Общественные процессы носят цепной, автокаталитический характер. Равновесие здесь зачастую более хрупко, чем кажется на вид. Неосторожный крик — и лавина срывается, погребая порой и самого кричащего.

В нашем обществе к настоящему времени накопилось много горючего материала, нависло много лавин, возникли зародыши многих разрушительных тенденций. Локализуются и растворятся эти зародыши или дадут начало самовоспроизводящимся, разгорающимся очагам противоречий — в огромной степени зависит от слова культурной элиты, которая сосредоточила сейчас огромную власть над умонастроениями людей.

В такие периоды, когда каждый шаг — и ты снова на распутье, исключительно тяжелые последствия может иметь возникновение трещины, разрыв между населением и группой духовных лидеров. Для нас это особенно важно, потому что утрачены две основные силы, которые не позволяют обыденному философскому сознанию ходить по кругу и выливаться в упрощенные деструктивные модели — религия и общественные науки. Их ношу взяла на себя публицистика.

Расхождение между населением и элитой возникает не из-за несогласия с выдвигаемыми ею тезисами. Напротив, несогласие — это стимул к творчеству каждого, к соучастию в осмыслении общественных явлений. Страшнее — недоверие, ощущение, что тебя не приглашают к обсуждению общих проблем, а убеждают в чем-то, что уже согласовано в узком кругу. Именно кризис доверия к духовной элите, внедряющей в сознание масс готовые модели, и становится пусковым механизмом, который приводит в движение силы, порождающие контркультуру, от медитации до «красных бригад».

Сейчас, на фоне небывалого взлета тиражей наших газет и журналов, жадного интереса к выступлениям публицистов, могут показаться нелепыми тревоги и предупреждения. И все же нарастает тревожное чувство, что через плотину доверия уже просачиваются размывающие его ручейки. В этой плотине, на мой взгляд, обнаружились слабые места. Все они — не результат сознательной концепции, а следствие тех мировоззренческих изъянов, которые в большей или меньшей мере свойственны всем нам.

Первое, что вызывает нарастающую настороженность — это все более четко просвечивающая через ткань гуманистических мыслей структура мышления и аргументации, свойственная именно культуре тоталитаризма, которую и требуется разрушить. Вновь, как в тяжелом сне, повторяется знакомая фразеология и логика рассуждений, локализуется враг, гипертрофируется его сила и сзываются к оружию герои. Начинаешь думать, что именно наиболее пассионарные «десталинизаторы», получи они неограниченную власть, стали бы источником повышенной опасности повторения прошлого.

Второе, на чем публицистика начинает набирать штрафные очки, это «сверхэксплуатация» критики Сталина и административно-командной системы. Почти все существенные утверждения жестко связываются с этими «носителями», которые служат эффективным оружием против любого оппонента. Но чувство меры изменяет, а ведь любой троянский конь имеет небезграничную грузоподъемность.

Третье, что тревожит, пожалуй, больше всего, это все сильнее ощущаемое расхождение между тем образом будущего устройства общества, который разрабатывается в узком кругу посвященных, и теми непривлекательными связанными между собой фрагментами, которые предлагаются массовому сознанию. Усиливается ощущение, что тебя ведут волшебной дудочкой. Об этом я и хочу сказать в данной статье.

Одним из важнейших лозунгов, под которыми наш народ принял перестройку как политическую линию нынешнего руководства КПСС, является познание того общества, в котором мы живем, выявление его исторических корней и тенденций будущего развития. Мы отказываемся от многих приятных мифов, идеологических стереотипов, двойной бухгалтерии. Мы обязуемся гласно признавать самую горькую правду и искать практические решения, исходя из наличия реальных противоречий и различий интересов и идеалов. Декларируется допущение социалистического плюрализма, позволяющего открыто изложить различные идеи и альтернативные подходы.

Сказано также, что в ходе перестройки наш народ сделал свой выбор в пользу социализма. Это, впрочем, напоминало наш привычный выбор с одним кандидатом — ни в одном выступлении не предлагалось обсудить вариант нашего развития по капиталистическому пути. Но главное даже не в отсутствии «второго кандидата». Главное в том, что понятие социализма стало весьма расплывчатым.

Традиционно мы исходили в понимании социализма из трудов Маркса, Энгельса и Ленина. И до перестройки мы чувствовали, что построенное у нас общество не является вполне социалистическим (недостаточный уровень демократии, невыполнение принципа оплаты по труду). Сейчас это ощущение зафиксировано в формулировках разной степени жесткости. Но новый образ социализма, который создается в ходе перестройки, не просто приобретает отсутствовавшие ранее черты — из него изымаются казавшиеся раньше фундаментальными основания. В этом еще нет ничего страшного — можно все осмыслить заново, считая положения «научного социализма» милыми устаревшими догмами. Но такое осмысление должно быть откровенным и открытым. Надо гласно признавать, от чего и почему мы отказываемся в «старом социализме», какие концепции и на основании чего мы выдвигаем взамен. Пока же, как сказано в одном из писем в «Новый мир», нас стараются убедить, что суть учения Маркса в некоторых его подстрочных примечаниях, а в основном тексте находятся второстепенные положения.

Естественное внимание привлекают суждения по принципиальным вопросам тех «прорабов перестройки», с именем которых ассоциируются проводимые реформы.

22 сентября 1988 г. в Москве открылся дискуссионный клуб «Научно-техническая интеллигенция и новое мышление», и первым в течение двух часов выступал известный организатор промышленности В.П.Кабаидзе. После рассказа об исключительно интересном опыте создания эффективно действующего НПО он изложил некоторые свои представления о том обществе, к которому мы должны придти в ходе перестройки. Его ключевые тезисы сводятся к следующему:

— в обществе действует дарвиновский закон борьбы за выживание — слабейший должен погибнуть;

— планирование не нужно, все расставит по своим местам рынок;

— его (докладчика) не пугает безработица, он не считает ее злом.

Очевидно, что по своему смыслу и глубине эти тезисы значительно выходят за рамки просто антибюрократических («министерства надо ликвидировать!») утверждений. Очевидно, что «социализм Кабаидзе» существенно отличается от «социализма Маркса». Какой же из них «однозначно» выбрал сейчас наш народ?

Другое красноречивое философское утверждение сделано в интервью газете «Московский комсомолец» председателем Ассоциации совместных предприятий «советским бизнесменом» (так отрекомендовала его газете) Л.И.Вайнбергом. Он сказал: «Биологическая наука дала нам очень необычную цифру: в каждой биологической популяции есть четыре процента активных особей. У зайцев, у медведей. У людей. На Западе эти четыре процента — предприниматели, которые дают работу и кормят всех остальных. У нас такие особи тоже всегда были, есть и будут».

В утверждении, что предприниматели кормят рабочих, нет ничего нового и необычного. Необычно лишь то, что оно излагается с доброжелательными комментариями в газете, выходящей под девизом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», да еще в день солидарности трудящихся — 1 мая 1988 г.

