Вновь армейская пропитанная сыростью палатка, обезличенная множеством прошедшего через нее служивого люда. Все так же неустанно бурлит чайник на исцарапанной столешнице походного стола.
Сандра открыла глаза. Низкий брезент потолка. Рассеянный серый свет наполнял палатку сумраком. Огонь буржуйки погас, и она остывает с хрестоматийным тихим потрескиванием.
«Откуда свет? — мелькнула мысль. — Ведь нет окон».
Взгляд вокруг, по сторонам. Она лежала на армейской раскладушке, поверх серого казенного одеяла с легким запахом дезинфектанта. Сандра села, опустила ноги на земляной пол. Кровать под ней привычно и лениво откликнулась ржавым скрипом, больше по служебной обязанности, чем по необходимости.
Давид и Рон все так же сидели верхом на стульях, каждый на своем месте, словно не было ни бала, ни залы, словно ничего не произошло.
«А ничего и не произошло», — вернулся Суфлер, и Сандра радостно улыбнулась.
Он был сейчас единственно близким ей… кем? Человеком? Духом? Галлюцинацией? — Она мысленно махнула рукой. Не имеет значения! Он был сейчас ее единственным другом, и лишь это имело значение.
Они не отводили взглядов от ее лица, следили за каждым движением глаз, за каждым напряжением — вольным или нет — мимических мышц, за мимолетностью морщинок. Чего ждали? Что они искали и что надеялись от нее получить?
Она огляделась. Два ряда кроватей, радующих армейскую душу своим уставным единообразием. Стол, стулья, вечно кипящий чайник. Два входа, словно отражения друг друга, забранные пологами брезента…
Стоп! Ее взгляд метнулся назад. Это не были два входа в палатку. Это были вход и выход. Вот только как понять, где какой?
— Вот именно, радость наша, — потянулся к ней Давид (звать его Давой она больше не могла даже в мыслях). — Смотри не ошибись! На тебя вся надежда.
— Вечно ты торопишься, братец! — нахмурился Рон и отвесил шутливый подзатыльник. Шутливый-то шутливый, но и вполне полновесный — голова Давида ощутимо дернулась. — Вся фишка в том, что нам вообще не нужен ни вход, ни выход. Нам нужно только быть здесь, и только сейчас… Правда, наша радость?
— Здесь? — Сандра недоверчивым прищуром обвела замкнутое в брезент пространство.
— А! — небрежным взмахом руки отмел Давид в сторону ее сомнения. — Любое «здесь» и любое «сейчас», согласно вашему, мадам, желанию и по нашему велению! Хочешь президентские апартаменты «Плазы»? Или Копакабану с Мальдивами? Бесконечное веселье; лимузины, помноженные на шампанское; освежающий альпийский ветерок после полуденного зноя Лас-Вегаса? Хочешь?
Он завелся, глаза блестели, но блеск не мог затмить черноту, плещущую в их глубине.
— Нам это легко! Раз плюнуть, наша радость! Скажи, Рон?
— Раз плюнуть! — подтвердил Рон с механической улыбкой.
— Искусственный рай? Копакабана без вкуса и запаха? — усмехнулась Сандра. — Как резиновая баба?
— Не понял… — нахмурился Давид.
— Безликие танцоры? Как в той танцевальной зале?
— А-а… — с облегчением протянул Давид и вкусно, с хрустом потянулся. Он явно все больше успокаивался. — Это ерунда! У Рона просто нехватка воображения. Ты же знаешь нашего Рона — танк, помноженный на блестящую логику и математический подход. И при этом — почти полный ноль по части воображения! Натурально, мадам, увы-увы!
Глаза блестели все больше и больше, но блеск никак не мог победить или хотя бы скрасить круживший в них мрак.
— У меня же, как ты знаешь, с воображением все в порядке! Копакабана будет настоящей, и морской бриз будет нести в себе соль, покрывая тонкой корочкой твое загоревшее лицо, придавая законченность «Маргарите» в твоих тонких пальцах и сверкая голыми бриллиантами твоих серег… Да что там какой-то жалкий бразильский пляж, тьфу!
Он картинно сплюнул на пол.
— Сияние ночного Лас-Вегаса! Костяной перестук шарика рулетки, завистливые взгляды дам и раздевающие — мужчин, когда прозрачная кабина лифта президентских апартаментов несет тебя вниз, с Олимпа в игорный зал, решившую снизойти до простых смертных…
— Я в коме… — тихо сказала Сандра, поджав под себя ноги и смотря в земляной пол.
