1

Огнедышащее африканское солнце постепенно стало склоняться к неровной кромке жёлто-коричневых невысоких гор на западе. Наступало самое жаркое послеполуденное время. Вдоль берега Нила, называвшегося Хапи в те далёкие времена Древнего Египта, вилась узкая дорога, покрытая чёрной горячей пылью. По ней не спеша, с трудом передвигая тонкие загорелые ноги, брёл человечек в белой набедренной повязке, тяжело опираясь на простой деревянный посох. По форме его сильно запылившегося, опускающегося ниже колен белого передника, надетого поверх льняной набедренной повязки того же цвета, любой египтянин признал бы в нём жреца. Следом вышагивал высокий могучий нубиец в короткой красной тряпке, небрежно повязанной на бёдра. На его голове курчавилась копна ничем не прикрытых чёрных волос. На круглой коричнево-глянцевой сытой физиономии застыло надменное выражение, которое красноречиво говорило о том, что его носитель отлично сознает всю высоту своего социального положения. Действительно, он был слугой жреца самого храма Мина, и жреца не простого, а главного смотрителя за храмовым стадом, состоявшим из пяти коров, двух быков и трёх телят. Столь высокая и почётная должность передавалась из поколения в поколение в роду жреца Иуйа уже целых двести лет подряд. К тому же чернокожий гигант не был рабом. Лет двадцать назад во время страшной засухи в глубинах африканского континента до городка Ипу в Среднем Египте добрела высохшая, как живые мощи, нубийка с маленьким мальчиком в кожаной сумке, висевшей на шее. Её приютил сердобольный жрец Иуйа. Мать вскоре умерла, а мальчик выжил. Он вырос в небогатой жреческой семье на правах то ли сына, то ли слуги. На него, бывало, покрикивали, а от жены жреца, сварливой Туйа, он часто получал деревянной, вымазанной тестом лепёшек скалкой по спине за то, что предпочитал спать в жаркий полдень в тенёчке в саду вместо того, чтобы по поручению хозяйки бегать сломя голову по кривым городским улочкам. Но, несмотря на всё это, Джабу занимал в семье жреца место всеобщего любимца. Он был силён, как буйвол, ел, как гиппопотам, и отпускал порой колкие шуточки о своих благодетелях с плутовски-наивным выражением лица. Но если кто-то на свою беду обижал кого-либо из семьи Иуйа, то Джабу из добродушного увальня превращался в сущего зверя.

Как-то несколько воинов из расквартированного в городке отряда, совсем обнаглевшие от сытой мирной жизни, развлекались тем, что вырывали сандалии из рук горожан, проходивших мимо по улице. Прижимистые хозяева, египтяне, обычно предпочитали чаще носить эту обувь в руках, чем на ногах, тем значительно продлевая срок её службы. Один из армейских лоботрясов попытался вырвать сандалии из рук Туйа, которая возвращалась с базара. За ней шёл Джабу, нагруженный мешками, корзинами и связанными за лапы живыми утками, болтающимися вниз головами. Когда он услышал крик хозяйки, возмущённой армейским произволом, — а вопила она зычным и мощным голосом, — то, побросав на землю припасы, как разъярённый носорог, бросился на обнаглевших вояк. Хотя солдат было полтора десятка, численный перевес им не помог. Вскоре несколько злополучных мародёров лежали в пыли с разбитыми физиономиями, без какого-либо проблеска сознания, другие же, как нашкодившие мартышки, забрались на ближайшие пальмы и крыши домов. Туйе ещё долго пришлось уговаривать Джабу сменить гнев на милость и перестать трясти пальмы, на верхушках которых, визжа от страха, болтались, как спелые грозди фиников, незадачливые грабители. Одну пальму он всё же умудрился сломать. После этого случая командир отряда, квартировавшего в городке, целый месяц ходил к жрецу и пытался переманить к себе на службу верзилу-нубийца.

— Да мощь моего отряда утроится, если в его рядах появится ваш чёрный громила! — убеждал командир жреца зычным голосом, привыкшим больше командовать на поле боя, а не звучать во внутреннем дворике скромного дома, где от вибрации осыпалась розовая штукатурка с ветхих стен.

Суровый ветеран многих кампаний, прошедший половину Азии и Африки, потирал свою бритую, всю в шрамах, как полосатый арбуз, голову, просительно глядя в лицо жреца. Иуйа, храня на своей физиономии невозмутимое выражение, не отказывался выпить пива из приносимого военным жбана за успехи египетского оружия и здоровье верховного главнокомандующего, правящего в то время, — фараона Тутмоса Четвёртого, но тем не менее категорически не соглашался отпустить на службу своего воспитанника и верного слугу.

Таким образом, нубиец узнал себе цену и окончательно уверился в важности миссии, которую судьба возложила на него: служить высокопоставленному жрецу и его семье. Что может быть почётнее? Поэтому-то он и взирал высокомерно и даже с лёгким презрением на копошащихся на полях земледельцев. Чернокожий Джабу с достоинством нёс в могучих руках поношенные кожаные сандалии господина, складной обшарпанный стульчик, потрёпанный веер из серых перьев дикого гуся и внушительного размера корзину, заполненную доверху съестными припасами.

Было самое жаркое время года. С полей шёл густой аромат сухой соломы и спелого зерна. Земледельцы дожинали остатки пшеницы и полбы. Скоро надо было ждать разлива реки. Жрец, тяжело опираясь на светлый с розоватым оттенком, вырезанный из местной акации посох и поминутно вытирая пот, струившийся по лбу из-под небольшого чёрного паричка, посеревшего по бокам от ветхости, глядел с тоской на пышущие жаром поля.

   — Добрый день, уважаемый Иуйа! — громко приветствовали хлеборобы жреца, весело улыбаясь.

Их почерневшие от загара, натёртые дешёвым растительным маслом тела блестели на солнце так же ярко, как белоснежные зубы, обнажаемые в приветливых улыбках, а длинные ноги и руки легко и грациозно двигались в такт привычным движениям. Бронзовыми серпами жнецы срезали колосья и складывали их в плетённые из папируса корзины, которые держали стоящие рядом жёны или взрослые дочери. Высохшие стебли откладывали в сторону.

   — Привет, привет, — отвечал жрец, небрежно помахивая рукой. — Бог наш, великий Мин, вам в помощь.

Иуйа совсем устал, ноги его подкашивались от слабости. Он так бы и плюхнулся задом на пыльную дорогу, но проворный заботливый слуга подставил господину раздвижной стульчик. Жрец был щуплым мужчиной средних лет, с круглой морщинистой физиономией. Поражали его светло-серые глаза, необычные для египтян. Видно, в его роду были кочующие из оазиса в оазис западной пустыни ливийцы, среди них нередко можно было встретить светлокожих и светлоглазых. На мир его светлые глаза глядели с каким-то детским наивным удивлением, никак не соответствующим возрасту и высокому общественному положению их владельца.

   — Да, — вздохнул жрец, — проклятая жарища. У меня перед глазами красные круги уже плавают, а стада даже и не видно. Эй, красотка, поди-ка сюда, — обратился Иуйа к проходившей мимо молоденькой поселянке, которая легко несла на голове большую корзину, полную колосьев.

Девушка была в одном коротеньком передничке. Её острые груди упруго подрагивали в такт шагам. Несмотря на круги перед глазами, пожилой жрец с удовольствием смотрел на словно выточенную из красного дерева, изящную фигурку.

   — Ты не видела, куда мои пастухи погнали храмовое стадо? А то я тут уже испёкся живьём, как щука, насаженная на вертел, а ни одной коровы и близко нет. Сетх забери всех этих лоботрясов-работничков!

   — Да вон туда, за холм, на дальнее поле погнали пастухи ваше стадо. Там ещё в прошлом году шакалы осла старосты задрали, — ответила громко, по-деревенски растягивая слова чуть нараспев, поселянка.

   — О боже, — выдохнул Иуйа, — они с ума сошли, что ли?

   — Да нет, — звонко рассмеялась красотка, ударив себя по крутому голому бедру, на которое сел овод, — с ума они ещё не сошли, но языки их заплетались сильно, когда мимо нас проходили, да и ноги тоже. Видать, пива нализались изрядно, и это в такую-то жарищу. Все меня с собой звали, но я не такая. — И, не став объяснять, какая она на самом деле, девица весело оглядела могучую фигуру Джабу и бодро засеменила крепкими, дочерна загорелыми ногами по дороге.

Нужно было спешить, тем более на них уже косо поглядывали селяне. Господин Иуйа, конечно, уважаемый человек, да и старый уже, однако всем отлично известно, что в девицах, созревших, но ещё незамужних, есть что-то такое, что может сбить с пути истинного даже пожилого жреца, не говоря уж о молодом нубийце, на которого поглядывала плотоядно вся женская половина населения городка и окрестных деревень. Да и Джабу, как знала вся округа, не отличался особой целомудренностью. Вот и сейчас он присвистнул с видом знатока, глядя на проворный девичий зад, так волнующе виляющий на ходу, на него свешивались только два красных шнурочка передника, игриво завязанных бантиком. Да и тот красотка надела только после настойчивых просьб и увещеваний родителей.

   — В поле и так никого нет, чего напяливать эту тряпку, ведь голышом же работать сподручнее! — ворчала деревенская красавица, хорошо зная, что рядом с местом, где она только начинала трудиться, словно из-под земли тут же возникали и молодые, и пожилые представители мужского населения деревни или расположенного рядышком городка. У них почему-то постоянно убегали козы или свиньи, как только они видели, как, соблазнительно покачиваясь, словно стройная пальма на жарком африканском ветру, идёт на работу вместе с родителями известная всей округе красотой и весёлым нравом девушка. Но жреца Иуйа, конечно же, в этом легкомыслии никто не подозревал.

   — О, Мин, великий мой бог, — причитал тщедушный представитель храма, тяжело отдуваясь и смешно складывая в розовый пятачок губы, — за что я обязан терпеть эту муку вот уже столько лет подряд? Ну почему именно я должен надзирать за этим проклятым стадом? Что, я какой-то простолюдин, чтобы таскаться по полям и искать этих полупьяных пастухов? Напились, наверное, пива под завязку и загнали сдуру бедных наших коровок в такую глушь, где ни травинки не найти. А ведь шакалы проклятые вокруг рыскают да скалят зубы, облизываясь на славных храмовых бурёнок! Ну зачем на меня свалили такую обузу, это в мои-то годы?

   — За это вам почёт и уважение, хозяин. Вы ведь не просто обычный жрец в старой дырявой повязке, едва прикрывающей его тощую задницу. Вам ведь не надо каждое утро драть на голодный желудок пересохшую глотку на молитве и быть довольным чёрствой лепёшкой в обед. Вы начальник храмового стада, который по утрам и вечерам густое молочко пьёт, да и своим близким даёт сливками и маслицем полакомиться, — довольно облизнулся Джабу, вспоминая приятные моменты своей жизни, связанные с высоким положением своего благодетеля.

Он произнёс эти слова громко и глухо, словно его голос раздавался откуда-то из огромного глиняного сосуда. В его плоском носу задорно блеснуло на солнце медное кольцо, продетое сбоку в правую широкую ноздрю. Нубиец поставил корзину и стал обмахивать веером худое морщинистое лицо своего господина.

Жрец посидел молча, переводя дух, затем поправил ветхий паричок на голове, встал и, тяжело вздохнув, направился по дороге к холму, за которым предполагал найти своих нерадивых подчинённых и злополучное стадо. Джабу, проворно взяв в руки стульчик и корзину, направился за ним. Со стороны смешно было наблюдать, как огромный негр почтительно семенит, с трудом укорачивая свой широкий шаг, за маленьким жрецом. Но поселяне давно уже привыкли к этому зрелищу. Сколько они себя помнили, жрец Иуйа во второй половине дня постоянно искал своё стадо, беспокоясь, как бы шакалы или забредшие из пустынных саванн голодные львы не задрали бы его круглобоких храмовых бурёнок.

Вскоре, обойдя холм, на котором росли пальмы в окружении густых кустов тамарисков и акаций, на удивление зелёные, несмотря на испепеляющий жар летнего африканского солнца, жрец наконец-то увидел своих коровок, мирно пасшихся на пышном травяном ковре. Неподалёку от них спали пастухи, широко раскинув руки. За стадом присматривали две большие короткошёрстые собаки с длинными узкими мордами.

Они завиляли хвостами, увидев хорошо знакомые фигуры: низенькую — жреца и огромную чёрную — нубийца.

   — Спите, проклятые! — Иуйа своим тоненьким посохом хлестнул ближайшего пастуха.

Тот махнул рукой, видимо, подумав, что его укусил один из слепней, летавших в изобилии вокруг коров, и повернулся на другой бок.

   — А ну, вставайте оглоеды! — крикнул жрец и приказал Джабу: — Разбуди-ка ты, сын мой, сих ленивцев. Да построже с ними, построже!

Получив по рёбрам хороших пинков чёрной нубийской ноги, больше напоминавшей бычью, чем человеческую, оба пастуха вскочили, ругаясь спросонья, но, увидев Джабу и его хозяина, склонились в почтительном поклоне.

   — Так-то вы несёте службу, пьяницы и дармоеды? — Иуйа двинулся осматривать коров.

Животные ласково толкали его мордами, когда он шёл между ними.

   — Ишь ты, скотина, а посмышлёней иных двуногих будет, — довольно приговаривал жрец, поглаживая бурёнок. Приказав достать из корзины лепёшки, он посыпал их солью и кормил столпившихся вокруг него коров и быков. — Ну, чего стоите, рты раскрыв? — крикнул он пастухам. — Берите в корзине то, что наша хозяйка вам приготовила. Но предупреждаю, ещё раз утром пивом нальётесь, как бурдюки, велю вас выдрать палками, а затем выгоню с позором со службы. На ваши места вон сколько желающих, любой деревенский пахарь пойдёт с удовольствием. Паси коров, а денежки сполна получишь от храма.

Потягиваясь, зевая и сохраняя на опухших лицах привычно-почтительное выражение, пастухи, не споря о своей славной судьбе, проворно уселись у корзины и стали выкладывать снедь на грубую холстину, разложенную рядом. Вскоре четвёрка под нравоучительные слова жреца, всё реже слетающие с его уст, начала с завидным проворством уплетать лепёшки, огурцы, чеснок, лук, зелёные листья салата, пирожки и жареную рыбу, которые приготовила жена жреца Туйа.

   — Эх, хорошо ваша хозяюшка жарит пирожки с мясом и тыквой, просто во рту тают, — вздохнул один из пастухов, протягивая мозолистую руку к кувшину с пивом. — Можно, хозяин?

   — Да ладно, запей, нерадивый ты слуга Сетха, — кивнул смягчившийся Иуйа, с удовольствием жуя нильскую щуку под маринадом, столь им любимую. — Да и мне, грешному, плесни в кружечку.

Янтарный напиток полился из кувшина. Пили не спеша, смакуя каждый глоток. Допив пиво, все четверо уселись в тени пальм, акаций и тамарисков на краю поля и осоловевшими глазами стали смотреть на раскинувшийся вокруг прекрасный мир, созданный богами и ухоженный руками сотен поколений. Перед ними простиралось обширное зелёное поле, на котором пёстрые упитанные коровы не спеша похрустывали сочной травой, равномерно помахивая хвостами. На шеях позвякивали колокольчики. Неподалёку в арыке журчала вода. Солнце клонилось к западу. Долина застыла, изнемогая от жары. Даже серые птички перестали попискивать и суетливо бегать по хребтам коров, выискивая насекомых, а спрятались в жидкую листву акаций и тамарисков и замерли там, широко открыв желтоватые клювики. Вскоре и жрец, и пастухи, и нубиец захрапели так громко, что коровы, вздрогнув, удивлённо повернули к роще свои морды, увенчанные длинными рогами. Однако через некоторое время вновь раздался сочный хруст и мелодичное позвякивание колокольчиков.

 

2

Вечером стадо не спеша возвращалось в городок. Впереди шествовал, высоко задрав чёрные острые рога, громадный бык с большим бронзовым кольцом в носу. За ним семенил молодой бычок и с женской грацией вышагивали упитанные коровы. Рядом с ними теснились телята. Лениво позёвывая, плелись по остывающей пыли дороги пастухи, их начальник жрец Иуйа и его верный сандаленосец Джабу. На круглых боках животных оседала светлая пыль, поднятая с улиц городка. Но вот наконец-то тёплое молоко потекло в большие кувшины, и умиротворённые животные оказались в своём родном хлеву, где можно было вздремнуть, не опасаясь ни завываний шакалов, ни рычания голодных львов, доносящихся из пустыни. Иуйа проверил, сколько дала молока каждая корова, записал эти данные в папирус для отчёта перед вышестоящим начальством, предварительно, конечно, вычтя полагающуюся себе долю, и с чувством исполненного долга направился домой. За ним шёл Джабу, неся с довольной улыбкой большой кувшин с парным молоком. Его широкие ноздри с наслаждением вдыхали аппетитный аромат. Жизнь была прекрасна!

Когда солнце уже опустилось за западные горы, во внутреннем дворе небольшого, но уютного домика с бело-розовыми стенами, где росла только одна пальма, на жёлтых, хрустящих от каждого прикосновения циновках из папируса расположилась вся семья жреца. Плотно поужинав, каждый занялся своим любимым делом в прохладный и сладкий час перед сном, как делали все египтяне в этой богатой и живописной стране, протянувшейся узкой лентой вдоль огромной реки, не спеша нёсшей свои благодатные воды сквозь самую большую в мире африканскую пустыню. Сам Иуйа, отведав за ужином тушёной утки под чесночным соусом и запив жирное острое блюдо изрядной кружкой пива из фиников, теперь пребывал в благодушном расположении духа. Оно, впрочем, не покидало его всё время, пока стадо не оставляло хлев и не уходило, звеня колокольчиками, навстречу опасностям, подстерегающим славных коров в этом грешном мире. Но сейчас можно было расслабиться: коровы стояли в уютных стойлах и видели уже не первый сон. Жрец поудобней устроился на мягкой подушке, которую ловко подсунул под него Джабу, прислонившись к тёплому гладкому стволу пальмы, отполированному в этом месте его спиной за многие прошедшие годы. Он положил себе на колени старинный свиток, испещрённый неразборчивым писарским почерком, удовлетворённо вздохнул и произнёс торжественно тоненьким голоском:

   — Что ж, теперь самое время отрешиться от мирской суеты и подумать о божественном!

   — Только не храпи громко, папочка, когда уж очень задумаешься о божественных материях, — заметила со смехом сидящая с другой стороны от пальмы дочка жреца, светлокожая и голубоглазая Тии, признанная первая красавица городка.

Она внешне пошла в отца, была изящна и миниатюрна, но характер имела маменькин — сильный, а язычок такой же острый. Рядом с ней младший брат, голый мальчишка лет семи с локоном юности на бритой головёнке, с увлечением играл с большой серой кошкой.

   — Вот вредина! — покачал лысой яйцеобразной головой Иуйа. — Вся в мамочку. А должна бы, кажется, всё время за отца богов молить. Ведь именно благодаря мне ты такая раскрасавица, вылитая моя матушка в молодости. Она была, позаботься о ней Осирис в загробном царстве, дочкой видного воина, ливийца по происхождению. Он ещё воевал под предводительством великого фараона Тутмоса Третьего, дедушки ныне царствующего нашего властелина, да живёт он тысячу лет. Она, мама моя, стройная, как статуэтка, светлой кожей, кудрявыми чёрными волосами и яркими голубыми глазами производила на всех неизгладимое впечатление. Чтобы на неё полюбоваться, из самого Абидоса приезжали ценители женской красоты.

   — Ну, сел на своего любимого конька, о мамаше разговор завёл, — громко проговорила высокая и, несмотря на изрядную полноту, статная матрона, вышедшая из дома во дворик тяжёлой, энергичной походкой.

Это была жена жреца — Туйа, одетая в ярко-красное платье, оголяющее её правое мясистое плечо, подрагивающее на ходу. Туйа была главой земного гарема Мина, то есть старшая в штате жриц при храме. Обладательница зычного голоса и длинного носа, который она совала бесцеремонно во все дела, что творились вокруг, Туйа обрушивалась на окружающих, как внезапно налетевший шквал. Вот и сейчас Иуйа вздрогнул, икнул от неожиданности и уставился с испугом на дражайшую свою половину широко открытыми серыми глазами.

   — Ты бы, матушка, остепенилась, что ли. Ты ведь в возрасте, а носишься как угорелая да ещё орёшь во всю глотку громче, чем командир нашего воинского гарнизона. А ведь при божественном деле состоишь столько лет, должна бы, кажется, уже приобщиться к благодати бога нашего Мина! — недовольно забормотал жрец.

   — А ты мне про благодать божью не заливай. — Жена остановилась и нависла над мужем, как гранитная скала, окрашенная алыми лучами заката, уперев могучие руки в крутые бока. — Ты-то на старости лет совсем спятил, на виду у всей округи к полуголым девицам пристаёшь? Думаешь, о твоих шашнях с дочкой Пиопи я не знаю? Ничего, есть добрые люди, раскрыли мне глаза на твои похождения!

   — Да ты ядовитой травы объелась, что ли? — вытаращил округлившиеся серые глазки ошалевший от неожиданного наскока Иуйа. — Да я эту девчонку спросил только о стаде, и всё. Вон Джабу может подтвердить.

   — О, да, госпожа, — картинно кланяясь, кивнул нубиец. — Только о стаде и больше ни о чём! Мы даже отошли подальше в сторону, когда она своей голой попой к нам повернулась, чтобы, не дай бог, проклятый Сетх не ввёл нас в грех! — Джабу не удержался и громко хихикнул.

   — Он ещё позволяет себе здесь такую наглость! Смеётся он, видите ли, развратный бабуин! Надсмехаешься над своей благодетельницей? — возмутилась Туйа. — О твоих похождениях мне все уши прожужжали соседки. Поимел уже половину баб и девок не только нашего городка, но и всего уезда, скоро до Абидоса доберёшься, поганец ты этакий. Теперь решил сбить с пути истинного своего хозяина, и это когда он уже еле ноги таскает на старости лет!

Женщина развернулась и ловко врезала по чёрному уху, в мочке которого болталась массивная медная серьга. Джабу ойкнул и кинулся за пальму.

   — Кто это еле ноги таскает? — вдруг возмутился Иуйа, вскакивая со своей мягкой подушки. — Да я ещё о-го-го! Конечно, с половиной уезда мне не совладать, годы не те, но уж с нашим-то городишком я управлюсь!

   — Так, значит, ты, старый кобель, признаешься своей законной жене в развратном поведении и в не менее преступном намерении? — уставилась круглыми от удивления глазами на взбрыкнувшего вдруг муженька опешившая Туйа.