Естественно, что люди, все чаще выслушивая такие необычные утверждения, которых никто не оспаривает, пытаются освежить свои знания и обращаются к трудам классиков. Сейчас, однако, апелляция к теории вызывает раздражение в тех кругах, которые облечены правом делать выговор читателям. В «Советской России» (13.9.1988), например, письмо рабочего, попросившего разъяснить его недоумение, возникшее при сопоставлении положений марксизма с пропагандой арендного подряда, вызвало такую гневную тираду: «Похвально, очень похвально, что беспартийный электромонтер вгрызается в гранит науки, но весьма огорчает возникающее у него при этом состояние восторженности… Пьянящая восторженность «начинающих марксистов» — штука вовсе не безобидная. Она, если вовремя не остудить голову трезвой практикой, поведет к слепому догматизму, и тогда, действительно, не узришь в забурьяненных огородах ленью душ развращенных и будешь проклинать старание рук трудовых как язву мелкобуржуазности». Сказано витиевато, но определенно — к Марксу, как к богу, обращаться можно лишь через священников-профессоров, да и «трезвая практика» не всякому беспартийному электромонтеру доступна.

Хотя пьянящей восторженности при перечитывании Маркса и Ленина ни у кого давно нет и в помине, послушаемся совета, поскольку все мы, действительно — «начинающие марксисты», и не будем ссылаться на цитаты классиков. Будем следовать фактам и здравому смыслу.

Для очень многих рассуждений, с которыми сейчас обращаются к общественному сознанию, характерно смешение экономических и моральных категорий. Иногда это — обычный демагогический прием, очень полезный в нечестном споре, но чаще — следствие нашего общего простодушия. В любом случае это сильно мешает выяснению позиций и действует против интересов общества.

Особенно много недомолвок и передержек содержится в рассуждениях о кооперативах. Думаю, что именно эти недомолвки, которые ощущаются (хотя и не вполне осознаются), становятся источником нарастающего у населения раздражения. Дело не столько в высоких ценах и заработках кооператоров сегодня, сколько в устрашающих утверждениях, что эти-то кооперативы и должны составить основу того социалистического общества, которое мы хотим построить.

Чтобы вскрыть сущность происходящих и назревающих явлений, мы должны отказаться от целого ряда табу, которыми было опутано наше мышление в недалеком прошлом. Одним из таких табу было запрещение использовать слово «эксплуатация» в приложении к нашему обществу. И сейчас, если мы хотим ввести в отношения между людьми явно назревшие и необходимые изменения, мы никогда не признаем, что в них будет присутствовать элемент эксплуатации. Она рассматривается как абсолютное зло.

Посмотрим, однако, всегда ли эксплуатация — зло, и действительно ли мы искоренили ее из нашей жизни. Что мы понимаем под эксплуатацией? Присвоение одним человеком труда другого человека — или путем принуждения, или путем неэквивалентного обмена между одинаково свободными партнерами. Очевидно, что если нет принуждения, то неэквивалентный обмен совершается к выгоде эксплуатируемого, поскольку в данных реальных условиях спасает его от какого-то большего зла. Когда отчаявшегося безработного нанимает хозяин, дерущий с него 300% прибавочной стоимости, то бывший безработный рад такому обмену, в данных реальных условиях он для него выгоден. Когда голодный профессор во время гражданской войны отдает рояль за мешочек проса, он считает эту сделку выгодной — но спекулянт, забравший рояль и спасший жизнь профессору, не перестает быть эксплуататором из-за того, что сделка была абсолютно добровольной. Однако абсурдно даже думать, что эта сделка имеет хоть какое-то отношение к «оплате по труду». Цена на рынке определяется спросом и предложением, величиной того зла, которое мы устраняем при обмене.

Когда мы отдаем на рынке рубль за килограмм картошки, никто нас к этому не принуждает: не хочешь — не бери, ходи голодный. Но из этой добровольности вовсе не следует, как хотят представить некоторые публицисты и экономисты, что здесь совершается акт эквивалентного обмена, акт «оплаты по труду», что продавец картофеля «получил то, что заработал». Мы готовы заплатить рубль потому, что картофель, произведенный в совхозах и колхозах, подгнил на овощных базах. А мы хотим чистенького и идем на неэквивалентный обмен. Мы благодарны парню, который привез картошку на рынок, хотя он и эксплуатирует наш труд. Но давайте признаем эту реальность, иначе мы окончательно запутаемся в понятиях.

Чем, как не такой путаницей можно объяснить странную и еще недавно такую активную борьбу против перекупщиков овощей и фруктов? Ведь всем ясно, что колхозники, имеющие каждый в отдельности небольшой избыток продуктов для рынка, не могли быть торговцами. Чтобы собрать эти продукты и доставить их горожанам, был необходим посредник, необходимо выгодное всем разделение труда. Поскольку государственные и кооперативные организации этим не занимались, возникла фигура перекупщика, возникла в ответ на острую социальную потребность. Почему же административно-правовые и моральные средства были направлены на его уничтожение?

Отважимся и пойдем дальше. В условиях хронического дефицита неизбежной и социально необходимой фигурой становится спекулянт. Если государство самоустраняется от административного распределения продуктов (через карточную систему), спекулянт обеспечивает доступ к дефицитному продукту тем людям, которые испытывают в нем наиболее острую потребность и готовы отдать за него большее количество своего труда. Это не менее справедливо, чем отдать эти продукты целиком тем, кто в нужный момент оказался возле прилавка. Преследования спекулянтов лишь придают черному рынку преступный характер, делая соучастниками незаконных сделок и покупателей. Сколько гневных публикаций посвящено толкучке спекулянтов импортными радиотоварами на Шаболовке в Москве. Она стала уже сосредоточием организованной преступности, и обсуждаются лишь способы ее разгона. А ведь она бы не возникла, если бы посредниками служили государственные комиссионные магазины, работающие на принципах рынка, то есть устанавливающие на товар ту цену, которую реально готов заплатить покупатель. Но нет, саму эту цену официально признать никто не желает. Считают, видимо, что она дискредитирует отечественную радиопромышленность. Ради нелепого ухищрения, которое никого не может обмануть, создается очаг социальной болезни.

Кстати, отказываясь признать спекуляцию нормальным явлением в условиях дефицита, мы оказываемся предельно наивными в планировании мер по его устранению. Так, на уровне высшего руководства Министерства автомобильной промышленности неоднократно заявлялось, что дефицит той или иной критической запчасти ликвидирован, ее производство достигло «технически обоснованного уровня». А запчасти как не было, так и нет! И диву даешься на объяснения руководства — ведь очевидно, что рынок запчастей — это система не техническая, а социальная. При чем же здесь технически обоснованные нормативы? Если спекулянт прочно «встроен» в систему распределения, а цена на какие-нибудь крестовины установилась на уровне десяти номиналов, то спекулянту выгодно забрать со склада и спрятать (или даже бросить в реку) девять крестовин и продать десятую! В этой ситуации производство должно в десять раз превысить техническую потребность, чтобы насытить рынок.

Боясь назвать вещи своими именами, мы приближаемся к абсурду в наших рассуждениях о социальной справедливости, оплате по труду, уравниловке и т.д. Недавно на международном симпозиуме социологов один из докладчиков поддержал идею государственного регулирования доходов кооператоров прогрессивным налогом, доказывая, что эти доходы не являются непосредственным выражением принципа оплаты по труду. На глазах у испуганных иностранных гостей незадачливого ретрограда заклеймили как «врага перестройки», «поборника уравниловки» и т.д.

