И тогда Нина Давыдовна Плоткина сказала: – Они сами себя загнали в угол. Поверьте. Марик, если они просуществуют больше десяти лет, я съем Вашу шляпу.
Они – это коммунисты. На дворе осень 1979 года. Нина Давыдовна – заведующая складом запчастей.
СССР силён, как никогда.
Невероятно! Но она практически не ошиблась. Все ошибались. И я в том числе. А она оказалась умнее и прозорливее всех.
Она всегда говорила умные вещи.
На мой естественный вопрос, что она столько лет делает на Севере, имея квартиру в Днепропетровске, она ответила:
Запомните, Марик, слова умной и, к сожалению, уже не молодой женщины:
– Важно, не где ты. Важно кто ты. Здесь я уважаемый всеми человек. Всеми.
И это была чистая правда. Нину Давыдовну Плоткину знали, уважали и любили все.
У меня для всего этого была особая причина. И вот почему.
Я уже больше полугода был на поселении. Одного из немногих меня оставили в городе, и я продолжал руководить лесобиржей, что до поры до времени всех устраивало. Всё у меня катило, как по маслу, и жаловаться было грех.
Однажды мне позвонили из политотдела Управления МВД и сказали, что я в списках на уборку картошки, и должен куда-то там явиться утром такого-то числа в рабочей форме.
Человек я законопослушный, и в воскресный осенний погожий день с большой группой работников Управления прибыл на огромное картофельное поле помогать выполнять Продовольственную программу.
Меня распределили в звено из девяти человек, всех офицеров, которое должно было на машине собирать полные мешки и отвозить их на овощную базу. Командовал и надзирал за всеми тружениками полковник Храпченко Владимир Ильич – начальник политотдела Управления.
На политические должности, как правило, попадали люди неумные и злые.
Тем и продвигались.
Храпченко был редкой скотиной и имел кличку Суслов, по имени тогдашнего главного идеолога страны – такой же редкой сволочи. Сам Храпченко, как и Суслов, не пил, не курил, был примерным семьянином, был аскетичен, немногословен, и ждал скорого перевода в Москву.
Окружающие ждали этого ещё больше.
Работали все весело. Картошка была крупная и чистая.
У моих офицеров с собой было и выпить и закусить, поэтому им было веселее всех.
Мы уже сделали несколько ходок на овощебазу, когда мужики о чём-то пошептавшись, заехали в лесополосу и сбросили в кусты девять мешков картошки.
Меня продуктами снабжал старшина батальона охраны Сидун, и мне эта картошка была без всякой надобности. Но выбиваться из коллектива невозможно, да и не знал я сколько там скинуто и кому.
Подошёл конец дня, и тут – то и началась история, которая чуть не сломала мне будущее.
Храпченко, в окружении прихлебателей, собрал всех присутствующих и рассказал, что офицеры, которые работали на машине, украли у государства девять мешков картошки и понесут за это суровое наказание.
Он заставил виновных выйти из строя, и когда я уже собирался двинуться, мой технорук майор Хлебовский Леонид Иванович, который был старшим по званию у грузчиков и заводила всей этой компании, придержал меня за руку, а сам шагнул вперёд. Для меня скандал означал возврат в зону.
Началось расследование. У восьми офицеров от лейтенанта до майора требовали сказать для кого девятый мешок, но Хлебовский, предупредив остальных, сказал, что ему два, как звеньевому.
Все подтвердили и никто меня не сдал, что было просто удивительно, потому что парни не только рисковали погонами, но и относились ко мне по – разному.
Когда я – поселенец, отсидевший полжизни, раскатывал по городу на комбатовском газике, как на своём, а в холода ходил в кремовом полушубке командира полка нараспашку и в галстуке, а многие майоры кутались в шинельки, потому что полушубки положены были только охране, это не могло не вызывать раздражения и зависти.
Выручало меня от всеобщего неприятия только то, что ко мне можно было обратиться в два часа ночи по любому поводу и я, разбивался вдребезги, но выручал практически любого, кто обращался.
Этому научил меня отец:
– Если есть возможность, помоги. Не вернётся, так зачтётся.
И вообще не дели людей на хороших и плохих. Старайся повернуть к себе человека хорошей стороной. А для этого не давай ему возможности быть по отношению к тебе плохим. Не давай ему найти оправдание для своей подлости и хамства.
