оставленный этим воспоминанием. Глотка с пятого вино неожиданно помогло. Ненадолго: потом всплыло откуда-то зеленовато-серое лицо Кхад, когда её ранили отравленной стрелой.

Может, лучше было бы, если б она тогда умерла?

Тисса вздрогнула, едва не расплескав красную густую жидкость из кружки. Поставила кружку на стол. Обхватила себя одной рукой за запястье другой. Так же нельзя думать. Ни о ком. Ты же лекарка!

Если бы Кхад умерла тогда, всё было бы иначе, точно. Может, хуже. А может, и лучше. Вернаца точно не было бы. То есть, резни не было бы. А Вернац бы как раз был. В Веройге взаперти жить не надо было бы. Можно было бы уйти куда-то, где жить хочется. Жить, как хочется. Или не жить. Тиарсе Маэтишеной! Помилуй и охрани…

— Тисса, ты пьёшь или нет? — толкнула её Лайя. — Не пропускай тосты! Тем более, такие патриотические!

Лайя смеялась. Тисса натянуто улыбнулась тоже и послушно выпила за что-то патриотическое. Вино действительно помогало: оно мешало думать. Лайя подключилась к разговору Онея и Шона, а Тисса, счастливая, что её оставили в покое, откинулась на спинку стула и слушала Умника. Он играл что-то незнакомое. Он вообще чаще играл незнакомое Тиссе. Своё, как говорила Лайя. Сейчас это было похоже на лаолийские мелодии — если бы мелодию под свирель переложить для струн. Или на зангские песни? Те, которые обычно поют одним голосом, без музыки, и без слов. Что-то неспешное, переливчатое и щемящее. Над чуть волнующимся морем ровных нот вдруг вспенивался надрывный всхлип… или крик чайки?

— Пьяный я совсем, — со смешком сказал Умник, обрывая мелодию и повторяя последнюю музыкальную фразу. Тисса разницы не услышала.

Слева от Умника Оней с Шоном говорили о чём-то, Оней порывался чертить ножом на столе, а Шонек его перебивал, но сути спора слышно не было. С другой стороны стола, напротив Умника, вполголоса обсуждали что-то Дзой и ол Ройоме. Лайя подперла щёку рукой и задумчиво и грустно смотрела куда-то мимо Умника, в стену с виноградом. Близился вечер, небо над двориком наливалось почему-то зеленью, а не рыжиной, и альдзел всё отчётливей плакал о чём-то, рассыпаясь в вечернем воздухе отрывисто и зло, не жалобой, а возмущением о чём-то, требованием чего-то, и почему-то ясно было, что требование это неосуществимо. Тисса отвернулась из дворика и смотрела, как течёт вода канала внизу, за перилами, неся городской сор и осенние яркие листья. Когда музыка вдруг оборвалась и взметнулся какой-то шум, Тисса в задумчивости не сразу обратила на это внимание. Обернулась она, только когда Лайя охнула и вскочила, словно собираясь кинуться куда-то.

— Убью! — рычал Умник, размахивая руками и словно пританцовывая. Ног его не было видно за столом. Тисса встала тоже, и увидела Онея. Видимо, падая, он хотел схватиться за стол и сшиб с него кувшин и что-то ещё из посуды. Умник с перекосившимся лицом пинал его куда-то под рёбра.

С двух сторон почти одновременно к Умнику подскочили Дзой и Шонек, Дзой кинулся оттаскивать Умника, а Шон — Онея. Парой мгновений позже к Дзою присоединился Шек, перемахнувший через стол.

— Прекрати сейчас же! — орал Дзой.

— Спятил?! — орал Шек.

— Оней ни при чём! — орал Шон.

— Убью… — пьяно выл Умник и рвался обратно, от стены, к которой его прижимали Дзой с Эшекоци. — Ол Барр-рейя! Поганая порода!… Всех… убью…

Тисса в три быстрых шага выбралась из-за стола к Онею, скорчившемуся на полу. На миг ей показалось, что под рукой у него лужа крови, но это было густое кадарское вино из разбитого кувшина. Шон, сидя рядом на корточках, что-то тихо и быстро говорил, положив руку на плечо Онею.

— Ну-ка, — сказала Тисса. — Давай, я помогу…

Дхонейдо о-Баррейя встал, стряхнув руку Шонека и отворачиваясь от Тиссы.

— Не надо. Ничего мне не надо. Шон, потом поговорим.

Умник рванулся опять и с новой силой стал орать своё "убью", поминая по ходу воплей Синего с Треплом.

Оней не обернулся.

— Какие все сволочи… — тускло сказал он.

Выпрямился, держась за живот, и стал пробираться к выходу, рваными движениями распихивая стулья. Один из стульев не удержал равновесия и с неожиданным грохотом обрушился на камни мощёного дворика. Оней на ходу неловко дёрнул плечами на этот грохот и вышел. Дверь закрывалась медленно и скрипуче, и кроме этого звука и шёпота канальной воды не было ничего. Все молчали, даже Умник. Потом позади стукнуло, и Тисса отвернулась на стук. Умник снова вяло дёрнул рукой, отчего застёжка на рукаве снова глухо стукнула о стену. Держали его крепко. На стене, заплетённой лозой, там и тут темнели грозди чёрного винограда, несколько гроздей смяла спина Умника, и во дворике сладко пахло давлеными ягодами.

— Пустите вы меня, — устало сказал альдзелд. Дзой и Шек переглянулись, но просьбу выполнять не спешили.

— Да не буду я уже ничего, — скривился он. — Всё, концерт на сегодня кончен. Я альдзел возьму и пойду домой…

Дзой скептически поглядел на него. Умник смотрел вниз и часто сглатывал, отчего кадык то и дело ходил вверх-вниз.

— Плохо мне, — сказал Умник. Дзой помедлил немного и отпустил его плечо. Шек тоже. Умник покачнулся, сморщился и потер лицо пятернёй.

Лайя подошла к Тиссе и Шонеку и присела рядом.

— Шон, а чего это он? Ты же рядом сидел, видел?

— Глаза б мои на него не смотрели, — пробурчал Шонек, вставая и пиная осколок кувшина.

— Да с чего всё началось вообще?.. — тихо спросила Лайя.

"С того, что Трепло застрелили", — подумала Тисса. Шонек раздражённо пожал плечами.

— А Ррагэ его знает. Синего, что ли, кто-то упомянул…

Умник подошёл к столу взять альдзел, но отправился потом не домой, как обещал, а под стену. Сел, положил рядом альздел и уткнулся в колено лбом. Дзой что-то неохотно говорил Шеку в другом углу двора. Шонек ушёл к столу, сел и теперь со злобным лицом переставлял с места на место кружки.

— Хофо Мудрый, что же будет… — сказала Лайя, держась за голову.

— А что будет? — удивилась Тисса. Лайя подняла голову, и лекарка обнаружила, что та чуть не плачет.

— Тисс… Это же замолчать не получится. Даже если Оней вдруг почему-то ничего не скажет отцу — толку? Здешние все видели, слухи пойдут, и тэрко точно узнает. Слишком много людей видело, и Шек…

"И Дзой", — подумала Тисса.

— А ол Баррейя ей сейчас так нужен… не то что Умник. Думаешь, она так это спустит?..

Дзой и Эшекоци договорились, видимо, до чего-то. Подошли. Шек тряхнул головой, оглядел оставшихся.

— Я поговорю с хозяевами и заплачу за посуду, — сказал Дзой. — Потом мы с Шеком отведём артиста в Веройге, проспится там.

Лайя беспомощно глянула на Тиссу, та легонько пожала плечами.

Шек тряхнул головой:

— Ну… Уходим?

Умник

2276, 2 день 4 луны Ппд

Эрлони

Абсолютная уверенность в собственной правоте пришла в полусне, а следом — спокойствие и почти счастье. Чувство было таким простым и очевидным, и Умник удивился, как это не пришёл к нему раньше. Потом вспомнилась Лайя, и от воспоминания стало щемяще-горько и нестерпимо жалко её. "Прости, родная", — подумал Умник. Потом подумал вслух — у фразы неожиданно обнаружился ритм, за ним потянулась мелодия. "Прости родная, мы не вернемся…" Цельная строчка разбудила Умника окончательно. За ней следом, толкаясь, наплывая одна на другую, слипшимся комом летели ещё обрывки:

…мы умираем…

…не плачь, родная…

…все умирают, чего уж там…

…прости, родная. Мы проиграли…

…нас больше нет…

Глаза Умника были открыты, но казённого потолка, выбеленного по-кадарски и гладкого, они не видели. Они смотрели в туман, из которого возникали слова, чтобы исчезнуть в нём же.

…мы не вернёмся, прости, родная…

…прости, родная…

…не плачь…

…совсем не страшно: все умирают…

Не плачь, родная, совсем не страшно,

все умирают — пора и нам.

Умник сел, взял альдзел, приласкал струны — и они мягко вздохнули, увещевая:

Прости, родная. Мы не вернёмся.

Не стоит плакать, чего уж там.

Уже не страшно. Мы проиграли.

Все умирают — пора и нам.

Умник не знал, как складывают свои песни барды. Он не был бардом, он просто любил звук и слово, и любил, когда они сплетались вместе, в песню. По правилам высокой поэзии у него тексты никогда не получались, но и на народные песни результат походил только ритмичностью и созвучиями. Так, ни рыба ни птица, ерунда для друзей, сочинить да забыть. Впрочем, у него никогда не было чувства, что он придумывает что-то новое. Скорей, ему казалось, что эта песня уже где-то есть или была когда-то, и нужно её найти, вспомнить… А когда вспомнишь правильно — это сразу видно, и спутать никак нельзя.

Прости, родная. Всё это было

игрой: веселье и злой азарт…

И всё ушло. Только злость осталась,

злость и усталость в твоих глазах.

Прости, родная. Нас было трое

и ты — четвёртой. Но мы ушли,

а ты останешься: я успею

свой смертный мост за собой спалить.

Кренился город в пустую тьму,

давя по капле вечерний свет.

Мы проиграли свою войну.

Нас больше нет.

Он помолчал, глядя в стену, пока внутри альдзела тихо замирал последний отзвук. Потом Умник краем глаза заметил тёмное пятно у двери. Ол Нюрио стоял, при полном параде, ни дать ни взять герцог. Лорд. Умник усмехнулся.

— Победить — это отомстить? — неодобрительно спросил Лорд.

— Победить — это жить по-человечески, — сказал Умник. Пошевелил пальцами на грифе, прижал струны, взял аккорд, помолчал, слушая звук и отзвук. Сыграл отрывок из чего-то предельно легкомысленного. Бодрый мотив прозвучал на редкость неуместно, почти издевательски.

— Сдаёте меня ол Баррейе, как я понимаю? — спросил Умник, не поднимая головы.

Ол Нюрио с неудовольствием дёрнул щекой.

— Зря ты это.

— Что именно? — спросил Умник. Ол Нюрио не ответил.

— А то, может, отпустишь меня? — задумчиво продолжал альдзелд. — Давай, ты случайно отвернёшься, а я случайно сбегу. И Кхад про меня случайно забудет. Всё равно же со счетов списали. А?

— У меня приказ, — сказал ол Нюрио. Умник внимательно смотрел на него несколько мгновений, потом кивнул:

— Да. Конечно.

Тронул струны. Едко спросил, останавливая аккорд:

— Своя воля у тебя вообще есть? Или только её?

Ол Нюрио замер, сверля его взглядом. Умник думал, ударит. И видно было, что ол Нюрио какое-то время тоже так думал. Потом скомандовал:

— Вставай и пошли.

— Забавно. А ведь в чём-то прав о-Баррейя, — сказал Умник, прижимая струны ладонью. Лорд не спросил, в чём, но Умник всё равно ответил, вставая: — В том, что сволочи вы все.

Он отложил альдзел и бережно огладил на прощанье лаковое дерево.

— Ну и я не святой Ола. Идём, что ли?

Нохо, герцог ол Баррейя

2277, 13 день 1 луны Ппд

Башни, Эрлони

Вопрос со стрелой в спину можно было, наконец, считать закрытым. Скандальная выходка какого-то альдзелда, оказавшегося одним из кхади, пришлась здесь как нельзя кстати. Оней ничего говорить на эту тему не хотел, даже после того, как посланный от паршивки ол Нюрио объяснил ситуацию. Сухо и как-то даже неприязненно объяснил, несмотря на всю возможную этикетную вежливость. Был свидетелем прискорбного… выразить мнение Её Величества… душевно сожалеет… сочла наиболее приемлемым передать в юрисдикцию городского суда… Глава городского суда, по совместительству лорд тэрко, был всемерно признателен, в чём незамедлительно и в изящных выражениях заверил посланного.

Оней молчал и при беседе с альдзелдом присутствовать отказался, зарывшись в свои чертежи.

Альдзелд, не имевший, похоже, нормального имени, а только уличное прозвище, на все вопросы отвечал внятно и равнодушно. Да, стреляли с Синим, чтобы отомстить за Трепло. Да, перерезал бы всех, и уважаемого лорда тэрко последним по времени и с особенным удовольствием. Нет, никто больше в покушении не участвовал. Жаль, что довести до ума начатое не довелось. За обоих уже довести до ума, и за Синего тоже. А больше, в общем, ничего и не жаль.

О кхади мальчишка ничего нового не рассказал, и вообще говорил о других с меньшей охотой, чем о своём деле. Потом вовсе замолчал и только равнодушно смотрел в пространство.

После тэрко поднялся в холл, закрыл дверь и остановился, с чувством удовлетворения от хорошо законченного дела. Дом был тих и безмятежен. Со двора сочился мягкий запах вечерней сирени, и густо-янтарный закатный свет полосами лежал на полированных досках ступеней и на перилах. На какое-то время можно о безголовом наследнике не беспокоиться. Хотя бы в смысле стрел из-за угла.

В доме было ощутимо теплей, чем внизу, и ол Баррейя расстегнул куртку, направляясь вверх по лестнице. Вспомнилась вдруг невнятная угроза того мальчишки с зангской серьгой, "Синего": что паршивка лорда тэрко крысам за своих скормит. Лорд тэрко улыбнулся.

В комнате Онея шторы были задёрнуты, окна плотно закрыты, и стояла сухая духота, освещённая пятью свечами в подсвечнике на столе. Сын сидел сгорбившись и почти уткнувшись носом в книгу. Вошедшего он не заметил или не подал виду. Потом зашарил правой рукой на столе, нашёл чернильницу, едва не уронив её, цапнул оттуда видавшее виды перо с обтрёпанными ворсинками и спешно зачёркал по клочку бумаги.

Ол Баррейя подошёл ко второму столу, который занимали неровные стопки книг, свитков и разрозненных листов разного формата. Между стопками бочком втиснулась раскрытая книжица с рисунком на разворот.

— Это что? — спросил тэрко, смахивая ладонью со страниц сломанные перья и кусочки туши. Оней вздрогнул и повернул удивлённое лицо. Похоже, действительно не заметил, что кто-то вошёл.

— Где? — он привстал, вытягивая шею, чтобы разглядеть, на что смотрит отец. — А. Это лебёдка. Подъёмник, для грузов.

На рисунке разгружали корабли под стенами какого-то морского порта, в стене чернел проём для гигантской удочки.

— И работает?

— Ну да. Смотри, на этот вот канат цепляют груз, а наверху система блоков и воротов…

— Что-то в действительности я такого не видел, — сказал тэрко.

Оней пожал плечами.

— Тенгар из Ншасы пишет, что он предлагал такие построить в Вернаце, но Совет сказал, что проще купить рабов.

Ол Баррейя поднял книжку со стола и полистал.

— А это?

— А, это водяные мельницы. Вот эта горизонтальная, это вертикальная… Где-то у меня ещё чертежи были для винного пресса такого и сукновальни…

Оней подорвался к книжному шкафу. Ол Баррейя смотрел на сына с неожиданной задумчивостью. Это в Занге рабы дешевы. В Империи рук не хватает. И на этом фоне от пристрастия сына к плесневелым книгам вдруг наметилась практическая польза.

— Оней, — окликнул ол Баррейя. — Ты уверен, что эти рисунки можно воспроизвести на деле?

Оней обернулся. Тэрко покачивал в руке книжку.

— Ну, не все… — протянул Оней. — Но вот эти с подъёмником и мельницами — конечно.

Ол Баррейя задумчиво молчал. Оней несколько напряжённо смотрел на него, пытаясь понять, к чему вдруг отец заинтересовался его механикой.

— Если эти машины работают, — сказал ол Баррейя, — почему же их нигде не используют.

— Почему не используют? — возмутился Оней. — Такую вот лебёдку у веше во дворце используют, чтоб впечатлять приезжих. Входишь в приёмный зал — а там золотой трон, золотые барс и кобра по бокам — шипят и рты раскрывают. А после аудиенции нужно падать ничком, а когда встанешь — ничего уже нет…

— Когда это ты в Зегере побывал? — усмехнулся ол Баррейя.

— Я у Гзоона в "Дорожнике" читал. Ну, это купец такой был кадарский. По его словам выходит, что в Дазаране механику очень хорошо знают. Игрушки делают и такие вот чудеса с золотыми креслами.

— И осадные машины, — сказал тэрко. — Про них у тебя тоже чертежи есть?

— А как же! Это же целая отдельная тема, очень интересная!

Оней вдруг осёкся и подозрительно посмотрел на отца. Открыл рот, но ол Баррейя заговорил раньше.

— На завтра сможешь подготовить доклад? Выбери те машины, о которых точно знаешь, что будут работать. Такие, которые ты можешь построить. Материалы и рабочие будут.

— Какие?.. Построить?.. Кому доклад?..

— Мастеру Джатохе. Примерно на четверть часа.

Доклад этот получился существенно длинней, и место для него было не самым подходящим. Назавтра Джатохе пригласили на имянаречение к младшему сыну ол Мессаре. Доклад Оней в связи с этим читал в одной из комнат счастливых родителей, устроивших по случаю имянаречения многолюдный приём. Мастер, разумеется, облюбовал для общения самую жаркую из доступных комнат, и Оней в итоге счастлив был сбежать, совершенно замученный и вопросами, и жарой. Последнее в весенний свежий вечер особенно раздражало. Мастер же был вполне благодушен и деятелен, уничижительных отзывов об Онее с его машинами не делал, отчего ол Баррейя в кои-то веки заподозрил, что от Онея может быть не только вред, но и некоторая польза родительскому самолюбию. Засим о-Баррейю отправили домой, тэрко изложил положение в армии, и на этом приятная часть беседы завершилась.

— Откуда информация? — резковато от неожиданности спросил ол Баррейя. Мастер сложил пальцы домиком.

— От людей Гвера. Да и до меня доходили слухи. Вероятнее всего, за луну-другую они дойдут до Эрлони, если ничего не предпринимать.

— Но это крайне маловероятно.

— Отнюдь. При смене династий чудесно выжившие наследники множатся, как грибы в сыром лесу. Информаторам Гвера удалось увидеть бумаги об имянаречении, заверенные клириком Нори-ол-Те. По этим бумагам ребёнок, которого предъявляют в Рикола, — Таннир ол Истаилле. С подобающей случаю историей о доброй кормилице, подмене младенцев и доблестных защитниках императорской крови.

— Фальшивка?

Джатохе улыбнулся, постукивая пальцами и пальцы.

— Кажется, ты в подобных случаях говоришь: это несущественно.

Ол Баррейя помолчал, прошёлся по комнате. Мастер следил из-под бровей.

— Что вы полагаете предпринять?

— Почему же "полагаю". Я уже работаю над этим. Ребёнка найти и беречь, а слухи пресечь в зародыше. Я полагаю, поддержка Святейшего Мастера стоит того, чтобы немного отсрочить официальное предъявление наследника.

Ол Баррейя остановился и остро глянул на Мастера.

— Поддержка?

— Ребёнок пока мал. А ол Тэно пока не слишком мешает. Но однажды с Её Величеством может приключиться беда, и в такое смутное время законный наследник ол Истаилле пришёлся бы весьма кстати. Гвер займётся тем, чтобы его безопасно переправили в Лаолий.

В целом же ситуация на Внутреннем море нормализовывалась, если не считать растущих антиимперских настроений в Рикола. Если считать — ясно становилось, почему Мастер активно взялся продвигать проект, по которому Империи следовало закрепиться в злополучном Вернаце. Флот растёт, а портов всего ничего, и лишь один из них не в Рикола.

Зато с Зангой стало существенно проще после того, как где-то на юге при странных обстоятельствах погиб Аджувенгор. Зангские города охотно грызлись и при нём, теперь же для них исчезла последняя причина держаться вместе. Зато возникла бы отличная причина рваться на вакантное место столицы, будь у Занги меньше военных врагов. Пока с юга её рвали Кадар с Дазараном, отвлекаться на условно мирную Империю и пока дружественный Лаолий Занге было совершенно не с руки. На этом основании купцы всех заинтересованных сторон судорожно делали деньги в намерении сбежать с этими деньгами, как только окончательно запахнет палёным. Пока же на зангско-имперской границе кипела бурная экономическая жизнь. Купцам и банкирам, по большому счёту, совершенно неважно, кто владеет Вернацем, если этот кто-то не мешает людям работать. На перекрёстке морских дорог в ходу самые разные монеты и самые разные системы мер, а потому здесь разворачивается широчайшее поле деятельности для всякого ухватистого человека. Скажем, арнакийский локоть очень удачно отличается от лаолийского, если при покупке мерить ткань первым, а при продаже — вторым. А уж сколько можно выгадать, меняя имперские сребрики на дазаранские золотые джинди, а джинди потом — на лаолийские олеты… Вернац оправился и забурлил на удивление быстро. Городу всё равно, кто заполняет его улицы, доки и причалы, город переделывает всех под себя, равнодушно пропуская мимо сознания людскую уверенность, что это люди что-то решают.

Впрочем, проводив Мастера к его карете и возвращаясь в расцвеченный яркими фонарями дом, ол Баррейя думал не о купеческих мелких мошенничествах. Ему хватало своих, в результате которых нужные посты оказывались заняты нужными людьми. Сложность, по большому счёту заключалась не в продвижении, а в том, чтобы отыскать. Самородки, которые вырываются вперёд самостоятельно, как этот посольский приятель ол Ройоме, редки. Обычно их приходится выискивать, и на первый поверхностный взгляд редко угадаешь, что скрывается в невзрачном камешке, залепленном жидкой глинистой грязью. А свои люди ой как нужны. В идеале — чтобы верны были они лорду тэрко в большей степени, чем кому бы то ни было. Но паршивка тоже не спит, и тот же ол Ройоме кажется куда как лояльным трону. Не говоря уж об ол Нюрио, скажем, или нок Дзерго, которые совершенно очевидно — из паршивкиного выводка. Выводок она себе подобрала, безусловно, неплохой. Возраст — это недостаток, который со временем всегда проходит, а в остальном плохо в них только то, что они из чужого лагеря. Не враждебного, но лишь до тех пор, пока дороги не разошлись, пока не пришло время для Мастера доставать из рукава козырную карту со спасённым ол Истаилле. Да и Лаолий — не самое спокойное место, чтобы прятать там козырные карты. Другое дело, что больше особенно и негде прятать. А в западнолаолийских болотах или в восточных их же пустошах спрятать можно не то что одного ребёнка, а целый город. Дай Тиарсе, чтобы ол Лезон справился вполне. Чтобы Лаолий не получил замечательное оружие против Империи — наследника, который сможет претендовать на оба трона. На трон в Торене, если женить ол Истаилле лет через десять-тринадцать на одной из дочерей Везариола, и на трон в Эрлони — по праву рождения.

Главный зал, где собралась большая часть гостей, украсили цветами, лентами и фонариками, и клубился там над головами туман курений и цветочных запахов, мешаясь с тонким дымом масляных ламп. Ол Баррейя прошёлся, останавливаясь для того, чтобы обменяться парой реплик, понаблюдать за партией в шаги между незнакомыми офицерами с нашивками четвёртой сотни на плечах. Офицеры играли решительно и бездарно. Нового в зале слышно не было, если не считать несущественных деталей о чьих-то мелких удачах или провалах, свадьбах или поединках. Тэрко остановился у высокого столика с каким-то десертом, вроде орехов в меду, и стоял, подпирая плечом деревянный столб, глядя в зал и подумывая, чтоб идти домой. В просветах между локтями и спинами мелькнуло впереди алое, ол Баррейя невольно присмотрелся. В алом была ол Кайле, смеющаяся во все зубы. Сегодня, для разнообразия, она танцевала с мужем. Хорошо танцевали, умело и с душой, приятно посмотреть. Они же не тратили лишнего взгляда на зачем-то затесавшихся в то же помещение посторонних. Ол Кайле в чётко регламентированный рисунок танца успевала исподволь вписать то взгляд, то улыбку, то едва уловимое движение руки. Любой шаг дышал живостью и естественностью, и многослойный шёлк арнакийского платья казался едва ли не прозрачным — так ясно и почти бесстыдно вдруг вырисовывалось под шёлком бедро или грудь. Тедовередж танцевал с выражением великосветской скуки на лице, но временами задерживал руку жены в руке на долю мгновения дольше необходимого, и в чертах дазаранца светилась тёплая улыбка. Несколько лун назад, когда родилась Тидзана о-Кайле Тедовередж, дипломатические отношения в этой семье чем-то переменились. На легкомысленно поводящей плечиком ол Кайле роды ничуть не сказались, она стала, разве что, ещё более уверена в себе и в своём праве на всё лучшее в этом мире — да и во всех прочих. Она поймала задумчиво-случайный взгляд тэрко и улыбнулась светящимися жёлтыми глазами. Она была счастлива, и тэрко поймал себя на желании улыбнуться в ответ. Хмыкнул, подавил зевок и стал прикидывать пути отступления — домой, спать.