Не дай бог, конечно, получить клеймо сторонника уравниловки. Но позвольте заметить, что во многих сферах неплохо было бы уравниловки чуть-чуть добавить, и до нее еще очень и очень далеко. Научного работника с университетским дипломом, живущего в буквальном смысле впроголодь на 120 руб. в месяц в одной квартире с шофером автобуса, не убедишь, что уравниловка — это зло. Он был бы согласен уравняться в зарплате со своим соседом. Да и у себя в НИИ он видит, как под флагом борьбы с уравниловкой надбавки по новой системе оплаты назначаются прежде всего высокооплачиваемым работникам (ведь иначе уровни зарплаты сблизятся, а это, товарищи, уравниловка!).

Вернемся к кооперативам. Они могут на нашем рынке товаров и услуг устанавливать высокие цены потому, что возник острый дефицит многих необходимых товаров и услуг. Разумно ли ограничивать доходы кооператоров прогрессивным налогом или другими способами до такой степени, что их предприятия становятся для них недостаточно рентабельными? Ни в коем случае! Это все равно, что не дать мешочнику обидеть профессора — пусть лучше умирает с голоду у своего рояля. Но и утверждать, что месячный доход кооператора в полторы-две тысячи рублей — это оплата по труду и высшая социальная справедливость, в лучшем случае наивно. А учитывая тот жесткий поучающий тон, с которым это делают наши газеты, такие утверждения воспринимаются как оскорбление.

В «Правде» (сентябрь 1988 г.) говорится о письме рабочего, который недоумевает, что семья кооператоров зарабатывает больше всей их бригады сборщиков. А.Черненко отвечает на письмо четко: что заработали, то и получайте — в этом и состоит социальная справедливость. Это ответ не только издевательский, но и провокационный. Ведь бригада сборщиков не знает, сколько она на самом деле заработала — расценки устанавливались под лозунгом «Потрудимся для родного государства!». Никто не вырывал их забастовками. И не только о рабочих речь, ответ А.Черненко касается всех. Хирург за свою работу, требующую огромной затраты физической и нервной энергии, получает 200 руб. в месяц. Понимая, что наше небогатое общество ему явно недоплачивает, он получал некоторую моральную компенсацию оттого, что субсидирует общество своим трудом, выполняя гуманную миссию. Теперь же ему показывают кооператора и говорят: вот труженик, а ты даешь обществу в десять раз меньше, так что не взыщи! Но раз уж считаем рынок гарантом оплаты по труду, нельзя замалчивать тот факт, что на рынке труда в США в 1986 г. средний доход врача составил 107,4 тыс. долл. в год — раз в двадцать больше заработка кустаря, продающего на углу сахарную вату.

Думаю, что если уж речь идет о переходе в нашем обществе к рыночным отношениям, то надо освободиться от морализаторства и фальши. Государство, попытавшись быть монопольным производителем товаров и услуг, оказалось несостоятельным. Признаем эту печальную реальность и создадим благоприятные условия для деятельности кооперативов, продающих нам товары и услуги не из любви к нам, а ради получения прибыли. Ясность отношений полезна обеим сторонам. Она необходима и для прогнозирования ситуации, и для поиска рациональной стратегии борьбы за снижение цен.

Говорится, например, что цены снизятся, если резко увеличить число кооперативов, предлагающих одинаковую продукцию. По-моему, такое благодушие не вполне обоснованно. Кооперативы довольно быстро наладят координацию с целью удерживать цены на высоком уровне — свободная конкуренция быстро уступает место сговору, а никакого опыта борьбы с ним, никакого антитрестовского законодательства у нас нет. Надо лишь надеяться, что производительность кооперативов не достигнет такого уровня, что им придется ради поддержания цен уничтожать продукцию.

Главным фактором сдерживания цен должно было бы служить общественное производство на государственных предприятиях. Но теперь коррумпированные служащие будут, видимо, склонны к симбиозу с кооперативами, которым выгодно делиться своими доходами ради предотвращения конкуренции. Вот на вокзале закрывают туалет, стоимость содержания которого неявно включена в стоимость билетов. Кооператоры устанавливают на входе раздобытый в метро турникет с фотоэлементом, регулируют его с пятачка на гривенник, и на этом их затраты труда заканчиваются (правда, выгребать столько гривенников требует немало физических усилий).

Впрочем туалетами мы не избалованы, и прожить без них еще можем. Вот вещи более фундаментальные. В той же рубрике «Перестройка: адреса опыта» газета «Правда» пишет о том, как кооператоры берутся за строительство жилья. В Мытищах организован консорциум, в котором «ничего капиталистического нет, так как в эту новую для нас форму хозяйствования вовлечены местный горисполком, местное отделение жилсоцбанка, мытищинский комбинат «Стройдеталь» и кооперативное строительное объединение «Оптимист».

Самая главная новизна «новой для нас формы хозяйствования» в том, что кооператив будет продавать жилье «по принципу аукциона»! Очевидно, что на аукционе дефицитное жилье будет доставаться организациям (а в будущем, предполагается, и отдельным лицам), которые смогут предложить наиболее высокую цену. Таким образом, стоимость жилья резко подскочит, а поскольку оно еще долго будет дефицитным, многие категории трудящихся будут от него отделены на неопределенный срок.

Скажут, что дешевое жилье должно строить государство. Но ведь в консорциум входят госпредприятия! Какой соблазн для всех строителей — образуй консорциум, включающий кооператив, продающий жилье с аукциона, и получай свою долю прибыли. Возможности для такого сращивания имеются (не случайно председателем кооперативного объединения, директором-распорядителем средств в нашем консорциуме стал человек, который «сам немало отсидел в разных руководящих креслах»).

В интервью «Правде» он также не упустил возможности изложить философские взгляды: «Производство у нас налаживается вовсе не для самого производства, чем грешат многие государственные предприятия. В центре внимания у нас сам человек. Поэтому и первейшая наша задача — обеспечить каждого члена кооператива хорошим жильем, качественным бесплатным медицинским обслуживанием. И даже бесплатным питанием. За все будет рассчитываться кооперативное объединение. Мы будем иметь и отличные пансионаты на Черном море, в Прибалтике и Подмосковье. Плюс к тому же и высокая средняя зарплата — более 1.000 руб. в месяц. Но, конечно же, ее заработать надо».

В этом рассуждении примечательно противопоставление целей производства. Получается, что кооператив работает ради человека, а госпредприятие — ради самого производства. Но под человеком понимается лишь член кооператива, которому предполагается обеспечить небывалый для нашей страны уровень жизни. Каким образом? Через распределение прибыли. Другими словами, целью производства в этом кооперативе является прибыль, распределяемая между пайщиками. Госпредприятие же якобы не думает о человеке. Действительно, цель его производства — удовлетворение потребностей общества, а не извлечение прибыли (другое дело, что эта цель достигается лучше, если действует принцип социальной справедливости и в самом коллективе). Но ведь указанное различие в цели и характеризует разницу между социалистическим предприятием и капиталистическим, принадлежащим акционерному обществу.

Пока что отличие кооператива (к тому же использующего наемную рабочую силу) от акционерного общества, владеющего фабрикой, состоит лишь в том, что пайщики сами обязаны работать в кооперативе (хотя зачастую и многие акционеры работают на фабрике). Но долго ли продержится это искусственное ограничение? Служит ли оно гарантом социалистического характера кооперативного предприятия? Ведь уже сейчас некоторые кооперативы начали продажу акций не только своим членам, но и населению. Да и опыт Венгрии, которую мы во многом берем за модель, убеждает, что акционерные общества не заставят себя ждать. С этого года акции предприятий в ВНР могут покупать частные лица. А уже к середине 1988 г. там было 200 тыс. частных инвесторов, купивших ценных бумаг на 20 млрд. форинтов (около 1,2 млрд. руб.).

