Месье Боб снова ушел, а Агнесса осталась наедине со своим позором. Не было сил даже оплакать очередное поражение. Она лежала, вялая и пресытившаяся, без всяких мыслей. Ясно одно: власть любовника над ней безраздельна. Но понемногу приходя в себя, она почувствовала, что, утолив свою страсть, отчасти преодолела и зависимость от него, что месье Боб ей по-прежнему отвратителен. Неужели она настолько неуравновешенная, что в ее жизни угрызения совести будут непрерывно чередоваться с новыми желаниями? Мысли постепенно прояснились, и она подумала: остается одно — бежать, чтобы вырваться из адского круговорота. Уж в этом-то Сюзанна права. Если мужчина вызывает у тебя то страсть, то отвращение, нужно расстаться с ним, иначе жизнь превратится в сплошной ад!

Но хватит ли мужества, чтобы вырваться из его власти? Неужели предсказания Сюзанны подтвердятся, и она во всем уподобится ей? Неужели она превратится в одну из тех женщин, которые знают, что спят с подлецом, и все же не порывают с ним? Как сделать иначе? Ведь ее плоть нуждается в нем, хотя сам он вызывает только отвращение. Она начала понимать, что можно ненавидеть сексуального партнера и в то же время быть не в состоянии обойтись без него. Во всяком случае, сама она не сможет от него освободиться, и, не осмелившись обо всем рассказать Элизабет, она подумала о Сюзанне. Не безумие ли просить о помощи злейшего врага? На первый взгляд это так, но, желая сохранить Боба для себя одной, разве не сделает эта рыжая шлюха все возможное, чтобы помочь скрыться женщине, к которой ревнует? Ведь она сама предложила это накануне.

Как найти Сюзанну? Отправиться к ней на авеню Карно? Опасно. Вдруг месье Боб сейчас там. Позвонить по телефону? Это самый надежный способ. К сожалению, Агнесса не помнила ни номера дома по улице Карно, где ей ни разу не приходилось бывать, ни номера телефона Сюзанны.

Оставалась только одна надежда: получить какие-нибудь сведения у бармена или кого-то из служащих в баре по улице Марбёф, где Сюзанна, похоже, ловила клиентов и куда она дважды приводила Агнессу. Может, Сюзанна оставила там свой адрес или номер телефона на случай, если ее захочет найти кто-нибудь… Наверное, именно там находится «боевой пост» Сюзанны и туда она ежедневно отправляется на «охоту».

Войдя в бар, Агнесса поняла, что бармен, наблюдавший за их затянувшейся беседой накануне, узнал ее. Но, к ее удивлению, тот не встретил ее дежурной улыбкой, а придал лицу выражение сочувствия. Это было очень странно и не понравилось Агнессе. Тем не менее она направилась к нему:

— Здравствуйте… У меня назначена встреча с моей подругой Сюзанной. Вчера я приходила сюда с нею… Вы ее знаете?

— Да, конечно, мадемуазель… — Бармен явно был смущен.

— Что-то случилось?

— Мадемуазель не читала сегодня газету?

— Какую газету?

Не добавив ни слова, бармен протянул ей свежий номер «Франс-суар». Газета была раскрыта на третьей странице, и Агнесса сразу заметила заголовок в разделе происшествий, набранный жирным шрифтом: «Таинственное самоубийство на улице Карно». Под заголовком она увидела фотографию женщины: это была Сюзанна. Затем шли две колонки текста.

Агнесса вздрогнула. Прочитав заметку, она в ужасе прислонилась к стойке бара, чтобы не упасть, и прошептала:

— Не может быть! Это неправда!

— Вряд ли газетчики такое выдумают, — ответил внимательно наблюдавший за ней бармен. — Я узнал вашу подругу по фотографии. Она наша старая клиентка. Признаюсь, я очень огорчился: такая красивая молодая женщина, всегда веселая и улыбающаяся, полная жизни! Забыть не могу, как вы вчера уезжали вместе в ее маленькой машине. Она так любила свою машину!

— Но… почему она покончила с собой?

— Факт остается фактом: она это сделала! Увидев вас, я подумал, что, может быть, вы это объясните.

— Но… почему я?

— Потому что вы последняя, с кем ее видели вместе.

Агнесса поняла, что бармен, чье лицо вновь стало бесстрастным, пытается донять, не замешана ли она в драму, случившуюся с этой «всегда веселой и улыбающейся» посетительницей.

— Какой ужас! — прошептала она.

— Выпейте чего-нибудь.

— Хорошо, налейте…

— Мне кажется, виски вам не повредит.

Прочитав заметку еще раз, Агнесса машинально выпила и поставила рюмку на стойку.

— Зачем она это сделала?

— Нас всех это волнует. Может, несчастная любовь?..

— Несчастная любовь…

Агнесса задумалась, а ее собеседник продолжал:

— Если бы я когда-нибудь решил покончить с собой, думаю, поступил бы, как она. Газ — лучшее средство. Самая легкая смерть… Закрываешь окна, потом открываешь кран, оставляешь открытой дверь из кухни в комнату, ложишься в постель — все это она и проделала — и тихо ждешь конца…

— Замолчите! Это ужасно!

Швырнув на стойку деньги, она стремительно выбежала.

Бармен поднял банкноту и повернулся к кассирше:

— Чудная бабенка! Даже не дождалась сдачи. Должно быть, знает что-то об этом дельце. Может, позвонить в полицию?

— Нет! — ответила кассирша. — Не будем торопиться. Вряд ли девица замешана в этой истории, уж больно она удивилась.

— В чем замешана? Ведь произошло самоубийство!

— С этими девчонками никогда не знаешь наверняка. Если мы позвоним в полицию, сюда нагрянут инспектора. Такая реклама не пойдет нам на пользу: только распугаем клиентов.

— Вы правы, Жанна… В конце концов, пусть эти девчонки сами разбираются в своих делах. Вы думаете, она того же сорта?

— Не знаю. У нее слишком изысканный вид. Не то что у покойницы.

— Да… Но вчера они больше двух часов секретничали за столиком в глубине… Не могу себе представить, чтобы порядочная женщина стала терять время в обществе потаскухи. К тому же я помню, что в основном говорила рыжая… Блондинка только слушала и имела очень растерянный вид, когда они выходили из бара. Чего только не будут болтать клиенты, когда узнают умершую по фотографии.

— Клиенты! Да им наплевать на нее! Одну девку потеряешь, десять найдешь! Вы думаете, они очень опечалятся? Никто не оплакивает этих шлюх, разве что те, кто живет за их счет.

И вот уже во второй раз Агнесса вышла из того же самого бара, и голова у нее снова кружилась, как у пьяной. Едва держась на ногах, она добрела до газетного киоска, купила «Франс-суар» и спрятала в сумочку. К чему перечитывать статью, если каждое слово и так запечатлелось в памяти? Но какой-то инстинкт подсказывал, что номер надо сохранить. Как только она увидела статью и фотографию, перед глазами немедленно возникла зловещая тень месье Боба…

Только он может быть подлинным виновником несчастья. Самоубийство Сюзанны можно объяснить двумя причинами: либо она испугалась, что наговорила Агнессе лишнего, либо слишком сильно любила своего альфонса. Возможно, она поняла, что не справится с такой соперницей.

Ее последние слова: «Одна из нас должна исчезнуть», — отдавались болью в сердце Агнессы, неожиданно победившей в этом печальном турнире, из которого Сюзанна выбыла навсегда. Она испытывала бесконечную жалость к умершей. Вдруг страшная мысль пришла ей в голову. Как не хотелось принимать ее всерьез, как она абсурдна и чудовищна! Но мысль все возвращалась, мучила неотступно: а вдруг месье Боб не просто подтолкнул эту рыжую шлюху к смерти, а убил ее своими руками? Что, если он убил Сюзанну, а потом сымитировал самоубийство? Разве он не способен на все? Но к чему ему убивать? Чтобы наказать девицу за излишнюю словоохотливость, чтобы она впредь никому ни о чем не болтала? Ведь, отчаявшись, Сюзанна могла рассказать и другим то, о чем уже поведала Агнессе… А ведь месье Боб не любит, когда распускают язык. Да и что ему смерть какой-то Сюзанны? Он не любил ни ее, ни Агнессу, и ему ничего не стоило заменить любую.

Предположение показалось Агнессе чудовищным. Неужели именно это подтолкнуло месье Боба к преступлению? Такой бесчувственный негодяй вполне мог такое сделать. Он способен, наверное, на любое преступление, лишь бы оно тешило его самолюбие. Тем более мог он убить взбесившуюся девчонку, чья трепотня выглядела опасной. Эта девка позволила себе непростительную наглость, она провинилась перед своим покровителем и должна была быть наказана.

Можно ли закрыть глаза на это преступление? Чувство справедливости подталкивало Агнессу к борьбе. Надо сообщить обо всем в полицию. К черту последствия! Законы преступного мира не пугали ее, хотя она знала, какие они безжалостные. Они-то и позволяли месье Бобу и его собратьям спокойно заниматься своим ремеслом; как бы они эксплуатировали женщин, если бы не могли расправляться с ними при малейшем неповиновении? Пусть сообщники месье Боба даже убьют ее, все равно стоит выдать его полиции. А смерть будет справедливым возмездием за ее беспутство. Убийцы могут думать, что свели с ней счеты, но она-то знает, что задолжала обществу, живя вне принятых в нем законов морали, а главное, обманула Элизабет, единственного человека, относившегося к ней с любовью и доверием. А за это приходится расплачиваться сполна.

Все это заставило Агнессу подавить отвращение и вернуться на улицу Фезандери. Ей так хотелось, чтобы Боб оказался дома и можно было попытаться раскрыть тайну смерти Сюзанны.

Все вышло так, как ей хотелось: он спокойно покуривал, сидя в гостиной в уютном кресле.

Она подошла прямо к нему и, вынув из сумочки «Франс-суар», протянула ее Бобу.

— Читай!

— Уже прочел, — небрежно ответил он и затянулся сигарой. — Бедняжка! Иного и не могло быть… — Его лицо казалось застывшей маской, глаза из-под опущенных век внимательно следили за Агнессой. — Вспомни, я ведь говорил: нечего тебе с ней дружбу водить.

Сбитая с толку, она посмотрела на этого спокойного, загадочного для нее мужчину.

— Ну что, отошла уже? Одумалась?

Она снова почувствовала, как его невозмутимость и сила буквально подминают ее.

— Глупенькая, — усмехнулся он. — Ведь должно же было когда-то встать все на свои места. Я не спешил открывать тебе глаза, но раз уж так вышло, оно и к лучшему. Теперь ты освободилась от предрассудков. И не надо выяснять отношения. Не вздумай больше скандалить. Это бесполезно, потому что мы не можем расстаться! Ты знаешь, как крепко мы с тобой повязаны!

Он обнял ее за талию и притянул к себе. Она почувствовала привычную слабость и прошептала:

— Да.

— Скажи: да, мой Боб!

Она сжалась, отпрянула назад, но, ощутив близость любовника и стыдясь себя самой, шепнула:

— Да, мой Боб.

Он обнял ее, и она почувствовала, что изнемогает.

— Теперь ты моя настоящая женушка, и одна имеешь право называть меня Бобом.

Он выпустил ее из объятий. Он понял, что она успокоилась и вновь покорна.

— Не выпить ли нам виски, чтобы отметить это событие? — предложил он.

А наполнив рюмки, спросил, нежно улыбаясь:

— Скажи… Когда она назвала мое настоящее имя, что еще она тебе рассказала?

