Это было за месяц до поспешного, безалаберного и глупого ухода ЦАХАЛа из Ливана.

Их опорный пункт, «басис» на иврите, стоял на самой передовой. Они да соседний Бофор. Хизболла праздновала победу, упоенно закидывая их минами. Сам пункт — или на жаргоне «подлодка» — представлял собой сплошной массив бетона с проделанными в нем ходами-норами к спальным и оперативным помещениям, медпункту. Редкие оконные проемы зияли пустотой — все стекла вынесло взрывной волной. Мины ударяли в бетон, заставляя подлодку содрогаться. Пробить его они не могли, но по голове било сильно, да и на психику давило: сперва крик дозорного, заметившего вспышку выстрела, по громкой связи: «Мина! В укрытие!» — это для постов на внешней стене, он как доктор и так все время сидел в укрытии, не имел права покидать базу; потом несколько секунд застывшего ожидания — нас накроет или соседей? — и в финале либо тишина (к соседям пошла), либо рвущий уши грохот.

Сменный доктор должен был прибыть через сутки. Последние сутки на войне. В смысле — в этот заход. Сколько таких суток и таких войн им еще предстояло, не знал никто, но ближневосточная традиция диктовала — еще немало. Ему, и тем более этим двадцатилетним пацанам, святым пацанам, которые в трудном и жестком отборе завоевали себе право защищать свой дом, — в боевые части конкурс несколько человек на место.

Сменщик приедет, а он за три недели этих сборов снаружи ни разу не был. В общем, напялил Романов бронник и вылез на ночной, свежий и очень душистый воздух. Тишина…

— Док! — удивленный окрик. От танка, прикрывавшего главный вход на басис, отделилась в его сторону темная фигура. Лешкины глаза привыкли к темноте, и он различил несколько тлеющих огоньков — экипаж в полном составе, грубо нарушая инструкцию, вылез покурить.

— Завтра меня сменят, хочу вот посмотреть, как тут снаружи, — на иврите ответил Леша.

— Док, ты спятил! — Субординация — не сильная сторона нашей армии. Командир танка от такой глупости просто руками развел. — Кто в последний день нос наружу кажет?! Примета — хуже нету! Давай-давай, быстро двигай назад, док!

— Ладно-ладно… — примирительно проворчал Леша и, уже повернувшись, неожиданно для себя самого вдруг соврал: — Помочь не сможете? Надо тут тяжелый ящик с растворами подтащить!

— Не-а… — хмыкнул собеседник. — От танка нельзя…

— Да тут пара метров, у входа стоит, — продолжал врать Леша, одновременно изумляясь, зачем он это делает, и испытывая необоримую потребность продолжать, лишь бы увести бойцов с этого места хоть на минуту.

— Ладно, — вздохнул командир танка. — Пацаны, пошли, поможем доктору ящик оттащить.

Они завернули за бетонную стену, вошли внутрь.

Танкист недоуменно посмотрел на пустой земляной пол:

— Где ящ…

Пол под ногами пошел крутой волной, стена коридора страшно ударила Лешу в плечо, послав его футбольным мячом к противоположной. Удар головой. Грохот. Звон. Темнота.

Ракета, посланная умелыми натруженными руками бойцов Хизболлы, ударила точно в тот пятачок, с которого он увел танкистов. «Меркаве» это что слону дробина, но танкистов-то в ней как и не было!

Факт, мгновенно ставший достоянием самого разнообразного начальства, пошел вверх по командной цепочке и спустился оттуда обратно уже в виде увесистых «дюлей» экипажу в полном составе. Полный состав, однако, пребывал в эйфории от своего чудесного спасения, и ничто, особенно начальственные «дюли», ее омрачить не могли.

С Лешей начальство попало в трудную ситуацию: его, по идее, надо было наградить за спасение экипажа танка, однако как? Медали «За боевое пророчество» или «За предвидение в бою» не существовало. Чудесное совпадение? Начальство философски пожало плечами и решило, что посещения госпиталя, куда Лешу уложили с сотрясением мозга средней тяжести, крепкого генеральского рукопожатия, корзины фруктов и пожеланий скорейшего выздоровления будет вполне достаточно.

Экипаж танка решил иначе. В дверь Лешиной палаты осторожно постучали. Танкисты тихо вошли, выстроились по стойке «смирно» у стены. Взметнулись руки, застыли у виска, отдавая честь. Командир подошел к Лешке, поклонился, развернул бело-голубое знамя Израиля. По нему бежали написанные разными почерками, разноцветными чернилами, красками, карандашами, фломастерами строчки.

Слова разбегались по знамени, покрывая все полотно. Здесь были и корявые строки, и откровенно детские каракули, и аккуратно педантичные. А где не было строчек, были рисунки: сердечки, губы, сложенные в поцелуй, домики, смайлики, человечки и прочее, и прочее, и прочее…

— Это пожелания от всех наших близких, от всех наших семей, пожелания счастья, здоровья, благополучия… и еще они все просили передать, что никакие слова не могут выразить всей благодарности к тебе. Они просили передать, что ты, док, теперь часть всех наших семей.

Леша хотел сказать что-то в ответ, но слова застряли в высохшем мгновенно горле и вышли ржавым хрипом, как у Железного Дровосека без масленки.

— Ты молчи, молчи, док! — испугался командир. — Тебе нельзя волноваться!

— Херня! — смог выдавить Леша. — Все в порядке!

— А это тебе лично от нас.

Танкист развернул сверток. Большой, очень большой Маген Давид — «звезда Давида» по-русски, но точный перевод с иврита — «щит Давида».

Размером с ладонь, из грубого серого, в щербинках, металла. Леша протянул руку. Маген Давид неожиданно удобно улегся в ней. Увесистый кусок стали без затей, с ушком для цепочки.

«Скорее — цепи», — подумал Романов, рассматривая подарок.

— Он выточен из вольфрамовой стали моим дядей. Потом мы все вместе, — он обернулся к экипажу, танкисты дружно кивнули, — поехали в Цфат…

Загадочный и мистический город. Могилы праведников и великих раввинов. Город, пронизанный духом Каббалы, наполненный ее энергетикой, что подпитывает многочисленных ее адептов, живущих в нем.

— …и отдали на благословение одному из самых известных каббалистов. Теперь он твой. Он призван хранить и оберегать тебя, как ты сохранил и сберег наши жизни.

Экипаж вытянулся по стойке смирно, руки взметнулись и застыли у виска, четко отдав честь. Не проронив больше ни слова, солдаты вышли из палаты — бойцы не должны быть свидетелями мужской слабости в виде набухших, покрасневших век, тщетно пытающихся удержать слезы.