Очевидно, никто не будет спорить с тем, что инвестор, покупающий акцию предприятий и получающий дивиденды, участвует в капиталистических производственных отношениях. Он является собственником частицы предприятия, и его доход создается трудом рабочих этого предприятия (независимо от того, работает ли сам он на том же предприятии или нет). Естественно, возникает и соответствующая по величине «частица» эксплуатации.

Вот «Правда» (8.11.1988) рассказывает об опыте львовского объединения «Конвейер», где «рабочие и инженеры завода вложили в «дело» более миллиона рублей» и надеются получить дивиденды в размере от шести до двадцати процентов годовых. Формулируя «принципиально новый, отражающий реальную ситуацию тип экономических отношений», председатель акционерного общества (он же директор завода) говорит: «Пропорционально вложенным в производство средствам и надо делить грядущую прибыль». Образовалось нормальное государственно-капиталистическое предприятие.

Все это можно только приветствовать как создание, в сравнительно небольших размерах, нового уклада экономики. Но видеть в этом чуть ли не магистральный путь социализма? Зачем о том же акционерном предприятии «Конвейер» писать, что здесь «сделан еще один шаг к социализму реалистическому»? Да еще прибегать к явному обману: «Ведь недаром поднимал пролетариев на революцию лозунг «Фабрики — рабочим!»? Вовсе не об акционерных обществах и не дивидендах от шести до двадцати процентов думали в тот момент пролетарии. В том, что это и есть корень перестройки и суть «социализма реалистического», не убеждают ни принципиальные тезисы «бизнесменов», ни их радужные социальные планы.

Пожалуй, даже напротив. Обещаемый руководителем консорциума достаток, полученный от продажи жилья с аукциона, выглядит кричаще на фоне неотложных проблем нашей страны. До предела изношена материально-техническая база всех сфер, нет современной сети дорог и связи, в нищенском состоянии здравоохранение, образование и наука. Чтобы поднять страну, неизбежно придется направлять значительную долю дохода на накопление. Кооператив же, судя по всему, основную долю пустит на дивиденды, на потребление членов кооператива. Не умея быстро перестроить государственный сектор, мы должны идти ради оживления экономики на возникновение слоя нуворишей, но представлять это как новый социалистический идеал — по меньшей мере нелогично.

Если получение дивидендов с акции для кого-то и кажется слишком ненаглядным вариантом эксплуатации, то уж в отношении приносящего доход найма работников никто, наверное, усомниться не сможет. Но как бы мы ни прятали голову в песок, сама логика развития кооперативов приведет к тому, что они будут превращаться в предприятия с наемными работниками. Искусственно сдерживать эту тенденцию значит тормозить развитие производительных сил кооперативов (сейчас им приходится маскировать найм через заключение множества трудовых соглашений). Это уже многие поняли, что следует из той благосклонности, с которой подается информация об этом в центральной прессе. В рубрике «Перестройка: адреса опыта» «Правда» (3.10.1988) рассказывает о том, как колхоз превратили в производственные кооперативы — но брали в них не всех. «Ошеломленные таким оборотом дела, «отвергнутые» едва не плакали», — делится опытом «Правда». Бросать родные хаты людям не пришлось, им предложили работать по найму. Газета продолжает: «Для некоторых режущее слух слово «найм» ассоциируется чуть ли не с батрачеством. Однако подобная параллель совсем не уместна. Работающий по найму имеет те же права, что и остальные колхозники, кроме одного: он лишен доплат от прибыли, часть которой разделяют между собой члены внутри хозяйственного кооператива». Великолепно! Разве можно это назвать батрачеством? Батрак не имел права вкладывать деньги в основной капитал хозяина, а работающий по найму колхозник создает неделимый фонд кооператива — он только от прибыли отлучен, но это мелочь.

Мы видим развитие сельского хозяйства через долгосрочный арендный подряд. Но ведь очевидно, что фермы арендаторов будут работать гораздо эффективнее, если они смогут нанимать работников, хотя бы на сезонные работы во время пиковых нагрузок. В случае запрета это будет делаться тайно, возникнет «черный рынок» рабочей силы. Эксплуатация все равно будет, поскольку она будет выгодна и фермеру, и наемному работнику (неважно, как мы его назовем).

Да все это в небольших масштабах давно есть. Вот заметка из «Московского комсомольца»: «Колхоз «Победа» уже три десятка лет пользуется услугами рабочих по найму. И ни разу не разочаровался в этом… Колхоз платит «сезонникам» за собранный ими килограмм картофеля… ровно одну копейку. Так мало — первая мысль. Но, думаю, достаточно сказать, что в день средний заработок колеблется от 8 до 10 рублей. Согласитесь, весьма неплохо. Во всяком случае люди довольны». А разве недовольны чиканос, которым удалось наняться на плантации в Калифорнии? Разве меняет удовлетворенность «сезонников» политэкономическую сущность их отношений с кооперативом?

Существует ясный фундаментальный критерий, которому надо следовать в социально-экономической политике: производственные отношения должны не сковывать производительные силы, а давать стимул их развитию. Такие производственные отношения в конечном счете позволят обществу быть и более моральным и гуманным — иметь достаточно ресурсов и для здравоохранения, и для социального обеспечения, и для всестороннего развития личностей.

Переориентация на арендный подряд означает признание того всех уже очевидного факта, что созданные в колхозах и совхозах производственные отношения уже тормозили производительные силы. Если мы верим, что социализм — более прогрессивная формация, чем капитализм, мы должны сделать вывод, что уклад нашего сельского хозяйства в чем-то существенном был не социалистическим. Мы кое в чем хотим его видоизменить. Но к чему мы идем? Есть ли у нас представление о социализме на селе? Из фразы Ленина о «строе цивилизованных кооператоров» много не извлечь. Можно, однако, предположить, что само по себе долгосрочное арендование земли семьями или маленькими артелями к социализму не приведет, скорее, будет порождать нормальные капиталистические отношения. Именно так понимал этот процесс и В.И.Ленин, и Н.И.Бухарин в своей трактовке концепции НЭПа. Капиталистические отношения могут и даже должны присутствовать как компонент «реалистического социализма», но вовсе не составляют ядро системы.

Важно отметить, что сейчас мы возвращаемся к трудовой крестьянской семье. Но если на возникающие крестьянские хозяйства и кооперативы накладывать ограничения, вытекающие из туманных идеологических предпосылок, стараясь искусственно придать им социалистический облик, которого никто еще толком не описал, то существенного прогресса сельскохозяйственного производства вряд ли можно будет ждать. Рекордные показатели нынешних героев-арендаторов не будут воспроизводиться во всей массе, они достигнуты на волне душевного подъема. Конкурентноспособными на мировом рынке наши мелкотоварные арендаторы не станут — никаких предпосылок для этого нет.

Выход видится в одном — дать возможность складываться производственным отношениям в соответствии с реальной технологией сельскохозяйственного труда, ситуацией на рынке рабочей силы и на рынке продукции. Внимательно изучать происходящие при этом процессы, сняв всякие идеологические табу с этого изучения, и быстро реагировать в социально-экономической политике государства и в праве. Если капиталистические отношения и составят на селе существенную компоненту, она не сможет стать вирусом, заражающим промышленность — совершенно разные это сферы. Но именно как отрицание этих отношений, когда созреет их противоречивость, возникнут новые, неясные ныне социалистические формы сельскохозяйственного производства.