— Все!

— И какое впечатление это произвело на тебя?

— Я тебя возненавидела.

— Это и есть любовь, — сказал он.

— Ты мне стал отвратителен!

— Вот это и есть любовь!

— Мне хотелось уйти и больше никогда не видеть тебя…

— А ты осталась! Да, малышка, такова любовь. Нельзя же все время любезничать, говорить друг другу всякие нежности. Неплохо, когда любовь слегка приправлена ненавистью. Что в этом страшного, если в постели у нас полное согласие? В законном браке тоже бывают свои приливы и отливы. Но это не мешает семейному счастью. И потом, не только всякие пустяки скрепляют семью. Главное — это бизнес…

Он закурил новую сигару.

— Ситуация прояснилась, и это к лучшему: не нужно больше лгать друг другу; я знаю, что ты обслуживаешь клиентов, а ты поняла, что это — прекрасный способ доставить мне удовольствие. Все теперь упростится: вместо того чтобы ходить по квартирам — а это иногда опасно, — ты сможешь принимать своих дружков здесь. Верь моему опыту: такая роскошная обстановка позволит повысить таксу. Когда у тебя есть прелестная машинка, твоя «аронда», чтобы зазывать клиентов, и великолепная квартирка, куда их можно привести, то уж будь любезен, выложи денежки!

Деловой тон беседы развеял сомнения Агнессы. В ней взяла верх профессионалка, какой, помимо своей воли, она все-таки стала. Она взвесила и оценила эти разумные аргументы.

— Кстати, — продолжал Боб, — раз уж ты преодолела глупые предрассудки, нет больше нужды делать вид, будто приносишь получку в конце месяца. Это годилось, пока ты считала, что я верю в твой дом моделей. Теперь ты будешь сразу отдавать мне деньги.

— Хорошо.

— Это облегчит подсчеты, и мы каждый день будем знать, чем располагаем.

— Можно задать тебе вопрос?

— Раз ты поняла, что к чему, спрашивай о чем угодно!

— Сюзанна…

— Опять о ней! Слушаю тебя.

— Скажи, ты не боишься неприятностей из-за ее смерти?

— Каких неприятностей?

— Не знаю… Разве полиция не расследует самоубийств?

— Конечно, это ее обязанность. Но здесь все очень просто, сомневаться не в чем: Сюзанна открыла газ — и прости-прощай!

— И все-таки полиция…

— Что полиция? Опять ты за свое? Тебя это волнует?

— Мне страшно. Тебя, конечно, будут допрашивать?

— Уже допрашивали сегодня утром в одиннадцать…

— Быстро они успели!

— Такая уж у них работа…

— Тебя вызывали?

— Да нет! Когда я узнал, что она задохнулась…

— Откуда ты узнал?

— Черт возьми, теперь ты меня допрашиваешь! Мне это не очень нравится, крошка! Ну, в конце концов, скажу тебе все как на духу, раз уж ты избавилась от предрассудков, чтобы ты из-за меня не волновалась. Сегодня утром мне надо было переговорить с Сюзанной. Я позвонил ей в десять часов…

— Выходит, когда ты вчера вечером рассердился, то пошел к ней?

— Ты слишком многое себе позволяешь, милочка!

— Не сердись… Значит, ты ей позвонил сегодня в десять?

— Да… Она не отвечала. Я стал ругать телефонистку, настаивал, чтобы она попробовала соединить еще раз. Но дозвониться не удалось. И у меня появилось дурное предчувствие… Я решил, что что-то произошло, сел в «шевроле» и отправился к ней. Когда я подъехал к дому, консьержка мне сказала: «Ах, месье, случилось ужасное несчастье! На лестнице запахло газом. Жильцы забеспокоились… Я вызвала слесаря, взломали дверь… Бедная девушка! Я сразу вызвала полицию, и меня спросили, часто ли мадемуазель приглашала гостей. Я ответила, что у нее бывал только один господин, очень приличный, должно быть, ее друг. То есть вы! Я правильно поступила, рассказав об этом?» Я поднялся наверх, зашел в квартиру: там уже орудовала полиция, и все были в сборе — медицинский эксперт, фотограф. Шел обыск… Ну, в общем, классическая картина. Видела бы ты бедную Сюзанну! Она лежала на постели с фиолетовым лицом. Она даже не разделась! И страшно воняло газом! Я вообще-то не слабак, но еле сдержался — меня чуть не вырвало! Такие вот дела!

— А дальше?

— Дальше от меня потребовали предъявить удостоверение личности. Я сказал, что живу здесь с тобой и что покойница наша знакомая.

— Наша знакомая?

— Но ведь так оно и есть! Ты же познакомилась с нею раньше, чем я, когда вы обе работали манекенщицами. Никогда нельзя врать полиции: рано или поздно это оборачивается против тебя; разумеется, я не вдавался в подробности. К чему? Вполне возможно, что и тебя допросят, чтобы проверить, правду ли я сказал. Ты должна отвечать точно так же.

— Хорошо.

— Инспектор, ведущий следствие, не видит в деле ничего необычного. Он сказал, что, по его мнению, это банальное самоубийство… Через сутки они дадут разрешение на похороны, и дело будет закрыто…

— А других вопросов не задавали?

— Ах, да. Меня спросили, на что она жила и были ли у нее еще друзья, кроме нас.

— И что ты ответил?

— …Правду! Что, должно быть, у нее было много друзей, потому что она никогда не казалась нам воплощением добродетели! Что касается ее доходов, я сказал, что об этом ничего не знаю. Пришлось солгать, чтобы не портить репутацию покойной!

— Ты поступил правильно.

— Я не стал вдаваться в детали, уточнять. К чему? Они все вынюхают и без моей помощи! Эти полицейские совсем не идиоты! Ну, успокоилась?

— Не совсем… А за комнату она сама платила?

— Тебе вряд ли понравилось, если бы платил я.

— А машина записана на нее или на тебя?

— Техпаспорт оформлен на мое имя… Это могло показаться подозрительным, но я опередил их и объяснил ситуацию раньше, чем меня об этом спросили.

— А как ты выкрутился?

— Элементарно: сказал, что Сюзанна попросила одолжить одну из моих машин, и мы с тобой охотно согласились, потому что у тебя есть другая. Я даже добавил, что хотел бы получить ее назад. Полицейские нашли техпаспорт в сумочке Сюзанны, проверили его и объявили, что я могу забрать машину…

— И где же она теперь?

— Поставил в гараж. Хоть ее удалось выцарапать в возмещение прочих убытков!

— Каких убытков?

— Можно было продать все ее платья и шубы, чтобы покрыть расходы на похороны! У нее не нашли денег, и неизвестно, есть ли у нее родственники, и я сказал этим господам, что мы с тобой готовы взять на себя все расходы в память о старой дружбе. Мы обязаны так поступить. Не ты ли сама сказала позавчера, что она виновница нашего счастья?

Оба надолго замолчали. Что скажешь, выслушав такие великодушные слова? Месье Боб наблюдал за подругой, казалось, она снова задумалась и помрачнела.

— Знаю, — сказал он наконец, — у тебя доброе сердце, милая Агнесса. Но будь благоразумна. Не убивайся: она сама того хотела.

— Раз мы платим за похороны, значит, придется пойти на них?

— Конечно. Но все закончится очень быстро: ведь самоубийц не отпевают в церкви. Из ее меблирашки поедем прямо на кладбище.

— Ужасно! Меблирашка, кладбище…

— Таков итог жизни.

— И это все, что ты можешь сказать о ней на прощание?

Он не ответил, и она продолжала настаивать:

— Как-никак, она годами «работала» только на тебя!

Тут он задумался и сказал:

— Вот в этом я не совсем уверен…

— Почему?

— Так, есть основания… Послушай, хватит об этом! Давай сменим пластинку! Это все не очень-то весело!

— Клянусь, я больше никогда не спрошу о ней, если ты искренне ответишь на мой последний вопрос…

— Ну, валяй, — ответил он раздраженно.

— Ты так равнодушен к ее смерти… Значит, ты не любил ее?

— Да никогда я ее не любил…

— Как, даже до знакомства со мной?

— До тебя? Я ведь велел ей подыскать мне другую женщину, потому что с ней больше жить не мог…

— А ведь ты и меня однажды попросишь подыскать тебе другую женщину?

Он удивленно взглянул на нее, потом ответил:

— Не глупи, Агнесса… Поговорим о серьезном. Вернемся к делу. Об одном я не мог поговорить с тобой раньше, потому что приходилось делать вид, будто я не знаю, чем ты на самом деле занимаешься… Сегодня, наконец, запрет снят… Милая Агнесса, ты и не представляешь себе, как мне всегда нравилось твое имя — Агнесса. Какое оно нежное и изысканное. Так и подмывает добавить частицу «де» после него: Агнесса де… И именно поэтому мне хотелось бы оставить его только для нас двоих, не надо использовать его на работе! Такое имя нельзя опошлять! Почему бы тебе не взять другое, боевую кличку, менее изысканную, но более пикантно звучащую для клиентов?.. Тебе нравится имя Ирма?

— Но ведь оно вульгарное.

— Зато запоминается…

— Ирма так Ирма… С этой минуты нет больше Агнессы!

— Вот уж нет! Агнесса останется, но только для одного мужчины — Робера!

— Это твое настоящее имя?

— Да, настоящее… Месье Боб и красотка Ирма — годятся только для работы! Ты же знаешь, почти все крупные артисты берут себе псевдонимы…

Так они и продолжали жить вместе.

Каждый день повторялось одно и то же: она уходила во второй половине дня и возвращалась далеко за полночь. Обессилевшая, она ложилась в постель рядом с мужчиной, который давно уже сладко спал. Раньше полудня они не просыпались. Затем впопыхах совершали утренний туалет: он принаряжался, готовясь к каким-то таинственным занятиям, главным из которых было посещение игорного дома; а ей нужно было успеть принарядиться и подкраситься, чтобы привлечь новых клиентов. Только в этот час они успевали поговорить друг с другом. Разговор чаще всего начинался с вопроса, ставшего почти ритуальным:

— Сколько ты вчера заработала?

— Сорок…

Она редко приносила меньше, чаще гораздо — больше. Агнесса-Ирма теперь хорошо освоила свою профессию. Она «работала» в определенном ритме. Он спрашивал: «Сколько ты заработала вчера», — как обычно спрашивают: «Как спалось», — и женщина называла сумму, словно она не существо из плоти и крови, а касса-автомат. Тогда мужчина произносил повелительным тоном слова, вмещавшие в себя весь смысл их совместной жизни:

— Дай сюда!

Иногда, спрятав выручку в карман, он становился нежным, но такое случалось все реже и реже, потому что его поведение определялось не влечением к ней, а лишь желанием утвердить свою власть. А потом он говорил:

— Хорошо, малышка. Ты заслужила награду…

Для нее эти «награды», так долго остававшиеся единственным смыслом существования, превратились в настоящий кошмар. Когда умерла Сюзанна и Агнесса почувствовала, что Боб, несмотря на все свои россказни, несет ответственность за эту смерть, даже является ее непосредственным виновником, плотские радости, которые он прописал ей малыми дозами, как бесценный эликсир жизни, потеряли всякую привлекательность. Она терпела Боба так же пассивно, как и любого случайного клиента. Но отвращение к нему все нарастало, и, пусть она и пыталась обмануть его, как и клиентов, часто ей с трудом удавалось скрыть, насколько он ей противен. Однако ее тело так основательно свыклось с необходимостью прислуживать этому хозяину, что, когда он принимался обнимать и ласкать ее, она порой снова испытывала привычное наслаждение. Потом она еще сильнее презирала себя и ненавидела его.