   — Да я не это хотел сказать, — начал юлить испугавшийся своего порыва муж, но было поздно.

Разъярённая женщина отвесила звонкую оплеуху стоявшему перед ней супругу. Тот полетел, размахивая руками, через весь двор, благо тот был невелик, и исчез в проёме двери, ведущей во внутренние покои. Из дома донёсся металлический грохот: видно, жрец упал на стоящие там медные тазы.

   — Мама, да ты так всех наших мужчин перебьёшь. С кем мы тогда останемся? — улыбаясь, проговорила Тии, выглядывая из-за пальмы. За её узкой спиной пытался спрятаться огромный Джабу.

   — А ничего, мы и без мужиков проживём, — решительно ответила матрона, поправляя съехавший набок парик и переводя дух. Но вдруг она хихикнула, а потом, не выдержав, захохотала.

   — Да что с тобой, мама? — удивлённо воззрилась на неё дочка.

   — Ой, я сейчас упаду и умру со смеху! — кричала Туйа, вся сотрясаясь, как огромная форма с желе, которым она заливала на кухне ломти нильской щуки. — Как он, мой коротышка, сказал, что с городком-то уж нашим и подавно справится! Вот умора, прямо разбушевался, как бог Мин!

Она выразительно вскинула руку со сжатым кулаком. (На всех древних рисунках бог Мин изображался с огромным фаллосом в возбуждённом состоянии. Этот бог отвечал в божественном пантеоне египтян за оплодотворение.)

   — Сегодня уж он от меня не отделается словами «устал да устал». А как с голозадыми девками, так пожалуйста! Если уж приниматься за городок, так по справедливости надо начинать с собственной жёнушки, — проговорила старшая жрица земного гарема Мина и опустилась на мягкую подушку, продолжая вздрагивать от хохота.

   — Да с вами, родители, не соскучишься! — проговорила недовольная столь вольными речами Тии, брезгливо оттопыривая полную нижнюю губку, качая хорошенькой головкой и поднимая голубые глаза к быстро темнеющему небу, на котором уже стали проступать крупные жёлтые звёзды.

Она встала и отправилась спать. За ней, ступая бесшумно, как огромная чёрная пантера, удалился и Джабу. Но спать он не собирался. Воровато озираясь, чернокожий гигант выскользнул из дома и быстро растворился в темноте кривых городских переулков. Очередная подруга нубийца, пылая от страсти, уже ждала его в укромном уголке садика или на плоской крыше одного из многочисленных городских домов. Африканское солнце кипело в крови местных жителей даже по ночам.

 

3

В то время как в доме жреца Иуйа готовились ложиться спать и сам город всё быстрее опускался во тьму, неподалёку от глиняных полуразвалившихся стен на большом каменистом холме, где возвышался храм главному местному богу Мину, было ещё довольно светло. Хотя солнце уже зашло4за серо-жёлтую гряду плосковерхих гор на противоположном берегу реки, отблески вечерней зари ещё окрашивали высокие изящные колонны недостроенного святилища в мрачно-торжественные бордово-фиолетовые тона. На ступеньках перед входом в храм сидел молодой человек в тёмно-серой набедренной повязке. Выражение лица юноши было не по возрасту серьёзным. Он смотрел, словно полководец перед штурмом вражеской твердыни, на город, мерцающий в фиолетовой вечерней мгле сотнями огоньков.

   — Подожди, Эйе, не двигайся. Я, кажется, нашёл то выражение лица, которое нужно придать скульптуре нашего фараона, — проговорил мужчина средних лет, выходя из храма с несколькими свитками папируса в руках.

Это был зодчий Аменхотеп. Под его руководством строилось местное святилище, об этом уже несколько лет шли разговоры далеко за пределами провинциального городка. Бёдра архитектора обтягивала длинная гофрированная юбка из белого льна. За широким серым поясом из буйволиной кожи торчали пенал для письменных принадлежностей, медный циркуль и свинцовый карандаш. Аменхотеп присел на ступеньку метрах в двух ниже своего ученика, развернул на коленях чистый свиток папируса и цветными мелками с углём стал набрасывать контуры фигуры Эйе и его волевое лицо.

   — Подними чуть повыше подбородок, сын мой, — бросил он и вновь углубился в рисование.

Эйе был не просто учеником, а приёмным сыном. У молодого человека рано умерли родители в тот чёрный год, когда завезённая из Азии болезнь косила сотнями тысяч жителей долины. Архитектор приютил сироту. Ему понравился сильный, целеустремлённый характер, который рано проявился в мальчике, его ум и сметливость.

Аменхотеп закончил набросок с натуры.

   — Теперь надо так эту находку воплотить в скульптуру, чтобы властное, вдохновлённое на подвиг выражение лица вросло бы в облик фараона. А не проявился бы вдруг на памятнике нашему властителю твой лик, мой мальчик, — улыбнулся архитектор. — Кстати, о чём ты думал с таким почти зверским видом, который свойственен воину перед кровопролитной битвой, а не юноше, ожидающему прихода времени любовного свидания?

   — Я думал о своей злосчастной судьбе и о том, что мне всё в жизни придётся брать с бою. Тогда как баловням судьбы то же самое будет просто падать с небес прямо в руки, только успевай подставлять, — мрачно проговорил Эйе.

   — Не ожесточай сам себя, мой мальчик. — Аменхотеп потрепал рукой, вымазанной цветными мелками, по плечу юноши. — Я буду заботиться о тебе до конца моих дней. Ты умён и хорошо образован. Из тебя получится отличный распорядитель работ. Ведь ты уже сейчас, можно сказать, единолично руководишь строительством храма. Хвала тебе, сын мой, за то, что ты освободил меня от ругани с неотёсанными мастеровыми, которые набили руку в примитивных приёмах работы и не хотят ни на йоту от них отступить, сделав что-то новое. А какое для меня было благо избавиться от нудных, выматывающих силы пререканий с вороватыми писцами и с глупыми, заносчивыми жрецами! У чернокожих в стране Куш больше развито чувство прекрасного, чем у наших заказчиков, требующих строить только по старинке. А ведь это такое счастье создавать что-то новое, видеть, как плоды твоей фантазии воплощаются в камне! Тебе, мой мальчик, больше нужно уделять внимания творческой стороне дела. Недаром я тебя столько лет учил архитектуре и скульптуре. В самовыражении, и только в нём, можно найти своё счастье, сынок.

   — У меня нет твоего таланта, отец, — решительно ответил юноша. — Моё призвание — руководить людьми, я это твёрдо знаю. Но кем тут руководить? Сотней провинциальных увальней?

   — Ха-ха-ха! — рассмеялся архитектор. — Умерь пока свою гордыню. Вот я дострою этот храм, а там, глядишь, получу заказ в Абидосе, а потом, может, и до столичных стовратных Фив доберёмся.

   — К концу жизни? Когда будем уже совсем дряхлыми стариками?

   — А ты хочешь получить всё сразу? Так бывает только в сказках или в снах.

   — Может, это вещие сны?

   — Что же тебе приснилось?

   — Я видел, как стою вот здесь, на холме, вместе с Тии и на наши головы вдруг опускается огромный сокол, а в его когтях блестит золотой урей.

   — А больше ты ничего не заметил? — пытливо глянул на своего приёмного сына архитектор.

   — Ну, там был ещё кто-то третий, рядом с нами...

   — И что он делал?

   — Судя по одеянию, он был из царского рода. Высокий юноша с копьём наперевес хотел меня пронзить.

   — Эх, сынок, сынок, — покачал головой Аменхотеп. — Боги предупреждают тебя не о славном будущем, а о бесславном конце, если ты побежишь за этим миражом. Ты внезапно превратишься в дряхлого старика, и копьё пронзит тебя. Не к добру эти сны. Боги точно хотят предупредить нас о чём-то.

Ладно, — махнул рукой архитектор, — беги на свидание и спроси заодно Тии, не видела ли и она этого странного сна.

   — А откуда вы знаете, что я иду именно к ней?

   — Глупыш! Да разве в нашем городке можно чего-нибудь скрыть? О твоих отношениях с Тии не ведают только её отец и мать. Да и то, я уверен, они скоро обо всём прознают. У наших кумушек языки длинные. Вот тогда тебе устроит её мамаша такую головомойку, что ты позабудешь и о соколе, и о золотом знаке царской власти. Небо покажется с маленький листочек папируса. У главы земного гарема бога Мина тяжёлая рука!

   — Не накликайте на меня беду, отец, — взялся за висевший на шее оберег, зуб льва, юноша.

   — Беги, сынок, беги и не бойся ничего. Если случится то, о чём я тебе говорил, сразу же обращайся ко мне, я тебя выручу, ты же мой сын, — похлопал по плечу юношу Аменхотеп и направился к своему дому, построенному рядом с храмом.

Эйе благодарно улыбнулся и быстрой юношеской походкой направился к одному из проломов в обветшавшей городской стене по блестевшей в лунном свете дороге.

 

4

Юноша легко влез в небольшое окно, находящееся почти под потолком. Его худому и гибкому, как у змеи, телу подобное испытание было просто пустяком. Яркий свет луны падал на широкое ложе на полу, покрытое белоснежной льняной тканью. На нём лежала обнажённая Тии. Она задремала, ожидая любовника. Юноша затаил дыхание. Девушка была царственно прекрасна. Особенно поражала её белоснежная кожа, которая, казалось, светилась мягким светом.

   — Это ты? — спросила Тии, открывая глаза и потягиваясь. — А я даже заснула, ожидая тебя, день был таким хлопотным. Иди ко мне, — протянула она руки.

Эйе не медлил ни мгновения. Отброшенная в сторону набедренная повязка не успела упасть на пол, как молодые любовники сплелись в горячих объятиях. Заскрипела папирусная циновка, страстные всхлипы зазвучали всё чаще. А в окно равнодушно смотрела луна на дергающиеся в пароксизме страсти тела, да в пустынной дали раздавались глухие завывания шакалов. Когда молодые люди перевели дух, Тии вдруг хлопнула себя рукой по влажному лбу.

   — Совсем из головы выскочило.

   — О чём это ты? — удивился Эйе.

   — Да о сне, который я видела перед твоим приходом.

   — О боги, неужели тебе приснился сокол с золотым уреем?

   — Как, ты уже знаешь?

   — И мне приснился этот же сон!

   — Надо же, какое чудо! Прямо на мою голову сокол опустил знак царской власти.

   — И на мою тоже, я ведь рядом стоял, — уточнил молодой человек.

   — Да, ты стоял, я это заметила... — неуверенно протянула девушка.

   — А больше ты ничего не помнишь?

   — Ко мне подошёл симпатичный молодой человек, на нём было роскошное ожерелье, на предплечьях и руках золотые браслеты очень тонкой работы, все осыпанные драгоценными камнями. Он обнял одной рукой меня за талию. От него исходил такой аромат духов. И у меня закружилась голова. — Тии мечтательно улыбнулась.

   — И ты мне всё это спокойно рассказываешь?

   — А ты что, усмехнулась девица, — ревнуешь? Да ведь это же сон.

   — Ты мне изменила уже в мыслях своих, несчастная, — шутливо схватил за горло любовницу Эйе. — Кстати, это не просто смазливый юноша, а член семьи фараона.

   — Неужели? — Тии, открыв рот от удивления, резко села на ложе. — Значит, меня обнимал сам царевич, сын нашего владыки? Вот это да!

   — Ну, это только во сне, не задавайся, — рассмеялся юноша.

Бурная сцена любви вновь разыгралась в небольшой комнатке, залитой лунным светом. А в это время отец Тии вышел, покачиваясь от слабости, из спальни, где наконец-то забылась крепким сном его супруга. Иуйа ворчал недовольно себе под нос:

   — Вот старая дура, совсем сбрендила! Ну, мало ли что я сгоряча скажу, так надо всему верить, что ли? Я ведь не мальчишка, чтобы вытворять такое в постели!

У него от слабости закружилась голова, и он опёрся о стену. И тут вдруг услышал страстные женские стоны.

   — Что за наваждение? Ведь жёнушка уже спала, когда я из спальни вышел.

Иуйа сделал несколько шагов назад и заглянул в спальню. Из душной темноты слышался громкий храп его супруги.

   — Это мне мерещится, — пробормотал себе под нос жрец и, устало передвигая ноги, побрёл по коридору во внутренний дворик. — Ишь как заездила проклятая баба, всё время её вопли в ушах стоят!

Но, когда он проходил мимо двери, ведущей в комнату дочери, раздались вновь те же самые страстные стоны, только теперь к женским примешивались и мужские.

   — Не может быть! — вздрогнул Иуйа всем телом. — О боги, неужели это моя дочурка так визжит, да ещё вместе с каким-то мужиком?

Жрец почувствовал, как у него всё внутри похолодело, потом опять закружилась голова, и он привалился к оштукатуренной стене коридора. Но тут раздались особенно пронзительные вскрики девицы, и отца пронзила жуткая мысль:

   — Да её там насилует какой-то негодяй!

Кровь ударила в голову. Уже плохо что-либо осознавая, Иуйа одним ударом ноги вышиб дверь, запертую изнутри на хлипкую задвижку, и, как обезумевший от ярости буйвол, ворвался в комнату. На него уставились с ужасом два лица: Тии и мужское, очень знакомое. Но сейчас отцу было не до воспоминаний. Он кинулся к ложу, ударом опрокинул на пол поднимавшегося юношу и вцепился мёртвой хваткой ему в горло.

   — Не надо, папочка, не надо! — закричала истошно Тии.

Она попыталась оторвать своего тщедушного отца от любовника, но сейчас с этим не справился бы даже Джабу, будь он рядом.

   — Да отпусти ты его! — взмолилась Тии. — Он ни в чём не виноват. Я сама его позвала.

В ответ раздался только хрип молодого человека. Он начал судорожно дёргать руками и ногами.

   — Да он женится на мне! Женится! — выкрикнула прямо в ухо отцу Тии последний с её точки зрения веский аргумент.

Но Иуйа ничего не услышал, пальцы его стальными тисками продолжали сдавливать горло негодяя, посмевшего посягнуть на любимую дочь. Даже в лучах луны было видно, что лицо Эйе стало почти фиолетовым. Юноша выпученными глазами глянул на девушку. Она схватила большой медный таз, в котором умывалась по утрам и вечерам, и ударила что есть силы им по голове отца. Раздался такой звон, словно начиналась утренняя служба в храме, когда жрецы принимались громко бить в литавры. Иуйа ослабил хватку и упал без сознания на свою жертву. Над телами застыла в отчаянии, ломая руки, Тии. Рядом валялся медный таз.

Именно такую картину застала ворвавшаяся в комнату Туйа. Одна рука её держала горящий светильник, другая — дубинку.

   — Что здесь происходит?

   — Он его чуть не убил! — прокричала в ответ дочка.

   — Кого? Твоего отца?

   — Да нет. Это папаша ворвался как сумасшедший в комнату и кинулся на Эйе. Он вцепился ему в горло и чуть не задушил.

   — А что этот жалкий подмастерье делал у тебя в комнате ночью?

   — Да хватит вам орать! — простонал вдруг Иуйа, садясь на циновку. Он двумя руками держал себя за голову и с удивлением озирался по сторонам. — И так голова просто раскалывается!

   — Папочка, ты живой, — плача от радости, обняла его Тии. — Это я ударила тебя по голове тазом.

   — О боги! Сегодня воистину несчастливый для меня день, вернее, ночь. Сначала жена отвесила оплеуху, затем дочка тазом приложила.

Жрец удивлённо, что-то с трудом припоминая, начал оглядываться по сторонам. Тут его 3взгляд упал на юношу, который уже пришёл в себя и метался по комнате в поисках своей набедренной повязки. Одной рукой он прикрывал причинное место, а другой шарил по тёмным углам.

   — Ты не это ищешь? — протянула ему его повязку вместе с широким кожаным поясом Туйа.

   — Вы очень любезны, — ответил воспитанный юноша и поспешно обвязал худые бёдра. Теперь он мог повернуться и встретить противника лицом к лицу.

   — Вот он, насильник! — закричал Иуйа и кинулся на Эйе.

   — Да угомонись ты! — повелительно рявкнула старшая в земном гареме Мина и схватила за худое предплечье своего вновь вспыхнувшего яростью мужа. — Никакой он не насильник. Просто наша дочурка развлекается по ночам с парнями, кто покрепче и посмазливей. Надеюсь, здесь не половина уезда перебывала? — обратилась мать к дочке.

   — Да как вы смеете оскорблять девушку такими предположениями? — шагнул вперёд в порыве негодования Эйе.

   — Ну, если она изображала тут животное о двух спинах с тобой, у кого ни кола ни двора, то почему бы не предположить, что здесь побывал не только ты?

   — А ну хватит помои на меня лить! — Тии встала напротив матери, уперев руки в бока.

   — О, у моей дочурки наконец-то прорезался голосок! — Мамаша тоже упёрла свои мощные длани в округлые бёдра.

Несмотря на разницу в возрасте и росте, они были удивительно похожи. Даже голоса почти нельзя было различить, только у дочки он звучал чуть-чуть звонче.

   — Я вовсе не распутница, как ты меня хочешь выставить. Это мой жених. И он не мастеровой, как ты заметила, а приёмный сын архитектора Аменхотепа, строителя нашего нового храма. Со временем он наследует его профессию и должность. Эйе уже сейчас руководит сотнями рабочих и десятками писцов. Он на равных со жрецами заседает в производственных советах, а разбирается в строительстве намного лучше любого из них. Так что он выгодный жених и не надо тут устраивать истерики и поливать меня грязью.

   — А что? Она права, — раздался голос Иуйа, уже пришедшего в себя окончательно. — Парень он неплохой. И раз уж это произошло, то лучше нам самим поженить их, а не ждать, когда весь город будет перетряхивать наше грязное бельё.

   — Да ты просто осёл! — заорала на мужа Туйа. — Тебе голову морочат, а ты и уши развесил. Ведь парень не родной сын этому архитектору, а приёмный. Ну а кто даст приёмышу хорошее наследство? Сможешь ли ты, руководитель строительства, — обратилась она к юноше, — построить свой собственный дом для молодой жены и будущих детей? Или мы выложим в твои руки свои последние дебены золота и серебра, которые с таким трудом скопили? А ведь у нас ещё сын есть кроме дочурки, его ведь тоже на ноги поставить нужно! Вот о чём думать надо, — повернулась Туйа к мужу.

   — Да, смогу! — повысил внезапно голос Эйе. — Я не только построю хороший, просторный дом, но и буду достойно содержать свою будущую семью. И вам, мои дорогие родители, буду надёжной опорой на старости лет. А когда вы покинете этот мир, я похороню вас со всеми полагающимися почестями и буду до конца моих дней приносить жертвы богам, чтобы обеспечить вам достойную загробную жизнь и будущее воскрешение. Это же будут делать мои дети и внуки. И в этом я клянусь, призывая в свидетели нашего бога Мина и всемогущего Амона-Ра, и, если я не выполню своего обещания, пусть я умру, как собака под забором, и никогда не воскресну к будущей жизни!

Родители Тии ошарашенно уставились на молодого человека, произнёсшего так громогласно столь страшную клятву. На его вдохновенном лице читались такая уверенность в своих словах, сила воли и непреклонная решимость, что даже Туйа притихла.

   — А чтобы моя клятва не осталась просто словами, я завтра же утром приду к вам с моим отцом Аменхотепом и мы составим брачный контракт. А теперь я попрощаюсь с вами. — И юноша удалился с гордо поднятой головой.

   — А ты, мама, заявляла, что он простолюдин, — сказала улыбаясь Тии. — Да ты только посмотри, какая у него благородная осанка. Даже сын правителя Абидоса, которого мы видели в прошлом году, когда ездили туда на ярмарку, не держит себя с таким достоинством.

   — Ну что ж, завтра посмотрим, кто из нас прав, — огрызнулась мамаша не очень уверенно: слова Эйе и его поведение произвели на неё большое впечатление. — Пойдём же спать, Иуйа, — обратилась она к мужу. — Ну и крепкая же у тебя голова, оказывается. После удара таким тазом ты ещё что-то соображаешь!

Туйа рассмеялась и, пнув ногой медный таз, вышла из комнаты. За ней поплёлся глава семьи, совсем обессилевший после всех волнений, обрушившихся на него этой ночью.

После ухода родителей Тии улеглась на своё льняное ложе и, подставив лицо и грудь прохладному ночному ветерку, начала засыпать. Она тоже умаялась этой ночью. Проваливаясь в волны сна, Тии вновь увидела царственного юношу. «О боги, какие же у него чудесные духи и как прекрасно сверкают и переливаются драгоценные камни на его ожерелье», — думала она, засыпая.

Никто из семьи жреца Иуйа даже во сне не мог предположить, что их такая обычная и уютно налаженная жизнь вскоре резко изменится, впрочем, как и жизнь всего Египетского царства. И каким-то чудом в центре судьбоносных для страны и правящей династии фараонов изменений окажется их скромная и дружная семья, о которой пока знали только соседи, размеренно и тихо проживавшие отведённые им богами годы в маленьком сонном городишке под названием Ипу. Но жизнь пока шла своим обычным чередом.

 

1

Красный диск солнца медленно поднимался над жёлто-серой кромкой гор на востоке, больше похожих на гряду плосковерхих холмов. Над водой плавали обрывки ночного тумана. Вверх по реке шли многочисленные суда. Оранжевые прямоугольные паруса раздувал попутный ветер. Слышался скрип уключин. Мерно и глухо били барабаны, задавая ритм гребцам. Изредка раздавался грубый хриплый окрик надсмотрщика и свист бича из воловьей кожи, опускавшийся на плечи нерадивого морехода, плохо управляющегося с длинным веслом. На передней, ограждённой высоким деревянным фальшбортом площадке одного из многочисленных военных кораблей стоял рослый мужчина с широкими мощными дочерна загорелыми плечами. На узких бёдрах была повязана простая белая льняная повязка. Голый, тщательно выбритый, куполообразный череп, сухое треугольное лицо с резко выдающимся вперёд, крючковатым, орлиным носом и мощный подбородок окрашивала в ало-синеватые тона утренняя заря, придавая живому человеку сходство со скульптурным изображением. Таких памятников, только, конечно, в роскошных париках, увенчанных золотыми уреями, немало высилось по всей стране. Ведь фараон Тутмос Четвёртый правил уже пятый год и его верные подданные по всей долине огромной реки успели установить на пьедесталы за этот короткий срок множество каменных изображений, демонстрируя свою горячую любовь к божественному правителю, который, правда, за эти годы редко бывал в родных краях.