Кирой Тедовередж-тай кьол Кайле

2277 год, 16 день 5 луны Ппд

Ивовый дом, Эрлони

Кирой открыл дверь чёрного хода — и в объятья ему боком повалился совершенно незнакомый мужчина. Мокрый затылок со спутанными грязными волосами уткнулся Кирою куда-то в подбородок.

— Кошка, — убеждённо сказал незнакомец. Кирой с неудовольствием выплюнул чужие волосы, находя рукой меч, и огляделся. В окрестностях задней двери в сад Ивового дома не наблюдалось ни одной кошки, способной пропороть человеку куртку на животе почти до позвоночника. Улица по внешнюю сторону стены пустовала, по колено заполненная осенней грязью и по облака — мелким холодным дождём. В полусотне шагов нудно и тоскливо мазал по грязной стене флаг с имперским багровым драконом: сосед-ультрапатриот увешался флагами, как оберегами, на волне недавних расправ над врагами короны. Вечер у Шека за игрой в шаги и зангским чёрным печально растаял в сумерках.

— С кем имею честь? — осведомился герцог у затылка, шагая обратно в сад и ногой закрывая дверь. Незнакомец сделал странное движение шеей, чуть не свернув затылком герцогский нос. Кирой поморщился. От гостя пахло трудной дорогой и долгой невозможностью помыться. Гость повторил манёвр, прежде чем Кирой понял: его пытаются увидеть. Помог развернуться.

— Тхошо, барон нок Шиджаа.

Грязное лицо барона нок Шиджаа было вымазано кровью из разбитой брови.

— Позови ол Кайле.

"Чтоб тебе… — подумал Кирой, — …сладко елось да крепко спалось, Мише".

— Не могу.

— Почему?

"Потому что ревнив и подозрителен зело", — подумал Кирой, втягивая гостя в дом через высокий порог. За стеной, на улице, кто-то шуршал мягкими монашьими сапогами. В заднюю дверь деликатно постучали. Судя по звуку — тараном. Сгустившийся из воздуха Лолса вопросительно глядел на хозяина. Тот раздражённо пожал тем плечом, на котором никого не висело.

— Никого не было, разумеется. А я вообще сплю.

Лолса исчез, тихо ступая по мозаичной плитке. Из остальных зрителей двое без слов взялись переправить нок Шиджаа наверх, в одну из гостевых спален. Кирой вытер руки о край плаща, снял плащ, снял куртку и вдруг вспомнил, когда он прежде слышал слово "кошка" в странном контексте. Когда истеричная барышня и императрицына лекарка, ол Кеуно, беседовала с Мише полвечера за запертой дверью. ("Женские секреты", — не моргнув, заявила Мише). Проходя мимо — в тот раз он и в самом деле просто проходил мимо! — Кирой услышал громкое "Не могу я так больше, Кошка!"

"Кошка, значит", — беззвучно шевелил губами Кирой. Бросил куртку поверх плаща на пол.

— Пошлите кого к ол Кеуно. Передать, что Мише нет, а есть кандидат в покойники — из их братии.

Кандидат в покойники выглянул из-под волос, и Кирой понял, что молодец и не зря говорил громко. В три шага взлетел по лестнице и в комнату прошёл одновременно с тащившими нок Шиджаа слугами.

Кирой отослал их, едва они уложили недорезанного и зажгли камин и лампы. Отослал семейного врача, когда тот справился с промывкой и перевязкой. После чего передвинул кресло так, чтобы взгляд удобно падал на гостя, и стал сидеть. Вдохновенно и задумчиво.

— Где Мише? — спросил гость. Без плаща сделался он тощ и как-то угловат. Редкие волоски на подбородке и щеках были мокрыми, мятыми и спутанными. Губы, пересечённые тёмно-красными трещинками, шевелились с трудом. Острый, немного птичий (или кадарский?) нос выдавался вперёд как-то жалко и болезненно.

— Её нет дома. Когда будет — не знаю. Подождать до обеда, думаю, придётся.

— Хал, — выдохнул нок Шиджаа. — Времени нет.

Кирой врал. Домой Мише могла вернуться в любую минуту, поскольку уехала с визитом вежливости часа три назад, а больше двух часов светского безделья она никогда не выдерживала без необходимости. В доме ол Ирехатхо необходимостей не нашлось бы, ищи хоть вся тайная полиция. Потому-то Кирой и врал: когда ещё на тебя такой подарок судьбы свалится! Темечком в зубы.

"Ближний круг императрицы", как его звал Кирой про себя (или "ведьмина кодла", как он ругал их в особо радужном расположении духа), стал его навязчивой идеей чуть ли не сразу после его приезда в Вернац. Осторожничал без меры, предпочитая довольствоваться смутной тенью на горизонте, чем спугнуть вовсе. Узнать удалось немного. Два крупных узла приходились на Мише и некоего "Лорда". Долгое время Кирой думал на ол Хэйшалла — до тех пор, пока тот не зарезался кинжалом под лопатку к явному удовольствию Мише. Ещё интриговал ол Нюрио, кузен Мише, тот самый, над письмом которого трогательно рыдала провинциалка в день знакомства с Кироем. В родственников Кирой не верил; отчасти потому, что "кузенами" Мише звала всех, о ком не хотела распространяться. Того же ол Каехо. Герцога ол Нюрио Кирой долгое время считал её любовником, но, во-первых, с любовниками Мише никогда не общалась: не разговаривала, не переписывалась, не… Влюбившись, она день или два романтически томилась в свободные минуты, очаровывала, после встречалась раз-другой и остывала. Ол Нюрио больше подходил на роль друга или брата. Кирой подумал однажды, что если бы он ревновал к кому-то, то не к любовникам, а именно к бесплотному идеалу рыцаря Дзохойно ол Нюрио. Впрочем, будь Кирой влюблён и ревнив, Мише давно свела бы его с ума. Потому что если и правда её в ближнем круге зовут Кошкой, то эпитет "весенняя" подразумевается.

С другой стороны, Кирой ощутимо сомневался во всей этой кошачьей истории. Но одно ясно было точно: ол Кайле, ол Кеуно и этот вот, значит, нок Шиджаа — все трое в ближний круг входят. И если посол светлознойного Дазарана упустит этот шанс, то терпеть себя впоследствии ему станется непросто.

Кирой стукнул тремя пальцами о бляху на поясе и спросил непроницаемым тоном, слегка задрапированным в дружеское расположение:

— Позволь спросить, а отчего тебе нужна именно она?

Гость молчал. Кирой со сдержанным любопытством ждал, откинувшись на спинку кресла. Хотелось схватить гостя за грудки и заорать что-то пафосное. Вроде "Говори!" или "Сейчас ты мне всё расскажешь!"

— А ты, собственно, кто такой? — выказал дурные манеры гость. Неудачно повернулся, сморщился от боли и со свистом втянул воздух сквозь зубы.

— Я, собственно, её муж.

Гость смотрел скептически. В какой-то момент Кирою подумалось, что не скептически, а сочувственно и подсчитывая Кироевы рога. Мысленно он дал себе подзатыльника и выложил последний и единственный козырь.

— Я, конечно, не Кошка, — несколько насмешливо, — но с простым делом могу и справиться.

Гость напряжённо молчал. Кирой не мешал ему. Тхошо поглядел на совсем уже тёмное небо за окном, закрыл глаза, открыл их и заговорил.

"А с Оленеморной второй поворот налево", — в третий раз проворчал Кирой себе под нос, вглядываясь с облучка в темноту. Оленеморная оказалась из тех улочек, которые извиваются через полгорода, как змеи в брачном танце, пересекаются в двадцати местах с другими улицами и с собою же… И всё — задворками, никогда не выползая на свет. Править каретой Кирою не приходилось уже лет шесть. Тем более — по подобным колдобинам и на ощупь. Кто-то, кажется, не поленился сообщить об этом лошадям: мерзавки вышагивали, как придворные дамы в саду илирского короля. Когда Кирой поводьями и сдавленной руганью убеждал их бежать скорее, они сокрушённо качали головами и сочувственно косились на психа. Куда — скорее в таких потёмках? Ты что, правда хочешь скорее? И Кирой соглашался про себя, что неправда, что не хочет. Очень уж хорошая была темнота, глухая, подвальная. Особенно, когда герцог нашёл-таки второй поворот — щель между стенами, сделавшими бы честь среднего пошиба крепостице. Щель увела в настилы. Кирой напряжённо вслушивался в гнилое дерево под колёсами, тосковал о ещё одном фонаре и прикидывал, как будет искать дорогу обратно.

"Дом на отшибе" опознать удалось на удивление легко. Стоял он действительно наособицу, возле самой воды, и действительно отличался внушительными для Собачницы размерами.

("И кто там меня ждёт? Тоже к врачу везти во весь опор?" — "Нет, на Теотте ни царапины".)

Кирой спрыгнул, тут же пожалел об этом, забрызгавшись мало не по пояс, и подошёл к двери, кутаясь от зарядившего снова холодного дождя и как-то лениво думая, что с этими новомодными именами никогда не разберёшь, где мужское, где женское. В соответствии с инструкцией, стукнул два раза. Подождал — ничего — и потянул дверь на себя. Дверь открылась без звука, и на Кироя повалился кто-то незнакомый. "Никакого разнообразия", — подумал Кирой — и погрешил против истины. На этот раз падающий в объятья незнакомец не стоял, а сидел, и был он не он, а она. "Оп", — подумал Кирой и переместил руку с груди на плечо. И почувствовал что-то острое и металлическое, вопросительно уткнувшееся в рёбра.

— Теотта?

Вопрос под ребром стал менее остро, но с повестки не ушёл.

— Я — при Кошке, — сказал Кирой в соответствии с инструкцией и почувствовал себя полным идиотом по собственной инициативе. Кинжал от рёбер убрался.

— В Веройге, — тихо скомандовала Теотта.

— К Верго, — отозвался Кирой, помогая ей подняться. — В городе белых — как крыс, так что едем в Ивовый дом. Ол Кеуно, думаю, уже там, оживляет нок Шиджаа.

— Как тебя зовут?

— Кирой Тедовередж-тай граф ол Тайтеро кьол Кайле, — отрекомендовался герцог.

— Риршия Арачанана, — сказала Теотта, поднимая голову, чтобы видеть приступку кареты. На её лицо скакнул свет фонаря, висевшего у облучка.

"Ненавижу церковников", — подумал Кирой. Риршия-Теотта была красива той яркой и непривычной для северян красотой, что отличает чёрнокожих дочерей дазаранского юга. Это лицо перечёркивал через бровь и висок чёрный от крови рваный порез.

— Мне нужно в Веройге.

— Тебе нужно к врачу, — Кирой усадил её и примерился отодрать от плаща полоску. — Где перевязать?

— Нигде, сама уже. Крови много ушло. Это Кошка сказала — в Ивовый дом, или ты сам дуришь?

— Мише дома не было. А в Веройге сейчас ехать незачем, хотя бы оттого, что императрицу ты там всё равно не найдёшь.

"Ну а кроме того посол Дазарана вызвал бы таким поступком десяток толкований, и все — совершенно лишние".

Посол Дазарана по дороге домой хохлился, кутался в плащ и думал о высоком. О том, как доблестным подвигом послужить отечеству. Вот, скажем, отечеству не нужна война с Империей. Война нужна Империи, потому что среди дазаранских генералов нет ни одного яркого ума, зато их хватает в Империи, придирчиво подбираемых ол Баррейёй, Джатохе и ол Тэно из всех провинций и всех сословий. Пока от войны удерживает пара причин. Отсутствие у Империи границы с Дазараном, отсутствие хорошего морского флота, неудобное расположение Занги на побережье, а также нежелание Его Святейшества сдавать позиции. Лэнрайна ол Тэно грезит абсолютной властью, а светлейший Джатохе не видит, почему власть земная может быть выше небесной. Когда людей из ближнего круга императрицы преследуют по всему городу белые… Как частное лицо двадцати лет от роду Кирой изнывал от любопытства: что же такого нашли на истового наместника Вечных. А как посол и патриот Дазарана — обязан был выяснить и вернуть Его Святейшеству. Получить благословение на вбивание клиньев во все щели имперского фундамента. В рамках недопущения распри и укрепления дружественных отношений.

Хороший район — Собачница, тихий. Прирежут раньше, чем успеешь пикнуть. А старый Арн примет всё; чего он только не насмотрелся за долгую жизнь. И женский труп с перечёркнутым лицом его не удивит. И кто узнает, дошла ли она до того дома, где должна была ждать, нет ли? В доме был, кровь нашёл, её — нет. Или просто на белых наткнуться. Закрыть лицо, пофехтовать, подставить руку под порез и ретироваться перед лицом численно превосходящего. Тогда, правда, самому пакет прочесть не удастся. А бумага очень уж завлекательно шуршала под одеждой Риршии Арачананы, землячки-предательницы.

Много возможностей открывает благородная должность посла.

— Йях! — прикрикнул Кирой и хлестнул поводьями.

Дазаран, земля оазисов! Караванные пути и горные тропы. Танец девушки и степь в тюльпанах. Лошади с человечьими глазами и Зегере, город в лепестках персика. Ковры, пахнущие корицей и мускусом. И люди с бараньими душами. Не те, что поют у ручья под плач лакированной тростинки-азенны. Не те, что летят в бой и бьются безоглядно. Не те, что со сбитыми коленками и дочерна загорелыми спинами ловят ящериц и воруют вишни. Не те, что куют сабли и ладят сёдла. Не те, что пытаются что-то выправить, теряя последнее влияние при дворе. Те, что играют в политику, не умнее сами, чем Дадарач-веше, да продлит Всевышний его годы вечно, чтоб не вступил на престол его наследник, ходящий под себя и пускающий слюни на тридцать четвёртом году жизни. Хоть самому пробиваться в регенты, Вышний правый! А для этого — прославить имя Тедовереджа, дазаранского посла при имперском дворе, благородными деяниями во славу родины! Заручиться поддержкой Джатохе и всей имперской оппозиции! Яшше и все демоны!

Кирой ругнулся вслух и снова наддал поводьями. Хотя лошади, конечно, не виноваты, что хозяин — патриот и чистоплюй одновременно. Нельзя допускать, чтобы Джатохе вышел из игры. Хотя толку… Парой лет раньше, парой лет позже, при Дадараче или после его смерти, если и правда не пробиваться в регенты самому… А как тут пробьёшься, когда Атаджашад и Шереверар, и старшая жена наследника…

Карета судорожно переехала что-то крупное, напомнив Кирою, что надо смотреть на дорогу. Он стал смотреть — и смотрел секунды три, пока не всхлипнуло тихо и не отвалилось колесо.

"Везёт, как Наренду", — подумал Кирой, с неожиданной для себя самого сноровкой останавливая лошадей и соскакивая с валящейся на бок кареты.

Ругаясь себе под нос и пытаясь выбрать между верховой ездой без седла и поводьев — и починкой колеса, Кирой перерезал постромки так, чтобы лошади могли нормально стоять, но не сбежали, отцепил уцелевший фонарь и полез выуживать из кареты Риршию.

"Сейчас бы белые навстречу, чтобы нам прыгнуть под настил, в воду прятаться, пока бумаги раскиснут… Если там бумаги, конечно, а не шёлк."

Открыл дверцу и задумался на миг, каким именем окликнуть.

— Риршия?

Тёмная куча тряпок лежала молча и не отзывалась.

— Теотта? Ты жива?

Молчание отчего-то не походило на знак согласия. Кирой поставил фонарь на бок лежащей кареты, рядом с дверцей, и осторожно спустился внутрь, стараясь не топтать чужие руки. Пульс был. Когда дазаранец стал осторожно поднимать женщину, бумаги зашуршали под рукой совсем рядом с раной на боку, откуда сквозь повязку снова обильно потекла кровь. Кирой со всей возможной бережностью выволок Риршию наружу. Землячка была дамой крепкой и тяжёлой, а стоять в перевёрнутой карете оказалось на редкость неудобно. Переваливаясь через каретную приступку, Теотта не то охнула, не то зашипела, но глаз не открыла. Кирой уложил её на мокрое дерево настила, под фонарём, который перевесил на задравшееся колесо. Задумчиво стоял и глядел на неё секунд пять, теребя ухо. Присел рядом и вытащил пакет, основательно перемазанный кровью Риршии. Бумаги были завёрнуты в плотную кожу и перевязаны крест-накрест. Узлы на пакете красовались такие, что Кирой засомневался, что сумеет распутать, не то что завязать обратно. Перевернул пакет. С другой стороны кожу пересекали два пореза, сходясь углом. Кирой поморщился, потом — "За все грехи Вышний судит единожды" — расширил и углубил порезы, закатал свой левый рукав, махнул ножом по предплечью и тщательно залил кровью открывшийся внутри пакета треугольник текста. Бумага всё-таки. Удачно. Не читая, следя за тем, чтобы кровь равномерно и глубоко впитывалась, попадая и внутрь. После чего вернул потяжелевший пакет на место и занялся перевязкой.

Домой добрались верхом, еле-еле. Кошки ещё не было. Кирой довёл Риршию до второй гостевой комнаты и ушёл переодеваться и мыться. Послонявшись по дому и заглянув к спящему нок Шиджаа, вернулся — когда ол Кеуно уже как раз закончила со швами, мазями, отварами и наговорами. Кирой скользнул взглядом по лицу Арачананы и спросил о её здоровье у лекарки. Тирхесша ол Кеуно выразила уверенность, что опасности для жизни нет. Смотреть в лицо Теотте она избегала. "Хорошо", — сказал Кирой, поискал, где бы сесть, пересёк комнату и устроился на подоконнике, как раз уместившись в узком оконном проёме. Сомнения толкались в голове, как базарные бабы, и оттого дазаранцу хотелось вести себя хамски. Он отвернулся из комнаты во двор. Строго говоря, двора он не мог увидеть сквозь крупные, в две ладони, стёкла в свинцовом переплёте. Окно выходило в узкий колодец из двух стен, древней ивы и покатого навеса над поленницей. По стене, в которой сидел Кирой, вился почти невидимый в мокрой ночи и сухой по случаю зимы виноград, на котором никто и никогда не видел ягод. Под ивой, наполовину в тени, ржавел под дождём старый медвежий капкан. Мише по-прежнему не было.

— Дай мне зеркало, — очень спокойно сказала Риршия. Кирой оглянулся. Ол Кеуно уставилась на него почти панически. Герцог пожал плечами. Лекарка порылась в поясном мешочке (Кирой видел, как она кусала губы, отвернувшись от Теотты) и подала лежащей старое зеркальце. Риршия подняла к лицу стекло с багровым и белым драконами вокруг. Кирой ещё раз подумал, что она была очень красива — пускай не так, как Мише, совсем другой красотой. Залеченный руками и магией рваный шрам выглядел старым и хорошо зажившим, но был ясно виден даже в свечном свете. Кирой отвернулся.

— Спасибо, — сказала Риршия, отдавая зеркало.

"Убью, — думал Кирой, пялясь в окно. — И пусть только какая тварь попробует посметь! Мише! Домой! Сейчас же!"

баронесса ол Кеуно

2279 год, 9 день 1 луны Ппд

комнаты ол Кеуно, Веройге, Эрлони

— Ну, что так приглядываешься? Не приглянулась?

Зеркало молчало. Тисса усмехнулась и увидела на лице отражения, что усмешка вышла совсем не её, чужая. Так хмыкала Кошка да ещё — Кхад, пока была Кхад, а не ол Тэно. Тисса, которая так и не научилась называть себя "Тирхесша ол Кеуно", скривилась и отхлебнула ещё.

— И правильно, — сказала она отражению, не глядя на него. — Себе я б тоже теперь не приглянулась. И, главное, с чего бы? Лучше быть не может, слава Гиллене, с кем это после такого дерьма лучше становилось! Точно так же всё, как и было, как и будет, как всегда… как всегда… Ррагэ с ним.

— За здоровье императрицы! — возгласила она и подняла бутылку. Зубы мерзко стукнули о горлышко. Вино хорошее, прославленное зангское чёрное. Впрочем, на данной стадии это уже совершенно не имело значения. Да и вообще, пить вино Тисса не любила. Как и пиво, мёд, сидр и прочие алкогольные напитки. Потому глушила залпом и по возможности более крепкое. Вот и сейчас вино в бутылке плескалось молодое, чтобы крепости вовсе не чувствовалось, а эффект проявился поскорей. Чтобы пилось, как компот.

Она выглядела ещё младше, чем была — светловолосая и светлоглазая девчонка, укладывавшая волосы в узел на северный манер, хотя вовсе не знала, откуда родом, да и не связала бы по-лаолийски даже двух слов. И ей решительно не нравилось в Веройге. Наверное, в другой ситуации она никогда не жила бы в городе. В детстве, которое всё хуже получается вспоминать, часто снился домик из тёмных, старых брёвен, где-то в сосняке, на берегу холодной реки. В сосняке, вопреки своему названию, росли подосиновики. И светловолосая девчонка смеялась и прыгала на одной босой ноге, счищая с подошвы другой хвоинки и кусочки коры, приклеенные смолой. Кто его знает, может, и был где-то этот дом. А может, и не был. Сниться вот перестал.

Веройге точно есть. Есть, если не мерещится спьяну, конечно. Сейчас и здесь. Камин этот громадный — не абы чем выложен, а керамической плиткой из Эгзарта, мечтой столичных модниц. Тёплый ещё полночи после того, как прогорит. Гардины тяжёлого бархата, вид на озеро за ними. Шёлковое сиденье кресла, светлая столешница, на которой чёрной дырой кажется винная лужа цвета запекшейся крови. Бардак такой на столе, даже если не замечать бутылок, мама не горюй! Склянки какие-то, чернильница с чем-то, совсем не похожим на чернила, комок какой-то тряпки, деталь туалета, наверное. Травы. Сколько раз прятала травы, и всё равно выползают на стол, будто живые. И как это им удаётся? Высокий же, зараза, и скользкий, руки соскальзывают с края, только попробуешь опереться, чтобы встать. И бес с ним, посижу. И то сказать, куда это я собралась? Стол вытереть, разве только… Опять, наверное, какие-то письма залила, как глаза себе. Как совесть залила. Впрочем, зальёшь такую, как же. Вон, как стол этот: сколько на нём ни пьянствуй, дерево по-прежнему светлое, хотя и лужи, и пятна… Придёт утром горничная, пряча равнодушные глаза и стараясь не хихикать очень уж откровенно, вытрет всё, уберёт, и будет всё, как раньше, как раньше, как всегда.

Утром придёт?.. А уже ведь утро. Раненько начала сегодня, раненько. Или продолжила? Продолжила, наверное. Судя по количеству бутылок под столом, на столе и — дорожкой — до двери, не первое уже утро продолжаю. То-то в зеркале сегодня такие ужасы показывают.

— И это ты тут нос морщишь, а? Ты, морда мятая? Ты на себя смотрела, не? И не смотри. Пей, не глядя.

Выпила, с третьей попытки убрала волосы с лица и осклабилась в потолок. Задумалась: сказала она это зеркалу или только собиралась? Подумала только или сказала?

Неважно. Всё неважно.

Неважен Умник, чья месть оказалась совершенно вразрез с политическими нуждами. Неважна вялотекущая война с Лаолием, где вдруг объявился сын Нактирра ол Истаилле. Неважны попытки Кошки выяснить, как с этой историей связан Джатохе, и неважна злость Кхад, когда не получилось. Неважно лицо Теотты, отчего всё равно больше испугалась не сама она, а одна глупая лекарка. Неважны вытяжки из трёх корней, убивающие незаметно во сне, если капнуть каплю на губы. Неважен яд горной серой змейки, убивающий мгновенно, едва попадёт в ранку, даже самую маленькую. Неважны яды для клинков, чтобы не заживали раны, неважны безвкусные яды, которые можно подмешать в любую еду и спокойно подождать дней шесть-восемь, неважны ядовитые запахи, неудобные в применении, неважны яды, отнимающие зрение, даже если уколоть в пятку. И смешанные с её магией и действующие как угодно — тоже неважны. Неважно, кому они предназначены, хоть бы и тебе самой, хотя нет, своих она не станет убирать, а жаль. А жаль… И по собственной воле уйти нельзя, потому что её боишься больше, чем Кеила. Потому что не осталось собственной воли, но это тоже неважно.

