За ДЛИННОЙ СТОЙКОЙ полированного черного дерева, с золотым геометрическим, естественно, орнаментом находилось рабочее место Кати Лифшиц, прозванной Лешей Лапшенниковой по аналогии с булгаковской «секретаршей редакции Лапшенниковой со скошенными к носу от постоянного вранья глазами».
Катя, бойкая, разбитная девица тридцати пяти лет, узкая талия, черная челка, мать-одиночка: поджарая лисичка, растящая дочь. Одна из ключевых фигур в компании «Исцеление».
Все больные, ступившие ногой на Святую землю, находились под ее неусыпной опекой, пока шасси серебристых лайнеров, уносящих их домой, не отрывались от этой самой земли под ее вздох облегчения. Фирма развивалась бурно, больные сменялись все чаще, и вздохи облегчения переросли в нервную одышку.
Все проблемы, все недовольство (иногда и благодарность, но недовольство чаще) первым делом обрушивались на Катю. Она должна была держать удар, обволакивая клиента патокой вежливости, поглотить взрывную волну, находя (выдумывая) любые объяснения, обращая в итоге все на пользу фирме: «Видите, Михаил (Сергей, Елена и т. д.), как все удачно для вас сложилось?»
Скажем, забыли глупые девчонки сопровождения проследить за отменой аспирина, и больной продолжал глотать его беспечно, а теперь хирург матерится, отменяя в последний момент операцию, и все прячут глаза от стыда.
Как ответить на исконные вопросы русской души: «Что делать и кто виноват?»
А Катя уже летит по коридору навстречу черным грозовым тучам и первым багровым всполохам, предвестникам беды:
— Господи, Петр (Алена, Дмитрий, Шахназар)! Как все удачно сложилось — и аспирин не прекратили, и кардиолог наш хоть и дал разрешение на операцию, но для полной уверенности хотел бы сделать дополнительно ЭХО сердца! Оно, конечно, все прошло бы чудесно и без него, уверяю вас! Но у нас — Святая земля, и неспроста, значит, судьба вот так распорядилась. Вдумайтесь, Фома, в ее веления! Вот сделаем ЭХО, отменим аспирин со спокойной совестью, и через пять дней — вуаля! — просим вас покорно на операцию… Господи, как я за вас, Евдокия, рада!
И т. д. и т. п… Катя была прирожденным психологом и импровизировала блестяще, находя для каждого свой подход.
«На ходу подкорку режет!» — уважительно поджимая губы, отзывался о ней Романов.
Приемную было принято называть комнатой отдыха. Черные плоские кожаные поверхности диванов и кресел в обрамлении полированной стали. Низкий стол черного стекла, на который всегда так неудобно ставить кофейные чашки, — никак не дотянуться с дивана, натыкаясь на собственные колени. Приходится сидеть с чашкой в руках — тоже не комфорт. Есть элементы некоего пыточного садизма в современном офисном дизайне, согласитесь. Три кресла, стилизованные под Средневековье, удачно перекликались с этой концепцией. Три кресла — в середине высокое и два пониже по бокам — у просвещенных пациентов рождали ассоциации с Венецианской республикой, Дворцом дожей и мостом Вздохов. Пациенты попроще задумывалась о сталинской тройке. Кто усматривал в связи с болезнью олицетворение Божьего суда… Так или иначе, но пациенты в кресла эти садиться избегали, в них обычно усаживалась Катя, что придавало дополнительный вес ее словам.
Стена напротив пыточного уголка была занята черной зеркальной поверхностью, в которой загорался экран огромного телевизора, а под ним мерцали искусственные поленья в камине и вился эрзац дыма, химический пар, немедленно поглощаемый системой рециркуляции.
Из приемной выходил коридор и после короткого разбега упирался в массивную дверь темного дерева со сверкающей сталью надписью, выдавленной в деревянном массиве: «Генеральный директор, доктор Алексей Романов».
— Таблички на дверях — фи! — сморщила носик Сандра. — Табличка намекает на эфемерность вашего здесь пребывания. Выдавленная металлом надпись внушает: вы здесь навсегда.
Справа от этого символа власти и мощи компании Сандра исхитрилась не только выстроить предбанник секретарши, но и впихнуть в него кроме секретарских обыденностей еще и неожиданные, но очень оживляющие саму секретаршу орхидеи.
Эллочка Маневич — серая юбка, розовая в рюшечках кофта и вечно испуганные карие глаза — результат частого общения с Инессой. Была принята на работу в основном из-за сочетания имени и фамилии. Леше оно — сочетание — почему-то слышалось идеальным для секретарши интеллигентной еврейской фирмы.