Новому фараону приходилось могучим кулаком египетского оружия подтверждать своё право на безграничную власть над многочисленными беспокойными народами в различных уголках огромной империи, протянувшейся от предгорий Малой Азии до четвёртого порога Нила, или Большого Хапи, как называли эту длиннейшую реку Старого Света древние египтяне. Но вот наконец-то последний азиатский бунтовщик был посажен на кол. Можно было с чувством хорошо выполненного долга возвращаться домой. Теперь предстояло навести порядок в родных стенах, ибо хорошо известно, как размякают и погрязают в лени работники без пристального ока и бича своего господина. Фараона же поставили боги править этой прекрасной страной с её многочисленным и трудолюбивым народом не для того, чтобы он позволил внутренним смутам вновь, как это было много веков назад, разрушить самую мощную империю, когда-либо существовавшую на земле. Но, судя по многочисленным донесениям тайных осведомителей, которые регулярно получал Тутмос во время своего похода в Азию, дело шло именно к тому. Местные амбиции опять поднимали голову в огромной стране. Аристократические семейства столицы и провинции не желали служить в поте лица своего на благо империи, а предпочитали благодушно-бездеятельное существование. Благо у них и земли, и рабов, и золота было предостаточно. Однако ожиревшая знать страшно заволновалась и зашипела, как клубок змей из норы, в которую сунули палку, когда ведущие должности в государственных органах начали занимать выходцы из простонародья, всего добивающиеся своим умом, предприимчивостью и энергией, бьющей из них без устали Мощным ключом. Они-то в основном и окружали фараона, нуждающегося в энергичных и беспощадных исполнителях своей воли. Но эти дети простого народа, вырвавшиеся наконец из нищеты и безвестности, тоже были опасны для империи своим безграничным и беспринципным эгоизмом. В этом они смыкались со старой аристократией. Та хотя бы была верна традициям, издревле заведённым порядкам. Вынырнувшие же из ниоткуда по воле случая и фараона простолюдины были способны ради своих корыстных целей на всё, традиции и нравственные нормы их не сдерживали. Если им будет выгодно, они выбросят на свалку даже своих родных египетских богов и будут поклоняться новым, завезённым из той же Азии. Этому свидетель был сам фараон, когда в Финикии, где базировались его флот и основная часть сухопутных сил, многие офицеры его армии вдруг стали молиться местным богам. Среди высшего командования быстро вошло в моду придерживаться местных обычаев, одеваться по финикийской моде, иметь жён из местного населения. Даже детей нарекали финикийскими именами. Тутмос хорошо знал, как негативно ко всему этому относился столичная фиванская знать, презирающая и ненавидящая всё чужое, и самая костная её часть, жрецы главного бога страны — Амона.

Даже сейчас, с удовольствием вдыхая прохладный утренний воздух, фараон не мог не думать обо всём этом. Пахло мокрым деревом и пресной, сладкой водой родной реки. Было так тихо, что острый слух опытного воина улавливал, как шелестят по берегам густые заросли папируса. За спиной изредка хлопал и шевелился как живой большой прямоугольный парус с оранжевыми и белыми поперечными полосами, сырой и тяжёлый от недавно выпавшей предутренней росы. Деревянная палуба из ливанского кедра, на которой босыми ногами стоял повелитель Египта, была приятно влажной и прохладной. Тутмос задумчиво наблюдал, как мощный килевой брус, заканчивающийся в носовой части бронзовой головой льва, служащей тараном, стремительно рассекает голубовато-зелёные волны реки. Повелитель Египта помнил, как подобострастно азиаты называли его беспощадным львом, безжалостно терзающим свои жертвы. Он и был таким: несгибаемый воитель, как его дед и отец, построившие огнём и мечом великую империю. Она попала в надёжные руки. Фараон самодовольно улыбнулся и посмотрел назад, на верхнюю рею, где висел привязанный за ноги труп главы восставших княжеств страны Ретену. Он уже почти высох на жарком африканском солнце. Тело изрядно пропитали ароматическими смолами, чтобы неприятный запах не беспокоил повелителя. Но, как всем известно, труп врага всегда пахнет хорошо, и грубых воинов не особенно беспокоили какие-то там запахи. Тем более что после тридцати лет беспрерывных походов и многочисленных сражений фараон не отличался особенной чувствительностью. Гордая радость охватила Тутмоса. Приятно было возвращаться с победой из дальнего похода.

Фараон вёз на судах своего каравана богатую добычу и тысячи пленных, будущих рабов. Несколько десятков из них будут принесены в жертву богу Амону и фараону Тутмосу Третьему, великому полководцу, после своей смерти вошедшему на равных в многочисленную семью египетских богов. Его внук, Тутмос Четвёртый, задумал поставить перед главным храмом столицы огромную статую своего деда, несколько десятков лет пролежавшую на берегу Нила. Он уже велел в своём послании из Азии, чтобы статую отреставрировали, приготовили пьедестал с полагающимися надписями. Когда победоносные войска прибудут в столицу страны Фивы, то праздник триумфальной встречи с повелителем Египта следует совместить с установкой статуи великому и славному основателю нынешней огромной египетской империи. Правда, фараона обуревали сомнения: справятся ли чиновники вовремя с его заданием? Уж больно столичная знать разжирела и размякла, проживая в Фивах без бдительного ока и тяжёлой руки правителя обеих стран Египта. Ведь последние десятилетия фараоны почти всё время были вынуждены проводить в непрерывных походах на севере или юге. Невозможно править такой гигантской империей, сидя безвыездно в стовратных Фивах, к чему призывали глупые ревнители старинных обычаев. А главный столичный архитектор Небуненес, выходец из очень знатного, кичащегося свой древностью рода фиванских номархов, дальний родственник самого фараона, обладатель большого живота и малых познаний в искусствах и строительном деле, мог не справиться даже с таким простым поручением: установить уже законченную каменную статую на пьедестал. Правда, статуя была огромна — высота почти 32 метра. От этого фараон волновался и хмурил свои прямые чёрные брови с пробивающейся сединой, которую старательно закрашивал по утрам парикмахер.

«Позор будет на весь свет, если с установкой памятника что-либо произойдёт, — думал правитель огромного государства. — Собрал гостей и подданных со всех стран, а потом взял и опозорился прилюдно! Эти аристократы порой просто невыносимы со своими претензиями и вялой беспомощностью. Как мне надоело с ними нянчиться, ублажая их родовую спесь!» — думал Тутмос, морщась, словно от зубной боли.

Между тем солнце поднималось всё выше. Непокрытую голову фараона стало припекать. Палуба под ногами становилась всё горячее. Запахло чуть горьковатым запахом плавящейся в лучах светила смолы ливанского кедра, из которого недавно у берегов Финикии был построен этот великолепный боевой корабль. Фараон поднял руку. Рядом с ним мгновенно вырос вышколенный смуглый слуга. Ничего не говоря, Тутмос указал себе на голову. В мгновение ока на неё был водружён голубого цвета парик, который мог носить только фараон. В столице вместо слуг ему будут прислуживать самые высокие вельможи страны, но царь Египта знал на своём опыте, насколько нерасторопны разжиревшие аристократы, отвыкшие от повседневной службы. Но придётся с этим мириться, хотя в постоянных походах старый воин привык к простоте нравов. Он предчувствовал, как много времени будет должен отдавать бессмысленному придворному этикету и сложнейшему протоколу.

«Часами сидеть истуканом на троне и наблюдать, как тебя, словно живого мертвеца, окуривают ароматическими смолами. Ползают перед тобой на животах, целуя прах у твоих ног. Это просто жуткая пытка, когда ты знаешь, сколько дел не терпит никаких отлагательств», — мрачно думал фараон.

Но тут за спиной фараона раздались тяжёлые шаги. Так шагать мог только его сынок.

   — Доброе утро, отец, — скороговоркой пробормотал царевич Яхмос и почтительно поцеловал родителя в плечо: в военном лагере и на боевом корабле он позволял себе такую вольность в обращении с царём Египта, живым божеством.

От Яхмоса пахло пивом и чесноком. Он обожал простую пищу. Царевич был копией своего отца, только черты его лица отличались грубоватой незаконченностью, словно скульптор, изготавливающий бюст фараона, пренебрёг тонкой отделкой и шлифовкой деталей и бросил в таком виде свою работу. Яхмос взглядом опытного военного огляделся.

   — Почему на мачте нет лучников? — рявкнул он громовым голосом. — Капитана ко мне!

На носовую площадку взбежал капитан судна, блестя золотой серьгой в ухе и поправляя наспех криво надетый парик. Он упал на колени. Яхмос пнул его в бок и спросил отрывисто:

   — Ты забыл правила несения воинской службы в походе? Почему на верхушке мачты нет дозорных?

   — Я думал, что мы уже не на вражеской территории.

   — Кто тебе разрешал думать, червь морской! — заорал царевич. — Третий параграф «Наставления о несении воинской службы» в походе гласит, что, пока весь отряд или караван судов не прибудет к постоянному месту своей дислокации, они находятся в боевом походе и должны двигаться, строго соблюдая боевые порядки, бдительно осуществляя дозорное и разведывательное наблюдение за всем, что происходит вокруг, чтобы никто не смог их застать врасплох. Пятьдесят плетей тебе! И завтра же доложишь своему непосредственному начальнику наизусть «Наставление о несении воинской службы». И если, червь морской, ты сделаешь хотя бы одну ошибку, то получишь ещё пятьдесят ударов плетью и на следующий день опять будешь читать наизусть наставление. Так будет продолжаться, пока ты не выучишь все параграфы этого важнейшего для любого военного документа, — наставительно произнёс Яхмос, — и чтобы сейчас же лучники заняли свои места на мачте, на корме и на носовой площадке.

   — Молодец сынок, — сказал фараон, похлопав по широкому плечу царевича. — Служака ты отменный. Но вот для наследника и будущего фараона тебе не хватает умения понимать чужие интриги и самому их плести. Не знаешь ты придворной жизни.

   — Вот от неё, отец, ты меня уволь! — пробасил Яхмос. — Чего я терпеть не могу, так это придворных щёголей, проныр и лизоблюдов. Мой удел — военный лагерь да битва. Что может быть лучше, как нестись на колеснице на врага!

Фараон снисходительно улыбнулся.

   — Этого мало, сынок. Но ничего, скоро мы поживём в столице, наведём там порядок. Ты заодно присмотришься к придворным нравам, наберёшься опыта. Я ещё не стар, так что у тебя есть время превратиться из бравого воина в мудрого правителя. Хотя я и сам не люблю эти придворные дрязги.

Раздался звук трубы. К судну, на котором плыл фараон, приближалась большая, роскошно убранная барка.

   — Да это мой младший братик катит. Лёгок на помине этот придворный шаркун! — презрительно бросил царевич Яхмос, наблюдая, как суетятся матросы, устанавливая нарядные сходни, чтобы с борта барки на военный корабль мог переправиться младший сын фараона Аменхотеп.

 

2

Смуглый молодой человек, весело блестя широко посаженными, круглыми карими глазами чуть навыкате, спустился по нарядному трапу, устланному красным ковром. Это был царевич Аменхотеп. Он весь словно искрился на утреннем солнце: столько на нём было нацеплено украшений из драгоценных камней. Бёдра обтягивала не просто повязка, а целое произведение искусства придворных портных. Пышная юбка из гофрированной льняной тончайшей ткани похрустывала при каждом шаге и раздувалась колоколом на свежем речном ветерке, а надетый поверх неё вышитый передник блестел на солнце так, что казался вырезанным из сплошного листа чистого золота. Недаром царевич слыл за первого франта столицы, ему подражала вся золотая молодёжь стовратных Фив.

   — Вырядился, словно попугай, — проворчал Яхмос.

   — Да уж наш Хеви всегда любил покрасоваться, — с улыбкой проговорил фараон и протянул руки к подходящему царевичу. — Ну, будет, здесь ни к чему официальные поклоны. Дай-ка я тебя просто обниму, сынок. А ты подрос за те два года, что я тебя не видел. И какие у тебя румяные щёки.

Тутмос потрепал сына по подбородку.

   — Ну, рассказывай, как здоровье матери, царицы Мутемуйа? Что вообще творится в нашей столице?

На палубе расстелили роскошный ковёр. На него водрузили три изящных стула из чёрного дерева. Один побольше — для отца — и два поменьше — для сыновей.

   — Мама ждёт не дождётся, когда ты вернёшься домой. Она очень рада, что её отец, царь Артатама, едет вместе с тобой. Ведь они не виделись целых двадцать лет. Да и мне интересно взглянуть на своего дедушку. Мама говорит, что я на него очень похож. — Аменхотеп говорил быстро, возбуждённо жестикулируя.

   — Это точно, — презрительно заметил Яхмос. — Он так же машет руками, как и ты, и тоже обожает драгоценные побрякушки.

   — Ну, не всем же быть такими суровыми воинами, как ты, братец. Кроме колесниц и воинских наставлений в мире есть ещё много приятных и полезных вещей. — Аменхотеп в свою очередь с плохо скрываемым презрением посмотрел на почерневшего на солнце старшего брата. — Кстати, внешний вид правителя — это не только его личное дело. Если наследник престола выглядит как обыкновенный грязный, покрытый дорожной пылью воин, от которого ещё к тому же несёт пивом и чесноком, то он оказывает плохую услугу своему отцу, божественному повелителю Египта. Нельзя ронять авторитет власти фараона.

   — Ты, разодетая мартышка, да к тому же напомаженная, как последняя шлюха, будешь поучать меня, воина, который своей грудью прикрывал фараона в бою?! — вспылил Яхмос, стремительно вскакивая со стула и сжимая кулаки.

   — А ну прекратите! — поднял руку Тутмос. — Вы опять, как мальчишки, готовы подраться из-за какого-нибудь пустяка.

   — Нет, папа, я отнюдь не желаю попасть под медные кулаки моего братца, — рассмеялся Аменхотеп. — Но ему всё же нужно понять, что он скоро будет в столице Египта, первом городе мира, где просто не принято ни грубо себя вести, ни отвратительно одеваться, ни вообще за собой не следить. У нас погонщик ослов выглядит более прилично, чем наследник престола.

   — Что ж, в этом Хеви прав, — кивнул фараон и обратился к Яхмосу: — Займись своим внешним видом, сынок. Это в продолжение того разговора, который мы с тобой недавно вели. В жизни человек должен соответствовать тому месту, куда он попал. На поле боя хорошо одно, во дворце — другое. Так какие новости в столице? — повернул голову отец к младшему сыну.

   — Новости тебе не понравятся, отец. Главный архитектор, Небуненес, слёзно умоляет ваше величество, чтобы вы повременили немного с приездом в Фивы. Ещё не подготовлен пьедестал, на который необходимо установить памятник, да к тому же не готовы салазки для передвижения статуи. И, вообще, мне кажется, папа, наш главный архитектор со своими помощниками никак не может решить, каким же способом установить на пьедестал такую огромную статую. Ведь раньше такого никто не делал. И к тому же строительных работ такого масштаба в Фивах давно не велось и неоткуда собрать нужных специалистов. Ведь не сам же Небуненес со своим огромным животом будет поднимать памятник. В столице шутят, что поставить на пьедестал главного архитектора, пожалуй, будет потрудней, чем статую Тутмоса Третьего.

   — Я так и знал! — Фараон вскочил со стула и быстро прошёлся широкими шагами по палубе. — Я собрал правителей почти половины Азии, чтобы показать им всё величие моего государства и красоту моей столицы, и вот мои подчинённые выставляют меня, своего повелителя, дураком. Хорош же я буду после того, как пообещал царю страны Нахрайна, царям и князьям страны Ретену, послам Вавилонии, Ассирии и страны хеттов, что они увидят собственными глазами памятник моему деду, великому Тутмосу Третьему, фараону, от одного упоминания о котором по сей день трепещут все страны вокруг нашей империи. И что я теперь скажу своим гостям? — Тутмос приказал через плечо мгновенно появившемуся рядом с ним секретарю: — Немедленно послать мой указ визирю Верхней страны Ментухотепу. Даю всем этим разжиревшим аристократам на подготовку к установке памятника полмесяца. Чтобы всё было готово за это время. Если не выполнят моего приказа, то пусть пеняют на себя.

Фараон походил по палубе и глянул на берег. Там виднелся какой-то небольшой городок. Рядом с ним на холме стоял недостроенный храм.

   — Какая красивая колоннада, — проговорил Тутмос. — Пожалуй, я пристану здесь к берегу, осмотрю храм, узнаю, как живут мои подданные в этой глубинке. Весь караван, кроме моей личной охраны, пусть плывёт к Фивам. Позаботьтесь, чтобы моих гостей приняли и разместили получше, — приказал он подчинённым.

Так Тутмос Четвёртый внезапно появился в провинциальном городке. Воспоминания об этом визите передавались местными жителями из поколения в поколение много столетий подряд. Ещё бы, сам фараон ступил на землю Ипу! Но правитель огромной империи и не предполагал, что делает роковой шаг.

 

3

В то утро, когда нога властителя Египта вступила на берег в городке Ипу, местные жители занимались своими делами, как и всегда каждый будний день. Эйе и Тии осматривали свой новый дом, где работы по ремонту почти были закончены. Архитектор Аменхотеп выполнил обещание, данное приёмному сыну. Он выделил солидную сумму золотом и серебром для покупки молодожёнам дома на берегу реки и домашнего скарба. Даже мать невесты Туйа ни к чему не смогла придраться. Прошло всего десять дней после той злополучной ночи, а молодой человек, давший страшную клятву, уже стал состоятельным домовладельцем и женихом.

   — Вот что значит вовремя взять ухажёра за горло, — объясняла произошедшие изменения мамаша. — А то выскользнул бы из рук, как угорь, и был таков. Парни они такие: им бы лишь позабавиться с девицей, а последствия пускай её родители расхлёбывают.

В ответ Тии осуждающе качала головой:

   — Как ты можешь так говорить об Эйе? Он мечтал стать моим мужем. Он столько раз это мне говорил.

   — Все они мечтают об одном: запудрить мозги вам, дурёхам, и залезть на глупую, поверившую всем этим россказням девчонку. А потом сбежать подальше и побыстрее. Но у нас не побалуешь! — Старшая земного гарема Мина поднимала свой могучий кулак и потрясала им победоносно в воздухе.

   — Ты, мамочка, несносна и неисправима! — махала рукой на старшее поколение дочка и шла любоваться своим будущим семейным очагом.

Вот и сегодня она уже рано утром гуляла по небольшому садику рядом с домом, ещё не обнесённом глиняной стеной, и предавалась мечтам о будущей счастливой семейной жизни. Рядом с ней шёл её жених, часто сюда заглядывающий и подгоняющий мастеровых, уже заканчивавших штукатурить строение в нежно-палевые тона и начинавших воздвигать стену из сырцового кирпича вокруг сада и дома. Эйе и его невеста шли по дорожке между только что посаженными тоненькими фиговыми деревцами и пальмами. Вдруг Эйе остановился как вкопанный и с удивлением посмотрел на берег. Тии вздрогнула и тоже уставилась во все глаза на появившуюся процессию. С только что причалившего к городской набережной большого корабля сходили по широким нарядным сходням роскошно одетые люди.

   — О боги, это он! — воскликнула Тии, увидев царевича Аменхотепа. — Это он обнимал меня во сне. В жизни он ещё прекраснее.

Молодые люди и не заметили, как оказались на набережной.

   — Всем пасть ниц! — закричал срывающимся от волнения голосом главный жрец местного храма Мина и глава администрации города высокий худой Пахери, пробегая мимо них и размахивая посохом.

Но Тии ничего не слышала, пожирая глазами царевича. Аменхотеп же ленивым взглядом скользил по толпе простолюдинов, столпившихся вокруг и в большинстве уже упавших на колени.

Всё было, как всегда. Только, пожалуй, в этой провинциальной дыре слишком много было пыли и мух. Но вдруг царевич забыл обо всём на свете. Он увидел Тии. Она стояла как вкопанная посреди стоявшей на коленях толпы и смотрела прямо на него. Молодой человек был поражён. Такой красоты он ещё не встречал. Голубые глаза, ослепительно белая кожа и великолепное тело, завёрнутое в полупрозрачную льняную тунику. Но тут Пахери увидел, что Тии вызывающе стоит посредине набережной.

   — На колени, мерзавка! — закричал жрец и замахнулся на неё позолоченным посохом.

Вот-вот с корабля должен был сойти фараон, и Пахери с благоговейным ужасом ждал этой минуты. Никто не мог испортить ему самого торжественного момента в его жизни!

   — Не смей! — Царевич выхватил из рук жреца посох и сломал его о колено.

   — Ого, наш Хеви, кажется, с кем-то подрался, — усмехнулся Тутмос, спускаясь с трапа. — Это на него непохоже. Куда ты, сынок, так смотришь, глаз не отрывая? — добавил фараон, посмеиваясь. — А, теперь всё понятно.

Он тоже увидел красавицу. Тии внезапно опомнилась. Она поняла, что на неё смотрит сам фараон — высокий мужчина в голубом парике с золотой диадемой на голове, украшенной аспидом с агатовыми глазами, и упала без чувств.

   — Паланкин ко мне, быстро! — бросил Аменхотеп своей свите и поднял с земли девушку.

   — Ну, попалась овечка в лапы льва, — рассмеялся Тутмос, обращаясь к подошедшему Яхмосу. — Со мной был такой же случай в молодости. Я как-то влюбился без памяти в ничем не примечательную девицу из очень простой семьи. Но это чувство длилось недолго. Вскоре я ушёл в поход с отцом, и всё постепенно забылось. Правда, здесь, кажется, всё может выйти по-другому. Уж больно хороша овечка!

   — Как бы она не слопала льва вместе с его золотым передником! — громко расхохотался старший сын. — Эти провинциальные девицы из простых овечек легко могут превратиться, дай им только волю, в свирепых пантер, охочих до слабовольных франтов и придворных шаркунов.

   — Ладно, пойдём осматривать храм, а молодых людей предоставим их судьбе. Слава богу, Хеви не наследник, — махнул рукой фараон, приветливо кивая жрецу Пахери на его многословное приветствие.

Красочная процессия двинулась не спеша по пыльной улице через весь город к возвышающемуся на холме храму. Жители городка громогласно приветствовали своего властелина, кидая цветы и драгоценности к его ногам. Женщины специально бросали свои браслеты и кольца под сандалии фараона. Когда он пройдёт, они поднимут украшения и наденут на своих детей, и те вырастут счастливыми, богатыми и красивыми. Тутмос хорошо знал привычки и предрассудки своих подданных, поэтому он, усмехаясь, старательно наступал на украшения.

Только один житель городка Ипу не выражал своего восторга при виде фараона. Это был Эйе. Он с мрачным видом стоял на опустевшей набережной.