И вино, которое тоже яд, тоже неважно. Всё равно, оно везде. И в баночке мази тоже. Везде вино. Почему же оно не кончается? Надо выпить его всё — и тогда всё будет хорошо. Всё, для всех, навсегда. И для меня тоже хорошо, немножко.

Мне и сейчас хорошо. Замечательно. Не видишь? Что ж ты так! Ведь не изменилось ничего. Один раз изменилось, когда наткнулась Кхад на меня, никому не нужную, даже деду, потому что умер он. Тогда стала нужна — единственное, чего хотелось, и хорошо стало, знала с тех пор, что делать, зачем делать, и могла. А теперь всё то же, но не могу. Почему-то.

Кажется почему-то (спьяну, наверное), что раньше, когда были мы — и мир против, тогда всё было правильно. Тогда, кажется, можно было всё, можно было — и яды, и кинжал в спину. Тогда, кажется… Кажется. Кажется, не кажется, неважно. Тогда — не думала, что можно, что нельзя. А теперь что-то разладилось. Теперь что-то не то, а что… Совесть, говоришь? Пей лучше уж. Сама выбирала, никто за уши не тянул.

А остальным — хоть бы хны, проходит всё, как ветер сквозь волосы. Как они не видят, куда мы все идём? Лорд вроде бы что-то видит, а не делает. Я тоже не делаю, но я — что ж я, я только и могу, что реветь да надираться, а он может вырваться, да не хочет. Видит, что делается, но не хочет. И бес его знает, что его держит: присяга, что ли? Впрочем, всех нас держит одно и то же. Одна и та же. Хриссэ вот ушёл, не побоялся. Показывается иногда, приказы выполняет, делает вид, что её, что остался. А сам — ушёл. И ничего она не сказала.

— Зрд… Да здрсвт…

За неё. Чтоб она сдохла.

И не кривись, не кривись, сама знаю, что сама виновата. Сама продала душу за кусок хлеба. Не, какого, к бесям, хлеба! Замка кусок, да ещё такой, что половина придворных обзавидовались. Вот что бы их усадить сюда, не меня? Им всё равно, а я сдохну.

О, пришли по мою душу.

Тидзана о-Кайле

2282 год, 15 день 5 луны Ппн

Ивовый дом, Эрлони

Тидзо сорвалась с места, не дослушав, и помчалась мимо мамы в коридор и вниз по ступенькам. Мама шла следом, чуть слышно шурша мягкой обувью по полу. На повороте ступенька вывернулась из-под ноги Тидзо и ударила в бок. Девчонка возмущённо ойкнула, заревела и продолжала реветь, пока не подошла мама. К удивлению и некоторой даже обиде Тидзо подошла она спокойно и не кинулась утешать, а присела рядом на корточки. Некоторое время сидела молча, пока Тидзо возмущённо всхлипывала, потом сказала:

— Ну, вставай.

Тидзана удивлённо подняла на неё зарёванное лицо, замолчав на мгновение, и готовая в любой момент расплакаться снова, и громче прежнего.

— Бо-оольно! — пожаловалась она, шмыгая носом в надежде, что мама всё же проникнется.

Не прониклась:

— Но идти-то надо, — рассудительно сказала она. — Вставай, солнышко.

Взъерошила короткие вьющиеся волосы девочки и встала.

— Или тебе не надо гостя встречать?

Тидзана напоследок потянула носом и встала. Деловито отряхнула юбку и посмотрела на маму. Мама улыбнулась, достала платок, присев снова, и вытерла ей заплаканное лицо. В свою комнату Тидзо в итоге спустилась степенно и хмуро, на радость няньке, которая суетливо топталась возле стола. Вен сидел у неё за спиной боком на жёсткой скамейке с деревянной спинкой и откровенно скучал, болтая ногами и разглядывая потолок. При виде Тидзо оживился.

— Ладно, мелкие, я пойду, — сказала мама. Наклонилась к Тидзо: — Не дразни няню, слышишь?

— Слышу, — легко кивнула Тидзо, глядя честными глазами. Мама покачала головой и вышла.

— Привет, — сказала Тидзо, подсаживаясь к Вену. — А ты что, совсем один пришёл, без Хриссэ?

— У папы дела какие-то, — начал Вен, но нянька его перебила:

— Тидзана, нельзя важного человека называть каким-то детским прозвищем!

— Ой, не могу! — рассмеялась Тидзо, откидываясь назад, опираясь на руки. — Это Хриссэ важный? У нас дворник важный, как глаза выпучит, пузо выпятит, так важнее некуда! А Хриссэ ничего не важный!

Нянька шагнула к ней, чтобы схватить за руку, но Тидзо увернулась, соскочила со скамейки и отбежала к столу.

— Нельзя так говорить!

— Бе-бе-бе, можно подумать! Он мне сам разрешил! — сказала Тидзо, усаживаясь на стол и с удовольствием следя за нянькиной реакцией.

— Ты как себя ведёшь, противная девчонка! — пророкотала нянька, нависая над ней. — Кто тебя такую замуж возьмёт!

— Бе-ээээ! — ответила противная девчонка, показывая язык, кувыркнулась со стола на пол по другую его сторону и скорчила рожу оттуда.

— Тьфу! — в сердцах сказала нянька.

— А можно нам немного чаю? — вежливо спросил Вен у неё за спиной. — Пожалуйста.

Нянька от неожиданности вздрогнула, но на вежливого мальчика посмотрела ласково.

— А сейчас, обязательно, — сказала она с тем особым неестественным оскалом, который старательно надевают взрослые, общаясь с детьми. Вен вежливо улыбнулся в ответ.

— А печенек мы хотим? — с тем же оскалом спросила нянька, наклоняясь к Вену.

— Печенек? Очень хотим! — сказал вежливый мальчик. Подумал и добавил: — Пожалуйста. — Подумал ещё и снова добавил: — Спасибо большое.

— Вот умничка! — обрадовалась нянька. — Такой хороший воспитанный мальчик, вот ты же старший, ты скажи этому пугалу: кто ж её замуж такую возьмёт! Надо себя хорошо вести!

— Тидзо, иди сюда и сядь смирно! — сказал Вен, делая страшные глаза.

— Ой-ой-ой, раскомандовался! — весело откликнулась Тидзо, перебираясь через скамейку. Нянька, довольная жизнью в целом и своими воспитательными способностями в частности, радостно ретировалась в дальний угол к жаровне с чайником и загремела посудой.

— Чего? — тихо спросила Тидзо, подойдя. Вен показал глазами в сторону двери. Тидзо кивнула, они подождали немного и тихонько стали пробираться вдоль стеночки к выходу, задерживая дыхание и поминутно оглядываясь, чтобы напряжённо следить за широкой нянькиной спиной.

— Ах ты ж! — вскрикнула нянька, неудачно схватившись за горячие щипцы для угля. Тидзо дёрнулась и чуть не уронила стул. Вен сердито на неё зыркнул, но нянька не обернулась, и дверь не скрипнула, закрываясь за ними.

— Вон в том углу палка-тушилка! — страшным шёпотом сказала Тидзо, подпирая дверь.

— Какая палка?

— Ну, длинная такая, с колпачком на конце, свечи тушить. Тащи сюда!

Вен в три прыжка вернулся, продел палку в дверную ручку и довольно улыбнулся во все зубы.

Изнутри послышался шум, а после шума вопль:

— Ти-иидзо!

Они подхватились с места, как по команде, подгоняемые стуком изнутри в дверь, закрытую на палку-тушилку. И драпали через дом насквозь, до старой деревянной лестницы рядом с кухней. Лестница была ярко освещена из большого окна под крышей, а под скрипучими рассохшимися ступеньками стоял сумрак, тянуло сквозь него сквозняком, и свисали из щелей в досках ленточки света. Там дети остановились отдышаться.

— Это кошмар в переднике, а не нянька! — пожаловалась Тидзо.

— С ней смешнее, — не согласился Вен.

Тидзо хихикнула.

— А ты почему всё-таки без Хриссэ?

— Папа по делам куда-то пошёл. Мы вообще у деда были, который ол Кьет, бабушкин брат. Я не надолго, ближе к полудню папа за мной вернётся, и мы домой поедем, в Кааго.

— Ууу, — сказала Тидзо, опираясь о стенку. — Это чего ж такое, на пару часов всего приходить!

— Ну, что ж теперь, — рассудительно сказал Вен. — Папа спросил, как мне лучше: у деда — или к вам. У вас конечно веселей.

— Да, — мрачно сказала Тидзо. Потом оживилась: — Пойдём тогда быстрее, я тебе одну штуку покажу, мы как раз рядышком…

Она привела Вена в небольшую комнатку в конце коридора, почти сразу за кухней. Там не было ничего, голые кирпичные стены без шёлка или бумаги, и узкий дверной проём пустовал, и только в одном углу обрастал паутиной старый сундук. Тидзо подошла к одной стене и остановилась в паре шагов.

— Смотри: тут кирпичи так лежат, как будто была арка, а потом её заложили. Видишь?

Все стены были из местного красного кирпича, а "как будто арка" — заложена светлым, более мелким и гладким, и выглядела поновей. Вен провёл пальцами по краю светлой кладки.

— И чего? — спросил он, оборачиваясь к Тидзо.

— А того! Там знаешь что, за стенкой?

— Знаю, — сказал Вен, подумав. — Там ваша кухня, кладовка за ней, где старые швабры валяются. И бумажные кульки с гнутыми вилками.

— Пфф! — возмущённо сказала Тидзо, возводя глаза к потолочным балкам. — А вот и нет! Не знаешь, так и не говори!

И замолчала, сложив руки на груди и глядя в другую стенку, без волшебных заложенных арок, зато с паутиной в углу над сундуком; в паутине висел длинноногий усохший паук.

— Ну так чего там? — спросил Вен, не дождавшись продолжения. Тидзо помолчала ещё немного для виду и начала, зловещим голосом:

— Там коридор, тёмный-тёмный. Совсем темно, хоть глаза не открывай. И он вот так вот влево идёт, идёт, а выходит наружу. И там снаружи трава выше головы. А под холмом дорога и река, а дальше село. А ещё дальше ничего нет, только холмы. И ещё скал немножко. И всего-всего много: и земляника, и орехи, и речка, чтобы купаться…

— Сойге, что ли? — спросил Вен с некоторым недоумением.

— А я откуда знаю? — удивилась Тидзо. — Я в Сойге не была. И вообще, у тебя в Сойге люди летать умеют?

Вен рассмеялся.

— Вот ещё! Где это они умеют?

— А вот за стенкой умеют! — торжествующе сказала Тидзо. — А ещё дальше там город большой-большой. И дома высокущие, как не знаю что! И улицы такие широкие, гладкие. И ещё чистые. Как дорожки в парке. И парки в городе прямо так, без ограды, посреди города. А ночью оно всё светится! А кашу там никто не ест, и босиком можно ходить. И слушаться там никого не надо!

Вен помолчал, оценивая перспективу.

— А ты откуда знаешь, что там?

— Ой-ой-ой. А что там ещё может быть?

Вен подумал, что, например, кладовка со старыми швабрами, но эта версия сильно проигрывала версии Тидзо в заманчивости. Тидзо, не видя явного несогласия, продолжила:

— А знаешь, как туда пройти?

— Как? — спросил Вен, потому что других реплик от него явно тут не ждали.

— Надо закрыть глаза, а руки вот так к бокам прижать и идти. Только нужно очень-очень знать, что пройти можно. Если хоть на чуточку сомневаешься — всё, кошмар, можешь не идти даже. Всё равно не получится.

Вен поглядел на стенку. Светлая кладка выглядела так же прочно и непроницаемо, как красная по сторонам от неё. Он почесал ухо, потрогал стенку пальцами. Кирпич был прохладным, шероховатым и оставлял ощущение мелкой пыли на пальцах.

— А у тебя уже получалось? — спросил Вен.

Тидзо замялась, отводя глаза.

— Ну… — сказала она, сдувая с лица волосы, — ну, не совсем. Но почти. Я уже совсем почти прошла, а потом вдруг испугалась и глаза открыла. А это уже всё, если глаза раньше времени откроешь — точно не пройти. Но сейчас точно получится. Вот увидишь. Только глаза раньше времени не открывать.

Вен подумал, морща брови.

— Сюда никто не ходит, тут прятаться хорошо, — сказала Тидзо, садясь на пол и скрещивая ноги по-дазарански. — А когда твой папа придёт, он догадается, где нас искать. Я его сюда водила.

Вен постоял ещё немного, потом решительно закрыл глаза и медленно, приставными шажками пошёл к стене, прижимая руки к бокам. Тидзо напряжённо следила. Вен шагнул ещё раз, ещё, потом вдруг замер и открыл глаза.

— Ну! — возмутилась Тидзо. — Ты чего!

Вен удивлённо смотрел на кирпичную кладку в шаге перед собой.

— Я… — он повернулся к Тидзо. — Я подумал, что уже прошёл…

— Ну вот, — сердито буркнула она. — Ну и ладно. Теперь моя очередь.

Тидзо вскочила, зажмурилась, опустила руки и быстро пошла вперёд, чтобы через четыре шага влипнуть в стену носом.

— Ай!

Она открыла глаза, хватаясь за нос. Вен смотрел обеспокоено, словно думая, кидаться ли на помощь и если да — то чем именно помогать.

— Это я случайно, — буркнула Тидзо. — Засомневалась.

Нос болел, и приходилось часто моргать из-за набегающих слёз. Но одно дело — плакать маме, чтобы она пожалела, и совсем другое — перед Веном, который и так вечно выпендривается, что он старший.

— У тебя кровь из носа, — сказал Вен.

Тидзо осторожно потрогала пальцами, шмыгнула носом и отвернулась.

— Может, день сегодня неподходящий, — осторожно сказал Вен. — Может, в другой день лучше получилось бы.

— Да день тут ни при чём, — махнула рукой Тидзо. — Нужно просто чаще пробовать.

Они молчали некоторое время. Тидзо — глядя в пол и вытирая нос, Вен — глядя на пылинки, пляшущие в свете из окна. Луч тянулся наискось из-под потолка слева и на низ дверного косяка справа, высвечивая щербатины в старом дереве.

— Тидзо, а ты знаешь, как можно по двери под потолок залезть?

— Ногами на ручку, что ли? — презрительно спросила Тидзо.

— Не, — сказал Вен. — Смотри.

Стать в проём, ногами и руками упереться в косяки справа и слева, чувствуя тепло старого дерева ладонями. И можно шагать вверх хоть до самого потолка по высокому узкому проёму.

— Здорово! — оценила Тидзо, задирая голову.

— А ещё в коридорах так можно, — гордо сказал сверху Вен. — Если коридор не широкий.

— А ну слазь, я тоже хочу! — потребовала Тидзо, вытерла нос напоследок, дождалась, пока Вен спрыгнет, и полезла. Сначала помедлила немного, упираясь руками и ногами о косяки, потом весело обернулась обратно в комнату на Вена, посмотрела на притолоку и полезла, быстро перебирая руками-ногами.

— Здорово, — повторила она сверху, пригибая голову, чтобы не стукнуться. — У нас в башне есть один проём, без двери, узкий и высоченный, там взрослых штуки три можно поставить одного на другого, чтобы верхний до верха достал. Надо…

— Вен, это ты ей нос подбил? — весело спросил ол Каехо, подходя по коридору. Глядел он не на сына, а на Тидзо, висящую над головой.

— Это она сама, — пробубнил Вен.

— Это я ударилась, — сказала Тидзо. — А ты так по двери наверх залезешь?

— В другой раз непременно попробую, — сказал Хриссэ, смеясь глазами. — Но сейчас твоя доблестная няня поставила на уши весь дом. Покажись Мише на глаза, что ли. А то найдёт тебя отец, а у тебя вид — как будто в камине валялась.

Тидзо задумчиво посмотрела вниз из-под притолоки.

— Хрисс, а няньку из-за этого не выгонят, что я от неё постоянно сбегаю?

— Не думаю, — сказал ол Каехо. — Вот если ты из-за неё, например, чуть не утонешь или отравишься — тогда возможно. Но это сложней подстроить. Зато наверняка, и прогонят, и под суд ещё отдадут.

— И что тогда, если под суд? — спросила Тидзо, спускаясь до середины двери и спрыгивая. — Если я её кашей отравлюсь.

— 30 плетей, я полагаю. Если ей повезёт.

Тидзо помолчала, задумчиво жуя губу и вытирая ладони о штаны.

— Нет, — сказала она наконец. — Это нечестно. Каша у неё, конечно, противная, но нельзя же живого человека плетями бить тридцать раз за противную кашу.

— "Плетями" нельзя, плетьми можно, — усмехнулся Хриссэ. — Но дело твоё. Вен, мы уже едем. Или ты тут жить остаёшься?

— А можно? — обрадовалась Тидзо.

Вен обернулся уже в коридоре и махнул рукой, прежде чем уйти. Тидзо села под стенкой и стала вытирать грязные штаны грязной ладонью, сосредоточенно, но без особого успеха. Из коридора приглушённо послышалось "Па-ап…" — голосом Вена. Тидзо прислушалась.

— Ты как думаешь, — говорил Вен, — может человек пройти сквозь стенку? Если очень-очень точно знает, что пройдёт?

Тидзо задержала дыхание. Хриссэ, конечно, молодец, но он взрослый…

Взрослый рассмеялся. Тидзо обиженно надулась и хотела вернуться к чистке штанов.

— Конечно, — сказал Хриссэ, отсмеявшись. — Только так и бывает.

Тидзо сначала не поверила своим ушам, а потом довольно улыбнулась. Значит, завтра надо будет попробовать снова. Только идти помедленнее, а то очень уж нос болит.

Когда она, прячась по углам от выпущенной на свободу няньки и поставленных на уши слуг, пробралась к маминой комнате, оказалось, что родители о Тидзо как раз не особенно беспокоятся, а говорят о чём-то своём. Девчонка тихо остановилась под дверью. Папа ругался:

— Ты прекрасно знаешь, что у Дазарана были бы хорошие шансы выстроить к нынешней весне такой флот, какой вдвое превосходил бы ваш и кадарский вместе взятые!

— Никто ваших доблестных генералов не вынуждал встревать в ссору с канцлером нок Шоктеном, — говорила мама, очень взрослым и очень неприятным голосом.

— Не мне рассказывать имперцам, кто, кого и к чему вынуждал!

— Они и сами хороши, — ласково сказала мама. — Яренена никто на трон не подталкивал, кроме ваших генералов и ваших законов. Ни в какой другой стране человек таких исключительных достоинств править не стал бы, будь он хоть трижды наследник покойного правителя…

— Наши законы — не ваше дело! И сейчас можно было бы выправить ситуацию, даже после поражения…

— Отправь новому веше свой план действий, — предложила мама. — Он уже умеет ставить свою подпись?

Папа молчал. Потом сдавленным от злости голосом сказал:

— Ты…

Тидзо сердито фыркнула, толкнула дверь и вбежала вприпрыжку. Вернее, вбежала бы, если б не зацепила левым локтем ширму. Ширма с шуршаньем попыталась рухнуть, Тидзо, ойкнув, кинулась ловить её, толкнула ещё сильней, и в итоге падение остановил папа, поймав ширму за верхний край и зыркнув на Тидзо. Та наклонила голову, прикусив нижнюю губу.

— Тидзана, — сказал папа. Тидзо мысленно мученически вздохнула. — Ну почему ты всегда бегаешь? И опять вся грязная… Это разве прилично?

Тидзо молчала, косясь в сторону. В стороне был цветной дазаранский столик для сладостей. Со сладостями.

— Тидзана!

— Угу.

— Что "угу"?

— Угу, неприлично, — Тидзо подняла голову, хитро улыбаясь. — Па…

— Тидзо…

Она прищурилась и прыгнула обниматься.

— Ну папка, ну чего ты, как маленький! Ты же умный человек, а бегать не разрешаешь! Это же уму нерастяжимо, чтобы не бегать!

— Чего?.. — несколько ошарашено спросил папа, подхватывая её на руки. Мама заливисто смеялась под окном. Из окна сквозь виноградные листья на неё падал зелёный свет.

Эшекоци ол Ройоме

2283 год, 1 день 6 луны Ппд

Эрлони

Хочется услышать, что у неё и как. Услышишь — хочется увидеть. Увидишь — хочется подойти. Подойдёшь — хочется дотронуться. Дотронешься — хочется обнять. Обнимешь — хочется уткнуться лицом. Уткнёшься лицом — хочется замереть и не отпускать.

Странное ощущение, чем-то отличающееся от нормальной влюблённости. Нормальные влюблённости протекали у Эшекоци ол Ройоме бурно, быстро и безбашенно. В одной комнате с Зальярой ему периодически хотелось сесть и не шевелиться, и смотреть. Или слушать, и совершенно неважно, что именно она говорит, просто слышать, как звучит голос. Отвечать невпопад — и тогда она решает, что её не слушают, и обижается. Обиженно поджимает рот, хлопает ладошкой по перилам и ругается.

— Шек!

— Конечно.

— Что "конечно"?

— Всё.

— Прекрати смеяться!

Но как тут можно не смеяться, когда она так забавно морщится и отворачивается, и волосы вечно выбиваются из причёски, и хочется шагнуть ближе и убрать прядку за ухо. Но тогда будет совсем уж бешеный взгляд исподлобья, и никаких больше посиделок наедине на балконе, тем более — в холодный зимний вечер. Она же вечно мёрзнет, просто невероятное что-то.

— Ну почему ты всегда смеёшься?

Шек рассмеялся опять.

— Не могу же я при тебе грустить!

— Пфф! — сердито выдохнула Зальяра и отвернулась.

Шек встал и подошёл к перилам. Летом за перилами очень романтично светлели четырёхлучевые жасминные звёзды и млел сладкий запах. Зимой там было темно. Шек повернулся обратно, опираясь о перила.

— Я уеду на днях, в Рикола, потом в Зангу, — сказал он. — Мне поручили одно важное дело, и было бы глупо отказываться.

Зальяра глянула быстро, и так же быстро отвернулась.

— Ну что ж… — сказала она, глядя мимо него в пол. — Ну, удачи. Раз такое дело. Это надолго?

— Будет война с Кадаром, — сказал Шек. — А после я вернусь и сделаю тебе предложение. Договорились?

— А?

Она так потешно удивлялась, во все глаза, даже рот приоткрыла; так что Шек снова едва не рассмеялся. Не рассмеялся, улыбнулся:

— Понимаешь, Заль, я тебя люблю.

Зальяра испытующе посмотрела на него, пожевала губу в задумчивости и спросила:

— Ты серьёзно?

— Серьёзней не бывает! — заверил он и осклабился в подтверждение.

— И что теперь? — почти потребовала Зальяра, не дождавшись продолжения. Шек пожал плечами.

— А что скажешь, — весело сказал он.

— Но ведь что-то должно поменяться!

— Не обязательно, — легкомысленно качнул головой офицер. — Я, конечно, надеялся, что ты кинешься мне на шею, обольёшь слезами умиления и скажешь, что годами этого ждала. Но раз уж ты не спешишь падать в мои объятья, на бегу роняя благоуханные одежды…

— Эшекоци!

Он послушно замолчал и даже перестал скалиться. Зальяра ещё раз придирчиво его разглядела, явно не считая, что Шеку ол Ройоме можно верить хоть в чём-то. Надулась, изображая строгость. Эшекоци вздохнул, вспрыгнул на перила балкона. Уселся, скрестив ноги, и почесал затылок. Зальяра выражение лица не меняла.

— Заль… — сказал он. — Понимаешь, я ж ничего не прошу. Я только предлагаю. Вот есть такой я, — он развёл руками, — и весь твой. Кроме той части, которая принадлежит Империи. Буду нужен — бери. Так что? Договорились?

Зальяра неловко повела плечами, кутаясь в плащ.

— Ну… Ну, договорились…

— Отлично! — обрадовался Шек. Улыбка снова не умещалась у него на лице. — Тогда я пойду. Счастливо!

Он спрыгнул с балкона и зашагал прочь. Зальяра окликнула его через несколько шагов, Шек обернулся.

— Ты… правда меня любишь? — недоверчиво спросила Зальяра, нагибаясь через перила.

— Конечно. Как же иначе, — сказал Шек и улыбнулся. Потом окончательно ушёл. Поднырнул под замёрзшую до звона голую ветку жасмина, быстро пересёк дворик и вышел из арки на улицу.

Ближе тебя у меня только я.

