При сравнении двух систем на одинаковом уровне социального развития проблем нет, а тут могут быть вопросы.
Про сегодняшний «недоразвитый капитализм» часто услышишь следующее:
— Открытые границы. Это МНОГО. Можно сознательно выбрать место жительства.
— Появилась возможность открыть своё дело с минимальными денежными вливаниями и без нужных людей.
— Многопартийная система. Выборы.
— Появился «Интернет».
— Возможность ЧИТАТЬ и СМОТРЕТЬ то, что интересно, огромное количество, как литературы, так и публицистики. Реальное многообразие, нет советской томительной скуки. Большая ОТКРЫТОСТЬ общества.
— Гораздо более высокая, в сравнении с СССР, гражданская мобильность, больше «степеней свободы». Можно менять сферы приложения сил, нет дикой зарегламентированности «совка».
— Крушение «марксизма-ленинизма» в науке, из-за чего мысль стала, безусловно, свободнее. Бездарям стало хуже, талантливым людям — лучше. В общем, жизнь стала НАСЫЩЕННЕЕ и СВОБОДНЕЕ.
От себя добавлю пункт, для многих неочевидный. Люди стали меньше пить. Не думаю, чтобы потребление алкоголя на душу населения сильно сократилось, но:
— Спиртное стало дешевле и не наносит непоправимого ущерба семейному бюджету. Во времена «застоя» пьющий человек сокращал свой уровень доходов вдвое, на нём затягивалась социальная петля. Это был порок социальный, обеспечивающий перманентную ненависть к мужу со стороны жены, что вызывало быстрое отчуждение, ещё большее пьянство и погружение на социальное дно.
— Доступность спиртного, при всех случаях фальсификации, всё-таки заставила народ оставить в покое тормозную жидкость, лак для ногтей, и тому подобные суррогаты.
— Культура потребления выросла НЕИМОВЕРНО. Заведение «со спиртным», за исключением центральных ресторанов, в годы «застоя» означало наличие специфической вони, сизого табачного дыма, пьяной ругани, спившихся отбросов. Что означало в 1980 году «ПИТЬ ПИВО», описать невозможно. Это надо видеть.
— Однако часть контингента потенциальных алкоголиков перешла на наркотики. Отсутствие наркомании среди русских — плюс эпохи застоя.
— Ну и частное наблюдение старожила. Году в 80-м всё метро было заблёвано, стояла специфическая алкогольная вонь. На улицах к концу дня шаталась и падала масса пьяных. Сейчас в Москве пьяных, считай, нет. Возможно, что подобные субъекты без господдержки быстро опускаются, превращаются в бомжей и умирают. Хотя бомжей было много и раньше — их просто собирали из городов и вывозили во всякого рода лепрозории.
По моим наблюдениям, молодёжь сейчас слабо представляет, что такое «жить при реальном социализме». Что это было РЕАЛЬНО в то время?
В ПЕЙЗАЖЕ 70-х не было ничего страшного. Посмотреть в подзорную трубу: ну унылые девятиэтажки, час пик, однотипные школы, детские сады. Но все сыты, все при деле. Чего бы не пожить? Экономика развивается. Ни войн, ни эпидемий. И вдруг всё рухнуло. Как будто в раю свет выключили.
А если прибавить увеличение до размеров быта-бытия одного человека? Приведу пару примеров нарочито мелких, так сказать мизерабельных.
1. «Лёгкая досада»
Поступил я в университет, стал потихоньку «обрастать людьми». Подружился с однокурсником, он меня пригласил к себе в гости, потом я его. Для него приём гостя не означал ничего особенного, а для меня это было событие. У меня в гостях, считайте, никогда никто не был. Ну, убрался в комнате, заварил чай, к чаю тортик достал. Встречаю его у метро. Он говорит:
— Слушай, давай в «Универсам» зайдём, жена просила купить чего-нибудь. У нас в Люберцах ничего нет.
Нет проблем. Магазин в шаге от метро. Зашли. А там продают МАЙОНЕЗ. Вообще майонез был в Москве всегда. «Столовый», в стеклянных банках по 250 гр. Не дефицит. Но и с такого рода товарами иногда встречались внезапные «перебои». В это время майонез в Москве пропал. Случился какой-то артефак в снабженческой цепочке. Цепь при социализме была простая: тромб — стоп. Начался «ажиотажный спрос». Чтобы волну сбить, надо временно увеличить завоз втрое. А как это «временно»? Временно при плановом социализме ничего не бывает.
В общем, в пустом от товаров «Универсаме» выстроилась длиннющая очередь за майонезом. Народ — злой, продавщицы издёрганные, огрызаются. На рыло выдаётся две банки. Товарищ на колени упал:
— Дим, жена беременная. Она оливье обожает, каждый день мы этот оливье едим. Без майонеза никакого житья нет. Давай, выручай, 4 банки купим. Ну, встали. Считайте, часа 4 за 4 банками и стояли. Очередюга на улице начиналась, шла через весь магазин. Стоим, общаемся, время незаметно бежит. Повезло, успели купить до закрытия или до исчерпания запасов (думаю, чтобы исчерпания не было, продавщицы специально продавали медленно). Ко мне дошли до подъезда, он говорит:
— Чего-то я устал. Давай, на лавочке посидим. — Посидели. Он говорит:
— Знаешь, Дим, честно говоря, чего-то расклеился я. Давай я к тебе в следующий раз зайду.