Давид сбился на середине фразы, издав неясный горловой звук. Рон не пошевелился, только поднял на нее глаза и смотрел не отрываясь.
«Ты умница, — сказал ей Суфлер, и ей почудилась теплая интонация в его голосе, но, наверное, лишь почудилась. — Продолжай!»
— Я в коме, — повторила она и нашла в себе силы оторвать взгляд от пола.
Давид сидел с растерянным видом кошки, из лап которой вдруг чудесным образом исчезла, испарилась мышка. Лицо Рона не дрогнуло, но выражение его изменила проступившая на нем печаль. Он поднялся, повернулся к ней спиной, присел у буржуйки, поколдовал над ней. Пыхнуло пламя, потянуло дровяным духом, печка уютно и тихо запела, гася повисшее в палатке напряжение.
Ты знаешь, Леша, я никогда не забуду лиц погибших в боях рядом со мной бойцов. Никогда. Я буду помнить их всех, пока живу. Но что такое «смертная тоска», я поняла лишь тогда, сидя между Ничем и Нигде и глядя на прекрасное лицо моего великолепного Рона…
— Я в коме, — вновь повторила она, отчаянно цепляясь за слова, словно умоляя их вернуть реальность. — И это я держу вас… точнее, нас здесь, где нет ни жизни, ни смерти… ничего нет.
По стене палатки пробежала легкая волна, словно нечто большое, но грациозное коснулось ее в своем непрерывном движении. Брезент набухшего водой потолка колыхнулся, пролившись редкими, крупными каплями на пол.
Давид застыл восковой статуей. Рон повел плечами, грустно улыбнулся.
— Точно, сестричка, в десятку. Ты в коме.
— И где я нахожусь?
— Не понял. Здесь, конечно, где же еще?
— Не глупи, не строй из себя дурака и не зли меня. — Кровь бросилась Сандре в лицо, в висках тотчас зло и хлестко застучал молот.
В углу палатки раздался громкий треск. Сандра от неожиданности подскочила. Давид и не шевельнулся. Рон лишь скосил глаза в сторону источника шума.
— Что, уже и рацию отличить не можешь? — съязвил он.
Сандра досадливо поморщилась. Господи, совсем мозгами поехала — не распознать характерный треск! И улыбнулась сама себе: «Да, подруга, где еще, как не в коме, поехать мозгами-то!»
Рация вновь разразилась треском:
— …ление… лзет… дав… Рут, авор!
— Шлили! Не принято! Рут, авор, — задрав голову к потолку, неизвестно кому и неожиданно для себя выкрикнула Сандра. — Шлили! — И замолчала, напряженно прислушиваясь к тишине.
— …ление ползет! — послушно откликнулась невидимая рация. — Давление! Рут, авор.
— Подтверждаю, — растерянно ответила Сандра. — Принято: давление ползет. Рут, авор.
Рация хрипнула и замолчала. Тишина. Редкие капли срываются с брезента, глухо бьются о земляной пол.
— Итак, — она обратилась к Рону. — Ты знаешь, где я нахожусь?
— Ты лежишь в реанимации больницы Тель-ха-Шомер, — вмешался в разговор Давид.
— Да, — подтвердил Рон. — И ты в коме. «669» тебя доставили. Нас тоже туда привезли. Но мы лежим… э-э… находимся в другом месте.
Давид криво ухмыльнулся.
— Понятно, — нейтрально отметила Сандра. — Значит, я в коме…
— Ага! — закивал Давид. — И на искусственной вентиляции. Аппарат дышит. Трубка в горле. Жидкость капает.
— И давление у меня, я так понимаю, ползет. То есть — растет?
— Да, — стул скрипнул облегченно, когда Рон поднялся и пересел на кровать к Сандре. Она судорожно сглотнула, но внешне ничем не выдала страх. — Вспомни, как ты на меня разозлилась. Конечно, давление подскочило! В твоем состоянии волноваться категорически нельзя! — покачал он рассудительно пальцем.
— Спасибо, командир, за заботу. А что со мной, ты знаешь?
Они молча переглянулись. Давид уставился в пол, выражая своим видом: «Ты командир, ты и разбирайся».