На город наползала ночь. Спокойно и уверенно, привычно растворяя дальние дома и подходя всё ближе. К вечеру похолодало, слякоть под ногами смёрзлась, и воздух стал морозно сух. Шек шёл в куртке нараспашку и улыбался. Дурацкое это адмиральство над несуществующим флотом оказалось совсем некстати. "Ну какой из меня адмирал? Я в мореходстве ничего не понимаю!" — "Значит, будешь быстро учиться", — отрезал тэрко. Вот и весь инструктаж. Впрочем, похоже было, что ол Баррейю Шек в роли адмирала тоже не особо радовал. Приказ явно с самого верху, и до Шека дошёл явно не без скандала. Адмирала у Империи не было, поскольку не было флота, а теперь вот будет, если ол Ройоме сумеет учиться достаточно быстро. Сомнительная честь, в любом случае. Логичней было бы во главе строящегося флота поставить, например, герцога Рикола, который на кораблях провёл полжизни. Вот уж кто столичному хлыщу точно не обрадуется, и попробуй докажи ещё, что не хлыщ, когда в мореходстве действительно ничего не соображаешь. Другое дело, что герцогу Рикола доверить весь имперский флот — смерти подобно. При тех антиимперских настроениях, что сейчас бурлят в Рикола…

Хотя всё это ерунда. Шек улыбнулся. Самое сложное позади, теперь можно и на моря. Флот так флот, разберёмся, где наша не пропадала!

А потом вернуться. И всё будет хорошо.

Шек обнаружил, что пока голова отвлеклась, ноги свернули к северным причалам, — и решил, что ноги приняли правильное решение. Побродить по пустым причалам, посидеть у воды… Уехать — и потом вернуться. И, может быть, по возвращении повезёт. Уж в чём точно можно не сомневаться — что повезёт больше, чем Киру с его ол Кайле. Шек хмыкнул невесело, вспоминая недавний разговор.

— Всё замечательно, идеал семейной жизни, — сказал тогда Кир, нехорошо усмехаясь. Потарабанил пальцами по столу и резко повернулся к Шеку. — Она Тидзо подсылает за мной шпионить!

— Жалеешь, что здесь не Дазаран? — спросил Шек, помолчав. Кир не понял, и пришлось уточнить:

— Ну, что женщины лезут в политику.

— А.

Кир махнул рукой.

— У нас всё то же. Здесь женщины тоже редко лезут в политику открыто. А неявно — думаешь, в Зегере сейчас правит Яренен? Веше, да благоволит ему Единый, сидит на золотом троне и царственно пускает слюни. Правит его старшая жена.

— Она хоть разумней Дадарача?

— Она верит в добрую волю нок Шоктена, — сказал Кир, брезгливо кривя рот. — В прогрессивное сотрудничество.

Кирой резко встал и зло прошёл по комнате.

— Нас заперли, Форбос принадлежит Кадару, и положение ещё хуже, чем при Дадараче. Кадарский канцлер поддержит нас, пока мы сидим в оазисах и не заримся на морские пути. Пока Малледжаат нок Шоктен монопольно скупает джереччел, специи и благовония по грабительским ценам. Я уж молчу о кедре и тканях…

Шек на ходу взлохматил волосы, отгоняя давешний разговор. Тот разговор был не единственным, они повторялись с вариациями не раз и не два, и Кирою не нужен был для них собеседник, разве что слушатель. Семейные неурядицы у него были прочно спутаны с карьерными, с политическими, и весь этот узел трещал зловеще и неприятно. Усиление Кадара не выгодно никому, это верно. Но главная беда в том, что Дазарану вообще нельзя было ввязываться в эту войну за острова, это очевидно и сейчас, и было очевидно заранее. Не только Кирою, но и в Зегере, и не только по преувеличенно сдержанным отчётам взбешённого посла. Ни Кадару, ни Дазарану война не была нужна. Она нужна была Империи и только Империи, и точно уж не вина Кироя, что Дадарач поверил не ему, а Реде.

Шек бездумно отшагнул к краю улицы, пропуская оголтелого всадника, мчащего куда-то, не разбирая дороги и не заботясь о нерасторопных встречных.

Редой её звали, хоть и за глаза, не только противники, но и многие сторонники. Шек в том числе. Правда, не вслух, но в мыслях то и дело ловил себя на неэтикетном и даже, пожалуй, оскорбительном обращении. Звали Редой, но как правило признавали притом, что без Реды Империя была бы совсем другой. Если ещё была бы Империей, а не огрызками от победоносного марша нок Шоктена. Которого так удачно вышло направить на Форбос и Дазаран, вместо Кунена и Империи.

Но об этом говорить при Кирое не стоило. Шек и думать об этом при Кирое старался поменьше, хотя отлично понимал, что Тедовередж-тай цену имперской дружбы правильно разглядел ещё в семьдесят четвёртом, при подписании договора о совместной охране морских путей…

За эти несколько лет Империя успела встать на ноги. И не только встать, но надеть полный доспех, поднять оружие и составить войска в боевой порядок. И укрепить порядок осадными машинами с чертежей о-Баррейи. Шеку о-Баррейя казался совсем ребёнком, и тем более странно было видеть его решительным и деловитым — во дворе, с опытными образцами. Шеку казалось, что ол Баррейя на сына поглядывал тоже с удивлением. Лорд тэрко, политик и воин до мозга костей, — и Оней, учёный и теоретик с чернилами на пальцах, — ни в коей мере не походили на родственников. Впрочем, пристроить несуразного сына к делу лорд тэрко сумел на удивление быстро. Империя готовится к войне, спешно, мобилизуя все силы, готовясь задействовать даже флот, который вдруг оказался выстроен и почти готов к решительным действиям. По крайней мере, будущему адмиралу хотелось бы на это надеяться.

Будущий адмирал подошёл к парапету вдоль набережной и остановился. Парапет был — вперемежку массивные опоры из камня и бронзы. Бронза позеленела от старости, камень был ноздреват и смутно поблёскивал в факельном свете. Справа темнели причалы и силуэты речных галер. Впереди лежало Великое озеро. По берегу справа, за причалами, за рукавом Арна, тянулся Новый город. Впереди и левей вздымался прямо из воды Веройге. Шек положил ладони на верх парапета, застеленный деревянными брусками. Потом подпрыгнул, опираясь на руки, и сел, свесив ноги на ту сторону.

Война с Кадаром будет, и вопрос лишь в том, кто успеет подготовиться раньше. Раад едва окончил одну войну, а в Белой пустыне выдалось засушливое лето, и оттуда с удвоенной силой прут гартаоэ. Но южный сосед по-прежнему куда как силён, и через пару лет обернётся на север. Разлада внутри самой Империи допускать никак нельзя, нужен один сильный лидер, и совсем некстати вышло, хотя и ожидаемо, что у Реды и у Его Святейшества разделились мнения об идеальной кандидатуре на эту роль. Кироя политическими течениями прибило к Джатохе и ол Баррейе, а не к императрице. Шек нимало не сомневался, что причина не в безмерном уважении Кироя к Мастеру, а в том, что посол считает Мастера слабей. И надеется как раз на разлад внутри Империи. Не глобальный, нет. Если Империя станет слишком слаба, она не задержит нок Шоктена, и Кадар очень быстро усилится ещё больше. Больше, чем Дазаран может допустить. Ха, из этого следует один второстепенный, но лестный для Империи вывод: Кирой полагает Империю достаточно сильной, чтобы ослаблять её. Чего доброго, полагает, что при нынешней расстановке сил Империя победит Кадар легко и быстро. И тогда уже она тогда усилится больше, чем Дазаран может допустить…

Кирой, конечно, Шеку всего этого не говорил, зная его лояльность трону. Но говорил о вбивании клиньев между кадарским королём и нок Шоктеном. К Империи у дазаранского посла было то же отношение, что к Кадару, и выводы Шек додумал самостоятельно. К тому же, пока планы Кироя неплохо работали. Не так давно, например, у Джатохе было что-то против Реды, какой-то запасной план. Вероятно, на случай, если ол Тэно слишком круто рванёт власть на себя. Реда об этом знала, и нашла что-то против Джатохе, но доказательства пропали при загадочных обстоятельствах, по каковому поводу у Мише и Кироя был громкий семейный скандал. О скандале Кирой рассказывал, всё прочее Шек восстановил по косвенным деталям и слухам…

Сидя вот так на старом парапете над Арном, например: глядя в воду, с восхитительной пустотой в голове. Или мотаясь с одной пьянки на другую. Для обдумывания важных вещей у Шека была своя метода. Садиться и целенаправленно думать он, при необходимости, мог. Но не любил. Самые здравые мысли всегда приходили внезапно и словно бы из ниоткуда. Когда что-то казалось Шеку стоящим обдумывания, он делал себе мысленную заметку об этом и шёл гулять. Или работать, или флиртовать, или спорить о датрейской тактике игры в шаги, или смотреть, как о-Баррейя командует испытаниями станкового арбалета: рассеянно спотыкается обо всё подряд, но на редкость точно и уверенно при этом орудует специальным воротом с дополнительными блоками. Шек при этом думать мог о чём угодно, а вопрос, отложенный с пометкой "важно" на поверхности сознания не показывался. Но где-то глубоко внутри черепа с этим вопросом что-то происходило, что-то с ним делалось, потому что откуда бы иначе приходило потом готовое решение? На середине восхитительного лаолийского пирога, например.

И чем больше было второстепенных дел, чем быстрей нужно было думать о них и решать какие-то попутные вопросы — тем быстрей приходили решения. В этой связи Шек никогда не понимал, как это посторонние дела могут отвлекать от главного. Посторонние дела не отвлекают, наоборот.

Постороннее безделье, зачастую, тоже. Хорошее такое, безмятежное безделье с чёрным плеском воды о плиты набережной, с безлунной ночью, поглощающей город, с изгибом парапета, с оледенелой мостовой… Полторы луны назад на чёрных мокрых камнях лежали медово-жёлтые кленовые листья. Их втаптывали в мостовую, в слякоть и грязь, так что цвет делался неразличим. Но сверху сыпались всё новые и новые листья, и казалось, этот поток золота никогда не прекратится. Но пятая луна пополудни подошла к концу, началась шестая, и глинистые берега озера и Арна покрылись хрустящей ледяной коркой. Северные причалы притихли на ночь, и Новый город по ту сторону реки лежал тёмный и неприветливый. От факела рядом с Шеком падали красные отблески на мокрую брусчатку, с подмёрзшими лужицами в углублениях между камней. И влево, в воду между набережной и Веройге. Сам замок был освещён — неровно, пятнами, и какие-то части его всё равно тонули в черноте неба и озера. Ночь лежала в углах и изгибах крепостной стены, в проёмах открытых галерей. Из этой темноты вырастала башня или стена, или крыша; или щели окон вспыхивали жадным оранжевым светом. По эту сторону, но дальше к правому берегу Арна, поднималась вверх старая часовня, чёрная и недобрая в темноте, с зияющими проёмами на верху башни, откуда прорывался красный свет, какой-то пожаровый, и этого ощущения не сбивали даже праздничные блики на медном гонге.

Шек сидел на парапете, пока не замёрз окончательно.

Тидзана о-Кайле

2284 год, 22 день 1 луны Ппд

Кааго

Черепица под ногами была приятно шершавой и тёплой. Папка, конечно, не любит, когда бегаешь босиком, но мама никогда за это не ругает, а уж здесь, в Кааго, и подавно никто отчитывать не будет. Жалко, Вен болеет, очень он зря это затеял в такую-то погоду!

Тидзо остановилась, подняв лицо и щурясь на солнце. Под ногой щекотно и прохладно чувствовался мох, левая рука уютно лежала на крупном камне стены. Стена эта поднималась вверх ещё на два этажа, а позади примыкала к Старой башне, широкой и круглой, из грубо отёсанного, изъеденного временем камня. Шагнув вправо, можно было спрыгнуть в проход между главным зданием и конюшнями. Дальше, за скатом конюшенной крыши, темнели на фоне неба зубцы крепостной стены, и не было видно степи с сопками и остатками старых скал, и реки, и края села у излучины, и мельницы. Впереди между навесом из дранки и крышей оставалась щель — как раз достаточная, чтобы сесть на корточки на краю, придерживаясь одной рукой за навес, и заглянуть. Под навесом после яркого солнца было сумрачно и прохладно. В нескольких шагах от Тидзо на высокой подставке сидела большая коричневая птица. Рядом с птицей стоял незнакомый человек с коротко стрижеными бородой и усами и с большой неуклюжей варежкой на правой руке. На этой варежке он протягивал птице кусочки мяса. Птица искоса поглядела на угощение, шагнула поближе и стала было есть, но человек её как будто дразнил: когда птица пробовала оторвать кусочек, рука в перчатке поднималась вслед за клювом. Птица переступила, кося недобрым глазом и чуть расправляя крылья, потянула ещё раз — рука поднялась, — и тогда птица, балансируя полураскрытыми крыльями, прижала еду оной ногой, матово блеснув чёрными когтями. Как-то незаметно она оказалась на руке человека. Доев, вернулась на своё место и стала деловито вытирать клюв об обёрнутый дерюгой брус, не обращая на людей внимания.

— Хорош, правда? — сказал человек. Тидзо никого больше под навесом не видела, так что говорили, похоже с ней.

— Очень! — честно сказала она, свешивая ноги и спрыгивая. — Здрасьте! — она протянула руку. Человек весело сверкнул зубами, но руку пожал без смеха, как взрослой.

— Хега, сокольничий, — сказал он. — А ты Тидзо о-Кайле, верно?

— Угу, — сказала Тидзо, во всю разглядывая птицу. У всей домашней птицы глаза были — пустые бусинки, без следа мысли, и какие-то мутные. Эта смотрела в ответ тёмно-карим глазом, и взгляд был цепкий, острый и подозрительный.

— А это твой тёзка, — сказал Хега. — Ястреб1.

Тидзо невнятно пискнула от восторга и хотела протянуть к тёзке руку, но Хега не пустил:

— Будешь ходить с дыркой от клюва посреди ладони. Он всего пятый день у нас. Молодец, конечно, уже на перчатке ест, но дикарь-дикарём. Вот подучу его ещё немного, и пойдём в поле охотиться.

— А можно мне с вами? — выпалила Тидзо. Хега улыбнулся.

— Можно, почему нет. Но тебе тогда надо каждый день приходить, чтобы он к тебе привык. Будешь?

— Буду! — закивала Тидзо. — А на кого он охотится?

Хега положил перчатку на стол и сел рядом на лавку. Тидзо залезла на стол с ногами.

— На мелкую птицу ставить будем, — неспешно говорил Хега. — Для цапли или зайца девочки лучше, они покрупней.

— А это что? — Тидзо выудила с полки над столом птичье крыло с мотком шнура. Помахала, как веером, и расчихалась от пыли, рассмешив Хегу.

— Вабило старое. Вот улетит ястреб от тебя в поле, а ты над головой вабило покрутишь — он заметит и вернётся, — объяснил сокольник, отбирая игрушку. — Пойдём в поле — увидишь.

— А откуда он знает, что вернуться надо? — нахмурилась Тидзо.

— Мы ему объясним.

— А… — Тидзо разглядывала полки, раскрыв рот. Потом вдруг сказала: — А по-дазарански есть такая присказка, про глупого человека: слепой, как ястреб с зашитыми веками. А у него, — она показала на птицу, — ничего не зашиты! Или их по правде не зашивают, а только говорят так?

— Зашивают — в Дазаране. И у нас некоторые.

— Прям ниткой с иголкой?

— Прям ниткой с иголкой. А ты ещё как-то зашивать умеешь?

— А я никак не умею, — сказала Тидзо, болтая ногами. — Я как-то хотела дырку зашить, но аж палец свой к дырке пришила. Это потому что я бестолочь и всё сшибаю, — объяснила она. — А зачем глаза зашивать?

— Чтобы ястреб раньше времени на дичь не бросался.

— А ты ему когда зашивать будешь?

— Я не буду, не люблю я этого. Сложности лишние, да и птицу мучить лишний раз незачем. Я ему такой вот клобучок надену.

Хега достал с одной полки маленькую смешную шапочку с хохолком и завязками и дал Тидзо.

— Только поновей. Тут на полках старьё всё, всё выкинуть жалко. А ты, значит, дазаранский знаешь? Поедешь на юг, на верблюдов смотреть?

— А чего на них смотреть? Большая лошадь с дурацкой мордой. И жуёт всё время, как корова. Спасибочки, хватит с меня Дазарана, одного раза вот так вот хватит! — Тидзо сердито показала ладонью по горлу, как ей хватит Дазарана. — И чего мне дазаранский учить, когда там и поговорить не с кем? Я, конечно, ещё не сильно большая тогда была, но это же уму непостижимо! Дядьки мои тамошние вообще меня не замечали, а тётки все спрашивали, когда я замуж собираюсь. А я что, старая совсем, что ли, чтобы замуж?! Нетушки, не поеду я в Дазаран, пусть там и персики, и халва, и цветы такие прямо вообще! Халва — это, конечно, замечательно, но я уж как-нибудь так. Ладно, заболтал ты меня!

Она спрыгнула со стола, махнула рукой смеющемуся Хеге и пошла прочь, темнея чёрной дазаранской шевелюрой на фоне светлых стен.

— Я завтра приду, ага? — заявила она, забираясь на стену.

Надо срочно сбегать к колодцу. Если человек болеет, это же не повод лишать его тутовника, правда? А возле колодца есть замечательный чёрный тутовник, и рядом можно нарвать немного незрелого белого, потому что ничем же другим не ототрёшь пальцы и щёки. Чёрный тутовник — он же так пачкается, что прямо уму непостижимо!

Тень облака скользнула по крыше и по мелкой девчонке в полотняных штанах, короткой рубашке навыпуск и с мягкими сапожками, заткнутыми за плетёный пояс. Шмель с глухим стуком ударился ей в щёку, Тидзо рассмеялась и через два шага спрыгнула с крыши в заросли лопухов, чтобы вынырнуть на дорожке к колодцу. День был полон солнцем, как золотым вином, которое отчего-то зовут белым, и Тидзо была полна этим днём и летом, и солнцем, и оттого хотелось смеяться просто так, безо всякого повода. Ветер трепал волосы, и жизнь была бесконечна и прекрасна.

____________

1"ястреб" на арнеи — "тиидзе"

Ортар из Эгзаана

2286 год, 5 день 2 луны Ппд

Западный отрог Великих гор, юг Кадара

Сёла юго-западного Кадара никогда не знали особенной роскоши. Земли в тех местах были скудными, и один к двум считалось исключительно хорошим урожаем для пшеницы. Чаще урожая едва хватало на то, чтобы засеять поля. А остатки заканчивались быстро, куда быстрей, чем зима. Приморские города ничего против такой ситуации не имели: всякий оборотистый купец с удовольствием скупал будущий урожай за год вперёд — по грабительским ценам, конечно, но это давало возможность хоть как-то дотянуть до лета. В городах жилось ощутимо лучше. Выглядела эта жизнь и вовсе сказочной, если глядеть из нищего села. Дазаранские корабли, странные и яркие, как сами дазаранцы; двух- и трёхэтажные дома, и не мазанки, а каменные… Города были другим миром, и попасть туда, за крепостные стены, было практически невозможно. Города объявляли свободу, но никого в неё не пускали, кроме своих же, родившихся в этих стенах и выкормленных этими улицами. В Рааде или Аксоте, или Эдоле, или в дазаранском Зегере было иначе: в городах на десятки или даже сотни тысяч жителей сложно выискать всех бродяг, висельников, нашада и прочий сброд. Юго-западные кадарские города были невелики, все знали всех, и незваным гостям настойчиво указывали на ворота с заходом солнца. Конечно, формально сёла вокруг города принадлежали к городу. Из чего никоим образом не следовало, что город принадлежал крестьянам. Город или лорд — разницы никакой. А если и есть, то неизвестно ещё, в чью пользу. Не в пользу крестьян, в любом случае.

Война за Форбос, близкая и денежная для портовых городов, прошла где-то далеко и почти незаметно для земель, принадлежащих этим городам. Разве что излишки продуктов, если вдруг такие появятся, на осенней ярмарке стало сложней продать. В ходе войны нок Шоктен выстроил хорошие дороги между центром и кадарским побережьем Науро, а после войны и морское сообщение стало куда проще. В итоге города не без удивления обнаружили, что привозное зерно парадоксальным образом дешевле местного.

Возможно, где-то здесь крылись причины того, что на южных границах Кадара было так много выходцев именно с побережья. В ряду крепостей на южных границах охотно принимали любого, кто мог крепко держать оружие и бить по кочевникам из композитного лука. Кочевников хватало на всех: и на бегущих от неурожая крестьян, и на беглых рабов, и на младших детей нищих дворян, спустивших всё наследство в первой же пьянке после похорон. На всех, кроме нашада, разве что, которые не люди.

Один из наёмничьих отрядов в середине лета 2286 года собирался уйти к северу, потому что лето выдалось необычно жарким, мутные южные речки пересохли, и гартаоэ озверели вконец и пёрли из раскалённой полупустыни к северу целыми племенами. А Кадар большой, и в нём вечно одни дворяне дружат с другими против третьих, из чего для предприимчивых людей проистекают разнообразные выгоды. От разнообразных выгод предприимчивых людей отделял Западный отрог Великих гор. Точнее, уже только половина отрога: за последние дни небольшой отряд успел забраться далеко. Отряд был всего в полсотни человек, но число легко объяснялось возрастом командира: ему пару лун назад исполнилось двадцать. Звали его Ортаром из Эгзаана, хотя родился он не в самом городе, а где-то на принадлежащих городу землях. Откуда и сбежал лет пять назад, и к двадцати полагал, что поступил крайне мудро: дома за это время ничего не переменилось, а наёмником он за пять лет объездил половину юга и успел сделать какое-никакое имя на южнокадарской границе, так что под это имя собрался к нему его собственный отряд.

Сейчас этот отряд растянулся по узкой горной дороге на добрых два полёта стрелы, и хвост только показался из-за поворота, когда передние уже выбрались на ровную открытую площадку над невысоким обрывом, где можно было с удобством остановиться на ночь. От кромки леса поодаль приглушённо доносился шум реки, и видно было облачко водяной пыли там, где река рушилась с обрыва вниз.

Незадолго до заката, когда лагерь уже разбили, из-за реки примчался взмыленный Станно на взмыленной лошади и взахлёб рассказал, что дальше в ту сторону ("Вон, вон, видите вон те скалы?") — посёлок дзарш. Ортар думал сходить к посёлку и объяснить, что наёмники здесь стали всего на одну ночь, но дзарш пришли к лагерю раньше.

Главным среди пришедших был старик с белой бородой и чёрными бровями, опирающийся на узловатую палку почти с него ростом, и сам похожий на эту палку: тощий и узловатый. Старика сопровождали неприязненно глядящие молодчики с ещё более неприветливо выглядящими кинжалами. Ортар приветствовал гостей со всем уважением, с каким только может приветствовать местных (хорошо вооружённых и хорошо знающих эти горы) тот, кто идёт с небольшим отрядом и этих гор почти не знает. Местные говорили на одном из диалектов дзарш, который Ортар понимал с пятого на десятое, а Расс знал прилично. К тому же, сами местные неплохо объяснялись на корявом кадарском. Приглашённый к огню старик, как оказалось, на кадарском объяснялся не хуже кадарцев. Представился он Шарраном. Как Ортар понял с его слов, объяснением кадарцев местные вполне удовлетворились и мешать им не собирались. Более того, Шарран посоветовал задержаться на пару дней, потому что пахло сильной грозой, и дальше по ущелью завтра-послезавтра могли быть оползни. Вопреки скепсису Расса, Ортар старику вполне верил. Дзарш были не такими дикарями, какими их представляли где-нибудь на побережье или в Рааде, если бы они хотели напасть на наёмников, не остались бы с ними ужинать. Расс это знал не хуже и бурчал больше для формы.

Солнце упало за гору, внезапно стало совсем темно и резко похолодало, от дневной жары не осталось и следа. Ортар, обходивший лагерь на предмет повышения дисциплины у дозорных, вернулся к костру. Дзарш сидели там же, и кто-то из них со смехом доказывал что-то Станно. Станно размахивал руками, как всегда, когда его байкам не верили. Едва заметив подошедшего Ортара, он первым делом попытался привлечь того на свою сторону:

— Ортар, а ты что думаешь?

— О чём? — спросил тот, садясь.

— Я говорю, в надженорском ущелье живёт маг, который умеет оборачиваться адской тварью. Крылья — во! Зубы — во! Тайер его сам видел! А Расс говорит…

— Пить надо меньше! — сказал Расс. Смех вокруг костра доказывал, что сторонников у Расса хватает. Станно неприязненно на него зыркнул и набычился, бурля праведным гневом.

— Зачем злиться, да? — мягко упрекнул его старик-дзарш. — Надо ударить — ударь; надо убить — убей. А злиться зачем?