Папа прошёл две войны, вернулся инвалидом и был мне настоящим другом.
Образование у отца было четыре класса еврейской школы в одном из посёлков Херсонской области, где после революции американцы пытались обустроить евреев. Ничего из этого не вышло, но чему-то папа там научился.
Я никогда не отступал от правила «Помоги, если есть возможность» и это знали все. А потому, наверное, и терпели.
В общем, никто меня не сдал. Но над остальными нависла гроза.
Храпченко рвал и метал, заставляя всё начальство участвовать в этой экзекуции.
Поговаривали, что у всех офицеров снимут одну звёздочку и отправят по другим управлениям в глубинку. А это для семейных, обустроенных людей катастрофа. Особенно я переживал за Хлебовского.
Формально Леонид Иванович был моим непосредственным начальником, а на деле он только выполнял мои просьбы там, где гражданского авторитета было недостаточно.
Больше он ничего не делал. Разгуливал по бирже, выпятив вперёд живот, балагурил и рассказывал анекдоты и разные истории.
Зэков он не замечал. Вернее не замечал, что они зэки.
Любил выпить, говорил начальству в лицо всё, что думал и добрался до майорской звезды лишь к сорока пяти годам.
Леонид Иванович не был героем моего романа, но не любить я его просто не мог. И, вообще, если я люблю русский народ, то благодаря таким Леонидам Ивановичам, с которыми и на пьянку и в разведку пойдёшь с радостью.
И вот над ним и другими ребятами нависла угроза, от которой их никто не мог спасти. К Храпченко подходов не было. Даже генерал Мешков не хотел с ним связываться.
Как-то на складе у Нины Давыдовны мы пили чай и обсуждали эту сплетню, о которой судачило полгорода. Заговорили о Храпченко.
– А вы знаете, что мать его жены Аллы обшивалась всю жизнь у моего папы, а до этого её бабушка. Они тогда ещё говорили на идише.
Тогда этого ещё не стеснялись, а теперь они все русские.
Попробуй заикнись.
Среди ночи меня подбросило на кровати. ГОСПОДИ!!!
Я знал, как спасти Леонида Ивановича и остальных ребят.
Наутро, бросив все дела, иду в школу, где директорствовала жена Храпченко Алла Васильевна.
Я часто помогал ей по директорским делам, и отношения у нас были нормальные.
Когда мы остались наедине, я повёл с ней разговор о картофельном деле, но чем дольше я говорил, тем отрешённей становились её глаза.
Закончил я тем, что сказал о том, что был там девятым и мне грех бросить ребят в беде.
– Меня это не касается, я в дела Владимира Ильича не лезу. Да он и не позволит.
– Алла Васильевна, в 1969 году из Винницы пришёл сюда этап 75 человек.
Через десять лет в живых и нормальных осталось девять.
И я в том числе. Остальных, кого зарезали, кто сам загнулся, а кого превратили в животное.
– Зачем мне всё это знать?
– Чтобы Вы представляли, с кем Вы сейчас разговариваете.
Она молча встала, открыла дверь и ждала пока я выйду.
Но для меня разговор только начинался:
– Ну что же, метлу я Вам подарю, потому что через месяц Вы с мужем будете дворниками. Ждите вызова из Израиля на ПМЖ. Вы же жидовка по маме.
А в Израиле, говорят, всё по маме.
Так что скажите своему козлу, чтобы успокоился, а то Вас никто не спасёт. Я и свидетелей найду, что Вы меня просили сделать вызов. Пока разберутся, вы повеситесь. А дочка ваша, бывшая студентка будет по Москве клиентов искать.
Ты поняла меня, сука. Бегом домой, пока не поздно.
Никакого понятия о вызовах в Израиль я не имел. И вообще был не в теме.
Но остановить меня уже не могло ничто. И она это понимала всем своим нутром.
В те времена получить вызов из Израиля, значило выпасть не только из обоймы, но и из жизни. Это знали все. И никто не будет разбираться, что и как. И она это тоже понимала.
Назавтра Леонида Ивановича вернули на работу. Дело замяли и забыли.
Через некоторое время я рассказал Нине Давыдовне, как она помогла спасти ребят.
Тогда-то она и произнесла свою пророческую фразу:
– Они сами себя загнали в угол, поверьте, Марик, если они просуществуют больше десяти лет, я съем Вашу шляпу.
Они продержались двенадцать. Но о шляпе мы как-то забыли.