Музыка обрушилась на нее, словно тигр из засады. Поток из белых, шуршащих платьев и черных фрачных пар подхватил ее, понес стремительно за собой, чтобы, схлынув, оставить в центре огромной залы и закружить вокруг в кипящем кружевами венском вальсе.
— Как тебе такое «здесь»?
Она подскочила от неожиданности. Рон стоял за ее спиной и старался перекричать торжествующие скрипки.
Зала была необыкновенно хороша. Закинутые ввысь своды потолков, небесная и розовая цветовая гамма ампирных росписей, в золотом блеске бесчисленных завитков и с неизбежными амурчиками и ангелочками, страдающими развернутой формой детского ожирения. Но даже они не могли лишить залу ее странного очарования.
— Как тебе такое «здесь»? — подмигнул он, повторяя вопрос.
Сандра лишь растерянно пожала плечами.
Музыка вдруг замерла. Пары остановились и, держась, словно школьники, за руки, выжидательно смотрели в сторону оркестра.
Дирижер, статный высокий красавец — фрачная пара, тугая манишка, седая растрепанная грива в стиле «Эйнштейн элегант», — требовательно постучал палочкой по пюпитру По зале пробежала волна робких, спешных покашливаний, предвестница концертной тишины.
— «Торсад де пуант», дамы и господа! — объявил дирижер и печально кивнул: — Да-с, медам и месье! Грустное и торжественное вступление к главной теме — «Бред сердца»!
Залу ощутимо тряхнуло, испуганный звон пробежал по подвескам и хрустальным цепям огромных царских люстр и отразился неожиданной болью в груди, сбивая с ног. Сандра ойкнула, прикусив губу, и повисла на руке Рона.
— С тобой все в порядке? — встревоженно склонился он к ней. — Ты побледнела!
— Все хорошо! — нашла она в себе силы улыбнуться. Боль отпустила, но Сандра понимала — наверное, благодаря суфлеру: ненадолго. Точит, затаившись, когти. — Что это было? Землетрясение?
Рон недоуменно склонил голову набок, хотел спросить, но…
По зале заструилась, поплыла нежная музыка, полная тихой печали и глубокой грусти.
«Сожаления по жизни, моя дорогая! — прошептал Суфлер. — Именно так — сожаление и смирение пред неизбежностью».
И тут же пары пришли в движение, закружились плавно и ритмично по зале. Раз-два-три… раз-два-три. Равномерное кружение черно-белого калейдоскопа. Шуршат белые платья, кружат фраки, размахнув свои крылья. Как хорошо и покойно! Как хорошо… Раз-два-три…
— Может, присядешь? — озабоченно спросил Рон и повернулся порывисто к шеренге венских стульев, четким строем замкнувших периметр зала.
«Даже не думай! — рявкнул Суфлер, да так, что невольно дернулась голова, словно от хлесткой пощечины. — Даже и не думай садиться! Нельзя!»
— Нет-нет! — удержала она его за рукав. — Все в порядке, я постою… — Она закинула голову назад и улыбнулась, надеясь, что улыбка не вышла натянутой. — Может, потанцуем?
«Не бойся его, — вновь вмешался Суфлер. — Он не пытается заманить тебя хитростью, он сам чужой здесь и не знает правил. Такой же гость, как и ты. Только с другой стороны».
— Конечно! — просиял Рон. — Как же я сам не догадался! Один момент…
Он придирчиво оглядел себя, и тотчас брюки натянулись острой складкой, а фалды пиджака удлинились, трансформируясь во фрак. Озабоченно покачал головой при виде туфель, покрытых серо-белым налетом мельчайшей пыли, потер о штанину, и они благодарно засверкали черным глянцем.
Позже, много позже, меня, Леша, осенило — не пыль это была, а зола. Мельчайшая, тщательно просеянная зола. Прах, так это называется, Леша, прах…
— Вот теперь совсем другое дело! Разрешите, сударыня, пригласить вас? — Рон склонил голову и церемонно протянул руку.
— Отчего ж? — все с той же механической улыбкой Сандра уронила свою кисть в его ладонь, ожидая с замиранием сердца ощутить ледяной холод кожи. И невероятное облегчение от теплоты его рук!
