Кровать и палатка. Сандра плавным движением выскользнула из обвивших ее рук на стул — лицом к ним.
Они оба напряженно всматривались в ее лицо, уловив изменения в настроении.
Огромное зеркало вновь возникло перед ней.
— Что скажешь, наша радость? Твой ход и твой выбор.
— Давид, не спеши! Не торопи… — воскликнул Рон.
Но зеркало уже неспешно поворачивалось вокруг своей оси.
Утонченная красота, покой и блаженство — с одной стороны.
Рубцы, боль и страдание — с другой.
Зеркало вращается, чуть поскрипывая, красноватые отсветы пламени буржуйки скользят по палатке.
Неразборчивый хрип, бульканье в углу палатки. Сандра нервно дернулась, обернулась на шум.
В невидимом радио вертелся верньер настройки. Шумы, невнятные голоса на разных языках, обрывки музыки. Эфир жил своим постоянным многообразием. Через-секунду шум прекратился. Неведомый настройщик нашел искомое. Чисто, без помех зазвучал низкий вибрирующий голос. Она тотчас узнала одну из любимых ее песен одной из любимых ее певиц — Дайаны Кролл.
Temptation, temptation, temptation, Oh, temptation, temptation, I can’t resist…
Радио замолчало, вернулась тишина.
— Это… это все неправильно. — Нет у нее сил оторвать взгляд от пола, посмотреть им в лицо.
— Конечно, это все неправильно.
Это Рон. Как всегда: начать тяжелую беседу, вступить в перестрелку или пустить хладнокровно пулю в затылок — он не дрогнет и не отступит.
— Неправильно, что мы погибли, выполняя наш долг. С честью, заметь, выполняя. С честью погибли. Неправильно, что ты в коме. По той же причине. Пока в коме. Ты удерживаешь нас. Мы удерживаем тебя. Вот это правильно. Только друг на друга полагаемся. Только друг на друга надеемся. Так было всегда, так есть и сейчас.
— Так было, так есть, — эхом откликнулся Давид.
Тяжело, тяжело и невозможно отрывать взгляд от пола, и, пожалуйста, не надо! Нет, надо! Смотри им в лицо! Все, что собираешься сказать, скажи им в лицо — они это заслужили. Они заслужили много, много большего, но это все, что ты можешь им дать…
— Да, так было. Так было всегда. — Она подняла голову и смотрела на них. — Но так не есть. Это неправильно, — и добавила, словно уговаривая себя: — Это неправильно!
— И что же неправильно, наша радость? — улыбнулся Давид. Грустно улыбнулся, обреченно.
— Всё неправильно, Давид, понимаешь — всё! Мир живых и мир мертвых не должны переплетаться между собой, это…
Она искала слова, чтобы выразить свои мысли. Но не могла их найти.
Наверное, потому, Леша, что это были не мысли. Мысли ты всегда можешь облечь в слова, выразить. А врожденные инстинкты — нет! Это нечто, вложенное в тебя на таком глубинном уровне, что не выразить. Не для того вложили…
— Верно, наша радость. Все так. — Он помедлил, как медлят перед тем, как огорчить собеседника, и сказал сочувственно: — Только как быть с тем, что миру живых ты не принадлежишь?
Сочувствие придало Сандре сил.
— Пока не принадлежу. Но и миру мертвых я не принадлежу тоже, правда?
— Но будешь принадлежать! — с болью выкрикнул Давид. — Будешь, если не останешься с нами!
— Это не тебе решать. Не тебе и не мне, — тихо ответила Сандра и указала пальцем вверх: — Только Ему!
Она почувствовала, как слезы тяжело выплескиваются из глаз, струятся по щекам.
— Я больше, к моему великому горю, не ваша радость, мои любимые. Я ухожу от вас в мир живых…
— В страдание и боль, — прошептал Рон.
— Или в мир мертвых! — простер руки Давид.
— Не нам решать! — Сандра резко встала. Упал отброшенный стул.
Два выхода! Как не ошибиться? Как выбрать верный, как?
— Прощай!
Два голоса слились в один.
Не раздумывая и не колеблясь, Сандра подняла тяжелый, насквозь пропитанный влагой, похожий на саван полог палатки и вышла в слепящий белый свет, разрывающую тело боль, страдание и кошмар реанимационной палаты.