Отличалась умением латать прорехи и неувязки в живой паутине адженды босса, говорить и писать на высоком иврите, английском и, что большая редкость для поколения наших гортанных детей, на великолепном русском. Да! И ухаживать за орхидеями, конечно.
Сразу за приемной слева находилась комната заседаний: черный стеклянный стол, дорогие кожаные кресла на колесиках, итальянские плоские вазы, заполненные непонятного назначения шариками разноцветного стекла. Из низко нависших над столом никелированных ламп лился холодный хирургический свет. Проектор Эйч Ди. Торжество стиля хай-тек.
Справа кабинет первичного осмотра терапевта — гибрид Четвертого главного управления (ковры и тяжелый диван, кожа в золотых пампушечках) с приемной доктора Хауса (красивая аппаратура пастельных тонов, вся в зеленых огоньках).
Всё. На этом пыль в глаза исчезала и вплоть до кабинета Леши не возникала. Дальше все было не предназначено для взыскательного клиентского ока, поэтому просто и функционально: дверь налево, дверь направо, налево, направо…
В одной из этих скромных комнат на самом деле — средоточие нервных волокон фирмы, ее оперативный центр, определяющий судьбу как компании, так и каждого ее сотрудника, — отдел продаж и связей с больными. Там и находился простой и строгий, как сталинская шинель, стол Инессы.
Инесса Вайс. Она же Кане-Корсо, она же Кань-ка, она же заместитель генерального директора Романова, преданная ему так, как может быть предан только внутренний орган собственного организма.
Природа этой преданности обсуждалась не раз. Выдвигались самые разнообразные гипотезы.
Практические — непомерный размер зарплаты, исключающий саму возможность измены.
Романтические — невероятная, безответная страсть ее к Леше. Все стены ее квартиры (в которой никто из сотрудников, включая, кстати, и самого генерального, ни разу не был), уверяли новичков, увешаны его фотографиями. Также новичкам намекали расплывчато на наличие в квартире алтаря, над которым висел портрет Романова в «зеленке» анестезиолога со стетоскопом на шее и скрещенными на груди руками. Якобы об этом рассказала неизвестно кому сама Инесса, находясь в сильном подпитии. Факт бредовый хотя бы потому, что Инессу, выпивавшую легко на спор бутылку водки, пьяной не видел никто.
Гипотеза, навеянная мексиканскими сериалами: Инесса — результат внебрачной связи Лешиного отца, обожает сводного брата и вырастила его сама (sic!). Леша об этой теории не знал, а жаль! Повеселился бы от всей души! Отец его — интеллигент, профессор, математик-задохлик, зашуганный властной Лешкиной мамой, мог дать фору фашистской Германии по полноте и безоговорочности капитуляции. И у него связь на стороне?! Бред!
Гипотеза, навеянная американскими сериалами: Романов — подставная фигура, а на самом деле все деньги и фирма принадлежат Каньке, которая и управляет марионеткой. Однако достаточно увидеть, как Инесса подтягивается при появлении Хозяина, чтобы понять — либо она великая актриса, либо гипотезе место на свалке истории.
Гипотеза мистическая: Инесса — реинкарнация Лешиной мамы (и мать, и отец сгинули бесследно в бездне «Нахимовского» кораблекрушения).
Так или иначе, но Инесса действительно была предана фирме, — пресловутое Романовское везение (тоже притча во языцех).
Она отказалась от кабинета (а Леша планировал его не меньше своего, урезав на чертеже оперативный зал) и предпочла стол в центральном, по своей значимости, подразделении фирмы.
Отсюда она правила, слегка натягивая или, наоборот, ослабляя невидимую паутину, опутавшую сотрудников, сотканную из ее пяти чувств. И интеллект — как шестое.
Кнут и пряник, слитые воедино в одушевленном виде… Кстати, небезынтересно было бы рассмотреть дихотомию кнута и пряника как национальное российское воплощение идеи Инь и Ян.
Сейчас перед Инессой сидела — ни жива ни мертва — недавно принятая на работу сотрудница по сопровождению больных, Елена Зеленович, прозванная Лешей в цвет ее фамилии Ленка Доллар.