— Да хоть чайку попей.
— Не, мне за город добираться долго, жена волноваться будет. В другой раз.
Вот выходной день и прошёл. Комариный укус, ерунда. ОДИН РАЗ. А если это БЫТ? И чего это дяденька красномордый из тайги выбегает? А комарики его заели. Испугался здоровущий лоб маленького комарика. А поживи-ка с ГНУСОМ! Кстати, ребёнок у моего товарища умер во время родов. Не то, чтобы майонез был некачественный, а за майонез советское государство деньги брало. Медицина же была «бесплатной». Жри, что дают. Обслужили — не жалуйся. Или, как тогда говорили, «скажи спасибо и за это».
2. «Лёгкий испуг»
Книги при социализме покупать было очень трудно. Пойти купить что-то целенаправленно — и не думайте. Наудачу — что-то проскальзывало. Надо только было знать МЕСТА. Например, и при социализме работал большой книжный магазин на Новом Арбате («Калининском проспекте»). Книги там были размазаны вдоль стен, так что их было раз в пять меньше. По названиям — ещё в десять раз меньше. А по ассортименту… Собрание сочинений Суслова, «Справочник Металлиста», художественная макулатура. За сказками Андерсена выстраивалась очередь НОЧЬЮ. И то не так всё просто — сначала надо было сдать 20 кг макулатуры и получить специальный талон (ещё очередь НОЧЬЮ). На первом этаже «магазина на Калининском» была редкая диковинка — букинистический отдел, в котором:
а) продавались современные книги (т.е. по цене в 1 рубль, а не 100 рублей).
б) книги можно было выбирать самому (как в современных книжных). Разумеется, интересные книги отбирались продавцами и распространялись среди «нужных людей», то есть по блату. Но поскольку поток был довольно большой и постоянный, кое-что доходило и до покупателей. И не просто покупателей, а перекупщиков, которые приходили за полчаса до открытия, выстраивали очередь и в первые 30 минут работы отдела снимали сливки. Поскольку отдел работал с 11-ти часов, простому советскому человеку ничего купить было невозможно. Я был непростым: учился в университете на вечернем отделении философского факультета, а днём, благодаря поддельным документам о работе грузчиком на заводе музыкальных инструментов, приходил в «магазин на Калининском». Почти каждый день, и, как вы догадываетесь, к 11 часам. Благодаря этому можно было каждый день посмотреть одну-две интересные книги, и раз в неделю купить что-то стоящее. Двухтомник Секста Эмпирика, книжку Коллингвуда или Лосева.
Вообще, «Галковский устроился». Всё, что я купил таким образом лет за 10 (включая хождение ещё по нескольким точкам, покупку дорогих книг в букинистическом, ксерографирование и т.д.) сейчас можно купить в том же магазине на Новом Арбате за один день. Подогнать пикап, принести список и всё. По цене — дешевле раз в 10. А вот время… Пропал восьмичасовой рабочий день в течение года. Но дело не в этом. Однажды я проснулся, решил идти «на объект», но чего-то мне не захотелось. Случай редчайший. Обычно если я что-то наметил — делаю автоматом. При любых обстоятельствах. А тут отказался, да ещё без видимых причин. На следующий день прихожу — ПУСТОТА. Ни одного покупателя. А продавцы на меня как-то странно смотрят. Я не пойму в чём дело. Вечером прихожу в университет, а там уже все на ушах. Вчера была облава на Калининском, Андропов борется с прогульщиками и тунеядцами. Ну, я на месячишко-другой лёг на дно.
А теперь оцените картину, если бы Господь не спас. Прихожу к 11-ти.
— Молодой человек, где документы?
— Студент МГУ, вот билет.
— Хорошо. Почему не на лекции?
— Учусь на вечернем.
— Хорошо. Где работаете?
— Грузчиком на заводе музыкальных инструментов.
— Хорошо. Почему не на работе? В итоге:
а) отчисление из университета;
б) срок за тунеядство;
в) срок за подделку документов.
Да и дальше копать бы стали: скупка книг, следовательно, спекулянт. Дома обыск, находят «антисоветскую литературу» (Бердяев и т.д.). «Антисоветская агитация и пропаганда». Почему не служил в армии? Или симулянт (уклонение от воинской обязанности, следовательно, ещё статья) или сумасшедший. Сумасшедший да еще антисоветская агитация и пропаганда, следовательно, спецпсихбольница. Дальше-больше. ТАК И ЖИЛИ.
А за что же такие наказания? Бедный одинокий студент учился в университете и читал книги. Всё. И всю молодость боялся, что его ЗА ЭТО будут бить ногами. И били бы, да помогли крайняя скрытность и везение.
***
Резкое изменение общественного уклада в сочетании с интенсивным промывом мозгов привело к тому, что многого из социалистического «дивного нового мира» люди не помнят или не знают.