Станно опешил, Ортар рассмеялся и хлопнул его по плечу:

— Понял? Чем злиться, сходи лучше за водой, чаю заварим.

На следующий день Ортар поднялся с рассветом, с хрустом потянулся и отправился к реке умываться, плескать ледяной водой на лицо и шею. Потом подумал, скинул одежду и нырнул в заводь, быстро пересёк её вплавь, чувствуя, как гладкий шёлковый холод бежит по коже, и как нарастает тепло изнутри, от энергичных гребков. Выбрался на берег, помотал головой, рассыпая брызги, и с удовольствием вздохнул. Пахло холодом и утренним туманом от реки, мятыми земляничными листьями из-под ног, хвоей, тёмной сыростью и грибами — от заросшего пихтами склона. Обсохнув на ветру и одевшись, Ортар пошёл обратно в лагерь.

Широкой тропой вдоль реки, потом наверх по склону, потом поднялся по уступчатой слоистой скале и оказался на ровной площадке с короткой жёсткой травой. Справа стали лагерем наёмники, дальше вперёд, за гребнем, был посёлок дзарш. Слева, почти у самых ног, начиналось открытое пространство: от края обрыва и до края мира, кажется. Прямо под обрывом качались ветки боярышника, а ниже — густой туман. Ветер гнал облако, трепал его по краям, и клочья оставались в расщелинах и зарослях кустарника. Над неспокойным месивом ослепительно ярко пылало солнце, и небо было пронзительно синим. Дальше к востоку тянулись лесистые склоны с лысыми вершинами, выступая один из-за другого, и каждый следующий был синее предыдущего. Ортар сел возле края, скрестив ноги. Солнце успело подняться уже высоко, разыгрался ветер, Ортар пересел в тень. Расс, главный скептик в отряде, полагал "поход на север" авантюрой. Хорошо, что своё мнение он держал при себе, только однажды высказал Ортару. Тот и сам порой начинал сомневаться, что в центральном Кадаре кому-то понадобится маленький отряд двадцатилетнего выскочки. Но к неодолимым препятствиям у Ортара было своё отношение. В начале пути он мог сомневаться в верности выбранного направления. Но чем дальше он шёл и чем больше проблем на этом направлении встречалось, тем уверенней он себя чувствовал. Когда начинало казаться, что дойти до цели невозможно, где-то в глубине души он как раз уверялся, что делает всё абсолютно правильно и непременно пробьётся. Надо только достаточно долго идти.

К тому же, дорога к цели хороша сама по себе. В том и азарт — чтобы пробивать препятствия. В том и жизнь. Не любить жизнь, во-первых, совершенно глупо. А во-вторых, опасно: она склонна всем отвечать взаимностью…

— Камень.

Ортар вскочил, оборачиваясь. Неслышно подошедший Шарран стоял теперь, положив обе руки на верх своей суковатой палки.

— Что — "камень"? — переспросил Ортар.

— Твоё имя значит "камень".

— Хорошо хоть, не "бревно"! — рассмеялся Ортар, садясь обратно. Старик сел тоже, уложил рядом палку и невозмутимо продолжил:

— Это старое имя, старше, чем нынешний Кадар. Оно даже не кадарское.

Старик смотрел вдоль по ущелью, где за спустившейся тучей не было видно предгорий и степи внизу.

— Язык был дзараш, — вдруг напевно заговорил он, когда Ортар уже не ждал продолжения. — Люди были дзарш, а степи от Великих гор до леса на севере и до Науро на западе были Каа-Дзарш, земля дзарш. Потом языки стали — дазаранский, кадарский и гартаоэ, а дзарш стали горцами, которые сначала не решались спускаться на равнину, а после не хотели.

По ущелью со злым воем метнулся ветер. Рванул сухие ветки кривой сосенки, которые неприятно скрипнули по камню. Ветер ткнулся за поворот, взбил сор с земли и забился под старый выворотень не противоположном склоне.

— Но языки не похожи, — сказал Ортар, не найдя ничего другого сказать.

— Это было давно, — сказал Шарран. Поднялся, поднял свою палку и надел шапку. — Пойдём, пообедаешь у нас.

Не дожидаясь ответа Ортара, старик отвернулся от ущелья и зашагал вниз, через лес. Наёмник пошёл следом. Тропка, на которую свернул Шарран, была не тропка, а то ли сухое русло ручья, то ли просто промоина, с камнями на дне и непрочными стенками. Шагать там было не особо удобно, но всяко проще, чем по густому подлеску по сторонам. Боярышник и молодой кизил спорили за место, сварливо отпихивая ветки друг друга над головами проходящих. И норовили отвесить затрещину и им, за компанию. Невысокий старик впереди шёл спокойно, а Ортар то и дело пригибал голову и цеплял ветки плечами.

Промоина кончилась одновременно с боярышником. Впереди поднялся крутой бугор с пихтами; в папоротниках и валунах у их подножий едва угадывалась тропка. Сразу за вершиной бугра мир вдруг раздался вширь, лес приостановился за спиной, а люди вынырнули в солнце и в шум реки. Под ногами стелился в мелкой щебёнке чабрец, и поднимался жар, пахнущий мёдом и прогретым камнем. Впереди росла из скалы тыльная стена посёлка, сложенная из мелких необработанных булыжников. Ортар нагнал приостановившегося старика, и тот сказал, как будто разговор не прерывался:

— "Ортар" — это гранитная скала с плоским верхом, где удобно строить крепость. Это хорошее имя.

— Но языки совсем не похожи, — повторил наёмник. — И кадарцы не чёрные.

— Это было давно, — сказал старик. — Тысячу лет назад, или две тысячи, или три тысячи. Тогда и гартаоэ не были чёрными. Кровь мешалась, языки мешались. За тысячи лет многое может перемениться.

За стеной лежал посёлок. Одноэтажные дома, выросшие из скалы, низкие ограды из того же булыжника. Распугав кур в проходе, Ортар свернул вслед за своим провожатым в один из дворов, к просторному дому. Входить они, впрочем, не стали, а пошли за дом, огибая шесты у входа, на которых сох яркий ковёр. Из-за дома тянуло свежим хлебом и мясным супом. Свернув, Ортар увидел источник запаха. Задняя стена дома примыкала к скале, образуя полукруглую комнату. Вместо потолка у этой комнаты было небо в обрамлении еловых подолов и веток кустарника, свисающих со скалы: наверху рос лес. Сквозь эти ветки в небо поднимался тонкий дым, струясь из круглой печи, больше похожей на крытый арнакийский колодец. Старик кивнул на одну из циновок и ушёл в дом. Некоторое время наёмник сидел в одиночестве, наблюдая за узорами дыма над печью. Хлебом пахло оттуда. Ортар встал и заглянул внутрь — на чёрных внутренних стенках медленно подрумянивались круглые лепёшки — Ортар с удовольствием вдохнул запах и сел обратно. Потом из дома вышла закутанная по самые уши девчонка, неся маленький столик. Поставила его, накрыла скатеркой, сбегала обратно в дом, вынесла блюдо с чем-то непонятным, но аппетитным. Сквозь тонкое, маслянисто поблёскивающее тесто просвечивало тёмное, и пахло мясом. От блюда поднимался пар. По сторонам от блюда девчонка поставила две мисочки с чем-то невнятным, сбегала в дом ещё раз, вернулась с плетёной посудиной, куда ловко накидала выуженных из печи лепёшек и поставила посудину на тот же стол. В животе у Ортара отчётливо заурчало на весь дворик. Девчонка хихикнула и сбежала обратно в дом.

Шарран вернулся вскоре, за ним — старуха в по-дазарански яркой одежде. Ортар (привстал, приветствуя) заподозрил в ней стихийную ведьму, и уверился в своём подозрении, когда старуха молча села и стала тихо что-то напевать себе под нос, неотрывно глядя на наёмника. Тот поймал себя на желании отодвинуться. А лучше — уйти. Шаррон старуху не представил и никак не объяснил её появления. Огладил усы и приглашающим жестом указал на стол. Ортар тряхнул головой и решил не обращать на ведьму внимания, еда стоила внимания больше. В невнятные мисочки, как оказалось, следовало макать хлеб, в крепкий бульон с измельчённым чесноком, с какими-то неопознанными травами и перцем. Основное блюдо с непроизносимым названием под этот бульон шло бодро, а беседа, к некоторому удивлению Ортара, не шла никак. Шарран молчал, старуха молчала, Ортар жевал и чувствовал, как его сверлят чёрными кочевничьими глазами. Впрочем, аппетит у него от этого не портился.

После обеда его и в самом деле выслушали, покивали. Помолчали. Потом ведьма накренилась вбок, так резко, что Ортар подумал — упадёт. Не упала, наклонилась ближе к Шаррону и заговорила быстро и негромко. Ортар не настолько знал диалекты дзарш, чтобы понять всё дословно, да и тихо она говорила, но главную мысль наёмник уловил: что-то там ведьма в нём высмотрела, что ей понравилось. Шарран переводить её слова на кадарский не стал, но пообещал дать провожатых. Удивлённый и обрадованный Ортар поблагодарил, и на том обед завершился.

Отряд снялся с места назавтра, и с провожатыми-дзарш спустился в Кадар уже на пятый день, и в ближайшем городе узнал, что он с отрядом как раз вовремя. Империя начала войну, ударив одновременно от Кунена и от Нори-ол-Те, по старому тракту через лес. Ншаса, Тезоц и некоторые другие южно-зангские города охотно воспользовались случаем отомстить за недавние погромы. Империя нападала не на них, а на Вернац; Вернац далеко. Кадар же прошёлся тяжёлым сапогом именно по югу, и потому неприязнь Ншасы к Империи была эфемерной и едва ощутимой, а ненависть к Кадару — напротив.

Наёмник поговорил со своими, и отряд направился к Тиволи. С началом войны с Империей к северу потянулось немало людей: выдвинуться в большой войне можно куда надёжней, чем в бесконечной дворянской грызне за соседские земли или на границе с пустыней. К тому же, города сторонних войск пока не звали: зангцы били с моря, флотом, а флота у кадарских портов хватало. А вот в Тиволи, по слухам, Наатадж нок Эдол набирал людей, чтобы усилить своё войско, и платил не скупясь и в срок. Последнее, впрочем, Ортар знал и без чужих заверений: под красно-жёлтыми знамёнами Наатаджа нок Эдола он и сам успел походить пару лет назад. Правда, тогда ещё в составе чужого отряда, а не со своим, но о деньгах тиволийского герцога успел составить самое лестное мнение. Это вам не Его Величество нок Зааржат, главный талант которого — закатывать феерические всенародные праздники и раздаривать целые графства кому ни попадя. Наёмников король тоже всячески привечал и одаривал, пытаясь сбить себе армию сильнее, чем у Малледжаата нок Шоктена. Но нок Шоктенов в этой стране — что песчанок в степи. И все держатся вместе. И наёмников, что логично, недолюбливают. Ортар недолюбливал нок Зааржата, и предпочитал кормиться с Тиволи. Нок Эдол, по крайней мере, не звал на соседей гартаоэ или дазаранских пиратов. И мародёрство не приветствовал. Ну так и платил достаточно, чтобы можно было обойтись без погромов. Нок Шоктен тиволийца поддерживал бы, если бы не видел в нём угрозы собственной власти.

Так или иначе, на время войны нок Шоктены предпочли забыть о неприязни к нок Эдолам. Если бы война началась годом позже, её начал бы Кадар, и имел бы все шансы на победу. Империя успела первой, и шансы оказались равны.

Мише ол Кайле

2286 год, 28 день 2 луны Ппд

усадьба "Заводье"

В Кадаре, на Кошкин взгляд, была крайне глупая система наследования. Родовые земли там дробились на доли, чтобы часть наследства досталась каждому ребёнку. Не деньги, ценности или часть доходов — а именно доля земли. Которую можно продать, обменять, заложить и не суметь потом выкупить… Кроме того, кадарские законы запрещали близкородственные браки. Близкими считались родственники до пятого колена. Даже самый богатый род в таких условиях неизбежно начинал дробиться, наделы мельчали, родственники воевали между собой за каждую деревушку, один и тот же замок мог принадлежать по частям десятку озлобленных наследников… Роды мельчали, хирели и в конечном счёте разорялись. Сложноветвистый, многолюдный и богатый род нок Шоктенов был счастливым исключением — личной заслугой герцога Малледжаата. Свору родни он держал на коротком поводке и неспешно и обстоятельно заполнял нок Шоктенами все ключевые должности в Рааде. Лорд герцог проявил недюжинный талант дрессировщика, за долгую жизнь выучив многочисленных кузенов, племянников, шуринов, свояков и прочая плясать под любой мотив на выбор всесильного канцлера. Да и не только родственников. В первую очередь он выучил плясать под свою дудку короля. Кадару очень повезло с канцлером — при таком-то короле. А вот Империи с кадарским канцлером повезло не очень.

И с нок Эдолом Империи не повезло. В Тиволи ещё чуть ли не со времён ол Джашье сохранилась имперская система наследования: земли и титул получает только старший ребёнок. Сейчас этот старший ребёнок, Наатадж нок Эдол, мало того что своих людей поднял — чуть ли не всё герцогство! — так ещё и наёмников набрал на три войны вперёд, благо, их в Тиволи всегда хватало. И привёл всё это воинство к нок Шоктену, как честный патриот. То есть, к нок Зааржату, конечно. Канцлер покривился, но изъявил благодарность.

Джаршад, правда, наши всё равно взяли, но там и застрянут, похоже. По крайней мере, до осени. Ол Баррейя твёрдо намерен там укрепиться, судя по письмам Дзоя.

Кошка встала со скамейки и пошла по садовой дорожке к дому. Здесь было хорошо. Тенисто и тихо. И Тидзо здесь нравилось, хотя она явно предпочла бы удрать в Кааго — или позвать Вена сюда. Кошка полагала, что и втроём здесь замечательно. Она сама не ожидала, что успеет устать от столичной жизни. И иногда, сидя с Кироем и Тидзо за чаем или отправляясь верхом по окрестным полям или в лес, можно было забыть о разности политических интересов и просто чувствовать себя счастливой. Не просчитывать ходы Кироя, не думать, как сломать его игру, не стараться спрятать от него свою. Остановиться под аркой и смотреть, как он пьёт свой кофе на ступеньках и следит за поднимающимся паром, перечёркнутый тенью от столба. Не думать, что… вообще не думать, а просто подойти, сесть рядом и положить голову ему на плечо. Он посидит неподвижно, а потом осторожно обнимет свободной от чашки рукой.

— Тидзо опять всё утро таскалась со своей птицей, — сказал он. — И твой ол Каехо опять осчастливил нас своим посещением.

— Когда? — удивилась Кошка.

— Только что, — сказал Кирой в чашку.

Ол Каехо он в последнее время терпеть не мог. Пару лет назад Тидзо привезла из Кааго ястреба по прозвищу Тиц, страсть к охоте, манеру гонять верхом сломя голову и портить стрелами всё, что хотя бы издали походило на мишень. Идею отправить Тидзо в Кааго Кир с самого начала не одобрил, но дочка с рождения умела вить из него верёвки, а Сойге по рассказам Вена представлялось ей земным раем. Увидев, что она из этого земного рая вынесла, Тедовередж был в ужасе, но поделать ничего не смог. Тидзо выслушивала все нотации и запреты, молча нагнув голову, а после делала по-своему. Кирой, естественно, видел в этом свою педагогическую неудачу. И вину ол Каехо.

— Где он?

— В сумках своих роется. Ты его приглашала?

— И не раз, — сказала Кошка, вставая. — Я пойду поздороваюсь. И веди себя прилично, я тебя прошу.

— Было б перед кем, — буркнул Кирой. Кошка сделала вид, что не заметила, шагая к воротам. Кирой оставил кружку и пошёл следом, приотстав.

Хриссэ в сумках уже не рылся, он сидел в траве сразу у ворот и с преувеличенной торжественностью вручал Тидзо какой-то свёрток. Тидзо свёрток радостно хапнула и побежала за дом.

Увидев Кошку, Хриссэ встал, весело поздоровался. ("Надолго?" — "Да нет, проездом. Подарок вот завезти да чаю выпить в хорошей компании").

— Ол Каехо? — неприятно окликнул Кирой. (Тот обернулся.) — Что ты ей привёз?

Хриссэ усмехнулся.

— Кольцо и браслет. Могу я подарить кольцо и браслет единственной племяннице?

Кирой смотрел подозрительно, ол Каехо — весело. Кошка не стала ждать продолжения разговора и пошла вокруг дома, за дочкой. Тидзо стояла под стеной, заплетённой плющом, и застёгивала стальной охотничий браслет. Браслет явно сделан был на заказ, точно на её руку, и с насечкой по стали: падающий на добычу ястреб. Тидзо подняла голову и улыбнулась:

— Застёжка хорошая. Одной рукой удобно надевать. И кольцо, смотри!

Кошка подошла. Тидзо радовалась так искренне, что не разделить эту радость было совершенно невозможно. На правом большом пальце у неё было широкое кольцо — чтобы не ободрать палец до кости летящей с тетивы стрелой. На кольце повторялся в уменьшенном виде тот же мотив, что на браслете.

Тидзо радостно сверкнула зубами ещё раз и подошла к стойке. Взяла лук, положила стрелу на тетиву и с хищным весельем прищурилась на мишень. Кошка оперлась о стену, любуясь. Лук у Тидзо был кадарский, проклеенный сухожилиями по внешней стороне и рогом по внутренней, с совсем не детским натяжением. Тидзо оттянула тетиву до уха, замерла на миг и отпустила. Тетива звонко щёлкнула по новому браслету. С профилем девочке не повезло, как думала Кошка: профиль у девочки вышел в папу, с хищным горбатым носом на дазаранский манер. Непохоже было, впрочем, чтоб это огорчало Тидзо. Кошке иногда казалось, что Тидзо-Тиидзе своим птичьим носом даже отчасти гордится.

Тянет ещё одну стрелу из колчана, остро и азартно глядит вдоль неё, натягивая тетиву ещё раз.

Справа в проёме послышались шаги; вошли хмурый Кирой с довольным Хриссэ, и Кошка повернулась к ним: не видя, что стрела Тидзо попала в цель, но слыша. Кирой сердито глянул на ол Каехо, отчего настроение у того ничуть не испортилось.

— Как обновка, Птиц? — окликнул Хриссэ. Тидзо обернулась весело, отсалютовала луком, браслет сверкнул на солнце.

— Спасибо!

Тедовередж снова косо глянул на Хриссэ, на фыркнувшую Кошку и повернулся к дочери. Та прекрасно видела, что отец в меньшинстве, и ничуть не пугалась сурового взгляда. Впрочем, Кошка не помнила случая, чтобы Тидзо отца хоть когда-то пугалась. Отец собирался что-то сказать, но Тидзо подошла к нему, глядя честными карими глазами, и Кошка уже заранее видела по преувеличенно суровому виду Кироя, чем это кончится.

Кирой открыл рот для выговора, Тидзана рассмеялась и обняла его.

— Папка, родной! Ну не злись!

Металл браслета холодил Кирою шею. Он постоял несколько мгновений, потом вздохнул и обнял дочку.

— Я не злюсь, Тидзо. Просто я больше радовался бы, если бы ты увлеклась чем-то более… подходящим.

— А я так и не понял: в чём, собственно, проблема? — негромко спросил Кошку Хриссэ, став рядом. — Охотой же и в Дазаране увлекаются, и женщины тоже.

— Ага, — рассмеялась Кошка. — Увлекаются. Но в Дазаране женщины не охотятся, а смотрят на охотников. Увлечённо.

Тидзо тем временем сгребла со стойки колчан и чехол для лука и подошла к старшим.

— Я пойду, с Тиц поохочусь. Вечером вернусь.

— Давай, гроза куропаток и кроликов, — сказал Хриссэ, получил тычок в бок, и Тидзо убежала.

Кирой задумчиво посмотрел ей вслед и вышел. Кошка оглянулась на Хриссэ, и они тоже пошли; Хриссэ — пригибая голову на выходе, чтобы не цепляться за перекинувшуюся через проход ветку плюща.

— Знаешь, Хрисс, лет десять назад я бы ни за что не подумала, что ты любишь детей, — улыбнулась Кошка.

— И правильно, я не настолько извращенец! Разве что подростков… — радостно откликнулся Хриссэ. Кошка глянула косо, ол Каехо хмыкнул и пожал плечами. — Люди все разные. Некоторые интересны. А возраст — дело десятое. Пойдём к реке?

Кошка пожала плечами, и они пошли — через сад, запущенный и заросший у дальней стены; через старую калитку, которой пользовалась только Тидзо, кажется. Калитка, скрипя, открывалась на покатый склон, который осенью размывало в непролазную скользкую кашу. Но в это время года здесь было сухо, и ветер доносил откуда-то из-за поворота стены запах срезанного и почти уже высохшего сена. А впереди была река, и лоскуты полей за рекой, и холмы поодаль, теряющиеся у горизонта в мутноватом жаре. Картину неожиданно портил совершенно бродяжьего вида мужик, оборванный, дохленький и косматый, перешибающий вонью запах сена. Мужик сидел чуть поодаль, лицом к реке и вышедших из сада не заметил. Скорее всего, он и калитки не заметил.

Ол Каехо присел и поднял с земли гладкий камень в полкулака размером. Встал качнул руку с камнем, весело щурясь, и метнул в сидящего. Тот охнул, едва не упал и схватился за голову. Обернулся, как-то неловко поднимая плечи и подслеповато моргая то на ол Каехо, то на свою ладонь. На пальцах была кровь.

— Пшёл отсюда, — сказал Хриссэ. Бродяга молча подобрал с травы грязный узел и заковылял прочь, горбясь и глядя под ноги.

Ол Каехо свернул с тропинки прямо к реке, по склону, по колено в траве. Прошёл шагов десять, сел, задумчиво посидел, потом лёг. Мише подошла и села рядом, опершись на руки и подняв лицо.

— Всё лето в городе, — сказал ол Каехо, жмурясь. — Видеть уже не могу эти стены и крыши. Дышать тесно.

— Я думала, ты сейчас на юге, — сказала она. — Радостно крошишь всех подвернувшихся в мелкую крошку. Благо повод есть.

Хриссэ сорвал травинку и сунул в рот. Пожевал, перекинул из одного угла рта в другой, пожевал ещё, задумчиво глядя в небо, вытащил травинку и выкинул.

— Да, неплохой повод… — лениво сказал он. — И неплохой повод выбраться из города. Но я как-то больше по мелким стычкам. В свалке на десяток тысяч всадников не всегда так весело, как хотелось бы.

— Не думаешь, что нок Эдол пойдёт на Сойге? Людей у него хватает.

Хриссэ усмехнулся.

— Не хватает. Ты знаешь, что значит открытая граница и общий говор?

Кошка непонимающе нахмурилась на него.

— Это значит, что у половины сойгьи родня в Тиволи, и наоборот. А вторая половина до сих пор стада гоняет с юга на север и обратно, невзирая на границу. Империя с Кадаром постоянно воюют. Но мы-то здесь при чём? Не думаю, что нок Эдол вообще встрял бы в эту войну, если бы не хотел напугать нок Шоктена своими многотысячными войсками.

Он смахнул с лица муравья и щурился в облака какое-то время.

— А я вот, в свою очередь, думал, что ты в столице. Играешь в шаги живыми фигурами. Или Джатохе с ол Баррейёй временно стали всецело преданы трону?

— Какое там! — хмыкнула Мише. — Но сейчас важнее убрать из игры нок Шоктена. А так — я здорово подозреваю, что история с этим Танниром в Лаолии так просто не закончится. Мастер совсем не рад, что кто-то другой загребает власть под себя…

Кошка замолчала; аккуратно легла, уложив голову на руки, чтобы в волосах не запуталось мусора. Хриссэ молчал тоже, и слышно было только ветер да насекомых в траве, и неспешный шорох реки внизу, и приглушённый шум села из-за реки.

— Что-то разладилось, Хрисс, — тихо сказала Мише, не поворачивая головы. — Играя в шаги, я слишком берегу фигуры, мне жаль их, когда они выходят из игры.

— Например? — спросил Хриссэ.

— Например…

Мише легла на бок, спиной к нему, потом села опять и обхватила руками одно колено.

— Например, я совсем не хочу играть Кироем. И совсем не хочу, чтобы ол Баррейя выходил из игры.

— Пха! — сказал Хриссэ. — Ол Баррейя — игрок, а не фигура.

Кошка покачала головой.

— Не теперь. Своего поля у него не осталось, почти вся городская гвардия — наша, армия наша, флот с ол Ройоме будет нашим, а кто не наши, те хотят быть с нами. Всё хорошо, но мне почему-то неспокойно. Как будто всё может пойти неправильно.