— Скажи, Лена, — задумчиво поинтересовалась Инесса, не отрывая глаз от карандаша, который она медленно и равномерно крутила в руках, — почему наш пациент, господин Назарбеков, вдруг заинтересовался ценой своих обследований и требует предоставления ему… — Инесса аккуратно отложила карандаш, покопалась в бумагах на столе, нашла нужную и, отставив лист от себя — жест, выдающий дальнозоркость, — зачитала: — «Я требую предоставления мне как лечившемуся в настоящем у вас лицу…» — Инесса оторвала глаза от письма: — Авторский стиль и пунктуация полностью сохранены.
Зеленович на всякий случай хихикнула.
— «…необходимой и полной денежной информации по стоимости всех обследований, как проведенных мне, так и в будущем…»
Подняла лишенный всякого выражения взгляд на Зеленович. Ленка нервно сглотнула.
— Учитесь, Киса! Хорошо излагает! — И вернулась к письму: — «…так и в будущем. Информацию прошу предоставить непосредственно от лечебного учреждения (Клиника ПМЦ), на фирменном бланке с круглой печатью». Бла-бла-бла… Дальше неинтересно. Так вот, гражданка Зеленович! — Безразличие во взгляде Инессы сменила сталь, пока еще в ножнах. — Почему господин Назарбеков написал компании «Исцеление» такое письмо? Как ты думаешь?
Ленка пожала плечами, не поднимая глаз. Хотела сказать с вызывающей бравадой: «Ничего не думаю, Инесса!», но только тоненько пискнула, остро ненавидя себя за трусость.
— А вот у меня ответ есть! — И сталь покинула ножны. — Потому что госпожа Зеленович забыла свои обязанности и вместо того, чтобы отсекать всякие попытки контакта с больным любых посторонних лиц, трындела по мобильнику…
— Я… — попыталась вставить Лена.
Тр-рах! Тяжело хлопнула по столу рука Инессы.
— Сейчас хоть помолчи и не перебивай! Трындела по мобильнику, счета за который оплачивает, между прочим, все та же многострадальная компания и лично господин Романов! А господин Назарбеков, предоставленный самому себе, в это время активно общался со всеми, кто понимал его русско-станский язык! — В ее глазах замерцал нехороший огонек: — И догадайся, о чем он спросил первого откликнувшегося доброго самаритянина?
— Инесса, да он вовсе не из Самары был, дурак этот! — вскинулась Лена. — Местный, наш, «русский» израильтянин.
Инесса прижала пальцы — кстати, длинные, ухоженные, с дорогим маникюром — к вискам и то ли застонала, то ли засмеялась.
«Кадры решают все», — отметил в свое время И.В. Сталин. Это было гениальное прозрение проблемы медицинского туризма в Израиле!
Огромный спрос на действительно великолепную, а возможно, и лучшую медицину в мире породил то, что только и мог породить такой спрос, помноженный на людское отчаяние и желание спасти здоровье, а может, и саму жизнь, — ничем и никем не контролируемое предложение.
На этом хлебном поле не резвился лишь ленивый! Кадровый голод замаячил в полный рост, как на плакатах о страданиях Поволжья раннего советского периода.
Всем остро были нужны сопровождающие. При своей внешней невзрачности функция это была важная, и солидные компании относились к ней с особым вниманием. Лучше всего на эту роль подошел бы Фигаро: «Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро здесь, Фигаро там… Фи-га-ро-о!»
Здесь просиять, там подмигнуть; здесь замять, там утрясти. Улыбнуться, ужом извиться, проскочить, всюду успеть, разрулить, перевести с еврейского на «человеческий».
Разбитная/ой, миловидная/ый…, а ну ее — эту политкорректность! Конечно, «-ая», а не «-ой»! Готовых таких не было, каждый кроил из подручного материала, стремясь к идеалу. Получалось же — как всегда.
На глазах зарождалась новая профессия, и у Романова даже возникла бизнес-идея: организация курсов по сопровождению больных, или, по его терминологии, курсов «медицинских ассистентов» — в таком варианте ассоциаций с древнейшей профессией не возникало. Пока же выбирать не приходилось. Альтернативой гражданке Зеленович была — увы! — лишь другая гражданка Зеленович.
Спинами к Инессе и лобному месту сидели четыре «телефонные барышни». Они могли увольняться, меняться, говорить фальцетом или грудным басом — для Леши они оставались все теми же «Галкин, Палкин, Малкин, Палкин», или ГПМЧ.