«Что же мне делать?» — печально думал он, поглядывая на нарядную барку, куда унесли его невесту. Но, поняв, что сделать он ничего не может, молодой человек погрозил кулаком в сторону кораблей правителя и его семьи и заторопился обходными путями к храму.

Он прибежал туда раньше, чем подошла не спеша торжественная процессия.

   — Где тебя носит? — набросился на Эйе приёмный отец. — Я хочу поставить на постамент статую нашего властелина в его же присутствии. Иди командуй мастеровыми. Вот тебе чертёж, здесь я всё ясно показал: как расположить лебёдки и блоки, куда и сколько поставить людей. Соберись, мой мальчик, и сделай всё как надо. Это же наш звёздный час! Ты это понимаешь? — Архитектор строго взглянул на молодого человека. — Что случилось? На тебе лица нет!

   — Младший царевич украл мою невесту и унёс её к себе на барку.

   — Вот негодяй! Я попрошу фараона о справедливости.

   — Не надо, отец, — ответил Эйе грустным, но твёрдым голосом. — Об этом предупреждали боги. Оно свершилось. Теперь уже ничего не поправишь. Но во сне я не видел того, что совершу в жизни. Моя месть будет беспощадна! Пусть не сейчас, а через многие годы, но я отомщу, жестоко отомщу. Тот, кто растоптал счастье моей жизни, получит по заслугам, клянусь в этом. Будь он проклят навеки. Боги, вы слышите мою клятву? — Эйе посмотрел на небо, откуда огромное, ослепительно яркое светило равнодушно смотрело на землю, где копошились маленькие двуногие букашки. И у каждой были свои мысли, чувства, надежды. Но разве кого-нибудь там, где обитали бессмертные боги, это волновало?

   — Ты с ума сошёл, мой мальчик, — прижав к груди голову своего приёмного сына, испугался Аменхотеп, — ты же говоришь о живом боге и его семье. Смирись, сынок, с тем, что случилось, а я попытаюсь восстановить справедливость. Лучше поплачь, тебе станет легче.

   — Это они у меня будут плакать кровавыми слезами! — воскликнул Эйе, отталкивая архитектора. — Не унижайся перед ними. Разбитый кувшин уже не склеить. Я иду работать. Теперь от нас зависит, как скоро мы окажемся в столице, а там я добьюсь своего.

Молодой человек твёрдым шагом направился к рабочим, суетящимся вокруг лежащей на боку многометровой статуи фараона. Глаза у Эйе были сухи, в них застыли печаль и ненависть.

   — Ты опасный человек, мой мальчик, — пробормотал, глядя ему вслед, Аменхотеп. — Не завидую я тем, кто встанет у тебя на пути!

Громкие крики восторженной толпы, бой барабанов и завывания труб вывели архитектора из задумчивости. Торжественная процессия во главе с фараоном приближалась к храму. Надо было встречать царственных гостей.

 

4

Фараону очень понравился недостроенный храм. Особенно его впечатлила колоннада главного зала. Она была величественно торжественна и вместе с тем изысканно изящна.

   — Да, так у нас ещё не строили, — задумчиво проговорил Тутмос, обходя храм со всех сторон и любуясь им. — Хорошо, что ещё не возведены внешние стены и всё, что есть внутри, видно как на ладони. Эта мощь заставляет вспомнить о божественном, и в то же время во всём разлита тонкая красота. Да, такому храму подобает быть воздвигнутым в столице, а не в глухой провинции.

Архитектор с удивлением взирал на царя Египта. Он не думал встретить в нём столь тонкого ценителя архитектурной и скульптурной красоты.

   — Ты не ожидал, что грубый воин оценит по достоинству твоё творение? — с усмешкой обратился к нему фараон. — Я в молодости по настоянию своего отца изучал архитектуру, так что покажи-ка мне свои чертежи и предварительные эскизы.

Аменхотеп развернул прямо под ногами Тутмоса свитки папирусов и льняные простыни, на которых были нанесены планы и рисунки.

   — Я намеревался построить храм значительно больших размеров, но заказчик стал возражать. Пришлось всё значительно сократить, — пояснял взволнованным голосом архитектор.

   — Отлично, — кивнул фараон. — Я сразу почувствовал, осматривая храм, что твоей великолепной колоннаде тесновато в маленькой коробочке, в которую ты вынужден её запихнуть. Да и во всём храмовом ансамбле видна какая-то стеснённость. Теперь я понимаю, отчего это получилось. А знаешь, Яхмос, — вдруг обратился он к сыну, — я, кажется, вроде того гуся из сказки, который в куче мусора нашёл жемчужное зерно.

   — Так пусть и строит этот архитектор тебе заупокойный храм, — по-военному прямо ответил царевич. — Ведь от жирного Небуненеса ждать чего-то впечатляющего всё равно что требовать от козла молока.

   — Мой наследник, как всегда, попал в самую точку, — улыбнулся фараон. — Давай, Аменхотеп, собирай все свои планы, вещи и перебирайся-ка в столицу. Здесь храм достроят и без тебя. А вот у нас в Фивах тебе предстоит потрудиться. Задел у тебя уже есть. Вот из этого первоначального проекта, — Тутмос показал позолоченным посохом на чертежи, разбросанные у его ног, — у тебя должен получиться проект нового великолепного храма. Только увеличь его в несколько раз, сделай мощным и одновременно изящным, как требует наше время, и воплощай в жизнь. Всё, что тебе понадобится, у тебя будет. И поспешай, я, к сожалению, не буду жить вечно.

   — Разрешите, ваше величество, взять с собой в Фивы помощников и лучших из команды мастеровых, — упал на колени перед властелином ошарашенный предложением архитектор.

   — С этой минуты ты можешь привлечь на главное строительство моей империи всех, кто тебе понадобится, — кивнул фараон.

   — А тех, кто воспротивится, мои воины пригонят силой, — добавил с ухмылкой Яхмос.

   — Правильно говоришь, сынок, — согласился Тутмос. — Так что, архитектор, если тебе что-нибудь будет нужно, обращайся прямо к моему наследнику, у него нет обыкновения тянуть вола за хвост. Правда, иногда бывает слишком строг, но зато все у него не ходят, а бегают. А где же моя статуя, которую ты хотел поставить на пьедестал прямо на моих глазах? — поинтересовался фараон, оглядываясь по сторонам.

Все вышли из храма. Прямо перед ним мастеровые приготовились для установки десятиметровой статуи на массивный пьедестал. Как только архитектор Аменхотеп подал сигнал, рабочие стали тянуть за верёвки. Заскрипели блоки и рычаги, и статуя стала не спеша подниматься с деревянных салазок, на которых её подвезли к пьедесталу. Под неё рабочие, ловко вышибая деревянные клинья, стали подкладывать плоские каменные плиты, стопкой заготовленные рядом. С плиты на плиту многометровая статуя прямо на глазах фараона медленно, но уверенно поднималась к своему постоянному месту на пьедестале. Тутмос с интересом изучал все стадии установки памятника. Особенно ему понравилось, как работал Эйе. Молодой человек громким голосом отдавал приказания рабочим, усиливая убедительность своих слов длинным бичом, свитым из буйволиной кожи. Спины мастеровых были в красных полосах от жгучих ударов, зато действовала вся рабочая команда как один человек, слаженно и быстро.

   — Этого малого нужно определить ко мне в корпус, — проговорил стоящий рядом с фараоном Яхмос. — Из него получится великолепный командир.

   — Нет, — ответил Тутмос, — он здесь на своём месте. Обязательно возьми его с собой в Фивы, — приказал он архитектору.

   — Это мой приёмный сын. Куда же я без него? — поклонился Аменхотеп.

Вскоре статуя уже гордо стояла на пьедестале с аккуратно вырезанными и раскрашенными разноцветной краской иероглифами.

   — Какое здесь у меня удачно найденное выражение лица, — похвалил скульптора фараон. — Поставишь четыре таких же моих памятника у входа в будущий мой храм. Только, конечно, увеличишь их раза в три. Что ж, теперь можно и отдохнуть, — проговорил повелитель Египта. — День был удачным. Наконец-то я нашёл архитектора, который осуществит мои помыслы. Боги милостивы ко мне!

Фараон стремительной походкой военного зашагал во главе своей свиты к дому жреца Пахери на торжественный обед, который тот давал в честь обожаемого монарха.

   — Ну вот мы и в столице, — проговорил Эйе, обращаясь к своему приёмному отцу, — боги явно милостивы сегодня не только к фараону, — саркастически добавил он и хлестнул со злостью ближайшего рабочего.

   — Не срывай свою злобу на ни в чём не повинных людях! — прикрикнул на него Аменхотеп. — Ты сегодня работал хорошо, но был слишком жесток с мастеровыми.

   — Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц! — мрачно ухмыльнулся в ответ Эйе. (Эту пословицу знали уже во времена древних египтян.)

...На следующий день караван судов отплывал от набережной городка Ипу. Все жители провожали своего обожаемого монарха. Внимание их было устремлено только на фараона. Никто и не заметил, как на барку царевича Аменхотепа взошла вся семья Тии, включая и Джабу. Девушка заявила, что без своей семьи не покинет родной город. Царевич же, ослеплённый внезапно нахлынувшей любовью, готов был выполнять все её желания. Когда его разукрашенная барка отплывала от набережной, Тии все глаза проглядела, выискивая среди толпы фигуру своего бывшего жениха Эйе. Но его не было. Девушке и в голову не могло прийти, что молодой человек тоже плывёт на одном из судов этого каравана вместе со своим приёмным отцом.

 

1

Тии никак не могла привыкнуть к безумной с её, дочки скромного провинциального жреца, точки зрения роскоши, которая её теперь окружала. Она так неожиданно стала женой сына фараона! Вот и сегодня она рано проснулась, как привыкла у себя дома в маленьком славном городке Ипу, и в очередной раз с удивлением оглядела огромную спальню, в которой на широчайшей постели спали молодожёны. В длинные, находящиеся под высоким потолком окна солнечные лучи едва проникали жёлтыми светящимися прямоугольными столбами. Диск светила ещё невысоко поднялся над кромкой восточных гор с плоско срезанными жёлто-серыми верхушками. Тии с неприязнью посмотрела на динамичные, яркие сцены, изображённые на потолке и стенах. Младший сын фараона обожал охоту. Поэтому, как только утром Тии открывала глаза, вокруг неё уже неслись стада антилоп, буйволов, жирафов. Юноши на колесницах осыпали их ураганом стрел. Огромные львы корчились в страшных муках, пронзённые копьями и дротиками.

   — Нет, это просто невыносимо, — зевая и потягиваясь, проговорила новоиспечённая царевна. — Каждое утро видеть оскаленные морды и лужи крови. Фи! Разве место в спальне таким сценам?

Аменхотеп, улыбаясь, взглянул на жену, не поднимая голову от подголовника, на котором у него под ухом лежала небольшая, набитая лебяжьим пухом подушечка. Царевич не привык так рано вставать, но он находился в первой стадии влюблённости. Ему всё нравилось в его жене, даже эти простонародные привычки.

   — Я сегодня же прикажу, чтобы нам приготовили новую спальню, моя беленькая кошечка. Что ты хочешь видеть по утрам на её стенах? — проговорил молодой человек ещё хриплым со сна голосом.

   — Цветы, растения, птиц. Не надо стрел, колесниц и всех этих охотничьих зверств, — показала пальчиком на стену красавица.

   — Будет исполнено, моя повелительница! — отчеканил со смехом царевич и заключил девушку в объятия.

   — Ой, Хеви, ты просто ненасытный бабуин, вот ты кто, — улыбнулась довольная Тии.

Вскоре она уже не видела сцен охоты на потолке и стенах. Они превратились просто в яркие пятна, а потом в искрящиеся разноцветные звёзды, мерцающие где-то высоко-высоко. Громкий женский стон пронзил всю огромную спальню, уже заполненную солнечными лучами, и вырвался на просторы обширного сада.

   — Молодые время зря не теряют, — иронично заметила мамаша Туйа, прохаживающаяся тяжёлым шагом под колоннами глубокого портика, обрамляющего сад.

На ней пылало ярким пламенем роскошное платье, вышитое золотом. Она по-хозяйски оглядывалась вокруг, отдавая короткие энергичные приказы и замечания вьющимся вокруг многочисленным слугам. Вся челядь дворца быстро раскусила, кто теперь будет здесь всем заправлять, и с умильным видом раболепствовала перед своей новой повелительницей.

А за садом на скотном дворе обходил свои владения жрец Иуйа. Новый пышный парик, украшенный бирюзой, красовался на его голове. На груди сверкало всеми цветами радуги широкое ожерелье из драгоценных камней, узкие бёдра облегала пышная белая юбка из гофрированной льняной ткани, руки сжимали позолоченный посох. За своим господином шёл верный Джабу. В плоском чёрном носу сверкала золотая серьга. Джабу нёс роскошный веер из павлиньих перьев, резной стульчик из чёрного дерева, украшенный серебряной инкрустацией, и позолоченные сандалии, на которые почтительно любовался. Слуга с ужасом представлял минуту, когда его господин вдруг захочет надеть на ноги этот шедевр обувного и ювелирного искусства. Но Иуйа и в голову не приходило это делать: так приятно было ступать босыми ногами по влажной, хорошо утрамбованной ногами людей и копытами животных, глинистой почве двора, ещё не успевшей нагреться под лучами утреннего солнца.

   — Ах! Хороши коровки! — воскликнул Иуйа, качая головой. — Ты только посмотри, какие у них круглые бока. Сколько же молока они дают за раз?

   — Три вот таких кувшина, хозяин, — низко кланяясь, проговорил дояр, во все глаза разглядывая нового повелителя скотного двора и конюшен, отца любимой жены младшего сына фараона.

   — А ну-ка подведите ко мне вон того быка, — приказал Иуйа.

Двое смуглых работников в одних кожаных передниках, с трудом натягивая верёвки, привязанные за большое медное кольцо, вдетое в нос огромного чёрного быка с большим белым пятном на спине, приблизились к жрецу. Бык недовольно сопел и рыл копытом землю.

   — Хорош, эх, ну до чего же хорош! — покивал, довольно причмокивая губами, Иуйа.

Он дал знак стоящему сзади рядом с Джабу слуге с корзиной приблизиться. Достал лепёшку, посыпал её солью, а затем безбоязненно подошёл к быку.

   — Осторожно, хозяин! — вскричали скотники. — Этот чёрный зверюга злее, чем носорог.

   — Ничего, дети мои, уж кто-кто, а я знаю, как обращаться с подобной скотиной. Ну чего, мой маленький, ты так недовольно фыркаешь? Не дают тебе спокойно порезвиться, погулять на свободе по полюшку? — приговаривал спокойно Иуйа; рядом с огромным быком он выглядел совсем крошечным.

Бык с удивлением посмотрел на маленького человечка, стоявшего прямо перед ним и бесстрашно поглаживающего его по морде. Он поначалу засопел ещё громче от такой наглости, но тут его заинтересовала лепёшка в руках человечка. Бык попробовал угощение, ему понравилось. Он прекратил копытом рыть землю и потянулся за следующей лепёшкой. Вскоре чёрный исполин миролюбиво жевал и тряс от удовольствия своей большой рогатой головой, а жрец чесал ему за ухом.

   — Да вы просто колдун, хозяин, — сказал один из работников, открыв рот от удивления. — Этот чёрный забияка никого не подпускал к себе, дрался со всеми как бешеный.

   — Это потому, что вы плохо с ним обращаетесь. А скотина любит ласку. С ней по-хорошему, и она ответит тем же. Ну, пойдём, малыш, в хлев, там уже много всякой вкуснятины для тебя приготовлено. — Иуйа потянул за большое чёрное ухо, и бык послушно пошёл за жрецом. Рядом шагали опешившие работники, концы верёвки висели свободно у них в руках.

Вскоре Иуйа прослыл в Фивах искусником, который может укротить любое, самое дикое животное.

   — Что касается коров, быков и лошадей, то они просто как собачонки за ним бегают, — рассказывали всем, тараща глаза, столичные скотники и конюхи.

Так провинциальная семья жреца Иуйа вписалась в столичную жизнь, с каждым днём завоёвывая всё больший авторитет. Правда, не у аристократов, бывших хозяев Верхней страны, которые вынуждены были в наступившие новые времена делиться властью и богатствами с выскочками из простонародья или из иноземных племён. Последнее было просто невыносимо для гордой фиванской знати.

 

2

Этим утром в роскошном доме главного архитектора столицы собрались первые люди фиванской аристократии. К Небуненесу приехали визирь Верхнего Египта Ментухотеп и главный столичный жрец Амона Дуафу. Они расположились в беседке из виноградных лоз у большого пруда в саду. Перед гостями на круглых столиках стояло вино в стеклянных графинах, в широких серебряных вазах желтели персики и отливали бархатистым фиолетовым цветом гроздья винограда. Неподалёку три одетые только в тоненькие пояски на стройных бёдрах музыкантши играли на лютне, арфе и флейте тихие мелодии. Но хозяину и его гостям было не до музыки или женских прелестей.

   — Представляете, проект и строительство главного заупокойного храма фараона отданы неотёсанному выскочке из глухой провинциальной дыры под названием Ипу?! — говорил скороговоркой, глотая окончания слов и брызгая от крайнего возмущения слюной, полнотелый Небуненес. — Нашему повелителю, видите ли, понравился храм, который возводит этот Аменхотеп, сын простолюдина Хапу!

Главный архитектор судорожно вытирал белоснежным платком из тонкого льна струйки пота, ручьём льющиеся с его лба по жирным отвисшим щекам. Сняв с головы пышный парик, он отбросил его в сторону. Бритая круглая и жёлтая, как созревшая тыква, голова вся была в прозрачных капельках.

   — Не такой уж он неотёсанный, — заметил высокий и худой главный жрец Амона. Он сидел в кресле ровно и прямо, словно вместо позвоночника у него было длинное копьё. — Я смотрел проект его храма и говорил с ним. Этот сын простолюдина на удивление хорошо образован, и голова у него светлая.

   — Как, Дуафу, ты поддерживаешь этого голодранца? Ты согласен с тем, что твой троюродный брат в немилости у властителя обеих земель? — От возмущения карие глаза толстяка с красными белками почти вылезли из орбит.

   — Да не говори ты чепуху! — махнул на него рукой главный жрец. Он держал перед собой гроздь винограда и машинально проглатывал одну ягоду за другой, размалывая своими белыми, ещё молодыми зубами мелкие косточки. — То, что я признаю, что этот Аменхотеп, сын Хапу, умнее, талантливее и образованнее тебя, Небуненес, всем очевидно. — Дуафу сделал многозначительную паузу, иронично улыбнулся сухими тонкими губами и поднял свой длинный костлявый палец. — Однако в прошлые времена архитектор-простолюдин мог бы рассчитывать только на место твоего помощника. Он пашет на своего господина и начальника, как три буйвола вместе взятых, а все почести достаются по праву рождения и высокой должности тебе, толстобрюхий ты увалень.

   — Так почему сейчас фараон отошёл от древних традиций? — взвизгнул Небуненес.

   — Да потому, что времена изменились, — снова поднял палец главный жрец Амона и вновь ехидно улыбнулся, глядя острыми живыми глазками на огромный живот своего родственника. — Теперь почти все командирские должности в армии занимают простолюдины. Ведь наши изнеженные аристократы не хотят глотать пыль в дальних походах, драть глотку, командуя, мокнуть под холодными дождями страны Ретену или жариться на солнце в Нубии. Да и учиться они тоже как следует не желают. Ведь если бы ты, Небуненес, в юные годы меньше бы ел своё любимое баранье рагу с чесночным соусом, запивая его финикийским вином и любуясь танцами голых танцовщиц, а больше бы налегал на школьные премудрости, в том числе на старинные трактаты по архитектуре, то сейчас легко и свободно справлялся бы с любым поручением фараона.

   — Это ты меня учить будешь, Дуафу? — совсем рассвирепел толстяк. — Да ты ешь только виноград да ещё горсть фиников с чашечкой молока в день, потому что с детства хворым был и вечно больным животом маялся. Да и танцовщицы тебя не интересуют только потому, что ты, урод тощий, всегда заглядывался на мальчиков. Будешь ещё ты меня поучать!

   — Тише, тише, друзья! Что вы, право, как сопливые мальчишки, сцепились? Детство вспомнилось, что ли? Ведь вы всегда цапались, когда мы вместе играли вот в этом саду, — проговорил примирительно визирь Верхнего Египта Ментухотеп, узкоплечий томный красавец.

Все трое были родственниками и ровесниками. Так сложилось, что они, ещё не достигнув солидного возраста, уже заняли высочайшие должности в государственной машине, наследовав их у рано отправившихся в мир Осириса родителей, растративших свои не очень-то долгие годы в праздном существовании, столь характерном для фиванской столичной аристократии.

Визирь сцепил белые пальцы на ухоженных, как у женщины, руках и вывернул их так, что раздался сухой треск.

   — Ну, затрещал, красавчик, — поморщился главный жрец Амона. — Значит, не знаешь, что сказать. Помнится, в школьные времена ты всегда вот так крутил пальчиками, когда совершенно не представлял, как ответить на вопрос учителя.

   — Да что тут говорить?! — бросил Ментухотеп, разглядывая отражение своего изнеженного лица в полированном серебряном бокале. — Наступили для нас тяжёлые дни. А ведь кто, как не мы, цвет земли страны Кемет и опора божественной власти фараона в самом сердце нашей империи, стовратных Фивах. Ведь до чего дошло: сам царевич Аменхотеп породнился с простолюдинкой и души в ней не чает. А если бы он был наследником, то вообще скоро наступил бы конец света. Представляете себе: дочь мелкого провинциального жреца, причём ливийского происхождения, вдруг становится царицей нашей страны.

   — Да лучше Аменхотеп был бы на троне! — воскликнул Небуненес и испуганно оглянулся, подрагивая жирными щеками. Но рядом никого из слуг не было, а музыкантши стояли в отдалении на ступеньках, ведущих к пруду. — Он хоть толк в жизни столичной понимает и совсем не такой солдафон, как его старший братец Яхмос, — понизив голос, продолжил главный архитектор. — Ну а жена простолюдинка не проблема. Сегодня женился на одной, завтра — на другой, благо у нас девок красивых для фараона можно найти предостаточно. Назначит главной женой какую-нибудь очередную красивую дурочку, а простолюдинку запрет с нашей помощью в дальней комнате гарема. Там она и сгинет.