Что касается Боба, он спокойно относился к «заскокам» подруги: главное, что она приносит прибыль. Его бы вполне устроило, если бы их отношения имели чисто деловой характер, ведь во всех подобных семьях существует привычка избавляться от излишних объяснений.

Агнесса же продолжала упорно надеяться на освобождение, хотя и не представляла себе, как этого добиться. Она твердила про себя, что он убийца. К сожалению, доказательств не было. Будь хоть какие-то улики, полиция уже обнаружила бы их и арестовала преступника. Но, похоже, месье Боб имел все основания утверждать с обычным для него спокойствием, что дело закроют через сутки. Так и случилось. Никто больше и не вспомнит о Сюзанне, разве что… выплывет какая-нибудь неожиданная улика… Вот за какую хрупкую надежду и цеплялась Агнесса.

В отсутствие Боба она тщательно перерыла все его личные вещи и одежду. Там не нашлось ничего, подтверждающего, что рыжая шлюха на него работала. Агнесса подумала, не заявить ли ей в полицию на своего «покровителя». Но ему могли предъявить обвинение лишь в сутенерстве, а за такое много не дадут. А может, он и вообще открутится. Боб никогда еще не получал срок: он много раз хвастал Агнессе, что не имеет судимости. Ну, дадут ему несколько месяцев условно, и Агнессе придется расплачиваться за донос, а в преступном мире за такое обычно убивают. Оставался еще один выход, о котором молодая женщина сперва не подумала, но случайная обмолвка самого Боба подсказала его. Однажды вечером, прочитав в газете о суде над сутенером, убившим проститутку, он заявил:

— Ничего не случилось бы, заплати она выкуп, назначенный им за ее освобождение, что за глупая девка! Два миллиона, разве это сумма в наши дни? Была бы жива по сей день, да и он разгуливал бы на свободе.

— А если бы я захотела заплатить выкуп и освободиться, — тихо спросила Агнесса, — в какую сумму ты бы меня оценил?

Он бросил на нее леденяще холодный взгляд:

— Ты? Что за вопрос? Ты же прекрасно знаешь, что мы никогда не расстанемся!

— Но все-таки, ответь: на сколько я тяну?

— На вес золота, — ответил он с иронией. — Ты мне так дорога, что не расплатишься до конца своих дней.

И она поняла, что он никогда не даст ей свободу. Оставалось уповать лишь на чудо — на Элизабет.

Монахиня ласково встречала сестру, когда та навещала ее на авеню-дю-Мэн, и рассказывала ей о своих маленьких новостях, о стариках, расспрашивала о жизни манекенщиц, старательно избегая одной-единственной темы, волновавшей ее с того самого утра, когда Агнесса прибежала к ней в безумном состоянии. Она ни разу не намекнула на переживаемую сестрой душевную драму. Она не приглашала Агнессу в часовню, уверенная, что когда-нибудь та сама попросится туда и, окрепнув духом, осмелится все рассказать. И она встречалась с сестрой в монастырской приемной. Но когда Агнесса уходила, молоденькая сестра-покровительница шла в часовню и задерживалась там каждый раз все дольше и дольше.

Элизабет, чью улыбку в доме престарелых все любили, в последнее время сильно изменилась. Хотя она и продолжала делать вид, будто ей весело, но в этом веселье чувствовалось что-то вымученное. Все в доме — от самого непонятливого старика до самой смиренной сестры-покровительницы — чувствовали, что с Элизабет творится что-то неладное. Никто не осмеливался задавать ей вопросы, но все замечали, что Элизабет постится больше обычного и часто молится до глубокой ночи, а иногда всю ночь напролет, лишая себя отдыха. Ее лицо осунулось. Лишения, которым она добровольно себя подвергла, и горестные раздумья не замедлили сказаться. Уже дважды Элизабет становилось плохо: сначала во время заутрени, а затем когда она убирала мужские спальни. Кончилось тем, что она потеряла сознание в трапезной, и сестра-фельдшерица сделала ей укол, чтобы привести в чувство.

Настоятельница, Мать Мария-Магдалина, сильно разволновалась. Как только Элизабет стало лучше, она вызвала ее в свой кабинет.

— Что происходит, сестра моя?

— Ничего, Преподобная Мать.

— Мне не нравятся эти обмороки. Такого не должно быть в вашем возрасте. Устав нашей общины не слишком суров для вас?

— Нет, Преподобная Мать.

— Я решила показать вас нашему врачу.

— Уверяю вас, Преподобная Мать, это излишне.

— Не думаю: нужно полечиться, восстановить силы. Может быть, стоит отправить вас на несколько месяцев отдохнуть в один из наших домов отдыха.

При этих словах на лице Элизабет появилось выражение несказанной тревоги.

— Умоляю вас, Преподобная Мать, не делайте этого! Мне необходимо оставаться здесь, со стариками, которые так в нас нуждаются, с милыми сестрами, среди которых я счастлива!

Не могла же она сознаться, что ей необходимо оставаться на авеню-дю-Мэн главным образом ради встреч с Агнессой! Что станет с нею, если в один прекрасный день сестра-привратница сообщит:

— Сестра Элизабет уехала. Ее отправили на отдых в провинцию.

Агнесса расстроится. А ведь она приходит к сестре — и Элизабет это чувствовала, — главным образом потому, что надеется на ее поддержку, пусть и не осмеливается в этом признаться.

Мать Мария-Магдалина, заметив ее растерянность при мысли о возможном отъезде, сказала:

— Подобные физические недомогания у вас от постов и многочасовых молитв. Вы подвергаете себя испытаниям, которых вовсе не требует Устав Ордена. К чему такой аскетизм и мученичество, вредоносные для выполнения сестрой-благотворительницей своей миссии? Неужели вы не понимаете, что настанет день, когда силы совсем вас оставят и придется прекратить всякую работу? Наше дело от этого только пострадает. Мне нужна каждая из сестер, вас ведь не так много.

Элизабет ничего не ответила и лишь смиренно склонила голову.

— Не забывайте, — продолжала настоятельница, — что вы принадлежите к монашескому ордену, стремящемуся не к созерцательности, а преимущественно к активному служению добру. Сколько требуется физической энергии, чтобы проявлять милосердие, ухаживая за стариками. Не это ли наиполезнейший для вас вид молитвы! Господь хочет, чтобы вы крепили свое здоровье и сохраняли силы, потребные для выполнения добровольно принятых на себя обязанностей. Почему в последнее время вы предпочитаете следовать по пути Марии, хотя находитесь среди нас потому, что избрали путь Марты?

Элизабет опустилась на колени перед настоятельницей:

— Я молю Господа даровать мне прощение, ибо я нарушила Устав Ордена. И вы простите меня, Преподобная Мать…

— Похвально, сестра моя, что вы лучше осознаете, в чем ваше земное предназначение. Вспомните слова первой настоятельницы нашего монастыря, сестры Марии де ла Круа: «Сестры мои, избегайте излишнего усердия в трудах ваших! Будьте терпеливее. Не пытайтесь упредить самого Господа Бога…»

— Сознаюсь перед Вами, на мне лежит большая вина. И я обязана искупить ее.

— Большая вина? Перед кем?

— Перед сестрой моей, Агнессой. Я уделяла ей слишком мало внимания.

— Разве вы забыли, что отреклись от мира, в том числе и от вашей семьи?

— Я не могу оставаться равнодушной к страждущей и, может быть, заблудшей душе…

— А вы уверены, что это так?

— Я чувствую, что с сестрой творится неладное. Она ничего не рассказывает, но я вижу, как ей плохо.

— Вы исповедались?

— Да, Преподобная Мать.

— И какова была воля Божья, высказанная устами священника?

— Молиться за сестру, продолжая в то же время ухаживать за стариками.

— Да будет так! Но один долг не должен мешать исполнению другого! Вы свободны, сестра.

Элизабет вернулась к своим обязанностям. Но напрасно она трудилась не покладая рук: ничто не отвлекало ее от мыслей о своей «большой вине». Как легкомысленно она поступила, полагая, будто молитв одной сестры достаточно, чтобы уберечь душу другой от соблазнов мира. Как она допустила, чтобы Агнесса стала манекенщицей? Ведь тем самым она одобрила и по существу поощрила ее кокетство!

Поэтому, несмотря на строгое предупреждение настоятельницы, несмотря на заботу сестер по вере, силы Элизабет таяли с каждой неделей. Днем и ночью она думала лишь о жертве, которую должна принести, лишь бы помочь Агнессе освободиться от ее страшной тайны, и это пересиливало и ее волю, и ее веру.

И вот однажды, когда Агнесса пришла повидать сестру, привратница сообщила ей:

— Вы явились вовремя. Мать-настоятельница хотела написать вам. Сестре Элизабет нездоровится.

— Что вы говорите? — заволновалась Агнесса.

— Бедняжка слишком переутомилась в последнее время… Говорила она вам, что уже несколько раз теряла сознание?

— Я заметила, что она плохо выглядит, но она уверяла меня, что все в порядке. Так она теряла сознание?

— Позавчера с ней случился серьезный обморок. Пришлось вызвать врача. И знаете, что он обнаружил? Мне не следовало бы вам говорить, но ведь вы же единственная ее родственница! Она наложила на себя епитимью и умерщвляла плоть власяницей. Достойнейшее поведение, но, к сожалению, ее организм, и без того изнуренный повседневными трудами, не смог такое выдержать. Она так слаба, что пришлось положить ее в монастырский лазарет. Я предупрежу Мать-настоятельницу, что вы пришли.

Кабинет Матери Марии-Магдалины выглядел таким же строгим, как и приемная, с той только разницей, что вместо статуи святого Иосифа на стене было большое распятие.

— Дитя мое, — сказала, здороваясь с ней, Мать Мария-Магдалина, — ваша сестра меня очень беспокоит. Несмотря на мои предупреждения, она продолжала умерщвлять плоть, и это пагубно сказалось на ее здоровье. Не могу понять истинную причину такого поведения, сколько бы ни думала об этом и ни молила Бога просветить меня. Наш священник тоже в полном недоумении. Мне кажется, дело не только в естественном стремлении служить Господу. Сестра Элизабет из-за чего-то серьезно переживает. И я спросила себя, не вы ли стали косвенной причиной ее душевной тревоги?

— Я? — переспросила Агнесса, и лицо ее вспыхнуло.

— Поймите меня правильно. Я не собираюсь возлагать на вас ответственность за ухудшение здоровья сестры Элизабет. Но вы же знаете, как она любит вас. Вам известно также, что все мы, старики и сестры, относимся к вам, как к близкому другу нашей общины. Мы любим вас и поэтому волнуемся, не произошло ли в вашей жизни какое-то событие, которое могло, помимо вашей воли, пагубно сказаться на здоровье вашей сестры. Я позволю себе говорить вам это только потому, что вы ее единственная родственница, о ком же ей еще беспокоиться, если не о вас? Вся ее любовь в миру отдана вам и старикам. Вряд ли старики могли причинить ей такие огорчения, следовательно, остаетесь только вы…

Наступило долгое молчание, Агнесса заметно побледнела:

— Можно мне навестить Элизабет в больнице?

— Я сама отведу вас туда. Сестра Элизабет находится в палате, предназначенной для наших больных сестер. Как правило, посещать их запрещено, но для вас мы сделаем исключение.