Например:
1. Забывают об институте прописки. Хрущёвское возвращение паспортов крестьянам помнят, а то, что поменять место жительства даже внутри страны было ПРОБЛЕМОЙ — многие уже не понимают. А, между тем, в Москве существовал целый класс «лимитчиков» — люди работали по многу лет в тяжёлых условиях (койка в общежитии для холостых, комната для семейных) на вредных производствах, чтобы получить вожделенную московскую прописку. Лимитчиков называли еще «лимитой», так вот, москвичи «лимиту» ненавидели, справедливо считая конкурентом в очередях за жильём. Культурный уровень лимиты был низкий, этнический состав часто чуждый, навыки городской жизни — минимальные. Жизнь в общежитии поощряла преступность, разврат и детдомовскую психологию. В результате и без того слабые традиции городской культуры размывались.
2. Люди спорят, был бы при социализме Интернет или нет и при этом забывают про глушение радиопередач и про выпуск радиоприёмников с выломанной шкалой частот.
3. Абсолютно забыли ужасающее качество бытовой техники. Холодильники и стиральные машины ещё работали. Цветные телевизоры, магнитофоны, электронные часы ломались постоянно, в магазине при покупке надо было давать взятку, чтобы продали вещь на ходу. Починка техники превращалась в перманентное издевательство, на дефицитные запчасти создавался дефицит второго порядка, то же касалось расходных материалов, например импортных магнитофонных кассет (отечественные мгновенно зажёвывались и тоже периодически пропадали с прилавков).
4. В СССР отсутствовала молодёжная культура. Над молодёжью издевались, запрещали слушать эстрадную музыку, носить модную одежду. В этом смысле показателен фильм «Москва слезам не верит». Пафос фильма (в социальном плане ВЕЛИКОГО) заключался в том, что там существует правильная мотивация, показаны реальные ценности людей, а не извращённые. Но даже там издевательство над молодёжью и именно сексуальное. Молодой парень, ухаживающий за девушкой, изображён бессмысленным садистом, получающим от главного героя по зубам. Меньшов всем «дал утешение»: и измученным производством советским женщинам и пьяненьким советским мужикам. А молодые «галковские» получили от Меньшова в рожу. Я про это Меньшову и сказал при встрече: чего ж вы, шестидесятники, так нас… Лепили из забитого, домашнего (первого домашнего в СССР) поколения сексуальных хамов.
5. Автомобили в СССР стоили безумно дорого, ряд марок отсутствовал в открытой продаже. Качество соответствовало современным машинам, выпускаемым в РФ, но сервисного обслуживания толком НЕ БЫЛО. Отсюда и возникло выражение — «тачка». Колесо катится, а человек работает.
6. В СССР существовал закон о тунеядстве, т.е. труд носил принудительный характер. Из-за этого существовала огромная армия скрытых безработных (скрытая безработица — прямое следствие любой плановой, т.е. искусственной экономики) вынуждена была работать за гроши на невыгодной или просто ненавистной работе. Очень тяжело было лицам свободных профессий. Люди с университетским образованием работали дворниками, истопниками, сторожами. Особенно вредной была скрытая женская безработица. Масса женщин сидела на бессмысленной якобы работе с символической зарплатой, а их 3-летних детей воспитывали бабушки. В результате подрывался статус хозяйки дома, это приводило к деформации и так не устоявшегося городского быта. Закон о тунеядстве — это рабство. Сейчас Вы хозяин своей судьбы — что хотите, то и делаете. Надоела работа — ушли. Работала женщина парикмахером, мужик бросил. Плюнула на всё и уехала на юга. Или заперлась в квартире и стала сочинять стихи. А представьте, что Вам в дверь «дзынь» — МИЛИЦИОНЕР. «Почему нарушаете, почему ведёте антиобщественный образ жизни?». Вы ему объясняете: я это, я то. Он: «Ну-ну, в течение месяца чтобы принесли справку с места работы». Не принесёте, начнётся выяснение, с кем спите, как, платят ли вам за это деньги. Всё это будет выяснять полупьяный дядя Гриша с полусредним образованием. Дышать вам в лицо луком, составлять протокол. ПОДУМАЙТЕ, что это значит.
7. Последнее по месту, но первое по значению. Бытовая жизнь в СССР носила злобно-извращённый, садистский характер. (Неудивительно, что садизма не избежал даже Меньшов.) На людей всё время орали, при чём это не были перепалки — нет, нападали на заведомо беззащитные жертвы и начинали хулиганить. В школах озверевшие тётки-учителя прорабатывали нерадивых учеников. В магазинах хамки-продавщицы орали на покупателей. Дома родители орали на детей и друг на друга. Причём, подчёркиваю, ор увеличивался именно в случае заведомого превосходства одной из сторон. Это не итальянские перепалки между матронами. Это садистское топтание жертвы ногами. По телевизору старики орали на молодёжь. Уборщицы шипели и плевали в сторону следящих «гостей». И даже хуже — очень часто «ор» был изводящей многочасовой проработкой с деланным сочувствием — это напоминало тихую расправу паука со своей жертвой.
Последние отголоски этого садизма исчезли где-то в районе дефолта 1998 года. Тогда я видел последнюю сцену, уже удивившую: старенькая интеллигентная женщина задремала в метро, на Сокольниках из поезда попросили всех выйти. Все вышли, она сидит, и тут, ещё до обхода состава машинистом, другая бабка (простая пассажирка) как заорёт с перрона:
— Ну, чего расселась, раззява! Вон отсюда!!!