Интернет-девочки, их функции — ответ на запрос, вопрос. Первый ответ — желательно, живой, по телефону! «Компания “Исцеление” благодарит вас! Доверив нам свое здоровье, вы оказали нам неоценимую честь. Но доверие это зиждется на заслуженно высокой репутации фирмы. Заверяем вас — мы сделаем все возможное для восстановления вашего здоровья! Вы только что осуществили выгодное капиталовложение, инвестировав ваше здоровье в солидные фонды!»
Примерно так звучало обращение для бизнесменов, банкиров. Для чиновников было продумано несколько иное обращение, для их жен — совсем другое. Менялись и интонации телефонных барышень: от чуть ироничных до вкрадчивых, с неуловимым хрипловатым обещанием. Неизменным оставалось лишь слово «здоровье», звучащее постоянным рефреном. Никаких упоминаний о болезни! Здоровье, здоровье, «Исцеление», вновь здоровье. И начинает виться-биться под коркой, где-нибудь в районе мозжечка, мысль: «А ведь здоровье свое лишь с “Исцелением” обрящешь!» Потом мысль прорывалась в действие, выталкивая больных из глубин интернет-виртуальности в реальную жизнь. Они обретали имена, паспорта и первые свои клички — они «оживали».
«Живые» больные немедленно покидали ГПМЧ. Их теперь окружали своей постоянной и чуткой, как волчье ухо, опекой только два человека — знакомые уже нам Катя Лифшиц и Инесса.
Картина «ГПМЧ за работой» отличалась унылой статичностью. Неизменные четыре спины в гипсокартонных загончиках, одинаковые наушники на головах. Различить затылки можно было только с помощью парикмахерского искусства — слабая, честно говоря, надежда в наши дни.
Сейчас все четыре девушки застыли — они привыкли слушать спиной, как кузнечики ногами. Спины выдавали напряженное и сладострастное ожидание публичной казни сотрудника. Любимое развлечение конторского люда всех времен и народов.
— Местный — это еще хуже! — рявкнула Инесса. — Местный получает медицину за копейки, если вообще не даром! А наш Назарбеков решил, что ему открыли глаза на факт его развода, словно последнего лоха!
Инесса сверлила взглядом переносицу злосчастной Ленки Доллар. Выдержала паузу.
— Выводы? — спросила Инна.
Лена посмотрела в сторону ГПМЧ. Спины девушек мгновенно и непреклонно выпрямились. «Поддержки нет и не будет!»
— Виновата я, Инна, — скорбно вздохнула Лена.
— Дурочку не строй! — поморщилась Инна. — Он вернется в свой Урюкгвай и прикажет всем абрекам забыть про ворюг из «Исцеления». И кому помогут твои извинения?
— А чего делать? — шмыгнула носом Доллар, не отрывая глаз от паркета.
— Вот уж точно не то, что подумала! — съязвила Инесса. — Не путай жанры!
Ленка покраснела. Впрочем, умеренно.
— Раз. — Инна одернула блузку, критически осмотрев ее на предмет микроскопических пятен, и осталась довольна. — Летишь в гостиницу к этому Махмуду Эсамбаеву, падаешь в ноги и везешь его сюда. Поняла? — И не дала даже открыть Ленке рот: — На такси за свой счет! — Взгляд переместился на блузку бичуемой. Инесса брезгливо наморщила носик. — Два! Привезешь его в контору и отдашь Катьке. Дальше — не твоя забота, поняла? — И, не дожидаясь ответа, махнула рукой: — Тогда вперед!
— Уже бегу! — вскочила обрадованная легким исходом дела Ленка.
— Да! — добавила ей вслед Инесса: — Тысяча шекелей с твоей зарплаты снимается в счет оплаты неурочной Катькиной работы. Письмо с предупреждением ложится на стол Хозяину на подпись. Второе письмо — приказ об увольнении. Если не согласна — увольняйся хоть сейчас, публично. Мне лично все равно!
Плечи Зеленович поникли.
— Нет-нет, Инна, все нормально…
Инесса уже шелестела клавишами ноутбука, забыв про сам факт существования белкового тела по кличке Ленка Доллар. Спины ГПМЧ выразили Ленке свое ликующее (хорошо, что не я!) сочувствие.
Вдруг Инесса резко вздернула голову, прислушалась, глаза ее ожили за мгновение до того, как дверь офиса распахнулась уверенно, по-хозяйски, и веселый Лешкин голос пророкотал:
— Ну что, бездельники, соскучились?! Я сделаю из вас честных людей!
Инна встала, одернула кофточку. Спины ГКМЧ еще усердней отразили рабочее рвение.
— Инесса! Можно вас на минутку?
— Иду, доктор Романов!