   — Размечтался, толстобрюхий, — проворчал Дуафу, скривив тонкие губы в ироничной улыбке. — И наш повелитель, и его старший сынок здоровы и крепки, как буйволы. Так что о таком желанном тебе фараоне, желторотом и мягкотелом Аменхотепе, придётся забыть. Разве что ввяжутся оба наших правителя в какую-нибудь новую войну, а там, в чужих землях, мало что случиться может... — воровато оглянувшись, задумчиво протянул жрец.

   — Это ещё когда будет! — воскликнул Небуненес, размахивая короткими волосатыми руками. — А мне завтра перед ними нужно статую поднимать. Да такую громадину и тысяча верёвок не выдержит! Как мне завтра выкручиваться? — тоскливо запричитал толстяк.

   — Ладно, пора расходиться, — проговорил Ментухотеп и снова хрустнул пальцами. — Не то шпионы фараона точно ему донесут, что мы тут в саду битый час о чём-то перешёптывались. Давайте выпьем для виду вина и по домам. Завтра и вправду тяжёлый день будет.

Вскоре аристократы разъехались, так и не решив, что же можно противопоставить зарвавшимся простолюдинам, проворно лезущим во всевозрастающем количестве поближе к престолу.

 

3

Наступило утро дня, торжественного для всей столицы. Горожане очень любили массовые работы, которые заканчивались праздниками. Как только солнце поднялось над серо-жёлтой кромкой восточных гор и затопило яркими лучами улицы и площади огромного города, люди окружили статую фараона Тутмоса Третьего, поставленную на большие деревянные салазки. К ним привязали восемь длинных канатов, за которые должны были тянуть больше тысячи человек. Молодой жрец вскарабкался на колени статуи и с большим рвением окуривал каменный лик благовонным дыханием терпентина. Второй жрец стоял у подножия и разбрызгивал воду из кувшина, смешанную с благоухающим розовым маслом. Рядом с работниками, уцепившимися за верёвки, бегал главный архитектор, толстый Небуненес, размахивая позолоченным посохом и брызгая слюной. Он пытался отдавать какие-то приказания вконец сорванным голосом, но его просто не было слышно. В конце концов высокий, загорелый до черноты приказчик решил взять инициативу в свои руки и громко рявкнул:

   — Хайя!

Его поддержала толпа, расположившаяся по обочинам дороги, идущей к храму.

   — Хайя! — Усиленный тысячами глоток призывный вопль облетел весь город, вспугнув множество голубей, которые тучами вспорхнули над плоскими крышами.

Рабочие упёрлись ногами в пыльную землю и, напрягая мышцы всего тела, рванули верёвки. На сотнях загорелых шей жилы надулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Наконец-то салазки со статуей тронулись с места. Под полозья несколько человек начали проворно лить из кувшинов воду и жир, чтобы они лучше скользили. Со скрипом, хрустя о мелкие камни дороги, статуя поплыла по улицам города. Огромная толпа горожан сопровождала её приветственными криками и рукоплесканиями. Жрецы продолжали окуривать статую благовониями. Жрицы Хатхор — владычицы Фив, потрясая цитрами и трещотками, пели гимны во славу Амона и Тутмоса Третьего. Рядом извивались танцовщицы и акробаты.

Вскоре шумная и живописная процессия приблизилась к главному храму столицы. Здесь перед двумя высокими башнями-пилонами должна была быть установлена статуя. Напротив храма на помосте, богато украшенном дорогими тканями, отливающими пурпуром и золотом, уже восседал на троне фараон. На его голове сиял золотой урей, вделанный в лоб голубого шлема. Рядом в невысоких креслах сидели сыновья правителя: Яхмос и Аменхотеп. Вместе с младшим сыном царя Египта на широком кресле расположилась и его молоденькая жена — Тии. Внимание толпившихся вокруг повелителей придворных привлекала прежде всего она. Но молодая женщина сидела неподвижно, словно каменная, с невозмутимым лицом. Внезапно она вздрогнула, почувствовав на себе обжигающий взгляд. Это был Эйе. Он тоже находился в свите придворных, но стоял вместе со своим учителем чуть в стороне. Тии скосила свои чудесные голубые глаза, которыми так восхищалась вся столица, и увидела его в первый раз с того злополучного утра, когда упала в обморок на пристани Ипу, а очнулась в объятиях царевича. Её поразило новое, незнакомое выражение лица Эйе. Надменно-жестокое, оно было странно неподвижно. Тии побледнела. По её вискам и шее потекли струйки пота.

   — Что-нибудь случилось? — заботливо склонился к жене влюблённый царевич, чутко уловив изменение настроения своей супруги.

   — Ничего, Хеви, ничего, — успокоила его Тии, — наверно, просто солнце голову напекло.

Аменхотеп привстал и ударил позолоченным посохом стоявшего рядом чёрного нубийца с розовым зонтом.

   — Как держишь, скотина?! Я же сказал, чтобы ни один луч солнца не коснулся её головы! Шкуру сдеру с живого! — зарычал он не своим голосом.

Все вокруг удивлённо обернулись. Это было так непохоже на всегда сдержанно-изящного законодателя мод столицы.

   — Ишь как жёнушка-то его оседлала, пылинки самолично готов сдувать с неё! — рассмеялся наследник престола Яхмос, сидящий по правую руку от своего отца.

На этот раз он был одет тщательно, с подобающей для его положения роскошью. Но видно было, что его массивное тело тяготили складки изысканной одежды и многочисленные драгоценности, которыми он был увешан с ног до головы. Он почёсывался и подёргивал всем своим мощным телом, как застоявшийся в стойле жеребец.

   — Ничего, всё в жизни проходит, — грустно улыбнулся фараон, поглядев на младшего сына, суетящегося вокруг молодой жены. — Вот кончится медовый месяц, потом она забеременеет, родит, цвет щёчек поблекнет, глазки выцветут, и наш Хеви будет уже заглядываться на другую молоденькую красавицу. Такова жизнь!

   — Ну вот, наконец-то статую подвозят. Я думал, что Небуненес только к вечеру её приволочёт, — повернул Яхмос голову в сторону появившейся у храма процессии.

   — Сейчас начнётся главное испытание. Жалею, что не поручил это дело другим, — негромко, чтобы его услышал только старший сын, проговорил фараон.

Он глубоко вздохнул и вместе со всем своим двором и гостями с замиранием сердца стал наблюдать, как огромную статую с помощью рычагов и лебёдок стали поднимать с салазок, чтобы установить на высокий пьедестал. Но тут случилось непредвиденное. Несколько тросов со звоном лопнуло, статуя накренилась.

   — Держите её! Держите! — завизжал на всю площадь Небуненес и кинулся к рабочим, с трудом удерживающим в руках верёвки.

Однако статуя продолжала угрожающе крениться в сторону помоста.

   — Отец, я думаю, тебе надо отойти в сторону, — проговорил Яхмос, вставая и, как в бою, загораживая своей широкой грудью фараона.

   — Архитектора Аменхотепа ко мне, быстро! — приказал Тутмос. — Что происходит? — коротко спросил он подошедшего к нему главного строителя заупокойного храма.

   — Неправильно определили центр тяжести статуи, а также ошиблись с блоками, — спокойно ответил архитектор.

   — Сможешь прямо сейчас исправить ошибки?

   — Смогу, но вы, ваше величество, на всякий случай пройдите чуть подальше.

   — Действуй! А я никогда не бегал от опасности и сейчас этого делать не собираюсь, — усмехнулся фараон. — Принесите фруктов и холодного вина с водой, надо подкрепиться, не то, я смотрю, праздник затягивается, — приказал он.

Тутмос стал не спеша потягивать вино из любимого золотого кубка, в то время как весь двор с ужасом смотрел на накренившуюся гигантскую статую. Между тем архитектор Аменхотеп и его приёмный сын Эйе уверенно взяли в свои руки руководство всеми делами на площади. Из массивных кедровых брёвен были быстро возведены опоры, которые закрепили статую и не дали ей больше оседать набок. Блоки и верёвки поменяли местами по указанию архитектора. Громкие команды Эйе и его обжигающий хлыст расставили по-новому рабочих, и вот статуя выпрямилась и начала медленно подниматься вверх. Наконец под аплодисменты присутствующих каменный исполин Тутмоса Третьего встал на пьедестал. Вокруг него уже суетились жрецы с благовониями, танцовщицы и акробаты. Играли флейты, звенели систры, били несмолкаемую дробь барабаны. Горожане возбуждённо кричали, рукоплескали, кидали цветы к подножию памятника. Фараон облегчённо вздохнул.

   — Я так вспотел, как будто самолично устанавливал эту махину, — проворчал он себе под нос. — Небуненеса ко мне!

Содрогающийся всеми жирными складками своего тела толстяк подбежал к трону и упал к ногам царя Египта.

   — Ты не смог выполнить мой приказ, Небуненес, — сдвинув брови, проговорил фараон так громко, что все придворные услышали его слова. — И я теперь хорошо вижу, что ты не способен справиться с обязанностями, возлагающимися на тебя твоей должностью. Отныне ты не главный архитектор страны. Я назначаю на эту высокую должность, которая требует больших знаний и умения, Аменхотепа, сына Хапу. Он доказал, что отлично справляется со всеми обязанностями главного архитектора. А его первым заместителем будет приёмный сын Эйе. Они смогут осуществить мои великие планы.

   — О, я несчастный! — Небуненес стал посыпать голову пылью. — Я потерял должность, которую наследовал у отца и деда! Бедный мой сынок, он не займёт место отца!

   — Уберите этого жалкого выродка прославленного рода, — брезгливо приказал Тутмос, глядя на жирную тушу, корчащуюся в пыли у него под ногами. — И запомните: отныне никто не сядет на место своего отца без нужных знаний и опыта. Запомните это все! А теперь пусть фиванский народ веселится. Амон и дед мой смотрят на нас и радуются. Да принесём достойные дары нашим божествам!

Тутмос подошёл к подножию памятника. Там со связанными за спиной руками на коленях стояли десять высокопоставленных пленников, захваченных при усмирении восстания в стране Ретену и в Северной Финикии. Жрецы Амона и жрицы Хатхор громко запели гимн во славу богов столичного града Фивы. Фараон взмахнул золотой булавой, которую ему подал верховный жрец Амона Дуафу, и размозжил голову одному из покорённых азиатов. Фиванский народ радостными криками приветствовал первую и самую ценную жертву своим богам. Затем настала очередь остальных пленников. Мелкие царьки и князья Палестины, Финикии и Сирии, или стран Ретену, как называли их древние египтяне, с ужасом смотрели на эту назидательную сцену. Каждый из них мог оказаться на месте несчастных пленников, приносимых в жертву свирепым египетским богам. Когда подошла очередь последней человеческой жертвы, азиатские властители все как один упали лицом в пыль перед беспощадным и великим фараоном.

Царь Египта поклонился статуе деда, сел на позолоченное кресло паланкина, и чёрные рабы проворно понесли его по улицам столицы. Фараон возвращался в свой дворец. Официальная часть праздника была завершена. Теперь пришло время повеселиться. На городских площадях возбуждённые фиванцы усаживались за обильно накрытые столы. Пиво лилось рекой. Запах жареного мяса витал над огромным городом. До глубокой ночи в столице раздавались песни и крики подвыпивших горожан. Праздник удался на славу. И боги, и простые фиванцы были довольны великим и мудрым правителем Тутмосом Четвёртым.

 

1

Лёгкий ветерок с реки колыхал верхушки пальм в саду дворца царицы Мутемуйа, главной жены фараона Тутмоса. Было позднее утро. Солнце уже сильно припекало, но в аллее, крытой густыми виноградными лозами и тянувшейся по берегу большого квадратного пруда, было относительно прохладно. Здесь не спеша прохаживались супруга фараона и её отец, царь Митанни Артатама. Редкие блики солнца, пробившиеся сквозь плотный полог из крупных тёмно-зелёных листьев, мягко скользили, перемежаясь с синими тенями, по белому полупрозрачному платью женщины, плотно охватывающему её коренастую невысокую фигуру, и по пурпурному одеянию мужчины, ниспадающему роскошными складками.

   — Моя дорогая дочка, — вкрадчиво проговорил царь Митанни, блестя крупными и живыми, несмотря на его солидный возраст, глазами, — я не прошу у твоего великого царственного супруга ничего невозможного. Мне нужны только золото и египетские гарнизоны в крепостях на северной границе с хеттами.

   — Зачем тебе ещё золото, папа? — иронично улыбнулась царица. — На тебе золота столько, что глаза слепит, когда на тебя падает солнечный свет. На эти украшения ты можешь нанять тысячи отборных воинов из Вавилона и защитить свои северные границы.

   — И ходить сирым и босым, как последний степной пастух? — взмахнул руками недовольный Артатама, явно не принимая эту шутку. — Дорогая моя дочурка, я не так силён, как это было в прежние дни, когда все соседи трепетали, услышав шум приближающихся колесниц моего войска. Теперь мне надо очень много золота, чтобы подкупать алчных и злобных торгашей — ассирийцев — и натравливать их на диких горных медведей — хеттов. Ведь и те и другие зарятся на наши земли. Я могу только тогда спать спокойно, когда они воюют между собой. А сколько мне нужно золота и серебра, чтобы поддерживать извечную вражду между вавилонянами и их двоюродными братьями, жаждущими первенства, — ассирийцами! Когда эти родственники по крови грызутся между собой, я могу спокойно устанавливать контроль на всех торговых путях на востоке и отхватывать изрядные куски их земель под видом защиты от набегов соседей. Но если один кровожадный свирепый хищник на моих восточных границах сожрёт другого, то он тут же обратит свою алчную пасть на меня. Ну и чем я смогу защититься, как не египетскими гарнизонами и золотом?

   — Я это хорошо понимаю, папочка, — египетская царица хитро взглянула на смуглое лицо отца, обрамленное кудрями седых волос, — и я, конечно, могу повлиять на мужа. Да и в моём дворцовом хозяйстве есть кой-какое золотишко. Но ты же отлично знаешь, что такая услуга с моей стороны потребует ответных действий с твоей.

   — Я готов сделать всё, что ни пожелает моя любимейшая дочь, мой самый драгоценный перл среди всех прочих отпрысков, — сладко проворковал Артатама, пытливо вглядываясь в круглое лицо главной супруги фараона, покрытое толстым слоем пудры и румян. «Она сейчас будет выторговывать мой престол для своего сыночка!» — подумал про себя царь Митанни.

Сложив полные голые руки под высокой грудью, затянутой в белые тончайшие льняные покровы, Мутемуйа стала перечислять:

   — Во-первых, папочка, ты должен перестать интриговать за нашей спиной с князьями страны Ретену, а также с хеттами, подзуживая их против нас.

   — Вой, вой, вой! — закачал головой, выпучив крупные влажные карие глаза, её собеседник. — Как может моя любимейшая дочь говорить такие слова родному отцу и вернейшему союзнику могучего владетеля Египта? Разве я когда-нибудь позволял себе затевать враждебные интрижки за спиной своего союзника и просто благодетеля, твоего мужа, да ещё с его подданными?

   — К сожалению, позволял, папочка, — ехидно улыбаясь, ответила дочка и погрозила отцу толстым и коротким пальцем. — Даже здесь, в столице Египта.

   — О чём ты, дорогая и бесценная? — вскричал Артатама, широко размахивая руками. Его роскошное пурпурное одеяние, вышитое золотом, красиво переливалось в редких солнечных лучах, тонкими косыми столбами пробившимися сквозь виноградные листья арки. «Пронюхали о моих беседах с племянником царя хеттов молодым Суппилулиумой и финикийскими князьями, — проносилось между тем в голове у царя. — Надо быть поосторожней ».

   — Ты знаешь, о чём я! — отмахнулась царица и продолжила: — Во-вторых, ты убедишь нас в своей верности и преданности, если признаешь моего сына и своего внука Аменхотепа своим наследником. И это главное условие нашей помощи! Зачем нам выделять тебе огромные средства и посылать свои войска в захолустные степные гарнизоны, чтобы охранять чужие границы, если мы не уверены в преданности своего союзника в будущем?

   — Да я бы с радостью, дорогая. Но ведь ты же сама знаешь, что мой теперешний наследник, сын Тушратта, никогда не согласится с подобным решением. А у него много сторонников, особенно в войске. Ах, ведь не хотите же вы, чтобы вся моя страна запылала в братоубийственной войне?

   — Не запылает. Мы пошлём туда свои войска, и только потом ты объявишь о новом наследнике. Тем, кто воспротивится, отрубим головы или посадим на колья.

   — Ия окажусь пленником в своём дворце? — спросил Артатама, глядя прямо в глаза любимой дочурки.

   — Ты будешь великим властителем, за плечами которого египетская мощь! Никто не посмеет противиться тебе и твоему внуку! Хетты и не высунутся из своих гор. Ассирийцы будут услужливо лизать тебе пятки. Даже гордые вавилоняне будут заискивать перед тобой, — проговорила царица Мутемуйа, убеждённо повысив голос.

   — Послушай, дочка, — склонился царь Митанни почти к самому уху своей собеседницы, прикрывая губы веером, чтобы шпионы, если они и подслушивали этот разговор, не смогли узнать, о чём же он говорит. — Если египетские войска оккупируют мою страну, включая столицу, то ни я, ни мой наследник Аменхотеп уже не будем обладать никакой властью. В моём царстве будет править Яхмос от имени фараона, прикрываясь мной и твоим сыном, как ширмой. Ты знаешь, что этот грубый солдафон ненавидит и презирает и Аменхотепа, и тебя, и меня тоже. Мы для него жалкие азиатские выродки. Для нас есть только один выход: сделать Аменхотепа наследником, но не моим, а твоего мужа!

   — Ты с ума сошёл, отец! — вздрогнув всем своим крупным телом, прошептала испуганно царица. — Тутмос никогда не пойдёт на это. Яхмос его любимец. Ты что, предлагаешь убить наследника?

   — Иного выхода у нас нет! Или Яхмос рано или поздно уничтожит всех нас, — горячо зашептал ей в ответ Артатама. — Ты сама видишь, что он наглеет с каждым днём. А как он измывается над твоим сыном и его женой при всём дворе?

   — Моё сердце обливается кровью, когда я вижу, как этот грязный вояка оскорбляет моего Хеви! Но, если мы сделаем это, Тутмос нас уничтожит. Он не простит убийство своего любимого сына.

   — Это сделаем не мы. Я приглядывался всё это время к молодой жене моего внука, Тии, и пришёл к выводу, что она женщина с сильной волей. Она уже помыкает своим мужем, как рабом.

   — Мне это тоже не нравится. Но ведь Тии жена моего сына, и если она убьёт Яхмоса, то подозрение падёт на его родственников.

   — Отнюдь нет! Мы сможем отсеять от нас и от царевича Хеви все подозрения в отравлении наследника и свалить всё на тупую и злобную простолюдинку Тии, которую твой сынок по глупости взял в жёны, — решительно сказал царь Митанни. — Все знают, что ты терпеть не можешь свою невестку, а она в свою очередь отвечает тебе тем же, поскольку не хочет выпустить из своих ручек Аменхотепа. Надо спровоцировать Яхмоса к очередной глупой и оскорбительной выходке против нас и Тии. Это я беру на себя. Затем я подкину идею жёнушке своего внука отравить Яхмоса. А чтобы она пошла на это, я представлю ей доказательство, что Яхмос сам замышляет извести её, прибегая к магическим чарам. Я подкупил мага-жреца наследника, с которым он постоянно советуется. Он провёл обряд уничтожения духа и здоровья Тии: простолюдинка увидит свою восковую фигурку, проткнутую булавками. Это её убедит. А когда начнётся расследование смерти наследника, то мы исподволь направим его в сторону твоей строптивой невестки.

   — А как же мой сын?

   — Жена не будет посвящать его в свои планы. Скажу тебе прямо, он слабак. И Тии это отлично знает. Так что ненавистную тебе невестку в конце концов замуруют живьём в склепе за зверское преступление. Царевич вновь будет свободен, станет наследником, и ты будешь опять влиять на него, как это было прежде до его встречи с этой честолюбивой гордячкой из простонародья.

   — Но ведь сама-то она не сможет незаметно подсыпать Яхмосу яд, как бы страстно этого ни захотела.

   — У неё есть могущественный союзник, который постоянно общается с наследником. Помощник главного архитектора Эйе. Я узнал, что он был женихом и любовником Тии, до того как твой сынок встретил эту красавицу.

   — Да какая она красавица! Ну глаза голубые, а кожа белая, как у мертвеца, да и худющая — одни кости, просто смотреть не на что, вот и всё! — не выдержала ревнивая царица.

   — Не будем сейчас это обсуждать, — улыбнулся Артатама. — Главное, что мы с тобой пришли к согласию. А устранение Яхмоса и назначение наследником Аменхотепа поддержат очень многие в вашей столице. Пожалуй, по этому поводу сойдутся во мнениях и аристократы, и выходцы из простонародья, особенно в армии. Посох Яхмоса попробовали на своей спине почти все командиры. Они это точно не забыли!

   — Я всё равно боюсь, — прошептала царица. — Мой муж перевернёт всю страну, чтобы найти истинных убийц его любимого сына и наследника.

   — Я повторяю, что нас обвинить в убийстве наследника никто не сможет. Да и фараон отлично понимает, что его младший сын не способен на такое, и лишаться последнего законного сына и прямого наследника он не захочет, — возразил Артатама. — А потом, мы можем не дожидаться, когда твою невестку начнут допрашивать, а просто обрубим все концы. Ты мне говорила, что у тебя есть свои глаза и уши в доме сына. Кто это?

   — Бывшая любовница Хеви, служанка Амра. Она ненавидит жену моего сына.

   — Вот и отлично. После смерти Яхмоса она отравит Тии, подбросив записку с признанием: мол, та в порыве гнева подговорила своего бывшего любовника Эйе подсыпать наследнику яду, а потом испугалась, поняв, что всё это выплывет наружу, и убила себя. — Царь Митанни усмехнулся. — Ведь твоя невестка, я надеюсь, умеет писать? Она же дочка жреца.

   — Умеет, я это точно знаю, — кивнула царица. Помолчав, она выдохнула чуть слышно: — Ты просто демон!

   — Я не демон. Я всего лишь властитель, просидевший на троне уже целых сорок лет. А это больше, чем десяток обычных человеческих жизней вместе взятых. Чтобы выжить, приходится придумывать такое, что никакому демону даже в голову не придёт, — с коротким сухим смешком проговорил Артатама. — А теперь давай расстанемся на короткое время. Скоро к тебе начнут съезжаться гости, вот на этом приёме всё и устроим. И не трясись, малышка, раз ввязались в бой, то надо идти до конца.

Царь Митанни похлопал дочь по спине, поцеловал в щёку и удалился быстрым, уверенным шагом. Белый песок громко похрустывал под его тяжёлыми ногами, обутыми в позолоченные сандалии.