Жертва вскочила и растерянно заметалась по вагону, ища выход. Это ОНО. «Развитой социализм». Забыли люди.
Мне кажется, надо различать имманентные недостатки демократии и недостатки тоталитарного режима, сохранившиеся или даже развившиеся в эпоху его либерализации. Например, значительная часть населения в постсоветской России стала жить беднее. Но есть ли бедность населения признак капиталистической экономики? Скорее это типичный пережиток социализма. Система распределения продуктов в условиях социалистического «осадного положения» разрушена, но несколько поколений утратили навыки экономической самостоятельности. Уровень доходов особи в значительной мере зависит от уровня её интеллекта. Социализм сильно нивелировал интеллектуальное неравенство, кроме того, основная масса населения была оболванена пропагандой. Эти люди были выпущены в капиталистический рынок, то есть, поставлены перед необходимостью принимать стратегические решения. В результате неправильных решений они быстро потеряли собственность, доход, а зачастую и жизнь. Социализм превратил людей в полипы, а затем «воду спустили».
Я давно заметил, что споры сторонников социализма с его противниками можно описать вот такой метафорой. Стоит человек на морозе в демисезонном пальтишке, замёрз как собака. Жалуется: «Холодно». А ему из окна натопленного дома распаренный чаями-вареньями «оппонент» резонно возражает: «А мне не холодно». Кому было «не холодно» при социализме или там не жил, или жил на правах особых. Это дети партийной номенклатуры, генералитета, спецслужбисты.
Сейчас забыли НАПРОЧЬ, что социализм был системой абсолютного, тотального неравенства. Общество делилось на касты. Вроде бы всё было при коммунистах типовое: жилища, одежда, магазины, школы, армия, газеты. СТАНДАРТ. И невдомёк многим современным молодым людям, что разница между полюсами этих стандартов была гигантская.
В детстве жестокие родители направляли меня в пионерские «лагеря». Каждый год на две, а то и на три смены. Более культурный отец лицемерно улыбался: «Отдохнёшь на свежем воздухе, наберёшься сил.» (Умудрялся выгонять «на свежий воздух» даже зимой.) Простодушная мать говорила без затей: «Хоть отдохнём тут от тебя. Надоел, сил нет». Я не понимал, что родители у меня ненормальные, и верил в первый вариант, считая, что мама шутливо «ворчит».
«Лагеря» я, умный и впечатлительный ребёнок, ненавидел до рвоты. Буквально. За день до отъезда у меня начиналась сильная рвота на нервной почве. Под утро родители выносили таз с блевотиной, обтирали морду мокрым полотенцем и в полубессознательном состоянии тащили любимое чадо за руку к автобусу или поезду: «шнеллер-шнеллер». Не то, чтобы в лагерях меня сильно третировали, наоборот, без пресса «учёбы» я, скорее, расправлял крылья. Но скучал по дому, мне казалось, что родители меня забудут, я не мог заниматься там любимыми занятиями, а главное, я очень быстро врастал в ситуацию, лагеря же были все РАЗНЫЕ.
Внизу социальной лестницы были лагеря родителей — мамин от швейного объединения и папин от завода «ЗиЛ». Зиловский лагерь был гигантский, с десятками отрядов. Это был настоящий «город детей»; Бухенвальд со сталинской детской архитектурой: гипсовые трубачи, трибуны, ор радио, фабрика-столовая, к которой подгоняли по рельсам вагоны продуктов.
Образ жизни? Что сказать… Во время кормёжки добрая повариха принесла на подносе дополнительные порции компота из сухофруктов: «Берите ребятки, у нас лишнее осталось». Мальчик из старшего отряда солидно взял, остальные испуганно отказались. Я не понял, решил воспользоваться халявой. Старшеотрядник смотрел на меня, загадочно ухмылялся. Я вышел, держа в руках компотный бонус — абрикосовые косточки. Их полагалось разбить кирпичом и съесть, а то и сточить об асфальт, аккуратно выковырять вкусную начинку и сделать свистульку. На выходе старшеотрядник с размаха ударил меня поддых, добавил сверху по шее ребром ладони. Косточки покатились по асфальту…
Совсем другой лагерь был под Солнечногорском, у озера Сенеж. Путёвки туда доставал дядя, преподаватель в Академии бронетанковых войск (АБТВ) имени Малиновского. Лагерь был небольшой, в несколько отрядов, находился на территории воинской части. У АБТВ там был полигон и летние лагеря для курсантов. В лагере процветала шагистика, детей офицеров воспитывали как потомственных военных. Водили на стрельбища, танкодром, учили стрелять, ориентироваться на местности.
Вспоминая сейчас, вижу, что всё было очень продуманно, по военному трафарету. В общей сложности я там был смены три-четыре. Каждую смену был запланирован просмотр танковой стрельбы. Каждый раз один танк «случайно» стрелял рядом с командным пунктом, где находились пионеры, от выстрела вышибало стёкла. Это делалось специально, чтобы приучить волчат не бояться выстрелов и вообще «продемонстрировать мощь». 10-летние октябрята стреляли из карабинов, 12-летним пионерам доверяли Калашникова. Разбор и сборка автомата были детской игрой, вроде кубиков и мозаики. В общем, для мальчишек всё было интересно. Плохо ли полазить по танку, прокатиться на бронетранспортёре?