Перед входом в больницу Мать Мария-Магдалина обернулась к Агнессе, молча следовавшей за ней по лестницам и коридорам:

— Если в моих предположениях есть хоть доля истины, обещайте мне быть достаточно искренней с самой собой и сделать все от вас зависящее, чтобы ваша сестра вновь обрела улыбку, которой нам так не хватает!

— Обещаю вам.

Мать Мария-Магдалина подошла к постели Элизабет и нарочито беззаботно и весело произнесла:

— Сестра моя, посмотрите, кто к вам пришел! Это посещение доставит вам радость! Оставляю вас вдвоем. На этот раз у вас будет время побеседовать! Но будьте осторожны, Агнесса, наша больная еще слишком слаба, ей нельзя много говорить.

Когда настоятельница ушла, Агнесса со смешанным чувством беспокойства и удивления стала рассматривать сестру. Такой она ее видела впервые.

Элизабет была без накрахмаленного чепца, в котором она ходила всегда после пострижения в монахини. Агнесса снова увидела волосы сестры, такие же светлые и золотистые, как у нее, но коротко подстриженные, зачесанные назад. Такая прическа молодила. В ней было что-то странное и привлекательное. Бледность и худоба превращали монахиню в какое-то нереальное существо.

Агнесса подошла к постели и, взяв руки Элизабет в свои, тихо сказала:

— Ничего не говори, дорогая. Я знаю, отчего ты больна. Это я виновата… Поправляйся поскорее; я скоро навещу тебя снова, я постараюсь успокоиться за это время… Я очень люблю тебя…

Она замолчала, продолжая держать руки Элизабет в своих и глядя ей прямо в глаза. На губах Элизабет появилась улыбка, и так они молчали, держась за руки и глядя друг другу в глаза. Сестры-близнецы чувствовали, как между ними возникает душевная близость, как два существа сливаются в единое целое, чистота одной передается другой, а порочность Агнессы смывается водами целебного и чистого источника — Элизабет.

Выйдя из дома престарелых и ничего не замечая вокруг себя, Агнесса села за руль машины. Перед ее глазами по-прежнему стояло лицо сестры, бледное и худое, с коротко остриженными волосами. Немного проехав, она остановила «аронду», чтобы не попасть в аварию; она поняла, что не может сосредоточиться ни на чем, кроме мыслей о сестре. Агнесса побрела, как сомнамбула, по тротуару, сама не зная, куда идет и где находится. Вдруг она остановилась, словно очнувшись, у входа в парикмахерскую. В витрине были выставлены восковые головки, демонстрирующие разные прически: одна из них с короткой стрижкой привлекла к себе внимание Агнессы. Она вошла в салон.

— Постригите меня покороче, — пробормотала она.

Парикмахер удивленно посмотрел на клиентку. Взор ее блуждал. Не наркоманка ли?

— Садитесь, мадам. Как вас подстричь?

— Как можно короче.

— Вы хорошо подумали, мадам? Жалко стричь такие волосы. Может, оставим часть локонов?

— Нет, нет, никаких локонов, сзади совсем коротко.

Парикмахер зачесал волосы назад и, собрав их вместе, залюбовался ими, прежде чем начать орудовать ножницами.

— Жаль!..

— Стригите! — решительно приказала она.

По мере того как золотые локоны падали с головы Агнессы, она, казалось, приходила в себя. Теперь она увидела в зеркале лицо Элизабет, и это подбодрило ее.

— Еще короче с боков, пожалуйста, и на затылке тоже.

Улыбаясь в зеркале скорее сестре-близняшке, чем себе самой, она вновь обретала спокойствие и уверенность в себе. Окончив работу, парикмахер взглянул на головку Агнессы, пытаясь оценить ущерб.

— В конце концов, в этом тоже что-то есть… Мадам довольна? Если потом пожалеете, через несколько недель можно будет сделать более изящную прическу.

— Нет, я ни о чем не пожалею, — сказала Агнесса.

Принесенные в жертву локоны сближали с Элизабет. Конечно, морально они были по-прежнему далеки друг от друга, и потому инстинктивно хотелось подчеркнуть хотя бы физическое сходство.

— Наверное, вам хочется сохранить отрезанные волосы? — спросил парикмахер. — Из них можно сделать шиньон или накладку, это очень пригодится вам для торжественных случаев.

— Сожгите их. Я теперь всегда буду носить только такую прическу.

Увидев ее, месье Боб даже вскрикнул:

— Ты что, ополоумела? Какое ты имела право подстригаться?

— Разве я не могу распоряжаться собой?

— Конечно, не можешь, и тем более тебе никто не разрешал обезображивать себя! Как тебе такое взбрело в голову? Нужно было посоветоваться со мной. Все, что касается твоей сексуальной привлекательности, работы, доходов, — это мое дело. Тут только я могу решать.

Она ответила ему с твердостью, какой он никогда раньше не замечал:

— Мне нравится эта прическа, и я всегда буду носить ее. Тебе мотив нужен? Пожалуйста: я дала обет.

Он пожал плечами.

— В конце концов и такой стиль имеет свои плюсы. Многие клиенты пожалеют о твоих золотистых кудрях, но найдутся и другие, которым понравится стрижка «под мальчика» а-ля Жанна д’Арк. Она чуть скрадывает женственность, но это тебе, может, даже на пользу.

На следующий день белый автомобиль Агнессы тихо крался вдоль тротуара в поисках добычи. Вдруг она заметила, что оказалась в хвосте у красного «М.Г.», за рулем которого сидела привлекательная брюнетка.

Сама не зная почему, Агнесса-Ирма притормозила, ей не хотелось обгонять другую машину. Надо бы увеличить дистанцию, зачем конкурентке из английского «родстера» знать, что за ней увязалась другая профессионалка. А сомневаться не приходилось: брюнетка занималась тем же ремеслом и искала клиента. Достаточно понаблюдать несколько минут, чтобы раскусить ее тактику. Как только брюнетка замечала шикарную машину, одинокий водитель которой смотрелся достаточно солидно, она сбавляла скорость и пропускала его вперед, давая ему возможность полюбоваться собою. Затем, дав газ, она в свою очередь стремительно обгоняла одинокого водителя. Проносясь мимо, она бросала на него быстрый зазывный взгляд, в котором читались вызов и приглашение к приключению.

Тактика соперницы, прекрасно известная и самой Агнессе, быстро дала результат: водитель представительного американского «крайслера» поймался на крючок и неотступно следовал за маленьким английским автомобилем. Брюнетка подцепила клиента, и на глазах у Агнессы обе машины укатили прочь.

Но «жена» Боба невольно вспомнила Сюзанну, прибегавшую к точно таким же маневрам, ее машина была той же марки, только другого цвета. Рыжая шлюха разъезжала в зеленой, а брюнетка — в красной. Цвет автомобиля гармонировал с волосами женщин. Гармонировал? Агнессу пронзила внезапная догадка: а не заменила ли темноволосая шлюха рыжую? Ведь так несложно перекрасить автомобиль. Зеленая принадлежала Бобу, который заявил, что поставил ее в гараж и собирается продать. Но продал ли на самом деле? А может, решил, что выгоднее передать ее другой профессионалке? Ему не трудно найти замену Сюзанне: всегда найдутся женщины, готовые торговать своим телом.

Агнессе не надо было долго наблюдать за брюнеткой, чтобы сообразить, что та относится именно к этой породе. Достаточно только взглянуть на нее. Красивая бабенка, но вульгарная. Еще вульгарнее, чем Сюзанна. Месье Боб прекрасно понимает, что выгоднее использовать женщин разного типа, чтобы привлекать клиентов с различными вкусами. Ведь благоразумнее пить воду не только из одного источника? Три года Агнесса и Сюзанна работали на Боба, но их «профессиональные пути» ни разу не пересеклись…

Агнесса дала себе зарок, что если встретит «охотящуюся» брюнетку, то затронет ее и, главное, постарается добиться, чтобы та разговорилась. Она хотела удостовериться сама, может, брюнетка и незнакома с месье Бобом, или, хоть это звучит невероятно, она и в самом деле заменила Сюзанну! Если так, нужно сделать из нее союзницу, чего бы это ни стоило!

Наконец-то стал понятен секрет могущества сутенера: никакого взаимодействия между женщинами быть не должно. Не зря он требовал, чтобы Агнесса и Сюзанна не общались друг с другом; и как только случай свел их, он сделал все, что от него зависело, чтобы снова их разъединить. После смерти Сюзанны ему показалось, что он достиг своего, но на самом деле заблуждался: рыжая шлюха осталась в памяти Агнессы как настоящий друг. И ей хотелось восполнить утрату, найти другую подругу. Только объединившись, жертвы станут достаточно сильны, чтобы добиться свободы.

Агнесса практически не сомневалась, что скоро снова встретит брюнетку: та, видно, тоже каждый день выходила «на охоту». В конце концов, не так уж и много в Париже брюнеток водят красные «М.Г.»!

Не прошло и двух дней, как она снова увидела знакомый автомобиль на пересечении авеню Георга-Y с улицей Франциска I. Машина свернула направо и, развернувшись, остановилась в нескольких метрах от кафе «Кальвадос». Брюнетка вышла из машины и пошла в бар. Выждав пару минут, Агнесса последовала за ней, и они оказались на соседних табуретах. В эти послеполуденные часы бар был почти пуст.

Когда Агнесса села рядом со стойкой, брюнетка бросила на нее дерзкий взгляд, в котором явно сквозила досада. То была дерзость молодости. Девице, вероятно, едва исполнилось двадцать два, и вновь прибывшая воспринималась ею как «старуха»; да еще заняв соседний табурет, соперница не оставила места для потенциального клиента. Агнесса сразу поняла, что брюнетка видит конкурентку в любой женщине, независимо от ее вида или манер. Она обладала, наверное, тем особым профессиональным чутьем, которое позволяет проститутке безошибочно определить себе подобную, пусть даже та и пытается скромностью одежды и поведения скрыть свое истинное занятие.

Итак, Агнесса-Ирма и незнакомка, заказав по бокалу джина с тоником, разглядывали и оценивали друг друга. Брюнетка, начисто лишенная такта, не скрывала своей враждебности к манерной блондинке, усевшейся рядом, конечно же, только из желания напакостить. Она и не подозревала, что Агнесса вовсе не собиралась отбивать ее клиентов, а просто хотела познакомиться. Она искала подходящего предлога, чтобы завязать разговор. Сама девица вскоре предоставила ей такую возможность, спросив весьма нелюбезным тоном, едва смягченным профессиональной улыбкой:

— Вы часто здесь бываете?

— Никогда! — ответила Агнесса, пытаясь улыбнуться как можно доброжелательнее.

— Я тоже… Говорят, вечером здесь много людей, но я выезжаю только днем. Мой друг считает, что ночью опасно…

— Какое благоразумие, — сказала Агнесса, удивленная непосредственностью своей собеседницы.

— Я вам рассказываю о своем друге, — продолжала брюнетка, — потому что предполагаю, что и у вас есть свой друг. Ведь при нашей профессии…

Агнесса побледнела. Впервые ей столь прямо дали понять, что ее профессия не вызывает сомнений… А ей-то казалось, будто удается не походить на профессионалку. Она никогда не афишировала своих связей и либо ходила с клиентами к ним домой, либо принимала их у себя, либо, на худой конец, обслуживала их в очень укромных местах. К тому же она всегда «работала» одна, избегая знакомств с другими женщинами этого круга. Агнесса знала, что профессиональная проститутка всегда рада вовлечь в свою среду других, еще не запятнанных. Но она наивно полагала, что профессия еще не наложила на нее своего отпечатка, и потому слова этой девки восприняла как пощечину, какой еще никогда ни от кого не получала. Брюнетка же по-прежнему сверлила ее взглядом, довольная достигнутым эффектом, она сумела дать понять этой гордячке, что ее на мякине не проведешь.