Она тряхнула головой. Ол Каехо молчал. Кошка покосилась на него, потом снова отвернулась к реке. Сказала вдруг:

— И это давно уже. Она продала Умника, чтобы прикормить ол Баррейю. Это… Это как вообще?

Хриссэ молчал, Кошка требовательно посмотрела на него. Он заметил, пожал плечами. Получилось немного неловко — лёжа.

— Хрисс… — тихо сказала Мише. — Ты как хочешь, но, по-моему, это страшно.

Хриссэ отвернулся в небо. Кошка передёрнула плечами, тряхнула рукой, скидывая жука.

— Лезем куда-то, лезем… — так же тихо сказала она. — А всё равно почему-то получается, что никакого спокойствия вокруг. Ни вокруг, ни внутри. Только страх и ненависть. Но так же нельзя.

Ол Каехо молчал, потом снова пожал плечами, зашуршав травой.

— Страх не имеет значения, — равнодушно сказал он, глядя в облака. — Ни страх, ни боль, ни ненависть…

Ветер теребил верхушки травы, заставляя тени паутиной скользить по лицу Хриссэ.

— А что, по-твоему, имеет? — тихо спросила Мише. Он помолчал. Над самым его лицом пролетела пушинка осота, подпрыгнула в воздухе, наткнувшись на встречный ветерок, и зацепилась за ресницы ол Каехо. Он поморгал, хмыкнул. Осторожно снял пушинку пальцами и подул на неё, выпуская. Повернул голову на бок, лицом к Кошке.

— Что-то ведь должно, — сказала она.

— По-моему, ничего. Хотя что-то, наверное, должно, — сказал он.

— Ладно, пусть — не боль, не страх, не ненависть… — задумчиво повторила Мише. — Радость… смех, любовь… наверное.

— Или сила, свобода, слава, — усмехнулся Хриссэ, снова отворачиваясь к небу и укладывая руки под голову. — Или гордость, месть, контроль. Или азарт, игра, победа. Выбирай по вкусу.

Он закрыл глаза под порывом ветра. Прямо над ухом страстно стрекотало что-то насекомое. Кузнечик щекотно прыгнул на голую руку, Хриссэ смешливо сморщил нос, почесал руку, сгоняя кузнечика. Для травы, в которую тот прянул, всё было проще. Смерть не имеет значения — потому что трава не в состоянии её вообразить. А жизнь — имеет. Потому что кроме неё ничего нет вовсе.

Ортар из Эгзаана

2287 год, 4 день 2 луны Ппд

Джаршад, север Кадара

Кадарцы стояли рядом. По обоим было видно, что только что из битвы, но один, высокий и тощий, выглядел куда менее потрёпанным. Он улыбался на редкость неприятной улыбкой: и самодовольно, и с какой-то подхалимской неуверенностью в одно и то же время. Второй, помладше, пониже и более кряжистый, держался ровно, с той небольшой пружинистой сутулостью, с какой идут в бой. С макушки по его лбу текла красная струйка, пересекая правую бровь, и кадарец то и дело смаргивал, не имея возможности вытереть кровь: руки его были связаны. Он не улыбался, но и не выказывал страха, оставаясь спокоен и деловит. Злости или неприязни к солдатам в бело-красно-чёрном он тоже не выказывал. Наёмник из Эгзаана, недавно получивший баронство на службе у Его Величества нок Зааржата, не имел никаких личных претензий к имперцам в целом и имперской армии в частности. Вот к своему, с позволения сказать, соратничку графу нок Джорге претензий он имел предостаточно. Начиная от подлого удара по голове, с которой перед тем какой-то ретивый имперец сшиб шлем, и заканчивая уже неизбежным теперь разгромом южной армии. Дали бы Ортару чуть больше времени — наёмник со своим небольшим отрядом прорвался бы к ставке бело-красно-чёрных. На то, чтобы убить Реду, он не слишком рассчитывал, хотя — говорят, Таго любит безрассудных. Но в любом случае имперцам пришлось бы отвлечься от застрявших между холмами южан, оттянуть к ставке часть войск, и уж точно не хватило бы им времени и сил атаковать бестолковое рыжее воинство с фланга и окружать его. А там, глядишь, и нок Зааржат сообразил бы вывести конницу из западни и развернуть в боевой порядок…

Если бы.

Если бы сын пепла нок Джорга не ударил в спину Ортарову отряду, кинувшемуся на прорыв. И если бы не решил, что безопасней оглушить новоявленного барона и выдать имперцам, чем поддержать рискованную атаку.

Нет, на имперцев Ортар смотрел ровно. На нок Джоргу он смотреть вовсе отказывался, а потому оставалось смотреть на имперцев. На простую палатку из плотного парусного шёлка — не то что роскошный шатёр Зааржата. На четвёрку коней, привязанных к столбам навеса. Хорошие сойгийские кони, статные, норовистые, на таких смотреть — одно удовольствие. На неподвижных гвардейцев в дорогих доспехах с литыми нагрудниками, на то, как солнце играет на копьях и на умбонах щитов. Ортар тихонько усмехнулся: стоят, охраняют шатёр, а шатёр пустой. Императрица — не нок Зааржат, с самого начала битвы ногой не ступивший за пределы ставки. Вот и суди, кто из Их Высочеств баба.

Это была одна из причин, почему Ортару не удалось бы убить Реду, даже если бы прорыв удался: в ставке её не было. К тому времени, когда наёмник решился на свою вылазку, провалил её по вине нок Джорги и был схвачен, Лэнрайна ол Тэно мелькала где-то в гуще схватки. Видимо. Во всяком случае, так солдатам-конвойным сказал какой-то человек, лениво посоветовавший подождать прямо здесь. Потом отправил кого-то сообщить, а сам как сидел на бревне под навесом, так и остался, — воин без каких-либо знаков отличия и с волосами, собранными в хвост на затылке. Ортар наметанным глазом оценил упругость его позы и то, как сильны должны быть худые жилистые руки с белыми червями старых шрамов. Человек сидел, вертел в этих руках боевой илирский кнут и внимательно щурился на кадарцев: одинаково и на связанного наёмника, и на торжествующего графа. В этом прищуре Ортару показалась насмешка, и наёмник остро и неприветливо глянул в ответ. Имперец, поймав взгляд, весело улыбнулся и продолжил рассматривать.

Откуда-то справа, поодаль, раздались хохот и торжествующие выкрики — на имперском, из чего Ортар заключил, что разгром окончательно состоялся. Обидно было до хруста кулаков. Не за короля — за своих. Хорошо, если ребятам удалось прорваться из окружения.

Если бы.

Сквозь выкрики глухо послышались копыта. Наёмник повернул голову на звук, в сторону "улицы" между рядами имперских палат, где пылила рысью целая кавалькада. Впереди на угольно-чёрной лошади ехала, видимо, Реда: для взрослого мужчины эта фигура в ламеллярке и сегментчатом шлеме была слишком маленькой, а какой-то случайный мальчишка едва ли мог оказаться в голове отряда. По левую руку от неё и чуть позади держался всадник на высоком золотистом коне. Судя по бело-синей эмали на щите и по цвету короткого плаща, это был ол Нюрио, первый советник Её Величества. Лично Ортар с первым советником на поле боя не сходился, но со стороны видел — и проникся глубоким уважением к его умению обращаться с людьми, конём, кадарским ногджебархом и коротким имперским копьём.

Всадники подъехали к навесу и спешились вслед за императрицей. Гвардейцы вытянулись по стойке смирно. Скучавший с бревна встал и зашагал к приехавшим, с этакой чуть ли не герцогской вельможной ленцой. Реда сняла шлем вместе с подшлемником, открывая почти чёрные от пота волосы в узле на затылке и резкое неприятное лицо. Вытерла лоб тыльной стороной ладони, сунула шлем в чьи-то услужливые руки, уже подхватившие поводья её лошади, и потрясла головой, как собака после купания.

— Ну, теперь можно и отдохнуть немного, — весело сказала она. — Где там твои кадарцы, ол Каехо?

— Почему "мои"? — спросил он. — Скорей уж, твои.

"Ха!" — подумал Ортар, заново оглядывая невзрачный наряд одного из родовитейших дворян Равнины. Или это не герцог, а просто кто-то из того же дома? Так вроде, здесь и сейчас никого из ол Каехо, кроме герцога, быть не должно.

— Потому твои, что кому заниматься пленными, как не тебе? — усмехнулась Реда. На лице бело-синего ол Нюрио, который тоже успел уже снять шлем, мелькнула какая-то тень, но быстро ушла в глубь серьёзных глаз и затаилась там.

Ол Тэно со свитой прошла под навес (ол Нюрио пришлось наклонить голову, проходя), села там в тени на бревно и махнула рукой солдатам, сторожившим южан. Ортара толкнули в спину древком копья — он зашагал, видя краем глаза, как злорадно поглядывает на него нок Джорга.

— Представьтесь! — резко сказала ол Тэно. Ортар поднял голову: как раз, чтобы встретить тяжёлый взгляд императрицы. Первым заговорил, разумеется, соратничек.

— Хоогер, граф нок Джорга! Сотник Его Ве… — на этих словах ол Тэно так холодно приподняла бровь, что соратничек слегка запнулся и закончил несколько тише: — …величества нок Зааржата…

Ортар ухмыльнулся, а кто-то в толпе имперцев гоготнул вслух.

— Ортар, наёмник из Эгзаана. На время действия контракта — барон.

— Тоже сотник Его Величества? — насмешливо осведомился Серый герцог. Ортар в упор посмотрел на него.

— На службу к нок Зааржату я поступал со своими пятью десятками, — ровно сказал наёмник. — Я не знаю, скольким из них повезло прорваться из окружения. Возможно, теперь я даже не десятник.

Реда кивнула — нок Джорге:

— Сначала выслушаем старшего по званию.

Тот выпрямился горделиво и начал повествовать. Ортар, судя по этому рассказу, с нежного детства спал и видел, как бы прирезать императрицу, так что при первом возможном случае кинулся осуществлять эту свою мечту. А нок Джорга, соответственно, с рождения ждал случая насолить нок Зааржату и спасти Её Императорское Величество. Так что когда увидел дерзкую попытку подлого наёмника — спешно ударил по отряду наглеца и вот передал в строгие и справедливые руки имперского правосудия. Зная, что императрица ол Тэно не оставляет своих сторонников без награды сообразно заслугам. Императрица ол Тэно равнодушно кивнула ещё раз и перевела взгляд на Ортара. Наёмник в очередной раз сморгнул кровь — и пожал плечами.

— Наша конница застряла между холмами, а ваша лёгкая пехота целилась нам в голый фланг. Ясно было, что ещё немного, и нам крышка. Но если бы удалось выгадать немного времени для конницы, мы бы ещё поборолись. А между моим отрядом и вашей ставкой как раз было всего две шеренги этой самой лёгкой пехоты. Хорош бы я был, если бы не попробовал прорваться! Я и попробовал. Что не получилось — не моя вина и не ваша заслуга. Благодарите этого вот, — он неуважительно качнул головой в сторону нок Джорги, — он крайне удачно ударил нам в спину.

На этом наёмник замолчал. Строить предположения о планах Реды было бессмысленно. Ол Нюрио, кажется, смотрел с одобрением и сочувствием. Судя по рассказам об обострённом чувстве чести бело-синего герцога, этот ни мгновения не колебался бы, прежде чем зарубить такого паскудника, как нок Джорга. Судя по рассказам о Реде, она могла приказать убить обоих — просто для экономии времени. Ол Тэно улыбнулась куда-то поверх голов. И эта улыбка ни в коей мере не сделала императрицыны черты лица мягче или приятней.

— Воздавать сообразно заслугам — назначение государственной власти, — сказала Реда. — Скажи, граф, что в Кадаре получил бы человек, переломивший ход сражения, приблизивший победу?

— Титул… деньги, — сказал нок Джорга чуть дрогнувшим от предвкушения голосом. Ортар сморгнул и пристально сощурился на императрицу. Что-то в её голосе настораживало: похоже говорил и похоже смотрел сквозь собеседника лорд канцлер нок Шоктен, позволяя собеседнику самостоятельно сплести себе паутину и самостоятельно в неё влипнуть.

— Правильно, — бархатно сказала ол Тэно, ещё сильнее напомнив Ортару лорда Канцлера. — В Империи то же. За помощь в этой победе над нок Зааржатом быть тебе герцогом.

Нок Джорга надулся и засиял, ол Тэно сняла с пальца перстень с большим красным камнем и дала одному из солдат — передать:

— Один этот камень стоит целого состояния, — заметила она, всё так же глядя то ли сквозь нок Джоргу, то ли поверх его головы. Ещё раз улыбнулась и упёрлась взглядом в него. — А что в Кадаре получил бы предатель? — мягко спросила она. В Кадаре, как и по всей Равнине, предателей за ноги вешали на придорожные деревья голыми. Нок Джорга смешался, сбледнул, и Ортар с удовольствием увидел, как дёрнулся вверх и вниз кадык на тощей графской шее. — Правильно, — ещё мягче сказала ол Тэно. — В Империи то же. Потому что человек, который сумел предать своих, чужих предаст ещё легче. Повесить! — спокойно велела она, вставая.

Нок Джоргу схватили под острые локти и потащили, невзирая на его вопли.

— Надо же, — задумчиво сказал Ортар. — Кто бы ожидал справедливости от Реды.

За что получил от гвардейца древком копья по многострадальной голове, и получил бы ещё, если бы не жест ол Тэно.

— У меня столько полезных недостатков, что я могу позволить себе одно достоинство, — холодно сказала императрица, но глаза смотрели весело. — Сворачиваем лагерь! Идём в город! — скомандовала она и добавила тише, уже поворачиваясь уходить: — Ол Каехо, займись наёмником.

Она сказала ещё что-то, но этого Ортар уже не расслышал сквозь звон в голове. В отличие от ол Нюрио, который собирался что-то возразить, но передумал, расслышав. Серый герцог же кивнул, весело сказал ол Нюрио не переживать, помянул, кажется, какого-то "святого Дзохойно" и направился к Ортару. Первым делом скомандовал развязать тому руки, потом поздоровался.

— Как вы слышали, мне поручено вами заняться, — пояснил он, пока Ортар потирал запястья, с нарочитой беспечностью оглядываясь и оценивая обстановку. Бежать можно было только на копейщиков, и эта перспектива не вызвала энтузиазма. Так что Ортар смирно направил выделенного ему коня в общем строю, на полкорпуса отставая от ол Каехо. Человек пять верховых из свиты герцога ненавязчиво держались чуть позади, и попытку к бегству пресечь они явно успели бы. Если бы с этим не справился сам ол Каехо. Потому о побеге Ортар пока не думал, а думал о менее приятных вещах.

Обещание "заняться" от имперского дознавателя не слишком обнадёживало. Впрочем, и не слишком пугало. Рассказать Ортар всё равно ничего не мог, и ол Каехо не мог этого не понимать. Нок Зааржат полагал неприличным не отблагодарить гонца, под одеждой бродяги пронёсшего донесение через всё захваченное имперцами графство, особенно когда от доставленного пакета зависел ход решающего сражения. Король вообще склонен к широким жестам, и дать решительному офицеру личное дворянство — не дав ни земель, ни денег — это было очень в его духе. Но приближать этого офицера к себе и посвящать в серьёзные дела — едва ли такая мысль вообще пришла бы ему в голову. Может, его услугами проверенного гонца и решительного офицера воспользовались бы ещё несколько раз. Особенно, если бы сегодняшняя вылазка удалась…

Ортар сжал пальцы на поводьях. Левая рука отозвалась горячей саднящей болью под верхним краем наруча, куда пришёлся последний удар. Чуть бы в сторону, и остаться бы Ортару из Эгзаана без левой руки, потому что с перерубленным сухожилием руки считай что и нет. А чуть бы ещё времени, и остаться бы императрице без победы…

Кеил тебе судья, граф нок Джорга!

…А может, и не воспользовались бы. Может, канцлер решил бы, что новоявленный барон специально лезет на рожон, лишь бы выслужиться. И предложил бы остудить излишнее честолюбие где-нибудь на восточной границе, поскольку для того, чтобы выслуживаться, есть немало достойных молодых людей из древних родов. Например, рода нок Шоктен.

Городские ворота накрыли всадников густой и прохладной тенью, и гулко раздавшийся от стен и сводов перестук копыт выдернул кадарца из задумчивости. Что было, что было бы, что могло быть, но не было… Это всё игры для церковников и учёных, да и то не всех, а только для бездельников. А наёмника Ортара везут, как свинью на убой, а он даже не визжит. Может, конечно, и вовсе умирать пока не доведётся, но зачем имперцам живой кадарский наёмник, он решительно не представлял, а потому незваную надежду предпочитал гнать.

— Просыпайтесь, нок Эгзаан, — жизнерадостно окликнул его ол Каехо. — Почти приехали, ещё два квартала — и мы на месте. В походном лагере, я полагаю, и приличного отдыха, и приличной еды найти было непросто?

— Это война, — пожал плечами Ортар.

— Разумеется, — хмыкнул Хриссэ. — Но возможность спать в чистоте и после хорошего ужина перед этим обстоятельством ничуть не меркнет.

Ортар несколько подозрительно поглядел на своего конвоира. Его ужимки выглядели не то ребяческими, не то шутовскими и с неприятным острым лицом выглядели странно.

— Почему вы говорите мне "вы"? — спросил Ортар. Добавил, пожав плечами: — Из меня и дворянин дутый. Бароном я был на время контракта, и только. А вы ко мне обращаетесь, как к герцогу.

Ол Каехо послушал возникшую паузу, ритмично вздрагивающую под копытами, и снова придержал рвущегося вперёд коня.

— Вы знаете, я бы никогда не подумал, что нок Зааржат раздаёт дворянство по заслугам. Он не произвёл на меня впечатления настолько разумного человека…

— Внутренние дела Кадара — не ваше дело, — холодно оборвал его Ортар.

Ол Каехо глянул на него с весёлым изумлением.

— Хотите убедить меня, что нок Зааржат — идеал политика? — спросил он. — Давайте, с удовольствием послушаю.

Ортар дёрнул щекой. Отвечать он не хотел, но в голосе ол Каехо слышно было, что он действительно послушал бы, не только для того, чтобы позубоскалить. Потому наёмник заговорил не ругательствами, а серьёзно.

— Когда о своей болезни говорит больной или врач — это правильно, — сказал Ортар. — Но когда над болезнью потешается случайный прохожий — это грязно. Я полагал, урождённые дворяне следят за чистотой рук.

Ол Каехо глянул остро и спрятал странное мимолётное выражение в усмешке.

— Чтобы руки были чистыми, надо их чаще мыть. Вы странно говорите, для наёмника. Где вы получали образование? Я полагал, наёмники книги жгут, а не читают.

— Дыма наглотался, пока жёг, — сказал Ортар. По левую руку тянулась чья-то садовая стена, увитая диким виноградом. Потом сменилась домом, по которому лоза вилась ничуть не хуже. Ортар молчал, и паяц с герцогским титулом тоже не спешил прерывать тишину. Старательно отгоняемая наёмником надежда выжить тишком прокралась в сознание через садовую калитку и успела уже укорениться и только что не зацвести.

— Лорд герцог, — обратился Ортар. — Пленные на имперской территории вправе задавать вопросы?

— Вправе даже получить на них ответы, — заверил тот, придерживая коня, чтобы ехать с Ортаром рядом. — Разумеется, в пределах неразглашения военной тайны.

"Смертнику можно доверить что угодно. Это что, намёк на то, что я выживу?" — подумал Ортар, но спрашивать вслух не стал.

— С военными тайнами я пока обожду, — сделал одолжение Ортар. — Меня интересуют более шкурные вопросы. Например, будут ли меня убивать, и если да — то как скоро.

Хриссэ расхохотался, заставив своего коня недовольно дёрнуть ушами.

— При некоторых обстоятельствах, возможно, и будут убивать. Но мне как гостеприимному хозяину этого не хочется.

— Поскольку работа дознавателя нравится вам больше? — спросил Ортар.

— Не без того! — снова рассмеялся ол Каехо. Ортар понял это так, что внятного ответа, куда и зачем его везут, ему не светит. Сделать пока ничего было нельзя, и потому он расслабился — насколько это было возможно, при мысли, что твоего отряда больше нет. Мысль была оглушающей и странной, и не очень ясно было, что с ней дальше делать. Какой же ты командир, если сам выжил, когда никого из твоих не осталось? И хватит ли самоуверенности набирать новый отряд, так бездарно погубив первый?

Конь неловко переступил на камне, и толчок остро отдался в разбитой голове наёмника.

Если вообще будет — что-то; если Ортар из Эгзаана выберется из этого ррагэи Джаршада живым. Если герцогу покажется забавным поместить наёмника в комнате с ветхими стенами или непрочной дверью, наёмника это ничуть не огорчит. Посмотрим, что будет дальше. Пока же полуденная жара спала, вечер густел на улицах, и поднялся свежий ветер, что с особенной благодарностью отметил раскроенный лоб Ортара. Всё по порядку. Оценить ситуацию, сбежать, выбираться обратно, в дело, снова с нуля — это всё потом. Пока же не думать и не чувствовать, только ощущать — ветер на лице, запах хлеба из чьего-то двора, тёплый вечер вокруг и неспешный шаг коня. Была бы жизнь — а смысл найдётся.

В Джаршаде, занятом с начала войны, имперцы успели окопаться прочно. Ол Каехо обитал в чьём-то небольшом, но надёжно укреплённом доме, и комнат с ветхими стенами или непрочными дверьми в этом доме не имелось. К вящему огорчению Ортара. Комнат там было пять, не считая подвала и помещений для слуг, которые увеличивали это число до десятка. Наёмника пустили бродить свободно, и сначала он этому удивился, но удивление быстро прошло. Заблудиться или спрятаться в доме было невозможно, все окна выходили исключительно во внутренний дворик, оба выхода из дома охранялись очень надёжно, а внутри он был населён, помимо ол Каехо, молчаливыми слугами; светловолосыми, а следовательно привезёнными с собой из Империи. Стоило наёмнику приблизиться к лестнице на крышу или к воротам, рядом вырастал кто-нибудь мрачный, чтобы следовать по пятам бледной тенью, демонстративно не понимая кадарского. Где-то снаружи шла война, в подвале ол Каехо добывал из кого-то информацию, а в свободное от работы время вёл с Ортаром застольные беседы о пыточной методике, последовательно обращаясь к нему "нок Эгзаан" и на "вы". Ортар не знал, уцелел ли кто из его отряда, удачно ли складывается война для Кадара… К тому же, не видел способа сбежать. Отчего молча бесился. Хотя, бесспорно, обращались с ним лучше, чем можно было бы ожидать, да и собеседник из ол Каехо был неплохой. Хотя и специфический.

— Я действительно люблю вести дознание, — говорил он. — На свете очень много людей, и все разные. Я слышал, как один философ доказывал, что на дыбе все люди одинаковы. Будь это правдой, в пытке и дознании не было бы ничего увлекательного. Но, к счастью, это наглая клевета на человечество. Одинаковыми люди становятся только тогда, когда людей в них уже убили, а осталось только тупое зверьё. Когда сломались. Сломать можно почти каждого… но гнуть и менять интересней. Правильное дознание, нок Эгзаан, это не только и не столько пытки, сколько умение находить "самое" для каждого человека и уметь на этом сыграть. Играть можно грубо, тупо ломиться напролом. Физическая боль, например, действует практически на всех. Кого-то не испугает боль сама по себе, но испугает увечье или уродство. К тому же, многие считают физические пытки очень унизительными. Но это как удар кузнечным молотом: им можно только плющить, ни для какой более тонкой работы он не годится. Не говоря уж о том, что такая пытка — профанация высокого искусства. Потому что настоящее дознание — это подлинное искусство, куда более изящное, чем знание болевых точек или умение снять кожу так, чтобы человек остался жив ещё долго. Настоящее дознание — это искусство понимать людей и применять это понимание на практике. К тому же, боль зачастую — вовсе не самое страшное в пытке. Илирцы полагают, что душу — или "тьё", как они говорят, убивают унижение и беспомощность.

— А вы полагаете иначе, — полувопросом сказал Ортар.

Хриссэ хмыкнул и добавил вина себе и барону.

— Я не считаю, что унижение может быть извне. Унизить нельзя, можно только унизиться.

— Эта поза хороша в теории, в застольной беседе, — возразил Ортар. — Боюсь, на дыбе она может оказаться несостоятельной… Вам смешно?

Серый герцог послушно перестал смеяться и протянул ему бокал, весело щурясь.

— Ваше здоровье, нок Эгзаан! И чтобы все достойные люди попадали в плен на застолье, а не на дыбу…

Ортар пригубил, недовольно хмурясь.

— Вы не ответили на вопрос.

— Разве? — равнодушно переспросил ол Каехо. — Я разве не сказал: боль не имеет значения. Внешнее не имеет значения. И внешнее не может быть унижением, пока человек не унизился сам.