 

2

Пир, устроенный царицей Мутемуйа для иностранных гостей, послов и высшей столичной знати, заканчивался. Фараон давно покинул дворец своей жены. Он не любил долго засиживаться за столом, да и пьяные развлечения его не привлекали. Когда строгие глаза повелителя перестали взирать на приглашённых, они расслабились. Чаши с лучшим финикийским вином стали подниматься чаще, музыка зазвучала громче, пытаясь заглушить шум голосов изрядно подвыпивших гостей. Пьяный разгул достигал уже своего предела. Именно в этот момент из пиршественного зала дворца на мраморные ступеньки, ведущие в сад, выбежала молодая, роскошно одетая женщина. Это была Тии. За ней торопился муж.

   — Подожди, дорогая, подожди! — Стараясь не повышать голоса, чтобы не обращать на себя внимание слуг и гостей, он схватил её за руку.

   — Отстань от меня! — громко бросила жена. — Как ты можешь позволять так обращаться с собой?!

   — А что, мне драться с Яхмосом, что ли? — тоже переходя на крик, возмутился царевич. — Как я заткну его поганую глотку? Когда отец рядом, он ещё сдерживает себя, но как только тот уйдёт, так хамству братишки нет предела! Тем более Яхмос выпил изрядно.

   — Да ты хвостик поджал и даже не пытаешься защитить честь свою и своей жены. А если бы ты дал ему сдачи, да ещё в присутствии отца, то он бы не стал о нас разные гадости говорить, — разозлилась Тии. — Разве так ведут себя настоящие мужчины? Ты бы поменьше наряжался и не пил столько вина, а больше заботился о своём положении. Ты ведь законный сын фараона и внук царя Митанни, а поставить себя так, чтобы тебя уважали и боялись, не можешь.

Молодая женщина грустно махнула рукой и пошла по белой песчаной дорожке сада, уже залитой бордово-красными лучами вечерней зари.

   — Но ведь Яхмос не просто мой старший брат. Он наследник и соправитель моего отца, — быстро говорил, оправдываясь, царевич, коротко семеня рядом с женой. — Если я выступлю против брата, это будет воспринято как неуважение власти моего отца, повелителя всех египтян.

   — Да пойми, глупый ты мой Хеви, — обратилась к мужу Тии, остановившись на берегу пруда, по зеркально-золотой поверхности которого плавали лебеди. — Ты именно сейчас должен завоевать авторитет в стране, чтобы никто тебя не смел тронуть. Ведь, когда Яхмос станет фараоном, будет поздно. Он просто уничтожит нас с тобой. Всё идёт именно к этому.

   — Мои дорогие дети о чём-то спорят? — раздался вдруг сочный глубокий голос Артатамы. Он провёл детство в Египте, где воспитывались как царственные заложники многие сыновья и наследники азиатских государей, поэтому говорил на египетском языке почти без акцента.

   — Ты сам был свидетелем последней выходки Яхмоса, дедушка, — ответил царевич, оборачиваясь. — Сил уже нет терпеть его оскорбления, но что я могу сделать? Опять идти жаловаться отцу? Но я уже много раз делал это. И толку-то чуть! А вот Тии утверждает, что нужно дать сдачи.

   — Она права, — проговорил Артатама. — Нельзя сносить безропотно оскорбления, от кого бы они ни исходили, иначе тебя никто не будет уважать.

   — И ты запел ту же песню, — махнул печально рукой царевич. В лучах зари блеснули ярким светом многочисленные драгоценные камни, вделанные в браслеты на предплечьях и в кольца и перстни на пальцах. — Ну, оскорблю я в ответ Яхмоса, втравлю в ссору между нами своих друзей и приближенных — и что получится? Очередная междоусобица. Так и до внутренней смуты может дойти! — уныло проговорил царевич, опустив голову со съехавшим набок пышным чёрным париком. Он ещё раз с безнадёжным видом махнул рукой и пошёл по дорожке обратно во дворец.

   — Заливать свои горести финикийским вином отправился, недотёпа! — бросила Тии, уперев свои красивые крепкие ручки в бока. Маленькой ножкой в роскошно изукрашенной золотом и серебром сандалии она зло растоптала росший рядом цветок.

Артатама ухмыльнулся, глядя на простонародные манеры своей родственницы, и, подождав, пока царевич удалится подальше, вновь заговорил. Его тихая речь звучала проникновенно, столько в ней было сочувствия и родственного участия:

   — Дорогая моя Тии, цветочек ненаглядный! Мне очень больно смотреть на то, как измывается над тобой и моим внуком этот грязный солдат. И поверь моему опыту, ведь я уже сорок лет царствую, нельзя примиряться с подобной участью. Ни в коем случае!

   — И я Хеви о том же толкую! — вырвался у царевны простонародный оборот.

Царь Митанни взял жену внука под руку и повёл не спеша по дорожке вдоль пруда. Другой рукой он неспешно обмахивал себя роскошным пышным веером. Веер как бы невзначай закрывал его полные красные губы. Артатама принимал все предосторожности, чтобы шпионы фараона ничего не услышали.

   — Вот что я тебе скажу, моя крошка. Яхмоса уже очень многие не любят, опостылел всем в столице его грубый нрав. И если найдётся решительный человек, который уберёт эту фигуру с нашего поля, как делается в настольной игре, то обе придворные партии — и аристократы, и выходцы из простого народа и иноземцев, поддержат этот смелый поступок. А наследником станет твой муж.

   — Вы что, предлагаете убить Яхмоса?

   — Тише, тише, моя девочка! — прошептал Артатама. — Не так громко и прикрой своим веером рот. Шпионы фараона умеют читать по губам.

После того как его собеседница исполнила совет, царь Митанни продолжил:

   — Приятно говорить с человеком, который вещи называет своими именами, а не занимается пустыми разговорами. Сейчас, мой цветочек, я дам тебе перстень, в котором под камнем есть белый порошок. Стоит его растворить в вине, и тот, кто выпьет, примерно через час отдаст свою душу богам, а тело — земле. Всё будет выглядеть так, как будто у него отказало сердце. Ведь нельзя ручаться, что это не может произойти с любым из нас. На всё воля богов.

   — Но в недопитом-то вине яд останется, — проговорила сообразительная Тии. — И его в конце концов обнаружат.

   — Ты очень умненькая девочка, хвалю за смекалку, — прошептал Артатама. — Через час в вине яд исчезнет, да к тому же он без вкуса. Поэтому, когда выпивший вина умрёт, яда уже не будет ни в бокале, ни в графине. Доказать, что произошло отравление, невозможно. Бери, Тии, бери, — незаметно сунул он в руку собеседнице перстень. — Я тебе даю шанс спасти себя и своего мужа, а заодно и возвыситься со временем до сказочных высот. Всё, пора нам расходиться, а то будет очень подозрительно, если наша беседа будет долгой. Да, кстати, посмотри, вот восковая кукла, точная твоя копия. Это маг Яхмоса колдует, чтобы тебя и твоего мужа извести, — вынул на мгновение из своих широких пурпурных одеяний маленькую фигурку, утыканную булавками, царь Митанни.

Тии вздрогнула и с ужасом уставилась на неё. Все древние египтяне верили в колдовство и магию.

   — Так что, понимаешь, дочка, речь идёт только о том, кто из вас первым уберёт своего смертельного врага! Ну, я пошёл. Мужества тебе!

Артатама галантно поклонился и быстро ушёл. Тии некоторое время постояла на берегу пруда, в котором всё ярче отражались звёзды. Полоска зари на западе погасла. Из пустыни донёсся тоскливый вой шакалов и гиен. Молодая женщина задумчиво смотрела вдаль, крепко сжимая перстень царя Митанни.

Возвращаясь назад по дорожкам сада, уже освещённым лунным светом, Тии встретила визиря Ментухотепа и главного жреца Амона Дуафу. Они почтительно поклонились.

   — Мы сочувствуем вам, царевна. Эта ничем не оправданная грубость со стороны Яхмоса нас очень больно поразила, — негромко проговорил худой и длинный Дуафу, облизывая сухие губы тонким языком.

   — Если бы такое высокое положение занимал ваш муж, то всё было бы по-другому. Все знают, что принц воспитанный человек, — прибавил похожий на хорошенькую женщину Ментухотеп, мягко улыбаясь полными чувственными губами. В его глазах светилась весёлая искорка. Он явно кокетничал.

   — Если судьбе и богам будет угодно и мой муж займёт столь высокое положение — ведь у наследника нет детей, — то он, конечно же, будет особенно доброжелателен и милостив к представителям старых родов, на которых держится весь порядок в государстве, — сказала Тии, улыбнувшись. За её улыбкой таилось столько уверенности и силы, что аристократы вздрогнули. Они хорошо поняли намёк на то, что, возможно, Аменхотеп займёт место наследника в скором будущем.

«Но каким образом? — сразу же пронеслась одна и та же мысль в головах обоих высших чиновников. — Неужели фараон намерен заменить своего любимца Яхмоса на Аменхотепа? Ведь в ответ на грубые выходки Яхмоса против брата повелитель Египта дал ещё несколько дней назад ясно понять, что он его не только не поддерживает, но и осуждает».

Войдя в пиршественный зал, где веселье уже заканчивалось, Дуафу и Ментухотеп вдруг одновременно поняли, что слова Тии можно истолковать и так: Яхмоса насильственно уберут со второго места в государстве.

   — Но как? Ведь без согласия фараона это невозможно! — прошептал еле слышно Ментухотеп.

Высшие сановники государства ошарашенно уставились на покидающую зал Тии, которая не спеша с достоинством подходила прощаться к креслу свекрови, царицы Мутемуйа.

   — А ведь у этой красавицы характера хватит сделать что угодно! — тихо проговорил главный жрец Амона Дуафу, качая головой в пышном парике.

   — Да, пожалуй! — ответил шёпотом визирь Ментухотеп, и его красивое лицо побледнело. — А впрочем, как аукнется, так и откликнется. Нельзя шагать безнаказанно по головам людей грязными ногами, как это делает Яхмос, — добавил он.

   — В любом случае мы тут ни при чём, — заметил, криво улыбаясь, Дуафу. — Всё во власти богов. Как они пожелают, так и будет, — вздохнув с ханжеским видом, заключил он.

 

3

Вечером, когда её муж забылся в хмельном сне в новой роскошной спальне, Тии, легко пробежав по длинному тёмному коридору, выскочила в сад. Как привидение в белом полупрозрачном платье, она бесшумно заскользила по дорожкам, залитым лунным светом, прячась в тени высоких и развесистых сикоморов, смокв и кустистых дум-пальм. Скоро Тии оказалась в самом дальнем конце сада. Здесь стояла небольшая беседка, укрытая со всех сторон густыми кустами тамариска, акации и олеандра. Царевна присела на мраморную скамейку. Дул прохладный ветерок. Пахло влажной землёй, обильно политой рабами. По всему саду росли и благоухали цветы, привезённые со всех концов света. Высоко над головой шелестели длинные листья пальм. Где-то неподалёку звенела цикада. Молодая женщина зябко повела плечами, словно ей стало холодно. Она крепко сжала задрожавшие пальцы. На одном из них мерцал в скудном ночном свете огромный изумруд в перстне царя Митанни. Вдруг послышались тяжёлые быстрые шаги. Перед входом в беседку выросла массивная чёрная фигура Джабу.

   — Привёл? — выдохнула Тии.

   — Привести-то привёл, — проворчал гигант, укоризненно качая лохматой кудрявой головой, — но я тебе скажу прямо, сестрёнка, хоть ты и знатной госпожой заделалась. Не дело ты затеяла, ох не дело!

   — Ты поменьше болтай, Джабу. Лучше иди да присматривай, чтобы никто к нам незаметно не подкрался, — проговорила Тии, нетерпеливо взмахнув рукой, на которой в лучах ночного светила ярко сверкнули многочисленные кольца и браслеты.

Джабу вздохнул и отступил в сторону. Тии охнула. Перед ней появилась мягко обволакиваемая лунным светом, высокая стройная фигура в одной короткой набедренной повязке. Это был Эйе. Несколько мгновений прошло в тяжком молчании. Наконец Тии всплеснула руками и проронила взволнованно:

   — Ну, иди же ко мне!

Молодой человек вздрогнул и шагнул вперёд.

   — Да тише ты, — томно прошептала царевна, — ты мне платье порвёшь.

   — Пропади оно пропадом, твоё платье, — нетерпеливо бросил Эйе, срывая с Тии роскошные одеяния, — надо же намотать на себя столько тряпок!

В ответ женщина тихо рассмеялась. Услышав этот довольный смешок, сидящий неподалёку в кустах Джабу поморщился и пробормотал себе под нос:

   — Ох уж это бабье племя! Не могут без того, чтобы со стороны кусок не урвать! Кошки ненасытные!

Чёрный красавец великан знал не понаслышке, о чём говорил. Но в беседке недолго раздавались страстные вздохи. Вскоре Тии, отдышавшись, заговорила:

   — Вот теперь ты похож на прежнего Эйе.

   — Прежнего Эйе нет и никогда уже не будет!

   — И прежней Тии тоже! Но если мы хотим выжить здесь среди этих столичных гадюк и скорпионов, то должны измениться. Иначе нас сотрут в порошок.

   — Если меня чутьё не обманывает, то я тебе понадобился не только для любовных утех. — Эйе пристально взглянул в лицо царевны.

   — Ты всегда был умным, — улыбнулась Тии. — Да, я хочу призвать тебя в свои союзники. Если мы выиграем предстоящий бой, то ты вознесёшься на небывалую высоту. Конечно же, с моей помощью.

   — Говори, что я должен сделать.

   — Отравить Яхмоса.

Эйе вздрогнул. Он посмотрел на сидящую рядом любовницу. Её глаза лихорадочно блестели в лунном свете. Лицо же было спокойно.

   — Намереваешься в будущем посадить своего дурака-муженька на трон и самой править империей?

   — Вместе с тобой, милый, — проворковала Тии, прижавшись к любовнику. — Ты будешь у меня верховным визирем обеих земель.

   — Да, — молодой человек присвистнул, — я тебя раньше и не знал толком. Ты, оказывается, похлеще столичных гадюк!

   — Спасибо за комплимент, ненаглядный. Так берёшься?

   — Согласен. Или всё, или ничего! — рубанул рукой по воздуху Эйе.

Вскоре он уже покинул беседку, скользя как тень по тёмным дорожкам сада. На безымянном пальце его правой руки мерцал зелёным светом перстень царя Митанни.

Луна ярко освещала довольное, обдуваемое прохладным ночным ветерком лицо Тии, когда она не спеша шла по дорожкам сада, возвращаясь во дворец. Песок чуть слышно поскрипывал под её сандалиями. Молодая женщина с наслаждением вдыхала густые ароматы роскошных цветов. То ли от них, то ли от недавних страстных объятий любовника, то ли от злодейских замыслов, на которые она всё же решилась, у царевны слегка кружилась голова.

   — Ишь улыбается. Сейчас облизываться будет, точно кошка, слопавшая жирного мышонка, — ворчал с вызовом себе под нос громко топающий позади нубиец.

   — Не топочи ножищами как слон, братец Джабу, — усмехаясь, проговорила царевна, — и прекрати осуждающе сопеть. Тоже мне, нашёлся блюститель нравственности. Сам, как кот, шастаешь по ночам, Сетх знает, где, с кем только не путаешься, а мне, значит, со своим бывшим женихом встретиться нельзя?

   — Ты женщина, причём замужняя. Ты себя блюсти обязана, тем более вон куда попала: во дворец к царевичу! Должна вроде и сама это всё понимать. — Нубиец старался говорить как можно тише, что у него плохо получалось.

   — Значит, тебе можно, а мне нельзя?

   — Тьфу, ну что у нас за разговор, — махнул могучей ручищей Джабу. — Можно-то всем, если уж так чешется, что невтерпёж, но только есть одно правило.

   — Какое?

   — Не попадаться! А ты, сестрёнка, по лезвию ножа ходишь. Ведь здесь, во дворце, прислуги видимо-невидимо! И все друг за дружкой подглядывают. А что, если кто подсмотрит за тобой и откроет глаза муженьку? Что тогда делать будешь? Стоит ли минутное удовольствие такого риска? Вон, кстати, какая-то тень мелькнула! — Нубиец схватился за кинжал, висевший у него на шее.

   — Да нет там никого, — беззаботно бросила Тии. — Дурачок, дело не только в том, что чешется, как ты выражаешься. Всё обстоит значительно серьёзней, но тебе, мой большой чёрный братец, пока этого лучше не знать, хотя только в тебе я уверена полностью. Один ты меня никогда не предашь!

   — Ни тебя, ни твоего отца, моего господина, которого я чту, как родного, — кивнул головой Джабу.

Тии и не подозревала, что её обогнала по боковым дорожкам молодая служанка Амра, ревниво следившая за царевной. Она пылала ненавистью к своей новоиспечённой госпоже. Ведь всего несколько месяцев назад она была любовницей царевича и даже намеревалась стать его женой, пусть и не главной. Но после появления Тии ей пришлось распроститься со всеми своими радужными мечтами о счастливом будущем. Теперь Амра готова была отомстить. Она видела, как в беседку вошёл Эйе, хотя и не слышала разговор любовников, боясь подползти поближе.

Когда Амра ворвалась в спальню, Хеви спал мёртвым сном. Раздавался мощный храп, пахло винным перегаром.

   — Проснись, Хеви, да проснись же! — начала его тормошить служанка.

   — Тебе чего надо, Амра? — уставился на неё царевич красными глазами. — Я же сказал, что между нами всё кончено. А ну убирайся, не то Тии может застать нас вместе. Что я ей тогда скажу?

   — Ты бы лучше подумал, что ты ей скажешь, когда узнаешь, что она развлекается с любовником в беседке в саду, — ядовито улыбаясь, выпалила Амра.

   — Что ты несёшь?! — Хеви вскочил с мягкого ложа. — Да я тебя разорву на части за те гнусности, которые ты говоришь о моей жене!

   — Я говорю тебе, Хеви, правду, — простонала Амра. — Только что я видела, как к ней в беседку в саду входил её бывший жених Эйе, помощник главного архитектора Аменхотепа. Чем они там занимались полчаса? Просто беседовали, что ли?

   — Ах ты дрянь! Да ты просто хочешь отомстить мне, наговаривая на Тии! — прорычал царевич, сжимая руки на горле служанки.

   — Клянусь Амоном, что это правда! — прохрипела Амра из последних сил. — Убей меня, но я видела её с Эйе.

Хеви приподнял девицу, бьющуюся в конвульсиях, и швырнул на мраморный пол.

   — Будь ты проклята! — прокричал он, шатаясь и хватая себя за горло. Ему казалось, что его сердце, бешено бьющееся в груди, разорвётся на кусочки. — Не может этого быть, нет, не может!

   — Что ты так кричишь, Хеви? — громко спросила Тии, входя в спальню.

   — А, это ты? — всхлипнул царевич, глядя безумными от ревнивого бешенства глазами на молодую жену. — Вот что я с тобой сделаю, изменница! — Он схватил стоящую рядом драгоценную финикийскую вазу, украшенную золотом и драгоценными камнями, и бросил с размаху себе под ноги. Многочисленные осколки со звоном разлетелись по полу.

Тии увидела отползающую в сторонку Амру, ещё не до конца пришедшую в себя, и всё поняла.

   — Джабу, тащи эту змею в мою комнату и жди меня там, — приказала она коротко.

Когда быстрые шаги нубийца затихли за её спиной, Тии обратилась к мужу:

   — Я вижу, ты, Хеви, поверил этой мерзавке?

Царевич после первого приступа ревнивого помешательства начал понемногу приходить в себя.

   — Так ты встречалась с Эйе?

   — Да, встречалась! — Тии подошла вплотную к Хеви, у которого от этих слов подкосились ноги. Он плюхнулся на ложе. — Я встречалась с ним, чтобы уговорить отравить Яхмоса, — негромко, но очень отчётливо проговорила она, наклонившись к мужу.

У царевича дёрнулась голова, и глаза начали вылезать из орбит.

   — Да вы что, бабы, решили меня сегодня совсем доконать? — жалобно простонал он. — Одна утверждает, что моя супруга изменяет мне в беседке с помощником главного архитектора. Сама же жёнушка уверяет, что она всего лишь договаривалась со своим прежним любовником отравить моего старшего брата и наследника отца!

   — А зачем, ты думаешь, я тайно приняла в саду ночью своего бывшего жениха? — быстро зашептала Тии. — Он постоянно встречается с Яхмосом по делам строительства. Ему подсыпать яд — раз плюнуть! Через час, как яд начнёт действовать, в вине его уже не будет. А если и падут подозрения, то только на Эйе. Мы с тобой здесь ни при чём.

   — Ты с ума сошла, — произнёс царевич, хватаясь за голову. — Ведь он же мой брат.

   — Или он, или мы! — вперила неумолимый взгляд холодных голубых глаз Тии в лицо мужа, по которому текли капли пота и слёз. — Не убьём его мы, он убьёт нас. Выбора нет! Оставим теперь всё на милость богов, я уверена, они не дадут нам безвинно погибнуть от руки тупого солдата.

   — Будьте вы все прокляты! Почему я не родился в семье простого писца? Быть сыном фараона — страшная участь!

Царевич, шатаясь, подошёл к столику, на котором стояли серебряный графин с вином и ваза с фруктами, и стал пить финикийское прямо из узкого горлышка. Он осушил весь графин, отбросил его в сторону, вернулся, спотыкаясь, к постели и рухнул на неё. Вскоре раздался громкий храп. Тии с презрением посмотрела на толстое голое тело своего мужа, повернулась и решительной походкой направилась в соседнюю комнату.

Там её ждал Джабу. В его могучих руках извивалась служанка. Она, как дикая кошка, шипела, царапалась и кусалась. Всклокоченные чёрные волосы висели в разные стороны, платье разорвалось, сквозь прорехи торчали острые, как у козы, груди.

   — Ну, слава Амону, ты пришла, — пробасил нубиец, увидев царевну. — Ещё немного, и эта пантера порвёт меня на части. Посмотри, во что она превратила мои руки!

Тии подошла вплотную к Амре. Та затихла и с вызовом посмотрела на соперницу.

   — Где ты пряталась, гадина?

   — Неподалёку от беседки, — с вызовом тряхнув головой, ответила Амра. — Я всё видела. Как к тебе приходил твой любовничек. Я рассказала Хеви. Он проспится и вышвырнет тебя вон. Я его отлично знаю, он страшный ревнивец. Так что тебе конец, простолюдинка ты, стерва. Убирайся в свой паршивый городишко, где тебя подобрал царевич.