— Я работаю чаще всего в машине, — продолжала она. — А вы?

Агнесса помедлила с ответом, но потом решила, что в ее положении лучше всего сделать ставку на искренность, только так она сможет расположить к себе эту девчонку и добиться, чтобы она заняла место Сюзанны. А там будет видно: если она не имеет никакого отношения к месье Бобу, их знакомство закончится на этом единственном разговоре.

— Я тоже, — ответила она, — а какая у вас машина?

— Английская, марки «М.Г.», — ответила брюнетка с ребяческой гордостью.

— Поздравляю! А у меня всего лишь «аронда». Ваша дорого стоит?

— Мне ее подарил друг…

Видно было, что ей нравится говорить о своем друге! Из этого Агнесса заключила, что он, должно быть, завелся совсем недавно.

— Щедрый… — проговорила она, — давно он у вас?

— Какая вы любопытная! Но я вам отвечу, потому что ничем не рискую: все равно я его никому не отдам!

— Ну мне-то он зачем? Знайте, что не только у вас есть любящий друг.

— У вас тоже? А как вас зовут?

— Кора.

Эта ложь показалась совершенно естественной. Вдруг девица расскажет о ней кому-нибудь, тем более другу? Лучше не произносить имени Ирмы и, тем более, Агнессы.

— Это настоящее имя? — спросила девица слегка недоверчиво.

— Настоящее.

— Кора… звучит изящно! Это имя роковой женщины. Мне очень бы хотелось взять какое-нибудь имя в таком же роде, но он слушать не хочет! Он считает, что мне подходит и мое собственное — Жанина.

— Жанина — это очень милое имя.

— Вам тоже так кажется? Мне все говорят то же самое. Но когда занимаешься таким ремеслом, это не радует. На «очень мило» деньгу не зашибешь. Надо уметь за себя постоять.

— Куда вам! Ведь вы вовсе не такая злая, какой пытаетесь казаться.

— Как вы догадались?

— Не знаю.

Сердитое лицо Жанины просияло, и, впервые открыто улыбнувшись, она призналась:

— Правда, я совсем не такая. В душе я очень чувствительная. Если бы вы знали, какая я привязчивая!

— При нашей работе это опасно!

— Сейчас мне нечего бояться: обо мне заботится мой Фред. А с другими один обман!

— Его зовут Фред?

— Да. А вашего?

— Андре.

— Нам повезло.

— Да, очень…

— Давай перейдем на «ты»!

— Я и сама хотела это предложить!

Дружба завязалась.

К сожалению, пользы никакой: этого друга звали Фредом. Месье Фред, а не месье Боб… Но почему бы ему не быть также и месье Бобом, коль скоро сама Агнесса-Ирма назвалась Корой? Может, это такой же Фред, как и Жорж? Ведь он должен каждый раз выдавать себя за кого-то другого. Месье Боб представлялся, например, Жоржем Вернье, крупным специалистом по импортно-экспортным операциям… Разве не могла чувствительная женщина угодить в ту же ловушку, что и Агнесса? Она явно влюбилась, как когда-то Агнесса и Сюзанна, и хвасталась этим. Когда у нее откроются глаза, будет уже слишком поздно: ее опутают сетями… Вот тогда-то и придется ломать голову, как освободиться. Тот же инстинкт, что толкнул сидевшую за рулем «аронды» женщину последовать за «М.Г.», подсказывал, что брюнетка действительно заменила Сюзанну. И она задала вопрос, безобидный на вид, но способный пролить свет на многое.

— Мне пора. Как бы нам договориться о новой встрече? По телефону?

— У меня есть телефон, но Фред не хочет, чтобы я давала свой номер. Обычно мне звонят в бар на улице Комартен. Там все очень любезные. Ты просто спросишь меня или попросишь что-то передать; я туда заглядываю каждый вечер около восьми, а потом иду домой. Запиши телефон: опера 93–11. Ну, а если мне захочется повидаться с тобой?

— У меня тоже есть телефон, но я живу с Андре и…

— Вместе с ним? — переспросила восхищенная Жанина. — А давно?

— Уже три года.

— Три года?

Восхищение на ее лице сменилось почти благоговением.

— Вначале, первые несколько недель, Фред бывал у меня каждый, день и оставался допоздна. Но сейчас он должен возвращаться домой гораздо раньше. Он женат…

— Женат?

— Да. У него очень ревнивая жена… Поэтому мы встречаемся с ним во второй половине дня, перед тем как я отправляюсь искать клиентов.

— И ты работаешь на него, зная, что он женат?

— Конечно, потому что люблю его, а он любит меня.

— Но ведь он тратит на свою законную жену деньги, которые ты ему приносишь?

— Вовсе нет! Фред честный. Его жена — настоящая фурия, она богатая, но не дает ему ни гроша, все держит при себе. В буржуазной среде бывают такие женщины. Поэтому бедный Фред очень рад своей малышке Жанине. И потом, я так ему обязана, он столько сделал для меня. «М.Г.» — это ведь его машина! Кстати, это единственный подарок его жены! И видишь, он отдал ее мне. Потрясающе, правда?

— Пожалуй. А жена не удивляется, почему он не возит ее на машине?

— У них есть другая — «шевроле».

Агнесса вздрогнула, а девица продолжала:

— Фред не только это сделал для меня! Он нашел мне прекрасную меблированную квартиру на авеню Карно. Ты знаешь, где это?

— Примерно…

— Когда-нибудь, когда я буду знать наверняка, что он не придет, я потихоньку приглашу тебя. Ты увидишь, там очень мило.

— А давно ты там живешь?

— Почти три месяца.

— А где жила раньше?

— В маленькой гостинице на улице Мигаль, которую терпеть не могла…

— И тогда ты познакомилась с Фредом?

— Я познакомилась с ним раньше, месяцев шесть назад, совершенно случайно, в баре на улице Понтье.

— На улице Понтье? — повторила потрясенная Агнесса.

— Да. Почти на углу улицы Боэси. Я зашла туда, потому что мне все опротивело… У меня оставалось денег только на то, чтобы чего-нибудь выпить. Фред там был, тоже один. У него был такой скучающий вид! Но не из-за денежных неприятностей. Он грустил, потому что никто не любил его, в том числе и его эгоистка-жена. Он угостил меня рюмочкой, потом предложил другую, пригласил меня пообедать вместе. Мы сели в его красивый голубой «шевроле» и поехали в плавучий ресторан возле Сен-Клу. Знаешь такой?

— Я там была. Давно…

— Там он стал меня расспрашивать. Я рассказала ему все как на духу; я сначала работала ученицей в швейной мастерской, но она внезапно обанкротилась, и весь персонал уволили. Управляющий собрал нас и объявил, что нам выплатят зарплату, но надо подождать несколько дней. Для меня это была катастрофа! Фред был так мил. Он обещал заняться мною и отвез в гостиницу. Когда он увидел, в какой трущобе я живу, то сказал, что это неподходящее место для такой девушки, как я…

— Тогда ты была еще девушкой?

— Ну, можно сказать… почти. Как у всех, у меня уже были кое-какие приключения… Фред добавил, что мне обязательно нужно переехать в более приличный район, и сунул мне в руки пять тысяч франков… Я никогда не забуду эти пять тысяч! Они меня просто спасли, потому что я смогла расплатиться за комнату в гостинице, и еще я поняла, что можно хорошо зарабатывать, обедая в шикарных ресторанах, вместо того чтобы гробить свое здоровье, вкалывая по восемь-десять часов в день в мастерской. Вечно буду ему за это благодарна.

— Сколько ему лет?

— А, тебе хочется познакомиться с ним! Не выйдет! Я его сохраню для себя! Он мой, понимаешь?

— Понимаю… В тот вечер, когда он дал тебе деньги, он не зашел к тебе в номер?

— Да разве Фред мог так поступить! Он настоящий джентльмен! Он назначил мне свидание на следующий день в том же баре на улице Понтье, в три часа дня, и уехал. Представляешь, как я туда помчалась!

— А потом?

— Потом? В тот день я стала его женой, настоящей женой, потому что другую нельзя принимать в расчет. Он мне сто раз это говорил!

— А ты видела другую?

— Нет.

— Он тебе даже фотографию не показывал?

— Ты думаешь, он носит с собой ее фотографии? И потом, мне на нее чихать. Я знаю, что она старше меня… Этого достаточно.

— А когда ты стала его женой, он начал помогать тебе?

— Он помог мне продержаться и нашел меблированную квартиру.

— Ты не искала работу в другой мастерской?

— Фред был против. Он сказал мне, что у женщины, занимающейся этим, нет будущего: ни у манекенщиц, ни у швей… Манекенщиц еще приглашают иногда на обеды или в клубы. А нас!..

— Он покупал тебе наряды?

— Да. Он очень много сделал для меня с тех пор, как я поселилась на улице Карно. Месяц назад он принес мне великолепную каракулевую шубу с норковым воротником.

— Норковым?

— Я надену ее как-нибудь, чтобы ты посмотрела.

— Значит, ты стала работать на Фреда только после того, как поселилась в меблированной квартире?

— Но ведь он должен был ввести меня в курс дела, избавить от предрассудков, как он сказал! Я же была совсем зеленая, ничего не знала!

— И тебе нравится это занятие?

— Еще бы! Как и тебе! Все мы похожи друг на друга: нам осточертевает выкладываться за гроши! А сейчас у меня легкая жизнь; я всегда терпеть не могла рано вставать. У меня есть машина, квартира, любимый мужчина… А чем ты занималась до встречи с Андре?

— Ничем. Жила с семьей.

— У тебя есть семья? А у меня нет: я из приюта. Так что мне нечего было терять. А ты ушла из дома?

— Все умерли.

— Да… тебе тоже было одиноко… Я знаю, ничего нет страшнее! Если бы я не встретила Фреда, то, наверное, утопилась бы… Понимаешь, он для меня все! А для тебя Андре тоже?

— Да.

— Самая большая моя мечта — выйти за него замуж! Но в него вцепилась другая!

Агнесса посмотрела на нее и внезапно почувствовала симпатию и жалость. Если бы несколько месяцев тому назад Сюзанна захотела расспросить ее, она отвечала бы точно так же, строила бы такие же планы. Сомнения не оставалось: месье Фред и месье Боб — одно и то же лицо. Во всем чувствовался тот же почерк. Больше всего Агнессу поразило, что он нашел замену Сюзанне еще при ее жизни. Тайком отправлялся он в бар на улице Понтье, чтобы подыскать очередную жертву. И нашел такую же вульгарную девчонку, как рыжая шлюха, способную обслуживать ту же клиентуру. По привычке он снова обратился к миру моды, но на этот раз это была не манекенщица, а девушка из вспомогательного персонала, которая тоже, по-своему, представляла для него интерес.

— Мы слишком заболтались, — сказала Агнесса, — а время идет. Я очень рада была с тобой познакомиться. Поскольку я старше тебя…

— Не намного!

— Но все-таки! Я воспользуюсь этим преимуществом, заплачу за джин с тоником. Пока мы так глупо потихоньку наблюдали друг за другом, я заметила, что у нас одинаковые вкусы… Бармен, получите!