— Ну… знаю, — он посмотрел ей прямо в глаза. — Два пулевых ранения. Оба навылет, и оба тяжелые. Оба прошили кевлар, как масло. Одна пуля пробила грудную клетку, осколки ребер прорвали легкое в двух местах, вызвали напряженный пневмоторакс с коллапсом. Вторая разбила десятое ребро слева, соскользнула и пошла вниз в брюшную полость, прошив насквозь селезенку, и вышла через переднюю брюшную стенку.
— Откуда терминология! — поразилась Сандра. — Прямо настоящий доктор.
— Пустяки, — небрежно отмахнулся Рон.
— Точно! — энергично кивнул Давид. — Мы в нашей новой ипостаси эксперты во всех областях. Профессионально. Досконально. Исчерпывающе. Прояснение прошлого и предсказание будущего. Хотите знать, кто убил Кеннеди? Вступайте в наш клуб, и все тайны истории раскроются перед вами в одно мгновение!
— Ну, стендапист из тебя, прямо скажем, пока так себе, — съязвила Сандра.
— Подожди! Дальше — лучше, дальше — больше, — обнадежил ее улыбкой Давид. Улыбка вышла двусмысленной.
— Скажи… — голос сорвался, заставив ее повторить: — Скажи…
— Да, — Рон понял ее с полуслова. — Тебя еле довезли. Уже в приемном дефибриллировали. Восстановили. Бегом в операционную. На операции еле вытащили. Били еще неоднократно. Впрочем, часть ты и сама помнишь.
— Да. — Слезы легко побежали по щекам, сливаясь в дорожки. — Это в зале, да? Люстры… я еще сказала «землетрясение», да? И потом, когда этот парень, ну, негр, рванул на себе майку, «триста шестьдесят джей»? Я решила, что это Диджей Триста шестьдесят…
— Не-а, — грустно заметил Давид. — Это сила разряда. Триста шестьдесят джоулей.
— А дирижер? — почему-то шепотом спросила Сандра. — Это…
— Молчи-и-и!!! — страшно зашептал Давид. — Молчи, я тебя заклинаю, молчи!!!
Он слетел со стула и стоял перед ней на коленях. Глаза расширились, и мрак, плескавшийся в них, прорвался наружу, наполняя палатку тоской.
Возле одного из входов послышалась неясная возня, будто большая собака там, снаружи, принюхивалась к происходящему, напряженно втягивая воздух большим носом. Ко второму входу нечто еще более могучее продралось, судя по треску, сквозь мокрые кусты и застыло в терпеливом ожидании.
— Перестань! — устало поморщился Рон. — Ничего с нами не случится… пока, во всяком случае. Но вообще-то я с Давидкой согласен — давай сменим тему.
«Он прав, — проснулся Суфлер. — Меняй тему!»
— Скажи… скажите, — обратилась она к обоим, — а вы…
— Да, — сухо кивнул Рон, — мы оба…
— Уи, мадам, умерли! Натурально умерли, — подхватил Давид с шутовскими интонациями. — Погибли на месте, исполняя свой воинский долг!
— Прекрати балаган! — вспыхнула Сандра. — Что ты видишь тут смешного?!
— А чего теперь делать? — пожал плечами Давид. — Плакать, что ли? Лучше станет? Это что-то изменит?
— Ну… это как-то кощунственно, — смешалась Сандра, — высмеивать свою смерть.
— Правда, глуповато звучит? Сама чувствуешь? — улыбнулся Давид. — А оплакивать свою собственную смерть — это, по-твоему, благороднее? Или звучит умнее? Может, еще и покойному другу, погибшему со мной практически одновременно, поплакаться? Как тебе это выглядит? И потом — мы хоть и умершие, но не совсем!
— Это как? — недоверчиво сощурилась Сандра.
— Я называю нас «неотпущенцами», — вступил в разговор Рон, — по аналогии с невозвращенцами. Мы и не там, и не здесь. Мы и не умерли, но мы и не существуем.
— «Неотпущенцы»… хм-м, — протянула Сандра, пробуя звучание на вкус. — Те, которым нечто не дает уйти… И что же вас удерживает, други мои?
— Не что, а кто, — уточнил Рон.
— Я, — поставила точку Сандра.
Молчание.