Здесь нельзя не сделать небольшого отступления и не сказать о волне публикаций, которые в одной и той же тональности даны практически во всех газетах — о том, что арендовать землю и фермы все больше начали интеллигенты, в том числе из города. С восторгом пишется о семье (инженер и преподаватель), которая работает от зари до зари, надеясь заработать на кооперативную квартиру, и даже зимует с ребенком в вагончике, чтобы быть поближе к телятам. Хлопковое поле арендовали учителя двух школ Узбекистана, но работают там только до вечерней зари, после уроков. Они добавят к своему заработку лишь рублей по сто.

Когда читаешь это, вспоминается рассказ Чехова «Кошмар» — о голодающем священнике, который от бедности не воспринимал уже рассуждений о высоких материях и мечтал устроиться «по совместительству» на жалкую должность секретаря к богатею.

Тяжело наблюдать различие самого видения явлений. Чехов утверждал: глубоко больно русское общество, поставившее своих интеллигентов на грань голода. Мы же впали чуть ли не в эйфорию: инженер и врач на ферме! Учитель от звонка и до отбоя в поле с кетменем! Это ли не торжество социальной справедливости и идеалов перестройки! Ведь теперь они подкормятся и накопят на жилье!

Ввиду глубокого кризиса и дискредитации общественных наук основную роль в формировании общественного мнения при обсуждении облика будущего социализма взяли на себя публицисты. Влияние их ярких, эмоциональных выступлений заметно сказывается и на суждениях партийных деятелей. Но дефицит логики и хладнокровного анализа чувствуется все сильнее и создает подспудно новые противоречия.

Я думаю, что плохую услугу кооперативному движению сыграла его поэтизация искренними и талантливыми пропагандистами. Трудно выдержать такую нравственную и мировоззренческую нагрузку, какую взвалили на кооператора и арендатора писатели. Говоря об инерции общественного сознания, писатель И.Васильев пишет: «Потому-то и необходимо представить обществу арендатора в его сущностной роли преобразователя общественных отношений, представить его богатый внутренний мир и цельную нравственность. Такой образ уже вырисовывается из тех многочисленных конкретных примеров, которые преподносят нам средства массовой информации». Подводя итог, писатель дает указание коллегам: «Завершим размышления о создании образа арендатора. Значит, первое, к чему мы пришли в результате своих наблюдений, — это то, что работником-хозяином движет прежде всего душевная потребность самовыражения, природное достоинство мастера, знающего цену своему умению, а заработок уж следует за этим как естественный результат старания. Так вот этот побудительный мотив и следует всем, занятым пропагандой аренды, культивировать в общественном мнении» («Советская Россия», 13.9.1988 г.).

Странно, конечно, вместо приглашения к совместному анализу и осмыслению общественного явления читать предписание «культивировать» в наших мозгах весьма жесткую идеологическую установку. Но еще более странно, что по своей структуре задаваемое отношение к арендаторам очень схоже с той платформой, с которой началось раскулачивание в 20-х годах. Вопрос из политэкономической и правовой плоскости переводится в нравственно-этическую. А этими категориями манипулировать легче всего.

По И.Васильеву получается, что если крестьянином движет душевная потребность самовыражения, если он имеет богатый внутренний мир и цельную нравственность — то дать ему землю в аренду! А если, боже упаси, он прежде всего хочет заработать денег тем делом, которое знает, то такому хапуге веры быть не должно. А оценить «цельную нравственность» должен сельсовет, и это совсем не сложно. К несчастью печатное слово, да еще известного писателя, у нас до сих пор многими принимается на веру. Вот и пойдет гулять в общественном сознании ходульный образ арендатора и использоваться как заданный сверху стандарт. Здесь-то «пьянящей восторженности» побольше, чем у того электромонтера, которого поставил на место И.Васильев.

Медвежья услуга арендаторам усугубляется и тем, что все, кто еще не уверовал в их благость, подвергаются массированному обклеиванию таким количеством ярлыков, что и заступаться за них неприлично. И.Васильев даже похваливает коллег: «Тут, надо сказать, пресса бьет довольно прицельно — мотивы сопротивления «разоблачены»: это и зависть соседей к чужим заработкам, и нежелание расставаться с твердыми окладами разного уровня управленцев, и пристрастие к административным методам чиновной братии, и амбиции руководящих посредственностей, и многое другое. Букет весьма разнообразный и не очень как говорится, благоухающий».

В своей идеализации честного, упорного крестьянского труда наших арендаторов И.Васильев вполне созвучен популярному на Западе в 70-х годах идейно-культурному течению неорурализма. Видимо, и наши арендаторы, и создатели сельскохозяйственных коммун во Франции нуждаются в сходных идеологических построениях, чтобы укрепить свой дух в действительно нелегкой работе, в столкновениях с далеко не всегда благосклонным социальным окружением, чтобы внедрить определенные нравственные ценности в сознание детей, вовлекаемых в крестьянский труд. Но тогда тем более важно присмотреться к опыту неоруралистов, проследить эволюцию их этико-культурных установок и доступными нам методами стараться ослабить действие социальных и социально-психологических факторов, ведущих к углублению конфликта. У неоруралистов акцент на нравственном, ценностном смысле их возвращения к земле, к крестьянскому труду в его изначальном смысле, с признаками монастырского послушничества привел к элитизму, к нарастающему противопоставлению себя как сообщества праведников остальному миру (у нас этот мир населен «лентяями, завистниками, разного рода управленцами»). В этико-культурном отношении неоруралисты отрицают ценности эпохи Просвещения и возвращаются к эпохе средневековья (к ценностям «первой волны» цивилизации), даже в семейном укладе придавая большое значение воспроизведению традиционных патриархальных отношений с их иерархией и авторитарностью. К такой же этико-культурной эволюции подталкивают арендаторов многие публицистические выступления. Конечно, социально-экономическая суть явления пробьет себе дорогу, но зачем же создавать ей дополнительные трудности в духовной сфере?

Каждый, кто воспользуется социалистическим плюрализмом мнений и хотя бы про себя усомнится в аренде, может выбрать себе любой эпитет, из тех, которыми И.Васильев наградил представителей «неблаговонного букета». Остается, правда, нераскрытым многозначительное «и многое другое». А в нем-то и кроются самые непростые вопросы. Так, все настойчивее идут разговоры о передаче земли в аренду в вечное пользование с правом наследования. Явочным порядком это уже осуществляется в некоторых случаях, и на совещании с кооператорами в ответ на сетования, что отсутствует разрешающий такую практику закон, Горбачев им ответил: «Узаконим!»

Радует такая уверенность в том, что Верховный Совет СССР безоговорочно поддержат идею раздать землю в вечное владение отдельным лицам. И все же, вдогонку уже, видимо, принятому решению кардинально изменить аграрную политику СССР хочется спросить: кто будет нарезать землю, по скольку и исходя из каких критериев? Может быть, уже где-то составляются списки? И не увидим ли мы здесь ту же картину: директора заводов становятся председателями кооперативов и акционерных обществ, председатели колхозов и райисполкомов — вечными владельцами лучших земельных угодий? И нельзя ли нашему институту, которому дали на садовые участки по шесть соток болота, прирезать соток по пятнадцать хорошей земли?