Она бросила деньги на стойку, и этот жест напомнил ей Сюзанну в тот день, когда та заплатила за такси на площади Трокадеро и, распахнув дверцу «М.Г.», сказала тоном, не терпящим возражений:

— Садись!

Теперь настала ее очередь командовать новенькой. И это позволило ей осознать масштабы проделанного ею пути. На этот раз другая была доверчивой и глупой «ученицей», верящей в любовь некоего месье Фреда.

— Ты останешься? — спросила Агнесса.

— На кой черт! Клиентов нет! Когда ты позвонишь мне?

— Завтра вечером. И договоримся, где встретимся послезавтра.

Они вернулись к своим машинам. Агнесса не спешила, ей хотелось посмотреть, как отъедет «М.Г.» с новой владелицей. Итак, Жанина заменила Сюзанну; красный цвет машины больше подходит к темным волосам, как зеленый — к рыжим. Только контуры мужской фигуры остались прежними.

Когда Агнесса возвратилась домой, она, конечно же, не рассказала Бобу о встрече с брюнеткой. «Муженек» пребывал в отличном настроении. Подсчитывая выручку, он даже счел нужным показать, что удовлетворен.

— Что ты делаешь вечером? — спросил он небрежно.

— Ничего особенного.

— Свиданий нет?

— Нет, отдыхаю. Собираюсь пойти в кино.

— В кино! Все вы одним миром мазаны. Раз ты свободна, я приглашаю тебя…

— Куда?

— В Ангиен: сначала пообедаем в казино, а потом я испытаю судьбу… Сама увидишь, как это увлекательно, да и действует посильнее, чем все фильмы, вместе взятые!

— В честь чего такое приглашение?

— Пора пополнить твое образование, малышка. Скоро поймешь зачем…

Три часа спустя Боб сидел за зеленым сукном, а его партнерами по игре были две немолодые дамы, увешанные драгоценностями. Агнесса, сначала стоявшая у него за спиной, перешла на другую сторону стола и устроилась справа от крупье, откуда удобнее было наблюдать за любовником, с головой ушедшим в любимое дело.

Еще за обедом он сказал ей: «Сейчас посмотришь, как я играю, и поймешь, на что я способен». Это ее заинтересовало.

— Признаю только игру по-крупному, — объяснил он. Покупая в кассе жетоны по пять тысяч франков, он небрежно швырнул пачки денег; пятьдесят жетонов — это двести пятьдесят тысяч франков.

«Вот куда уплывают наши денежки, — с горечью подумала она, — те, что зарабатываю я, те, что приносит Жанина… Но если он играет с таким размахом, ему должно не хватать наших сумм. Где же он берет остальное?»

Бобу страшно везло: жетоны скапливались перед ним на зависть другим игрокам. Время от времени он торжествующе поглядывал на Агнессу, словно хотел сказать: «Видишь, какой я!» Агнесса прикинула, что перед ним уже больше миллиона. В нем все дышало удовлетворением: его поза, широкие и спокойные движения, гримаса превосходства и огненный взгляд, сверкавший из-под полуопущенных век.

Агнесса смотрела на него как завороженная. Этому мужчине так легко удалось загипнотизировать ее. Она открыла в нем новые черты, о которых раньше и не подозревала. Сейчас он находился как бы вне времени и пространства, словно воспарил далеко-далеко за пределами карточной игры, зеленого сукна и выкриков крупье и оказался в ином мире, доступном лишь поэту, сверхчеловеку, канатоходцу или наркоману. Все здесь пребывали, казалось, в ином измерении, но месье Боб как бы возвышался над остальными: чувствовалось, что это настоящий игрок.

Уже несколько раз молодой женщине хотелось крикнуть ему:

— Остановись! Разве ты не видишь, что ставки выросли вчетверо! Ведь, имея такие деньги, мы могли бы позволить себе хороший отдых.

Но она молчала, не осмеливаясь проникнуть в этот чуждый ей мир и понимая к тому же, что это невозможно. Выигрыш или проигрыш сами по себе не имели для него значения. Важны были дрожь, риск, трепет азарта. Она видела, что он не бросит игру, пока останется хотя бы один жетон. А лишившись его, будет способен на что угодно, лишь бы раздобыть новые. Любые средства будут хороши: совращение несчастных, кража, может быть, даже убийство. Карты жгли руки. Он был в плену у этого порока, как алкоголик. Чем больше она наблюдала за ним, тем яснее видела, как он опьянен игрой, как упивается постоянным риском, находясь почти на грани безумия. И Агнесса вдруг осознала, почему этот ненасытный человек столкнул ее в грязь. Он очень жесток, не способен на жалость. Его мозг, сердце, душа отданы лишь игре, и только ей одной. Все прочее не имеет никакого значения.

Сделав это невероятное открытие, она чуть не лишилась чувств и, чтобы не упасть, ухватилась за спинку кресла крупье. Оцепенев от ужаса, она следила за непрерывным танцем карт в руках бесстрастного балетмейстера. Потрясенная, она закрыла глаза…

А когда вновь открыла их, перед месье Бобом больше не осталось жетонов. Он взглянул на нее. Его глаза больше не сверкали, а снова стали холодными и стальными. На лице застыла высокомерная гримаса, на губах играла напряженная улыбка. Он спустился с небес и с большим трудом нащупывал почву под ногами.

Он встал из-за стола, и освободившееся место сразу же занял другой игрок, стремящийся испытать те же ощущения, то же опьянение. Поднявшись, Боб подозвал ее жестом. Она покорно подошла, сама одурманенная атмосферой игорного дома.

— Ты принесла мне несчастье. У тебя дурной глаз! Не надо было брать тебя с собой, — только такие слова нашлись у него для нее.

— Но, Боб…

— Замолчи! У тебя есть еще деньги?

— Две-три тысячи франков, не больше.

— Какие гроши!

Она изумленно смотрела на него.

— Ну что тебе? Не думаешь же ты, что я выставлю себя на посмешище и стану играть с такой ничтожной суммой! Я должен поддерживать репутацию. Мне нужно отыграться во что бы то ни стало! Ты поможешь мне. У тебя еще есть деньги на две рюмки виски. Пойдем в бар!

Они уныло уселись со своими рюмками, и вдруг он сказал ей:

— Видишь, сюда идет мужчина. Это крупный игрок, и у него денег куры не клюют. Пококетничай с ним, ему это очень понравится. Он подкинет тебе несколько жетонов, которые ты потом передашь мне. Поняла? Я исчезаю…

«Крупный игрок» был настроен весело, и вскоре завязался разговор. Агнесса изловчилась, как могла, чтобы объяснить ему, что весь вечер ее преследовало невезение…

— Можете не продолжать! — добродушно ответил он. — Я понял — держите! Попытайтесь отыграться. Если выиграете, отложите половину денег и не рискуйте ими, а если нет, не искушайте судьбу и благоразумно возвращайтесь домой. Бывают такие дни, когда ничего не клеится! А главное, не огорчайтесь: не повезет в картах, повезет в любви. Такая красавица, как вы, всегда сумеет взять реванш! Я и в этом готов услужить вам!

И прежде, чем вернуться к игре, он выложил перед нею на стойку бара пять жетонов по 10 тысяч франков. Она взяла их и отнесла Бобу. Он небрежно взвесил их на ладони и сказал с пренебрежительной гримасой:

— Не больно густо, но ничего, сойдет…

Десять минут спустя он снова сидел за зеленым сукном. И та же кадриль началась перед Агнессой, не спускавшей глаз с принесенных ею жетонов. Она чувствовала себя так, словно от этой игры зависит ее судьба. Ее охватила та же лихорадка, что сжигала Боба. Когда он раскрыл карты, у нее чуть не остановилось сердце, а затем, когда он сложил стопками перед собой выигранные жетоны, ее охватила бурная радость. Боб действительно великий игрок! За несколько секунд ему удалось вернуть триста тысяч франков! Она уже не хотела просить его остановиться. Да он и не послушал бы… Вскоре он удвоил, а затем и утроил свой выигрыш! Не зря он, видно, сказал, что вернет проигранный миллион…

Опьяненная, она упрекала себя за то, что видела в Бобе человека, способного лишь на плотские удовольствия: оказывается, ему доступны и другие наслаждения. И она поймала себя на том, что восхищается им. Сюзанна не ошибалась: это необыкновенный человек!

Но чудо продолжалось недолго. Еще несколько карт легли на стол — и снова перед Бобом не осталось ничего. Когда на этот раз он взглянул на нее, его лицо исказила гримаса. Она не вскрикнула, голова у нее не закружилась, но она не смогла сдержать нервного хохота. Все игроки возмущенно обернулись, но она не могла ничего с собою поделать. Боб посмотрел на нее с холодной яростью и, резко поднявшись, направился к ней. Грубо схватив за руку, он потащил ее за собой к выходу, шипя по пути:

— Тебе смешно? Теперь ты насмехаешься надо мной? Что, в морду захотела?

Подумать только, в какой-то момент ей показалось, что в нем есть что-то особенное, что он обладает каким-то могуществом, она разволновалась и снова чуть не увлеклась этим ничтожеством! Она уже больше не смеялась, на глаза навернулись слезы.

В машине, по пути в Париж, он сказал:

— Надеюсь, ты поняла?

— Что именно?

— Не думаешь ли ты, что я привел тебя туда ради развлечения? Ты разве не поняла, что по вечерам, после работы, можешь тоже быть мне полезна?

— Тебе недостаточно того, что я делаю днем?

— По крайней мере, ты увидела, на что идут заработанные тобой деньги. Это не увлекло тебя? Теперь ты знаешь, что я использую их на благородные цели.

— Но, Боб… А как же сбережения, о которых ты мне столько раз говорил?

— Нет уж, не надо этих слов! Нам такое не идет, ни мне, ни тебе! Ты принимаешь меня за обывателя? Как тебе нравится Боб, собирающий деньги в кубышку? Да деньги для меня ничто, плевать я на них хотел.

И, не дожидаясь ее ответа, тихо добавил:

— И тебе, кстати, тоже на них плевать, ты сама доказала это за последние три года, когда отдавала мне все.

Она продолжала тихо плакать.

— Это грязные деньги, — наконец прошептала она, — мы знаем, откуда они берутся, можешь пускать их на ветер, по крайней мере, я избавлюсь от этой грязи.

Он усмехнулся:

— Сегодня ты убедилась, что я так же бескорыстен, как и ты!

— Это нас не спасет…

— Короче, поедешь со мной еще? В те вечера, когда я буду проигрывать, мы сможем пользоваться этой уловкой. Ты пойдешь в бар, а там всегда найдется какой-нибудь кретин, готовый пустить пыль в глаза хорошенькой бабенке, потерпевшей неудачу, отпраздновать с ней выигрыш или утешить в невезении.

Она пожала плечами. Что на такое ответишь?

Но в глубине души, в минуты полного бессилия всегда звучал один тайный ответ: Элизабет!

На следующее же утро Агнесса отправилась на авеню-дю-Мэн. Элизабет еще была в лазарете. Прежде чем навестить ее, Агнесса поговорила с привратницей — сестрой Агатой.

— Врач был?