— Значит — я. А почему именно я? Не ваши родители, не школьные друзья, не подруги, не…
— Потому что ты, — философски пожал плечами Рон. — Так случилось. Потому что наша чувственная связь оказалась самой крепкой и истинной. Настоящей. И наша любовь, наш menage a trios, оказалась той самой нитью, что удерживает нас.
— И это так здорово! — Голос Давида наполнился страстью, исчез шутовской тон, глаза зажглись, отливая красноватым оттенком в пламени буржуйки. — Мы будем неразлучно вместе! Всегда! И везде! Ибо теперь для нас Всегда и Везде значит Сейчас и Здесь!
— Остановись, мгновенье, — ты прекрасно! — прошептала Сандра.
— Именно! Именно так! — обрадованно воскликнул он, не поняв истинного смысла ее слов. — Смотри!
Рука Давида нырнула во внутренний карман солдатской куртки, чтобы тут же вынырнуть назад. Огромное, в полный рост зеркало развернулось перед Сандрой. Давид, слегка посапывая от натуги, удерживал его. По краям венецианской рамы вспыхнули матовые колбы светильников.
Сандра охнула, прижав потрясенно ладони к лицу.
Это было не ее лицо. Нет, конечно, это было ее лицо… но! Все дефекты, все меты времени, перенесенной боли и потрясений исчезли. Канули в Лету, будто и не было их никогда, паутинки у глаз; глубокие межбровные складки — результат принятых не раз жестоких, вынужденных решений — разгладились вчистую, а сами брови взлетели воздушно над распахнувшимися глазами, из которых исчезла краснота постоянного недосыпа, а из взгляда ушла никотиновая нервозность. Белоснежная, сияющая молодостью кожа туго обтянула скулы, подчеркивая сексуальность их обладательницы. Из зеркала на Сандру смотрело совершенство, абсолютная красота.
— Видишь? — В голосе Рона звучали нежность и любовь. — Ты чудо!
— Ты наша единственная радость и счастье! — подхватил Давид. — Мы будем лишь для тебя и с тобой!
— Мы выстроим огромный дворец, окруженный неприступными стенами. Внутри будут тенистые аллеи, пруды, полные розовых кувшинок и лилий, оранжереи из садов Живерни или Бучарт-Гарденс…
— А когда захотим и если захотим, то наш дом будет полон гостей! Танцы, салюты, фейерверки, лучшие диск-жокеи! Наши вечеринки превзойдут Великого Гэтсби…
Они перебивали друг друга и самих себя, кружили вокруг Сандры, принимая смешные позы, изображая в красках их будущее бытие, заставляя ее улыбаться, сперва грустно, а потом и не грустно, а затем и вовсе рассмеяться до слез.
— Послушайте! — отсмеялась она, смахивая слезинки с ресниц. — Идите к черту с вашими шутками… Ой! — остановилась испуганно на полуслове. — Я в переносном смысле…
— Да уж! — хмыкнул Давид. — Надеемся…
— А если говорить серьезно — сколько времени продержусь я в коме? Полгода, год?
— О-о, наша радость, — поджал губы Рон, а Давид со значением покачал головой. — Мы будем поддерживать тебя изо всех сил — может, пять, а может, и все десять лет…
— Но не бесконечно же! — перебила его Сандра. — А что потом?
— А что сейчас? Ты сперва задайся этим вопросом, наша радость, — а что сейчас?
Давид крутанул зеркало, повернул обратной стороной к ней. Точно такое же зеркальное полотно. Отражение.
Больничная кровать в реанимационном отсеке, окруженная стойками с автоматическими шприцами, аппаратом искусственной вентиляции легких. Чуть слышно щелкают электронные реле вдоха-выдоха. Экраны монитора с разноцветкой бегущих строк: зеленая — кардиограмма, синяя — насыщение крови кислородом, красная — прямое артериальное давление. Булькает пузырьками воздуха пластмассовый прямоугольник торакального дренажа; медленно растет, подрагивая, капля мочи из катетера, прежде чем упасть в мочеприемник.
Все это либо присосалось разномерными полыми трубками, кабелями к ее застывшему на кровати телу, либо, наоборот, выходило из него, неся электрические импульсы или же различные соки и жидкости организма.
Ее бедное, измученное тело покрывают пластыри, клейкие повязки с проступившими местами пятнами крови. Лица на этой картине не видно. Распухший кожный мешок с чертой рта, покрытого сухими спекшимися корками. В углу рта — дыхательная трубка, идущая в гортань, а от нее к аппарату искусственного дыхания осьминожатся шланги.