Пока земля является еще общенародным достоянием и важнейшей производительной силой, нет ничего криминального и в том, что граждане СССР (собственники земли) интересуются тем, как будут формироваться доходы арендаторов — ведь это они сдают землю в аренду! Но этот вопрос вызывает просто взрывную реакцию. Вот как расправляется с ним писатель Леонид Лиходеев: «А сколько он заработает? — спрашивает развращенный многолетними подачками (где бы ни работать — лишь бы не работать) всесоюзный обыватель» («Правда», 15.6.1988 г.). Во дает коммунистическая газета!

При всем уважении к нравственным ценностям должен заметить, что мы часто используем морально-этические оценки как палочку-выручалочку в тех случаях, когда не можем быстро осмыслить экономическую сущность явления. Например, если мы вводим хозрасчет и рыночные отношения, то странно звучат упреки в групповом эгоизме по адресу предприятий, которые пользуются своими хозрасчетными правами и повышают рентабельность за счет увеличения выпуска дорогих товаров. На мой взгляд, рынок и есть способ удовлетворения эгоистических интересов. Если же предприятия имеют возможность вздувать цены, то регулировать эту тенденцию лучше не административными рычагами или моральными оценками, а стимулируя увеличение производства и разрушая монополию. Если же для этого у нас нет возможности, то лучше вернуться к жесткому планированию и ввести карточную систему. Вряд ли правильно апеллировать, как этот делают многие читатели в своих письмах, к партийным органам, призывая их приструнить руководителей-коммунистов. Что будет, если с помощью партийной дисциплины мы поставим в худшие экономические условия заводы, которыми руководят члены партии? Единственным результатом будет их переизбрание и замена беспартийными директорами. Такой партийный контроль — разновидность все той же административно-командной системы.

Как мы уже сказали, немалый вред кооперативному движению и его восприятию в общественном сознании наносят пропагандисты, противопоставляющие труженика-кооператора «развращенному бездельем и подачками» рабочему государственного предприятия. Но еще более глубокую трещину закладывают те, кто вообще не видит иной альтернативы, кроме как или кооператив и аренда — или неэффективность и разруха на государственном предприятии.

В том же репортаже об акционерном обществе на заводе «Конвейер» автор резонно спрашивает: «Неужели лучше… без ажиотажа гнать брак, транжирить ресурсы, воровать? Именно в акционерном ажиотаже и вся ценность!». Немало было написано и о заводе стройматериалов, который хронически не выполнял план, был на грани банкротства, но стоило коллективу образовать кооператив и взять свое предприятие в аренду, как при той же технологии и с тем же директором он превратился в исключительно доходное и высокоэффективное предприятие.

Какой же вывод делается из этих историй? Как будто очевидный: кооперативы и арендные коллективы в промышленности — более совершенная форма производственных отношений, чем государственное предприятие. «Фабрики — рабочим!» Раз так, то значит, что облик нашего будущего социализма должен определяться преобладанием кооперативных или акционерных (госкапиталистических) предприятий. Кажется, логично, а на самом деле — элементарная натяжка. Почему стал рентабельным, без всяких технологических изменений, арендованный кооперативом завод? Потому что кооператив снял с себя заботу о компенсации скрытой безработицы — с завода была уволена треть работников. Полученный за счет такой «рационализации производства» доход в основном должен был бы быть изъят государством и истрачен на переучивание людей и создание для них новых рабочих мест. Ведь если эта ситуация воспроизведется на всех заводах, на улицу будут выброшены десятки миллионов безработных, и всяким разговорам о социализме и правовом государстве придет конец.

В развитии промышленных и научно-технических кооперативов хорошо видны изъяны нашего мышления, которые отражаются и во многих других делах перестройки. Мы не освоили «технологию» системного мышления, без которой трудно ориентироваться в сложном и динамичном мире. Жизнь не проварила нас в котле капитализма, при котором от системности мышления зависит само выживание. Для большинства наших действий (за исключением, быть может, военной сферы, где мы прошли жестокую школу) характерно нарушение таких элементарных требований, как создании пороговых условий и усилий. Были открыты шлюзы для инициативы кооператоров до того, как в экономике и обществе были созданы самые минимальные условия для их выживания и здорового воспроизводства (не был создан оптовый свободный рынок сырья и оборудования, не ликвидирована коррупция в государственном аппарате, не созданы блокирующие механизмы против организованной преступности).

Неокрепшие кооперативы были, как котята, брошены в бурную реку. Если они сейчас не выживут, новая волна инициатив не возникнет много лет. Судя по всему, не был даже в минимальной степени изучен опыт кооперативного движения («альтернативной экономики»), бурно развивавшегося в странах Западной Европы в 70-е годы. А ведь из этого опыта можно было сделать важные выводы не только относительно условий выживания кооперативов, но и об их возможном месте в современной техносфере, о тенденциях эволюции в разных организационных и социально-психологических условиях, о «потолке» экономической эффективности в условиях стабильной экономической ситуации и во время спада. Все это было бы очень полезно, чтобы дать обществу разумную картину врастания кооперативов в социалистическую структуру хозяйства, не порождая непомерных притязаний и излишних тревог.

Что, например, показывает опыт альтернативной экономики в ФРГ? Развитию кооперативов в производстве препятствует отсутствие доступного капитала для инвестиций. Из-за этого приходится работать с устаревшим оборудованием, и члены кооператива, чтобы выжить, вынуждены прибегать к самоэксплуатации — работать больше, чем на обычных предприятиях. В результате альтернативных предприятий в четыре раза больше в сфере услуг, чем в производстве. Клиентами кооперативов являются главным образом сочувствующие им альтернативные движения, и во время экономических спадов их деятельность сокращается.

Финансовое положение альтернативной экономики далеко не блестяще: лишь около трети предприятий может обеспечить существование своих участников, 30% вообще ничего не платят, а остальные платят явно недостаточно. Даже кооперативы с наиболее квалифицированными специалистами платят им при 50-60-часовой рабочей неделе такую же зарплату, какую получают на капиталистических предприятиях наименее квалифицированные рабочие.

На Западе исследованы и различные модели образования кооперативов в промышленности. Часто они возникают на нерентабельных предприятиях, которые занимают протестующие против их закрытия рабочие (во Франции с 1973 по 1980 г. в кооперативы было преобразовано 100 таких предприятий). В Бремене рабочие решили образовать кооператив на заводе «Войт-верке» после того, как забастовки и занятие предприятия не изменили решения концерна закрыть убыточное предприятие. Пойдя навстречу рабочим, сенат Бремена выкупил оборудование и предоставил его кооперативу, который запросил также кредиты у профсоюзов, сочувствующей интеллигенции а также за счет пособий по безработице.