Тии в ответ зловеще улыбнулась.

   — Значит, ты видела, как ко мне приходил Эйе. А ты слышала, о чём мы говорили? — спросила она вкрадчиво.

Этот мягкий тон и ледяной взгляд испугали служанку больше, чем если бы на неё набросились с кулаками. У неё задрожали губы.

   — Значит, ты ничего не слышала, — удовлетворённо проговорила Тии. — Тем лучше. Но живой тебя оставлять всё равно нельзя.

Царевна посмотрела на Джабу. У нубийца, как у маленького ребёнка, дрогнуло лицо, казалось, великан сейчас заплачет. Тии вздохнула и решительно вынула спрятанный на поясе кинжал. Амра увидела блеск лезвия и тут же почувствовала, как острая бронза вонзилась в её сердце. Тело служанки несколько раз конвульсивно дёрнулось и застыло в руках чёрного великана. Он вздрогнул, с отвращением и болью посмотрел на царевну и опустил тёплое, агонизирующее тело на мраморный пол. Тии деловито вытерла лезвие кинжала о платье убитой и встретилась взглядом с попятившимся нубийцем.

   — Джабу, миленький, — проговорила Тии нежно, — не смотри так на меня. Ты пойми, если мы не будем защищаться, то нас здесь сожрут. Её нельзя было оставлять живой, слишком опасно. Ты ещё не представляешь, какие страшные события нас впереди ожидают.

   — Я готов драться один хоть против сотни воинов. Но резать женщин, как бессловесных овец?! — брезгливо передёрнул плечами нубиец.

   — Я хорошо понимаю тебя, братец, — погладила по чёрному плечу Тии. — А сейчас заверни её во что-нибудь и незаметно брось в реку. И готовься. Ближайшие день-два для нас будут решающие: мы или погибнем, или станем хозяевами положения. Тогда уж никто не посмеет угрожать нам.

Джабу, превозмогая отвращение, завернул труп служанки в ковёр и бесшумно вышел из комнаты.

А Тии упала в кресло из чёрного дерева с высокой инкрустированной слоновой костью спинкой.

   — Или всё, или ничего! — повторила она тихо слова Эйе, произнесённые им полчаса назад в саду.

По её бледному лицу текли ручейки холодного пота. Теперь она тоже жалела, что породнилась с самим фараоном, но отступать было поздно. Из недалёкой пустыни ветер принёс тоскливые завывания шакалов. Словно это Анубис, бог умерших, изображавшийся всегда с головой этих ночных хищников, встречал только что зарезанную Амру.

   — По скольким трупам мне ещё придётся пройти, чтобы стать царицей Египта? — спросила себя Тии. — Ничего, сяду на престол, а там уж отмолю все грехи.

Она ещё не знала, что вступила на путь, идущий по замкнутому кругу: ведь для того, чтобы отстоять власть, требуется значительно больше трупов, чем для её достижения. И этому нет конца! Но сейчас Тии молила богов только об одном: она хотела заснуть, хоть ненадолго, но забыться! Иначе голова лопнет от того напряжения, в которое её загнали события злополучного дня. Под утро, когда в окна под потолком было видно посеревшее небо без звёзд, боги смилостивились: Тии заснула. Она лежала на ложе, свернувшись калачиком, стонала во сне, дёргала головой и морщилась, словно от сильной боли.

 

1

Ранним утром следующего дня по кривым, подметённым и обрызганным прислугой из больших кувшинов водой, жёлто-серым улочкам Фив, на которые стены невысоких домов, глинобитные ограды и высокие пальмы отбрасывали длинные синевато-прохладные тени, шагало множество переговаривавшихся горожан. Все они были нарядно одеты. Мужчины чувствовали себя вполне респектабельно в пёстрых коротких набедренных повязках и чёрных париках, заменяющих головные уборы. Почерневшие от загара спины лоснились, щедро натёртые растительным маслом. Иначе никакая кожа не выдержала бы горячего африканского солнца, которое даже сейчас, в этот ранний час, изрядно припекало. Женщины нарядились в свои лучшие платья. Египтянки в отличие от азиаток не любили пестроты, и поэтому их одеяния были однотонны. Преобладал белый цвет, но много было зелёных, алых, пурпурных платьев. У тех, кто побогаче, края платьев были отделаны ручной вышивкой. И на женщинах, и на мужчинах блестело, сияло и переливалось в утренних лучах множество украшений. Без них египтяне на улицу не выходили. Все спешили на центральную площадь, где должен был состояться смотр войск столичного корпуса, а затем схватки борцов и гонки на колесницах. Фиванцы обожали подобные развлечения.

Среди шумной толпы прокладывал свой путь и Эйе. Он ехал на колеснице, запряжённой двумя чистокровными вороными конями. Впереди бежали трое нубийцев в коротких красных набедренных повязках, с задорно торчащими разноцветными перьями в курчавых волосах. Они палками разгоняли неповоротливых прохожих, не желающих посторониться. Эйе стоял в полный рост на колеснице, с надменным видом посматривая по сторонам. Он буквально искрился от обилия украшений из золота с драгоценными камнями. Ведь он фактически руководил возведением заупокойного храма правящего фараона — главной стройкой всей империи. Его приёмный отец, архитектор Аменхотеп, занимался только творческой стороной дела. А огромные деньги, идущие на осуществление грандиозных работ, текли через руки его первого заместителя и приёмного сына. К тому же вельможи столицы просто завалили Эйе подарками, стремясь установить хорошие отношения с новой звездой придворного мира, так стремительно взошедшей на небосклон могущественнейшего на земле царства. Естественно, никто не обращал внимания на то, что у известного всему городу фаворита судьбы появился на пальце новый перстень с великолепным изумрудом. Но сам молодой человек изредка смотрел на свою левую руку, и холодок пробегал у него между лопаток, когда он видел, как горит зловещим темно-зеленым светом крупный камень. Тогда Эйе вскидывал голову и холодно посматривал на простой люд, копошащийся у него под ногами. Новоиспечённый вельможа задумчиво вдыхал утренний воздух, пахнувший горьковато-кислым запахом горящего кизяка вперемежку с ветками акаций, только что испечённым хлебом и влажной пылью, по которой мягко скользила его колесница. Ведь не прошло и года с тех пор, как недавно усыновлённый сирота в драном паричке и ветхой набедренной повязке босиком бегал по улочкам провинциального городка. А теперь он в роскошном одеянии стоит на колеснице гордый и неприступный, как оживший памятник, и лелеет в своей голове, украшенной великолепным париком, зловещие планы уничтожения самого наследника престола. Громкие крики мальчишек, дравшихся за лучшие места на крышах домов, выходивших фасадами на площадь, вывели Эйе из сладкого забытья. Возница, стоявший рядом, нагнувшись, широко расставив локти и потряхивая вожжами, пронзительно закричал на толпу, которую беспощадно теснили нубийцы. Он лихо подкатил к роскошным колесницам, стоявшим у помоста, расположенного у храма. На нём возвышался пустой позолоченный трон, сверкающий на утреннем солнце. Фараон ещё не вышел, но его уже ждали.

Вскоре владыка страны появился. Он стоял на роскошно украшенной слоновой костью и золотыми пластинами колеснице и милостиво приветствовал собравшихся на площади и вокруг неё фиванцев. Высокая фигура так сияла на солнце, покрытая украшениями из драгоценных металлов и камней, что трудно было смотреть на неё, не щурясь и не отводя глаза в сторону. Словно сам бог солнца Амон-Ра спустился прямо с небес на улицы Фив. За его колесницей ехал наследник, такой же высокий и нарядный. Отец и сын начали объезжать строй войск столичного гарнизона. Бравые воины, ветераны многих кампаний, хорошо отдохнувшие за прошедшие полгода после возвращения из Финикии и Сирии, или страны Ретену, как её называли египтяне, дружно приветствовали живого бога и одновременно главнокомандующего. Фараон был доволен, но Яхмосу угодить было трудно.

   — Почему бойцы без доспехов и только с копьями без секир? И где заплечные мешки? — набросился он на командующего корпусом Рамери, старого солдата, воевавшего много лет под предводительством не только здравствующего фараона, но и его отца.

   — Но ведь это же не боевой поход, а столичный смотр, — ответил ветеран.

   — Войска должны быть готовы всегда к походу! — заорал наследник грубым голосом. — Как вернулись домой, так сразу же стало наплевать на дисциплину и воинские порядки! Учишь вас, учишь, и всё никакого толку!

   — Меня учить не надо, я сам кого хочешь выучу, как нести службу! Надо было предупредить, что экипировка войск должна быть походной! — рявкнул в ответ Рамери. Большой шрам на его левой щеке побагровел.

   — Ты на кого огрызаешься, раб? — взвизгнул Яхмос. — Палок ему, прямо сейчас!

Тутмос поморщился.

   — Прекрати, Яхмос, — оборвал он сына. — Рамери уважаемый человек. Он воевал под командованием моего отца и сейчас безупречно продолжает нести службу. Воины его корпуса отлично обучены, сыты и довольны. Хоть сейчас иди с ними в новый поход. Если мы прикажем, я уверен, что они очень быстро соберутся по-походному. Так что не надо без толку придираться, сынок, к нашим доблестным воинам. Служи верно, Рамери, и я тебя в обиду не дам! — властно закончил фараон и ткнул возничего в бок золочёным посохом, чтобы тот трогал.

Колесницы Тутмоса и его наследника покатили дальше. А когда правитель Египта усаживался на трон, то бросил стоявшему по правую руку Яхмосу:

   — Ты что, с ума сошёл, недотёпа?! Разве можно так обращаться с лучшими военачальниками? Ты ни за что ни про что оскорбил командующего «храбрецами царя», отборным войском! И уже успел нажить себе врагов среди половины столичной знати. Разве так ведёт себя мудрый правитель? А что ты будешь делать, если завтра тебе понадобятся наши ударные части для подавления заговора или бунта в столице? На кого ты в конечном итоге сможешь опереться?

   — У тебя есть сведения о заговоре? — недоверчиво спросил наследник, наклонившись к уху отца.

   — Да пожалуй, в столице не найдётся ни одного уважаемого дома, где бы тебя не порицали за грубое, просто хамское поведение по отношению к своим подданным. Ты не различаешь ни врагов, ни друзей. Мне уже известно о разговорах среди высших чиновников и родовитейшей знати Фив, тебя костерят и в хвост, и в гриву! И почти все сходятся на том, что вместо тебя лучше наследником иметь Аменхотепа.

   — Я сверну шею этому придворному франту! — прорычал Яхмос, не сдержавшись.

   — Как бы шею не свернули тебе, тупой ты носорог! — выругался Тутмос. — Я уже вижу, что поспешил, назначив тебя своим преемником и соправителем. Но, к сожалению, выбирать мне не из чего: один сын — злой дурак, бросающийся на всех подряд, как бешеный пёс, другой — ленивый кутила, которым вертит как хочет очередная любовница, а теперь жена-простолюдинка. О боги, за что вы меня так наказали?! — вздохнул фараон и дал знак рукой к началу парада.

Стройными рядами мимо трона зашагали «храбрецы царя», железная гвардия фараона. За ними покатили колесницы. На лице монарха разгладились морщины. У него было отличное войско! И он мог им гордиться. Сразу после парада начались состязания борцов, а потом всех ожидало главное зрелище дня — гонки на колесницах. В ней должны были участвовать не только воины колесничного войска, но и юноши из самых знатных семейств. Золотая столичная молодёжь брала пример с царевича Аменхотепа и проводила время на охоте, носясь целыми днями за антилопами, жирафами и буйволами по ещё не везде высохшим степям, простиравшимся вокруг долины Нила. Каждый знатный юноша считал делом чести иметь отличную упряжку коней, что было довольно разорительно для отцов, но положение обязывало! К тому же сам фараон всячески поощрял это увлечение отпрысков богачей. Ведь из них можно было быстро пополнить колесничное войско во время длительных военных кампаний, которые вынужден был вести Тутмос Четвёртый, ожесточённо сражаясь с усилившимися противниками на северных границах своей грандиозной державы.

   — Хоть от одного увлечения моего младшего непутёвого сыночка есть явная польза! — частенько повторял он.

Колесничные гонки в столице фараон устраивал столь часто, особенно перед большими походами, чтобы выявить лучших бойцов. Вот и теперь сразу же после окончания состязаний по борьбе, в которых участвовали в основном простолюдины, пополнение для пехоты, он приказал без промедления начать скачки на колесницах.

Эйе оказался в одном заезде с лучшими колесничными бойцами империи. В одном ряду с ним наследник престола Яхмос, царевич Аменхотеп и ещё несколько юношей из самых родовитейших аристократических семейств Фив. Вдруг кто-то стоявший на своей колеснице совсем рядом произнёс негромко с сильным иностранным акцентом:

   — Какой чудесный перстень с изумрудом подарил вам царь Артатама!

Эйе вздрогнул и пристально всмотрелся в колоритного молодого человека, как бы между делом бросившего столь многозначительную фразу. Это был племянник царя хеттов Суппилулиума, невысокий крепыш с широкими плечами и очень длинными мощными руками. Из-под густых чёрных бровей на помощника главного архитектора глядели небольшие смышлёные глаза. Они как чёрные буравчики, казалось, насквозь просверливали собеседника и светились колючей насмешкой. Но одновременно в них было что-то угрожающее. Хотя, может быть, всё дело было в переломанном носе и шраме через всю широкую физиономию племянника хеттского царя, которые придавали ему совершенно зверский вид? Тем более что на его голове не было столь привычного для глаз египтянина парика. Его заменяла чёрная густая курчавая шевелюра, перевязанная красной лентой. На груди в широком вырезе пурпурно-фиолетовой туники были видны жёсткие волосы, напоминающие медвежью шерсть. Да и сам Суппилулиума был похож больше на медведя, вставшего на задние лапы, чем на человека, жителя долины реки Хапи.

«Для такого грубого зверюги у него слишком умные глаза», — подумал, с неприязнью вглядываясь в хетта, Эйе.

   — Вы ошиблись, ваше высочество, царь Артатама мне ничего не дарил, — проговорил небрежно молодой человек. — Наверно, вас ввёл в заблуждение изумруд. Эти камни все одинаковые, если, конечно, одного размера.

   — Ну что ж, вам посчастливилось. Царя Артатаму лучше не знать вовсе, а уж его подарков тем более. Такая у него слава в наших краях, — проговорил Суппилулиума и уверенным движением длинных волосатых рук вынул лук из колчана, прикреплённого к борту колесницы.

Раздался удар гонга. Кони резко рванули с места. Шесть колесниц первого заезда понеслись по вытянутому эллипсу площади. Им предстояло промчаться десять кругов. Через каждые сто шагов на столбах висели круглые разноцветные мишени с поясным изображением вражеских воинов. Надо было с определённого расстояния, отмеряемого красными шестами на обочинах, поразить их с ходу. Засвистели стрелы. Только одна пролетела мимо первой цели. Промахнулся Эйе, который никак не мог успокоиться после зловещих слов племянника хеттского царя. Зрители заволновались, их крики слились в один мощный рёв. Из десяти колесниц вперёд вырвались три. Это был наследник престола, младший царевич и племянник хеттского царя. Они всё дальше уходили от преследователей, поражая пока все мишени. Но вскоре колесница Яхмоса задела как бы случайно колесо своего соперника, младшего брата. Затрещали ломающиеся на ходу спицы, и Аменхотеп вынужден был, бросив лук, ухватиться за борт, чтобы не вылететь на полном ходу на землю со своей вихляющейся колесницы. На одного опасного соперника стало меньше. Сторонники наследника радостно взревели, те же, кто болел за младшего царевича, начали возмущённо размахивать руками и проклинать во всеуслышание коварного Яхмоса, прибегающего к таким подлым приёмам борьбы.

Теперь внимание всей площади сосредоточилось на двух колесницах, мчащихся впереди. Наследник фараона и племянник хеттского царя поражали все мишени, их кони шли голова в голову, изнемогая от чудовищного напряжения. Возница Яхмоса приблизил свою колесницу впритирку к борту соперника. Опять повторялся опасный манёвр. Но Суппилулиума нагнулся и длинной рукой оттолкнул борт колесницы соперника, избегнув опасной близости. Это мог сделать только человек чудовищно сильный. Зрители испустили одновременно вздох восхищенного удивления. Тогда возница Яхмоса повернул и начал хлестать плетью возницу хетта.

Племянник хеттского царя опять перегнулся через борт, схватил мощной ручищей вожжи буйволиной кожи и рванул. Возница наследника чуть не остался без правой руки, продетой в петлю, на которой крепилась плеть. Теперь уже колесницу Яхмоса стало кидать из стороны в сторону. Оставшиеся без должного управления кони замедлили ход. Колесница хетта уверенно вышла вперёд под задорные вопли почти всей площади. Так толпа выразила своё отношение к жестокому хамству наследника престола. Фараон осуждающе покачал головой.

Вскоре взбешённый своим проигрышем Яхмос подкатил к помосту, где сидел его отец.

   — Эту хеттскую свинью надо просто повесить! — зарычал царевич своим грубым басом. — Как он смел толкать мою колесницу и тем более калечить моего возничего?!

   — Замолчи! — возмутился фараон. — Тебе мало, что ты в дурном свете выставил себя перед всеми Фивами? Ты ещё и настраиваешь против нас северных соседей! Разве тебе, мой младший глупый соправитель, неизвестно, что царь хеттов скоро умрёт и за его трон начнётся битва? В ней вполне может победить этот молодой хетт, который так лихо тебя отделал на виду у всех Фив. Я с ним несколько раз беседовал. Он намного умнее, чем кажется на первый взгляд. А то, что он отважный, сильный и решительный воин, он нам сейчас показал. В наших интересах с ним подружиться, а ты всё делаешь наоборот.

   — Да что возиться с этим вонючим азиатским дикарём? Отравить его, и дело с концом! Одним опасным противником будет меньше, — потупясь, проворчал наследник.

   — Нет, ты более дик, чем племянник хеттского царя, — покачал головой Тутмос. — Какая слава о нас пойдёт по всем соседним царствам, если мы будем так со всеми расправляться. Врагов, вступивших с нами в открытый бой, надо беспощадно уничтожать, тем самым устрашая всех, кто лелеет тайную мечту нас предать. Но нельзя весь окружающий мир превращать в своих врагов. Мы не в силах завоевать целый мир. Это просто невозможно. Поэтому у правителя кроме острых копий и мечей должны быть всегда наготове улыбка и ласковое слово, а также золото и серебро для щедрых подарков. Когда же ты поймёшь, что фараон должен быть не только воином? Позовите ко мне этого хетта, — приказал Тутмос.

Когда перед ним предстал племянник хеттского царя, фараон ласково произнёс:

   — Встань с колен, Суппилулиума, и подойди ко мне. Я хочу поздравить тебя с победой и подарить вот этот перстень с изображением величайшего из полководцев, моего деда Тутмоса. Он доказал всему миру непобедимость египетского оружия. Носи его всё время и помни мой совет: «С властителем страны Кемет лучше дружить, чем враждовать, ибо враждебный путь ведёт к гибели!» Помни мой совет всю свою жизнь. Из тебя выйдет великий воин, я это ясно вижу. Верь в свою звезду.

Когда фараон сел в свои разукрашенные золотом носилки, он подозвал Яхмоса:

   — Вот что такое политика! Я оказал великую милость хетту и одновременно предупредил его, чтобы он не избрал неверного пути. Посещение нашей страны, знакомство с мощью нашей армии и перстень с изображением нашего деда всю жизнь будут его предупреждать: с нами лучше дружить, а не враждовать. Учись, сынок, смиряй свой дикий нрав, иначе он доведёт и тебя и всю нашу страну до беды.

Яхмос промолчал, хотя и почтительно склонился перед отцом и повелителем. Но, когда он ехал на колеснице к своему дворцу, его бешеная кровь кипела.

   — К чёрту политику! — ворчал он себе под нос. — Я с этого хетта шкуру с живого спущу, если он попадётся мне в руки.

А племянник хеттского царя Суппилулиума, возвращаясь в свою временную резиденцию, тем временем смотрел на подарок фараона и думал: «Да, сейчас, конечно, никто не пойдёт против могущественного фараона Тутмоса. Но ведь времена меняются. Если перстень Артатамы сделает своё дело, то всё может перемениться. Царевич Аменхотеп — слаб. Если он станет наследником, то гранитный столп власти владыки Египта поколеблется, ведь Тутмос не вечен. А мы тем временем подготовимся к тому желанному моменту, когда власть из рук сильного воина и умного правителя попадёт в слабые ручонки гуляки и пьяницы. Пора надменным египтянам уступить пальму первенства моему народу. Сегодня я им показал, что могут наши воины. Но главный урок я им преподам в будущем, когда сожму в один мощный кулак все силы моего народа».

С такими коварными мыслями с виду звероватый, но смышлёный хетт въезжал в ворота усадьбы, где жил в пригороде Фив. Только он сошёл с колесницы, как ему в ноги упал истощённый воин в грубой шерстяной тунике, покрытой густым слоем пыли.

   — Мой повелитель! Твой дядя, наш великий царь скончался! Я целый месяц вёз это страшное известие. Не убивай меня, я буду верой и правдой служить тебе всю жизнь, — молил он охрипшим голосом, целуя чёрные кожаные сапоги со вздёрнутыми носками на ногах родственника царя.

По обычаю его страны Суппилулиума должен был убить на месте гонца, принёсшего столь горестную весть. Племянник уже покойного царя хеттов мысленно улыбнулся, однако, взяв себя в руки, горестно вздохнул и громко приказал:

   — Накормить и напоить гонца. Потом, когда выспится, прислать его ко мне. Повезёт весточку от меня обратно на родину. Зачем я буду убивать верных мне слуг? Скоро вы все мне понадобитесь.

Суппилулиума перешагнул через гонца и быстро пошёл к дому, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Настало время действовать. Но покинуть Египет он не мог, пока заговор против Яхмоса, о котором он узнал через своих шпионов, не подойдёт к какому-то разрешению. Суппилулиума был уверен, что ждать осталось совсем недолго.

«Надо будет послать Эйе дорогой подарок, чтобы подбодрить и заверить, что я тоже на его стороне. Пусть смело действует, зная, что я его союзник», — думал энергичный племянник покойного хеттского царя, входя в прохладный полутёмный зал с высокими колоннами.