— Сказали. А я говорю, что эта теория не выдержит проверки практикой.

Ол Каехо пожал плечами и как-то подозрительно усмехнулся.

— Что ж, если вы настаиваете…

Он неспешно встал из-за стола и неспешно стянул рубашку. Ортар смотрел на этот спектакль в лёгком ступоре, пока не разглядел, что скрывала рубашка, — и ступор резко потяжелел. Судя по торсу, здоровьем Наама Серого герцога не обделила. Не бычьим, скорее змеиным. А потом над этим торсом поработали люди. Огнём и железом. Ортар с усилием оторвал глаза от страшного сморщенного шрама у ключицы и перевёл взгляд на лицо ол Каехо. Тот смотрел чуть насмешливо, успев уже взять в левую руку бокал с вином.

— А помимо прочего в Занге, знаете ли, полагают, — ол Каехо всё с той же неспешностью повернулся спиной, по которой змеиным выползнем скользнул бесцветный хвост волос, — полагают, будто бы ничто так не унижает дворянина, как публичная порка. Хуже всего, что была ранняя весна, вёсны в Северной Занге стылые и дождливые, а из одежды мне оставили только ремни на запястьях. Висеть голым посреди тюремного двора — это, знаете ли, довольно холодно.

Серый герцог снова повернулся лицом, отпил вина и поставил бокал, чтобы надеть рубашку обратно. Ортар глядел в стол перед собой. Что-то задело его куда больше, чем можно было ожидать. Ол Каехо, по-видимому, понимал это, довольно усмехнулся, поправил ворот и сел.

— Вы же наёмник, — сказал он, обнимая пальцами бокал. — Убийца. Откуда такая щепетильность?

— Убить и пытать — вещи разные, — сказал Ортар, переводя глаза на него. — А палачей нужно причислять к нашада.

Хриссэ рассмеялся — безо всякой горечи, легко и весело.

— Бросьте, нок Эгзаан! Люди делали свою работу, и хорошо делали, это я вам говорю как профессионал. А у тамошнего главного дознавателя, к тому же, была и своя причина для особого рвения: я, в некотором смысле, убил его брата…

— Никакой человек не заслуживает пыток.

— А палач и клятвопреступник? — змеино улыбнулся герцог. — Нашада?

Ортар пожал плечами.

— Под ударом меча герцог мало чем отличается от нашада. Полагаю, меньше, чем плеть отличается от меча.

Ол Каехо рассмеялся.

— Это грабёж, нок Эгзаан! Обычно такие вещи говорит имперский дознаватель, а не его гости! Вы не хотите сменить карьеру? Все задатки…

— Спасибо, — спокойно сказал Ортар. — Я не настолько люблю мыть руки, чтобы так их пачкать.

Ол Каехо улыбался во все зубы, задумчиво покачивая вино в бокале.

— Знаете, нок Эгзаан, — почти мечтательно сказал он, — это очень хорошо, что вы в плену именно у меня, а не, скажем, у ол Нюрио. Во-первых, вы здорово поднимаете мне настроение, а во-вторых, два таких моралиста, как вы и Дзой…

Он не договорил и рассмеялся.

Дхонейдо о-Баррейя

2287 год, 10 день 2 луны Ппд

север Кадара

Например, давно используют такой простой и безотказный камнемёт: вертикальная мачта, на мачте гибкий рычаг. На длинном плече рычага — праща, а на коротком — верёвки. В пращу заряжают ядро; наводчик оттягивает пращу под нужным углом. Потом по команде несколько человек дёргают за верёвки. Длинное плечо с пращой взлетает вверх, ядро уходит в сторону врага. Похвалиться машинка могла только скорострельностью и простотой. Никак не точностью, дальнобойностью или весом снарядов. Однако развитие технической мысли до сих пор шло только масштабное, а не конструктивное: не полдюжины человек дёргают, например, а два десятка. Или две сотни. С точки зрения Онея давно напрашивались изменения конструкции. Он сделал рычаг жёстким, что положительно сказалось на точности, и добавил на свободное плечо рычага противовес, что позволило одновременно уменьшить тяговое усилие и увеличить мощность. При той же команде из двух десятков человек свободно можно было метать камни по меньше мере вдвое тяжелее и на треть дальше. Можно, в общем, и дальше, но тогда ядро ударит стену на излёте и под слишком острым углом. В качестве иллюстрации принципов баллистики и такое попадание вполне годилось, но Империи нужна была военная сила, а не принципы баллистики. Изобретателя это обескуражило ненадолго. Практическое применение — это частный случай тех же общих законов физики, и Оней довольно быстро выучился подменять цели Империи своими — незаметно для Империи. Если проявлять осторожность и почаще выражать заботу о практических свойствах конечного механизма… Под видом отладки и доработок можно было на казённые деньги провернуть очень любопытные эксперименты.

Война с этой точки зрения была удобным полигоном для проверки теоретических положений баллистики и своих идей. В глубине души экспериментальным полигоном Оней считал вообще всё. В том числе данную битву с кадарцами под стенами какой-то крепостицы в полудне пути от Джаршада.

Крепостица, надо полагать, была предельно важной стратегически, раз отец столько суетился по этому поводу. Оней суетился тоже. Он полную луну командовал полусотней плотников, сначала собирая эту машину, а потом проверяя её. Сегодня её ещё затемно перевезли сюда и установили на небольшом взгорке. Насколько понял со слов отца Оней, главное для имперцев здесь было — разбить кадарцев в поле, а не пробиться в крепостицу. То есть, если гениальное изобретение окажется не таким гениальным, как уверяет изобретатель, катастрофы из-за этого не случится.

Что бой начался, задумавшийся Оней понял не сразу. Он смутно помнил, что механиков должен был прикрывать небольшой отряд, специально оставленный при них, а к тому же резервная лёгкая конница стояла здесь же, под пригорком. В любом случае, начался бой где-то поодаль, и казался Онею несколько нереальным, словно бой от него отделяло прозрачной, но прочной стеной. Что бы ни происходило там, в свалке, оно происходило не здесь и как-то неправдоподобно, не по-настоящему. Дубовые брусья камнемёта куда реальней. И каменные обтёсанные ядра, сложенные аккуратно рядом с машиной. И толстый обрубок бревна, на котором сидел Оней. Всё это было ясно, логично и прочно, действительно. Шум, доносящийся с поля, был пустым и бессмысленным, мелькали чьи-то спины, конские крупы, руки в наручах, блестел металл, и Оней отстранённо удивился, как можно в такой каше разобрать, где свои, а где чужие.

Потом принесли приказ стрелять, и Оней оживился и кинулся подгонять обслугу и нацеливать камнемёт. Подготовка даже без учёта нацеливания занимала некоторое время…

Ядро улетело, ударило стену чуть в стороне от ворот. Каменная кладка дрогнула, но устояла. Всю машину от толчка тряхнуло, и сильно. Кинулись взводить опять.

— Куда! — заорал Оней, соскакивая с бревна, куда присел было. — Не видишь — правей ушло, влево поворачивай!

Плотная кожа пращи хлопнула по рычагу и вяло обвисла, покачивая верёвкой, пока обслуга под руководством Онея поворачивала машину на должный угол влево. Нормально прицелиться было невозможно, приходилось пристреливать: сначала ядро уйдёт правей, потом левей… И когда уже пристреляли, прицел всё равно сбивало после каждого выстрела, и приходилось нацеливать заново. "Надо что-то с этим сделать…" — думал Оней, ругаясь на механиков.

Следующие два выстрела попали в цель, но скорей по случайности, потому что третий опять ушёл в сторону.

Та, другая машинка, которая пока только в чертежах, была интересней и точнее. Но более дорогая и сложная, так что отец проект завернул, не удалось даже добиться разговора с Джатохе. Мастера Оней боялся инстинктивным, неосмысленным страхом, до заикания и неумения связно говорить. Отца он боялся меньше, но умом считал Мастера человеком более рассудительным, несмотря на тяжёлый взгляд и слишком громкий голос. Если бы Онею нужно было добиться чего-то у Мастера для себя, он сто раз умер бы от ужаса ещё перед дверью кабинета. А после всё равно не нашёл бы слов, даже если бы нашёл силы добиться разговора. Но когда речь заходила о машинах, о чертежах укреплений, о блоках, затворах и воротах — о чём-то важном — Оней кидался в спор очертя голову. Это было настоящее, подлинное, не то что чьи-то мелкие сиюминутные проблемы. Оней давно свыкся с мыслью о своей бытовой несостоятельности, о совершенной никчёмности как наследника, и с ролью грязного пятна в истории дома ол Баррейя. Но ни на какие блага светской жизни, ни на какую дворянскую гордость, ни даже на уважение отца — он не согласился бы променять своё странное и неправильное счастье. То чувство, которое захлёстывало Онея, когда чертёж становился реальностью, обретал объём… Это чувство было оглушительно реальным и захватывающе прекрасным. Чувство, что ты создаёшь что-то, что больше тебя самого, долговечней, подлинней тебя самого. Мий когда-то говорил об этом, закончив очередную картину. Он говорил другими словами, что-то об изначальном, которое через тебя обретает жизнь. Оней смутно представлял себе, что такое "изначальное", но был приятно удивлён, что кто-то может чувствовать похоже.

Сверху по крутой дуге упала стрела и вяло ткнулась в землю в шаге от Онея. Оней тупо посмотрел на неё, потом в сторону крепости. Потом до него дошло, что внутри крепости его баллистические опыты едва ли встретили одобрение. Для прицельной стрельбы было слишком далеко, прямое попадание исключено, а от случайной стрелы вполне закроет лёгкая кольчуга. "Правильно отец говорил", — мимоходом вспомнил Оней, и больше на стрелы внимания не обращал.

В происходящем под стенами он ничего не понимал — и не стремился. С его точки зрения там происходил бардак и свалка — ничего интересного. Камнемёт успел хорошо попортить одну из башен, потом разбил-таки ворота, что механики поприветствовали в двадцать глоток.

Потом стрельбу сказали прекратить. Вскоре после этого по кадарцам словно прокатилась какая-то волна, распространяясь с юга, и её успел заметить даже Оней, потому что где прокатывалась волна, там имперцы под бело-красно-чёрными флагами начинали рваться вперёд с удвоенной скоростью сквозь дрогнувших южан. Потом из-за бугра справа вылетел грязный и нервный мужик на взмыленной лошади, пригибаясь к седлу и весь какой-то перекошенный.

— Гартаоэ ушли! — проорал он и умчался дальше. Механики зашевелились, загудели голосами, передавая по цепочке, и резервный отряд всколыхнулся: "Гартаоэ… Гартаоэ сбежали!" Оней успел удивиться, почему всех так радует это обстоятельство, а потом его внимание привлекло творящееся впереди, ближе к крепости. Бело-красно-чёрные были уже почти под стенами, и ещё и ещё бежали туда, грохоча по высохшей земле тяжёлыми сапогами. Над полем поднимался рокочущий низкий гул. В гуле угадывался ритм, и в какой-то момент Онею показалось, что и эти сапоги по земле, и эти тысячи вопящих глоток, и мечи, врубающиеся в мясо, и копья, проламывающие щиты и доспехи — весь этот шум пульсирует одним словом: Им-пе-ри-я! Им-пе-ри-я! Потом гул опять сделался нечленоразделен, и Оней не поручился бы, что слышал верно.

Стрелять, похоже, и правда было некуда и незачем, так что Оней махнул рукой команде: отдыхать. Сам он задумчиво подошёл к противовесу и положил руку на треугольный короб: песок под плотно пригнанными досками. Дерево на ощупь было тёплым и приятно шероховатым. Оней ласково погладил его ладонью. Что-то нужно сделать, чтобы уменьшить тряску. И ещё крутилась в голове мысль, что если сделать противовес тяжелей, поставить для взведения рычага вороты помощнее, и тогда можно, кажется, вовсе обойтись без команды дергачей, противовес сам сделает всю работу. При условии, что удастся сделать конструкцию более устойчивой.

Вскоре бой стал затухать уже и в крепости. Кто-то из резервных пошёл бродить по полю: искать среди чужих трупов своих раненых. Южнее поднималась пыль: уцелевшие части кадарского войска уходили к югу, огрызаясь на преследующих в запале имперцев. Оней сидел на втоптанной в землю траве, прислонившись спиной к одной из опор машины, и смотрел поверх клубящейся вдали пыли в линяло-голубое небо. Не видя ни пыли, ни неба, а только непогрешимо тонкие и чёткие линии ещё не сделанного чертежа.

Потом уже отец сказал ему, что нок Зааржат нанял здоровый отряд гартаоэ, и те успели хорошо потрепать имперские войска. Но гартаоэ хороши только в нападении, и желательно разбойном. Это лёгкая конница, для молниеносных рейдов, а не для обороны крепостей. "Жадные трусы", — сказал отец, брезгливо усмехаясь. Лорд тэрко Эрлони полагал, что бандитам либо не заплатили жалования, либо они просто решили, что опасность выше, чем шансы на добычу. Так или иначе, когда имперцы пробили ворота и ломанули в атаку, всё внимание отвлеклось на участок с проломом. Кочевники тем временем поняли, что пахнет жареным, поднялись и пошли на прорыв через южные ворота. Имперцев с той стороны было мало, и прорваться кочевникам удалось, ещё и за счёт неожиданности. Имперцы сперва приняли этот прорыв за попытку зайти им в тыл, но кочевники просто ушли, а имперцы успели ворваться в южные ворота. Когда туда же подоспела перекинутая от пролома лёгкая конница, у крепостицы не осталось надежды, и окончилось всё очень успешно.

Оней слушал вполуха. Его до зуда в затылке занимал вопрос, что получится, если использовать подвесной противовес вместо фиксированного. Станет поустойчивей, кажется, и можно попробовать противовес увеличить…

Ортар из Эгзаана

2287 год, 15 день 2 луны Ппд

Джаршад

Вправо смотреть не хотелось, там бдительно сидела под воротами охрана, категорически не понимающая кадарского, но отлично на нём ругающаяся, если наёмник подойдёт ближе, чем позволено. Да и не видно там ничего — за воротами. Кусок улицы, косые утренние лучи из-за соседской крыши, куры в чахлой траве да белёная стена по ту сторону. Влево смотреть тоже было бессмысленно, там лежал опостылевший двор. Больше Ортару опостылело только безделье, и он всё порывался помочь то перетащить, то нарубить, то выкопать… Практически для любой работы нужен был инструмент — топор, лопата, нож. И практически всё от отчаяния могло сойти за оружие. А ни к чему, что могло сойти за оружие, наёмника не подпускали. Потому поработать удавалось редко, и он либо затевал бой с тенью, либо сидел под старой грушей и смотрел прямо. Обычно там тоже не было ничего любопытного, но сейчас там шла девушка с кожаным ведёрком для воды в руке. Красиво шагала, как птица скользит по озеру. Кадарское верхнее платье здорово ей шло: прямое и длинное, так что ног вовсе не видно, и действительно кажется, что плывёт, чуть покачиваясь на озёрной ряби. Девушка была, кажется, из местных, кадарских, и работала то ли в птичнике, то ли на кухне.

— Воды не дашь, красавица? — окликнул Ортар. Девушка оглянулась посмотреть на него. Верно вспомнил, местная: темноглазая и черноволосая. Улыбнулась, блеснув зубами.

— А пойдём, я как раз за водой.

Ортар пошёл следом. Колодца он во дворе не замечал, и подумал было с огорчением, что девушка пойдёт к воротам и вниз по улице, к реке, но она свернула в сторону птичника.

— Тут что же, колодец где-то? — спросил Ортар.

— Да нет же, — рассмеялась девушка, — на что тут колодец?

Она толкнула дверь в сарай и пошла куда-то вглубь, вдоль пустого насеста и поилки, свернула снова, отодвигая рогожу, за которой оказался голый дверной проём в крохотную комнатку с двумя грязными саманными стенами и одной каменной, монументальной. Через всю толщу этой стены из квадратного окна бил дневной свет, прямо в рогожу, до последней ворсинки освещая разлохмаченные края. Ортар поморгал, придерживая рогожу, и шагнул внутрь, забыв вдохнуть.

В верху оконного проёма была укреплена круглая перекладина с переброшенной через неё верёвкой. На свободный конец девушка привязала своё ведро, отмотала с толстого гвоздя в стене остальную верёвку и кинула ведро вниз.

Ортар подошёл вплотную. Оконце было достаточно большим, чтобы сквозь него пронести, не расплескав, полное ведро, и побольше этого ведёрка. То есть, человек пролезть мог вполне.

— Давай помогу, — сказал Ортар, перехватывая верёвку. Девушка улыбнулась и потупила глаза. Ортар смотрел уже не на неё, а в окно. На два человеческих роста вниз тянулась гладкая стена, чуть зеленоватая от слизи там, где стена спускалась прямо в воду. Это была река. Мутноватая речка, названия которой Ортар не знал, но которую в данный момент любил всем сердцем. Она пересекала город с севера на юг, и там, где она проходила под стенами, речку наверняка перегораживали решётки. Но ночью, из города, пусть даже и в кадарской одежде — выбраться вполне возможно. Война ушла южнее, и стены не должны охранять так уж рьяно.

Ортар втащил почти пустое ведро, напился. Вода, наверное, была не особо хороша, как всегда в степных речках, но Ортар вкуса не чувствовал. Тряхнул головой и весело улыбнулся девушке. Лезть на стену может быть и незачем, думал он, следя за тем, как ведро снова тонет в спокойных волнах. Вытащил на этот раз полное, помог девушке натаскать воды в поилку, получил несколько благодарных поцелуев и в прекрасном расположении духа вернулся под своё дерево.

В городе множество людей в кадарской одежде — кадарцев. Крестьян и городской бедноты. Холст и кожа — они и есть холст и кожа, простая одежда, не то что дворянские парча и бархат родовых цветов. Удрать перед рассветом, обсохнуть немного, и выйти через ворота, кому есть дело до простолюдина, с которого и взять нечего? Ещё лучше — к обозу какому прибиться, сказать, что в одиночку идти — разбойников и наёмников боишься, а в гурте не страшно, особенно если дубину дадут. Или даже не сохнуть, а сначала спустить одежду на верёвке до самой воды, а потом нести над головой и одеться уже на берегу. Жаль, конечно, что не больше пары часов выйдет, прежде чем хватятся. Но кого ол Каехо поднимет на его поиски? Десять человек? Чай, наёмник — невелика птица, а лишних людей у имперцев в войну наверняка нет. А после…

— Строите планы побега, нок Эгзаан?

— Прикидываю, кто из моего отряда мог прорваться из окружения, — сказал Ортар, не оборачиваясь.

— Придут спасать? — хмыкнул ол Каехо.

— Да нет, с чего бы? — пожал плечами Ортар. — Меня наверняка считают мёртвым. В любом случае штурмовать Джаршад парой десятков человек довольно глупо, не находите?

Ол Каехо угукнул что-то невнятно-утвердительное.

— Мне тут на днях оч-чень интересного пленника привезли, — сказал он. — Хотите посмотреть на нашу с ним беседу?

Ортар подумал, щурясь поверх ворот на поднявшееся солнце.

— Скорее нет.

Ол Каехо рассмеялся.

— Спускайтесь. Я скажу, чтоб вас пропустили.

Он ушёл, наёмник остался сидеть, прикидывая, кого имперцы могли счесть интересным пленником. Нок Эдола? Примерно через час Ортар встал и пошёл к дому.

Внизу было светло, сухо и холодно, но герцог похоже, не мёрз в простых полотняных штанах и такой же рубашке с распущенной шнуровкой и подкатанными рукавами. На одежде, явно ношеной и несколько застиранной, подсыхали буроватые брызги. Край правого рукава был вымазан в крови ещё гуще. Ол Каехо стоял ближе к дальней стене, лицом к подвешенному за руки пленнику и задумчиво покачивал свёрнутым кнутом. Лицо его несколько удивило наёмника: ол Каехо смотрел на пленника мягко и как-то вдохновенно. Ортар невольно поморщился. Ол Каехо вдруг неуловимо выбросил руку, кнут остро свистнул в воздухе, хищно метнувшись к подвешенному. Тот охнул, когда кнут резанул по ране на рёбрах. Следующий удар последовал почти сразу же; Ортару от двери не слишком хорошо было видно лицо, но удар пришёлся явно совсем рядом с глазом. Пленник по-детски всхлипнул от ужаса. Ол Каехо ухмыльнулся, не поворачивая головы от привязанного и ударил ещё раз, точно в то же место, спрашивая одновременно:

— Знаете, чем почётный пленник отличается от обычного, нок Эгзаан?

Ортару его голос померещился немного странным, искажённым, но причины наёмник не понял. Серый герцог не дал ему на это времени: развернувшись, он резким движением от локтя выбросил вперёд кнут, целя в лицо Ортара. Тот не шелохнулся, глядя в глаза ол Каехо, — и правильно, потому что утяжелённый кончик илирского кнута замер на долю секунды, на палец не долетев до цели, и метнулся обратно. Хриссэ смотрел совершенно непроницаемо, только губы дрогнули в усмешке на неподвижном лице.

— Тем, что почётному пленнику начинает казаться, что он в безопасности, — сам себе ответил герцог, отворачиваясь к подвешенному на дыбе человеку.

— Вы пьяны? — сказал Ортар, сходя с последних двух ступенек. Впрочем, уже и сам понял, что дело не в этом.

— Нет. Слегка под пылью, для большей яркости ощущений, — равнодушно ответил Хриссэ, закончив сворачивать кнут, и отложил его на стол, потеснив тиски. Ласково погладил пальцами деревянную рукоять штыря, лежащего на жаровне, и спросил, не оборачиваясь:

— Желаете попробовать?

— Благодарю покорно, — сказал Ортар, не переспрашивая, что именно ему предлагали: пыль или пыточное ремесло.

Подвешенный казался совершенно безучастным, повесив голову. Чёрные спутанные волосы, кое-где склеенные кровью, липли ко влажному лбу и падали на лицо, скрывая его. Видно было только, что пытуемому совсем немного лет. Семнадцать? Восемнадцать? Хриссэ подошёл к нему вплотную и без затей ударил в живот, где над солнечным сплетением была срезана кожа. Подвешенный сложился бы пополам, если бы не верёвки, а так он только судорожно поднял голову, отчаянно жмуря глаза, раскрывая рот с разбитыми губами и не умея вдохнуть. Ортар выпрямил сжавшиеся в кулак пальцы. Мальчишка был Джавен но-Шоктен, наследник лорда канцлера и адъютант Его Величества.

— Ага, вижу, вы знакомы, — отметил ол Каехо, оглянувшись.

— Видел его пару раз, — сказал Ортар.

— Ол Тэно полагает, — сказал Хриссэ, — что лорда канцлера может заинтересовать судьба его племянника и наследника.

Племянник и наследник сердито и жалко моргал, пытаясь унять слёзы.

— Во многих странах считают, что ремесло палача позорно, — задумчиво говорил ол Каехо, рассеянно вытирая запачканный кровью кулак о штанину. — Во многих странах считают, что позорно быть жертвой. А вы как полагаете, нок Эгзаан?

— Вы, помнится, говорили, что унизить нельзя, а можно лишь унизиться, — сказал Ортар. — Тогда роль жертвы не позорна. В отличие от роли палача.

— Изящно! — рассмеялся Хриссэ. Потом хищно заулыбался. — Предлагаю приблизить задачу к реальности, — сказал он. — Как вам такой выбор: либо вы берёте эти щипцы и под моим руководством дробите но-Шоктену пальцы на одной руке, либо я переселяю вас из гостевой комнаты на дыбу, вместо него, а он идёт отдыхать.

Ол Каехо смеялся. Наёмник перевёл взгляд на но-Шоктена. Тот не поднимал головы, но было видно, как его бьёт дрожь от желания поверить надежде и от страха поверить и обмануться. Ортар снова перевёл взгляд, в этот раз на щипцы.

— Буду счастлив поработать с вами, — ухмыльнулся ол Каехо.

Ортар помолчал ещё — реплика висела в воздухе, действуя на нервы своей двусмысленностью. Ол Каехо ухмылялся всё шире. Наёмник скользнул взглядом по столу с инструментами, пожал плечами и взял щипцы.

— Одно мнение для теории, другое — для практики? — насмешливо осведомился герцог за спиной. Ортар опять пожал плечами. Он противоречия не видел, как и смысла спорить. Джавен зажмурился и нервно сглатывал, сжимая руки в кулаки. Дотягиваться до них, надо полагать, следовало в прыжке. Ол Каехо хмыкнул чуть в стороне и взялся за какую-то рукоять. Доска повернулась горизонтально, так что мальчишка теперь лежал. Ортар подошёл к изголовью.

— Убили бы вы его просто, ол Каехо, — сказал он, выбирая мизинец. — Нок Шоктен свою родню, конечно, бережёт и продвигает. Но он скорей сам их всех перережет, чем станет договариваться с врагами.