К началу 80-х годов во Франции было около 660 рабочих кооперативных предприятий, которые производили около 0,5% промышленной продукции страны. Среди их коллективных владельцев преобладали квалифицированные рабочие. Самым крупным кооперативом являлась Ассоциация рабочих прецизионного оборудования, которая насчитывала более 4,5 тыс. членов и являлась одним из пяти крупнейших предприятий, контролирующих рынок телефонного оборудования. Этот кооператив управлялся административным советом, избираемым общим собранием пайщиков, но практически все производственные и технологические вопросы находились в ведении дирекции, состоящей из приглашенных по найму специалистов. Доходы кооператоров близки к зарплате рабочих обычных капиталистических предприятий аналогичного профиля. Первоначальные попытки увеличить социальные льготы (продолжительность отпуска и т.п.) настолько снизили рентабельность, что от них пришлось отказаться. Примечательно, что и на кооперативных предприятиях стали действовать профсоюзы. Оказалось, что трудящегося-работника все равно приходится защищать от трудящегося-совладельца (кооператора), происходит парадоксальная поляризация ролей буквально в одном и том же человеке. Социологи даже считают, что деятельность в рамках рабочей кооперативной собственности позволила вскрыть глубокую сущность социальных, экономических и культурных противоречий в производственной ячейке, которая существует в рыночной экономике. На капиталистическом предприятии эти противоречия принимают привычную форму противостояния разных социальных групп.

Еще один важный вывод о кооперативном движении на Западе: у него оказалось мало признаков «постиндустриальности» — этической озабоченности, чуткости к глобальным проблемам. Узкие горизонты индустриализма в рамках этой формы рабочего коллективизма преодолеть не удалось.

Что же можно сказать о производственной эффективности кооперативов? Европейские исследователи, сочувствующие альтернативным движениям, считают, что преимущества альтернативных предприятий перед капиталистическими лежат во внеэкономической плоскости — они снимают отчуждение труда, обогащают человеческие отношения, устраняют необходимость «потребления ради престижа». В экономическом же отношении они уступают «обычным» предприятиям — они или разоряются, или трансформируются из самоуправляющихся кооперативных заводов во вполне обычные и подчиняющиеся рыночному механизму (об этом говорит опыт нескольких успешных кооперативных предприятий по производству ЭВМ в Западном Берлине). Более же критически настроенный по отношению к альтернативной экономике западногерманский социолог О.Ренн считает, что само существование таких предприятий «возможно лишь благодаря существованию «настоящей» экономики, достаточно богатой, чтобы позволять себе такую непроизводительную деятельность и поддерживать государственную инфраструктуру (от энергоснабжения до медицинского обслуживания), без которой анклавы контркультуры оказались бы в глубокой нищете».

Эти выводы особенно примечательны на фоне того, что благодаря использованию современной высокопроизводительной техники и технологии (зачастую с использованием компьютеров) высокоэффективным становится мелкое предпринимательство, часто на дому с привлечением труда членов семьи. В 50-е годы в США ежегодно возникало около 90 тыс. новых предприятий, а в 1980 г. — 600 тыс. Из 11 млн. предприятий в США 10,8 млн. были мелкими, на которых было занято 60% рабочей силы страны. Аналогичные процессы наблюдаются в Японии, Италии, Испании.

Новые рабочие места в развитых капиталистических странах на 80% создаются мелкими и средними предприятиями. Нередко они производят самую новейшую технику (электронную, измерительную), занимают значительную долю в экспорте. Во Франции в начале 80-х годов было более 8 млн. предприятий с числом занятых от 1 до 10 человек, и на них приходилось 14% самодеятельного населения. В Италии было 4 млн. таких предприятий.

Свидетельством наступления «третьей волны» в развитии цивилизации считается и широкое распространение ремесленничества. Ремесленники производят не массовый продукт, а, скорее, выполняют важную функцию адаптации промышленной продукции к изменчивым и разнообразным потребностям небольших групп населения. Современное ремесленничество — это не продолжение семейной традиции, только 15% ремесленных предприятий являются унаследованными (и это — наиболее устаревшие и малорентабельные предприятия). Подавляющее большинство новых ремесленников — это высококвалифицированные рабочие, их средний возраст — 29 лет.

С экономической точки зрения преимущества ремесленного труда весьма сомнительны. Доход подавляющего большинства ремесленников примерно равен средней зарплате рабочих такой же квалификации, а работать им приходится гораздо больше — 10-14 часов в день, прихватывая нередко и выходные дни. Молодые рабочие идут на отказ от гарантированных условий оплаты и риск снижения в уровне жизни, чтобы порвать с подавляющей системой индустриального труда. Это люди, уже проникнутые мироощущением «третьей волны». К этой же категории явлений относится наблюдаемое распространение домашнего труда без производства товарного продукта, для потребления членов семьи или прямого обмена. Так, например, в 1979 г. более 30 млн. американских семей производили для собственного потребления некоторое количество продуктов питания (при этом издержки на семью составляли в среднем 19 долл., а прибыль 325 долл.).

Что же касается наших кооперативов, то и мотивы, и тип их деятельности совершенно иной. Во-первых, они создаются ради экономических целей (получение прибыли). Во-вторых, они функционируют в рамках «второй волны», то есть индустриальной культуры. Значит, в условиях капиталистической экономики наши кооперативы по эффективности уступали бы «нормальным» предприятиям.

Признав этот факт, мы оказываемся перед дилеммой. Если в нашем обществе кооперативные предприятия по самой своей природе должны быть более эффективными, чем крупные государственные заводы, то значит, что эти заводы обречены быть менее эффективными, чем аналогичные капиталистические предприятия. Значит, эксперимент с построением социалистической экономики не удался. Если же государственные социалистические предприятия, после необходимого совершенствования производственных отношений, должны стать более эффективными, чем капиталистические, то значит, что нынешний успех кооперативов носит временный характер, а в перспективе они окажутся неконкурентоспособными.

Я думаю, что этот успех возможен сейчас в первую очередь вследствие развала всей системы планирования и управления. И демонстрационный эффект кооперативов, буквально оживляющих больные предприятия, исключительно ценен для общества. Не менее важно также, что кооперативы могут на период перестройки государственной промышленности оживить экономическую жизнь и произвести некоторое количество дефицитной продукции. Надо, впрочем, заметить, что наряду с образованием кооперативов было бы разумным разрешить и даже стимулировать создание мелких частных предприятий, воплощающих принципы «третьей волны». Угрозы социальному строю они бы не представляли (да и по природе своей они не вполне могут считаться капиталистическими, тем более если будут арендовать оборудование), но стали бы важным и мобильным компонентом обновляющейся экономической системы. Но главное все-таки искать пути изменения производственных отношений в крупной промышленности.

Таким образом, главной причиной высокой эффективности арендных коллективов в промышленности является фактор ненормального характера — плохое ведение дел на государственных предприятиях и в ведомствах. Но разве участие в доходах предприятия — это совершенно необходимое условие хорошего ведения дел? Это неочевидно. На заводах крупных капиталистических корпораций подавляющее большинство работников в распределении доходов не участвует, и уж во всяком случае в кооператив не объединяется. Зачем же делать вид, будто нет другого пути, кроме как сдать принадлежащие всему народу заводы в аренду их коллективам или уступить акционерным обществам? Конечно, теперь будет все труднее добиваться позитивных перемен на государственных предприятиях — соблазнительно развалить дело до необходимого критического состояния, а затем образовать кооператив и взять завод в аренду. Тот факт, что главой при этом становится бывший директор, знаток управления, очень облегчает этот процесс. А если быть подобрее с чиновниками из ведомства, то и условия аренды могут быть весьма привлекательными — кто их контролирует? Схема та же, что и в преобразовании вокзального туалета в кооперативный.