Иногда, правда, дяденьки заигрывались — например прогоняли старшеотрядников через слезоточивый газ без противогазов. Сначала бежали через маскировочный чёрный дым от обычной дымовой шашки, расслаблялись, и попадали в белое облако газа слезоточивого. «Закалка, тренировка». Ну и шагистика, «смотры».
Отношения у детей офицеров были другие. В отличие от детей рабочих малышню не обижали. Будучи в Сенежском лагере совсем маленьким, я играл в футбол. Наша команда выиграла у команды второго отряда, и мы ходили по территории как котята, завалившие гуся. Потом, через несколько лет ситуация зеркально повторилась. Нас, второотрядников, собрала пионервожатая и сказала:
— Ребята, сыграйте, пожалуйста, с малышами. У вас футбольный турнир, им тоже играть хочется. Только играйте осторожно, не зашибите.
Первую половину матча сыграли, малышня естественно продула. Вожатая говорит:
— Ну, я думала вы уже взрослые. Сладили с детским садом.
Девчонки-вожатые в этом лагере были как на подбор: красивые, интеллигентные. Офицер в академии это не слесарь на ЗиЛе — жёны и дочки были что надо. Хотя идеализировать и этот лагерь не следует.
Например, одну смену я побыл «евреем». Впечатлений хватило на всю жизнь. Было мне лет 11. У нас в отряде был мальчик, сын слушателя из Одессы. Он постоянно рассказывал про родной город, говорил с какой-то странной для москвича интонацией. Любимыми персонажами его рассказов были Карцев и Ильченко. Для Москвы имена этих провинциалов значили мало, в Одессе это были Кумиры. Рассказывал он смешно.
Другой темой его разговоров были «жиды». Слово для меня было известное, но в моём лексиконе (т.е. лексиконе рабочей окраины Москвы) «жид» было понятие не этническое, а социальное. «Жид» это жадина, отсюда глагол «жидиться», то есть жадничать: «Дай мороженое куснуть, не жидись». Жадин в рассказах одесского мальчика почему-то звали «Абгамами» и «Сагами», они в его пересказе изъяснялись на каком-то инопланетянском картавом наречии. Почему он так кривляется и почему так не любит «Абгамов» и «Сагг», являющихся в его глазах жадинами, я не понимал. Из расспросов понял, что «жиды» — это евреи, точнее, евреи это «жиды».
Я за евреев вступился.
Надо сказать, что евреев в Нагатино было мало, все они были ассимилированы и как евреи не воспринимались. Да и были полукровками. Киркоровоподобного красавчика-заводилу в нашем классе звали Андрей Кондратьев, отец его был евреем, о чём я узнал к классу восьмому и тут же сочинил двустишие:
А Кондратьев наш Андрей
В детстве тоже был еврей.
Все хохотали и Кондратьев громче всех: в младших классах Андрюха был любимцем учителей и обаятельным подлизой. В общем, я одесситу говорю:
— А чего ты к евреем так пристаёшь? Чего они тебе сделали? Мало ли кто какой национальности?
Одессит на меня пристально посмотрел:
— А ты случайно по фамилии не Рабинович будешь? (были первые дни смены и фамилий друг друга мы не знали).
— Нет, Галковский.
— Понятно. А ты случайно не еврей?
И тут я в пылу полемики допустил фатальную ошибку:
— А хоть бы и еврей. Какое это имеет значение?
У одессита отвисла челюсть. Он от меня отбежал как от зачумлённого, стал о чём-то шептаться с ребятами. Стали меня травить. Сначала решили «изменить социальный статус». Не получилось — драться в Нагатино умели: предварительный словесный наскок, «приёмчики» — подножки, «стальной зажим». Кроме того, по обстоятельствам жизни я был устойчив ко всякого рода стрессам, на конфликт шёл, считайте, с радостью.
Тогда пошла травля медленная, исподтишка. И дошло вот до чего. В озере мы купались в специально огороженном лягушатнике. Однажды заводила травли ко мне подходит (кстати, это был то ли татарин, то ли чеченец по имени Шамиль) и говорит:
— Я бы тебе не советовал с ребятами плавать. Плавай отдельно.
— Это ещё почему? С ума сошёл?
— Нет, просто я так думаю.
В этот день Шамиль (а может и Равиль — их два брата-погодка было) незаметно подбросил мне в воде бутылочное стекло, ногу я сильно порезал. Правда, наказаны были все. Лягушатник закрыли, вызвали солдата-водолаза чистить дно. Поскольку стекло умные азиаты убрали, его естественно не находили. Два дня никто не купался. Потом, чуть ли не просеяв грунт через сито, запустили. Я больше до конца смены в воду не лез. Сначала нога заживала, потом не хотелось. В конце концов Шамиль-Равиль подошёл ко мне и пряча глаза сказал:
— Галковский, ты это… Плавай, давай.