Джавен заорал.

Сутки спустя Ортар был вооружён, в седле и в восьми тагалах к югу от Джаршада. Слухи о том, что южнокадарские наёмники — конокрады не хуже гартаоэ, были существенным преуменьшением.

Тидзо о-Кайле

2287 год, 27 день 3 луны Ппд

Кааго, Сойге

Утро выдалось сырым, туман стелился вдоль Керры, мягкими комьями лип к опорам моста, норовя перекинуться на сам мост, сквозь перила, под ноги. Ноги бежали дальше: впереди — в плотных ботинках, а за ними следом — поменьше, в мягких бежевых сапожках. Ноги никуда не спешили и ни от кого не сбегали, им просто приятно было гнаться друг за другом сначала по змеящейся вниз от замка дороге, потом по этому мосту с туманом, потом за рекой по взгоркам… Со щебнем под пятками, со свистом в ушах.

Поднимался ветер, поднималось солнце — и туман таял и расходился клочьями. Он уже неровно лежал по логам и овражкам, и в прорехи неожиданно ярко и ослепительно рвались косые лучи ещё низкого солнца. Куст рядом с тропкой был до последней мокрой паутинки залит солнцем: янтарём и золотом. А дальше, в двух шагах, кутала заросли белёсая муть тумана.

Восточная часть герцогства была гладкой, без холмов и без деревьев, до самого Кадарского леса. Западнее, где стоял Кааго, начинались предгорья, чтобы на границе с Зангой перейти в хребет Цэнкачи, невысокий, старый, обточенный за века ветрами и грозами. От хребта округлыми волнами катились к востоку холмы и сопки, где-нибудь посреди гладкой степи поднималась вдруг гора, или несколько сразу. Невысокие, каменистые, зелёные от стелящейся по ветру травы или поросшие лесом. Только у самой вершины зелень окончательно уступала место голому камню, да и то верно не на всех вершинах, а только на самых решительных, вытянувшихся дальше прочих к облакам.

Тропка встряхнулась, просыпала на сапожки капли росы с примятых трав, и побежала вверх, на гребень склона. Поросший травой бугор с кустарником в логах и оврагах. Издалека он казался скучен. Трава и трава, разве что стада пасти. Но если знать, куда бежать, то почти незаметная тропка вывела бы в ложбину между двух гребней, где довольно просторно и совершенно плоско, куда ещё не добралось утреннее солнце и не разбудило спящее под туманом озеро. Берега были — глина пополам со слоистым известняком, на берегах и мелководье рос камыш. Сквозь камыш стекало несколько ручьёв, и не вытекал ни один, что казалось Тидзо серьёзным доводом в пользу сверхъестественности места.

В этот раз они бежали не сюда.

— Птиц, я тебе одну штуку покажу…

Вен уверял, что где-то выше — вон за тем отрогом, видишь, где скалы? — вот там есть совершенно невероятное место, и надо туда непременно попасть. Вот прямо сейчас, и не надо ждать никакого завтрака, можно с собой чего-то взять…

Оставить озеро справа, подняться на другой гребень, остановиться отдышаться и дальше пойти шагом, по низкой стелющейся траве, и щебёнка из-под ног вниз с гребня. Потом Вен продрался сквозь кусты к самому обрыву — и канул вниз. Подойдя ближе, Тидзо увидела, что при желании и должной осторожности можно спуститься вдоль обрыва по чему-то вроде тропинки: уступчатый карниз в локоть шириной, ведущий куда-то за изгиб скалы. Впереди и внизу, насколько хватало глаз, стелились холмы. Левее, вдали, угадывались крепостные башни Кейба.

— Ну? — недовольно окликнул Вен, невидимый за скалой. Птица пошла по карнизу, придерживаясь левой рукой за низкую ветку боярышника и стараясь не ободрать ладонь о шипы. Потом за поворот. За поворотом скала круто свернула влево, а карниз раздался вширь, образуя целую площадку над обрывом. Сверху свешивались на скальные стены ветки кустарников и корни. Светлый ноздреватый камень под ногами кое-где был покрыт ядовито-оранжевым лишайником, а кое-где ползучие травы крошили скалу в мелкий щебень. Вен стоял у дальнего склона, положив руку на здоровый валун, и победно смотрел на Птицу.

— Ух!.. — сказала она. Подошла ближе и задрала голову. Вен посмотрел туда же. Если встать на валун, поднять руки и чуть подпрыгнуть, то можно было достать до нижнего края небольшой пещерки.

— Я туда лазил позавчера, — сказал Вен. — Вот в эту трещину ставишь правую ногу, а вон на тот выступ левую, он прочный. И залезть можно запросто.

— Мы там вдвоём поместимся?

— И вшестером бы поместились, — сказал Вен и полез. Лазил он здорово. Пожалуй, и лучше Птицы. Она вздохнула и пошла тоже: на валун, ногу в трещину…

В пещерке — скорей, в гроте, — хватало места лечь на сухой тёмно-серый песок, вытянуться во весь двенадцатилетний рост и ещё вытянуть прямые руки за голову. Потом сесть на краю, свесив ноги, и смотреть на холмы, желтовато-зелёные внизу, и делающиеся к западу всё синей и синей, пока не поднимутся туманно-сизые крыши Кейба там, вдалеке. С юго-запада вьётся пятнистой степной змеёй Керра, поворачивая у замка прямо к востоку. Стрижи у реки, и замок на правом берегу, старый и неподвижный: свернулся над рекой в тяжёлую спираль. Ниже по реке, по левому берегу, тянулся Ревень, но села отсюда не видно, и мельницы не видно. Птица любила Кааго, не меньше чем Эрлони или Заводье. Может, и больше: здесь разрешали почти всё. Хриссэ против гостей не возражал ничуть, сложнее было добиваться разрешения у отца. Отец идею совершенно не одобрял, но Птица всегда верила в свою победу, и пока ни разу не обманывалась. Отец в конце концов махнул рукой. А мама никогда против не была и с удовольствием ездила в гости за компанию. Хотя и не оставалась надолго.

Ездить с ней Тидзо очень любила. Мама в представлении Тидзо бывала трёх видов: гостевая, домашняя и дорожная. Гостевой мама бывала в городе. Красивая, весёлая и яркая, и папа тихо ревновал, когда она слишком веселилась с кем-то из гостей, и кто-то из гостей слишком явно ей восхищался. Домашняя мама делалась спокойней, ссор избегала, и разговоров о делах тоже, потому что они почти всегда оканчивались ссорой. Хотя в последнее время ссоры бывали реже, будто родители о чём-то договорились, наконец. Дорожная мама была на двух других не похожа. В дорогу она обычно одевалась по-охотничьи, и выглядела тогда никакой не светской дамой, а удравшей от старших девчонкой, даже если отправлялась куда-то под благочестивым предлогом посетить святыни. Тидзо давно убедилась, что дорогу и дорожные впечатления мама ценит куда больше, чем церковные праздники, которые светским всегда уступают в легкомысленности. С дорожной мамой было совсем легко.

Вот у Вена мать скучная, Тидзо никак не могла увязать в голове Хриссэ и Вена — и эту чопорную даму, затянутую в плотную парчу по самый подбородок в любую погоду. Возможно, Птица была бы к ней снисходительней, но эта госпожа кьол Каехо имела наглость открыто недолюбливать герцогиню ол Кайле, а этого Тидзо прощать не могла и хотела. Пока её непримиримость проявлялась бойкотом. Это было несложно: кьол Каехо жила преимущественно в Кейбе. Птица и Вен, дай им волю, жили бы преимущественно в окрестностях Кааго, а не в самом замке, но пару лет назад Хриссэ вдруг вспомнил, что сыну нужно давать образование, а раз уж Птица то и дело крутится здесь же, то пусть лучше страдает за компанию, чем маячит поодаль, как призрак свободы. Птица считала, что образование — блажь, и лучше однажды разобраться самой, чем сто раз узнать чужое мнение. Вен считал, что в общении со взрослыми открытый бунт бесполезен. Впрочем, оба решили, что жизнь может быть не так беспросветна, когда Хриссэ объяснил, что помимо книг в образование входит стрельба, борьба, верховая езда и плаванье. И шаги на сладкое. И надо будет для этого приманить в Кааго хорошего учителя, — заявил он посреди возни на тренировочном дворе.

— А что не сам? — смеялась Кошка, с ногами забравшаяся на скамейку.

— Да брось! — отмахнулся Хриссэ. — Это один раз с ними подурачиться весело. А каждый день… Я свихнусь от такого графика. Слушай!.. — вдруг остановился он. — А ты размяться не хочешь, а?

Тидзо удивлённо глянула на мать. Та как-то неуверенно хмыкнула.

— Да нет, — ответила наконец. — Я сто лет не вспоминала.

— Давай-давай! — сказал Хриссэ. — Ножи? Посох? Вен, а ну кинь два посоха, вон там.

Вен помедлил мгновение и побежал подбирать. Кошка рассмеялась и спрыгнула со скамейки.

— Правильно, в пепел остатки моей солидности! — весело сощурилась она. — Взрослеть не собираешься и другим не даёшь?

— Тебе наврали, — доверительно сказал Хриссэ, ловя первый посох, тут же кидая его Кошке и ловя второй. — Взрослеть и скучнеть — вещи разные.

Сначала видно было, что она действительно давно не вспоминала: движения были медленней, и Хриссэ её явно ждал. А потом Птица смотрела, раскрыв рот. И Вен рядом.

— Птиц, спишь, что ли? — окликнул её Вен, садясь рядом у выхода из пещеры.

— Задумалась, — сказала Птица, постукивая пятками по камню. — Пойдём наверх? И к озеру. Я поплавать хочу.

Ортар из Эгзаана

2289 год, 3 луна Ппд

Кадар

Год две тысячи двести восемьдесят девятый был для Кадара страшен. По стране из края в край носились банды гартаоэ и южных наёмников. Часть их объявляла себя королевскими войсками и на этом основании требовала себе всех земных благ, другая же часть блага брала сама, не обосновывая. Пока южнозангская Ншаса рвалась в бой, север почуял наживу и бойко предоставлял и Кадару, и Империи людей, оружие и займы под грабительские проценты. Империи при этом ссужали охотней и без залога, что настораживало бы Кадар, если бы Кадар и без косвенных доказательств не видел, что война идёт как-то не так. В какой-то момент даже нок Зааржат понял, что у Империи денег больше, и попытался ввести военный налог. Крестьяне решили, что терять нечего, и попытались не платить вообще ничего. Нок Зааржат впадал в ярость, паниковал, сдавал города один за другим и винил в этом канцлера. Доведённый до белого каления канцлер обругал короля прилюдно и был объявлен изменником родины и сослан в Гасский замок, где загадочно умер. Нок Эдол не стал дожидаться опалы, уехал в Тиволи и закрыл границы для бандитов и для людей короля. С севера к Аксоту и Рааду катились имперские войска, обрушивая камни на кадарские войска и стены — из машин, слишком мощных, чтобы быть творением человека. Поговаривали, что герцог ол Баррейя, известный непочтением к Вечным, держит у себя механиком демона, который на самом деле и делает чертежи, а вовсе не герцогский сын. Другие поправляли: мол, демона он у себя держит, выдавая за сына, которого давно уже нет в живых. Поговаривали ещё, что ведьма-Реда наслала проклятие на Кадар и помрачение ума на короля. Находились наглые, заявлявшие, что королю отродясь помрачать было нечего. На них сперва шикали, а после перестали, и только спешили убраться долой с глаз очередного отряда. Зачастую не разобрать было, чей отряд, но в известном смысле все они были вражескими: мир сошёл с ума и возвращаться не чаял.

В Эгзаане тем временем картина была обратная. За последние полтора года в городе переменилось многое. Начались перемены с того, что сбежавший из Джаршада Ортар направился к Аксоту, где король собирал большое войско, и куда съезжались потому со всей страны. Ортар приехал тоже, с мыслью прибиться к какому-нибудь отряду с командиром повменяемей, а в итоге наткнулся в таверне на Станно. Оказалось, что большей части Ортарова отряда удалось прорваться из окружения и уйти под командой Расса к югу — и пришли они в итоге под Аксот. Ортара они числили мёртвым, но были рады убедиться в своей неправоте. Посовещавшись, отряд решил двигаться к побережью. Из стоящих уважения нанимателей в стране были на тот момент разве что нок Эдол и нок Шоктен, но ни один из них наёмников не звал. В королевском же так называемом войске порядка было не больше, чем в королевской голове.

Ортар повёл людей к побережью Науро, к городам. Солдаты там в неспокойное время нужны, а своих армий у городов почти нет, разве что сотня арбалетчиков. Из четырёх крупных городов на побережье Ортара знали только в Эгзаане, прочие же города не доверяли сейчас никаким наёмникам, как и везде в Кадаре. А главное, в Эгзаане на тот момент не было сильной верхушки, городской Совет мычал, мялся и на активные действия был очевидно не способен. Нанять неполных полсотни наёмников было для Совета Эгзаана сверхчеловечески масштабным решением. Через пару месяцев Ортар убедил их слегка пересмотреть представление о масштабах. На городские деньги вдобавок к своим четырём десяткам он нанял ещё людей, выбирая очень придирчиво. К зиме в стране началась совершенная свистопляска, и по разумному пожеланию городской верхушки Ортар закрыл город от любых нежелательных гостей. Войско к тому времени было уже куда больше, под пару тысяч. Наладив оборону внутри стен, Ортар понемногу начал наводить порядок за стенами, мотивируя это для городской верхушки тем, что крестьяне всё равно вооружаются и пытаются отстоять хоть что-то от грабителей, так пусть хоть делают это под контролем из города. Да и урожай нужно защищать, если не хочешь всю зиму и весну кормить город привозным хлебом. В Занге не дураки взвинчивать цены, едва для этого появляется возможность.

Оружие, тем не менее, покупать у них приходилось. Вначале Ортар потратил немало сил, договариваясь о покупке большой партии арбалетов и о скидках на болты, но торговля скоро пошла в гору. Зангцы быстро разглядели, что прибрежные города держатся очень неплохо, что бы ни творилось в Кадаре дальше к востоку. И обнаружили, что самым безопасным из крупных портов остаётся Эгзаан — а значит, и зангцы, и дазаранцы торговали в первую очередь с ним, а уже оттуда товар расходился дальше, с хорошей наценкой, отчего город оживился, повеселел и стал строить большие планы на будущее.

В самом начале городская верхушка не принимала наёмника всерьёз: что такое полсотни людей? Неплохое усиление для городской стражи, но не более того. Когда число солдат приблизилось к полутысяче, отцы города ещё считали идею своей и солдат — своими: ведь платят им из городской казны, чего опасаться! Если наёмник начнёт лезть на рожон, прекратим платить, и что он сделает, без денег? К тому же, отцов города здорово отвлекли финансовые игры с перепродажей дазаранских товаров. Наёмник не лез на рожон, он лез туда, где было больше всего работы, и если чего и требовал, то разве что на общественно выгодные проекты. Отдельные светлые головы уже тогда понимали, к чему идёт дело. Но Совет оставался вял и бездеятелен, у города не было армии, а вокруг шла война. И так нечувствительно оказалось, что и торговать приезжают — договорившись с Ортаром, и военная сила вся — в его руках, и пригородные земли за ним хоть на кочевников, хоть на нок Зааржата, хоть на городскую знать пойдут с одинаковым энтузиазмом. Хуже того: соседние города, Даджата, Шайент, зангские Тезоц и Ншаса за эти полтора года почему-то стали учитывать в своих торговых и военных планах не Эгзаан, а Ортара из Эгзаана.

Вместе с купцами, товарами и иностранной монетой в город стекались новости. Некоторые из них стекались только к Ортару: от старых знакомых, от новых деловых партнёров… И по мере того, как они стекались, Ортар не то чтобы мрачнел, но делался задумчив. Война с Империей тянулась и тянулась, и конца ей пока не было видно. Кадар, хоть и разобщённый, пока оставался слишком силён. Главным образом из-за приморских городов и Тиволи, да Аксот ещё держался. Но это временно, ещё немного, и страну сожрут если не с юга, так с севера, а не с севера, так изнутри. Ни один из вариантов Ортара ничуть не устраивал, хотя всякий разумный человек сказал бы, что мнение какого-то кадарского наёмника никакой роли здесь не играет. У какого-то кадарского наёмника мнение было другим, нежели у всякого разумного человека, и потому этот наёмник о новостях не распространялся, а сначала рассылал птиц с почтой по соседним городам, тайком собирая в Эгзаан неприветливых скептиков, затем убеждал их в чём-то в закрытой пустой комнате… А после в нарочито невнятной одежде в компании трёх спутников ехал из Эгзаана к северу, мимо стен Тангерта, вдоль границ Тиволи, по мосту через Тону, через границу Тиволи и Сойге, которая была почему-то куда более открытой, чем между Тиволи и восточным Кадаром. Разговориться потом в таверне с местными, выспрашивая дорогу в Кейб.

— До города недалеко, только герцога вы там не найдёте, — говорил обстоятельный пожилой бондарь.

— А что так? — спросил Ортар, с неудовольствием представляя, как придётся тащиться бес знает куда.

— Да его в городе почти никогда и не бывает, — охотно пояснил собеседник. — Он если в Сойге, то в Кааго, а в городе только кьол Каехо живёт.

— А до Кааго далеко?

— Да нет, часа за полтора доберётесь, верхами-то. Из восточных ворот выезжай — и по дороге прямо, как раз уткнётесья. На левом береге будет сельцо, Ревень, а на правом как раз Кааго. Мимо не проедете.

Мимо проехать и в самом деле было бы сложно. Керра текла ровно и широко, до тех пор, пока на её пути не вырастала скала. Река огибала её, чтобы дальше течь мимо сельских мостков, мельницы и водопоев, скала же оставалась выше по течению: старая, источенная ветром и подмытая водой, не слишком высокая и заросшая жёсткой сухой травой. Достаточно отвесная с трёх сторон, тем не менее, чтобы сделаться удобной для обороны. Над самой рекой поднималась массивная башня из крупных каменных блоков, почти чёрных от времени. За ней виднелись другие постройки, моложе и отчасти приветливей. Внешние стены в эту приветливую часть не входили, внешние стены вырастали из скалы, скала вырастала из реки, и невозможно было ясно отделить одно от другого. Через реку к замку вёл такой же мост: из огромных местных валунов, тёмно-зелёных, влажных и скользких над самой водой — и выбеленных солнцем и ветром выше. Словно река сама нанесла эти опоры и сама грубо обточила их, а потом уже люди слегка выровняли поверхность. От моста дорога взбиралась по единственному относительно пологому склону, круто загибаясь влево по мере того, как подходила к замку, так что крепостная стена оказывалась по правую руку, а река — впереди. Холодный порывистый ветер стриг верхушки трав. На том берегу, чуть пониже моста, стреноженная кобылка-двухлетка дёргала ушами, отгоняя мух и не отвлекаясь от воды. Дальше по течению деревенская ребятня возилась на мелководье, и ветер доносил плеск и взвизги.

Ворота были закрыты, перед открытой боковой калиткой сидели с картами двое солдат, третий с копьём подпирал стену. Подъехавшим кадарцам они уделили куда меньше внимания, чем картам. Разглядеть гостей у них было достаточно времени, пока те поднимались по дороге.

Ортар тронул коня пятками, выезжая чуть вперёд.

— Кто такие, по какому делу? — спросил у него тот, что стоял.

— Ортар-наёмник из Эгзаана. Передай герцогу, что я прошу о разговоре. У меня есть сведения, которые могут быть полезны.

Ортар спешился, похлопал коня по шее и с удовольствием прошёлся после целого дня в седле. Остальные спешились тоже. Стражник пару мгновений наблюдал за их передвижениями, потом лениво канул в дверной проём. К тому времени, когда он вернулся, лошадки успели перекусить травой на обочине, после того как им ослабили подпругу, а люди — влиться в компанию картёжников. Ортар успел один раз выиграть, два раза продуть старшему из стражников и вызвать этим его глубокую к себе симпатию.

Вернувшийся пригласил кадарцев внутрь. Спутники Ортара остались во дворе, а самого его тот же стражник проводил вглубь и наверх через двор, по лестнице, потом длинным кривым коридором со стенами из крупного камня и с ощутимо покатым полом, и наконец в просторную и почти пустую комнату: там ничего не было, кроме нескольких лёгких плетёных кресел и ол Каехо. Герцог стоял спиной к широкому окну, и Ортар мельком удивился такой архитектурной причуде. В любом мало-мальски укреплённом доме окна были в разы меньше, и выходили по возможности во внутренний двор, никак не за крепостные стены.

Ол Каехо шагнул от окна, садясь и приглашая сесть.

— Рад снова вас видеть, нок Эгзаан.

"Нок" — отметил Ортар. Интересно, чем же это кажется герцогу так смешно?

— Удачно, что вы меня ещё помните, — сказал наёмник, подходя и занимая одно из кресел.

— Ну, знакомство было коротким, но запоминающимся. Если слухи не врут, вы сейчас и действительно нок Эгзаан — в некотором смысле? По факту, так сказать.

Ортар пожал плечами.

— Если вы не против, я перейду сразу к делу.

— Я весь внимание, — сказал герцог, щурясь от льющегося в окно света. Ортар погладил рукой лаковый подлокотник.

— Я думаю, вы и так знаете, на что сейчас похож Кадар, — сказал он, укладывая руку и поднимая глаза на ол Каехо. — Со смертью нок Шоктена те роды, что чуть посильней, повадились звать друг на друга гартаоэ. Нок Эдол не слишком рад этому обстоятельству, и пытался навести порядок.

Ол Каехо слушал с выражением вежливого внимания на лице.

— Некоторые подумывают сейчас позвать на нок Эдола Империю.

Ол Каехо по-прежнему молчал, не выказывая никакой заинтересованности.

— Мне пришла в голову мысль позвать Империю против всей швали, которая бродит сейчас по восточному и южному Кадару, — сказал Ортар. Ол Каехо неопределённо хмыкнул. Ортар подержал паузу немного.

— В Кадаре сейчас собирается большая армия: силами нок Шоктенов, нок Аджаев, крупных банд наёмников и гартаоэ. Я знаю, в какой день, где, куда и в каком порядке они планируют наступать.

Ол Каехо по-прежнему молчал, но теперь совсем иначе. Он перевёл глаза на наёмника — очень пристальные, изучающие. Ортар смотрел прямо и спокойно.

— И вы приехали сюда, чтобы подарить эту информацию мне? — задумчиво спросил ол Каехо.

— Не думаю, что мне удалось бы поговорить с ол Тэно напрямую, мне нужен посредник, — сказал Ортар. — И, разумеется, не подарить. Я редко что-то делаю даром.

Ол Каехо ухмыльнулся.

— А что мне мешает выбить у вас информацию бесплатно?

Ортар улыбнулся широко и беспечно.

— У вас нет на это времени.

Ол Каехо внимательно смотрел на него пару мгновений, потом ухмыльнулся снова.

— И сколько вы просите?

Ортар положил руки на стол и начал:

— Вы убедите ол Тэно, во-первых, заключить союз с нок Эдолом. Во-вторых, союз с городами на побережье Науро. Даджата, Шайент, Эгзарт, Эгзаан. С нок Эдолом вам придётся договариваться отдельно. От лица городов заключить договор уполномочен я.

Ол Каехо молчал какое-то время, но напряжения в тишине не чувствовалось. Ортар смотрел в окно. Оно, похоже, выходило на обрыв, и ниже скала спускалась прямо в реку. Дострелить сюда, надо думать, неоткуда. Забраться — тем более. Разве что по спущенной наружу верёвке, и на виду у всех прохожих. При таком раскладе и верно можно позволить себе роскошь окон наружу, а не во внутренний двор, и непомерно широких. Вот отапливать эту комнату наверняка сущее наказание. Впрочем, от этой беды страдают все толстостенные каменные здания.

А вид был хорош даже отсюда; от самого окна он наверняка открывался ещё лучше: на холмы с редкими деревьями и выходящим кое-где на поверхность камнем. Между валунами, между рощами, над каменными залысинами стелился ветер, оставляя за собой быстро тающий след примятой травы. Над краем дальнего леса, высоко в линялом небе неподвижно распластал крылья ястреб. В окно ворвался вдруг ветер, бросая в комнату пушинку осота и дальний резкий крик птицы.

— Города — это я понимаю, — сказал ол Каехо. — Но что вам за дело до нок Эдола?

Ортар рассмеялся, откидываясь на спинку кресла. Ответил с удовольствием:

— До нок Эдола есть дело вам, лорд герцог. Если Империя не успеет разбить эту армию мародёров, война затянется, и я вам ручаюсь, она переместится в Тиволи. А это уже подозрительно близко к вашим окнам. Мне вот не нужна война на побережье. Вам нужна война здесь?

_________________________