— Вчера. Он сказал, что болезнь затянется. Наша больная не сопротивляется ей. Подумать только, она, всегда такая мужественная! Ничего не понимаю…

Агнесса не ответила, она знала, что к монахине вернутся силы только в тот день, когда она почувствует, что сестра избавилась от своей тревоги. Но как быть? Рассказать ей правду сейчас? Это значило бы нанести ей новый удар, который она не в состоянии будет перенести. Уж лучше продолжать молчать. Единственное, что смогла Агнесса, — это сделать вид, будто она счастлива, жизнерадостна и совсем забыла о своих неприятностях. И по пути в лазарет она сделала над собой усилие, чтобы казаться веселой и непринужденной.

— Вот и я, — сказала она, подходя к постели. — Я решила почаще навещать тебя. Знаешь, сегодня ты лучше выглядишь…

Она лгала, но считала, что иначе нельзя.

В действительности же бледность Элизабет напугала Агнессу. Она исхудала еще сильнее. Воспаленные глаза казались еще больше и смотрели так тревожно, что Агнесса отвернулась. Этот взгляд, выражавший немой вопрос, так взволновал молодую женщину, что она утратила всякую способность притворяться. Монахиня долго смотрела сестре прямо в глаза, потом спросила:

— Почему ты подстригла свои прелестные волосы?

В глазах Агнессы показались слезы.

— Сама не знаю, — прошептала она. — Просто так… Ну и мода, конечно. — И добавила с грустной улыбкой: — Можно подумать, что это ты ввела в моду такую прическу. Посмотри, нас с тобой не различить! Странно, правда?

Внезапная догадка осветила лицо Элизабет. Она взяла руку Агнессы и поднесла ее к губам:

— Милая сестра, я никогда не сомневалась в тебе…

Не желая поддаваться умилению, Агнесса сказала:

— Мне очень хотелось принести тебе букетик цветов. Но это, наверное, запрещено…

— Мы не имеем права даже на цветы на наших могилах, — сказала Элизабет со слабой улыбкой. — Достаточно деревянного креста, больше ничего и не надо.

— Как это грустно!

Агнесса попыталась рассказывать о доме моделей, о подготовке новой коллекции, но вскоре поняла, что больная слушает без интереса, потому что явно не верит ей. Опасаясь, что не сможет долго притворяться веселой, Агнесса встала:

— Я буду приходить часто, — сказала она, — но ненадолго, чтобы не утомлять тебя. Но прежде чем уйти, мне хочется, чтобы ты знала, что я снова счастлива!

— Вот и хорошо. И я тоже успокоюсь.

Элизабет ответила почти шепотом, и ее слова прозвучали скорее пожеланием, чем утверждением. Агнесса поняла, что сестру не обманешь, но что, возможно, она с большей уверенностью смотрит теперь в будущее.

По пути домой, проезжая мимо церкви святого Франциска Ксавье, Агнесса резко затормозила. Ею овладело неудержимое желание зайти в церковь.

Когда тяжелая входная дверь закрылась за ней, она остановилась в нерешительности. Достойна ли она посещать Божию обитель? Но мысль об Элизабет прибавила решимости. Однако молиться Агнесса не осмеливалась. Обходя церковь, она заметила статую святого Иосифа: оказывается, здесь у нее тоже есть друг! За главным алтарем она остановилась перед изображением Девы Марии с младенцем Иисусом. И, вспомнив о монашенках, вытиравших пыль с такой же статуи, почувствовала себя еще уверенней.

Когда она вышла из церкви, в душе воцарился покой и затеплилась слабая надежда…

А ее унылое существование, между тем, шло своим ходом, и посещения Элизабет перемежались с занятиями «ремеслом» — безрадостной, бесконечной мукой. Однако все растущее неприятие постепенно брало верх над привычкой.

Пусть профессия никогда не доставляла ей удовольствия, как Сюзанне, но с нею, тем не менее, пришлось свыкнуться.

Попав в зубчатые колеса чудовищной машины проституции, она сама превратилась в одну из шестеренок, неотъемлемых частей механизма. Единственному существу в целом мире, способному помочь ей освободиться, она не осмеливалась ни в чем признаться. Обращаться за помощью было не к кому. Она успела привязаться к Жанине, но та сама была лишь несчастной жертвой, а клиентам доверять не приходилось, пусть даже они изображали добрых самаритян или филантропов. В одиночку ей не освободиться никогда. Ее муки усиливались от воспоминаний о юности, проведенной вместе с Элизабет, от сожалений о благополучном прошлом. Она билась в неразрешимых противоречиях, подобно райской птице, хлопающей крыльями, но не способной оторваться от земли и улететь.

Между Агнессой и Жаниной завязалась дружба, тем более необычная, что у них был общий покровитель. Агнесса, как и обещала, позвонила на следующий день после их первой встречи. Они договорились увидеться в баре на улице Марбёф. Место предложила Агнесса; этот бар она терпеть не могла, но, по крайней мере, там можно не опасаться встречи с Бобом. Ведь Сюзанна не случайно приглашала ее именно сюда.

Брюнетка пришла в бар в той самой каракулевой шубе с норковым воротником, о которой она рассказывала.

— Видишь, я нарядилась, чтобы показать тебе шубу, мне в ней так жарко, просто умираю! Красивая, правда?

— Очень красивая.

Агнесса узнала шубу, в которой Сюзанна приходила на новоселье, и это только подтвердило ее уверенность в том, что Боб сыграл роковую роль в смерти рыжей шлюхи. Помогая «самоубийце», он не забыл унести дорогую шубу, вероятно, «одолженную» им теперь Жанине, как и «М.Г.» И если Агнесса не наведет в этом порядок, может наступить момент, когда шуба перекочует от малышки Жанины к другой проститутке: похоже, под присмотром месье Боба меха служат дольше, чем те, кто их носит.

— Знаешь, Кора, я так рада, что познакомилась с тобой! Ведь раньше у меня никогда не было подруги. При нашей-то профессии трудно с кем-то дружить, особенно если имеешь успех! Другие завидуют! Они злятся на меня за то, что я разъезжаю на «М.Г.» А ты совсем не такая! И тебе наплевать. И у тебя есть своя машина! Вчера вечером я много думала о тебе…

— Ты рассказала обо мне Фреду?

— Собиралась, но промолчала. Ну его! Ведь могу же я иметь свои маленькие тайны? Я отдаю ему бабки, и хватит с него… А ты рассказала Андре обо мне?

— Нет, он бы заревновал…

— Мужчинам незачем встревать в нашу дружбу.

— Давай будем встречаться здесь каждый день, конечно, кроме воскресенья и праздников, когда мы не работаем. Можно приходить в это же время и выпивать вместе по чашечке кофе. Идет?

— Прекрасно!

— Это время самое удобное. Настоящая работа и у тебя, и у меня начинается не раньше половины третьего, когда мужчины, у которых водятся денежки, уже пообедали. Наша клиентура ест без спешки, ведь мы имеем дело не со всякой рванью! Сегодня я плачу за кофе, а завтра — ты. Так что поделим расходы поровну.

— Идет!

— И давай договоримся никогда не сманивать клиентов друг у друга.

— Клянусь!

После этой странной клятвы их дружба еще больше окрепла. Как и хотелось Агнессе, бывшая ученица швеи очень скоро стала относиться с уважением и восхищением к старшей подруге. Несколько недель спустя Жанина полностью доверяла Агнессе. Она ей рассказывала все: о своих ежедневных похождениях, об успехах и неприятностях, связанных с ее ремеслом, о своих надеждах и наивных мечтах о том, что в один прекрасный день она перестанет давать каждому, кто платит, и заживет только ради своей большой любви… Чем лучше Агнесса ее узнавала, тем сильнее Жанина располагала ее к себе. Это была симпатия, смешанная с горечью. Дружба, которой Агнесса одаривала Жанину, походила на милостыню. Временами она испытывала к ней глубокую жалость.

Агнесса отказывалась считать подругу просто бездельницей. Жанину, как и ее саму, подвела чувственность. Можно ли ее в этом винить? Никто не имеет на это права, и меньше всего Агнесса. Разве чувственность такой уж порок? Беда Жанины и Агнессы лишь в том, что они попали в руки такому подлецу, как Боб. К тому же Жанина была совершенно одинока. Жить в приюте хуже, чем с мачехой. Агнесса сознавала, что вина ее подружки гораздо меньше, чем ее собственная, ее-то всегда окружали забота и любовь Элизабет.

Думая о Жанине, страдая из-за нее, Агнесса забывала о себе: значит, в глубине души она не была эгоисткой, как и ее сестра. Элизабет ухаживала за стариками, а Агнесса взяла под свою опеку бывшую ученицу швеи. И они стали доверять друг другу.

В начале их дружбы Агнесса подстраивала ничего не подозревавшей Жанине одну ловушку за другой, стремясь выяснить, не рассказала ли та о ней своему Фреду. Стоило девчонке проболтаться Фреду, то есть Бобу, о своей новой подруге, и Агнесса узнала бы об этом в тот же вечер от мужчины, по-прежнему жившего с нею на улице Фезандери и делавшего вид, будто она единственная женщина в его жизни. Изо дня в день из болтовни Жанины Агнесса получала сведения о двойной жизни своего любовника, а месье Боб оставался при убеждении, что его «женушка», как он ласково называл ее, демонстрируя притворную влюбленность, ничего не подозревает о том, что он нашел замену Сюзанне.

Агнесса давно поняла, что доходы от одной женщины, какой бы она ни была и сколько бы она ни приносила, не могут удовлетворить месье Боба. Привычка ставить одновременно на нескольких лошадок подогревалась его предусмотрительностью. Он всегда закладывался на худший вариант: предположим, выбывает из строя одна из его женщин, то ли сбежав на свободу, то ли потому что заболела или, скажем, даже внезапно умерла. А у него все равно остается в запасе вариант, с которым можно перебиться до тех пор, пока не наклюнется очередная кандидатура в баре на улице Понтье…

И вот однажды случилось то, что не могло не случиться и что Агнесса предвидела уже давно… После нескольких месяцев эйфории Жанина стала осознавать, как когда-то Сюзанна, что «герой ее романа» охладел к ней. Он хватался за любой предлог, чтобы сократить до минимума постельные утехи. Бедняжка все реже и реже виделась с Фредом, и если тот все же приходил в квартиру на улице Карно, то лишь затем, чтобы забрать выручку и ретироваться как можно скорее.

Однажды, когда, положив деньги в карман, он собирался немедленно уйти, Жанина решительно загородила собой дверь:

— Так дело не пойдет! Это несправедливо, Фред! Я согласна и дальше помогать тебе, но при условии, что ты останешься моим любовником!

— Не дури! Ты забываешь, что я женат, а каждый женатый мужчина прежде всего должен услаждать законную супругу, а уж подружке — что останется!

— Подружке?

Оскорбление было слишком сильным, и Жанина вся затряслась от ярости и возмущения. Он позволяет себе пренебрежительно именовать ее «подружкой», ее, из кожи вон лезущую, чтобы всеми доступными средствами ублажить его!

Побагровев, потеряв контроль над собой, она замахнулась, словно собираясь его ударить. Месье Бобу пришлось призвать на помощь весь свой сорокалетний жизненный опыт, а также изрядный запас впечатлений о выходках взбеленившихся шлюх, чтобы усмирить Жанину. Получив сильный мгновенный удар ногой в живот, она упала, задыхаясь, почти хрипя. «Покровитель» воспользовался удобным моментом и, наклонившись над нею, сказал не терпящим возражений тоном:

— Теперь тебе все ясно? Надеюсь, такое не повторится, потому что в другой раз ты так легко не отделаешься! Подумать только, она позволяет себе не только чего-то там требовать, но и поднимать руку на Фреда! Чтобы научить тебя почтительности, накладываю на тебя штраф: по пятьдесят тысяч в течение пяти дней! Если ты слишком разгорячилась, прими холодный душ! — И он захлопнул за собой дверь.