Видимо понял, что переборщил. Или оценил, что я не стукнул. А скорее всего, струсил: заинтересуется пионервожатая, почему Дима не плавает, чего боится. Начнутся вопросы. С тех пор для меня шовинист — не человек. Разумеется, Шамиль должен получить шамилево, Абрам — абрамово. Но травить людей, науськивать детей друг против друга (напомню, что случай был в специфической социальной среде во время наката государственного антисемитизма)… Да ещё анонимно стёклышко под ноги подкладывать…
У АБТВ было два пионерских лагеря. Второй в Алуште. Там мне побывать тоже пришлось. Говорить ничего не буду, достаточно оценить две вещи.
Первая — климат. Подмосковье летом это одно. А южный берег Крыма совсем, совсем другое. Октябрята в зиловском Мячково ещё жили в отапливаемых корпусах. А пионеры — в «летних павильонах», то есть в остеклённых фанерных бараках. Представьте: ночью +8, дождь, а мальчишки под солдатскими одеяльцами лежат. Одетые. Помню, простудился, ночью лежу, кашляю, рот зажимаю — ребят разбудить западло. А на следующую ночь лафа — весь барак кашляет, кашляй — не хочу.
Вторая вещь. Жили пионеры в Алуште в отдельных гостиничных номерах на два или на три человека. Туалет находился в коридоре, но чистый, с настоящими унитазами (редкость). В каждом номере — умывальник, шкаф, балкон. С балкона вид: горы и море. Как говорится, «почувствуйте разницу». Контингент тоже был другой. В Подмосковье в основном дети слушателей, адъюнктов, техперсонала. В Крыму — дети преподавателей и начальства, т.е. старших офицеров и генералов. Отдыхали в Алуште и родственники маршала Баграмяна, дедушка приезжал их навещать, это было Событием. Но конечно и это не вершина. На вершине был находящийся рядом Артек. Там всё было покруче ещё на порядок: спецпитание, профессиональные педагоги, дети иностранцев. «Другой мир» даже по сравнению с алуштинским оазисом. До Артека я, как вы понимаете, не дорос. В Алушту-то попал только потому, что дядя работал там физруком.
Хорошо это или плохо — пионерский лагерь? Трудно сказать, и явление это, кстати, совсем не советское. Пионеры — это скауты, пионерские лагеря — это лагеря скаутов. Практика для запада обычная, появившаяся до возникновения СССР, хотя в СССР систему довели до логического завершения. Но я о другом. Собираются сейчас советские старожилы, начинают вспоминать былое. Один был в пионерском лагере, другой, третий. Вроде бы сходный опыт. Начинают спорить. Одного от лагерей бьёт дрожь, другой относится индифферентно, а третий благодарит товарища Сталина за счастливое детство. Если же капнуть, то детство-то у всех при социализме было РАЗНОЕ.
Я специально взял область более-менее унифицированную. Дети есть дети. Разница между 5-летним наследным принцем и 5-летним сыном истопника не большая. А если взять неравенство, например, в распределении информации? Так получилось, что я в 20 лет уселся на информационную трубу и к периоду написания своей книги «Бесконечный тупик» был одним из самых информированных людей в СССР. На меня работал огромный ИНИОН — институт закрытой информации для номенклатуры, созданный Андроповым. У меня там служила родственница (кстати, подготавливала реферативные сборники по технологии будущих постнуклеарных войн), и давала мне читать все закрытые издания. Издания были под номерами, в основном ДСП («Для служебного пользования»: поймают — уволят), некоторые имели гриф посерьёзнее (поймают — посадят). В ИНИОНЕ работало несколько Людей. Например, Ляликов. В Лондоне его родственница-эмигрантка была главной переводчицей Вл. Соловьёва, которого тогда насаждали в Москве в тандем Бердяеву; сам Ляликов числился непонятно кем, но имел доступ, с ним было интересно разговаривать. С дурачками на филфаке МГУ неинтересно, а Ляликов, повторяю, имел «волшебные очки». И давал поносить. На филфак меня навострил знакомый отца, учившийся в аспирантуре МГУ. Когда я поступил, он аспирантуру уже закончил, преподавал в Симферопольском университете. Приехал в Москву на конференцию, встретились. Он мне:
— Вот, сейчас достал Ясперса на английском, читаю. Только трудно идёт.
Я ему:
— Помилуйте, зачем же такие сложности, да ещё перевод с перевода делать.
Он захлопал глазами:
— А что, разве Ясперса переводили на русский? Это, наверное, в эмиграции?
— Зачем же, в Москве.
—?
— Ну в ИНИОНЕ.
—??
— ДСП, я имею в виду.
—???
Короче, принёс я ему почитать Ясперса, да в придачу Макса Вебера, и сборник западных хайдеггероведов. Он крякнул, покраснел ушами, забросил свою конференцию и четыре дня сидел в университетской гостинице, конспектировал. Сам он был умный, порядочный человек. Очень высокий украинец — под два метра. Родился и вырос в Благовещенске. Доступа не имел. И в этом весь «совок».
Неравенство и при демократии есть и ещё какое. Но это неравенство естественное (денег — ума — красоты) и неравенство открытое (человек ЗНАЕТ, что он неравен). Поэтому при воспоминаниях о жизни в СССР надо, по возможности, указывать социальное происхождение мемуариста, возраст и национальность. Это, В ДАННОМ СЛУЧАЕ, очень важно. И очень важно не быть нравственно чёрствым, то есть обладать способностью поставить себя на место другого и почувствовать, что это такое — «быть ДРУГИМ». Особенно при социализме.