Что же касается надежды, будто сдача заводов в аренду как раз и есть спасение социализма, то давайте продолжим эту логику до конца. А что, если сдать заводы в аренду не кооперативам, а транснациональным корпорациям? Химические заводы — «Дюпону», электротехнические — «Мицубиси» и т.д.? Пусть они сыграют свою «сущностную роль преобразователя общественных отношений», наведут свои порядки, уволят всесоюзных обывателей, дадут «достойную» зарплату оставшимся, хорошо поставят акционерное дело. Думаю, вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что эти заводы станут еще более рентабельными. Так зачем же останавливаться на полдороге? Кстати, с корпорациями можно наверняка договориться и о том, чтобы наши идеологические и патриотические чувства, столь легко ранимые, не были задеты, чтобы социалистические лозунги были выполнены хорошей импортной краской.

Для чего мы все это говорим? Не лучше ли дать обществу постепенно, без душевных травм «привыкнуть» к новому облику реалистического социализма? Ведь как трудно было бы управляться с детьми, если бы мы заранее предупреждали их о готовящихся неприятностях!

Если бы мы все были доверчивы, как дети, кому-то действительно было бы проще. Но такого уровня доверия еще не достигнуто. Да и ребенок не может уже не видеть укрепления тех сил, которые предлагают встроить в будущий социализм крупный компонент капиталистических отношений и обеспечить его выживание путем резкого снижения социальной защищенности трудящихся. Для обоснования такой концепции, как обычно, привлекаются идеи социал-дарвинизма. На них основывает своих построения и В.П.Кабаидзе, и Л.И.Вайнберг и, в наиболее развернутой форме, Н.М.Амосов (см. его статью «Реальности, идеалы и модели» в «Литературной газете» 5.10.1988 г.).

Свои идеалы и предлагаемую модель социализма он определяет совершенно четко: «Неравенство является сильным стимулом прогресса, но в то же время служит источником недовольства слабых…

Для стимуляции труда не избежать неравенства в заработках и даже безработицы… В капитализме важнейшим стимулом, хотя и со знаком минус, является страх перед безработицей. Боюсь, что и нам совсем без нее не обойтись… Не нужно заблуждаться — мы держим десятки миллионов работающих безработных. Если малая часть их (два процента) получит пособие вместо гарантированной зарплаты, дисциплина труда сразу поднимется».

Трудность реализации этой новой модели социализма Н.М.Амосов видит в том, что в анкете граждан СССР еще не отмечено, являются ли они «слабыми» или «сильными», и предлагает научный подход к устранению этой трудности: «К сожалению, ни одной задачи не решить, потому что отсутствует основной исходный материал — не изучена психосоциальная природа человека. Нет распределения людей по типам (сильные, слабые)… Научный подход к познанию и управлению обществом мне представляется в проведении исследований по двум направлениям. Первое — крупномасштабное психосоциологическое изучение граждан, принадлежащих к разным социальным группам».

Думаю, что до таких сложностей дело не дойдет, и ни в каких исследованиях «сильные» не нуждаются. Нуждаются они в предупреждении: не надо слишком доверять биологизаторству и моделированию технократов. В реализации этой модели ускорения прогресса через неравенство и безработицу энтузиасты уже готовы перегнуть палку. И не успевшие проникнуться новыми идеалами социализма граждане рано или поздно покажут, какие они «слабые», с разрушительной силой.

Чтобы этого не случилось, нельзя допускать бездумного нарушения имеющихся пока хрупких равновесий. Нужна целая серия подготовительных мероприятий, готовящих общество к восприятию новой реальности без социальных потрясений — ведь даже пункты по раздаче горячего супа не появятся сами собой. Но главное — надо дать людям возможность делать выбор сознательно. Если оказалось, что наши отцы ошиблись, что процветающего общества на основе централизованного планирования создать невозможно и нужно строить социализм на основе рынка (хотя никто не берется объяснить, чем это будет лучше нормального капитализма), то приходится на это идти. Но даже исходя из самых прагматических соображений, из интересов тех же самых «сильных» нужно уже сейчас создавать оборонительные сооружения против них самих. Нужны системы социальной защиты «слабых» — они обойдутся дешевле, чем забастовки и их подавление.

К сожалению, главные уроки мы привыкли усваивать самым болезненным образом, но все же работа общественной мысли может предотвратить немало горя. Сложность в том, что не видно организованной силы, которая взяла бы на себя сейчас эти функции. Профсоюзы даже не замечают грядущих проблем. На нынешних коммунистов надежда тоже слабая. Неизвестна даже точка зрения основной массы членов партии по данному вопросу, а с высоких трибун слышатся лишь успокаивающие обещания и призывы к консолидации с новыми «сильными» (в переводе на обычный язык эти призывы означают: «уступите им, ребята, к чему нам еще эти скандалы!»).

Предлагается, нам, правда, новый гарант социальной справедливости. К.Смирнов в «Огоньке» (№ 36, 1988) пишет: «В условиях нашей однопартийной системы печать, радио и телевидение могли бы взять на себя функции второй, альтернативной силы, неустанно следящей за малейшим нарушением демократических норм, законов, требований гласности и общечеловеческой морали». Но надеяться, что печать и телевидение будут защищать интересы всех социальных групп, утопия. Они или проводят взгляды стоящей за ними политической силы, или отражают взгляды той социальной группы, на которой базируются редакции и студии. Нынешняя ситуация в большинстве наших органов печати относится как раз ко второму случаю. Но гласность и мораль журналистов как социальной группы (как персоны — они милейшие люди) весьма избирательна. «Литературная газета» благожелательно комментировала предложение Н.М.Амосова провести тотальное «психосоциологическое» выявление слабых людей, но отказалась поместить статью с возражениями.

Нельзя успокаивать общество радужными «научно обоснованиями» прогнозами, не давая ему времени приготовиться к трудным дилеммам. Загоняя социальные противоречия вызревать «в подполье», мы столкнемся с их взрывным развитием. Скрытый страх — опасный страх. Пока мы будем называть безработных «трудоспособным населением, не занятым в общественно полезном труде», мы и не подумаем над специфической для наших условий политикой предотвращения безработицы. А ведь наша специфика хотя бы в том, что в ряде регионов отчаяние безработных может соединиться с ощущением национальной дискриминации — и вот готова взрывчатая смесь для экстремизма. А что будет означать на нынешнем этапе перестройки возникновение терроризма? Думаю, это похоронит самые главные наши надежды.

На что мы рассчитываем сейчас, сдавая заводы в аренду и одобряя увольнение трети работников? На то, что государственные предприятия этому примеру не последуют или на то, что им этого не позволят административными методами? Но это значит заведомо сделать их неконкурентоспособными по сравнению с кооперативными предприятиями — и тем самым ускорить сдачу в аренду все новых и новых заводов. Если же мы хотим сохранить ядро промышленности в рамках общенародной собственности, излишек рабочей силы должен быть «выжат» со всех заводов в равной степени. Чтобы этот процесс не был разрушительным, нужна целая система заблаговременных крупных мер. Мы же предпочитаем прятать голову в песок.

По традиции мы считаем самым главным внедрить в общественное сознание нашу собственную идеологическую концепцию. Но сейчас, хоть на какое-то время, критически важным для всех социальных групп и течений стал общий, гласный и реалистичный анализ нынешней ситуации и наметившихся тенденций. Надо осмелиться заглянуть в завтра и отложить волшебные дудочки.

Первое условие для этого — называть вещи своими именами.

1988