Она закинула голову назад, счастливо улыбнулась и приказала:
— Веди меня, мой рыцарь!
Рон крепко обнял ее за талию, и они плавным разворотом влились в принявший их, словно ласковая вода, бальный круг.
Вальс подхватил их, как осенний прозрачный ветерок кружит багряную листву, и понес, понес, понес…
Только летящие пары вокруг, только ритм — раз-два-три, раз-два-три, как пузырьки шампанского в звонких бокалах.
— Кто эти люди, Рон? — Музыка звучала все громче, и ей приходилось почти кричать.
— Понятия не имею! — беспечно крикнул он. — Разве это имеет значение?
Действительно! Рон прав!
— Никакого! — рассмеялась она в ответ, откинувшись назад, и его рука, не дрогнув, приняла ее вес. — Ровным счетом никакого!
А лиц, Леша, я никогда не могла вспомнить, никогда! А может, их и не было вовсе — лиц? Или маски… мне кажется иногда, что все они были в масках. Мужчины в черных бархатных полумасках, а женщины в венецианских, на все лицо… белый раскрашенный фарфор, знаешь? Или это я уже после додумала-придумала? Не знаю и не узнаю никогда… Надеюсь!
Ей неожиданно стало легко, под ложечкой сладко засосало ожидание: «вот-вот что-то произойдет». Что-то новое, что-то неизвестное, что-то пропитанное веселым от отчаяния страхом.
Навощенный, сияющий отраженным светом зеркальный паркет вдруг повело под ногами, зал накренился. Гулкий удар перекрыл музыку, заложил уши ватой, тревожно зазвенели, заметались на цепях люстры, словно пойманные бабочки.
Удар вновь отразился болью в груди, но только бледным подобием первого толчка — словно кто-то тупо толкнул в грудину боксерской перчаткой.
Вальсирующие пары заскользили по вдруг накренившейся зале, подобию палубы «Титаника», и сбились в нелепую черно-белую кучу в ее конце. Миг — и залу накренило в другую сторону. Куча распалась на пары, которые пронеслись мимо них, чудесным образом никого не задев, чтобы вновь смешаться в груду в другом конце. Груда тел немедленно ритмично задергалась, и Сандра поняла — они пытаются продолжать танцевать!
Невидимый оркестр в оркестровой яме — крутые профессионалы! — не сбился с ритма ни на йоту. Красавец-дирижер только яростнее махнул палочкой, глаза хищно сверкнули.
— Крещендо, дамы и господа, крещендо! — победно выкрикнул он, вздымая палочку к небу. — «Бред сердца»!
Музыка замерла на долю мгновения, чтобы обрушиться на Сандру с новой силой громом литавр и торжествующим криком труб.
Пол покачнулся и выровнялся. Человеческий ком немедленно распался на пары, образовавшие бешено закруживший вокруг Сандры и Рона круг.
— Что это было? — еле прошептал Рон побелевшими губами.
— Землетрясение! — расхохоталась Сандра, ощущая приближение чего-то неизвестного, страшного, но одновременно неудержимо влекущего к себе и за собой. — Последний толчок!
Люстры согласно и грустно прозвенели хрусталем, и звон их перекрыл рев оркестра. Между ее телом и руками Рона внезапно возник тонкий, но непреодолимый барьер. Его руки заскользили вниз по ее телу, но она поняла — нет! Это она начинает медленный взлет.
— Сандра! Нет! Я умоляю тебя — нет!!! Вернись! — отчаянно закричал Рон, но крик потонул, захлебнулся в реве музыки. Сандра хотела ласково сказать в ответ, чтобы он не боялся, — с ней все хорошо и будет хорошо, но голос исчез, мышцы оцепенели, и изо рта не вырвались ни шепот, ни даже дыхание. Танцующие пары слились в один стремительно несущийся круг.
Она посмотрела вниз. Закинутое вверх абсолютно белое лицо Рона. Черная дыра рта с каймой алых губ. Налитые кровью от крика глаза. Простертые к ней в отчаянии руки.