Обратите внимание на очень характерный факт. Зона предперестройки полностью табуирована, в прессе и на телевидении по этому вопросу свирепствует цензура. В условиях информационного вакуума действуют пропагандисты: «в магазинах всё было», «перестройку учудили недобитые интеллигенты». А время изменилось быстро и резко. Для тех, кто не жил и специально в прошлом не разбирался, ушедшая эпоха стала «зарубежьем» и путаются они в её реалиях как иностранцы.
***
Один мой собеседник по поводу знаменитой советской «зелёной колбасы», высказался так:
— А чего ж вы хотите, варёная колбаса долго не хранится.
То есть человек считает, что при Брежневе иногда торговали несвежей колбасой. А дело, — объясню тем, кто не знает, — совсем в другом. Колбаса как раз была свежая, ибо раскупалась мгновенно. Да и санитарные нормы в магазинах худо-бедно соблюдались. Но из-за нехватки мяса колбасу фальсифицировали, что в сочетании с воровством на всех этапах производства превращало её в малосъедобный соево-чесночный суррогат. Такую колбасу отказывались есть кошки, а на свету она быстро «проявлялась» — приобретала зеленоватый оттенок (это при том, что была нашпигована красителями). Есть её можно было разве что в салате или в яичнице. Настоящая варёная колбаса (знаменитая «Докторская», а также «Молочная», «Любительская» и деликатесная «Языковая») продавалась, как правило, только по блату. Если она появлялась на прилавках обычных магазинов — это называлось «выбросили», её мгновенно раскупали. Страшный термин «выбросили» (типа как кусок мяса в вольер к крокодилам) означал продажу и других дефицитных продуктов: «выбросили селёдку пряного посола», «выбросили дамские сапоги», «выбросили Хемингуэя».
Три-четыре раза в год перед праздниками на предприятиях распределяли пайки, так называемые «заказы». В «заказ» входил килограмм гречневой крупы, 2 банки «сгущёнки», палка копчёной колбасы, банка очень плохого растворимого кофе, пачка плохого индийского чая, пара банок рыбных консервов, вроде «Горбуши в собственном соку» или «Шпрот», пачка печенья «Юбилейное». Иногда консервная банка балыка или красной икры. Состав и объём варьировался от ранга предприятия и степени вороватости начальства. Разумеется, за подобный подарок советской власти надо было платить деньги. Более того, всем продуктов не хватало даже здесь, и люди тянули жребий. В качестве довеска к новогодним заказам прилагалось право на подписку периодики: «Здоровье», «Вокруг света», «Мурзилка», «Литературная газета». Подписки тоже не хватало и тоже тянули жребий. На почте подписаться можно было только по блату, на не дефицитные издания или на издания, подписку на которые опять же «выбросили». Между прочим, многие товары в магазинах продавались с «нагрузкой». То есть, чтобы купить банку сайры, нужно было купить банку несъедобной морской капусты. Покупающий томик Фолкнера обязан был купить классика азербайджанской прозы. Часть «заказов» иногда состояла из «нагрузки».
Существует распространённая легенда о социализме, как обществе солидном, основательном, стабильном, предсказуемом. Это совсем не так и общий настрой у людей того времени был другой: украсть, словчить, достать, проскочить, спрятаться, перепрыгнуть. Плетёная сетчатая сумка, находившаяся в кармане любого нормального советского человека, носила характерное название: «авоська». Перманентный дефицит, нелепые распоряжения начальства, отсутствие механизма смены властей дезориентировали население, заставляли жить сегодняшним днём. По улицам все ходили с гигантскими сумками, а в поздний период их сменили тележки. Люди постоянно что-то искали, найдя или набредя, покупали впрок. Почтенные отцы семейства ходили по улицам с «венками» — гирляндой туалетной бумаги, перекинутой через плечо. В метро была толчея народа с сумками и рюкзаками (принадлежность отоваривающихся в Москве «гостей столицы»), стояла злая ругань.
Все советские люди — служащие, рабочие, колхозники, по определению были ворами или, точнее, мелкими воришками, мелкими «ловкачами». Эти мелкие воришки-ловкачи: колхозники, утащившие комбикорма или накупившие булок для свиньи; рабочие, укравшие с родного завода отвёртку (поди-ка, купи); строители, похитившие ящик кафельной плитки; продавцы, обвешивающие покупателей; инженеры, актирующие технический спирт, студенты, полулегально подрабатывавшие в стройотрядах, — все они чувствовали себя дерьмом. Об этом можно было прочесть в любой газете, переполненной статьями против «шабашников», «халтурщиков», «несунов», «расхитителей социалистической собственности».
В таком же положении воришек были люди, полулегально работавшие на второй работе (массовое явление). Даже распивавшие в подворотне поллитровку считали себя нашкодившими дошколятами, которым родное государство в любой момент может сделать суровое «ата-та». «Ата-та» и делали. Любого гражданина СССР можно было обвинить в воровстве, антиобщественном образе жизни, тунеядстве, алкоголизме и т.д. (я намеренно не касаюсь статей политических), посадить в тюрьму, послать на химию или в ЛТП, выслать на 101-й километр. И уж в любом случае подвергнуть публичному издевательству: карикатура в стенгазете, проработка на собрании, «товарищеский суд».