Жанина почти лишилась сознания, но все расслышала. Ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и дотащиться до ванной, а потом и осознать, что тот, кого она считала своим кумиром, мог избить ее. Разве могла она понять, что сутенер обращается со своими «подопечными» в соответствии с тем, к какому типу их относит. Например, от какой-нибудь Агнессы не добьешься никаких результатов без убеждения и ласки. А с Жаниной чего миндальничать? Чуть приласкаешь ее в самом начале, чтобы приручить, а потом, если нужно, пускай в ход кулак. Разве она не самая обычная шлюха?

Но на этот раз месье Боб оказался не слишком тонким психологом: он не понял, что бывшая швея готова перенести ради него что угодно, но только не побои. Оказалось, что Жанина не из тех бабенок, которые становятся покорнее и проникаются уважением к тому, кто их бьет.

С этого момента месье Боб приобрел в лице брюнетки злейшего врага. Инстинктивно, не признаваясь пока в истинной причине этого, Жанина еще сильнее сблизилась с «Корой», с которой ежедневно встречалась в баре на улице Марбёф и которая становилась для нее все большим авторитетом.

Хотя Агнесса и почувствовала кризис в отношениях Жанины с ее «другом», она предпочла не задавать лишних вопросов. Жанина сама выложила все, когда дошла до последнего предела. Она появилась в баре на несколько минут раньше приятельницы, а увидев ее, сходу задала странный вопрос:

— Скажи, Кора, тебе нравится наше ремесло?

— Наверное, да, иначе бы я занялась чем-то другим, — ответила Агнесса удивленно.

— Не верю! Не может быть, чтобы такой шикарной женщине нравилось торговать собой! Хотя, может, ты так безумно втюрилась в Андре!..

Агнесса молчала.

— Не отвечаешь? Значит, не больно-то втюрилась? Как и я в своего… Сколько ни строй себе иллюзий, рано или поздно все станет на свое место. Пока он был нежен со мной, еще куда ни шло, но теперь я гожусь только на то, чтобы нести ему бабки! Да к тому же он еще вздумал руки распускать! С меня хватит!

— Вы поругались? — спросила Агнесса. — Ничего, скоро помиритесь.

— Ни за что не помиримся. Фред — просто хам. А твой, Андре, какой он?

— Да все они хороши!

— Он тоже тебя колотит?

— Этого я бы не допустила, но он еще хуже: притворяется влюбленным, а на самом деле терпеть меня не может!

— Какие мы невезучие… Подумать только, ведь есть же девчонки, которым удается найти классных парней…

— Ты думаешь?

С этого времени дружба двух «жертв» стала еще более тесной и превратилась в настоящий тайный союз перед лицом общей опасности, исходившей от их «покровителей» — Фреда и Андре. Теперь у Агнессы была союзница. Она все больше убеждалась, что подруга совершенно искренна с ней и полна решимости при первой же возможности избавиться от невыносимой опеки…

Десятки раз у Агнессы буквально язык чесался, так хотелось рассказать, что у них один и тот же «покровитель», но она заставляла себя промолчать, сочтя такое признание вредным и даже опасным. Наступит час, когда она откроет Жанине глаза!

А пока она не смогла удержаться и поделиться с нею другой тайной:

— Завтра я не смогу прийти к двум часам.

— Как! Мы не увидимся?

— Увидимся попозже. Хочешь, часов в восемь, после работы?

— Чем же ты занята?

— Это секрет, но тебе я его открою, только тебе. Я только что познакомилась с чудесным человеком…

— Выходит, такие еще бывают…

— Да, он, например…

— Рада за тебя. А какой он из себя?

— Для меня — красавец, ведь я его люблю!

— А где ты с ним познакомилась?

— Случайно…

— Думаешь, это серьезно?

— Еще как!

— Правда?

— Завтра я первый раз обедаю с ним.

— Надо загадать желание!

— Уже загадала!

— Разумеется, твой Андре ничего не знает?

— Разумеется. И потом, он больше не «мой» Андре, так же, как и у тебя больше нет «твоего» Фреда. У меня есть человек, которого я люблю и который любит меня.

— Как его зовут?

— Я тебе потом скажу, давай пока подождем!

— Он француз?

— Нет, иностранец, он американец.

— Вот как! Не хочется тебя огорчать, но будь осторожна! Никогда не знаешь, чего ждать от иностранца!

— Я ему доверяю.

— А чем он занимается?

— Военный…

— Военный, говоришь? Тогда тем более надо быть начеку! В особенности если любишь его. С американскими солдатами держи ухо востро: они ведут себя, словно оккупанты. Наобещают тебе золотые горы, а получишь шиш с маслом! Уж мне-то этого не знать! До Фреда я закрутила с одним. Он заявил, что женится на мне. А я наивная была и уши развесила. Совсем сдурела! Вот мы и обручились. Две недели я была на седьмом небе от счастья, а тут — на тебе: он делает ноги… Потом узнаю: оказывается, он уже трижды так «обручался» и с другими проделывал такой же номер. Да еще оказалось, что у него в Техасе жена и трое детишек. Представляешь, какой мерзавец?

— Мой не такой.

— Хорошо, если так. Желаю удачи!

К Агнессе и в самом деле пришла удача…

Но почему появилась потребность поделиться с Жаниной? Да просто потому, что та оказалась рядом. Вдруг неожиданно сбывается то, на что уже совсем не надеешься, и тогда смертельно хочется хоть с кем-то поделиться своей радостью. Сперва она подумала об Элизабет. Но к чему торопиться: нужно прежде разобраться в чувствах друг друга. А когда никаких сомнений не останется, можно поделиться с сестрой. Куда лучше признаться ей в этом, чем в другом. «Вот что, оказывается, ты скрывала, — скажет та. — Но в этом нет ничего постыдного, совсем наоборот». И радостная новость поможет Элизабет быстрее выздороветь.

Все произошло донельзя прозаично: как-то во второй половине дня она медленно ехала в своей «аронде», подыскивая клиента, и вдруг заметила толпу на углу Елисейских полей и улицы Берри. Она притормозила и остановилась посмотреть на сценку, которую нередко увидишь в столице; сегодня она почему-то оказалась более трогательной, чем обычно: окруженная кольцом любопытных, скептиков, откровенных насмешников и просто зевак какая-то активистка в форме Армии Спасения пела религиозный гимн. Ей аккомпанировали нещадно фальшивившие музыканты. Перед женщиной стоял складной столик, и наиболее сознательные прохожие клали на лежавший на нем поднос скромные пожертвования.

Агнесса никогда прежде не помогала Армии Спасения, потому что в юности ее воспитанием руководил наставник, придерживавшийся догматических католических взглядов. Он внушил ей, что эта организация — недостойное порождение протестантизма. Но тут вдруг такое отношение показалось ей диким. Почему бы не помочь Армии Спасения? Истинное милосердие, желание возлюбить ближнего не могут ограничиваться формальными рамками. Элизабет всегда так считала. Она вышла из машины и подошла к женщине в синем облачении. Та явно не была интеллектуалкой, она механически повторяла заученные фразы, и то, что она говорила, отражало ее наивную веру. Она рассказывала о собственном духовном опыте: однажды она поняла, что ей открылась воля Божия, и она призывала всех смертных быть чуткими к зову Всевышнего, который всегда найдет способ обратиться к человеку в той или иной форме. Агнесса внимательно выслушала ее и положила на поднос деньги, собираясь побыстрее улизнуть из кольца зевак. Ей все больше нравилось отдавать на милосердные деяния часть своего постыдного заработка. Проталкиваясь сквозь толпу любопытных, она нечаянно толкнула плечом какого-то мужчину и чуть слышно извинилась.

И тут ее глаза случайно встретились с глазами прохожего, она буквально застыла на месте, почувствовала, что вся дрожит, что не может ступить ни шагу, точно какая-то сила вдруг околдовала ее. Неужели ей все только пригрезилось? Или этот гигант в бежевой форме, с эмблемой в виде якоря на золоченом козырьке фуражки, этот голубоглазый блондин с нежным цветом лица в самом деле похож на архангела? Всякий раз, когда она, бывало, предавалась мечтам, ей казалось, что спасти ее может одна Элизабет. Представить себе, что спасителем может оказаться мужчина, она не могла бы даже в самых дерзких фантазиях. И тем неожиданней было внезапно испытанное Агнессой пронзившее ее чувство, равнозначное откровению: вот он — ее спаситель, он стоит перед ней, чудесным образом материализовался рядом — такой прекрасный и чистый! Она едва ли даже заметила, как он, козырнув, посторонился, уступая ей дорогу, не разобрала ни единого сказанного им слова, не почувствовала, что он говорит по-французски с легким англо-саксонским акцентом. Чарующая музыка слов обволокла ее.

— Прошу вас, мадемуазель…

Но идти дальше, к машине, было совершенно невозможно. Она почувствовала, что краснеет — не от стыда. Забытое ощущение: только в девичестве возможен такой румянец. Вдруг в памяти воскрес полузабытый эпизод: маленький провинциальный городок из далекого детства, они вместе с сестрой отправляются на прогулку, им пятнадцать лет и одеты они совершенно одинаково. И какой-то долговязый парень восклицает: «Бедное мое сердце, оно не знает, которую из них предпочесть!» Элизабет искренне смеется, а у Агнессы краска заливает лицо… Никогда в жизни не доводилось ей больше испытывать подобное ощущение, когда волна тепла опаляет твое лицо и ты сама не знаешь, то ли тебе чуточку неприятно, то ли восхитительно хорошо. Видя, как она смутилась, и подумав, что ей стало дурно, незнакомец проводил ее взглядом и, когда, споткнувшись, она едва удержалась на ногах, бросился на помощь и поддержал за руку.

— Вы плохо себя чувствуете, мадемуазель. Давайте я вам помогу.

— Спасибо, — прошептала она, опершись рукой о рукав с золотыми пуговицами. — Меня растрогала эта сцена. Но сейчас мне уже лучше. Спасибо, месье.

— Капитан Джеймс Хартвел, — представился он.

Они подошли к машине Агнессы. Он открыл дверцу. Она не спешила сесть: не хотелось расставаться с ним. Ах, где сейчас то кокетство, которое всегда позволяло ей сходу подцепить клиента?!

— Не могу ли я узнать, как вас зовут, мадемуазель?

— Агнесса…

Неожиданно для себя, совершенно забыв, что для всех она Ирма, Агнесса назвала свое настоящее имя.

— Какое красивое имя. Агнесса — звучит так нежно!

— Вы находите?

— Мне оно нравится. И мне нравится ваш поступок…

И он махнул рукой в сторону проповедницы.

— При нынешнем темпе жизни, — продолжал он, — немного найдется людей, готовых остановить машину по такому поводу. Теперь, когда мы познакомились, можно ли мне надеяться на еще одну встречу с вами?

— Где бы вы хотели встретиться?

Ее застали врасплох подобная ситуация и подобный вопрос, так часто повторявшиеся в ее насыщенной похождениями жизни. Слова не находились, и она не знала, что ответить.

И все же, хотя в мыслях царила неразбериха, она мгновенно почувствовала (быть может, потому, что смиренная монахиня молилась сейчас за нее на больничной койке), что лишь одно средство способно излечить ее от скверны окаянной любви — очистительное пламя любви истинной…