«Он плачет по себе, — проснулся Суфлер. — И по тебе, конечно, но больше он боится за себя. Только ты держишь его и Давида. Здесь. Он знает: ты уйдешь, и его немедленно призовут, он должен будет дать Ответ. Это воистину страшно».
Она согласно кивнула Суфлеру и подняла голову. Увидеть то, куда ее ведут.
«Не смотреть! — одернул ее Суфлер. — Рано! Только вниз! Только вниз!»
Ее голову пригнули насильно книзу. Она увидела под собой скрытый доселе в яме оркестр. Одни лишь инструменты, музыкантов нет. Несущиеся слаженно смычки, литавры, парящие в воздухе, и ветер в такт листает партитуру.
Дирижер вскинул голову — седая грива растрепалась, волосы змеились вокруг головы, рот перечертил лицо черной трещиной — ужасный Шалтай-Болтай! Из глаз неслись к ней два спиральных черно-белых луча, охватывая тело клещами, и стремили ее вверх.
«Вверх иногда означает вниз! — шепнул Суфлер. — Ты должна захотеть остановиться! Захотеть так, как никогда и ничего не хотела! Только остановись, и тебе помогут».
— Я хочу! — крикнула про себя Сандра. — Я требую остановиться!
И ничего! Только еще больше распахнулась черная трещина рта дирижера, а волосы перестали клубиться возле его головы, с черным шипением устремились к ней, и концы их набухли змеиными головами.
Сандра почувствовала, как просыпается, поднимает голову ее гнев. Гнев боя. Гнев, превращающий ее в валькирию, несущую смерть в извитых до душной узости ночных переулках Хеврона и Газы. Гнев берсеркеров, грызущих край щита в кровавую пену и презирающих смерть.
— Слышишь, ты, козел! — проорала она. Гнев вернул ей голос, перекрывший рев музыки. Палочка на мгновение дрогнула. Смычки дернулись, теряя ритм, не к месту пропел хрипло тромбон, заполошно ударили литавры. — Я, Сандра, идущая на смерть, презираю тебя, понял?!
Она вдохнула полной грудью, и воздух ворвался в легкие, наполняя их до отказа. И только когда она, грудная клетка, была готова взорваться, Сандра посмотрела прямо в бездонные, как безлунная ночь, глаза дирижера и прокричала во всю свою силу, разрывая голосовые связки:
— Я! Никуда! Не иду!!!
Дирижер хрипло завыл, щель рта разошлась, откидывая черепную крышку назад и обнажая черноту пропасти на месте мозга. Давление черно-белых спиралей уменьшилось, и Сандра зависла без движения. Ни вверх, но и не вниз.
— И что теперь? — воззвала она отчаянно к Суфлеру. — Что теперь?!
Суфлер молчал.
— Достала эта классическая муть! Roll over, Beethoven!
На сцене одним длинным прыжком из неведомых кулис оказался огромный негр. Красная бейсболка козырьком назад. Толстая, в два пальца и три оборота золотая шейная цепь. Три бугристых белесых рубца — след когтей? — перечеркивают левую щеку. Белоснежная майка с низким вырезом и надписью «Белый мир — отстой!» открывает мощную, отливающую машинным маслом грудь и бугры бицепсов. Даже широкие треники не могут скрыть мощные мышцы ног.
— Достал! — кричит негр. — Достал! Пошел вон, ублюдок! И это говорю тебе Я!!!
Мощный пинок сметает дирижера с пульта, мгновенно занятого рэпером.
— Я! Меня знают все! Я это…
Одним движением он рвет на себе майку. По черному торсу бежит красная татуировка: «360 J».
И она именно бежит! Как бежит рекламная строка по экрану на фасадах домов. Сандра, не отрываясь, завороженно смотрит на ее бег. Полоса стремительно вьется вокруг черного торса. Из красной становится раскаленной, наливается белым пламенем.
Негр простирает руки вверх. Низкий дрожащий рык рвется из груди.
Татуировка взрывается ослепительной водородной вспышкой, уничтожающей мир вокруг. В ее белом пламени тонут танцующие пары, танцевальная зала, безлюдный оркестр и его страшный дирижер. Тонет и Рон, и сама Сандра, тонет все. Тонет безмолвно, безболезненно и безвозвратно.