Это порождало у людей крайнюю безответственность и инфантилизм: «день прожил и ладно». В этом смысле пафос старожилов, с удовольствием вспоминающих детский мир социализма, отчасти понятен. Детство во многом приятно своей безответственностью: съел бабушкино варенье, подшиб воробья из рогатки, обкакался — а чего такого? В худшем случае получишь шлепок и завтра можно начинать по новой. «Есть на свете чудо-остров, жить на нём легко и просто».
И ещё в детстве бывают подарки. Подарков советскому человеку давали выше крыши. Вот типичный штамп: советская власть ДАЛА многодетному трудяге отдельную квартиру. То есть он её не заработал, а ему её подарили. И это сейчас выдают за большое достижение социализма! Приехал Леонид Ильич с Сусловым и Андроповым, взяли мастерки, надели фартуки и для рабочего дом построили: живи — не хочу.
До предела эта система «подарков» доведена в Северной Корее. Там, например, легально и свободно телевизор купить невозможно. Но у передовиков производства телевизор есть, они по нему честно смотрят парады, речи и революционные оперы. Дело в том, что в день своего рождения горячо любимый и уважаемый вождь товарищ Ким Чен Ир дарит телевизоры понравившимся ему труженикам. Те, получая подарок, падают в обморок от счастья, очнувшись, заливаются слезами благодарности.
Это карикатура на «совок», но карикатура близкая к оригиналу. Устойчивое выражение советской пропаганды: «Москвичи получили новогодний подарок. В Чертаново сдан в эксплуатацию микрорайон 9-этажек улучшенной планировки». Или: «Хорошим подарком для москвичей и гостей столицы является новое здание аэровокзала».
Ну а получившие подарки дурачки в коротких штанишках должны были испытывать чувство неизбывной благодарности:
«Все трудящиеся СССР испытывают чувство глубокой благодарности за заботу партии, правительства и лично Генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного совета СССР товарища Леонида Ильича Брежнева».
Но можно посмотреть и с другой стороны. Жизнь простого человека была преисполнена маленькими радостями социализма. Пошёл в магазин, а магазин открыт — уже радость: на двери мог быть замок и надпись «четверг». Что-то купил — совсем хорошо. Достал-обменял-украл-заиграл — радость. Только вот самоуважения при таком образе жизни, чести — не было и БЫТЬ НЕ МОГЛО. А немцы говорят: «Честь не потеряна — ничего не потеряно. Честь потеряна — всё потеряно.»
Утешать себя тут советским людям можно только тем, что человек никогда не имевший чести, не может её и потерять. А приобрести может. Один раз.
И напоследок, коль скоро уж зашел разговор о чести. Поговорю о «вонючей интеллигенции, затеявшей перестройку и доведшей страну до развала». Думаю, никто не возразит, что репрезентативнейшими фигурами такой интеллигенции являются Чубайс, Гайдар и Явлинский. Смотрим на их социальное происхождение:
Чубайс: отец — энкеведист, служил в оккупационных войсках в Германии, последние годы в чине полковника преподавал марксистско-ленинскую философию в Ленинграде.
Гайдар: отец — крупный кегебист, работавший под прикрытием и «журналиста-международника» и «контр-адмирала».
Явлинский: отец — воспитанник спецдетдома НКВД, политрук детской колонии.
Можно сказать, что «сын за отца не ответчик» и это действительно так. Но вся троица трогательно любила своих родителей, все три не порвали со своей средой. Все три — комсомольские активисты, рано вступившие в КПСС, все три — не имеют никакого отношения к науке. Все три — с младых ногтей сами сотрудничали с КГБ и были выдвинуты на общественно-политическую арену в период правления Андропова. Ну и какие же это «интеллигенты»? Да это же совсем другой социальный слой: другой сленг, другие жизненные приоритеты, другой юмор, другой круг общения, другой жизненный опыт, другая биография.
Интеллигенты — это Пастернак, Солженицын, Бродский. Пастернак боготворил Сталина, Солженицын боролся с советской властью, Бродский относился к СССР с брезгливым пренебреженьем. Но все они принадлежали к интеллигентской касте. Которая никогда к правящему слою не допускалась, не допускается и не будет допускаться. Поэтому, когда Солженицын выступал в государственной Думе, Гайдар развалился в кресле и нагло ухмылялся над потугами интеллигентского фраера достучаться до номенклатурных умов и сердец.
Кто же такие Явлинский, Чубайс и Гайдар? Типичные гебисты, путём подтасовок и лжи решившие играть на интеллигентском поле. Получили на складе НКВД-КГБ очки с простыми стёклами, среднее образование, фиктивные научные труды, состоящие из набора слов или написанные литературными неграми, и давай кривляться.
Кто же виноват в постсоветском развале? Разумеется, гнилая либерастическая интеллигенция, которой противостоят саночники-кегэбисты. На них, родимых, саночников и лыжников, одна надежда. Крепкие, румяные, подтянутые, в спортивных шапочках и лыжных костюмах. Этих в красных рейтузах вы ещё увидите. Когда всё рухнет, они будут мелькать в слаломе до ближайшей границы с проворностью необыкновенной.