 

2

Эйе вовсе не опечалился, проиграв скачки на колесницах. Даже если бы у него был шанс победить, он бы им не воспользовался. На виду у всех Фив оскорбить наследника престола, царевича Яхмоса, было глупо и безрассудно. А вот то, что Суппилулиума сознательно и демонстративно выиграл в жёсткой борьбе у второго человека в египетской империи на глазах почти у всех жителей столицы, было не просто юношеской бравадой, а рассчитанным заранее политическим шагом. Все поняли, что хетты отныне не собираются уступать пальму первенства в регионе египтянам, а желают играть в международном театре на равных с главными исполнителями. Для Эйе же победа над Яхмосом племянника хеттского царя означала только одно: хетт на стороне заговора против наследника. И в этом молодой архитектор вскоре убедился, когда ему на виллу доставили роскошный подарок от Суппилулиумы — кинжал с железным лезвием. Такой был только у фараона.

«От меня ждут решительных действий», — со вздохом подумал Эйе, вставая с низкого, украшенного серебром и слоновой костью кресла, закончив обедать. Аппетит, несмотря на все волнения, у него был отменный.

Через пару часов, когда время послеобеденного отдыха завершилось, Эйе на колеснице поехал к загородному дворцу наследника, который находился по соседству с комплексом дворцов фараона. Багрово-красный диск солнца уже повис над жёлто-серыми плоскими верхушками западных пустынных гор, когда молодой архитектор вошёл во дворец наследника египетского престола. Босоногий слуга в длинной белой юбке, которая похрустывала при каждом его вкрадчивом шаге, провёл Эйе в боковые покои дворца, выходящие широкими окнами в сад. Оттуда веяло прохладой только что обильно политой земли. Видны были ветви пальм и сикоморов, колышущиеся на дующем с реки ветерке. Внезапно спокойную, умиротворённую тишину прорезал собачий вой.

   — Мой пёс Кабир что-то неспокоен сегодня, — проговорил Яхмос, сидя в кресле в глубине небольшого, уютно обставленного зала. — Наверно, шакалов чувствует или, может быть, леопард бродит где-то неподалёку.

Эйе присел на низенькую скамеечку и стал подробно рассказывать о том, как идёт строительство заупокойного храма фараона. Наследник очень внимательно следил за всеми делами. Служака, он с отменной дотошностью выполнял приказы своего отца, того же требуя и от подчинённых. Доклад первого заместителя главного архитектора царства длился долго, потом ещё обсуждались будущие планы, изучались разноцветные чертежи. Постепенно погас свет солнца. Видно было, как на небе зажглись крупные звёзды, над верхушками пальм показалась полная луна. Опять раздался тоскливый собачий вой. В просторный, роскошно обставленный кабинет наследника слуги внесли светильники. На огни из сада полетели крупные разноцветные бабочки.

   — В детстве я ловил и засушивал бабочек, — вдруг сказал Яхмос, задумчиво улыбаясь. — Странно, но мне сегодня тоже почему-то неспокойно. Или это Кабир на меня тоску нагнал? Говорят, что собаки чувствуют, когда с их хозяевами случается беда.

   — Что с вами, ваше высочество, может случиться в вашем доме? — улыбнувшись, проговорил Эйе.

Яхмос потёр бритую голову.

   — Да, ты прав. Это, наверно, проклятый хетт испортил мне настроение. Что-то душновато сегодня. — Он встал и подошёл к широкому окну.

Глядя со спины на высокую фигуру с широкими, чуть сутулыми плечами, Эйе лёгким движением пальца нажал на изумруд перстня Артатамы. Из-под камня в золотой бокал наследника высыпалась щепотка бесцветного порошка. Он мгновенно растворился в темно-красном вине. Яхмос повернулся, подошёл к столу, взял в руки бокал и неторопливо сделал несколько глотков. По лбу и спине Эйе потекли крупные капли пота.

   — Что-то ты взмок совсем? — улыбнулся, глядя на него, Яхмос. — Ладно, можешь идти и поточнее выполняй всё, что мы с тобой сегодня наметили.

Эйе на одеревеневших ногах двинулся к выходу. Только теперь до него с отчётливой ясностью дошло, в какие страшные события он ввязался, став в них главным исполнителем. Уже у двери наследник окликнул его:

   — Да, если кто-нибудь из писцов или жрецов будет мешать тебе, тормозя дело, ты сразу же обращайся ко мне. Я с ними разберусь по-своему.

Выходя из кабинета, Эйе услышал, как наследник громко выругался и проговорил:

   — Он меня с ума сведёт, этот пёс. Ну что он воет, проклятый?

Эйе очень удивился, что его никто не проводил до выхода. Он шёл по коридорам и залам дворца хорошо ему знакомым путём, изредка мимо него пробегали слуги.

«Неужели Яхмос уже умер? — мелькнуло у него в голове. — Артатама мог меня обмануть. В каком положении я окажусь, если наследник лежит мёртвым!»

Но возгласы слуг его успокоили.

   — Фараон приехал, владыка неба и земли посетил нас... — слышалось со всех сторон. Тутмос явно не баловал посещениями своего наследника и младшего соправителя.

Эйе быстро пошёл по дорожке к калитке в наружной стене, за которой его ждала колесница и слуги, но, вдруг передумав, стремительно свернул в сторону. Никем не замеченный, он, прячась в тени развесистых сикоморов, подошёл к окнам кабинета наследника и залез на одно из деревьев. Прямо перед ним возбуждённо ходил по просторной комнате фараон и что-то говорил. Яхмос согласно кивал головой. Эйе, конечно, не мог слышать, о чём беседовали повелители Египта. А разговор шёл о смерти хеттского царя. На северных границах империи положение резко изменилось, и теперь надо было решить: затеять немедленно новый поход в Азию и непосредственно вмешаться в борьбу за хеттский престол, чтобы поставить там своего ставленника, или же действовать через шпионов в регионе. Тутмосу доложили о новостях во время прогулки, и он решил, не откладывая, зайти к сыну.

Эйе уже решил слезть с дерева и убраться восвояси, но тут произошло неожиданное. Фараон, проходя мимо столика, машинально взял стоящий на нём золотой бокал и сделал несколько глотков. Вытерев губы, он продолжил разговор. Всё поплыло перед глазами Эйе. Отравить наследника престола — страшное преступление! Но смерть ненавистного Яхмоса ещё могла бы сойти за естественную, если бы он допил свой бокал и яд не был бы обнаружен. Но смерть одновременно фараона и наследника не могла быть случайной. Увиденное, как обухом, ударило по голове Эйе.

   — Что мне делать? Что делать? — повторял молодой архитектор трясущимися губами, спускаясь с дерева. Он кинулся по дорожке к калитке, бросив перед этим последний взгляд на фараона и его наследника, всё ещё обсуждавших свои далеко идущие планы, которым никогда уже не суждено было сбыться!

 

3

Ужин у царевича Аменхотепа подходил к концу, когда Джабу бесшумными шагами подошёл сзади к царевне Тии, сидевшей отдельно за небольшим круглым столиком, и прошептал, склонившись, ей на ухо:

   — Эйе ждёт вас и вашего мужа в вашем личном кабинете у сада.

   — Он что, с ума сошёл? — вздрогнула молодая женщина.

   — Он сказал, что случилось ужасное! Если вы не придёте, то всем нам конец!

Испуганно раскрытые глаза Тии сузились. Она вытерла губы салфеткой, бросила её на столик, решительно встала и громко произнесла:

   — Всем вон!

Вышколенные слуги быстро удалились.

   — Что случилось? — уставился Аменхотеп на жену. Он как раз пил из бокала вино и замер с поднятой рукой. Вино потекло у него по подбородку.

   — Перестань столько пить! — крикнула Тии и выбила бокал из рук мужа. Раздался звон стекла.

   — Да ты что, с ума сошла? — Вскочив, царевич опрокинул стоящий перед ним столик. Как всегда, Аменхотеп успел за ужином изрядно набраться.

Тии схватила с пола кувшин, который оставили слуги, обмывавшие руки царевичу между блюдами, и вылила воду на голову мужу.

   — Ну, хоть немного протрезвел?

   — Да что всё это значит? — взмолился Аменхотеп.

   — Сейчас нет времени объяснять. — Тии приказала Джабу: — Волоки его за мной, — и широким уверенным шагом вышла из обеденного зала.

Когда Тии вошла в кабинет, то увидела в неровном свете светильника высокую фигуру Эйе, нервно вышагивающего из угла в угол на длинных худых ногах.

   — Ну наконец-то, — выдохнул он и сжал руки подошедшей к нему царевны. — Они оба мертвы.

   — Кто? — вздрогнула Тии всем телом, хотя сразу же поняла, о ком идёт речь.

   — Кто, кто? — передразнил молодой человек. — Не прикидывайся! Фараон и наследник или мертвы, или умирают!

   — Но как же это произошло? Ты же должен был... — начала царевна.

   — Они случайно выпили из одного бокала, — бросил Эйе и рубанул по воздуху рукой. — Это знамение богов. Нужно действовать немедленно, или всё рухнет.

   — Что здесь происходит? О ком ты говоришь? — побледневший Аменхотеп подбежал к Эйе.

   — Успокойся, Хеви, — схватила его за руку жена. — Мы хотели убрать только Яхмоса, но произошло непредвиденное. Твой отец выпил из того же кубка отравленного вина. Мы этого не желали, клянусь Амоном, но, раз это случилось, надо действовать или нас обвинят в убийстве. В Египте начнётся смута, и ты погибнешь вместе с нами.

Всё поплыло перед глазами царевича. Он зашатался и рухнул на пол без чувств.

   — Подними его, Джабу, и положи сюда, на кушетку, — приказала Тии и склонилась над мужем.

Она начала бить узкими ладошками по его полным щекам. Царевна делала это столь усердно, что из носа Аменхотепа пошла кровь, но зато он открыл глаза и с ужасом уставился на присутствующих.

   — Убийцы! — выговорил он заплетающимся языком.

   — Хеви, дорогой, — заговорила Тии ласково, — ведь ты теперь уже наследник престола. А завтра в храме Амона свершится то, о чём ты мечтал всю жизнь: ты взойдёшь на трон.

   — Такой ценой — никогда! — Царевич сел на кушетке. — Мой долг — покарать убийц моего отца и повелителя!

   — Да пойми ты, глупец! — взвизгнув, Тии стала трясти мужа за плечи. — Если погибнем мы, то и ты умрёшь позорной смертью. Я сразу скажу, что именно мой муж приказал мне передать Эйе перстень с ядом, чтобы отравить фараона и его наследника. После этого ты будешь заживо погребён в пустыне, а на трон взойдёт один из незаконных сыновей Тутмоса от его наложниц. Уж они-то поиздеваются всласть над тобой, законным сыном фараона, прежде чем убить. Ты понимаешь это? — Царевна пристально взглянула в глаза мужа.

Аменхотеп изо всех сил оттолкнул жену и обхватил голову руками.

   — Ну выбирай, Хеви, — громко и резко проговорила Тии, — или престол, или позорная смерть!

Широкое лицо царевича перекосилось, и он зарыдал.

   — Да он что, совсем в детство впал со страху-то? — не выдержал Эйе. — Здесь каждое мгновение дорого, а он нюни распустил.

   — Помолчи! — прикрикнула на него царевна и обняла трясущегося в рыданиях мужа. — Хеви, милый, — успокаивала она его, гладя, как малого ребёнка, по большой потной бритой голове, — ты подумай и не плачь. То, что случилось, уже не поправишь. Мы будем с любовью вспоминать твоего отца и брата всю нашу жизнь. Мы построим большие роскошные храмы, где будем каждый день приносить обильные жертвы богам и молиться за них. Им будет очень хорошо в той жизни, мы обязательно позаботимся об этом. Но сейчас мы просто обязаны начать действовать, если не хотим погибнуть позорной смертью. Теперь ты повелитель, и не только наш, но и всей страны. Начинай приказывать. Вызови сейчас же сюда командующего столичным военным корпусом Рамери, а потом главного жреца Амона Дуафу и визиря Верхней страны Ментухотепа. Поставь свою подпись под этим приказом и приложи свою печать. — Тии сунула успокаивающемуся мужу папирус, только что заполненный иероглифами рукой Эйе. — Ну и хорошо, я уверена в тебе, ты сам со всем справишься. Ведь ты уже фараон!

   — Но только разговаривать с Рамери будем вместе. — Аменхотеп вытер лицо. — Мне бы сейчас выпить.

   — Немного, — ласково проворковала Тии и дала знак Джабу, чтобы он принёс вина.

Тем временем Эйе уже выбегал из кабинета, чтобы лично доставить приказ командиру столичного гвардейского корпуса. Ему следовало немедленно явиться к царевичу Аменхотепу.

 

4

Через полчаса Рамери уже входил во дворец. Его ожидал опухший, но одетый как на официальный дневной приём Аменхотеп. Рядом с ним в кресле сидела Тии в строгом дорогом платье. Массивные украшения мягко светились в неярких лучах, льющихся из светильников на обоих супругов. Пахло тонкими ароматными смолами, курившимися в небольших серебряных плошках по углам.

   — Вы, наверно, очень удивлены, что мы вызвали вас так срочно ночью? — спросила спокойным голосом Тии.

   — Конечно, царевна, — ответил старый воин, отдуваясь после положенных поклонов, — тем более что я получил столь категоричный приказ от царевича, которому вообще-то напрямую не подчиняюсь. Но моё уважение к вам, ваше высочество, столь велико, что я не медлил ни минуты.

   — Ты всегда служил верно моему деду и отцу, Рамери, я это отлично знаю. Теперь пришло время послужить и мне верой и правдой. И я этого не забуду, ты будешь вознесён на такую вершину почёта, на которую не поднимался ни один военный в нашем царстве, — проговорил Аменхотеп скороговоркой.

Рамери с удивлением вгляделся в говорившего:

   — С вами что-то случилось, царевич? Вы на себя непохожи.

   — Как же я должен выглядеть, получив страшное известие, что мой отец и старший брат только что скончались?

   — Что? — Рамери отпрянул назад, словно его ударили. — Это невозможно! Вы в своём уме, царевич?

   — В своём, Рамери, в своём! — горестно махнул рукой Аменхотеп. — Ты слышишь шум? Это мне несут горестную весть.

В кабинет вбежал запыхавшийся гонец. Он упал к ногам царевича и быстро проговорил:

   — Совершилось ужасное злодейство. Умерли одновременно фараон, наш великий и божественный повелитель Тутмос, и его наследник Яхмос. Все думают, что их отравили. Это случилось вскоре после ухода помощника главного архитектора Эйе, но яда нигде не обнаружено.

Царевич опустил голову и чуть слышно приказал гонцу:

   — Выйди вон.

В зале наступила тишина. Рамери тяжело посмотрел на царевича и его жену. Шрам на его правой щеке начал темнеть.

   — Ваше высочество, как это всё прикажете понимать? — спросил воин, кладя руку на рукоятку кинжала, торчавшего у него за широким поясом из буйволиной кожи.

   — Вы, Рамери, сначала выслушайте нас, а потом уже действуйте, — проговорила громко и решительно Тии и встала с кресла. Она сделала несколько шагов и, остановившись напротив командующего корпуса, глядя ему в глаза, начала: — С вами я буду откровенна и по-мужски прямолинейна, сейчас не до дипломатии. Да, по моему приказу Эйе насыпал яд в бокал Яхмосу. Я и сейчас не жалею, что этот выродок сдох. Но, поверьте мне, никто даже не помышлял отравить нашего отца и повелителя — Тутмоса. Фараон внезапно появился во дворце наследника и выпил отравленного вина из бокала своего сына. Это трагическая случайность или воля богов. Ничего исправить мы сейчас не можем. Но вы знаете, что случится, если на трон не взойдёт Аменхотеп. Незаконные сыновья Тутмоса начнут борьбу за власть, и придёт конец великому Египту. Вы, как военный, отлично понимаете, к чему приведут нашу родину смутные времена раздора и ненависти. Так что решайте: или вы поддержите нас и царство под руководством нового владыки будет благоденствовать, или вы встанете на сторону наших врагов и хаос захлестнёт страну. Выбор за вами. В случае, если вы поддержите нас, вы станете в армии первым человеком.

Тии не отводила пронизывающего взгляда от лица Рамери. Тот так же прямо смотрел в лицо молодой женщины.

   — Да, царевна, хватка у вас мощная, убеждать вы умеете, — ухмыльнулся старый воин. — По справедливости фараоном-то должны стать вы, а не...

   — Править мы с супругом будем вместе, — улыбнулась Тии.

   — Ну, тогда я за царство спокоен, — махнул рукой Рамери. — Тутмоса, конечно, жаль, хороший он был правитель, а вот о наследнике точно не буду тужить. Что ж, надо действовать, а то и правда может начаться заваруха по всему царству. Я прямо сейчас поднимаю корпус по тревоге, и через полчаса в Фивах на всех ключевых постах будут стоять мои воины.

   — Отлично, — кивнула царевна. — Не забудьте взять под охрану храм Амона, завтра утром там новый фараон будет венчаться на царство. Нужно обеспечить порядок.

   — Не беспокойтесь, — с коротким смешком кивнул Рамери, — я лично со своими воинами обеспечу там порядок и позабочусь о безопасности жрецов, чтобы не случилось никаких неожиданностей.

   — Передайте всем вашим воинам, что завтра по случаю праздника восшествия на престол новый фараон Аменхотеп жалует каждому из них по три дебена серебра, а командирам по дебену золота. Ну а вам я прямо сейчас хочу вручить вот этот маленький подарок, как аванс.

Тии сняла с себя роскошное из золота и огромных драгоценных камней ожерелье, стоившее несколько поместий с поливной землёй, и повесила его на могучую шею командующего корпусом.

Когда Рамери вышел из кабинета, Тии села в кресло и устало перевела дух. Послышались вкрадчивые тихие шаги. Она подняла голову. Это был Эйе.

   — Ты пока поживи у нас во дворце, но не попадайся никому на глаза, — сказала Тии. — Джабу тебя проводит. Я ещё должна поговорить с главным жрецом Амона и визирем.

   — Когда эти аристократишки увидят на каждом углу по воину во главе с бравым командиром, то им только и останется, как признать твою власть. Ты сначала припугни их, а потом наобещай побольше. Нам главное — продержаться первые пару месяцев, а потом уже никто не посмеет и пикнуть, — высокомерно произнёс Эйе.

   — Ладно, иди, стратег, отдыхай, — устало улыбнулась Тии, — мне вот поспать сегодня уж точно не удастся. Надо принимать подданных.

   — Припадаю к вашим ногам, царица, и целую прах у ваших ног, как самый верный раб, — Эйе плюхнулся на колени и с чувством облобызал мраморную плиту у маленьких ножек своей новой повелительницы.

Тии довольно рассмеялась:

   — Я не забуду, что ты первый оказал мне царские почести. Ты всегда был смышлёным, Эйе.

Аменхотеп ревниво посмотрел на выходившего из кабинета молодого человека.

   — Не нравится он мне, — проговорил царевич, — слишком умён, жесток и поэтому опасен.

   — А мы тоже не дураки, дорогой, и сможем удержать его в узде, — махнула рукой Тии. — Ты не пей больше, не то развезёт в самый неподходящий момент.

   — Хорошо, хорошо, милая, — скороговоркой ответил новый правитель Египта и поспешно допил бокал до дна.

А в зал уже входили, угодливо кланяясь, самые знатные люди империи. Во главе них шла мать Аменхотепа царица Мутемуйа, зло глядя на свою невестку. За ней тяжёлой поступью вышагивал царь Артатама. Он не мог стереть со своего широкого бородатого лица выражение крайнего удивления и даже испуга: за долгие сорок лет своего царствования он ещё не сталкивался с такой свирепой беспощадностью и нахрапистостью, какие продемонстрировала эта простолюдинка, жена его внука. А он-то думал, что уже всё испытал и повидал в этом мире. За царственными особами поспешали главный жрец Амона Дуафу и визирь Верхней страны Ментухотеп, а за ними пошла толпа людишек помельче. Среди этой пресмыкающейся челяди выделялся племянник покойного хеттского царя Суппилулиума. Его грубое, изуродованное шрамами, бородатое лицо выражало отнюдь не подобострастие. Он самоуверенно смотрел на молодую царственную чету с лёгким презрением и даже вызовом. Но бесцеремонного азиата быстро оттёрли от новых властителей страны. Всем придворным уже было известно, что армия поддержала Аменхотепа, так что следовало не опоздать засвидетельствовать свою преданность новоиспечённому правителю и особенно правительнице. Начинался новый этап в жизни древней страны...

Прошло десять лет. Безумная роскошь захлёстывала двор фараона Аменхотепа и столичный град Фивы. Но главного не было. У царицы Тии рождались только мёртвые дети. Поговаривали, что это наказание богов за её кровавые злодейства. Но вот наконец-то у Тии родился мальчик, долгожданный наследник. Его назвали, как отца, Аменхотепом. Царица Египта была счастлива. А через несколько лет в семье её младшего брата родились с годовым промежутком две девочки. Старшую нарекли Нефертити, что означало по-древнеегипетски: «Прекрасная пришла». А младшую — Неземмут. Однако несчастья посыпались на головы этих младенцев вскоре после появления на свет: вначале умерла их мать от родильной горячки, а вскоре погиб на охоте отец. Девочек взяла на воспитание их тётка, царица. Так они и росли вместе — Аменхотеп, Нефертити и Неземмут — под бдительным присмотром царицы, которая успевала приглядывать не только за детьми, но и за целым Египтом, пока её муж фараон Аменхотеп Третий пировал, охотился и забавлялся с молоденькими любовницами. Но египетская империя отнюдь не приходила в упадок. Правда, прекратились постоянные дальние военные походы, в которых пропадали многие годы подряд все предыдущие фараоны, но зато в столице, стовратных Фивах, под руководством архитектора Аменхотепа, тёзки фараона, и его приёмного сына Эйе, ставшего визирем Верхней страны, велось грандиозное строительство. Таких великолепных храмов и дворцов египтяне за все две тысячи лет существования их царства ещё не видели. Весь Восток с благоговейным трепетом говорил о безумной роскоши, царившей в этих храмах и дворцах. Все цари от Ахиявы до Индии завидовали богатству фараона и боялись его мощной армии. Правда, среди них нашёлся один, кто не стал считаться с могуществом Аменхотепа. Звероподобный и коварный Суппилулиума захватил после ряда кровавых битв престол в царстве хеттов и теперь зарился на богатые северные азиатские территории египетской державы. С большим трудом союзники фараона и его гарнизоны в стране Ретену и Финикии отбивали наглые набеги хеттов. Но это происходило за тысячи километров от Фив, где жизнь текла в привычной, устоявшейся за десятилетия атмосфере неги и роскоши. В этом искусственном, сказочно прекрасном мирке и росли царственные дети: болезненно хилый нервный Аменхотеп, красивая нежная Нефертити и живая, похожая на обезьянку Неземмут.