С лица стерто выражение. Его просто нет! Нет ни боли, ни грусти, ни страдания. Нет ничего. Пустота. Космос с его абсолютным нулем во всем.
— Посмотри! — шепчет Рон. — Тебя там нет. Нет для тебя ни боли, ни этих медицинских щупалец, ни страха, ни надежд, ни отчаяния. Смотри!
И она смотрит. Смотрит пристально, впитывая все детали. Чтобы не забыть никогда. Никогда и ни за что.
— А знаешь почему? — Это уже Давид. — Потому что ты с нами. Ты настоящая, истинная, не там — нет! — ты здесь, наша радость. И тебе хорошо, и это правильно! Нам всегда было вместе хорошо, сказочно хорошо! А теперь это продлится вечность… целую и неповторимую вечность. Только ты и мы, и блаженство…
— Почему люди находятся в коме? — Рон сухим тоном ученого. — Как ты думаешь? Потому что они хотят в ней находиться. Они проживают настоящую, полную чудес и счастья жизнь. И раз испытав, более не в силах от нее отказаться. Счастье без горестей, радость без последствий, удовольствия без расплаты.
— И все это мы принесем к твоим ногам… Весь мир у твоих ног.
Почему Давид ей показался незнакомым? Что за бред! Это же ее Дава, Давидка, с его невинной улыбкой и собачьей преданностью.
Он обнимает ее, объятия сочатся негой и страстью. Она потерлась щекой о его щеку. Как же восхитительна его кожа! Нетронутая бритвой кожа подростка… а-ах!
— А если тебе наскучит общение с Нашим Миром, мы устроим путешествия в миры других держателей.
Это Рон. Мужественный и великолепный Рон. Рон-покоритель, Рон-завоеватель, Рон — ужас ХАМАСа.
— Держателей? — блаженно мурлыкнула Сандра, одна рука обнимает Даву, вторая щекочет шею Рона. — Кто такие держатели?
— Держатель — это ты, наша радость, — горячий шепот Давида теребит мочку уха. — И ты не одна. Все те, кто не дает нам уйти. Все те, благодаря кому мы стали «неотпущенцами», понимаешь?
— Мы называем вас держателями, потому что вы удерживаете нас. — Пальцы Рона почти касаются ее, не хватает нескольких мучительных микронов до желанного прикосновения. — Но и мы — ваш капитал, как ценные акции, понимаешь?
— Понима-аю… — шепчет Сандра, покусывая по-кошачьи его пальцы.
— У тебя, например, две акции — мы с Роном. — Язык Давида пробегает воздушно по мочке уха… Ахх!
— У большинства их всего одна.
— Есть и по три, редко когда больше. — Пальцы Рона причиняют ей боль и несут наслаждение… больше наслаждения! Больше!!! Ахх…
— Они смогут навещать нас со своими Мирами, а мы их — со своим. Смотри!
Они висят в бесконечном пространстве. Пустота. Вдруг! Вспыхивает справа голубая звездочка, слева — еще одна, и еще одна — прямо перед ней. И еще, и еще! Все пространство наполняется туманным голубым светом. Это не звездочки. Это светящиеся голубоватые облака, словно галактики, кружащие вокруг своего центра. Одни окружены одним таким облачком, у других их два, а некоторые заботливо окутаны несколькими слоями призрачного света, так что центр почти невидим, скрыт от чужого глаза.
— Видишь, как это красиво? Как великолепен наш союз! — синхронный шепот льется в уши.
Так что же в центре?
Сандра потрясенно охает, замерев дыханием.
В центре каждого размытого вращением голубого облачка — человек! Мужчины и женщины, дети и старики — люди, люди, люди… Лежащие неподвижно на своих разных, но в то же время одинаковых — больница делает всех похожими — кроватях. Застывшие без движения в безличности больничной укладки. Дыхательные аппараты мерно вздымают грудь. Лица со стертыми выражениями. Отсутствие присутствия. Лица без лиц. Единообразие военного строя, солдаты на службе…
Видение задрожало, побежало полосами, словно помехи на экране старого телевизора. Космос вспыхнул яркой и бесшумной вспышкой сверхновой звезды, сжался в точку и исчез.