Витя Гвоздь не помнил, кто, как, когда, почему и за что прицепил ему это погоняло. Да это его особенно и не волновало, не напрягало, как сказал бы он сам. Гвоздь и Гвоздь, хрен с ним.

Поначалу в интонациях, с которыми к нему обращались окружающие, звучало пренебрежение. Со временем и с карьерным ростом пренебрежение сменилось уважением, которое, в свою очередь, сменил страх. Не у всех, но у большинства. Изменения были связаны, конечно, с профессией, и его, Гвоздя, не последним местом в ней.

Витя Гвоздь был наемным убийцей. Известным в определенных кругах наемным убийцей с крепкой репутацией надежного и опытного исполнителя. Заказчики предпочитали называть его застенчиво киллером, пряча за гордо звучащим иностранным словом, как это всегда было принято в России, истинное значение. Больше его так не называл никто — некому было. Жил он одиноко, друзей не имел, часто переезжал с места на место, трахался редко, по необходимости, исключительно со шлюхами. Из всего живого ежедневно общался лишь с Тошкой — двухметровым питоном. Тошка к Гвоздю был привязан (по крайней мере Гвоздю хотелось так думать), но, понятное дело, называть его никак не мог, да и сам Гвоздь себя никак не называл, называть не любил, как и профессию свою. Но… но это было единственное, что у него получалось действительно хорошо и, так же хорошо и оплачивалось, поэтому относился он к делу своему профессионально и ответственно.

Сейчас Гвоздь стоял, спокойный и равнодушный ко всему происходящему, в длинной очереди к стойке паспортного контроля международного аэропорта Бен-Гурион, Израиль. Очередь продвигалась неторопливо и неравномерно, иногда оживая (и тогда, казалось, толпа как единый организм испускала нетерпеливый вздох облегчения в недолгом рывке вперед), но чаще подолгу застревала на каком-нибудь бедолаге с характерной восточной внешностью. Плакали младенцы, сводя с ума окружающих, заставляя кривиться и без того раздраженных долгим ожиданием людей. Плачущих младенцев перекрывал порою чей-то смех, визгливый материнский окрик — Гвоздя все это не волновало, к его миру не относилось, поэтому попросту им не воспринималось. Умение ждать — необходимое качество в его бизнесе.

Ждать умел и стоявший рядом невзрачный, щуплый паренек — русые волосы, не длинные, но и не бандитский ежик. Рост — средний. Глаза светло-голубые, обманчиво наивные.

После шумного успеха фильмов Джейсона Стэтхэма за ним прочно закрепилась новая кликуха — Перевозчик. Старую Гвоздь и не помнил: ненужные, лишние или ставшие лишними вещи, образы, детали прошлого немедленно стирались из памяти за ненадобностью — Гвоздь был прагматиком до мозга костей.

Родина не всегда знает своих героев. Перевозчик к славе не стремился, известности избегал, как черт ладана. Стены его квартиры не были увешаны победными вымпелами и грамотами, не стояли на полках хрустальные и иные кубки, заботливо протираемые любящей женой (ее, впрочем, не было тоже). Но в определенном кругу криминального мира — в Круге Седьмом, сказал бы Данте, — он пользовался заслуженной известностью.

Когда Гвоздю нужен был водитель, он всегда обращался к нему — одному из лучших, а может быть, и лучшему мотоциклисту России, несравненному мастеру стритрейсинга, миллиметровщику самоубийственных обгонов и, говоря языком судебных протоколов, сообщнику Гвоздя по многим делам.

Однако сейчас оба бросались в глаза, смотрясь на фоне очереди елочными игрушками в лотке с наваленной картошкой, притягивали любопытные, а нередко и брезгливые взгляды. Гвоздь чувствовал себя омерзительно, словно облитый помоями, но понимал — необходимый эффект достигнут и надо вести себя в соответствии с легендой. Он претворил ее в жизнь ценой немалых усилий, затраченных на убеждение заказчика.